Читать онлайн Сочинения. Том 2 бесплатно

Общая редакция, составление, вступительная статья, комментарии: докт. мед. наук, докт. ист. наук, профессор Д.А. Балалыкин

Перевод с древнегреческого языка: канд. филол. наук З.А. Барзах

Научная редакция: докт. ист. наук Н.П. Шок

Медицина Галена: традиция Гиппократа и рациональность античной натурфилософии

При подготовке этого издания мы постарались достаточно полно проанализировать и раскрыть взгляды Галена как врача: его подходы к общей патологии и основные принципы учения о разновидностях заболеваний. Первый том, вышедший в 2014 году, был составлен из трактатов, анализ которых показывал взгляды Галена как философа. Это требовалось для раскрытия фундаментальных основ его исследовательской программы. В нем был сделан акцент на учении Галена о единстве духовного и телесного в организме как основополагающем для зарождения и развития медицины в виде целостной системы знаний. Представления великого римского врача о философии здоровья и болезни, на наш взгляд, должны были в первую очередь стать доступны российскому читателю. Существовала также необходимость исправить некоторые наиболее грубые ошибки, допущенные в отечественной историографии в отношении понимания значения наследия Галена в истории медицины. Если судить по реакции научного сообщества, которую вызвала публикация первого тома «Сочинений», задача была выполнена.

Настоящее издание, как нам кажется, будет представлять меньший интерес для широкого круга читателей, но, возможно, окажет большее влияние на специальные исследования: во-первых, шесть из восьми трактатов, вошедших в этот том, публикуются впервые; во-вторых, нетрудно заметить, что они специально подобраны с целью формирования целостного представления об образе мыслей Галена как патолога. Представленные трактаты отражают взгляды Галена на причины и классификацию заболеваний, а также на основные механизмы их развития. Одной из научных задач, стоявших перед нашим коллективом, являлось создание достаточной источниковой базы для российских исследований наследия Галена, а значит – и античной медицины в целом. Действительно, опубликованный еще в 1971 г. под редакцией В.Н. Терновского трактат «О назначении частей человеческого тела»[1] раскрывает взгляды Галена на анатомию и физиологию, изданный нами ранее первый том «Сочинений» представляет Галена как врача и философа. Второй том посвящен его медицинской теории. Несмотря на сохраняющийся недостаток переводов текстов Галена на русский язык, российский исследователь сможет ознакомиться с разными аспектами теоретико-практической системы, созданной великим предшественником современных врачей. Именно поэтому главной особенностью настоящего издания является ввод текстов в научный оборот без их предварительной публикации. Наша задача – привлечь внимание к Галену и его наследию, а не к переводчикам, составителям и комментатору.

Учитывая научную новизну публикуемых источников, во вводной статье и комментариях акцент будет сделан на конкретных направлениях переосмысления существующих в отечественной историографии представлений об античной медицине. Это предполагает, во-первых, четкий анализ преемственности идей, высказанных Галеном, по отношению к предшествовавшей ему гиппократовской традиции и, во-вторых, осмысление основных положений его теории общей патологии (прежде всего, концепции гомеомерий) в общем контексте истории античной натурфилософской мысли.

Правильно ли мы понимаем Галена?

Говоря об основных методологических проблемах, возникающих при введении в научный оборот медицинских текстов Галена, мы прежде всего должны соотнести понятийный аппарат врача II в. с профессиональной картиной мира современного медика. Речь идет о проблеме, которую известный историк науки Т. Кун[2] назвал «несоизмеримостью» научного знания, выделив ее в качестве ключевой при работе над переводами и интерпретацией источников. Вопрос о «несоизмеримости» теоретических концепций, происходящих из разных эпох, привлек внимание крупных ученых в последней четверти XX в.[3] Для нас вопрос о влиянии изменения научной теории на значение специальных терминов имеет особое значение. Когда Гален употребляет слово «воспаление», значит ли оно в контексте изложения его мыслей то же самое, что подразумевают под воспалением современные патофизиологи и врачи? Как соотносится (и соотносится ли вообще!) «рак» у пациента, наблюдаемого Галеном, и «рак» в понимании онколога XXI в.? Обращает на себя внимание тот факт, что подавляющее большинство терминов, употребляемых Галеном, остаются в лексиконе врача и сегодня. Однако в каком смысле они использовались во II в. и что они значат в наши дни? Сопоставимость смыслов означает в данном случае онтологическую общность нашего мышления и картины мира врача-рационалиста, принадлежавшего гиппократовской традиции. Расхождение этих смыслов, соответственно, требует критической переоценки источников и соответствует позиции К. Поппера[4], который иногда был склонен ставить знак равенства между «преднаукой» и «недонаукой». Естественно, осознавая эту проблему, в каждом из комментариев сделан акцент на соотнесении случаев, описанных Галеном, с современной их трактовкой. Однако учитывая важность данного вопроса и его неразработанность в отечественной специальной литературе, считаем необходимым уделить некоторое внимание оценке проблемы несоизмеримости теории самим Т. Куном – это поможет в дальнейшем изложении, особенно при анализе представлений Галена о гомеомериях.

Т. Кун отмечает, что понятие «несоизмеримость» применительно к теории науки должно трактоваться метафорически, и это значит, что «отсутствие общей меры» должно означать «отсутствие общего языка», что, по сути, также не влечет за собой несравнимости. Дело заключается в том, что большая часть терминов и понятий может одинаково мыслиться в старой и новой теориях, т. е. сохраняется их исходное значение. И только для весьма небольшой группы терминов появляется проблема перевода – это можно считать «частичной несоизмеримостью». Т. Кун считает крайне неверным отождествление собственно перевода (условно говоря, создание специалистом-филологом подстрочника) и интерпретации текста. Он предлагает взять за основу следующее понимание перевода: «нечто, что осуществляется человеком, знающим два языка», в процессе которого переводчик просто систематически производит замену слов одного языка на слова другого с целью получить эквивалентный текст. Интерпретатор, в свою очередь, может владеть только одним языком и в процессе работы с текстом учиться узнавать объект, используя т. н. референты (т. е. объекты внеязыковой действительности, которые имеет в виду говорящий в контексте конкретной языковой ситуации) подобного термина в своем языке. Т. Кун считает, что отсутствие референциальных выражений в современном научном языке для устаревшего термина не должно оставлять «пропусков или пробелов» в переводе. Это также не должно провоцировать намеренную замену устаревшего слова термином, знакомым переводчику, наполняя перевод не связанными друг с другом и контекстом изложения понятиями. Переводчик может просто не понимать суть дела, не владея в должной мере специальными знаниями в соответствующей научной области (медицины, физики, химии и т. д.): порой он просто выбирает среди возможных синонимов или близких по значению слов термин, кажущийся ему уместным. Последнее может привести к искажению (или даже потере) смысла исходного текста. Т. Кун, в принципе, считает возможным оставить устаревшим понятиям роль «символов-заполнителей» текста, которые облегчают установление предполагаемых референтов в современном языке и выявление их взаимосвязи с другими терминами с целью воссоздания единой системы, в рамках которой они функционируют. Эта задача решается при интерпретации перевода-подстрочника, учитывающей комплексную картину мира автора текста. Например, Т. Кун указывает, что в рамках картины мира И. Ньютона как ученого, понятия «массы», «силы» и второй закон Ньютона могут быть усвоены только вместе как части единого нового способа построения механики. Далее они уже могут быть применены для оценки природы в целом. Эти термины, в свою очередь, непереводимы на язык теорий Аристотеля и А. Эйнштейна, так как по отношению к ним неприменим второй закон механики. В этой ситуации историк науки, пишущий о развитии научного знания конкретного исторического периода, должен описать мир, который был перед глазами ученого на исследуемом историческом этапе, одновременно пытаясь изучить тот язык, на котором он писал. При этом часть терминов может быть неизвестна или непонятна – тогда задачей историка становится введение значений, позволяющих предложить разумный перевод текста. В целом Т. Кун считает, что перевод не может быть построен в чисто референциальных выражениях, – необходимо использовать понятия и их значения. Сами понятия, по мнению Т. Куна, являются продуктом истории, неизбежно изменяющимся со временем. Следует вникать в контекст их использования, что не всегда достижимо. Таким образом, идеальный перевод может быть недостижим, ведь всегда найдется термин (например, «флогистон» в химии, или «гомеомерия» в медицине Галена), который даст историкам понимание наличия несоизмеримости языков. Эта трудность формируется на уровне теории перевода, сведенной к сохранению истинности значения или какого-то его эквивалента в качестве критерия адекватности. Именно поэтому перевод, с точки зрения Т. Куна, должен сохранять не только референцию, но и смысл (интенционал). Он подводит нас к пониманию перевода лишь как первичного ресурса для тех, кто стремится к глубокому постижению текста источника. Там, где перевод невозможен, необходимы в корне отличные от него процессы интерпретации и овладения языком, позволяющие осмыслить онтологию отдельного термина, – надо понять, почему он существовал и как соотносился с предметом исследования.

Попытаемся проиллюстрировать вышесказанное на конкретном примере, выбрав для этой цели оценку употребляемого Галеном термина «апоплексия». Это понятие в литературе часто соотносят с современной нозологической формой «инсульт». Подобная трактовка имеет право на существование, она, безусловно, логична с клинической точки зрения[5]. Однако в целом галеновскую «апоплексию» никоим образом нельзя считать тождественной современному «инсульту»[6].

Что именно Гален имел в виду под термином «апоплексический удар»? В одной из своих работ он определяет апоплексию как состояние, когда происходит одновременная потеря чувствительности и двигательных функций. Определения и описания этой болезни могут отличаться друг от друга в разных его работах, однако эту разницу можно свести к некоему общему знаменателю. Апоплексия характеризуется следующими признаками: резкая манифестация заболевания, коматозное состояние, нарушение двигательных функций всего тела, одновременная потеря чувствительности, поверхностное дыхание, слабый, медленный пульс, нарушение речевой функции, хроническое течение заболевания. Часто это приводит к летальному исходу. Добавление лихорадки к ранее описанным симптомам могло приводить к состоянию, именуемому Галеном lethargos, т. е. потере подвижности и чувствительности определенной стороной тела. Сегодня в медицинском словаре можно подобрать соответствующее его описанию понятие – «паралич». С другой стороны, понимание Галеном термина «apoplexia» («апоплексический удар») было гораздо более широким, чем современное. Случай внезапной, единовременной, полной потери подвижности и чувствительности, в том числе с нарушением сознания и дыхательной недостаточностью современный врач может соотнести с проявлением ряда заболеваний, начиная с травмы головного мозга, инфаркта миокарда или легочной эмболии с потерей сознания и заканчивая острой токсической реакцией. Отождествление понимания апоплексического удара в работе Галена с современным представлением об инсульте, кажущееся на первый взгляд само собой разумеющимся, может привести историка медицины к неверной трактовке текста источника.

Для врачей античности верный прогноз течения и исхода заболевания был более важным, чем терминологические нюансы диагноза. Поэтому Гален в зависимости от тяжести заболевания различал две формы апоплексии, оцениваемые по понятным для него симптомам нарушения дыхания и пульса. Критические отклонения от естественного ритма дыхания и соответствующие им изменения пульса указывали на неизлечимую форму апоплексии с высокой вероятностью летального исхода. Мелкие нарушения жизненно важных функций позволяли сделать оптимистический прогноз развития болезни. Однако уже на этапе этого разделения мы видим отличие взглядов Галена от патогенетического мышления современного врача. Так, он рассматривал дыхательную недостаточность исключительно как результат неспособности пациента осуществлять движение грудных мышц. Иными словами, его представления также связаны с анатомо-физиологическими факторами, но существуют в рамках иной, чем в наши дни, «объяснительной модели»: в данном случае исследовательские возможности определяют тип рациональности ученого.

Важным для понимания Галена является вопрос о том, как он объяснял происхождение апоплексического приступа. Это возможно сделать только посредством умозрительного рассмотрения конкретной клинической проблемы в системе общей патологии Галена: теории движения крови и учения о балансе четырех жидкостей. Согласно платоновской традиции, сторонником которой был Гален, кровь непрерывно синтезируется из усваиваемых пищевых продуктов. Часть пищи, полезная для этой цели, всасывается из желудка и переносится через портальную вену в печень. Там она преобразуется в венозную кровь, и «растительный дух», поддерживающий функции роста и питания, распространяется по венам ко всем частям тела. Вдыхаемый воздух, попадая в левую половину сердца, превращается в «жизненный дух». Сердце и артерии ответственны за поддержание и распределение природного тепла (в этом, как будет показано далее, состоял один из ключевых принципов медицинской теории Аристотеля, воспринятой Галеном). С помощью этого понятия объяснялись фундаментальные основы функционирования организма. Гален разделял мнение о том, что и кровь, и «жизненный дух», проходя по артериям, согревали части тела, питали их и поддерживали их жизнеспособность. Преобразование «жизненного духа» происходило в артериях, формировавших так называемое чудесное сплетение (rete mirabile) – сосудистую сеть, расположенную, по мнению Галена, у основания мозга. Именно в ней «жизненный дух» превращался в «животный дух», который, как полагал Гален, находился в желудочках мозга (основную роль в его теории играл четвертый желудочек) и являлся медиатором передачи двигательных и чувствительных импульсов ко всем частям тела. Процесс передачи осуществлялся путем прохождения «животного духа» по нервам, которые Гален представлял в виде полых трубок. Так «животный дух» достигал конкретных частей тела, сообщая им произвольные «команды» от высшей, «разумной» части души, расположенной в головном мозге. Таким образом, Гален стремился установить принципы взаимодействия между системой кровообращения и нервной системой. Его модель основывалась на теории Платона о трехчастном устройстве души человека, понятии о трех видах пневмы[7] и идее о том, что головной мозг является центром управления произвольными функциями организма.

Краеугольным камнем теории Галена было гиппократовское учение о четырех жидкостях – крови, слизи, желтой и черной желчи, – и соответствующих им сущностных качествах – тепле, холоде, влаге и сухости. Переизбыток одной из жидкостей мог стать причиной нарушения их благосмешения (или «дискразии»), что вело к расстройству функций организма в форме того или иного заболевания. Гален рассматривал два варианта развития апоплексии. В одном случае он полагал возможным развитие апоплексии в форме локальной «дискразии»; скопление плотной, вязкой и липкой жидкости в желудочках головного мозга блокировало движение «животного духа», что, в свою очередь, затрудняло или вовсе прекращало передачу чувствительных и двигательных импульсов между головным мозгом и другими частями тела. В другом случае, в наибольшей степени соответствующем современному понятию геморрагического инсульта, апоплексия развивалась вследствие местной плеторы. Тогда ткань головного мозга переполняется избытком крови, сдавливающим ее. Следствием этого избыточного давления является нарушение функций головного мозга как центра управления частями тела. В этом случае Гален не указывает прямо, что плетора головного мозга является результатом кровоизлияния. В конечном счете на последнем этапе оба варианта развития заболевания приводят к критическому изменению температуры головного мозга и последующей остановке циркуляции «животного духа».

Галеновская трактовка причин поражения головного мозга как патологического изменения движения «жизненного духа» позволяла рассматривать болезнь как результат анатомического и функционального нарушения единства духовного и телесного. Кроме того, такой взгляд учитывал возможное патогенетическое влияние процессов старения организма и внешних факторов на вероятность развития апоплексии. В процессе клинических наблюдений Гален обратил внимание на то, что средняя температура тела у пожилых людей, как правило, ниже, чем у молодых. Из этого следовало, что их организм больше подвержен так называемым холодным болезням, например вызванной избытком желтой желчи. Большое значение также имели климатический и сезонный факторы, влиявшие на «благосмешение» жидкостей (например, провоцируя увеличение скопления желтой и/или черной желчи в организме). Переохлаждение головного мозга с развитием впоследствии приступов болезни могло быть результатом пагубного образа жизни. Любое неумеренное потребление пищи считалось вредным: в частности, чрезмерное употребление вина, по мысли Галена, снижало природное тепло тела и являлось нежелательным. Совокупность внешних факторов, таких как климат и время года, и внутренних предрасположенностей (возраст, вредные привычки и т. д.) приводила к охлаждению тела и являлась причиной «холодной» болезни.

Основная дефиниция инсульта в современной клинике нервных болезней – это нарушение мозгового кровообращения. Конечно, понимание этой нозологии со временем меняется. Например, в 1988 г. Е.И. Гусев с соавторами давал следующее определение: «Инсульт – острое нарушение мозгового кровообращения». Соответственно, по характеру патологического процесса он подразделял инсульты на ишемические и геморрагические. Геморрагические инсульты представляют собой кровоизлияния в вещество мозга и под его оболочки. Выделялись также смешанные формы, например субарахноидально-паренхиматозная. Ишемический инсульт по сути, представляет собой церебральный инфаркт вследствие тромбоза или эмболии экстра- или интракраниального сосуда. Этиологическим вариантом мог быть нетромботический инсульт, связанный, например, с атеросклеротическим поражением сосуда. Суть дела в одном и том же – в нарушении кровоснабжения головного мозга[8]. Со временем трактовка усложняется: так, Н.Н. Яхно в 2007 г. уже не пользуется термином «геморрагический инсульт», называя эту болезнь «кровоизлиянием в мозг», описание этиологии и патогенеза, впрочем, не претерпевает радикальных изменений. Под «инсультом» уже понимается только то, что ранее называлось «ишемическим инсультом». Эта болезнь однозначно является частью группы заболеваний, которые относятся к «острым нарушениям мозгового кровообращения»[9]. В числе факторов риска развития таких нарушений указывается, в первую очередь, артериальная гипертензия. Кроме того, большинство авторов упоминают пожилой и старческий возраст, гиперлипидемию, гипергликемию, часто сопутствующие недостаточной физической активности, ожирению и вредным привычкам. Естественно, что постоянный стресс и психоэмоциональная перегрузка фигурируют как среди факторов риска собственно инсульта, так и среди предпосылок развития главной его причины – артериальной гипертензии[10]. Обратим внимание на тот факт, что систематика инсульта уточняется даже на современном этапе развития науки: за двадцать лет, разделяющие выход учебника академика Е.И. Гусева и руководства под редакцией академика Н.Н. Яхно, в нее внесены существенные поправки[11].

Теперь сравним трактовку апоплексии Галеном и современное понимание инсульта – их совпадения и различия видны сразу. Любопытно, что общие соображения Т. Куна о частичной соизмеримости и интерпретации текста блестяще подтверждаются этим примером. В основе современного понимания патогенеза инсульта лежит представление о нарушении мозгового кровообращения. Этот фактор, по существу, означает целостное нарушение питания и жизнедеятельности пораженного участка вещества мозга. Рискуя вызвать острое недовольство коллег-невропатологов, предлагаем не углубляться в частности этого вопроса: он приведет нас к прояснению многочисленных нюансов, имеющих отношение к современным методам исследования, а значит, к несопоставимости критериев анализа по отношению к знаниям Галена. Ясно, что он не имел возможности прояснить функцию крови, значение газообмена в тканях и т. п. Однако его понимание апоплексии как нарушения механизма циркуляции «животного духа» как раз и затрагивает вопрос обеспечения нормальной жизнедеятельности головного мозга, которая, по Галену, обеспечивалась течением крови и «жизненного духа» по артериям. Более того, апоплексия, вызванная, по Галену, переизбытком крови и местной плеторой, во многом сходна с современным представлением о кровоизлиянии в мозг. Другим (помимо циркуляции пневмы) фактором патогенеза апоплексии Гален называет падение температуры головного мозга вследствие нарушения механизма обеспечения его нормальной жизнедеятельности и «засорения» продуктами распада. В части своих рассуждений, касающихся факторов риска развития апоплексии, Гален закладывает предпосылки формирования современного взгляда на проблему инсульта – здесь и режим питания, и возраст, и физические нагрузки. Во многом это связано с его методологией, в основе которой лежит доктрина о единстве телесного и духовного в организме человека, позволяющая учитывать влияние психоэмоционального фактора в качестве патогенетического.

Следует подчеркнуть важную черту медицины Галена: в ней болезнь не связывается с анатомической локализацией и особым этиологическим фактором. Например, даже вооружившись современными технологиями, в рамках галеновской логики мы не поставим диагноз гепатита А, т. е. воспаления печени, спровоцированного видоспецифическим возбудителем и протекающего в виде определенного патофизиологического процесса. Иными словами, чтобы понимать Галена, необходимо мысленно отказаться от современной концепции болезни (или выйти за ее рамки). Тем не менее, подобно тому как Т. Кун сравнивает физику Аристотеля, И. Ньютона и А. Эйнштейна, врачи, осознавая различия медицины Галена, С.П. Боткина и Е.М. Тареева, должны помнить о разных типах научной рациональности, характерных для разных исторических этапов развития науки. Научная революция в медицине XVII–XIX вв. создает иную исследовательскую познавательно-инструментальную базу, однако, с учетом сказанного, нас не должно удивлять, что представления Галена о классификации, симптомах и причинах болезни сохраняли свою актуальность вплоть до XIX в.

Традиция Гиппократа в медицине античности

Гален всегда осознавал себя учеником и последователем Гиппократа, многократно подчеркивая, что сам он лишь развивает и уточняет основы учения о медицине, заложенные великим предшественником. Учитывая, что в нашей стране (в отличие, например, от Франции) изучение наследия Гиппократа не являлось научным приоритетом (исключением были лишь интересные комментарии В.П. Карпова к тексту «Корпуса Гиппократа»), мы считаем необходимым оценить степень этой преемственности. Для осмысления многочисленных ссылок на Гиппократа, содержащихся в публикуемых текстах Галена, следует ответить на вопросы: до какого момента Гален использует подходы, предложенные Гиппократом, и где начинаются его собственные исследовательские новеллы?

Безусловно, Гален следует за Гиппократом в основных принципах своей теоретической и практической работы. Преемственность не ограничивается только методами врачевания. Мультидисциплинарная по сути подготовка врача всегда была свойственна гиппократовской традиции – от времени написания трактатов, вошедших в «Корпус Гиппократа», до времен Галена, когда медицина окончательно сложилась как комплексная теоретико-практическая система, основанная на данных анатомии и физиологии. Эта линия античной медицины блестяще показана Галеном в работе «О том, что лучший врач – еще и философ»: «Что еще необходимо для врача, прилежно упражняющегося в искусстве Гиппократа, чтобы быть философом? Чтобы знать о природе тела, о разновидностях болезней, а также разбираться в лекарствах, врач должен упражняться в логике. Чтобы быть сведущим в этих исследованиях, он должен презирать деньги и вести умеренный образ жизни, кроме того, он должен обладать всеми познаниями в области философии, логики, физики и этики»[12].

Отдельной важной задачей анализа медицины гиппократовского времени является вопрос ее взаимоотношений с натурфилософией. Они не носили однозначного характера, ведь, как мы показали в других своих работах, некоторые натурфилософские школы отнюдь не предлагали медицине необходимого методологического арсенала[13]. В историографии даже утвердился термин «философская медицина», представители которой являлись оппонентами Гиппократа. Можно было бы прийти к заключению, что медицина Гиппократа – это исключительно практика, чуждая любому теоретизированию. Такой взгляд, безусловно, неверен. Гиппократ действительно много спорит с «философами», однако важно понимать, с какими именно и о чем конкретно: «Говорят некоторые врачи и софисты, что не может знать медицинское искусство тот, кто не знает, что такое человек и как он вначале явился и из чего составлен, но что должно найти все это тому, кто намерен правильно лечить людей. Но речь их клонится к философии, как, например, у Эмпедокла и других, писавших о природе. Я же со своей стороны думаю, что все то, что сказали или написали как софисты, так и врачи о природе, относится не столько к медицинскому искусству, сколько к живописи. Я полагаю, что ясное познание природы заимствуется не откуда-либо, а только из медицинского искусства; но это можно узнать, если кто-либо правильно его обнимет, а пока этого не будет, далеко, мне кажется, отстоит он от этого; я же имею в виду историю такого рода: знать точно, что представляет собой человек и по каким причинам он возникает и все прочее. Тогда как вот что, мне кажется, всякому врачу необходимо знать о природе и приложить все свое внимание, чтобы узнать, если только он намерен выполнять свой долг: что́ представляет собой человек по отношению к пище и питью, а также и ко всему прочему и что от каждого может случиться с каждым»[14].

Мнение, в соответствии с которым считается, что «Корпус Гиппократа» написан несколькими авторами, а не только самим Гиппократом, в настоящее время является общепринятым. Наиболее авторитетным и полным современным исследованием этого вопроса можно считать книгу Ж. Жуанны[15]. Именно в силу очевидности коллективного авторства текстов «Корпуса Гиппократа» мы не будем делать на этом специального акцента. Трактаты, содержащие изложение взглядов на принципы развития заболеваний и подходы к их лечению, носят непротиворечивый характер, поэтому мы, вслед за Галеном, будем говорить о Гиппократе как их авторе в единственном числе. Серьезные основания для источниковедческого анализа дают те фрагменты текстов «Корпуса Гиппократа», где упоминается о различных натурфилософских теориях. В некоторых текстах прослеживается явное влияние пифагорейцев, в других – Диогена Аполлонийского с его идеей господствующего первоначала в виде воздуха и т. д. При этом важнейшие для нашего изложения трактаты «Корпуса» – «О древней медицине» и «О природе человека» – отличаются исключительной методологической четкостью и ясностью аргументации. Не случайно впоследствии Гален уделил им немало внимания. Эти тексты отстаивают мнение о том, что медицина не должна строиться на умозрительных представлениях о человеческой природе, изначально основанных на какой-либо натурфилософской теории. Задача врача – внимательно наблюдать за реакцией человеческого организма на различные внешние воздействия, оценивать результаты этих наблюдений и снова перепроверять на практике. Таким образом, происходит инверсия причинно-следственных связей в картине мира ученого – от эмпирического наблюдения к обобщениям, а не наоборот.

Гален считает автором первой части трактата «О природе человека» самого Гиппократа, второй – Полиба, зятя великого врача[16]. В этом произведении критикуются те, кто говорит о человеческой природе как о чем-то находящемся вне границ познания в медицине. Гиппократ и Полиб резко критикуют натурфилософов-монистов, сводящих все патологические процессы к единственной первопричине, широко используя противоречия между различными теориями для доказательства их несостоятельности. Из подобного заблуждения, считают они, и возникает ошибочная теория «постоянной болезни»[17]. Авторы трактата критикуют врачей, считающих, что человек состоит из единственного первоэлемента, доказывая основополагающее значение теории четырех жидкостей (крови, флегмы, желтой желчи и черной желчи).

Гален, в свою очередь, подчеркивает важность представления о четырех первоэлементах как основе физики человеческого тела. По его убеждению, природу человека нельзя охарактеризовать с помощью понятия одного первоначала, ведь тогда человек не испытывал бы страданий ввиду отсутствия механизма развития заболеваний. Это, в свою очередь, искажает подход к практике врачевания. Одна субстанция не может производить в себе самой столько изменений, которые могли бы проявляться в многообразии болезней, наблюдаемых врачом. Даже если бы и существовало некоторое количество вариантов подобной изменчивости, то тогда могло бы существовать и единое лекарство от всех болезней, корректирующее состояние этой единой субстанции. Однако любому здравомыслящему врачу очевидно, что это не так.

Все это нисколько не противоречит положительной оценке первых античных рационалистических натурфилософских систем с их учением о первоэлементе. Во-первых, первоэлемент осмысливается в них не столько как универсальный архитектурный материал, из которого состоят человек и окружающие его предметы. Речь идет о физической первопричине существования и, самое главное, развития и движения материи, сменяющей произвольную деятельность антропоморфных божеств. Во-вторых, первопричина вызывает к жизни многочисленные вторичные последствия, усложняющие космологию любой натурфилософской школы по мере ее развития. В-третьих, мы в качестве основы развития античной медицины рассматриваем движение натурфилософии от ранней ионийской физики к платоновской идее Бога-Творца (Демиурга) и аристотелевскому принципу перводвигателя, определивших формирование методологии познания в медицине. Идея целенаправленного, функционально обусловленного движения, пожалуй, наиболее важная в этом контексте. Цель медицины, по мнению Гиппократа, состоит в следующем: «она совершенно освобождает больных от болезней, притупляет силу болезней, но к тем, которые уже побеждены болезнью, она не протягивает своей руки, когда достаточно известно, что в данном случае медицина не может помочь»[18]. Здесь возникает необходимость дать определение здоровья: Гиппократу представлялось наиболее разумным определить его в тесной связи с понятием «болезни». Здоровье определяется в «Корпусе Гиппократа» и апофатическим способом (т. е. через отрицание) – как отсутствие страданий, и катафатическим (т. е. через утверждение) – как существование организма в качестве уравновешенной смеси элементов. Впоследствии Гален для характеристики здоровья использует понятие «благосмешение». Соответственно, «болезнь» определяется как антитеза «здоровью», т. е. как страдание человеческого тела через нарушение равновесия первоначал (элементов, жидкостей и сущностей). Здесь мы видим преемственность идей Гиппократа и ранее существовавших рационалистических теорий здоровья и болезни. Так, в соответствии со взглядами Алкмеона Кротонского, первым в истории медицины предпринявшим попытку построить рациональную теорию общей патологии, «изономия» (ισότητα; т. е. «равенство» свойств влажного, сухого, холодного, теплого и т. д.) означает «здоровье», а «монархия» (µοναρχία, т. е. «преобладание» одного из этих свойств) приводит к смещению равновесия и, как следствие, к развитию болезни.

Новизна теории Гиппократа заключалась в принципиальном добавлении к идее равновесия (или его смещения) концепции смешения («красис») основных субстанций, из которых состоит человеческое тело. Внутреннее равновесие первоэлементов и жидкостей, их сбалансированность как раз и означала «благосмешение», т. е. состояние здоровья. Таким образом, в «Корпусе Гиппократа» перед нами предстает более сложная система общей патологии, предусматривающая вопросы баланса между внутренними состояниями организма, с одной стороны, и влияниями извне – с другой. Разнообразные внешние факторы (от резких погрешностей в диете до изменений климата в виде чрезмерного холода или жары) могли оказывать повреждающее воздействие, нарушающее внутреннее равновесное состояние организма. Все это требовало оценки со стороны врача. Ключевым понятием здесь была категория «изменение» (µετάβαση), ставшая важнейшим компонентом гиппократовской теории патологии. Врач должен был уделять пристальное внимание сбору анамнеза для того, чтобы выяснить, какой образ жизни был привычен пациенту до наступления болезни. Границы между нормальным и патологическим состоянием организма в трудах врачей-гиппократиков обозначены весьма неопределенно: здоровье – это хрупкое равновесие, которое может быть легко нарушено.

Крайне важным для медицины Гиппократа являлось понятие «первых признаков» болезни. Гиппократ прекрасно понимал, что патологические процессы могут развиваться постепенно, не сразу проявляя себя во всем многообразии симптомов. Соответственно, врач не должен терять время, а начинать вмешательство с момента появления первых признаков заболевания, чтобы восстановить равновесие и оказать необходимую помощь: «Своевременность в медицине – скажем это раз и навсегда – многочисленна и разнообразна, как и болезни, поражения и лечение их. Наиболее острые случаи – когда дело касается помощи больному, впавшему в обморок, такому, который не может мочиться или идти на стул, который задыхается, или освобождение женщины, которая рожает или выкидывает, и другие подобные. Действительно, эти случаи остры, и недостаточно прибегнуть к помощи немного спустя, потому что немного спустя многие погибают»[19]. В основе этого желания начать лечение больного уже в период мнимого здоровья, прежде чем болезнь обнаружит себя во всей силе, лежит врачебная интуиция. Так, в «Корпусе Гиппократа» «здоровье» предстает относительным понятием, в котором выделяются количественные отличия: здоровья может быть как бы меньше или больше. Здесь мы опять отмечаем развитие идеи противоборствующих состояний, присущих натурфилософии Алкмеона и Эмпедокла: равенство противится господству, а смесь – разделению. Еще раз подчеркнем количественный, а не качественный характер этих изменений – в этом новизна взглядов Гиппократа, основанных на принципе смешения. Тело оценивается как здоровое или больное только по большей или меньшей устойчивости и сопротивляемости внешним воздействиям. Ж. Жуанна указывает, что в отсутствие качественной разницы между нормой и патологией больной в гиппократовской системе является просто самым слабым среди здоровых людей, что вводит принцип непрерывности между нормальным и патологическим состоянием, переосмысленный в XIX в. О. Контом под названием «принцип Бруссэ»[20].

Опытный врач уже во время появления первых признаков, по самым ранним симптомам должен попытаться предугадать дальнейшее развитие патологического процесса. «Ведь быстрее течет не та болезнь, которая идет нога в ногу с лечением, но та, которая предупреждает лечение»[21]. В магической, оккультной традиции болезнь – это хаос и буря, вызываемые вторжением злого духа. Болезнь страшна именно своей непредсказуемостью и бессистемным характером развития, она своенравна, как характер демона, вызвавшего ее. Напротив, для Гиппократа болезнь – это последовательное нарушение процессов равновесия, распространяющийся по всему организму от места его возникновения. Именно поэтому врачам-гиппо-кратикам казалось столь органичной концепция изменения равновесия жидкостей, когда генерализация патологического процесса определялась распространением преобладающей жидкости внутри тела. Из этого следовал основной принцип лечения «противоположного противоположным» – устранение избытка в одном и недостатка в другом. В трактате «О природе человека» Гиппократ четко разъясняет этот принцип на конкретных примерах: «…должно также знать, что болезни, порождаемые переполнением, излечивает опорожнение, а рождающиеся от опорожнения лечатся наполнением и происходящие от труда лечит покой, а рождающиеся от праздности уничтожаются трудом. И вообще, врачу следует по своему благоразумию идти навстречу наступающим болезням, природным расположениям, временам года и возрастам, и все напряженное разрешать, а все ослабленное – укреплять, ибо таким путем лучше всего прекращается страдание, и в этом, по моему мнению, заключается лечение»[22]. В трактате «О ветрах» Гиппократ продолжает эти рассуждения: «…ибо кто знает причины болезней, тот, конечно, сможет доставить все, что полезно для тела, заключая о лечебных средствах на основании противоположности. Действительно, такая медицина наиболее сообразна с природой; вот, например, голод есть болезнь, ибо все то, что приносит человеку тягость, называется болезнью. Какое же лекарство от голода? Очевидно, то, что утоляет голод. Но это делает пища, поэтому в ней и заключается лекарство. Так же точно жажду прекращает питье; переполнение в свою очередь врачует опорожнение, опорожнение же – переполнение; труд врачует отдых и, наоборот, покой – труд. Одним словом, противоположное есть лекарство для противоположного»[23]. Итак, в основе гиппократовского метода лечения – использование средств, по своему действию противоположных патологическим процессам.

Неотъемлемой частью искусства медицины являлась прогностика – рассмотрение болезни в контексте возрастания ее интенсивности во времени: возникновение, нарастание, достижение пика, прохождение через кризисы, т. е. решающие стадии, когда с ней можно бороться. Соответственно, оканчивалась она либо спадом и выздоровлением, либо наступлением терминального состояния и смертью пациента. Нетрудно заметить, что понятие «кризис» в гиппократовской традиции употребляется в значении, отличающемся от современного: это не тревожный момент между жизнью и смертью, а лишь этап в развитии болезни, определяющий возможности лечения: «Это обнаруживается через усиление, а усиление – через периоды, и отсюда появляются кризисы; точно так же при ухудшении болезни в периоды исследовать, являются ли они раньше или запаздывают, удлиняются или укорачиваются, приобретают или теряют интенсивность»[24]. Об этом идет речь и в «Афоризмах» Гиппократа: «Следует также рассчитать в отношении больного, в силах ли он при своей диете выдержать высшую точку болезни и он ли прежде ослабеет и не выдержит при своей диэте или прежде уступит и ослабеет болезнь»[25]. Гиппократ прекрасно понимал, что полное исцеление больного возможно не всегда. Отсюда возникает осмысление относительности «выздоровления», основанное на понимании непрерывности и хрупкости равновесия границ между здоровьем и болезнью. Женщина, исцеленная от хронического кровотечения, может остаться бесплодной; в результате лечения перелома ноги ее двигательная активность может восстановиться, но пациент останется хромым – таких примеров в «Корпусе Гиппократа» мы находим очень много. Главный принцип, лежащий в основе мышления врача гиппократовской традиции, удачно определен Ж. Жуанна как движение «от наблюдения видимого к реконструкции невидимого». Очевидно, что со времен Гиппократа до наших дней эта задача остается для врача основной.

Методы диагностики заболеваний, по Гиппократу, включают в себя тщательный сбор и оценку анамнеза, внешний осмотр пациента и, в определенных случаях, физикальные методы диагностики – пальпацию и аускультацию[26]. Принципом диагностики является интерпретация совокупности внешних признаков заболевания, данных анамнеза и объективного осмотра, основанных на теории развития заболеваний. Последняя как раз и представляет собой натурфилософскую основу взглядов врача, понимаемую в соответствии с практическими нуждами. В «Корпусе Гиппократа» – это теория первоэлементов, из которых состоят ткани человеческого тела, и теория жидкостей, баланс которых обеспечивает нормальное или патологическое функционирование органов человеческого тела и организма в целом. Анамнез имеет важное значение, в том числе и в контексте гиппократовских представлений о влиянии климата и местности на здоровье и болезнь. Не следует думать, что выслушивание полостей организма (прямая аускультация) и ощупывание пораженных патологическим процессом участков кожного покрова (пальпация) во времена Гиппократа обязательно применялись каждым врачом при осмотре каждого пациента, – этого, конечно, не было. Однако понимание важности диагностической информации, получаемой при физикальном осмотре пациента, уже ясно обозначилось. Здесь мы говорим о гениальном предвидении, ставшем позднее общепринятым методом: «Такого больного, когда наступает пятнадцатый день после прорыва, обильно обмывают горячей водой, усаживают его на неподвижное сиденье, помощник твой держит его руку, а ты, встряхивая его за плечи, слушай, с какой стороны слышится шум; желательно делать разрез с левой стороны, так как это менее опасно»[27]; «Если ты делаешь вливание в легкое, или паровую ванну, или окуривание, а гной не выходит, ты распознаешь через это, что это не гной, а вода; и если, приложив ухо к груди, ты будешь слушать в течение долгого времени, внутри бродит, как будто уксус. Больной испытывает эти припадки в течение некоторого времени, потом происходит излияние в полость (плевры)»[28]: «Исследовать опухоли, оставшиеся на верхних веках, когда остальное кругом похудело; рецидивы; края немного красные и твердые; особенно рецидивы в этих случаях; жидкости, вязкие и поднимающиеся кверху, или задерживающиеся, как у Полимеда из Фарсалы»[29]; «женщины, наощупь оцепенелые, очень сухие, без жажды, имеющие обильные месячные, получают нагноение»[30] и т. д.

Сильной стороной врача-гиппократика была его способность внимательно наблюдать за пациентом и тщательно фиксировать результаты своих наблюдений. Эмпирический метод, таким образом, становился источником данных для двух видов обобщений: во-первых, представлений об анатомии, физиологии и общей патологии человека в целом и, во-вторых, понимания индивидуальных особенностей течения тех или иных заболеваний. Некоторые тексты «Корпуса Гиппократа» предлагают врачу алгоритм действий по наблюдению за пациентом и правильной трактовке наблюдаемых явлений. Для иллюстрации сказанного приведем один фрагмент из книги «О врачебном кабинете», являющейся своего рода инструкцией к началу осмотра пациента: «Исследуем сначала сходство и различие (со здоровым состоянием); самые значительные, самые легкие – те, которые всеми способами познаваемы, что может быть видимо, осязаемо и услышано; то, что можно заменить зрением, ощупыванием, слухом, носом, языком, умом; то, что может быть познаваемо всеми возможными средствами знания»[31]. Следующий отрывок из книги «Эпидемии» в качестве руководства к действию врача не теряет своего значения и в наши дни: «Надлежит подвергнуть исследованию тело: зрение, слух, обоняние, осязание, язык, соображение»[32]. Первые возможные визуальные признаки болезни, на которые, по мнению Гиппократа, врач должен был обращать внимание при встрече с больным, таковы: во-первых, цвет и вид лица пациента, во-вторых, поза больного, лежащего в своей постели, затем – движения его рук. Описание изменений черт лица больного, говорящих о приближении смерти, до сих пор именуемых «маской Гиппократа», представляет собой ярчайший пример осмысленной совокупности эмпирических наблюдений. Когда палец врача надавливает на припухлость, появляющуюся после лечения перелома, «опухоль на крайних частях отвердевает, и после надавливания пальцем краснота уничтожается, но скоро опять возвращается»; при отеках разного происхождения, «если ты надавишь пальцем в каком бы то ни было месте, ты там оставишь вдавление, и знак его – таков, как в тесте». При отсутствии термометра прикосновение к коже пациента помогало определить температуру его тела: так, в «Косских прогнозах» упоминаются больные, «не горячие при прикосновении». Наблюдая в прогностических и диагностических целях за испражнениями и выделениями больных, врач-гиппократик нюхал и при необходимости даже пробовал на вкус пот, кал, мочу, рвоту, мокроту, гной, а у женщин и вагинальные выделения. Перечень чувственных ощущений, к которым необходимо прибегать врачу в целях диагностики, дополняется в «Корпусе Гиппократа» упоминанием ума (νοῦς) или рассудка как способности к размышлению (λόγος). После всех возможных манипуляций врачу следовало обдумать и проанализировать результаты, полученные в ходе обследования, относясь к своим наблюдениям предельно критически: «Вот, сопоставляя эти как хорошие, так и дурные явления, должно делать предсказания, ибо таким образом всякий наилучше достигнет истины»[33].

Естественным ограничением возможностей синтеза клинической мысли для врачей-гиппократиков, конечно, являлось отсутствие целостной анатомо-физиологической системы. Самые детальные и внимательные наблюдения требовалось интерпретировать в соответствии с довольно туманными представлениями о невидимом внутреннем устройстве человеческого тела. Понятие относительности здоровья приводит к важной практической рекомендации: Гиппократ обосновывает необходимость учета состояния организма пациента при выборе лечения. Идея заключается в том, что врачебная ошибка тяжелее отражается на ослабленном болезнью пациенте, чем на организме, хорошо подготовленном к борьбе с недугом.

В «Корпусе Гиппократа» собраны описания большого количества диагностических признаков, не потерявших актуальности и для современного врача. Это обстоятельство, по нашему мнению, позволяет выявить фундаментальное отличие истории медицины от истории других естественных наук: факты свидетельствуют о значительной актуальности врачебного опыта протонаучного периода. В истории медицины следует очень осторожно применять логику скачкообразного развития, революций в познании – для нее в большей степени, чем, например, для физики, характерна преемственность знаний и опыта. Мы покажем это далее, разбирая вклад Платона и Аристотеля в формирование комплексной теоретико-практической системы Галена.

Врач-гиппократик был убежден в существовании законов природы, которые называл «необходимостью природы», однако порой смотрел на них с позиции детерминизма, а не телеологии: «…Когда же все это ничего не обнаруживает и природа добровольно не выпускает этого из своих рук, тогда медицина нашла пути необходимости, посредством которых природа вынуждена без ущерба раскрываться, через что людям, сведущим в искусстве, уже явным делается, что должно дальше делать»[34].

Вообще между понятиями «хорошее здоровье» и «природа» в «Корпусе Гиппократа» не делается заметного различия. Под «природой» врачи-гиппократики подразумевали «человеческую природу». Она определялась нормальным строением тела – на элементарном, анатомическом или физиологическом уровне, а также нормальной реакцией на все внешние воздействия, будь то режим или окружающая среда. Природное состояние понималось как нормальное состояние, т. е. как состояние хорошего здоровья. Поэтому врач мог взять за образец своего искусства как природу, так и состояние здоровья. Природа – синоним понятия «норма», оно описывается через количественные характеристики смешения первоэлементов, в системе Галена это описание конкретизируется до трех тетрад: элементов, жидкостей и сущностей (или начал). Природа заведомо существует в нормальном смешении, соответственно, «норма» жизни организма человека как ее части – благоприятный «красис».

В целом телеологический взгляд на природу не вполне характерен для «Корпуса Гиппократа»: для его восприятия в качестве основы практического мышления врача требовалась соответствующая натурфилософская теория. Авторы «Корпуса» ею не располагали. Такая теория формируется только благодаря Платону и Аристотелю.

Платон и Аристотель в истории медицины

Медицина авторов «Корпуса Гиппократа» была уже достаточно зрелой дисциплиной, предлагавшей навыки критического мышления и систематизации эмпирического опыта. Однако система взглядов Гиппократа отнюдь не являлась господствующей – среди врачей цивилизованной ойкумены было немало его противников. Слабые места его системы были очевидны и определялись отсутствием натурфилософской теории, которая предполагала бы глобальную картину мира и методы его познания, адекватные задачам медицины. Эта картина мира должна была отвечать ряду объяснительных задач – от вопросов происхождения материи в целом до конкретной физики человеческого тела.

Важнейшие компоненты этой целостной натурфилософской системы, сформировавшие адекватную картину мира врачей-исследователей, последовательно предложили Платон и Аристотель. Не случайно, один из основополагающих трактатов Галена называется «О доктринах Гиппократа и Платона». Именно на основе объединения учения двух своих великих предшественников Гален создал медицину как целостную научно-практическую систему[35].

Наследие Платона – великое явление в истории культуры, о нем написано очень много, тексты его произведений давно переведены на русский язык, в нашей стране сложилась серьезная традиция академических исследований его наследия. Такую же оценку (возможно, и в превосходной степени) можно применить и по отношению к Аристотелю. Однако в отечественной историографии практически отсутствуют серьезные попытки описать и оценить значение этих двух столпов античной мысли для истории медицины. Автор этих строк неоднократно убеждался в том, что даже известные специалисты по античной культуре не знают об основополагающем вкладе этих великих философов в медицинскую теорию. Между тем без осознания этого вклада невозможно правильно понять Галена. Мы попытаемся кратко показать значение Академии и Ликея для формирования адекватной картины мира и типа рационализма, характерных для врача гиппократовской традиции.

Платон учился медицине у Филистиона, с которым познакомился во время своего путешествия в Великую Грецию. Филистион родился и вырос в южноиталийском городе Локры, сделал блестящую карьеру и в момент встречи с Платоном являлся личным врачом тирана Сиракуз Дионисия-Младшего. Конечно, проживая на Сицилии, он находился под влиянием учения Эмпедокла о первоэлементе, оказавшего определяющее влияние на его представления об общей патологии. Филистион имел репутацию ярого антигиппократика, однако суть его полемики со знаменитым косским врачом невозможно восстановить по дошедшим до нас источникам. Мы можем лишь косвенно судить о ней по фрагментам из текстов «Корпуса Гиппократа», где выражается несогласие со взглядами Эмпедокла.

Взгляды Платона на проблемы медицины в основном изложены в диалоге «Тимей» и касаются широкого круга вопросов – от анатомии и физиологии до единства телесного и духовного[36]. По мнению Платона, существуют три типа заболеваний. Первая группа определяется нарушением равновесия между четырьмя первоэлементами – землей, воздухом, огнем и водой. Вследствие избытка или недостатка какого-либо из них в организме возникают процессы, приводящие к расстройству здоровья[37]. Вторую группу заболеваний Платон связывает с нарушениями питания частей тела. Исходя из предположения о том, что кровь непосредственно формируется в печени из переваренных пищевых продуктов, Платон приходит к заключению, что в ней содержатся все вещества, необходимые для жизни организма. Так, сухожилия формируются из фибрина и других субстанций свернувшейся крови, плоть при нормальном кровоснабжении вырабатывает некую вязкую жидкость, фиксирующую ее к кости и питающую костное вещество и костный мозг. Если структура питания не нарушена, то для формирования и восстановления различных тканей в крови всегда достаточно необходимого «строительного» материала. Нарушение питания вызывает болезнь – плоть разлагается, выбрасывая в кровь продукты гниения. Кровь изменяет цвет, становится горькой, едкой и засоленной, продукты гниения разрушают ее и, распространяясь по венам, нарушают питание тканей, распространяют процессы гниения и разложения[38]. Болезни третьей группы связаны с нарушением баланса жидкостей и возникают главным образом из-за расстройства процесса дыхания. Цель дыхания заключается в охлаждении врожденного тепла, вырабатываемого организмом. Дыхание может осуществляться как через легкие, так и специальные поры, находящиеся в коже. Если работа легких блокируется избытком жидкости (например, мокроты), процесс дыхания происходит иным путем и в большем объеме, чем положено в соответствии с природой. Вследствие этого искажаются естественные процессы обмена веществ, а в тех частях тела, по отношению к которым дыхательные функции осуществляются не в должной мере, возникают процессы гниения. Характерным признаком таких болезней является чрезмерное потоотделение, обусловленное именно преобладанием в организме чрезмерного тепла[39].

В этой классификации Платона отражается значительное влияние взглядов Эмпедокла и Филистиона. Напомним, что согласно эмпедокловой теории пищеварения, пища размельчается во рту, а затем под воздействием внутреннего тепла переваривается в желудке, разлагается на составляющие ее элементы, совокупность которых переносится в печень, где и превращается в кровь. Получается, что в крови содержатся все вещества, необходимые для жизнедеятельности организма. Они перемещаются по телу человека с током крови и усваиваются тканями по принципу «подобное – к подобному». Если, например, в костях преобладает первоэлемент «огонь» (ведь они сухие и твердые), значит, он и поступает из крови в наибольшей степени именно в кости и т. д. Платон следует за Эмпедоклом и в части представления о плоти как вторичном образовании, происходящем от крови. Однако окончательное формулирование теории болезни можно считать собственным открытием Платона[40]. Благодаря Платону теория четырех первоэлементов на многие века заняла господствующее положение в науке, впоследствии поддержанная перипатетиками. Не менее важным для развития рациональной медицины является отсечение Платоном всяких элементов мистики и обожествления первоэлементов, сопряженное с предположением о том, что они постоянно проходят процесс формообразования. В его системе четыре первоэлемента становятся просто физическими явлениями, четко соотносимыми с эмпирической практикой и занимающими свое место в глобальной картине мира, сотворенного Богом-Демиургом по определенным законам. Здесь натурфилософия Платона смыкается со взглядами Гиппократа, интуитивно, исходя из практики, пришедшего к ощущению глубокой функциональной целесообразности устройства человеческого организма. Враг у них общий – софисты и мистики, перетолковывающие Эмпедокла, по мнению которых природа является слепой и иррациональной силой. Платон прекрасно понимает универсальный характер рассматриваемых вопросов, именно поэтому в «Тимее» он считает необходимым четко обозначить место первоэлементов в общей натурфилософской системе. Здесь значение первоэлементов понижается с первоначал (вплоть от их обожествления, как у Эмпедокла[41]) до своего рода строительного материала: Демиург, как архитектор, строит мир по определенному замыслу, используя необходимые составляющие.

Обратим внимание на два важных компонента физики Платона: во-первых, первоэлементы могут превращаться один в другой, меняя свои сущностные характеристики; во-вторых, описание этих характеристик осуществляется языком математики. Основой представления Платона о жизнедеятельности живого организма становится телеологический принцип – целесообразность функции, а следовательно, и анатомического устройства. Онтологической основой устройства тела человека является Божественный акт творения упорядоченной материи, функционирующей по определенным, заложенным в нее законам. Важнейшей частью описания этого устройства и становится теория первоэлементов. Однако требовалось системное, непротиворечивое описание движения первоэлементов в организме человека, ведь очевидно, что он растет и развивается, стареет и умирает, в его теле происходят определенные обменные процессы, а это и есть наличие динамики, изменений. Впоследствии на этой оценке и описании устройства организма в категориях закономерности движения материи будет построена система Аристотеля (конечно, за исключением доктрины творения мира).

Платон решает задачу описания этой динамики с помощью математических аналогий – это отражает явное влияние пифагорейцев. Математические аналогии требуются Платону также для описания самого акта творения вселенной Демиургом[42]. С самого начала подчеркивается подчиненный, вторичный характер первоэлементов в космологии Платона: Демиург приводит их к определенному порядку, описываемому с помощью геометрических форм и чисел. Вселенная в космологии Платона описывается с помощью трехмерной системы координат. Соответственно, частицы каждого строительного элемента должны быть сформированы Высшим разумом в определенной математической форме, существовать в упорядоченном физическом мире, изменяться и взаимодействовать друг с другом целесообразно – в соответствии с полагаемыми Богом в основу творения законами функционирования природных тел. Здесь Платон оспаривает базовый принцип атомизма, столь импонировавший многим софистам, – механистически случайный характер движения атомов. Крайне важным для истории медицины является тезис о возможной трансформации первоэлементов, что, в свою очередь, предопределяет возможность взгляда на человеческое тело как на динамическую систему. В завершающей части диалога «Тимей» Платон переходит от характеристики макрокосма к микрокосму, т. е. устройству и функционированию человеческого тела, которое описывает с помощью тех же телеологических, аксиологических и физических принципов. Здесь Платон решительно расходится с Эмпедоклом в главном: он помещает центр разумной деятельности, высшего управления функциями тела в головной мозг. С точки зрения Эмпедокла, такой центр находится в области сердца, что сочетается с огромным значением крови и кровоснабжения в его системе.

Крайне интересны геометрические аналогии, с помощью которых Платон объясняет движение частиц первоэлементов. Органы, состоящие из более мелких частиц, не проницаемы для более крупных. Анатомические образования, состоящие из частиц большего размера, проницаемы для меньших[43]. Даже функциональные процессы в организме Платон объясняет на языке геометрических фигур. Он представляет первоэлементы в виде различных геометрических фигур: огонь – как тетраэдр, воду – в форме икосаэдра, воздух – как октаэдр, землю – в форме куба. Например, элемент «огонь», существующий в форме наиболее мелких, всепроникающих частиц, как бы «разрезает» своим «тетраэдром» сцепления первоэлементов, на которые распадаются в желудке измельченные продукты питания. Эту проникающую способность огня и воздуха, созданную Богом для реализации основополагающих физиологических процессов, Платон иллюстрирует с помощью «верши»[44] – своеобразной модели организма человека, особой конструкции, состоящей из двух внутренних камер, наложенных друг на друга. В комментарии к соответствующей работе Галена мы подробнее разберем эту метафору целостности человеческого тела.

Сходным образом, на языке математики, Платон предпринимает попытку объяснить процессы роста и увядания организма человека. Зачатие младенца происходит при слиянии мужского и женского семени родителей. Треугольники элементов, составляющих тело ребенка или молодого человека, еще свободны от посторонних включений, своего рода «налипшей грязи» и плотно прилегают друг к другу. Повреждающие факторы в виде потока элементов извне (в том числе поступающие из пищи) структурно слабее, чем те, что составляют внутреннюю основу тканей организма молодого человека. Процесс старения осмысливается Платоном как «изнашивание корней треугольников элементов», ведущее к утрате структурного единства тканей. Таким образом, их становится легко разделить, они утрачивают способность противостоять внешнему воздействию, организм повреждается и стареет.

Мы видим много общего между пониманием основ общей патологии авторами «Корпуса Гиппократа» и рассуждениями Платона. Во-первых, это касается оценки болезни как количественной категории, когда в здоровом и больном организме присутствуют одни и те же составляющие, но возникает избыток или недостаток некоторых из них. Во-вторых, это понимание состояния «благосмешанности» элементов («красис»), сопутствующего здоровью, и нарушения их смешения («дискразия»), соответствующего болезням. Наиболее ярко сходство образа мыслей Гиппократа и Платона обнаруживается при анализе третьего класса болезней, вызванного нарушением баланса жидкостей: Платон описывает происхождение и свойства флегмы и обоих видов желчи в той степени, в какой это необходимо для понимания их патологического влияния на функционирование человеческого организма.

Крайне важным компонентом системы взглядов Платона является положение о единстве духовного и телесного (в современном понимании это называется психосоматической целостностью человеческого организма). Заболевания души, по мнению Платона, не имеют сверхъестественного происхождения и объясняются наследственными дефектами конституции или плохим воспитанием. Психосоматическая целостность в его системе имеет физическое объяснение: части души, располагающиеся в соответствующих частях тела, связаны с ними, поэтому процессы старения и болезни плоти затрагивают и духовную жизнь человека. В силу этого так опасно воспаление ткани мозга, являющееся причиной смертельных болезней именно потому, что в этом случае ослабевают связи между субстанцией высшей, бессмертной части трехсоставной души человека и ее вместилищем – головным мозгом. Соответственно, поскольку смерть наступает в момент отделения бессмертной части души от тела, любое локальное поражение головного мозга, в который Демиург поместил бессмертную душу, означает неблагоприятный прогноз болезни в целом. Сакральность в данном случае определяется значимостью явления – ведь телесная смерть означает акт окончательного разобщения бессмертной части души и тела. Вместе с плотью умирают низшие части души (страстная и чувственная), с ними исчезают привычки человека. Интересно, что у Галена мы видим эти идеи Платона в развитии: низшие части души представляются ему субстантивно сходными с устройством тех органов, в которых они локализуются[45].

В европейской историографии существует традиция критики этих взглядов Платона как рудиментарных и непоследовательных по сравнению с «Корпусом Гиппократа»[46]. С этой критикой невозможно согласиться: мы видим значительное совпадение во взглядах Платона и авторов «Корпуса Гиппократа». Более того, эти совпадения не удивляют нас даже с учетом репутации Филистиона как явного антигиппократика. Зададимся вопросом: а в чем, собственно, должно было проявляться несогласие Филистиона с Гиппократом? Традиционно считается, что в IV–III вв. до Р. Х. в медицине доминировали две противоборствующие школы – догматики и эмпирики. Кратко суммировав характеристики этих школ, мы получаем примерно следующее: эмпирики отрицали значение теории и вытекающие из этого принципы изучения анатомии и физиологии, превознося значимость ежедневной, врачебной практики; в свою очередь, догматики отстаивали необходимость системного подхода к диагностике и лечению заболеваний. Однако значит ли это, что, например, Филистион отвергал систему Эмпедокла и взгляды Алкмеона, считая их умозрительной теорией? Из ранее изложенных нами соображений очевиден отрицательный ответ на этот вопрос. Кроме того, вспомним, что систему Гиппократа, по общему мнению, отличало приоритетное внимание к результатам практической деятельности врача и отвержение отвлеченных софистических теорий. Так в чем же разница?

