Читать онлайн Львиное логово бесплатно

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В коллаже на обложке использованы иллюстрации:

© breakermaximus, chainatp / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Пролог

Прошел год, и Персидское царство пользовалось благами мира. Аншан и Сузы медленно, но верно становятся богатейшими городами, куда стекались капиталы купцов. Мечта Макса стать сильными, но бедными, разваливалась на глазах. Все происходило не по плану, и царство стремительно богатело. Крестьяне, у которых от непривычной сытости перестали умирать от голода дети, стремительно заселяли свободные земли, и Пророк подумывал внедрить тяжелые плуги и водяные колеса для орошения земель, что сейчас стоят в виде пустошей. Ведь юг Ирана – благодатнейшая земля. Нужна только вода. И он ее даст своей стране.

Армия готовилась к новой войне, и та была не за горами. Ведь земли Плодородного полумесяца только кажутся огромными, на самом деле для двух сверхдержав там слишком мало места. Это понимали все, и царские мастерские день и ночь ковали наконечники для копий и стрел, делали седла и новые доспехи. Кузнецы тысячами ковали подковы и стремена, а искусные мастера с ювелирной точностью собирали новые осадные башни.

Страна переваривала новые сатрапии, со свирепой эффективностью вычищая криминальный элемент. Честной работы было полно, и тот, кто не мог заработать на себе на жизнь, с точки зрения государства, в этой самой жизни не очень-то и нуждался.

Недобитые жрецы и заклинатели бежали в ассирийские земли, и там наводили ужас на своих коллег, которые не собирались терять все и сразу в случае победы персов. И Макс, сам того не зная, обрел новых врагов, о которых он до этих пор и не думал. В общем, работы было много, а проблем еще больше.

И только дома все было хорошо. Там была ненаглядная Ясмин и дети.

глава первая, где Пророк вводит в местный обиход не совсем привычные методы ведения войны

Сузы, в настоящее время Шуш, провинция Хузестан, Иран. Год 693 до Р.Х. месяц кислиму.

– Зар, ну не хочу я туда больше ездить. Они же дуры набитые, – ныла любимая жена Макса Ясмин, вернувшись после поездки в царский дворец, где встречалась с невестками, женами родного брата, царя Персии, Аншана, Элама, Кермана и прочая, прочая, прочая.

– Звезда моя, но тебе же нужно с другими женщинами общаться иногда, о своем, о девичьем поболтать, – удивленно ответил Пророк.

– Да не о чем с ними болтать, все разговоры только о тряпках и украшениях. С ними скучно так, что скулы сводит. Давай ты мне что-нибудь интересное расскажешь, про Египет или Индию. Я же слышала, тебе тот толстяк докладывал. А правда, что финикийцы маленьких детей в жертву Баалу приносят? А зачем им такой злой бог? А скоро брат их завоюет, чтобы они такую страсть больше не делали? А правда, что в Египте царь черный, как тот нубиец, что во дворце прислуживает? А правда, что у саков женщины на конях скачут, как мужчины, и из луков стреляют? – трещала она без умолку. А увидев обреченное лицо мужа, включила убойный аргумент.

– Ну, Зар, ты меня любишь?

Ясмин, несмотря на то, что уже разменяла двадцать пять и была матерью троих детей, во взрослую тетю так и не превратилась, оставаясь тоненькой симпатичной девчонкой, слегка округлившейся после родов. Все семь царских жен, в полной мере соответствовавшие местным канонам красоты, имели необъятные задницы и арбузные сиськи, а потому с жалостью поглядывали на худосочную родственницу. Но муж Ясмин, вкус которого в корне расходился с местными представлениями о прекрасном, находил ее неотразимой. По этой простой причине они оба плевать хотели с вершины храма Мардука на мнение своих толстомясых родственниц. Ясмин так и осталась милой и непосредственной, из-за чего Макс, тогда еще вчерашний раб, влюбился в нее без памяти. Высочайшее положение супруга никак ее не изменило, и все поползновения местного бабья, пытающегося с ней подружиться, вызывали у нее лишь брезгливое отторжение, потому что дурой она вовсе не была, и фальшь чувствовала очень тонко. Сын и две дочери, которых она подарила мужу, росли крепкими и здоровыми, не в последнюю очередь из-за того, что любимый супруг пару раз тупым концом посоха прогнал целителей, пытавшихся лечить их местной аптечной номенклатурой. Лекари не догадывались, что они рисковали жизнью, потому что Пророк продолжал ежедневные занятия с Ахикаром, и легким копьем владел уже вполне прилично. Он даже сам не осознавал, насколько прилично, потому что сравнивал свои навыки с мастерством высочайшего уровня, которым обладал начальник его охраны.

Им пришлось переехать в Сузы, оставив родителям поместье в Аншане, где они пережили столько треволнений. Старикам тоже было опасно оставаться в горном кишлаке, да и не по чину уже, а потому и они, и семьи старшего брата и сестер жили сейчас в их старом доме под охраной копьеносцев и лучников. Семья Пророка в Сузах придирчиво выбирала себе новое жилище из нескольких конфискованных у опальных вельмож, и остановилась на загородном поместье, где в перспективе можно было организовать оборону, как в их прошлом доме. Работы были начаты незамедлительно, царь не собирался рисковать, и вскоре их жилище должно было превратиться в довольно серьезную крепость так, чтобы это не сильно бросалось в глаза. Все-таки сплетни о том, что одно из высших лиц государства является трусом, могли сильно ударить по авторитету власти.

В общем и целом, Ясмин в семейной жизни была счастлива, потому что муж любил ее и детей, пил умеренно, а в храмы Иштар не заглядывал из-за небольших религиозных разногласий, которые закончились торжественным вывешиванием настоятельниц-энту на бронзовом крюке под левым ребром. Ясмин чисто по-человечески тех теток жалела, но семья все-таки была дороже. Слышала она как-то раз жалобы местного сатрапа, у того одна из жен так сильно радела за урожайность ячменя, что из храма Иштар практически не вылезала.

Жена Пророка, единственная из женщин Суз, научилась читать и писать, вгоняя в оторопь государственных мужей, приходивших в их дом на доклад. А, учитывая острый ум и неуемное любопытство, она очень скоро стала выделяться из числа местных дам, которых тут никто и за людей-то не держал, считая их частью домашней обстановки. Это же был Восток во всей своей красе, об эмансипации никто и слыхом не слыхивал. Она читала запоем все, до чего могла дотянуться, от занудных философских трактатов до сказки о ниппурском бедняке. Она хохотала до слез, когда обманутый крестьянин трижды избил правителя города, а Макс дивился, не ожидая от нее такой прыти в учебе. И каждый день, лично покормив мужа, пришедшего с работы (звучит-то как знакомо!), залезала к нему под бок, и требовала все новых, и новых рассказов.

Их быт обслуживала большая семья потомственных рабов, присланных из Кермана. Люди, никогда не знавшие воли, были вполне довольны своей жизнью, потому что обращение было сносным, питание – отличным, и за все время еще никого не выпороли. Надо сказать, рабы понимали, кому служат, и тот легкий ужас, который они испытывали по отношению к хозяину, резко повышал производственную дисциплину. В доме было убрано, еду готовили вкусную, а на глаза хозяину слуги старались лишний раз не попадаться, от греха подальше. Ну, а госпожа крепко держала хозяйство в своем маленьком кулачке, не ослабляя его ни на секунду. Рабы не понимали местное наречие, общаясь с хозяйкой на персидском языке, а учить эламский им было запрещено строго настрого во избежание подкупа.

По настоянию Ясмин, с ней тоже занимались, обучая владению коротким кинжалом, который она носила на поясе, немало удивляя местный бомонд. Кто-то считал это блажью надменной гордячки, кто-то считал, что это идиотский обычай той захудалой дыры, где она родилась, но все было гораздо проще. Ясмин безумно боялась повторения того, что уже было в ее жизни, и хотела иметь хоть один шанс сохранить жизнь себе и детям. Один раз-случайность, два – система, и она прекрасно это понимала.

