Читать онлайн Радио «Пустота» бесплатно

© Алексей Егоров, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава первая. Кошки, заберите меня с собой

Проснувшись утром, я начал отчетливо анализировать свой сон. Во сне я решал какие – то проблемы, постоянно с кем – то ругался, толкался и спорил. Один мужчина, как – будто не совсем знакомый мне, неожиданно подойдя, вдруг спросил:

– Хочешь знать, что же все – таки происходит в твоей жизни?

Мне стало ужасно интересно, и я утвердительно махнул ему головой.

– Тогда отгадай загадку, – строго сказал он.

Я был полон внимания.

– Что такое кофе в дорогу? – весело спросил он.

– Ну, – затупил я, – это же просто, попил кофе и поехал, разве же это загадка?

– Хмм, – усмехнулся он, – Считаешь, если бы это было так просто, стал бы я загадывать тебе её? Думай, в ответе кроется все то, что так необъяснимо мучает тебя. Попросту говоря, ответив на этот вопрос, ты поймешь весь смысл жизни, ну пускай не в глобальном исполнении, но что касаемо именно твоей, так все и поймешь.

– Так что же такое, – думал я, заваривая себе не совсем вкусный, но постоянно, почему то прописанный на моей кухне, кофе, – кофе в дорогу? Может спросить у нее?

Ей хорошо, с ней все в доме спят. И Дурик и Фекла, и даже я. С Дуриком у нас отношения возвышенные. Он меня пытается выжить, постоянно охраняя все жизненное пространство вокруг нее. Я, подкармливаю его по утрам, когда он тайком, на цыпочках, пока она спит и не видит его преступнического предательства по отношению к ней, в виде поедания сыра из моих рук. Конечно он жрет, по утрам жрет, а потом рычит на меня.

– Лицемерие, собачулечка, это смертный грех, – взываю к его совести.

Но, эта маленькая рыжая собаченция только уплетает сыр за обе щеки и виновато оглядывается в пустоту дверного проема. Что – бы успеть сплюнуть (или сглотнуть) по ситуации, если вдруг на месте преступления появится она. Ее, он сразу представляет в мантии мирового судьи, с деревянным молоточком и кисточками на шапочке.

– Дарик, – величественно проговаривает она, открыв толстую и умную книгу перед собой, – за поедание сыра из ЕГО рук, причем слово «ЕГО», звучит из ее уст совершенно невыносимо и несет в себе все то – вселенское и греховное, за что всех маленьких собачонок жарят в аду на сливочном прогорклом масле. А потом продают на железнодорожных вокзалах под видом сочной шаурмы. От этого у бедного Дурика на его собачей душе возникает когнитивный диссонанс. С одной стороны сыр и я. С другой, вечные муки.

– Не печалься пес, – протягиваю ему кусочек поменьше, – если что, я дам показания в твою пользу. Я все возьму на себя. Явка с повинной. Раньше сяду, раньше выйду. Век свободы не видать.

Фекла наблюдает за нами с высоты. Она, существо высшего порядка. По ночам летает, днем дрыхнет на холодильнике. Кто считает, что кошки не умеют летать, так скажите это ей, возможно, она перестанет. Как то она сказала мне, что ищет великий кошачий путь.

– Что же это за путь такой? – Беру ее на руки и нежно глажу против шерсти.

– Это такая великая тропа, – нравоучительно декламирует Фекла, – по которой все кошки уходят в страну вечного вискаса.

При этом она «нежно» запускает в меня свои когти, и блаженно закатывает глаза.

– А мне, мне можно в страну вечного вискаса? – Спрашиваю я.

Я же, сразу начинаю представлять себе эту самую блаженную страну.

…. Хочешь пива? – ласковым голосом говорит мне она.

– Чего? – переспрашиваю я, хотя в телефонной трубке, ее голос звучит доверительно и бодро.

– Холодненького, с рыбкой. Сколько тебе купить? Пять? Шесть? Да пес с ним, ничего страшного же не будет, если больше куплю! И вообще, мне кажется, ты в последнее время переутомился. Тебе явно нужно отдохнуть. Погуляй с друзьями, сходите в баню, купите молоденьких проституток….

– Ты псину сыром кормишь, – нравоучительно, не опуская глаз, говорит кошка, – высшие материи не для ВАС.

Вот, еще одно весомое слово с утра, – «ВАС»!!! Оно сразу опускает меня с неба на землю, точнее на кухню. И я понимаю, что летать мне пока не суждено, если только на работе. Тем более мне по карме совершенно не положена страна вечного вискаса. Если только в следующей жизни, когда я стану большим и потным муравьем, с большой и кислой попкой, лапками и усиками. Муравейник наш будет располагаться в спальном районе леса, норка на первом этаже, угловая, но уютная. Немного шума от жученной возни, но к этому же можно привыкнуть. Теща, – муравьед, жена – божья коровка. Таскание листиков от заката до рассвета. Директор, – большой жук вечный кататель чего – то липкого, но очень нужного, и, пролетающие над муравейником кошки. Я помашу им лапкой в след, всплакну и скажу:

– Кошки, заберите меня с собой, пожалуйста!

На большее я пока не заработал, во всяком случае, в ЭТОЙ жизни.

А может я чернослив? Маленький, сморщенный. Кожа тонкая, внутри семечка, вещь во всех отношениях нужная. Но, любое блюдо, при добавлении испорчу.

– Мы в таких философских аспектах не мыслим, – давясь сыром, кряхтит Дурик и постоянно нервно оглядывается, – мы существуем приземлено.

– Это как же вы существуете? – спрашивает Фекла и открывает свои большие зеленые глаза.

– Пожрать есть, поспать есть, спарится иногда, что еще нужно?

– А по моему вы с ним, – при этом она имеет в виду именно меня, – на одной волне.

– А, по-моему, – парирует Дурик, – не все кошки, падая, приземляются на лапки.

Я жму ему лапу. Наливаю себе горячего кофе. Фекла уходит к ней.

Не скажу, что до нее у меня не было опыта общения с женским полом. А было это так:

Её я увидел не сразу, сидит на кочке, глазенки выпучила, рот разинула, животик свой по мху распластала, не женщина….царевна. Чуть не вляпался в нее, но когда услышал отчетливо, – молодой человек, вы не это потеряли, – обернулся и посмотрел под ноги. Сидит, стрелу мою в зубах держит. Звали ее Наташа, имя скажу вам хоть и незамысловатое но очень многообещающее.

– Что же, – сплюнул я сквозь зубы, – пойдемте ко мне. Она была не прочь.

– А вы не знаете, Натали, – смело продолжил знакомство я, – что такое… кофе в дорогу?

Она уныло поводила глазенками по сторонам, поймала языком комара и улыбнувшись отрицательно покачала головой.

– Ну что ж, тогда раздевайтесь, проходите. И она прошла. Прямо в мою жизнь, через центральный вход. Шкурку свою пупурышистую на вешалку повесила, по окнам горшочков с бегониями натыкала, ковер замутила редкостный, в общем зажили мы с ней… как в сказке. Пару раз приезжала её мама в коробчонке, тогда Наташа пекла вкусные пироги и строила планы на жизнь. А жизнь ей казалась вполне сносной, вот только просила она слезно, что – бы пальто ее зелененькое я не трогал не в коем случае. Но, как известно запретный плод сладок. И фетиш её, я в один чудный день спалил вместе с каким – то подобным барахлом. Наташа была в шоке.

– Я в шоке, – орала она в пустоту, и билась головой о свой редкостный ковер. А потом собралась и ушла, к другому мужику, по фамилии Кощеев. Тот хоть и был не вполне респектабелен в плане внешности, за то купил ей новое зеленое пальто. Да и вообще был не беден, по жизни шел уверенно, как будто точно знал, что богатства эти свои, с собой в могилу заберет. Или может вообще ощущал себя бессмертным и бесподобным. А Наташа уходя мерзко бросила мне в след единственную фраз.

– Неудачник, – сказала она.

– Жаба, отозвался я нежностью.

Уже позже я где то, то ли прочел, то ли услышал, что Кощеев этот неожиданно погиб, так сказать скоропостижно покинул нас. Там история была на столько темная и не чистая, что пересказывать её я не решусь. Что то связанное с яйцом (или яйцами) и иглой. Мне конечно все равно, и к судьбе господина Кощеева я не питал особого интереса, но проникнувшись мужской солидарностью (яйца все таки!) я сочувственно качал головой. После Наташи на душе у меня остался осадок, а в квартире стоял не выветриваемый запах созданного ею уюта.

Я выключил микрофон и привычным движением нажал кнопку электрического чайника и снял наушники.

– А теперь для вас поет Ролинг Стоун. – Весело проговорил я в пустоту утреннего окна и проверил порядок проигрываемых треков. Работать еще придется минут двадцать, двадцать пять. А потом. Потом я выпью кофе, выйду на улицу и пойду домой пешком.

Сахар закончился и мне пришлось пить кофе так. Город еще спал, и ему вряд ли было интересно слушать мой бред. Если честно, я плохо понимал, для чего я вел этот ночной эфир. А главное, для кого?

– Сначала будешь работать по ночам, – говорил мне шеф – редактор. Не молодой, лысоватый, вечно потеющий толстяк в бессменном своем клетчатом пиджаке и вонючих носках. Интересно, – думалось мне, – какая женщина с ним живет? Я представлял ее в вечных бигудях, на плите оцинкованный таз с его замоченными носками, которые она все никак не удосужится выстирать. Китайский халат с размалеванными птицами на спине и груди. Сигарета в зубах и вечная апатия во взгляде. Такая же апатия присутствовала и в его взгляде. Их жизнь похожа на позабытые котлеты в морозильной камере. Секс, на покачивание двух пальм. Любовь, вряд ли они знакомы с этим понятием. Он, весь день на работе, она, весь день где – то. Вечерами они встречаются и ненавидят друг друга, каждый по – своему.

В моих мыслях, они обнимались, и в один голос приторно говорили мне:

– Ты попал сынок, это называется жизнь, и тебе придется с этим что – то делать!

На эту работу я попал случайно. Так случилось, что пришлось работать по ночам. Дневной эфир радио пестрил развлекательными и информационными программами. Здесь трудились настоящие ассы. Я же, бывший продавец – консультант в поисках работенки, пришел на собеседование по объявлению.

– У вас есть опыт работы на радио? – Молодая, скучная блондинка не проявляла ко мне совершенно никакого интереса. Все ее внимание привлекал сайт Одноклассники.

– Нет, но у меня…

Она не дала мне самореалезоваться в ответе и так же скучно продолжила.

– Шеф берет вас, вы будете вести эфир с трех до половины шестого утра. Основная задача контролировать процесс радио эфира.

– Я понял, – мотал головой я. – хотя не понимал пока совершенно ничего.

– Главное не косячить, – поучала она, – в эфир не лезь, микрофоны не включай без надобности. Только когда читаешь прогноз погоды. Все.

Кому интересен прогноз погоды ночью? – Подумалось мне, но в слух я этого не сказал. Было наплевать, да и нужна была хоть какая – то работа.

– Шеф приходит к одиннадцати, слушает выборочно ночников и принимает решение.

– Решение? – я по-прежнему смотрел на нее в упор.

Наконец она оторвалась от компьютера и брезгливо посмотрела на меня.

– Решение по вам, – с кислотой в голосе проговорила она и снова уткнулась в Одноклассники, – стоит ли вообще вас держать на радио.

– Понял, – дежурно откликнулся я и подписал все нужные документы.

Жена восприняла эту новость более чем восторженно.

– По ночам?

– Я же не виноват что в городе для меня нет другой работы, – пытался оправдываться я.

– Ты хороший продавец, – спорила она, – ты бы мог пойти к своим бывшим конкурентам, ну, в этот зеленый магазин.

Я, по – доброму смотрел на нее. Как же мне объяснить тебе, как я ненавижу людей, – думалось мне. За семь лет работы продавцом – консультантом, я миллионы раз разочаровывался в людской породе.

– Куда ты бежишь? – она явно пыталась провести сеанс психоанализа.

– Б… ть, я наконец нашел работу, чего тебе еще нужно?

Разговора не получилось. Получались ли они в последнее время? Я бы так не сказал! Может это и к лучшему, что мы с ней теперь будем видеться реже. Иногда мне кажется, что мне вообще мало кто нужен. И еще, некоторые считают что счастье не в деньгах. Я не из таких. Мой сосед, состоятельный пердун – путешественник. Все свои деньги он тратит на промот по странам мира. Как то мы курили с ним на лестничной площадке, и я спросил его:

– Сколько нужно денег, что – бы стать счастливым?

– Не в деньгах счастье, – натружено ответил он.

– Не соглашусь, – спорил я, – вот ты постоянно в разъездах. Наверняка ты счастлив? Где ты побывал, расскажи?

Он посмотрел на меня и сказал, – В Латинской Америке, Европе и Японии, а как ты ощущаешь себя сейчас?

– Как полное дерьмо, – уныло сказал я, – перебирая мелочь в кармане куртки, прикидывая, хватит ли мне денег на две маршрутки до радио центра.

– А теперь представь себе, что ты, при этом всем, уже побывал в Латинской Америке, Европе и Японии. Теперь я повторю вопрос, кем ты себя ощущаешь?

И знаете, я понял его. Но денег в кармане у меня не добавилось.

Я налил кофе и снова уселся в свое кресло. Включил микрофон, и, дождавшись окончания песни, грустно сказал:

– Доброе утро город. Сегодня нас ждет хороший осенний денек. Температура поднимется до отметки в восемнадцать градусов, пройдет небольшой дождь, но это не помешает нам совершить сегодня, что – то стоящее. Сейчас почти пять утра. Спасибо всем кто слушал мою программу и всем кто хотел позвонить, но не решился по каким – то причинам. Я желаю всем счастья. До завтра, и, пока, пока…

Все, на сегодня моя работа закончена.

Глава вторая. Ночной гость

Включить микрофон. Этого мне как раз и не разрешалось. Но. Уже через неделю, я понял, что никакой шеф не слушает мои ночные эфиры. Да и вообще меня никто не слушает.

В тот первый раз, я как обычно скучал у ночного окна радиостудии. Пел Лепс, я пытался подпевать ему. От кофе глаза лезли к потолку. Приближался прогноз погоды. Я включил аппаратуру и прочел записанное предварительно на листке. Стало еще скучнее. Я отключил микрофон и представил себя завсегдатаем в радио мастерстве. Я начал рассказывать про свою жизнь. Про Дурика и Феклу. И про свои опыты в любви:

– Её я встретил на рыбном рынке. – Рассказывал я, – И хотя она и была на первый взгляд не рыба не мясо (русалка одним словом). Я пригласил её к себе в гости. И она вошла, точнее, заплыла в мою акваторию. Сворачивать Наташин редкостный ковер она не стала, да и цветов не тронула. На против, вместе с ней в моем убогом жилище появился аквариум и огромное розовое дерево. На ветвях дерева она частенько просто сидела и думала о чем – то своем. Я аккуратно снимал её от туда и нежно гладил против чешуи, от хвоста к голове… и обратно. Долго я думал, и даже по первости чувства мои от недоумения перетекали к неистовству. Как же мне её любить? А точнее куда? Дорогая же моя, яростно метала икру в аквариум, ожидая от меня не только внимания… но и ласк.

– Не называй меня рыбой, – шипела русалка, – она холодная.

Звали её Валентина. Имя хоть и простое, но незамысловатое.

– Что такое… кофе в дорогу? – Как – то спросил я у неё. На что она брезгливо поморщилась и сказала, что не только не знает, но и терпеть не может этого жеманного напитка. Часто Валентина экспериментировала с цветом своих волос. То красилась в голубой. То в нежно зеленый. А один раз даже постриглась наголо. – Нормально, – процитировал я, – это нормально.

И она успокоилась. В отличие от меня, неудачника, Валя всегда где – то плавала. Когда она не плавала, она летала в облаках. Я решил, что ей нужно развеется и отправил её в Адлер, подышать морем. И больше она… не вернулась. От её подруг я потом то ли узнал, то ли просчитал где то, что она купаясь увидела местного олигарха, проплывающего мимо её прелестного тельца на своей субмарине. Ну… и махнула хвостиком моя Валюня. Вот только олигарх этот не очень жеста её понял. И тогда пришлось русалочке моей пойти на вынужденные меры. Обратившись (через газету вечерний Адлер) к колдунье, она быстро встала на ноги. Вот только простудившись, потеряла дар речи. Но это не смутило не её, не олигарха. Который попотчевав её, выбросил где то в Дании за борт. Где она и окаменела. Говорят, сидит себе, морда умная, взгляд горестный, хвостик распушила….и …ждет. И крабы ей весело машут клешней, и голуби гадят на голову. И после нее в моей жизни остался непреодолимый запах рыбы, аквариум и большое розовое дерево. И грусть, за то, что не смог я дать счастье своей золотой рыбке. Хотя какая она рыбка….она же холодная. И какая ни какая, а была в доме женщина. Ну а хвост….это как говориться….ерунда. лишь бы человек был хороший.

Позже я понял что микрофон я выключать не умею, и все что я нес ушло в ночной эфир. Весь день я ждал звонка от шефа, но так и не дождался. И, начал нести свою чушь, ежедневно. Меня это забавляло, тем более, от этого никому не становилось хуже или лучше. Город спал, шеф спал, меня никто не слушал.

– Вот и наступила осень, – романтично и грустно говорил я, – любимая моя и долгожданная. Для Феклы осень совершенно ничего не значащий факт. Ей плевать на виды из окна и грусть в моих глазах. У Дурика, осень сопряжена с постоянным мытьем лап после прогулок и сезонной травлей паразитов, как снаружи, так и внутри.

Для меня, это сорвавшийся с клена ошалелый лист. Вертясь и кружа как сумасшедший, он пересек весь город и прилип к моему окну. Прилетел, что – бы рассказать что пришла осень. Что пора идти в парк и дышать прозрачностью воздуха. Что жизнь скоротечна и неумолима. Что у всего есть предел.

Так прошел мой первый месяц на радио. Постепенно я входил во вкус. В пустоту радио эфира я посылал свои флюиды не ожидая взаимности или внимания.

– Как бороться со скукой? – тихо проговорил я в микрофон. Кто же скажет об этом лучше? Как не скучающий в ночи одинокий радио ведущий. Если у вас есть мысли по этому поводу, звоните на короткий номер 34 32. Пообщаемся.

