Читать онлайн Стихи: Русь замысловатая бесплатно

Русь замысловатая

Дураки́ и доро́ги

По Росси́и убо́гой

дураки́ и доро́ги

сте́лются, е́дут, иду́т.

Вот колдо́бина тут,

а в колдо́бине колесо́.

Э́ко тебя́ занесло́!

Занесло́ теле́гу,

а в теле́ге дрова́.

Но и э́то ещё не беда́,

а беда́ была́ такова́:

дурачо́к на ла́вочке

ше́пчет в у́шко да́мочке.

И ни гроша́, ни гро́шика

у паренька́ Еро́шеньки.

Ах, Еро́шка, Ерофе́й

ты у ма́мки – дурале́й,

ты у тя́тьки – дура́к

и у ба́бки – про́сто так.

А у де́вочки Аню́точки —

са́мый, са́мый лу́чшенький!

А у её ма́меньки —

ты ни то и ни сё,

а у её па́пеньки —

прощелы́га вот и всё.

Лишь у де́да дурака́

ты – Еро́шка-прям-бяда́!

Ой люли́, люли́, люли́,

прилете́ли к нам гули́,

се́ли у доро́ги:

«Како́й двор убо́гий,

не́ту, не́ту, тут зерна́,

улети́м со двора́!»

Кры́льями размаха́лись

да у нас оста́лись.

А у доро́ги колесо́:

прикрути́, Ива́н, его́

да дрова́ не растряси́,

це́ло к ха́те привези́!

Но у ха́ты, у воро́т

гульба́, сва́дьба идёт:

же́нят сы́на-дурака́!

– Ерофе́й, поди́ сюда́.

Ты, сыно́к, уже́ большо́й,

с ба́бой сла́дишь не с одно́й,

но узна́ю чё, прибью́,

я неве́стушку люблю́! —

наставля́л сы́на оте́ц.

Но Ерофе́й наш молоде́ц:

– А я чё, а я ничё,

я не де́лал ничего́,

я ни про́мах, ни дура́к,

я, батя́ня, про́сто так.

Эх дураки́, доро́ги

по Руси́ убо́гой

как кати́-кати́ли.

И кого́ б мы ни люби́ли,

мы не вда́рили ни ра́зу

в грязь лицо́м!

И я о том!

Ой люли́, люли́, люли́,

лети́те к бари́ну, гули́:

не меша́йте куря́м

ша́стать по чужи́м двора́м!

Ма́тушка Русь

Как у ма́тушки Руси́

то́лько три́дцать два пути́:

путь нале́во – сра́зу в гроб,

путь напра́во – э́то бог,

путь вперёд – мосто́чек в рай,

в ко́смос – но́вый век встреча́й!

Остальны́е же пути́

ми́мо норовя́т пройти́:

пе́рвый путь – куда-нибудь,

путь второ́й – в мир неземно́й,

а на тре́тьем, как всегда́,

све́тит лишь одна́ звезда́.

Вот по э́тому пути́

и пыта́юсь я пройти́.

Попы́тка не пы́тка,

но милёнок мой с улы́бкой

смо́трит на уси́лия:

ста́ну ль я краси́вее?

Нет, мой хоро́ший,

я не ста́ну стро́же,

я не ста́ну мла́дше

и не бу́ду кра́ше.

Но звезду́ свою́ младу́ю,

как и Ро́дину родну́ю,

я не вы́пущу из рук,

хоть руби́ меня́, как сук!

Потому́ как на пути́

три несча́стья, три беды́

и одно́ большо́е го́ре —

ты не лю́бишь меня́ бо́ле!

А кто милёнок мой дурно́й?

Догада́йся сам, родно́й.

Пе́сня пла́кательная

По́ле:

Ты не тронь меня́, пурга́,

я по́люшко чи́стое,

весно́й отда́м коло́сья зерни́стые,

а ле́том налью́ их со́ком

и вздохну́ споко́йно с поко́сом.

Мужики́:

Ско́сим, намоло́тим и сно́ва засе́ем,

еди́м хлеб, никогда́ не боле́ем!

А ты плачь, мурава́, не плачь,

по поля́м сно́ва хо́дит пала́ч:

то война́, то беда́, то го́ре —

для всего́ госуда́рства нево́ля!