Мрачный, заросший до глаз вавилонян, которого муж привел ей в качестве наставника по самообороне, сначала впал в шок от поставленной задачи, но будучи качественно простимулирован, взялся за работу со всей ответственностью.

– Госпожа, – говорил ее учитель Сукайя, что на аккадском значило «уличный пацан». Настоящего его имени никто не знал, а сам хмурый, худой и жилистый мужичок, был неразговорчив до крайности. Но с Ясмин пришлось сделать исключение, так как он впервые выступал в роли учителя.

– Госпожа, вам не нужна наука боя на ножах, вам нужно просто вывести противника из строя и иметь возможность убежать. – Он правильно понял задачу и интерпретировал ее по-своему. – Для начала вам нужен небольшой нож, я бы даже сказал маленький, как игрушка. Он не должен быть богато украшен, чтобы из-за жадности его не отняли сразу. Маленький ножик из черной бронзы, острый, как бритва и с хорошим балансом. И поверьте, это очень дорогая вещь для тех, кто разбирается. Если нападающий будет воспринимать вас всерьез, то убьют сразу или искалечат. В любом случае, вы не успеете им воспользоваться. Поэтому, для начала, мы будем учиться плакать и валяться в ногах.

– Что? – надменно вскинулась Ясмин. – Да я лучше умру.

– Вот видите, госпожа, вы и ваши дети уже мертвы из-за вашей гордыни. Вы зачем меня позвали? Если хотите познать то, чему меня учили двадцать лет, так делайте, как я говорю. А не хотите, отправьте назад, там мне проломят голову булавой, и я больше не буду слушать глупый вздор избалованной бабы.

– Ой! – Ясмин широко раскрыла глаза и затараторила. – Голову проломят? За что? Это же только Хутран делает! Он такой серьезный все время! Ты чем на жизнь зарабатываешь, Сукайя?

– Я, госпожа, за деньги людей убиваю. Но если вам это не нравится, то пожалуйтесь мужу, и вы меня больше не увидите. А если все-таки хотите в будущем спасти детей и свою женскую честь, слушайте меня и делайте то, что я говорю.

И она послушала. Смирив норов, она валялась в ногах, умоляла, обещала делать все, что скажут, приведя в панический ужас рабыню, которая все это непотребство случайно увидела.

– Плохо, госпожа, вам не поверят. У убийц нюх, как у охотничьей собаки. Работаем дальше.

К возмущению Ясмин, которая прибежала рассказать мужу про такое обучение, тот, подумав, заявил, что выдаст Сукайе дополнительную премию. Она, фыркнув, убежала, но будучи упрямой беспредельно, продолжила грызть нелегкую науку выживания.

Через пару недель Макс принес ей неприметный кинжал размером с ладонь, непривычно темный и невообразимо острый. Вавилонян внимательно осмотрел его, покачал на пальце, подержал разными хватами и, хмыкнув, одобрил.

– Для маленькой руки сойдет, господин. Что это за бронза? Я такой раньше не видел. И заточка необычная.

– У меня человек со сплавами работает, будешь опробовать его новые материалы. Если скажешь, что плохо, переделаем.

– Да нет, отличная вещь. Но этого мало. Если за ней придет настоящий мастер, она этот ножик даже достать не успеет, у нее его просто отберут. Нужно сделать широкий пояс с бронзовыми бляхами, и в них спрятать несколько коротких лезвий. Пришлите мастера, я поясню. И, господин, этот нож выше всяких похвал. Оружейнику мои поздравления.

– Я передам. Как идет учеба?

– Уже гораздо лучше, великий. Госпожа вполне достоверно плачет, я ей почти верю. У нее пока не очень хорошо получается испуганно смотреть в глаза убийце, она должна вызывать жалость, а не похоть. Умоляющий взгляд, трясущиеся губы и обнимание ног будем еще отрабатывать, совсем неубедительно выходит.

– А зачем ей испуганно смотреть в глаза убийце? – спросил сбитый с толку Пророк.

– Чтобы он тоже смотрел ей в глаза и не видел, как она режет ему сухожилие над пяткой, господин, – терпеливо пояснял Сукайя.

– Это все? Или ты еще чему-то ее учить будешь, – спросил обескураженный Макс.

– Буду, конечно, – пожал плечами убийца. – Нам нужно освоить, как правильно угрожать, подкупать, сеять рознь и дарить ложную надежду. И это куда важнее, чем умение работать кинжалом, господин. Язык гораздо страшнее ножа, которым владеет любая уличная шпана. Качественно запугать человека, или польстить ему, а потом заставить сделать то, что нужно, может только настоящий мастер.

Пророк, совершенно ошалевший от таких подробностей, задумался, и однажды вызвал Сукайю на разговор. Тот встал напротив, почтительно опустив глаза в пол.

– Сукайя, чего ты хочешь больше всего? – спросил Пророк.

– Чего я хочу? – растерялся убийца, – я не знаю, господин, я всю жизнь пытался заработать и выжить при этом. Как-то не до мечтаний было.

– Назови свое самое заветное желание.

Сукайя задумался, поднял взгляд и остро посмотрел в лицо Макса.

– Я хочу спокойно встретить старость, чтобы моим детям не пришлось жить так, как живу я. И чтобы моя мать жила со мной, окруженная заботой, а не бегала по храмам, раздавая жертвы за непутевого сына. Вот моя мечта, господин, – он испытующе посмотрел Пророку в глаза, ожидая продолжения.

– Я предлагаю сделку, – произнес Пророк. – Ты получаешь звание сотника и становишься полноправным гражданином Суз, авилумом. Никто не узнает о твоем прошлом, ты получишь новое имя. Я подарю тебе дом с садом, куда ты перевезешь свою семью. Твои дети будут обучены грамоте за счет казны. Если ты погибнешь, твоя жена будет до конца жизни получать содержание, сыновья будут приняты на службу писцами, а дочери – выданы замуж с достойным приданным. И в том я поклянусь тебе священным огнем.

– Что я должен за это сделать? – облизал пересохшие губы Сукайя. – Перерезать глотку богу Энлилю? Я готов за такую цену.

– Ты будешь служить мне, и будешь убивать по моему приказу. Но только по моему, и ничьему больше. Ты наберешь десяток бойцов, которых обучишь сам. Что ты умеешь?

– Умею хорошо открывать запоры, умею быть незаметным в толпе, могу притворяться нищим или калекой, умею неделями выслеживать жертву, способен долго ждать, когда придет лучший момент для удара. Я хорошо владею ножом и удавкой, господин. Иногда использую лук, но я не люблю с ним работать, можно только ранить жертву, а это недопустимо.

– Этого мало, ты должен найти того, кто хорошо разбирается в ядах.

– Я знаю такого, господин. Но он жрец, и живет недалеко от Вавилона.

– Уговори, купи, укради, мне все равно. Он нужен мне здесь.

– Я все сделаю, господин. Когда я могу перевезти семью?

– Прямо сейчас. Приказ уже у царского писца, он оформляет дарственную на дом и вносит тебя в список граждан. Твое новое имя я не помню, потом узнаешь.

– Одно условие, господин, – почтительно сказал Сукайя, – я не убиваю и не калечу детей. Просто не могу.

– Ты никогда не получишь такого приказа, – успокоил его Макс.

Так на Древнем Востоке появилось первое спецподразделение, а Персидское царство в лице Пророка добрейшего бога Ахурамазды окончательно свернуло с пути благородства и чести.

Неделей позже. Царский дворец.

– Да ты совсем спятил? – орал великий царь не своим голосом. – Мне Хутран доложил, что ты эту тварь у себя дома поселил, и он рядом с моей сестрой и племянниками целый день находится. Ты хочешь, чтобы он тебе во сне глотку перерезал? Почему он еще не казнен? Да на нем крови больше, чем на Шуме. Хутран за ним три года гонялся! Ты что творишь?