Правильный ответ, по нашему мнению, содержится в оценке отношения к медицине как теоретико-практической системе, развивающейся по пути накопления знаний и их обобщения. Это, в свою очередь, определяло необходимость обращаться к анатомическим вскрытиям (некоторые их описания мы встречаем уже в «Корпусе Гиппократа»). Дальнейшее развитие мысли догматиков-рационалистов мы видим на блестящих примерах Герофила и Галена.

«Эклектика», «эклектичная система» – по сути, это означает несовпадение системы взглядов мыслителя, предлагающего новую глобальную теорию, с таксономическими рангами, разработанными по отношению к его предшественникам и не слишком удачливым современникам. Так, медицинские представления Платона кажутся «эклектичными» потому, что сочетают элементы представлений Эмпедокла, Диогена Аполлонийского, Алкмеона и т. д. Безусловно, можно говорить о неполноте медицинской теории Платона – она не объемлет всех проблем, связанных с решением задач, стоящих перед врачом. Однако очевидно, что Платоном были предложены фундаментальные положения, определившие основы теории античной рациональной медицины. Особенно плодотворной оказалась идея трехчастного устройства человеческой души и помещение ее высшей, бессмертной части в головной мозг. Именно эта идея определила дальнейшие анатомо-физиологические исследования и позволила обозначить основные методологические категории в медицине.

Величие Аристотеля состоит в том, что он увидел логику сходства анатомического строения живых существ и с помощью созданной им впервые в истории зоологической систематики доказал ее полезность для медицины на огромном эмпирическом материале. Не случайно многие ведущие историки медицины охотно употребляют по отношению к работам Аристотеля, Герофила и Галена понятие «эксперимент»[47]. Действительно, их работы носили целенаправленный характер, в них были тесно увязаны теория и практика. В дальнейшем изложении мы попытаемся кратко показать преемственность работ Аристотеля, его предшественников и последователей в общей линии развития рациональной медицины античности. В своем труде «О чувственном восприятии» Аристотель отмечает: «Ибо дело физика распознавать первые причины как здоровья, так и болезни. Ведь ни здоровье, ни болезнь не могут возникать у того, что лишено жизни. Поэтому-то не чужды рассуждениям о природе и большинство врачей, которые мудро следуют своему искусству, ведь одни видят своей целью <только> то, что касается врачебного дела, а другие, <занимаясь врачебным искусством>, исходят из того, что касается природы»[48].

Вслед за Эмпедоклом и Платоном Аристотель признавал четыре первоэлемента[49]. Так же как и Платон, Аристотель не воспринимал землю, воздух, огонь и воду как стихии хаоса или божественные существа. Четыре первоэлемента в физике Аристотеля – всего лишь строительный материал, некие базовые субстанции, образующие материальный мир, способные видоизменяться и перетекающие друг в друга. Однако неприятие геометрической логики, примененной Платоном для описания сущности взаимодействия первоэлементов, поставило перед Аристотелем задачу дать альтернативное, но не менее универсальное объяснение этому процессу. Следствием этого стало углубление критики представлений Эмпедокла о первоэлементах как вечных и неизменных сущностях. В своих позднейших работах Аристотель определенно утверждает вечность существования Вселенной. Исходя из невозможности существования бесконечного, ему представляется логичным предположение об обратном возникновении и превращении элементов. Эти процессы обеспечиваются в системе Аристотеля постоянным движением, составляющим «естественный ход вещей», осуществляющийся под воздействием Божественного Перводвигателя. Проблема состоит в том, что такой процесс естественным образом может привести к полному отделению простых и неизменных тел друг от друга и достижению материей существования вечного покоя. Обладая опытом постоянного наблюдения за явлениями живой природы, Аристотель прекрасно понимал невозможность подобного умозаключения и (что может показаться парадоксальным), устраняя из своей системы идею Платона о Творении Мира, приходил к еще более настойчивой апологии телеологического принципа.

Аристотель считал необходимым в объяснении однородной группы явлений прибегать к определенной методологии, формулируя это следующим образом: «Принципы чувственно-воспринимаемых вещей, вероятно, должны быть чувственно-воспринимаемыми, вечных – вечными, преходящих – преходящими и вообще принадлежащими к тому же роду, что и подчиненные им вещи»[50]. Именно этим можно объяснить существенное отличие в подходах Аристотеля к проблеме первоэлементов в его физических и биологических трактатах. Так, в сочинениях «О возникновении и уничтожении» и «Физика» он предлагает общее решение проблемы происхождения и становления. Каждый отдельный объект в природном мире является целостностью, состоящей в любой момент времени из определенных субстратов. Когда мы наблюдаем перемену в состоянии осязаемых предметов, это происходит при формальном сохранении субстрата, но обретении им новой формы. Аристотель констатирует, что все, что появляется и исчезает, состоит из элементов. По его мнению, на примере наблюдаемых физических тел можно убедиться, что они состоят из первоэлементов (вещества) и определенных противоположностей. Элементы могут превращаться в другие элементы (например, «огонь» в «воздух»), а противоположности этого делать не могут. Значит, необходимо определить отношения между элементом и соответствующими противоположностями: какие виды противоположностей составляют тело человека и сколько их существует? Как только эти отношения будут определены, станет ясно, как следует определять первоначала. Аристотель выделяет следующие противоположности: «Противоположности по прикосновению следующие: теплое – холодное, сухое – влажное, тяжелое – легкое, твердое – мягкое, вязкое – хрупкое, шероховатое – гладкое, грубое – тонкое»[51].

Далее Аристотель начинает исключение понятий, не соответствующих объективным требованиям анализа например, он отказывается от «тяжелого» и «легкого» как не имеющих возможности действовать или оказывать действие, ведь элементы, чтобы смешиваться и перетекать друг в друга, должны быть взаимно активными и пассивными. Конечным итогом его редукционизма становится постулирование пар противоположностей «горячий», «холодный», «влажный» и «сухой». Таким образом, возникает возможность предложить комбинации противоположностей для характеристики свойств элементов: земля – холодная и сухая; огонь – горячий и сухой; воздух – горячий и влажный; вода – холодная и влажная. Каждый элемент, однако, имеет одно доминирующее качество: огонь – горячий, воздух – влажный, вода – холодная, земля – сухая. Ф. Солмсен отмечает: «Для него осязаемость является концептуальным мостом между чувственно воспринимаемыми элементами и качествами: горячее и холодное, влажное и сухое. Он не мог этим качествам найти никакой замены, и у него были причины, а также и прецеденты считать их ближе к сущности элементов, чем светлый и темный или горький и сладкий»[52]. Нетрудно заметить, что логика Аристотеля приводит его к постулированию именно тех пар противоположностей, которые впоследствии займут важное место в системе Галена. По мнению Аристотеля, возникновение одной из противоположностей приводит к разрушению другой. Отсюда возникает возможность подавления основных качеств элемента его противоположностью при переходе из одного элемента в другой. Понятие «подавление» того, что «противится» в процессе развития заболевания, является важнейшим в клинической семиотике Галена: «Если же жар сердца станет слишком велик, придут гневливость и безумная дерзость. У таких людей больше всего волос на груди и в той части подреберья, которая ближе всего к груди. Чаще всего от горячего сердца горячим становится и все тело, кроме тех случаев, когда этому сильно противится печень… То же касается и тепла всего тела. Сухость же сердца приводит к глухим тонам пульса и гневу, нелегко воспламеняющемуся, но дикому и трудно останавливаемому, а также чаще всего к излишней сухости всего тела, если этому не противится печень. Признаки же влажного сердца – мягкие тоны пульса и характер, легко впадающий в гнев, но отходчивый, и все тело слишком влажное, если этому не противится печень»[53].

Аристотель иллюстрирует это на примере превращения огня в воздух, когда сухость подавляется влажностью; воздуха в воду, когда тепло подавляется холодом; воды в землю, когда влажность подавляется сухостью. Наконец, огонь появляется тогда, когда разогревается холод земли (ярким примером этого является вулканическая активность). Дж. Лонгригг остроумно подмечает сходство между ролями, которые играют противоположности в некоторых текстах «Корпуса Гиппократа» и идей корреляции противоположностей с самими элементами у Аристотеля. Действительно, в этом можно видеть еще одно свидетельство взаимовлияния медицины и философии. Перед нами целостная схема видоизменения элементов, учитывающая требования общей теории происхождения и изменения и приводящая противоположности и элементы в гармонию.

В своих биологических трактатах Стагирит широко использует другой подход, похожий на методологию, последовательно применяемую Филистионом и Платоном. Физиология теплокровных животных объясняется с помощью понятия «внутренний огонь», а функция дыхания предназначена для его охлаждения, что совершенно не соотносится с ранее приведенным описанием «воздуха» как элемента горячего и влажного. Аристотель прямо называет вдыхаемый воздух холодным, а выдыхаемый теплым, так как последний вступил в контакт с внутренним огнем. Это явное противоречие с его собственной физической теорией. По нашему мнению, оно как раз и объясняется предельно реалистичным взглядом Аристотеля на предмет исследования: у него хорошая медицинская подготовка, он абсолютный эмпирик и доверяет наблюдению.

Дж. Ллойд, на наш взгляд, справедливо указывает на исследования Аристотеля в области зоологии и сравнительной анатомии, как основополагающие в формировании его методологии. Именно этим и объясняется разрешение упомянутого нами парадокса: исключая некоторые ключевые элементы системы Платона, он иным путем приходит к пониманию приоритетного характера телеологического принципа в своей медицинской и биологической теории. Соответственно, основным в объяснении Аристотелем телеологического принципа становится идея движения материи[54].

В соответствии с представлением Платона о трехчастном устройстве души, только у человека есть высшая, бессмертная и разумная часть души, вместилищем которой является головной мозг. Именно там сосредоточен центр интеллекта и контроля за произвольными действиями организма. Животные обладают двумя низшими, смертными частями души, растения только одной – самой низшей. От внимания историков философии, делающих акцент либо на общих вопросах теории, либо на их влиянии на историю физики и математики, порой ускользает очень важный факт: соответствующие части души субстантивно сходны у всех видов! Речь идет о том, что не существует каких-то особых видов животной части души у человека и животных, а растительной у человека, животных и растений. Об этом прямо говорит Платон в «Тимее» и эту мысль подчеркивает Гален в своем комментарии к этому диалогу. Именно поэтому растения называются «одушевленными» в совершенно определенном смысле и они используются в пище животными и человеком, служа источником строительного материала. Равным образом и животные с их двухчастной душой используются в пищу человеком и, в свою очередь, служат для его тела источником строительного материала. Первоэлементы, составляющие плоть растений и животных, являются такими же первоэлементами как те, что составляют структуру тела человека, и без труда включаются в цепочки обмена веществ. При этом одной общности устройства на уровне первоэлементов было бы совершенно недостаточно, ведь почва и камни устроены из тех же первоэлементов, однако их употребить в пищу невозможно. Таким образом, сквозь призму единства духовного и телесного описывается, с одной стороны, общность живого (не случайно Платон, а вслед за ним и Гален подчеркивали, что растения следует считать живыми существами), а с другой – устанавливается их иерархия[55].

С помощью концепции трехчастной души, в естествознание вводится конструкция, предвосхищающая деление природы на органическую и неорганическую, совершенно необходимая для целостного описание физико-химических процессов, происходящих в человеческом организме. Таким образом обеспечивается следующий важный шаг, необходимый для создания и объяснения общей патологии в медицине.

Вслед за Галеном обратим внимание на «ошибку» Аристотеля, помещавшего «начало всех нервов» в сердце. Напомним, что Аристотель вслед за Эмпедоклом считал, что функции разумного управления произвольными функциями организма находятся не в головном мозге, а в сердце. Уже тогда, с учетом складывавшегося опыта анатомических вскрытий, было понятно, что существует анатомический субстрат – нервы, с помощью которого центр интеллектуальной деятельности управляет членами тела. Со времен Алкмеона была известна связь между центрами чувств и мозгом, осуществляемая с помощью определенных анатомических образований. Учитывая значительный опыт анатомических вскрытий, накопленный в Ликее, упорство Аристотеля в этом вопросе можно счесть труднообъяснимым, однако оно становится понятным при комплексном анализе исторической судьбы этой точки зрения. Важнейшим источником, позволяющим нам разобраться в этом вопросе, является малоизученный в отечественной историографии трактат Галена «О доктринах Гиппократа и Платона».

В роли оппонентов Галена в ней выступают врачи и философы, стоявшие на позиции стоической философии и разделявшие мнение Аристотеля, помещавшего разумное, руководящее начало души в сердце. По мнению Галена, отрицание стоиками «страстного» и «вожделеющего» начал в человеческой душе ведет к ложному монизму и в итоге к онтологическому разделению души и тела. Гален внимательно исследует ее месторасположение и ожесточенно полемизирует с учеными, вслед за Аристотелем утверждавшими, что «разумная», «руководящая» часть души находится в сердце. Судя по всему, главным интеллектуальным противником Галена является стоик Хрисипп из Сол, трактат которого «О душе» (не сохранившийся до наших дней) великий римский врач подробно разбирает, опровергая содержащиеся в нем представления о сердце как источнике движения. Гален указывает на сугубо спекулятивный характер представлений стоиков и Аристотеля, объясняя это их «анатомической невежественностью». Он доказывает, что центр двигательной энергии находится в головном мозге, а посредством спинного мозга и нервов эта энергия передается всему телу.

Для Галена как врача вопрос о местопребывании разумной части души имеет приоритетное значение не столько относительно проявления ее сущности, сколько для понимания источника движения и произвольных действий человеческого тела. Анатомическое вскрытие с целью накопления эмпирически достоверных знаний, по мнению Галена, есть единственный заслуживающий доверия способ изучения устройства организма. Применение этого метода позволяет ему открыто критиковать мнение оппонентов, которые считали, что артерии превращаются в нервы и это предоставляло возможность рассматривать сердце как источник «высшей пневмы», расходящейся по нервам. Подобный подход Гален называет «пустой теорией»: «Не следует с помощью [пустых] теорий пытаться разыскивать артерии, которые изначально превращаются в эти нервы, чтобы только потом пошевелить пальцем или другой частью руки»[56].

Важнейшей в философии Стагирита и крайне важной для развития медицинской теории и практики является теория движения. Во вступительной статье к третьему тому отечественного издания собрания сочинений Аристотеля именно так оценивается его взгляд на проблему движения: «Так как все существующее существует либо в возможности, либо в действительности, то любой вид Движения может быть определен как действительность (энтелехия) существующего в возможности, поскольку оно таково (например, качественное изменение есть действительность тела, могущего качественно изменяться, поскольку оно способно к такому изменению и т. д.)»[57].

В его системе существуют следующие виды движения – качественные изменения, рост и уменьшение, возникновение и уничтожение и, наконец, перемещение. Нетрудно заметить, как органично и легко можно описывать медицинские явления с помощью предложенных Аристотелем видов движения. Безусловно, раскрыть содержимое этих понятий относительно явлений, изучаемых медициной, можно только эмпирическим путем. Особенно важной нам представляется принципиальная оговорка об энтелехии существующего в возможности. Действительно, осмыслить всю совокупность явлений общей патологии можно только при понимании многовариантности, заложенной в возможностях организма, и при системном обобщении обилия эмпирических явлений, раскрывающих многовариантность. При этом мы должны четко соотносить возможность объяснения эмпирических наблюдений с понятийным аппаратом. Явствует ли из врачебной практики возможность качественных изменений в человеческом организме? Конечно, и она усматривается в самых разных группах явлений. Разберем ее на примере функции дыхания во всей ее совокупности. Первое назначение дыхания – охлаждение внутреннего огня. Именно она реализуется в организме, когда, с одной стороны, внутренний огонь необходим для пищеварения и питания плоти, а с другой стороны, это сопровождается качественным изменением перехода первоэлемента огня в первоэлемент воздуха. Нарушение функции дыхания повлечет за собой нарушение питательной функции крови, которая, в свою очередь, приведет к гниению плоти. В далеко зашедшей фазе эта цепочка нарушений наблюдается врачом в контрасте между, например, здоровой нижней конечностью и ногой, пораженной гангреной. Налицо качественное изменение плоти вследствие реализации цепочки взаимосвязанных нарушений функций организма. Важным моментом в представленной нами картине последовательности патологических процессов является тот факт, что все они реализовывались на фоне перемен в другом виде движения – перемещений. Как правило, аристотелевское «перемещение» описывается историками науки в категориях механической физики, например перемещение предметов в пространстве. Однако не менее важной является реализация этого вида движения в виде процессов, невидимых глазу, но понимаемых с помощью теории первоэлементов и в контексте физиологических процессов, протекающих в человеческом организме. Перемещение питательных веществ с помощью крови и качество усвоения их тканями объясняется в аристотелевской системе с помощью совокупности видов движения. Такие виды движения, как рост и убыль, возникновение и уничтожение, очевидным образом реализуются в процессе эмбриогенеза, роста и умирания человеческого организма. Именно таким образом в медицинской практике античности движение постигается как отношение.

Аристотель следующим образом соотносит четыре вида движения с базовыми категориями: в отношении сущности – возникновение и уничтожение; в отношении количества – рост и уменьшение; в отношении места – перемещение; в отношении качества – качественные изменения. Возникает вопрос о соотношении этих видов движения друг с другом и возможности установления иерархии этих видов движения при описании процессов, происходящих в биологических системах: «Ведь невозможно, чтобы рост происходил без наличия предшествующего качественного изменения, так как растущее иногда увеличивается за счет однородного, иногда же за счет неоднородного, так как пища считается противоположным [присоединяющимся] к противоположному, а все возникающее возникает, когда однородное [присоединяется] к однородному. Следовательно, необходимо, чтобы качественное изменение было переходом в противоположное. Но если происходит качественное изменение, должно существовать нечто изменяющее и делающее из теплого в возможности теплое в деятельности. Таким образом, очевидно, что движущее ведет себя не одинаково, но иногда находится ближе, иногда дальше от качественно изменяемого. А это не может произойти без перемещения. Следовательно, если движение должно существовать всегда, то необходимо, чтобы и перемещение всегда было первым из движений, и, если одно из перемещений первое, а другое последующее, чтобы существовало первое перемещение»[58].

Известный историк античной философии П.П. Гайденко указывает, что Аристотель устанавливает «некоторую иерархию между ними, объявляя первым движением перемещение». Тонко чувствуя внутреннюю логику Аристотеля, она приводит пример употребления пищи как иллюстрацию к этому тезису: «Таким образом, качественные и количественные изменения уже предполагают перемещение как свое обязательное условие; так, например, пища должна быть перемещена к существу, которое питается ею и таким образом изменяется и количественно и качественно. Перемещение, следовательно, выступает как такое движение, которое опосредует все остальные виды движения»[59].

Ставя своей задачей исследование системы Аристотеля в контексте истории медицины, обратим внимание на определенную трудность выделения первичности того или иного вида движения при анализе процессов обмена веществ. На первый взгляд может показаться, что качественные изменения имеют большее значение для описания физиологических процессов, однако, по нашему мнению, следует согласиться с трактовкой П.П. Гайденко. Действительно, изменения качества – от измельчения пищи в полости рта, ее переработки в желудке и печени до взаимопревращения первоэлементов в процессе тканевого обмена невозможны без перемещения соответствующих субстанций внутри организма.

Наблюдая очевидную (и крайне полезную) преемственность взглядов Платона и Аристотеля в отношении медицинской теории, попытаемся оценить уровень их практических знаний об устройстве и функционировании человеческого тела. В диалоге «Тимей» (70a-d) Платон говорит об устройстве сердца, характеризуя его как «узел» (или клубок) вен и «родник» (или источник) крови. Его описание носит довольно поверхностный характер, не приводятся четкие данные ни по анатомии (например, описание отделов сердца), ни по физиологии (Платон даже не указывает, что сердце является первопричиной движения крови по сосудам). Однако он обращает внимание на связь между сердцем и легкими посредством сосудов и помещает в сердце источник внутреннего тепла, который должен охлаждаться дыханием. Нетрудно заметить взаимосвязь этих двух аспектов. Описание сердца как центра сосудистой системы мы встречаем и в текстах «Корпуса Гиппократа». Существует трактат «О сердце», содержащий описание сердечной анатомии и физиологии и трактат «О питании», где сердце оценивается как центр сосудистой системы, проводятся определенные различия между венами и артериями и излагается основа учения о пульсе как важном факторе диагностики. Позднейшие критические исследования относят эти два текста «Корпуса» к более позднему времени, чем работы Аристотеля. В историографии 90-х гг. XX в. трактат «О сердце» стали датировать II в. или даже I в. до Р. Х. Основанием к этому служат «впечатляющие» (выражение Дж. Лонгригга) знания о сердечной анатомии, которые, как считается, могли быть получены только после анатомических исследований Александрийской школы в III в. до Р.Х. Возражение, на наш взгляд, достаточно спорное: оно, по сути, основано на априорном «знании» современных историков о том, что и когда могло происходить. По нашему мнению, в трактате «О сердце» нет ничего такого, что не соответствовало бы возможностям врачей гиппократовского времени. Предметом дискуссии может быть только вполне праксагоровское разделение сосудов на вены и артерии. При этом заметим, что приоритет Праксагора (а не, например, его неизвестного нам старшего современника) тоже выявляется по косвенным, позднейшим упоминаниям. Однако здесь мы не будем настаивать на своем мнении и обратимся к трактату «О плоти» («De carnibus»)[60]. Это произведение содержит важную информацию по интересующему нас вопросу, однако на русский язык оно не переводилось и, соответственно, с ним невозможно ознакомиться по изданию «Корпуса Гиппократа» под редакцией В.П. Карпова (перевод В.И. Руднева). Относительно этого текста в зарубежной историографии существует консенсус: он определенно считается по времени предшествующим Ликею. В главе 5 этого трактата содержится следующее описание сердечной анатомии и физиологии: «В сердце находится много вязкого и холодного. Под влиянием тепла его плоть становится жесткой и вязкой, и вокруг него образуется оболочка, которая бывает полой, но иным образом, чем вены, и находится она в начале наиболее полой вены. Ведь имеются две полых вены, исходящих от сердца. Одна называется артерией, а другая, к которой присоединяется сердце, – полой веной. И сердце имеет наибольшее количество тепла в том месте, где расположена эта полая вена, и именно она распределяет по телу пневму. К этим двум венам присоединены другие, проходящие сквозь все тело. Наиболее полая вена, к которой присоединено сердце, проходит через весь живот и диафрагму и разделяется по направлению к каждой почке. В чреслах эта вена расходится в разные стороны, достигая других частей [тела], а также спускается в обе ноги. Таким же образом по направлению к шее, находящейся над сердцем, некоторые [сосуды] идут справа, а другие слева. После чего эти сосуды достигают головы и в области висков разделяются. Можно перечислить другие, наиболее крупные вены, но именно от полой вены и от артерии расходятся по всему телу другие вены. Самые полые вены – те, которые идут к сердцу и шее, а также находятся в голове и расположены ниже сердца, вплоть до бедренных суставов»[61].

Обратим внимание на четкое различие, проводимое автором, между двумя полыми сосудами, которые в современной анатомии называются vena cava superior и aorta. Гален неоднократно обращал внимание на характерное для времен Гиппократа неумение врачей проводить различие между венами и артериями, относя это на счет недостаточного опыта вскрытий. Действительно, в современной историографии принято считать, что первым, кто описал это различие, был Праксагор. Сердце в трактате «О плоти» уверенно описывается автором как центр сердечно-сосудистой системы. Оценка сердца как органа, несущего пневму и распределяющего ее, по мнению Галена, характерна для врачей, стоящих на натурфилософской позиции школы перипатетиков. Этот момент ранее не обсуждался в историографии. Мы обращаем на него внимание впервые, высказывая это соображение на основе одного из фрагментов первой книги «О доктринах Гиппократа и Платона»[62]. Нельзя исключать, что мнение Аристотеля и Диокла в этой части не оригинально и лишь продолжает какую-то из теорий врачей и философов-досократиков, которые неизвестны нам в силу отсутствия источников. Здесь возникает новое противоречие. С одной стороны, это описание сердца вполне соответствует взглядам последователей Аристотеля (на что недвусмысленно указывает Гален), с другой – сердечная анатомия в трактатах Аристотеля, существенно контрастирует с данными трактата «О плоти». В сочинении «История животных» Аристотель резко критикует ошибки своих предшественников во взглядах на устройство сердца, указывая на необходимость основывать свои суждения исключительно на опытах анатомических вскрытий. Он приводит следующее описание сердечной анатомии и функций: «Сердце имеет три желудочка; оно расположено выше легкого соответственно месту разделения трахеи. Имеет оболочку, содержащую жир, толстую, посредством которой прирастает к большой вене и аорте; оно лежит на аорте острой частью; расположена же эта острая часть в груди одинаковым образом у всех животных, которые имеют грудь. Но у всех животных, как имеющих, так и не имеющих эту часть, острый конец сердца обращен вперед; это часто можно не заметить, так как у вскрытых животных он изменяет положение; выпуклая же часть сердца обращена кверху. Острая часть сердца обыкновенно мясистая и плотная, и в ее полостях находятся жилы.

Расположено сердце у прочих животных по середине груди, у человека более в левой части, слегка отклоняясь от места разделения грудей к левому соску и верхней части груди. Оно не велико, и весь его вид не продолговатый, но более округлый, только верхушка его сходится в острие.

Как было сказано, сердце имеет три желудочка, самый большой в правой стороне, самый малый в левой, средний по величине – посередине. Два желудочка у него небольшой величины, и оба имеют сообщение с легким; это ясно заметно в одном из желудочков книзу от места прирастания. Самым большим желудочком сердце подвешено к большой вене, с которой соединена и брыжейка; средним – к аорте.

Идут также от сердца протоки в легкое и разделяются таким же образом, как и артерия, сопровождая во всем легком ее разветвления; протоки, идущие от сердца, лежат сверху, и ни один проток не сообщается [с разветвлениями артерии], но пневму они получают через соприкосновение и переправляют ее в сердце: один проток идет в правый желудочек, другой в левый. О большой вене и аорте самих по себе мы скажем вместе впоследствии»[63].

В трактатах «О частях животных» и «История животных» Аристотель комментирует разницу между устройством сердца животных и человека следующим образом: самой большой полостью сердца у человека является правый желудочек, топографически располагающийся выше других полостей, тогда как само сердце залегает в грудной полости по диагонали с вершиной, наклоненной влево. Объяснить эти ремарки чем-либо иным, кроме практического опыта наблюдения человеческого сердца, невозможно. Однако здесь мы вновь ограничены априорным предположением о невозможности вскрытия человеческих тел в Афинах времен Аристотеля в силу религиозных запретов. Единственным правдоподобным объяснением из числа существующих в историографии мы считаем идею В. Огла[64], предположившего, что Аристотель черпал свои знания из наблюдения за анатомией человеческого эмбриона, полученного при аборте на поздних стадиях беременности. Это утверждение В. Огл обосновывает прямым указанием Аристотеля на возможность наблюдения сердца у человеческих эмбрионов после аборта, содержащимся в трактате «О частях животных».

Крайне важной для истории медицины следует считать фигуру Диокла из Кариста[65]. Он считается представителем Ликея, внесшим важный вклад в развитие медицинских знаний, прежде всего в отношении широты использования анатомических вскрытий. На всем протяжении ХХ в. фигуре Диокла уделялось значительное внимание исследователей, между тем, автор этих строк неоднократно имел возможность убедиться, что она плохо известна российским историкам медицины. Историческая оценка работ Диокла, прежде всего в сопоставлении его с Аристотелем, несколько раз существенно менялась. По мнению известного немецкого философа и историка философии Г. Дильса, Диокл считал сердце вместилищем интеллекта, схожую позицию высказывал М. Уэллман[66]. Диокл считал, что у вместилища интеллекта есть две стороны: правая половина отвечает за ощущения, левая – за интеллект. Диокл описывал сердце как имеющее два предсердия и желудочки. Из сердца в определенных его частях отходят сосуды для крови и пневмы. Дж. Лонгригг интерпретирует упоминание «желудочков» во множественном числе (т. е. более одного, в отличие от представлений Аристотеля) и двух предсердий как указание на четырехкамерное устройство сердца. Таким образом, М. Уэллман и Дж. Лонгригг ставят вопрос о причинах неверной интерпретации Аристотелем результатов анатомических вскрытий и наблюдений за сердцем, предполагая, что Стагирит исходил «из скорее метафизических, чем анатомических» представлений. Существуют и расхождения между Аристотелем и Диоклом в отношении принципов питания эмбрионов в утробе матери. Речь идет о критике Аристотелем представления Диокла о «котиледонах» – похожих на соски молочных желез образованиях, якобы существующих внутри материнской утробы, через которые питается эмбрион, привыкая к навыку сосания материнской груди. К. Йегер[67] считает, что Аристотель таким образом поправлял Диокла, датируя его работы как более ранние. В эту полемику позднее включились такие известные специалисты, как Л. Эдельштейн[68], Г. Фон Штаден[69] и Ф. Солмсен[70]. Суть ее касалась вопросов «кто кого исправлял?» и/или «кто у кого учился?». Эта дискуссия была достаточно продолжительной, для нашего изложения она не принципиальна. Важно ее резюме: на данный момент Диокла принято считать видным представителем Ликея, современником Аристотеля, занимавшимся исключительно медицинскими исследованиями. В отношении конкретных взглядов на анатомию и физиологию у него были расхождения с Аристотелем, имевшим гораздо более широкие естественнонаучные интересы.

Физиологическая концепция Диокла основана на идее о четырех противоположностях, развивающей преставления Филистиона и Эмпедокла о четырех первоэлементах. Процесс пищеварения, по его мнению, является формой разрушения, вызванного воздействием внутреннего тепла на пищу, вследствие этого процесса образуется кровь. Наличие чрезмерного количества внутреннего тепла производит желчь, при дефиците внутреннего тепла возникает флегма. Таким образом Диокл сочетает гуморальную теорию Гиппократа о четырех жидкостях с концепцией «внутреннего тепла». Вслед за Гиппократом он предполагает, что преобладание определенных телесных жидкостей связано с временами года, на этом основаны его диетические предписания. Диокл разделяет мнение Филистиона и Платона о причинах болезней как нарушении равновесия первоэлементов и соглашается с существованием типа болезней, вызванных затруднениями кожного дыхания, т. е. прохождением пневмы через поры в коже. Такие затруднения, по мнению Диокла, происходили из-за отрицательного влияния желчи и слизи на венозный кровоток. Преобладание желчи вызывало кипение крови и ее свертывание, а преобладание слизи – переохлаждение и запустевание. В обоих случаях нарушалось питание тканей, затруднялось распространение пневмы по всему телу, что приводило к развитию лихорадки. Акцент, который делал Диокл на теории пневмы, создавал методологическую возможность разрешения вопроса о механизме передачи функции восприятия и контроля за произвольными движениями от центра интеллекта непосредственно к частям тела. Тем самым появлялся шанс на решение одного из основополагающих вопросов медицины – о строении и функциях нервной системы. Отнесение функции интеллекта не просто в сердце, а именно в кровь в районе сердца придавало крови признаки философской сакральности, что весьма органично вписывалось в представления Эмпедокла, но совершенно не соответствовало рациональности познания физиологических процессов, характерных для системы Платона и Аристотеля. В конечном счете кровь видится Аристотелю тем, чем в сущности и является, – одной из систем организма, отвечающей за питание.

Аристотель настаивает на наличии в полостях сердца пневмы, не указывая четко пути ее проникновения и локализацию. Диокл располагает пневму в левом желудочке сердца, полагая, что оттуда она распространяется по всему организму по сосудам, при необходимости выделяясь из крови под действием внутреннего тепла. Позднее Праксагор, уточняя анатомическую разницу между артериями и венами, выдвинет и тезис об их различной функции: кровь движется по венам, а пневма – по артериям. В литературе есть мнение, что Диокл придерживался этого взгляда еще до Праксагора.

Вообще считается, что Праксагор во многом следовал за Диоклом: оба рассматривали приступы эпилепсии и апоплексии следствием блокировки прохождения психической пневмы от сердца через аорту из-за скопления флегмы. Оба они считали сердце вместилищем интеллекта, а процесс пищеварения – происходящим под действием внутреннего тепла. В. Йегер, оценивая историческую роль Диокла, утверждает, что «около двадцати лет после смерти Аристотеля школа Гиппократа на Косе находилась под доминантным влиянием медицинского отделения школы Аристотеля»[71]. Известно, что Герофил был учеником Праксагора, есть мнение, что он и Эрасистрат находились под влиянием философии перипатетиков. С последним утверждением мы не согласны и считаем Эрасистрата сторонником атомизма. Однако с учетом известной преемственности между исследованиями Диокла и Праксагора, с одной стороны, и работами Александрийской школы – с другой, невозможно переоценить историческую роль медицинских исследований в Ликее.

Значение трудов Герофила для системы Галена. Эмпирики как оппоненты Галена

В историографии сложился устойчивый консенсус относительно представителей Александрийской школы, прежде всего Герофила, как основоположников практики систематических вскрытий человеческих тел[72]. Однако остается неясным (из-за недостатка источников, видимо, таковым и останется) объем опыта подобных наблюдений в практике древнегреческих врачей до III в. до Р.Х. По нашему мнению, такой опыт все-таки существовал, хотя мог быть не очень значительным и системным. Мы уже обращали внимание читателя на то, что описания анатомического устройства организма человека, известные в литературе до Герофила, невозможно было сделать без практических наблюдений – примером может служить точное указание Аристотелем топографии расположения сердца в грудной полости. Ясно, что вывод о значимости сравнительной анатомии, в принципе, можно сделать только при практическом сопоставлении устройства тел высших животных и человека. Сама идея зоологических рядов Аристотеля не могла бы возникнуть без понимания сходства между ними. Мы считаем, что в античной медицинской традиции, предшествующей работам Герофила, безусловно, сформировалось понимание устройства человеческого тела, почерпнутое из спорадических наблюдений в ходе медицинской практики. Значительным источником таких наблюдений мог быть опыт военных действий, когда ранение, наносимое с помощью холодного оружия, обнажало внутренние органы, доставляя значительный материал для медицинских обобщений. Очевидно, что древнегреческая медицина подошла к Александрийскому периоду со значительным опытом исследований в области сравнительной анатомии, системный характер которых был заложен в Ликее.

Вопрос о том, почему Александрийский опыт вскрытий представляется исключительным эпизодом в истории медицины, заслуживает отдельного рассмотрения. Л. Эдельштейн[73] высказывал мнение, что исследования анатомии человека продолжались и позднее – вплоть до первых веков нашей эры. Подавляющее большинство современных ученых с ним не согласны, считая, что ко второй половине II в. до Р.Х. этот опыт практически исчезает из медицинской исследовательской практики[74]. В качестве основного аргумента, как правило, вновь приводится известный тезис о религиозных запретах. На наш взгляд, он столь же многозначителен, сколь и бессодержателен – весь опыт античной науки показывает, что при наличии сильной и последовательной исследовательской программы рамки античного религиозного культа оказывались весьма гибкими. Вопрос заключается лишь в необходимости наличия такой программы, а ее существование, в свою очередь, зависит от формирования картины мира ученого в рамках той или иной натурфилософской доктрины. По нашему мнению, суть дела заключается в доминировании стоической натурфилософии, лежавшей в основе взглядов врачей-эмпириков. Мы уже отмечали характерный для этого направления медицинской мысли принципиальный отказ от гиппократовской цели реконструкции невидимого на основе косвенных и вторичных видимых проявлений. Собственно, на это и указывает Гален, выбравший в своем трактате «О доктринах Гиппократа и Платона» Хрисиппа из Сол в качестве одного из своих основных научных оппонентов. Сюда же относится сложившаяся во II–I вв. до Р.Х. традиция вольной интерпретации взглядов Аристотеля, в которой, применительно к истории медицины, наиболее важным элементом был тезис о нахождении разумной части души в области сердца. Из этого прямо следовал основополагающий для картины мира врачей-эмпириков тезис об исхождении нервов от сердца. Очевидна полная несовместимость этого тезиса с результатами практических исследований Герофила, открывшего черепно-мозговые нервы. На наш взгляд, соображения В.С. Стёпина о принципах формирования картины мира ученого в методологическом плане чрезвычайно плодотворны, особенно для системного анализа феноменов протонауки. По нашему мнению, причины того, что системные анатомические исследования в Александрии в III в. до Р.Х. стали лишь эпизодом в истории медицины, не сформировав соответствующую традицию, следует искать, прежде всего, в области состязания натурфилософских систем, лежавших в основе взглядов различных медицинских школ. Иными словами, речь идет прежде всего о «картинах мира» ученых, а уже потом о языческих религиозных табу.

Герофила справедливо считают основателем анатомической науки. Его наследие представляется наиболее существенным в отношении накопления данных об анатомии мозга и нервной системы, глаза, органов пищеварения, сосудистой системы, устройства мужских и женских половых органов. Еще Праксагор – учитель Герофила – задавался вопросом о том, как именно импульс к осуществлению произвольного движения передается из вместилища интеллекта к той или иной части тела. Основой для его решения стали идеи Диокла о циркуляции пневмы. По мнению Праксагора, по артериям перемещалась именно та ее часть, которая именовалась «психическим духом»[75]. Она и являлась непосредственно субстратом – проводником (или, вернее, переносчиком) этого импульса. Артерии по мере удаления от сердца и приближения к конечностям, по мнению Праксагора, становились все тоньше, пока, наконец, не истончались до такой степени, что их стенки совершенно сливались, образуя новое, со́лидное анатомическое образование. Его Праксагор называл нейрон (νευρώνας). Это слово одновременно обозначает и «нерв», и «сухожилие». Впоследствии в трактате «О доктринах Гиппократа и Платона» Гален уделил много внимания анатомической дифференциации этих образований и их названий. Естественно, что в системе Праксагора в артериях кровь отсутствовала, она циркулировала только по венам. Таким образом, нельзя сказать, что Праксагор открыл нервы, скорее, он спекулятивно обосновал их наличие, предположив, что нервы образуются из истонченных артерий. Однако функция нервов – передача сигнала от центра управления произвольными движениями тела к его частям – определялась совершенно верно. Был предложен даже субстантивный медиатор функции – психический дух.

Герофил, бесспорно, является первооткрывателем нервов как особых анатомических структур. Он доказывает факт их исхождения из головного мозга и предполагает, что психический дух передает соответствующий импульс, исходя из «желудочка мозжечка» и перемещаясь внутри нерва по направлению к соответствующей части тела. Герофил обратил внимание на разницу функций частей тела, в равной мере соединенных нервами и мозгом. Телеологический подход позволил ему высказать гениальное (без преувеличения!) предположение о разделении нервов на две категории – чувствительные и двигательные. Изучая устройство, функции и заболевания глаза, он видит, как орган чувств (в данном случае – зрения) соединяется с головным мозгом посредством зрительного и глазодвигательного нервов. С другой стороны, он осознает, что все движения рук или ног являются следствием прохождения соответствующей «команды» от центра сосредоточения интеллекта. Эта «команда» проходит в виде импульса протекающего по нерву животного духа, устремляющегося к соответствующей конечности. В результате Герофилу кажется разумным предположить, что одни нервы приспособлены для передачи чувственных ощущений, а другие – двигательных импульсов. Конечно, этому учению еще далеко до понятий «афферентация» и «эфферентация», однако основа развития нейрофизиологии уже заложена в теории великого александрийца. Гален признает за Герофилом приоритет в описании черепно-мозговых нервов – зрительного, глазодвигательного, тройничного (в том числе его двигательной ветви), лицевого, слухового (по-видимому, в современном понимании он идентифицировал radix cochlearis преддверно-улиткового нерва) и подъязычного. В специальной литературе можно встретить указания на то, что Герофил открыл то ли шесть, то ли восемь пар черепно-мозговых нервов. По мнению Галена, каждый из нервов шестой пары, выделенной Герофилом, состоит как бы из трех ответвлений, имеющих отдельные корни. Логика их определения как единого нерва была связана с тем, что они проходили из одного отверстия в черепе и твердой мозговой оболочке. Позднее эти три нерва, которые ошибочно оценивались античными авторами как один триединый нерв, были идентифицированы Л. Дакуортом, M. Лайонсом и Б. Тауэрсом[76] как языкоглоточный, блуждающий и добавочный. Именно этим объясняется путаница в историографии: Герофил и, вслед за ним, Гален, насчитывали шесть, а в действительности имели представление о восьми парах черепно-мозговых нервов. Удивительным достижением Герофила является не только открытие нервов, но и детальный характер их описания, учитывая ограниченные технические возможности того времени.

Принято считать, что согласно «Корпусу Гиппократа» искусство медицины складывается из трех частей. Первая – лечение диетой (диэтология, иначе именуемая диэтетикой), вторая – лечение лекарствами (фармакология), третья – навыки мануальной помощи (хирургия). Нетрудно заметить, что классификация, представленная в «Корпусе», основана на способах оказания медицинской помощи, т. е. способах воздействия, имеющихся в арсенале врача. Триада медицинского знания, по Герофилу, состоит из «вещей, касающихся здоровья» (анатомии и физиологии, описывающих нормальное состояние организма), «вещей, касающихся болезни» (знания об общей патологии) и «нейтральных вещей», вбирающих в себя все три компонента медицины по Гиппократу. Таким образом, для Герофила все способы воздействия, по существу, нейтральны. Выбор метода терапевтического воздействия должен быть основан на иных знаниях и оценках – сведениях о характере нормальных физиологических и патологических процессов, протекающих в организме[77]. Герофил тем самым подчеркивает, что инструмент (лекарство, способ операции) глубоко вторичен и может быть так или иначе использован (или не использован) в зависимости от того, что врачу подсказывают его общие знания о норме и патологии.

Именно поэтому оппозиция Герофилу и его последователям со стороны школы эмпириков должна оцениваться как сознательная и абсолютно последовательная. Для российской, а в некоторой части и для зарубежной историографии характерна несколько снисходительная позиция, уравнивающая в правах все античные медицинские школы[78]. Таким образом, одинаково оцениваются и натурфилософские учения, представлявшие собой их мировоззренческую основу. Нам такой подход представляется неверным по следующим причинам. Во-первых, он не учитывает целостную динамику развития явлений, существующих в истории медицины на каждом отдельно взятом этапе, – они не возникают «ниоткуда» и не исчезают «в никуда». Наше видение основной линии истории медицины, как последовательного преемственного развития древнегреческой рациональной медицины от Гиппократа к Галену и далее, сквозь известные исторические события, к зарождению современной научной медицины можно оспаривать по форме. Однако невозможно игнорировать внутреннюю взаимосвязь развития медицинской теории и практики в течение двух с половиной тысяч лет. Именно поэтому в своей книге «Зарождение медицины как науки в период до XVII века»[79] мы предложили четко различать феноменологический и эпистемологический подходы к анализу истории медицины. Во-вторых, еще раз обратим внимание читателя на тот факт, что ко временам Галена последователи гиппократовской медицины составляли меньшинство врачебного сообщества. Именно с этим, а также с содержательной частью оппозиции эмпириков по отношению к гиппократовской традиции мы связываем угасание интереса к анатомическим вскрытиям, а впоследствии и полный отказ от них. Это невозможно объяснять только религиозными запретами на вскрытия человеческих тел. Ранее, применительно к Ликею, мы уже отмечали это. Мы убеждены, что объяснение основных векторов развития медицинской теории с помощью одного религиозного запрета при своей кажущейся значимости, по существу, является совершенно бессмысленным. Прибегая к такому объяснению, мы пытаемся неким глобальным социокультурным фактором замаскировать отсутствие системного анализа структуры медицинского знания во взаимосвязи с философией того времени. С позиции современного врача (а большинство историков медицины имеют врачебное образование), польза знаний анатомии и физиологии представляется очевидной, а врачебная практика, исходящая из таких знаний, – единственно правильной. Это убеждение следует в контексте исторической перспективы считать крайне наивным, совершенно не принимающим во внимание картину мира врачей начиная с II в. до Р.Х. и кончая временами Галена. Отсюда и историографическая традиция, отмечающая огромные успехи Александрийского Мусейона времен Герофила и Эрасистрата как центра прорывных фундаментальных исследований в анатомии и физиологии, а последующее развитие медицины до Галена – как странный период мистического забвения работ великих александрийцев, неожиданно востребованных Галеном[80]. В эту схему совершенно не укладывается очевидный факт: знания, накопленные в Александрии, и письменное наследие Герофила были известны позднейшим поколениям врачей вплоть до Галена. Поощрения первыми представителями династии Птолемеев научных исследований, в рамках этой точки зрения, также совершенно иррационально сменяются гонениями на науку со стороны представителей той же династии в середине II в. до Р.Х. И, наконец, вовсе необъяснимым, в таком случае, представляется наличие оппозиции Герофилу и его последователям со стороны представителей других медицинских школ. Ведь правильность подхода к медицине, основанного на анатомических и физиологических опытах, кажется столь очевидной!

В исторической действительности наследие Герофила в период II в. до Р.Х. – I в. совершенно не определяет состояние медицинской теории и практики. На наш взгляд, это связано с сознательным неприятием принципов рационального познания в медицине со стороны врачей-эмпириков. Гален следующим образом характеризует их отношение к принципам научного познания: «Ты же, как я прекрасно знаю, поражался, но, конечно, не моим словам, а глупости эмпириков, которые, хотя я сделал им столь много уступок в столь важных темах, не использовали это на благо себе, но впали в новые заблуждения, не меньшие, чем прежде. Поражает их невежество, какое-то исключительное бесстыдство и бесчувствие, превосходящее бесчувствие скотов: ведь подтверждения своих мнений им получить неоткуда, и даже если бы им дали возможность их получить, они не смогли бы ею воспользоваться. Да и невозможно увидеть или запомнить столько тысяч различий, наблюдающихся у больных, – какая библиотека вместит столь великую книгу, какой разум сохранит столь обширную память?»[81] И далее: «И пусть никому не кажется, что я пользуюсь рассуждением Платона о том, что если некое занятие направлено на познание природы того, что оно изучает, то это наука, а если нет, то это некое ремесло и опыт, но не наука. “Ведь я, – говорит он, – не могу назвать наукой то, что не имеет логики”»[82].

В современной теории науки существует понятие «картина мира» и дополняющее его «исследовательская программа» ученого. Если мы попытаемся (конечно, с определенной долей условности) представить себе картину мира врачей-эмпириков, нам следует разобраться с натурфилософскими основами их взглядов. С одной стороны, это непростая задача, поскольку в историографии отсутствует традиция такого анализа. Историки медицины в целом признают наличие связи исследовательской программы Галена с натурфилософией Платона и Аристотеля, но только потому, что об этом прямо и ясно пишет Гален[83]. Более того, он внимательно и аргументированно анализирует все то, что он заимствует от своих великих предшественников, как и все, с чем он не соглашается, либо развивает и дополняет. Нам достаточно очевидна взаимосвязь картины мира и исследовательской программы врачей-методистов с атомистической теорией во всех ее модификациях – от классики Демокрита до позднейших версий Эпикура и Асклепиада. Собственно говоря, Асклепиад вынужден был предложить свои особенные объяснения движения атомов именно в силу необходимости интерпретировать наблюдаемые в практике врача физиологические процессы[84]. Однако, уделив в своих работах достаточно внимания взаимосвязи клинической практики врачей-методистов[85] с натурфилософией атомизма, мы практически не анализировали вопрос о фундаментальной основе взглядов врачей-эмпириков. Более того, тексты Галена, ранее введенные нами в научный оборот, давали повод к заключению о довольно спокойном отношении великого врача к своим коллегам-эмпирикам. Трактаты Галена, публикуемые в данном томе «Сочинений», дают автору этих строк основания для постановки вопроса о необходимости более внимательного исследования взглядов представителей школы эмпириков.

По нашему мнению, весьма плодотворной является идея о наличии связи между практикой врачей-эмпириков и философией стоиков. Еще раз подчеркнем, что оппозиция эмпириков гиппократовской медицине с ее вниманием к идее опыта (а применительно к александрийской школе можно использовать и понятие «эксперимент») была сознательной и глубоко последовательной. Отвергать или не замечать результаты практики анатомических вскрытий можно было лишь в том случае, если твоя натурфилософская платформа состоит в принципиальном неприятии «скрытых случаев», сознательном отвержении задачи реконструкции невидимого по косвенным видимым признакам, ведь именно к «скрытому» и «невидимому» относятся физиологические процессы, протекающие в организме человека.

Эмпирики делили медицинское знание на «семиотическое», «терапевтическое» и «гигиеническое». Семиотическая часть, в свою очередь, подразделялась на диагноз и прогноз, терапевтическая – на хирургию, фармакологию и диетологию, а гигиеническая ветвь включала в себя понятия о сохранении здоровья и о том, что помогает выздоравливающему полностью восстановить здоровье. Параллельно с этим принципом классификации сведений о практических навыках врачи-эмпирики различали «составляющие» и «окончательные» части медицины. Деление на «составляющие» и «окончательные» очень напоминает по сути выделение двух классов добра, предложенное в то время стоиками. Они делили вещи, относимые к категории «добра», на способствующие, или «причинные» (ποιητικά), и «окончательные» (τελικά) части счастья. Друзья, например, являются «причинным», или способствующим, добром, в то время как справедливость и храбрость – «окончательное», или действительное, добро[86]. Г. фон Штаден считает, что нечто похожее – параллельное различие между способствующим и окончательным добром – ранее предлагалось Платоном и Аристотелем[87]. В делении эмпириков «составляющие» части (συστατικά) медицины являются методами, имеющими ценность, например личные наблюдения, использование полученной информации и т. д. «Окончательные» части – это и есть, собственно, три ветви медицинского знания – семиотическая, терапевтическая и гигиеническая части медицины. Эта система эмпириков, очевидно, не оставляла места первым и главным компонентам медицины Герофила – «вещам, касающимся здоровья» (анатомии и физиологии), и «вещам, касающимся болезни» (патологии). Судя по всему, речь идет о сознательном споре с Герофилом и предложением систематики, призванной опровергнуть его рационализм[88].

Классификация медицинских знаний, предложенная Герофилом, безусловно, оказала большое влияние на Галена. Нетрудно заметить, что трехчастная структура медицинского знания, приводимая им в «Искусстве медицины», воспроизводит и развивает основные идеи Герофила. В силу этого и целого ряда других наблюдений мы высказали предложение выделить линию Гиппократа—Герофила—Галена, как главную в развитии рациональной медицины античности в плане преемственности знаний, методологии исследования и развития медицинской теории и практики[89].

Применительно к полемике эмпириков с Герофилом и его последователями представляется важным подчеркнуть тот факт, что ряд учеников Герофила либо врачей, учившихся у его учеников, относятся историками медицины к числу эмпириков, например такие значимые фигуры, как Филон с о. Коса и Гераклид Тарентский. Это лишь подтверждает нашу точку зрения на оппозицию эмпириков Герофилу как сознательное неприятие его методологии.

Мы предлагаем рассматривать школу пневматиков, игравшую, как известно, большую роль в медицине II в. до Р. Х. – I в., как некий компромисс между грубым эмпиризмом (отвергающим любое знание о скрытом) и наследием Герофила. Здесь вновь возникает вопрос о «картине мира», т. е. натурфилософской основе медицинских взглядов тех или иных врачей на свою профессию. Ранее, говоря об Аристотеле и Диокле, мы обращали внимание на потенциал идеи о важнейшей роли пневмы в обеспечении механизмов жизнедеятельности организма для снятия противоречий, имевшихся в их медицинской теории. Видимо, появление школы пневматиков и стало результатом востребованности этого натурфилософско-медицинского компромисса.

Одним из наиболее продуктивных компонентов медицинской системы Платона была идея психосоматического единства организма. В своих предшествующих работах мы показали, что она оказалась невостребованной медицинской теорией вплоть до Галена[90]. Именно Гален, более чем через пять столетий после Платона, развил ее до уровня одной из основополагающих в своей системе общей патологии. Важнейшим условием для столь глубокого понимания этого вопроса является принятие доктрины о бессмертии высшей, разумной части души, а следовательно, ее вечной жизни и идеи творения мира Богом.

Безусловно, от внимания таких крупных представителей школы эмпириков, как Гераклид Тарентский, не могла укрыться очевидная взаимосвязь между душевными переживаниями пациента, миром его эмоций и тяжестью протекания тех или иных заболеваний. Однако философия стоиков, особенно их этика, могла предоставить достаточный арсенал пояснительных возможностей для их врачебной практики.

Следует отметить, что в специальной литературе существует мнение, связывающее школу эмпириков во II–I вв. до Р. Х. с особенностями философских взглядов самого Герофила. Например, Ф. Кудлиен считает, что Герофил «может претендовать на почетное место в истории медицинского скептицизма»[91]. По нашему мнению, это не более чем спекуляция вокруг методов исследования, присущих Герофилу. Гален оценивал «выражение сомнений по поводу каждой причины» в качестве неотъемлемого свойства исследовательских подходов Герофила. Количество вопросов, как и сомнений, прилагаемых ученым к предмету своего исследования, может в равной степени служить признаком как скептицизма, так и предельного рационализма – все зависит от содержания этих вопросов. Скептик, безусловно, высказывает множество сомнений в познаваемости предмета исследования. Однако рационалист, не сомневающийся в возможности получения достоверного знания, также задает множество вопросов; разница лишь в том, что вопросы рационалиста представляют собой конкретные задачи, которые он ставит перед своим экспериментом. Вопросы врача Секста Эмпирика, пытающегося доказать невозможность объективного знания с помощью риторических упражнений, существенно отличаются от вопросов врача Герофила, ищущего на них ответы в анатомическом театре с помощью вскрытий.

Работы Герофила заставляют нас обратить внимание на влияние идей Аристотеля и Теофраста на его исследовательскую программу. Считается, что Теофраст посещал Александрию и бывал в Мусейоне, но из-за скудности источников вопрос о содержательной части его визита остается непроясненным[92]. Важнейшей проблемой теории познания является вопрос о первичности предмета исследования. В биологических трактатах Аристотеля мы видим совершенно определенное мнение по этому вопросу: сначала феномен, т. е. наблюдаемое явление, затем его причина или принципы[93]. Так, например, в первой части трактата «О частях животных» Аристотель обращает внимание на то, что ученый сначала должен внимательно рассмотреть предмет исследования (φαινόµενα) и только потом, правильно поняв и оценив наблюдаемое, обратиться к вопросу о причинах, вызвавших к жизни это явление: «Сначала нужно рассмотреть сами явления… а затем обсуждать их причины»[94]. Известный европейский ученый И. Дюринг обращал внимание на критику Аристотелем тех ученых, которые приступают к эмпирическим наблюдениям с позиции умозрительно сформулированной теории[95]: исследователи, «когда они имеют дело с миром живущих на земле», должны начинать с наблюдения и анализа наблюдаемых явлений. В системе взглядов Герофила первоочередное внимание уделяется самому явлению (т. е. совершенно аристотелевский подход): «Одни части тела – простые, другие – сложные. Но мы понимаем простое и сложное согласно чувственному восприятию. Именно это имел в виду Герофил, говоря: “Пусть явления будут описаны первыми, даже если они не первичны”. Эрасистрат же пошел даже дальше, чем требуется от врача; ибо он полагал, что первичные тела воспринимаются лишь умом, так что вена, воспринятая чувствами, складывается из тел, воспринятых умом, а именно: вены, артерии и нерва. Но он должен быть отвергнут… Мы же должны сказать, что некоторые тела – простые, другие – сложные, и пониматься это должно согласно чувственному восприятию»[96]. Такой подход логичен для врача, если учитывать специфику знакомства последнего с предметом исследования: перед врачом появляется пациент, зачастую находящийся в состоянии острого заболевания, его мучает жар, лихорадка, боль (не говоря уже о ситуациях, требующих срочного хирургического вмешательства). Ученому немедленно предъявляется предмет исследования во всей его полноте, вопрос состоит также и в том, что этим предметом является человек, требующий немедленной помощи. Эта помощь означает совокупность вмешательств, за которыми может последовать выздоровление пациента, или его смерть, за которую врачу придется нести всю полноту ответственности. Следует признать, что врач-исследователь находится в более жестких условиях, чем философ, задумывающийся во время прогулок по Ликею о причинно-следственных связях между наблюдаемыми явлениями. Добавим к этому, что неверный вывод ученого-врача будет немедленно скорректирован его прискорбной практикой. Рассуждая о взаимосвязи между идеями Герофила и натурфилософией Аристотеля, не следует также забывать о том, что сильное влияние перипатетиков в Александрии III в. до Р.Х. считается общепризнанным фактом. Мы не имеем оснований утверждать, что Герофил во время своих публичных лекций ссылался на Аристотеля или беседовал с приезжавшим в Александрию Теофрастом, но определенно понимаем, что Герофил не мог быть незнаком с содержанием работ Аристотеля и Диокла по медико-биологической проблематике.