Что ж ты, трава́, не пла́чешь:

спишь иль ничего́ не зна́чат

для тебя́ людски́е поко́сы?

Тебе́ на́ши слёзы – что ро́сы.

Ба́бы:

Мужи́к мрёт, а по́люшку всё приво́льно,

ведь когда́ крестья́нину бо́льно,

по́лю чи́стому не накла́дно:

лишь бы к о́сени не сгоре́ть и ла́дно!

Опя́ть по́ле:

Завали́ меня́, зи́мушка, сне́гом покре́пче,

мне и спать одно́й бу́дет поле́гче.

А под кем бы ты, Русь, ни лежа́ла,

тому́ всегда́ бу́дет ма́ло

и поле́й, и хлебо́в и го́ря!

Вот така́я исто́рия.

Дурна́я кобы́ла, дурны́е и мы

– Куда́ ты, кобы́ла?

– За сча́стьем ходи́ла!

– Сча́стье нашла́?

– Не нашла́, но блуди́ла

в лесу́ дрему́чем:

вся́ких барье́ров кру́че

снега́ лежа́ли.

И я не бежа́ла,

а ка́к-то стра́нно передвига́лась —

мне и миля́ не дава́лась.

– Для дурно́й кобы́лы

и снег в лесу́ – уди́ла!

Заче́м тебе́ сча́стье, ду́ра?

– Для фигу́… для фигу́… для фигу́ры.

– А заче́м же ты в лес попёрлась?

– Да до́ма всё ка́к-то притёрлось.

– Отчего́ ж не по тро́пке, а в ча́щу?

– Где доро́га, там воз и обря́щешь.

Эх, доста́ло всё, бра́тцы!

Во́ля во́льная, здра́сьте.

– Ну здра́вствуй, во́люшка,

и нам на го́рюшко.

Мы ведь то́же не ска́чем,

а царь нагру́зит, так пла́чем,

но тя́нем-потя́нем ля́мку.

Ты права́, на́до в снег иль на са́нки!

Пе́ред сва́дьбой

Мать по-ма́терному руга́лась.

Смерка́лось.

А оте́ц господи́ном сиди́т,

как бу́дто и дел ему́ нету,

что до́чка уже́ больша́я.

Вся родня́ провожа́ет

за́муж.

Пора́ уж!

Коса́-краса́, печь побелёна.

Наста́сья влюблённа

в сосе́да Васю́тку,

он ту́та.

– А ну пошёл! – семья́ отгоня́ет,

пуща́й не узна́ет

како́ на неве́сте пла́тье.

Атла́сное. Не порва́ть бы!

Суета́, маета́, бормоту́ха.

– На здоро́вье, девчу́ха! —

пьёт родно́й дя́дька.

А пла́тье

са́мое расши́тое,

и се́рдце у нас молодо́е.

Впереди́ дом и се́меро до́чек.

Не хо́чешь?

Не хо́чет, ви́дно и тя́тя

тебя́ отдава́ти

в жизнь заму́жню.

А что де́лать-то? Ну́жно!

Каза́чья во́льная

Казачо́к, казачо́к

посмотре́л на мой бочо́к

и сказа́л: «Беда́ моя́,

бу́дешь ты моя́ жена́!»

Казачо́к, казачо́к —

бе́дный, ме́лкий мужичо́к,

не прости́ла я ему́

«беду́ мою́», а посему́

то́пнула я но́жкой,

бря́кнула серёжкой:

– Не бу́ду я твое́й жено́й,

коль ты весь не тако́й:

ни хоро́ш, ни приго́ж

и на чёрта похо́ж! —

разверну́лась и ушла́.

А родня́ меня́ нашла́

в его́ же ха́те да разу́ту.

Нет, люби́ть я вас не бу́ду,

дорога́я родня́,

коль вы ищи́те меня́!

Ай, курлы́, курлы́, курлы́,

лю́бы бы́ли казаки́

ку́рам да каза́чкам.

А я пу́зо спря́чу,

не смотри́те вы туда́:

не сгла́зьте, лю́ди, казака́!

Ста́рый башма́чник

Что молчи́шь ты, ста́рый башма́чник,

расска́зывай, как «башмаки́ пи́лят»

короли́ и все те, кто там бы́ли,

они́ про тебя́ забы́ли,

а тебе́ до них нет и де́ла.

