Дыши

Читать онлайн Дыши бесплатно

Мне бы хотелось не иметь к этой истории никакого отношения.

Быть эпизодической филигранной тенью в двух абзацах. Той тенью с красной помадой на губах, что улыбнулась бедному потерянному мальчику где-то на повороте у Невского, внеся в его жизнь 2 мг дофамина. Ему бы с лихвой хватило, чтобы добрести в тот ноябрьский вечер до дома и не чокнуться.

Мне бы польстила такая роль. Добрый ангел, что появляется на мосту в адский ливень, улыбается нездешней улыбкой Джоконды – и исчезает, аки мимолетное видение. Быстрее, чем даунская способность мозга критически оценить произошедшее.

Антон говорил, он часто видел ангелов в Питере. И это всегда происходило на мостах.

Они улыбались ему. С тем выражением лица, которое вынуждало широко скалиться в ответ, даже если две минуты назад ты сломал ногу в крышесносной аварии. Ты не уверен, что доживешь до утра – но ангелам при встрече не улыбнуться не можешь.

Антон говорил, это вшито в ДНК.

Я бы хотела быть таким мимолетным ангелом в его истории. Но эта роль (а заодно и роль дьявола) в нем уже была занята.

Мне же досталось… Хм…

Одна его психиатр исповедовала радикальную ветвь христианства. Она говорила, чтобы уменьшить внутреннее страдание, нужно перенести желание вредить себе на что-то вовне. Сделать процесс получения боли частью своей ежедневной рутины, сделать боль легальной. Так что Антон купил себе доску с гвоздями и с того самого дня каждое утро занимался мазохизмом уже в пределах общественной нормы. Эта штука с гвоздями называется «садху».

Меня он тоже называл садху. Я была ходячим олицетворением всего, во что он боялся превратиться из-за своей гребаной шизофрении.

Дурак

– Принимаете Аминазин?

Антон кивнул и дернул глазом. Нахождение в кабинете психиатра, прежде приносившее спасительное чувство покоя, теперь все чаще превращалось для него в испытание на прочность. А Анна Андреевна из друга и чуть ли не родственницы превратилась в прокурора, что по непонятным причинам пытался уличить Антона во лжи.

– В прежней дозировке? – Антон снова кивнул. – Тогда почему вы уступили своей подруге место у окна?

Антон скосил взгляд на соседнее кресло, где, скучающе закинув ногу на ногу, копалась в своем телефоне Джанджа. Раздосадованная глупым проколом Антона, она теперь демонстративно не обращала на него внимания.

– Я просто привык сидеть слева, – сбивчиво пробормотал он. – Просто забыл, что вы просили меня садиться ближе к окну, с кем не бывает.

Это была очевидная ложь, и все трое об этом знали. Антон разучился врать уже очень давно. Даже раньше, чем закончил карьеру актера и обнаружил себя в эпицентре болезни. Джанджа презрительно закатила глаза.

– На предыдущем сеансе вы говорили мне ровно обратное, – Анна Андреевна приподняла бровь, будто сняла с предохранителя пистолет, что целился Антону в голову. – Что вам так нравится место у окна, что теперь вы всегда будете отбивать его у Джанджи.

Это был конец. Фиаско.

Если она напишет, что он врет – пиши пропало всему плану на освобождение.

От напряжения парень закачался на месте. Как выбраться из квеста? Выход где-то на поверхности! Он должен найти его немедленно! Ведь план такой замечательный! Он не имеет права напортачить.

Анна Андреевна глубоко вздохнула, покачала головой и протерла очки. Затем повернулась к соседнему креслу.

– Джанджа, ваша так называемая «забота» играет с ним злую шутку, вы понимаете?

Девушка болезненно хмыкнула и оставила вопрос без ответа. Но Антону показалось, что та выглядит немного более задетой, чем обычно.

Раньше Джанджа имела нездоровую тенденцию материться на психиатра при первой нападке в ее сторону. Антон не любил мат, но сегодня тот был бы уместен. Ему не нравилось ощущать себя виновным в собственном существовании. Будто совершил что-то предосудительное. Будто от его поведения страдал хоть кто-нибудь, кроме него самого.

– Я думаю, мы занимаемся ерундой, – произнес он внезапно твердым голосом. – Я думаю, нам пора перестать этим заниматься.

– О! Это отличная идея! – Джанджа справа от него захлопала в ладоши.

Анна Андреевна удивленно вскинула брови.

– Антон, вы сказали, что наши сеансы – ерунда?

У парня снова дернулся глаз, но он все-таки нашел в себе силы кивнуть:

– Да, именно так.

И тут же встал.

– Я считаю, нам пора прекратить ерундить, – пробормотал он и вылетел из кабинета, как испуганный школьник из мед.отсека, а затем бодро зашагал вдаль по коридору, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на трусцу. Джанджа семенила где-то позади.

И только спустившись на один лестничный пролет в район стационарного буфета, Антон позволил себе с невинной улыбкой безумца оглянуться на подругу. Его с поличным выдавал зашкаливающий во взгляде адреналин.

– Это было очень глупо, – пробормотала Джанджа, сияя в ответ. – Ты разрушил весь мой гениальный план.

– Наш план!

– Мой план, – Джанджа продемонстрировала ему скомканный лист бумаги, на котором помадой было выведено «OMNIA VINCIT AMOR» и подпись внизу «JANJA».

– Я слишком расслабился, – Антон пожал плечами, возобновляя спуск. – Мне так хотелось сказать, что я получил работу, чтобы она побыстрее вычеркнула меня из списка психов…

– Она бы не вычеркнула, – Джанджа обогнала его на лестнице. – Ты слишком наивен. И слишком хорошего мнения о людях. И ты порушил мой план. И я обречена торчать здесь. С тобой.

– Ты так сильно против?

Антон проводил ее расстроенным взглядом. Настроение Джанджи напоминало ему флюгер на крыше, и менялось оно быстрее, чем погода в Питере в этот штормовой ноябрь.

XXX

Штормило всех, и каждого – собственным способом.

Кто-то отрывался на окружающих, кто-то прыгал по замерзшим лужам и топтал заледеневшие разноцветные листья, кто-то смотрел на это все со смесью зависти и презрения на закаменевшей от питерских серых зим физиономии.

А кто-то был я, Лада Ким, нищая официантка-гастарбайтер из Узбекистана. Или богатая на разочарования подавальщица из Новодевяткино, – как вам угодно.