Важнейшим вопросом в медицинской теории во все времена была и остается проблема причинности. Герофил прекрасно понимает важность причинного объяснения для формирования теории. Мы полагаем, что Герофил принимал модель Аристотеля в этой части, хотя, скорее всего, был несколько более сдержан в отношении универсальных возможностей выяснения причины. Гален указывает на принятие Герофилом идеи причины болезни не прямо и определенно (как этиологического принципа), а скорее на гипотетической основе. По нашему мнению, допущение Герофилом «гипотетических причин» не означает расхождение с Аристотелем. Вновь обратим внимание читателя на то, что речь идет о гораздо более сложном предмете исследования и проблеме явлений и причин этих явлений, носящих скрытый характер. Они никогда не наблюдаются исследователем в полном объеме. Все вопросы анатомии и физиологии относятся к числу таких скрытых явлений. Для их прояснения необходимы вскрытия тел животных и человека, а также физиологические эксперименты. Именно такой подход мы видим в основе теоретико-практической системы Галена. Вместе с тем, отдавая должное гению Галена, следует помнить, как именно формировалась эта традиция и кто был предшественником великого римского врача.

Очевидно, последовательность развития идей опытного изучения анатомии и физиологии, а также формирования рациональной клинической медицины в действительности складывалось не так, как многие годы описывалось в отечественной историографии. Мы представляем этот исторический процесс следующим образом. Сначала должна была утвердиться сама идея опытного изучения анатомии живых существ, затем возникнуть база теоретических обобщений, доказывающая их нужность и полезность, и только потом (опять-таки опытным путем) исследователи могли прийти к идее систематических вскрытий человеческих тел. Собственно, так и произошло, в процессе исторического развития медицины от спорадических наблюдений Алкмеона к первым сознательным вскрытиям животных, описанным в «Корпусе Гиппократа», далее к системной практике сравнительной анатомии в Ликее и, наконец, к работам Герофила. В конечном счете были накоплены фундаментальные знания, основываясь на которых Гален и предложил целостную анатомо-физиологическую систему.

Теория гомеомерий Галена

Целостная система медицинских взглядов на здоровье и болезнь невозможна без выработки представлений о микроструктуре тканей и органов человеческого тела. В современной научной практике процессы общей патологии описываются именно на клеточном и субклеточном уровнях. Автор этих строк впервые в отечественной историографии привлек внимание к использованию Галеном понятия «гомеомерий». Вводимые в научный оборот источники существенно расширяют и обогащают наши знания о теории гомеомерий как части учения Галена об общей патологии. Сложность состоит в том, что собственная интерпретация Галеном этого понятия существенно отличалась от предшествующей ему традиции натурфилософской мысли. Именно поэтому мы решили подробно проанализировать историю представлений о гомеомериях в различных школах античной философии и одновременно ознакомить читателя с важной дискуссией по этому вопросу, состоявшейся в первой половине XX в. Важность теории гомеомерий для системы Галена невозможно преуменьшить – именно с этой позиции он аргументированно полемизировал со сторонниками атомистической натурфилософии.

Длительное время в отечественной историографии отсутствовали даже упоминания о попытках осмысления античной традицией жизнедеятельности организма человека на микроуровне. Исключение – атомизм, однако и эта теория не осмысливалась применительно к специальным вопросам истории медицины. Напротив, оценки работ Галена в духе презентизма подразумевали зарождение естественнонаучных основ медицины как науки не ранее событий научных революций XVII–XIX вв. А.М. Сточик и С.Н. Затравкин даже предложили словосочетание «преодоление галенизма» для содержательной оценки становления научного дискурса в медицине XVIIXIX вв.[97].

Идея «гомеомерий», или «семян вещей», была впервые предложена Анаксагором из Клазомен (500–428 гг. до Р.Х.). По мысли Анаксагора, гомеомерии являются мельчайшей основой, своего рода материальным началом, из которого состоят все существующие предметы. Вначале все «семена вещей», разнородные по своей природе, были перемешаны, позднее приведены в порядок силой Высшего Разума, устроившего материальный мир. Вслед за Анаксагором идею гомеомерий использовал Аристотель, историки античной философии до сих пор не пришли к однозначной трактовке понимания Стагиритом самого понятия «гомеомерия» (ἡ ὁµοιοµέρεια)[98]. По-видимому, этот термин уже в древности толковался по-разному. Например, Симплиций полагает, что идея «семян» – «гомеомерий» выражается формулой самого Анаксагора: «Все заключается во всем»[99]. Некоторые историко-философские реконструкции предполагают, что термин «гомеомерии» был введен Аристотелем для обозначения некого первичного (элементарного) начала, заключающего в себе абсолютные макро- и микровеличины, о которых и говорил Анаксагор Клазоменский: «Анаксагор из Клазомен, который по времени был раньше [Эмпедокла], а делами – позже, принимает бесконечное число начал: он утверждает, что почти все подобочастные [ὁµοιοµέρεια] (как, например, вода или огонь) возникают и уничтожаются только в смысле соединения и разделения, а в другом смысле не возникают и не уничтожаются, но пребывают вечными»[100].

В физическом мире Анаксагора гомеомерия заключает в себе качественную определенность любого вещества, будь то золото, человек, дерево, огонь или воздух. Анаксагор объясняет, почему вещь, представляющая собой смесь бесчисленного множества различных качественно однородных веществ, представляется нам состоящей из какого-то одного вещества. Это происходит потому, что человеческие органы чувств воспринимают только то вещество, которое преобладает в данной вещи. Если же все вещества находились бы в ней в равной пропорции, то она казалась бы качественно-неопределенной. В ходе образования физического мира такая равномерность была нарушена, и хотя каждая вещь, подобно первичной смеси, содержит в себе качественно-неопределенные вещества, последние в ней присутствуют в различных пропорциях и почти всегда находится одна, которая количественно оказывается преобладающей[101].

Гомеомерии по своему внутреннему устройству пассивны, и все, находящееся в них (прообразы любых будущих вещей), находится в состоянии возможности. Именно Ум воплощает замысел, заложенный в гомеомериях, выступая одновременно как мыслительное начало и как принцип всеобщего совершенства и организации[102].

Ум (Божество) у Анаксагора – это предельно отвлеченная Сила. Νοῦς безграничен (ἄπειρον), самодержавен (αὐτοκρατές), ни с чем не смешан (µέµεικται οὐδενὶ χρήµατι), и, в то время как прочие вещи участвуют во всеобщей смеси, он один пребывает сам по себе (ἐπ’ ἑωυτοῦ), он есть нечто «самое тонкое и чистое», знает все обо всем, обладает «великою силой», властвует (κρατεῖ) во всех одушевленных существах. Ум – причина всеобщего природного круговращения (παριχώρησις), ему известно, и что находится в смеси, и что выделилось из нее. Ум все упорядочил (διεκόσµησε), все бывшее, ныне сущее и будущее, он тот же (ὃµοιος) во всех вещах, как великих, так и малых[103].

Важнейшей для медицинской теории является возможность превращения вещей одних в другие. Анаксагор следующим образом дает ответ на этот вопрос: «Мы, например, едим хлеб. Хлеб этот превращается в нашем теле в кости, мускулы, кровь и т. д. Значит, говорит Анаксагор, в нашей еде уже заключены элементы и кости, и мускулов, и крови»[104]. Тем самым хлеб отличается от костей только особенным качественным расположением заключенных в нем образовательных начал (гомеомерий). Если все частицы содержатся в любом элементе, то, совершенно очевидно, нет иного принципа для существования элементов, кроме структуры упорядочивания всей бесконечности, входящей в каждую, даже самую малую частицу. «Бесконечное есть то, что беспрестанно следует друг за другом»[105]. При этом каждое начало бесконечно делимо в своем собственном качестве.

Лукреций, говоря о гомеомериях в философии Анаксагора, приводит в качестве примера не только золото, огонь, землю, но и органические ткани: кости, мышцы, кровь: «Теперь мы рассмотрим “гомеомерию”. Как ее греки зовут, а нам передать это слово? Не позволяют язык и наречия нашего скудость, но тем не менее суть его выразить вовсе не трудно. Прежде всего, говоря о гомеомерии предметов, он разумеет под ней, что из крошечных и из мельчайших костей родятся кости, что из крошечных и из мельчайших мышц рождаются мышцы и что кровь образуется в теле из сочетанья в одно сходящихся вместе кровинок. Так из крупиц золотых, полагает он, вырасти может золото, да и земля из земель небольших получиться, думает он, что огонь – из огней и что влага – из влаги, воображая, что все таким же путем возникает. Но пустоты никакой допускать он в вещах не согласен. Да и дроблению тел никакого предела не ставит. Здесь остается одна небольшая возможность увертки, Анаксагор за нее и хватается, предполагая, будто все вещи во всех в смешении таятся, но только то выдается из них, чего будет большая примесь, что наготове всегда и на первом находится месте»[106].

Аристотель под гомеомериями подразумевал качественно однородные вещества, у которых любые части подобны по своим свойствам друг другу и целому. В аристотелевской картине физического универсума они занимали промежуточное место между начальными, образующими элементами и «неподобочастными» частями, к каким относится то, что возникает из «подобочастных» свойств, например, как пишет Аристотель, «нога или рука» (т. е. то, что формируется из качественного сочетания элементов, представляя действенную функцию каждой вещи). К гомеомериям (или «подобочастным» элементам) Аристотель относил органические ткани, такие как плоть, мышцы, кости, кровь, жир, древесину, кору, а также металлы и однородные минералы. «Такими свойствами и особенностями, как было сказано, отличаются друг от друга по осязанию подобочастные тела. Кроме того, они разнятся по вкусу, запаху и цвету. Под подобочастными [телами] я имею в виду, например, [все] добываемое в рудниках: медь, золото, серебро, олово, железо, камень и другое тому подобное, а также то, что из них выделяется; и кроме того, [части] в животных и растениях, например: мясо, кости, жилы, кожа, внутренности, волосы, сухожилия, вены, из которых уже составлены [тела] неподобочастные, например: лицо, рука, нога и тому подобное; и в растениях – это древесина, кора, лист, корень, и так далее. [Неподобочастные тела] образованы другой причиной; материей [т. е. материальной причиной], тех [тел], из которых они составлены, служит сухое и влажное, стало быть вода и земля (ибо и то и другое обладает соответствующей способностью с наибольшей очевидностью), а деятельной [причиной] служит теплое и холодное (ибо из воды и земли они составляют и делают твердыми [подобочастные тела], коль скоро это так, установим теперь, какие виды подобочастных [тел состоят] из земли, какие из воды и какие из того и другого вместе»[107].

Дискуссия о том, что именно понимали под «гомеомериями» крупнейшие философы античности, имеет достаточно длительную историю. Мы обнаружили один весьма значимый ее эпизод, ранее не обсуждавшийся в отечественной специальной литературе. Это полемика, происходившая в 1920-е годы между А. Пеком[108], Ф. Корнфордом[109] и С. Бэйли[110] на страницах ведущих английских научных изданий. Ее причиной стали различные трактовки, предлагаемые этими учеными для термина «гомеомерия» в работах Анаксагора и Аристотеля. Так, Ф. Корнфорд отмечал, что этот термин имеет аналогичное значение в обеих системах. С. Бэйли предпринял попытку разъяснить отдельные положения представлений Анаксагора и Аристотеля, пытаясь создать картину непротиворечивой преемственности знаний. Его рассуждения касались снятия противоречия, существовавшего между двумя составляющими концепции Анаксагора. Первая – это «принцип гомеомерности», который подразумевает, что естественное вещество состоит исключительно из частиц, подобных целому (следуя этой логике печень должна состоять из частей, в полной мере воспроизводивших ее цельную структуру и никак не похожих на составные части сердца). Вторая – идея, что «во всем есть часть всего», что подразумевает в составе естественного вещества наличие не только присущих ему частиц, но и частиц каждого вещества, существующего в мире (печень, сердце и другие органы должны иметь в своем составе все те элементы, из которых состоят материальные предметы). Оппонируя обоим ученым, А. Пек справедливо отметил, что для Анаксагора «гомеомерия» – это буквально «семя всех вещей». Смысл, который Анаксагор вкладывал в это понятие, – не «элементарный», или «простой по сути», а «простой в формировании». А. Пек, таким образом, подчеркивал важность потенциала развития, т. е. движения структурных элементов живого во времени. Подробно разбирая дошедшие до наших дней фрагменты текстов Анаксагора, А. Пек убедительно показал, что в его системе наряду с семенами четырех первоэлементов Эмпедокла все остальные вещества также образуются из семян в ходе упорядочивающей деятельности Мирового Ума[111]. Таким образом, по Анаксагору, гомеомерии содержат в себе бесконечное множество не сводимых, а по сути, тождественных элементов, производящих различные качества разных вещей[112]. Важным результатом полемики крупных английских ученых начала ХХ в. стало разграничение точек зрения Анаксагора и Аристотеля о значении понятия «гомеомерия». Согласно точке зрения А. Пека, понятие «гомеомерия» в системе Аристотеля выглядит весьма иерархично: есть элементы, которые являются материалом для «гомеомерных» и «негомеомерных» (или «функциональных») тел. К числу последних он, безусловно, относит части тел живых организмов, состоящие из неких «простых» (гомеомерных) частей, в единстве которых заложено определенное предназначение «сложного» тела (органа), реализуемое посредством выполнения им сложной функции (например, как говорит Гален, предназначение ноги – шаг). На наш взгляд, на основании анализа доступных нам переводов можно высказать предположение о том, что близкое к аристотелевскому понимание «гомеомерий» для выстраивания своей анатомо-физиологической системы использует и Гален. Однако, по-видимому, смысл, вкладываемый им в понятие «гомеомерия», существенно отличается от мнения Анаксагора и не тождественен воззрению Аристотеля. Образ мысли Галена определяется его исследовательской программой, призванной решить сугубо практическую задачу: создание целостной анатомо-физиологической системы и теории патологии, на основе которых можно решать задачи систематизации подхода к различным нозологиям и методам их лечения.

В современной научной литературе отсутствует единое мнение относительно понимания Галеном понятия «гомеомерия». По мнению некоторых западных ученых, в своей методологии и концепции строения тела Гален следует аристотелевским взглядам, особенно идее о гомеомериях[113]. В методологии Галена (помимо сугубо медицинских взглядов) прослеживается влияние Аристотеля. Более того, в некоторых своих работах он четко определяет, что имеет в виду под гомеомериями. Так, например, в трактате «О разновидностях болезней» Гален говорит об артериях, венах, нервах, костях, хрящях, связках, оболочках и плоти как о гомеомерных структурах и указывает на них как на компоненты, составляющие сложные части тела (или органы)[114]. Гален упоминает о базовом для своей анатомо-физиологической системы понятии «гомеомерия» и в других своих сочинениях[115]. По мнению Я. Джонстона, у Галена была отдельная работа по этому вопросу – «De partium homoeomerium differentia libelli», которая не вошла в издание К.Г. Кюна, поскольку не сохранилась на древнегреческом языке, но была подготовлена к печати и опубликована Г. Стромайером[116]. В. Наттон также указал на важность суждений Г. Стромайера, основанных на результатах работы последнего с арабскими текстами, – их авторы считают, что Гален якобы владел копиями работ Анаксагора. В. Наттон полагает, что это предположение не имеет серьезных доказательств, так как напрямую Гален в своих работах ни разу об этом не упоминает[117]. Однако с появлением новых переводов трактатов Галена мы имеем возможность уточнить значение концепции гомеомерий в его медицинской системе.

Из известных нам сочинений Галена ясно следует, что учение о гомеомериях имеет основополагающее значение для всей натурфилософской системы Галена. Тексты публикуемых в настоящем томе трактатов позволяют довольно уверенно реконструировать теоретические представления Галена о микроструктуре человеческого организма (к ним следует добавить еще и трактат «Три комментария на книгу Гиппократа “О природе человека”», опубликованный в первом томе «Сочинений»)[118]. Однако вопрос о соответствии взглядов Галена устоявшимся в истории философии представлениям о гомеомериях является открытым и требует серьезного обсуждения. Мы видим существенную разницу между интерпретациями этого понятия разными философами античности и тем, что вкладывал в это понятие Гален. Он утверждает, что в этом вопросе разделяет точку зрения Аристотеля, но не упоминает название работы Аристотеля, в которой содержится комплиментарная ему (Галену) дефиниция понятия «гомеомерия». Гален высказывает революционное предположение о том, что различные ткани человеческого организма имеют гомогенную структуру, качественно отличающуюся друг от друга. Гален попытался объяснить этот факт тем, что они состоят из различных по своему существу мельчайших частиц. Непонимание этого факта, по его мнению, ведет к серьезным заблуждениям в отношении врачебной тактики: «Некоторые врачи, в том числе и Эрасистрат, следуют этому учению только наполовину, т. е. лечат заболевания органов согласно науке, а заболевания тканей или вообще не лечат, или подбирают лечение эмпирически, и что все они не отличают заболевания органов от заболеваний простых частей тела и даже не могут перечислить болезни, относящиеся к каждому из этих видов»[119]. Гален, в отличие от методистов, прекрасно понимал, что существует разница в протекании патологических процессов в разных анатомических образованиях, определяющая их клинические проявления.

Мы считаем целесообразным кратко обозначить наиболее важные проблемы общей патологии, которые Гален решает с помощью теории гомеомерий. Подробнее соответствующие аспекты этой проблемы будут раскрыты в следующих далее комментариях к публикуемым трактатам великого врача. Естественно, это обуславливает определенные повторы в изложении основных мыслей Галена в вводной статье и непосредственно в комментариях – мы сознательно их допускаем. Учитывая актуальность предлагаемых вниманию читателя источников, это, по нашему мнению, будет только способствовать плодотворной дискуссии среди специалистов.

Теория гомеомерий позволяет Галену построить иерархическую классификацию частей тела: он их делит на простые, или гомеомерные (иначе говоря, равночастные), и сложные. К простым относятся те, которые, на взгляд Галена, состоят из определенного вида гомеомерий. Практические наблюдения привели его к мысли о том, что некоторые анатомические образования – сосуды, нервы, мышцы и т. п. – явно состоят из микрочастиц одного и того же вида. В этом Галена убеждают вскрытия и практические наблюдения – эти структуры представляются ему анатомически однородными.

Галену ясно, что мышца – однородная часть тела, а, например, печень – нет. Действительно, в печени есть различные виды тканей – собственно печеночная паренхима, сосуды и желчные протоки, связки и т. д. Гален объясняет это так: каждая однородная структура состоит из своего, определенного типа гомеомерий (это простые части тела). Однако они могут объединяться в строении другой части тела – тогда он называет эти части сложными, иногда используя слово «органы». Буквально, мы могли бы соотнести эти понятия как однородные ткани (соответствует простым частям тела) и состоящие из них органы (сложные части тела). Однако, как и в примере с подробно разобранными нами «апоплексией» и «инсультом», подобная экстраполяция взглядов Галена на понятия современной науки не отражает их истинного соотношения. Мы используем их с определенной долей условности. Представления Галена, безусловно, рациональны и позволяют решать задачу построения непротиворечивой, иерархической теории, но это другой тип рациональности, отличный от современного. Вместе с тем надо подчеркнуть, что он имеет практический смысл и внутреннюю логику. Таким образом, тело человека понимается Галеном как совокупность простых, гомеомерных и сложных частей. Более высокий уровень анализа – организм, в целом представляющий собой анатомическую и функциональную совокупность взаимодействующих друг с другом частей тела. Отсюда – галеновская классификация болезней.

Гален подразделяет болезни на простые и сложные: первыми болеют так называемые простые, или гомеомерные, т. е. однородные части тела, вторыми – сложные части тела, которые можно также назвать органами. Соответственно, первый уровень классификации причин болезней – те, которые приводят к заболеванию простых частей тела, второй – вызывающие недуг сложных частей. Нетрудно заметить, что логика классификации разновидностей болезней воспроизводится и по отношению к их причинам – факторы, обусловливающие развитие заболеваний органов, можно понять через понимание причин болезней простых тел.

В начале трактата «О разновидностях болезней» Гален сразу же обозначает две противоположные точки зрения на механизм развития простой болезни – собственную, предполагающую приоритетное значение дурного смешения начал и нарушение непрерывности частей тела, и оппонирующую, в которой главную роль играет несоразмерность пор внутри тела (это мнение методистов). Обратим внимание на еще одну составляющую рассуждений методистов о патогенезе, упоминаемую Галеном в данной работе, – «распад чувственно воспринимаемого единства». Эта фраза напоминает нам о натурфилософской основе учения методистов: организм человека представляется им как чувственно воспринимаемое случайное структурное единство атомов. Оно случайно потому, что атомы движутся хаотически, и методисты отвергают телеологический принцип. Оно структурно потому, что для объяснения процесса построения сложной конструкции (такой, как организм человека) изобретается спекулятивное рассуждение о бесконечной сложности морфологических форм атомов – они и квадратные, и многоугольные и т. д. и т. п. С помощью подобных допущений сторонники атомизма пытаются объяснить построение сложных структур. Именно поэтому Гален во многих своих произведениях прибегает к аналогиям из области строительства и архитектуры, пытаясь показать, что любое многообразие строительных материалов, подгоняемых друг под друга, остается бессмысленным при отсутствии генерального плана самого Божественного архитектора.

В трактате «О разновидностях болезней» Гален выделяет четыре простые и четыре сложные болезни гомеомерных частей, особенности которых подробно разбираются в нашем комментарии. В своих рассуждениях о многообразии существующих заболеваний Гален формулирует вывод о том, что результатом сочетания первичных болезней, в свою очередь, может быть сколь угодно значительное число сложных заболеваний. Описывая заболевания сложных частей тела, Гален выделяет их четыре основные разновидности, которые довольно обстоятельно иллюстрирует примерами. В своей классификации он отдельно выделяет пятую разновидность заболеваний, описываемую ее как «нарушение непрерывности». Она особая, поскольку в равной мере может иметь отношение как к гомеомерным, так и к сложным частям тела.

Целесообразность функции как основа понимания предназначения, заложенного Творцом в устройство различных органов и тканей, и определяет подход Галена к идее гомеомерий как мельчайших частей, из которых они состоят: ткани сосудов состоят из одних гомеомерий, ткани мышц – из других и т. д. Взгляд на гомеомерии у Галена можно, также с определенной долей условности, назвать предтечей клеточной теории. Конечно, мы анализируем феномены протонауки и можем ожидать лишь образа или понятия, сходного с современной научной медициной, а отнюдь не полного, тем более экспериментально доказанного изложения зарождения основ современных представлений. Например, читая трактат «Искусство медицины», невозможно не удивляться прозорливости Галена в его суждениях о микроструктуре ткани. Особенным образом это проявляется в рассуждениях о патологических процессах. Во-первых, на уровне гомеомерий могут реализовываться механизмы развития болезни. Во-вторых, именно на уровне гомеомерий могут проявляться патологические состояния, связанные с дисбалансом сущностей, – сухого, влажного, теплого и холодного – одной из трех тетрад, используемых в традиции Гиппократа и Галена для комплексного описания состояния организма. В-третьих, с уровня гомеомерий начинается классификация состояний человеческого организма в отношении «норма—патология». Обратим внимание на важнейший тезис Галена: норма отличается от патологии в соответствии со степенью сохранности функции, заложенной от природы. В-четвертых, Гален определяет конкретную ткань как совокупность однородных гомеомерий и промежутков между ними (опять возникает аналогия с межклеточными пространствами).

Взгляды римского врача на морфологию можно суммировать следующим образом: организм человека состоит из различных органов и тканей, врач наблюдает их в процессе обследования и, особенно, хирургического вмешательства. Микроструктурными, неделимыми (в анатомическом смысле) единицами являются гомеомерии (каждый вид тканей состоит из особенных типов гомеомерий). Здесь вновь можно провести аналогию с современным представлением о клеточной теории и классификации типов тканей, принятой в современной гистологии. При этом «строительным материалом», первоосновой материи являются четыре первоэлемента, представленные разными пропорциями смешений в разных типах тканей. Далее, значительное место в описании жизнедеятельности организма занимают жидкости, которые либо находятся в «благосмешанном» состоянии, характерном для здорового тела, либо наблюдается преобладание какой-либо из них в болезненном состоянии. При этом состояние тела (или его части) характеризуется также с помощью сущностей: во время болезни их равновесие может смещаться в сторону преобладания, например, сухости или, наоборот, влажности.

Текст трактата «Искусство медицины» напоминает нам, что для описания состояний «здорового», «болезненного» и «нейтрального» определяющее значение имеют две из трех тетрад – жидкости и сущности (начала). Четыре первоэлемента – земля, воздух, огонь и вода – представляют собой базовое понятие для образования человеческого тела. Все материальные объекты в натурфилософской системе Галена – совокупность этих первоэлементов, объединенных в разной степени (или различных пропорциях). При этом Гален всегда предостерегает от понимания такого объединения, как взаимопроникающего смешения, – первоэлементы в материи смешаны, но не перемешаны. Иными словами, не происходит взаимопроникновения первоэлементов. Так, например, первоэлемент «земля» в составе тех или иных частей тела субстанционально остается самим собой. Он не превращается, не перетекает в «огонь» или «воду». Материальный объект представляет собой единство объединенных в нем пропорций (или сочетаний) первоэлементов, каждый из которых сохраняет свою специфичность внутри сложной, единой структуры объекта. При этом Гален следует за Платоном, предполагая возможность превращения одного первоэлемента в другой – это возможно в процессе обмена веществ при определенных физических условиях, но не касается созданных природой анатомических образований (например, кость не превращается в мышцу).

Для Галена первостепенное значение имеет метод, который стимулирует исследовательскую деятельность врача в отношении изучения устройства частей человеческого тела и организма в целом во всей сложности внутренних взаимосвязей. В ходе рассуждений Галена об устройстве человеческого тела мы встречаем неожиданный прием: функциональная целесообразность позволяет ему оценивать не только сущность ткани, но и ее чувствительность. Гален логично предполагает, что если «начало порождения» плоти существует, то таковым должна быть мельчайшая самостоятельная сущность, обладающая свойствами плоти в целом: «Гипотеза же наша заключается в том, что, как мы сумели посредством анатомии изучить все части тела, вплоть до простейших, в отношении того, что можно постигнуть с помощью органов чувств, так сможем и определить, какие части являются по природе первыми и простейшими. Так что теперь поведем речь не обо всем, но возьмем для примера только одно. Когда мы изучаем плоть, прежде всего возникает вопрос, едино ли по существу своему ее порождающее начало? Это начало можно также назвать первой и простейшей ее частью. Если же окажется, что такого единого начала нет, следует вопрос, имеется ли множество таких начал. Затем следует выяснить, сколько их, каковы они и каким образом объединяются в единое целое. Так вот, поскольку плоть испытывает боль, когда ее режут или сильно нагревают, невозможно, чтобы в основе ее лежал один элемент, который Эпикур называет атомом. То, что этот элемент не может быть единым, ясно из следующего. Ни один атом не является по природе своей ни горячим, ни холодным, ни белым, ни черным. Но зачем я веду эту речь, зачем нагромождаю слова? У атомов, по слову тех, кто их измыслил, нет вообще никаких качеств. Но все такого рода качества, кажется, имеются у всех тел: а у всех атомов есть качества, касающиеся формы, а также упругость и вес. Для нашего рассмотрения не важно, называть ли это качествами или как-то иначе. Итак, у всех атомов есть перечисленные свойства, по виду же они между собой не различаются, как различаются гомеомерии [в теории] тех, кто постулирует их существование, или четыре начала у тех, кто полагает их началами»[120].

Гален противопоставляет атомизм как учение о природе материи правильному, по его мнению, представлению о гомеомериях как о первичной единице живой материи. Однако среди современников великого пергамца не все философы и врачи, согласные с теорией четырех первоэлементов, принимали его точку зрения о существовании гомеомерий.

Гален использует интересный аргумент о чувствительности плоти как ее важного, неотъемлемого свойства и переводит его в плоскость дискуссии о мельчайших элементах (такой полемический прием мы находим у него впервые). Не случайно, он начинает свои рассуждения с напоминания об использовании анатомических вскрытий как единственного достоверного инструмента изучения устройства и, главное, функционирования человеческого тела. В первой книге трактата «О доктринах Гиппократа и Платона» он указывает на первичность оценки функционального предназначения органа по сравнению с его анатомической формой, которая вторична по сравнению с функцией и в конечном счете ею определяется. Гален считает, что именно на уровне гомеомерий реализуется присущее конкретному организму смешение первоэлементов, придающее конечные характеристики специфическому виду плоти, состоящей из своих, только ей присущих гомеомерий: «Из четырех первоэлементов, перемешанных между собой, получается единое гомеомерное тело, обретающее свои качества благодаря смешению и могущее быть как чувствующим, так и нечувствующим. Так и, в частности, в каждом из родов все различия происходят от различных смешений. Так что благодаря особенностям смешений одно становится костью, другое – плотью, третье – артерией, четвертое – нервом. Но и частные свойства тканей происходят от свойств смешений. Например, более сухая и горячая плоть бывает у львов, более влажная и холодная – у скота, а средняя – у человека. Но и из людей у одного плоть может оказаться горячее, чем у Диона, у другого – холоднее, чем у Филона. Так что различия между гомеомерными телами бывают простыми, и их столько, сколько начал, то есть гомеомерии могут быть более горячими, более холодными, более влажными и более сухими, а бывают составными, и таких еще четыре, то есть гомеомерии могут быть более влажными и более холодными, более горячими и более влажными, третий вид – более сухие и более горячие, а четвертый – более холодные и более сухие. Из всех этих вариантов наиболее благосмешанным является первый»[121].

Именно на уровне гомеомерий, по мнению Галена, реализуется одна из двух универсальных характеристик плоти – «благосмешанность». Вторая, «соразмерность», определяется на более высоких уровнях организации материи: в процессе взаимодействия двух других тетрад – жидкостей и сущностей. Таким образом, степень благосмешанности и определяется свойствами гомеомерий. Она является изначальной характеристикой, заложенной Творцом в конкретный организм. При этом «дурные» свойства гомеомерий отнюдь не являются синонимом болезни – это врожденные качества организма, такие как рост или цвет глаз. Конечно, лучше обладать «благосмешанностью», чем не обладать, однако дело врача – лечить болезни, которые возникают вследствие совершенно иных факторов. Хорошие или дурные смешения являются некой объективной реальностью, которую следует воспринимать как данность: «… существует одно наилучшее смешение, свойственное здоровым организмам, и восемь плохих смешений, свойственных им же. Во время болезни никогда не бывает хорошего смешения, но все смешения плохие, и числом их столько же, сколько дурных смешений здорового организма»[122].

Смешения определяются балансом первоэлементов (стихий) на уровне гомеомерий: здесь врач не способен ни к объективной оценке, ни к результативному вмешательству. Наблюдение с целью выяснения устройства организма живого существа возможно лишь при анатомическом вскрытии или хирургическом вмешательстве, а главным при определении отличия здорового тела от больного является степень сохранности его функций: «…так как мы установили, что полезные и вредные свойства гомеомерий происходят от соразмерности или несоразмерности начал, надо определить отличие вредных свойств гомеомерий от болезни. Отличие же выводится из определения обоих понятий, как показано в сочинении «О доказательстве». Каково же определение здорового состояния тела, а каково – болезненного? В здоровом состоянии естественные функции не повреждены, а в болезненном повреждены»[123].

Анализ вводимых нами в научный оборот трактатов Галена с позиции истории и философии медицины позволяет сделать следующие выводы. Важным компонентом натурфилософской системы Галена является представление о микроструктуре тканей тела животных и человека, в основе которого было учение о гомеомериях как мельчайшей структурной (по Галену, «строительной») единице живой материи. По мере изучения все большего числа текстов Галена появляется возможность лучше понять его позицию по этому важнейшему вопросу. Уже сейчас очевидно, что теоретические представления Галена существенно выходили за рамки предшествовавшей ему античной натурфилософской традиции, заложенной Анаксагором. Теорию гомеомерий Галена следует рассматривать в контексте его врачебной деятельности, она постоянно проверялась и уточнялась на практике и в результате стала фундаментальной основой оригинального учения об общей патологии и принципах лечения заболеваний.

Мы попытались максимально подробно представить взгляды великого врача в общем контексте развития античной мысли. Можно констатировать значительную степень соизмеримости теоретико-практической системы Галена и основ современной медицины. Невозможно оспорить суждения К. Поппера и Т. Куна о несоизмеримости, например, физической науки ХХ в. и базовых понятий физики Аристотеля. Однако соотнесение взглядов Галена и современных представлений в медицине позволяют сделать противоположный вывод.

При сопоставлении взглядов Галена и методов познания в научной медицине нашего времени необходимо использовать определенный историко-научный и философский инструментарий: понятия «тип рациональности», «картина мира ученого» и т. п. необходимы для верной интерпретации его текстов. Внимание исследователя должно быть обращено на стремление Галена к достижению универсальной непротиворечивой целостности медицинского знания. Единая классификация заболеваний (в наши дни мы говорим о семиотике нозологий), определение причин и признаков болезней, стремление к систематизации и теоретическому обоснованию лечебных вмешательств – все это важные компоненты единой целостной системы. Особое место в наследии Галена занимает обоснование единства духовного и телесного в практике врачевания. Историческое значение этой доктрины для медицины, философии и антропологии невозможно переоценить. Предлагаемые вниманию читателя тексты сочинений великого врача – прекрасное тому доказательство.

Предисловие переводчика

В настоящий том вошли сочинения Галена, посвященные основам систематического подхода к медицинской науке, – определению и классификации болезней и методов их лечения. В своем предисловии мы приведем краткий анализ терминологических сложностей, с которыми нам пришлось столкнуться при переводе этих сочинений.

Начнем, как это всегда делает и сам Гален, с наиболее общих понятий. Понятие οὐσία – «сущность» в философском и логическом смыслах – восходит к Аристотелю. Аристотель определяет οὐσία как сущность того или иного предмета или явления, соответствующую его определению (например, Категории, 2 a11-12; Метафизика, 1007 a23, 1032 b9-14). В том же значении часто употребляет этот термин и Гален. Именно его он имеет в виду, когда говорит о «субстанциальном» (οὐσιώδης) определении (Искусство медицины, 1) или о «возможностях и сущности (οὐσία) творящих причин» (К Патрофилу, о составе медицинского искусства, 13). Как в логических, так и в медицинских сочинениях Гален постоянно подчеркивает, что именно с определения такого рода «сущности» следует начинать любое рассуждение (О доктринах Гиппократа и Платона, 108 23–31; О темпераментах, II, 2, 53; О причинах симптомов, 2, 5). Другое значение термина οὐσία – «материя» и даже «ткань», состоящая из однородных гомеомерий с определенным сочетанием четырех качеств (Искусство медицины, 5, 8, 11, 16, 27; К Патрофилу, 13, 15; О разновидностях, болезней 5; ср.: О разновидностях лихорадок, I, 1; О темпераментах, I, 7; О семени, II, 162). Впрочем, эти значения в ряде случаев сближаются: как неоднократно подчеркивает Гален, сущность и свойства того или иного органа или гомеомерной части зависят от состава их вещества, от соотношения в нем четырех начал. Здесь Гален также следует аристотелевскому пониманию οὐσία: для Аристотеля «сущность» – это не просто «форма», но «форма плюс материя», совокупность составляющих сущность свойств, часто – свойств видимых и осязаемых[124].

Как уже было сказано, Гален придает чрезвычайно большое значение точным, научным определениям, с которых, по его мнению, должно начинаться всякое рассуждение. Поэтому, определяя медицину как науку о здоровье (ὑγιεíα) и болезни (νόσος), он в начале трех общих трудов о ней дает научные определения этим понятиям (Искусство медицины, 2–5; О разновидностях болезней, 2; О разновидностях симптомов, 1).

Итак, здоровье, согласно Галену, – это правильное выполнение каждой частью тела своей естественной (κατὰ φύσιν) функции (ἐνέργεια), а также соответствующее природе (κατὰ φύσιν) устройство частей тела, обеспечивающее такое функционирование (О разновидностях болезней, 2). Здесь Гален фактически дает два определения – структурное и функциональное – при этом подчеркивая, что они синонимичны: ведь «естественное» функционирование обеспечивается именно «согласной природе» структурой. «Соответствие природе Гален определяет как соразмерность (συµµετρíα), как анатомическую, то есть соразмерность и правильное взаимное расположение частей тела, так и гуморальную, то есть «хорошее смешение» (εὐκρασíα) четырех начал. Соответственно, болезнь как состояние, противоположное здоровью, определяется как нарушение естественной функции одной или нескольких частей тела, или же нарушение соразмерности в анатомической структуре или гуморальном составе тела. Определение болезни, данное в начале трактата «О разновидностях симптомов», также объединяет в себе структурный и функциональный подходы: «болезнь есть устройство тела, которое противоречит природе, что является причиной повреждения функции»[125].

При этом Гален постоянно стремится опираться не только на чисто теоретические соображения, но и на здравый смысл и данные опыта. Так, затрудняясь определить для всех случаев точную границу между здоровьем и болезнью (в этой задаче можно видеть частный случай известного скептического парадокса о том, с какого количества камешков начинается куча), Гален останавливается на том, что называет состояние между здоровьем и болезнью нейтральным, «опираясь на чувственное восприятие, а не на саму природу вещей». В противном случае, поясняет он, мы рискуем впасть в ложное учение о том, что всякое тело, не будучи идеальным, постоянно является больным (τὸ τῆς ἀειπαθείας δόγµα), а это противоречит наблюдениям и здравому смыслу (Искусство медицины, 5)[126].

Сложен для точного перевода термин, которым Гален обозначает понятие более общее, чем болезнь, – διάθεσις (О разновидностях симптомов, 1). Мы переводим этот термин как «положение» (в некоторых случаях – «состояние»), однако подобрать для него точной аналогии в русском языке невозможно. Как и русское слово «положение», он происходит от глагола «класть», точнее, «располагать» (διάκειµαι). Соответственно, это существительное описывает структуру и состояние любой сложной конструкции, части которой могут так или иначе располагаться друг относительно друга, – тела, здания и даже вещей нематериальных. Поэтому Гален говорит о «положении (διάθεσις) песни, гармонии, рассуждения или выражения»: звуки могут быть расположены более или менее гармонично, слова и мысли – более или менее связно.

Более сложная ситуация возникает при переводе терминов πάθος и πάθηµα, от которых произошли многие современные медицинские термины, в том числе «патология». Оба этих существительных происходят от глагола πάσχω, означающего «страдать, подвергаться воздействию». В повседневной речи и художественной литературе было актуальнее первое из этих значений, поэтому оба существительных употреблялись в основном в смысле «страдание» (физическое или душевное; например, Эсхил, «Агамемнон», 177, «Прометей Прикованный», ст. 703; Софокл, «Аякс», ст. 932, Геродот, «История», I, 137, IΙI, 147, Аристотель, «Поэтика», 11, 1452b11). В философском же языке преобладало второе значение, и существительное πάθος приобрело значение «пассивное состояние», «состояние объекта воздействия» (например, Платон, «Федр», 245е, «Софист», 248d, «Законы», IX, 876). Гален, для которого чрезвычайно важны, во-первых, внутренняя форма и этимология слова, а во-вторых, принятая философская терминология, определяет значение этих терминов и полемизирует с общепринятым употреблением именно исходя из этого: «Движение действующего есть действие, в то время как воздействие (πάθηµα) или страдание (πάθος) есть движение того, что подвергается воздействию. В целом «подвергаться воздействию» (διατίθεσθαι) есть то же, что «страдать» (πάσχειν)… Сейчас же эллины называют оставшееся состояние [тела после воздействия] страданием. …Однако … оставшееся состояние нельзя назвать страданием в точном смысле. Ведь, строго говоря, это состояние является прошедшим, но уже не присутствующим страданием (πάθος)» (О разновидностях симптомов, 1).

Как слово «страдание», так и современный термин «патология», произошедший от πάθος, обозначают скорее состояние, чем процесс, т. е. отражают то принятое словоупотребление, против которого выступает здесь Гален. Однако лучшего перевода мы не нашли: в русском языке нет слова, которое охватывало бы все эти философские и повседневные значения.

Не менее сложен для перевода и интерпретации термин σύµπτωµα, который мы переводим как «признак, симптом». Это слово происходит от глагола συµπίπτω – «спадаться, совпадать, случаться» и впервые встречается у Фукидида (История, 4, 36, 3) в значении «трагическое стечение обстоятельств». В гиппократовском корпусе это слово, в отличие от всех обсуждавшихся ранее терминов, не встречается ни разу: там в значениях, близких к современному понятию «симптом», употребляются термины σηµεῖον – «знак» (например, «Эпидемии» I, 19) и τεκµήριον – «признак». Вероятно, у Эрасистрата слово σύµπτωµα уже было медицинским термином, однако по тем трем фрагментам сочинений Эрасистрата, где оно встречается (fr. 162, 222, 284 Garofalo), о его значении ничего достоверно заключить невозможно.

Первое научное определение этого понятия мы находим в первых главах сочинения Галена «О разновидностях симптомов». Гален начинает с определения триады ненормальных физических состояний: болезнь, причина болезни и симптом болезни. В то же время он стремится дифференцировать понятие σύµπτωµα от близких ему по значению терминов: это как упомянутые πάθος и πάθηµα, так и более редкий термин ἐπιγέννηµα. Последний имеет более узкое значение, чем симптом: он обозначает необходимое следствие той или иной болезни, в то время как симптом – это все, что происходит с телом или частью тела вопреки природе. В то же время πάθος – это, в соответствии с упомянутым философским употреблением этого слова, любое претерпевание, изменение, происходящее в результате воздействия, необязательно неестественное, противное природе.

Но это делает болезнь (νόσος), которую Гален, как мы помним, определяет как нарушение естественного функционирования, частным случаем σύµπτωµα. Гален сам признает это (О разновидностях симптомов, 7), однако отмечает, что симптом отличается от болезни тем, что необязательно приводит к повреждению функции.

Однако в той же главе Гален определяет и более узкое значение термина σύµπτωµα – «естественное следствие различных изменений, происходящих с телом». Именно это значение легло в основу современного медицинского термина «симптом»[127]. Однако мы во всех случаях переводим этот термин как симптом, отдавая себе отчет в различии его значений.

Трудности возникают и при попытке интерпретации и адекватного перевода терминов, которые Гален использует для обозначения функций человеческого организма. Термин ἐνέργεια, который мы, за неимением лучшего слова в русском языке, последовательно переводим как «функция» или «функционирование» (см., например: «Искусство медицины», 5, 21, 22, 30; «К Патрофилу», 3, 4, 5, 6; «К Главкону, о методе лечения», 1; «О причинах болезней», 6), чрезвычайно сложен для интерпретации. Понятие «функция (органа)» – лат. functio – в современном значении появилось в медицинском словаре лишь в XVII в. В период, предшествовавший деятельности Галена, вероятно, среди врачей александрийской школы в обиход вошло понятие ἐνέργεια, заимствованное из словаря философов, где оно означало «действующую причину». Для Галена ἐνέργεια – частный случай «движения» (κíνησις), которое он, вслед за Аристотелем, определяет и как перемещение в пространстве, и как качественное изменение. В свою очередь, часть тела, о функции которой идет речь, является «инструментальной причиной» (ἀιτíα ὀργανικά) этого движения или изменения – отсюда уже знакомый нам термин ὀργανικά для сложных частей тела. Именно в рамках этой восходящей к Аристотелю концепции причинности Гален использует термин δύναµις, еще до него вошедший в медицинский обиход из области философии[128]. Этот термин мы, в зависимости от контекста, переводим как «возможность», «способность», «функция» или даже «сила» (например, «К Главкону», 4; «О причинах», 3; «О различиях симптомов», 6). Следуя традиции, уже сложившейся к его времени в медицинской литературе, Гален делит эти «способности» на психические и физические (О различиях симптомов, 6). Последние напрямую зависят от состава вещества гомеомерной или сложной части, т. е. от соотношения в нем четырех качеств. При этом δύναµις есть назначение части тела – в рамках телеологической концепции Галена, постоянно подчеркивавшего, что «природа ничего не делает без цели»[129].

Употребляемые Галеном наименования «орган» и «часть тела» чаще всего трудностей при переводе не вызывают. Однако следует отметить, что Гален не проводит последовательного разграничения понятий «часть тела» и «орган». Для него «части тела» (τὰ µόρια τοῦ σώµατος) – это и мозг, и сердце, и кости, и даже «простая плоть» (σὰρξ ἁπλῆ), волосы и ногти. В свою очередь, словом ὀργανικά на равных правах называются пальцы, конечности, легкие и печень (см., например, «К Патрофилу», 3). Поэтому и мы в своем переводе в большинстве случаев употребляли слова «[сложная] часть тела», кроме контекстов, где речь идет об органах чувств и половых органах.

Гораздо больше затруднений при переводе вызывают употребляемые Галеном названия отдельных болезней. Иногда название болезни, приводимое Галеном, не имеет соответствия в современной медицинской терминологии, так как у него были, с точки зрения современной медицинской науки, превратные представления о генезисе наблюдавшихся им симптомов. Так обстоит дело с термином «лиэнтерия» (λειεντερία), который встречается еще у Гиппократа (Афоризмы, VI, 1) и происходит от слов λεῖος – «гладкий» и ἔντερον – «кишечник». В сочинении «О различиях симптомов» (4) Гален описывает этот симптом как состояние, при котором удерживающая функция желудка отсутствует полностью. В своем же «Комментарии на Афоризмы Гиппократа» (к афоризму VI, 1) он дает такое пояснение: «Лиэнтерия есть быстрый выход пищи и питья, причем все это выходит таким же, каким было поглощено. Это отсутствие пищеварения, когда пища не претерпевает в желудке изменений ни в отношении своего цвета, ни в отношении состава, либо запаха, либо в целом какого-либо качества. Название происходит от того, что внутренняя поверхность кишечника становится гладкой, и поэтому в нем не удерживается пища». Понятно, что речь идет о профузном поносе; однако при поносе пищеварение не может отсутствовать полностью, а по описанию Галена невозможно определить ни форму, ни подлинный генез наблюдавшегося им симптома. Поэтому мы предпочли оставить этот термин, как и некоторые другие, также не позволяющие сделать определенные выводы об описываемых ими состояниях, без перевода.

В других случаях Гален описывает вполне реальные и известные современной медицине заболевания, однако внутреннюю форму и этимологию греческого слова, которые, как было сказано, чрезвычайно важны для Галена, в русском переводе передать невозможно. Так обстоит дело, например, с термином τερηδών, обозначающим кариес кости. И это заболевание, и этот термин были известны еще Гиппократу (О болезнях, II, 7, 23; Эпидемии, VII 35). Однако основное значение этого слова – «жук-древоточец» (например, Феофраст, «История растений», V 4, 4,8–5,1), и болезнь, которая «точит» кости, была названа так метафорически (ср. русс. «костоеда» – разговорное название кариеса кости). Слово это, как и многие другие греческие слова, восходит к общеиндоевропейскому корню *terh-, означающему «продырявливать, делать отверстия» (ср. лат. tero), с которым связаны также глаголы τετραίνω («пронзать») и τιτρώσκω («ранить»), а также существительное τρῆµα («дыра», «отверстие»). Гален, судя по обсуждению этого термина в трактате «О причинах болезней» (11), знает и о его родстве со словом τρῆµα, и о его первом, неметафорическом значении (болезнь, по Галену, названа так: «будто в кости поселился некий червь»). Однако в русском переводе и этимология, и родство со словом «отверстие» теряются, и без отсылки к греческим терминам рассуждение Галена остается непонятным.

Еще сложнее обстоит дело с переводом названий лекарственных средств. Иногда состав лекарства понятен уже по его названию: так, ὀξυρόδινον – это смесь уксуса с розовым маслом, а ὀξύµελι – смесь уксуса с медом. Но это справедливо только для лекарств, состоящих из двух компонентов; более сложные средства носят названия, ничего не говорящие об их составе. Гален же, обращаясь к практикующим врачам своего времени, не считал нужным разъяснять, что такое, например, «смесь Махайриона» или «пластырь Изиды». (В наше время специалистам тоже не надо объяснять, что такое, например, «мазь Вишневского», но вряд ли это будет так же известно через 2000 лет!) В трактате «К Главкону, о методе лечения» (I, 11–12, II, 8-14) мы находим множество названий таких сложных лекарств. Часть из этих средств, к счастью для нас, подробнее описаны Галеном в его сочинении «О сложных лекарствах», а также упоминаются у других древних врачей, например у Цельса или Орибасия. Благодаря этому мы знаем, что в состав так называемой зеленой мази Эпигена входили медная ржавчина, аммиачная соль, кирказон, мирт, гальбанум, смола и воск, а «пластырь Изиды», применявшийся для заживлений хирургических шрамов, был изобретен в Египте, почему и назван в честь египетской богини. (Подробнее о составе таких лекарств сказано в примечаниях к тем пассажам, в которых они упоминаются.) Одним из наиболее известных составных снадобий на протяжении всей поздней античности и всего средневековья был «тетрафармакон» («лекарство из четырех снадобий»), также известный как «царская мазь» или «македонская мазь». Это универсальное заживляющее средство состояло, по-видимому, из свиного или утиного жира, воска, дегтя и смолы. Создатели менее известных и универсальных целебных составов часто давали им свои имена, а врач Филон Тарсийский не только назвал составленное им обезболивающее своим именем, но и оставил его рецепт в виде изящной стихотворной загадки, отгадать которую мы смогли только благодаря Галену. Все эти «средства Пасиона», «примочки Полиида» и «мази Музы», лежавшие, вероятно, в «аптечке» каждого потенциального адресата трактатов Галена, разумеется, требуют пояснения для современного читателя, а иногда способны поставить в тупик переводчика или комментатора.

Гален – автор, чрезвычайно трудный для перевода и интерпретации. При всем его стремлении к однозначности определений и четкости классификаций иногда бывает непросто не только найти точный эквивалент к тому или иному его термину в любом из современных языков, но и понять, какое из значений термина он имеет в виду в данном контексте. Еще сложнее бывает определить это, когда Гален-теоретик уступает место Галену-практику, а Гален-философ – Галену-клиницисту. Тем не менее мы надеемся, что выход в свет настоящего тома хотя бы отчасти приблизит русского читателя к пониманию галеновского научного метода и подхода к искусству медицины.

Трактаты

ΤΕΧΝΗ ΙΑΤΡΙΚΗ[130]

1. Τρεῖς εἰσὶν αἱ πᾶσαι διδασκαλίαι τάξεως ἐχόµεναι. πρώτη µὲν, ἡ ἐκ τῆς τοῦ τέλους ἐννοίας κατ’ ἀνάλυσιν γινοµένη. δευτέρα δὲ, ἡ ἐκ συνθέσεως τῶν κατὰ τὴν ἀνάλυσιν εὑρεθέντων. τρίτη δὲ, ἡ ἐξ ὅρου διαλύσεως, ἣν νῦν ἐνιστάµεθα. καλεῖν δ’ ἔξεστι τὴν τοιαύτην διδασκαλίαν, οὐ µόνον ὅρου διάλυσιν, ἀλλὰ καὶ διάπτυξιν, ὥς τινες ὠνόµασαν, ἢ ἀνάλυσιν, ἢ διαίρεσιν, ἢ, ὡς ἕτεροί τινες, ἐξάπλωσιν, ἢ ἐξήγησιν, ὡς ἄλλοι. ἐπεχείρησαν µὲν οὖν ἔνιοι τῶν ῾Ηροφιλείων τοιαύτην ποιήσασθαι διδασκαλίαν, ὥσπερ καὶ ῾Ηρακλείδης ὁ ᾿Ερυθραῖος. ἐπεχείρησαν δὲ καὶ τὴν κατὰ σύνθεσιν, αὐτοί τε οἱ ῾Ηροφίλειοι, καί τινες τῶν ᾿Ερασιστρατείων τε, καὶ ᾿Αθηναῖος ὁ ᾿Ατταλεύς. οὐδεὶς µέντοι γε τῶν πρὸ ἡµῶν ἔγραψε τὴν ἐκ τῆς τοῦ τέλους ἐννοίας ἀρχοµένην διδασκαλίαν, ἐξ ἧς αἱ τέχναι πᾶσαι συνίστανται κατὰ µέθοδον. ἀλλ’ ἐκείνην µὲν ἑτέρωθι διήλθοµεν, ἐνταυθοῖ δὲ τὴν ὁρικὴν ποιησόµεθα διδασκαλίαν. ὅσον γὰρ ἀπολείπεται τῆς κατὰ ἀνάλυσιν ἀξιώµατί τε καὶ µεθόδῳ, τοσοῦτον πλεονεκτοῦσαν εὑρήσοµεν εἰς σύνοψίν τε τοῦ ὅλου καὶ µνήµην τῶν κατὰ µέρος. εὐµνηµόνευτα γὰρ ἱκανῶς ἐστι τὰ ἐκ τῆς τοῦ ὅρου διαλύσεως ἅπαντα, διὰ τὸ περιέχειν ὅλης τῆς τέχνης ἐν ἑαυτῷ τὰ κεφάλαια τὸν ἄριστον ὅρον, ὅν πέρ τινες καὶ οὐσιώδη ὀνοµάζουσιν, ἀντιδιαιρούµενοι τοῖς ἐννοηµατικοῖς προσαγορευοµένοις. ἐκεῖνοι µὲν γὰρ ἀπὸ τῶν συµβεβηκότων οἷς ὁρίζονται πράγµασιν, οὗτοι δὲ ἀπὸ τῆς οὐσίας αὐτῆς συνίστανται. ἡ δὲ κατὰ µέρος ἐξεργασία συµπάσης τῆς ἰατρικῆς θεωρίας ἐν πολλαῖς ἡµῖν ἑτέραις γέγραπται πραγµατείαις, αἷς ἔξεστι χρῆσθαι πρὸς τὰς τρεῖς διδασκαλίας. ἀλλὰ νῦν γε τῆς ὁριστικῆς ὑπαρξόµεθα, τοσοῦτον ἔτι προσθέντες, ὡς µόνα τὰ κεφάλαια καὶ οἷον συµπεράσµατα τῶν κατὰ διέξοδον ἀποδεδειγµένων εἰρήσεται νῦν.

2. ᾿Ιατρική ἐστιν ἐπιστήµη ὑγιεινῶν, καὶ νοσωδῶν, καὶ οὐδετέρων. οὐ διαφέρει δὲ οὐδ’ εἰ νοσερῶν τις εἴποι. τοῦ µὲν οὖν τῆς ἐπιστήµης ὀνόµατος κοινῶς τε καὶ οὐκ ἰδίως ἀκούειν χρή. τὸ δὲ ὑγιεινὸν, καὶ τὸ νοσῶδες, καὶ τὸ οὐδέτερον, τριχῶς ἕκαστον λέγεταιἴ τὸ µὲν ὡς σῶµα, τὸ δὲ ὡς αἴτιον, τὸ δὲ ὡς σηµεῖον. καὶ γὰρ τὸ ἐπιδεκτικὸν σῶµα τῆς ὑγείας, καὶ τὸ ποιητικὸν καὶ φυλακτικὸν αὐτῆς αἴτιον, καὶ τὸ δηλωτικὸν σηµεῖον, ἅπαντα ταῦτα καλοῦσιν οἱ ῞Ελληνες ὑγιεινά. κατὰ δὲ τὸν αὐτὸν τρόπον καὶ νοσώδη τά τε ἐπιδεκτικὰ νόσων σώµατα, καὶ τὰ ποιητικά τε καὶ φυλακτικὰ νόσων αἴτια, καὶ τὰ δηλωτικὰ σηµεῖα. καὶ δὴ καὶ τὰ οὐδέτερα κατὰ τὸν αὐτὸν λόγον σώµατά τε καὶ αἴτια καὶ σηµεῖα. καί ἐστι κατὰ πρῶτον µὲν λόγον ἐπιστήµη τῶν ὑγιεινῶν αἰτίων ἰατρικὴ, δι’ ἐκεῖνα δ’ ἤδη καὶ τῶν ἄλλων. δεύτερον δὲ τῶν νοσωδῶν. τρίτον δὲ τῶν οὐδετέρων. καὶ δὴ καὶ µετὰ ταῦτα τῶν σωµάτων, πρῶτον µὲν κἤνταῦθα τῶν ὑγιεινῶν, ἐφεξῆς δὲ τῶν νοσερῶν, εἶτα τῶν οὐδετέρων. καὶ περὶ τῶν σηµείων δὲ κατὰ τὸν αὐτὸν λόγον. ἐν µέντοι ταῖς πράξεσι, πρότερον µὲν τῶν σωµάτων ἡ διάγνωσις, ἐκ τῶν σηµείων δηλονότι, µετὰ ταῦτα δὲ ἡ τῶν ἐπ’ αὐτοῖς αἰτίων εὕρεσις. ἀλλ’ ἐπεὶ καὶ τὸ ποιητικὸν, καὶ τὸ δηλωτικὸν, καὶ τὸ ἐπιδεκτικὸν, διχῶς ἕκαστον λέγεται, τὸ µὲν ἁπλῶς, τὸ δὲ ἐν τῷ νῦν, ἰστέον ἀµφοῖν οὖσαν ἐπιστήµην τὴν ἰατρικήν. καὶ αὐτὸ δὲ τὸ ἁπλῶς διχῶς λέγεται, τό τε διὰ παντòς καὶ ὡς ἐπὶ τὸ πολύ· καὶ ἔστιν ἀµφοτέρων τούτων ἐπιστήµη ἡ ἰατρική. τὸ δὲ οὐδέτερον, αἴτιόν τε, καὶ σηµεῖον, καὶ σῶµα, τό τε ἁπλῶς λεγόµενον καὶ τὸ ἐν τῷ νῦν, τριχῶς ἕκαστον λέγεται· τὸ µὲν τῷ µηδ’ ἑτέρου τῶν ἐναντίων µετέχειν, τὸ δὲ τῷ τῶν ἀµφοτέρων, τὸ δὲ τῷ ποτὲ µὲν τοῦδε, ποτὲ δὲ τοῦδε. τούτων δ’ αὐτῶν τὸ δεύτερον κατὰ δύο τρόπους λέγεται· ποτὲ µὲν τῷ µετέχειν ἑκατέρου τῶν ἐναντίων ἐξ ἴσου, ποτὲ δὲ τῷ πλέον θατέρου. ἔστι δὲ καὶ καθ’ ὅλου τοῦ ὅρου κατὰ τὴν λέξιν ἀµφιβολία τις, ἣν καὶ αὐτὴν χρὴ διαλύεσθαι. ἐν γὰρ τῷ λέγειν τὴν ἰατρικὴν ἐπιστήµην ὑπάρχειν ὑγιεινῶν, καὶ νοσερῶν, καὶ οὐδετέρων, σηµαίνεται µὲν καὶ τὸ πάντων τῶν κατὰ µέρος, σηµαίνεται δὲ καὶ τὸ ὁποίων, σηµαίνεται δὲ καὶ τό τινων. ἀλλὰ τὸ µὲν πάντων ἀπεριόριστόν τε καὶ ἀδύνατον, τὸ δέ τινων ἐλλιπές τε καὶ οὐ τεχνικόν· τὸ δ’ ὁµοίων τεχνικόν τε ἅµα καὶ διαρκὲς εἰς ἅπαντα τῆς τέχνης τὰ κατὰ µέρος, ὅπερ καὶ περιέχεσθαί φαµεν ἐν τῷ τῆς ἰατρικῆς ὅρῳ. ἀρξόµεθα οὖν ἀπὸ τῶν σωµάτων πρῶτον, ὁποῖά τινα τά θ’ ὑγιεινὰ, καὶ τὰ νοσώδη, καὶ τὰ οὐδέτερα τετύχηκεν ὄντα. µετὰ δὲ ταῦτα τὸν περὶ τῶν σηµείων τε καὶ αἰτίων διεξέλθωµεν λόγον.