А пока слушайте. Дело в том, что я совсем не понимаю людей, которые постоянно говорят об одиночестве, как о чем – то плохом. Я считаю, что одиночество это великая награда. Ты можешь прочувствовать это, только после отношений. Её я встретил случайно, – говорил я.

– Она везде и всегда двигалась верхом на волке. С виду была не то что бы красавица, но очень прекрасна. Её так и звали, Елена-прекрасная. Красивые ниспадающие светлые волосы, большие очаровательные глаза, небольшой рост, прямые ноги, все как я люблю, подумалось мне. А вы не скажите мне, обратился я к ней по свойски, что такое… кофе в дорогу? Она заискивающе улыбнулась и поехала ко мне. Волка привязала на автостоянке, и смело поднялась в мою жизнь, по лестнице… пешком. Имя это, Елена, казалось мне не то что замысловатым или простым, но так её звали, и с этим нужно было жить. Ковер Наташин, редкостный и цветы, как в прочем большое розовое дерево, она выбрасывать не стала. За то она помыла аквариум, выветрила из квартиры запах рыбы, и наполнила все гламуром и понтами. Понты эти были повсюду. Начиная с розового унитаза, с меховушечкой (а именно так её следовало именовать) вместо седалища. Стильная люстра, нормальные такие обои, хай ТЭК… а не хата. Меня она тоже приодела

– Мы, – говорила Елена прекрасная, – сделаем из тебя человека.

С тех пор я стал модным челом. У меня появились новые, стильные часы, кожаная сумка через плечо. Черный плащ, и немыслимые какие то боты.

– И вообще жить нужно в тренде, – любила говорить она.

Работала она все больше по каким то командировкам, занималась оптовой закупкой фруктов. Все время улыбалась и тарахтела по телефону про какие то молодильные яблоки.

– Они, – кричала она своему напарнику, – произведут фурор среди теток средней руки. Вези….а я тебе говорю… вези….

Вот такой бизнес. После того как ей видимо привезли яблок, она начала молодеть с каждым днем. Сначала она выглядела на двадцать восемь, потом на двадцать семь… потом… (ну и так далее). В конечном итоге мне пришлось, где – то через пол года возить ее везде, переводить за руку через дорогу и покупать ей новые банты. Она же совершенно стала девочкой.

– Может, хватит жрать эти чертовы яблоки? – Спросил я её.

Но она упорно крутилась у зеркала и тыкая пальчиком в малюсенькую складочку на попе орала во весь голос.

– А это….это же кошмар.

И …продолжала молодеть. В итоге её как то привезли какие то люди.

– Это не ваша девочка потерялась, – сказали они мне, – что же вы это папаша за дочкой своей не следите?

Я укоризненно посмотрел ей в глаза, но не заметил там ни капли сомнения или сожаления в том, что яблоки эти молодильные, жрать надо прекращать. Спать с ней я уже не мог, как то это попахивало педофилией, и факт был на лицо. В одно уж и не знаю и прекрасное ли, утро, она отвязала своего волка, который кстати с трудом её узнал, и унеслась прочь. И как она сказала.

– Искать себе кого то помоложе, с пониманием текущего вопроса. А я, опять наткнулся на приключения.

Ее я встретил случайно. Привлекла она меня своим безобидным, вполне, видом и незаурядностью. Небольшого росточка, скромная, стройная, воздушная. Я взял ее на руки, точнее на руку… и понес в свою жизнь. Розовое дерево ей не понравилось..и цветок и запах гламура тоже, но выбрасывать все это мы не стали. Пусть так и останется, сказала выразительно она и я с ней согласился. По вечерам мы пили чай со сливовым вареньем, смотрели друг другу в глаза и молчали. И не то что – бы нам не было о чем поговорить. Скорее всего нам было о чем помолчать. По утрам она рассказывала мне про свою прошлую жизнь. А жизнь у нее была не сахар. Сначала она собиралась за муж за жабу. Жаба был совершенно не воспитан (хотя и достаточно обеспечен средствами) постоянно то и делал что жрал комаров и мечтал о ее юном теле. Но видимо браку этому суждено было не состоятся. Потом ее очаровывал крот, очень состоятельный господин в натуральной шубе. Слеповатый по жизни и алчущий ее нежного тела. И тут не судьба. Улетела она на ласточке в теплые края. И еще было много мужиков… и все хотели ее… как то по своему, и все как то по одинаковому обламывались. Во мне же она увидела некого принца с крылышками. Я с ней не спорил, а зачем ломать нежные девичьи стереотипы. За то для меня стали очевидными многие вещи. Например я понял что выбор в этом мире в основном делает она… и если даже мне иногда казалось что светлая идея посетившая мою не менее светлую голову – моя. То позже понимание этой ошибочности приходило ко мне с неизменностью. А в одно прекрасное утро она ушла… ушла как и все мои сказочные подруги… улетела как божья коровка, с каким то жуком, радовать его своей обворожительной талией. А что такое кофе в дорогу… она тоже не знала.

Как вдруг и раздался этот звонок.

Для меня это было потрясением. Этот звонок прозвучал так громко. Мне казалось, он разбудил весь город. Впервые за мой небольшой срок диджейства, кто – то слушал меня, или, скорее всего это был сонный и разъяренный шеф.

Мне казалось это именно так:

– Сынок, – сейчас скажет он мне злым и скрипучим голоском, – какого черта ты вытворяешь на моей радиоволне? Знаешь, что я сделаю с тобой? Я наслюнявлю свой указательный, волосатый палец и сделаю тебе «Мокрого вилли», засунув его прямо в твое ухо.

Меня передернуло.

Телефон не замолкал. Я собрался с духом и поднял злополучную трубку.

– Алло, – нерешительно произнес я.

– Я в эфире? – Послышалось с того конца. Это был усталый мужской голос.

Блин, я совсем позабыл подсоединить телефон к аппаратуре. Я подскочил как ошпаренный и быстро воткнул все нужные провода. Музыка замолкла, и в прямом ночном эфире появился легкий треск.

– Здравствуйте, – быстро проговорил я, – вы в эфире, представьтесь пожалуйста.

– Вы говорили об одиночестве, – так же тихо и без эмоций, сказал голос, – Я постоянно слушаю вас и сделал вывод, что вы очень одиноки, ведь это так?

– Возможно, – поддержал беседу я, но он продолжил.

– Не смотря на все что вас окружает, коллеги, может и друзья. Кстати, даю голову на отсечение, что у вас их нет.

Я задумался. За последнее время все те, кто мне звонил, были так называемыми друзьями. Все как один, сначала спрашивали как у меня дела. Потом что то рассказывали из своих похождений. Потом, интересовались не осталось ли у меня связей в магазине, что бы сделать им скидку. До магазина я работал на крупном производстве. Хорошо дружил со многими. После увольнения, где – то спустя год, я встретил одного такого «хорошего друга» в городе. И, нам не о чем было поговорить. Мы просто стояли и даже не смотрели друг другу в глаза. Нам было не ловко. Мне показалось, что он, даже пожалел что крикнул мне привет и подошел. Мы были чужими, случайными людьми в жизни друг друга. То же произошло и с «Друзьями из магазина». Сначала мы перезванивались. Пару раз встретились на вечеринке. Потом, дела, заботы, повседневка как ртуть отравила наши мозги.

– Возможно, вы правы, но…

– Кому ты позвонишь, если тебе станет худо? – очень заискивающе спросил он и тяжело выдохнул.

– Я не буду звонить, – ответил я.

– А мне понравилось как ты сказал, – Кошки, заберите меня с собой! – Это было по делу. Самая суть твоего одиночества.

– Вы позвонили что – бы рассказать мне, обо мне же самом? – начал было психовать я. Но он сразу же сменил тему:

– Прости меня. Я позвонил что – бы рассказать о своем одиночестве, мне же одиноко. Можно?

– Валяй, – нервно ответил я.

– Как ты думаешь, что нибудь изменилось бы в мире, если бы Иисус пришел прямо сейчас?

– Конечно изменилось, – даже не подумав ответил я, – Его бы, не прибили к кресту, а прикрутили шуруповертом.

– Это парадоксально, – Грустно констатировал он, – но это правда. И еще говорят, что святые люди не могут разобрать, женщина перед ними или же мужчина. они видят только души. Так и у меня. Я, как будто вижу каждый день дрянную театральную постановку. Люди, как рыбы мечут икру. При чем совершенно не съедобную и бесполезную. Выпендриваются, как будто ждут аплодисментов из темного зала. А их все нет. И, ты только представь среди всего этого неистовства его.

– Христа? – Тихо спросил я.

– Ага, – сказал он. – Вот оно мое одиночество.

– Вы так говорите, – смешливо перебил его, я, – Как будто вы и есть Христос?

– Увы, нет, – раздосадовано пояснил он и тяжело вздохнул, – Но я позвонил на радио ночью, потому что понял одну простую вещь.

– Какую же? То, что вы не Христос?

– Да это – то понятно и так. Я понял другое. Вас никто не слушает. Совсем никто. И меня вот теперь, тоже никто не слушает. Теперь мы с вами вдвоем в этом клубе. Мы одиноки.

– Может проверим, – увлеченно подначивал я, – ведь мы в прямом эфире.

– Давай так, – серьезно проговорил он и даже, кажется, придал своему голосу большей серьезности и важности, – Если до шести часов больше никто не позвонит, ты выполнишь любое мое желание.

– А если…

– А ежели так, то я выполню любую твою прихоть, идет!

– А…?!

– Согласен, это опрометчиво, но оговорюсь сразу, давай без половых извращений и всяческих там политических интриг. Так, обойдемся по-семейному. Так сказать по бытовому.

– Ладно, – что вам нужно на самом деле? – В моем голосе явно почувствовались нотки недоверия смешанного с сарказмом.

И тут позвонила она.

Глава третья. Вы что, Санта Клаус? Или история АЖБ

Иногда говорят так:

– Все что ни делается, то к лучшему.

Я не сторонник ввязываться в сомнительные истории. И не мастер закулисных и кулуарных интрижек. Я простой как полицейский свисток, только у меня что то есть внутри. Пусть даже самую малость. Во всяком случае мне очень хочется в это верить.

Она позвонила случайно. По второй линии. Сказала, что дома все нормально и ей не спится. И они втроем (Дурик, Фекла и она) сидят у радио приемника и ждут меня. Конечно, она не слушала моего бреда. Она просто слушала радио. Это сложно понять. Для этого нужно быть ею, как минимум.

– Таааак! – Радостно выдохнул он. Значит за тобой желание.

– Я думаю на этом наш разговор нужно заканчивать, – упрямо твердил я.

– Осади ка, – строго сказал он, и что – то прозвучало в его голосе, что заставило меня начать слушать его.

– Кто ты такой? А я расскажу тебе! Ты заплесневелый неудачник. Работа у тебя тухляк. Жизнь, тухляк. Да и сам ты, как бы это сказать, не первой свежести. Сидишь в своей норке и ждешь. Самоубийством не подумывал покончить?

– Нет, – соврал я и сразу вспомнил один из своих преведущие радио эфиров. В ту ночь я захватил с собой бутылочку коньяка:

Ну, вот и все. – Говорил я, потягивая прямо из кофейной кружки, напоминая себе, что утром нужно не забыть убрать за собой пустую бутылку, – Я действительно принял решение, и я сегодня покончу с жизнью. Но вот в чем проблема, так это в способах и возможностях осуществления моего тяжкого плана. Как? Сначала я представлял себя болтавшимся на тугой, пеньковой веревке под потолком на крюке, где раньше красовалась мамина люстра. Где то я читал, что у повешенных случается эрекция, и это в лучшем случае, ну а внешний вид повешенного вряд ли внушает благоговения. Да и этот синий шов от веревки у покойного….нет, это точно не мое. Можно конечно вскрыть себе вены. Но так как ванны у меня нет, а воспользоваться ванной друга это и подло и не очень – то красиво. И где то я прочел, что вскрыть вены можно и воспользовавшись маленьким тазиком с водой. Но вот где мне с ним расположится? На балконе… не удобно, на постели… да блин….все одеяло кровищей выпачкаю. Да и вообще, мама придет, а я сижу, к примеру, на кухне. Синеватого оттенка, глазки закатил, и ручонки свои в тазике с кровью вымачиваю….блеск! Наесться снотворного, да я в нем не разбираюсь. А может под поезд, да….пожалуй силы воли не хватит. Вот же говно, просто зла не хватает. И так было всегда. Всегда, сколько я себя только помню. Я всегда был неудачником. Лузером! Вот теперь я даже с жизнью расстаться по человечески не могу. Не могу. Порой мне кажется что истоки моего поразительного невезения уходят в глубину веков. И как мне бы не хотелось раздувать из этого особо пафосный туман, все же мне ясно видится лузерство всех моих предков, ну по мужской линии, это точно. И если ты лузер, зачем плодить себе подобных? Но пусть вопрос этот повиснет немым оттиском во времени, и не мне о том судить. Хотя как то бабушка все же рассказывала мне о том, что вышла за муж за полного идиота.

– Он, – неспешно говорила она, сдабривая сметаной свежее сваренный борщ, – даже когда на фронт собирался, вместо горсти родной земли завернул в платочек овечьего дерьма. И когда все бойцы, аккуратно развернув свое сокровенное, вдыхали аромат родной земли, за которую они и пришли сюда умирать. Дедушка твой непутевый, довольствовался непонятными для однополчан дурно пахнувшими кружаликами-какулями.

– Это у нас земля такая, плодородная, – отмахивался он, жирная, комковая… не земля… перегной!

– И шел воевать, за овечье дерьмо!

Да и про отца дедушкиного она тоже рассказывала:

– Еще тот …., – посмеивалась она, моя тарелку, после вкусного своего свеже сваренного борща. – Тогда все и всегда воевали, и не понятно уже и что там за война была в очередной раз, но он тоже ушел. А через неделю пришла похоронка, дома поплакали, поплакали да и решили что надо как то жить дальше. Выстроили новый дом, вышли за муж, родили детей….а он….сука….взял и вернулся. И сказать то нечего, уж подвез так подвез.

– А про детство? – Весело хихикнув, отозвался мой телефонный собеседник, – на прошлой неделе ты в прямом эфире рассказывал про свое детство, помнишь?

– Мама как то отправила меня на фазенду. – говорил я в микрофон, – И не то что бы это была каторга, так, супер лайтс. Но миссия данного предприятия складывалась к тому, что бы тетушка, хозяйка фазенды, и по совместительству сестра отца, сделала из меня за лето человека. Вы не подумайте что человеком я не был, я просто был неудачником.

– Она, – многозначительно повторяла мама всю дорогу, очень воспитанный и начитанный человек, – и почему то все время тыкала мне пальцами в спину, может просто хотела пропихнуть эту ценную информацию в меня, пока не известным мне способом. А может просто нервничала.

– Она, – повторялась мама, – очень религиозна. И я не зная, что это такое, запросто улыбался и посасывал что то, так бережно завернутое мамой в бумажку.

Тетушка оказалась еще та….с первого же дня она запретила мне есть мясо. Вкушать, так она называла то, что я собирался сделать с аппетитным кусочком сырокопченой колбаски.

– Это, – и она тыкала свои длинные заготовки в колбасу, – вкушать нельзя!

Я не ерипенился, потому как очень уж мне хотелось стать человеком. Хотя и тетушка позже мне стала казаться вполне сносной личностью, конечно не без женской придури, но вот только ночью с ней происходили какие – то метаморфозы. Как – то я даже пронаблюдал весь этот процесс. Тетушка брала шланг от стиральной машины и бегала по огороду совершенно не разбирая где посажено, а где нет. Но я так хотел стать человеком, что в дела её эти мутные лезть не стал. Выпил пару кружек молока и пошел спать.

Посреди ночи я проснулся от того, что кто – то явственно смеялся на кухне. Я аккуратно поднялся и на цыпочках подкрался к кухонной двери….приоткрыл её и….ох…!

За столом сидела в полном расположении духа, моя несравненная тетушка, и….огненного окраса, с витиеватыми серыми рогами… баран. Баран тасовал колоду карт и что – то увлеченно рассказывал собеседнице.

– Что тебе, – обратила наконец на мое вторжение тетушка? Я опешил, но не ушел. Баран явно заинтересовался моим взглядом и тихо переспросил.

– Он что… тоже меня видит?

– Да пошли вы, – огрызнулась тетушка и оттолкнув меня просто ушла.

– А вы кто, глупо спросил его я.

– Баран, – так же глупо ответил он. И если честно не твое это дело, сынок, по ночам с баранами разговаривать, иди ка лучше спи.

И я уже было развернулся и пошел но он остановил меня властно.

– Постой, – сказал баран.

Я встал как вкопанный.

– Вот тебе подарок от меня, и он протянул мне небольшую коробочку с четырьмя сигнальными огоньками на ней и короткой стальной иглой на конце, – Дарю!

– А что это? – Спросил я поглаживая и взвешивая прибор в своей детской ладони.

– Это, важно, – произнес баран поправляя прическу ухоженным копытцем, – анализатор женской бытности, сокращенно..АЖБ-1. Стоит его только поднести к любой особи женского пола, нажать вон ту кнопочку с боку и все…

– И что?

– И все….пи….хотя сейчас он тебе вряд ли нужен, но вот в будущем… ого го! Вот смотри, там четыре сигнала. Красный, желтый, зеленый….и… голубенький. а теперь запоминай так как инструкций явно не прилагается.

Я был полон внимания.

– Если при соприкосновении с женским естеством загорелся красный огонек, значит это первый тип, если желтый, значит второй… ну а если зеленый…

– Значит третий, – подхватил его я.

– Верно сынок, задорно улыбнулся баран и закурил в открытое ночное окно.

– А ….??

А вот если голубенький, – и он замолчал, сделав МХаТовскую паузу, – если голубенький …..то …..полный абзац. Итак, – воспарял он от видимо каких то своих, только понятных ему воспоминаний, слушай сюда:

Типы женской ментальности. (бытности)

1. Красный. Самый интеллектуальный из всех. Характеризуется наличием мозга (что негативно влияет, как правило на оббьем груди в целом да и в частности). Карьеристка, с правительственно-царскими замашками, со свойственной переоценкой своих возможностей и непреодолимым желанием непременно повелевать. Любительница процитировать Канта, хотя не исключено что в слове ***, сделает три ошибки. Натуру и норов свой игривый, умело скрывает за толстой оболочкой начитанности. А не желание встретится, на какую то постоянную занятость и кучу дел. Деловая… до делов. Но по сути простая баба, просто она то (как ей кажется) знает себе цену, потому то и весь мир… именно… ОЦЕНИВАЕТ. И по этому по природе своей в полной мере ведется не сколько на внутренний мир мужчины, а на его содержимое. И беда её в том, что когда в детстве все девочки учились чистить картошку и целоваться с помидорами, она читала Блока и строила воздушные замки. В жизни как правило добивается многого, но….редко бывает счастлива….потому как просто не знает что это такое. А порой её даже и некогда этим заниматься. И найти мужчину достойного себе (подстать) необъяснимо сложно. Женщины красной ментальности суждения, это телки на одну ночь, так как по жизни она просто изведет тебя своими показателями и фригидностью. Интеллект… вот путь к сердцу данного типа.