Все мы видим мир лишь из узкого оконца собственной колокольни. И если у Антона колокольня была неопределенного размера и формата и путешествовала в невесомости по просторам пространства-времени, все глубже сминая и распиливая его личность на запчасти, то у меня с колокольней все было просто:

Она была высокая, обшарпанная, наполовину снесенная ветром – и вот уже с полгода как я мечтала с нее спрыгнуть.

Во всех значениях этого слова.

Как говорил один похититель юных девичьих сердец в моем детстве: «вам знакомо чувство, когда стоишь на краю пропасти и так и тянет прыгнуть вниз?».

Джек, я им живу!

И в ночь, когда мы с Антоном познакомились, у меня было запланировано одно маленькое для города, но такое важное для девочки с биполяркой свидание с ближайшей высоткой.

Маг

Я собиралась закончить смену и написать прощальное письмо родителям в Узбекистан, которых из-за пандемии не видела уже больше года. Так себе поступок, геройством не назовешь. Но могла ли я поступить иначе?

Моя реальность пропахла успокоительными, бесполезными депрессантами и дешевым вином вперемешку с запахом хлорки и кофе, который без конца заказывали посетители кафе. Возвращение домой лишь забьет последний гвоздь в крышку моего дешевого гроба.

Нет уж, спасибо. Делать родителей и родственников прямыми палачами не хотелось. Пусть лучше им станет мой некогда любимый мсье Питер.

Они поймут. Рано или поздно, так или иначе. Вероятно, не без помощи психиатра, но все же.

Как говорится, ничто не предвещало. Но в час перед закрытием и за два часа до моего долгожданного освобождения в кафе пожаловал Он.

Блондин с голубыми глазами, мягким взглядом и осторожностью в движениях, что когда-то казалась мне пиком сексуальности. Красавчик.

Если бы просто красавчик.

Его звали Антон Мерзулов. Некогда он был известным актером эпохи российского ромкома. Во времена наивной молодости я была влюблена в него до потери пульса.

Собственно, в те времена и началась моя меланхолия размером с Юпитер.

Сначала я вздрагивала от заставки сериалов, белела от вида прохожих с любимой стрижкой, покрывалась мурашками от мысли записаться на пробы в кино – и, разумеется, лелеяла мечту когда-нибудь пересечься с ним, как в литературном романе, в кафе на главном проспекте города.

Потом я сдуру и правда переехала в Питер. И проблемы детской влюбленности оказались в самом дальнем ряду грядущей взрослой жизни.

Питер подарил мне долгие годы внутреннего кризиса, самобичевания, профанских попыток самовывоза, запоев, захлебываний слезами на тесных кухнях коммуналок, абсурдной работы диджеем и беспорядочным потоком половых связей, что успешно сдерживали во мне любые попытки вспомнить, что я такое и зачем приехала в город мечты.

Закончилось это сдачей себя сначала кришнаитам, а затем побегом в буддизм. С которым все тоже было абы как, но в его успокоительных объятиях я хотя бы пережила двух первых психиатров.

Дальше был диагноз БАР. И жизнь наконец призналась, что она не Жизнь, а выживание. Вот так, даже не с большой буквы. Очень мило с ее стороны.

И вот он, главная ошибка моей молодости, сидит за столиком у окна. Повзрослевший, по-прежнему белобрысый и вполне земной.

А я собираюсь самоуничтожиться через пару часов, вот это умора.

И хрена с два он меня остановит.

Мой прынц все подергивал головой, будто общаясь с кем-то невидимым, – но это наблюдение ускользнуло от моего хищного взгляда с той поспешностью, с которой прыщи на лицах подростков стыдливо прячутся под масками Инстаграма.

Невротик, с кем не бывает.

Новые условия развития сюжета нервно начали прокладывать себе дорогу к стратегическому центру сознания. Я не планировала обременяться новыми эмоциональными привязками в ночь перед переходом.

С таким трудом закрывая последние пару месяцев провисшие кармические узлы, я даже представить боялась, чем аукнется мне в вечности обретение побочки в виде белобрысого невротика-прынца.

Подойти и взять заказ. Отдать заказ и взять оплату. Сбежать в подсобку писать свое страдальческое письмо. Не дури. Таков план. Не дури!

Увы, пока я медлила, переминаясь с ноги на ногу, официантка-сменщица, одарив меня скучающим взглядом, умотала к принцу первой. Тот изволил кофе со сливками. В простонародье раф.

Мне бы пожать плечами и уйти в подсобку. Заказ не мой, дхамма бережет меня от поворотов не_туда.

Она бережет меня. Мне надо идти в подсобку.

Разворачивайся и иди в подсобку, Лада.

Вместо этого я схватила приготовленный баристой раф и, аки пуленепробиваемый танк, поперла вперед на Берлин. Попадись мне кто в этот момент под ноги – я смела бы его не глядя. Даже не заметила бы преграды.

Так вот угадайте, кто мне все-таки попался под ноги?

Принца именно в этот момент угораздило вскочить, уж не знаю зачем.

И все детские ванильные мечты развития этих отношений, как и все недавние планы обрести нирвану, как и все надежды, что хоть последний месяц этой чертовой жизни я проживу без очередного позора, окутывающего плотной губкой удушья мою небогатую биографию – в этот момент все они, вместе с кружкой рафа в руках повстречали мать ее реальность.

XXX

– Чего греха таить, Антон был красив, – размышляла Джанджа вслух, вырисовывая сердечки на ладони парня своим длинным, обмороженным от прогулки на холоде пальцем. – И, как все красивые мальчики, он был обречен на жизнь в страданиях и самобичевании.

Антон нехотя отодвинул ладонь подальше от собеседницы и взглянул через окно на мерзкий ночной ноябрь со смесью растерянности, сомнения и того самого самобичевания на лице.

– Думаешь, все так очевидно?

Джанджа хмыкнула.

– И ты думаешь, мы ничего не можем изменить своей… – Антон помедлил, подбирая слово. – Сутью? Волей? Верой?

Девушка вздохнула, отстранилась и оглядела хмурым сероглазым взглядом темное кафе.

На люстре висела паутина. Пустые столики вокруг проваливались в черноту тускло освещенного пространства не хуже, чем мысли Антона, когда тот в очередной раз задумывался о тоскливом настоящем.

Джанджа подумала, что в таких кафе неплохо бы снимать завязки триллеров или вестернов. Антон со своей грустной физиономией отлично бы подошел на роль первой жертвы.