3. ῾Υγιεινόν ἐστιν ἁπλῶς σῶµα τὸ ἐκ γενετῆς εὔκρατον µὲν ὑπάρχον τοῖς ἁπλοῖς καὶ πρώτοις µορίοις· σύµµετρον δὲ τοῖς ἐκ τούτων συγκειµένοις ὀργάνοις. ὑγιεινὸν δὲ νῦν ἐστι σῶµα, τὸ κατὰ τὸ παρὸν ὑγιαῖνον. ἔστι δὲ δή που καὶ τοῦτο, καθ’ ὃν ὑγιαίνει χρόνον, εὔκρατόν τε καὶ σύµµετρον, οὐ τὴν ἀρίστην εὐκρασίαν τε καὶ συµµετρίαν, ἀλλὰ τὴν οἰκείαν. αὐτοῦ δὲ τοῦ ἁπλῶς ὑγιεινοῦ σώµατος, διὰ παντὸς µὲν τοιοῦτόν ἐστι τὸ εὐκρατότατόν τε καὶ συµµετρότατον, ὡς τὸ πολὺ δὲ τὸ τῆς ἀρίστης κατασκευῆς ἀπολειπόµενον οὐ πολλῷ. νοσῶδες δέ ἐστι ἁπλῶς σῶµα, τὸ ἐκ γενετῆς ἤτοι δύσκρατον τοῖς ὁµοιοµερέσιν, ἢ ἀσύµµετρον τοῖς ὀργανικοῖς, ἢ ἀµφότερα. νοσῶδες δὲ νῦν ἐστι σῶµα τὸ νοσοῦν, ἐν ᾧ λέγεται χρόνῳ τοιοῦτον ὑπάρχειν. εὔδηλον δὲ, ὡς καὶ τοῦτο, καθ’ ὃν λέγεται χρόνον εἶναι νοσῶδες, ἤτοι δύσκρατόν ἐστιν ἐν τοῖς ὁµοιοµερέσιν, ἢ ἀσύµµετρον ἐν τοῖς ὀργανικοῖς, ἢ ἀµφότερον. καὶ δὴ καὶ διὰ παντὸς νοσῶδές ἐστιν, ὅ τι περ ἂν ἐκ γενετῆς, ἤτοι δυσκρατότατον ὑπάρχον ἐν ἁπλοῖς καὶ πρώτοις µορίοις ἅπασιν, ἤ τισιν, ἢ τοῖς κυριωτάτοις, ἢ καὶ τοῖς ὀργανικοῖς ἀσυµµετρότατον, ὁµοίως καὶ ἐν τούτοις, ἢ πᾶσιν, ἤ τισιν, ἢ τοῖς κυριωτάτοις. ὡς τὸ πολὺ δὲ νοσῶδές ἐστι σῶµα, τὸ τοῦ τοιούτου τῆς κακίας ἀπολειπόµενον, οὔπω δ’ ἐν τῷ µέσῳ καθεστηκός. ἐπεὶ δὲ καὶ τὸ οὐδέτερον σῶµα τριχῶς ἐλέγετο, τὸ µὲν µηδ’ ἑτέρας τῶν ἄκρων διαθέσεων µετέχον, τὸ δὲ τῷ ἀµφοτέρων, τὸ δὲ τῷ, ποτὲ µὲν τῆσδε, ποτὲ δὲ τῆσδε· κατὰ µὲν τὸ πρῶτον σηµαινόµενον οὐδέτερον ἔσται σῶµα τὸ µέσον ἀκριβῶς ὑπάρχον, τοῦ τε ὑγιεινοτάτου σώµατος καὶ τοῦ νοσωδεστάτου. καὶ τούτου τὸ µὲν ἁπλῶς τοιοῦτόν ἐστιν, ὅτι περ ἐκ γενετῆς τοιοῦτον κατεστήσατο. τὸ δὲ νῦν ὁτιοῦν, κατὰ παρὸν τὸ µέσον ὑπάρχον τοῦ τε ὑγιεινοτάτου καὶ τοῦ νοσωδεστάτου. αὐτοῦ δὲ τοῦ ἁπλῶς τὸ µὲν διὰ παντὸς τοιοῦτον, ὅτι περ ἂν ἐν ἁπάσαις ταῖς ἡλικίαις διαµένῃ τοιοῦτον. τὸ δὲ ὡς ἐπὶ τὸ πολὺ, τὸ καὶ µεταβολάς τινας λαµβάνον. κατὰ δὲ τὸ δεύτερον σηµαινόµενον οὐδέτερον ἔσται σῶµα τὸ ἐναντίων ἅµα διαθέσεων µετέχον ἐκ γενετῆς, ἤτοι καθ’ ἓν µόριον, ἢ κατὰ δύο διαφέροντα. καθ’ ἓν µὲν, εἰ κατὰ τὴν ἑτέραν ἀντίθεσιν εὔκρατον εἴη τῶν δραστικῶν ποιοτήτων, ἢ κατ’ ἀµφοτέρας µὲν, ἀλλὰ περὶ τὴν διάπλασιν, ἢ τὸ µέγεθος, ἢ τὸν ἀριθµὸν τῶν µορίων, ἢ τὴν θέσιν ἐσφαλµένον, ἢ ἔµπαλιν ἐν τούτοις µὲν κατωρθωµένον ἅπασιν, ἤ τισιν, ἐν δὲ τῇ κράσει διηµαρτηµένον. ἐν διαφέρουσι δὲ µορίοις, καὶ κατὰ πάσας τὰς ἀντιθέσεις δύναταί τι τῶν ἐναντίων ἅµα µετέχειν. καὶ διὰ παντὸς µὲν τοιοῦτον, τὸ κατὰ πάσας τὰς ἡλικίας µένον ὅµοιον, ὡς τὸ πολὺ δ’ ἐστὶ, τὸ καὶ µεταβάλλον κατά τι. οὕτως δὲ κᾀν τῷ νῦν οὐδέτερον ἔσται σῶµα, κατὰ τὸ δεύτερον σηµαινόµενον, ἢ τῷ περὶ ἓν µόριον, τὰ µὲν ἔχειν ὑγιεινὰ, τὰ δὲ νοσερὰ τῶν ὑπαρχόντων αὐτῷ, ἢ τῷ περὶ διαφέροντα µέρη. κατὰ δὲ τὸ τρίτον σηµαινόµενον, οὐδέτερον ἔσται σῶµα τὸ ποτὲ µὲν ὑγιεινὸν, ποτὲ δὲ νοσερὸν ἐν µέρει γινόµενον, ὥσπερ ἐνίοις ὑπῆρξε, παισὶ µὲν οὖσιν, ὑγιεινοῖς γενέσθαι, νεανίσκοις δὲ γενοµένοις, νοσεροῖς, ἢ ἔµπαλιν. ἐν ἑνὶ δὲ χρόνῳ τὸ οὕτως οὐδέτερον, ἀκριβῶς µὲν οὐκ ἐγχωρεῖ συστῆναι, κατὰ πλάτος δ’ ἐγχωρεῖ. ἴσµεν δὲ, ὅτι τὸ νῦν διχῶς λέγεται. τὸ µὲν οὖν ὑγιεινὸν, καὶ νοσῶδες, καὶ οὐδέτερον σῶµα ποσαχῶς λέγεται, καὶ ὁποῖον ἕκαστόν ἐστιν, αὐτάρκως διώρισται.

4. Περὶ δὲ τῶν σηµείων ἐφεξῆς ἂν εἴη ῥητέον. ἔστι δὲ καὶ τούτων ὑγιεινὰ µὲν, ὅσα τῆς τε παρούσης ὑγείας ἐστὶ διαγνωστικὰ, καὶ τῆς µελλούσης ἔσεσθαι προγνωστικὰ, καὶ τῆς προγεγενηµένης ἀναµνηστικά. νοσώδη δὲ τά τε τῆς παρούσης νόσου διαγνωστικὰ, καὶ τῆς προγεγενηµένης ἀναµνηστικὰ, καὶ τῆς µελλούσης ἔσεσθαι προγνωστικά. κατὰ ταῦτα δὲ καὶ τὰ οὐδέτερα, τά τε τῶν οὐδετέρων διαθέσεων διαγνωστικὰ, καὶ προγνωστικὰ, καὶ ἀναµνηστικὰ, καὶ τὰ µηδὲν ὅλως δηλοῦντα περὶ διαθέσεων, ἢ τὰ µηδὲν µᾶλλον ὑγιεινὴν, ἢ νοσερὰν δηλοῦντα διάθεσιν. καὶ τὰ κατά τι µὲν ὑγιεινὴν, κατά τι δὲ νοσερὰν δηλοῦντα διάθεσιν, καὶ τὰ ποτὲ µὲν ὑγιεινὴν, ποτὲ δὲ νοσώδη, καὶ ταῦτα δὲ κατὰ τοὺς τρεῖς χρόνους ὁµοίως τοῖς ὑγιεινοῖς τε καὶ νοσώδεσι. καλεῖται δ’ ἐνίοτε πρὸς τῶν παλαιῶν ἰατρῶν ἅπαντα ταῦτα τὰ σηµεῖα προγνωστικὰ, καν τῶν ἐνεστώτων ἢ προγεγονότων ᾖ δηλωτικά. καὶ ἡ χρεία µεγάλη µὲν τῶν διαγνωστικῶν τε καὶ προγνωστικῶν, ἐλάττων δὲ τῶν ἀναµνηστικῶν.

5. ῎Οντων οὖν σωµάτων ὑγιεινῶν, τῶν µὲν ἁπλῶς, τῶν δὲ ἐν τῷ νῦν, ἅπερ δὴ καὶ ὑγιαίνοντα λέγεται, τῶν ἁπλῶς ὑγιεινῶν σωµάτων διττὴν ἔφαµεν εἶναι τὴν διαφορὰν, τῷ τὰ µὲν διὰ παντὸς ὑπάρχειν τοιαῦτα, τὰ δὲ ὡς τὸ πολύ. διὰ παντὸς µὲν, ὅσα τὴν ἀρίστην ἔχει κατασκευήν· ὡς τὸ πολὺ δὲ, ὅσα µὴ πολλῷ ταύτης ἀπολείπεται. τὰς διαγνώσεις δὲ αὐτῶν ἀπό τε τῶν ὑπαρχόντων κατὰ τὸν τῆς οὐσίας αὐτῶν λόγον χρὴ ποιεῖσθαι, καὶ τῶν ἐξ ἀνάγκης τούτοις ἑποµένων ἐνεργειῶν τε καὶ συµπτωµάτων, ἃ δὴ καὶ συµβεβηκότα καλοῦµεν ἰδίως. ἀπὸ µὲν τῆς οὐσίας αὐτῆς, τῶν ἐν ἀρίστῃ κατασκευῇ συµµετρία τῶν ὁµοιοµερῶν ἐν θερµότητι, καὶ ψυχρότητι, καὶ ξηρότητι, καὶ ὑγρότητι· τῶν δ’ ὀργανικῶν ἐν ποσότητι, καὶ πηλικότητι τῶν συντιθέντων αὐτὰ, καὶ προσέτι διαπλάσει τε καὶ θέσει τῶν µορίων ἑκάστου καὶ ὅλου τοῦ ὀργάνου. ἀπὸ δὲ τῶν ἐξ ἀνάγκης ἑποµένων τοῖς ὁµοιοµερέσιν, ὡς µὲν πρὸς τὴν ἁφὴν, ἐν σκληρότητι καὶ µαλακότητι συµµετρία, πρὸς δὲ τὴν ὄψιν εὔχροιά τε καὶ ἡ κατὰ λειότητα καὶ δασύτητα συµµετρία. κατὰ δὲ τὰς ἐνεργείας ἡ τελειότης, ἣν δὴ καὶ ἀρετὴν αὐτῶν ὀνοµάζοµεν. ἀπὸ δὲ τῶν τοῖς ὀργανικοῖς ἑποµένων, ἐν συµµετρίᾳ τε καὶ κάλλει τῶν τοῦ παντὸς σώµατος ὀργάνων, ἔτι τε τῇ τῶν ὑπαρχουσῶν αὐτοῖς ἐνεργειῶν ἀρετῇ. τῆς µὲν οὖν ἀρίστης κατασκευῆς τοῦ σώµατος τὰ διαγνωστικὰ σηµεῖα ταῦτά ἐστι. τῶν δ’ ἀπολειποµένων µὲν αὐτῆς, ὑγιεινῶν δ’ ἔτι, τὰ µὲν ἐν τῇ τῶν ὁµοιοµερῶν ἔσφαλται κράσει µικρόν τι σφάλµα, τὰ δὲ ἐν τῇ τῶν ὀργανικῶν µικρόν τι κᾀνταῦθα, καὶ ἤτοι πάντων, ἤ τινων, ἢ καθ’ ἑκάτερον. τὰ δὲ γένη τῶν σφαλµάτων τὰ αὐτὰ τοῖς µὲν ἀρετὴν αὐτῶν συµπληροῦσι, κρᾶσις µὲν ἐν τοῖς ὁµοιοµερέσιν, ἀριθµὸς δὲ, καὶ διάπλασις, καὶ µέγεθος, καὶ θέσις ἐν τοῖς ὀργανικοῖς. ἀµφοῖν δὲ κοινὸν ἡ ἕνωσις, ἣν δὴ καὶ συνέχειαν αὐτῶν ὀνοµάζοµεν. ἐν δὲ τοῖς αὐτοῖς τούτοις γένεσι καὶ ἡ τῶν νοσωδῶν σωµάτων ἐστὶ κακία, καθ’ ἑκάτερον τοῦ νοσώδους τὸ σηµαινόµενον. ὅρος δ’ ἀµφοῖν ἐστι διακριτικὸς ἡ τῆς ἐνεργείας αἰσθητὴ βλάβη. τὰ δὲ τῆς ἀρίστης ἀπολειπόµενα κατασκευῆς σώµατα βραχύ τι βέβλαπται µὲν δή που καὶ αὐτὰ κατά γε τὴν ἀλήθειαν, οὐ µὴν αἰσθητόν γε τοῦτο. διορίζει τοιγαροῦν αὐτὰ τὸ µᾶλλόν τε καὶ ἧττον, ἔν τε ταῖς ἐνεργείαις καὶ τῷ τοῖς νοσώδεσιν αἰτίοις ἀποµάχεσθαι. τὰ δέ γε ἁπλῶς νοσώδη σώµατα διώρισται τῷ τε ῥᾳδίως ὑπὸ τῶν νοσωδῶν αἰτίων νικᾶσθαι, καὶ τῷ πολύ τι κατὰ τὴν ἀρετὴν τῶν ἐνεργειῶν ἀπολείπεσθαι. γίνεται γοῦν ἀµφοῖν ἐν µέσῳ τὰ οὐδέτερά τε καὶ ἁπλῶς λεγόµενα, καὶ τὰ σύν τινι πλάτει. καὶ τµηθήσεται τὸ τῆς ὅλης ὑγείας πλάτος εἰς τρία µόρια, πλάτος ἔχοντα καὶ αὐτὰ συχνόν. ὧν τὸ µὲν πρῶτον ἔσται τῶν ὑγιαινόντων σωµάτων, τὸ δὲ δεύτερον, τῶν οὐδετέρων, τὸ δὲ τρίτον, τῶν νοσωδῶν. οἷς ἐφεξῆς ἐστι τὰ ἤδη νοσοῦντα σώµατα, βλάβαις αἰσθηταῖς ἐνεργειῶν ἀφωρισµένα. τὰ µὲν οὖν ὀδυνώδη τε, καὶ ὧν αἱ κινήσεις πληµµελεῖς εἰσιν, ἢ ὅλως ἀπολώλασιν, ἐναργεῖς ἔχει τοὺς ὅρους. ὅσα δ’ ἀτόνους κέκτηται τὰς ἐνεργείας, ἐν µὲν ταῖς µεγίσταις ἀποστάσεσιν εὐδιάκριτα, κατὰ δὲ τὰς µικροτέρας ἀµφίβολα, καὶ διὰ τοῦτο κατὰ τὸ γένος τοῦτο τῆς βλάβης, ἡ µηδετέρου τῶν ἐναντίων ἐνεργειῶν µετέχουσα συνίσταται διάθεσις, ἣν καὶ αὐτὴν ἔφαµεν οὐδετέραν ὀνοµάζεσθαι, πάντων τούτων αἰσθήσει διακρινοµένων, οὐκ αὐτῇ τῶν πραγµάτων τῇ φύσει· κίνδυνος γὰρ εἰς τὸ τῆς ἀειπαθείας ὑποσυρῆναι δόγµα. καὶ τοίνυν καὶ τὰ σηµεῖα τῶν ὑγιαινόντων µὲν σωµάτων, ἀλλ’ ἤτοι νοσωδῶν, ἢ οὐδετέρων ὑπαρχόντων, τῷ ποσῷ τῆς ἀποστάσεως διοίσει, θεµένων ἡµῶν ἄκρους µὲν ὅρους ἐναντίους ἀλλήλοις, τήν τε ἀρίστην κατασκευὴν καὶ τὴν ἄρτι γενοµένην νόσον, ἐπισκοπουµένων δὲ, ὁποτέρῳ τούτων ἐστὶν ἐγγυτέρω τὰ δοκιµαζόµενα σώµατα. τὸ µὲν γὰρ ἐγγυτέρω τῆς ἀρίστης κατασκευῆς ὑγιεινὸν, τὸ δὲ ταύτης µὲν ποῤῥωτέρω, τοῦ δ’ ἤδη νοσοῦντος ἐγγυτέρω, νοσῶδες. τὸ δ’ ἀµφοῖν µεταξὺ, καὶ ἴσον ἑκατέρων ἀπέχειν φαινόµενον, οὐδέτερον ἔσται τοῦτο.

6. Τῆς µὲν οὖν ἀρίστης κατασκευῆς τοῦ σώµατος εἴρηται τὰ γνωρίσµατα. τῶν δ’ ἀπολειποµένων αὐτῆς ἰσάριθµα µὲν τὰ γένη, ἐν τῷ µᾶλλόν τε καὶ ἧττον τέµνεσθαι δυναµένων. ἀφωρισµένων δὲ εἰς τρία µέρη, τὰ σηµεῖα τοῦ νοσώδους σώµατος ἁπλῶς ἐροῦµεν. ἐξ αὐτῶν γὰρ ἔσται δῆλα καὶ τὰ λοιπὰ δύο πλάτη. κατὰ γένος µὲν οὖν εἴρηται πρόσθεν ἐν τῷ τῆς ἀρίστης κατασκευῆς λόγῳ, κατ’ εἶδος δὲ νῦν εἰρήσεται, διελοµένων ἡµῶν πρότερον τὰ µόρια. τέσσαρες δ’ αὐτῶν εἰσιν αἱ πᾶσαι διαφοραί. τὰ µὲν γὰρ ἀρχαί τινές εἰσιν, τὰ δὲ ἀπ’ ἐκείνων ἐκπέφυκε. τὰ δὲ, οὔτ’ ἄλλων ἄρχει τῆς διοικήσεως, οὔθ’ ὑπ’ ἄλλων ἄρχεται, συµφύτους ἔχοντα τὰς διοικούσας αὐτὰ δυνάµεις. ἔνια δὲ συµφύτους τε ἅµα καὶ ἐπιῤῥύτους ἔχει. ἀρχαὶ µὲν οὖν εἰσιν ἐγκέφαλος, καρδία, ἧπαρ, καὶ ὄρχεις. ἀπ’ ἐκείνων δ’ ἐκπέφυκε, κᾀκείνοις ὑπηρετεῖ, νεῦρα µὲν καὶ νωτιαῖος µυελὸς ἐγκεφάλῳ, τῇ καρδίᾳ δ’ ἀρτηρίαι, φλέβες δ’ ἥπατι, τὰ σπερµατικὰ δ’ ἀγγεῖα τοῖς ὄρχεσιν. αὐτὰ δ’ αὑτὰ διοικεῖ χόνδρος, ὀστοῦν, σύνδεσµος, ὑµὴν, ἀδὴν, πιµελὴ, σὰρξ ἁπλῆ. τὰ δ’ ἄλλα πάντα µόρια κοινὴν τούτοις ἔχοντα τὴν ἐξ ἑαυτῶν διοίκησιν, ἀρτηριῶν τε καὶ φλεβῶν, καὶ νεύρων προσδεῖται. τριχῶν δὲ καὶ ὀνύχων οὐδὲ διοίκησίς τίς ἐστιν, ἀλλὰ γένεσις µόνη. αὐταὶ µὲν οὖν αἱ τῶν µορίων διαφοραί.

7. Σηµεῖα δ’ ἑκάστου τῆς κράσεως ἐφεξῆς εἰρήσεται, τὴν ἀρχὴν ἀπ’ ἐγκεφάλου ποιησαµένων ἡµῶν. ἔστι δὲ πέντε τὰ σύµφυτα γένη τῶν γνωρισµάτων αὐτοῦ. ἓν µὲν ἡ τῆς συµπάσης κεφαλῆς διάθεσις, δεύτερον δὲ ἡ τῶν αἰσθητικῶν ἐνεργειῶν ἀρετή τε καὶ κακία, καὶ τρίτον ἡ τῶν πρακτικῶν, καὶ τέταρτον ἡ τῶν ἡγεµονικῶν, καὶ πέµπτον ἡ τῶν φυσικῶν. ἄλλο δὲ γένος ἐπὶ τούτοις ἅπασιν, ἡ ἀπὸ τῶν ἔξωθεν αὐτῷ προσπιπτόντων ἀλλοίωσις. ἡ µὲν δὴ τῆς συµπάσης κεφαλῆς διάθεσις ἐκ µεγέθους τε καὶ σχήµατος αὐτῆς λαµβάνεται καὶ τριχῶν. ἡ µὲν οὖν µικρὰ κεφαλὴ µοχθηρᾶς ἐγκεφάλου κατασκευῆς ἴδιον σηµεῖον. ἡ µεγάλη δὲ οὐκ ἐξ ἀνάγκης ἀγαθῆς κατασκευῆς σηµεῖον. ἀλλ’ εἰ µὲν διὰ ῥώµην ἐγένετο τῆς ἐγχωρίου δυνάµεως, ὕλην χρηστήν τε καὶ πολλὴν δηµιουργούσης, ἀγαθὸν σηµεῖον· εἰ δὲ διὰ µόνης τῆς ὕλης τὸ πλῆθος, οὐκ ἀγαθόν. διοριστέον οὖν ἐστιν αὐτὰ τῷ τε σχήµατι καὶ τοῖς ἀπ’ αὐτοῦ πεφυκόσι. τῷ σχήµατι µὲν, εἰ εὔρυθµος, ἀεὶ γὰρ ἀγαθὸν τοῦτο σηµεῖον. τοῖς δ’ ἀπ’ αὐτοῦ πεφυκόσιν, εἰ κρατεραύχην τέ ἐστιν καὶ τοῖς ἄλλοις ὀστοῖς ἄριστα διάκειται, καὶ εἰ τὸ νευρῶδες αὐτῇ σύµπαν εὐτραφές τέ ἐστι καὶ εὔτονον. οἰκεῖον δὲ σχῆµα κεφαλῆς, ὥσπερ ἂν εἰ νοήσαις σφαῖραν ἀκριβῆ κηρίνην ἑκατέρωθεν ἀτρέµα πεπιληµένην. ἀνάγκη γὰρ τῆς τοιαύτης κυρτότερα µὲν, ἢ κατὰ σφαῖραν, γενέσθαι τά τε ὄπισθεν καὶ τὰ ἔµπροσθεν, εὐθύτερα δὲ τὰ ἑκατέρωθεν. εἰ δ’ ἡ κατ’ ἰνίον ἐξοχὴ µειωθείη τινὶ, συνεπισκέπτου τά τε νεῦρα καὶ τὸν αὐχένα σὺν τοῖς ἄλλοις ὀστοῖς. κατὰ φύσιν µὲν γὰρ ἐχόντων, ἐνδείᾳ τῆς ὕλης, οὐ δυνάµεως ἀῤῥωστίᾳ τοιοῦτος ἐγένετο. φαυλοτέρων δὲ ὑπαρχόντων, ἀσθενὴς ἡ ἀρχή. τὰ πολλὰ δὲ ταῖς κατ’ ἰνίον ἐνδείαις ἀσθένεια τῶν εἰρηµένων ἕπεται, καὶ σπάνιον πάνυ τὸ µὴ τοιοῦτον. καὶ τὴν φοξοτέραν δὲ κατ’ ἰνίον ἐπισκέπτου κεφαλὴν, ὡσαύτως τοῖς ἐφ’ ὅλης αὐτῆς µεγάλης γενοµένης διορισµοῖς. ὡς τὰ πολλὰ δὲ κᾀνταῦθα σὺν εὐρύθµῳ τῷ σχήµατι γενοµένης τῆς παρεγκεφαλίδος, ἀγαθὸν σηµεῖον, ἣν ἔνιοι τῶν ἰατρῶν ὀπίσθιον ἐγκέφαλον ὀνοµάζουσιν, ὥσπερ οὖν καὶ ἔστιν ὀπίσθιος, ὁριζόµενος τῇ λαµβδοειδεῖ ῥαφῇ. τοῦ νωτιαίου δέ ἐστιν ἀρχὴ τὸ µόριον τοῦτο, καὶ δι’ ἐκεῖνον ἁπάντων τῶν καθ’ ὅλον τὸ ζῶον νεύρων πρακτικῶν. αὐτὸ δὲ τὸ ὄπισθεν µέρος καθ’ αὑτὸ παντάπασιν ὀλίγων αἰσθητικῶν µετέχει, παµπόλλων δὲ τῶν πρακτικῶν, ὥσπερ γε καὶ θάτερον τὸ πρόσθιον, αἰσθητικῶν µὲν παµπόλλων, ὀλίγων δὲ τῶν πρακτικῶν. ὥστε καὶ καλῶς διακείµενα ῥωµαλέας ἕξει τὰς ἀποφύσεις ἑκάτερον τὰς ἰδίας. οἱ αὐτοὶ δὲ κᾀπὶ τῶν ἔµπροσθεν τῆς κεφαλῆς τῶν κατὰ τὸ µέτωπον διορισµοὶ τοῖς ὄπισθεν, εἰς σµικροτητά τε καὶ µέγεθος αὐτοῦ βλεπόντων, καὶ σχῆµα, καὶ τὰς ἐνταῦθα αἰσθήσεις, ὄψιν τε καὶ γεῦσιν καὶ ὄσφρησιν. ἀλλήλων γάρ ἐστι γνωρίσµατα, καὶ ἀλλήλοις µαρτυρεῖ, τά τε ἀπὸ τῆς ἀρχῆς πεφυκότα, τῇ τῆς ἀρχῆς ἀρετῇ τε καὶ κακίᾳ, καὶ ἡ ἀρχὴ τοῖς ἀπ’ αὐτῆς. ἡ µέντοι τῶν ἡγεµονικῶν ἐνεργειῶν ἀρετή τε καὶ κακία τῆς ἀρχῆς µόνης ἐστὶν αὐτῆς καθ’ ἑαυτὴν γνώρισµα. καλῶ δὲ ἡγεµονικὰς ἐνεργείας τὰς ἀπὸ τῆς ἀρχῆς µόνης γινοµένας. ἀγχίνοια µὲν οὖν λεπτοµεροῦς οὐσίας ἐγκεφάλου γνώρισµα, βραδυτὴς δὲ διανοίας παχυµεροῦς· εὐµάθεια δ’ εὐτυπώτου, καὶ µνήµη µονίµου. οὕτω δὲ καὶ ἡ µὲν δυσµάθεια δυστυπώτου. ἡ δ’ ἐπιλησµοσύνη διαῤῥεούσης, καὶ τὸ µὲν εὐµετάβολον ἐν δόξαις θερµῆς, τὸ δὲ µόνιµον ψυχρᾶς.

8. ἔτι δέ µοι δοκῶ λείπεσθαι δύο γένη γνωρισµάτων, ὧν ἐξ ἀρχῆς ὑπεσχόµην ἐρεῖν, ἓν µὲν τὸ τῶν φυσικῶν ἐνεργειῶν, ἕτερον δὲ τὸ τῶν ἔξωθεν προσπιπτόντων· ἔσται δὲ κοινὸς ὑπὲρ ἀµφοῖν ὁ λόγος. εἰ µὲν εὔκρατος ὁ ἐγκέφαλος ὑπάρχει κατὰ τὰς τέσσαρας ποιότητας, ἁπάντων τῶν εἰρηµένων ἕξει µετρίως, καὶ τῶν περιττωµάτων, ὅσα δι’ ὑπερώας, ἢ ὤτων, ἢ µυκτήρων ἐκκαθαίρεται, καὶ τούτων ἕξει µετρίως, ἥκιστά τε βλαβήσεται πρὸς ἁπάντων τῶν ἔξωθεν προσπιπτόντων, ὅσα θερµαίνει, καὶ ψύχει, καὶ ξηραίνει, καὶ ὑγραίνει. τοῖς τοιούτοις αἱ τρίχες τῆς κεφαλῆς, βρέφεσι µὲν οὖσιν ὑπόπυῤῥοι, παισὶ δὲ ὑπόξανθοι, τελειουµένοις δὲ γίνονται ξανθαὶ, µεταξύ πως οὖσαι τῶν τε ἀκριβῶς οὔλων καὶ ἁπλῶν, οὐ µὴν οὐδὲ φαλακροῦνται ῥᾳδίως. ἀκούειν δὲ χρὴ τῶν εἰρηµένων τε καὶ ῥηθησοµένων γνωρισµάτων ὡς ἐπὶ εὐκράτων οἰκήσεων. ὅσα δὲ κατὰ τὰς τρίχας οὐκ ἐπὶ χωρίων µόνον, ἀλλὰ καὶ τῆς τῶν χυµῶν κράσεως, ἀνάλογον ἐχούσης τῇ κράσει τῶν κατὰ τὸν ἐγκέφαλον. εἰ δὲ θερµότερος εἴη τοῦ συµµέτρου, κατὰ δὲ τὴν ἑτέραν ἀντίθεσιν εὔκρατος, εἰ µὲν ἐπὶ πλέον εἴη θερµότερος, ἰσχυρὰ πάντα τὰ ῥηθησόµενα γενήσεται γνωρίσµατα, βραχείας δὲ τῆς ὑπερβολῆς ὑπαρχούσης, ἀµυδρά. κοινὸς δὲ οὗτος ὁ λόγος ἐπὶ πάντων εἰρήσθω µοι τῶν µορίων, τῶν ἐν πάσαις ταῖς κράσεσι µελλόντων λέγεσθαι γνωρισµάτων.

9. ῾Εξῆς δ’ οὖν σηµεῖα τῆς ἐν ἐγκεφάλῳ θερµότητος, ἐπὶ τοῖς ἔµπροσθεν εἰρηµένοις, ἐρυθρότερα καὶ θερµότερα τὰ περὶ τὴν κεφαλὴν σύµπαντα, καὶ αἱ ἐν τοῖς ὀφθαλµοῖς φλέβες αἰσθηταὶ, αἱ τρίχες τούτοις γεννηθεῖσι, ταχέως ἐπὶ τῆς κεφαλῆς φύονται. πολλῷ µὲν οὖσι θερµοτέροις τῶν εὐκράτων, µέλαιναι, καὶ ἰσχυραὶ, καὶ οὖλαι γίνονται· µὴ πολλῷ δὲ, ὑπόξανθοι µὲν τὸ πρῶτον, εἶτα µελαίνονται· προϊόντων δὲ ταῖς ἡλικίαις φαλακροῦνται, καὶ µᾶλλόν γε οἱ ἐπὶ πλέον θερµότεροι. περιττώµατα δὲ καθ’ ὑπερώαν καὶ µυκτῆρας, ὀφθαλµούς τε καὶ ὦτα, βραχέα καὶ πέπονα τούτοις ἐστὶν, ὅταν ἀµέµπτως ὑγιαίνωσι. πεπλησµένης δὲ τῆς κεφαλῆς ἐνίοτε, συνεχῶς γὰρ καὶ µάλιστα αὐτοῖς, ὅταν ἀφυλάκτως διαιτῶνται, τὸ τοιοῦτον συµβαίνει, πλείω µὲν, ἀλλ’ οὐκ ἄπεπτα τὰ περιττώµατα γίνεται. πληροῦνται δὲ καὶ βαρύνονται τὴν κεφαλὴν ὑπὸ θερµαινόντων ἐδεσµάτων τε καὶ ποµάτων, καὶ ὀσµῶν, καὶ τῶν ἔξωθεν προσπιπτόντων ἁπάντων, ἐν οἷς ἐστι καὶ ὁ περιέχων ἡµᾶς ἀήρ. ἔτι τε µᾶλλον, εἰ µὴ µόνον εἴη θερµὰ τὰ τοιαῦτα τὴν φύσιν, ἀλλὰ καὶ ὑγρὰ, βραχέσιν ὕπνοις αἱ τοιαῦται κράσεις ἀρκοῦνται, πρὸς τῷ µηδὲ βαθεῖς αὐτοὺς γίνεσθαι. ψυχροτέρου δὲ ἢ προσῆκεν ἐγκεφάλου γνωρίσµατα, περιττώµατα πλείω κατὰ τὰς οἰκείας ἐκροὰς, καὶ αἱ τρίχες εὐθεῖαί τε καὶ πυῤῥαὶ, καὶ µόνιµοι, καὶ µετὰ πολὺν χρόνον τοῦ γεννηθῆναι φυόµεναι, λεπταὶ καὶ ἄτροφοι τὸ πρῶτον, καὶ ῥᾳδίως ὑπὸ τῶν ψυχρῶν αἰτίων βλάπτονται, καὶ κατ’ αὐτὸν τὸν χρόνον τῆς βλάβης κατάῤῥοις τε καὶ κορύζαις ἁλίσκονται. οὐ µὴν οὐδ’ ἁπτοµένοις θερµὰ τὰ περὶ τὴν κεφαλὴν, οὐδ’ ὁρῶσιν ἐρυθρὰ, καὶ τῶν ὀφθαλµῶν αἱ φλέβες ἀόρατοι, καὶ ὑπνωδέστεροί πώς εἰσι. ξηροτέρου δ’ ἐγκεφάλου γνωρίσµατα, τὸ ἀπέριττον ἐν ταῖς ἐκροαῖς, καὶ τὸ τῶν αἰσθήσεων ἀκριβές. ἀγρυπνητικοὶ δέ εἰσι, καὶ τρίχας ἰσχυροτάτας µὲν ἔχουσι, καὶ τάχιστα φύουσι γεννηθέντες, οὔλας µᾶλλον ἢ εὐθείας, φαλακροῦνται δ’ ἐν τάχει. ὑγροτέρου δὲ τρίχες ἁπλαῖ, καὶ οὐδ’ ὅλως φαλακροῦνται, καὶ αἱ αἰσθήσεις ἀχλυώδεις εἰσὶ, καὶ περιττωµάτων πλῆθος, ὕπνοι τε πολλοὶ καὶ βαθεῖς. αὗται µὲν αἱ ἁπλαῖ δυσκρασίαι.

10. Σύνθετοι δὲ, θερµὴ µὲν καὶ ξηρὰ πρώτη, καθ’ ἣν ἀπέριττοί τέ εἰσι καὶ ἀκριβεῖς ταῖς αἰσθήσεσι, καὶ ἀγρυπνητικώτατοι, καὶ φαλακροῦνται ταχέως. ἡ πρώτη µέντοι γένεσις τῶν τριχῶν ταχίστη τέ ἐστι καὶ εὐτραφεστάτη, µελανότριχές τε καὶ οὐλότριχές εἰσι, καὶ θερµοὶ, ψαυόντων τῆς κεφαλῆς, ἐρυθροί τε µέχρι τῶν τῆς ἀκµῆς χρόνων. εἰ δ’ ὑγρότης προσίοι τῇ θερµότητι, βραχὺ µὲν ὑπερβαλλουσῶν ἀµφοτέρων τὸ σύµµετρον, εὔχροιά τε καὶ θερµότης, καὶ αἱ ἐν τοῖς ὀφθαλµοῖς φλέβες µεγάλαι, καὶ περιττώ µατα πλείω, µετρίως πέπονα, καὶ αἱ τρίχες εὐθεῖαι καὶ ὑπόξανθοι, καὶ οὐ φαλακροῦνται ῥᾳδίως, πληροῦνται δὲ, καὶ βαρύνονται τὴν κεφαλὴν ὑπὸ τῶν θερµαινόντων. εἰ δὲ καὶ ὑγραίνοιντο, πολὺ δή που µᾶλλον, ἡνίκα καὶ πλῆθος ἴσχουσι περιττωµάτων. ἐὰν δ’ ἐπὶ πλεῖστον ὑγρότητός τε καὶ θερµότη-τος ἥκωσι, νοσώδης τούτοις ἡ κεφαλὴ, καὶ περιττωµατικὴ, καὶ ῥᾳδίως ὑπὸ τῶν ὑγραινόντων τε καὶ θερµαινόντων βλαπτοµένη. νότος δ’ αὐτοῖς πολέµιος ἀεί. ἄριστα δ’ ἐν τοῖς βορείοις διάγουσιν, οὐ µὴν οὐδ’ ἐγρηγορέναι δύνανται µέχρι πλείονος, ὕπνῳ τ’ ἐπιτρέψαντες ἑαυτοὺς, ἅµα τε κωµατώδεις εἰσὶ καὶ ἄγρυπνοι, καὶ φαντασιώδεις τοῖς ὀνείρασιν, καὶ αἱ ὄψεις ἀχλυώδεις, καὶ αἱ αἰσθήσεις οὐκ ἀκριβεῖς. εἰ δὲ πολλῷ µὲν εἴη τοῦ συµµέτρου θερµότερος ὁ ἐγκέφαλος, ὀλίγῳ δ’ ὑγρότερος, ἐπικρατήσει µὲν τὰ τῆς θερµῆς κράσεως γνωρίσµατα, µιχθήσονται δ’ αὐτοῖς ἀµυδρῶς τὰ τῆς ὑγρότητος, ὥσπερ καὶ, εἰ πολλῷ µὲν ὑγρότερος, ὀλίγῳ δὲ θερµότερος, ἐναργῆ µὲν ἔσται καὶ σφοδρὰ τὰ τοῦ ὑγρότητος, ἀµυδρὰ δὲ τὰ τῆς θερµότητος γνωρίσµατα. κοινὸς δ’ οὗτος ὁ λόγος ἐπὶ πασῶν ἐστι τῶν κατὰ συζυγίαν δυσκρασιῶν. αἱ ψυχραὶ δ’ ἅµα καὶ ξηραὶ κράσεις ἐγκεφάλου ψυχρὰν καὶ ἄχρουν ἀποτελοῦσι τὴν κεφαλὴν, ὅσον ἐφ’ ἑαυταῖς. ἀεὶ γὰρ χρὴ µεµνῆσθαι τοῦ κατ’ ἀρχὴν διορισµοῦ, προσεπιλογιζόµενον, ὅσον ἐκ τῆς τῶν χυµῶν κράσεως ἀλλοιοῦται τὰ κατ’ αὐτόν. εὐθὺς δ’ αἱ τοιαῦται κράσεις ἄφλεβοί τε τὰ κατὰ τοὺς ὀφθαλµούς εἰσι, καὶ πρὸς τῶν ψυχρῶν αἰτίων ἑτοίµως βλάπτονται· διὸ καὶ ἀνωµάλως ὑγιαίνουσι, ποτὲ µὲν κουφότατοι τὰς κεφαλὰς, ἀπέριττοί τε τὰς ἀκροὰς, ἐνίοτε δὲ κατάῤῥοις τε καὶ κορύζαις ἐπὶ σµικροῖς αἰτίοις ἑτοίµως ἁλισκόµενοι. αἱ δ’ αἰσθήσεις αὐτῶν ἐν νεότητι µὲν ἀκριβεῖς τέ εἰσι καὶ ἄµεµπτοι τὰ πάντα, προϊοῦσι δὲ ἀποµαραίνονται ταχέως, καὶ, συλλήβδην φάναι, ταχύγηροι τὰ περὶ τὴν κεφαλὴν ἅπαντές εἰσι· διὸ καὶ πολιοῦνται ταχέως. αἱ τρίχες δ’ αὐτοῖς γεννηθεῖσι µὲν ἀνέρχονται µόγις, ἄτροφοι καὶ πυῤῥαί· προήκοντι δὲ τῷ χρόνῳ, κρατούσης µὲν ἐπὶ πλέον τῆς ψυχρότητος ἤπερ τῆς ξηρότητος, οὐ φαλακροῦνται. τοὔµπαλιν δὲ, εἰ συµβαίη τὴν ξηρότητα µὲν πλεῖστον κρατῆσαι τῆς ὑγρότητος, τὴν ψυχρότητα δὲ τῆς θερµότητος ὀλίγον, οἱ τοιοῦτοι φαλακροῦνται. αἱ δ’ ὑγραὶ καὶ ψυχραὶ κράσεις ἐγκεφάλου κωµατώδεις ἐργάζονται, καὶ ὑπνηλοὺς, καὶ φαύλους ταῖς αἰσθήσεσι, καὶ περιττωµατι-κοὺς, εὐψύκτους τε καὶ εὐπληρώτους τὴν κεφαλὴν, εὐαλώτους τε κατάῤῥοις καὶ κορύζαις. οὐ µὴν οὐδὲ φαλακροῦνται οἱ τοιοῦτοι. ταυτὶ µὲν οὖν ἐστι τὰ σηµεῖα τῶν ἐγκεφάλου κράσεων. ἐξ αὐτῶν δ’ ὁρµώµενος ἐφ’ ἕκαστον ὄργανον αἰσθήσεως ἴσθι τὰς διαγνώσεις µεταφέρων.

11. ᾿Αρκέσει δ’ ἐπ’ ὀφθαλµῶν µόνον εἰπεῖν. ὅσοι µὲν ἁπτοµένοις ἐναργῶς εἰσι θερµοὶ, καὶ κινοῦνται ῥᾳδίως τε καὶ πολλάκις, καὶ φλέβας εὐρείας ἔχουσι, θερµοὶ σύµπαντές εἰσι. ψυχροὶ δὲ οἱ τούτοις ἐναντίοι, καὶ ὑγροὶ µὲν οἱ µαλακοί τε ἅµα καὶ πλήρεις ὑγρότητος, ξηροὶ δὲ οἱ αὐχµηροί τε ἅµα καὶ σκληροί. καὶ βλάπτονται µὲν ὑπὸ τῶν ὁµοίων αἰτίων τῇ κράσει ῥᾳδίως, ὠφελοῦνται δὲ ὑπὸ τῶν ἐναντίων τῇ ἐµµέτρῳ χρήσει. ἀλλὰ τοῦτό γε κοινὸν ἐπὶ πάσῃ διαγνώσει κράσεως ἅπαντος µορίου µεµνῆσθαι προσήκει. µέγεθος δ’ ὀφθαλµῶν ἅµα µὲν εὐρυθµίᾳ τε καὶ τῇ τῶν ἐνεργειῶν ἀρετῇ πλῆθος οὐσίας εὐκράτου, ἐξ ἧς διεπλάσθησαν, ἐνδείκνυται. τὸ δ’ ἄνευ τούτων πολλὴν µὲν τὴν οὐσίαν, οὐκ εὔκρατον δὲ δηλοῖ. µικρότης δ’ ὀφθαλµῶν ἅµα µὲν εὐρυθµίᾳ τε καὶ τῇ τῶν ἐνεργειῶν ἀρετῇ ὀλίγην µὲν, ἀλλ’ εὔκρατον ἐνδείκνυται τὴν οὐσίαν, ἐξ ἧς διεπλάσθησαν, ἅµα δ’ ἀῤῥυθµίᾳ τινὶ καὶ κακίᾳ τῶν ἐνεργειῶν ὀλίγην τε ἅµα καὶ φαύλην εἶναι σηµαίνει τὴν οὐσίαν αὐτῶν. τὰ δὲ κατὰ χρόας ᾧδε χρὴ διορίζεσθαι. γλαυκοὶ µὲν ὀφθαλµοὶ λάµποντες ὑγρότητι καθαρᾷ τε καὶ οὐ πολλῇ φωτὸς λαµπροῦ γίνονται περιουσίᾳ, µέλανες δ’ ἔµπαλιν. οἱ δ’ αὖ µεταξὺ κατὰ τὰς ἀνὰ µέσον αἰτίας. γλαυκὸς µὲν οὖν ὀφθαλµὸς ἤτοι διὰ µέγεθος, ἢ λαµπρότητα τοῦ κρυσταλλοειδοῦς, ἢ προπετῆ θέσιν, ἢ διὰ τὴν τοῦ λεπτοῦ καὶ ὑδατώδους ὑγροῦ τοῦ κατὰ τὴν κόρην ὀλιγότητά τε καὶ καθαρότητα γίνεται· πάντων µὲν ἅµα συνελθόντων, ὁ γλαυκότατος· εἰ δὲ τὰ µὲν αὐτῶν παρῇ, τὰ δὲ µὴ, τὸ µᾶλλόν τε καὶ ἧττον ἐν γλαυκότητι συνίσταται. µέλας δ’ ὀφθαλµὸς ἢ διὰ τὴν σµικρότητα τοῦ κρυσταλλοειδοῦς, ἢ διὰ τὴν ἐν βάθει θέσιν, ἢ ὅτι λαµπρόν τε καὶ αὐγοειδὲς ἀκριβῶς οὐκ ἔστιν, ἢ ὅτι τὸ λεπτὸν ὑγρὸν, ἤτοι πλέον, ἢ οὐ καθαρόν ἐστιν, ἢ διά τινα τούτων, ἢ διὰ πάντα πέφυκε γίνεσθαι. τὸ µᾶλλον δὲ καὶ ἧττον ἐν αὐτοῖς, ὡς ἔµπροσθεν εἴρηται. τὸ µὲν οὖν λεπτὸν ὑγρὸν, ὑδατωδέστερόν τε καὶ πλέον γενόµενον, ὑγρότερον ἀποφαίνει τὸν ὀφθαλµόν. ὥσπερ γε καὶ εἰ παχύτερον, ἢ ἔλαττον γένοιτο ξηρότερον, τὸ δὲ κρυσταλλοειδὲς, εἰ µὲν σκληρότερον εἴη, ξηρότερον, εἰ δὲ µαλακώτερον, ὑγρότερον. οὕτως δὲ καὶ εἰ µὲν ὑπερβάλλοι τῆς συµµετρίας τοῦ λεπτοῦ, ξηρότερον· εἰ δ’ ἀπολείποιτο, τοὐναντίον.

12. Περὶ δὲ τῶν τῆς καρδίας κράσεων ἑξῆς λεγέσθω, πρότερόν γε τοῦτο ἀναµνησάντων ἡµῶν, ὡς ἕκαστον µέρος ἤτοι θερµότερον, ἢ ψυχρότερον, ἢ ξηρότερον, ἢ ὑγρότερον ἑαυτοῦ γεγονέναι φαµὲν, οὐ πρὸς ἕτερόν τι παραβάλλοντες, ἀλλὰ πρὸς ἑαυτό. ὅπως γὰρ ἂν ἡ καρδία γένηταί τινι φύσει ψυχροτέρα, πολὺ θερµοτέρα τὴν κρᾶσίν ἐστιν ἐγκεφάλου τοῦ θερµοτάτου. τῆς µὲν οὖν θερµοτέρας ὡς πρὸς τὴν οἰκείαν συµµετρίαν καρδίας σηµεῖα, τὰ µὲν ἀχώριστά τε καὶ οἰκεῖα, µέγεθος ἀναπνοῆς, καὶ σφυγµοῦ τάχος καὶ πυκνότης ἐστὶν, εὐτολµία τε καὶ τὸ πρὸς τὰς πράξεις ἄοκνον. εἰ δὲ ἐπὶ πλεῖστον ἥκει θερµότητος, ὀξυθυµία τε µανιώδης καὶ θρασύτης. ἔστι δὲ καὶ λάσιος αὐτοῖς ὁ θώραξ, καὶ µάλιστα τὰ στέρνα, καὶ τῶν καθ’ ὑποχόνδριον ὅσα τούτοις πλησίον. ὡς ἐπὶ τὸ πολὺ δὲ καὶ τὸ σύµπαν σῶµα θερµὸν ἐπὶ θερµῇ τῇ καρδίᾳ γίνεται, πλὴν εἰ µὴ µεγάλως ἀντιπράττοι τὸ ἧπαρ. εἰρήσεται δ’ ὀλίγον ὕστερον ἅπαντος τοῦ σώµατος τὰ γνωρίσµατα. καὶ µέντοι καὶ ἡ τοῦ θώρακος εὐρύτης θερµότητος γνώρισµα, πλὴν εἰ µὴ κᾀνταῦθά ποτε µεγάλως ὁ ἐγκέφαλος ἀντιπράξειεν. ἐπειδὴ τὸ µὲν τοῦ νωτιαίου µέγεθος ἀνάλογόν ἐστιν ἐκείνῳ τὰ πολλὰ, καὶ τηλικοῦτοι µὲν οἱ σπόνδυλοι τὸ µέγεθος, ἡλίκος ὁ νωτιαῖος µυελός· ὥστε καὶ ἡ ῥάχις ὅλη. συµπήγνυται δὲ ὁ θώραξ ἐπὶ τῷ κατὰ τὸ µετάφρενον αὐτῆς µέρει, καθάπερ ἐπὶ τρόπιδι ναῦς, ὥστ’ ἐξ ἀνάγκης ἕξει τὸ µὲν µῆκος ἴσον τῷ µεταφρένῳ, τὸ δ’ εὖρος, ὅταν µὲν ἀνάλογον τῷ πάχει τῶν σπονδύλων ἡ σύµπηξις αὐτῷ γένηται κατ’ ἐκείνους· ὅταν δὲ ἡ τῆς καρδίας θερµότης κρατήσασα διαφυσήσῃ τε καὶ ἀνευρύνῃ κατὰ τὴν πρώτην γένεσιν, ἀνάλογον τῇ ταύτης θερµότητι. διὸ καὶ ὅταν µὲν ἐπὶ σµικρᾷ κεφαλῇ ὁ θώραξ εὐρὺς ᾖ, µέγιστον γίνεται γνώρισµα τῆς κατὰ τὴν καρδίαν θερµότητος· ὅταν δ’ ἐπὶ µεγάλῃ σµικρὸς, ἰδικώτατον καὶ τοῦτο σηµεῖόν ἐστι καρδίας ψυχροτέρας. εἰ δ’ ἀνάλογον ἔχει τὴν κεφαλὴν, τοῖς ἄλλοις σηµείοις διορίζου περὶ τῆς καρδίας, ὡς ἐκ θώρακός γε πηλικότητος οὐδὲν ληψόµενος. ἐπὶ δὲ ψυχροτέρας καρδίας σφυγµοὶ µικρότεροι τῶν συµµέτρων, οὐ µὴν βραδύτεροί γε ἐξ ἀνάγκης ἢ ἀραιότεροι. ἡ ἀναπνοὴ δὲ, εἰ µὲν τοσοῦτον µικρότερος ὁ θώραξ, ὅσον ἡ καρδία ψυχροτέρα, τοῖς σφυγµοῖς ἀνάλογον· εἰ δὲ µείζων, ἢ κατὰ τὸ ποσὸν τῆς ψύξεως, οὐ σµικροτέρα µόνον, ἀλλὰ καὶ βραδυτέρα καὶ ἀραιοτέρα. δειλοὶ τὴν φύσιν οἱ τοιοῦτοι καὶ ἄτολµοί εἰσι καὶ µελληταὶ, καὶ ψιλὸν αὐτοῖς τὸ στέρνον τριχῶν ἐστι. περὶ δὲ σµικρότητος αὐτῆς διοριστέον, ὡς ἔµπροσθεν εἴρηται. κατὰ ταῦτα δὲ καὶ περὶ τῆς ὅλου τοῦ σώµατος θερµότητος. ἡ δὲ ξηροτέρα καρδία τοὺς σφυγµοὺς ἐργάζεται σκληροτέρους, καὶ τὸν θυµὸν οὐχ ἕτοιµον µὲν, ἄγριον δὲ καὶ δύσπαυστον, ὡς τὰ πολλὰ δὲ καὶ ὅλον τὸ σῶµα ξηρότερον, εἰ µὴ τὰ καθ’ ἧπαρ ἀντιπράττει. ὑγροτέρας δὲ καρδίας σηµεῖα, σφυγµοὶ µαλακοὶ, καὶ ἦθος εὐκίνητον µὲν πρὸς ὀργὴν, εὐκατάπαυστον δὲ, καὶ τὸ σύµπαν σῶµα ὑγρότερον, πλὴν εἰ µὴ τὰ καθ’ ἧπαρ ἀντιπράττει.

13. Κατὰ δὲ συζυγίαν τῶν πρώτων ποιοτήτων αἱ δυσκρασίαι τῆς καρδίας ᾧδε ἔχουσιν. θερµῆς καὶ ξηρᾶς καρδίας οἱ σφυγµοὶ σκληροὶ καὶ µεγάλοι, καὶ ταχεῖς, καὶ πυκνοὶ, καὶ αἱ ἀναπνοαὶ µεγάλαι τε καὶ ταχεῖαι, καὶ πυκναί. καὶ πολὺ δὴ µᾶλλον εἰς τάχος ἐπιδιδόασι καὶ πυκνότητα, οὐ συναυξηθέντος ἀνάλογον τῇ καρδίᾳ τοῦ θώρακος. πάντων οὗτοι λασιώτατοι τὰ κατὰ τὸ στέρνον εἰσὶ καὶ τὸ ὑποχόνδριον. εἰς δὲ τὰς πράξεις ἕτοιµοι καὶ θυµικοὶ καὶ ταχεῖς, ἄγριοι, καὶ ἀνήµεροι, καὶ ἰταµοὶ, καὶ ἀναίσχυντοι, καὶ τυραννικοὶ τοῖς ἤθεσι, καὶ γὰρ ὀξύθυµοι καὶ δύσπαυστοι. περὶ δὲ τῆς ἅπαντος τοῦ σώµατος κράσεως, ἔτι τε τῆς τοῦ θώρακος εὐρυχωρίας, ἀνάλογον τοῖς ἔµπρο-σθεν εἰρηµένοις διοριστέον. εἰ δ’ ὑγρότης ἐπικρατήσειεν ἅµα θερµότητι, λάσιοι µὲν ἧττον οἱ τοιοῦτοι τῶν προειρηµένων, ἕτοιµοι δὲ εἰς τὰς πράξεις οὐδὲν ἧττον· οὐ µὴν ἄγριός γε ὁ θυµὸς, ἀλλ’ εἰς ὀργὴν µόνον ἕτοιµοι. οἱ σφυγµοὶ δὲ µαλακοί τε καὶ µεγάλοι, καὶ ταχεῖς, καὶ πυκνοί. καὶ ἡ ἀναπνοὴ, τοῦ µὲν θώρακος ἀνάλογον ἔχοντος τῇ καρδίᾳ, κατὰ τὴν αὐτὴν ἰδέαν τοῖς σφυγµοῖς· µικροτέρου δὲ γενοµένου, τοσοῦτον θάττων τε καὶ πυκνοτέρα τῶν προειρηµένων, ὅσον καὶ ὁ θώραξ µικρότερός ἐστιν. πολλῆς δὲ τῆς κατὰ τὴν κρᾶσιν ἐκτροπῆς γινοµένης, καὶ µάλιστα εἰ κατὰ τὴν ὑγρότητα συµπέσῃ τοῦτο, πρὸς τοῖς εἰρηµένοις ἔτι καὶ τὰ σηπεδονώδη νοσήµατα γίνεται, διαφθειροµένων τε καὶ σηποµένων αὐτοῖς τῶν χυµῶν συµπεσεῖται, καὶ αἱ ἐκπνοαὶ µείζους τε καὶ θάττους τῶν εἰσπνοῶν, κᾀν τοῖς σφυγµοῖς ἡ συστολὴ ταχεῖα. ὑγροτέρας δὲ καὶ ψυχροτέρας καρδίας οἱ µὲν σφυγµοὶ µαλακοὶ, τὸ δὲ ἦθος ἄτολµόν τε καὶ δειλὸν, καὶ ὀκνηρόν. εἰσὶ δὲ καὶ ψιλοὶ τριχῶν οἱ τοιοῦτοι τὰ στέρνα, καὶ ἥκιστα µηνιῶσιν, ὥσπερ καὶ εἰς ὀργὴν οὐχ ἕτοιµοι. τὰ δὲ κατὰ θώρακα καὶ τὸ σύµπαν σῶµα τοῖς ἔµπροσθεν ὡσαύτως διοριστέον. ἡ ψυχροτέρα δὲ καὶ ξηροτέρα καρδία τοὺς µὲν σφυγµοὺς σκληροὺς ἐργάζεται καὶ µικρούς· τὴν δὲ ἀναπνοὴν, εἰ µὲν ἀνάλογον τῇ ψυχρότητι µικρὸς ὁ θώραξ γένοιτο, σύµµετρον· εἰ δὲ µείζων, ἀραιὰν καὶ βραδεῖαν. ἀοργητότατοι πάντων οὗτοι· βιασθέντες µέντοι τισὶν ὀργισθῆναι, φυλάττουσι τὴν µῆνιν. εἰσὶ δὲ καὶ ἄτριχοι τὰ στέρνα πάντων µάλιστα. περὶ δὲ σµικρότητος τοῦ θώρακος, ἔτι τε τῆς τοῦ ὅλου σώµατος ψυχρότητος ὁµοίως διοριστέον, ἓν κοινὸν ἐπὶ πᾶσι τοῖς εἰρηµένοις ἐκεῖνο µεµνηµένους, ὡς, ὅσα περὶ ἠθῶν ἢ νῦν, ἢ κατ’ ἄλλον τινὰ γέγραπται λόγον εἰς διάγνωσιν κράσεως, οὐχ ὑπὲρ τῶν ἐκ φιλοσοφίας ἢ χρηστῶν ἢ µοχθηρῶν ἠθῶν ἐγγιγνοµένων, ἀλλ’ ὑπὲρ τῶν ἐµφύτων ἑκάστῳ λέλεκται.