И я вро́де хоте́ла,

да не по́мню чего́:

что́-то я не успе́ла,

ви́димо, подлата́ть башмачо́к.

Да коне́чно, башма́чник,

я всё понима́ю уже́:

тот кто молчи́т, тот зна́ет

ско́лько «гвозде́й в башмака́х»

у трудово́го наро́да!

Так куй свои́ ла́пти, башма́чник,

а я подкую́ стишо́к.

Ведь короли́ морда́стые

хотя́т и хотя́т ещё

молчали́вых башма́чников ско́рбных,

си́льной бо́ли в мое́й спине́,

снов люде́й о́чень го́рьких

и в их башмака́х камне́й!

Оби́да и хорово́д

Нас во́йнами оби́дели,

нам да́ли три рубля́

на хра́мы и оби́тели.

Оби́да не прошла́.

Не прошло́ мирово́е го́ре,

не прошло́ и «го́лым по по́лю»,

не прошла́ покосе́вшая ха́та.

Не ушли́ мужики́ в запла́тах,

а се́ли и ждут чего́-то:

когда́ ко́нчатся все забо́ты

и́ли во́йны сги́нут с плане́ты

да де́тям разда́рят конфе́ты.

И закру́жится хорово́д

весёлый тако́й и соврёт:

«Всё хорошо́, ребя́та

краси́вые стоя́т ха́ты,

но го́лым по по́лю не ну́жно!»

А мы подпоём ему́ дру́жно:

– Нет, нас никто́ не оби́дел,

потому́ как никто́ и не ви́дел

слёз из глаз на́ших кра́сных.

«Вам не люб хорово́д? Напра́сно!»

Росси́йские поля́

А росси́йские поля́,

говоря́т, сошли́ с ума́:

покати́лись стога́,

докати́лись до гумна́,

вста́ли коло́м и стоя́т,

вка́тываться не хотя́т.

Мы наго́ним на них

престрашне́йший де́дов чих:

чих, чих, чих, чих!

Поплюём ещё на них

и поста́вим в у́гол.

Ну где́ вы там, ворю́ги?

А ворю́ги как приду́т,

мы уж бу́дем тут как тут:

их в мешо́к и на кол!

Ба́бы бу́дут пла́кать,

пла́кать, пла́кать, горева́ть,

се́но во́ поле сажа́ть:

– Ты расти́, подраста́й

наш сумасше́дший урожа́й!

Золоты́е да́ли

Золоты́е, безбре́жные да́ли,

мы таки́х никогда́ не встреча́ли.

Мы их никогда́ и не встре́тим,

но в блокно́те ру́чкой отме́тим:

мы тут не быва́ли и тут,

а здесь нас во́все не ждут.

Ну и ла́дно, к чему́ нам да́ли,

что мы в них не вида́ли?

Е́сли за́ду тепло́ на пе́чке,

а за окно́м скворе́чник,

да на ла́вочке ба́бки

и у ка́ждой по ха́тке.

Ну чего́ ещё в жи́зни на́до?

Кричи́м хо́ром:

– Большу́ю зарпла́ту!

А у нас всё в поря́дке

Е́сли ро́дина пьёт и рыда́ет —

э́то ещё не беда́,

потому́ как нас окружа́ют

леса́, поля́ и луга́!

Ху́же, когда́ ро́дины не́ту

и́ли ро́дина – зыбь и пески́.

А у нас всё в поря́дке:

мо́ре, ре́ки, озёра, тиски́.

Кто съел Ма́сленицу

Жила́-была́ Ма́сленица с припёком,

с одни́м румя́ным бо́ком,

а друго́й бок бле́ден,

как крестья́нин бе́ден.

Ка́тится Ма́сленица, рыда́т:

«Никто́ мне не пода́т,

никто́ меня́ не съест!»

А на встре́чу ей подво́да неве́ст.

Как зави́дели Ма́сленицу румя́ну,

одино́ку, бесприда́ну,

крича́т: «Пры́гай к нам в подво́ду!»

А та в отве́т: «Немо́гу!»

– Ну и ду́ра! – де́вки хохо́чут.

– Никто́ меня́ бо́ле не хо́чет! —

ка́тится по тропи́нке, пла́чет.

Навстре́чу ма́ленький ма́льчик:

ам – и съел её ду́ру.

Вот така́я культу́ра

у нас на селе́.