– Детка, ты задавал мне этот вопрос уже раз двадцать, – пробормотала она. – Какова вероятность, что двадцать первый ответ будет иным?

Но Антон продолжал глядеть в окно задумчивым, обреченным взглядом, так что Джанджа в итоге не выдержала, развернулась и демонстративно покрутила в воздухе пальцем, прежде чем полезть к себе в сумку.

Она подзывала официанта. Но также она давала им обоим понять, что не забыла, что разговаривает с психом и поддерживает с ним общение исключительно милосердия ради.

Девушка достала карты Таро одновременно с тем, как к их столику приблизилась официантка. Вообще-то она звала другую, ту, что со сломаным взглядом грустного клоуна пялилась на них из-за угла. Но какая в сущности разница.

– Что-нибудь выбрали? – официально спросила официантка.

Антон пару раз как рыба открыл рот, нахмурился, прочистил горло и уставился на Джанджу с мольбой на лице.

– Раф закажи свой любимый, – буркнула та, не поднимая головы от карт, что раскладывала на столе между ними. – Хотя в таких местах надо заказывать говядину с кровью.

Антон по-детски невинно улыбнулся:

– Кофе со сливками, пожалуйста. А вы не против, что мы тут…

Он кивнул в сторону стола, где его прекрасная Джанджа во всем своем торжественном великолепии творила магию.

– Мы вошли в коридор затмений и нехилого влияния планет, это занимательно! – бубнила она.

Официантка многозначительно выгнула бровь, буркнула что-то, что можно было перевести и как «нисколько», и как «тихонько», и исчезла в неопределенном направлении.

Антон перевел взгляд на Джанджу и испуганно сглотнул.

Та была в ярости.

– Ты. Плохо. Справляешься, – прошипела она, теперь гораздо больше походя на химеру, чем на сероглазую африканку. – Если не можешь не напортачить с заказом еды – как собираешься приступить к плану?

Джанджа покрутила в руках карту, на которой огромными кровавыми буквами было написано «Смерть». На заднем плане в ней мелькал костлявый рыцарь с розой в зубах на фоне кладбищенских плит. Своей малохольностью и светлыми кудрями до жути напоминающий, собственно, Антона. Шутка ему не зашла.

– Мне не нравится, – выразил он свою позицию. – Верни все как было.

– Щщщща. – Джанджа любовно погладила рыцаря по щеке. – Ретроградный Меркурий нещадно изменил твою судьбу, ты только подумай! Смотри, какой хорошенький. На Баскова похож.

Антон нахмурился и склонил голову к груди, тяжело дыша. Он не умел спорить с Джанджей.

Раньше ему бесчисленное множество раз выпадал этот парень, висящий вверх тормашками на дереве. Повешенный.

Карта полу-безумных, потерявших себя созданий, что бродят между миров и не могут понять, где в их жизни надуманное, где реальное, а где пространство, на котором можно строить жизнеподобные иллюзии.

Повешенный – парень в самовольно надетой смирительной рубашке. Но даже он лучше, чем Смерть.

Антон верил во много мифов и концепций, половина которых былы тлетворны для его ума. Он верил в судьбу, удачу и что если три раза постучать в собственную дверь перед уходом, тебя точно не переедет машина. Что улыбаться незнакомым людям нельзя, а гладить черных кошек очень стоит. Что в коридор затмений крайне нежелательно пить чай и кофе, а человеческим мозгом управляет огромная братия греческих, славянских и скандинавских богов.

Антон верил во много ерунды – но в Таро он не верил.

Увы, пользы от этого было мало, потому как в Таро верила Джанджа. Которая заправляла психикой Антона 24/7.

А когда такая важная фигура в твоей голове с улыбкой крутит в руках карту Смерти – будь ты хоть трижды болваном, все равно поймешь, что дальше все будет много хуже, чем было до этого момента.

– Джанджа, – Антон вцепился в край стола, что позволяло чувствовать непреходящий, болезненный контакт с реальностью. – Я слишком молод, чтобы умирать.

Джанджа вытянула еще одну карту. На этот раз – широкоплечего бугая-Императора.

– Цепляйся за его вайб, может, какой толк и выйдет. Memento mori, красавчик, – она отправила ему воздушный поцелуй, выцветая в пространстве. – Пойду поразмышляю на тему.

Не в силах сдержать волну паники, Антон вскочил с кресла и собирался вылететь из кафе. Только кофе ему не хватало!

Звук разбитой о кафель чашки, до боли схожий со звуком периодически ломаемого ему Джанджей хребта, немного вернул его на грешную землю.

Официантка пялилась сквозь него пустым взглядом, как марионетка подергивая головой и делая слабые попытки то ли разреветься, то ли уйти в психоз.

Шиза, накрывшая в этот раз не его, отчасти временно сняла тревогу Антона.

– В порядке? – пробормотал он с трудом.

Девушка все так же рассредоточено покачала головой.

Конечно, нет, идиот! Не видишь? У нее приступ.

Антон, сконфуженный собственной глупостью, наклонился, чтобы собрать осколки, что с его дрожащими пальцами и расфокусированным взглядом получилось далеко не с первой попытки.

Почему она продолжает стоять над ним? Могла бы помочь. Он уже уколол палец.

А вдруг она шизофреник?

– Ты тоже шизофреник? – Антон поднялся, вручая ей горку осколков.

Девушка хлопнула пару раз глазами. Удивление и обида в ее взгляде мгновенно вытеснили прежний ступор.

– Нет, конечно, придурок, – прошипела она, сжимая поднос, словно шею Антона. – Я всего лишь увидела призрак своей глупости в этих патлах.

Девушка развернулась и убежала.

Ну вот.

Он надеялся обнаружить союзника, а нажил очередного врага.

Это уже тянет на талант.

Антон некоторое время постоял, переминаясь с ноги на ногу. Может, ему следует найти ее и извиниться?

Разумеется, он не считал шизофрению оскорблением.

Раньше она и правда виделась проклятием хуже чумы. Но по прошествии долгих лет одиночества в собственном сумасшествии, что закончились приходом Джанджи и полной капитуляцией сил на сопротивление, шизофрения трансформировалась в нечто, что приходит вслед за принятием.

Фактом неидельности мира, что лишил иллюзий на спасение.

Ты выброшен за борт и наблюдаешь хаотические движения людских масс.

Сначала с завистью, затем со скукой, после со смирением.