14. ῞Ηπατος θερµοτέρου γνωρίσµατα, φλεβῶν εὐρύτης, ἡ ξανθὴ χολὴ πλείων. ἐν δὲ τῷ χρόνῳ τῆς ἀκµῆς καὶ ἡ µέλαινα, θερµότερον αὐτοῖς τὸ αἷµα, καὶ διὰ τοῦτο καὶ τὸ σύµπαν σῶµα, πλὴν εἰ µὴ τὰ κατὰ τὴν καρδίαν ἀντιπράττει, δασύτης τῶν καθ’ ὑποχόνδρια καὶ γαστέρα. ψυχροτέρου δὲ στενότης φλεβῶν, φλέγµα πλεῖον, αἷµα ψυχρότερον, καὶ ἡ σύµπασα τοῦ σώµατος ἕξις ψυχροτέρα, εἰ µή τι πρὸς τῆς καρδίας θερµαίνοιτο, ψιλὰ τριχῶν ὑποχόνδριά τε καὶ γαστήρ. ξηροτέρου δὲ, τὸ µὲν αἷµα παχύτερόν τε καὶ ξηρότερον καὶ ὀλιγώτερον, αἱ φλέβες δὲ σκληρότεραι, καὶ ἡ σύµπασα τοῦ σώµατος ἕξις ξηροτέρα. ὑγροτέρου δὲ, τὸ µὲν αἷµα πλεῖόν τε καὶ ὑγρότερον, αἱ φλέβες δὲ µαλακώτεραι· οὕτως δὲ καὶ τὸ σύµπαν σῶµα, πλὴν εἰ µὴ τὰ κατὰ τὴν καρδίαν ἀντιπράττει. θερµοτέρου δὲ ἅµα καὶ ξηροτέρου ἥπατος γνωρίσµατα, λασιώτατον ὑποχόνδριον, αἷµα παχύτερόν τε ἅµα καὶ ξηρότερον, ἡ ξανθὴ χολὴ πλείστη, κατὰ δὲ τὴν ἀκµὴν καὶ ἡ µέλαινα, φλεβῶν εὐρύτης τε καὶ σκληρότης. οὕτως δὲ καὶ τὸ σύµπαν σῶµα. θερµότης µὲν γὰρ ἡ ἐκ καρδίας ὁρµωµένη νικῆσαι δύναται τὴν ἐξ ἥπατος ὁρµωµένην ψυχρότητα, καθάπερ γε καὶ ἡ ψυχρότης τὴν θερµότητα. τὴν ξηρότητα δὲ οὐχ οἷόν τε πρὸς τοὐναντίον ὑπὸ τῆς καρδίας ὑγροτέρας γενοµένης ἀχθῆναι. µεταξὺ δέ ἐστιν ἡ ἀφ’ ἥπατος ὑγρότης τῶν εἰρηµένων. µᾶλλον µὲν γὰρ τῆς ἐν καρδίᾳ νικᾶται ξηρότητος, ἤπερ ἡ ξηρότης ὑπὸ τῆς ὑγρότητος· ἧττον δὲ τῆς θερµότητος, ἔτι δὲ µᾶλλον ἧττον ὑπὸ τῆς ψυχρότητος· εὐνικητοτάτη γὰρ αὕτη τῶν ἐξ ἥπατος ὁρµωµένων ποιοτήτων. εὔδηλον οὖν, ὡς, ἐπειδὰν εἰς ταὐτὸ συνδράµωσιν αἱ τῶν ἀρχῶν ἀµφοτέρων κράσεις, ὅλον ἀκριβῶς τὸ σῶµα κατ’ ἐκείνας διατίθεται. λεχθήσεται δὲ ὀλίγον ὕστερον αὐτοῦ τὰ γνωρίσµατα. τὸ δὲ ὑγρότερον ἅµα καὶ θερµότερον ἧπαρ ἧττον µὲν τοῦ θερµοτέρου καὶ ξηροτέρου τὰ καθ’ ὑποχόνδριον ἐργάζεται λάσια, πλεῖστον δ’ αἷµα, καὶ φλέβας µεγάλας, καὶ τὴν ἕξιν ὑγροτέραν καὶ θερµοτέραν, εἰ µὴ τὰ κατὰ τὴν καρδίαν ἀντιπράττει. εἰ δὲ ἐπὶ πλέον ἀµφοτέραις ταῖς ποιότησιν ἐκ τραπείη τοῦ κατὰ φύσιν, ἑτοίµως ἁλίσκεται τοῖς σηπεδονώδεσι καὶ κακοχύµοις νοσήµασιν· ἔτι µᾶλλον, εἰ ἐπὶ πλεῖστον µὲν αὐξηθείη τὸ ὑγρὸν, ἐπ’ ὀλίγον δὲ τὸ θερµόν. εἰ δ’ ἔµπαλιν ἐπ’ ὀλίγον µὲν αὐξη-θείη τὸ ὑγρὸν, ἐπὶ πλεῖστον δὲ τὸ θερµὸν, ἥκιστα κακόχυµοι γίγνονται. τὸ δ’ αὖ ὑγρότερον καὶ ψυχρότερον ἧπαρ ἄτριχον µὲν ἔχει τὸ ὑποχόνδριον, αἷµα δ’ ἐργάζεται φλεγµατικώτερον ἅµα φλεβῶν στενότητι, καὶ τὸ σύµπαν σῶµα παραπλησίως ἔχον, εἰ µὴ πρὸς τῆς καρδίας ἐς τἀναντία µετάγοιτο. τὸ δὲ ψυχρότερον καὶ ξηρότερον ἧπαρ ὀλίγαιµόν τε καὶ στενόφλεβον ἐργάζεται τὸ σῶµα καὶ ψυχρότερον, ὑποχόνδριόν τε ψιλὸν, εἰ µὴ κᾀνταῦθα νικήσειεν ἡ καρδία.

15. Τῆς δὲ τῶν ὄρχεων κράσεως ἡ θερµὴ µὲν ἀφροδισιαστική τέ ἐστι, καὶ ἀῤῥενόγονος, καὶ γόνιµος, καὶ ταχέως δασύνει τὰ γεννητικὰ µόρια, συνεφάπτεται δὲ καὶ τῶν πέριξ, ἡ ψυχρὰ δὲ τἀναντία. καὶ ἡ µὲν ὑγρὰ πολύσπερµός τέ ἐστι καὶ ὑγρόσπερµος, ἡ ξηρὰ δὲ ὀλιγόσπερµός τε καὶ µετρίως παχύσπερµος. ἡ θερµοτέρα δὲ καὶ ξηροτέρα παχυσπερµοτάτη τέ ἐστι καὶ γονιµωτάτη, καὶ τάχιστα πρὸς συνουσίαν ἐπεγείρει τὸ ζῶον εὐθέως ἐξ ἀρχῆς. ἀτὰρ οὖν οἱ τοιοῦτοι καὶ δασύνονται τάχιστα τὰ γεννητικὰ µόρια καὶ σύµπαντα τὰ πέριξ, ἄνω µὲν ἄχρι τῶν κατὰ τὸν ὀµφαλὸν χωρίων, κάτω δὲ µέχρι µέσων µηρῶν. ὁρµητικὴ µὲν οὖν ἡ τοιαύτη κρᾶσις ἱκανῶς ἐπ’ ἀφροδίσια, τάχιστα δὲ ἐµπιπλαµένη καὶ, εἰ βιάσαιτο, βλαπτοµένη. συνελθούσης δὲ ὑγρότητος τῇ θερµότητι, λάσιοι µὲν ἧττον οἱ τοιοῦτοι, πολύσπερµοι δὲ µᾶλλον, οὐ µὴν ὀρέγονταί γε µᾶλλον τῶν ἑτέρων, ἐξαρκοῦσι δ’ ἀβλαβέστερον ἀφροδισίοις πλείοσιν. εἰ δ’ ἱκανῶς ἄµφω συναυξηθείη τό θ’ ὑγρὸν καὶ θερµὸν, οὐδ’ ἀβλαβῶς ἀπέχονται τῶν ἀφροδισίων. εἰ δ’ ὑγρότεροι καὶ ψυχρότεροι τὴν κρᾶσιν οἱ ὄρχεις γένοιντο, ψιλὰ τὰ πέριξ τριχῶν, καὶ βραδέως ἀφροδισιάζειν ἄρχονται, καὶ οὐδ’ ὁρµητικοὶ πρὸς τὴν ἐνέργειάν εἰσιν, ὑδατῶδες δὲ καὶ λεπτὸν αὐτοῖς τὸ σπέρµα καὶ ὀλίγον ἐστὶ, καὶ θηλύγονον, καὶ ἄγονον. ἡ ψυχροτέρα δὲ καὶ ξηροτέρα κρᾶσις ὁµοία µὲν τἄλλα τῇ προειρηµένη κράσει, παχύτερον δ’ αὐτοῖς τὸ σπέρµα, καὶ παντάπασιν ὀλίγον.

16. Αἱ δ’ ὅλου τοῦ σώµατος ἕξεις εἴρηνται µέν που καὶ πρόσθεν, ὡς ὁµοιοῦνται καρδίᾳ καὶ ἥπατι· κρατεῖ δὲ ἡ ὁµοιότης τοῦ σφοδροτέραν ἔχοντος ἡντιναοῦν τῶν πρώτων ποιοτήτων, ἃς δὴ καὶ δραστικὰς ὀνοµάζουσιν. ὅλου δὲ τοῦ σώµατος ἡ ἕξις ἐπ’ ἐκείνων λέγεται µάλιστα τῶν µορίων, ὅσα θεωµένοις ὑποπίπτει πρῶτα. µύες δέ εἰσιν οὗτοι, πᾶσι τοῖς ὀστοῖς περιβεβληµένοι, σύνθετοί τινες σάρκες ἔκ τε τῆς ἁπλῆς τῆς πρώτης σαρκὸς, ἔτι τε τῶν ἰνῶν, αἷς αὗται περιπεφύκασιν. ἡ γὰρ οἰκεία τῶν µυῶν οὐσία ταῦτ’ ἐστιν ἄµφω. τὰ δ’ εἰς αὐτοὺς ἥκοντα τῶν ἀγγείων οἷον ὀχετοί τινές εἰσιν, οὐ συµπληροῦντες αὐτῶν τὴν οὐσίαν, ἀλλ’ ὑπηρετοῦντες εἰς διαµονήν. εἰρήσεται γοῦν καὶ τὰ τῆς τούτων κράσεως γνωρίσµατα κατὰ τὴν εὔκρατον οἴκησιν. ἐξαλλάττουσι γὰρ αἱ δύσκρατοι τὸ δέρµα, καθ’ ἑαυτὰς τυποῦσαι, καὶ διαφθείρουσιν ἔνια τῶν γνωρισµάτων. οὕτως δὲ καὶ εἰ κατὰ τὴν εὔκρατον χώραν ὥρᾳ θέρους ἑαυτὸν ἡλίῳ τις παραβάλλοι γυµνὸν, ἐξαλλάξει τῶν γνωρισµάτων ὅσα κατὰ χρόαν τέ ἐστι καὶ τὴν ἐν µαλακότητι καὶ σκληρότητι σύστασιν. εἰ δ’, ὥσπερ εὔκρατόν ἐστι τὸ χωρίον, οὕτως καὶ αὐτὸς εὐκράτως διαιτῷτο, µήτ’ ἐξοπτώµενος ἐν ἡλίῳ γυµνὸς ἑκάστης ἡµέρας ἐπὶ πλεῖστον, ἀλλὰ µήθ’, ὥσπερ ἔνιοι, δίκην παρθένου σκιατραφούµενος, ἀκριβῆ τὰ τῆς κράσεως ἐνδείξεται γνωρίσµατα. καὶ τοίνυν ὡς ἐπὶ τούτων τοῦ λόγου γενησοµένου, προσέχωµεν ἤδη τὸν νοῦν αὐτῷ. συµµέτρου κράσεως γνωρίσµατα πρὸς ὅλην τοῦ ζώου τὴν ἕξιν ἡ χροιὰ µὲν ἐξ ἐρυθροῦ καὶ λευκοῦ συµµιγής· αἱ τρίχες δὲ ξανθαὶ µετρίως καὶ οὖλαι τὰ πολλά· συµµετρία δὲ σαρκώσεως ἐν ποσότητι καὶ ποιότητι. µέσον γὰρ ἀκριβῶς ἐστι τὸ τοιοῦτον σῶµα πασῶν τῶν ὑπερβολῶν, ὡς ἂν καὶ νοουµένων τε καὶ λεγοµένων πρὸς αὐτό. καὶ γὰρ τὸ παχὺ σῶµα πρὸς τοῦτο λέγεται παχὺ, καὶ τὸ λεπτὸν ὡσαύτως πρὸς τοῦτο, πολύσαρκόν τε καὶ ὀλιγόσαρκον, καὶ πιµελῶδες, καὶ σκληρὸν, καὶ µαλακὸν, καὶ λάσιον, καὶ ψιλόν. οὐδὲν οὖν τούτων ἐστὶ τὸ σύµµετρον, ἀλλ’ οἷος ὁ Πολυκλείτου κανὼν εἰς ἄκρον ἥκει συµµετρίας ἁπάσης, ὡς ψαυόντων µὲν µήτε µαλακὸν φαίνεσθαι, µήτε σκληρὸν, µήτε θερµὸν, µήτε ψυχρὸν, ὁρώντων δὲ µήτε λάσιον, µήτε ψιλὸν, µήτε παχὺ, µήτε ἰσχνὸν, ἤ τινα ἑτέραν ἔχον ἀµετρίαν. Οσα δὲ τοῦ συµµέτρου θερµότερα µέν ἐστιν, οὐ µὴν ὑγρότερά γε, ἢ ξηρότερα κατὰ τὸ σαρκῶδες γένος, καὶ ὑπὲρ τούτου γὰρ ὁ ἐνεστηκὼς λόγος, φαίνεται µὲν δήπου καὶ ἁπτοµένοις θερµότερα τοσοῦτον, ὅσον πέρ ἐστι τῇ κράσει θερµότερα. λασιώτερα δὲ τοσοῦτον ἔσται, ὅσον περ καὶ θερµότερα, καὶ πιµελῆς ἧττον ἔχοντα, τῇ χροιᾷ δὲ ἐξέρυθρα, καὶ µελανότριχα εἶναι. ψυχροτέρας δὲ κράσεως σηµεῖα τὸ ἄτριχον, τὸ πιµελῶδες, τὸ ψυχρὸν ἁπτοµένοις. ἡ χροιὰ δ’ αὐτοῖς ἅµα ταῖς θριξὶ πυῤῥοτέρα. πολλῆς δὲ τῆς ψύξεως οὔσης, πελιδνή πώς ἐστιν, καὶ καλεῖν ἔθος ἐστὶν ἐνίοις τῶν ἰατρῶν τοὺς τοιούτους µολυβδοχρῶτας. ἡ δὲ ξηροτέρα κρᾶσις ἰσχνοτέρα τέ ἐστι καὶ σκληροτέρα τῆς εὐκράτου τοσοῦτον, ὅσον περ ἂν ᾖ ξηροτέρα, τὰ δ’ ἄλλα παραπλήσιος. καὶ ἡ ὑγροτέρα δὲ τὰ µὲν ἄλλα παραπλήσιος, εὐσαρκοτέρα δὲ καὶ µαλακωτέρα.

17. Καὶ µὴν καὶ κατὰ συζυγίαν τῶν πρώτων ποιοτήτων αἱ δυσκρασίαι γινόµεναι σύνθετον ἔχουσι καὶ τὴν τῶν γνωρισµάτων ἰδέαν. ἡ µὲν γὰρ θερµοτέρα καὶ ξηροτέρα, λασιωτέρα, καὶ θερµοτέρα, καὶ σκληροτέρα, καὶ ἀπίµελός ἐστι, καὶ ἰσχνὴ, καὶ µελανόθριξ. εἰ δὲ ἐπὶ πλέον ἥκει θερµότητος, καὶ µελάγχρους. ἡ θερµοτέρα καὶ ὑγροτέρα κρᾶσις µαλακωτέρα τε καὶ εὐσαρκοτέρα, καὶ θερµοτέρα τῆς ἀρίστης κράσεως εἰς τοσοῦτόν ἐστιν, εἰς ὅσον ἀµφοτέραις αὐξηθῇ ταῖς ποιότησιν. ἐπὶ πλεῖστον δὲ αὐξηθεῖσα τοῖς σηπεδονώδεσιν ἑτοίµως ἁλίσκεται νοσήµασιν, ὅτι καὶ κακόχυµος ἑτοίµως γίγνεται. εἰ δ’ ὀλίγῳ µὲν ὑγροτέρα εἴη, παµπόλλῳ δὲ θερµοτέρα, καὶ µαλακώτεροι µὲν ὀλίγῳ τῶν συµµέτρων οἱ τοιοῦτοι, καὶ σαρκωδέστεροι, λασιώτεροι δὲ οὐκ ὀλίγῳ· καὶ µὲν δὴ καὶ ἁπτοµένοις οὐκ ὀλίγῳ θερµότεροι. µέλαιναι δ’ αὐτοῖς αἱ τρίχες, καὶ ἡ σὰρξ ἀπίµελος. εἰ δ’ ὀλίγῳ µὲν εἴη θερµοτέρα, παµπόλλῳ δὲ ὑγροτέρα, µαλακὴ τούτοις ἐστὶν ἡ σὰρξ, καὶ πολλὴ, καὶ τὸ χρῶµα συµµιγὲς ἐξ ἐρυθροῦ καὶ λευκοῦ, καὶ ψαυόντων ὀλίγῳ θερµότεροι. συλλήβδην δ’ εἰπεῖν ἐπὶ τῶν κατὰ συζυγίαν κράσεων, ἀεὶ τῆς ἐπικρατούσης ποιότητος ἐπικρατήσει τὰ γνωρίσµατα. ἡ ψυχροτέρα δὲ καὶ ὑγροτέρα κρᾶσις, ἐπ’ ὀλίγον µὲν ἀµφοῖν ηὐξηµένων, ἄτριχός τέ ἐστι καὶ λευκὴ, καὶ µαλακὴ, καὶ παχεῖα, καὶ πιµελώδης. ἐπὶ πλεῖον δὲ τὰ µὲν ἄλλα κατὰ ἀναλογίαν τῆς τῶν ποιοτήτων αὐξήσεως· ἡ χροιὰ δὲ ἅµα ταῖς θριξὶ πυῤῥὰ, καθάπερ γε καὶ εἰ ἐπὶ πλεῖστον ἀµφοῖν ηὐξηµένων πελιδνή. εἰ δ’ ἄνισος ἡ αὔξησις εἴη τῶν ποιοτήτων, ἐπικρατήσει τὰ τῆς µᾶλλον ηὐξηµένης ἴδια. εἰ δὲ τὸ ψυχρὸν ἅµα τῷ ξηρῷ κατ’ ἴσον αὐξηθείη, φύσει σκληρὸν καὶ ἰσχνὸν ἴσχουσι τὸ σῶµα, καὶ ἄτριχον, ἁπτοµένοις δὲ ψυχρόν. ἡ πιµελὴ δὲ ὅµως αὐτοῖς, καίτοι γε ἰσχνοῖς οὖσι, παρέσπαρται τῇ σαρκί. τὰ δὲ τῶν τριχῶν καὶ τῆς χροιᾶς ἀνάλογον τῷ µέτρῳ τῆς ψυχρότητος. µεταπεσούσης δὲ τῆς θερµῆς καὶ ξηρᾶς κράσεως ἐν τῷ χρόνῳ τῆς παρακµῆς εἰς τὴν ξηράν τε καὶ ψυχρὰν, ἡ ἕξις τῶν τοιούτων ἰσχνὴ καὶ σκληρὰ, µελαγχολικὴ δέ ἐστι καὶ διὰ τοῦτο µέλαινά τε ἅµα καὶ δασεῖα. κρατούσης δὲ τῆς ἑτέρας τῶν ποιοτήτων παρὰ πολὺ, τῆς δ’ ἑτέρας ὀλίγον τι τοῦ συµµέτρου παραλλαττούσης, ἐπικρατήσει µὲν τὰ τῆς ἐπικρατούσης, ἀµυδρὰ δὲ ἔσται τὰ τῆς ἑτέρας γνωρίσµατα. ἐπὶ πᾶσι δὲ τοῖς εἰρηµένοις τε καὶ µέλλουσι λέγεσθαι κοινὸν γνώρισµα κράσεως, εἰ µὲν εὔψυκτον εἴη τὸ µόριον, ἤτοι ψυχρότητος, ἢ ἀραιότητος, εἰ δὲ δύσψυκτον, ἤτοι θερµότητος, ἢ πυκνότητος, εἰ δ’ ὑπὸ τῶν ξηραινόντων βλάπτοιτο, αὐχµηρόν τε, καὶ ξηρὸν, καὶ δυσκίνητον γένοιτο, ξηρότητος, ὥσπερ γε καὶ εἰ βαρύνοιτο πρὸς τῶν ὑγραινόντων, ὑγρότητος. ἐπιβλέπειν δὲ καὶ εἰ ὡσαύτως ἀλλήλοις ἅπαντες οἱ µύες, ἢ οὐχ ὡσαύτως κέκρανται, συνεπισκοπούµενον ἐν ἅπασι πηλικότητα τῶν ὑποβεβληµένων ὀστῶν. ἐνίοτε γοῦν ἰσχνότερον εἶναι δοκεῖ τὸ µέρος, οὐκ ὂν ἰσχνότερον, ὅσον ἐπὶ τοῖς µυσὶ, διὰ δὲ τὴν στενότητα τῶν ὀστῶν τοιοῦτον φανταζόµενον. οὕτως δὲ καὶ παχύτερον ἐνίοις εἶναι δοκεῖ πολλάκις, οὐ διὰ τὴν εὐρύτητα τῶν ὀστῶν, ἀλλὰ διὰ τὸ τῆς σαρκὸς πλῆθος, ἥτις αὐξανοµένη τε καὶ µειουµένη, σκληροτέρα τε καὶ µαλακωτέρα γενοµένη, ξηρότερον ἢ ὑγρότερον ἀποφαίνει τὸ µόριον. ἡ µὲν οὖν ὀλίγη τε καὶ σκληρὰ, τὸ ξηρότερον· ἡ πολλὴ δὲ καὶ ἡ µαλακὴ, τὸ ὑγρότερον. οὕτω δὲ καὶ αἱ µεταξὺ χῶραι τῶν ὁµοιοµερῶν σωµάτων, ἤτοι πλέον ὑγρὸν ἐν αὐταῖς, ἢ ἔλαττον περιέχουσαι, καὶ ἤτοι παχύτερον, ἢ λεπτότερον, ἢ ὑγρότερον, ἢ ξηρότερον ἀποφαίνει τὸ µόριον· ὑγρότερον µὲν, ἔνθα λεπτοτέρα τε καὶ πλείων ἐστὶν ἡ ὑγρότης, ξηρότερον δὲ, ὅπου παχυτέρα τε ἅµα καὶ ἐλάττων. αὐτὰ µὲν γὰρ τὰ στερεὰ τοῦ σώµατος µόρια, τὰ ὄντως στερεὰ καὶ πρῶτα, κατ’ οὐδένα τρόπον οἷόν τέ ἐστιν ὑγρότερα ποιεῖν, ἀλλ’ ἱκανὸν, εἰ κωλύει τις αὐτὰ µὴ διὰ ταχέων ξηραίνεσθαι, τὰς δὲ διαλαµβανούσας αὐτὰ χώρας ἔνεστι πληροῦν ὑγρότητος, ἤτοι τοίας, ἢ τοίας. τοιαύτη δέ ἐστιν ἡ οἰκεία τροφὴ τῶν ὁµοιοµερῶν ἐκ παραθέσεως, οὐ δι’ ἀγγείων ἑλκοµένη. κοινὸς δὲ καὶ οὗτος ὁ λόγος ἁπάντων ἐστὶ τῶν µορίων, καὶ ῥηθήσεται καὶ αὖθις ἐν τῇ τῶν ὑγιεινῶν καὶ νοσωδῶν αἰτίων διδασκαλίᾳ. νυνὶ δὲ τῶν ἐφεξῆς ἐχώµεθα.

18. Γαστρὸς γνωρίσµατα, τῆς µὲν φύσει ξηροτέρας, εἰ ταχέως διψώδεις γίγνοιντο, καὶ ὀλίγον αὐτοῖς ἀρκοίη ποτὸν, καὶ βαρύνοιντο τῷ πλείονι, καὶ κλύδωνας ἴσχοιεν, ἢ ἐπιπολάζοι τὸ περιττεῦον αὐτοῖς, ἐδέσµασί τε χαίροιεν ξηροτέροις· ὑγροτέρας δὲ, εἰ µήτε διψώδεις γίγνοιντο, καὶ τὸ πλεῖον ὑγρὸν ἀλύπως φέροιεν, ἐδέσµασί τε χαίροιεν ὑγροτέροις. ἡ δὲ θερµοτέρα φύσει γαστὴρ πέττει µὲν ἄµεινον, ἢ ὀρέγεται, καὶ πολὺ µᾶλλον ὅσα σκληρὰ φύσει καὶ δυσαλλοίωτα· διαφθείρεται γὰρ ἐν αὐτῇ τὰ εὐαλλοίωτα· χαίρουσα δὲ τοῖς θερµοῖς ἐδέσµασί τε καὶ πόµασιν, οὐδ’ ὑπὸ τῶν ψυχρῶν οὐδὲν βλάπτεται, κατά γε τὴν ἔµµετρον χρῆσιν. ἡ δὲ ψυχροτέρα φύσει γαστὴρ, ὀρεχθῆναι µὲν ἀγαθὴ, πέψαι δὲ οὐκ ἀγαθὴ, καὶ µάλιστα ὅσα δυσαλλοίωτα καὶ ψυχρὰ τῶν ἐδεσµάτων ἐστίν. ὀξύνεται γοῦν ἑτοίµως ἐν αὐτῇ. διὰ τοῦτο καὶ ὀξυρεγµιώδης ἐστὶν ἡ τοιαύτη γαστὴρ, καὶ χαίρει µὲν τοῖς ψυχροῖς, βλάπτεται δὲ ῥᾳδίως ἀµετρότερον χρησαµένη. οὕτως δὲ καὶ τῶν ἔξωθεν αὐτῇ προσπιπτόντων ψυχρῶν οὐ φέρει τὴν πολυχρόνιον ὁµιλίαν, ὥσπερ οὐδ’ ἡ θερµὴ τῶν θερµῶν. αἱ µέντοι διὰ νόσον ἐν τῇ γαστρὶ δυσκρασίαι ταύτῃ διαφέρουσι τῶν ἐµφύτων, ᾗ τῶν ἐναντίων ἐπιθυµοῦσιν, οὐ τῶν ὁµοίων, ὥσπερ αἱ σύµφυτοι. αἱ δὲ κατὰ συζυγίαν ἐν τῇ γαστρὶ δυσκρασίαι διὰ τῆς τῶν ἁπλῶν γνωρισθήσονται συνθέσεως. ἀκριβῶς δὲ χρὴ προσέχειν τὸν νοῦν τοῖς εἰρηµένοις, διακρίνοντας αὐτὰ τῶν ῥηθησοµένων. οὐ µόνον γὰρ ἡ κοιλία διψώδεις τε καὶ ἀδίψους ἐργάζεται, καὶ ψυχροῦ καὶ θερµοῦ πόµατος ὀρεκτικοὺς, ἀλλὰ καὶ τὰ κατὰ τὸν θώρακα σπλάγχνα, καρδία καὶ πνεύµων. ἀλλ’ οἵ γε διὰ τὴν τούτων θερµότητα διψῶντες εἰσπνέουσί τε πλέον, ἐκφυσῶσί τε µακρὸν, αἰσθάνονταί τε κατὰ τὸν θώρακα τοῦ καύµατος, οὐχ ὥσπερ οἱ διὰ τὴν γαστέρα κατὰ τὰ ὑποχόνδρια. καὶ µὲν δὴ πίνοντες οὐκ εὐθέως ἡσυχάζουσι, καὶ τὸ ψυχρὸν πόµα ἵστησιν αὐτῶν µᾶλλον τὴν δίψαν, ἤπερ τὸ πολὺ θερµόν. ἀναψύχει δὲ αὐτοὺς καὶ ὁ ψυχρὸς ἀὴρ εἰσπνεόµενος, οὐδὲν ἐπικουφίζων τοὺς ἐκ γαστρὸς διψώδεις. οὕτως δὲ καὶ οἱ ἐναντίως ἔχοντες ὑπὸ τῆς ψυχρᾶς εἰσπνοῆς αἰσθητῶς ἀνιῶνται.

19. Καὶ µέγιστόν ἐστι τοῦτο γνώρισµα τῆς ἐν πνεύµονι ψυχρότητος. ὥσπερ δὲ εἰσπνέοντες ψυχρὸν αἰσθάνονται σαφῶς ἀνίας τε καὶ ψύξεως, οὕτως τὸ θερµὸν αὐτοῖς ἐστι φίλιον. ἀλλὰ καὶ φλεγµατικὰ περιττώµατα χρεµπτόµενοι ἅµα καὶ µετὰ βηχὸς ἀναπτύουσιν. αἱ ξηρότητες δὲ τοῦ πνεύµονος ἀπέριττοί τέ εἰσι καὶ καθαραὶ τῷ φλέγµατι, καὶ λαµπρὰν ἔχουσι τὴν φωνὴν, καθάπερ αἱ ὑγρότητες τὸ ἐναντίον ἀλαµπῆ µὲν ἐργάζονται καὶ βραγχώδη τὴν φωνὴν, ἐντρέχει δ’ αὐτοῖς περιττώµατα, µεῖζόν τε καὶ ὀξύτερον φθέγξασθαι προελοµένοις. οὐ µὴν αὐτό γε τὸ τῆς φωνῆς µέγεθος ὑπὸ τῆς θερµότητος αὐτῆς, ὥσπερ οὐδ’ ἡ σµικρότης ὑπὸ τῆς ψυχρότητος, γίνεται· ἀλλὰ τὸ µὲν εὐρύτητι τῆς τραχείας ἀρτηρίας, ἐκφυσήσει τε σφοδροτέρᾳ, σµικρότης δὲ τοῖς ἐναντίοις ἀκολουθεῖ. ὥστε οὔτε διὰ παντὸς, οὔτε πρώτως, ἀλλὰ κατὰ συµβεβηκός τε καὶ µόναις ταῖς συµφύτοις κράσεσι, οὐ ταῖς ἐπικτήτοις, ἕπεται τὸ τῆς φωνῆς µέγεθός τε καὶ ἡ σµικρότης.

20. ὅτι µὲν γὰρ τοιάδε τὰ ὄργανα διὰ τὴν κρᾶσιν ἐγένετο, τοῖς τοιούτοις δὲ ἕπεται τοιάδε φωνὴ, ἐκ φωνῆς διὰ τοῦτο ἔνεστι περὶ τῆς συµφύτου κράσεως συλλογίζεσθαι. καὶ γὰρ ἡ λεία φωνὴ λειότητι τῆς ἀρτηρίας ἕπεται, καθάπερ ἡ τραχεῖα τραχύτητι. λειότης µὲν οὖν ἀρτηρίας συµµετρίᾳ κράσεως ἕπε-ται, τραχύτης δὲ ξηρότητι. τραχύτης µὲν γὰρ ἐπὶ ἀνωµαλίᾳ, κατὰ ξηρὸν σῶµα. τὴν δὲ ἀρτηρίαν ἐργάζεται σκληρὰν µὲν ἡ τῶν ὁµοιοµερῶν αὐτῆς µορίων ξηρότης, ἀνώµαλον δὲ ἡ τῆς παρεσπαρµένης τούτοις ὑγρότητος ἔνδεια. κατὰ δὲ τὸν αὐτὸν τρόπον οὔτε ἡ ὀξεῖα φύσει φωνὴ χωρὶς στενότητος φάρυγγος, οὔθ’ ἡ βαρεῖα χωρὶς εὐρύτητος δύναται γίνεσθαι. στενότης µὲν οὖν ἐµφύτου ψυχρότητος ἔκγονός ἐστιν, εὐρύτης δὲ θερµότητος. ἀνάλογον δὲ ταῖς φυσικαῖς διαφοραῖς τῶν φωνῶν αἱ κατὰ πάθος ἐπιτελοῦνται, γνωρίσµατα καὶ αὐταὶ γινόµεναι τῶν ἐργαζοµένων αἰτίων, ὑπὲρ ὧν αὐτάρκως ἐν τοῖς περὶ φωνῆς διώρισται. τὰ δ’ ἄλλα µόρια τοῦ ζώου τὰ ἐντὸς ἀµυδρὰ τῆς κράσεως ἔχει τὰ γνωρίσµατα. πειρατέον δὲ ὅµως αὐτὰ διά τε τῶν ὠφελούντων καὶ βλαπτόντων διαγινώσκειν, ἔτι τε κατὰ τὰς τῶν φυσικῶν δυνάµεων ἐνεργείας. εἴρηται δὲ ἐν τῷ τρίτῳ περὶ τῶν ἐν τοῖς συµπτώµασιν αἰτίων, ὡς ἥτις ἑκάστης δυνάµεως ἀρετῇ τε καὶ κακίᾳ, ἡ προηγουµένη κρᾶσίς ἐστιν. τὰ µὲν οὖν τῶν κράσεων γνωρίσµατα καὶ ἤδη λέλεκται.

21. Τὰ δὲ περὶ τὸ µέγεθος ἤτοι τὴν διάπλασιν, ἢ τὸν ἀριθµὸν, ἢ τὴν θέσιν ἐσφαλµένα, ὅσα µὲν ὑποπίπτει ταῖς αἰσθήσεσιν, γνωρισθῆναι ῥᾴδιον. τῶν δ’ οὐχ ὑποπιπτόντων τὰ µὲν δύσγνωστα, τὰ δὲ ἄγνωστά ἐστιν. τὸ µὲν οὖν τῆς κεφαλῆς µέγεθός τε καὶ σχῆµα, καὶ σὺν αὐτῇ τὸ τοῦ ἐγκεφάλου πρόδηλόν τέ ἐστι καὶ πρόσθεν εἴρηται. κατὰ ταὐτὰ δὲ καὶ τὸ τοῦ θώρακος· οὕτως δὲ καὶ ὅσα κατ’ ὠµοπλάτας, ἢ ὤµους, ἢ βραχίονας, ἢ πήχεις, ἢ ἄκρας χεῖρας, ἢ ἰσχίον, ἢ µηρὸν, ἢ κνήµην, ἢ πόδας, οὐ χαλεπὸν διαγινώσκειν, ἄν τε κατὰ τὴν διάπλασιν ἐσφαλµένον ᾖ τι τῶν τοιούτων, ἄν τε κατὰ τὸ µέγεθος, ἄν τε κατὰ τὸν ἀριθµὸν, ἢ τὴν σύνθεσιν τῶν συντιθέντων αὐτά. πρόδηλοι δὲ καὶ αἱ τῆς ἐνεργείας ἐφ’ ἑκάστου βλάβαι. τὰ δ’ ἐντὸς τοῦ σώµατος οὐ πάντα διαγνωσθῆναι δυνατόν. γαστέρα µὲν γάρ τινος οὕτω σµικράν τε καὶ στρογγύλην, καὶ προπετῆ κατὰ τὸ ὑποχόνδριον ἐθεασάµην, ὡς ἐναργῶς φαίνεσθαι κατὰ περιγραφὴν ἰδίαν ὁρῶσί τε καὶ ἁπτοµένοις. οὕτω δὲ καὶ κύστιν τινὸς ἐθεασάµην ἐγκειµένην τε καὶ σµικρὰν, ὥστ’, εἴ ποτε χρονίσειε περὶ τὴν ἔκκρισιν τῶν οὔρων, ὄγκος ἐφαίνετο περιγεγραµµένος ἐναργῶς. οὐ µὴν τῶν ἄλλων τι τῶν ἐντὸς ἐναργῆ διάγνωσιν παρέσχε µοί ποτε. πειρᾶσθαι µέντοι χρὴ διαγινώσκειν, ὡς οἷόν τέ ἐστιν, ἀρετήν τε καὶ κακίαν αὐτῶν, εἰ καὶ µὴ κατ’ ἐπιστήµην βεβαίαν, ἀλλ’ οὖν κατὰ στοχασµόν τινα τεχνικὸν, οἷον εἰ οὕτως ἔτυχεν ἐπὶ ἥπατος. εἶδον γάρ τινας ἤδη καὶ πολλοὺς στενὰς µὲν φλέβας ἔχοντας, ἄχρουν δὲ τὸ σύµπαν σῶµα, καὶ εἰ βραχὺ πλείω προσηνέγκαντο τροφῆς, καὶ µᾶλλον εἰ φυσώδη, καὶ παχέα, καὶ γλίσχρα, τοὺς µὲν ὥσπερ τινὸς βάρους ἐγκειµένου καὶ κρεµαµένου, κατὰ τὸ δεξιὸν ὑποχόνδριον αἰσθανοµένους ἐν βάθει, τοὺς δὲ µετὰ τάσεως ὀδυνώδους. ἐπὶ τούτων οὖν εἰκός ἐστι καὶ µικρὸν εἶναι τὸ ἧπαρ, καὶ στενὸν ταῖς διεξόδοις. ἕτερον δὲ ἐθεασάµην φλεγµατικὸν µὲν ὅλην τὴν ἕξιν, ἐµοῦντα δὲ ἑκάστης ἡµέρας χολὴν ὠχράν. ἔγνων οὖν χρῆναι καὶ τὰ διαχωρήµατα αὐτοῦ θεάσασθαι, καὶ ὀλιγοστὸν εἶχε χολῆς. ἐτεκµηράµην οὖν τούτῳ τὸν τὸ χολῶδες ὑγρὸν ἐξοχετεύοντα πόρον οὐ µικρὰν ἑαυτοῦ µοῖραν εἰς τὸν πυλωρὸν τῆς γαστρὸς ἀποπέµπειν, ὡς ἐπ’ ἐνίων φαίνεται ζώων. ἐξ ὧν δῆλον, ὡς ἐν τοῖς ἀδήλοις τῇ αἰσθήσει µεγάλα συντελεῖ πρὸς διάγνωσιν ἥ τε τῶν ἐξ ἀνατοµῆς φαινοµένων γνῶσις, ἥ τε τῶν ἐνεργειῶν τε καὶ τῶν χρειῶν εὕρεσις. ὅστις οὖν διαγνωστικὸς εἶναι βούλεται τῶν ὡς εἴρηται νῦν ἐσφαλµένων σωµάτων, ἐν ταῖς ἀνατοµαῖς αὑτὸν γυµναστέον ἐστὶ, κᾀν ταῖς τῶν ἐνεργειῶν τε καὶ χρειῶν εὑρέσεσι. γέγραπται δὲ ὑπὲρ πάντων ἰδία καθ’ ἑτέρας πραγµατείας, ὑπὲρ ὧν ἐπὶ τε λευτῇ τοῦ λόγου παντὸς εἰρήσεται, χάριν τοῦ γινώσκειν τοὺς φιλοµαθεῖς ἕκαστον ὧν ἂν ὀρεχθῶσι µαθεῖν, ἐκ ποίας µάλιστα πραγµατείας ἀναλέγεσθαι χρή. ἀλλὰ περὶ µὲν τούτων ἅλις.

22. ῞Οσα δὲ ἐν τῷ νῦν ἐστι νοσώδη σώµατα, τουτέστιν ὅσα νοσεῖ, διαγινώσκειν χρὴ καὶ ταῦτα, ταῖς µὲν αἰσθήσεσιν ὑποπίπτοντα τῇ µεταβολῇ τῶν κατὰ φύσιν αὐτοῖς ὑπαρχόντων, ἐν µεγέθει, καὶ χροιᾷ, καὶ σχήµατι, καὶ ἀριθµῷ, καὶ θέσει, καὶ τῇ κατὰ σκληρότητα, καὶ µαλακότητα, καὶ θερµότητα, καὶ ψυχρότητα διαφορᾷ· µὴ φαινόµενα δὲ, καθόλου µὲν φάναι, ταῖς βλάβαις τῶν ἐνεργειῶν, ἢ τοῖς ἐκκρινοµένοις, ἢ ταῖς ὀδύναις, ἢ τοῖς ὄγκοις τοῖς παρὰ φύσιν, ἤ τισιν τούτων, ἢ πᾶσι. κατὰ µέρος δὲ, τὰς µὲν κατὰ τὸν ἐγκέφαλον νοσώδεις διαθέσεις ἢ τοῖς τῆς παραφροσύνης εἴδεσιν, ἢ ταῖς τῶν αἰσθήσεων ἢ φαντασιῶν βλάβαις, ἢ ταῖς τῶν προαιρετῶν, ἢ τοῖς ἐκκρινοµένοις δι’ ὑπερώας, καὶ ῥινὸς, καὶ ὤτων, ἢ ταῖς τῶν κατ’ αὐτὸν ὀδυνῶν διαφοραῖς. τὰς δὲ κατὰ τὴν καρδίαν ἔκ τε τῶν τῆς δυσπνοίας εἰδῶν καὶ παλµῶν τῶν κατ’ αὐτὴν, ἔτι τε τῶν κατ’ αὐτὴν σφυγµῶν καὶ τὰς ἀρτηρίας, ὀξυθυµίας τε καὶ ἀθυµίας, καὶ πυρετῶν, καὶ τῶν καταψύξεων, καὶ τῶν ἐν τῷ χρώµατι διαφορῶν, ἀλγηµάτων τε τῶν κατ’ αὐτήν. τὰς δὲ καθ’ ἧπαρ, ἔκ τε τῆς τῶν χυµῶν ἐνδείας τε καὶ πλεονεξίας, ἐκτροπῆς τε τῆς εἰς τὸ παρὰ φύσιν, καὶ ἀχροίας, καὶ προσέτι τοῖς κατὰ τὴν ἀνάδοσιν, ἢ θρέψιν, ἢ τὴν τῶν περιττωµάτων ἔκκρισιν ὑπαλλαττοµένοις, ἀλλὰ καὶ τοῖς βάρεσι τοῖς κατ’ αὐτὸ, καὶ ὄγκοις, καὶ ἀλγήµασιν, οὐ τοῖς ἐγχωρίοις µόνον, ἀλλὰ καὶ κατὰ συµπάθειαν ὅσα γίνεται, κατά τινα δυσπνοίας ἰδέαν καὶ βηχός. οὕτως δὲ καὶ τὰ κατὰ τὴν γαστέρα τοῖς περὶ τὴν πέψιν τε καὶ τὴν ὄρεξιν τῆς ὑγρᾶς ἢ ξηρᾶς προσφορᾶς, ἢ περὶ τὴν τῶν περιττωµάτων ἔκκρισιν ἁµαρτανοµένοις· ὡσαύτως δὲ καὶ τοῖς λυγξὶν, ἐρυγαῖς, ναυτίαις, ἐµέτοις, αὐταῖς τῶν ἐµουµένων ταῖς ἰδέαις. καὶ µέν γε καὶ ὅσα κατὰ θώρακα, δυσπνοίαις, βηξὶν, ὀδύναις ταῖς κατ’ αὐτὸν, τῇ τῶν ἀναβηττοµένων διαφορᾷ. καὶ τὰ κατὰ τὴν τραχεῖαν ἀρτηρίαν νοσήµατα, δύσπνοιά τε καὶ βὴξ, ἥ τε κατὰ τὸν τόπον ὀδύνη, τά τε ἀναπτυόµενα, καὶ αἱ τῆς φωνῆς βλάβαι γνωρίζουσιν. ἀνάλογον δὲ κᾀπὶ τῶν ἄλλων µορίων ἁπάντων ἐξ ὄγκου, καὶ ὀδύνης, καὶ βλάβης ἐνεργειῶν, ἔτι τε τῆς τῶν ἐκκρινοµένων διαφορᾶς αἱ διαγνώσεις ἔσονται. ὄγκους µὲν δὴ τοὺς παρὰ φύσιν ἐν φλεγµοναῖς, καὶ ἐρυσιπέλασι, καὶ σκίῤῥοις, καὶ οἰδήµασιν ἐξεταστέον. ἄλγηµα δὲ, καθ’ ὃν ἂν ἐρείδῃ τόπον, ἤτοι συνεχείας λύσιν, ἢ ἀλλοίωσιν ἀθρόαν ἐνδείκνυται. λύεται µὲν οὖν ἡ συνέχεια τοµῇ, καὶ διαβρώσει, καὶ θλάσει, καὶ τάσει. ἀλλοιοῦται δὲ ἡ οὐσία θερµότητι, καὶ ψυχρότητι, καὶ ξηρότητι, καὶ ὑγρότητι. βλάπτεται δὲ ἡ ἐνέργεια τριχῶς, ἢ ἀῤῥώστως, ἢ πληµµελῶς, ἢ µηδ’ ὅλως γιγνοµένη. ὅσα δ’ ἐκκρίνεται, τὰ µὲν ὡς µόρια τῶν πεπονθότων, τὰ δὲ ὡς περιττώµατα, τὰ δὲ ὡς ἐν αὐτοῖς περιεχόµενα, κατὰ φύσιν ἕκαστον ἔνδειξιν ἰδίαν ποιήσεται. λέλεκται δὲ περὶ τῶν τοιούτων ἁπάντων ἐπὶ πλέον ἐν τῇ τῶν πεπονθότων τόπων πραγµατείᾳ, µηδενὸς αὐτὴν ὑπὸ µέθοδον τῶν ἔµπροσθεν ἀγαγόντος, ἢ τὸ τέλειον ἀποδόντος, ὥσπερ οὐδ’ ἄλλην οὐδεµίαν ὧν ὑπήρξαντο µὲν οἱ παλαιοὶ, οὐ συνετέλεσαν δέ. τῶν µὲν δὴ νοσούντων σωµάτων ἐξ ἐκείνης τῆς πραγµατείας µανθάνειν χρὴ τὰ γνωρίσµατα, τῶν νοσησόντων δὲ καὶ τῶν ὑγιασθησοµένων ἐκ τῆσδε τῆς µεθόδου.

23. Τὰ µὲν οὖν τῶν νοσησόντων ἐν τῷ µεταξὺ τὴν ἰδέαν ἐστὶ τῶν τε τοῖς ὑγιαίνουσι καὶ τοῖς νοσοῦσι συµβαινόντων. κατὰ φύσιν µὲν γὰρ ἅπαντα τοῖς ὑγιαίνουσιν ὑπάρχει, παρὰ φύσιν δὲ τοῖς νοσοῦσιν, καθόσον νοσοῦσιν. ἐν µεθορίῳ δὲ τούτων ἐστὶ τὰ δηλωτικὰ σηµεῖα τῶν νοσησόντων, ἔνια µὲν ἐκ τοῦ γένους ὑπάρχοντα τῶν κατὰ φύσιν, ἀλλὰ ποσότησιν, ἢ ποιότησιν, ἢ καιροῖς ὑπηλλαγµένα, τινὰ δὲ ἐκ τῶν παρὰ φύσιν µὲν, ἀλλὰ µικρότερα τῶν ἐν ταῖς νόσοις. καὶ διὰ τοῦτο καὶ αἱ διαθέσεις µὲν αὗται τῶν σωµάτων, ὅσα νοσήσειν ὑπέδειξα, τῶν οὐδετέρων εἰσὶ, καὶ τὰ δηλοῦντα αὐτὰς σηµεῖα. πρώτως µὲν γὰρ ταῦτα ὑγείαν δηλοῖ, δευτέρως δὲ τὰς νόσους. καὶ γίνεται τὰ αὐτὰ σηµεῖα κατὰ τὴν πρός τι σχέσιν, οὐδέτερά τε καὶ νοσώδη· τὰ µὲν τὴν ἤδη διάθεσιν δηλοῦντα οὐδέτερα, τὰ δὲ τὴν ἐσοµένην προδηλοῦντα νοσώδη. κατὰ δὲ τὸν αὐτὸν λόγον, καὶ ὅσα τοῖς νοσοῦσιν ἐπιφαίνεται σηµεῖα σωτήρια, λεχθήσεται µὲν ὑγιεινὰ, διότι τὴν ἐσοµένην ὑγείαν προδηλοῖ· λεχθήσεται δὲ καὶ νοσερὰ, καθόσον τὴν ὑπάρχουσαν νόσον ἐνδείκνυται. καὶ δῆλον ὡς, ὅσαπερ ἀµφοῖν ἐστι δηλωτικὰ, λεχθείη ἂν οὐδέτερα καθ’ ἕν τι τῶν σηµαινοµένων τῆς οὐδετέρου φωνῆς. οὐδὲν δὲ θαυµαστὸν, τὰ αὐτὰ σηµεῖα τοὺς τρεῖς ἔχειν λόγους ἐν διαφερούσαις σχέσεσιν, ὑγιεινά τε καὶ νοσερὰ, καὶ οὐδέτερα λεγόµενα. καθ’ ἕτερον δὲ σηµαινόµενον, ὅσα τοῖς ἀνακοµιζοµένοις ἐκ νόσων ὑπάρχει σηµεῖα, λέγοµεν οὐδέτερα, καθ’ ὃ, οἶµαι, καὶ τὰ τῶν ἐν γήρᾳ. ταῦτα µὲν οὖν ἅπαντα πλείοσιν ὑποπέπτωκεν ἐννοίαις τε καὶ λόγοις. ὅσα δὲ τοῖς ἀµέµπτως ὑγιαίνουσιν ὑπάρχει, µόνῃ τῇ τῶν ὑγιεινῶν ἐννοίᾳ, καὶ ὅσα τοῖς νοσοῦσι µὴ προδηλοῦντα τὴν ἐσοµένην ὑγείαν, µόνῃ καὶ ταῦτα τῇ τῶν νοσωδῶν ὑποπέπτωκεν ἐννοία. περὶ µὲν δὴ τούτων ἑξῆς εἰρήσεται. τὰ δὲ τῆς µελλούσης νόσου προγνωστικὰ διέλθωµεν πρότερον. διττῆς δὲ οὔσης τῆς αὐτῶν διαφορᾶς, προχειρισώµεθα πρότερον τὰ ποσότησιν, ἢ ποιότησιν, ἢ καιροῖς, οὐκ αὐταῖς ταῖς οἰκείαις ἰδέαις ἐξηλλαγµένα τῶν κατὰ φύσιν, οἷον ὄρεξιν σιτίων ἐπιτεταµένην, ἢ ἐκλελυµένην, ἢ µὴ κατὰ τὸν συνήθη καιρὸν, ἢ οὐ συνήθων ἐδεσµάτων, ἢ ἀπόκρισιν τῶν περιττωµάτων τῆς τροφῆς ἐλαττόνων, ἢ πλειόνων, ἢ ὑγροτέρων, ἢ σκληροτέρων. οὕτως δὲ καὶ τῶν ὑγρῶν περιττωµάτων ἔνδεια, καὶ πλεονεξία παρὰ τὸ κατὰ φύσιν, ἢ χροιᾶς, ἢ συστάσεως ἐξάλλαξις, ἢ καιροῦ κενώσεως, ἀγρυπνία τε καὶ πλείων ὕπνος, ἢ οὐκ ἐν καιρῷ τῷ συνήθει. κατὰ ταῦτα δὲ καὶ ἡ περὶ πόµα πλεῖον, ἢ ἔλαττον, ἢ θερµὸν, ἢ ψυχρὸν ἐπιθυµία παρὰ τὸ σύνηθες. ὥσπερ γε καὶ ἡ περὶ τὴν τῶν ἀφροδισίων χρῆσιν ἄµετρος ἢ ἄκαιρος ἐπιθυµία, ἱδρῶτες πλείους τοῦ δέοντος, ἢ ἐλάττους, ὄκνος εἰς τὰς κινήσεις, ἢ πειρωµένων κινεῖσθαι βαρύτης, ἢ ἔκλυσις ἰσχυρὰ, καταµηνίων κρύψις, ἢ πλείων, ἢ ἐλάττων κένωσις. οὕτω δὲ καὶ ἡ δι’ αἱµοῤῥοΐδων. ἀλλὰ καὶ ἡ κατ’ αὐτὴν τὴν ἐδωδὴν ἢ πόσιν οὐχ ὁµοία τῇ πρόσθεν ἡδονὴ γνώρισµά ἐστι µέλλοντος νοσήµατος. οὕτως δὲ καὶ ἡ τῆς δια-νοίας ἀµβλύτης οὐ κατὰ φύσιν, ἢ ἐπιλησµοσύνη τις ἀήθης, ἢ φαντασιωδέστεροι τῶν ἔµπροσθεν ὕπνοι. καὶ µὲν δὴ καὶ ἀκοὴ, καὶ ὄσφρησις, καὶ ὄψις ἀµβλύτεραί τε καὶ ἀχλυωδέστεραι. καὶ ἁπλῶς εἰπεῖν, ὅσα κατὰ φύσιν ὑπῆρξε, τὰ µὲν αὐξανόµενα, τὰ δὲ µειούµενα, τὰ δὲ καιροῖς τισιν, ἢ ποσότησιν, ἢ ποιότησιν ἐξαλλαττόµενα. καὶ γὰρ οὖν καὶ τοῦ σώµατος ὄγκος, ἐλάττων τε καὶ µείζων γινόµενος, ἐρυθρότερός τε καὶ λευκότερος, ἢ οἷον πελιδνότερος, καὶ µελάντερος, καὶ ἐρυγαί τε καὶ πταρµοὶ, καὶ φύσαι πλείους ἢ ἐλάττους τῶν κατὰ φύσιν. οὕτω δὲ καὶ ὅσα διὰ ῥινῶν, ἢ ὑπερώας, ἢ ὤτων, οἷς ὁ ἐγκέφαλος ἐκκαθαίρεται, ποσότησιν, ἢ ποιότησιν, ἢ καιροῖς ἐξαλλαττόµενα. ταῦτα µὲν ἅπαντα τοῦ γένους τῶν κατὰ φύσιν ἐστίν. δῆξις δὲ γαστρὸς, ἢ κατὰ στόµαχον, ἢ κατά τι τῶν ἐντέρων, ἢ

24. ἐπὶ τοῖς διαχωρουµένοις, ἢ ἐµουµένοις, ἢ οὐρουµένοις, ἤ τις ἕτερος µέτριος πόνος, ἐκ τοῦ γένους µέν ἐστι τῶν παρὰ φύσιν, οὔπω δὲ νοσεῖν οἱ οὕτως ἔχοντες λέγονται, καθάπερ οὐδ’ οἱ βαρυνόµενοι τὴν κεφαλὴν, ἢ ἀλγοῦντες, ὅταν γε µηδέπω διὰ ταῦτα πρὸς τὰ συνήθη τῶν ἔργων ἐµποδίζωνται. καὶ ὅ γε τοῦ νοσεῖν ὅρος οὗτός ἐστιν ἐπὶ ταῖς τοιαύταις διαθέσεσι. καὶ διὰ τοῦτο ἐν τῷ πρός τι τὴν αὐτὴν διάθεσιν ἤδη τε νοσώδη καὶ οὐδετέραν ἐροῦµεν ἔτι. πρὸς γὰρ τὴν ῥώµην τῆς φερούσης ῥᾳδίως ἢ νικωµένης ἤδη δυνάµεως ἤτοι νόσος ἐστὶν, ἢ οὐδετέρα διάθεσις ἑκάστη τῶν εἰρηµένων. οὕτω δὲ καὶ ὅσα κατὰ τὰς αἰσθήσεις, οὐκ ἐν τῷ µᾶλλόν τε καὶ ἧττον ἀλλήλων διενηνόχασιν, ἀλλ’ ὅσα τῷ γένει παρὰ φύσιν ἐστί. καὶ τοῦτ’ ἐστὶ νοσώδη σηµεῖα, µέχρι περ ἂν ᾖ σµικρὰ, καὶ µηδέπω τῶν εἰθισµένων πράξεων ἀπάγειν ἱκανά. τοιαῦτα δ’ ἐστὶ κατὰ µὲν τὴν γεῦσιν, ὅταν ἁλµυρᾶς, ἢ πικρᾶς, ἤ τινος ἑτέρας ποιότητος ἔµφασις ᾖ τοῖς ἐσθιοµένοις τε καὶ πινοµένοις ἅπασιν, ἢ καὶ χωρὶς τοῦ προσάρασθαί τι τὸ σίαλον αὐτὸ φαίνηται τοιοῦτον. κατὰ δὲ τὴν ὄσφρησιν, ὅταν ἤτοι τινὸς αἰσθανώµεθα µιᾶς ποιότητος, οὐδενὸς ὀσφρητοῦ παρόντος, ἢ καὶ προσφέροντες πλείω τε καὶ διαφέροντα πάντων αὐτῶν ὡς ὁµοίων αἰσθανώµεθα. πολλάκις δὲ οὐδ’ ὅλως αἴσθησις ἡµῖν οὐδενὸς, ἢ δυσώδους τινὸς γίνεται, µηδενὸς παρόντος δυσώδους. κατὰ δὲ τὴν ἀκοὴν ἦχοι καὶ ψόφοι τοῦ παρὰ φύσιν εἰσίν. ὥσπερ γε καὶ κατὰ τὴν ὄψιν, ὅσα προφαίνεσθαι δοκεῖ, µέλανά τε καὶ ὀρφνώδη, καὶ κυανὰ, καὶ πυῤῥὰ, καὶ ξανθὰ, καὶ τὰ µὲν στρογγύλα, τὰ δὲ προµήκη· καὶ τὰ µὲν ἰσχνὰ, τὰ δὲ παχέα, παραπέτασθαι πάντα δοκοῦντα. κατὰ δὲ τὴν ἁπτικὴν αἴσθησιν, ὅταν ἀνωµαλία τις, ἢ πύκνωσις, ἢ βάρος, ἢ τάσις, ἢ ναρκώδης ἢ ἑλκώδης διάθεσις ἐµφαίνηται καθ’ ὅλην τὴν ἕξιν. οὕτως δὲ καὶ καθ’ ὁτιοῦν µέρος ἢ τάσις, ἢ θλίψις, ἢ δῆξις, ἢ βαρύτης, ὅταν σµικραί τινες ὦσι καὶ µὴ µόνιµοι, τὴν µὲν διάθεσιν οὐδετέραν εἶναι δηλοῦσι. προαγγέλλουσι δὲ νόσον.

