Читать онлайн Шрам бесплатно
- Все книги автора: Элис Бродвей
Scholastic Children’s Books
An imprint of Scholastic Ltd.
Euston House, 24 Eversholt Street, London, NW1 1DB, UK
Registered office: Westfield Road, Southam, Warwickshire, CV47 0RA
SCHOLASTIC and associated logos are trademarks and/or registered trademarks of Scholastic Inc.
First published in the UK by Scholastic Ltd, 2019
Text copyright © Alice Broadway, 2019
The right of Alice Broadway to be identified as the author of this work has been asserted by her.
All rights reserved.
© ООО «Издательство Робинс», перевод, 2021
Посвящается Дейву, любимому
Глава первая
Я с размаху утыкаюсь подбородком в гравий. Зубы впиваются в язык.
На спину мне ставит ногу Джек Минноу и давит, наслаждаясь видом новой сторонницы, павшей перед ним ниц не по своей воле. Я сплёвываю пыль вперемешку с кровью, и на голой ступне мэра Лонгсайта расцветают алые брызги. Мэр склоняется ко мне и шепчет:
– Добро пожаловать домой, Леора. Нам будет о чём поговорить.
Я снова сплёвываю, на этот раз нарочно целясь ему в ногу.
Замершие в уважительном отдалении от властителя люди видят лишь, как я склоняюсь к самой земле. По толпе прокатывается радостный гул, однако приветствуют не меня – славят мэра Лонгсайта, возвышающегося надо мной и над ними правителя, человека, ставшего божеством.
Я думала, что нам нечего бояться, надеялась, что всё изменилось, ведь Лонгсайт умер.
Джек Минноу хватает меня сильными руками и ставит на ноги. Вцепившись в волосы, он поднимает мне голову и поворачивает лицом к горожанам – шум почти стих, люди готовы слушать. Я молча вглядываюсь в толпу, в тех, кого считала друзьями. С ними я выросла. Пытаюсь отыскать взглядом Галл, но её нигде нет.
– Вот она, изменница! – торжествующе объявляет Лонгсайт. – Она привела врага к нашей двери и убийцу на нашу площадь.
Над толпой разносится зловещее рычание. Мэр ждёт, пока гул немного стихнет.
– Друзья мои, пусть она и принесла нам зло, я обратил его во благо. Меня хотели уничтожить, однако я восстал, возродился. Есть высшая цель, и даже нечестивые намерения предателей не в силах изменить предначертанное судьбой. Не тревожьтесь и не поддавайтесь страху. Я победил.
Я качаю головой и тут же жалею, что шевельнулась: пальцы Минноу путаются у меня в волосах, саднят раны во рту. Минноу больше не придерживает мне голову, он хватает меня за локоть, тянет к тёмной двери, к зданию городского совета.
– Пришло время поговорить, – произносит мэр Лонгсайт, когда мы все вместе переступаем порог.
Глава вторая
В кабинете мэра Лонгсайта я уже бывала. Однако на этот раз в знакомой комнате я чувствую себя иначе. Раньше я была здесь желанным гостем, потому что была нужна мэру, чтобы отправиться в Фетерстоун. Я одна могла справиться с ролью шпионки. А потом я была ему нужна, чтобы показать меня всем – выставить послушной марионеткой, куклой. Боюсь, больше я ему не нужна.
От густого запаха в кабинете сводит живот. Пахнет кожей, пóтом, непрочитанными книгами и полированным деревом. Металлический привкус во рту напоминает о холодном оружии: об острых клинках, но, облизав распухшим языком губы, я понимаю, что это всего лишь вкус крови. К этому я скоро привыкну.
Я стою посреди кабинета на дрожащих, подгибающихся ногах. Джек Минноу горячо дышит мне в плечо, однако не пытается схватить, связать, пригвоздить к месту. Ведь я больше никому не угрожаю, так что меня бояться? Попытаюсь сбежать, так меня поймают, не дадут дойти и до двери. Да и устала я бегать – всё равно ничего хорошего не выходит.
Мэр Лонгсайт смотрит на меня, будто довольный кот. Завернулся в пурпурную накидку и уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Локоть упирается в мягкий подлокотник, подбородок – в ладонь. Лонгсайт широко улыбается, лениво моргает, как будто знает тайну, скрытую от простых смертных. Он жив. Это невозможно, немыслимо, но всё же…
– Разве ты не хочешь узнать, в чём мой секрет? – Он поднимает брови и изучает меня пристальным взглядом, склонив голову к плечу. – Неужели ты не изумлена? Ни капельки? Всё-таки люди воскресают не каждый день.
– Ваша наглость и вправду изумительна, – произношу я на удивление спокойно и уверенно. Не хочется показывать мэру, что на самом деле я поражена, ведь произошло нечто невероятное. – Вы затеяли опасную игру. Хотя вам всегда нравилось обманывать. И вовсе вы не воскресли. – Я с трудом выдавливаю кислую улыбку. – Чудо только в том, что все вам поверили.
– Все… кроме тебя.
Он не спрашивает, просто сообщает, глядя на меня с задумчивым разочарованием. Потом встаёт и, обогнув стол, подходит ко мне. Из-под накидки на мгновение сверкает его восхитительная кожа. Лонгсайт будто бы светится, от него исходит тёмное сияние, как от тлеющих углей в жаровне. Кажется, стоит коснуться его кожи, и обожжёшься.
– Жаль, что ты во мне сомневаешься. – Он стоит близко, так близко, что я чувствую жар его тела. – Взгляни… – Скинув с плеч шёлковую мантию, он широко разводит руки, открывая передо мной все татуировки до последней точки, очертания всех мускулов. – Ты видела кровь. Ведь ты была там, когда на меня напали.
Я стараюсь не думать об этом, приказываю памяти не проигрывать снова те минуты, но тщетно – я вижу его, лежащего на земле после удара ножом в бок, истекающего кровью. Вижу закутанную в чёрное Сану. Она торжествует. Она убила его… Во всяком случае, я думала, что…
– Ты помнишь то утро. Вижу, что помнишь. Взгляни на меня, Леора. Посмотри сама.
Шрам сразу бросается в глаза.
Тёмная линия под рёбрами отсвечивает розовым. В три пальца шириной от края до края. След от жестокого, сильного удара. Он должен был умереть. Он и был мёртв.
– Но как? – едва слышно выдыхаю я и протягиваю к мэру руку.
Лонгсайт довольно смеётся.
Минноу подходит ко мне сзади почти вплотную.
– Не смей до него дотрагиваться, – предупреждает он.
– Да ладно, Джек, – отмахивается Лонгсайт. – Пусть сама убедится. В конце концов, только так мы заставим её поверить. Сам знаешь, как я люблю видеть в наших рядах новообращённых.
Он с вызовом смотрит на меня, провоцируя сказать «нет», призывая сказать «да».
Не успев осознать, что делаю, я касаюсь его тёплой кожи. Затем опускаюсь на колени, чтобы рассмотреть поближе, прижимаю ладонь к шраму и смотрю Лонгсайту в лицо.
«Интересно, он вздрогнет от боли или хотя бы поморщится?»
Однако мэр отвечает мне блаженной улыбкой, как будто я поклоняюсь обретённому божеству, а вовсе не ищу истину.
«Это всего лишь шрам», – говорю я себе.
Вот только это шрам на теле человека, которого убили у меня на глазах.
Глава третья
Хрупкое мгновение, когда мои пальцы прижимаются к коже мэра, разбивает резкий стук в дверь. Лонгсайт непринуждённо набрасывает накидку, как будто всего лишь показывал мне новую татуировку, и Минноу, приоткрыв дверь, что-то тихо говорит посетителю. Я поднимаюсь и отряхиваю колени от приставших ворсинок мягкого, пушистого ковра. Дверь закрывается, и Минноу набрасывается на меня, хватает за горло и прижимает к книжным полкам:
– Ты привела пустую в Сейнтстоун? Как ты смеешь осквернять наш город?
«Значит, они нашли Галл».
От страха меня бросает в жар, но боюсь я вовсе не Минноу… Галл не переживёт ярости Сейнтстоуна.
– Хватит, Джек! – резко приказывает Лонгсайт, и Минноу застывает, только его грудь ходит ходуном, а горячее дыхание обжигает моё лицо. Он по-прежнему держит меня за горло. Мэр приближается, будто рассматривая принесённую охотниками добычу.
– Пустая? Здесь? – удивлённо переспрашивает Лонгсайт. – Ай-яй-яй, Леора, я думал, ты умнее. Если ты привела пустую в город, значит, открыто заявляешь: я на стороне врагов.
Я судорожно пытаюсь сглотнуть, но шею больно сжимает рука Минноу. Мне не выговорить в ответ ни слова.
– Ты осквернила нашу чистоту и оказала дурную услугу своей подруге. Неужели ты думала, что наши люди её примут? И всё же… – Он задумчиво смотрит на меня. – Подержим её взаперти, подальше от горожан. Пока. Я сам с ней поговорю.
Джек Минноу неожиданно убирает руку, и я потираю шею. Мэр Лонгсайт давно и крепко опутал меня своей паутиной, но теперь, когда у него в руках Галл, я влипла по-настоящему.
Посмеиваясь, Лонгсайт усаживается за письменный стол. Он довольно наблюдает, как полыхают мои щёки и сверкают в глазах злые слёзы.
«Что он надеется получить от меня? Что ещё ему нужно? Люди и так преданы своему лидеру. Они любили мэра и раньше, а теперь, когда он обманул саму смерть, попросту обожают. У него в руках власть и сила, о каких мечтает любой правитель. Неужели ему мало?»
Лонгсайт склоняет голову набок, будто раздумывая о моей судьбе.
– Что же нам делать с тобой, Леора Флинт? Мы рассчитывали на твоё возвращение, ждали тебя. Ведь ты всегда приходишь домой. А теперь, когда ты здесь, я могу начать… Однако сейчас главное – терпение. Торопиться не стоит. – Он глубокомысленно кивает. Я нервно сглатываю и бросаю взгляд на Минноу. Тот молчит. Мэр Лонгсайт, холодно оглядев меня с головы до ног, наконец вздыхает. – Конечно, ты нам пригодишься. И даже очень пригодишься в своё время. А вот что нам делать с тобой сейчас – это вопрос.