2. Желтый. Облегченный вариант. Можно даже сказать… женщина мечта. Как правило отличная домохозяйка, аккуратная, чистюля, красавица. Богатый внутренний мир. Любит выстроить из себя недотрогу, но как правило случается это и редко..и вообще. Частичное отсутствие массы в голове с лихвой восполняет своими прелестями. Обожает себя, как тело, и постоянно за ним ухаживает. Наряжает его, моет, красит, одним словом …любит. Но не смотря на это вряд ли поедет к вам из за конфет и цветов. А вот из за конфет, цветов и прикольненьких таких сережек… запросто. Хотя до конца будет строить бесприданницу, что по природе ей не свойственно. Легко встречается с замужними (скорее в основном) любит подарки, презенты, бонусы. В отличие от красного типа… невьебенной себя не ощущает, но не смотря на этот факт, в мужском внимание голода не испытывает. С такой женщиной запросто можно прожить жизнь, да и вообще с ней можно… Расчетливый подход с букетом на перевес, уверенная улыбка и небольшие капитало вложения… вот путь к сердцу желтого типа ментальности.

3. Зеленый. Ну….****ь… она и в Африке… как говориться. И не смотря на то, что не редко и с первого взгляда (да и со второго тоже) кажется приличной женщиной. Хотя анализатор то вряд ли обманешь! Таковой, как правило и является. По жизни! Беда заключается в том, что зеленый тип ментальности обладает не редко всеми признаками первых двух типов. И даже иногда (как кажется) определяется как некий под тип одного из выше перечисленных. Но…. Это заблуждение. И внимания она стоит лишь в некоторых случаях.

1.пьяная вечеринка у друга на даче.

2.временное отсутствие на жизненном пути первых двух типов.

3.безнаказаная и беспричинная разгульная жизнь

4.огрешность, при определении её как типа ментальности, и понимание этого позже, как ошибку в четкой работе природы (матушки).

Редкий ствол пропускает мимо себя, не гнушается ни старым не младым. Жизнь для нее, увеселительный процесс, вращающийся вокруг её сладкой дырочки. Путь к её сердцу не лежит вообще… по причине отсутствие такового.

4. Голубенький…….но ….

– А что же голубенький, – шепотом спросил я его.

Он крепко затянулся и сплюнул через открытое окно. – На сегодня все, подытожил он.

– А голубенький? – Не унимался я, – как же голубенький?

И тогда он со всей, свойственной ему строгостью посмотрел мне в глаза и… сказал. – Уж лучше что бы в твоей жизни никогда… ты слышишь….ни-ког-да…..не загорался голубенький индикатор анализатора.

Тогда я развернулся и пошел спать. Но спалось мне все равно плохо. Прибор я аккуратно завернул в чистый носовой Плоток и отложил, до времени.

– А что еще печальнее, – опять вмешался он, – так это твое неиссякаемое изобретательство. Помню как ты рассказывал дальше…

– Тетушке моей так и не вышло сделать из меня настоящего человека. И немного повзрослев я поступил в институт. АЖБ-1 пригождался буквально каждый день. И друзья по альма матер иногда просто поражались, как это я так очевидно разбираюсь в девочках. Благодаря ему, я стал довольно популярен в институте, хотя сам себя позиционировал не иначе как лузер. Уж так мне внушили с детства. Женщины попадались разные… и красные и желтые… и чаще всего конечно зеленые. Голубеньких же здесь не было вовсе.

Анна Петровна, декан факультета, отсвечивающая красным, явно давала мне понять, что я тяну на красный диплом. Но учиться мне было всегда лень, точнее в охотку. Девочки считали меня своим, не чурались меня и не бегали. Конечно, я же так явственно прочувствовал всю их суть. Я любил сидеть с одной из них в студенческом кафе и слушать многочасовую исповедь о не сложившимся и так уныло растраченном. О том, как жизнь жестоко ударила их о створку вроде бы с первого взгляда, распахнутой двери.

– Я полюбила его с первого взгляда, – откровенничала со мной девушка, отсвечивающая желтым индикатором, – И как мне казалось, он тоже был ко мне не равнодушен.

Я же группировался и всегда был готов в подобным слюням, – давай, – шептал я желтенькой….рассказывай.

– Сначала я заискивающе смотрела в его сторону. Потом первой пригласила его в кафе. И ведь он же не отказался (еще бы, думал я, и я бы не отказался) позже мы начала спать. И он даже познакомил меня со своей мамой. Мы вместе варили варенье, пололи грядки и подвязывали помидоры (дура, разве это нужно мужчине) а потом он принес серый бумажный пакет. Мы сложили туда всю нашу любовь и он попросил меня закопать ЭТО подальше, и поглубже. Я еще долго копалась потом в этом пакете, что – то рассматривала, вспоминая общие приколы и утренние пробуждения. Все здесь пахло им, до невозможности пахло им. Но со временем начало вонять, и как бы мне не желалось того, пакет этот пришлось мне закопать. Ночью я взяв лопату, вышла к палисаднику у дома. И выкопав яму достаточной глубины поместила туда его. А потом я плакала, плакала но усердно работала лопатой, закапывая все то, чем жила последнее время. И закопав почувствовала облегчение. Конечно иногда я думаю о нем, как ему там под землей, не грустно ли гнить себе в одиночестве. Но раскапывать его я вряд ли стану, вряд ли его запах остался прежним, все вещи поблекли а эмоции улетучились

Другая особа, делилась со мной своей жизнью с не меньшей охотой.

– Он, – говорила она медленно и загадочно делая акцентировку на слове ОН, – настоящий поэт. И стихи ОН пишет только настоящие….о главном. Сказал что ради меня разведется с женой, да и развелся кажется.

– А ты?

– А я завела себе паренька с первого курса… лобзик… может слышал, длинный такой, черненький. У нас с ним разница в возрасте семь лет, да и пох….за то молодой, главное же это не возраст, главное это член!

– Что простите, подавился я яблоком, – что, что…?!

– Член, говорю, – уверенно заявила она, – а что… на разок пойдет.

Мммм, только и ответил я и спокойно посмотрел на прибор, который в свою очередь светился зеленым. Все ясно, улыбнулся я, и повел её к себе… поделиться житейским опытом, и показать ей все то, что незамысловато наросло у меня к двадцати с небольшим. Все самое главное.

Третья же просто плакалась мне в жилетку.

– А ты знаешь что такое настоящая любовь, – рыдала она.

– И что же, – спокойно спрашивал я, ведь именно это она хотела услышать в данную минуту.

– Это, – захлебывалась девочка… это нечто подлое и гнусное. И до такой степени грязное и паршивое, что и не стоит внимания и вовсе. Когда ты очарованно смотришь ему в рот, ты, на какой – то стадии отношений не можешь поделать с собой ничего. Он может унижать тебя, поливать грязью, смешивать с бытом, а ты….просто и наивно дышишь ему в лицо. И ты не способна жить без его воздуха, без его рук, без его фраз. Его образ всегда стоит перед твоими глазами. И он… делает с тобой все что захочет….безнаказанно. Потом… возможно позже к тебе все же придет осознание того, что тебя в очередной раз смешали с дерьмом. Но потом… это случиться потом. А пока тебе ломают кости, выпотрашивают твою жизнь, с легкостью лезут в твою душу и лицемерно лгут. Сначала он говорит, что ты детка, никакой любви и нет вовсе, а ты съежившись в комочек не веришь ему и продолжаешь верить, и что самое подлое… надеяться. И когда позже, он позвонит тебе и скажет….дорогая, я нашел свое счастье, я полюбил… прости. Ты в отчаянии сначала просто не поймешь всего того, что он сказал тебе. Значит, он лгал, лгал, когда твердил тебе что любви то нет, лгал и спал с тобой. Или….лжет теперь. И где правда, – уже орет она мне в лицо, – где правда? И зачем впускать в свою жизнь такое ….. и больно ….невыносимо больно.

– Все пройдет, успокаиваю её я, – обязательно пройдет. И с удивлением смотрю на зеленый цвет анализатора, – все у тебя будет хорошо, – уже выходя из кафе кричу ей, странно, а с первого взгляда и не скажешь.

Сам же я воспринимал жизнь гораздо проще. Может в силу своего недоразвитого интеллекта, вся бытность стоящая перед глазами, впитывалась мной в узкой специализации. Да и виделось мне все гораздо проще, чем казалось на самом деле. Любовь я расценивал, как эгоизм, ну или на крайний случай половое влечение. Желание всеобъемлюще обладать кем то, или чем – то частенько пробуждалось во мне, но так же быстро угасало. На корню. В громкие и шумные предприятия я не лез, с плохими мальчиками дел не имел. Учился средне, так… семь восемь. Порой мне казалось что вот если он растет, к примеру одуванчик, то он и есть… одуванчик. Не цветок солнца, не роддом для парашютов и не желтенькое счастье. А одуванчик, и все! И не надо все усложнять, не надо всего этого словесного и мыслительного онанизма. К чему оно все? Это поэты и писатели, художники и философы так незамысловато усложнили жизнь. Ища в холодном камне творческое начало, скульптор ваяет из него жизнь, вкладывает в кусок мрамора свою душу, а зачем? Что бы казаться лучше, или что бы ….хотя как мне казалось все это только лишь для самореализации, и не более того. Каждому хочется счастья, и по моему мнению стать кем то в жизни, и есть самореализация, поиск себя, как некой субстанции. Никто же не хочет быть никем. Пустым местом. Человека же за что – то надо уважать, ценить, любить. И где же я вас спрашиваю, положительные человеческие качества, как сегмент общества, как институт нашей жизни? И кто же после всего этого он… одуванчик? Растет себе запросто на лугу, тащиться от солнечного света, самокопанием и самореализовоностью не увлечен. Просто растет, дурак он что ли? Вот и я рос, учился общался и рос.

– Дурачком растет, – констатировала мою сущность тетушка разговаривая с мамой по телефону. Хотя сама так и продолжала встречаться с бараном, проводя с ним все ночи на пролет за карточным столом.

А дальше…

– А дальше ты еще много что рассказывал, – расхохотавшись просвистел он, – не кажется ли тебе что в твоей жизни пора что – то поменять?

– А вы что, Санта Клаус? – Поинтересовался я, и собрался положить трубку на место.

– Я круче, – серьезно ответил он, – встречаемся завтра в кафе, буду выполнять желания.

Я бросил трубку и посмотрел на часы. Над городом монотонно и радостно вставал новый день.

Глава четвертая. Греческая эйфория

На следующий день, у меня выдался выходной и мы встретились с ним в одном из уютных кафе, что опоясали многолюдный центр нашего города. Я пришел заранее и мне пришлось коротать время, занимаясь рассматриванием праздно шатающихся влюбленных, вдоль витринных окон того места, где я устроился. Наконец он пришел. Галантного вида, уже не молодой и порядком выпивший. В сером осеннем пальто, тростью и улыбкой на миллион долларов. Вынул из потайного кармана початую бутылку красного вина и нагло, но шепотом, заявил.

– Вы Бужеле тридцать седьмого пьете?

– А что, – переспросил его я, – в этом знаменательном году делали хорошее вино?

Он улыбнулся и поморщился как от кислой капусты, – Это у нас, на родине в это время не только вина, хорошей водки не делали. А то только и делали, что сажали всех и вся по каторгам да по лагерям. И еще, людей хороших делали, в смысле строгали. А там…, – и он многозначительно вытянул это слово, давая понять что точно уверен где это самое «Там» находится, и что там творилось в знаменательный тридцать седьмой.

Я от вина не отказался. Тем более он разливал его из под стола, он называл этот способ «Студенческий», и постоянно озирался по сторонам, подливая мне и себе.

– Как это вы про женщин скорбно рассказывали в своих ночных передачках, – видимо переходил к делу, он.

– От чего же скорбно, – смутился я, – возможно немного иносказательно, а так, если в общих чертах,…

– Правдоруб значит?! – расхохотался он и снова подлил, – А кому она нужна твоя эта правда? Ты так про баб говорил, что можно было подумать всякое такое.

– Что к примеру?

– К примеру, – и он хитро прищурился, – к примеру, что у всех женщин только одно на уме. Обольстить нас забеременеть и бросить.

– Как будто у вас в этом плане все гладко да сладко, – злобно пробурчал я, но он к счастью меня не услышал.

– А я одинок, – продолжил он, – и знаете, думаю вы меня поймете. Свобода!!! Хотя, я не сразу пришел к этому. Хотите расскажу.

– А валяй, – пропел я, тем более Бужеле уже впиталось в корку головного мозга и он заказал баночного пива. В перспективе завтрашнего похмелья я не сомневался не капли, и вряд ли вспомню мою встречу сегодня.

– Я встретил ее случайно, также вы начинали свои рассказы в эфире?

– Ну да, – улыбнулся я.

– Так вот, хрена лысого, – озлобленно проскрипел он и глотнул свежего пива, – о ней я знал чуть ли не с рождения. Знаешь как это бывает, родители порешили и все. Но, я скажу тебе, она была совсем не дурнушка. Отец ее, грек, был директором колхоза «Светлый уть». Там кто – то первую букву спер, так и стали колхоз именовать.

– Грек? – недоумевал я.

– Точно тебе говорю, – он замотал головой в знак правдивости своего повествования, – колхоз этот он выиграл в казино. В этой своей Греции. Приехал как то один наш сельчанин, по совместительству держатель контрольного пакета акций, этого самого «Уть», в Грецию. Надрался до поросячьего визга, и, в порыве страсти бросил на зеленое сукно рулетки все то, что осталось у него из самого дорогого сердцу. Документы на колхоз. Так сказать пошел ва-банк. И просрал свою историческую родину.

Я сразу включил воображение. Передо мной открылся бескрайний пейзаж сельского безмолвия. Морозное ноябрьское утро. Сельчане собрались у клуба. Здесь все, и тетка Матрена с обосранным своим подойником. И дед Митяй со свистком. И Сенька плешивый и Любка пулеметчица. Короче весь цвет сельской интелегенции. Бомонд стыл в ожидании трансцендентного появления нового барина. Старый то сгинул на чуждой земле Эллады. Пал, так сказать.

О том здесь всякий и сожалел и нет одновременно. На повестке дня остро стояло три извечных вопроса.

Во первых, не закроет ли новый барин сельский пункт приемки цветного металла. Так успешно снабжавший всех жителей настойкой боярышника (в обмен на провода из соседних сел и оргтехнику).

Во вторых, не закроет ли новый барин дискотеку, ту, что так радовала молодежь по субботам. Когда сюда съезжались из окрестных деревень, все любители субботнего фитнеса, с изысканным угощением в отместку за украденные провода и оргтехнику.

Ну, и в третьих, начнет ли новый барин платить зарплату? И это ничего, что в селе никто и нигде не работает. Это же мелочи. А на мелочи, как водится, в нашей необъятной стране не принято обращать внимание.

Наконец из за пригорка показался белоснежный лимузин. Хотя вряд ли лимузин проехал бы по этим дорогам. Скорее всего это был бронетранспортер. И так… из за сопки, свирепо попукивая показался белоснежный бронетранспортер. Сельчане ойкнули, но не разбежались. В воздухе повисла немая пауза, запахло лавровым листом. Хрюкнула свинья, все куры дружно снесли по яичку.

– Да совсем все было не так, – раздосадовался он и заказал водки, – просто суть в другом. Дело в том что я поехал знакомиться с ее родителями в их семейный особняк. Невеста попросила преподнести ее родителям подарок. И знаешь, я начал бродить по бесконечным лабиринтам комнат, и вдруг наткнулся на убогое и обшарпанное пианино. И тут меня осенило. Я его выкинул на помойку. Да, представь себе, в Греции тоже есть помойки. И поставил на его место, белоснежный концертный рояль.

Я сразу представил продолжение этой истории. Конечно это был не бронетранспортер. Это был белый рояль на резиновом ходу. И Грек приехал на нем. Он вообще был во всем белом. Даже мальчик – паж, одетый в лиловое (что – бы оттенить белоснежность происходящего), вел под уздцы белоснежного скакуна. Говорят, у скакуна все же имелось маленькое темненькое пятнышко, на том самом месте, о котором не без предвздыхания любят шептаться девицы Бальзаковского возраста. Но оно было успешно обесцвечено перегедролью, и совершенно не давало повода для разговоров.

Грек умело спустился с рояля, аккуратно ступив на выигранную в честной игре землю. И начал сразу нравится сельчанам. Каждому выдавая по десять евро, одной бумажкой. Сельчане сразу же осерчали. Кто – то по умнее сказал из толпы.

– По что нам эти бумажки? Вот ежели бы каждому по мешку сахара, табаку да дрожжей.

Электорат засуетился, загудел, пришел в волнение. Решено было так и сделать.

– И представь себе, – грустно продолжал он, – на следующее утро я поехал домой. А свадьбы так и не случилось. Дело в том, что это чертово пианино, было для их семьи чуть ли не реликтовым. Когда ее мать была беременна, и они жили впроголодь. В место желания съесть чего нибудь пакостного (как это бывает обычно с нормальными людьми во время токсикоза), она хотела музицировать. И папа, залез в долги, и на какой – то вшивой распродаже приобрел это самое пианино. Потом конечно они разбогатели, поднялись, как у нас говорят. Но пианин этот оставили на вечную память. У них даже традиция была, в день рождения дочери, мама садилась именно за этот скрипучий и расстроенный инструмент и наяривала что нибудь из Рахманинова. А тут я, со своим дуализмом.

А тем временем моя версия происходящего шла своим чередом. На следующий же день, Грек объявил все сельчанам следующее.

– Кто пожжет свой дом, получит два мешка сахара, две пачки дрожжей и табаку, сколько унесет.