25. ῞Οσα δὲ ἐν τοῖς ἤδη νοσοῦσι γίνεται σηµεῖα, τὰ µὲν ὑγείαν δηλοῦντα, τὰ δὲ θάνατον, ὑγιεινὰ µὲν τὰ πρότερα, τὰ δὲ ἕτερα τῷ γένει µὲν νοσερὰ, κατ’ εἶδος δὲ ὀλέθρια λέγεται. λαµβάνεται δὲ, καθόλου µὲν εἰπεῖν, ἔκ τε τῶν ἐνεργειῶν ἀρετῆς τε καὶ κακίας, κατὰ µέρος δὲ ἐκ τῶν κατὰ µέρος ἐνεργειῶν, ὧν τὰ γένη πρόσθεν εἴρηται, πρῶτον µὲν τὸ τῶν ἀρχῶν, δεύτερον δὲ τὸ τῶν ἀπ’ ἐκείνων πεφυκότων, καὶ τρίτον τὸ τῶν ἰδίαν µὲν ἐχόντων διοίκησιν, ἀπὸ δὲ τῶν ἀρχῶν ἀποφύσεις τινὰς δεχοµένων. τὸ γὰρ δὴ τέταρτον γένος τῶν τότε ῥηθέντων, ἐξ ἑαυτοῦ µὲν ἄχρηστον εἰς τὰς προγνώσεις, κατὰ συµβεβηκὸς δὲ, κᾀκ τούτων ἔσται ποτε πρόγνωσις, ὥσπερ γε κᾀκ τῶν περιττωµάτων διὰ παντός. ἐκ τούτων µὲν λόγῳ συµπαθείας, ἐκ δὲ τῶν περιττωµάτων, ὅτι πέψεως καὶ ἀπεψίας ἐν αὐτοῖς ἐστι σηµεῖα. ὥστε οὐκ ἐνδέχεται µὴ δηλοῦν αὐτὰ διὰ παντὸς, ἤτοι τὴν φύσιν ἐπικρατεῖν τῆς ὕλης, ἢ τὴν ὕλην τῆς φύσεως, ἢ οὐδέτερον οὐδετέρου. ὑγιεινὰ µὲν οὖν σηµεῖα λεχθήσεται, κρατούσης τῆς φύσεως, νοσώδη δὲ, κρατουµένης, οὐδέτερα δὲ τὰ ἐν ταῖς ἰσοσθενέσι µάχαις. τὰ µὲν δὴ τῆς ἐναργοῦς πέψεως σηµεῖα τῶν ὑγιεινῶν ἐστι, καθάπερ καὶ τὰ τῆς ἀπεψίας νοσερὰ, τὰ δὲ οὔτε πέψιν, οὔτε ἀπεψίαν ἐναργῶς ἐνδεικνύµενα τῆς τῶν οὐδετέρων ἐστὶ φύσεως. οὐδέτερα δὲ καὶ ὅσα νῦν µὲν τοῦτο, νῦν δὲ τοὐναντίον δηλοῖ, καθάπερ οἱ µελαινόµενοι δάκτυλοι. τοιαῦτα δ’ ἐστὶ καὶ τὰ κριτικὰ συµπτώµατα. λέλεκται δὲ ὑπὲρ ἁπάντων αὐτῶν ἐν τοῖς περὶ κρίσεως, ὥσπερ καὶ περὶ τῶν καθ’ ἑκάστην ἐνέργειαν ἐν τοῖς περὶ συµπτωµάτων αἰτίοις. ἐκ τούτων οὖν χρὴ τὴν κατὰ µέρος ἅπασαν αὐτῶν ὕλην ἀναλέγεσθαι. ἐγὼ δὲ µήκους φειδόµενος ἐνταυθοῖ µὲν ἤδη καταπαύσω τὸν περὶ τῶν σηµείων λόγον, µεταβήσοµαι δὲ ἐπὶ τὸν περὶ τῶν αἰτίων.

26. ᾿Επεὶ δὲ καὶ τούτων ἐστὶ τὰ µὲν ὑγιεινὰ, τὰ δὲ νοσερὰ, τὰ δὲ οὐδέτερα, πρῶτον περὶ τῶν ὑγιεινῶν ὁ λόγος ἔσται. ἐπεὶ δὲ καὶ τούτων αὐτῶν τὰ µὲν ἦν φυλακτικὰ, τὰ δὲ ποιητικὰ τῆς ὑγείας, ἔστι δὲ καὶ χρόνῳ, καὶ ἀξιώµατι πρότερα τὰ φυλακτικὰ τῶν ποιητικῶν, ἀπὸ τῶν φυλακτικῶν νῦν ἀρκτέον. ὄντος τοίνυν οὐχ ἑνὸς τοῦ ὑγιεινοῦ σώµατος, ἀλλὰ πλειόνων, ὡς ἔµπροσθεν διώρισται, καθ’ ἕκαστον αὐτῶν ἴδιον ἔσται τὸ φυλακτικὸν, ὅτι καὶ πᾶν αἴτιον ἐν τῷ πρός τι. πάλιν οὖν κᾀνταῦθα τὴν ἀρχὴν ἀπὸ τῆς ἀρίστης κατασκευῆς τοῦ σώµατος ποιητέον, ἐπισκεπτοµένους τὰ πρὸς ταύτην ὑγιεινά. τὴν δὲ εὕρεσιν αὐτῶν ἡ τοῦ πράγµατος αὐτοῦ φύσις ὑπαγορεύει. εἰ µὲν γὰρ ἦν ἀπαθὲς καὶ ἀναλλοίωτον τὸ σῶµα, διὰ παντὸς ἂν ἔµενεν ἡ ἀρίστη κατασκευὴ, καὶ οὐδὲν ἂν ἐδεῖτο τέχνης ἐπιστατούσης αὐτῷ. ἐπειδὴ δὲ ἀλλοιοῦται, καὶ διαφθείρεται, καὶ τρέπεται, µὴ φυλάττον ἣν εἶχεν ἐξ ἀρχῆς κατάστασιν, ἐπικουρίας ἐν τοσούτῳ δεῖται. καθ’ ὅσους οὖν τρόπους ἀλλοιοῦται, τοσαῦτα γένη καὶ τῶν ἐπικουριῶν ἕξει, τουτέστι τῶν φυλακτικῶν αἰτίων, ἃ πρόδηλον ἤδη κᾀξ αὐτῶν τῶν εἰρηµένων, ὡς ἐπανορθωτικὰ τῷ γένει τετύχηκεν ὄντα. τῷ δὲ κατὰ βραχὺ ποιεῖσθαι τὰς ἐπανορθώσεις, πρὶν ἀθρόον ἀπαντῆσαι τὸ βλάβος, οὐ προφυλακτικὰ τοῦ µέλλοντος ἔσεσθαι κακοῦ πρὸς τῶν ἰατρῶν κέκληται, ἀλλὰ φυλακτικὰ τῆς παρούσης κατασκευῆς. ἀλλοιοῦται τοίνυν τὸ σῶµα, πρὸς µέν τινων ἐξ ἀνάγκης, πρὸς δέ τινων οὐκ ἐξ ἀνάγκης. λέγω δὲ ἐξ ἀνάγκης µὲν, οἷς ἀδύνατον αὐτῷ ἐστι µὴ πλη-σιάζειν, οὐκ ἐξ ἀνάγκης δὲ τὰ λοιπά. τὸ µὲν γὰρ τῷ περιέχοντι διὰ παντὸς ὁµιλεῖν, ἐσθίειν τε καὶ πίνειν, καὶ ἐγρηγορέναι, καὶ ὑπνοῦν ἀναγκαῖον αὐτῷ, ξίφεσι δὲ καὶ θηρίοις οὐκ ἀναγκαῖον. ὅθεν ἐν µὲν τῷ προτέρῳ γένει τῶν αἰτίων ἡ περὶ τὸ σῶµα τέχνη καταγίνεται, κατὰ

27. δὲ δεύτερον οὐκέτι. ὁπόσα τοίνυν ἐστὶ τὰ ἐξ ἀνάγκης ἀλλοιοῦντα τὸ σῶµα, διελόµενοι, καθ’ ἕκαστον αὐτῶν ἴδιόν τι γένος αἰτίων ὑγιεινῶν εὑρήσοµεν. ἔστιν οὖν ἓν µὲν ἐκ τῆς τοῦ περιέχοντος ἀέρος ὁµιλίας, ἕτερον δὲ ἐκ κινήσεως καὶ ἡσυχίας ὅλου τε τοῦ σώµατος καὶ κατὰ τὰ µόρια. τρίτον, ἐξ ὕπνου καὶ ἐγρηγόρσεως. τέταρτον, ἐκ τῶν προσφεροµένων. πέµπτον, ἐκ τῶν ἐκκρινοµένων, ἢ ἐπεχοµένων. ἕκτον, ἐκ τῶν ψυχικῶν παθῶν. ὑπὸ τούτων γὰρ ἁπάντων ἀνάγκη τὸ σῶµα διατίθεσθαί πως. ὑπὸ µὲν τοῦ περιέχοντος, ἤτοι θερµαινόµενον, ἢ ψυχόµενον, ἢ ξηραινόµενον, ἢ ὑγραινόµενον, ἢ κατὰ συζυγίαν τούτων τι πάσχον, ἢ καθ’ ὅλην τὴν οὐσίαν ἀλλοιούµενον. ἐκ κινήσεως δὲ καὶ ἡσυχίας, ἀµέτρων ἀµφοῖν γινοµένων, ἢ θερµαινόµενον, ἢ ξηραινόµενον, ἢ ψυχόµενον, ἢ ὑγραινόµενον, ἢ κατὰ συζυγίαν τι τούτων πάσχον. οὕτω δὲ καὶ ἐξ ὕπνου καὶ ἐγρηγόρσεως ἀνάγκη πως πάσχειν αὐτό. κατὰ δὲ τὸν αὐτὸν λόγον ἐκ τῶν προσφεροµένων, ἢ ἐκκρινοµένων, ἢ ἐπεχοµένων. ἅπαντα γὰρ ταῦτα, τὰ µὲν ἄντικρυς, τὰ δὲ διὰ µέσων ἑτέρων αἰτίων ἀλλοιοῖ τὸ σῶµα, καὶ διαφθείρει τὴν ὑγείαν. καὶ γέγραπται περὶ τούτων αὐτῶν ἰδίᾳ καθ’ ἕκαστον ἐν τῇ τῶν ὑγιεινῶν πραγµατείᾳ. τὰ µὲν οὖν ἅπαντα τὰ νῦν εἰρηµένα γένη τῶν ὑγιεινῶν αἰτίων ὕλαι τινὲς ὑπάρχουσι· µετὰ δὲ τῆς δεούσης χρήσεως αἴτια γίνεται φυλακτικά τε καὶ ὑγιεινά· διαµαρτανόµενα δὲ τῆς συµµετρίας, νοσώδη καθίσταται. ὥστε δῆλον ἤδη κᾀκ τούτων, ὡς οὐχ ἑτέρας µὲν οὐσίας τῶν ἐκτὸς τούτων πραγµάτων ὑγιεινὰς ἡµῖν, ἑτέρας δὲ νοσερὰς ὑποληπτέον, ἀλλὰ τὰς αὐτὰς ἐν τῷ πρός τι ποτὲ µὲν ὑγιεινὰς, ποτὲ δὲ νοσώδεις γινοµένας. ἡνίκα µὲν γὰρ δεῖται κινήσεως τὸ σῶµα, τὸ µὲν γυµνάσιον ὑγιεινὸν, ἡ δὲ ἡσυχία νοσερόν· ἡνίκα δὲ ἀναπαύσεως, ὑγιεινὸν µὲν ἡ ἡσυχία, νοσερὸν δὲ τὸ γυµνάσιον. ὡσαύτως δὲ καὶ περὶ σιτίων καὶ ποµάτων καὶ τῶν ἄλλων ἁπάντων. ἕκαστον γὰρ, ἐπειδὰν δεοµένῳ τῷ σώµατι προσάγηται µετὰ τῆς οἰκείας ποσότητος καὶ ποιότητος, ὑγιεινὸν γίνεται· τῷ δὲ ἤτοι µηδ’ ὅλως δεοµένῳ προσφερόµενον, ἢ οὐκ ἐν τῷ προσήκοντι µέτρῳ, νοσῶδες καθίσταται. καὶ δύο εἰσὶν οὗτοι σκοποὶ περί τε τὸ ὑγιεινὸν καὶ τὸ νοσερὸν, ἡ ποιότης τε καὶ ἡ ποσότης τοῦ προσφεροµένου· τὸ γὰρ καὶ τὸν καιρὸν, ὡς ἕτερόν τι τούτων, τρίτον ἐπεισάγειν ἐν τοῖς εἰρηµένοις περιεχόµενον, οὐκ εὔλογον. εἰ γὰρ δεῖται τὸ σῶµα τοιοῦδε καὶ τοσοῦδε τοῦ προσφεροµένου, δηλονότι καὶ κατὰ τὸν καιρὸν τὸν δέοντα προσφέρεται. καὶ ἡ γένεσις τῷ καιρῷ ἐκ τοῦ ῥευστὸν καὶ εὐµετάβλητον εἶναι τὸ θνητὸν σῶµα, καὶ δεῖσθαι κατὰ τὰς µεταβολὰς ἄλλοτ’ ἀλλοίων τῶν ὠφελούν των. ὥστε οὐκ ἔστιν ἐπὶ τῷ γένει τρίτον ἐν τοῖς εἰρηµένοις ὁ καιρός. εἰς δὲ τὴν διδασκαλίαν αὐτῷ πολλάκις ὡς τρίτῳ χρώµεθα διὰ τὴν εἰρηµένην αἰτίαν.

28. ᾿Επεὶ δὲ ἐν τούτοις τοῖς σκοποῖς τά τε ἄλλα τῶν αἰτίων τῶν ὑγιεινῶν καὶ τὸ νῦν ἡµῖν προκείµενόν ἐστι γένος, αὖθις ἀναλάβωµεν αὐτά. τῇ τοίνυν ἀρίστῃ κατασκευῇ τοῦ σώµατος, ἐπειδὰν εὔκρατον ᾖ τὸ περιέχον, ἁρµόσει συµµετρία τῶν τε ἄλλων ἀκριβὴς, ὧν ἀρτίως εἶπον, ἡσυχίας τε καὶ κινήσεως, καὶ ὕπνου καὶ ἐγρηγόρσεως, καὶ τῶν προσφεροµένων τε καὶ ἐκκρινοµένων. ἐπειδὰν δὲ δύσκρατον ᾖ, εἰς τοσοῦτον καὶ τὰς συµµετρίας ἐξαλλάττειν προσήκει, εἰς ὅσον καὶ τὰ τῆς εὐκρασίας διέφθαρται. σκοποὶ δὲ τῆς συµµετρίας, ἐπὶ µὲν τοῦ περιέχοντος, ὡς µήτε φρίττειν διὰ κρύος, µήθ’ ἱδροῦν διὰ θάλπος· ἐν δὲ τοῖς γυµνασίοις, ὅταν πρῶτον ἄρξηται πονεῖν τὸ σῶµα, καταπαύειν εὐθύς· ἐν δὲ τοῖς ἐδέσµασι, πέψεως ἀκρίβεια, καὶ διαχωρήσεως συµµετρία κατά τε τὸ ποιὸν καὶ κατὰ τὸ ποσόν. ἰσάζει δέ πως ἐπὶ τούτων ἡ ὄρεξις τῇ πέψει, ὥστε οὐδ’ ἐπιστάτου δέονται, τοῦ τὸ ποσὸν ἑκάστου τῶν προσφεροµένων µετρήσοντος. ἡ γὰρ ἀρίστη φύσις, ὅσον ὀρέγεται, τοσοῦτον καὶ πέττει καλῶς. οὕτω δὲ καὶ τῶν ὕπνων τὸ ποσὸν ἡ φύσις αὐτὴ µετρεῖ τοῖς ἐν ἀρίστῃ κατασκευῇ, καὶ παύονται τηνικαῦτα ὑπνοῦντες, ὅταν µηκέτι δέηται τὸ σῶµα. καὶ δὴ καὶ οὕτως αὐτῶν διαιτωµένων, ἐν ταῖς ἐκκρίσεσιν οὐδὲν πληµµελεῖται κατὰ γαστέρα, καὶ οὖρα, καὶ ὅλον τὸ σῶµα. τὰς µὲν γὰρ ἡ συµµετρία τῶν προσφεροµένων, τὴν δὲ καθ’ ὅλον τὸ σῶµα διαπνοὴν ἡ τῶν γυµνασίων ὑγιεινὴν ἀπεργάζεται χρῆσις. ἀπέχεσθαι δὲ δηλονότι τῆς ἀµετρίας αὐτοὺς χρὴ ἁπάντων τῶν ψυχικῶν παθῶν, ὀργῆς, λύπης, θυµοῦ, φόβου, καὶ φθόνου, καὶ φροντίδος. ἐξίστησι γὰρ καὶ ταῦτα, καὶ ἀλλοιοῖ τὸ σῶµα τῆς κατὰ φύσιν συστάσεως. ᾿Αφροδισίων δὲ κατὰ µὲν ᾿Επίκουρον οὐδεµία χρῆσις ὑγιεινὴ, κατὰ δὲ τὸ ἀληθὲς ἐκ διαλειµµάτων τηλικούτων, ὡς ἐπὶ ταῖς χρήσεσι µήτ’ ἐκλύσεως αἰσθάνεσθαι, καὶ κουφότερον αὐτὸν ἑαυτοῦ δοκεῖν γεγονέναι καὶ εὐπνούστερον. ὁ δὲ καιρὸς τῆς χρήσεως, ὅταν ἀκριβῶς µέσον ᾖ τῶν ἔξωθεν περιστάσεων ἁπασῶν τὸ σῶµα, µήθ’ ὑπερπεπληρωµένον, µήτ’ ἐνδεὲς, µηθ’ ὑπερεψυγµένον, µήθ’ ὑπερτεθερµασµένον, ἢ ἐξηρασµένον, ἢ ὑγρασµένον ἀµέτρως. εἰ δὲ καὶ διαµαρτάνοιέν ποτε κατά τι, σµικρὸν µὲν ἔσται τὸ διαµαρτανόµενον. ἄµεινον δὲ τεθερµασµένῳ µᾶλλον, ἢ ὑπερεψυγµένῳ, καὶ ὑπερπεπληρωµένῳ, ἢ ἐνδεεῖ, καὶ ὑγρασµένῳ, ἢ ἐξηρασµένῳ τῷ σώµατι χρῆσθαι τοῖς ἀφροδισίοις. ποιότητα δὲ ἑκάστου τῶν εἰρηµένων ἐπὶ τῆς ἀρίστης κατασκευῆς ἐκλέγεσθαι δεῖ. γυµνασίου µὲν γὰρ, ἐν ᾧ πάντα τὰ µόρια τοῦ σώµατος ἀνάλογον κινεῖται, καὶ µὴ τὸ µὲν ὑπερπονεῖ, τὸ δὲ ἐνδεέστερον πονεῖ· τῶν δὲ ἐσθιοµένων τε καὶ πινοµένων τὸ εὐκρατότατον· ταῦτα γὰρ οἰκειότερα ταῖς εὐκράτοις φύσεσιν. ὡσαύτως δὲ κᾀπὶ τῶν ἄλλων.

29. Εἰ δέ τι τῆς ἀρίστης κατασκευῆς ἀπολείποιτο τὸ σῶµα, µὴ πολλῷ δὲ τοῦτο, καὶ τὰ φυλακτικὰ δὴ τῆς ὑγείας αἴτια κατὰ τὴν ἀναλογίαν ὑπηλλαγµένα γενήσεται. πλειόνων δὲ τοιούτων ὄντων σωµάτων, καθ’ ἕκαστον γένος ἰδίᾳ ῥητέον. τὸ µὲν οὖν τῇ κράσει τῶν ὁµοιοµερῶν παραλλάττον, ἐν µέντοι τῇ συµµετρίᾳ τῶν ὀργανικῶν µορίων µὴ παραλλάττον, διττὴν ἰδέαν ἔχει τῶν ὑγιεινῶν αἰτίων· ἑτέραν µὲν τῶν φυλαττόντων αὐτοῦ τὴν κρᾶσιν, ἑτέραν δὲ τῶν ἐπὶ τὴν ἀρίστην ἀγόντων. τὰ µὲν δὴ φυλάττοντα τὴν κρᾶσιν αὐτοῦ τοσοῦτον παραλλάξει τῶν ἐπὶ τῆς εὐκρατοτάτης φύσεως αἰτίων, ὅσον περ καὶ ἡ τοῦ σώµατος ὅλου κρᾶσις ἐκείνης παραλλάττει. τὰ µὲν γὰρ θερµότερα σώµατα· θερµοτέρων δεῖται διαιτηµάτων, τὰ δὲ ψυχρότερα ψυχροτέρων· καὶ τὰ µὲν ξηρότερα ξηροτέρων, τὰ δὲ ὑγρότερα ὑγροτέρων· καὶ κατὰ συζυγίαν τὰ θερµότερά τε καὶ ξηρότερα τῶν θερµοτέρων καὶ ξηροτέρων, καὶ τούτοις ἀνάλογον ἐπὶ τῶν λοιπῶν τριῶν συζυγιῶν. χρήσεται γὰρ ταῖς ὕλαις τῶν αἰτίων ὀρθῶς ὁ τὰς συµφύτους αὐτῶν δυνάµεις ἐπιστάµενος· οἷον ὅτι κίνησις µὲν καὶ ἔνδεια, καὶ ἀγρυπνία, καὶ ἔκκρισις, καὶ πάντα τὰ ψυχικὰ πάθη ξηραίνει τὸ σῶµα, τὰ δ’ ἐναντία τούτοις ὑγραίνει. οὕτως δὲ καὶ περὶ τῶν θερµαινόντων καὶ ψυχόντων ἐπιτηδευµάτων, καὶ ἐδεσµάτων, καὶ ποµάτων, καὶ ἁπλῶς εἰπεῖν ἁπάντων τῶν κατὰ τὸ σῶµα γινώσκων τις τὰς ὕλας καὶ τὰς δυνάµεις, ὑγιεινοῖς αἰτίοις χρήσεται, τὰς ὁµοίας τοῖς ὁµοίοις προσφέρων, ὅταν γε φυλάττειν βούληται τὴν τοῦ σώµατος κρᾶσιν, ἣν παρέλαβεν. εἰ δ’ ἐξαλλάττειν ἐθέλει καὶ µετάγειν ἐπὶ τὸ βέλτιον, ἕτερόν ἐστιν ἐνταῦθα γένος αἰτίων ὑγιεινῶν, ἐναντίον µὲν τοῖς προειρηµένοις, ἴσον δὲ ἀπέχον ἐπὶ θάτερα τῶν εὐκράτων τε καὶ µέσων, ἃ ταῖς ἀρίσταις φύσεσιν ἁρµόττειν ἐλέγοµεν. τὴν γὰρ θερµοτέραν καὶ ξηροτέραν κρᾶσιν οὐ τὰ θερµὰ καὶ ξηρὰ διαιτήµατα ποιήσειεν ἂν εὔκρατον ἀκριβῶς, ἀλλὰ τοσοῦτον τῆς εὐκράτου ψυχρότερά τε καὶ ὑγρότερα ταῖς κράσεσιν, ὅσον καὶ ἡ φύσις τῆς φύσεως ἦν θερµοτέρα καὶ ξηροτέρα. τὸ µὲν γὰρ τοιοῦτον γένος τῶν αἰτίων ἐπανορθοῦται τὰς συµφύτους δυσκρασίας, τὸ δὲ ἕτερον τὸ προειρηµένον διαφυλάττει. χρεία δὲ ἑκατέρων ἐν µέρει τοῖς ἰατροῖς, ἐπανορθοῦσθαι µὲν ἐπὶ πολλῆς σχολῆς, κατὰ βραχὺ µετάγοντας ἐπὶ τὸ βέλτιον· οὐ γὰρ φέρουσιν αἱ φύσεις τὰς ἀθρόας ἀλλοιώσεις· φυλάττειν δ’ ἐν ταὐτῷ κατὰ τὰς ἀναγκαίας ἀσχολίας. πῶς οὖν καὶ τὸ τοιοῦτον εἶδος τῶν αἰτίων φυλακτικὸν ὀνοµάζοµεν; ἔπρεπε γὰρ αὐτὸ µᾶλλον ἴσως ἀλλοιω-τικόν τε καὶ θεραπευτικὸν, καὶ τῶν συµφύτων ἁµαρτηµάτων ἐπανορθωτικὸν κεκλῆσθαι ὅτι πρὸς ὅλον τὸ γένος τῆς ὑγείας ἀναφέροντες, οὐ πρὸς τὰς κατ’ εἶδος ἐν αὐτῇ διαφορὰς, ὅσα µὲν ὑγιαίνοντας φυλάττει, φυλακτικὰ πάντα κεκλήκαµεν, ἐάν τε πρὸς τῷ φυλάττειν τὴν ὑγείαν ἐπὶ τὸ βέλτιον ἄγῃ τὴν ὅλην κρᾶσιν, ἄν τε φυλάττῃ τὴν ἐξ ἀρχῆς ὑπάρχουσαν κατάστασιν· ὅσα δὲ χείρονα τὴν κατάστασιν ἀποτελεῖ, νοσερά. τῶν µὲν οὖν ὁµοίως δυσκράτων ἅπασι τοῖς τοῦ σώµατος µέρεσιν ὁµοία καὶ ἡ ἐπιµέλεια· τῶν δ’ οὐχ ὁµοίων οὐχ ὁµοία. δύναται γὰρ ἡ µὲν γαστὴρ ψυχροτέρα τινὶ τοῦ προσήκοντος ὑπάρχειν, ἡ κεφαλὴ δὲ θερµοτέρα, καὶ δεῖσθαι τῶν οἰκείων ἑκατέρα· κατὰ ταὐτὰ δὲ καὶ τῶν ἄλλων ἕκαστον µορίων ἢ ὑγρότερον, ἢ ξηρότερον, ἢ θερµότερον, ἢ ψυχρότερον ὑπάρχειν τοῦ συµµέτρου, καὶ τῶν οἰκείων τῆς δυσκρασίας δεῖσθαι διαιτηµάτων. οὔτ’ οὖν ἐξ ἴσου γυµνάσοµεν ἅπαντα τῶν τοιούτων τὰ µόρια τοῦ σώµατος, οὔθ’ ὡσαύτως ὑγρανοῦµεν καὶ ξηρανοῦµεν, ἤ τι τῶν ἄλλων πράξοµεν. ἐπὶ πλέον δὲ λέγεται περὶ αὐτῶν ἐν τῇ τῶν ὑγιεινῶν πραγµατείᾳ.

30. Τὰ δὲ τῶν ὀργανικῶν µορίων αἴτια ὑγιεινὰ κατὰ τὸ σφάλµα κᾀνταῦθα τῆς ἀρίστης κατασκευῆς ἀλλήλων διενήνοχεν. ἄλλα µὲν γάρ ἐστιν ὑγιεινὰ τῶν παρὰ τὴν διάπλασιν σφαλµάτων, ἄλλα δὲ τῶν παρὰ τὸ µέγεθος, ἢ τὸν ἀριθµὸν, ἢ τὴν θέσιν. ἐν µὲν οὖν τῇ διαπλάσει πλείω τὰ σφάλµατα. καὶ γὰρ καὶ τὸ σχῆµα τοῦ µορίου, καὶ εἴ πού τις ἐν αὐτῷ κοιλότης ἐστὶ κατὰ φύσιν, ἢ στόµιον, ἢ πόρος, ἢ τραχύτης τις, ἢ λειότης, ὅταν ἐξιστῆται τῆς οἰκείας συµµετρίας, ἐπ’ ὀλίγον µὲν τοῦτο πάσχοντα, τῆς τῶν ὑγιεινῶν σωµάτων ἔχεται προσηγορίας, ἐπὶ πλέον δὲ, τῆς τῶν νοσωδῶν· εἰ δ’ ἐπὶ τοσοῦτον, ὡς βλάπτειν τὴν ἐνέργειαν, ἤδη νοσεῖν λεχθήσεται. κατὰ δὲ τὸ ποσὸν ἡ ὑπερβολή τε καὶ ἔλλειψις εἰς τὰς αὐτὰς ἄγει διαφοράς. ἐν ἀριθµῷ δὲ, λεῖπον ἢ περισσεῦον ὁτιοῦν τῶν ὁµοιοµερῶν ἓν ἢ πλείω. τούτου τοῦ γένους εἰσὶ καὶ ὅσαι παρὰ φύσιν ἐν ἡµῖν οὐσίαι συνίστανται. λοιπὸν δ’ ἐστὶ γένος ἄλλο παρὰ τὴν θέσιν ἑκάστου τῶν ἁπλῶν µερῶν, ἐν ᾧ καὶ αὐτῷ τέτταρες αἱ πᾶσαι γίνονται διαφοραί· πρώτη µὲν ἡ ἀρίστη· δευτέρα δὲ ἡ βραχύ τι παραλλάττουσα καὶ διὰ τοῦτ’ ἔτι ὑγιεινὸν ἀποτελοῦσα τὸ σῶµα· καὶ τρίτη νοσερὸν, ὅταν ἐπὶ πλέον ἐξιστῆται· καὶ τετάρτη τὸ ἤδη νοσοῦν, ὅταν ἐπὶ πλεῖστον. ὅσα µὲν οὖν ἡµάρτηται µόρια κατὰ τὸ σχῆµα, καθάπερ ὅσα βλαισὰ, καὶ ῥαιβὰ, καὶ λοξὰ, ταῦτα νεογενῆ µὲν ἔτι καὶ ἁπαλὰ διαπλάσει τε καὶ ἐπιδέσει εἰς τὸ κατὰ φύσιν ἐπανέρχεται· σκληρὰ δ’ εἰ φθάσειεν αὐξηθέντα γενέσθαι, τὴν ἐπανόρθωσιν οὐ προσίεται. καὶ µὲν δὴ καὶ ὅσα περὶ τὴν κοιλότητα ἡµάρτηται, καὶ ταῦτα ὡσαύτως ἐπανορθοῦται µὲν ἔτι αὐξανόµενα, τελειωθέντα δὲ οὐ δύναται. µικρὰς µὲν οὖν κοιλότητας ἐπίδεσίς τε καὶ ἡσυχία, µεγάλας δὲ ἐνέργειά τε τῶν µερῶν καὶ κατάληψις ἐργάζεται πνεύµατος. οὕτως δὲ καὶ ὅσα κατὰ πόρους, ἢ στόµια. καὶ µὲν δὴ καὶ ὅσα µείζω τοῦ δέοντος, ἡσυχία τε καὶ ἐπίδεσις ἐπιτήδειος ἐλάττονα πέφυκεν ἐργάζεσθαι. µείζω δ’ ἀποτελεῖται τὰ µόρια κινήσει τῇ κατὰ φύσιν ἅµα τρίψει συµµέτρῳ, καὶ τοῖς ἄλλοις, ὅσα πέφυκεν ἐπισπᾶσθαι πλέον αἷµα. τῶν δὲ λειπόντων µορίων, ὅσα µὲν ἐξ αἵµατος ἔχει τὴν γένεσιν, οὐκ ἀδύνατος ἡ ἐπανόρθωσις· ὅσα δ’ ἐκ σπέρµατος, ὀλίγου δεῖν ἀδύνατος. ἔστι δ’ ὅµως ἀντ’ αὐτῶν ἐνίοτε ποιεῖν ἕτερα παραπλησίαν ἐκείνοις ἔχοντα τὴν χρείαν. ἁπάντων δ’ αὐτῶν ἡ µὲν φύσις ἐστὶ δηµιουργὸς, ὁ δ’ ἰατρὸς ὑπηρέτης. ὅσα δὲ περιττεύει κατ’ ἀριθµὸν, ἀφαίρεσις αὐτῶν ἐστιν αἴτιον ὑγιεινόν. ἐπισκέπτεσθαι δὲ δεῖ, ἐφ’ ὧν δυνατόν· εἰ δ’ ἀδύνατον φαίνοιτο, µετατιθέναι πειρᾶσθαι. ἡ δ’ αὐτὴ καὶ τῶν παρὰ τὴν θέσιν ἡµαρτηµένων ἐπανόρθωσις. εὔδηλον δὲ, ὡς δύο καὶ τρία πολλάκις ἁµαρτήµατα δύναται συστῆναι περὶ µόριον ἓν, ὥσπερ ἐπὶ τοῦ τὴν γαστέρα µικράν τε ἅµα καὶ στρογγύλην καὶ κατὰ τοῦ διαφράγµατος ἐπικειµένην ἔχοντος. ἡµάρτητο γὰρ ἐν αὐτῇ µέγεθός τε καὶ διάπλασις καὶ θέσις. ἦν δὲ καὶ τῇ κράσει ψυχροτέρα. ταύτην εἰς µὲν τὸ κατὰ φύσιν ἄγειν ἀµήχανον ἦν· ὥστε δὲ ἧττον ὑπ’ αὐτῆς ἐνοχλεῖσθαι, δυνατόν. ἐπειδὴ γὰρ ἐδυσπνόει, πληρωθείσης τῆς γαστρὸς, ἐλάττονά τε καὶ τρόφιµα καὶ µὴ βαρέως ὑπιόντα προσεφέρετο τρὶς τῆς ἡµέρας. ἄλλῳ δὲ, ἐµφράξεως ἐν ἥπατι διὰ τὴν στενότητα τῶν ἀγγείων συνεχέστατα γινοµένης, ὑγιεινὸν αἴτιον ἐξευρέθη ἡ λεπτύνουσα δίαιτα. Λοιπὸν οὖν ἔτι γένος ἓν κοινὸν ὁµοιοµερῶν τε καὶ ὀργανικῶν ἐστιν ἡ λύσις τῆς συνεχείας, ἣν ἴσως τις οὐ συγχωρήσει τοῖς ἀµέµπτως ὑγιαίνουσιν ὑπάρξαι ποτέ· εἶναι γὰρ ἀεὶ πάθος· οὐκ εἰδὼς ὁµοίαν ἀπορίαν ἐσοµένην ὑπὲρ ἁπάντων τῶν γενῶν. εἰ µὴ γὰρ ἐνεργείας αἰσθητὴ βλάβη διορίζοι τὸ νόσηµα τῆς ὑγείας, ἀλλὰ κατὰ τὸ ποιὸν τῆς διαθέσεως ἐπινοοῖτο µόνον, ἀναγκαῖον ἔσται τὸ τῆς ἀειπαθείας προσδέξασθαι δόγµα, µηδενὸς ἀρίστας ἔχοντος ἁπάσας τὰς ἐνεργείας. ἀλλὰ τοῦτο µὲν, ὡς ἂν λογικώτερον σκέµµα, καθ’ ἑαυτὸ λόγου τυγχανέτω.

31. Τὰ δ’ ὡς πρὸς τοὺς ὁµολογουµένως νοσοῦντας ὑγιεινὰ τῶν αἰτίων ἑξῆς διέλθωµεν, ἀπὸ τοῦ τῆς δυσκρασίας ἀρξάµενοι γένους. διοριστέον οὖν ἐνταῦθα πρότερον, ἅπερ ὀλίγου δεῖν ἅπαντες οἱ ἰατροὶ παραλείπουσιν, ὡς ἄλλα µέν ἐστιν ὑγιεινὰ τῆς ἤδη γεγενηµένης δυσκρασίας, ἄλλα δὲ τῆς ἔτι γινοµένης, ὥσπερ γε καὶ τῆς γενησοµένης ἄλλα. ταύτης µέν γε τῆς ὑστάτης τὰ µὲν ἐν τῷ προφυλακτικῷ µέρει τῆς τέχνης ἐστὶ, τὰ δὲ ἐν τῷ ὑγιεινῷ· τῆς δὲ πρώτης ἁπασῶν ἐν τῷ θεραπευτικῷ µόνῳ· τῆς δ’ ἀµφοῖν µέσης λεχθείσης ἐν τῷ προφυλακτικῷ τε καὶ θεραπευτικῷ. τὴν µὲν γὰρ ἤδη γεγενηµένην τε καὶ οὖσαν νόσον ἰᾶσθαι χρή· τὴν δ’ οὔπω µὲν οὖσαν, ἐσοµένην δὲ, ἐκ τῆς κατὰ τὸ σῶµα διαθέσεως κωλῦσαι γενέσθαι· τῆς γινοµένης δὲ, τὸ µὲν ἤδη γεγονὸς ἰᾶσθαι, τὸ γενησόµεσον δὲ κωλῦσαι γενέσθαι. κωλυθήσεται δὲ, τῆς διαθέσεως, ἐφ’ ᾗ γίνεσθαι πέφυκεν, ἀναιρεθείσης. ὀνοµάζεται δὲ ἡ τοιαύτη διάθεσις αἰτία προηγουµένη. ἡ γεγονυῖα δὲ νόσος ἤδη θεραπευθήσεται, τῆς διαθέσεως, ὑφ’ ἧς πρώτως ἡ κατὰ φύσιν ἐνέργεια βλάπτεται, λυθείσης, ἥν περ δὴ καὶ φαµὲν αὐτὴν εἶναι τῆς νόσου τὴν αἰτίαν. ἡ δ’ ἴασις ἕνα µὲν ἔχει πρῶτόν τε καὶ τὸν κοινότατον σκοπὸν, αὐτῷ τῷ µέλλοντι λυθήσεσθαι τὸ ἐναντίον. ἐκ τούτου δὲ τοῦ γένους ἐστὶ πάντα τὰ δηµιουργοῦντα τὴν ὑγείαν αἴτια, κατὰ µέρος δ’ ἐκ τῶν καθέκαστον ἐναντίων. τῇ µὲν οὖν θερµῇ διαθέσει τὸ ψυχρὸν αἴτιον ἐναντίον ἐστὶ, τῇ ψυχρᾷ δὲ τὸ θερµὸν, ἐπί τε τῶν ἄλλων ἀνάλογον. εἰ γὰρ ἄµετρον µὲν ἅπαν τὸ παρὰ φύσιν, σύµµετρον δὲ τὸ κατὰ φύσιν, ἀνάγκη πᾶσα τὸ ἄµετρον ὑπὸ τοῦ κατὰ τοὐναντίον ἐµµέτρου πρὸς τὸ σύµµετρον ἐπανελθεῖν. εὔδηλον δὲ, ὡς τὸ κατὰ δύναµιν, οὐ τὸ κατὰ φαντασίαν θερµαῖνον καὶ ψύχον, ὅσα τ’ ἄλλα τοιαῦτα, ληπτέον ἐστί. καλῶ δὲ κατὰ δύναµιν µὲν, ὅπερ ὄντως τε καὶ ἀληθῶς ἐστιν οἷον λέγεται· κατὰ φαντασίαν δὲ, τὸ τῇ προχείρῳ µὲν αἰσθήσει τοιοῦτον εἶναι φανταζόµενον, ὄντως δ’ οὐκ ὂν τοιοῦτον. ὅπως δὲ χρὴ γνωρίζειν αὐτὰ, κατὰ τὴν περὶ τῆς τῶν ἁπλῶν φαρµάκων δυνάµεως εἴρηται πραγµατείαν. εἰς δὲ τὴν εὕρεσιν τῶν ὑγιεινῶν αἰτίων, ὅσα µὲν ὡς πρὸς τὴν ἤδη γεγενηµένην νόσον ἐστὶν ὑγιεινὰ, τῇ µεθόδῳ χρηστέον, ᾗ τὸ κατὰ φαντασίαν τοῦ κατὰ δύναµιν ὁρίζεται· ὅσα δὲ ὡς πρὸς τὴν ἔτι γινοµένην, αὐτῇ τε ταύτῃ, καὶ προσέτι καθ’ ἣν ἐξευρίσκεται τὰ τῶν νοσηµάτων αἴτια· φέρε γὰρ, εἰ οὕτως ἔτυχεν, ἐπὶ χυµοῖς σηποµένοις ἀνάπτεσθαι πυρετὸν, ἔνδειξις ἐπὶ τοῖς τοιούτοις ἀλλοίωσίς τε καὶ κένωσίς ἐστιν· ἀλλοίωσις µὲν ἡ παύουσα τὴν σηπεδόνα, µενούσης τῆς αἰτίας, κένωσις δὲ ἡ ὅλην ἐκ τοῦ σώµατος ἐξάγουσα τὴν αἰτίαν. ἀλλὰ τὸ µὲν εἰρηµένον εἶδος τῆς ἀλλοιώσεως πέψις ἐστὶν, ἣν ὑπὸ τίνων αἰτίων ἐγχωρεῖ ποιεῖν, ἐξευρόντες, ἐν ἐκείνοις ἂν ἔχοιµεν ἤδη τὴν γνῶσιν τῶν οὕτως ὑγιεινῶν. αἱ κενώσεις δὲ διά τε φλεβοτοµίας, καὶ κλυστήρων, καὶ οὔρων, καὶ τῆς κατὰ τὸ δέρµα διαπνοῆς εἰσιν, ἔτι δὲ ἀντισπάσεως καὶ µετοχετεύσεως εἰς ἕτερα. τούτου δὲ τοῦ γένους ἐστὶ καὶ τὸ καταµήνια κινῆσαι καὶ αἱµοῤῥοΐδας ἀναστοµῶσαι, καὶ διὰ ῥινῶν καὶ ὑπερώας καθᾶραι.

32. ἐξευρόντες οὖν κᾀνταῦθα τὰς ὕλας, αἷς ἐν ποιότητι καὶ ποσότητι, καὶ καιρῷ, καὶ τρόπῳ τῆς χρήσεως προσφεροµέναις ἡ κένωσις γίνεται, κατ’ αὐτὸ τὸ µέρος τῆς τέχνης εὑρήσοµεν τὰ ὑγιεινά. καὶ γέγραπται πάντων ἡ εὕρεσις ἐν τῇ θεραπευ-τικῇ πραγµατείᾳ. κατὰ δὲ τὸν αὐτὸν τρόπον ἐπὶ ταῖς ἄλλαις δυσκρασίαις ταῖς τρισὶν, ἓν κοινὸν ἔχοντες παράγγελµα, τὸ ποιοῦν ἕκαστον ἐκκόπτειν πρότερον, εἶθ’ οὕτως ἥκειν ἐπὶ τὸ γεγονὸς ὑπ’ αὐτοῦ νόσηµα, τὴν τῶν ὑγιεινῶν αἰτίων εὕρεσιν ποιησόµεθα. κατὰ δὲ τὰς συνθέτους δυσκρασίας ἥ γ’ ἐκ τῶν ἁπλῶν σύνθεσις ἐνδείξεται τὰ ὑγιεινὰ παραγγέλµατα, κᾀνταῦθα ἐχόντων ἡµῶν ἀνάλογον φάρµακον τῷ µεγέθει τῆς δυσκρασίας, τὸ πρὸς ἐκείνην ἁρµόττον, ἐξευρίσκειν. οἷον, εἰ οὕτως ἔτυχεν, δέκα µὲν ἀριθµοῖς ἐπὶ τὸ θερµότερον ἐξεστήκῃ τοῦ κατὰ φύσιν, ἑπτὰ δ’ ἐπὶ τὸ ξηρότερον. εἶναι δήπου χρὴ καὶ τὸ ὑγιεινὸν αἴτιον ἐπὶ ταῖς τοιαύταις διαθέσεσι δέκα µὲν ἀριθµοῖς ψυχρότερον, ἑπτὰ δὲ ὑγρότερον. εἰ µὲν οὖν αὐτῷ τῷ πεπονθότι µορίῳ προσάγοιτο τοιοῦτον φάρµακον, εἰς τοσοῦτον ἔστω ψυχρότερόν τε καὶ ὑγρότερον, εἰς ὅσον ἡ ἔνδειξις κελεύει. διὰ βάθους δὲ κειµένου τοῦ πεπονθότος, ἐπιτεχνᾶσθαι χρὴ τοιοῦτον ἐργάζεσθαι τὸ ὑγιεινὸν, ὡς µὴ φθάνειν ἐκλύεσθαι κατὰ τὴν ὁδόν. εἰ µὲν οὖν θερµότερον εἶναι δέοι τοῦ συµµέτρου, µὴ τοσοῦτον µόνον ἔστω θερµότερον, ὅσου δεῖται τὸ πάθος, ἀλλ’ ἐξ ἐπιµέτρου προσκείσθω τὸ διὰ τὴν θέσιν ἀναγκαῖον προσερχόµενον· εἰ δὲ ψυχρότερον, οὐχ ἁπλῶς χρὴ τοσοῦτον ποιεῖν αὐτὸ ψυχρότερον, ἀλλὰ καὶ τὴν ὕλην σκοπεῖσθαι πρότερον. εἰ µὲν γὰρ παχυµερές ἐστιν, οὐχ ὁδοιπορήσει µέχρι βάθους πολλοῦ· τοὐναντίον δὲ πᾶν ἐργάσεται πυκνῶσαν τὴν ἐπιφάνειαν. εἰ δὲ λεπτοµερὲς ὑπάρχει, δύναιτ’ ἂν ἐξικέσθαι µέχρι πλείονος βάθους. οὕτως δὲ καὶ ἐπὶ τῶν ὑγραινόντων καὶ ξηραινόντων τὸ παχυµερὲς καὶ λεπτοµερὲς τῆς οὐσίας ἐπισκεπτέον. ἀπὸ µὲν δὴ τῆς θέσεως τοῦ πεπονθότος ἡ ἔνδειξις εὑρίσκει τὸ ὑγιεινὸν, ὡς εἴρηται νῦν. ἀπὸ δὲ τῆς διαπλάσεώς τε καὶ θέσεως, ὅταν ἐκροὰς αἰσθητὰς ἔχῃ συντετρηµένας εἰς ἕτερον, ἢ µηδεµίαν ἔχῃ. τὰς µὲν γὰρ εἰς τὰ κυριώτατα φερούσας ἐκροὰς ἀποτρέψοµεν, ἐρεθίσοµεν δὲ τὰς εἰς µὴ κυριώτατα. δῆλον δὲ, ὡς τῶν ποιούντων αἰτίων τὴν δυσκρασίαν ἡ διὰ τῆς κενώσεώς ἐστιν ἴασις. αὐτῶν γὰρ τῶν δυσκρασιῶν µόνον ἀλλοίωσις ἴασίς ἐστιν.

33. Λυθείσης δὲ τῆς συνεχείας, ὁ µὲν τῆς ἰάσεως σκοπὸς, ἡ ἕνωσις, ἐπὶ µὲν τῶν ὁργανικῶν µορίων ἀδύνατος· ἐπὶ δὲ τῶν ὁµοιοµερῶν οὐκ ἀεὶ δυνατὸς, ἀλλ’ ἐν ἐνίοις, ὡς ἐν τοῖς σαρκώδεσι, κόλλησις ἡ ἴασίς ἐστιν· οὐ διοίσει δὲ οὐδ’ εἰ σύµφυσιν ὀνοµάζεις. ἡγεῖται δ’ αὐτῆς, ὅταν µεῖζον γένηται τὸ τραῦµα, προσαγωγὴ τῶν διεστώτων µορίων, ἐκ τοῦ τῆς διαπλάσεως ὑπάρχουσα γένους. ἵνα δ’ αὐτὴ γέ-νηται µόνιµος, ἐπίδεσις ἡ συνάγουσα τὰ διεστῶτα, καὶ ἀγκτῆρες, καὶ ῥαφαὶ χρήσιµοι. κολλᾷ µὲν οὖν τὰ διεστηκότα καὶ τὴν ἐξ ἀρχῆς ἕνωσιν ἀποδίδωσιν ἡ φύσις. ἡµέτερον δ’ ἔργον ἓν πρῶτον µὲν, ὡς εἴρηται, τὸ συνάγειν εἰς ταὐτὸ τὰ διεστῶτα, δεύτερον δὲ τὸ φυλάττειν, ὡς συνήχθη, καὶ τρίτον, ὡς µηδὲν ἐµπέσῃ τῶν χειλῶν µεταξὺ, προνοεῖσθαι, καὶ τέταρτον, αὐτὴν τοῦ µέρους τὴν οὐσίαν ὑγιεινὴν διαφυλάττειν. τὸ µὲν δὴ πρῶτόν τε καὶ δεύτερον ὡς ἄν τις ποιήσειεν, εἴρηται. τὸ δὲ τρίτον ἐν µὲν τῷ συνάγειν τὰ διεστῶτα γίνοιτ’ ἂν, εἰ µηδὲν ἔξωθεν ἐµπίπτειν ἐάσοµεν, ὡς πολλάκις γε θρὶξ, ἢ ἔλαιον, ἢ ὑγρότης τις ἑτέρα µεταξὺ στᾶσα τῶν κολληθησοµένων, ἐκώλυσεν αὐτῶν τὴν ἕνωσιν. ἐν δὲ τῷ µετὰ ταῦτα χρόνῳ διὰ τῶν ὑποῤῥύσεων ἡ τοῦ τρίτου σκοποῦ φυλακή. τὴν δ’ ὑπόῤῥυσιν αὐτὴν ἐξ ἐπιδιαιρέσεως, καὶ ἀντιδιαιρέσεως, καὶ σχήµατος ἐπιτηδείου ποριστέον. ἡ δ’ οὐσία τοῦ µέρους ὑγιεινὴ φυλαχθήσεται διὰ τῶν µετρίως ξηραινόντων. αὕτη µὲν ἡ ἴασίς ἐστι συνεχείας λύσεως ἐν σαρκώδει µορίῳ γεγενηµένης αὐτῆς καθ’ ἑαυτὴν µόνης. εἰ δ’ ἑτέρῳ τινὶ µιχθείη νοσήµατι, πλείους οἱ σκοποὶ τῶν ἐνδείξεων, οὓς ἐν ταῖς τῶν συνθέτων, ἢ ἐπιπεπλεγµένων, ἢ ὅπως ἄν τις ὀνοµάζειν ἐθέλοι, διδασκαλίαις ἑξῆς ἐροῦµεν. ἐν δὲ τῷ παρόντι λόγῳ πρὸς τὰς λοιπὰς τῆς ἑνώσεως λύσεις ἰτέον.

34. Κάταγµα τοίνυν ἐστὶ µὲν τῆς ἐν ὀστῷ συνεχείας λύσις. ἀνίατον δὲ ὂν, ὅσον ἐπὶ τῷ πρώτῳ σκοπῷ, κατὰ δεύτερον τινὰ τρόπον ἰατόν πως γίνεται. πρῶτος µὲν οὖν σκοπὸς ἡ σύµφυσις οὐ δυναµένη διὰ σκληρότητα τοῦ µορίου γενέσθαι. δεύτερον δὲ ἡ δέσις διὰ πώρου δεσµοῦντος ἐν κύκλῳ τὸ κάταγµα. γένεσις δὲ τῷ πώρῳ, καθ’ ὅσον µὲν ἐξ ὕλης καὶ ἀποφύσεως γίνεται, κοινὴ πρὸς τὰ ἄλλα, καθ’ ὅσον δὲ ἐγγύς ἐστιν ὀστῷ τὴν ἰδέαν, ἐκ τῆς ἐκείνου τροφῆς. µαλακὸν δὲ καὶ παιδικὸν ὀστοῦν καὶ συµφῦναι δυνατόν. σπάνιος δὲ καὶ ἡ τοῦδε τοῦ πάθους γένεσις ἄνευ συµπλοκῆς, ὡς τὰ πολλὰ γὰρ οἱ παρακείµενοι µύες ἅµα τοῖς ἄλλοις σώµασι πάσχουσι, ῥηγνυµένων τῶν ὀστῶν, ὥστε καὶ ὁ σκοπὸς τῆς θεραπείας διττὸς, ἕτερος µὲν ὁ ἐπὶ τοῖς ὀστοῖς, ἕτερος δὲ ὁ ἐπὶ τοῖς ἀµφ’ αὐτὰ σώµασιν. ὁ µὲν δὴ τοιοῦτος ἐν ταῖς τῶν σαρκωδῶν µορίων ἐπιπεπλεγµέναις διαθέσεσιν εἴρηται. περὶ δὲ τῶν καταγµάτων ἐν τῷδε ῥητέον. ἐπεὶ γὰρ καὶ τούτων ἡ ἴασίς ἐστιν ἐκ τῆς πωρώσεως, ἵνα δ’ αὐτὴ γένηται, τῆς οἰκείας τροφῆς τοῦ ὀστοῦ δεῖ περίττωµα πρὸς τὴν τοῦ πώρου γένεσιν ὑποβεβλῆσθαι τῇ φύσει, τὸ περίττωµα δὲ τοῦτο καὶ τῇ ποιότητι καὶ τῇ ποσότητι σύµµετρον εἶναι χρὴ, διὰ τοῦτο ἀγωγῆς δεῖται τῆς τοσοῦτον καὶ τοιοῦτον τὸ ἐπιῤῥέον αἷµα τοῖς ὀστοῖς παρασκευαζούσης, ἐξ οἵου τε καὶ ὅσου γενήσεται πῶρος. ἐπεὶ δ’ ἐκχεῖται τοῦτο διὰ τῶν σηράγγων τοῦ κατεαγότος ὀστοῦ, σκοπεῖν αὐτοῦ χρὴ τὸ πλῆθός τε καὶ τὴν ποιότητα, καὶ οὕτως ἢ ξηραντικωτέραν ποιεῖσθαι τὴν ἀγωγὴν, ἢ ὑγραντικωτέραν, ἅπερ ἐπὶ πλέον ἐν τοῖς τῆς θεραπευτικῆς µεθόδου γράµµασι λέλεκται.

35. Νεύρου δὲ καὶ τένοντος νύγµα διά τε τὸ περιττὸν τῆς αἰσθήσεως, καὶ διότι συνεχές ἐστι πρὸς τὴν ἀρχὴν τὸ µόριον, ἕτοιµον ἐπικαλέσασθαι σπασµοὺς, καὶ µάλισθ’ ὅταν µηδὲν διαπνέηται πρὸς τὰ ἐκτὸς, τυφλωθείσης τῆς τοῦ δέρµατος τρώσεως. τοῦτο τοίνυν χρὴ ἀναστοµοῦν, καὶ ἀναξηραίνειν οὐσίᾳ λεπτοµερεῖ, διϊκνεῖσθαι δυναµένῃ πρὸς τὸ βάθος ἄχρι τοῦ τετρωµένου νεύρου. λέλεκται δὲ καὶ περὶ τούτου τελέως ἐν τοῖς τῆς θεραπευτικῆς µεθό δου γράµµασιν. ἐν µὲν οὖν δὴ ταῖς ἁπλαῖς τοῦδε τοῦ γένους διαθέσεσιν ἡ τῶν ὑγιεινῶν αἰτίων ἰδέα τοιάδε.