Слегка повернув голову к Минноу, Лонгсайт командует:
– Отправь вестника к Мел, пусть ждёт нас у нижней двери.
Минноу выходит.
– Я хочу встретиться с матерью, – заявляю я.
В ответ раздаётся смех.
– Неплохо держишься, Леора. Однако, во-первых, твои желания никого не интересуют, и, во-вторых, твоя мать не придёт. Даже если мы её вызовем, она откажется тебя видеть.
«Слова, это просто слова, – мелькает у меня в голове. – Слова, призванные ранить меня и запугать».
– Я вам не верю, – невозмутимо отвечаю я, хотя сердце бешено колотится, а колени дрожат.
– В Сейнтстоуне ты вовсе не героиня, Леора. А всего лишь предательница, которая привела к нам пустых.
– Мама не поверит. Она меня знает.
– Из-за тебя она перенесла ужасные страдания. Её ненавидят и презирают. Она пария, отверженная в родном городе. И она отказалась от тебя, конечно. Что же тут удивительного? От такой дочери одни неприятности. Хоть сейчас оставь её в покое, Леора.
Я упрямо молчу. Мама никогда бы не отреклась от меня. Ни за что. Я точно знаю.
Мэр мягко улыбается:
– Пойми, Леора, у тебя больше нет матери. Смирись. Так всем будет проще. Ты поселишься там, где я прикажу.
– Я пленница?
Лонгсайт удивлённо приподнимает брови:
– Пленница… Это слишком сильно сказано. Гостья, пожалуй. И то, только если тебе небезразлична судьба твоей пустой подруги.
У меня в голове всё смешалось: мысли путаются, уплывают, как обломки погибшего корабля, которые уносит течением или тянет ко дну.
Минноу возвращается и коротко кивает Лонгсайту.
Мэр лениво улыбается мне и, поднявшись, разглаживает шёлковую накидку.
– Идём, Леора.
Минноу крепко сжимает одной рукой мои запястья, а другой – плечо. Я ожидала, что мэр пойдёт быстро и уверенно, однако он медленно ступает по коридорам, благосклонно кивает служащим, которые, низко опустив головы при его приближении, прижимаются к обитым деревянными панелями стенам. Рядом с безмятежным Лонгсайтом Минноу кажется неуклюжим и угловатым.
– Ты не представляешь, как это прекрасно – не бояться смерти, – мурлычет Лонгсайт в такт шагам.
– Вы верите, что вас ждёт вечная жизнь? – Несмотря на все старания, в моём голосе звенят насмешливые нотки. Но Лонгсайт лишь приподнимает плечо, будто говоря: «А ты посмотри на меня». – И… что же вы сделали? Как совершили это невероятное чудо? Произнесли заклинание или прошли ритуал посвящения?
Пусть мои слова и сочатся сарказмом, на самом деле мне отчаянно хочется узнать, что же произошло: как так вышло, что тот, с кого уже должны были снять кожу и сшить из неё книгу, шагает по коридору рядом со мной.
– Ага, наконец твоё любопытство разыгралось! Я так и знал, что долго тебе не выдержать. С радостью расскажу тебе, что произошло. От своих у меня секретов нет, Леора. Но сначала послушай одну историю.
Минуту-другую он молчит, пока мы проходим мимо застывших в поклоне сотрудников и слышим лишь их приглушённые голоса. Потом мы сворачиваем за угол, и мэр снова обращается ко мне:
– Знать свою судьбу – одно дело. Прожить жизнь, следуя предначертанному пути, – совсем другое. – Припоминаю, как часто мне говорили, что я рождена ради особой цели, называли меня символом, знаком, мостиком. – Свои самые сокровенные мысли я поверял только Джеку. А он, хоть и верный слушатель, всё же поглядывал на меня недоверчиво. – Лонгсайт улыбается. – Конечно, я тебя прощаю. Не так-то просто принять что-то новое.
Мэр останавливается, чтобы взглянуть на висящую на стене картину, и Джек застывает на месте, притянув меня к себе, не давая врезаться в Лонгсайта. На картине изображён Святой, наш спаситель, статуя которого стоит в самом центре города. Здесь он идёт по длинной дороге, к зрителю обращена его спина. Земля под ногами алеет. Может показаться, будто за Святым тянется красная торжественная ковровая дорожка, но на самом деле земля приобрела такой цвет из-за крови, сочащейся с каждым шагом из его тела. Он идёт домой, в Сейнтстоун, прочь от пустых, чья коварная предводительница заживо сняла с него кожу в наказание за то, что он принёс её людям надежду. Эту историю я знаю с детства. Рассказ о Святом звучал в моей жизни столько раз, что буквально отпечатался в каждой клетке моего тела.
Однако теперь я знаю и другую версию этой истории.
– Великая легенда, – произносит Лонгсайт, не сводя глаз с картины. – Вот только немногие задаются вопросом: «Что случилось потом?» Что стало со Святым, когда он пришёл в Сейнтстоун?
– Потому что мы и так знаем, – отвечаю я. – Он пришёл, завернувшись в свою кожу, как в королевскую мантию, и его встретили как героя. С тех пор в память о нём мы снимаем кожу с наших умерших и делаем из неё книги, – скучающим голосом добавляю я, опасно скучающим.
Минноу больно стискивает мне запястья. Предостерегает. Однако Лонгсайт лишь коротко усмехается:
– У тебя хорошая память. Но я о другом. Что случилось ещё позже, потом, после всего?
Я пожимаю плечами:
– Неужели его сделали мэром, и он стал совсем как вы? Не может быть.
Лонгсайт обожает объявлять себя новым Святым, и потому в слово «мэр» я вкладываю всю ненависть, что накопилась в душе.
Лонгсайт едва заметно кивает Минноу, и тот выворачивает мне руки с такой силой, что я падаю на колени.
– Не испытывай моё терпение, – ласково просит Лонгсайт, как будто увещевая шаловливого щенка.
Я поднимаюсь, прищурив затуманенные от боли глаза.
– Полагаю, он стал бы прекрасным мэром, Леора, – продолжает Лонгсайт. – Ему просто не хватило времени. Святой рассказал горожанам, что с ним произошло… а потом умер. Об этом не принято говорить, ведь в наших историях речь о героях, а не об обычных людях. – Мэр снова шагает вперёд. – Любой хороший рассказчик знает: оставь героя в живых, и слушатель ни на секунду не задумается, как персонаж умер. Такая вот маленькая хитрость, вроде и не обман, но и не вся правда.
«А ведь он прав, – проносится у меня в голове. – Все герои легенд живут долго и счастливо».
И тогда я вспоминаю кое-что ещё: пока я не знала, что у меня была другая мать, то и не думала о ней. И, только узнав о Миранде, услышав историю её жизни и смерти, я стала её оплакивать, горевать о ней. Ничего нового не произошло, всё осталось как было, но на меня вдруг навалилась тяжесть потери. Изменилась моя история, и больше ничего.
– Со мной всё иначе, – произносит Лонгсайт. – Моя история не окончилась смертью, о нет. Моя смерть – всего лишь начало. Когда рассказчики станут говорить обо мне, они не скажут «он был», в их устах я всегда буду жив, всегда в настоящем.
– И вы всё это предвидели? – любопытствую я. – Заранее знали, что… бессмертны?
– Да, я всегда чувствовал, что не похож на других, – кивает он. – Не такой, как все. Прародители будто готовили меня для особой цели. И люди это поняли. Они сами сказали, что я заново рождённый Святой, что я несу им новую эру надежды, силы и перемен.
Люди действительно говорили что-то такое во время выборов мэра, да и потом тоже. И я чувствовала тогда что-то похожее. Дэн Лонгсайт дарил ощущение перемен к лучшему. Когда-то я его за это обожала. Сказать бы, что даже тогда я видела его истинное лицо, предчувствовала обман, но к чему врать? Я поддалась общему настроению – Лонгсайтом восхищались все. Точнее, почти все. Вóроны всё видели и понимали: Коннор, Оскар, Обель и другие повстанцы. И папа. Почему он тогда ничего мне не сказал?
– Джек, а помнишь, как ты пытался меня отговорить? – вдруг спрашивает Лонгсайт. Минноу молчит, и мэр с улыбкой продолжает: – Когда я поделился с тобой своим планом – завлечь Сану, позволить ей нанести удар, о котором она так отчаянно мечтала, – ведь ты был потрясён? – Минноу на секунду приподнимает брови.
«Неужели он действительно был потрясён? Вроде бы Сана упоминала, что они с Джеком всё сделали вместе?»
– Я увидел в твоих глазах сомнение, – отвечает мэр на немой вопрос Минноу. – К чему звать врага к себе на порог? Зачем облегчать пустым задачу? Почему я выбрал смерть? Но теперь-то ты понимаешь. Я занял высокое положение, возглавил город, потому что я настойчив, умён и не трачу времени на жалость.
– А ещё вы особенный и необыкновенный, – вкрадчиво напоминаю я.
– Конечно. – Он улыбается. – Мы знали, что Сана не откажется покрасоваться на публике, и буквально скормили информацию вóронам, сообщили, где и когда я обращусь к народу. И Сана не устояла. Разве можно упустить такой шанс захватить противника врасплох. По её мнению, конечно. Ей представилась возможность не просто сразить вражеского лидера, но и сделать это на глазах его подданных.
Мне почти – почти! – жаль Сану. Её обманули. Осталось только выяснить как.
– На ноже, который я обнаружила в Фетерстоуне, были следы крови, – говорю я.
– Конечно, – соглашается Лонгсайт, – она воткнула лезвие мне в бок. Никаких фокусов. И кинжал был настоящий, и кровь, и смерть. У меня и сердце остановилось. Люди через несколько минут после нападения узнали правду – мэр расстался с жизнью. Моё тело даже выставили для прощания, и люди два дня приходили, чтобы выразить соболезнования. Меня натёрли благовониями, обернули в синюю ткань – подготовили тело к встрече с обрядчиком.
Уставившись на Лонгсайта, я выдавливаю сквозь зубы:
– Однако мёртвые, как правило, не оживают.
– Верно. Обычные люди не оживают.
И с этими словами мэр Лонгсайт отворачивается и идёт дальше по коридору. На мгновение мне кажется, что Джек бросает вслед мэру хмурый взгляд. Он смотрит на правителя не как на воскресшего Святого или чародея-чудотворца, а будто бы на дурака. Однако выражение лица Минноу тут же меняется, и он снова толкает меня в спину, приказывая следовать за Лонгсайтом.