Де́ти ны́ли: «А мне?»

А вам не вида́ть но́не сча́стья,

потому́ как бро́дит нена́стье

в ви́де де́да Его́ра

с хворости́ной в рука́х. Вот умо́ра!

Блино́к для каса́тика

Съешь блино́к, каса́тик,

бу́дешь мне, как бра́тик;

ста́ну я тебе́ сестро́й.

Рот поши́ре откро́й,

рот откро́й, не закрыва́й,

мо́жет, вле́зет карава́й!

Ну а е́сли вле́зет два,

то за́муж за тебя́ б пошла́!

И не смотри́ серди́то,

я те не «Лоли́та»,

а как дам проме́ж глаз,

сра́зу же́нишься на нас!

Ой, каса́тик-косе́ц,

пойдёшь аль нет, под вене́ц?

Я те не сестрёнка,

ты то́же не мальчо́нка:

со́рок лет – уже́ большо́й,

почти́ дед. Молчу́ родно́й!

Ты ешь блино́к да слу́шай:

бу́дем жить полу́чше,

как за́муж за меня́ пойдёшь.

Напу́тала! Ну что, возьмёшь?

Ма́сленицы тако́й

Во́йны мно́гие мы вида́ли

в по́ле, как про́клятые, паха́ли.

Но ма́сленицы тако́й

не вида́л да́же конь боево́й!

Вот ты на неё посмотри́,

и каки́м бо́ком на неё ни смотри́,

нет румя́ней да кра́ше,

да́же на́ша неве́ста Гла́ша

не сравни́тся с тако́й красоти́щей!

Ты ку́шай, ку́шай блини́ще

да дава́й скоре́е отве́т:

люба́ тебе́ ма́сленица аль нет?

Е́сли люба́, ешь ещё.

А е́жели нет, то пошто́

тут окола́чиваешься без де́ла?

Жри, пока́ я блины́ все не съе́ла,

не пое́ла, не покуса́ла.

Вишь, пеку́ и пеку́. Мне всё мало́!

Ма́сленичная неде́ля

Всю ма́сленичную неде́лю

я блины́, ола́дьи е́ла.

Их бо́льше есть я не могу́,

пирожо́чков напеку́.

Напекла́ я пирожко́в,

муж пришёл. Ну, будь здоро́в!

Полете́ли пирожки́, ой, на у́лицу,

а за ни́ми и жена́ – мужи́к хму́рится!

Вот стою́, раздаю́ пироги́: «Все возьми́те,

и меня́ с собо́й забери́те,

я ба́ба бро́шенка-кулина́рушка,

напеку́ кулебя́к, сварю́ отва́рушку,

а вы как вы́пьете отва́р, помолоде́ете —

вспо́мнить и́мечко своё не суме́ете!»

Эх, ма́сленица-раскраса́вица,

что ж ты де́лаешь с людьми́, само́й нра́вится?

Ма́сленица к нам идёт

Собира́йся наро́д,

ма́сленица к нам идёт,

кве́рху за́дом сра́зу прёт,

кве́рху за́дом сра́зу прёт

да по-ру́сски орёт:

– Ты пеки́, но не спали́

блин румя́ный в печи́,

не сожги́ его́, не сглазь,

да и сам с печу́рки слазь,

слазь и жри блины́ горо́й,

да роти́ще свой откро́й,

а я туда́ заки́ну

твою́ больну́ю спи́ну,

его́ больну́ю по́пу,

туда́ же и Евро́пу!

Сожже́ние ма́сленицы

Говори́ло нам яри́ло:

«Не болта́йте языко́м!»

Говори́ло мне яри́ло:

«Тебя́ за́просто сожжём!»

На яри́ло ведь не наки́нешь узду́,

я сижу́ в сторо́нке и жду,

чтоб дорого́е яри́ло

меня́ ве́чным огнём накры́ло:

– Гори́, гори́ я́рко,

моя́ ты Худоя́рка,

гори́, гори́ стра́стно,

ведь лик твой распрекра́сный

во́все и не на беду́

с собо́ю в ве́чность унесу́!

Горю́, горю́, догора́ю

и свя́то ведь зна́ю:

я одна́ была́ така́я

с рожде́нья, что ли, неземна́я.

