Читать онлайн Подруги-отравительницы бесплатно

Переводчик Сергей Панков

© Альфред Деблин, 2023

© Сергей Панков, перевод, 2023

ISBN 978-5-0060-6640-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хорошенькая белокурая Элли Линк приехала в Берлин в 1918 году. Ей было девятнадцать. Еще в Брауншвейге, где ее родители занимались столярным делом, она начала работать парикмахершей и позволила себе маленькую шалость: стащила у одной клиентки из портмоне пять марок. После этого она устроилась на несколько недель на военный завод, потом выучилась во Врицене. Была она легкомысленная и жизнерадостная; в общем, во Врицене она не жила затворницей и любила пирушки в кабаках.

В Берлине она остановилась во Фридрихфельде. Парикмахеру, который взял ее на работу, она показалась девушкой прилежной, честной и очень покладистой. Заметил он и то, что она любила повеселиться. Жила она у него три месяца, пока не вышла замуж. Девятнадцатого ноября в выходные, прогуливаясь с одной клиенткой, она впервые повстречала молодого столяра Линка.

Характер у Элли был приметный, хотя в нем не было ничего диковинного. Резвая как канарейка, она была полна невинного задора и по-детски радовалась всему. Ей нравилось кружить голову мужчинам. Возможно, кому-то из них от нее кое-что и перепадало: ей было любопытно и весело наблюдать за другим существом, за самцом, а потом по-свойски всласть с ним повозиться. Как удивительно, смешно и странно было то, что мужчины принимали все это всерьез и так волновались. Они заводились, с ними можно было покувыркаться, а потом отослать их прочь. И вот появился этот столяр Линк.

Он был серьезный и упрямый малый. Он рассуждал о политике, в которой она ничего не смыслила, и был отчаянным коммунистом. Он к ней привязался. У нее были такие красивые светлые кудряшки, пышущие здоровьем пухлые щеки, она так радовалась жизни. От ее озорства у него становилось легко на душе. Он решил взять ее в жены. Ему хотелось, чтобы она всегда была под рукой.

Это уже не казалось ей смешным. Линк не был похож на мужчин, с которыми она зналась до него. Он был столяр, как и ее отец; все, что он говорил о работе, было ей хорошо знакомо. Это ее немного сковывало. Она не могла обращаться с ним так же бесцеремонно, как с другими мужчинами. Она чувствовала польщенной и счастливой от того, что к ней сватается такой мужчина; она как будто снова вернулась в семью. Но ей еще нужно было измениться; ведь теперь он наложил на нее руку.

Чтобы прощупать почву, она написала домой, что у нее хорошая постоянная работа, и за ней ухаживает столяр Линк, человек трудолюбивый, с приличным заработком. Родители ее за это похвалили. Отец и мать были довольны. И, хорошенько поразмыслив, Элли решила, что она и впрямь недурна. В общем, она прекрасно ему подходила. Он был готов ее содержать; она должна была стать домохозяйкой. Она думала брак – это ужасно смешная штука, но приятная; он собирается меня содержать и ему это в радость. Она даже перестала тайком ему изменять.

Линк был целиком в ее власти. Чем дольше они были вместе, тем больше она в этом убеждалась. Поначалу она не придавала этому значения. Все мужчины такие. Но вскоре это стало ей и тягость. Слишком уж это бросалось в глаза, и потом он был таким всегда. И в глубине души у нее росло раздражение: в глубине души она его за это винила. Линк не давал ей жить так, как она привыкла: он, дескать, человек серьезный, как ее отец, и они собираются создать семью. В ее глазах он скатился до уровне ее прежних любовников. Вернее, еще ниже, ведь он так к ней привязался, вцепился в нее мертвой хваткой. Как же она разозлилась и расстроилась, когда поняла, что с ним можно тоже обращаться бесцеремонно. Он прямо-таки сам на это напрашивался.