Глава четвёртая
Мы идём вперёд, спускаемся по лестнице в цокольные этажи. Здесь пахнет иначе. Воздух как будто старый, из прошлого. И в этом подвале, глубоко под землёй, я вдруг вижу двухстворчатые деревянные двери. Это вход в тайное крыло мэрии, о существовании которого я и не подозревала.
Мел, рассказчица Сейнтстоуна, ждёт нас. Она с уважением кивает мэру, наши взгляды на мгновение встречаются, и я, как и прежде при встречах с Мел, ощущаю исходящий от неё мощный заряд энергии. Рассказчицу ни с кем не спутаешь. Каштановые кудри Мел заколоты на затылке. Искусные татуировки на её коже напоминают о детстве, когда я слушала наши истории. И хотя сейчас рядом с Мел мне скорее неуютно, всё же она напоминает о доме, и я тихонько вздыхаю с облегчением.
– Твоя новая подопечная, – сообщает рассказчице Минноу, указывая на меня преувеличенно театральным жестом.
– Ей не сделали татуировку? – Мел потрясённо оглядывает меня с головы до ног и задерживает взгляд на моей левой руке. – Но почему? Она преступница, и её следует отметить.
Лонгсайт недовольно поджимает губы: мэру не нравится, когда его решения не принимаются беспрекословно. Однако отвечает он спокойно и непринуждённо:
– Боишься, что я встану на пути справедливости? Поверь, рассказчица, преступница не избежит наказания. А пока Леора на твоём попечении.
Мел открывает было рот, но потом молча кивает.
Лонгсайт крепко сжимает ей руку:
– Я очень рассчитываю на тебя, Мел. И ценю твою преданность.
Мэр Лонгсайт и Минноу уходят, прикрыв за собой деревянные двери. Мел молча провожает их взглядом.
– Что ж, тебе, по крайней мере, не пришлось побывать в тюрьме. – Она смотрит на меня непроницаемым взглядом. Не поймёшь, что у Мел на уме. – Преступникам наносят метки неподалёку от тюремных камер. Оттуда доносятся не самые приятные звуки.
– Обель сейчас там? – Я всматриваюсь в длинный тёмный коридор, который, скорее всего, ведёт в тюрьму.
– Наверное. Если он жив, – отвечает Мел.
В следующую секунду она отворачивается и быстро направляется по коридору. Мне лишь остаётся шагать следом и стараться не потерять рассказчицу в полутёмном лабиринте, пробегая мимо зловещих закрытых дверей.
Наконец я вижу знакомые места и понимаю: мы прошли под землёй в здание на противоположной стороне площади и добрались до кабинета Мел в цокольном этаже музея. Я и не знала, что все административные здания соединены подземными переходами. Надо было следить, куда и когда мы поворачивали, может, удалось бы найти выход.
Я оглядываю кабинет Мел. Повсюду – полки с книгами, на полу – потёртый ковёр, на письменном столе – кипа бумаги. Сюда я приходила, чтобы узнать о результатах экзаменов. Здесь мне сообщили, что я стану ученицей в студии Обеля. В этот кабинет я бегала за помощью и советом к Мел, когда считала рассказчицу своей наставницей и думала, что я ей небезразлична. В прошлый раз я видела здесь воспитанницу Мел, девочку по имени Изольда. Интересно, где она теперь?
Мел показывает на две двери. За одной – маленькая ванная комната, за другой – спальня рассказчицы.
Кивнув на матрас и подушки в углу, Мел сообщает:
– Ты будешь спать здесь. Удобно, бока не отлежишь.
Окон нет, и, взбивая подушки, я с трудом соображаю, который сейчас час. Рядом с Лонгсайтом время всегда течёт очень странно.
«Долго ли мы сегодня разговаривали? Несколько минут? Или целый час? Как я устала…» Ведь мы с Галл всю ночь пробирались по лесу, в город пришли на рассвете.
«Бедняжка Галл, – закрыв глаза, я думаю о ней. – Она сейчас совсем одна, быть может, в тюрьме. Или в больнице, – нашёптывает злобный голосок. – Или мертва. Нет. Лонгсайт обещал, что с ней ничего не случится. По крайней мере… пока».
И я отчаянно цепляюсь за эту мысль.
От стола Мел доносится шелест бумаги, карандаш, убаюкивая, скребёт по странице. И я засыпаю.
* * *
Мне снится, что настала ночь. Кто-то зовёт меня по имени. Я бегу на звук, но никак не могу приблизиться к тому, кто зовёт на помощь. В спину мне впиваются острые пальцы, я бегу изо всех сил, но никак не могу вырваться, спастись. Преследователи не отстают, и я оборачиваюсь, чтобы взглянуть им в лицо. У них серая кожа, сквозь трещины в которой пробиваются лучи света. Я будто смотрю на разбитые глиняные фонари, испускающие свет. Их пальцы хватают меня и царапают, как сухие ветки, и я не знаю, бороться ли с ними или сдаться, сделать их трещины шире, выпустив больше света, или залепить те, что есть, закрыть путь ярким лучам. Там, где меня коснулись, моя кожа сереет. Однако боюсь, что во мне свет не разгорится.
* * *
Я просыпаюсь от собственного крика.
– А ты ворочаешься и бормочешь во сне, – говорит Мел из-за стола и придвигает к себе книгу.
Я отправляюсь в ванную, чтобы умыться. Заодно приподнимаю майку и разглядываю себя в зеркало. С тех пор как в Фетерстоуне меня цапнула собака, следы от укуса, кажется, ползут дальше. Ну конечно, по животу змеятся тонкие полоски – страшный знак будто просится наружу. Стараясь стереть тонкие линии влажным лоскутом мягкой ткани, в глубине души я понимаю, что ничего не получится, новый рисунок выступит на моей коже, как когда-то появился знак вóрона. С особыми метками так и бывает.
В кабинете разлит приятный, умиротворяющий аромат. Кожа Мел, натёртая цветочными маслами, благоухает розами, полевыми травами и лавандой. Книги на полках и на письменном столе будто дышат – ведь их так часто рассматривают и оставляют лежать с раскрытыми страницами, глядящими в небо. Я сажусь, распрямляю спину и смотрю, как работает Мел.
Сдвинув брови, рассказчица склонилась над книгой из кожи, каштановые завитки в беспорядке рассыпались по плечам, высвободившись из тисков заколок. Перед Мел не просто книга, а страницы из кожи рассказчика. На телах рассказчиков записывают только священные истории, на описание судьбы самого рассказчика места не хватает.
Судя по всему, эту книгу Мел взяла в потайной комнате на чердаке, под самой крышей музея, где однажды побывала и я. Неужели когда-то рассказчица так мне доверяла, что даже привела в самое сокровенное, священное место? Тогда я будто оказалась в другом мире. Имён рассказчиков мы не помним, они не звучат на поминальных чтениях, их не почитают и не вспоминают родственники, не чествуют их поступки и свершения, как всех прочих горожан. Вдоль позвоночника рассказчикам не пишут имён, не рисуют лиц родственников или семейное древо. На коже рассказчика лишь истории, которые они всю жизнь пересказывают слово в слово. Книги из кожи рассказчиков прошлых лет стоят бок о бок на полках в потайной комнате.
Почти никто в городе не знает их имён, и лишь для Мел они родственники, символы прошлого, семья.
Мы долго сидим в тишине. Мел переворачивает страницы, а я в полудрёме смотрю на неё.
– Ну где же ты? – хмуро бормочет под нос Мел. Она придвигает книгу ещё ближе и медленно рассматривает каждую страницу, вооружившись увеличительным стеклом. – Ведь было же… где-то здесь.
Потянувшись, я встаю, и Мел поднимает голову.
– Помочь? – спрашиваю я, растягивая губы в не самой искренней улыбке. – Глупо сидеть без дела.
Мел приподнимает брови:
– Искусство читать знаки не каждому дано, сама понимаешь.
Рассказчица немного отодвигается от стола.
– Что это за история? – спрашиваю я.
– Возьми стул и садись рядом.
Мел сдвигает кресло, освобождая место за столом, а я подтаскиваю деревянный табурет, маленький, низкий, явно сколоченный для ребёнка, и усаживаюсь рядом, склоняясь над книгой из кожи. Оказывается, Мел разглядывает всем известную историю о спящей принцессе – любой знает эту легенду с детства, знакомясь с ней ещё до первых уроков в школе.
– Но эти метки совсем не похожи на твои! – восклицаю я. – Разве рассказчики не должны хранить истории и пересказывать их слово в слово?
На коже Мел переливаются рисунки всех цветов. На руке – рисунок к легенде о спящей принцессе: девушка в переплетении зелёных колючек терновника склонилась над сломанной прялкой. На ноге, ниже колена, изображены влюблённые. Они стоят рядом, солнце и луна почти сливаются в одно целое. Образ Святого отчасти скрыт под юбкой, но я вижу его фигуру в золотистых тонах, в отблесках славы. Рисунки на теле Мел, как спелые фрукты, а книга перед ней на столе – серая с чёрным. Бесспорно, все рисунки прекрасны, но, только приглядевшись, я нахожу сходство между иллюстрациями в книге и на коже Мел. Рассказчица лукаво улыбается.
– Люблю такие вопросы, жаль, задают мне их очень редко. Да, с течением времени метки действительно очень изменились. – Она мягко проводит рукой над открытой книгой. – Если бы рассказчики всех поколений встретились и прочли какую-нибудь из всем известных легенд, наши голоса звучали бы в унисон. Мы произносили бы одни и те же слова, ведь мы давно научились передавать и ревностно хранить наши истории. А вот рисунки, иллюстрации… их мы вольны выбирать сами, лишь бы картинки точно отражали основные мысли легенд.
– А почему вам дали такую свободу выбора? – спрашиваю я. – Обычно в Сейнтстоуне всё подчинено строгим правилам.