Мужики и бабы

Ма́менькины до́чки, тазы́ и зава́рка

Говори́ла мне ма́менька:

«Не ходи́ к мужика́м чужи́м ба́иньки,

ведь во́дкой они́ угоща́ют,

а тебе́, до́ня, на́добно ча́ю.

До ча́я я жу́тко охо́ча,

ходи́ до ма́меньки, до́ча!»

Так и ходи́ла я к ма́меньке

чай пить и домо́й шла, та́зики

с водо́й по утра́м выноси́ла:

кры́ша ка́пала – мужика́ проси́ла.

Зако́нчилось на́ше ле́то:

ни одно́, ни второ́е, ни тре́тье,

со́рок тре́тье зако́нчилось, зна́чит.

Кры́ша моя́ всё пла́чет.

Мать, как ду́ра, хохо́чет,

ещё ча́ю, ви́димо, хо́чет.

Валерья́нку я в чай подлива́ю:

по друго́му как вы́жить – не зна́ю.

– Ну и ду́ра твоя́ мама́ша! —

говори́т мне сосе́дка Гла́ша

и зовёт к себе́ в го́сти,

потому́ как наме́рена бро́сить

чай гоня́ть с кренделя́ми

да во́ду носи́ть таза́ми.

Вот и сиди́м мы с сосе́дкой:

пьём чай, но дю́же уж кре́пкий.

А кры́ша, тазы́ и зава́рка

поедо́м нас съеда́ют: «Не жа́лко!»

Ба́бью дурь я не отда́м

Ах, кака́я я хоро́шая была́:

на рабо́те, в по́ле, до́ма – всё сама́!

Настира́ла, нагото́вила и в гроб,

лежу́ ти́хо, жду: ну кто же заревёт?

Муж пришёл, нажра́лся, пошёл спать,

де́ти и иска́ть не ста́ли мать.

Полежа́ла, вста́ла с гро́ба, побрела́:

зайду́ в лес и сги́ну навсегда́!

Ки́нутся меня́ иска́ть, ан нет?

Лю́бят меня́, ба́бу, и́ли нет?

(Ба́ба ду́ра, ба́ба ду́ра, не дури́!)

Я иду́, а по лицу́ бьют камыши́.

Улегла́сь я в камыша́х. Нет, не просну́сь.

А усну́ть мне не даю́т мошка́ и гнусь.

Плю́нула, топи́ться я пошла́.

(Ба́ба ду́ра!) Ба́ба ду́ра? Ба́ба зла!

У боло́та се́ла и сижу́,

я не ду́рочка, топи́ться не хочу́.

Осерча́вшая на му́жа, на дете́й,

поплела́сь я к до́му поскоре́й:

– Почему́ ж не ки́нулись иска́ть?

«Хва́тит, ма́ма, шля́ться, иди́ спать.»

Я к плите́, беру́ сковороду́.

Ой, кого́ забью́, того́ забью́:

– Ая-яй, ая-яй,

провожа́й и встреча́й

мать родну́ю у воро́т!

(Ви́дно, сковоро́дка ум даёт!)

Как умру́, не ки́нетесь меня́!

Мать у вас плоха́я, зна́чит, да? —

свисти́т сковорода́ по всем двора́м…

Не проси́те, ба́бью дурь я не отда́м!

С днём Валенти́на

– С днём свято́го Валенти́на, Валенти́на!

– С Валенти́ном!

– Ты свине́й не покорми́ла?

– Покорми́ла, покорми́ла.

– А коро́ву подои́ла?

– Подои́ла, подои́ла.

– И кроле́й пересчита́ла?

– На́ши все, чужи́х не кра́ла.

– За́втрак бу́дет, Валенти́на?

– Бу́дет за́втрак тебе́, ми́лый,

поварёшкой по башке́!

За что го́ре тако́ мне?

Пошёл вон, дура́к плеши́вый,

ста́рый, то́лстый и лени́вый,

пью́щий, вру́щий и куря́щий,

а ещё кобе́ль гуля́щий!

Иди́ зерна́ насы́пь куря́м

и пройди́сь-ка по двора́м,

мужики́ ко́лют дрова́,

лишь одна́ я у тебя́:

сама́ – топо́р, сама́ – поле́нь.

Хоть ложи́ го́лову на пень!