Она осталась с ним. Дело уже шло к женитьбе. Но со временем становилось только хуже. Она была на взводе. Этот Линк заморочил ей голову, а она уж возомнила о себе бог весть что. Теперь ей было стыдно за себя, даже перед собой. Втайне она испытывала разочарование.

Иногда на нее находило, у нее случались приступы ярости, и тогда все эти чувства вырывались наружу. Часто она им помыкала. Отдавала ему приказы грозным голосом, орала на него, как на собаку. В такие моменты он приходил в замешательство, ему казалось, что она хочет его бросить.

Временами ей все было нипочем. Он хочет на мне жениться; почему бы и нет. У нее будет свой дом – это нельзя сбрасывать со счетов. А потом ей становилось тошно; он казался ей таким жалким, что она была готова тут же с ним порвать. Иногда она часами представляла: вот она станет замужней женщиной, и у нее будет такая же семья, как в Брауншвейге, – у мужа хорошая работа, он ее любит, он человек серьезный. В ноябре 1921 года, когда ей шел двадцать один год, а ему было двадцать восемь лет, они поженились.

* * *

Они поселились у матери Линка. Своего дома у них не было. Мать собиралась переехать, но так и не переехала. С сыном она была не слишком ласкова, да и сын не особенно любил мать. Мать решила сразу приструнить невестку. Когда вспыхивали ссоры, Линк заступался за жену, выгораживал ее. Он ругал мать последними словами. Юная Элли внимательно слушала. Она боялась, что когда-нибудь он и с ней будет так же обращаться. Когда она ему об этом сказала, он буркнул: «Чего ты мелешь?» Когда жалованье мужа сократили и он разрешил ей стричь на дому клиенток, она осмелела и тоже перестала церемониться со свекровью. Теперь по будням она занималась домашними делами и вела хозяйство; только в выходные дни, когда она подрабатывала в лавке, свекровь могла развернуться.

А потом Линк стал все чаще уходить из дома по вечерам, бывало он пропадал несколько вечеров подряд, а брошенная жена сидела дома и жаловалась на то, что он о ней и думать забыл; ему ничем не угодишь. Он вынудил ее выйти за него замуж. Что же произошло?

Его растила мать, которая только и делала, что работала и сердилась. Ему хотелось жить иначе. Но его кудрявая бесшабашная женушка была к нему совершенно равнодушна, она нисколько не изменилась, все так же капризничала, была то одной, то другой. Порой она сама льнула к нему, порой вообще его не замечала. Она не могла взять в толк: что же он за человек? Он был неотесанный мужлан, ему нравилось называть себя работягой. Ему казалось, что он сможет завладеть ею целиком, сблизившись с ней физически.

Прежде она часто сходилась с мужчинами. Теперь к ней приставал мужчина от которого она не могла отделаться ни в шутку, ни всерьез, когда все это начинало ей надоедать. Он требовал своего. Он был ее мужем и имел на нее право, и физическая близость не доставляла ей никакого удовольствия. Она просто молча терпела. Она приходила и какое-то возбуждение, но в этом не было ничего приятного. Она принуждала себя отдаваться мужу, поскольку знала, что так положено, но сама предпочла бы, чтобы этого не было. Она испытывала облегчение, когда, наконец, оставалась в постели одна.

Линк женился на хорошенькой молодой женщине. Ему повезло – она досталась ему. Теперь он себя проклинал. Что же случилось? Она зашла слишком далеко со своим ребячеством, она его не любила. Он мог обхаживать ее целый день, да и тогда она частенько вела себя дурно, но в его объятиях она вообще лежала как мертвая. Он злился на нее. Она не менялась, и он потерял покой. Сколько бы он ни нежничал с ней, как с куклой, едва он хотел взять ее, чтобы овладеть ею целиком, она от него отстранялась, становилась неприступной.

Она замечала, что он недоволен. Это доставляло ей радость. Вызывало злорадство. Ну и пусть, лишь бы он от нее отвязался. А потом она снова чувствовала себя его женой, старалась относиться к нему иначе, но у нее ничего не получалось. Она догадывалась, что делает все не так, и это ее пугало. Эта мысль свербела у нее в голове, часто заставляла уступать ему. Но от этого она только яснее чувствовала: мне это противно. А после на нее накатывала тошнота.