36. Κατὰ δὲ τὰς συνθέτους ἐπιπέπλεκται τοῖς ἕλκεσιν πρώτη µὲν ἡ κοιλότης, ἣν οὐκ ἄλλην διάθεσιν, ἀλλ’ ἕλκους ἡγοῦνται διαφοράν. ἔστι δὲ οὐ διαφορὰ τό γε τοιοῦτον, ἀλλ’ ἕτερόν τι γένος ὅλου τοῦ νοσήµατος, ἐν ᾧ τῆς οὐσίας αὐτῆς ἐστιν ἀπώλεια. καὶ τοίνυν καὶ ἡ ἴασις ἐπὶ διττῷ πάθει διττοῦ δεῖται σκοποῦ. ἡ µὲν γὰρ τῆς συνεχείας λύσις ἑνώσεως, ἡ δὲ τῆς οὐσίας ἀπώλεια γενέσεως χρῄζει. λελεγµένοι δ’ εἰσὶν ὀλίγον ἔµπροσθεν οἱ τῆς γενέσεως σκοποί. καὶ µὲν δὴ καὶ ὡς χρὴ πρῶτον ἰᾶσθαι τήνδε τὴν διάθεσιν, εἶθ’ ἑξῆς ἑνοῦν ἐπιχειρεῖν, αὐτὴ τῶν πραγµάτων ἡ φύσις ἐνδείκνυται. ὅταν οὖν ἀναπληρωθῇ µὲν τὸ κοῖλον, ὁµαλὸν δὲ τὸ ἕλκος ὑπάρχῃ, τὸν ἕτερον τῶν σκοπῶν ἀνῃρῆσθαι συµβαίνει. µέσης γὰρ τῆς νεογενοῦς σαρκὸς ἱσταµένης τῶν χειλῶν τοῦ ἕλκους, ἑνωθῆναι µὲν ἀδύνατον τὰ διεστῶτα, σκοπὸν δ’ ἄλλον ἰάσεως ἐξευρεῖν χρή. τὴν δ’ εὕρεσιν ἐκ τοῦ κατὰ φύσιν ἕξοµεν, ὃ περιποιῆσαι τῷ µέρει προσήκει. κατὰ φύσιν δ’ ἦν αὐτῷ σκέπεσθαι δέρµατι. τοῦτ’ οὖν ἡµῖν ἐστι ποιητέον, ἢ, εἴπερ ἐστὶν ἀδύνατος ὁ σκοπὸς, ὅµοιόν τι δέρµατι. τὴν γοῦν σάρκα δερµατώδη ποιητέον ἐστίν. ἔστι δὲ τοιαύτη, ξηραινοµένη τε ἅµα καὶ τυλουµένη. ξηραινόντων δὲ καὶ στυφόντων ἀδήκτως ἔσται χρεία φαρµάκων εἰς τὰς ἐπουλώσεις. οὕτως δὲ κᾂν ῥύπος ἐπιτραφῇ, σκοπὸς µὲν ἀποῤῥύψαι· φάρµακον δὲ ὑγιεινὸν τὸ ῥυπτικόν. εἴρηται δ’ αὐτῶν ἐν τοῖς περὶ φαρµάκων ἡ ὕλη. καὶ µὲν δὴ καὶ εἰ φλεγµονή τις, ἢ θλάσις, ἢ σκίῤῥος, ἢ οἴδηµα κατὰ τοῦ ἕλκους εἴη, θεραπευτέον ἐκεῖνα πρότερον διὰ τῶν εἰρηµένων µεθόδων. οὕτως δὲ καὶ εἰ ἐπιῤῥεῖ τι τῷ ἕλκει, κατὰ τὴν τῶν ἐπιῤῥεόντων ἴασιν. ὡσαύτως δὲ καὶ εἰ δυσκρασία τις εἴη κατὰ τὸ ἡλκωµένων, ἐπὶ τὰ τῆς δυσκρασίας πρότερον ἰέναι βοηθήµατα. καὶ περὶ µὲν τούτων ἅλις.

37. ᾿Επὶ δὲ τὸ περὶ τὴν διάπλασιν ἰτέον ἤδη γένος, εἰς πλείους διαφορὰς τεµνόµενον. ἀλλ’ ἀπὸ τοῦ σαφεστάτου τὴν ἀρχὴν τῷ λόγῳ θετέον, ὃ κατὰ τὴν τοῦ σχήµατος ἐξάλλαξιν γίνεται. τῶν µὲν οὖν ἔτ’ αὐξανοµένων οἷόν τε τὸ σχῆµα τῶν πλείστων µορίων ἐπανορθοῦσθαι, τῶν δ’ ηὐξηµένων οὐκέτι. σκοπὸς δ’ ὧν οἷόν τε θεραπεῦσαι, πρὸς τοὐναντίον ἀπάγειν τῆς διαστροφῆς. εἰ δὲ κατάγµατος οὐκ ὀρθῶς διαπλασθέντος ἡµάρτηταί τινος κώλου σχῆµα, πωρωθῆναι φθάσαντος, ἐὰν ἔτι πρόσφατος ὁ πῶρος ὑπάρχῃ, κατάξαντα χρὴ διαπλάττειν αὖθις ὀρθῶς, εἶτα πωροῦν. ἔστι δὲ ἡ ἔµφραξις ἐκ ταὐτοῦ γένους τῶν νοσηµάτων. ἡ µὲν ὑπὸ γλίσχρων καὶ παχέων γινοµένη χυµῶν, ἕνα µὲν ἔχουσα καὶ αὐτὴ σκοπὸν ἐναντίον τῷ πάθει τὴν ἔµφραξιν· αἴτια δὲ ὑγιεινὰ τά τε ῥυπτικὰ καὶ τµητικὰ τῶν φαρµάκων. ἡ δ’ ὑπὸ κόπρου σκληρᾶς ἐµφραχθείσης ἐντέρῳ, προτέραν µὲν ἕξει τὴν τῆς σκληρότητος ἐπανόρθωσιν ἐξ ὑγρῶν καὶ λιπαρῶν κλυσµάτων, ἑξῆς δὲ τὴν κένωσιν ἐκ δριµέων. ἡ δ’ ὑπὸ λίθου κατὰ κύστιν, ἐν µὲν τῷ παραυτίκα τὴν µετάθεσιν· ἰάσεως δὲ παντελοῦς ἕνεκα τὴν διὰ τοµῆς κοµιδήν. ἡ δὲ τῆς παρὰ φύσιν ἐν µορίῳ περιεχοµένης ὑγρότητος ἴασις ἐν τῇ παντελεῖ κενώσει, καθάπερ ἐπὶ τῶν ἐµπύων. ἡ δὲ ἄµετρος πλήρωσις ἐν ἀµέτρῳ κενώσει, καθάπερ ἐπὶ τοῦ κατὰ τὰς φλέβας αἵµατος. ὡσαύτως καὶ ὅσοις κατὰ γαστέρα, καὶ ἔντερα, ἢ ἀρτηρίαν τραχεῖαν, ἢ πνεύµονα πύον ἢ αἷµα περιέχεται, παντελοῦς κενώσεως δεῖται. τοῦ δὲ πλείονος ἐδέσµατος, ἢ πόµατος, ἔτι ὄντος προσφάτου, κατὰ τὴν ἀποκένωσιν ἡ ἐπανόρθωσις. ὅσα µὲν οὖν ἐν πνεύµονί τε καὶ θώρακι περιέχεται, µετὰ βηχῶν µὲν ἡ κένωσις, ὑπὸ δὲ φαρµάκων λεπτυντικῶν· ὅσα δὲ καθ’ ἧπαρ, ἢ φλέβας, ἢ ἀρτηρίας, ἢ νεφροὺς, ἤτοι δι’ οὔρων, ἢ γαστρός. ἀλλὰ δι’ οὔρων µὲν ὑπὸ τῶν λεπτυνόντων σφοδρῶς· διὰ γαστρὸς δὲ ὑπὸ τῶν ἑλκτικῶν τε καὶ ἀναστοµωτικῶν. ὅσα µὲν οὖν κατὰ τὴν ἄνω γαστέρα, δι’ ἐµέτων· ὅσα δὲ κατὰ τὴν κάτω, δι’ ὑπαγωγῆς. ὅσα δὲ ὑπὸ τῷ δέρµατι, διὰ τοµῆς, ἢ καύσεως, ἢ φαρµάκων καυστικῶν. οὕτως δ’ ἐνίοτε καὶ ὅσα κατά τινα κοιλότητα φυσικὴν, ὡς ἐπὶ θώρακος. ἑνὶ δὲ κεφαλαίῳ, τῶν µὲν ὅλῳ τῷ γένει παρὰ φύσιν ἔν τισι µέρεσι περιεχοµένων σκοπὸς τῆς ἰάσεως ἄρσις ἐστίν· εἰ δ’ ἀδύνατος γενέσθαι, µετάθεσις. ὅσα δὲ οὐχ ὅλῳ τῷ γένει παρὰ φύσιν ἐστὶν, ἀλλὰ τῷ ποσῷ, σκοπὸς τούτων ἡ ἀποκένωσις. ἡ δ’ εὕρεσις τῶν ἰασοµένων αὐτὰ µέρος µέν τι κᾀξ αὐτῆς λαµβάνεται τῆς διαθέσεως· ἡ πλείστη δὲ ἐκ τῶν πεπονθότων µορίων. ὅσα δὲ ἐν τῷ τετραχύνθαι παρὰ φύσιν ἔχει, τὴν κατὰ φύσιν αὐτοῖς ἀντεισακτέον λειότητα· κατὰ µὲν οὖν ὀστοῦν ξύοντα, κατὰ δὲ τραχεῖαν ἀρτηρίαν ἢ γλῶτταν ἐκλεαίνοντα δι’ ὑγρῶν ἀδήκτων καὶ γλίσχρων. ὅσα δὲ τῷ λεῖα γενέσθαι παρὰ φύσιν ἔχει, τὴν κατὰ φύσιν αὐτοῖς ἀντεισακτέον τραχύτητα διά τε φαρµάκων ἱκανῶς ῥυπτικῶν καὶ διὰ βραχείας στύψεως.

38. ῞Οσαι δὲ ἐµφράξεις ἢ στενοχωρίαι νοσήµασιν ἑτέροις ἕπονται, θεραπευτέον ἐκεῖνα πρότερον. δέδεικται δ’ ἐν τῷ περὶ τῆς τῶν νοσηµάτων διαφορᾶς, ὡς φλεγµοναῖς, καὶ σκίῤῥοις, καὶ οἰδήµασι, καὶ ξηρότησιν ἐνίοτε ἀµέτροις, ἔτι τε µοχθηροῖς σχήµασιν αὐτῶν τῶν περιεχόντων σωµάτων ἕπεται πολλάκις τὰ εἰρηµένα, κα θάπερ καὶ ὄγκοις τισὶ τῶν πέριξ σωµάτων. εἰ δὲ καὶ πρὸς ἄλληλα τῶν εἰρηµένων ἐπιπλέκοιτό τινα, τὰς ἐνδείξεις ἔχει ποικίλας. ἀρκέσει δ’ ἐφ’ ἑνὸς, ὡς ἐπὶ παραδείγµατος, ποιήσασθαι τὸν λόγον· ἐπὶ πλέον γὰρ ὑπὲρ ἁπάντων ἐν τοῖς θεραπευτικοῖς λέγεται γράµµασιν. ὑποκείσθω τοίνυν ἐπιῤῥεῖν τινι µέρει πλῆθος αἵµατος, ὡς διατείνεσθαι τὰ κατὰ τὸ µόριον ἀγγεῖα, µὴ τὰ µεγάλα µόνον, ἀλλὰ καὶ τὰ σµικρὰ τὰ πρότερον ἐκφεύγοντα τὴν ὄψιν, ἐκ δὲ τοῦ πεπληρῶσθαι φαινόµενα νῦν, ὥσπερ γε ἐπ’ ὀφθαλµῶν ὁρᾶται σαφῶς ἐνίοτε διὰ τὴν λευκότητα τοῦ χιτῶνος. εἰκὸς δὲ δήπου, καὶ ἄλλα τῶν µὴ ὁρωµένων ἀγγείων διατετάσθαι µεµεστωµένα, µηδέπω µηδ’ αὐτὰ φαινόµενα διὰ τὴν σµικρότητα. καὶ δὴ κίνδυνος ἐκχυθῆναι τὸ διϊδρούµενον ἐκ τῶν ἀγγείων εἰς τὰς µεταξὺ χώρας τὰς κενὰς, ἢ καὶ παρεκχεῖσθαι µικρὸν ἤδη. τοῦ τοιούτου πάθους ἡ ἴασις ἕξει µὲν δήπου σκοπὸν τὴν κένωσιν, ἢ, ἵνα σαφέστερον εἴπωµεν, ἀποκένωσιν. ἐπειδὴ τὸ πάθος ἦν ἐν τῷ πεπληρῶσθαι τὸ µόριον ἀµέτρως, ἀναγκαῖον δὴ, ἤτοι παλινδρο µῆσαν ἐκκενωθῆναι τὸ περιττὸν, ἢ δι’ αὐτοῦ τοῦ πεπονθότος µορίου. παλινδροµήσει µὲν οὖν, ἢ ὠσθὲν, ἢ ἑλχθὲν, ἢ παραπεµφθὲν, ἢ κατά τινα τούτων, ἢ κατὰ πάντα. δι’ αὐτοῦ δὲ τοῦ πεπονθότος ἐκκενωθήσεται, τὸ µέν τι φανερῶς τε καὶ αἰσθητῶς, τὸ δὲ εἰς ἀτµοὺς λεπτυνθέν. εἰ µὲν οὖν εἴη τὸ σύµπαν σῶµα πληθωρικώτερον, οὐ χρὴ διὰ τοῦ πεπονθότος τόπου ἐκκενοῦν. εἰ µὲν γὰρ ἀµυχαῖς καὶ τοµαῖς αἰσθητῶς ἐκκενώσοµεν ὀδυνήσαντες, ἐπισπασόµεθα πλέον διὰ τὴν ὀδύνην. εἰ δὲ τοῖς θερµαίνουσι διαφορεῖν ἐπιχειρήσοµεν, ἕλξοµεν διὰ τὴν θερµότηρα πλέον εἰς τὸ µέρος, ἢ διαφορήσοµεν. εἰ δ’ αὖ βουλοίµεθα παλινδροµεῖν ἀναγκάζειν τὸ ἐπιῤῥυὲν, οὐκ ἂν δέξαιτο µεστὸν ὑπάρχον τὸ σῶµα. πρὸς ἄµφω τοίνυν ταῦτα χρὴ κενῶσαι τὸ ὅλον, ἢ ἀντισπάσαι γε πάντως εἰς ἄλλα χωρία τὸ ἐπιῤῥέον τῷ πεπονθότι· τοῦτο δὲ ἐργασάµενον ἀπωθεῖσθαι τοῦ µέρους πρότερον, ἢ διαφορεῖν ἐπιχειρεῖν. ἑτοιµοτέρα γὰρ ἡ κένωσις, ὅσῳ διὰ µειζόνων. ἀποκρουσόµεθα δ’ ἐκ τοῦ πεπον θότος, εἰ στύφοιµέν τε καὶ ψύχοιµεν. ἀλλὰ καὶ τὰ κενωθέντα πρὸς ἑαυτὰ τὸ ἀποκρουόµενον ἕλξει· δέδεικται γὰρ καὶ τοῦτο διὰ τοῦ περὶ τῶν φυσικῶν δυνάµεων λόγου. καὶ δὴ καὶ παραπέµψει τὰ ἀγγεῖα, τονωθέντα τοῖς στύφουσι φαρµάκοις. εἰ µὲν οὖν ἅπαν οὕτω παλινδροµήσει, εὖ ἂν ἔχοι· καταλειφθέντος δέ τινος ἐν τῷ µορίῳ, ἐχρῆν, µὲν δήπου τεκµαίρεσθαι τοῦτο γλίσχρον ὑπάρχειν, ἢ παχὺ, καὶ διὰ τοῦτ’ ἐσφηνῶσθαι δυσλύτως. δύναται δὲ καὶ µὴ τοιοῦτον ὂν εἰς τὰς µεταξὺ χώρας ἐκκεχύσθαι. τότ’ οὖν ἥκειν ἤδη καιρὸς ἐπὶ τὸ κενοῦν αὐτὸ διὰ τοῦ πεπονθότος, ἐπιθέντα τοῖς ὑπερκειµένοις ἀποκρουστικὰς τῶν ἐπιῤῥεόντων δυνάµεις. ἐκκενώσεις δὲ µάλιστα, εἰ κατὰ τὰς µεταξὺ χώρας τεκµαίροιο περιέχεσθαί τι δι’ ἀµυχῶν τε ἅµα καὶ διὰ φαρµάκων διαφορητικῶν. ἀλλ’ ἐπεὶ τὰ διαφοροῦντα πάντα θερµὰ ταῖς δυνάµεσιν ὑπάρχει, τῆς δ’ αὐτῆς ἐστι κράσεως ἔργον τὸ δάκνειν, ὅταν ἀµετρότερον ᾖ θερµὰ, φυλακτέον ἐν αὐτοῖς τὰ πάνυ θερµὰ, καὶ µάλιστα ἢν ἐπιπολῆς ᾖ τὸ πεπονθός. ὀδυνήσεται γὰρ οὐ σµικρῶς, ἢν ἅµα τε πεπόνθῃ καὶ δάκνηται, ὀδύνη τε πᾶσα παροξύνει τὰ ῥεύµατα. τὸ µετρίως οὖν θερµὸν ἐπὶ τούτων ἀνώδυνον, ἔτι δὲ µᾶλλον, ἐὰν ὑγρὸν ὑπάρχῃ. καὶ µέντοι καὶ ἱκανόν ἐστιν διαφορῆσαι τὸ ἐπιπολῆς, εἰ καὶ µὴ σφοδρὸν εἴη τὸ διαφο-ρητικὸν φάρµακον. εἰ δὲ τὰ µὲν ἐπιπολῆς ἀπαθῆ παντάπασιν ὑπάρχει, διὰ βάθους δ’ εἴη τὸ κενώσεως δεόµενον, ἐπιτεῖναί τε καὶ αὐξῆσαι δεῖ τοῦ διαφορητικοῦ φαρµάκου τὴν θερµασίαν. κινδυνεύσει γὰρ ἐκλυθῆναι, πρὶν εἰς τὸ βάθος ἐξικέσθαι, οὐ µὴν οὐδ’ ἀνιάσει τι τὰ ἐπιπολῆς, ὧν ψαύσει, διότι µὴ πέπονθεν. ὥστε καὶ νῦν ἐς ταὐτὸν ἄµφω συµβαίνει πρὸς τὴν τῶν θερµοτέρων τε ἅµα καὶ δριµυτέρων φαρµάκων χρῆσιν, τά τ’ ἐπιπολῆς ἀνεχόµενα, καὶ τὰ διὰ βάθους δεόµενα. ταύτην µὲν οὖν τὴν ἔνδειξιν ἐκ τοῦ µορίου τῆς θέσεως ἐλάβοµεν.

39. ἑξῆς δὲ σκο πῶµεν, εἰ λείπει τι πρὸς τὴν ἴασιν· ἔοικε γὰρ λείπειν οὐ µικρά. τῶν πεπονθότων αὐτῶν, ἐν οἷς ἐστι τὸ περιττὸν τοῦ ῥεύµατος, ἔνια µὲν ἀραιὰ καὶ χαῦνα καὶ µαλακὰ τὴν φύσιν ἐστὶν, ἔνια δὲ πυκνὰ καὶ πεπιληµένα καὶ σκληρά. τὰ µὲν οὖν πρότερα ῥᾳδίως ἐκκενοῦται. τὰ δ’ ἕτερα δριµυτέρων δεῖται τῶν κενωσόντων αὐτὰ, καὶ προσέτι λεπτοµερεστέρων. ἂν δὲ καὶ κατὰ συχνοῦ κεῖνται βάθους, ἔτι δὴ καὶ µᾶλλον. αὕτη σοι πάλιν ἔνδειξις ἑτέρα παρὰ τῆς οὐσίας τοῦ πεπονθότος. ἄλλη δ’ ἀπὸ τῆς διαπλάσεως ἅµα καὶ θέσεως. ὑποκείσθω γὰρ, εἰ οὕτως ἔτυχεν, ἐν ἥπατι τὴν προειρηµένην εἶναι διάθεσιν, ἐν τοῖς στενοῖς πέρασι τῶν ἀγγείων ἐσφηνωµένων ὑγρῶν, ἤτοι γλίσχρων, ἢ παχέων, ἢ πολλῶν. ἆρ’ οὐχ ἕτοιµον ἐδέσµασί τε καὶ πόµασι λεπτυντικοῖς τὸ πάχος µὲν πρῶτον ἅµα τῇ γλισχρότητι λεπτοµερὲς ἐργάζεσθαι· δεύτερον δὲ, µὴ διὰ τῶν ἀοράτων καὶ στενῶν µόνον, ἀλλὰ καὶ δι’ εὐρειῶν ὁδῶν ἐκκενῶσαι τὸ λυποῦν; εὐρύτεραι γάρ εἰσι κατὰ τὸ ἧπαρ αἱ φλέβες, ὥσπερ καὶ πλεῖσται· τελευτῶσι δ’ αἱ µὲν ἐν τοῖς κυρτοῖς εἰς τὴν κοίλην, αἱ δ’ ἐν τοῖς σιµοῖς ἐπὶ πύλας. ὥστ’ ἤδη σοι ῥᾷστον, ἐν ὁποτέραις ἂν ὦσιν αἱ σφηνώσεις, ἐκκενοῦν ἑτοί µως αὐτὰς, ἕλκοντα µὲν εἰς τὴν γαστέρα διὰ τῶν ἑλκτικῶν τε καὶ ἀναστοµωτικῶν, ὅσα τῶν ὑγρῶν ἐσφήνωται, κατὰ τὰς ἐν τοῖς σιµοῖς φλέβας, ἐπ’ οὖρα δὲ προτρέποντα διὰ τῆς κοίλης φλεβὸς, ὅσα κατὰ τὰς ταύτης φλέβας. ἑτέρα δὲ ἐπὶ ταῖς προειρηµέναις ἔνδειξις ἀφ’ ἥπατος, ὡς ἀρχῆς φλεβῶν. ἐπεὶ γὰρ οὐχ ἑαυτὸ µόνον, ὥσπερ τὰ πλεῖστα µόρια τοῦ ζώου, διοικεῖν πέφυκεν, ἀλλ’ ἐπιπέµπει δύναµιν ταῖς φλεψὶ, κίνδυνός ἐστιν, ἐὰν ἐκλύσωµεν αὐτοῦ τὸν τόνον ἐπιβροχαῖς τε καὶ καταπλάσµασι χαλαστικοῖς, αὐτό τε πρῶτον ἀτονῆσαι περὶ τὴν ἐνέργειαν, ἀτόνους τε συµπάσας ἐργάσασθαι τὰς φλέβας. ὅθεν ἐπιµιγνύναι χρὴ τῶν στυφόντων τι φαρµάκων ἐν ταῖς θεραπείαις αὐτοῦ. ἀλλ’ ἐπειδὴ διὰ βάθους ἐστὶ συχνοῦ, κίνδυνος ἐκλυθῆναι τὴν δύναµιν τοῦ στύφοντος, ἐὰν µὴ ποδηγῆται πρός τινος ἑτέρας οὐσίας λεπτοµεροῦς, οἵα περ ἡ τῶν ἀρωµάτων ἐστί. κάλλιον δὲ, εἰ αὐτὸ τὸ στύφον φάρµακον εὐθὺς εἴη καὶ ἀρωµατῶδες· συµφύτους γὰρ ἔχον δύο ποιότητάς τε καὶ δυνάµεις ἰσχυ ρότερον ἐνεργήσει. καὶ τοίνυν ἐκκενούσθω µὲν καὶ ἤδη τὸ παρὰ φύσιν εἰς τὸ µόριον ἐνεχθέν· ἐχέτω δὲ τὴν συµµετρίαν τῶν χυµῶν τὴν κατὰ φύσιν. ἐπισκεπτέον οὖν ἡµῖν ἐν τούτῳ, µήτι πρὸς τῆς τοῦ ῥεύµατος ποιότητος ἠλλοιώθη τὴν κρᾶσιν, εἰ µὲν φλεγµατικώτερον ἦν, ψυχθὲν, εἰ δὲ χολωδέστερον, θερµανθὲν, ἵνα καὶ ταύτην αὐτοῦ τὴν δυσκρασίαν ἰασάµενοι τελέως ὑγιὲς ἀποφάνωµεν. ἰασόµεθα δὲ τὴν ἐναντίαν ἀντεισάγοντες ποιότητα, καθάπερ ἐν ταῖς τῶν δυσκρασιῶν εἴρηται θεραπείαις, εἰς ὅσον ἕκαστον ἐγένετο θερµότερον, ψύχοντες εἰς τοσοῦτον. ὥστ’ ἐνταῦθα πάλιν ἀναγκαῖον ἐπίστασθαι τὴν κατὰ φύσιν εὐκρασίαν αὐτοῦ. πῶς γὰρ ἂν εἰδείηµεν, ὁπόσῳ τοῦ κατὰ φύσιν ἐστὶ ψυχρότερον ἢ θερµότερον, ἢ πότε ψύχοντες παυσόµεθα, µὴ γινώσκοντες τὸ µέτρον τῆς κατὰ φύσιν θερµότητος; οὕτω δὲ καὶ εἰ τὸ ψυχρότερον γενόµενον θερµαίνοµεν, µὴ γινώσκοντες τὸ µέτρον αὐτῆς τῆς κατὰ φύσιν ψυχρότητος, οὐχ οἷόν τε ἡµῖν οὔτ’ εὐπορῆσαι τοῦ θερµαίνοντος οἰκείως, οὔτε παύσασθαι θερµαίνοντας.

40. ᾿Επεὶ δὲ καὶ περὶ τούτων αὐτάρκως εἴρηται, µεταβαίνειν ἤδη καιρὸς ἐπὶ τὰ κατὰ τὸν ἀριθµὸν οὐ κατὰ φύσιν ἔχοντα. διττῆς δὲ οὔσης αὐτῶν τῆς διαφορᾶς, οἷς µὲν ἐλλιπές τι µόριον, ἐργάζεσθαι τοῦτο σκοπὸς, ὑπηρετοῦντας δηλονότι τῇ φύσει, καθ’ ὃν ὀλίγον ἔµπροσθεν εἴρηται τρόπον. οἷς δ’ αὖ περιττεύει, τοῦτ’ ἐκκόπτειν αὐτὸ, ἤτοι διὰ σµίλης, ἢ διὰ πυρὸς, ἢ διὰ φαρµάκου καυστικοῦ. ταυτὶ µὲν οὖν ἅπαντα σχεδὸν δυνατόν ἐστιν ἰάσασθαι, γεννῆσαι δ’ οὐχ ἅπαντα δυνατὸν, ὡς ἐν τῷ περὶ σπέρµατος ἀποδέδεικται λόγῳ. τινὰ δὲ κᾂν αὐτὰ µὴ δυνατὸν ᾖ γεννῆσαι, ποιῆσαι γοῦν ἀντ’ αὐτῶν ἕτερόν τι δυνατὸν, ὡς ἐπὶ τοῦ ὀστοῦ τελέως ἐξαιρεθέντος οὐσίαν ἑτέραν ἐν τῇ κατ’ αὐτὸ χώρᾳ, διαφέρουσαν ὀστοῦ τε καὶ σαρκός. ἔστι γὰρ ἡ γινοµένη κατὰ τὴν χώραν αὐτοῦ καθάπερ τις σὰρξ πωροειδὴς, ἢ πῶρος σαρκοειδὴς, καὶ τοῦ χρόνου δὲ προϊόντος ἐπὶ τὸ πωρωδέστερον µεθίσταται, κατ’ ἀρχὰς σαρκοειδὴς µᾶλλον οὖσα. καθ’ ὅ τι δ’ αὖ µόριον ἀπολλύµενον οὔτε τὴν αὐτὴν οὐσίαν κατ’ εἶδος, οὔθ’ ὁµοίαν ἐργάσασθαι δυνάµεθα, τρίτος ἡµῖν σκοπὸς ἐξευρεῖν τινα κόσµον, ὡς ἐπὶ κολοβωµάτων. ἐπικοινωνεῖ δὲ δηλονότι τὸ γένος ὅλον τοῦτο τῷ κατὰ τὸ πηλίκον. ὅσον γὰρ αὐτοῦ περὶ τὸ κατὰ φύσιν ἐστὶν, ἐκείνῳ πλησιάζει. τὸ δ’ ἐν τοῖς τῷ γένει παρὰ φύσιν ἀποκεχώρισται µόνον. ἐφ’ οὗ πρῶτος µὲν σκοπὸς ἡ ἀφαίρεσις· εἰ δ’ ἀδύνατος οὗτος, ἡ µετάθεσις δεύτερος, ὡς ἐπὶ τῶν ὑποχυµάτων. ὅσα δ’ οὐχ ὅλοις µορίοις, ἀλλ’ ἐν µέρεσι µορίων ἐλλείπει τε καὶ ὑπερβάλλει τοῦ κατὰ φύσιν, ἀνάθρεψις µὲν ἢ γένεσις ἐπὶ τῶν ἐλλειπόντων, ἀφαίρεσις δὲ ἢ καθαίρεσις ἐπὶ τῶν ὑπερβαλλόντων· ὅθεν οὔτε σκοπὸς ἐπ’ αὐτῶν ἕτερος, οὔτ’ ἰδέα φαρµάκων ἑτέρα κατὰ γένος. ἀλλ’ ἐπὶ τὸ λοιπὸν ἔτι γένος ἰτέον τῶν ὑγιεινῶν αἰτίων, ὅπερ ἐνανορθωτικόν ἐστι τῶν παρὰ τὴν θέσιν ἐσφαλµένων σωµάτων, οἷον ἐξαρθρήµατα καὶ ἔντερον ἐν ὀσχέῳ. γίνεται δὲ τὸ µὲν ἐκ βιαίας τάσεως ἢ ὤσεως· τὸ δὲ ἐξ ἀνευρύνσεως ἢ ῥήξεως τοῦ περιέχοντος· ὥστε καὶ ἡ ἴασις τῷ µὲν ἐξ ἀντιτάσεώς τε καὶ τῆς εἰς τοὐναντίον, εἰ παρήλλαξεν, ὤσεως, τῷ δὲ ἐκ τοῦ στεγανὸν ἐργάσασθαι τὸ περιέχον. ἐξ ὧν δ’ ἄν τις µεθόδων τὰ κατὰ µέρος ἐξευρίσκῃ, διὰ τῆς θεραπευτικῆς πραγµατείας δεδήλωται.

41. ῾Εξῆς δ’ εἴη λέγειν, ὅσα κατὰ τὸν ἔµπροσθεν λόγον ἀνεβαλλόµεθα. καλοῦσι δὲ αὐτὰ προφυλακτικά. τριττὴ δ’ ἐστὶ καὶ τούτων ἥ γε κατὰ γένος διαφορά. πρώτη µὲν ὑγιαίνοντος ἀµέµπτως τοῦ ἀνθρώπου, δευτέρα δὲ ἡ µεµπτῶς, ἡ τρίτη δὲ νοσοῦντος. τὸ µὲν οὖν πρῶτον γένος ἐκ τῆς ὑγιεινῆς ἐστι πραγµατείας, διττὸν ὑπάρχον, ὡς ἔµπροσθεν εἴρηται· τὸ δεύτερον δὲ ἐκ τῆς προφυλακτικῆς· τὸ δὲ τρίτον ἐκ τῆς θεραπευτικῆς. ἐν χυµοῖς δὲ µάλιστα τὴν σύστασιν ἔχει σύµπαν τοῦτο τὸ γένος, οὓς οὔτε γλίσχρους εἶναι προσήκει, οὔτε παχεῖς, οὔτε ὑδατώδεις, οὔτε πολλοὺς, οὔτε ἐπὶ πλέον θερµοὺς, ἢ ψυχροὺς, οὔτε δακνώδεις, οὔτε σηπεδονώδεις, οὔτε δηλητηρίους. αὐξηθέντες γὰρ αἴτιοι καθίστανται νοσηµάτων. αὐξάνονται δὲ, ποτὲ µὲν ὑπὸ τῆς αὐτῆς αἰτίας, ἥπερ αὐτοὺς ἐγέννησε τὸ πρῶτον· ἔστι δὲ ὅτε συναλλοιοῦντες ἑαυτοῖς τοὺς κατὰ τὸ σῶµα χυµούς. σκοπὸς δ’ ἐστὶ καὶ ἐπὶ τούτων ὁ τῆς ἰάσεως διττὸς, ἡ ἀλλοίωσίς τε καὶ κένωσις. ἀλλοιοῦνται µὲν οὖν, ἤτοι πεττόµενοι πρὸς αὐτοῦ τοῦ σώµατος, ἢ ὑπό τινων φαρµακωδῶν δυνάµεων, ἐν αἷς εἰσι καὶ αἱ θεραπεύουσαι τοὺς ἰοὺς τῶν ἰοβόλων ὀνοµαζοµένων ζώων, ἔτι τε τὰ δηλητήρια φάρµακα µεταβάλλουσαι. κενοῦνται δὲ ὑπὸ τῶν θερµῶν ἱκανῶς φαρµάκων, καὶ καθάρσεων, καὶ κλυστήρων, καὶ ἱδρώτων, καὶ ἐµέτων. αὗται µὲν αὐτῶν αἱ κοιναὶ κενώσεις. ἴδιαι δὲ ἐκ τῶν τόπων, ἐν οἷς ἂν ἀθροισθῶσι, λαµβάνονται, καθάπερ ἐν τοῖς ὑγιεινοῖς δεδήλωται, κατὰ τὸ τρίτον καὶ τέταρτον, καὶ µάλιστα περί τε κόπων ἡµῶν διεξιόντων, ὅσαι τε ἄλλαι τοιαῦται παράκεινται τοῖς κόποις διαθέσεις. ἐκκενοῦνται γὰρ ἑτοιµότερον, οἱ µὲν ἐν ταῖς πρώταις φλεψὶ διὰ γαστρός· οἱ δ’ ἐν ταῖς καθ’ ἧπαρ δι’ οὔρων· οἱ δὲ καθ’ ὅλην τὴν ἕξιν δι’ ἱδρώτων· ὥσπερ γε καὶ οἱ κατὰ τὴν κεφαλὴν ἤτοι δι’ ὑπερώας, ἢ διὰ ῥινῶν, ἢ δι’ ἀµφοτέρων· οἱ δ’ ἐν ταῖς τοῦ θώρακος εὐρυ χωρίαις διὰ φάρυγγος ἅµα καὶ βηχός· οἱ δὲ κατὰ νεφροὺς ἢ κύστιν δι’ οὔρων. ἀντισπάσεως δὲ κοινὴ συµπάντων τῶν µερῶν ἔνδειξις ἐπὶ τὰ ποῤῥωτάτω, παροχέτευσις δὲ ἐπὶ τὰ πλησίον. ἅπαντα δ’ οὖν, ὅσα θεραπεύει τὰς τοι-αύτας διαθέσεις, ὑγιεινὰ προσαγορεύοµεν αἴτια, καθάπερ νοσερὰ τὰ προσαύξοντα, καὶ οὐδέτερα τὰ µήτε βλάπτοντα, µήτε ὠφελοῦντα. δύναιτο δ’ ἄν τις αὐτὰ µηδ’ αἴτια προσαγορεύειν ὅλως, οἷοί πέρ εἰσιν οἱ πολλοὶ τῶν σοφιστῶν, ἀµελοῦντες µὲν αὐτῶν τῶν πραγµάτων ἐξευρίσκειν τὴν διαφορὰν, ἐν δὲ τοῖς ὀνόµασι τὸ πλεῖστον τοῦ χρόνου διατρίβοντες. εἴρηται δ’ ἐπὶ πλέον ἐν ἑτέροις πρὸς αὐτούς. τὸ µὲν δὴ προφυλακτικὸν τῆς τέχνης τοιόνδε.

42. Τὸ δ’ ἀναληπτικόν τε καὶ ἀναθρεπτικὸν ἐπὶ τῶν ἀνακοµιζοµένων ἐκ νόσου καὶ γερόντων. ὁποία δέ τίς ἐστι καὶ ἡ τούτων διάθεσις, ὑπὸ τίνων τε µάλιστα αἰτίων εἰς τὸ κατὰ φύσιν ἐπανέρχεται, τελεώτατα µὲν ἐν τοῖς τῆς θεραπευτικῆς µεθόδου γράµµασι δεδήλωται· διὰ κεφαλαίων δ’ ἂν ῥηθείη καὶ νῦν. ἡ µὲν οὖν διάθεσίς ἐστι τοιάδε. χρηστὸν µὲν, ἀλλ’ ὀλίγον τὸ αἷµα, καὶ σὺν αὐτῷ τό τε ζωτικὸν ὀνοµαζόµενον πνεῦµα, καὶ τὸ ψυχικόν. αὐτὰ δὲ τὰ στερεὰ µόρια ξηρότερα, καὶ διὰ τοῦτο καὶ αἱ δυνάµεις αὐτῶν ἀῤῥωστότεραι, καὶ διὰ ταύτας ὅλον τὸ σῶµα ψυχρότερον. αἴτια δ’ ὑγιεινὰ, τὰ τὴν εἰρηµένην ἐπανορθούµενα διάθεσιν ἑνὶ µὲν κεφαλαίῳ περιλαβεῖν, ὅσα ταχεῖαν µὲν καὶ ἀσφαλῆ θρέψιν ἐργάζεται· κατὰ µέρος δὲ, ἐν ταῖς συµµέτροις κινήσεσι, καὶ σιτίοις, καὶ πόµασι, καὶ ὕπνοις. εἰσὶ δὲ ὕλαι τῶν µὲν κινήσεων αἱ αἰῶραι, καὶ περίπατοι, καὶ τρίψεις, καὶ λουτρά. καὶ εἰ πολὺ βελτίους ἐπὶ τούτοις γίνοιντο, καὶ τῶν συνήθων ἔργων ἐπ’ ὀλίγον ἁπτέσθωσαν. τῶν δὲ σιτίων κατ’ ἀρχὰς µὲν ὑγραὶ, καὶ εὔπεπτοι, καὶ µὴ ψυχραὶ, προϊόντων δὲ καὶ αἱ τροφιµώτεραι, πόµα δὲ ἐπιτήδειον οἶνος, ἡλικίᾳ µὲν σύµµετρος, ἰδέᾳ δὲ καθαρός τε καὶ διαυγὴς, ἤτοι λευκὸς, ἢ ὑπόξανθος, ὀσµῇ ἡδὺς, µέτριος ἐν τῷ γεύεσθαι, µήθ’ ὑδατώδης τὸ πᾶν, µήτε τινὰ σφοδρὰν ἐνδεικνύµενος ποιότητα, µήτ’ οὖν στρυφνότητα, µήτε δριµύτητα, µήτε πικρότητα. λέγεται δ’, ὡς ἀρτίως εἶπον, ἐν τοῖς θεραπευτικοῖς ἐπὶ πλεῖστον ὑπὲρ αὐτῶν· νυνὶ γὰρ οὐ διελθεῖν ἅπαντα τὰ κατὰ µέρος ἡµῖν πρόκειται, µόνον δ’ ἀναµνῆσαι τῶν κεφαλαίων, ὧν ἐν ἑτέραις πραγµα-τείαις ἐποιησάµεθα τὴν διέξοδον, ἃς προσγράψας, ὁπόσαι τέ εἰσι καὶ ποῖαι, καταπαύσω τὸν λόγον ἐνταῦθα. [κατάλογος.] εἴρηται µὲν οὖν καὶ πρόσθεν, ὡς ἔστιν ἓν ἄλλο βιβλίον, ἐν ᾧ περὶ συστάσεως τῆς ἰατρικῆς τέχνης διερχόµεθα. προηγεῖται δ’ αὐτοῦ τὰ πρότερα δύο περὶ τεχνῶν συστάσεως. ἀλλὰ ταῦτα µὲν ἅµα τῷ νῦν περανθέντι χωρὶς τῶν κατὰ διέξοδόν ἐστι πραγµατειῶν· ἐκεῖναι δὲ τήνδε τὴν τάξιν ἔχουσι. περὶ µὲν οὖν τῶν καθ’ ῾Ιπποκράτην στοιχείων ἓν βιβλίον ἐστίν. ἑξῆς δ’ αὐτῷ τρία περὶ κράσεων. ὧν τὰ µὲν δύο περὶ τῶν ἐν τοῖς ζώοις ἐστὶ κράσεων, τὸ τρίτον δὲ ὑπὲρ τῶν ἐν τοῖς φαρµάκοις. διὸ καὶ τὴν περὶ τῆς τῶν ἁπλῶν φαρµάκων δυνάµεως πραγµατείαν οὐχ οἷόν τε κατανοῆσαι καλῶς ἄνευ τοῦ τὸ τρίτον ἀκριβῶς ἀναγνῶναι περὶ κράσεων. ἔστι δὲ καὶ ἄλλο βιβλίον µικρὸν, ἑπόµενον τοῖς πρώτοις δύο περὶ κράσεων, τὸ περὶ τῆς ἀνωµάλου δυσκρασίας ἐπιγραφόµενον· ὁµοίως δ’ αὐτῷ καὶ ἄλλα δύο µικρὰ, τὸ µὲν περὶ τῆς ἀρίστης κατασκευῆς τοῦ σώµατος, τὸ δὲ περὶ εὐεξίας. τρίβιβλος δ’ ἄλλη πραγµατεία ἡ περὶ φυσικῶν δυνάµεών ἐστιν· ἣν εἴτε µετὰ τὰ δύο περὶ κράσεων, εἴτε µετὰ τὸ περὶ στοιχείων ἀναγινώσκειν τις ἐθέλοι, δύναιτ’ ἂν ἔσεσθαι. µετὰ δὲ ταύτην ἐν πλείοσι πραγµατείαις ὑπὲρ τῶν ψυχικῶν ἐνεργειῶν διέξιµεν. ἐπεὶ δὲ εἰς τὰς ἀποδείξεις αὐτῶν οὐ σµικρὸν ὄφελός ἐστι τὰ διὰ τῶν ἀνατοµῶν φαινόµενα, πρώταις ἐκείναις ἐγγυµνάσασθαι προσήκει. ἔστι δὲ χρησιµωτάτη µὲν αὐτῶν ἡ τῶν ἀνατοµικῶν ἐγχειρήσεων. ἄλλαι δέ τινες ἐπ’ αὐταῖς πλείους, ἐν δυοῖν µὲν περὶ ἀνατοµικῆς διαφωνίας, ἐν ἑνὶ δὲ περὶ τῆς τῶν τεθνεώτων ἀνατοµῆς· οἷς ἐφεξῆς δύο περὶ τῆς ἐπὶ τῶν ζώντων. ἐν ἄλλοις δέ τισι κατὰ µέρος, ὅσα τοῖς εἰσαγοµένοις ἐποιησάµεθα, τὰ περὶ ὀστῶν, καὶ ἡ τῶν µυῶν ἀνατοµὴ, καὶ ἡ τῶν νεύρων, καὶ ἡ τῶν ἀρτηριῶν καὶ φλεβῶν, καί τινα τοιαῦτα ἕτερα. τῶν τοιούτων δ’ ἐστὶ, καὶ εἰ κατὰ φύσιν τὸ ἐν ἀρτηρίαις αἷµα. τὰ δὲ τὰς ἐνεργείας αὐτῶν ἀποδεικνύντα, δύο µέν εἰσι περὶ µυῶν κινήσεων, τρία δὲ περὶ θώρακος καὶ πνεύµονος κινήσεως, οἷς ἐφεξῆς ὑπὲρ τῶν τῆς ἀναπνοῆς αἰτίων, οἷς ἕπεται τὰ περὶ φωνῆς. ὑπὲρ ἡγεµονικοῦ δὲ καὶ τῶν ἄλλων ἁπάντων, ὅσα περὶ φυσικῶν ἢ ψυχικῶν ἐνεργειῶν ζητεῖται, διὰ πολυβίβλου πραγµατείας ἐδηλώσαµεν, ἣν περὶ τῶν ῾Ιπποκράτους καὶ Πλάτωνος δογµάτων ἐπιγράφοµεν. ἐκ τούτου τοῦ γένους ἐστὶ τῆς θεωρίας καὶ τὰ περὶ σπέρµατος ἰδίᾳ γεγραµµένα, καὶ προσέτι τῆς ῾Ιπποκράτους ἀνατοµῆς, οἷς ἅπασιν ἡ περὶ χρείας µορίων ἕπεται πραγµατεία. εἰς δὲ τὰς διαγνώσεις τῶν νοσηµάτων ἥ τε περὶ τῶν πεπονθότων τόπων καὶ ἡ περὶ σφυγµῶν πραγµατεία χρήσιµος ὑπάρχει, καθ’ ἣν καὶ τὰς προγνώσεις διδάσκοµεν. ἡγεῖται δὲ τῆς περὶ σφυγµῶν δύο βιβλία, τὸ περὶ χρείας ἀναπνοῆς, καὶ τὸ περὶ χρείας σφυγµῶν. αὕτη δὲ ἡ περὶ τῶν σφυγµῶν πραγµατεία εἰς τέτταρα µέρη νενέµηται· πρῶτον µὲν τὸ περὶ τῆς διαφορᾶς αὐτῶν, δεύτερον δὲ τὸ περὶ τῆς διαγνώσεως, καὶ τρίτον τὸ περὶ τῶν ἐν τοῖς σφυγµοῖς αἰτίων, καὶ τέταρτον περὶ τῆς διὰ τῶν σφυγµῶν προγνώσεως. ἐκ τούτου τοῦ γένους ἐστὶ καὶ τὸ τοῖς εἰσαγοµένοις περὶ τῶν σφυγµῶν γεγραµµένον. ἐννοῶ δὲ καὶ ἄλλο τι ποιῆσαι βιβλίον ἓν οἷον ἐπιτοµὴν ἁπάντων, ὅπερ ἤτοι τέχνην περὶ σφυγµῶν, ἢ σύνοψιν ἐπιγράψω. χρήσιµον δὲ εἰς τὴν τοιαύτην θεωρίαν ἐστὶ, καὶ δι’ ὧν ἐξηγοῦµαί τε ἅµα καὶ κρίνω τὸ περὶ σφυγµῶν ᾿Αρχιγένους βιβλίον. εἰς δὲ τὰς προγνώσεις χρησιµωτάτη µάλιστά ἐστιν ἡ περὶ κρίσεων πραγµατεία· προηγεῖται δ’ αὐτῆς ἡ περὶ τῶν κρισίµων. ἀλλὰ καὶ ἡ περὶ δυσπνοίας πρὸς διάγνωσίν τε τῆς παρούσης διαθέσεως καὶ πρόγνωσιν τῶν ἐσοµένων ἀγαθῶν ἢ κακῶν περὶ τὸν κάµνοντα χρήσιµος ὑπάρχει. ταῦτά τε οὖν ἅπαντα, καὶ σὺν αὐτοῖς ἔνια µονόβιβλά ἐστι γινώσκεσθαι χρήσιµα, καθάπερ τὸ περὶ τῶν προκαταρκτικῶν αἰτίων, καὶ τὸ περὶ τῆς ἰατρικῆς ἐµπειρίας, καὶ τὸ περὶ τῆς λεπτυνούσης διαίτης, ἔτι τε τὸ περὶ τῆς φλεβοτοµίας πρὸς ᾿Ερασίστρατον, καὶ τὸ περὶ τῶν παρὰ φύσιν ὄγκων. ὡσαύτως δὲ καὶ τὸ περὶ πλήθους, ἕτερά τέ τινα τοιαῦτα. πάντων δὲ ἀναγκαιότερα πρὸς τὴν θεραπευτικὴν µέθοδόν ἐστιν τό τε περὶ τῆς τῶν νοσηµάτων διαφορᾶς, καὶ τὸ περὶ τῆς τῶν συµπτωµάτων, καὶ τρίτον ἐπ’ αὐτοῖς, ἐν ᾧ τὰς αἰτίας τῶν νόσων διέξιµεν, ἐφ’ οἷς ἄλλα τρία, ἐν οἷς τὰς ἐπὶ τοῖς συµπτώµασιν αἰτίας ἐξηγούµεθα, τά τε περὶ τῆς τῶν ἁπλῶν φαρµάκων δυνάµεώς ἐστιν, ὧν ἔµπροσθεν ἐµνηµόνευσα, καὶ τὰ περὶ συνθέσεως φαρµάκων, οἷς τὰ τῆς θεραπευτικῆς ἕπεται µεθόδου γεγραµµένης ἡµῖν ἰδίᾳ, καὶ τῆς τῶν ὑγιεινῶν πραγµατείας. ὅτι δὲ καὶ πρὸ ἁπάντων τούτων ἐγγεγυµνάσθαι χρὴ τῇ περὶ τῆς ἀποδείξεως πραγµατείᾳ τὸν µέλλοντα λογικῶς µεταχειρίζεσθαι τὴν τέχνην, ἐν τῷ περὶ τῆς ἀρίστης αἱρέσεως ἐπιδέδεικται γράµµατι. περὶ δὲ τῶν ἄλλων συγγραµµάτων τε καὶ ὑποµνηµάτων ὧν ἐγράψαµεν, οὐκ ἀναγκαῖόν ἐστι διεξέρχεσθαι νῦν, ὑπὲρ ἁπάν των γε µέλλοντας ἐρεῖν ἑτέρωθι, καθ’ ἓν ἴσως ἢ δύο βιβλία τὴν ἐπιγραφὴν ἕξοντα, Γαληνοῦ περὶ τῶν ἰδίων βιβλίων.

Искусство медицины[131]

1. Всего существуют три принципа, лежащие в основе научного метода. Первый [принцип] состоит в достижении результата посредством анализа. Второй представляет собой сопоставление полученного при разделении. Третий основан на исследовании определений (букв.: расщеплении. – При-меч. пер.). Это учение можно назвать не просто исследованием определений, но также развертыванием, как называют некоторые, и анализом (букв.: разделением. – Примеч. пер.), и распределением, и, как называют некоторые другие, упрощением, и комментированием (букв.: экзегеза. – Примеч. пер.), как называют иные. Некоторые из последователей Герофила пытались упражняться в этом учении, например, Гераклид из Эретр. Прибегали некоторые и к [принципу] сопоставления: те же последователи Герофила и некоторые из последователей Эрасистрата, например, Афиней Атталейский.

Но никто до нас не создавал и не записывал учения, которое бы начиналось с основ познания, являющегося началом метода всех наук и искусств. Но все это мы разъяснили в другом месте, теперь же представим учение об определениях. Ведь насколько оно уступает анализу в отношении аксиом и метода, настолько превосходит анализ в том, что, пользуясь им, мы можем, рассматривая целое, помнить о частностях. Исследование определений помогает хорошо осознавать все это, так как подлинное искусство содержится в наилучших определениях, которые некоторые называют субстанциальными, в отличие от так называемых понятийных. Ведь последние даются исходя из свойств определяемых вещей, первые же – исходя из их сути. Реализация общей теории врачебного искусства в частных случаях описана мной многократно в других сочинениях, которыми можно пользоваться с точки зрения трех [указанных] принципов. Теперь же начнем исследование определений, предварив наше сочинение еще одним замечанием – о том, что изложенное далее есть лишь основы и как бы краткие выводы из некоего подробного изложения.

2. Врачевание есть наука о здоровом, болезненном и нейтральном. «Болезненное» также можно без ущерба для смысла называть «больным». Слово «наука» следует понимать в общем, а не в частном смысле. Понятия же «здоровое», «болезненное» и «нейтральное» имеют каждое по три значения: применительно к телу, причине и признаку. Ведь «здоровыми» по-гречески называются и тело, обладающее здоровьем, и то, что позволяет создавать и сохранять здоровье, и являющие его признаки. Согласно тому же принципу «болезненными» называются и тела, склонные к болезни, и причины возникновения и длительности болезней, и внешние признаки болезни. И «нейтральными» по тому же принципу являются тела, причины и признаки. И врачевание есть прежде всего наука о причинах здоровья (т. е. источниках здоровья. – Примеч. пер.), и только через них – обо всех остальных: во вторую очередь – о причинах болезни, в третью – о нейтральных причинах. Затем – это наука о телах, прежде всего – о телах здоровых, затем – о больных, потом – о нейтральных, и о признаках, согласно тому же рассуждению. На практике же сначала ставится диагноз телам, разумеется, на основании признаков, а затем выясняются причины болезни. Но так как слова «причина» (т. е. «производящее». – Примеч. пер.), «признак» (т. е. «выявляющее». – Примеч. пер.) и «тело» (т. е. «проявление». – Примеч. пер.) употребляются в двух значениях, в общем и в относящемся к данному моменту, то следует знать, что врачевание включает в себя знание и о том, и о другом. И «в общем» можно сказать в двух смыслах: «всегда» и «в большинстве случаев»; и врачевание предполагает знание и того, и другого. Слово «нейтральный» применительно к причине, доказательству (букв.: «знаку», в трактовке которого у врача нет сомнений. – Примеч. пер.), телу и «в общем» и «применительно к данному моменту» имеет по три значения для каждого из этих употреблений: не причастное ни одной из противоположностей, причастное обеим и причастное то одной, то другой. И второе из этих значений подразделяется еще на два: либо означает равную причастность обеим противоположностям, либо бо́льшую причастность одной из них. И в общей формулировке определения присутствует некое противоречие, которое надо разрешить само по себе. Ведь, говоря, что врачевание есть знание о здоровом, больном и нейтральном, мы можем подразумевать, что это знание о здоровье всех, о здоровье обладающих определенными свойствами или о здоровье некоторых. Однако первое – бесконечно и потому недоступно, второе – недостаточно и ненаучно, третье – научно и объемлет все частные разделы искусства, которые, как мы говорим, должны быть включены в определение врачевания. Начнем же прежде всего с тел: какие из них здоровые, какие больные, а какие нейтральные. После этого перейдем к обсуждению признаков и причин.

3. Здоровым в общем смысле является тело, от рождения сохраняющее благое смешение простых первоначал и соразмерность состоящих из них частей тела. Здоровым в настоящее время является тело, здравствующее сейчас. При этом можно сказать и так: когда некое тело здорово, смешение соков и соразмерность в нем являются наилучшими не вообще для всех тел, но конкретно для него. Тело же, здоровое в общем смысле, обладает наилучшим смешением [элементов] и является соразмерным всегда, а тело, здоровое в большинстве случаев, немного отклоняется от этого состояния. Больным же в общем смысле является тело, у которого от рождения либо нарушен состав гомеомерий (букв.: смешение в гомеомерии. – Примеч. пер.), либо части тела несоразмерны, либо и то, и другое. Больным же в настоящее время является тело, болеющее сейчас. И ясно, что и здесь, в продолжение времени, в которое тело болеет, оно имеет или дурное смешение элементов, или несоразмерность частей тела, или и то, и другое. И конечно, тело, больное постоянно, имеет от рождения либо в высшей степени плохое смешение всех, или некоторых, или основных элементов, или в высшей степени несоразмерные части тела, тоже или все, или некоторые, или основные. И тело, больное бо́льшую часть времени, есть тело, состояние которого отличается от столь бедственного положения, однако хуже среднего. Но так как и нейтральным (ни здоровым, ни больным. – Примеч. пер.) тело может быть в трех смыслах – будучи непричастным ни к одной из противоположностей, причастным обеим и причастным то одной, то другой, – то согласно первому значению нейтральным будет тело, являющееся средним в точном смысле, то есть средним между [идеально] здоровым и [абсолютно] больным. И некоторые являются такими в общем смысле, то есть бывают таковыми от рождения. Тело, нейтральное в настоящее время, – то, которое в данный момент находится между [идеально] здоровым и [абсолютно] больным. А из здоровых в общем смысле одни являются таковыми всегда, то есть в любом возрасте, некоторые же бывают таковыми в большинстве случаев, а некоторые переживают некие перемены. Тело же, нейтральное во втором значении, оказывается от рождения причастным к обеим противоположностям, или в одной и той же части, или в двух разных. Ведь тело может в одной части только время от времени обладать хорошим смешением элементов, или же обладать им постоянно, однако иметь дефект в отношении устройства, размера, количества частей тела или расположения той или иной его части, или, напротив, быть здоровым по всем этим параметрам, однако иметь неправильное смешение. И такое тело может иметь дефекты во многих частях и по любому из перечисленных параметров. И в таком состоянии тело может пребывать постоянным во всех возрастах, как бывает чаще всего, или же в чем-то меняться. То же рассуждение можно применить и для того случая, когда тело находится в нейтральном (промежуточном. – Примеч. пер.) состоянии (букв.: ни здоровое, ни больное. – Примеч. пер.) во втором значении [из описанных выше] или в отношении одной или многих частей тела. Иными словами, если в одном отношении эти части тела здоровы, а в другом больны. В третьем же значении тело будет нейтрально, если оно будет то здоровым, то больным, как бывает у некоторых, которые здоровы в детстве, а болеют в юности, или наоборот. В конкретный момент невозможно определить, является ли тело нейтральным в таком смысле, а для более длинного отрезка времени можно. Но мы должны помнить, что и слово «сейчас» имеет два значения. Итак, мы дали независимые определения понятиям «здоровое», «больное» и «нейтральное» тело.

4. О достоверных [клинических] признаках надлежит сказать далее. Ведь и из них одни означают присутствие здоровья, дают возможность предсказывать будущее здоровье и содержат напоминание о прежнем здоровье. Болезненные же признаки дают возможность поставить диагноз относительно уже имеющейся болезни, или указывают на наличие болезни в анамнезе, или позволяют составить прогноз течения болезни. Есть и нейтральные признаки, не указывающие ни на здоровье, ни на болезнь в прошедшем, настоящем или будущем, причем по некоторым из них о состоянии нельзя сказать вообще ничего, а некоторые в равной степени могут указывать как на здоровое состояние, так и на болезненное. Некоторые же указывают в чем-то на здоровое состояние, а в чем-то – на болезненное, а некоторые – иногда на здоровое, иногда на болезненное, и это касается и прошлого, и настоящего, и будущего, и применительно к здоровому, и применительно к болезненному состоянию. Некоторые из древних врачей называют все это прогностическими признаками, хотя эти признаки помогают определить и настоящее, и прошлое состояние. В диагностических и прогностических признаках – великая польза, в анамнестических же меньшая.