Село, Грек застраховал в Европе на великие тыщи, и теперь, когда в далекой Греции, у растрепанного оливкового куста, ждала его любимая беременная супруга, постоянно прикармливавшая своего, прошу заметить то же белоснежного, кота, маленькими грецкими орешками. За то, что бы он скрашивал ее обыденный быт чтением Гомера и игрой в шашки. Он ждал встречи с родиной, и, в случае быстрого уничтожения села, получения страховки и збыточности мечт, получал практически все. Мечтой же его, была покупка белоснежного рояля и для своей дорожайшей греческой жены. Потому как приходилось коту лабать мурку на старом и потертом пианино. Все бы ничего, только лапки почти не доставали до педалей. Си бемоль западал, а верхнее ля, вовсе не строилось.

Селяне спорить и рассуждать не стали. Просто не умели. Сожгли Светлый уть в одну ночь. Тут же напились и передрались, ознаменовав успешную энагурацию нового барина.

На следующий день, Грек укатил на рояле за страховкой. Сельчане поплакали, да и пошли по домам. Да, да, я не ошибся. Пошли по домам. Деревню то они сожгли соседнюю, «Верхние торчки». Тем более провода там уже все срезали, оргтехнику унесли. Да и жителей там, кроме бабки Куделихи, сто лет уже нет. Да и та, обитает в подполе, думая что немцы все еще стоят под Москвой. Слава богу, с сорок первого еще запаслась лапшой и тушенкой. Короче не пропадет.

А Грек потом долго матерился (научили его сельчане великому и могучему) и в Россию больше не поехал. Разочаровался.

– А я с тех пор, – продолжал собеседник, подливая водки, – греческий салат на дух не переношу.

– Да, – сказал я.

– Да, – согласился он, – теперь к делу.

– Я даже забыл для чего мы с вами тут собрались, – пьяным голосом проговорил я, так, будто прожевал корочку хлеба.

– Желание, – деловито пропел он, – у меня же есть одно мое желание.

– А валяй, – завелся я. Хотя сразу представил этого самого пресловутого Грека, с женой и котом у белоснежного рояля. Грек поморщился и произнес, – беги мальчик. Кот поклонился и начал трынькать по клавишам. Жена ушла за белоснежной шалью.

– А нравишься ты мне, ведущий, – он уже явно поплыл, во всяком случае язык у него постоянно вываливался изо рта, как у чау – чау.

– Я не по этой части, – попытался отмазаться я.

– Я хочу дать тебе много денег. Провести над тобой опыт, понимаешь меня.

– Нет, – сказал я и замахнул еще одну рюмку. Пониманию это не поспособствовало.

– Мне кажется, что при твоей фантазии, Ты найдешь им нужное применение. Денег будет столько, что тебе и не снилось. Очень много, вот столько.

И он попытался руками показать оббьем денежных средств, которыми он собирается осчастливить мою грешную персону в блежащем будущем.

– А что так? – не унимался я.

– Ну смотри, ты же человеком себя не считаешь, сам говорил, не я. Что человека из тебя путного не вышло, не смотря на усердное воспитание. Так?

– Предположим, – не спешил соглашаться я.

– С женщинами у тебя Швах, причем полный, так?

– Предположим, – уже увереннее не спешил соглашаться я.

– И, прибавим к этому тот твой разговор с соседом, помнишь, про деньги и путешествия?

– Короче, – еле выговаривая слова, прошипел я – в чем суть?

– А короче у соседа, – рассмеялся он.

Я рассмеялся тоже.

– Короче с завтрашнего дня ты богат. Я тебя поздравляю.

– Спасибо, – я принялся целовать его небритые щеки и жать его мужественные руки.

– А в чем собственно?

– Хочу доказать тебе, – разливая последнее содержимое Бужеле, произнес он, – что счастье не в деньгах и не в женщинах. Не в воспитании и тем более… хотя.

– А в чем? – тихо пропищал я и рассмеялся.

– Счастье? – Он многозначительно выдохнул и выпил, – увидишь. Твоя фантазия просто поразительна. Она тебе и в помощь, как говорится. Кстати, кто нибудь рассказал тебе про твое кофе в дорогу?

– Это же просто, – уставшим голосом сказал я, – я это сам же и придумал. Раньше, в каретах брызгали свежим кофе.

– И зачем же?

– Что – бы дерьмом не воняло.

– С завтрашнего дня, – нравоучительно вывел он, – обрызгаем вволю, – официант, а есть у вас коктейли позаборестее???

Глава пятая. Лавочка судьбы

Глава шестая. Герда

Был промозглый ноябрьский вечер. Люди на остановке толпились и теснили друг друга, пытаясь занять наиболее привлекательное место для удачного попадания в приближающийся трамвай. Трамвай шел подрагиваясь, и неторопливо шурша, и отстукивая что – то понятное только ему, оледенелому и одинокому. Людская масса засуетилась, и меня вынесло на самую обочину. Сзади теснили, трамвай тяжело приближался. Я закричал от испуга. Но все четно. Он приближался. Кто – то рьяно толкнул меня к нему в объятия, вероятно пытаясь выгадать для себя удобную позицию. И нога у меня соскользнула. Я полетел. Трамвая приближался. Последнее что я увидел, были испуганные глаза проводницы, затем, скрежет колес. Мне показалось, что небесный воитель точит свой волшебный меч, проводя им по огромному точильному камню. Такой звук и остался у меня в ушах. Но я сгруппировался и закричал. Я так сильно кричал, я так сильно хотел домой, я так сильно хотел жить.

Потом все кончилось. Я открыл глаза и увидел маму. Она гладила меня по волосам и плакала:

– Это чудо, что ты остался жив, – шептала она, – это чудо.

Я открыл глаза. Голова снова болела. Вдобавок, было очень холодно и болело все тело. Она сидела рядом на лавочке и гладила мои взъерошенные волосы. Наконец я понял что это был только сон и поднялся. Она держала в руках открытую бутылочку коньяка, такую маленькую, но такую привлекательную, что я просто молча отобрал ее и засадил без промедления.

– Знаешь, – начал я без знакомства, – в детстве я однажды попал под трамвай.

– Я знаю, – тихо ответила она и улыбнулась.

Я почему – то не удивился, тепло разлилось по ногам и рукам, – Знаешь, мне тогда сказали что в таких случаях умирают сто процентов, мол, я просто чудом остался жив, представляешь?

– Я знаю, – так же уверенно и улыбчиво ответила она.

– А мне иногда кажется, что я именно тогда и умер. Как то читал в одном научно популярном журнале, что человек совсем не замечает мгновение своей смерти. Представляешь, просто идет себе идет и бац, в какой – то момент он уже умер, а дальше идет уже другой человек. А в это время его уже похоронили, оплакали. Зарыли в деревянном ящичке и все. А я иду себе дальше, только другой, и все вокруг иллюзия. Вчерашний день остался в прошлой жизни, здравствуй новая. И сколько раз я умирал, или ты? Разве кто скажет?

– Я знаю, – тон у нее был деловой и сухой как у меня во рту. Только пахло приятно и дорого.

– А кто ты? – наконец спросил я и поежился от холода.

– Я Вика, меня Сергеич прислал. Сказал что – бы я присматривала за тобой. Что – бы ты капиталы свои не просрал. Понимаешь?

– Ты от него? – сказал я, и вспомнил про волшебную банковскую карту и странного типа с вечной улыбкой на лице.

– Да от него, – сухо ответила она и показала мне жестом, что – бы я поднимался, – нам пора.

– А кто он? – Так же сухо спросил я и поднялся с лавочки. Кости затрещали, и боль пронзила спину насквозь.

– Какая разница, – ответила Вика и пошла в сторону стоящего в стороне Мерседеса, – поехали я отогрею тебя.

– Уууу, – заурчал я, теперь я отчетливо разглядел мою новую благодетельницу. Она была не высокого роста, аккуратно уложенные черные волосы, стройная, юбка карандаш чуть выше колен, белая блузка с заманчивым вырезом, оголяющим краешек ядовито красного бюстгальтера. На плечи небрежно накинутый плащ, болотного цвета. Яркая апельсиновая сумка и такие же высокие туфли. Леди была что надо.

– Виииикааа, – прицедил я сквозь зубы, как дорогое красное вино.

– Что, – отозвалась она?

– Ты правда согреешь мою измотанную душу?

Я уселся на заднее сидение Мерина и приятно оценил весь надлежащий комфорт, – у нас что – то будет? – Нагло спросил я в лоб.

– У нас? – Интригующе спросила он, – да нет, у вас заказан номер в бане, там и отогреетесь, я же займусь делами.

Машина мягко тронулась, она отвернулась от меня и достав телефон начала копаться в нем. Шофер включил радио. Запела Сурганова….Ты не вернешься. Мне стало одиноко и пустота окутала мою больную голову. Мимо мелькали горящие витрины супермаркетов. Я набрался наглости и открыл дверцу на сидение. Здесь был небольшой ларчик. Я выбрал небольшую бутылочку с неизвестным содержимым, надеясь на то, что в такой приличной машине вряд ли будут возить настойку боярышника. Хрустнул крышечкой и одним махом высосал ее содержимое. Кажется это был бренди. А мы все ехали и ехали.

– Вы Герда, – уверенно сказал я.

– Я знакома с вашей классификацией, – ответила Вика, совсем не отрываясь от своего занятия, – Вы же всем женщинам что – то прилепляете. Да и ладно, меня предупредили. Кстати, почему именно Герда?

– Я замерзал в царстве снежной королевы, – ответил я, при этом оценивая еще одну маленькую бутылочку, – а ты пришла и спасла меня.

– Интересно, – сказала она, даже не приподняв глаз, – как бы это звучало в радио эфире?

Мне словно передернуло током, – Блин, мне же на работу нужно!

– Не парься, я провела твое увольнение вчерашним днем, так что там, про Герду?

Я расслабился, меня несло неведомым мне потоком необыкновенной силы, куда? Я пока не знал. Не хотел знать. Пусть все будет, так, как и будет, подумал я и начал:

– Я встретил ее случайно. Хотя, для того что – бы встретить такую женщину, нужно поддаться искушению другой. Возможно, я пошел за ней просто по наитию. Она так же просто прошла мимо и прошептала.

– Я буду любить тебя просто за твои глаза.

И мне стало так тепло. Я впервые поверил. И пошел. И мен было плевать куда и зачем я должен был идти. Лишь бы идти следом за ней. Я даже не заметил того леденящего ветра, что обжигал мои щеки. Мои ноги вязли в грязном снеге, я падал и подымался. Но шел, шел за ней. Рассветы сменялись с плачущими закатами. Мы переходили реки и болота, все шли и шла. Она не говорила не слова. Но я верил, я знал что она настоящая. Она моя. Будь даже она смертью. Не страшно, когда веришь, когда доверяешь.

Но, в один день или мгновение, я потерял ее. Я прилег от усталости. Я правда устал. Она скрылась из виду, а я улегся прямо в снег. Закутался им и закрыл глаза. В голове заговорили голоса. Одни кричали мне, ты замерзнешь здесь навсегда. Другие, молча кивали головами. Мне было тепло. Я решил для себя, что немного отдохну и догоню ее, обязательно догоню. Как вдруг, по моим волосам прошлась чья – то теплая рука. Я открыл глаза. Вот теперь и можно сказать, ее я встретил случайно. Это была она, моя Герда. Она, босиком, по осколкам ледяной пустыни, шла все это время за мной. Моя маленькая девочка. Она так сильно поранила свои замерзшие ножки. Я обнял ее и заплакал.

– Очень обворожительно, – прервала мое повествование Вика, – а потом она взяла такого сильного, его, и понесла на своих слабых плечах в новую жизнь, так?

– Пошло, – отозвался я, – между прочим мужчина то же человек.

– Приехали, мужчина, – властно заявила она, – не парься, просто погрейся, а я заеду через час. У нас самолет.

– Не парься? – смешливо переспросил я, – а как же плоцкие утехи?

– Чеши давай, – улыбнулась она, – я тебе не секс эскорт, а ответственный секретарь.

Я вышел из Мерседеса, прихватив парочку бутылочек, и небрежно бросил через плечо, – Можно я буду называть тебя Гердой?

– Можно, – ответила Вика, – через час буду.

В легкой турецкой бане было тепло и уютно. Весь антураж выглядел как забытый совецкими партизанами блиндаж, где то на границе с Финляндией. Все просто, лаконично и по делу. Полок, каменка… и все.

Я даже разглядел суровые лица этих людей. Как будто сквозь время смотрели на меня партизанские бледно – серые глаза.

– Что тут делаешь? – Грозно, но боязливо спросил один из них. При этом поправил за пазухой топор и нежно погладил маузер на поясе.

– Парюсь, – спокойно ответил я.

– Немец? – В таком же тоне спросил другой.

– А як жжешь? – Попытался сострить я, но увидев промелькнувшую чертовщину в его взгляде, осекся, – Нет конечно!

– Почему, конечно? – Сурово спросил третий и аккуратно достал красные атласные корочки, – аусвайс есть?

Я понял всю трудность своего положения:

– Дяденьки партизанствующие, не губите почем за зря. Я же свой, то есть ваш, советский в доску. Бля буду!

– Брешет, – констатировал тот, что с маузером, – по всему видно что не наш.

– Или финн беглый, или румын, – подтвердил второй.

– Агент Абвера, – скромно сказал третий, и все трое достали оружие.

– Как же это вы распознали? – Раздухарился я.

– Расстрелять!

– Да у меня дед на втором белорусском, знаете… да вы что мужики, да что родненькие?! Да я вам денег дам!

Партизаны переглянулись. Зашептали, убрали свои пуколки и вынесли вердикт:

– Сколько денег с собой?

– У меня вот, и я протянул одному из них золотую карту. Он повертел ею в воздухе и аккуратно вложил в свои красные корочки.

– Банкомат нужно найти, – строго сказал он тому, что с топором за пазухой и подал знак на выход.

– Фу, – выдохнул я, – спасибо граждане коррумпированные душегубы.

– А, кстати, – обернулся один из них, достал гранату и бросил ее на каменку, – с легким паром.

Грохнуло так, что уши заложило. Я открыл глаза. В дверь сильно стучали. Я опять уснул.

– Ваше время закончилось, – орали с той стороны. Я приоткрыл дверь и увидел того самого партизана. Внимательно оглядел его, и не обнаружив топора и маузера, мотнул в ответ головой, мол сейчас буду. С выпивкой нужно было заканчивать.

Я наспех проверил карту. Она лежала на месте. Я облегченно выдохнул, умылся холодной водой и начал одеваться.

– Это вам передали, – крикнул из за двери банщик – партизан, и просунул в приоткрытый створ какой то пакет.

Я развернул его и обнаружил черный костюм, рубашку, галстук и туфли.

– Пошла вода горячая, – усмехнулся я и бросил свое шмутье в сторону.

Через час я уже сидел в уютном кресле лайнера. Аккуратно оценивая весь блеск и изыск бизнес класса.

– Ему кефир, – строго произнесла Герда, когда милая стюардесса попыталась что – то предложить.

– Что – то еще? – спросила стюардесса.

– Секса и яду, – грустно попросил я.

– Нам ничего не нужно, – так же строго отрезала Герда.

Самолет загудел и поплелся по взлетке. Я сидел у иллюминатора и с наслаждением разглядывал удаляющиеся огоньки аэропорта. Наконец лайнер вздрогнул и начал подьем. Дыхание у меня перехватило. Я быстро посмотрел на Герду, но она не подавала и тени испуга или сомнения. Мне стало спокойнее и я снова начал смотреть в иллюминатор. Домики становились все меньше и меньше. Огни расползались в длинные змейки. Змейки собирались в огненные потоки и образовывали реки и речушки. Вдруг, среди всего этого великолепия, я представил себя. Такого маленького, на такой огромной земле. Вдруг я подумал, а ведь раньше нам в школе говорили что земля огромная и круглая. Но этого вряд ли достаточно, что – бы понять. А вот если увидеть, то и понять можно вполне. Понять, что мир не ограничивается тем, что ты видишь каждый день перед глазами. Это не твой двор, и не твой район, и не твой город. Мир, это… мир. И как же бог видит меня с такой большой высоты, в таком огромном мире? Я вот, думал я, с такой небольшой высоты и себя бы не увидел. Не удивительно что мы так живем. Бог то нас просто не видит.

– О чем думаешь, выдумщик – философ? – Спокойно спросила Герда и погладила мою взъерошенную шевелюру.

– Куда мы летим? – Спросил я и жалобно проводил взглядом тележку с напитками.

– Нам вина, – сжалилась моя девочка и, передав мне два бокала, улыбнулась.

– Фу, – скорчил я гримасу недовольство, – я как – то не очень, – и отодвинул свой бокал в сторону.

– Девушка у вас жигулевское есть? – Крикнула она в проход, – господин миллионер привык закидываться отечественным не фильтрованным.

– В тех кругах, где я имел возможность общаться, – нарочито осведомил ее, я, – этот моветон считается не вполне интелегентным!

– Че?! – С провинциальным говором спросила она и рассмеялась, – Пивасяндра притаранить че ли? Потом к телачам? Или, как там в вашем окраинном Кембридже выражоввыются? Пивко? Пивасик? Семки, шаурмяшная, палисосец. Да?

– Да, – гордо сознался я, и весело запел, – и на цыганском факультете, образование получил, в натуре!

– Я вас умоляю, – равнодушно сказала Герда

Пиво в арсенале оказалось, правда дорогое и не знакомое. Но… очень даже ничего.

– Семак нет, – добавила она строго, – телачи в десяти тысячах ниже, придется прыгать.

Я отхлебнул пива и загрустил. Мне вдруг показалось что я снова умер. Снова умер как тогда в детстве. Один самолет, тяжело набрав высоту, рухнул. Другой, полетел в какую – то новую жизнь. Самолет этот лежал в тлеющих руинах, и единственное что нашли спасатели, это золотая без лимитная карта. И лежит она целехонькая на дымящихся обломках.

Выкопают ямку и покладут туда горстку пепла. И ее сверху покладут. Накроют толстым слоем земли и поплачут. Хотя нет. Плакать то некому.

– Так куда мы…? – Успокоил ее я, и приготовился слушать.

– Что? – не расслышав, переспросила она

– Ты будешь обо мне плакать, Герда?