По вечерам он уходил на свои собрания. Чем больше шума и чем радикальней настрой, тем лучше. Его изводила одна мысль – это было давнее ужасное ощущение ущербности: я для нее недостаточно хорош, она слишком задается. Но тут у него вставали дыбом волосы: уж я-то сумею ее укротить. Больше всего его бесило то, что она была холодна в постели.

* * *

Когда отношения у них разладились, она упала в его глазах. Он был разочарован, женитьба обманула его ожидания: тому, другому сильному человеку, который таился в его душе, Элли не принесла радости, не вдохнула в него новую жизнь. Она не дала ему проявить любовь и нежную заботу, которую он ощущал с ней на первых порах и из-за которой решил на ней жениться. Это было разочарование сродни тому, какое испытала она, когда почувствовала, что он не тот серьезный мужчина, которому она могла бы подчиниться. Он ругался, устраивал скандалы, но легче ему от этого не становилось. И тогда он решил бороться. На кону была вся его жизнь. Он не хотел сдаваться Элли без боя. Сперва он стал мстить ей за прежние обиды: распоясался, кричал на нее по пустякам. На какое-то время месть принесла облегчение, почти примирила его с ней. Шла первая половина 1921 года. Они были женаты всего несколько месяцев. Ему хотелось быть с ней, со своей хорошенькой и веселой Элли; в его глазах она еще сохраняла былую прелесть, которая напоминала ему о прежних временах. Он не хотел это терять. Он не хотел терять ее. Он хотел ее любить. Он ступил на скользкую дорожку.

Он сам не знал, почему вышло так, что он стал с ней разнузданным в постели, хотя внутри него все противилось этому. То, что он заставлял ее делать, было грубым, диким, необычным. Обоих это здорово встряхнуло; его словно подменили. Он не мог противиться этой разрушительной силе. Только потом он осознал, что так он обращался прежде со случайными подругами, но теперь в этом было больше пыла, больше страсти. Он хотел потопить свое горе в этой вакханалии. Он хотел наказать Элли, унизить ее, принуждая делать именно то, чем она его обделяла. Ей это не нравится, тем лучше; ее отвращение возбуждало его еще больше, только усиливало влечение. Он входил в раж от ярости. Но в глубине души его ни на минуту не покидало и другое чувство: теперь, когда он перестал скрывать от нее свои старые непотребные привычки, он снова оказался в ее власти. Он обнажил перед ней все свое нутро. Теперь он заставит ее это принять. Принять его. Уважить его. Раз не вышло иначе, пусть будет так.

Она все понимала. Она догадалась, почему он стал таким. Она даже старалась ему подыграть, так она наказывала себя за то, что оказалась ни на что не годна в постели. Порой она не могла ничего с собой поделать, ей было так тошно, муж казался грязным, от него как будто смердело. Но как бы страшно и противно ей ни было, она почуяла, что он переменился и теперь уже ни за что ее не бросит. Почуяла, что он стал прежним жалким любовником, ждущим от нее подачки, просто теперь пресмыкался перед ней на новый лад. Сколько бы он ни буянил, ни ругался, ни бил ее, он только еще больше себя закабалял. И раз уж она не могла отдаться ему по любви ни душой, ни телом пусть лучше будет так. Ей было страшно, но и немного приятно оттого, что он теперь так с ней обращался. Ее радовало уже одно то, что он ее домогался и страдал, – ведь это означало, что он без нее не может. И потом, это было не что иное, как продолжение их ссор, своего рода соперничество. Это походило скорее на рукопашную схватку, чем на объятия. Все эти шлепки, нечеловеческие любовные хрипы не имели уже ничего общего с прежними глупыми, убогими нежностями. Он открыл в ее душе новое измерение.