Великий царь уже начал сбиваться на хрип, а Пророк терпеливо ждал, когда его царь, и брат любимой жены, по совместительству, изволит проораться. Наконец повелитель, видя, что зять абсолютно спокоен, решил выслушать объяснения.

– Понимаешь, брат, есть разные мастера. Есть искусные ювелиры, есть оружейники, а есть такие, как Нергал-Нацир, которому боги даровали великое умение.

– Да, Нергал-Нацир великим бойцом был, я его сандалии целовать был готов. Таких сейчас нет. Он был отважным и честным воином.

– Дурак он был набитый, а не великий воин. Из-за своего чистоплюйства тысячи людей погубил и войну просрал.

Ахемен насупился, этот разговор затевался не в первый раз. Прямой, как извилина прапорщика, царь терпеть не мог все эти хитрости и подлости. А то, что наемный убийца находится рядом с его сестрой, просто выбивало его из колеи.

– Может, тебе напомнить, как ты князем стал, как мы Аншан взяли, как киммерийцев разбили? Или про город Укку поговорим? Там по сей день люди не живут, я специально интересовался. Все племя погибло, чтобы мы могли армию сохранить, до последнего человека. Даже князька этого хвастливого его же соседи зарезали, когда узнали, что он сбежал, пока его воины бились.

– Зачем тебе этот душегуб понадобился?

– Затем, что саки нам армию уполовинят, вот зачем! Ты на них катафрактов не пустишь, они сбегут и издалека их расстреляют. А персы на размен пойдут один к одному. У тебя тридцать тысяч всадников, а у них – пятьдесят. Ты свой народ решил без мужчин оставить?

Царь сидел, опустив могучие плечи. Простому и честному парню было не по себе от мысли, что в царском ремесле нет места обычным человеческим чувствам, а есть только голый расчет и целесообразность. Он все понимал, но принимал это очень тяжело.

– Ладно, говори. Я же понимаю, что ты опять что-то затеял.

– Затеял, брат. Не выйдет у нас в открытом бою и саков, и ассирийцев победить, никак не выйдет. Мы с Камбисом и Хумбан-Ундашем и так и так считали. Опустошат нашу землю, брат. Сузиану и Аншан заселят иудеями и сирийцами, персов в горы загонят, а там племена по одному перебьют. Мне и лазутчики о том докладывают. У нас один выход – саков в Манне остановить. А еще лучше – похоронить.

– Я уже Камбиса и Хумбан-Ундаша в Манну послал, чтобы на местности осмотрелись, места удобные поискали. Нам Манна позарез нужна, там таких коней выращивают, – и великий царь закатил глаза. – Так я все-таки не понял, зачем тебе этот душегуб понадобился?

– Понимаешь брат, вот Нергал-Нацир был от бога мастер в копейном бою, а этот бродяга Сукайя такой же мастер, но в ремесле наемного убийцы. Ты думаешь, почему его три года искали и никак найти не могли? Вот такой-то человек мне и был нужен. Ты помнишь, как одна безымянная сволочь ворота в Биллату открыла, и пять тысяч лучников были как бараны, перерезаны?

– Еще бы не помнить, – насупился царь, – найти бы этого гада.

– Один человек и пять тысяч убитых, брат. Неравный обмен. Так вот, если одному человеку боги великое умение даровали, кто я такой, чтобы им противиться? Ты же сам так говорил, когда походную казну украл, помнишь?

– Помню, – улыбнулся Ахемен, – хорошие времена были, не то, что сейчас.

– Так вот, Сукайя – последняя сволочь, но теперь это моя собственная сволочь, потому что я заключил сделку.

глава вторая, где великий царь вынужден изменить свое мировоззрение

В то же самое время. Государство Манна, в настоящее время – провинция Западный Азербайджан, Иран.

Небольшая страна Манна, расположенная севернее Ассирии, славилась высокогорными лугами, где на густой сочной траве выращивали великолепных коней, знаменитых от Верхнего моря до моря Нижнего. Ее население было потомками воинственных кутиев и лулубеев, разгромивших полторы тысячи лет назад великое Аккадское царство. Сама Манна переживала далеко не лучшие времена, ее расцвет закончился лет пятьдесят назад, когда удары Урарту бросили небольшое государство в объятия Ассирии, куда она стала поставлять своих лучших лошадей как дань. Нынешний царь ценой немыслимых унижений вымолил милость у Саргона второго, и повелитель мира позволил этой стране существовать далее, хотя ее кусок превратился в провинцию Замуа. До сих пор в Манне высеченная надпись осталась:

Уллусуну маннейский, услышав среди неприступных гор о делах, которые я совершил, прилетел как птица и обнял мои ноги. Его бесчисленные грехи я простил ему, забыл его преступления, даровал ему милость и посадил его на царский престол.

Там было немало городов, но городом в горах Манны называлась любая деревня, обнесенная стеной, где жили ремесленники. А поселение, где жило триста семей, уже считалось довольно крупным. Жители строили стены и башни из гигантских каменных блоков, которые было не пробить никаким тараном, это не кирпич все-таки. Циклопическая кладка, заимствованная у урартов, поражала жителей Двуречья, где камень был дорог и редок. Действительно, в основании одиночной башни, где жила маннейская семья, могли лежать каменные блоки длиной в десять шагов, вырубленные в крепчайшей породе. Иногда маннейцы селились в пещерах, которые расширяли под свои потребности, и ограждали их стенами с внешней стороны. Маленький домик, прилепленный к скале, мог вместить целый род, который жил в обширных катакомбах, спрятанных за крошечным фасадом. В стране умели обрабатывать железо, оно привозилось караванами с Кавказских гор, и трудились вполне приличные ремесленники. В Манне процветало виноградарство и виноделие, выращивали просо и пшеницу, а изделия их мастеров шли караванами к соседним народам. В общем и целом, Манна могла бы вполне себе существовать и дальше, но замыслы великих меняют жизнь подданных в одно мгновение.

Камбис и Хумбан-Ундаш объехали небольшую страну вдоль и поперек. Ущелья сменялись обширными горными плато, где пасли коней, а те, в свою очередь, переходили в плодородные равнины у рек, впадающих в огромное соленое озеро Урмия. Десятки небольших островов на нем были покрыты фисташковыми лесами и служили пристанищем для гигантского количества пеликанов и фламинго. Это была благословенная земля, но убей боги, ни один военачальник, ни другой не понимали, как им остановить тут скифскую орду. Если бы сюда шла одна дорога через узкое ущелье, то такой проблемы не было бы. Но все было не так. Страна представляла из себя ряд больших высокогорных равнин, и путь для конницы туда был несложен. Ущелья тут тоже были, но не было ни малейшего смысла для саков совать туда свой нос, ибо и других дорог было предостаточно.

– Камбис, да мы в этих горах половину армии оставим, а когда назад вернемся, нас ассирийцы встретят. Было бы времени побольше, мы бы крепости перестроили, но времени то совсем нет. – уныло говорил закадычному другу Хумбан-Ундаш. Тот согласно кивал головой и задумчиво крутил на палец густую бороду.

– Назад поехали, будем царю нерадостные вести докладывать.

Через две недели. Сузы.

– Государь! – докладывал результаты поездки в Манну Хумбан-Ундаш. На встрече, помимо самого царя, присутствовал его брат Камбис, Пророк Заратуштра, Умножающий казну Харраш и первосвященник Нибиру-Унташ. С идеями было плохо. Потери ожидались большие, добычи не ожидалось совсем, а за Тигром затаился, как лев в засаде, ненавистный Синаххериб, который спешно делал новые колесницы и закупал боевых коней, опустошая поборами подвластные земли. Тут же рядом сидел хмурый, как туча, царь Манны Улусунну. Ему, как ослушавшемуся повеления великого царя, полагалось теперь только почетное место в клетке около ворот, где традиционно держали окрестных правителей, пока они не сдохнут в куче собственных нечистот.