– Слушай, – строго отрезала она и закрыла свой модный телефон, посмотрела на меня строго и безразлично, как смотрят на влажный валун на могиле неизвестного. На котором, серыми поблекшими буквами написано, – Здесь лежит изобретатель АЖБ – 1, выдумщик и искатель вечного женского естества. Хотя, столько на этот камень вряд ли поместиться. Разве что, простое и лаконичное, – «Мудак»

– Куда мы летим, Герда? – Повторил я свой назойливый вопрос.

– Для начала спустись с неба на землю, – нравоучительно попросила она и отхлебнула вина.

– КУДА МЫ ЛЕТИМ? А? КУДА???

Глава седьмая. Свет люстры

Это было здание старинной оперы. До него мы с легкостью добрались на карете запряженной четверкой лошадей. Почему Герда выбрала такой способ передвигаться по городу? Я не знаю. Я устал и мне было скучно спрашивать ее. Я просто как мешок с картофелем погрузился с шумом в каретное пространство, задвинул занавеской окно и закрыл глаза. Самолет меня порядком утомил. Мне вообще казалось, что мы летим целую вечность, да и скукота пейзажа под лайнером, приводила мой ум в депрессивное состояние. Внизу постоянно была светящаяся поверхность водной глади. Небо было безоблачным и видимость прекрасной. Я видел маленькие кораблики, бороздящие стихию. В лунном свете, они казались сказочно – игрушечными. Я представлял себе руки неведомого бога, который мог бы играть этими корабликами в различные игры. С легкостью, и только по своей игривой воле, провожать их по натянутому голубому полотну. Или радостно и с восторгом топить.

– Многие выбирают именно морское путешествие, – опередив мой немой вопрос, сказала мне Герда, – через эти места интереснее и познавательнее плыть на пароме. Правда, там немного чудаковатый капитан, – добавила она и усмехнулась.

– Мы из за него выбрали перелет? – С интересом спросил я.

Герда повернулась ко мне и принялся рассматривать ее тщательнее. Пьяный угар прошел, и я совершенно не слушал того, о чем она говорила мне. У меня будто выключили звук, заменив его в голове легкой прелюдией из музыкальных нот и пения хора. Хор пел о чем то простом, о молоке или о хлебе. О дороге, что может быть уходит в небо, или ручье, который пережил многих и переживет меня. Ее волосы аккуратно струились по плечам. Зелень глаз пьянила и завораживала. А чувственные губы подрагивали в понятном только ей, танце. Она так печально оттопыривала нижнюю губу и дотрагиваясь указательным пальчиком, как будто сдувала с него невидимую пенку. В глазах была настоящая тоска, как вдруг, мне почему то показалось что цвет их стал другим. Они немного потемнели и даже отчасти приобрели кофейный оттенок. И в тот же миг стали желтыми до невозможности. Зрачок растворился в этой невыносимой желтизне. И, вихрем ушел ко дну. Я отправился за ним. Меня просто засасывало в это солнечное море водоворотов и откровений. Я, как будто подобрался к самому хрусталику, и, сквозь толщь ее взгляда, увидел зеркало ее души. В нем была водная гладь и паром. Тот самый, о котором она видимо и рассказывала мне сейчас.

Стола ясная и теплая ночь. Паром мягко скользил по воде, иногда слегка накреняясь то в право, то в лево, не особо внося дискомфорт его пассажирам. Совершенно огромная луна чуть касалась водной поверхности, задевая ее где – то очень далеко. Сама же, буквально зависала над паромом, освещая ему путь в ночном путешествие. Народ на палубе был разный. Женщины, некоторые довольно таки легко одетые, в купальниках и ночных сорочках. Другие, в теплых шубах и вечерних платьях. Рядом с ними крутились обходительные мужчины. Предлагали вино и орешки в маленьких хрустальных пиалах, играл оркестр, некоторые даже танцевали. Я ел мороженое и выглядел немного глупо в сообществе такой разношерстной компании. Вдруг из за рубки показалась Герда. На ней было длинное голубое платье с оторочкой из горностая. Пленительный вырез на спине и миленькая укладка в стиле сороковых годов. Она сексуально передвигалась и потягивала какой то мутный коктейль из длинного и глубокого сосуда, с первого впечатления напоминающего медицинскую колбу. Я подошел к ней, отставив в сторону мороженное и спросил:

– Тебе не холодно?

Она расхохоталась и в этот же момент оркестр заиграл новую мелодию. На небольшую палубу вышла темнокожая певица. Толпа поприветствовала ее жидкими аплодисментами и она запела. Пела она на непонятном мне языке. Очень мелодично и грустно.

– Я знаю эту песню, – оживилась Герда и пригласила мне потанцевать. Я обнял ее за талию, проведя рукой по обнаженной спине. Глаза ее сузились от удовольствия, но она промолчала.

– О чем же она? – Закручивая ее в легком танго, спросил я.

– О реке жизни, она по – моему, так и называется у нее на родине, река жизни. О том, что рождаясь, каждая душа погружается в ее поток. Одни находят в себе силы и переплывают ее. Другие тонут, так и не пожелав научиться плавать. Третьих просто несет потоком.

Я прижал ее тонкое извивающееся тело к себе, и немного наклонил в сторону. Она будто стала в моих руках пластилиновая. Я не просто вел в этом завораживающем танце, я создавал в своих руках женщину. Она же продолжала говорить:

– Река несет нас, выбрасывает на отмели и ввергает в немыслимые адские пороги. Повергает в пучину и тешит наш взгляд ночными штилями и бурями. Во все своем многообразии, она, река, властительница мира…

В этот момент закончился припев и застонали скрипки. Я развернул ее к себе спиной и нежно провел своими ладонями по ее плечам. Она вздрогнула. Я действительно ощущал себя создателем. Я даже представил себе, как бог создавал женщину, вот так, в танце. Среди необъятной и темной вселено, он гладил ее плечи, он чувствовал ее дыхание. Он просто делал существо подобное себе, только, оголяя в этой новой оболочке весь нерв. Отдавая всю красоту своего сердца. Плел и плел каждую составляющую женщины, прибавляя туда чистоты, музыки и ночи.

– И вот, – постанывая, продолжала Герда, – наступает момент, когда река жизни впадает в другую реку….

Глаза у нее закрылись, она бессильно опустила руки и только ее упругие бедра равномерно покачивались в такт танго.

…Это река смерти, – с выдохом вырвалось из ее горла, и Герда запрокинула голову к луне, – Здесь нас всех ждет омут. Здесь нас всех ждет… омут, – повторилась она и обмякла совсем.

Я взял ее на руки, как маленькую девочку, и понес в каюту. Она прижалась к моему плечу и так крепко вцепилась в руку, своими маленькими пальчиками, что даже стало больно. Причем очень…

– Эй, – она и правда вцепилась в мою руку как горгулья и не переставала трясти ею в воздухе перед моим лицом, – ты что, завис что ли?

– Прости, – виновато ответил я. Она застенчиво улыбнулась. Глаза ее были как и прежде зеленого оттенка.

– Ты интересовался о нашей цели путешествия? – Сменила она тему.

– Да, – я откашлялся и был полон внимания.

– Это, – она немного задумалась и продолжила, – такая неформальная встреча, что ли.

– И зачем нам ЭТО? – Грустно спросил я, поставив акцент на последнем слове.

– Там все соберутся, Сергеич в том числе. Тебе не помешает кое с кем познакомиться, да и принято так.

– Как?

– Люди с такими капиталами как у тебя, раз в году собираются на такие выездные встречи. Так уж заведено. И ты должен там побывать, и это не обсуждается. Кстати, я тут время даром не теряла, вложила несколько твоих миллионов в некоторые ценные бумаги и акции. У тебя выгодный бизнес, прибыль устойчивая. Если хочешь, погружу тебя в мир твоих инвестиций?

– Увольте, – неохотно пробурчал я, – а как у нас с благотворительностью?

– О, – как будто она ожидала такого вопроса, – все ништяк. Ты активно спонсируешь центр по спасению леопардов. Безвозмездно кормишь маленьких африканских деток, строятся десять клиник и центров по борьбе с вирусными заболеваниями, короче… ты меценат с большой буквы.

– Ты хочешь сказать, – уверенно спросил я, оживившись, – что я трачу бабло на маленьких голодных леопардиков?

– Да, – гордо ответила Герда и рассмеялась, – просто все остальные маленькие и исчезающие животные, уже давно распределены. Вот Сергеич к примеру, возглавляет фонд по восстановлению иглобрюхого иглобрюха.

– А что, такой бывает? – С интересом спросил я.

– Да какая разница? – Вспылила она, просто бабки должны крутиться. Особенно если их ооочень много.

– Хрена лысого, – закричал я, – а знаешь о чем мы с Саней в детстве мечтали, если найдем чемодан с деньгами.

– Надраться, – уверенно ответила Герда и надула обиженные щечки.

– Ну, это само собой, – развел я руками для убедительности, – а вообще мы мечтали честно отнести этот чемодан в милицию. Принести его, положить так вот на стол самому главному милиционеру и сказать:

– Заберите свой миллион, мы советские пионеры и точно знаем, что счастье не в деньгах. И нас тут же на телевидение, на радио. Грамоты почетные и вымпел. Почет, короче, и уважуха.

Герда смеялась до слез. Потом немного успокоилась и добавила, – Ладно, твоему Сане я миллион, другой отправлю. Посмотрим куда он их понесет?

– В жопу, – ехидно передразнил ее, я.

– Вот именно, – завершила она мысль, – у нашего средне статистического половозрелого алкаша, ведь какой посыл. Появились большие деньги. Не важно откуда, появились и все тут. И, либо это аттракцион невиданной щедрости. Сразу откуда – то появляется миллион друзей и знакомых. Банкеты и приемы, всем взаймы или просто безвозмездно, и все… нет денег. Либо, необъятной жадности. Бывали случаи, когда деньги попросту зарывали в саду. Они там и сгнивали. Никакой культуры.

– Ладно, – сдался я, черт с ними, с леопардиками. Кажется, мы снижаемся.

– Кажется, крестится нужно, – строго ответила она, – нам еще четыре часа пилить. Ладно, будет тебе и почет и уважуха. Я, кажется, поняла ход твоих мыслей. Направленность мне ясна.

Она снова открыла свой телефон и начала что – то писать.

Я отвернулся к иллюминатору. Внизу все так же блестела гладь необъятного водного простора.

– Река жизни, река смерти, – пробубнил я себе под нос, – вот река пива, это было бы ништяк.

Это было здание старинной оперы. До него мы с легкостью добрались на карете, запряженной четверкой лошадей. Внутри было уютно и дорого. Преобладал красный цвет и золото. При чем золото, выглядело вполне натурально. К нам сразу подскочил козликом, маленький человек с лысиной и во фраке. Низко раскланялся и представился.

– Месье Рабинович, – расплылась в улыбке Герда, – сколько же лет я не имела удовольствия вас лицезреть?

– О, мадам, – смутился лысый и начал неприлично облизывать ее запястья, – каждая встреча с вами, это просто перформенс.

– Вот знакомьтесь, – предложила она мне, – теперь месье Рабинович будет возглавлять вашим пиаром.

Тот, в сою очередь попытался начать облизывать и мои руки. Но я быстро отдернул их к себе и коротко мотнул головой, в знак моей нескончаемой признательности.

– Нахрен он нам сдался? – Шепотом спросил я у Герды.

– Вы же хотели почет и уважуху?! – Так же загадочно ответила она, – а ему в этом нет равных.

– Позвольте, я проведу молодому человеку экскурс? – Как бы извиняясь, спросил Рабинович и при этом снова попытался начать лизать мне ладонь.

– Да, – уверенно ответила Герда и добавила, – тем более мне нужно кое – кого здесь отыскать.

Она мило улыбнулась и проследовала за бархатную ширму. Я же пошел, хоть и нехотя, за козленком с лысой головой.

– Прошу обратить ваше внимание на лестницу, – вежливо начал свою экскурсию, Рабинович.

Я начал рассматривать все вокруг. Лестница плавно поднималась на верх. Перила переливались.

– Эта красная дорожка, – нравоучительно, как будто зачитывал он, – с самого Каннского кинофестиваля. Самая первая из них.

– Хорошо сохранилась, – съязвил я и начал подыматься.

– Перила отделаны бриллиантами и сапфирами, но это все, так, – устало сказал он, – главная достопримечательность этого здания. Так сказать его жемчужина, это люстра в центральном зале. Конечно, спросите вы, что может быть примечательного в простой люстре. Ведь любое предназначение люстры, это извлекать свет?

При этом он посмотрел на меня, ни то что бы вопросительно, а скорее восклицательно и хитро, – Все дело в материале. Ах милый вы мой странник, если бы вы знали, сколько слез было пролито, что – бы сделать одну маленькую висюлечку на этом шедевре искусства.

– Вы так говорите, как будто она действительно из слез сделана?

– А я как сказал? – Недоверчиво переспросил Рабинович и усмехнулся, – Прошу!

Я покорился его воле и прошел в зал. Дыхание у меня сперло. Такого богатства в убранстве, я не видел никогда и нигде. Оперный зал, одетый в красный бархат и золото, просто сиял изыском и торжеством. Небольшие сумерки придавали этому месту загадочность и эротичность. Народ потихоньку рассаживался. Дамы в вечерних платьях, галантно отряхивались веерами и кокетничали. Господа, в таких же костюмах, как и я, пили что – то из аккуратных бокалов – колб, напоминающих тот, из которого пила свой коктейль Герда, там, в моих фантазиях. Никто совершенно не обратил на меня ни малейшего внимания.

– Проходите сударь вы мой, – Рабинович слегка подтолкнул меня в спину, – ваши с Викторией места находятся у сцены.

– Я зову ее Герда, – опомнился я и пошел по проходу к полукруглой сцене занавешенной кровавого оттенка занавесом, с желтыми бубенцами на кончиках и не четким изображением черта в ее центре.

– И она позволяет вам ЭТО? – Рабинович, как мне показалось, удивился такому факту.

И тут зажгли свет. Сначала что – то щелкнуло. Весь народ затих, и в зале стало тихо как в гробу. Все подняли свои головы к верху, и я последовал их примеру.

– Люстра, – тихонечко зашептал Рабинович и поспешил достать носовой платок.

Тем временем свет из глубины возвышения над нами начинал разрастаться. Казалось, он берется из неоткуда. Самой люстры не было. Под потолком вообще ничего не было. Только неяркий и нерешительный голубоватый свет. Тем ни менее он набирал и набирал свою силу. С нарастающим превосходством он сначала очертился в небольшую каплю. Затем, капля увеличилась в размерах и округлилась. Свет не ранил глаз, мягко окутывая оперное пространство. Проникая в каждый его уголок, освежая его сущность, возвращая к жизни. Становился все крепче и сильнее. Наконец, в центре светящегося шара начала провялятся основа. Небольшой золотистый шест, был явно привинчен к потолку. Постепенно, при нарастающем сиянии, от шеста потянулись вены и артерии золотого потока. Они проникали и пропитывали все пространство шара, пронизывая его внутренность как раковая опухоль пускающая свои метастазы во все кончики организма. Шар при этом не переставал увеличиваться в размерах. Его уже можно было просто достать ладонью руки. И наконец, свет опустился так низко, что моя голова оказалась внутри него. Из его глубины, по невидимым канальцам, к моей голове потянулись золотые нитки. У всех остальных происходило то же самое. Золотой шелк и голубой свет окутали мое лицо, и я уже ничего не видел кроме этой световой мешанины. В голове у меня закружилось и я услышал шум приближающегося парома….

….Вдруг, он начал осознавать себя снова. Как будто его не было до этой самой секунды, и вдруг он появился. Из пыли из праха или из табакерки, как игрушечный чертик. Его за рукав трясла упрямая бабуля и все время твердила одно и то же.

– Какой у вас номер?

– Что? – Непонимающе переспросил он.

Бабуля лихорадочно перевернула его ладонь и, тыча пальцем в ее центр, уверенно проговорила.

– Вот, вот о чем я вас спрашиваю!

Он посмотрел на свою ладонь и увидел номер начерченный черным химическим карандашом в ее центре. Номер этот был, 456.

– Да дайте же ему прийти в себя, – вмешался в беседу, высокий темноволосый мужчина, отдаленно напоминающий, ни то, Хабенского в молодости, ни то, Охлобыстина в зрелости.

– Я номер ваш запомнила, – трясущимся голосом произнесла старушенция, – вам не скоро еще, сидите, отдыхайте. С этими словами она принялась тормошить других одурманенных посетителей.

– Где я? – не уверенно спросил он, и еще раз посмотрел на свою ладонь. Номер действительно был на месте.

– Я раньше читал, – весело отозвался темноволосый, – что душа испытывает огромные мучения только дважды в жизни. Первое, во время своего рождения. И второе, во время смерти. А вы и правда ничего не помните? – Он посмотрел на него так искренне и улыбчиво, что стало немного спокойно.

Он огляделся. Находился он теперь, в достаточно широком, выкрашенном в голубую и белую краски, коридоре. По бокам повсеместно стояли стулья и лавочки. Стулья были разными, от старинных с резными ножками, надутых в стиле средневековья до холодных и безликих в стиле Хай – Тек. Попадались стулья времен советского союза и простые незамысловатые табуреты. Старые, выкрашенные в коричневую половую краску, длинные лавочки. И летние, увитые чугунной росписью, скамьи. Повсюду сидели или стояли люди. Кто – то спал, другие оживленно общались. В некоторой отдаленности сидела группа кришнаитов и монотонно предавалась пению мантр. На грязном матрасе спал бомж. Немного с лева, на большой железной кровати сидела маленькая девочка и увлеченно вела беседу со своей куклой. Все это напоминало ему кадры из фильма про что то самое главное. Про то, что он так хотел понять, будучи молодым. Про то, что он давно забыл, но через несколько секунд как будто вспомнит. В голове возникло некое чувство дежавю. Ему отчетливо вспоминалось что он уже видел и этот коридор и эти стены. Но где? Когда?

– А вы потихонечку начните слушать других, – так же с надеждой в голосе посоветовал темноволосый, – вам и легче станет и вспомнится многое. Если конечно оно вам надо?

– А что, оно?

– А я почем знаю?

– Странно это все, – отозвался он и повернулся в противоположную сторону от темноволосого. Здесь сидел достаточно молодой человек в белом халате, в руках он держал автомобильный руль.

– Куда едем шеф? – Спросил его темноволосый и все так же искренне улыбнулся.

Молодой человек медленно развернул голову в его сторону и тихо представился.

– Абу, меня так зовут, а вас.