В общем, на таких условиях между ними был заключен ненадежный мир. Он на новый лад привязался к дому и к ней, а ведь это ему и было нужно. Он не бросил ее. Он увлек ее за собой. Чего греха таить: она стала ему ближе. Но это был опасный путь.

Бурными постельными сценами дело не ограничилось. В каждом из них происходили новые перемены. Ночное буйство отбрасывало отблески и на их дневную жизнь. Они оба стали еще более неуравновешенными, оба жаждали равновесия. Они стали не то более угрюмыми, не то более раздражительными, напряженными. Она наблюдала за ним и ждала, что же с ним произойдет дальше.

Когда ему нужно было выпустить пар, он набрасывался на нее, рвал одежду, переворачивал корзины с бельем. Он сам замечал, что это доставляет ему удовольствие. Пусть учится видеть в нем только хорошее. Он все больше обнажал перед ней свое нутро, и когда его начинали мучить угрызения совести, он успокаивал себя: она заслуживает наказания, а он в доме хозяин. Но временами разочарованный муж, который когда-то хотел начать с Элли новую жизнь, замечал, что он все глубже погружается в прошлое, и не знал, как себя оттуда вызволить. Иногда его охватывал ужас. Ему становилось жаль себя, жаль Элли, жаль их брака. Его брала тоска оттого, что все так вышло. Когда он уходил из дома, все было хорошо. В те месяцы, в разгар первого года супружеской жизни он почти каждый вечер пропадал в кабаках, бросался с головой в омут радикальных политических идей. И начал пить. Когда он был пьян, он снова чувствовал себя свободным, к нему возвращался былой покой. Тосковать было не о чем. Когда он приходил домой пьяный, его ждала жена. Он мог заставить ее сделать все, что ему заблагорассудится. Пинками или без пинков. И все было хорошо.

Когда он переменился, Элли присмирела. Ей пришлось отступить. Неужели она была готова капитулировать? В душе у нее вскипала ненависть. Он все чаще распускал руки. Порой ссоры случались в три часа ночи. Теперь это были уже не просто объятия в темноте. Эта разнузданность почти утратила привкус соблазна. Теперь это была неприкрытая жестокость. И когда он на нее наваливался, даже в самой физической близости не оставалось и намека на чувственность; она ничего не ощущала, кроме омерзения, негодования и ненависти. Ту самую Элли, которая недавно выходила замуж с насмешливой улыбкой, теперь насиловал ее собственный муж.

Мать, с которой они все еще жили, наблюдала за происходящим с интересом и удовольствием. Теперь ее сын уже не заступался за Элли; мать стала травить невестку.

Элли переполняла жгучая ярость. Она хотела уйти от Линка. Когда она говорила ему об этом во время их ежедневных перебранок, он с издевкой бросал ей под ноги дорожную корзину. Элли грозилась, что это добром не кончится, если он будет продолжать в том же духе. Свекровь, грешным делом, побаивалась невестки. Однажды Элли сварила ей кофе. Ей почудилось, будто она уловила какой-то едкий, резкий запах. Она осторожно попробовала кофе на вкус и почувствовала неприятно жжение на языке. Она тут же накинулась на невестку: ты хочешь меня отравить! Элли сама пригубила кофе и пожала плечами; со мной ты до ста лет доживешь. Свекровь растрезвонила об этом всем соседям, а заодно и сыну, который от этого совсем помрачнел.

Элли решила, что с нее довольно. Вскоре после этого происшествия, в июне 1921 года, она сбежала к своим родителям в Брауншвейг. Чтобы отомстить мужу, она прихватила все деньги, которые нашла в доме, даже те, что они выручили от продажи его велосипеда, а заодно выгребла всю мелочь из газовых автоматов.

В Брауншвейге она провела две недели. Насколько это было возможно, она рассказала о том, чего ей пришлось натерпеться от мужа. Простодушные родители слушали ее и только качали головой в недоумении. Разговор об этом заводили редко. Родители считали, что Элли все преувеличивает, что она ведет себя как ребенок, что ей нужно успокоиться. Элли пыталась в одиночку справиться с этими ужасными переживаниями. Чуть ли не через силу она пыталась приспособиться к прежней жизни. Родители ее не поддержали, но она все же старалась настроиться на их спокойный лад.