Краски в голове меняются. Смыслы меняются.

Реальной остается только Джанджа.

Шум уносит ветер.

И тут внезапно такой подарок: другой псих на расстоянии пары залов кафе. Кто-то, кто может разделить его видение мира. Это вызывало восторг. Точнее ужас.

Антон спросил у подошедшей со шваброй сменщицы, куда делась ее подружка.

Официантка, сама на грани нервного срыва, сначала хотела заехать Антону шваброй в лоб, но затем вспомнила, что в день Гая Фокса все сумасшедшие святы и неприкасаемы. Поэтому раздраженно кивнула на дверь подсобки.

Несправедливо избежавший возмездия за грязный пол, счастливый святой помчался в указанном направлении.

В подсобке не горел свет. Антону это показалось добрым знамением: все адекватные люди, разумеется, не сидели бы в темноте. Значит, его новая знакомая и правда псих. Может, она сама еще об этом не знает.

Антон посчитал за священную миссию ее ненавязчиво к этой правде подвести.

Не так, как это когда-то сделала его мать. Вот уж хуже способа не придумаешь.

– Кто здесь? – прозвучал заплаканный женский голос из-за угла.

– Антон.

– Иди нахрен, Антон, – злобно пробормотал голос и затих в ожидании реакции.

Антон снова немного попереминался с ноги на ногу, не в силах ни уйти, ни остаться.

Его геройство и энтузиазм исчезли еще на входе. Задержись он здесь еще на пару минут при таком накале страстей – спасать придется уже его.

– Хорошо, – кивнул он.

Но остался стоять на месте.

Девушка вздохнула и вышла из укрытия. Заплаканная ее физиономия в свете лампы из главного помещения больно кольнула Антона раскаянием.

Какой подонок, довел человека до слез.

– Прости.

– Ты все испортил, Антон, – снова вздохнула девушка, проходя мимо него в направлении выхода. – Теперь я испачкалась в эмоциях, и…

Он порывисто потянулся и обнял ее, будто некая сила просто не оставляла ему шанса поступить иначе.

– Я просто хотел сказать, что ты не одна.

Это звучало глупо и нелепо. Наивно. Даже вычурно.

Не смог он придумать ничего более обнадеживающего и осмысленного, вот дурак.

Девушка вздрогнула, будто от удара, обернулась и уткнулась носом Антону в рубашку, нервно подрагивая.

– Спасибо, – промычала она едва различимо.

Жрица

Антон так никогда и не узнал, что сделал для меня в тот вечер. Что сказал, возможно, единственную фразу, способную на время унять агонию в сердце.

Иногда я хотела ему признаться. Будто бы между делом вставить свои пять копеек про то, что знаю, как обстоят дела во Вселенной. Что простые люди порой спасают жизни, усмиряют огонь не хуже пожарных.

Я всегда ощущала себя ему обязанной.

Но было в Антоне нечто, что мешало заговорить с ним на тему спасательства миров и жизней. Я не знала тогда, что это нечто зовут Джанджа. И что она ядовита для всех, кто находится во внешней реальности.

XXX

Он подождал, пока я переоденусь в нормальную одежду, и невпопад заметил, что мой наряд навевает ему мысли о торжественных процессиях. Я пошутила, что готовлюсь к своим похоронам. Мне была интересна собственная реакция на слова, которые еще час назад были не шуткой, а главным событием вечера.

Часть меня считала себя предательницей и трусихой. Другая с трудом сдерживала рвущуюся на физиономию счастливую улыбку и уже строила планы на покупку шато напару с Антоном где-нибудь на Лазурном берегу. Третья пока мудро держала нейтралитет.

Шутка про похороны не показалась Антону удачной. Он закашлялся. Хотя сначала я с ужасом решила, что он так по-старчески смеется.

Потом оказалось, у него приступ.

Пять минут спустя, когда мы, продрогшие, в полдвенадцатого ночи сидели на пороге старо-старинного здания на Сенной, Антон, отдышавшись, произнес то, что поставило крест на нашем прекрасном французском будущем:

– У меня тоже шизофрения.

Это не было фразой, которую я хотела бы услышать.

Святые индуистские коровы! Я будто попала в дешевую трагикомедию.

– Что значит тоже? – процедила я холодно.

Он правда считал меня шизофреником? Какое тонкое замечание.

Антон прикрыл рот ладошкой. По-моему, он таки понял, что ляпнул нечто неуместное. И я бы умилилась с его невинного детского жеста, не будь в этот момент возмущена до глубины души.

Дальше стало только хуже: его снова накрыл приступ.

Приступы у него были своеобразные: он обхватывал себя за лодыжки, прятал лицо в коленях и начинал неистово качаться.

Коровы! Лучше б я этот кофе ему на голову вылила и ушла, куда собиралась.

– Отведи его домой, – произнес Антон странным тонким голосом. – Он сам не дойдет.

– Мне что, его тащить? – возмутилась я.

– Бухарестская.

– Что?

– Улица, – Антона по-прежнему сковывал дикий озноб. – Спасибо.

Отвращение в ту же долю секунды сменилось на всеобъемлющее сострадание. Это произошло так внезапно! Вот только я хотела огреть его сковородой по башке – как уже осознаю, что глажу спутанные волосы испуганного ребенка.

Младенцы – они же как блаженные. Или наоборот.

Я помогу ему дойти до дома, решено. Он спас меня – я спасу его. Вот бы только дождь не вернулся.

Я посмотрела наверх, на темные тучи равнодушного неба. По своду его в этот момент прошла замысловатая молния.

Я окончательно поверила в Провидение.

XXX

Антон очнулся в вагоне.

Справа от него как всегда сидела Джанджа.

Слева – какая-то девушка с явным психическим отклонением на физиономии.

Он пялился на нее с минуту. Затем незнакомка сняла один наушник и сунула ему в ухо. В голове надрывно задребезжало.

– Шестая Чайковского, – пояснила она. – Самое печальное, что есть на этом свете. Хочешь порыдать?

– Мы знакомы? – Антон вынул наушник и удивленно уставился на собеседницу.

Девушка протянула ему руку.

– Лада. Я везу тебя домой.

Антон хотел было удивиться, но Джанджа его опередила:

– Я сказала ей, где ты живешь.

– Тратить последние деньги на такси ради тебя я не стала, так что обходимся бюджетными коммуникациями, – продолжила Лада. – Кстати, метро скоро закрывается, так что я готовлю тебя к мысли, что останусь ночевать у тебя.