Ба́рыня-суда́рыня

Ба́рыня-суда́рыня на войну́ ходи́ла,

ба́рыня-суда́рыня враго́в дуби́ной би́ла:

намаха́лась, наора́лась, уста́ла,

а как се́ла отдохну́ть, так не вста́ла.

Опеча́лилась, пригорю́нилась.

Е́дут та́нки на неё, на них плю́нула,

да так плю́нула, что взорва́лись!

– Мы танки́стов иска́ли. Не встреча́лись?

Так заче́м же их иска́ть, они́ пристро́ены:

в по́ле па́шут, бороня́т на́ши во́ины!

А ба́рыня-суда́рыня в сторо́ночке

насмеха́ется стои́т и ниско́лечки

о войне́ той злой не жале́ет:

ждёт когда́ «на нас конём»,

так рожь посе́ем!

Кума́ ку́му не дала́

Как ку́му кума́ не дала́ пирога́,

не дала́ пирога́, пожа́дничала,

пожа́дничала, повре́дничала,

открути́лась, отверте́лась, привере́дничала.

– Не крути́сь, кума́, не лома́йся,

а иди́ в крова́ть, раздева́йся.

Разгова́ривать по́сле бу́дем,

где нага́йка виси́т, не забу́дем!

(Разгово́ры, разгово́ры, разгово́ры спо́рятся.)

– Что́-то мне, куманёк, нездоро́вится,

нездоро́вится, голова́ боли́т,

голова́ боли́т и в коле́ночке сверби́т! —

отказа́ла кума́

ку́му, вро́де, навсегда́.

А нага́йка виси́т, нага́йке че́шется,

соскочи́ла с гвоздя́ и пле́щется:

по душе́ гуля́ет, по ба́бьей.

– А тепе́рь в посте́ль и ола́дий!

– В посте́ль так в посте́ль, не спо́рю,

а ола́дьи сейча́с сгото́влю!

Вот так ку́му кума́ не отказа́ла,

а с посте́ли как вста́ла, выпека́ла

ола́душки золоти́стые,

поджа́ристые да ребри́стые,

вку́сные, на здоро́вьице!

Пусть нага́йка на стене́ успоко́ится.

Исто́рия любви́, а то ли нелюбви́

Расска́зываю всё как бы́ло:

родила́сь я, зна́чит, учи́лась,

не пила́, никому́ не дава́ла,

по тёмным двора́м не гуля́ла,

люби́ла па́пу и ма́му,

ба́бу Ню́ру, ку́рицу, Ва́ню.

Вот с Ваню́шей беда́ и вы́шла.

Чужо́й он был, то́ есть при́шлый,

его́ во дворе́ невзлюби́ли:

не зва́ли на пра́здники, би́ли.

Я его́ пожале́ла,

накорми́ла, помы́ла, оде́ла

и на себе́ жени́ла.

Так и жи́ли от мы́ла до мы́ла:

рабо́та, ба́ня и де́ти,

а за детя́ми не угляде́ти!

Пото́м Ива́на си́льно поби́ли

(в селе́ его́ не люби́ли).

На мои́х рука́х он и по́мер.

Собрала́ я дете́й и в го́род —

не прости́ла селя́нам оби́ды.

Тепе́рь меня́ до́ма не ви́дно:

я пью, гуля́ю, танцу́ю,

по кабака́м пиру́ю

и Ва́ню своего́ помина́ю.

За что уби́ли? Не зна́ю.

А де́ти со шко́лы в заво́ды,

нет мне бо́льше забо́ты!

Со́рок лет – совсе́м молода́я,

весёлая, озорна́я,

в зуба́х, как всегда́, беломо́ра.

Вот так бе́гала я от позо́ра

к позо́ру совсе́м плохо́му —

нетре́звому, холосто́му.

Ты запи́сывай, всё так и бы́ло:

мать меня́ не прости́ла,

оте́ц в свина́рнике у́мер;

а как ве́тер на ку́рицу ду́нул,

так и ба́ба Ню́ра помёрла.

Собрала́сь я, в дере́вню попёрла.

Прие́хала, се́ла. До́ма!

Завели́ мы с ма́мкой коро́ву

и ещё до́лго жи́ли:

мно́го е́ли, во́дку не пи́ли.

Нас на пра́здники зва́ли,

но мы лишь рука́ми маха́ли.

Вы уж так ка́к-нибудь весели́тесь,