Тем временем, одинокий угрюмец сидел в своей квартире у матери во Фридрихсфельде. Слушал, как она поносила непутевую жену, которая от них сбежала, и орал на нее. Он злился на мать, на Элли, на самого себя. Сколько бы он ни ругался, он никак не мог оправиться от этого страшного удара. В Брауншвейг от него приходили письма. Когда Элли читала одно из них, она словно услышала голос его матери: какие жуткие скандалы он закатывал ей в Берлине из-за этой несчастной чашки кофе, и вот теперь он снова завел старую песню: «Пообещай мне, что ты больше никогда не станешь так поступать с моей матерью, и тогда все будет иначе». Свою вину он не признавал, но тон его писем был боязливым и заискивающим. Родители настаивали на том, что ей нужно ехать, ведь он ее ждет. Ей уже немного полегчало. Отец обрадовался, когда она как-то очень робко сообщила о том, что уезжает; она хотела угодить родителям. Мать прикинулась, что не замечает, какой нерешительный вид, какое напряженное выражение на лице у ее веселой доченьки.

Как только она вернулась к нему в у Берлин, снова начался ад. Они словно продолжили прерванный разговор. Едва увидев друг друга и убедившись в том, что оба за это время нисколько не изменились, они с жадностью принялись за старое. К тому же, теперь он был зол на нее из-за того, что она сбежала, чувствовал себя опозоренным и стыдился того, что сам упросил ее вернуться. Ему нужна была компенсация, нужно было с ней расквитаться. Элли все это сносила, но теперь временами ей становилось жаль себя до дрожи. Родителям она была уже не нужна. Он был сильнее и мог бить ее. Она устала от этой бесконечной мучительной борьбы. Она чувствовала, что теряет себя. Она вспоминала о том, как ей жилось когда-то у родителей. О том, какой она была дома и потом, во Врицене, и после того, как уехала оттуда. Так она и сидела, никому не нужная, опостылевшая сама себе, потом ложилась спать, а наутро снова была ко всему готова.

Он начал замечать, что она чем-то недовольна. Это его подхлестнуло. Он был потрясен, это задело его за живое. Он ругался на нее. Чего она ревет? Она сама во всем виновата. Он не мог найти себе места от глухой злобы, к которой примешивались угрызения совести, и порой силой сдерживал былую нежность. Дальше так продолжаться не могло. Надо было что-то менять. Он сообщил Элли о решении, которое принял, когда она еще была в бегах: они переезжают, будут жить отдельно от матери. Он думал так: вот уедем от матери, и все образуется.

В начале августа 1921 года они сияли меблированную квартиру у фрау Э. на В***штрассе. В те дни они часто выбирались в город вместе. 14 августа Линк взял ее с собой в трактир «3***», в тот охотничий клуб, где он договорился встретиться с человеком, с которым познакомился на днях. Этим человеком был Бенде, работавший кондуктором на железной дороге. Он тоже привел свою жену Маргариту – Гретхен.

* * *

Она была на три года старше Элли, ей было двадцать пять. Резкие, грубоватые черты лица, карие глаза, крупная, немного костлявая фигура. Она сидела возле своего мужа, отставного унтер-офицера, крупного детины, этакого здоровяка. Он не был таким угрюмым и дерганым, как Линк, и в отличие от него не увивался вокруг своей жены. Он умел обходиться без этого. Он был бойким и самоуверенным, как человек, который уже прибрал жену к рукам и теперь мог расслабиться. Они были женаты три года. Жена Бенде была более скрытная, чем Элли. Ее нельзя было назвать ни легкомысленной, ни жизнерадостной. Она жила со своей матерью, к которой была очень привязана. Во время войны она обручилась с Бенде. Тогда она была страстно в него влюблена. Еще в сентябре 1917 года она писала своему любезному Вилли на фронт: «О, это блаженство! О, счастье с тобой! Когда же вернешься ко мне, дорогой», – и подписывалась «твоя верная Грета». В мае восемнадцатого они сыграли свадьбу. Затем начались неурядицы. Муж ее ни во что не ставил. Если бы ни мать, она оказалась бы в отчаянном положении.