– А девчонка-то не промах, – Джанджа зевнула и положила голову Антону на плечо. – Давай оставим ее у себя и сварим как-нибудь для подношений.

Антон сглотнул.

– Тебе нельзя оставаться со мной.

– Потому что ты псих?

Антон кивнул.

– Ты кидаешься в людей помоями?

Антон подумал и скромно покачал головой.

– Орешь благим матом? Угрожаешь выпрыгнуть из окна, если тебя не будут воспринимать как нормального мужика?

Он снова задумчиво покачал головой.

– Ну и, – Лада откашлялась. – Может, ты занимаешься онанизмом с собственным отражением?

– Нет, – буркнул Антон и отвернулся.

– Вот видишь! – Лада пожала плечами. – Ты гораздо меньший псих, чем большинство моих бывших!

Антон перевел удивленно-заторможенный взгляд с новой знакомой на Джанджу. Та выглядела не менее заинтригованной.

– Эка птица к нам попала, – забурчала она, брезгливо кутаясь в пальто. – Глядишь, теперь не отделаемся.

– У тебя, видимо, большой жизненный опыт, – пролепетал Антон вежливо.

– Я звала себя Жрицей любви, – важно кивнула девушка. – Потому что я уходила – за мной всегда следовали, понимаешь? И я все хотела понять, как эта штука работает. Ну и, те, с кем я спала… Мне нравилось, что часть их красоты и харизмы живет и во мне, – Лада отстраненно улыбнулась. – Потом, правда, у меня накрылся гормональный фон, и я чуть было не превратилась в Жрицу, которая постоянно жрет.

Антон сдавленно хмыкнул (он даже не знал, что еще так умеет) и поглядел по сторонам, потому что пялиться на Ладу в данный момент было все равно, что видеть ее голой. А Антон к таким откровениям был явно не готов.

Вагон практически пустовал. В противоположном конце его на сидениях спали два бомжа. Типичный такой питерский поезд в будний день ближе к полуночи.

Обычно в таких условиях у него моментально начинался психоз. Но таблетки он с собой не взял, разумеется.

Он же практически здоров.

Лада вышла из своей внезапной ностальгии, обернулась и уставилась на Антона долгим взглядом. Будто ела его мозг вприкуску с хлебом. Он даже слышал, как она чавкает.

– Я пошутила, – произнесла она наконец без улыбки. – Ты слишком странный, чтобы у тебя ночевать. Я и не собиралась.

Поезд остановился на очередной пустой станции.

Лада тут же встала и молча вышла из вагона.

Антон, по непонятной ему самому причине, без единой мысли в голове вышел вслед за ней.

– Клоун, – буркнула Джанджа.

Императрица

Меня преследовали только раз в жизни.

Какой-то местный сумасшедший, с черной от тяжести кармы кожей, насквозь пьяный, но от этого не лишенный, увы, возможности, перемещаться. Я подхватила его на хвост где-то на Конюшенной.

Он то обгонял меня, то отставал, постоянно махал руками, но ни разу не сказал и слова. В какой-то момент мне надоело скрываться от него в магазинах, нервы на тот момент уже давно были так себе. Я просто остановила ближайшего мотоциклиста и попросила его довезти меня до Васильевского острова. Или куда угодно. Алкоголик проводил нас взглядом побитой жизнью псины.

В тот момент я поняла, что у некоторых жизненных историй нет ни начала, ни смысла.

И вот я снова бреду по пустому ночному проспекту.

Продрогшая и с очередным психом на хвосте. Я с разочарованием подумала, что жизнь меня ничему не учит.

Антон догнал меня и пошел рядом.

Погода располагала к молчанию. Было холодно, ветрено и промозгло. Типичный Питер, нетипичный ноябрь.

– Куда ты идешь? – спросила я пространство.

– Я провожаю тебя до дома, – ответило пространство робким мужским тенором.

Будто сомневалось, что ему позволено подавать голос.

– А кто тебе сказал, что я иду домой?

Антон нахмурился.

– Но ведь сейчас слишком холодно, чтобы идти куда-нибудь еще, разве нет?

Он был слишком умен для шизофреника. Хотя я понятия не имела об умственных способностях этого подвида.

Но все равно: он был умен достаточно, чтобы не считать его обреченным. И красив, блин, как мужская версия Секретов Виктории.

Я словила себя на мысли, что опять вдалеке вижу очертания французского шато. Красивого такого, с фахверковой крышей.

Может быть, я все-таки исцелю его? Поцелую, как лягуху – и он станет обыкновенным принцем, а не чокнутым.

– Насколько ты болен?

Антон вздрогнул.

Я скосила взгляд.

Он тряс головой, будто в атаке. Или будто снова разговаривал с кем-то невидимым, как тогда в кафе.

Я даже не знала, какой из вариантов мне кажется более криповым.

– Ты собираешься отвечать или как?

Антон повернулся ко мне затравленным взглядом, откашлялся и… замолчал.

Потрясающе.

Я вздохнула.

– Собственно, насколько знаю, шизофрения неизлечима.

– Мы так не считаем, – пробурчал он мрачно. – У нас есть план. План выздоровления. Мы почти у цели.

Вот какой поворот. Они, видите ли, почти излечились.

Происходящее носило какой-то шизонутый характер, другого слова подобрать не удавалось.

Я покрепче закуталась в пальто и ускорила шаг. Точнее вообще побежала. Просто медленно. Чтобы не слишком демонстрировать свою панику одному рядом идущему психу.

Псих, конечно, тоже побежал.

Конечно. Я когда-то мечтала, чтобы он за мной бегал. Больше никогда ни о чем мечтать не буду.

– Почему ты так быстро идешь? – спросил Антон, обгоняя меня. – Пожалуйста, прекрати. Я изо всех сил стараюсь быть нормальным.

– Иначе что? Уйдешь в психоз?

Я притормозила, сделав вид, что обеспокоена его судьбой. Но вдалеке на горизонте уже забрезжил способ побега. Не сказать чтобы гениального. И уж точно не благородного.

Но камон, он говорил о себе во множественном числе. Так поступают только конченные психи!

Антон не ответил и остановился, тяжело дыша и ухватив себя за волосы.

Мне бы убежать подальше в этот момент – но нет. Я была глупа, как прародительница моя Ева, искушенная белобрысым змеем.