5. Итак, есть тела здоровые в общем смысле, есть здоровые в данный момент, которые также можно назвать здравствующими, и, как мы уже сказали, существует два типа тел, здоровых в общем смысле, – здоровые всегда и в большинстве случаев. Тела, здоровые всегда, – это тела, находящиеся в наилучшем состоянии; тела, здоровые в большинстве случаев, – те, которые не намного отклоняются от этого состояния. Распознавать их следует по признакам, связанным с веществом, составляющим эти части тела[132], а также по проистекающим из них действиям и симптомам, которые мы также называем признаками.

Признаки, связанные с сущностью части тела, – соразмерность его гомеомерий в отношении тепла, холода, сухости и влажности; признаки, связанные с частями тела, – размер и соотношение их составляющих, а кроме того, взаимное расположение более мелких частей внутри крупной части. Из этих свойств вещества, [составляющего] часть тела, следуют: для осязания – соразмерность жесткости и мягкости, для зрения – хорошая окраска и соразмерность яркости и тусклости. В функционировании же – совершенство, которое называют также соответствием. Из свойств же частей тела следуют соразмерность и красота как отдельных частей, так и всего тела, а также способность частей выполнять свои функции. Итак, диагностические признаки наилучшего устройства частей тела перечислены выше. У частей же тела, несколько отклоняющихся от этого состояния, однако еще здоровых, в смешении первоначал присутствует некое небольшое отклонение от нормы и, с другой стороны, имеется небольшое отклонение в отношении частей тела, либо всех, либо некоторых. Видов же отклонений столько же, сколько видов соответствий: нарушение устройства гомеомерий, числа, структуры, размера и расположения частей тела. И для того, и для другого общим является единство, которое мы называем непрерывностью. Граница же, разделяющая здоровье и болезнь, состоит в явном нарушении функции. Части тела, слегка отклоняющиеся от наилучшего устройства, также имеют небольшое нарушение функции, однако чувственному восприятию это недоступно. Таким образом, разница имеется только в степени отклонения, а также в способности противостоять болезнетворным причинам.

Признаком тел, больных в общем смысле, является легкость, с которой они подвергаются болезнетворным влияниям, а также значительное отклонение от нормального функционирования. Между этими крайностями находятся тела нейтральные – и нейтральные в точном смысле, и нейтральные в смысле более широком. Наука о здоровье в полном объеме делится на три раздела, которые сами, впрочем, достаточно широки. Первое касается здоровых тел, второе – нейтральных, третье – болезненных. Непосредственно за ними следуют тела уже больные, имеющие определенные зримые отклонения в функции. Ведь тела, страдающие от боли, или имеющие затруднения в движении, или совершенно умирающие, определить легко. При выраженном ослаблении функций, означающем наиболее существенное отклонение [от нормы], постановка диагноза проста, при незначительном – затруднена. Поэтому непричастное ни к одной из противоположностей мы назвали нейтральным, опираясь на чувственное восприятие, а не на саму природу вещей, так как имеется опасность впасть в учение о постоянной болезни (τὸ τῆς ἀειπαθείας δόγµα). Итак, мы утверждаем, что тела еще здоровые, но или болезненные, или нейтральные, различаются между собой только степенью отклонения от нормы, и устанавливаем только крайние пределы противоположных состояний: идеальное здоровье и уже имеющуюся болезнь, чтобы в дальнейшем решать вопрос, к какой из этих крайностей ближе рассматриваемые тела. То, что ближе к идеальному устройству тела, – здорово, а то, что приближается к больному, – болезненно. То же, что находится между крайностями и одинаково отстоит от обеих, будет нейтральным.

6. Итак, таковы признаки наилучшего устройства тел. Видов же отклонений от него по количеству столько же, и каждое из них может быть разным по степени. Разделив же всю область науки на три раздела, назовем признаки тела, больного в общем смысле. Ведь отсюда будут ясны и две остальные области. Разделение по родам было уже обозначено выше – в рассуждении о наилучшем устройстве, а разделение по видам мы произведем, предварительно определив, что такое части тела.

Существует четыре вида частей тела. Одни являются основными, другие произрастают из них. Третьи же иных не производят и сами из них не произрастают, но имеют функции, не отделимые от функций других частей тела. Четвертые же одновременно и связаны с другими, и произрастают из других. Основные части – мозг, сердце, печень и яички. Произрастают же от них и помогают им следующие части тела: нервы и спинной мозг – от головного мозга, артерии – от сердца, вены – от печени, сосуды, доставляющие семя, – от яичек. Сами по себе существуют хрящи, кости, связки, кожа, железы, жир и простое мясо. Все же другие части тела, как и перечисленные выше, существуют сами по себе, однако нуждаются в артериях, венах и нервах. В отношении же волос и ногтей нельзя говорить о жизни, но только о порождении. Таковы разные виды частей тела.

7. Каждое из смешений будет описано далее, причем начнем мы с мозга. Существуют пять связанных между собой видов этих признаков. Первый – состояние всей головы, второй – правильное или неправильное функционирование органов чувств, третий – состояние способности действовать, четвертый – состояние мыслительной способности, пятый – состояние физических функций. И еще один признак, отличающийся от всех перечисленных, – способность избежать внешних воздействий. Общее состояние головы можно определить по ее размеру, форме и состоянию волос. Ведь маленькая голова есть очевидный признак плохого мозга. Но большая голова – не обязательно признак хорошего устройства мозга. Но если голова стала большой из-за силы мозга, в ней содержащегося, то это хороший признак, если же только из-за количества плоти, из которой она состоит, – нехороший. Различить же эти случаи можно по форме головы и по тому, что произрастает из мозга. Что касается формы, то если она будет правильной, то это хороший признак. Что касается произрастающего, то хорошим признаком будет, если шея человека сильна и голова хорошо расположена по отношению к другим костям, и все нервы хорошо питают ее и правильно расположены. А чтобы представить правильную форму головы, надо описать правильный восковой шар, слегка приплюснутый с обеих сторон. Так вот, правильная форма головы напоминает идеальный шар, несколько выгнутый спереди и сзади и немного сплюснутый с боков. Если же у человека затылок уже, надо проверить устройство нервов и соединение затылка с другими костями. И если все это у него таково, как должно быть по природе, это означает, что человек является таким из-за недостаточного количества плоти, а не слабости способностей. Если же все это имеет недостатки, значит, слабо само начало. Очень часто небольшому размеру затылка сопутствует слабость нервов и костей, а иначе бывает гораздо реже.

Обрати внимание: если голова заостряется к затылку, не оказывается ли вся голова из-за этого увеличенной? Это является хорошим признаком, так как будет означать, что мозжечок, который некоторые врачи также называют задним мозгом, расположен сзади и ограничен лямбдовидным швом, сохраняет правильную форму. Эта часть головного мозга является началом мозга спинного, а через него – всех нервов тела, отвечающих за движение и действие. И вся эта задняя часть сама по себе мало связана с чувствами, но много – с действиями, а передняя, напротив, сильно связана с чувствами и незначительно – с действиями. Так что от хорошо устроенных частей головы будут отходить сильные нервы, каждый от своей части. То же самое касается и передней части головы, в отношении малого и большого размера, а также силы находящихся там органов чувств – зрения, вкуса и обоняния. Они взаимно являются признаками друг друга и свидетельствуют друг о друге, поскольку каждое происходит от начала, благодаря его хорошим или дурным свойствам, а другое есть начало того, что происходит. Ведь хорошее или дурное функционирование суть признаки действующего начала самого по себе.

Ведущими действиями я называю те, которые происходят только от самого начала. Например, сообразительность является признаком тонкости материи мозга, тугодумие же – ее толщины, хорошая обучаемость – гибкости, хорошая память – прочности, забывчивость же – признак текучести, легкость в перемене мнений – теплоты, постоянство – холода.

8. Также мне кажется, что я пропустил два вида признаков, которые с самого начала обещал описать: один – признаки свойств природных, другой – признаки свойств привнесенных. Теперь будет общее рассуждение об этих двух видах. Если мозг будет иметь гармоничное смешение четырех сущностей, то все перечисленное будет в нем представлено умеренно, а излишки будут выходить через нос или через уши. Эти выделения также будут умеренными, и ему в наименьшей степени смогут повредить влияния извне, такие как жар, холод, сухость или влага. У таких людей волосы на голове в младенчестве рыжеватые, в детстве – светло-рыжие, а в зрелые годы – светлые, как бы слегка вьющиеся, и лысеют такие люди нескоро. Иногда говорят, что все это – признаки благоприятной окружающей среды. Однако то, что касается волос, зависит не только от местности, но и от хорошего смешения жидкостей, соответствующего их смешению в мозге. Если же мозг будет теплее, чем того требует мера, а по другой паре противоположностей соразмерен, то, если он очень горяч, все перечисленные признаки будут сильны, если же избыток тепла будет незначительным – слабы. Таким же образом следует рассуждать и обо всех прочих частях тела, и обо всех признаках всех смешений, о которых пойдет речь далее.

9. Итак, другие признаки излишней теплоты мозга, помимо названных, суть излишняя широта и теплота всего, что находится возле головы, а также заметные кровеносные сосуды в глазах и быстрый рост волос. У тех, у кого мозг намного теплее нормального смешения, волосы черные, сильные, вьющиеся; у тех же, у кого мозг ненамного теплее меры, волосы в детстве светлые, а с возрастом темнеют; в пожилом возрасте такие люди лысеют, и тем быстрее, чем больше в их головах избыток тепла. Выделения же избыточной жидкости из ноздрей, глаз и ушей у таких людей, если они вполне здоровы, немногочисленны и мягки.

Если [пациент] пережил травму головы и в дальнейшем ведет образ жизни, противоречащий рекомендациям врачей, тогда выделений будет наблюдаться больше, и характер их изменится – они уплотнятся и нагреются. Умножаются же они и отягощают голову из-за теплоты пищи, питья и ароматов и всего, что попадает в тело извне, включая окружающий нас воздух. Еще в большей степени это происходит, если эти люди будут по природе не только теплыми, но и влажными; таким людям достаточно непродолжительного сна, и сон у них бывает неглубоким. Признаки холодного мозга – выделения более обильные, чем в норме, волосы прямые, рыжие, поздно и редко выпадающие, появляющиеся нескоро после рождения, вначале – тонкие и недоразвитые; кроме того, такие люди легко повреждаются холодом и при переохлаждении быстро заболевают насморком, причем ни голова у них не оказывается горячей, ни красноты лица не наблюдается. Сосуды глаз у них незаметны, глаза как бы сонные. Признаки сухого мозга – умеренные выделения, ясность чувств и ощущений. Такие люди склонны к бессоннице, волосы у них очень сильные, вырастают очень быстро после рождения, бывают скорее вьющимися, чем прямыми, в старости же быстро выпадают. Волосы же человека, у которого мозг влажен, прямые и совсем не выпадают, чувства притуплены, выделения обильны, сон долог и глубок. Таковы признаки простых нарушений смешения.

10. Сложные же [по составу] нарушения смешения таковы. Первое – сочетание горячего и сухого. В этом случае выделений не происходит, чувства остры, имеется склонность к бессоннице, облысение наступает быстро. Волосы появляются очень быстро после рождения, они получают хорошее питание, черны, вьются, голова на ощупь горячая, цвет лица до наступления зрелости – розовый. Если же к теплу присоединяется влажность и оба свойства несколько превышают меру, кожа будет здоровой и горячей, сосуды в глазах – большие, выделения обильные, достаточно мягкие, волосы прямые и рыжеватые, выпадать они будут нескоро, будут густыми и отягощающими голову из-за избытка тепла. Если же мозг излишне увлажнен, то выделений наблюдается гораздо больше. Когда же достигается наибольший уровень влажности и тепла, голова становится болезненной, страдает избытком выделений, легко подвержена вреду со стороны всего, что способствует теплу и влаге. Южный же ветер для таких людей всегда вреден. Лучше всего они себя чувствуют при северном ветре. Они плохо переносят недостаток сна: их все время клонит ко сну; в то же время, когда они ложатся, их мучает бессонница, снятся многочисленные сны, их посещают мрачные видения, и чувства становятся недостаточно четкими. Если же мозг намного теплее и незначительно влажнее меры, будут преобладать свойства горячего смешения с небольшой примесью свойств влажного смешения. Точно так же, если мозг намного влажнее и немного теплее меры, явными и сильными будут свойства влажного смешения, свойства же горячего смешения – слабыми. Такое же рассуждение справедливо и для всех других составных несоразмерных смешений. Холодные и вместе с тем сухие смешения сами по себе делают голову холодной и бесцветной. Ведь, размышляя о том, к каким результатам приведут те или иные смешения жидкостей и их сочетания, всегда нужно помнить определения этих смешений, данные в начале. Поэтому при таких смешениях сосуды в глазах не видны, а холод легко причиняет человеку вред. У таких людей состояние здоровья подвержено колебаниям: то головы у них легки и выделения отсутствуют, то они подхватывают катар и насморк от незначительных причин. Чувства же их в юности остры, однако со временем быстро притупляются, и голова и все, что на голове, у таких людей быстро стареет. Поэтому и седеют они быстро, и волосы у них в детстве растут с трудом, получают недостаточное питание и бывают рыжими; по прошествии же времени, когда холод начинает преобладать над сухостью, они не лысеют. И наоборот, если сухость преобладает над влагою сильно, а холод над жаром – незначительно, то такие люди лысеют. Люди, смешения жидкостей в мозге которых влажны и холодны, – волосаты, сонливы, имеют слабые органы чувств и обильные выделения, а также [они] подвержены насморку. Голова у таких людей легко переохлаждается, при этом выделения обильны; они почти не лысеют. Итак, вот признаки различных смешений жидкостей в мозге. Отталкиваясь от этого и переходя к органам чувств, ты сможешь определить диагноз по тем же принципам.

11. Достаточно будет сказать только о глазах. Если [температура] глаз на ощупь явно выше нормы, они подвижны и обладают расширенными сосудами, это означает, что они полностью горячи. Холодные противоположны этому, влажные же мягки и полны жидкости, а сухие имеют мало жидкости и жестки. Они легко повреждаются при их смешивании, а пользу им приносит противоположное, если оно верно применено [врачом]. Однако это общее для всякого смешения в любой части тела, и об этом постоянно следует помнить. Пропорциональность глаз в сочетании с остротой зрения указывает на большое количество смешения начал, из которых состоят глаза. Большие глаза и слабое зрение бывают, если вещества много, но смешение его негармонично. Если же глаза небольшие, но зрение острое, это означает, что вещества, из которого они состоят, мало, но смешение его благоприятное; если же форма глаз неправильная, а зрение слабое, это означает, что вещества мало и оно дурное. Голубыми глаза бывают от чистой влаги и небольшого избытка ясного света, а черными – наоборот. Средний цвет глаз бывает от среднего количества названных элементов. Так вот, глаз бывает голубым или из-за большого размера, или из-за яркости хрусталика, или из-за его неглубокого положения, или небольшого количества и чистоты прозрачной водянистой влаги, которая бывает возле зрачка. При сочетании всех этих причин [цвет] глаз будет наиболее [близок к] голубому. Если же одни из этих причин присутствуют, а другие нет, то [оттенок] голубизны будет, соответственно, больше или меньше. Черный же глаз бывает от небольшого размера хрусталика, или из-за его глубокого положения, или из-за того, что он неярок и имеет неточную яйцевидную форму, или из-за того, что жидкости возле зрачка слишком много или она недостаточно чиста, причем или из-за всех этих свойств вместе, или из-за части их. Если же жидкости около зрачка слишком много и она водянистая, то глаза оказываются слишком влажными. Также, если эта жидкость слишком плотная, глаз окажется слишком сухим, а если недостаточно плотная – слишком влажным. Если этот слой жидкости будет слишком тонким, глаз будет слишком сухим, а если слишком толстым, то наоборот.

12. Далее будет сказано о смешении жидкостей в сердце. Прежде всего нам следует вспомнить, что, когда мы говорим, что та или иная часть тела слишком горяча, холодна, суха или влажна, мы сравниваем ее не с какой-либо другой частью тела, но с нею самой. Так что, если у кого-то по природе сердце будет слишком холодным, оно все равно окажется более горячим, чем самый горячий мозг. Итак, признаки чрезмерно горячего сердца, неотделимые и лишь ему присущие, – глубина вдоха, скорость и частота пульса, отвага и бесстрашие в делах. Если же жар сердца станет слишком велик, придут гневливость и безумная дерзость. У таких людей больше всего волос на груди и в той части подреберья, которая ближе всего к груди. Чаще всего от горячего сердца горячим становится и все тело, кроме тех случаев, когда этому сильно противится печень. Далее будут перечислены признаки, относящиеся ко всему телу. Величина груди – тоже признак тепла, кроме тех случаев, когда этому противится мозг. Размер позвоночника чаще всего соответствует размеру груди, и позвонки по размеру таковы, каков спинной мозг, так что и спина в целом соответствует размеру груди. Грудная клетка прикрепляется к той части позвоночника, которая расположена выше диафрагмы, как корабль к килю, так что длина грудной клетки и длина этой части позвоночника по необходимости будут совпадать. Если же теплота сердца при первом зарождении человека раздувает и расширяет грудную клетку, расширение происходит пропорционально этой теплоте. Поэтому, если при небольшой голове грудь окажется широкой, это величайший признак теплоты сердца; если же при большой голове грудь маленькая, это первый признак того, что сердце холодное. Если же грудь пропорциональна по отношению к голове, пользуйся другими признаками, касающимися сердца, помимо размера груди: у холодного сердца сокращения будут слабее установленной меры, но не обязательно будут более редкими. Дыхание же, если грудь настолько мала, насколько холодно сердце, соответствует сердцебиению; если же грудь достаточно велика при холодном сердце, то дыхание будет не только неглубоким, но и достаточно редким. Такие люди по природе трусливы, нерешительны и медлительны, и волос на груди у них немного. Относительно же небольших размеров груди следует иметь в виду то, что уже было сказано. То же касается и тепла всего тела. Сухость же сердца приводит к глухим тонам пульса и гневу, нелегко воспламеняющемуся, но дикому и трудно останавливаемому, а также чаще всего к излишней сухости всего тела, если этому не противится печень. Признаки же влажного сердца – мягкие тоны пульса и характер, легко впадающий в гнев, но отходчивый, и все тело слишком влажное, если этому не противится печень.

13. Дурные смешения жидкостей в сердце, представляющие собой сочетания простейших качеств, таковы. Удары сердца горячего и сухого бывают жесткими и сильными, быстрыми, частыми, дыхание – глубоким, быстрым и частым. И быстрота, и частота дыхания будут намного больше, если сердце будет увеличено непропорционально груди. У таких людей больше всего волос на груди и в области подреберья. Такие люди всегда готовы действовать, вспыльчивы, быстры, буйны, беспокойны, дерзки, бесстыдны, имеют тиранический склад характера, гневливы и с трудом успокаиваются. Относительно же смешения соков во всем теле, а также широты груди следует рассуждать аналогично тому, что было уже сказано. Если же влажность окажется сильнее тепла, такие люди будут менее волосатыми, чем те, о которых уже шла речь, но и они тем не менее будут всегда готовы действовать; дух же у них будет не буйным, но лишь склонным к гневу, сокращения сердца мягкие и сильные, быстрые, частые. Дыхание, если грудь пропорциональна сердцу, будет таким же, как сердцебиение; если же грудь будет меньше, то дыхание будет тем быстрее, а сердцебиение тем чаще, чем меньше грудь. Если же смешение будет очень негармоничным и особенно если будет сильное отклонение в сторону влажности, ко всему сказанному прибавятся гнойные заболевания, жидкости тела будут портиться и гнить, а выдохи будут больше и чаще, чем вдохи, и в пульсе систола будет короткой. Биение сердца холодного и влажного мягко, характер же у такого человека нерешительный, трусливый, робкий. На груди у таких людей волосы не растут, и такие люди очень редко сердятся и почти никогда не впадают в гнев. Свойства же грудной клетки и всего тела определяются по аналогии с предыдущим. Сердце холодное и сухое производит удары жесткие и слабые; если грудь настолько же невелика, насколько холодно сердце, дыхание будет умеренным по частоте и глубине, если же грудь будет больше этой меры, то оно будет редким и неглубоким. Такие люди наименее гневливы из всех; если же их все-таки прогневают, то гнев длится долго. У таких людей грудь наименее волосатая из всех типов. Относительно же небольшого размера груди и холодности всего тела следует судить подобным же образом. Но применительно ко всему, что было сказано, нужно помнить об одном: то, что сказано о чертах характера и здесь, и относительно других смешений, не относится к хорошему или дурному характеру, сформировавшемуся в результате воспитания, но касается только врожденных свойств.

14. Признаки слишком горячей печени – широта вен и обилие желтой желчи. С возрастом появляются и черная желчь, и кровь, а следовательно, и все тело у таких людей теплее обычного, если только свойства сердца не приведут к обратному. Также у таких людей много волос в подреберье и на животе. Признаки слишком холодной печени – узость вен, изобилие флегмы, слишком холодная кровь, а значит, и все тело, кроме тех случаев, когда этому противятся свойства сердца, а также отсутствие волос в подреберье и на животе. Признаки слишком сухой печени – кровь плотная, слишком сухая и недостаточно обильная, суховатые вены, а значит, и все тело. Признаки же слишком влажной печени – полнокровие и очень жидкая кровь, слишком мягкие вены, а значит, и все тело, если только этому не противодействует сердце. Признаки печени слишком горячей и вместе с тем слишком сухой – избыточный рост волос в подреберье, кровь слишком плотная и сухая, изобилие желтой, а с возрастом – черной желчи, широта и жесткость вен.

То же касается и всего тела. Ведь тепло, исходящее от сердца, может победить холод, исходящий от печени, и также холод от сердца может победить тепло, исходящее от печени. Однако сухость не может превратиться в свою противоположность оттого, что сердце влажнее меры. Влажность же, исходящая от печени, находится между названными крайностями. Ведь сухость сердца может победить ее скорее, чем влажность сердца – сухость печени; при этом она преодолевается легче жара печени и еще в большей степени легче холода печени; таким образом, она изгоняется быстрее, чем любое другое свойство печени. Отсюда ясно, что так как к этому сводятся все возможные сочетания обеих сущностей, то ими определяются все возможные состояния тела в целом. Далее будут перечислены признаки этих состояний. Печень, слишком влажная и вместе с тем слишком горячая, вызывает обилие волос в подреберье, избыточное полнокровие, увеличенные вены, и все тело у таких людей бывает слишком влажным и слишком горячим, если только этому не противостоят свойства сердца. Если же оба свойства будут значительно больше естественной нормы, такой человек будет весьма подвержен болезням, связанным с нагноением и порчей соков; это будет выражено еще больше, если влаги в печени будет значительно больше, а температура незначительно повышена. В свою очередь, слишком влажная и слишком холодная печень делает подреберье лишенным волос, кровь – слишком слизистой, вены – слишком узкими и все тело приводит в приблизительно такое же состояние, если только свойства сердца не приведут к обратному. Слишком холодная же и слишком сухая печень вызывает недостаток крови, делает вены слишком узкими, а тело – слишком холодным, если только и здесь свойства сердца не будут противиться.

15. Горячее же смешение жидкостей в яичках производит склонность к утехам Афродиты, плодовитость, способствует зарождению плода мужского пола, приводит к обилию волос в области детородных органов; признаки же холодного смешения – обратные. Влажное смешение яичек приводит к обилию и влажности семени, слишком горячее же и слишком сухое производит очень плотное семя, более всего способствует деторождению и с самого начала быстрее всего побуждает живое существо к соитию. Кроме того, у таких людей раньше, чем у других, появляется растительность в области детородных органов и вокруг них, сверху – вплоть до пупка, снизу – вплоть до середины бедра. Такие люди весьма склонны к утехам Афродиты, но быстро насыщаются ими, а принуждение и насилие в этой области может причинить такому человеку вред. Если же влажность преобладает над теплом, растительности будет меньше, а влажность семени – выше, и такие люди не отличаются повышенным влечением по сравнению с другими и без вреда для себя удовлетворяются многочисленными утехами Афродиты. Если же достаточно повышены и влажность, и теплота, воздерживаться от дел Афродиты небезопасно. Если же смешение жидкостей в яичках влажное и холодное, волосы вокруг детородных органов не растут, такие люди медленно приступают к делу Афродиты и бывают не готовы совершить его, семя у них водянистое и скудное, они чаще рождают девочек, чем мальчиков, и бывают бесплодными. Слишком холодное же и слишком сухое смешение жидкостей в яичках похоже на описанное смешение во всем, кроме того, что семя у таких людей более плотное и совсем скудное.

16. Состояния всего тела, как было сказано выше, подобны состоянию сердца и печени; преобладает же подобие той части тела, в котором одно из первичных качеств, которые мы называем также действующими качествами, является более сильным. Состояние же всего тела определяется по состоянию тех его частей, которые лучше видны наблюдателю. Это мышцы, окружающие все кости. Их ткань – сложная, состоящая из простой плоти и окружающих и пронизывающих ее волокон. Таким образом, естество мышц – это и [плоть], и волокна. Сосуды же, пронизывающие их, – это как бы некие каналы, не составляющие часть их естества, но служащие для питания. Итак, ниже будут перечислены признаки различных смешений жидкостей в мышцах по отношению к хорошему смешению. Ведь дурные смешения меняют кожу, отпечатываются на ней и искажают некоторые признаки. Подобным образом, если в стране с благоприятным климатом некто в жаркое время подставится лучам солнца голым, у него окажутся искажены признаки, относящиеся к цвету, мягкости и твердости кожи. Если же не только климат страны будет благоприятен, но и сам человек будет вести здоровый образ жизни и не будет ни загорать на солнце в голом виде весь день, ни, как некоторые, укрываться в тень подобно деве, то признаки смешения соков останутся у него неискаженными. И так как далее речь пойдет о таких вещах, обратим внимание на эти признаки. Признаки правильного смешения жидкостей в теле живого существа: цвет кожи средний между красным и белым, волосы умеренно рыжие, сильно вьющиеся, количество плоти умеренное, во всех свойствах ее соблюдается мера. Такое тело находится в точности посередине между любыми крайностями, так как и крайности мыслятся и называются по отношению к нему. Ведь и толстое тело называется толстым по сравнению с ним, и худое – тоже по сравнению с ним, и точно так же – более плотное (букв.: мясистое. – Примеч. пер.) и страдающее от недостатка плоти (букв.: мяса. – Примеч. пер.), жесткое и мягкое, волосатое и безволосое. Ведь соразмерность – то, чего нет ни в одном из них, но как канон Поликлета лежит в основе всякой соразмерности, так и соразмерное на ощупь не покажется ни мягким, ни жестким, ни горячим, ни холодным, а на вид – ни волосатым, ни лысым, ни толстым, ни тощим, ни имеющим какую-либо иную несоразмерность.

Те же, которые горячее меры, но не влажнее или даже суше, из разряда людей плотного сложения, ведь о таких сейчас идет речь, они даже на ощупь кажутся настолько горячее, насколько смешение жидкостей в них горячее меры. И они будут настолько же волосатее, насколько горячее, жира у них будет меньше нормы, кожа слишком красная, волосы черные. Признаки слишком холодного смешения жидкостей – отсутствие волос на теле, избыток жира, холодная на ощупь кожа. Волосы и кожа у таких людей слишком светлые. Если же холод слишком велик, то кожа будет как бы синеватой и такой человек будет, как называют это некоторые врачи, свинцовокожим. Слишком сухое же смешение делает тело настолько более худым и жестким, чем тело, смешение которого гармонично, насколько само оно является более сухим, чем гармоничное смешение. И относительно прочего следует рассуждать подобным же образом. При влажном же смешении другие свойства будут такими же, однако тело будет более полным и мягким.

17. Дурные смешения жидкостей, получающиеся, когда несколько простых качеств отклоняются от меры, характеризуются сложным набором отличительных признаков. Например, слишком горячее и сухое смешение делает тело слишком волосатым, слишком горячим и слишком жестким, лишенным жира, тощим и черноволосым, а если тепла больше, то и смуглым. Слишком горячее же и слишком влажное смешение делает тело слишком полным и слишком рыхлым и при этом настолько более горячим, чем гармоничное смешение, насколько оба свойства выше нормы. Если оба свойства намного превосходят норму, такое тело будет подвержено гнойным болезням, так как в нем будут с легкостью портиться соки. Если же смешение немного влажнее, но намного горячее нормы, то такие тела будут более рыхлыми и полными, но значительно более волосатыми, чем тела соразмерные, и на ощупь они будут весьма горячими. Волосы у них будут черными, а плоть – лишенной жира. Если же смешение будет незначительно горячее, но значительно влажнее нормы, то у таких людей плоть будет рыхлой и обильной, цвет кожи – средним между красным и белым, и кожа на ощупь чуть горячее обычного. В целом о сложных смешениях можно сказать, что всегда сильнее проявляются признаки того свойства, которое сильнее отклоняется от нормы. Слишком холодное и слишком влажное смешение, если оба свойства ненамного превышают нормы, делает тело безволосым и светлым, рыхлым, тучным, жирным. При увеличении простых качеств признаки, соответственно, меняются. По мере того как холод и влажность увеличиваются, кожа и волосы становятся сначала рыжими, а затем синюшными. Если же возрастание свойств будет неодинаковым, то сильнее будут те признаки, которые указывают на более выраженное свойство. Если же холод и сухость будут в одинаковой степени выше нормы, то тело по природе будет жестким и тощим, а на ощупь холодным. Однако жир все равно будет присутствовать в телах таких людей, несмотря на их худобу. Свойства же волос и кожи будут соответствовать мере холодности. А так как горячее и сухое смешение с возрастом становится сухим и холодным, то такие люди со временем приобретают тощее и сухое телосложение, в них начинает преобладать черная желчь, и поэтому волосы будут черными и густыми. Если же станет сильно преобладать одно свойство, а другое будет лишь слегка превышать меру, то признаки первого свойства будут выражены сильнее, а второго – слабее. Но применительно ко всем частям тела, которые были и будут описаны, есть общие признаки у каждого смешения. Так, если какая-то часть тела с легкостью замерзает, это признак холодности или слабости. Если она, наоборот, не мерзнет, это признак горячего смешения или избытка жира. Если какая-то часть тела страдает от иссушающих причин, становясь сухой и малоподвижной, то это признак [избыточной] сухости, если же она страдает от увлажняющих причин, то это признак [чрезмерной] влажности. Также следует смотреть на то, одинаковое или неодинаковое смешение у всех мышц, и вместе с тем на размер соответствующих костей. Ведь иногда часть тела кажется слишком тощей, но в отношении мышц она не такова, а кажется таковой из-за тонкости костей. Также иногда человек кажется тучным, но это связано не с толщиной костей, а с большим количеством плоти на них, и когда плоти становится больше или меньше и она становится более жесткой или более мягкой, часть тела кажется более сухой или более влажной. Так бывает и со средним пространством между гомеомериями: когда в нем бывает больше или меньше жидкости, то они кажутся или более толстыми, или более тонкими, или более влажными, или более сухими. Более влажными, чем есть, они кажутся, если в узкой части много жидкости, а более сухими, чем есть, – если в широкой части жидкости мало. Ведь сами гомеомерии [как мельчайшие части тела], по-настоящему твердые, изначальные, никак не могут стать влажными; но достаточно каким-то образом не дать состоящим из них телам высохнуть и заполнить промежутки между ними влагой. Таково собственное питание гомеомерий через добавление жидкости, а не по сосудам. Это рассуждение является общим для всех частей тела, и это будет сказано в учении о причинах здоровья и болезни. Теперь же перейдем к следующему.

18. Признаки желудка, слишком сухого по своей природе, – если человек быстро начинает испытывать жажду, но жидкости для ее утоления ему нужно немного, большее количество жидкости отягощает его, и у него от этого бывает бурление в животе, а пищу он любит слишком сухую. Слишком горячий же по природе желудок переваривает пищу лучше, чем поглощает, и особенно хорошо переваривает то, что жестко по природе и трудно готовится, то же, что готовится легко, в таком желудке портится. Такие люди предпочитают горячую пищу и питье, но и холодное не портит им желудок, если употреблять его умеренно. Слишком холодный же по природе желудок вызывает хороший аппетит, но переваривает пищу плохо, и особенно это касается пищи, которая трудно готовится и холодна. Ведь пища в таком желудке быстро скисает. Поэтому такие люди подвержены изжоге и предпочитают холодную пищу, но им очень вредно переедание. И такой желудок также не переносит неумеренного попадания в него извне холодной пищи, как и горячий желудок – попадания слишком горячей пищи. Вызванные же болезнью дурные смешения в желудке отличаются от врожденных тем, что при них больным хочется пищи с противоположным качеством, а не с таким же, как при врожденных. Сложные же смешения в желудке, происходящие от сочетания свойств, распознаются как сочетания простых свойств. Но следует быть внимательным при наблюдении перечисленных выше признаков, чтобы отличить их от тех случаев, о которых пойдет речь далее. Ведь состояние не только желудка, но и того, что расположено в груди, – сердца и легких – вызывает склонность к жажде или ее отсутствие, а также предпочтение к холодному или горячему питью. Но те, кто пьет горячее из-за состояния сердца и легких, вдыхают и выдыхают много воздуха, чувствуют бурление в области груди, а не ниже подреберья, как те, у кого проблемы с желудком. И когда они пьют, они не сразу успокаиваются, и холодной водой [они] утоляют жажду лучше, чем горячей. Охлаждает же их вдыхание холодного воздуха, который не помогает тем, кто страдает жаждой из-за желудка. Так же и те, кто находятся в противоположном состоянии, явно страдают от вдыхания холодного воздуха.

19. Это и является главным признаком холода в легких. Вдыхая холодный воздух, такие люди чувствуют холод и неприятные ощущения, теплый же воздух им приятен. Также они откашливают и выплевывают флегмовидные выделения. У тех, у кого легкие сухи, таких выделений не бывает, горло у них чисто от слизи, голос ясен, те же, у кого легкие влажны, напротив, имеют неясный и хриплый голос, и, когда они пытаются говорить больше и более высоким голосом, чем те, о ком речь шла раньше, им мешают выделения. Однако сила голоса получается не из-за теплоты самой по себе, а слабость – не из-за холода самого по себе, но сила – из-за широты трахеи, делающей возможным более сильный выдох, слабость же – из-за противоположных свойств. Так что сила голоса – не постоянный и не первоначальный, но дополнительный признак, который бывает только при врожденном, но не приобретенном смешении.

20. Таким образом, органы речи из-за разных смешений изменяются, и за [их] изменениями следует изменение голоса, так что по голосу можно судить о врожденном смешении жидкостей. Ведь мягкий голос бывает вызван мягкостью трахеи, а жесткий – жесткостью. Трахея бывает мягкой при соразмерном смешении и жесткой – при слишком сухом. Итак, жесткой и неровной трахея становится при излишней сухости. Такой трахея бывает из-за сухости своих гомеомерий, а жесткой – из-за недостатка жидкости в пустотах между ними. Таким же образом ни высокий голос не может быть без узости гортани, ни низкий – без ее широты. Узость же происходит от врожденной холодности, а широта – от тепла. Аналогично с природными различиями голоса определяются причины различий, происходящих от болезни, так как и они являются признаками породивших их причин, о чем отдельно сказано в книгах о голосе. Другие же внутренние части человека имеют слабые признаки смешения жидкостей. Однако стоит попытаться распознать и через них полезное и вредное, а также действие естественных сил. Ведь в третьей книге сочинения «О разновидностях симптомов» сказано, что о том, насколько хороша или плоха каждая природная сила, можно судить по предшествующему ей смешению. Признаки же смешений описаны выше.

21. Отклонения же от нормы в отношении размера, формы, количества или положения отдельных частей тела, если они доступны чувствам, распознавать просто. Из недоступных же чувствам одни распознать трудно, а другие невозможно. Так, размер и форму головы, а через них и мозга определить просто, и об этих признаках говорилось выше. То же касается размера и формы грудной клетки, а также лопаток, плеч, предплечий, локтей, кистей, бедренной кости, бедра, голени, стопы – все это несложно распознать, идет ли речь об аномалии формы, размера, количества или сложения составных частей. Вполне понятен и вред, который каждое из таких отклонений от нормы наносит функционированию каждой из частей. То же, что внутри тела, не всегда можно распознать. Например, мы наблюдали, что у некоего человека желудок был настолько маленьким, узким и приближенным к подреберью, что это можно было определить даже при осмотре и на ощупь. Также мы наблюдали человека, у которого мочевой пузырь был настолько глубоко расположен и мал, что, по описанию больного, как только он задерживался с мочеиспусканием, он ясно чувствовал тяжесть в области мочевого пузыря. Но больше мне не встречались случаи, когда деформации внутренних органов распознавались бы с такой легкостью. Поэтому следует пытаться распознавать их, насколько это возможно, по правильному или неправильному функционированию части тела, следуя, если не надежному знанию, то некой научной догадке, как в случае с нарушениями функции печени. Ведь я уже наблюдал за многими людьми, у которых были узкие вены, все тело было бесцветным, если же они получали более обильную, чем обычно, пищу и особенно если эта пища была вызывающей ветры, жирной или вязкой, некоторые из них чувствовали тяжесть в правом подреберье, в глубине, другие же – боль и напряжение. По этим признакам можно предположить, что печень у них мала, а ее выводящие протоки узки. Видел я и другого человека, по телосложению флегматика, которого каждый день рвало желтой желчью. Я понял, что надо посмотреть и его экскременты, и обнаружил и в них немного желчи. Из этого я сделал вывод, что у него желчевидная жидкость вылилась из соответствующего отверстия и немалая часть ее прошла через привратник желудка, что наблюдается и у некоторых животных. Отсюда ясно, что, когда источник болезней недоступен чувствам, для его определения большое значение имеют познания в области анатомии, а также исследование функций частей тела. Обо всем этом по отдельности написано в других сочинениях, которые будут перечислены в конце этого сочинения, чтобы каждый, кто стремится к знаниям, мог узнать, в какой книге следует искать то, что ему необходимо выяснить. Теперь же довольно об этом.

22. В отношении же больных тел, то есть тех, которые болеют, следует ставить диагноз, опираясь на видимые изменения размера, цвета, формы, числа, положения, жесткости или мягкости, теплоты или холода; неявные же отклонения, говоря в общем, следует распознавать по нарушению функций, или по выделениям, или по болям, или по неестественной тяжести, причем либо по некоторым из этих симптомов, либо по всем. Что касается отдельных частей тела, то тех, кто страдает заболеваниями мозга, можно узнать либо по безумному поведению, либо по обманам чувств и представлений, либо по нарушениям предпочтений, либо по выделениям из горла, носа и ушей, либо по различным болям. Заболевания же сердца диагностируются по разным нарушениям дыхания, сердцебиения и пульса, измененному состоянию артерий, склонности к гневу или упадку духа, жару или ознобу, изменениям цвета кожи и болям в области сердца. Заболевания же печени – по избытку или недостатку жидкостей, неестественному отвращению к питью, бледности кожи, а кроме того – по изменениям питания и выделений, тяжести и болям в области печени, и не только там, но и в тех частях тела, которые с печенью сообщаются, а также по некоторым видам нарушений дыхания и кашлю. Заболевания желудка можно диагностировать по жажде и аппетиту в отношении влажной или сухой пищи, по изменениям стула, а также по отрыжке, тошноте, рвоте и составу рвотных масс. Заболевания грудной клетки диагностируются по нарушениям дыхания, кашлю, болям в области грудной клетки, составу мокроты. Заболевания трахеи – по нарушениям дыхания, кашлю, болям в соответствующей области, слюне, нарушениям голоса. Аналогично и заболевания любой другой части тела диагностируются по чувству тяжести, боли, нарушению функции и составу выделений. Неестественная тяжесть означает скопление флегмы, раздражение, скирр или опухоль. Боль же означает, что в том месте, где она возникла, или разрушена непрерывность ткани, или имеются многочисленные болезненные изменения. Непрерывность же может быть нарушена из-за разреза, или стирания, или раздавливания, или растяжения. Болезненные изменения, в свою очередь, могут быть вызваны теплом, холодом, сухостью или влагой.

Функция же может быть повреждена трояко: она может быть недостаточной, избыточной, или может отсутствовать. Выделения же могут быть частицами страдающей части тела, или продуктами жизнедеятельности, или содержимым органа, и, естественно, каждый из этих признаков следует трактовать по-своему. Обо всем этом более подробно сказано в сочинении «О пораженных местах», притом что до нас никто не разбирал этого методически и не сформулировал в совершенстве, так же как никто до нас вполне не завершил ничего из того, начало чему положили древние. Итак, о признаках больных частей тела можно прочесть в упомянутом труде, о признаках же тех, которые заболеют или будут здоровы, – в настоящем сочинении.

23. Состояние тех, кто заболеет, мы бы оценили как среднее между теми, кто здоров, и теми, кто уже болен. Ведь в здоровых [организмах все процессы] происходят в соответствии с природой, а у больных все противно природе, поскольку они больны. На границе же между этими двумя [положениями] следует искать признаки, указывающие на то, что человек скоро заболеет; иногда это состояние, по роду своему принадлежащее к естественным, однако отклоняющееся от естественного по количеству, качеству, виду или времени, а иногда состояние неестественное, однако менее неестественное, чем болезненное состояние. Поэтому и состояния тех тел, которые вскоре заболеют, относятся к нейтральным, как и признаки, указывающие на эти состояния. Одни и те же признаки в разных отношениях могут быть признаны нейтральными или болезненными, ведь, с одной стороны, они указывают на нейтральное состояние, а с другой – предсказывают состояние болезненное. Согласно этой же логике, те признаки, которые у больных людей указывают на скорое выздоровление, могут быть названы и здоровыми, так как указывают на будущее здоровье, и болезненными, так как встречаются у больных. И ясно, что, так как эти признаки указывают на оба состояния, их можно назвать и нейтральными в одном из значений слова «нейтральный». В другом же значении этого слова, я думаю, «нейтральными» можно назвать признаки, которые бывают у людей выздоравливающих, а также у людей старых. Все эти признаки подпадают под несколько понятий сразу. Те же признаки, которые бывают у людей, безупречно здоровых, подпадают лишь под понятие здоровых, те же, которые бывают у больных и не указывают на возможное выздоровление, подпадают лишь под понятие болезненных. О них-то мы и будем говорить далее. Однако прежде перечислим те, по которым можно предсказывать будущую болезнь. Их бывает два вида, и сначала мы скажем о тех, которые заключаются в отклонении от естества по количеству, качеству или времени, но не по самой сути признака, как, например, повышенный или сниженный аппетит, или голод, возникающий в необычное для больного время, или потребность в необычной для больного пище, или испражнения недостаточные или слишком обильные, или слишком жидкие, или слишком твердые. Таково же и недостаточное или избыточное количество мочи, слишком частое или слишком редкое мочеиспускание, бессонница или слишком долгий сон, стремление к жару или к холоду, необычное для больного, а также неумеренное или неуместное стремление к утехам Афродиты, излишняя или недостаточная потливость, излишняя осторожность при движении или тяжесть при попытке сдвинуться, или сильная расслабленность, прекращение месячных, слишком обильные или, напротив, скудные месячные, или геморроидальные кровотечения. Также признаком наступающей болезни является, если человек получает не такое, как прежде, удовольствие от пищи и питья. Таковы же и неестественная притупленность мысли, необычная для человека забывчивость или сновидения, более многочисленные и яркие, чем прежде. Другие признаки – притупленные и недостаточно четкие слух, обоняние и зрение.

24. В целом таковы все природные свойства, которые становятся больше или меньше обычного или изменяются со временем, количественно или качественно: вес тела, уменьшающийся или увеличивающийся, слишком красный или слишком бледный, слишком тусклый или слишком черный цвет кожи, отрыжка и чихание, дыхание слишком сильное или недостаточно сильное по сравнению с нормальным. Также [следует обращать внимание на] выделения через ноздри, нёбо или уши, посредством которых очищается мозг, ненормальные по количеству, качеству или времени. Все это относится к разряду естественных симптомов. Боль же в животе, в области желудка или кишечника, при испражнении или при рвоте, при мочеиспускании или какая-либо иная умеренная боль относятся к разряду симптомов неестественных. Однако те, кто находятся в таком состоянии, еще не называются больными, как и те, кто испытывают тяжесть или боль в голове, если это не мешает им делать их обычные дела. В этом и состоит граница между здоровьем и болезнью, и поэтому определение болезни относительно: мы можем называть одно и то же состояние и болезненным, и нейтральным. Одно и то же состояние может называться болезненным или нейтральным в зависимости от того, сломлена ли сила больного болезнью, или он еще может ее выносить. Так и признаки, касающиеся чувств, различаются между собой не интенсивностью, но необычностью для больного. Бывают болезненные признаки, которые, пока они незначительны, не могут воспрепятствовать больному вести привычный образ жизни. Таковы искажения вкуса, когда во всем, что человек ест и пьет, он сильнее, чем обычно, чувствует соленое или горькое, или какой-либо другой вкус, или даже в то время, когда человек ничего не берет в рот, слюна кажется ему обладающей таким вкусом. Или в отношении запаха, когда мы или чувствуем некий запах, притом что на самом деле рядом нет ничего, что пахло бы так, или чувствуем существующий запах слишком сильно, или когда, хотя разные вещи пахнут по-разному, нам кажется, что они пахнут одинаково. А часто чувство обоняния пропадает у нас совсем, или же мы ощущаем зловоние, хотя поблизости нет ничего зловонного. В отношении слуха к таким признакам относятся неестественные звуки и шумы. В отношении же зрения – когда что-то кажется светящимся, черным, темным, синим или рыжим, или одно загнутым, а другое вытянутым, или одно тонким, а другое толстым, и все кажется искаженным. В отношении же осязания – когда ощущается какая-то ненормальность, сжатие, тяжесть, растяжение или общее сонное и тягостное состояние. В целом, когда в какой-либо части тела имеется растяжение, сжатие, покалывание или тяжесть – эти признаки считаются нейтральными, пока они слабы и непостоянны, но все это – предвестники болезни.

25. Признаки же, имеющиеся у тех, кто уже болен, предвещают либо выздоровление, либо смерть, и первые называются здоровыми, а вторые – по роду болезненными, а по виду – смертельными. Определяются эти признаки в целом по хорошему или дурному функционированию, а в частности – по функциям отдельных частей тела, о которых сказано выше, сначала основных частей, потом – сродных с основными, и, наконец, имеющих свое [собственное] расположение, но получающих питание от основных. Четвертый же вид, помимо перечисленных, – признаки, сами по себе прогностического значения не имеющие, однако имеющие такое значение по совпадению, исходя из которых может делаться прогноз, так же как [по характеру] выделений диагностируется состояние организма в целом. По этим признакам делается прогноз по принципу взаимосвязанных патологий, а по выделениям – исходя из того, что в них суть знаки хорошего пищеварения или, наоборот, несварения. Поэтому ясно, что по ним можно определить, природа ли человека сильнее материи пищи, или материя пищи – природы человека, или же они обладают одинаковой силой. Если природа человека сильнее, это признак здоровья, если же слабее – это признак болезни, если же они обладают одинаковой силой, это признак того, что два начала имеют равную силу и борются. Итак, то, что указывает на хорошее пищеварение, является здоровым признаком, то, что указывает на плохое пищеварение, – болезненным, а то, что не указывает ясно ни на то, ни на другое, – нейтральным. Нейтральными являются и те признаки, которые указывают то на одно, то на другое, например чернеющие пальцы. Таковы симптомы, по которым выносится суждение. Обо всем этом сказано в сочинениях, посвященных диагностике, а о значениях изменений в каждой из функций организма – в сочинениях о причинах симптомов. На основании изложенного в этих книгах и следует интерпретировать природу отдельных симптомов. Я же, экономя место, прекращу здесь рассуждение о признаках, перейду к рассуждению о причинах.

26. Так как из причин [или факторов, влияющих на организм, ] одни [способствуют] здоровью, другие – болезни, а третьи – нейтральны, поговорим сначала о [факторах] здоровья. Так как из этих причин одни способствуют сохранению здоровья, а другие создают его, причем и по времени, и по значению первыми являются те, что способствуют сохранению здоровья, то с них и начнем. Так как существует, как было сказано выше, не один, а несколько смыслов понятия «здоровое тело», то и сохраняющие причины будут отдельными для каждого из них, так как всякая причина определяется по тому, причиной чего она является. И здесь вновь следует начать с наилучшего устройства тела, определяя здоровое по отношению к нему. Определение же это подсказывает сама природа вещей. Ведь если бы тело не страдало от внешних воздействий и оставалось бы неизменным, то наилучшее устройство сохранялось бы постоянно и для сохранения его не нужно было бы никакого искусства. Но так как тело меняется и портится, не сохраняя состояния, которое оно имело изначально, то оно нуждается в заботе. И родов этой заботы столько же, сколько видов таких изменений. И такая забота, как ясно из сказанного выше, принадлежит к роду исправляющего лечения. Если же исправление незначительно и начинается прежде, чем тело получило тяжкий вред, оно называется врачами не профилактическим, то есть предотвращающим грядущее зло, но филактическим (φυλακτικόν)[133], то есть направленным на сохранение данного состояния. Тело же меняется в некоторых отношениях по необходимости, а в некоторых – без необходимости. Под изменениями по необходимости я имею в виду те, которых невозможно избежать, а под изменениями без необходимости – все остальные. Ведь взаимодействие с окружающей средой в целом, еда, питье, бодрствование и сон необходимы для человека, взаимодействие же с мячами и зверями не необходимо. Поэтому искусство, касающееся тела, работает с первым родом причин изменений, со вторым же – нет.

27. Теперь же, разбирая, какими бывают необходимые причины изменений, для каждой из них найдем свой род здоровых причин. Так вот, один род – причины, связанные с окружающим воздухом, второй – с покоем или движением всего тела или отдельных его частей, третий – со сном и бодрствованием, четвертый – с пищей и питьем, пятый – с выделениями или их задержкой, шестой – с душевными страстями. Все эти причины должны по необходимости как-то влиять на тело. Окружающий воздух либо нагревает, либо охлаждает, либо иссушает, либо увлажняет тело, либо заставляет его испытывать несколько из этих процессов одновременно, либо в целом как-то влияет на его сущность. Так и сон или бодрствование по необходимости приводят к тем же результатам. То же относится к пище и питью, а также выделениям или их задержке. Ведь все это напрямую либо посредством иных причин изменяет тело и портит здоровье. И об этих причинах написано отдельно в сочинении «О сохранении здоровья». Все перечисленные здесь виды здоровых причин являются некой материей; при надлежащем употреблении они становятся причинами, сохраняющими здоровье, если же мера не соблюдается, они оказываются причинами болезней. Так что уже из этого ясно, что не разные внешние явления по природе своей бывают для нас здоровыми и болезнетворными, но одни и те же при разном применении могут быть как здоровыми, так и болезненными. Например, когда тело нуждается в движении, упражнения приносят ему здоровье, а покой ведет к болезни; когда же оно нуждается в отдыхе, покой приносит здоровье, а упражнения ведут к болезни. То же относится к пище, питью и всему прочему. Ведь все это, если приносит то, что нужно телу, должного качества и в должном количестве, несет здоровье; если же приносит не то, что нужно телу, или то, что нужно, однако не в должной мере, несет болезнь. И есть два критерия того, несет нечто здоровье или ведет к болезни: качество и количество приносимого свойства; вводить же, помимо этих двух, третий критерий – надлежащее время – не следует. Ведь если телу не хватает определенного качества в определенном количестве, ясно, что ему следует предоставить это в надлежащее время. А правильное время важно потому, что живое тело является текучим и изменчивым и в соответствии со своими изменениями нуждается то в одном, то в другом. Поэтому нет необходимости вводить третий критерий – время. Однако, рассматривая конкретные вопросы, мы по указанной выше причине часто используем его как третий критерий.

28. Так как по этим критериям один из видов причин здоровья – тот, к которому нам предстоит перейти, перейдем теперь к нему. Итак, при наилучшем устройстве тел, если окружающая среда обладает благоприятным смешением, будет иметь место точная соразмерность всех перечисленных выше свойств – покоя и движения, сна и бодрствования, поглощаемого и выделяемого. Если же смешение окружающей среды дурно, то и соразмерность должна искажаться настолько, насколько нарушено благосмешение воздуха. Цели же соразмерности таковы: в отношении окружающей среды – чтобы и не мерзнуть от холода, и не потеть от жары, в отношении упражнений – как только тело начинает болеть, немедленно прекратить упражнения, в отношении пищи – достижение хорошего пищеварения и соразмерность выделений по количеству и качеству. Для этого аппетит и пищеварение некоторым образом выравниваются, так что нет необходимости в дополнительном контроле для того, чтобы каждый из видов пищи поступал в организм в необходимом количестве. Ведь наилучшая природа требует столько пищи, сколько может хорошо переварить. Так и необходимое количество сна природа сама отмеряет, и люди пробуждаются тогда, когда тело уже не нуждается во сне. То же самое касается и выделений: ни выделения желудка, ни моча, ни выделения в целом не имеют изъяна. Ведь выделения желудка и моча формируются правильным образом за счет потребления правильной пищи, выделения же всего тела – за счет использования здоровых упражнений. Также ясно, что следует воздерживаться от неумеренности во всех душевных страстях – в гневе, горе, страхе, зависти, тревоге, ведь и они изменяют тело и искажают его естество. Согласно Эпикуру, не существует здорового применения утехам Афродиты, по правде же говоря, они полезны, но через такой промежуток времени, чтобы не чувствовалось истощение, а напротив, чувствовались облегчение и свобода дыхания. Наилучший же момент для такого дела наступает тогда, когда тело пребывает между крайностями: не переполнено, но и не истощено, не переохлаждено, но и не перегрето, не иссушено, но и не слишком увлажнено. Если же оно в чем-то отклоняется от этой середины, пусть отклоняется ненамного. И лучше предаваться утехам Афродиты, когда тело является скорее слишком теплым, чем слишком холодным, и скорее несколько переполненным, чем истощенным, и скорее слишком влажным, чем слишком сухим. И каждое из этих свойств следует соразмерять с наилучшим устройством тела. Упражнения же следует делать такие, при которых равным образом движутся все части тела, а не те, при которых одна часть работает слишком много, а другая – слишком мало. Пища же и питье полезны наиболее благосмешанные, так как они наиболее сродны благосмешанной природе тела. То же относится и ко всему другому.

29. Когда же тело отклоняется от наилучшего устройства, но незначительно, то и факторы, способствующие сохранению здоровья, пропорционально изменяются. А так как таких тел много, следует сказать о каждом их виде отдельно. Тело, в котором искажено смешение жидкостей в тканях, но не искажена соразмерность частей тела, имеет два вида обстоятельств, сберегающих здоровье: первый – причины, не дающие ухудшаться имеющемуся смешению жидкостей, второй – стремящиеся улучшить имеющееся смешение. Насколько смешение жидкостей ухудшается, отклоняясь от наиболее благоприятного, настолько же изменяются и причины, не дающие ему ухудшиться. Так, слишком теплые тела нуждаются в слишком теплых причинах, слишком холодные – в слишком холодных, слишком сухие – в слишком сухих, слишком влажные – в слишком влажных. То же относится и к сочетаниям свойств: слишком теплые и слишком сухие тела нуждаются в слишком теплых и слишком сухих причинах, и аналогично относительно трех оставшихся сочетаний. И тот, кто знает силы, сродные материи этих причин, сможет пользоваться ими правильно. Например, следует знать, что движение, голод, бессонница, избыточные выделения и все душевные страсти иссушают тело, а противоположные им – увлажняют. То же касается разогревающих и охлаждающих занятий, пищи и питья, и всего, что касается тела: тот, кто знает все эти причины, будет использовать здоровые причины, прилагая подобное к подобному, если хочет сохранить то смешение жидкостей, которое получилось в результате. Если же он хочет изменить его и перевести в лучшее, то ему понадобится другой род здоровых причин, противоположный тем, что мы описали выше, но также отстоящий от благосмешанной середины, которая, как мы сказали, присуща наилучшей природе. Ведь слишком теплое и слишком сухое смешение можно привести к гармоничному не нагревающей и подсушивающей диетой и [соответствующим] образом жизни. Напротив, если природа конкретного пациента слишком горяча и суха, ему помогут охлаждающие и увлажняющие факторы. Такой род причин исправляет врожденные нарушения смешения соков, а другой род способствует их сохранению. Каждым из этих родов врачам следует пользоваться в меру и исправления вносить в периоды покоя, понемногу приводя природу к лучшему. Ведь природа не выносит единовременных значительных перемен: прежнее же состояние сохраняет в периоды неизбежного отсутствия покоя. Почему же мы называем и этот вид причин сохраняющими здоровье? Следовало бы, скорее, называть их изменяющими и лечебными, исправляющими врожденные недостатки. Что же касается причин здоровья вообще, а не отдельных видов причин, то мы назвали все причины, сохраняющие здоровье, филактическими. То есть охранительными, независимо от того, улучшают ли они врожденное смешение, помимо сохранения здоровья, или только способствуют сохранению изначального состояния. Те же причины, которые ухудшают состояние, мы назвали болезненными. Для одинаковых дурных смешений необходимо и одинаковое лечение, а для разных – разное. Ведь возможно, что у одного и того же человека желудок будет холоднее нормы, а голова – горячее, и каждая из этих частей тела нуждается в соответствующем лечении; также и из других частей каждая либо влажнее, либо суше, либо горячее, либо холоднее меры и нуждается в лечении, сообразном присущим ей отклонениям. Так что у таких людей разные части тела мы будем упражнять не одинаково, не одинаково увлажнять или иссушать и так далее. Подробнее же об этом сказано в сочинении «О сохранении здоровья».