Элли как раз приглядывала себе наперсницу. Ей нужно было на кого-то опереться.

Они разговорились. Пока их мужья пили и отпускали грубые шутки, они присматривались друг к другу. Разглядывали друг друга. Госпожа Бенде заметила, что Элли чем-то опечалена, но первым делом обратила внимание на ее детское личико, изящную фигуру и золотистые кудри. Они решили прогуляться вместе. Обе жили на В***штрассе, она предложила Элли зайти к ней в гости. В квартире Бенде ее встретила мать Маргариты – фрау Шнюрер, радушная пожилая дама с голубыми глазами. В домашней обстановке они быстро нашли общий язык.

Мать и дочь заметили, что Элли любит у них бывать. А Элли видела, что обе женщины сообща противостоят мужу. Фрау Шнюрер была по-матерински спокойной женщиной, Гретхен принимала Элли очень хорошо, очень тепло. Они недолго присматривались друг к другу, и вскоре почувствовали себя свободно. После этого Элли выложила им все, что у нее накопилось, лихорадочно, порывисто, истосковавшись по людям, готовым ее выслушать и понять. Элли добилась своего: ее пожалели. Ей больше не нужно было ехать в Брауншвейг. Это был настоящий переворот, она почувствовала себя свободной. Она снова стала прежней хорошей Элли. Теперь она не томилась от беспомощности и не кричала, когда муж начинал буянить, и при этом не чувствовала себя ущемленной. Вдруг все предстало перед ней, как в самом начале: это он сам к ней привязался. Это из-за него ей было так плохо, да что там плохо – ужасно. И она отгоняла прочь мучительные воспоминания. Образ Маргариты Бенде, только ее образ стоял у нее перед глазами, когда она возвращалась домой.

Грета Бенде была странным созданием. Ее томили какие-то смутные, сильные чувства. Она обожала романтические фразы из романов. Она была недогадлива, часто говорила невпопад когда она старалась показать себя во всей красе, ее речь превращалась в поток выспренной невнятицы. Ее воспитала мать, родной дом она никогда не покидала и до сих пор жила с матерью. Грета была к ней так сильно привязана, что не смогла вырваться на свободу, чувства переполняли ее, но под влиянием матери она подавила в себе всякое стремление к самостоятельности. Она часто совершала какие-то поползновения к свободе, но сама не принимала их всерьез и до сих пор была сущим ребенком. Замужество было одним из таких поползновений. Но из этого тоже ничего не вышло. Она была слишком слаба, чтобы осадить такого к неугомонного мужчину или по-женски его покорить, он ее разочаровал, ему нужна была сильная рука, способная держать его в узде, он показывал свой норов и творил, что хотел. Вконец отчаявшись, жестоко страдая от ревности, она опять бросилась в объятия матери, которые всегда были для нее раскрыты. Теперь незадачливую Грету распирало от желании возмущаться, жаловаться. Ее захлестывали волна неутоленных чувств. И вот появилась Элли, такая маленькая, задорная, озорная, как мальчишка. Эта женщина, искавшая помощи и опоры, тронула, взволновала и взбудоражила Грету, как никто другой. Еще никому до нее не удавалось найти путь к сердцу серьезной, тихой и меланхоличной Греты. Очарованная, завороженная и восхищенная этим веселым и все же несчастным созданием, она никак не могла решить, как выразить свои чувства к Элли, но та сама дала ей понять, что нужно делать. Нужно было утешать поддакивать и подбадривать. Благодари этому Грета немного высвободилась из материнских объятий; но и тут она показала себя истинной дочерью своей матери, поскольку теперь сама стала исполнять ее роль. Она приняла Элли в свои объятия. Элли была для нее отрадой, заменой скверному мужу, которого к она не могла к себе привязать. Она укрылась в этой любви, закуталась в нее, как в теплое одеяло. Элли Линк нуждалась в защите, ей нужно было помочь. И она была на это готова. Элли стала ее ребенком.