Мел весело качает головой:
– Как цинично ты рассуждаешь. – Откинувшись на спинку кресла, она касается кончиками пальцев линий татуировки на предплечье. – Рассказчик призван не просто подробно пересказать историю. – Я удивлённо приподнимаю брови, но Мел продолжает, не давая сбить её с мысли. – И я не просто рассказываю, я помогаю слушателям верно воспринять сказанное. Глядя на мир, который нас окружает, я стараюсь сделать так, чтобы истории помогли нам осознать наше настоящее, как и где мы живём. Я должна помочь нашим гражданам увидеть, как мы все связаны с нашими легендами. Метки на моей коже – способ интерпретировать истории, сделать их ближе к нам сегодняшним. Разве не в этом цель любого творческого порыва? Искусство снова и снова обращается к старинным легендам и пересказывает их на новый лад, помогает нам осознать мир снаружи и духовное начало внутри нас.
Я подаюсь вперёд. Такое ощущение, что я снова на уроке.
– А если рассказчик ошибётся? Вдруг его толкование окажется неверным или даже он извратит легенду, чтобы добиться своих целей?
– И потому мы всегда возвращаемся к началу. Книги из нашей кожи – доказательство нашего служения поколениям граждан. Каждый новый рассказчик возвращается к давно известному – произносит те же слова, пересказывает те же легенды, делает пусть пугающее, но священное дело. – Мел пожимает плечами. – Мы просто добавляем кое-что от себя.
– А что ты привнесла в наши легенды?
Мне и правда любопытно.
Подумав, рассказчица отвечает:
– Когда я только начала свой путь, казалось, наступил золотой век. Вокруг было столько страсти, веры, новообретённой любви и покорности учениям наших предков…
– А что теперь? Ты думаешь иначе? – Я осторожно подталкиваю Мел к новым откровениям.
Она вздыхает:
– Теперь… сегодня я вижу, что люди испуганы куда сильнее, чем прежде, и, как ни парадоксально, в то же время более уверены в собственной правоте. Возможно, так всегда бывает. Наверное, я была слишком наивна или меня переполняли надежды, из-за которых я не видела недостатков.
Я снова бросаю пристальный взгляд на книгу на столе.
– Но почему ты взялась за старинные книги именно сейчас? – спрашиваю я. – Почему?
Мел тоже смотрит на раскрытые страницы.
– Мне всё время кажется, что я что-то упустила. Нечто очень важное. – Между бровями рассказчицы появляется морщинка. – Всякий раз, когда в нашей истории случалось что-то необычное, рассказчики и рассказчицы обращались к старинным книгам и находили в них предсказание произошедшему, какой-то намёк, спрятанный в известных всем легендах. Все самые важные события в истории – переселение пустых, например, – были так или иначе предсказаны. Но не… – Она отрешённо постукивает по столу пальцами. – Но не это.
Сердце в моей груди глухо стучит.
– Ты имеешь в виду мэра Лонгсайта и его возвращение из мира мёртвых? – тихо уточняю я.
Мел смотрит на меня в замешательстве, и я ей даже немного сочувствую. Рассказчица всегда была неколебима в вере.
– Должно быть что-то… Похожее событие должно быть описано: смерть и возрождение. Где-то в легендах и наставлениях должны быть скрыты намёки.
– Но ты не можешь ничего найти.
Какое облегчение слышать, что кто-то вслух высказывает, как потрясён невероятным чудом.
Беспокойные глаза Мел встречаются с моими:
– Ни в одной легенде не говорится о вожде, который победил бы смерть.
– А как же история о влюблённых? – спрашиваю я. – Королева вызывает героя из мира мёртвых своей любовью.
По губам Мел скользит мимолётная улыбка.
– Ты всегда была хорошей ученицей, Леора, – признаёт рассказчица. – Но здесь я отвечу тебе: «Нет». В той истории воскрешение было другим – герой изменился. Помнишь, хоть король был солнцем, в конце он предстаёт правителем подземного мира, царства мёртвых, а на земле властвует его сын. – Мел переворачивает страницу. – Того, что случилось с нашим мэром, не найти ни в одной легенде. – Она качает головой. – Люди придут ко мне за объяснением. Они нуждаются во мне больше, чем когда бы то ни было. – Мел смотрит на меня, и в её взгляде, когда-то таком уверенном, сейчас только страх. – Я долго училась и должна быть готова к таким испытаниям, но мне нечего сказать слушателям.
Глава пятая
Бывает, разобьётся что-нибудь, а обратно уже не склеить. Никак.
Вот, например, яйцо. Стоит ли разбить его и сотворить что-нибудь из золотистых внутренностей или оставить нетронутым и любоваться идеальной гладкостью скорлупы?
Прямо сейчас на моих глазах вера Мел даёт трещину. Может, сказать ей, что на свете есть и другие истории, кроме тех, что известны ей? И что тогда изменится? Или добрее и великодушнее сохранить скорлупу её мира идеально гладкой?
Вспоминается метка у меня на ноге – треснувшее яйцо, впускающее внутрь свет. Глубоко вздохнув, я вкрадчиво произношу:
– Помнишь, на взвешивании души моего отца ты рассказывала легенду о влюблённых?
Мел кивает.
– Так вот, в Фетерстоуне эта история звучит иначе. – Мел сдвигает брови. – Да, персонажи и события почти те же: есть влюблённые, сундук и смерть – всё почти как у нас.
– Они рассказывают истории? – недоверчиво спрашивает Мел.
– А что же, они – дикари? Да, их истории такие же, как наши, только перевёрнутые, как отражение в зеркале. Те же, но другие.
Мел хмуро качает головой.
– Выслушай хотя бы одну их легенду, – настаиваю я. – Вдруг новый взгляд на события тебе поможет.
Мел медленно кивает, и я начинаю свой рассказ.
«Вот эту легенду ты, скорее всего, не слышала», – когда-то давно сказала мне Сана таким тоном, как будто делиться со мной историями было не совсем законно. И сейчас, прежде чем произнести первые слова, я преодолеваю ощутимое сопротивление.
– Начинается всё так же, как у нас. Король и королева правят государством, и короля ненавидит родной брат. Однако в этой версии король и королева правят жестоко, они упиваются властью и не заботятся о подданных.
Король Метеус наслаждается властью и хочет стать ещё могущественнее. И однажды, по совету хитроумной жены, Метеус созывает придворных на пир и объявляет себя неуязвимым. Он забирается в сундук, сундук бросают в реку. Король и королева искусно разыгрывают смерть Метеуса, и, когда три дня спустя он возвращается живой и здоровый, подданные не верят своим глазам. Выходит, король не хвастался, а говорил правду. Правитель бессмертен, и, хотя он заставляет людей трудиться из последних сил и жить впроголодь, прародители ему благоволят. И подданные ещё усерднее возносят правителю хвалу.
Только один человек сомневается. Брат короля слышит, как королева рассказывает обо всём: народ обманут, а король так же смертен, как все вокруг. А ещё брат короля узнаёт, что сам король поверил в обман – он верит, что действительно восстал из мёртвых и пращуры к нему благосклонны. Он уверен, что не может умереть.
И брат Метеуса решается на обман. Он всего лишь хочет одурачить хвастливого короля и собирает гостей на пир – пусть люди увидят, как выставит себя на посмешище захмелевший король. Он только не учитывает, что Метеус сошёл с ума.
В конце концов Метеус срезает с себя кожу лоскутами и предлагает свою плоть в пищу подданным. И народ видит, что король – всего лишь человек, который обманул сам себя и нашёл свою гибель в луже крови.
– Отвратительно. – Мел кривит губы.
– Наверное, это такая ирония, – мягко говорю я, и Мел неодобрительно приподнимает брови. – Мне кажется, что Метеус похож на нас, отмеченных. Когда он хватает нож и принимается срезать с себя кожу, слушатели должны вспомнить о наших книгах из кожи и вечной жизни.
Мел так давно изучает легенды, что уж могла бы и сама увидеть этот смысл.
– Выходит, пустые считают нас дураками, – горько усмехается Мел.
– Но ты видишь, как похожи сюжеты? Король умирает и возвращается к жизни. Мэр Лонгсайт такой же, как Метеус.
Мел смотрит на меня округлившимися глазами.
– Но… в той легенде… это же враньё. Он не был бессмертным. Король просто поверил в обман.
Я не отвечаю, но и не отрываюсь от её задумчивого мрачнеющего взгляда.
Глава шестая
Мел рано ложится спать, не выпуская из рук записную книжку и карандаш.
– Дверь не запирается на замок, Леора. И мне вовсе не улыбается сторожить тебя всю ночь. Попытаешься сбежать, тебя непременно поймают и накажут, а вместе с тобой достанется и другим. Понятно?
Я киваю в ответ. Не собираюсь я бежать. Галл во власти Лонгсайта, и я никуда не денусь.
Лёжа на комковатых подушках под тонким одеялом, я гоню мысли о незапертой двери. Стараюсь не думать о Галл. Ведь я хотела оставить её совсем ненадолго.
Не даю себе думать и о маме. Неужели Лонгсайт сказал правду? Нет, мама никогда бы не предала меня. Никогда. Но, лёжа в темноте, я понимаю, почему она меня презирает. Как хочется снова стать маленькой – ребёнком в коконе материнской любви. Сейчас мне холодно и одиноко, никому здесь нет до меня дела.
Мел посапывает. Негромко, но стоит мне различить эти звуки, и они не дают мне покоя. Я не могу уснуть. Встану, пожалуй, пройдусь по коридору до угла и обратно: устану и тогда сразу засну.
«Я гостья, а не пленница», – едва слышно напоминаю я себе.
Дверь кабинета открывается беззвучно. За порогом мне сразу дышится свободнее. Я иду по коридору и вдруг вижу полоску света – она пробивается из-под двери, ведущей в музей…
«Я просто загляну туда на минутку».
Бесшумно прокравшись по ступенькам, я оказываюсь за стойкой приёма посетителей. Каменные ступени на противоположной стороне широкого фойе манят меня, и я мчусь по ним вверх, выглядывая по пути во все окна. Из окна на первой лестничной площадке я вижу перед музеем охранника. Отпрянув в сторону, чтобы меня не было видно с улицы, я пробираюсь к стендам, где собраны материалы о наших легендах. Меня тянуло именно сюда с того мгновения, как я вошла в музей.
Здесь призраки. Мерцающие бесплотные силуэты прошлого. Одного я мысленно вижу очень чётко – это отец, он ведёт меня за собой, улыбается, говорит: «Скорее, вот самое интересное». Папа ходил на выставку каждую субботу и видел её будто в первый раз: он смотрел вокруг любопытными глазами ребёнка и улыбался, как влюблённый.