– Государь! Удобных мест для обороны там мало, крепости слабые, и укрепить мы их не успеем. Заманить саков в ущелья не получится, им просто незачем туда идти. Путей, по которым кочевники могут зайти в Манну, предостаточно. Нам придется встретить их в прямом сражении, и, говоря честно, это будет нелегко. Саки отличные воины, и лучники от бога. Воинов потеряем много. Наша тяжелая конница будет эффективна только тогда, когда мы выведем скифов под ее прямой удар. Их всадники легче, а кони быстрее, поэтому саки просто отступят и расстреляют наших издалека. – С каждым словом высокое собрание все больше мрачнело. Скифы были первыми, кто научился стрелять, повернувшись на сто восемьдесят градусов назад, а потому судьба медлительных катафрактов была незавидной. Этот способ стрельбы дошел до нас под названием «парфянский выстрел», когда те самые парфяне истребили под Каррами войско Марка Лициния Красса. Сам полководец очень любил золото, и от него же умер в плену, когда расплавленный металл залили ему в глотку.

– О пехоте речь вообще не идет, великие, – продолжил Хумбан-Ундаш, – саки ее сначала расстреляют, а потом вытопчут. Можно построить укрепления вроде тех, что мы сделали в бою с киммерийцами, но в Манне нет столько телег, а пригнать их на такое расстояние мы не сможем, слишком далеко и высоко. Фокус с дариками в дерьме уже весь мир знает, они на это не купятся. В общем, нам нужно что-то необычное. То, чего никто и никогда не делал. Погубить войско, покрыв себя славой, ума много не надо. Нам победа нужна, да такая, чтобы Синаххериб и не думал через Тигр перейти.

Ахемен задумался. Сначала Заратуштра, потом Хумбан-Ундаш говорят ему одно и то же. Да и Камбис смотрит в сторону и молчит. Прямому и честному воину было противно говорить то, что он сейчас скажет, но царь все-таки совершил этот подвиг.

– Ну что, брат Заратуштра, твоя взяла. К западным киммерийцам надо послать, сказать, что саки в поход уйдут. Те их ненавидят люто. Если помогут, десять талантов золота дадим.

– Брат, да ты ли это? – приятно удивился Пророк. – Отличная мысль. Да только мало этого будет. Скажи нам, царь Улусунну, а есть у тебя в царстве люди, которые за свою землю готовы на подлость пойти и лютую смерть потом принять?

– Тех, кто смерть готов принять, найдем из воинов, кто свой век при детях доживает. Многие жалеют, что не успели со славой в бою голову сложить. Но есть ли честь в том, чтобы подлость сделать?

– Скажи им, что про их жизнь песню сложат, а на самой людной дороге царства будет камень стоять в два человеческих роста, где на трех языках будет про их подвиг написано. Купцы по всему свету разнесут, в дороге то скучно. Как думаешь, найдутся желающие?

– Думаю, драться за такую честь будут, – откровенно сказал царь, когда его глаза приняли обычный размер. – Человек двести желающих хватит?

Сам Нибиру-Унташ смотрел на Пророка, открыв в изумлении рот. Не каждый царь такой след в веках оставлял, а тут какой-то нищий старик из горной деревни личной стелы удостоится. Пророк, который прорвал спираль времени, смог удивить его снова. Остальные участники собрания были изумлены не меньше. Великий царь даже немного обиделся, у него такой стелы тоже не было.

– А что? – невинно спросил Пророк. – Оплатить три сикля за месяц работы каменотеса мы себе можем позволить? Скалы в Манне бесплатные. И скажи мне, царь Улусунну, а что любят саки, и чего они боятся?

– Саки ничего не боятся, кроме злых демонов, а любят они… – царь задумался. – Любят они воевать и неразбавленное вино.

– Демонов боятся…Вино … Неразбавленное… – на лице Пророка было написано такое удовлетворение, что высокое собрание почувствовало робкую надежду.

Незадолго до этих событий. Борсиппа, Вавилонское царство. Ассирия.

Больше всего на свете младший жрец храма великого бога Набу по имени Бел-Итир не любил, когда его отвлекали от опытов. Маленький глинобитный домик с низким потолком и крошечным оконцем, обращенным на север, был пропитан запахами, которые обычные люди выдерживали не более пары минут. Небольшой клочок земли сзади, где приличные люди выращивали деревья, дающие спасительную тень, зарос сорной травой и колючками. Все было неуютным и неухоженным, видно сам хозяин равнодушно относился к земным радостям. Посетители тут бывали редко, а веселых застолий и доступных женщин не бывало вовсе. Питался он чем придется, не придавая пище никакого значения. Сам он, сорокалетний мужчина, худой, как палка, выделялся из любой толпы нездешним взглядом темных глаз, что несведущие люди принимали за святость. В храме, где служили покровителю мудрости Набу, хватало чудаков. Ну зачем нормальному человеку знать, какому богу какая звезда соответствует, и сколько будет, если извлечь корень из трех дюжин. А тут было множество молодых и не очень жрецов, с выскобленными до блеска головами, которые исчисляли время, измеряли длину года и давали распоряжение о вставке дополнительного месяца в календарь, когда расхождения были уж слишком большими. Кто-то занимался астрологией, пытаясь предсказать будущее по движению звезд, кто-то следил за длиной дня и ночи, чтобы точно определить благоприятное время для посева, а страстью Бел-Итира было превращение веществ. Он, как многие до него, и после него, хотел превратить свинец в золото, и обессмертить свое имя. Ну, и конечно же, стать богатым и могущественным. Но, как это обычно бывало с алхимиками, золота он не получил, и был беден, как последний нищий. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами и иметь возможность проводить свои опыты, он занимался таким презренным делом, как выгонка эфирных масел для парфюмерных лавок и, чего уж греха таить, иногда помогал любящим родственникам приблизить кончину зажившегося богатого дедушки. Да и нестарые дамы, которые мечтали стать обеспеченными вдовушками, приходили. По вавилонским законам, жена полностью распоряжалась своей долей имущества, а после смерти мужа вступала в наследство, правда, с определенными ограничениями. Муж имел право убить свою жену, но после ее смерти обязан был вернуть приданное родственникам. И именно благодаря этой законотворческой коллизии количество вдов значительно превышало количество вдовцов. Яды на основе синильной кислоты с незапамятных времен готовились из миндаля и косточек персика, и были известны от Египта до Индии. Многие вельможи имели рабов-дегустаторов, а цари – целые придворные структуры, возглавляемые кравчими. Должность была настолько ответственной, что при Иване Грозном кравчий лично пробовал все, что подавали на царский стол и не мог занимать свою должность более, чем пять лет. Царь очень ответственно подходил к своей безопасности, имея перед глазами пример матери, отравленной боярами в неполные тридцать лет. Митридат Евпатор, царь Понта, имел целый научный институт, где на рабах ставились опыты по использованию ядов и противоядий. Его научное наследие было так интересно, что перекочевало в Римскую республику и дошло до наших дней. Универсальное противоядие, которое он придумал и пил всю жизнь, было настолько эффективным, что бедолага в конце жизни даже отравиться толком не смог и приказал солдату проткнуть его мечом.

И вот, услышав стук в дверь, Бел-Итир недовольно оторвался от работы и пошел встретить незваных гостей. В каморку вошел мрачный тип, которому однажды, по очень серьезной рекомендации, он продал яд. Как же его… Точно, Сукайя, уличный пацан. Тот быстро зашел и захлопнул за собой дверь, оттолкнув хозяина вглубь жилища.

– Никто не должен меня видеть, – сказал гость.

– Что случилось? – удивился жрец.

– Ищут тебя, скоро стража придет.

– Как стража, почему стража? – закудахтал жрец.