Вот какие чувства они испытывали друг к другу. Грета Бенде отдала Элли всю свою нерастраченную нежность. А окрыленная, очарованная Элли с радостью примерила на себя прежнюю роль, снова почувствовала себя веселой проказницей, и от такой Элли Грета Бенде была в восторге.

* * *

Побег Элли к родителям подкосил Линка. Хотя он и продолжал буянить, шарахнуло его не на шутку. После переезда неуверенность не исчезла. Он ощущал, чуял, что близится переломный момент. Элли изменилась в лучшую сторону. Но он понимал, что это поверхностные и временные перемены. Да и сам он не мог, вернее, не хотел себя сдерживать; кое-что, кое-какие ссоры случались уже сами собой. Он-то думал, что за это она не должна быть на него в обиде. Но теперь, когда они ругались, он замечал, что голос Элли звучит немного вызывающе, как-то странно, непривычно. Как будто она, – он чувствовал это и еще больше распалялся, – не хотела играть по старым правилам. Когда они бранились, она с неимоверным упорством лезла на рожон. Это его только подзуживало. Он этого не хотел, он сетовал: у них теперь своя квартира, он хорошо зарабатывает, так почему же не стало лучше?

Потерпев поражение в войне с мужем, теряющая силы, обессиленная Грета Бенде перенесла боевые действия за стены своего жилища. Теперь она воевала с другим скверным мужем. С Линком. Он стал для нее чуть ли не вторым Бенде. И с этим Линком она сражалась еще ожесточеннее, поскольку победителя ожидала награда, награда еще не названная: Элли. Так она могла отомстить своему мужу, а заодно – это ее сильно подхлестывало – запросто залучить к себе живую душу, вот так без хлопот прибрать к рукам живое существо, которое будет принадлежать ей и только ей. Она умела любить.

На радость Греты Элли приходила к ней, еще разгоряченная бешеными семейными ссорами. Линк боролся, дрался и не желал сдаваться. Он не замечал, что теперь у него два врага, вернее, один, но незнакомый, лютый. Теперь за Элли стояла еще одна сила – Грета Бенде. И это была страшная сила – он не видел ее в лицо, у нее не было имени, она разила его ниоткуда.

Связь между женщинами становилась все теснее. Грета Бенде привязывала Элли к себе. Она просто не могла отпустить Элли. Она пыталась влезть во все, что происходило между Элли и ее мужем. Она все говорила и говорила, и никак не могла остановиться, выдавая тем самым свою неуверенность и горячность. Все вызывало у нее ревность, все задевало ее за живое, все давало повод для наставлений. Поначалу Грету необычайно раздражало, что Элли оказывает ей какое-то странное противодействие, хотя она все понимала. Элли ненавидела своего мужа, но не так яростно, как хотелось бы Грете. Элли была непостоянной, такой же, как сама Грета. Сегодня ее белокурая подруга приходила вся на взводе, убивалась, кипела от злости; Грета ее утешала; они сидели рядышком и ворковали. А на следующий день Элли было хорошо, и о Линке она вообще не упоминала. А всякие пренебрежительные замечания, всю эту привычную ругань в его адрес она пропускала мимо ушей. Грету это печалило несказанно. Она часто признавалась в этом матери, поверяла ей свои чувства. Нужно как-то избавить малышку Элли от этого паршивца, от этого гада, который ее бьет и который не достоин такой женщины. Он морочит ей голову, а она каждый раз ему верит. Грета негодовала, ее начинало трясти.