– Я Сидоркин, – весело представился темноволосый и тактично раскланялся. Одет он был в поношенное, темно синее трико с отвисшими коленями и заплатками в некоторых местах и затрапезного вида майку со следами кетчупа на животе и, почему-то, спине.

Абу так же ответил Сидоркину кивком головы и перевел взгляд на него, – А вас?

– Я не знаю, – тихо ответил он и закрыл глаза.

– Это печально, – прошептал Абу и тоже закрыл глаза.

– Ну а вы, уважаемый, – обратился к молодому человеку с рулем Сидоркин, что нибудь помните?

– Скорая помощь, – отозвался Абу и выронил руль из рук.

– А подробности? – не унимался темноволосый в трико и майке.

В это время в обратную сторону снова прошла бабка. Она остановилась у кровати девочки и сверив свои записи с ее номером на ладони вежливо произнесла.

– Вы милочка за группой читающих мантры, а вот он, – и она кивком головы указала на Абу, – будет сразу за вами.

– А она кто, – тихо спросил он?

– Она? – вежливо переспросил Сидоркин, хотя прекрасно понял вопрос.

– Бабка эта? – уточнил он.

– Что – то типа совести русской ментальности, – отвязано ответил Сидоркин и улыбнулся, – просто я – то здесь уже давно вишу.

При этом он гордо продемонстрировал свои совершенно чистые ладони и похвастался, – до сих пор без номера здесь шкуру тру.

– А что, у совести есть национальность? – увлеченный беседой, спросил он.

– Нет конечно, – уверенно ответил Сидоркин, – просто есть общая, ну скажем, мировая совесть. А есть отдельная, – русская. Это, как та самая редисочка, за которую у Федора Махалыча, жадную бабу, Господь из преисподнии вытягивал.

– Это как же так? – спросил Абу.

– Ну, предположим, есть память, – начал объяснять темноволосый. – Но ведь некоторые идиоты от психологии делят ее на внутреннюю и внешнюю. Сознание там всякое и подсознание. Мозжечковая память.

– Какая, простите?

– Ну, это такой преимущественно женский вид памяти. Женская мозжечковая память. Встречался ты с женщиной. Точнее не так. Пытался встречаться. Цветы дарил, стихи писал. Короче был явным поклонником ее небесной красоты. А она, футы нуты, королева испанская. Короче не сложилось у вас. Ну, или сложилось пару раз. Но, не вполне в яблочко.

– Понимаю, понимаю, – оживился бомж на своем матрасе и даже немного привстал.

– Так вот, – увлеченно воскликнул Сидоркин, – звонишь ты ей, пренипременно ночью, скажем, спустя год. И тихо так, ненавязчиво говоришь:

– Знаешь Люда, ну или Оля, Танька, Маринка, что в прочем не важно. Говоришь так, знаешь Людок, а я ведь тебя и не любил никогда. И вешаешь трубку.

– И что? – раскрыв рот спросил он.

– И тут у нее включается механизм потаенных женских реакций. Так называемая женская мозжечковая память. Далее идет необратимая реакция преобразования в гордостью. И все Вася!

– Что все?

– Она берет такси и приезжает к тебе. И знаешь зачем?

– Зачем? – спросили, чуть ли не хором Абу и бомж.

– Что бы переспать с тобой и …. бросить.

Все весело рассмеялись. Он же немного привстал и улыбнулся,

– Я кажется знаю как меня зовут, – натужено проговорил и снова сел в свое домашнее уютное кресло на колесиках.

– Давай, жги, – Сидоркин уверенно похлопал его по плечу и наклонился что бы подобрать упавший руль Абу. Только теперь он увидел за его спиной два маленьких белых крылышка.

– Сидоркин, а у вас перья сквозь майку прорастают, – неуверенно прошептал он и попробовал улыбнуться.

– Я, в отличие от вас, господа, возвращаюсь домой, – увлеченно декламировал темноволосый, но об этом позже. Вы кажется вспомнили ваше имя?

– Я не уверен, но кажется меня зовут…

Он снова закрыл глаза и поморщился, – так что там про русскую совесть?

– Да пес с ней с совестью, – наконец раскрыл рот бомж – Лучше пусть Абу еще раз расскажет.

Абу взял у Сидоркина руль и улыбнувшись начал:

– Ее отец всегда был против наших отношений. И вот я решил ее украсть. В тех местах, где я жил, это вполне приемлемая форма общения с родственниками. Я нарядился в доктора и подъехал к дому ее отца на машине скорой помощи. Вошел, представился и вежливо спросил, где больная? Моя любовь сразу все поняла и начала мне подыгрывать. Я осмотрел ее, проверил пульс и измерил давление. В итоге, заявил я, больной нужна госпитализация. Мы вышли из дома в сопровождении ее отца и братьев. Ноги у меня дрожали и сердце готово было выпрыгнуть из груди. Я усадил ее в машину и тут. Мой друг, что вызвался помочь мне, подложил мне свинью. Дело в том, что он сподобился подвезти брачующуюся еврейскую парочку. Они чинно восседали на передних сиденьях. Невеста улыбалась и весело рассматривала пейзаж за окном. Он, гладил ее руку и что – то рассказывал.

– Что за х…я, – крикнул озадаченный отец. И… наш план был обречен на провал.

Все опять расхохотались.

– А где мы находимся? – спросил он.

– В нигде! – отозвался Абу и положил свой руль себе на колени.

– Пусть лучше Сидоркин расскажет, – сказал бомж, – у него складно получается. А то у Абу очень емко и по существу. Как байка в бане на полке.

– Вы же знаете что я еще тот рассказчик, – начал извиняться Сидоркин, – при жизни за мной один писатель записывал.

– Так вы прочтите, – предложил бомж, – а мы послушаем, не каждый день ангела слушать приходится.

– Так вы ангел, Сидоркин? – спросил он и похлопал по спинке его стула.

– С такими крылышками, пока нет, вот отращу… тогда…

– Давай не томи публику, – осадил его Абу – У тебя же, как и у любого высшего существа на земле по любому цель была?

– Может и была, – погрустнел темноволосый, только кто же скажет какая?

– А ты рассказывай, как записывал, ты же записывал?

Сидоркин почесал крылья и достал из за пазухи скомканные листы бумаги. Аккуратно развернул их, разгладил уверенной рукой и надел непонятно откуда взявшиеся очки.

– На дуще свойственный только русской душе, декаданс – Степенно и с аккуратностью начал читать Сидоркин, – По измученному русскому полю, пропахшему пылью и травой, как по лону моей израненной души, уходило вдаль разбитое войско Петлюры. Изорванное, изношенное и потасканное. С болью в сердце и огромной надеждой в помышлениях. Одни просто грустно плетутся за обозами. Другие, еще заливают в глотки мутную жидкость из бутылей. Кто – то поет, ровно и протяжно, переходя на фальцет. Солнце садится, комары одолевают, и все это мой внутренний мир. И я, усталый и безнадежный, возможно отстану от этого пафосного обоза. От этого рванья и пьяни, еще вчера желающего свободно изъяснятся в демократических баталиях с либеральным подтекстом в незамысловатых предложениях. А сегодня, идущими в никуда по этой томной русской степи. Куда следуют они? Кто они? И есть в этом всем, что – то мое. И в этом всем, я и есть. И хочется отстать и упав в сеновал уснуть вместе с солнцем в этой степи. Столько лет прожил, а зачем? Для чего? Кому?

– О чем это? – спросил Абу.

– Не перебивай, – нервно сказал бомж, – это же про внутренние переживания, сейчас про жизнь начнется.

– Вот он идет. Совершенно трезвый и счастливый. Не гнущийся под ветром перемен. Не унывающий от радости или скуки. Не помнящий зла и не хранящий за пазухой камня. Просто идущий по улице человек. Так просто, что даже не интересно. Этот человек, я. Или. Этот человек, я?

– Давай Сидоркин, – подначивал его бомж, – валяй.

Но тут зазвонил телефон. Причем, он так настойчиво тарахтел, что Сидоркин отложил лист бумаги и спокойно послушав, передал трубку ему.

– Это вас, – тихо сказал он.

– Алло, – нерешительно сказал я и встал с перевернутой постели. Подушка, почему – то была у меня в ногах. Одеяло на полу а простынь так крепко обвила мою правую ногу, как будто я крутился всю ночь волчком не переставая. Левой, я аккуратно начал высвобождаться из плена.

– Привет, – послышалось из трубки, это был Саня, – звоню тебе что – бы сказать спасибо за деньги.

– Значит Герда перечислила тебе бабосиков? – Оживился я и пошел на кухню, что бы попить воды.

– Да, – скучно ответил он, – только вот они вряд ли мне пригодятся. А так, конечно ты по пацански поступил. Спасибо тебе.

– Что то я не совсем понимаю тебя, Санек, – сказал я, – ты что встречаешься с дочерью Онасиса. А как же твой адюльтер?

– Много ты понимаешь в адюльтерах? Сколько их у тебя было то?

– Ну…

– А толк? – Он явно о чем то намекал.

– Слушай дружище, о каком толке ты толкуешь?

– Просто в могилу то эти деньги не унесешь, – спокойно ответил Саня и замолчал.

– Постой, постой, – закричал я, – в какую еще могилу? Да и с каких это пор ты начал заниматься святостью? Еще скажи что ты все деньги пожертвовал пенсионному фонду?

– Хухуендия это все, – устало констатировал он, а потом выдержав паузу тихо спросил, – ты уже в люстре?

– Что? – глупо спросил я.

– Если разговариваешь со мной, значит так и есть. Значит уже должен понять. Сидоркину привет передавай.

– Да что ты несешь то, дружище? – Закричал я и очнулся. Свет уже оставил мою голову и поднялся к потолку. Я все так же стоял у сцены в оперном зале и смотрел на верх. Рядом стоял Рабинович.

Заиграла музыка, это был тот самый мотив с парома. Откуда то неожиданно появилась Герда. Она была в голубом обворожительном платье с оторочкой из горностая. Ее обнаженная спина, и этот бокал – колба с коктейлем. В голове снова зашумело. Из за ее спины показался Сергеич. Он был все с той же тростью и улыбался так, будто мы с ним и не расставались.

– Познакомься, – представила его Герда, – капитан парома собственной персоны, – при этом она галантно присела в реверансе и весь зал последовал ее примеру. Все здесь кланялись ему, моему ночному гостю и благодетелю. Он широко улыбался и галантно кланялся в отместку.

– Что тут вообще происходит? – Глупо спросил я. У меня был вид потерявшегося щенка. Герда уверенно взяла меня за руку и предложила мне свой коктейль.

– Глотни, это тебя расслабит.

Я сделал невинный глоточек и обомлел. Коктейль был настолько противным и не вкусным, что меня удивило, как Герда пила его с таким выражением удовлетворения. За то он отрезвил мой ум и вернул дар речи.

– Так кто – то объяснит мне?

В это время все аккуратно расселись и занавес открылся. Оркестр грянул и Герда посмотрела на меня так, будто я не понимал и не осознавал самых элементарных вещей.

– Что все это означает, – я яростно одернул ее за локоть.

– Все же очень просто, – ответила она, усаживая меня между собой и Сергеичем, – даже проще чем ты думаешь.

Глава восьмая. На кладбище

– Погружаться в воспоминания, это как закидывать удочку. Никогда не знаешь, да и никто не скажет, что придется выудить из этой бездны. Иногда, это пыльца. Та, что осталась от раздавленных бабочек. И ничего не осталось от них. Ни засушенных крылышек между стеклышками, ни запаха лета. Только пыльца на пальцах. У любой любви есть времена года. Весна любви пьянит, отравляет и будоражит. Лето любви пылает жаром. Осень, язвами раскрашивает все и вся. Зимой все умирает. Или… засыпает до весны.

Иногда, это череда слов:

…Я помню, я верю, я знаю, я жду…

Так тяжело они идут. Леска натягивается до звона в ушах. Удилище гнется и трещит. Но ты тащишь и..

…Я верю, я помню, я знаю, я жду…

Иногда это краешек желтой от зависти луны. Она выглядывала из за тучи, глядя только в твои глаза, которые ты прикрывала теплыми ладошками. И мир затаил дыхание, ожидая твоего выдоха. Завсегдатаи от рыболовного мастерства знают, что такую, ловят на хорошее вино, голландский сыр и отсутствие жизненной перспективы. А если плюнуть, махнуть рукой и хоть трава не расти, то можно и четверть выудить и даже половину. Конечно это нонсенс и это в поваренных книгах не зарегестрированно, но на каждой приличной кухне вам поведают о данном факте как о незатейливой данности в нашей обыкновенной бытности.

Бывает, что и не клюет. Что же! Рыбалка дело хорошее, но на берегу и суше и…

А лучше, и к этому совету я призываю прислушаться, вообще забросить снасти подальше в кусты. Накормить свое прошлое остатками мотыля, запустить подальше червей. И, уверяю вас, без этого фосфора и незаменимых аминокислот вы не только проживете, но и обязательно возьметесь за написание своей поваренной книги.

Но без рыбы… совсем без рыбы.

Память отравляет. А особенно, если это память о женщинах.

Сергеич торжественно улыбнулся и закончил свой монолог. Как будто пробуя развеять таинственность происходящего. Свет совсем притих, и на сцене началось действие. В ее центр вышел аккуратно прилизанный конферансье во фраке и цилиндре.

– Дамы и господа, – сказал он торжественно, – для нас сегодня согласилась петь сама госпожа Виктория.

Весь зал посмотрел в нашу сторону и Герда встала. Ее голубое платье начало переливаться в опустившемся луче света, и она, неспешно поднялась на сцену. Заиграла музыка и Герда начала петь.

Исполняла она ту же песню что и на пароме пела незнакомка. Отличие было только в тембре голоса и стилистике. Если на пароме она звучала как танго, сейчас, Герда старалась предать ей романтический характер.

– Так что все это значит? – Шепотом попробовал спросить я у Сергеича.

– Вы можете запросто называть меня паромщиком, – улыбнулся тот и аккуратно наклонился к моему уху, – неужели вы и сейчас ничего понять не смогли? После того, как она поет для вас эту песню.

– Я слышал уже эту песню, – так же наклонившись к нему, произнес я, – и что дальше? Что это вы подсыпаете в свои коктейли? После которых, у посетителей глюки разные с потолка сыплются?

– Я думаю, – вмешался в разговор Рабинович, – пусть тогда Сидоркин и объясняет.

– Добро, – утвердительно согласился паромщик и снял со своего лацкана алую розочку, – понюхайте, и встретимся здесь же через некоторое время.

– Что? – Я непонимающе воткнул свой нос в приближающийся цветочный бутон.

– Вот тогда предметно и поговорим, – улыбнувшись сказал паромщик. Но я этого уже не слышал.

Голова снова закружилась и темная пелена накрыла всего меня с головой. Стало холодно и тесно. Я открыл глаза. Вокруг было темно и неуютно. Душно. Я попробовал повернуться на бок и это удалось мне не с первого раза. Я явно находился в каком то ящике. Со временем глаза привыкли к темноте, и я разглядел атласную обивку ящика, маленькую белую подушечку и…

ААААА, – заорал я от испуга и ужаса охватившего мой разум. Я был в гробу. Начал пробовать сильно стучать в крышку, получалось очень плохо. Наконец крышка дрогнула и на мое лицо посыпалась земля. Мой ужас усилился. Меня просто затрясло от паники.

– Так, – судорожно думал я, – меня закопали, меня зарыли, меня похоронили ЖИВЫМ!!! Сколько кислорода может быть в гробу? На какую глубину зарывают в наше время? Все эти немыслимые вопросы пронизывали мою голову, я вертелся в этом плену как волчок. Бился головой об обивку, ломал ногти о крышку гроба. И, через некоторое время успокоился. Я даже не понял как это произошло. Скорее всего по факту. Я просто лег, сложил руки на груди и заплакал. Но, не на взрыт, а тихонечко, что – бы никто не услышал. Мне стало так бесконечно одиноко. Я представил себя маленьким промокшим котенком, сидящим на краю высоченного небоскреба. Дождь пролил меня насквозь. И ночь, приготовилась доесть меня изнутри. Но я сидел и уверенно ждал. Чего? Может быть, – думалось мне, – на меня точечно упадет вражеская зажигательная бомба. Все равно я никому не нужен. Одинокий, мокрый, чужой. Я закрыл глаза и, почему то начал читать стихи..

– Плевать, – думал я, все равно похоронили.

Именно в этот момент я и услышал шорох. Он был явно сверху. Сначала это был незначительный шорох, как будто маленький слепой крот прокладывал маршрут своего метро где то неподалеку. Я мысленно поприветствовал крота метростроителя и снова закрыл глаза. Но шум становился все сильнее и приближеннее. Я заинтересовался. Наконец, что – то гулко воткнулось в крышку моего гроба, и жадно начало скрести по его поверхности.

– Я здесь, – заорал я и заплакал от счастья.

Крышка дернулась, скрипнула и отварилась. На меня смотрел мой спаситель. Он был все в той же майке и потертых трико, только теперь весь вымазанный в земле и с лопатой наперевес.

– Сидоркин? – удивленно произнес я и попытался вылезти из гроба.

– Вот, – ликовал он, – делаю добрые дела, исправляю карму. Знаешь как меня мама в детстве учила? Если тебе человек зло сделал, дай ему конфетку. Еще сделал, еще дай конфетку.

– А если еще сделал? – спросил я отряхивая его от земли.

– Тогда еще дай конфетку, – весело произнес Сидоркин, выбираясь из ямы и подовая мне руку, – пусть он сука сдохнет от сахарного диабета.

– Не ожидал тебя встретить в таком антураже, – не зная как отблагодарить ангела, попытался сострить я.

– Уже и не знаю, добро ли я совершил, – усомнился он и закурил. Я взял у него сигарету и усевшись на гору нарытой земли сильно затянулся.

– А че так?

– Попробую объяснить тебе, – тихо произнес Сидоркин, – но для этого нам нужно прогуляться по кладбищу.

– Я ночами по кладбищам не гуляю, – вставая с кучи сказал я.

– Ага, – рассмеялся Сидоркин, – я по ночам на кладбищах прямо в гробу отлеживаюсь? То же мне отодракула недоделанный.

Я согласился и покорно проследовал за ним. Сначала мы долго и бессмысленно мотались вдоль потемневших могил. Как будто Сидоркин долго не мог понять в какую именно сторону нам нужно было следовать. То он заглядывал в склепы недавно упокоенных нуворишей, то, долго топтался на одной аллее с похороненными спортсменами. Потом, он покурил и уверенно повел меня к выходу.