– Кое-кто на пытке твое имя назвал. Тебя, как отравителя, казнить хотят, – заявил Сукайя.

– Да как же так? – застонал жрец, – я же был так осторожен.

Наивный жрец не предполагал, что женщины не держат язык за зубами, иначе как бы он получал новую клиентуру. Сарафанное радио работало без сбоев.

– Да одна бабенка из тех, кому ты яд продал, прямо на пиру с родственниками мужа отравила. Не утерпела, дура. Ну, те и заподозрили неладное. Та на пытке твое имя сказала. У нас времени мало. Серьезные люди беспокоятся, что ты и их выдашь. Поэтому я даю тебе выбор: ты едешь со мной, либо я прирежу тебя прямо сейчас. Считаю до трех, дальше чисел я не знаю, – и гость потянул из ножен кинжал.

– Раз, два…

– Я согласен! – закричал жрец. – Но надо же вещи собрать, мои инструменты.

– Ты совсем дурак? Стража уже идет. Выходишь и лезешь в воз под мешки с зерном, я тебя из города вывезу. Бегом! Пошел!

Ополоумевший от ужаса жрец выскочил из своего дома и полез в воз, предусмотрительно стоявший рядом. Сукайя воровато оглянулся и подстегнул мулов, направив их на восток.

Через две недели. Сузы. Поместье Пророка.

– Назови свою заветную мечту, жрец, – спросил мужчина в белоснежной хламиде и высокой золоченой шапке.

– Мечту? – изумленно переспросил жрец.

– Как бы ты хотел жить, если бы у тебя был выбор?

– Я занимался бы своими опытами, постигая тайны этого мира. Но к чему этот вопрос? Мечтать пристало юношам. А я сейчас беглый преступник, которого милосердный убийца прихватил с собой, чтобы не отягощать себя еще одной смертью.

Наивный до предела, как это и бывает зачастую с учеными чудаками, жрец поверил изощренному в подлостях Сукайе сразу и безоговорочно. Со слов его спасителя, баба, купившая яд последней, и правда, была редкостной дурой. Ну разве можно было весь флакон сразу выливать, когда он ей говорил добавлять по каплям, постепенно увеличивая дозу. Все это Сукайя выложил ему во всех подробностях, потому что подкупленный стражник за пару сиклей все ему рассказал. Убийца отвез его в безлюдную пустошь за два десятка фарсангов от дома, а он, Бел-Итир, слезно умолял помочь ему и не бросать на верную гибель. И тогда тот вспомнил, что одному вельможе в соседней стране нужен человек, сведущий в превращении веществ, но он хочет вознаграждение за свои услуги. Жрец поклялся богом Набу, что в течение года отдаст за свое спасение две мины серебра, и добряк Сукайя, рискуя собственной жизнью, доставил Бел-Итира в Сузы.

– Я предлагаю сделку, – сказал Пророк нового бога, удивляя нечеловеческим взглядом голубых глаз. – Ты остаешься тут и занимаешься любыми исследованиями, какими пожелаешь. Ты покупаешь все, что тебе нужно для работы, деньги я тебе дам. Тебе выделят дом, тебя кормят, поят и одевают. Ты получаешь жалование, как если бы продолжал служить в своем храме. Я заплачу Сукайе те две мины, что ты ему задолжал. Взамен ты готовишь те вещества, что нужны мне.

– Великий, я не верю своим ушам. Я и мечтать о таком не смел, – робко сказал Бел-Итир.

– Ну а что тебя удивляет? Я не бог, но я его Пророк, и потому тоже способен на небольшие чудеса.

Через месяц. Земля Гамирк, в настоящее время – Каппадокия. Месяц Шабату. Год 692.

Царь Ишдивегу слушал немолодого перса, прискакавшего сюда из далеких Суз, и довольно поглаживал бороду. Те сведения, что принес ему гонец, были бесценны. Ненавистные саки скоро оставят свои кочевья и уйдут на юг, чтобы завоевать Манну, которую им подарил Великий Царь Ассирии. Гонец сказал, что за помощь он получит кучу золота, и Ишдивегу еле сдержался, чтобы не засмеяться ему в лицо. Да он бы сам осыпал золотом того, кто принес ему такие вести. Пока саки будут громить Манну, его воины опустошат их кочевья, захватят женщин и скот, перебьют оставшихся воинов. А там, как боги решат, может, и народ Гамирр вернет себе родную землю, с которой ненавистные скифы согнали их всего пару поколений назад. Те земли, что сейчас занимали киммерийцы, не шли ни в какое сравнение с сочными прикаспийскими лугами. А если проклятые саки заберут Манну, то усилятся так, что сотрут несчастный народ Гамирр с лица земли. Недружелюбные земли с причудливыми скалами, что создали боги, удивляя людей, не слишком подходили для кочевой орды. С запада была все еще могущественная Фригия, на юге – царство Табалу, зависимое от Ассирии, а на севере – Черное море, называемое греками Понтом Евксинским. Его народ еще не набрал силы после тяжелой войны с Ассирией и Урарту. Но ничего, лет через семь – десять новое поколение воинов сможет сесть на коня и натянуть лук, и заплачет кровавыми слезами превращенная в пепелище Фригия и еле-еле отобьется Лидия, с огромным трудом отстояв неприступные Сарды.

– Передай своему царю, что я принимаю его предложение, – сказал Ишдивегу. – Мы выступим в первые дни месяца айяру, тогда, когда саки уйдут в горы Манны. А сейчас пройдем в мой шатер, там будет пир в твою честь. Я не стану долго задерживать тебя, ты должен быстро принести весть своему повелителю.

– Не беспокойся, царь, – усмехнулся перс, – мой государь будет знать все, не пройдет и трех дней. Я могу пировать с тобой хоть месяц.

– Как это возможно? – удивился Ишдивегу.

– Поверь, царь, для моего повелителя нет ничего невозможного, и ты скоро в этом убедишься, – и он сделал незаметный знак юноше, почтительно стоявшему за спиной.

Голубь, покрывая в день по сорок фарсангов, спешил к своей паре в далеких Сузах, неся на лапке кусок пергамента с перекрещенными стрелами.

глава третья, где Пророк занимается сельским хозяйством, и не только

Сузы. За полгода до описываемых событий Год 693 до Р.Х.

– Великий, я строитель, я ничего не понимаю в том, как надо пахать землю, – уныло отнекивался Лахму, тщетно пытаясь сбросить с себя кажущуюся неподъемной задачу.

– Да тебе и не надо землю пахать. Ты мне наладь производство тяжелых вавилонских плугов, мы их крестьянам будем в рассрочку продавать, – успокоил его Пророк.

Лахму приободрился. Купить в Вавилонии хороший плуг и наладить его выпуск в собственных мастерских он мог. Это как раз проблемой не было, благо мастеров перекупили достаточное количество. Надо сказать, обработка земли там находилась на высочайшем уровне, поражая чужеземцев своей эффективностью. Во многом достижения вавилонян превзошли только через пару тысяч лет, когда сделали нечто подобное, а наша необъятная получила сельскохозяйственные орудия качеством выше только при сталинской коллективизации. Тяжелый плуг с бронзовым наконечником тянула упряжка из двух быков. Наверху был небольшая воронка с трубочкой, через которую бросали семена. Благодаря глубокой вспашке и плотному равномерному засеву всхожесть и урожайность были для древнего мира просто поразительными.

– Это не все, – сказал Пророк. У нас пахотные земли скоро закончатся, нужно новые осваивать. Будем воду наверх подавать, чтобы можно было более высокие участки орошать.

– Но, великий, – робко возразил Лахму, – вода ведь вверх не потечет.

– Потечет, мы ее заставим. – Сказал Пророк, и как мог, объяснил принцип работы водяного колеса.

Лахму вышел было от руководства, вдохновленный открывающимися перспективами, как вдруг в спину услышал слова Пророка:

– Ты когда колесо будешь делать, подумай, как его приспособить для перемалывания зерна. Мы кормим триста рабов в Сузах, которые этим занимаются, а это немалые расходы для казны.