Может, это и была любовь. Возможно, отец так встречался с ней: глядя на картинки к легенде о Белой Ведьме. Миранда, моя настоящая мать, – живое воплощение образа Белой Ведьмы. Говорят, она была очень красива. Я долго жила, даже не предполагая, сколько всего от меня скрывали. Правда оказалась куда сложнее любой выдумки. Я родилась среди пустых, а мою мать изгнали, потому что она полюбила отмеченного мужчину.
Теперь я стою перед Белой Ведьмой и искренне жалею, что не знала своей родной матери. Ведь она умерла почти сразу после того, как дала мне жизнь. Сквозь стеклянную крышу на изображение Белой Ведьмы падает лунный свет, и она кажется очень бледной. Странно, что я не замечала своего сходства с ней, пока Обель не велел мне нарисовать Белую Ведьму в тот день, в студии. Я будто рисовала автопортрет, но не глядя в зеркало. А Обель ещё сказал, что моя мать даже больше похожа на Белую Ведьму, чем иллюстрация в книге.
Я всегда знала только одну мать – мою строгую и немногословную маму, чья любовь всегда была со мной, и я думала, что так будет всегда. По этой маме я скучаю, стремлюсь в её объятия и мечтаю о её прощении. Для меня она навсегда связана с домом и надёжной защитой. А папа любил их обеих. Не представляю, каково это – любить двух женщин, как папа любил моих мам. Неужели воспоминания о них перепутались у него в голове? Жаждал ли он поцелуев одной, наслаждаясь ласками в объятиях другой?
Я прижимаю ладонь к стеклу, и появляется другой призрак. Оскар. Его ладонь рядом с моей, хотя мы едва знакомы. Как бы мне хотелось вернуться в прошлое, к тем минутам. Или, может быть, оказаться там на несколько дней. Знай я, что мы прощались чуть ли не навсегда, поступила бы я иначе?
Моя рука сжимается в кулак, и мне хочется пробить стекло на музейном стенде.
Эти истории, сказки, которые нам рассказывали, – всё из-за них! Мы, пустые и отмеченные, боремся, сражаемся из-за сестёр, из-за Святых… Вот бы избавиться от них. Быть может, прекратились бы и ссоры. Как бы мне хотелось встретиться с этими сёстрами наяву, как уже не раз бывало во сне. Я соединила бы их руки, рассказала, какой кавардак они нам устроили, и попросила бы их помириться и воссоединиться.
Мне говорят, что в этом-то и есть моё предназначение. Я – воплощение сестёр. Обеих: и Мории, и Белой Ведьмы. Я мостик, спасительная помощь, связующее звено, верёвка, переброшенная через бурный поток. Когда я шла в Фетерстоун, то думала, что несу пустым свет, что покажу им дорогу к правде, к истине Сейнтстоуна. Однако теперь я знаю о них куда больше. Повстречавшись с пустыми, я уверена: они вовсе не блуждают во тьме, не видя правды. Им достаточно собственной правды, они в ней захлёбываются. А объединить две правды, всё равно что смешать воду и электричество. Назревает буря, и, когда молния ударит в землю, вспыхнет огонь.
Глава седьмая
На холодном каменном полу коченеют ноги, ступни деревенеют, мышцы вот-вот сведёт судорогой. Пора возвращаться. Пробираясь назад, я краем глаза замечаю, как за окном, на площади, что-то движется. Прислонившись спиной к стене, я тайком выглядываю в окно, стараясь держаться в темноте. К охраннику подошёл другой человек – его походка и силуэт уже давно стали для меня сигналом опасности. Джек Минноу разговаривает со стражем, передаёт ему что-то и отпускает с поста.
Проводив взглядом уходящего охранника, Минноу ещё несколько минут напряжённо оглядывается в тишине. Странно, с чего бы это Минноу самому заступать в караул? Я-то думала, это работа для его подчинённых, куда ниже его по положению. Впрочем, Джек Минноу любит следить за всем лично. Я уже собираюсь красться дальше, обратно в кабинет Мел, когда Минноу, ещё раз оглядевшись, куда-то направляется. Вот он стремительно пересекает площадь. Настороженно оглядывается и исчезает в Зале поминовения – там наши городские чтецы по очереди произносят имена почивших.
Конечно, посещать Зал поминовения не запрещено. Имена читают постоянно, без остановки, зал всегда открыт для скорбящих и тех, кто желает вознести молитву.
Однако ходить в Зал поминовения посреди ночи по меньшей мере странно, даже для религиозных фанатиков. А Джек Минноу к тому же направился туда тайно. Значит, для него было действительно важно оказаться в Зале поминовения именно сейчас, оставив музей – да и меня тоже – без охраны.
Чем больше секретов, тем легче тебя поймать.
Прежде чем свернуться на подушках в кабинете Мел и уснуть, я стараюсь запомнить в деталях всё, что видела этой ночью.
Мне снятся кошка и мышь в лабиринте. Только мышь преследует кошку.
Глава восьмая
На рассвете меня будит Мел. Судя по виду, одевалась она в спешке.
– За тобой прислали, – сообщает она.
– Уже?
Протирая глаза, я незаметно зеваю.
– Сейчас быстро позавтракаем и пойдём, – кивает Мел.
Вот бы выйти через музей и прогуляться по площади – хоть ненадолго увидеть солнце. Но мы открываем дверь в ближайшем к кабинету торце коридора и идём по подземному туннелю, который проложен под площадью и ведёт к тюрьме.
Шагая по холодному каменному коридору, я думаю о Святом и статуе, которая стоит где-то над нами, воображаю, что меня вот-вот раздавят тяжёлые бронзовые ноги Святого. Герои детства нависают надо мной, будто жуткие страшилы из ночных кошмаров. А в кошмарах я знаю толк.
Джек Минноу ждёт нас у входа в тюрьму. Он держится очень уверенно и высокомерно, такое же выражение застыло и на его лице.
«Что же ты делал прошлой ночью?» – думаю я.
Он молча распахивает дверь, и мы следуем за ним.
«Понятно. Сегодня мне предстоит посетить тюрьму».
Охранники открывают тяжёлые, обычно запертые на замок двери, и с каждым новым поворотом я будто удаляюсь от света и надежды.
Наконец мы подходим к тюремным камерам, тёмным, будто пещеры. Здесь не спрячешься от чужого взгляда – мрачные каморки разделены металлическими прутьями. В некоторых камерах узников двое или трое. На нас никто не смотрит.
Это особое место – здесь веет безнадёжностью. Люди брошены в подземелье, оставлены гнить заживо, у них нет выхода.
В самом конце коридора мы упираемся в ряд дверей. За ними отдельные комнаты, скорее всего, для допросов. Последняя камера, у самой стены, темнее других. Это настоящий закоулок ада, сюда не проникает ни лучика света, всё черно.
Джек Минноу останавливается и всматривается в темноту.
– Эй, чернильщик, что спрятался? – язвительно бросает он. – Выходи, покажись нам.
Из глубины доносится шорох шагов, стон, шевелится какая-то тень. Это Обель. Он выползает на четвереньках, щурясь на жалкие отблески света.
Обель похож на ангела с ощипанными крыльями. У него длинные, тёмные, спутанные пряди, а губы сухие и потрескавшиеся. От Обеля исходит зловоние. Руки, которые когда-то без усилий держали машинку чернильщика, теперь серые и костлявые. Всё серое.
Любой яркий оттенок, всякое слово, форма и образ здесь зачахли, будто сорванный цветок, брошенный на медленную смерть. Метки Обеля почти стёрлись, пустота захватывает его кожу подобно лесному пожару.
А его рука, которая создавала целые миры, рука, которую раздавил в гневе Минноу… пальцы срослись неправильно, на месте переломов – застарелые опухоли, а шрам темнеет красно-синей полосой, как свидетельство ярости мучителя. Я вижу и новые метки, но не рисунки, не татуировки, а синяки, рубцы и кровоподтёки всех оттенков. Обель… Мой дорогой Обель сломлен. По коже легко прочесть его историю.
Опустившись на колени, я протягиваю к нему руки сквозь железные прутья, и он разрешает мне обнять его за плечи.
– Ты должна была бежать.
Голос хриплый, надтреснутый, от жажды или от крика – не знаю. Обель удивлён, сбит с толку, как маленький. Его душу будто заменила душа ребёнка, которой не по размеру взрослое тело.
– Всё хорошо, – шепчу я ему на ухо. Не знаю, правда это или нет, но Обелю нужна надежда. – Я помогу тебе. – Обещание, выполнить которое у меня нет ни малейшей возможности. Но я не могу сказать ему жестокую правду – мы с ним одинаково беспомощны.
Обель пытается встать, цепляясь за прутья решётки. Он очень слаб. Я заставляю себя снова на него взглянуть и с болью осознаю: он изменился, его сломили. Я вздрагиваю от ужаса: «Нельзя, чтобы с Галл случилось то же самое». Оглядываясь, я будто бы ищу путь к свободе, хоть какой-то выход, но вижу лишь тюремные решётки и запертые двери.
В соседней камере я вдруг замечаю Коннора Дрю, отца Оскара. Я не видела его с того самого дня, как будто много лет назад, а на самом деле с прошлой осени. В тот день ему на площади при всех поставили клеймо. Глядя на него тогда, я вспоминала отца и его метку забытых.
Наши взгляды встречаются, и он кивает.
Оскар говорил, что его отец рассказывал обо мне. Коннор пытался помочь моему отцу: это он скрыл его страшную метку.
Звук шагов разрывает нашу невидимую связь. Появляется человек в чёрном.
– Это не просто трогательная встреча со старыми друзьями. Для тебя есть дело… – говорит Минноу.
Глядя на опустошённого Обеля, Джек Минноу будто набирается жизненных сил. Он сияет во тьме – паразит, который питается страданием других.
Обель, почти не моргая, смотрит в пол. С каждым вздохом его тело будто теряет остатки сил. Даже в призрачном свете подземелья я вижу, как сияют от удовольствия глаза Минноу – он счастлив наблюдать унижение бывшего чернильщика.
– Он должен выглядеть прилично, – со змеиной улыбкой сообщает мне Минноу. – Вымой его и раскрась, обнови метки. Мне плевать, как ты это сделаешь. Просто выполняй приказ. У тебя три дня. – Я в замешательстве бросаю взгляд на Обеля и удивлённо смотрю на Минноу. Он злорадно ухмыляется. – Работай, чернильщица, покажи нам своё искусство.