– Точно же, – бубнил он себе под нос, – всех свежих у ворот теперь складируют.

– Что ты там шепчешь?

– Давно говорю не был на этом кладбище, – шмыгая носом сказал он и вдруг встал как вкопанный.

– Что такое? – Я уткнулся в его крылатую спину и выбросил тлеющую сигарету в лужу.

– Вот, – торжественно произнес ангел и начал рукавом оттирать табличку на памятнике, – здесь похоронен Абу, помнишь молодого парня с рулем в руках? Его будущий тесть из берданки завалил.

– Помню, – тихо ответил я и обомлел. Моя галлюцинация в оперном зале оказывалась отчасти, чей – то правдой. Я ущипнул себя за руку и почувствовал боль. Я явно не спал. Чувствовал ветер и озноб, пробирающий мое тело. Чувствовал запах могил, их сырость и одиночество. И наконец, я отчетливо видел могилу с фотографией именно того парня с рулем. Именно того! Именно…

– А вот девочка, – Сидоркин прошел чуть дальше и погладил сидящую у могильного гранита куклу. Ту самую, что гладила девочка, там, в коридоре, сидя на кровати.

В горле у меня пересохло. Перед глазами поплыли какие то диафильмы. Я потихоньку закурил еще одну сигарету, и оперся на гранитный памятник рукой, что – бы не свалиться с ног.

– Если пройдем дальше и остальных найдем, – строго констатировал он и сделал уверенный шаг влево, – а это, – и он устало присел у свежевырытой могилки и достал непонятно откуда взявшийся пузырь водки, – это дружок твой, Саня.

Я неспешно повернул туда голову и ноги у меня подкосились окончательно. На светлом, еще свежем кресте, повязанным лентами и уставленным венками, красовалась фотография моего лучшего друга.

– Так, – спокойно и твердо, Сидоркин плеснул в банку из под консервы водки, и подал торжественно мне, – на ка запахни. Извини, другой тары не нашлось, кладбище все – таки.

Я не разбирая выпил содержимое и снова затянулся. Сидоркин отхлебнул из горла и повторил мне в баночке. Я выпил и сел на краю могилы.

– Как же это так? – Глупо спросил я и откровенно посмотрел на него сквозь пелену накатившихся слез.

– В то утро, он пришел с твоих похорон и начал пить, – строго начал Сидоркин, – потом сгорел. Точнее угорел. Скорее всего от непотушенной сигареты. Весь матрац истлел вот он и задохнулся у себя в офисе. Пьяный. Ну, а свою могилу ты и сам видел, я же из нее тебя отрывал.

– Как же это? – по моим щекам текли большие и соленые слезы. А ангел все подливал и подливал в банку.

– А ты попал под трамвай. Сразу на смерть, – рассказывал Сидоркин, – хрясть, и пополам. Пьяный возвращался с ночного эфира. Помнишь, ты еще бутылку коньяка с собой брал. Потом ночью еще ходил. Нес там всякое про своих баба в эфире. А потом пошел домой и под трамвай. Вот так.

– Это же сон, – устало сказал я и опять выпил, – из детства..

– Так всегда бывает, – спокойно сказал Сидоркин и выпил за компанию. Ты умираешь и не понимаешь как же это так? Жил себе жил и бац.

– А я как будто чувствовал, так Герде и говорил, так и рассказывал, – хлюпал носом я.

– Тут механизм простой, – начал разъяснять ангел, – просто в твоем случае очень не конечный. Сначала, конечно, мы с тобой в чистилище попали. Коридор помнишь?

– Угу.

– Потом как и всех распределили нас с тобой. Я же ангел именно к тебе приставленный. От тебя никогда ни на шаг.

– Давай выпьем за это, – предложил я.

– Давай, – уже повеселев согласился Сидоркин и разлил.

– А дальше?

– А дальше тобой они и заинтересовались, – продолжал ангел, – саму Викторию за тобой отправили.

– А она кто?

– Птица смерти, – сплюнув сказал Сидоркин, – высшего порядка существо. Такие как она за простыми смертными не приходят. Только за избранными.

– Это выходит, что я ночные эфиры уже будучи умершим вел? Да и чем я таким приглянулся ей? Да, и кто эти, они?

– Ад, – тихо проговорил Сидоркин и огляделся по сторонам. Так всегда и бывает.

– Ад?! – Я глупо вытаращил глаза.

– Ты что тупой, что – бы тебе по триста раз повторять? Я же говорю, ад. Что там тебе паромщик такого говорил? Вспоминай.

– Про воспоминания говорил, – ответил я, – которые отравляют душу. Короче хрень какую то нес. Я, если честно не понял.

– Зачем то ты им нужен, – серьезно продекламировал Сидоркин, – просто так птицу за душей не отправляют. Тем более ты не на пароме в ад прибыл. Она лично тебя в коготках своих через реку перенесла. Это тебе казалось что ты на самолете путешествуешь. На самом деле…

– Слушай Сидоркин, – окликнул его я, – может мы с Саней травы какой покурили да нас и таращит с голодухи? А? И нет ни тебя, ни кладбища этого, ни..

– А этого ничего и нет, – серьезно качая головой подтвердил Сидоркин, – ты же еще в люстре. А это может означать только одно. Иллюзия продолжается.

– В какой люстре? – спросил я и встал с земли.

– Видишь ли, когда человек умирает то видит якобы свет. Так вот этот свет для каждого разный. Для одних, это свет незримого создателя. Для других, свет воспоминаний. Для тебя же конкретно, это свет люстры, впрочем, как и для многих людей на земле. Ты умер, и летишь в свете этого сияния, и она, люстра, определяет твою направленность. Куда там тебе дальше? Только она и знает. Если честно, ты в люстре был постоянно. Все это время. Да и сейчас в ней. И я так тебе скажу, пока ты внутри, можешь попытаться что – то изменить. Еще не поздно. Конечно, неплохо было бы узнать, для начала, зачем тебя в ад притащили, да еще и минуя паром?

– И зачем же?

– Дело в том, что, прибывшие на пароме назад не возвращаются. Тебя же принесла Виктория. Значит, нужен ты им. Значит, что – то есть в тебе. Но, самое главное не забывай и помни. И даже это, иллюзия. На самом деле ты в люстре. Помни это всегда. Понял меня?

– Нет, – честно ответил я, – давай лучше за упокой моей души грешной, не чокаясь.

– Давай, – согласился Сидоркин.

Мы выпили. Небо над кладбищем было ясным. Ноябрь в этом году удался на славу. Было чуть сыровато и тепло. Еще висели на уснувших ветках пожухлые листья. Еще не торопился дворник убирать кучи вороха в аллеях. Еще было свежо и прохладно. Еще бы жить и жить, – подумалось мне.

– Если ты поймешь главное, то, что ты как – бы это сказать, еще летишь к своей цели. То есть, по сути ты не в аду и не в раю. Ты летишь в свете люстры и они этим пользуются. Есть конечно шанс вернутся, но, – и Сидоркин печально и грациозно задумался, – для этого нужна самая малость. Вспомнить свое имя.

– И всего то, – усмехнулся я и обомлел. А ведь я совершенно не помнил своего имени. То есть не то что – бы немного. А совсем и напрочь. Я нерешительно посмотрел на него и открыл рот.

– Вот такие правила братан, – скучно произнес Сидоркин, – летящий в свете никогда не может вспомнить своего имени. Говорят, так могут святые или редкостные засранцы от счастливого случая. Если ты вспомнишь, господь именно по имени вызывал Лазаря из могилы. Если вспомнишь до того, как они тебя попользуют, отвечаю, без печали вернешься обратно.

– Но ты же мой ангел хранитель, как я понимаю, – озадаченно произнес я, – так в чем же проблемы?

– Ты в аду, – сильно закричал на меня он, – какой там тебе ангел хранитель нахрен?

– Я совсем запутался, – уныло сказал я и снова закурил, – то я в летящем свете, то в аду.

– Это сложно понять, но просто принять, поверь мне. А если учесть, что никакого мира не существует и материя это вещь субъективно иллюзорная. То, и тебя и меня на самом деле нет. Были души, обтянутые кожей. Отбрасывали, какие – то тени. Бегали за какими – то автобусами. Стояли в очередях за ливерной колбасой.

– Я люблю ливерную, только не ту что сейчас продают, – сказал я, – а совдеповскую, настоящую. Ухо, горло, нос, письки, сиськи, хвост. Получается, все что там, – и я махнул рукой в неведомую мне сторону, куда – то глубоко в сторону материального мира, – все иллюзия.

– Я тебе даже большее скажу. Там ничего нет. Просто каждая душа придумывает для себя приемлемое существование. Ты встаешь утром, умываешься, выходишь из дома и идешь на остановку. И, весь мир что ты видишь, это только твой мир. Все люди, все твои друзья, все твои враги. Транспорт, новости в телевизоре и радио, твои бабы и дети. Старухи торгующие на остановках семечками. Бомж, валяющийся в коробке из под холодильника. Все это, только в твоей голове. все они, зачем то придуманы тобой. Может, так тебе легче. Может, по другой какой причине?

– И что? Ты хочешь сказать, что у всех кто даже проходит мимо меня, свой мир в голове?

– У каких всех? – Игриво спросил Сидоркин, – если они все в твоей голове. Их нет, ты их сам себе придумал.

– И куда тогда мне изволите возвращаться? – Непонимающе спросил я.

– Лучше прибывать в иллюзии, чем в аду, – уверенно подбодрил Сидоркин.

Мы замолчали. Просто сидели у края могилы и молчали. Я старался выбросить из головы все сказанное ангелом и сосредоточился на своем имени. В голове что – то крутилось. Казалось оно вот – вот вынырнет из подсознания и повиснет на языке. Но, это только лишь казалось. Я тихонько приуныл и затянул песню Гребенщикова. Ангел подпел. Мы спели куплет и снова замолчали.

– А знаешь, – прервал тишину Сидоркин, – я в твиттере один стишок прочитал, он как раз про тебя.

– Валяй, – безразлично отозвался я.

Вдруг я начал истерично хохотать. Свет вокруг померк и я как будто очнулся от наркоза. В голове от водки была неразбериха. На сцене все так же пела Герда. Рядом сидел паромщик, и явно ждал моего возвращения.

– Как там ваш ангел хранитель? – Все так же улыбаясь, спросил он.

– Пьет, – ответил я, – какой то непутевый у меня ангел то был.

– Ну, – усмехнувшись, ответил паромщик, – какой хозяин, такой и ангел.

– Дурак дурака, видит из далека, – сказал я и начал аплодировать Герде.

Глава девятая. Нижний ад

Глава десятая. Бильдербергский договор

– Что такое рай? Это, силой мысли, зарождающееся счастье. Есть только одно небольшое, но. Этим своим счастьем ты не должен причинить неудобств другим живым существам. И, казалось бы, условия то у задачки очень просты. Но, начиная творить рай у своих ног, ты медленно и верно созидаешь ад для других.

Что такое ад? Это бесконечное повторение ошибочных мнений, упакованных в блестящий фантик желаний. Попросту говоря, что русскому хорошо…

– Немцу смерть, – тихо добавил я и снова посмотрел на свою тетрадь в руках у паромщика.

– Неужели вы решили, что ангел действительно вытащит вас вот так, запросто, – назойливо просвистел где то у уха, Рабинович, – остерегайтесь такого рода посылов, голубчик, вы же в свете..

– Люстры, – уже злобно добавил я и нервно заерзал на своем кресле.

Герда перестала исполнять песню и зал захлопал ей. Я огляделся. Все было по-прежнему.

– Я объясню вам суть происходящего, – учтиво начал Рабинович.

– Может хватит уже, – огрызнулся я, – постоянно вы пытаетесь что – то мне объяснить.

– Это бильдергберский клуб, – паромщик аккуратно взял меня за локоть и развернул лицом к себе. Я хочу что – бы вы это понимали.

– Дело в том, – непринужденно и совершенно без тени сомнении, продолжил Рабинович, – раз в году, точнее на его исходе, все эти господа собираются в свой клуб. Закрытый клуб. Клуб для избранных.

– Бильдергберский клуб, – важно добавил паромщик, – самые влиятельные люди планеты сегодня здесь.

– Они что, тоже, того?! – Улыбнулся я, – отъехали.

– О, нет, – объяснял дальше Рабинович, – у них свои пути дорожки для проникновения в нижний ад.

– Все банально, – продолжал паромщик, – те, кто победнее и не может позволить себе личный саркофаг, собираются вместе. Застраивают поселок коттеджами. Маскируя при этом саркофаг общего назначения. Так появляются элитные поселки и районы. Хотя, если учесть что единственное их предназначение, скрыть истинное здание среди всего этого эпатажного хлама.

– Скрыть саркофаг, – пояснил Рабинович, – а господа побогаче, имеют его в своем арсенале прямо и непосредственно, так сказать имеют его.

– Сами господа редко, я бы даже сказал, совсем не проживают в местах таких саркофагов. Скорее, нанимают актеров из числа людей. Что – бы они изображали, какую – то суету в элитном микрорайоне. Для отвода глаз.

– Но, – паромщик вдруг стал более суровым и это проскользнуло в его голосе, – раз в году они приезжают в нужное место. Погружаются в саркофаг, а это, большой гранитный зал с множеством удобных, как правило ручной работы, гробов. Укладываются и призывают смерть.

– Для этого существует несколько простых манипуляций, – более спокойным тоном просвистел Рабинович, – но суть одна. Создать рай для всех. То есть, пожелать избавления земли от себя же самого. Но и это еще не перемещение в ад.

– Что же еще? – Уже с любопытством спросил я.

– Когда приходит смерть, – Пояснил паромщик, – нужно уговорить ее вернуть вас обратно. Выторговать свою будущую жизнь. И тут, я вам скажу, кто во что горазд.

Они оба рассмеялись и я посмотрел на всю эту шушеру, что собралась сегодня в клубе. Даже представил себе, как все эти богатеи пристроились в своих резных гробах, и, торгуются со смертью. Что, если не секрет, каждый из них может предложить ей?

– А это органичная мысль, – перестав смеяться, сказал Рабинович.

– А, самое главное, правильная, – добавил паромщик, – Ведь денег смерти не нужно. Да и благами ее не умастить. Так что же они предлагают в замен?

– И что же? – Мне почему то стало страшно. И паромщик это заметил. Он тихонько наклонился к моему уху и так же тихонько произнес:

– Души!

– Свои?

– Конечно нет, – уже выпрямившись сказал он, – чужие людские души. Весь виртуальный мир, создан для того, что – бы отрывать человека от реальности. Что – бы формировать в нем мысль к тому, что нет ответственности. Ни перед богом, ни перед народом, ни перед историей. Конечно это чужие души.

– Отсюда и катастрофы, – добавил Рабинович, – просрет один такой нувориш двести, триста душ. Потом приходится топить их в атлантическом океане на большом и непотопляемом кораблике.

– Подстраивают? – Глупо спросил я.

– По разному бывает, – ответил паромщик, – один из господ даже станцию по запуску торнадо построил. Так, говорит, накладнее но проще. Притащил к побережью, запустил волну и отбрехался за все путешествия. Можно войну начать. Можно эпидемию.

– Но, в последние года в моде сексуальная революция, – нравоучительно продолжил паромщик, – они заграбастали все СМИ. Вот и льют со всех экранов про независимость в отношениях. Жопы голые детям показывают среди бела дня. Наркотики в школах. Пидарасы в правительстве. Ничем нас уже не удивишь. За последние двадцать лет на этом поприще пошли хорошие всходы. Народ сам дохнет, от СПИДа, гепатита, от насилия захлестнувшего мир. От голода и наркоты. Господа развернули планомерную и отточенную работу. Уж поверь мне.

– Посадить бы вас всех в большую трехлитровую банку, – сказал я, – и закатать.

– Поразительно! – Воскликнул Рабинович.

– Что именно?

– Поразительно слышать это от создателя этого мира. А ты знаешь, зачем они все сюда собираются?

– Нет, – глупо ответил я.

– Тебя ищут, – нежно проговорила Герда.

Я и не заметил как она подкралась к нам. Взяла меня за руку и повела за собой. Снова.

– Ему нужно отдохнуть, – бросила она через плечо, и мы пошли все по тому же кровавому коридору.

Я сначала шел молча. Все смотрел на ее обнаженную спину и думал о происходящем. Странно, думал я, вроде бы даже вспомнил свое имя, а результатов нет.

– Это был твой псевдоним на радио, – сказала Герда, – ди-джей Сухарев. Не настоящее, выдуманное имя.

– Ты читаешь мои мысли?

– Конечно, – спокойно ответила она, – и там, в полете я все чувствовала, так что…

Я обнял ее, но она отстранила меня к двери и ножкой приоткрыла ее створ, – иди выпей, проспись и будь готов.

– К чему? – глупо спросил я.

– Творить ад, – она улыбнулась и грациозно ушла.

Я остался один. А может это и к лучшему, подумалось мне. Что она так ко мне относится.

Это была все та же небольшая комнатка. Единственное, здесь теперь стоял небольшой холодильник ЗИЛ. Посреди комнатки лежал аккуратный коврик. Окон не было но присутствовал невидимый глазу тусклый свет. На стене красовался плакат, времен социалистических пятилеток. На нем был изображен волевого вида мужчина, с мечом в руках. Отчасти, он немного был похож на меня. Надпись гласила:

Дело в том что энергетика хранения меча запланирована как присутствие одного женского и двух мужских начал. Первое мужское – передающий. Второе – берущий, он же хранитель. Ну и женское, безмятежное и обволакивающее. Меч находится в постоянном колебании этих энергий, и поэтому постоянно ищет идущих в Валгаллу. В наивысшей его материи. Свет проникая через призму восприятия становится тенью. Тень растворяется с ночью. Ночь обволакивает мир. Мир, становится на колени и затаивает дыхание в ожидание утра. Утро радует светом. Свет, проникая через призму восприятия, становится тенью. Только так… и так всегда. И он сам приводит передающего к хранителю.

Всегда один из троих должен уйти. В точке соприкосновения двух мужских и одной женской энергии, он же треугольник, сосредотачивается благоприятная зона для реликвии. Вот и выходит, что один передает меч, другой уходит с его прототипом в Валгаллу, а третий остается один, навсегда. И поначалу он принимает данное таинство как выигрыш, даже как счастье. Передающий сливается с хранителем..далее хранитель с женским началом… и кто то из нас троих обретает покой и счастье… ну или кажущую его материю.