И бедный инженер вышел, потирая рукой где-то в области сердца. Даже он, со своим живым и практичным умом, не поспевал за теми мыслями, которые иногда сыпались из Величайшего, как горох из дырявого мешка.

– И для подъема тяжелого молота, – донеслось уже издалека. Лахму ускорил шаг, понимая, что новая, только что родившаяся у высокого начальства мысль способна лишить его сна на ближайшие полгода. Спрашивается, ну зачем он сделал еще один перегонный аппарат? Что за нужда была? Теперь вместо нефти там день и ночь перегоняют брагу, получая непонятную жидкость с резким запахом. Действительно, неисповедимы пути единого бога и Пророка его.

Лахму вышел, а Макс потянул из первого появившегося в мире стола с ящиками свои записи.

Он изучал получившуюся картину, и ему нравилось. Неясные мысли, которые Пророк тасовал в голове несколько месяцев, наконец-то легли на папирус в виде достаточно стройной системы. Ему давно не давала покоя идея ввести нечто вроде табели о рангах, как это сделал Петр Великий. Те социальные лифты, которые она создавала, позволяли худо-бедно талантливым людям преодолевать глупейшую сословную систему Российской империи, а тут она была ничем не лучше. Хоть расшибись в лепешку, но если ты крестьянин-арендатор, то твои дети будут крестьянами-арендаторами и их дети тоже, и так до пришествия на землю бога Эа. Макс хотел создать простую и понятную систему общества, где будут четко разделены те, кто платит налоги и те, кто служит, получая оплату из казны. Он помнил, как матерился родной дядя, служивший подполковником, когда офицеры стали платить подоходный налог. Спрашивается, на кой черт в стране, где половина населения получает заплату из бюджета, взыскивать деньги обратно? Чтобы расплодить бездельников, которые будут эти деньги считать? Поэтому Пророк и решил протолкнуть идею о разделении подданных на разряды, в зависимости от статуса в обществе. За основу было взято священное в месопотамской культуре число семь. Семь планет (других тогда не знали), семь дней недели, четыре по семь дней в месяце, даже зиккураты делались семиярусными. Так что, куда ни кинь, ни отнять, ни добавить. И вот, что у него получилось:

7 ранг – Мушкен – неполноправный простолюдин, крестьянин-арендатор.

6 ранг – Авилум – полноправный гражданин, ремесленник с собственной мастерской, крестьянин, обрабатывающий личный надел, староста арендаторов или купец.

5 ранг – Спарабара – пехотинец, лучник, мелкий писец, врач, учитель.

4 ранг – Асабара – тяжелый всадник, сотник в пехоте, чиновник среднего звена. Эти люди уже относились к знати.

3 ранг – Азат – руководители мелких областей, тысячники, судьи.

2 ранг – Анусии – сподвижники. Министры, командующие соединениями от пяти тысяч, главные судьи и Надзирающие за порядком сатрапий.

1 ранг – Сардары – соль земли: сатрапы, командующие армиями, хазарапат. Сюда же относились Умножающий доходы Харраш, верховный судья, Надзирающий за порядком Хутран и сам Первосвященник царства. Рабы и высшая знать ни в какие ранги включены не были. Петр Великий сделал четырнадцать классов, и этого хватило на двести лет. Макс сделал семь, и на его жизнь этого точно хватит. Так он наивно думал, когда в его кабинет заходили сам первосвященник Нибиру-Унташ и хазарапат Персидского государства Хидалу, то есть две персоны первого ранга.

Вошедшие вельможи коротко с достоинством поклонились, а Пророк жестом пригласил их садиться. Резные стулья с цветочными орнаментами, львиными лапами и искуснейшей резьбой были чертовски неудобны, и с этим что-то надо было делать. Макс поставил себе еще одну зарубку в памяти, мебель тут обладала просто отстойной эргономикой.

– Мудрейшие, я попросил вас прийти для обсуждения важнейшего вопроса. Я предлагаю разделить весь народ на семь разрядов для того, чтобы определить статус каждого в обществе, ту сумму, которую он должен получать в виде вознаграждения и дать возможность способным людям из бедняков стать выше, чем были его родители.

– Великий, – осторожно спросил хазарапат, изучив свиток, – а зачем нам давать возможность черни возвыситься? Дело низших растить ячмень, делать кирпич, ловить рыбу, ткать и ковать металл.

– А дело раба – убирать верблюжий навоз? – с усмешкой продолжил Пророк мысль чиновника. Тот засмущался и стал смотреть куда-то в сторону, понимая, что чуть не сморозил глупость. – Напомни, мне Хидалу, как ты занял один из высших постов в государстве и кем ты был раньше?

– Я был начальником над пятью писцами, господин, вы же знаете это. Вы сами меня назначили.

– А почему я тебя назначил?

– Я по памяти зачитал вам расходы казны за последний месяц.

– Ты все понял, Хидалу, или нужны еще пояснения?

– Я понял, Великий, покорно прошу меня простить, – смирился хазарапат.

– А где в этой системе священники Священного огня? И куда мы определим оставшихся жрецов старых богов? И почему почтенный и очень богатый купец по своему статусу ниже, чем простой лучник? – спросил первосвященник.

– Отличный вопрос, Мудрейший! Я предлагаю вам взять эту идею в работу и обдумать ее. Давайте встретимся через неделю и еще раз обсудим это. Хидалу, ты тоже думай.

За что Макс любил свою работу, так это за то, что у него всегда было, кому эту самую работу перепоручить. И он точно знал, что те, кому он ее перепоручит, сделает ее куда лучше, чем он сам. Как же приятно быть большим начальником, демоны побери!

– Мудрейший Нибиру-Унташ, у меня будет персональная просьба. – Бывший жрец напрягся. Во все времена и эпохи, небольшая просьба начальства означала приказ, подлежавший немедленному исполнению.

– Я попрошу вас собрать информацию о тех жрецах в Вавилоне, что преуспели в науках, неважно в каких. Математика, астрономия, превращение веществ (там не было слова Химия), врачевание, меня интересует все. Я прошу вас обдумать, как заполучить их сюда, куда их деть после погрома в Сузах, и чем заинтересовать. Они должны работать здесь, а не в Вавилоне.

– Великий, – прочистил горло Первосвященник, – поселить мы их можем в городе Дур-Унташ, что в девяти фарсангах южнее Суз. Там огромный храм Иншушинака, и погрома не было. А предложить им мы можем только одно – дать возможность работать и признание их заслуг.

– Так, – Пророк задумался, – скажите им, что бог Иншушинак – это ипостась светлого бога Ахурамазды, который покровительствует науке. И они будут служить в его храме.

– Простите, великий, но науку людям дали боги Энки и Набу, – почтительно поправил первосвященник.

– Да-да, Энки и Набу, точно, но им еще и Иншушинак немного помогал. Он покровитель библиотек. – И увидев ошарашенные лица собеседников, мысленно застонал. Надо же было так завраться. Но делать нечего, пришлось идти до конца, учитывая, что тут библиотек еще не было. – Библиотека – это хранилище книг. Скажите им, что в каждом крупном городе царства будет библиотека, и в каждой библиотеке будут их труды с указанием имени автора. Как думаете, это подействует?

– Я думаю, великий, город Дур-Унташ недостаточно велик, чтобы вместить всех желающих, – сказал первосвященник, которому внезапно открылись новые горизонты в сфере манипулирования людьми.

– Это не все, почтенные. Необходимо изготовить единые образцы мер и весов для всего царства. На каждом рынке писцы должны следить за тем, чтобы гири у купцов имели правильный вес. Я думаю, сиятельный Хутран быстро решит эту проблему. И вот еще, Хидалу, а наладь-ка выпуск гирь с клеймами в царских мастерских, а все остальные гири объявим вне закона. И порядок на рынках наведем, и казна денег заработает.