Не добавив ни слова, Минноу уходит. Мел, заметно обескураженная, неотрывно смотрит вслед Минноу. Спустя всего несколько минут охранник приносит еду – хорошую, настоящую еду, не тюремную баланду.
– Я вернусь за тобой вечером, – произносит Мел.
Ей хочется сказать что-то ещё или даже остаться, однако она лишь качает головой и уходит. Охранник отпирает решётку, и я вхожу в камеру. Искренне надеюсь, что успею привести Обеля в порядок.
Но что ему предстоит, я даже не догадываюсь.
* * *
Я прошу принести горячую воду, чистые полотенца и маслá для кожи… и отмываю Обеля.
«Кожа. Как часто мне приходится заботиться о коже».
Я втирала душистое масло в папины ослабевшие руки, чтобы татуировки на его иссохшей, морщинистой коже не тускнели.
Помню, как Оскар коснулся моих пальцев в тот день, когда мы впервые встретились, как он сжал мою руку, повёл за собой, прочь от родившихся в музее вопросов. Мы пили кофе в маленькой кофейне с запотевшими окнами, говорили полунамёками, раздумывая, можно ли открыться друг другу.
«Хватит. Нельзя о нём думать».
Я помню первую метку, которую нарисовала под пристальным взглядом Обеля. Мне до сих пор приятно вспоминать, как пощёлкивал и жужжал аппарат, когда я левой рукой придерживала бледную кожу той женщины, а правой наносила чернилами рисунок – листик в память о младенце. Запретный знак в память о потерянной жизни. Обель закрыл глаза на правила. Сделал меня соучастницей. Вовлёк в паутину сопротивления в надежде, что я помогу ему сплести из разрозненных нитей нечто достойное.
Разбитая чашка порезала мне ладонь, в раковине с посудой – кровь…
Кожа Галл покрывается волдырями – девочка пыталась сделать себе татуировку золой и…
Карл сильной рукой тянет меня к себе, мы спорим, он стискивает моё плечо, а я оступаюсь и падаю…
Мама купает меня, ополаскивает нежную кожу. Пахнет лавандой…
Метки проявляются на мне сами собой, рассказывают мне мою же историю прежде, чем я понимаю, какой она будет…
Вот о чём я вспоминаю за работой, лишь бы не думать об Обеле.
Я ухаживаю за ним, как будто он незнакомец, клиент в студии чернильщика. Как будто я вернулась в прошлое, когда мы теряли папу, – он исчезал постепенно, пока совсем не пропал, не растворился, и нам остались лишь намёки, воспоминания об ароматах.
Но сейчас всё иначе. Обель не умирает. Два долгих дня я смываю грязь с его кожи, кормлю хлебом и кусочками яблок, даю пить воду и пиво. Когда уходит въевшаяся в кожу грязь и сажа, Обель понемногу возвращается к жизни. Он выпрямляет спину, вгрызается в яблоко, сок которого стекает и капает с его подбородка. И вот уже Обель расправил плечи, его взгляд прояснился, старый друг шепчет моё имя. Я угрюмо усмехаюсь: «Как тебе такое возвращение из мира мёртвых, Лонгсайт?»
Охранники приносят Обелю лечебную мазь для израненной кожи, щипчики для ногтей и чистую одежду.
На второй день я спрашиваю:
– Почему ты до сих пор в тюрьме. Зачем? Ради какой цели?
– Не знаю, – едва слышно бормочет он. – Не представляю.
В чернильной тьме раздаётся грубый смех – хохочет Коннор Дрю.
– Хватит прикидываться, Обель, – говорит Коннор. – К чему бы Лонгсайту держать под замком чернильщика? Художника, который целиком и полностью у него в руках и сделает всё, что прикажет мэр?
Он подходит ближе и прислоняется к решётке. Под грязью и щетиной я различаю на его лице черты Оскара. И отворачиваюсь.
– Чего хочет Лонгсайт? – мягко спрашиваю я обоих, старательно пряча страх. – Зачем он потребовал вымыть тебя и вернуть тебе метки, Обель? Что происходит?
Обель молча смотрит на Коннора. В его глазах сверкает гнев.
– Ничего не кончено. Ты им ещё покажешь, – уговариваю я Обеля, втирая бальзам в его правую руку.
Кости срослись криво, слабые пальцы растопырены. Я прошу его взять меня за руку, шевельнуть пальцами, и Обель отворачивается. Его рука дрожит в попытке сжать кулак – кончики пальцев никак не могут коснуться ладони.
– Это придётся исправить, – вздыхаю я.
Сейчас я играю роль матери и думаю о Тание. Она далеко, в Фетерстоуне. Как тяжело было бы ей узнать обо всём. Она потеряла обоих – и Обеля, и Галл.
«Интересно, где же Галл? Она жива? Я должна верить, что она жива. Лонгсайт обещал, что с ней ничего не случится. А если случится, то по моей вине».
* * *
В тот же день я беру ножницы и принимаюсь стричь Обелю отросшие волосы. Когда я впервые его увидела, Обель брил голову, потом отпустил короткий ёжик, а теперь у него на голове всклокоченные, перепутанные пряди.
Парикмахер из меня не очень – над ушами получается слишком коротко, надо лбом – криво, но я всё равно стригу Обеля, убираю спутанные клочья волос.
– Он хочет, чтобы я вернула тебе все метки, – говорю я Обелю. – Нарисовала всё, что было раньше. Зачем?
– Потому что он хочет устроить церемонию публичного нанесения знака. – Я едва не роняю ножницы, услышав такое, однако Обель успокаивающе поднимает руку. – Не тревожься, этот знак не для меня. Я не знаю, кому будут делать татуировку, какую и почему. Он говорил что-то о новом учении. Сказал… Как же он выразился?.. Он «заберёт страдания людские». – Обель пожимает плечами. – Я просто выполню приказ.
– Обель, – с упрёком охаю я.
Как ужасно слышать его голос – печальный, отрёкшийся от надежды. Мне страшно. Тот, кому нечего терять, способен на любые поступки. Это одновременно пугает и поражает до глубины души. Я хочу быть храброй. Я выкую себе новую броню и встану плечом к плечу с Обелем. Вот только против кого наша битва? Если б знать…
* * *
Когда за мной приходит Мел, мы с Обелем сидим рядом, прислонившись к каменной стене камеры. На сегодня я сделала достаточно. Завтра займусь метками. Остаётся надеяться, что за ночь его кожа достаточно восстановится, и утром чернила лягут без труда, и знаки скроют пробелы.
Ночью я снова гуляю по музею и вижу Джека Минноу. Он опять с виноватым видом направляется к Залу поминовения. Никто не ходит в это священное место каждую ночь, даже самые благочестивые граждане. А Джек Минноу и подавно.
Он что-то прячет в ночи. И что бы то ни было, я вытащу это на свет божий.
Глава девятая
Мне снится Оскар. Я вижу его лежащим на больничной койке. Сиделки качают головами и говорят, что он умер, затем накрывают его белой простынёй. Я кричу и стаскиваю ткань, но под ней лишь маска – вместо лица только маска. Срываю маску, и мне ухмыляется Сана.
– Мёртв? Жив? В Фетерстоуне это неважно. – Её губы растягиваются в отвратительной усмешке. – Иди ко мне, Леора. Возьми меня за руку и иди за мной.
Сана возвышается надо мной. Огромная, чудовищная… Воительница. Она протягивает мне руку.
И я протягиваю свою в ответ.
* * *
Я просыпаюсь, так и не увидев, что будет дальше, – соприкоснутся ли наши руки? Больше мне не уснуть. Я жду рассвета, мысленно разрисовывая кожу Обеля знакомыми метками. Я сделаю его идеальным.
* * *
На третий день Обель уже совсем другой. Он похож на себя прежнего. С чистотой к нему вернулось достоинство. Охранники уже принесли чернила, краски и кисточки всех размеров. Обель торопливо завтракает: ему не терпится начать. Я с облегчением выдыхаю. Вот таким я и помню Обеля.
Начинаю намечать контуры меток. Некоторые линии всё ещё видны на коже Обеля, а на пустых островках я делаю рисунки по памяти или следуя его подсказкам.
– Линии должны быть чёткими, Леора, – напоминает Обель, следя за каждым моим движением. – Ласточку сюда… Нет, чуть выше, на мышцу, тогда она будет двигаться. Теперь правильно.
Я чувствую, что Обелю хочется самому нарисовать все знаки, однако ему подрезали крылья и осталось только полагаться на меня.
Рисовать на коже совсем не то же самое, что делать татуировки. Я постоянно сдерживаюсь, чтобы не вытереть чернила, стоит мне отнять кисточку от тела. Я учусь по-новому работать с кожей, учу её язык, ощущаю её сопротивление и мягкость. Крови нет. Как и боли. И мне не хватает этих жгучих укусов, неизбежных спутников моей работы. Не хватает проникновения вглубь. Метка значит так много, потому что с каждым вздохом, прикушенной губой и сдавленным стоном мы сживаемся с новым знаком, становимся достойными новой метки. И боль очень важна.
Кожа вспухает, тело восстаёт против вторжения, раны затягиваются корочкой, а неловко коснувшись рукой, на которой недавно выбили метку, стола или просовывая её в рукав куртки, ты вспоминаешь о боли и новом знаке. Разве сравнить с вытатуированными линиями следы так быстро высыхающих чернил? Такие знаки не заслужены по-настоящему.
Однако Обель заслужил гораздо больше, чем эти рисунки.
Глава десятая
Утром Мел сама заплела мне волосы. Она туго стягивала пряди, приговаривая, что я должна выглядеть прилично.
– Прилично для чего? – спрашиваю я, но Мел не отвечает и дрожащими руками старается поскорее покончить с причёской.
Три дня прошли, и сегодня я узнаю, ради чего затеяли всю эту историю с Обелем.
Мне дали новую одежду. Ничего яркого и вычурного, не как кожаная с позолотой униформа Мел, которая так ей идёт и идеально на ней сидит. Зато чистую и опрятную. Меня одели неприметно, чтобы я не выделялась из толпы. Ну и хорошо.