Я дочитал и не понял ничего. Мне стало невыносимо противно, само ощущение того факта, что я придумал весь этот цирк, опять поглотило меня целиком. Мне захотелось домой. Но куда? Смог бы я придумать себе другой дом, дугой? Без хрущевок и помоек. Без всего этого, что я считал своим домом. Одно меня радовало, почему то я подумал о надежде, с которой живут люди в моем мире. И на что они там еще надеются? На меня? На себя? С какими – то мыслями встают рано утром, с какими – то ложатся в постель? Любят, ненавидят, ждут. Молятся. Живут. Я прошелся по комнатке и открыл холодильник.

Прямо по центру средней полочки красовался прозрачный пузырь с непонятного вида жидкостью. Я смело достал его и посмотрел на просвет, как бы пытаясь на глаз определить его содержимое. Но кроме ошметков, каких – то неизвестных мне грибов, на дне бутылки, я больше ничего не обнаружил, во всяком случае, подозрительного. Не долго раздумывая, я откупорил и заглотнул содержимое залпом….спирт….б…. ну что ж, тоже не плохо. Горячая волна быстро окотила мой желудок, добралась до каждой клеточки в моем, слегка не существующем теле, и немного ударило в голову. Я достал сигаретку, подкурил и повторил. Внезапно меня отвлек стук, кто – то явно ломился ко мне в квартиру. Я пристально посмотрел в глазок, и понял, что источник шума определенно происходит не из за двери. Стучали из погреба. Странно, подумалось тогда мне, этот нижний ад полон сюрпризов. И я уже не удивляясь ничему, отодвинув ногой половик приоткрыл люк погреба.

Молодой человек показался первым, он неспешно вылез из тьмы подполья, отряхнулся и затем галантно подал руку девушке.

– Я Игорь, – вежливо представился парень, – ну… а Ольгу вы наверное знаете? – И он как то очень доверчиво посмотрел мне в глаза, может, ища сочувствия или понимания.

– А….

– А Марат Сергеевич работает, – будто поймал ход моих мыслей Игорь, и заранее ответил на мой волнительный вопрос, – и Анжела тоже.

– Ну, – обиделся я, – может в следующий раз, – я всесторонне пытался подыграть им.

– Может вы предложите даме выпить?

– Конечно, – я пошарил по запыленным полкам и обнаружил почти чистый стакан. Обтерев его краем полотенца, я плеснул туда содержимое моего незамысловатого пузыря. Оля выпила стакан этого пойла и даже не поморщилась. Напротив она нежно улыбнулась мне и наконец, заговорила.

– Знаете, мы же к вам не просто пришли, нас просила поговорить с вами ваша возлюбленная девушка.

– Виктория? Что же это она сама, стесняется что ли? Тоже мне птица смерти!

– Да нет, отнюдь. Она и сама хотела бы знать до каких пор вы будете бегать от нее?

– И не думал я от нее бегать, просто так тоже дела не делаются.

– За то я вам сейчас расскажу, как у нас делаются дела, – перебила меня Ольга и с нетерпением в голосе и руке, протянула мне пустой стакан. Я немного ей плеснул.

– Вы знаете, – допив содержимое, уже более спокойно начала она, – вы знаете, почему я за князя замуж не иду? Это за Игоря то……

Игорь спокойно затянулся, и равномерно выпуская дым, удалился к окну.

– За Игоря… за Игоря, – хихикнула девушка, – Потому что у него фамилия совсем я вам скажу не комильфо. Сам он мужик хоть куда, образование подобающее, с жилплощадью проблем нет. А вот фамилия….говно.

– Как фамилия то? – Я пристально посмотрел на Ольгу.

– Я же говорю, – перешла на полушепот девушка, – Игорь Говно… хи… хи… хи, может еще угостите даму соточкой наливочки. Можно из сосочки.

Я оценил ситуацию как не особо критическую, как если бы девушка была совсем не вменяемая, а так на семь… восемь. И таки решил угостить княжну еще стаканчиком бурдомаги, хотя про себя подумал,…а девочка то жжет, жрет как лошадь.

– Вы лучше спросите у нее, – вмешался в разговор князь, – спросите как ее девичья фамилия?

– Заткнись козел, – разошлась Ольга, – мне что с тобой детей крестить?!

– Вялая…..понял, нет ты понял, фамилия у нее вялая. Ольга Вялая….ха… ха… ха, – театрально и чуть на распев пропел князь. Лучше бы взяла двойную фамилию… веселей бы было как раз вдвое.

– Ага, – заартачилась княгиня, – представляю, бал маскарад у папеньки в Византии, выходит глашатай и объявляет. Дамы и господа… Светлая Княгиня… Ольга Вялое Говно.

Мне почему то было не смешно, я сделал еще пару глотков и просто ждал чем все же это закончится. А этим двоим и без меня было не скучно. Они спорили, махали руками. Ольгу совсем накрыло, хорошо хоть князь был в себе.

– Господа, вмешался я в их откровенно светский раут, – господа,…не забыли ли вы о цели своего визита

– Ой, – нежно икнув и посмотрев на меня уже коровьими глазками, сказала Ольга, – прости ты нас дураков пьяных.

– Попрошу вас, пьянь византийскую, – смиренно выговорил князь, – с нами… бомондом землицы русской не ровнять.

– Ладно..эстет, – успокоилась княгиня, – по делу так по делу. А с вами сударь я подискутирую попозжжжа, – Она презрительно сплюнула в сторону Игоря и нагнувшись к моему уху тихо прошептала, – этот козел еще и импотент. Вы знаете, приходится погуливать. Правда, партнера трудно найти, постоянная слежка. А это и домыслы, и слухи ну и там знаете честь, все – таки, я из царского рода. А знаете чем потаскуха из царского рода отличается от подобной, не из царского рода…..да тем же чем секс в большом городе отличается от секса в маленьком… по сути ничем… а в философской концепции вопроса, так размерами города… вот. Да и с мужиком нынче беда, кто не женат либо придурок какой, либо не стоит. Это как городские туалеты, либо закрыты и кому то принадлежат, либо полные дерьма. Давеча бегал тут один за мной, с соседней губернии, немец. приютила… а он поскуда сбежал. Письма шлет мол ишь либе дишь. А я по ехниму не понимайт. Отвечаю ему… мол штангирциркуль… пуф …пуф… яйца, млеко не прятать, дойчен партизанен унд ротен кепхен, кайне медхен. А он жешь сука молчит, я и говорю мол Игареша, а не пойти ли нам повоевать куда. А он ерепенится….у нас говорит и так междоусобные войны. А я говорю, может на германию пойдем, там то думаю козел я то тебя сыщу….да знаете ли и не очень то хочется что бы потом в некрологе написали… великая княгиня, не смотря на то что по гороскопу была рыбой, по жизни дерьмом а в постели поленом, утонула в собственных амбициях….или, стала причиной международного конфликта.

– Так вы из этих, из путешествующих новых русских? – разочарованно спросил я, – или как?

– Ну да, – пьяно отрыгнула Ольга, – за триста душ в ад спустились.

– И не жаль? Душ то не жаль?

– Не думайте о мертвых, думайте о тех, кто рядом с вами остался живой, – выпалила княгиня. – Тут же все ясно изложено, – и она деловито указала мне на плакат.

– Ммм, – напрягся я, – и что же тут такого понятного изложено?

– Это же очевидно, – ответил за нее Игорь, – попасть в валгаллу можно только через ад.

– Влагала это рай, – пьяно проговорила дама и нагло потянулась к стакану.

– Валгалла, – поправил ее князь и отодвинул от княгини очередную порцию, – мы посещаем клуб только для одной цели. Найти рай.

– Здесь? – Я подскочил с места как ошпаренный, – в аду?

– Ну, – весело согласилась Ольга и снова начала свою охоту за стаканом. Она непринужденно тянулась к заветной цели, не переставая посматривать в сторону благоверного.

– Хватит уже жрать, – крикнул Игорь и отвернулся к окну.

– А окна раньше не было, – проговорил я со странностью в голосе.

– И рая тоже, – настигнув свою добычу, пробубнила она и откашлялась от крепости спирта с грибами, – Дело в том что энергетика хранения меча запланирована как присутствие одного женского и двух мужских начал. Первое мужское – передающий. Второе – берущий, он же хранитель. Ну и женское, безмятежное и обволакивающее. Меч находится в постоянном колебании этих энергий, и поэтому постоянно ищет идущих в Валгаллу. В наивысшей его материи.

– Уж не ты ли в этом тройственном союзе, женское и обволакивающее? – Огрызнулся князь.

– Нееет, – ответила совершенно распоясавшаяся княгиня, – Это твою мать, мать твоя, – Княгиня вскочила с места и начала размахивать руками как ворона крыльями, – Здесь же все завуалировано. Меч, это желание. Женское начало, это понятно. Это госпожа птица смерти. Ну и он, – и она ткнула в меня пальцем, – создатель мира.

– Княгиня желает глаголить, – попытался объяснить князь, – о том, что, кто создал ад, с легкостью создаст и валгаллу. Или, укажет туда путь.

– Значит, в рай хотите? – Злорадостно воскликнул я.

– Ага, – как будто договорившись ответили хором они, – за сколько душ это возможно?

– Хрена вам лысого, как Саня говорить любил, – крикнул я.

– Да вы поймите, – успокаивал меня Игорь, – мы имеем в вашем мире очень большое влияние. И, в последнее время создаем для ада большую конкуренцию. Раньше, все погружалось во тьму. И даже нам, состоятельным людям, было сложно держатся на плаву. Постоянно имитировать любовь к ближнему, занятие не из легких. Нам нужен выход. Нам нужна отдушина. Мы же не такие как все. Почему мы должны уходить во тьму вместе с массой?

– Хотите сказать, что рая не существует? – Начал было говорить я, но потом осекся, – ах да, ничего же не существует! Так, и что?

– У нас с паромщиком бильдергбергский договор, – вполне внятно для пьяной женщины, проговорила Ольга, – он, показывает нам путь в валгаллу. Мы, отдаем ему всех остальных.

– Мировая катастрофа???

– Ну, – икнула княгиня, – как то так!

А я – то думал, – кричал я, – как они все это замутить хотят? Герда говорила, твой внутренний мир мы превратим в явь. Я не понимал. Теперь все становится на свои места. Господа клубные богатеи угробят мир, в свою угоду. Так?

– Да кому он нужен этот твой мир? – спросила Ольга и допила содержимое бутыля, предварительно поковырявшись указательным пальчиком в грибной гуще, – кому?

Глава одиннадцатая. Какой то чай!?

Даже странновато что он называл его радистом. Сидоркин вообще был странноватым ангелом. Во всяком случае я совсем по другому представлял себе ангельскую породу.

В детстве мне чудились крылатые существа, – ангелы. Я мечтательно видел его летающим над крышей моего дома. Он аккуратно рассыпал снежинки из своих карманов и весело тилинькал в серебряный колокольчик. И, как верилось мне, если зажечь свечу в кромешной темноте и зажмуриться, то ангел тихонечко подлетит к тебе и поцелует в макушку.

Сидоркин под этот шаблон явно не подходил. Он постоянно пил, курил и ходил в грязной майке и растянутых трениках. Хотя, если его таким придумал я, винить тут некого. Но, даже в кошмарном сне я бы не пожелал, что бы Сидоркин поцеловал вас в макушку. Тем более увидеть его летающим над вашим домом с бутылкой водки.

Комната радиста была маленькой и захламленной. Пахло пылью и нафталином. Он сидел в самом ее эпицентре и что то бурчал себе под нос. Выглядел он так же пафосно как и его комнатка, неухоженный, в тряпье и с вечно шмыгающим носом. На руках обрезанные тряпичные перчатки, на шее длинный шарф цвета солнца.

Почему радист? – Подумал я.

– Хотите послушать, – он развернулся в мою сторону и рукой поманил к большим наушникам. Я взял и поднес к своему уху. Там была тишина.

– Ну как? – завороженно спросил радист, – впечатляет?

Я посмотрел на него с удивлением, – а что там?

– Пустота, – тихо сказал он и шмыгнул носом.

– И что же я должен в ней услышать?

– Конечно, – смутился радист, – с первого раза трудно что то услышать в пустоте. Но, если прислушаться, – о он аккуратно поднес к моему уху наушник и подкрутил громкость на своей установке, – то…

Я прислушался. Сначала это была все та же пустота. Но затем я начал различать небольшое потрескивание, которое перетекло в явный шум. Шум этот был едва различимым, почти неуловимым для первого раза. Радист был прав и это выражалась на его довольной физиономии.

– А что это? – неуверенно спросил я.

– Пустота, – в том же спокойном тоне ответил он, а затем добавил, – а шум, это звук большого дерьма которое приближается к нам со скоростью света.

– Так быстро?

– Да, – ликующе ответил радист, – конечно оно порядком далеко, я предпологаю именно так.

– И что же дальше? – Я вновь прислушался и… начал различать голоса. Вернее это был голос радио ведущего. Явно мужской, с небольшой хрипоцой и, как бы это сказать, оттененный мудростью. Голос что – то рассказывал с небывалой легкостью и уверенностью. Я посмотрел на радиста и получил в ответ одобрительный кивок головой. Я начал слушать.

Ведущий рассказывал о себе:

Интересно получается, иногда даже поразительно. В молодости, когда то лет двадцать – пятнадцать назад, я был высоким кареглазым брюнетом. Не горбился, не ежился от ветра, нагло, с определенной юношеской бравадой смотрел жизни в глаза. Блистательно улыбался встречным, жил как будто трогал бога за причинное место. Без страха, без философского понимания глубинного смысла потаенных уголков такой чужой и такой близкой женской души. Сейчас же, лежа на диване и смотря в спину человеку-женщине, постоянно почему то снующего по моему дому в непотребного вида халате (хотя нет, она то называет ЭТО… халатик) я слушаю БГ… и на улицах пьяный бардак… на улицах полный привет!!!

Теперь я стал и меньше ростом, растолстел, глаза мои поголубели. Да и в смысловом подтексте всего происходящего, я начал пытаться искать корневую систему. Человек-женщина постоянно пилит меня, и тем самым отпиливает от моего, и так не слава богу наросшего, по миллиметру в день. Я же записавшись в областную библиотеку, настойчиво искал там труды древних. Там, как мне казалось я и постигну смысл глубинных процессов женского. Зачем мне это надо было? Да я и сам с трудом догадывался. Но интерес мой впервые проявился после прочтения древнего манускрипта, под кодовым названием… откровение заместителя.. текст гласил следующее…

Радио ведущий набрал воздуха и на распев продолжил…

….Иногда такое случается… и все вокруг подчинившись какому то дуновению или же волшебству… засыпает.

Спал заместитель (одиозный лидер молодежи). И снился ему новый, выкрашенный в свежую красную краску трактор. Он уверенно проносился мимо и возбуждал в его душе что то доброе, светлое и по детски теплое. И факт этот был и для самого заместителя не совсем понятен. Перед сном он думал о разных вещах. К примеру ему не давал покоя вопрос… куда мы идем?

– А знаете ли вы, куда мы идем, – постоянно спрашивал его непосредственный начальник, – Мы определенно должны понимать, куда мы идем?

– Да, – кривлялся перед зеркалом он, – куда же мы идем?

Одиозный искал ответ на этот вопрос в литературе. Сегодня перед сном он прочел….

…можем ли мы определенным образом понимать, а значит и рассуждать по поводу нашего отношения к прекрасному полу. Или все таки женщина, как некая субстанция победившая в борьбе за эмансипацию, останется для нас совершенно необъяснимым объектом. И может ли мужчина (в связи с различным наполнением кровью, тех или иных органов) с пониманием и без парадоксальности слышать все услышанное из уст прекрасного пола, в правильной транскрипции. Женщина же, как некий индивид, или единица измерения парадоксальности, сама вряд ли знает куда все мы идем. И в свойственности своего мыслительного процесса, она стремится к покою, а значит и счастью в едином его понимании…

– Да, – подумалось тогда заместителю, – вопрос то и правда не так уж и прост. Он перелистнул страницу и прочел следующее…..

Эволюционный взгляд на этот вопрос, не полностью учитывает различия между деструктивным (афлективным) и конструктивным эмоциональным эпизодом. Традиционный же взгляд на это состоит в том, что бы он был адаптивным для индивида, и вел его как минимум в состоянии самадхи к абсолютной нирване. Нирвана, в данном контексте имеет некоторые отличительные характеристики

1.прекращение действий беспокойных эмоций в психике человека

2. абсолютный покой, полное отсутствие тревог и забот

3. полная удовлетворенность, отсутствие любых проявлений неудовлетворенности

4. необратимость, отсутствие стремления к возврату в исходное состояние.

И таким образом становится очевидно понятным, что абсолютный покой, в состоянии самадхи, в нирване, в постоянном наблюдении безличностного сияния господа и есть абсолютное счастье. А абсолютный покой нам дает только смерть. Значит к состоянию самадхи все мы придем рано или поздно. И абсолютный покой, как квинтэссенция счастья поглотит нас всех. А значит то куда мы идем и с кем не имеет в общем то никакого значения (хотя!!!) приносит ли покой смерть, тем кто вел не очень то праведный образ жизни? Но в вопросах праведности, а значит и греха каких то определенных стандартов нет. К примеру в индии является кощунством есть корову, как в Израиле кощунство не есть корову. То, что для одного является приемлемым, чуждо другому в принципе. И почему тогда если господь един, одним он запретил есть корову, а другим повелел. Культура, мать ети. Немного разобравшись в этом вопросе мы понимаем что все нужно пробовать на своем опыте. И убив и съев корову я точно пришел к понятию что счастливее я не стал. Но и оставшись голодным, счастье тоже не промелькнуло где то рядом. И тогда в мое сердце пришло понимание любви. И, если я не смотря на все рождаемые во мне эмоции, не перестаю относится к объекту по другому, не меняю своего мнения, то возможно это и есть любовь. И не сьев корову, я проявил к ней сострадание, даже не смотря на ее отношение ко мне. Хотя то же можно сказать и о говядине. Сложно не делать выбор в пользу какого либо выбора в жизни. Сложно иногда просто оставаться человеком. И тогда то, куда мы идем, вряд ли кого то заинтересует. Потому как с настоящими людьми всегда по пути.