– Прекрасная мысль, Великий, – склонился хазарапат, – но я от всей души рекомендую удвоить охрану поместья.

В то же время. Город Бандар. В настоящее время – Бендер-Аббас, провинция Хозморган, Иран.

Юг провинции Кармания был безумно сухим и жарким везде, кроме побережья, омываемого Великим Океаном. Там свежий ветер иногда приносил прохладу, а если ветра не было, то жара была, вдобавок, еще и удушающее влажной. Дожди, которые тут выпадали, орошали богатые земли, где вдоль небольших речушек были разбиты цветущие сады и плодороднейшие поля. Но уже на десяток фарсангов севернее начинались неприветливые скалистые пустоши, пристанище круторогих баранов и горных козлов. А еще дальше, на берегах реки Хелиль-руд, снова цвели сады и росло зерно. Это были горы, и такой невыносимо душной, липкой жары там не знали. Зной на побережье отступал только к вечеру, даря измученным людям благословенную прохладу. Сидонец Малх, или Малх-мореход, как его называли, любил местные вечера. Вот уже несколько месяцев, как он перебрался сюда, что иначе, как промыслом божьим, ничем и быть не могло. Он сидел во дворе собственного дома, ужиная с женой и детьми, и наслаждался свежим ветерком, который делал это место воистину райским.

Все началось в Ниневии, где он строил биремы для великого царя Синаххериба. Только-только жизнь стала входить в колею, как проклятые кредиторы достали его и там. Малх надеялся, что, сбежав из Сидона, он избавится от них, то тщетно. Все, что было заработано, отняли эти жадные шакалы, и он с трудом вымолил отсрочку по набежавшим процентам. Малх уже выплатил этим отродьям вдвое от того, что взял у них, но долг почему-то только вырос. И он уже всерьез подумывал о том, чтобы броситься со скалы, как встретил на дороге босоного человека с горящими фанатичной верой глазами.

– Уверуй, сын мой, в светлого Ахурамазду, и твои печали уйдут, – заявил он, увидев понурого финикийца.

– А долги мои уйдут вместе с печалями? – мрачно пошутил Малх.

– Какие еще долги? – поинтересовался бродячий проповедник-мобед.

И Малх, не ожидая сам от себя такого малодушия, вывалил на незнакомого странника в белой пыльной хламиде и высокой шапке все свои беды. И правда, полегчало немного, хоть долги от этого не уменьшились.

– Светлый Ахурамазда поможет тебе, – убежденно сказал мобед, взгляд которого внезапно стал изучающим и острым. Ни следа от блаженного дурня не осталось. – Иди-ка ты в город Опис, и спроси местного азата. Скажи, что мобед Мушхиа прислал тебя, и он поможет.

– Ты смеешься надо мной? – удивился финикиец. Но взгляд проповедника снова загорелся нездешним огнем, и он, потеряв интерес к Малху, побрел дальше по дороге.

Придя домой, мореход поделился с женой, которая молча стала собирать вещи.

– Что с тобой? – удивился Малх. – Ты поверила в эту чушь?

– Я верю в то, что боги общаются с нами знамениями, супруг мой. И оно было нам явлено. Мы должны ехать в Опис.

Уже через две недели Малх стоял перед невысоким, широкоплечим персом с обветренным лицом, и рассказал ему свою историю от начала до конца. Когда он упомянул имя мобеда Мушхиа, азат резко поднял взгляд на корабела и сказал:

– Сегодня отдыхай, завтра придешь ко мне, я выдам тебе подорожную и скажу, что делать дальше.

– Почтенный, я боюсь показать наглым, но святой человек сказал, что вы решите вопрос с моими долгами. Простите за дерзость…

– Сколько ты выплатил ростовщику?

– Уже больше, чем взял у него в долг.

– Я освобождаю тебя от дальнейших платежей, – просто сказал азат.

– Господин! Но как? – воскликнул изумленный Малх.

– По законам нашего царства ты больше ничего не должен, так как проценты не могут быть больше трети от суммы. Если твой кредитор появится здесь с требованием долга, то я буду вынужден отвести его к Надзирающему за порядком моей провинции, и с ним поступят по закону.

– А как с ним поступят, почтенный? – не мог унять любопытство корабел.

– Как с разбойником и вымогателем. Голову поверни. Видишь?

Малх повернул голову вправо и увидел, что вдоль торгового тракта стоял десяток крестов с высохшими трупами. Сидонец, не веря своему счастью, пошел на постоялый двор, где поселил свою семью.

– Бог дал знамение, муж мой, и мы должны принять веру в него, – убежденно заявила жена.

Малх призадумался. Не каждый день сталкиваешься с божьим промыслом, тут все тщательно обмыслить надо. Великий Баал ему в жизни никак не помог, а воплощением светлого бога Ахурамазды он точно не был, с детскими-то жертвоприношениями. На следующий день он явился к азату, который надел ему на шею медную пластину со знаком священного огня, и услышал следующее:

– По торговому тракту едешь в Сузы. На почтовых станциях можешь поменять лошадь и получить ночлег, если покажешь пайцзу. С ней же пойдешь в царский дворец и покажешь страже. Тебе нужно попасть к самому хазарапату, с пайцзой он обязан принять тебя сразу. Скажешь, что умеешь корабли строить, он тебе поможет.

Дальше все произошло то, чего Малх и ожидать не мог. Стражники, увидев медную пластину, пропустили его во дворец, проведя к одному из первых лиц огромной страны. Тот, повертев в руках пайцзу, бросил ее на свой стол, заваленный папирусом, и заявил:

– Тебе предлагается договор на десять лет, звание наварха и собственный дом в городе Бандар. Ты построишь порт и корабли. Твоя задача – организовать морской путь в Индию и Египет, а также сделать так, чтобы купцы останавливались в нашем городе для отдыха. Государство будет активно торговать по морю. Если хорошо себя покажешь, получишь долю. Вопросы есть? Если нет, то подними челюсть с пола и отправляйся немедля. Тебя сопроводят к сатрапу, он поможет на первых порах, потом сам. Можешь идти.

И он пошел. Точнее поехал, сопровождаемый двумя стражниками, которые доставили его сначала к главе первой сатрапии, а потом к азату города Бандар, который, довольно улыбаясь, перевалил на него заботы по строительству порта и верфи. Лес был далеко, его на телегах тащили за десятки фарсангов, но дело пошло, и теперь Малх-Мореход, и вправду уверовал, что он чем-то приглянулся светлому богу, который явил свою милость. Иначе как объяснить, что он из разоренного ростовщиками бедняка стал чиновником немалого государства, получив сразу четвертый ранг.

– А жизнь-то налаживается, – думал он, когда приходил домой и смотрел в счастливые глаза жены, которая словно помолодела лет на десять. Она как будто разом сбросила с плеч груз всех несчастий, что свалились на их семью после той страшной бури, где ее муж потерял корабль, двух братьев и чужой груз.

глава четвертая, где старики заслужили вечную славу

Манна, месяц айяру, год 692 до Р.Х.

Широким полумесяцем, раскинувшимся на многие фарсанги, шла орда саков по степям страны Ишкузу. В кочевьях остались женщины, дети и старики, а воинов – лишь малая часть, только чтобы от волков отбиться. Народ-воин шел на новую землю, где на лучших пастбищах того мира скот, основа жизни саков, будет тучнеть и давать приплод несравнимо лучше, чем в степях Прикаспия. Табуны коней, что хотели захватить вожди, сделали бы армию саков силой, с которой никто вокруг не смог бы сравниться. Конница шла, собранная по родам и племенам, десятью бурными реками, которые катили свои волны к предгорьям Манны. Сочная ранняя трава, что давала пищу коням в походе, безжалостно вытаптывалась тысячами копыт, но снова шла в рост, как только войско уходило дальше на юг. Месяц айяру – это то время, когда вся растительность в степи, где еще достаточно воды и не так жарит лютое солнце, бурно лезет к солнышку, покрывая зеленым ковром унылую степь.