Я слегка подправляю рисунки на Обеле, наношу последние штрихи, и вместе мы идём следом за Мел. Трое охранников ведут нас через лабиринт туннелей к правительственному зданию. По дороге к нашей маленькой процессии присоединяется служитель закона, чиновник. Взглянув ему в лицо, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не охнуть в голос. Это Карл, Карл Новак, мой давний соперник. Когда-то мы вместе учились в студии у Обеля. Потом Карл в минуту ярости поднял на меня руку. И он же пытался предупредить меня перед церемонией взвешивания папиной души.
Когда наши взгляды встречаются, Карл едва заметно качает головой: просит сделать вид, будто мы не знакомы. И я послушно опускаю голову и смотрю под ноги.
«А Карл быстро сделал карьеру – ему доверяют сопровождать преступников вроде нас с Обелем».
Проходя по коридорам, я оглядываюсь в поисках Верити. Она принесла мне в Фетерстоун послание от Лонгсайта. Её покоробило моё сочувствие пустым. А я с ужасом слушала её дифирамбы мэру. В тот раз казалось, что мы расстались навсегда – окончилась дружба, которая так помогала мне в жизни.
«Что же теперь: мы всё ещё подруги или место добрых чувств заняла ненависть?»
Мы стоим перед массивными дверями, за которыми шумит городская площадь. Руки Обеля скованы за спиной, и я вижу, как он сжимает и разжимает левый кулак, будто готовится к драке. Сломанная правая кисть безвольно висит.
«Почему Лонгсайт выбрал Обеля? Да, когда-то он был лучшим чернильщиком в Сейнтстоуне, но сейчас не удержит иглу. Почему бы мэру не пригласить любого чернильщика из городской администрации?»
В мои мысли врывается музыка и приветственные возгласы толпы. На площади царит праздничное настроение. Солнце светит, в синем небе ни облачка. Всего неделю назад мэр Лонгсайт привёл меня сюда и показал всем как военный трофей. И тут же сам упал, залитый кровью.
«А потом он поднялся, забыла? – тихо напоминает голосок в моей голове, и я вздрагиваю. – Это обман, хитрость, – убеждаю я себя. – Но как он это сделал?»
Джек Минноу подходит и останавливается рядом с Обелем.
«Вот бы узнать его тайну. Он слишком силён, и мне слишком страшно».
Когда в окружении телохранителей прибывает мэр, двери распахиваются, и я едва не падаю навзничь от криков толпы.
На площади возвели помост, по его сторонам установили огромные колонки. Всюду, куда хватает взгляда, алый бархат. Похоже, намечается что-то важное.
Сначала выходит мэр со стражами, за ним по пятам ‒ Джек Минноу. А нас с Обелем и Мел Карл и другие охранники оттесняют к боковой двери. Через неё мы и выходим, часто моргая на ярком свету. Мы за сценой, толпа нас не видит, однако нам достались лучшие места на этом спектакле. Я не упущу ни единой детали, даже если очень захочу.
Джек Минноу подходит к микрофону, установленному у внешнего края сцены, точно посредине. Он просит тишины:
– Граждане Сейнтстоуна! Прошло совсем немного времени, с тех пор как всё изменилось. – Тёмные глаза Минноу рыскают по толпе. – С тех пор как случилось чудо. – Толпа сдавленно охает в унисон. Значит, они видят в этом чудо. – У вас наверняка есть вопросы. И наш лидер пришёл, чтобы на них ответить. Раскройте ваши сердца и умы – вы услышите новое слово от нашего великого вождя. Он, единственный из живущих, победил смерть!
Толпа ревёт, и я отступаю на полшага. Жители Сейнтстоуна всегда были в плену очарования Лонгсайта, но это что-то новенькое. Восхищение, безумное поклонение. Он стал их спасителем, воплощённым божеством. Люди смотрят на него с исступлённым обожанием.
Мэр Лонгсайт стоит неподвижно, как статуя, впитывает восхищение, одновременно жестом умоляя о тишине. Люди не умолкают, но стоит мэру произнести первые слова, как на площади воцаряется тишина.
– Вам многое пришлось вынести по моей вине, – произносит Лонгсайт. – Я с трудом представляю себе ужас, который вы испытали совсем недавно при виде вашего лидера в крови, павшего на площади от удара убийцы. – Из толпы доносится гул, грозный, разрастающийся. – И всё же, друзья мои, я жив. – Гул превращается в крики радости, и Лонгсайт благодушно оглядывает собравшихся. – Вы дали мне новую жизнь! – восклицает мэр. – Предки говорили со мной. Они увидели вашу веру и преданность и вознаградили вас. Наступает новая эра – время надежды, перемен и побед!
Толпа вновь взрывается приветственными криками, а я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на Мел. Она хмурится – если Лонгсайт разговаривал с предками, ей он должен был сообщить об этом первой.
Мэр снова обращается к слушателям:
– Стиснутый в когтях смерти, я услышал голос, и он передал мне послание, очень ясное и простое. Я мечтал поделиться с вами новым откровением. Однако мне пришлось дождаться подходящего момента. Мне было ниспослано новое учение, а в нём – добрые вести для всех нас.
Рядом со мной замирает Мел, затаив дыхание. Мэр выжидает. Тишина множится, разрастается.
– Вы благочестивые люди, – наконец говорит мэр. – И всё же в вашей жизни есть страх. Вы боитесь, что однажды всех ваших меток окажется недостаточно. Что, несмотря на все наши знания и учёность, грехи нас настигнут. А что, если я скажу вам: «Впереди вас ждёт лишь мир, и я могу спасти вас, отпустить грехи до судилища, очистить ваши души»? Вы мне поверите? Пойдёте ли вы со мной, чтобы насладиться этой благословенной свободой?
В моей груди рождается предательская надежда, как червь, выползающий из трупа.
«Да, – думаю я. – Пусть будет ясность: план, указатели и чистая дорога».
Знай наверняка, что меня запомнят, а моя душа будет достойна вечности, я бы ухватилась за такую возможность обеими руками и ни за что не упустила бы её. Я вижу, как эта надежда сияет в глазах каждого на площади. Страждущие рты открываются в благоговейном трепете, готовые получить щедрый подарок, который предлагает им мэр Лонгсайт.
Я с трудом сглатываю подступивший к горлу ком. Яд бывает сладок, будто мёд, но всё равно убивает.
«Подожди и посмотри, что будет, Леора, – напоминаю я себе. – Потерпи».
– Что тяготит вас? – спрашивает мэр Лонгсайт и молчит так долго, что мне кажется, ему и не нужен ответ. – Мы ставим знаки на телах, чтобы освободить наши души. Но разве вы не чувствуете, как тяжелы чернила на коже, те, что говорят всем о вашем коварстве и обмане? Не чувствуете, как тяжело струится кровь по жилам?
Мэр бросает взгляд на левую руку – его кожа чиста, на ней нет ни единой метки наказания. Люди в толпе смотрят на свои руки, пересчитывают метки. Своим особым рассеянным взглядом из-под ресниц я смотрю на тех, кто стоит неподалёку.
У охранника справа на бицепсе вычернены имена детей. Я ясно вижу, как ему стыдно за то, что недавно он грубо накричал на сына.
У женщины в первом ряду на ключице татуировка – ряд драгоценных камней. Когда-то она украла браслет у родной сестры.
Мы все виновны.
Помню, как Обель говорил о метках и нашей жизни: «Не бывает плохого или хорошего, чёрного, белого или даже серого. Есть разноцветные полосы, и они складываются в нечто удивительное и прекрасное для каждого». Однако, оглядываясь вокруг, я вижу лишь топливо для огня во Дворце правосудия. Повсюду на коже запечатлены тайные грехи.
Эти души не заслуживают поминовения в вечности. Эти души не стоят спасения.
Мы виновны. Нас будут судить. Мы получим то, что заслужили.
«Нет, Леора, – говорю я себе, стряхивая оцепенение, в которое вогнал меня Лонгсайт против моей воли, – ты не просто листок со списком пороков и добродетелей. Знаки на коже не расскажут обо всём. Они не скажут и половины правды».
Я оборачиваюсь к помосту. Лонгсайт кивает кому-то, и двое охранников выводят на сцену человека.
«Это сцена, – напоминаю я себе, – обыкновенная сцена. Театр».
Измождённый мужчина дрожит от страха. Широко раскрытыми глазами он оглядывает толпу, его подбородок нервно дрожит. Мужчину подталкивают к мэру, и Лонгсайт отступает на шаг, давая пленнику подойти к микрофону с другой стороны.
– Как тебя зовут? – спрашивает Лонгсайт.
В его глазах таится улыбка.
– Филипп. Ф-филипп Ноулз, – склонившись к микрофону, произносит человек.
– Ты заключённый из тюрьмы Сейнтстоуна. Скажи мне, Филипп Ноулз. Скажи нам всем: что ты сделал? – Так разговаривает учитель с нерадивым учеником, спокойно и уверенно. – Не молчи, Филипп. Как ты оказался в тюрьме? Расскажи нам.
Мужчина бросает тревожный взгляд на толпу:
– Я… я украл еду… на рынке. Меня догнали, схватили… Я ударил Джонатана Делани, бакалейщика. Сломал ему челюсть. С тех пор он не может работать.
Люди неодобрительно ворчат: в Сейнтстоуне не приемлют насилие.
– Понимаете, моя дочь заболела, – отчаянно пытается объяснить мужчина. – Я должен был о ней заботиться, а работать не мог. У нас ничего нет. Я не хотел…
Однако оправдания тонут в свисте и улюлюканье зрителей. Жители Сейнтстоуна не сочувствуют тем, кто не может работать, не может за себя платить, не приносит пользы.
– Чего заслуживает Ноулз? – спрашивает мэр Лонгсайт, как будто входя в роль актёра в пантомиме или шоу иллюзионистов.
Из толпы доносятся выкрики:
– Метку! Метку! Метку!
Люди требуют пометить воришку широкой красной линией, как всегда метят за грабежи и разбой. Но вот слышится и другое слово, страшное:
– Знак вóрона!
Преступника хотят не просто пометить, его хотят забыть. Толпа будто превращается в стаю собак, выкрики звучат как лай и вой.
Лонгсайт с улыбкой поднимает руки, призывая к тишине.