Она все больше льнула к Элли. Между ними завязалась переписка, странная переписка между женщинами, которые жили на одной улице, виделись каждый день, но не могли даже ненадолго прервать беседу: одна все уговаривала, другая все отнекивалась. Так влюбленный преследует возлюбленную, так охотник загоняет дичь. На первых порах они писали друг другу немного. Но постепенно вошли во вкус. Почувствовали особую прелесть в этой переписке, благодаря которой каждая из них могла играть в дружбу, ухаживания и любовь, даже когда другой не было рядом. Это вызывало какое-то необычное волнение, сладостное ощущение тайны; отчасти сознательно, отчасти бессознательно каждая из них и тут исполняла свою привычную роль: Грета преследовала, подманивала, старалась поймать Элли, занять место ее мужа, а та вовсю играла, всем своим видом показывая, что ее можно поймать, можно приручить. Вроде бы эта переписка была нужна им для того, чтобы поддерживать друг друга, интриговать против мужей, но по большому счету она просто помогала им забыться. Помогала подбадривать и утешать друг друга, обманывать всех остальных. От этой переписки было уже рукой подать до новых тайн.

Мать Греты была на их стороне. Элли была с ней нежна и ласкова. Она говорила, что фрау Ш. – ее вторая мама. Фрау Ш. тоже терпеть не могла мужа Греты; дочь была ее единственным достоянием, а он плохо с ним обращался. Она ревностно и чутко следила за тем, как дочь сражается с мужем, чувствовала себя отвергнутой, когда отвергали ее дочь. От негодования она по-матерински еще сильнее прижимала ее к себе. Нельзя сказать, что это было так уж неприятно; дочь, это единственное ее достояние, снова целиком принадлежала ей. Теперь в их полку прибыло появилась Элли, подруга дочери. Ей выпала такая же судьба, как и Грете. Теперь они втроем отгородились от мужчин, скрепив свой союз взаимной нежностью. Все трое были заодно, как бы не разнились их чувства друг к другу. Вместе им было хорошо, теперь они чувствовали себя в три раза уверенней в этом противостоянии грубым мужьям.

Как-то Грета Бенде написала Элли: «Когда вчера в девятом часу я стояла у окна и ждала тебя, мать сказала мне: взгляни на эти три тюльпана. Вот как они крепко стоят вместе, так и мы втроем, ты, я и Элли, будем крепко держаться друг за друга и биться до тех пор, пока все вместе не одержим победу».

* * *

Такую игру они вели друг с другом. И вдруг Грету охватила какая-то сладостная лихорадка, причиной которой была Элли. Мало-помалу, далеко не сразу эта лихорадка передалась и самой Элли. Их тайные отношения, которые поначалу были просто заговором против мужей, зашли слишком далеко. Они еще скрывали друг от друга, и каждая скрывала от себя, что их связывало уже совсем другое. Там грубые мужья, там нужно защищаться от их звериных посягательств, а тут в промежутках и после всего этого – такая нежность, проникновенность, чуткость. Так мать кутает младенца. Элли резвилась, веселилась, была ласкова с Гретой. А страстная подруга успокаивала ее, сжимала ей руку, привлекала к себе. Что правда, то правда: еще никогда прежде нежность не казалась Элли такой манящей. Для Греты она была ласковым и озорным котенком. Теперь ее ловили и тискали, не спрашивая, хочет она этого или нет. Это ее неприятно удивило. Она искала себе оправдания, винила во всем грубияна мужа, из-за которого началась вся эта дружба с Гретой. Она сама не знала, почему так стыдится этих тайных отношений. К тому же, из-за этого она чувствовала себя еще слабее мужа. Поэтому иногда она начинала перечить Грете, а та не могла взять в толк, в чем тут дело. Но бывало и так, что от чувства вины и стыда за то, что она связалась с Гретой, она злилась на мужа, чтобы перебить этот стыд, иной раз по наитию, иной раз с каким-то смутным чувством: это все из-за него, если бы не он, до такого бы не дошло. И после каждого скандала она все отчаяннее кидалась к Грете: она хотела быть с ней и только с ней, она имела право с ней быть. Чувство к подруге исподволь зрело и, как полип, обрастало другими переживаниями.