– Ты это… – я помедлила, не уверенная, что он вообще меня слышит. – Ты того… Когда про голову говорил и сказал «Мы»… Ты же имел в виду психиатра своего, да?

Пожалуйста, идиот, скажи «да».

– Нет, – выдохнул Антон и отвернулся.

– А кого? – не унималась я. – Своих друзей? Своих субличностей? Ты – как тот парень из Америки, да? У тебя в голове куча народа, и ты с ними обсуждаешь очередное убийство?

Антон поднял на меня удивленный взгляд, полное значение которого считать я не смогла. Что-то среднее между надеждой и обидой. А может, ему было плохо и он надеялся, что я оставлю его в покое.

Но он не знал обо мне одной вещи.

Я сама ее узнала о себе в полной мере только в тот вечер, наблюдая уже который час душевные страдания этого относительно юного Вертера.

Она была очень не очень, эта моя черта характера, будем откровенны. Я прятала ее ото всех живых в дальний ящик своих скелетов. Каждый раз скромно приваливалась сверху и ждала, когда разговор пройдет мимо.

И черта спокойно плавала себе в формалине, никому не мешая, пока очередной знакомый в пьяном угаре не наступал на нее, эту мою любимую мозоль, со всей силы своих манипулятивных истерик.

А правда была в том, что я была садисткой.

И бросить этого страдальца одного на дороге я не могла. Мне нравились его страдания. То, как мужественно он сдерживал свою панику. Как отчаянно она все равно раз за разом проявлялась на его прежде красивом лице. Как это красивое лицо сжимала судорога.

Боже, да я просто упивалась мыслью, что в этом городе так надрывно, глубоко и беспросветно могла страдать не только я!

Я оторвалась от прекрасного зрелища, потому что пялилась уже так долго, что испугала саму себя. Вместо этого я подошла к трассе и начала голосовать. Машина остановилась спустя полминуты, и я просунула голову в провонявший сигарами салон.

– Тут парню нужна помощь, подвезете?

Разумеется, подвезут. Это же Россия.

XXX

Антон проснулся в чужой постели. Этого не случалось с ним уже так долго, что он даже забыл, как это приятно.

Воспоминания предыдущего дня холодными лягушачьими лапками выступили на лбу.

Он съежился. Сколько же раз за прошедший вечер его вышвыривало из самоконтроля? Три? Пять? А сейчас? Мог ли он быть уверен за ближайшие полчаса?

Годы! Годы борьбы за контроль над сознанием – насмарку. Все насмарку. Он обречен быть ничтожеством.

Антон отвернулся от окна, с его тусклым питерским полуденным светом, и свернулся калачиком. Он был почти готов признаться, что хочет сдохнуть.

Получасом спустя дверь в комнату со скрипом приотворилась, к нему заглянул любопытный глаз новой знакомой.

– Ты спишь? – спросила Лада шепотом.

Антон не ответил и продолжил лежать в позе эмбриона, уставившись на нее своими пустыми глазницами.

– Ты там умер?

Лада зашла в комнату и обеспокоено присела перед его лицом. Она хотела было приложить ладонь ко лбу проверить температуру, но в последний момент одумалась и одернула руку подальше.

Очень верное решение. Вряд ли у него нашлось бы сил сопротивляться, но, Антону хотелось верить, он смог бы откусить ей пару пальцев при приближении.

Он был больным зверем. Таких требовалось либо пристрелить, либо отпустить умирать на родину. У Антона же было чувство, что Лада наденет на него ошейник и оставит у себя. Сторожить квартиру от злых духов.

Лада так и осталась сидеть напротив.

Скрестив ноги по-турецки и пялясь куда-то в пространство между его раскрытыми настежь, словно окна пустой квартиры, глазами.

Они стоили друг друга, этого отрицать не имело смысла. Ни одно вменяемое существо не признало бы в этой парочке себе подобных. Обычным людям даже не было доступно понимание того, что происходит в квартире.

Антон и Лада голодными глазами пялились в Пустоту, что океаном боли плескалась в молчании между ними. Пялились и не могли ее наесться.

Так прошло около десяти минут. Могло бы и больше – но желудок Антона издал свой голодный протест.

Лада моргнула.

– Могу сварить лапши, теоретически, – пробормотала она, поднимаясь. – Вообще, я вчера должна была съехать из квартиры. Так что нормальной еды в доме, конечно же, нет.

Антон сглотнул и тоже попытался сползти с кровати.

– Куда собрался? – возмутилась Лада, заталкивая его обратно на одеяло. – Ты лежи, тебя вчера знатно помотало. Лада знает, каково быть особенным. Антон – приходит в себя, Лада – готовит лапшу и возвращается. Лады?

– Лады.

– Мольто бене, – девушка подмигнула и убежала на кухню греметь кастрюлями.

Это было так странно.

Лежать в чужой кровати, слышать, как тебе готовят завтрак, чувствовать запах женских духов, пропитавший одеяло. Будто жизнь снова стала нормальной и никогда не была другой.

Интересно, можно ли вычеркнуть последние десять лет и встать с этой кровати адекватным?

Антон пролежал так некоторое время, плавая по отдаленным локациям сознания, затем все-таки повернул голову вправо. На подушке рядом лежала сонная Джанджа. Его собственное прекрасное проклятие.

Она протянула свою тонкую кисть к его лицу и заправила русый локон за ухо. Затем наклонилась и миролюбиво поцеловала в губы.

Поведение его духа давненько не отличалось столь показным спокойствием и принятием. Либо он и вправду выздоравливает, либо Джанджа вчера наделала глупостей и теперь просит прощения. И скорее второе.

Обычно он часами мог наблюдать за ее сном, рассматривая малейшие изменения на ее лице, наматывая одну из афро кудрей на палец.

Но сейчас его неведомыми силами тянуло на кухню. Ведь там кипела жизнь.

Лада встретила его эмоцией радости, перекосившей ее красивое восточное лицо. Темные кудри растрепались по физиономии, полы длинной юбки были заткнуты за пояс, в руках она вертела огромную сковороду, полную плова.

– Плох тот узбек, что не может сотворить плов из топора, – пробормотала она, сосредоточенно делая пасы сковородой и заставляя волны риса летать над кухней, преодолевая пределы гравитации. – Ты же ешь рис, да?

– Да, – Антон приткнулся на стул в углу, чтобы не мешать хозяйке волшебства творить.

– Еще бы, – хмыкнула Лада и с грохотом вернула сковороду на плиту. – Ладно, жди.