– Знак вóрона? Прошу вас, будьте милосердны. – Он говорит с толпой, как с детишками, которых приходится успокаивать без особого желания, а не как со взрослыми мужчинами и женщинами, требующими уничтожить душу человека. – Однако вы правы, грех нельзя оставить безнаказанным. – Лонгсайт говорит медленно и очень чётко произносит каждое слово. Звук его голоса действует на толпу умиротворяюще, крики стихают, люди готовы выслушать решение лидера. – Что, если есть способ наказать этого человека за преступление, не отметив его знаком преступника? Указать ему путь через искупление к прощению и свободе?
Я сдвигаю брови. Лонгсайт говорит о невозможном. Единственный способ освободить человека – начертать его грех на коже, поставить на его теле метку.
Мел вдруг закрывает приоткрытый рот ладонью. Что же она такого увидела, я никак не пойму.
Двое стражей подходят к Обелю, снимают с него наручники и вежливо подталкивают за плечи к сцене.
«Как красиво получились метки на Обеле». – Гордость профессионала маленьким огоньком греет меня изнутри. При взгляде на Обеля никто не усомнится в его прекрасном самочувствии. Только я замечаю, как изменилась его осанка, как тяжело ему даётся каждый шаг.
Обель поднимается на сцену в сопровождении Джека Минноу. Там уже приготовлены все инструменты чернильщика и два стула. Обель садится на один из них и спокойно оглядывает толпу.
Пленник-воришка принимается тихо плакать.
Обель коротко кивает Минноу, давая понять, что готов к работе, и мэр Лонгсайт обращается к пленнику:
– Мистер Ноулз, вы признаёте свою вину?
– Да, мэр Лонгсайт. Я признаю свою вину, – едва слышно отвечает тот.
– И вы признаёте, что ваши действия заслуживают, а вернее сказать, требуют наказания?
– Да, признаю, – выдыхает Ноулз в микрофон, и его слова разносятся по всей площади.
– Ты веришь мне, Филипп Ноулз?
Странный вопрос. Филипп Ноулз медлит с ответом – очень храбрый поступок.
Люди переминаются с ноги на ногу и покашливают. Тишина их тревожит.
– Я… я верю вам, мэр Лонгсайт.
В этих словах звенит сталь. Правая бровь на лице Лонгсайта вздрагивает.
– Мудрый ответ. – Мэр загадочно улыбается. – А теперь скажи, Филипп, ты боготворишь меня? – Мужчина молчит, однако толпа разражается радостным рёвом, и Лонгсайту этого довольно. – Если другой заберёт ваши печали, возьмёт на себя вашу вину, потому что к нему предки благосклонны куда больше, чем к вам? Если вашу метку нанесут другому, поставят знак на его коже, и ваш грех войдёт в его кровь? Если другой сделает всё это, вы станете его боготворить?
Толпа уже вопит, люди топают, сцена раскачивается, а у меня в ушах звенит от хвалебных криков.
«Да. Его станут боготворить».
Глава одиннадцатая
Джек Минноу выходит вперёд:
– Народ Сейнтстоуна! Я призываю вас в свидетели и прошу рассказать всем, что вы увидите. Поведайте об этом дне вашим детям, а они передадут своим.
Филиппа Ноулза оттесняют в сторону, а мэру на плечи набрасывают пурпурную накидку. Голову Лонгсайту покрывают короной из алых роз. Мэра ведут к стулу, и лепестки роз падают ему под ноги.
Когда Лонгсайт опускается на стул рядом с Обелем, накидка струится по его плечам, будто потоки воды или, точнее, как реки крови. Обель высвобождает левую руку мэра и придвигается ближе. Я вижу, как он тянется за бритвой, чтобы подготовить кожу мэра. Обель действительно собирается сделать ему татуировку.
Джек Минноу умащивает ступни мэра благовонным маслом, и опустившаяся на колени толпа поднимается.
Пронзительно, будто насекомое, жужжит машинка чернильщика, и Обель опускает иглу в чернила. Он держит руку Лонгсайта, натягивает кожу. Несмотря на сломанные пальцы, у Обеля получается хорошо. Игла с тонким свистом вгрызается в кожу, и мэр Лонгсайт коротко втягивает воздух, ощутив укус.
На коже постепенно появляется широкая красная линия. Знак вора.
Я погружаюсь в аромат розовых лепестков, смешанный с ароматом благовоний – густой и чарующий. Машинка чернильщика стихает. Я знаю, что будет дальше, – Обель себе не изменит. Он протрёт татуировку дезинфицирующей жидкостью и наложит повязку. Вскоре мэр Лонгсайт поднимается, и вместе с ним встают остальные.
Люди видят руку мэра, обёрнутую прозрачной плёнкой. Они вдыхают аромат благовоний и растоптанных розовых лепестков и прославляют своего лидера. Он занял место преступника и принял его наказание. Настал новый день, новое учение, новая эра.
Глава двенадцатая
– И что он собирается делать? – горько спрашиваю я, когда мы с Мел входим в её кабинет. – Примет наказание за всех воришек, сидящих в тюрьме?
Я изо всех сил делаю вид, что меня не так уж и поразило произошедшее на площади. Хотя должна признаться, поступок Лонгсайта меня ошеломил. Мэру поставили знак преступника. Лонгсайт взял на себя грех другого человека. Однако теперь, вдали от площади, я мыслю более чётко. Толпе показали спектакль. Может, Лонгсайт и верит, что бессмертен, однако он всегда был очень прагматичен. А значит, у него есть серьёзные причины действовать так, а не иначе. Сегодняшнее представление непременно должно принести нашему мэру выгоду.
Мел безмолвно замерла за письменным столом. Она слышит меня, но будто бы издалека. Рассказчица смотрит прямо перед собой, её рука покоится на расписанном под мрамор блокноте. Мел как будто чего-то ждёт. Спустя несколько долгих минут она явно приходит к какому-то решению и пронзительно смотрит на меня.
– Помнишь ту легенду… – произносит она. – Ты рассказывала мне о короле по имени Метеус…
Я киваю.
– Ты говорила, что есть и другие истории. Легенды пустых.
В её взгляде смешались ожидание и беспокойство.
– Почему ты спрашиваешь? – Рассказчица не из тех, кто задаёт вопросы. Обычно она знает все ответы. И меня вдруг охватывает гнев. Я злюсь на Мел. – Я-то думала, ты сама всё знаешь.
Она молча смотрит на меня, уголки её губ приподнимаются в мимолётной улыбке.
– С чего бы мне доверять тебе эти легенды? – спрашиваю я.
– Я очень многого не знаю, Леора Флинт, – холодно отвечает Мел. – И готова это признать. Мудрость начинается именно с такого признания. Мир слишком велик, и на свете много такого, чего мы никогда не узнаем или не поймём. – Она проводит пятернёй по кудрям и насмешливо улыбается. – А вот ты, Леора, всего раз покинула родной город и уже считаешь себя умнее всех. Ты как пёрышко: считаешь, что свободна, однако летишь туда, куда несёт тебя ветер. И не говори мне о знаниях, страхе, правде и вере. Тебя влекут интересные истории, тепло очага, улыбка, симпатичное лицо. Ты порхаешь от друга к другу, а потом удивляешься, почему вдруг осталась одна.
В наступившей тишине черты лица Мел смягчаются:
– Ты мне нравишься. Мне нравится то, что я вижу в тебе. Ты дала мне надежду. Я говорила, что ты не такая, как все, и я верила… по-прежнему верю, что это так. Но теперь пришло твоё время действовать. Моих знаний не хватает. Я ищу правду, и мне нужна твоя помощь. – Рассказчица подаётся вперёд, её лицо вспыхивает. – Расскажи мне их легенды, – тихо просит она. – Мне кажется, в них есть что-то важное.
И тогда в маленькой комнате – Мел сидит за столом, я на подушках у стены – я мысленно открываю книгу, которая хранится в моей памяти, и рассказчица становится слушателем:
– В лесу, неподалёку от селения, стоял дом дровосека…
Глава тринадцатая
Я рассказываю Мел легенды, которые она и так знает, но с другой точки зрения. Историю о сёстрах, выросших в лесу. Одна из них стала принцессой, а другая удалилась в изгнание. Только на этот раз злая ведьма – сестра с татуированной кожей. Рассказываю о возлюбленных – во второй раз мои слова звучат даже страшнее. Нейт – наш Святой, но увиденный иначе, скорее шпион, чем спаситель. Спящая принцесса вырывается из-под власти родителей и рушит стены замка. Дар отдают братьям, которые ничего не знают о сердце обманщика.
Мел наливает чай из высокого чайника и опускает в каждую чашку по янтарному шарику мёда. В ожидании, когда мёд растает, она помешивает чай ложечкой.
– Этот напиток хорошо смягчает горло, – говорит она, протягивая мне чашку.
Я говорила долго, ощущая тепло в груди и желание не только щедро поделиться сокровенным словом, но и защитить легенды, рассказав их правильно. Мел слушала, прикрыв глаза, она улыбалась и кивала, смахивала слёзы – она всей душой принимала старинные трогательные истории, как могла их принять только рассказчица.
Мы молча пьём чай, а недавно произнесённые слова бурлят между нами океаном историй.
Осушив чашку, Мел убирает блокнот и ручку в ящик письменного стола, запирает его на ключ. Затем она встаёт из-за стола и подаёт мне руку, помогая подняться с подушек.
– Идём, – говорит Мел. – Я хочу тебе кое-что показать.
Мы подходим к потайной лестнице, и, мне кажется, я догадываюсь, куда мы направляемся, – в комнату, где хранятся книги из кожи рассказчиков. Дверь открывается со сдержанным вздохом: наверное, сюда не часто заходят гости. Комнату наполняет густой аромат старинных книг, от которого становится как-то теплее. Здесь на вечном хранении стоят драгоценные книги из кожи. Старинные легенды нужны нашему народу, мы должны помнить их и передавать из поколения в поколение.
Из года в год истории звучат одинаково, почти слово в слово. Однако каждый рассказчик или рассказчица носит на своей коже иллюстрации к легендам. В этих книгах отражена вся наша история. Легенды не меняются. И мы должны их помнить.
Однажды, ещё когда я была ученицей, Мел уже приводила меня в эту комнату. Тогда моя наставница считала, что у меня есть способности, даже размышляла, что могло бы получиться из меня в будущем. Помню, как в тот раз Мел поглаживала корешки книг, а я грустно думала, что после смерти от рассказчицы останутся только рисунки к историям, которые и придумала-то не она. Уже тогда моя вера дала трещину.