Император

Когда я была маленькой, я мечтала стать поваром.

Потом посмотрела, как мать денно и нощно только и делает, что бегает вокруг плиты, обслуживая мое многочисленное семейство, и поняла, почему так воодушевленно заулыбались родственники, стоило мне объявить о будущей карьере.

Но приносить гастрономическую радость окружающим мне все равно нравилось. Будто после принятия еды люди оставляли в себе частицу моей любви. Похожая аналогия у меня была и для секса.

Я определенно мечтала оставить после своего правления на Земле пышное наследие. Жутковатый способ, конечно, но Будда вроде ничего подобного не запрещал.

Наблюдать, как Антон ест, было приятным вдвое: чем больше он наворачивал моё фирменное «Рис из топора», тем сильнее походил на прежнего красавчика. Какое-никакое эстетическое наслаждение я от него все-таки получала.

Но я была бы не я, если бы не испортила уютную обстановку на пустом месте:

– Когда-нибудь мы откормим тебя до настоящего человека.

Вопреки ожиданиям, Антон благодарно кивнул.

Чего это он радуется?

– Я серьезно. Ты вчера вел себя, словно собираешься ноги протянуть прям на улице. Почему не закинулся таблетками?

– Я их не пью, – пробубнил он. – Я уже почти здоров.

Многозначительно промолчать, что ли? Где он – и где психическое здоровье. Впрочем, кто я такая, чтобы судить.

– Так а, собственно… Кто же все-таки обитает в твоей голове, кроме тебя? Кхмм… Кого нам надо накормить, чтобы ты выздоровел?

Мне казалось это неплохим заходом на интересующую меня тему. Но Антон сжался, и я недовольно поняла, что все еще поспешила.

Он уставился в пространство между нами. Интересно, со сколькими из них он сейчас разговаривает?

Я замерла, не моргая.

– Они здесь, да?

– Кто? – Антон перевел на меня заторможенный взгляд.

Он издевается?

– Личности твои, придурок! – не выдержала я. – Я все еще жду ответа на вопрос!

– Но у меня нет личностей, – буркнул парень, отодвигая от себя пустую тарелку и глядя в пол. – Кто тебе сказал про них?

– Но ты ведь выглядишь, как типичный их обладатель, – я не веряще упала на спинку стула. – Я почти физически ощущаю, как с тобой кто-то разговаривает, помимо меня!

Антон ойкнул и боязливо покосился вправо.

Ага! Я все же права!

– Познакомь нас, – улыбнулась я елейно. – Обещаю, мы подружимся.

Он без особого вдохновения протянул мне руку и представился:

– Джанджа.

Я опешила.

– Я разговариваю с Джанджей?

– Нет, – Антон покачал головой. – Я просто представляюсь тебе от ее имени. Джанджа спит на твоей кровати.

Оу. Как все интересно, блин.

– А Джанджа – это кто?

– Мой ангел.

– Ангел дрыхнет в моей кровати? – я хмыкнула.

Антон сконфуженно улыбнулся.

– И что, Джанджа – единственная из твоих личностей? Или остальные запрещают себя упоминать?

Мне все казалось, что этот парень должен скрывать нечто большее, чем раздвоение личности. Как насчет расщепление до сотни?

– Нет, мне хватает ее одной, – Антон нервно хмыкнул и зажал рот ладонью, будто изо всех сил просил себя заткнуться. – Раньше было больше, но стоило явиться Джандже… Она особенная. Она… – он вздохнул, – она очень классная. Я обязан ей выздоровлением.

– Ты не здоров, – проговорила я хмуро. – Ты вчера чуть не окочурился, повторяю.

– Но ты не видела меня раньше! – лихорадочный блеск в глазах Антона выдавал его с поличным. – Прежде я был неадекватным. Я, я… – он закрутил головой по кухне, – я плохо разговаривал… несвязная речь, плохая координация… – теперь он уставился на меня с маниакальной улыбкой: – Я даже мать собственную однажды придушить хотел.

– Для этого даже необязательно быть шизофреником, – я буднично пожала плечами.

– Просто… Жить стало сильно легче, когда ко мне пришла Джанджа, вот.

– Ага. И ты уже почти здоров, да?

– Да. И у нас есть план.

– Хоть у кого-то в этом доме есть план, – вздохнув, я направилась к плите, чтобы поставить чайник. – Хотя нет, подождите, вчера у меня тоже был план, ха.

– Такой же эпичный, как мой? – не поверил Антон. – Давай насчет три.

Он что, впал в детство?

– Ой нет, детка, – я покачала головой. – Мой план еще рано твоим ушам слышать. Так что просто позволь тётушке Ладе за тебя порадоваться.

– Почему ты ведешь себя со мной, как с ребенком? – буркнул Антон. – Я сильно старше.

– Потому что ты ведешь себя, как ребенок, – я достала с полки кардамон и сахар. – Жасмин будешь?

– Нет.

– Как хочешь.

Я скосила взгляд к окну, привалившись к которому он сидел. Неужели обиделся? Было бы за что. Я ж его даже кипятком не ошпарила еще. Хотя собиралась.

Давай же, чайник, неблагодарная твоя душонка, закипай!

– Так что там у тебя за план? Хочешь выиграть в лотерею и умотать в Монако?

– В лотерею я уже выиграл, – отозвался Антон. – У генетики. Разве не видно?

Я, быть может, излишне оптимистично вылила содержимое чайника в две кружки, попутно успев обжечь себе три пальца. Ничего, мне полезно.

– Ты кидаешь кардамон прямо в кипяток? – глаза Антона полезли на лоб. – Ты все-таки шизофреник, да?

– Да, – я обнадеживающе ему улыбнулась. – У каждого из нас свои заскоки. Давай посчитаем.

Я села по-турецки напротив и уставилась на него голодными глазами.

– Начинай.

Антон хмыкнул и посмотрел в окно. Точнее на муху в паутине в углу стекла.

– Не думаю, что мы должны произносить такие вещи вслух.

– Начинается на С, заканчивается на Д, да? – я горько усмехнулась.

Или все-таки радостно. У меня вообще складывалось впечатление, что я пустила его в квартиру, чтобы больше не выпускать. Он был совершенен.

– Д-да, – нехотя кивнул он, продолжая глазеть на паутину. – Суицид – довольно красивое слово, если подумать. Не то чтобы я много думал.

– Конечно. Ты просто случайно его в своем плове увидел, – я кивнула. – Так что там за план?

– Я хожу в детдом, – признался он с внезапной мечтательной улыбкой на пол-лица. – Мечтаю взять оттуда ребенка на опеку.

– У нас разве дают детей одиноким…

– Нет.

– …мужчинам?

Антон вздохнул.

– Нет, Лада, не дают. Но я мечтаю с кем-нибудь заключить фиктивный брак.

О, Боже. Он произнес мое имя. Не думала, что оно звучит так красиво.

Я сглотнула.

По телу пробежали мурашки.

Он же шизофреник, глупая женщина! Что ты творишь!

Только попробуй сказать, что согласна на брак, и полетишь с ближайшей многоэтажки в свадебную ночь.

– И что… – я рассеянно намотала локон на палец, – уже есть претендентки?

Он досадливо помотал головой.

Разумеется. Как бы ни был он красив, мил и нежен – он был болен. За такими в очередь не выстраиваются. Даже в России.

– А ты уверен, что вообще можешь быть нормальным отцом? – я скептически выгнула бровь и наконец вспомнила, что держу в руках горячий чай. – У тебя есть работа хоть?

– Есть.

Хм, это было неожиданно. Должно быть, какой-нибудь уборщик с задатками вахтера.

– Я графический художник.

Я подавилась чаем.

– Кто? Что? Ты? Кгхм!!

Антон испуганно застучал мне по спине.

– Пожалуйста, не умирай. У меня начнется приступ, – бурчал он, со всей силы заходя мне ударами по позвоночнику.

Я с трудом отползла к плите, исходя слезами от чая не в том горле.

– Ты шо творишь? Ребенка своего тоже будешь спасать избиением? – прохрипела я оттуда.

– Я сделал что-то не то? – пробормотал этот спаситель человечества. – Прости, я… Просто давно не дотрагивался ни до кого реального. А с собой я груб.

– Еще раз тебе говорю, подумай раз с пятьсот, прежде чем смотреть в сторону детей!

Антон отшатнулся, будто от удара. Взгляд его потух.

Мне даже стало почти стыдно за свои слова.

Почти.

Не скажи я их – винила бы себя за покалеченную психику какого-нибудь абстрактного ребенка.

– Но ты ведь…

– Что?

Я подняла на него хмурый взгляд.

Он выглядел таким… невинным. Блин. На таких нельзя долго злиться.

– Ты ведь хотела вылечить меня своим пловом.

– Ты хренов манипулятор.

– Ты сможешь вылечить меня своим пловом?

У него были такие красивые голубые глаза.

Я тут же вспомнила, как в годы юности, лучшие годы своей жизни, я мечтала кормить его пловом до посинения.

– Конечно, – вздохнула я и упала обратно на стул. – У меня все схвачено, чо. Вэлкам ту плов-хаус «У тётушки Ладушки». Накормить и вылечить любого русского – предназначение нашей восточной души.

– Ты красивая и молодая, не называй себя «тётей», – попросил Антон, хмурясь.

– Не делай мне комплименты, – тут же огрызнулась я. – Мы здесь не за этим.

– А за чем?

Хм, действительно.

Я посмотрела на изображение Будды на одном из календарей за позапрошлый год, висящим на стенке.

Мы здесь – чтобы перестать плодить иллюзии. Относительно своей дальнейшей счастливой жизни.

– Ну, если коротко, я быстро порешаю твои проблемы – и направлюсь на тот свет с чистейшей кармой, – буркнула я, отворачиваясь. – У меня все схвачено. Пусть только попробуют вернуть меня обратно.

Жрец

Антон зажмурился, и его сердце пропустило удар. Он тут же начал судорожно вспоминать имена.

– Эльза. Элайджа. Эванесса.

Хм. А есть такое имя?

Лада скептически наблюдала.

– Ты перечисляешь имена, чтобы не уйти в психоз?

Она была умна, эта официантка.

– Почему ты хочешь умереть? – Антон покачал головой. – Здесь ведь так…

– Чудесно? – перебила она с издевкой. – Если скажешь, что на Земле жизнь – зашибись, я тебя все-таки пристукну.

Антон помотал головой.

– Я не хотел говорить, что здесь хорошо.

– Потому что это лютая ложь, – поддакнула Лада.

– … я просто хотел сказать, что… – Антон прикусил язык, чуть не сморозив глупость про смертный грех. – Ну, все не так плохо. Наверно. Ты не выглядишь смертельно больной.

– Но я и не выгляжу смертельно здоровой, – Лада хмыкнула, отпивая холодный чай. – Хочешь, открою секрет? Биполярка не лечится.

– Но с твоей болезнью можно жить! – возразил Антон. – Тебя не бьет судорогами, не швыряет в ничтожность… Как ты можешь сдаться?

– Необязательно иметь столь явные симптомы, чтобы жить в отчаянии, – возразила она. – Мне невыносимо находиться с собой в голове.

Антон свел брови максимально сурово. Ему казалось, грозный вид шизофреника, сидящего напротив и совестливо цокающего языком, ее выведет на путь истинный.

Но Лада даже не смотрела в его сторону.

Ее прорвало. Слезы потоком неслись по щекам, градинами заливали рот, мешали дышать. Она будто превратилась в водопад.

– Я так долго ждала, – ревела она, задыхаясь, – что хоть кто-нибудь, хоть какая-нибудь гадина мне скажет правду. Что угодно, помимо этих насквозь лживых слов, что все будет хорошо, что мир прекрасен, что это дар, что мы должны прыгать по радуге и быть благодарны. Но за что благодарны?

Антон отвернулся, не выдержав ее взгляд.

– Я каждый день, всю эту грёбанную жизнь только и делала, что отдавала, – продолжала она, скрепя зубами. – Только и делаю, что отдаю! Меня учили отдавать! Все эти пророки, в какую религию не ткни, все они только и твердят, что надо отдавать – и тогда ты будешь счастлив. Но посмотри! В какой из вселенных счастливая физиономия выглядит так? – она клыкасто улыбнулась, расширив глаза до двух блюдец. – Я постоянно. Отдаю любовь. И что получаю? Знаешь, на что похож мой мир? Будто меня заперли в цирке. В кунсткамере! И подключили ко мне кучу трубок! И мною питаются! – она снова зарыдала, спрятав лицо в ладонях. – Я больше не могу. Надоело. Этот мир ужасен. Мне так надоело.

Продолжить чтение