Собрать все войско в походе было невозможно, как невозможно было войти в горную страну всей армией в одном месте. Для ста тысяч коней не нашлось бы пищи, и армия погибла бы, не вступив в бой. Вожди саков, тонко чувствовавшие своих боевых друзей, точно знали, куда и какой род пойдет, чтобы лошади в походе не имели недостатка в траве. Это человек может потерпеть, а конь должен есть каждый день, иначе он станет слабым и не сможет нести всадника. Тем более, если их два на каждого воина.

Арпоксай, вождь племени, кочевавшего на юге страны Ишкузу, рядом с предгорьями Манны, вошел туда первым. Он ничем не выделялся из своих воинов. Обычные сапоги из мягкой кожи, плотные штаны и кафтан, который мог принять стрелу на излете. Войлочная шапка на голове хорошо гасила скользящие удары, и защищала от немилосердного солнца летом и ледяной стужи зимой. В бою он наденет шлем, сейчас в нем нет нужды. И только высокий статный жеребец, и ассирийский доспех подчеркивали, что не простой воин едет первым в этом строю. Широкие долины, расположенные совсем близко к облакам, радовали воинов умеренной прохладой и свежей зеленью. Небольшие деревеньки, встреченные по пути, по большей части были пусты, либо там оставались глубокие старики, которые ни в какую не хотели оставлять свои дома. Саки, увидев зажиточное селение, окруженное виноградниками, ринулись обыскивать дома, ища еду и молодых женщин, но тщетно. В деревне оставался один старик, подволакивающий ногу, да его собака, преданно прижавшаяся к хозяину. Пастуший пес был также немолод, как и дед, и не было существ ближе, чем они, понимавших друг друга с полувзгляда. Старик, охранявший карасы, вкопанные в землю огромные амфоры, стал на пути воинов, перекрывая им путь.

– Тут вино, достойное царей, не тебе, оборванец, его пить.

Сак со смехом оттолкнул хромого старика, и позвал вождя, чтобы похвалиться добычей. Вино из Манны было редким гостем в кочевьях саков, они довольствовались перебродившим кобыльим молоком, как и все степняки. Вечером будет пир, и эта радостная новость понеслась по войску, обгоняя ветер. Даже афиняне, любившие использовать рабов-скифов в качестве полицейских, отмечали их невоздержанность в питье. А уж пить вино «по-скифски», то есть неразбавленным, считалось там крайне предосудительным.

Жадность победила, и воины начали вскрывать амфоры, зачерпывая вино котелками, шлемами и даже шапками. Вскоре у карасов толпа воинов гудела, как рой пчел, ругаясь и отталкивая друг друга. Саки жадно пили, обливая грудь и давясь крепким терпким напитком, и пытались пролезть за добавкой. Арпоксай, наблюдавший со стороны эту картину, вмешиваться не стал. Да он ничего и не смог бы сделать воинам, дорвавшимся до недоступного ранее вина.

– Не разоряй мою деревню, вождь, – услышал Арпоксай, – выпей лучшего вина, что я сберег от твоих воинов.

Рядом стоял старик, щурясь на солнце глазами, окруженными сеткой побелевших шрамов. Арпоксай задумался.

– Выпей сначала ты.

Старик достал чашу, налил себе и выпил залпом, вытерев губы.

– Давай сюда, – Арпоксай вырвал у старика кувшин и опорожнил его в несколько глотков. – И впрямь, вино царское. Неси еще.

Но хромой старик исчез, как исчез его пес, не отходивший от него ни на шаг.

– Ну и демоны с тобой, – плюнул вождь, не замечая робко разгоравшийся жар в брюхе. Через две четверти часа та тысяча счастливцев, что выпила вино из карасов, почувствовала рези в животе. Поняв, что что-то неладно, они начали совать пальцы в рот, вызывая рвоту, но было поздно. Те, кто упился и уснул, уже лежали, пустив слюну, и смотрели в синее небо остекленевшим взглядом. Остальные метались по лагерю в поисках воды и падали, хватаясь за живот. Арпоксай лежал с посиневшим лицом. Видно, то вино, что преподнес тот старик, было и впрямь царским. Воины кинулись искать проклятого хромца, и быстро нашли его по собачьему вою, который доносился из соседнего дома. Старик лежал в своей хижине, сложив руки, как мертвец, и лицо его было спокойным. Он ушел к предкам, выполнив свой долг.

К вечеру умерло четыре сотни воинов, а еще больше, почти выблевав свои кишки, ехали, качаясь, с лицом цвета весенней травы. Колоксай, младший брат покойного вождя, принял власть, и послал гонцов к другим племенам с вестью о неслыханной подлости. Он не знал, что еще два племени лишились сотен бойцов, выпив вина, которое охраняли крепкие старики с прямым взглядом воинов. Тех, поймав после отравления, медленно порубили на куски, отсекая топорами руки и ноги, осатаневшие от ярости воины.

Остальные, получив злую весть и, встретив в Манне любого старика, просто топили его в вине, которое потом выливалось на землю. Войско двигалось по почти безлюдной стране, оставляя лишь пепел на своем пути.

Манна, через неделю.

Старый Тохар, получив вести об отравленном вине, приказал разбивать все амфоры, что находили в селениях. Но страна была немаленькой, вино находили в огромном количестве, а выпить воинам хотелось безумно. Не зря же их племя пошло в поход. И острые умы, мятущиеся в неутолимом желании нажраться в дрова, нашли выход. Найденное вино заставляли пить пойманных маннейцев и, видя, что те доживают до утра, саки устраивали пир. Первые неудачи уже забылись, невольные дегустаторы умирали все реже, а потому воины расслабились, идя по вражеской стране, как на прогулке, почти не встречая сопротивления. Одиночные деревни разорялись дотла, башни в горах, где упрямые и гордые бойцы принимали бой, обкладывались ветками и поджигались. Маннейцы задыхались в дыму и погибали, убив своих жен и детей. Эти задержки были скорее досадными, чем существенными. Население убегало выше в горы, прячась в пещерах, откуда кривоногие саки, которые без коня были беспомощны, как дети, выбить их не могли никак. Пойманные молодые женщины были редки, и участь их была ужасна. Ни одна из них не смогла встать и уйти своими ногами после грубых ласк воинов. Многие умирали там же, на месте. Стариков и старух убивали ради забавы, запирали в их хижинах, и сжигали заживо. Сакам, кочевому народу, было незнакомо чувство привязанности к дому, а потому селения на их пути сгорали дотла. Заранее извещенные о набеге, жители закопали все ценное в землю и почти все ушли на юг, под защиту войска персов, которое прибывало туда, и собственной конницы, которая чего-то ждала и не вступала в бой.

Как-то на дороге, идущей в Манну из бывшей провинции Замуа, воины остановили обоз, груженный запечатанными кувшинами с ячменным пивом. Кому было нужно пиво в стране, производящей великолепное вино, воинов не интересовало. Они могли напиться, и это было главным. Старшина возниц, небольшого роста жилистый мужчина, заросший бородой до глаз, повалился в ноги и молил не губить, отпустив к семьям. Несчастный крестьянин, жалобно плачущий и целующий грязные сапоги воинов, вызвал такое отвращение у гордых всадников, что они прогнали его и остальных возниц плетками почти полфарсанга, помирая от смеха. Тохар, помня о коварстве маннейцев, напоил одного из них, глядя с брезгливостью, как того развезло с половины небольшого кувшина. Вот ведь слабак! Дело было утром, и уже к обеду пленник оклемался и был вполне здоров, а потому вечером лагерь гудел, как улей. Захваченное пиво било в голову, как кузнечный молот, приводя воинов в восторг. И, лишь на землю упала ночь, в лагере затянули песни, а некоторые саки уже начали храпеть, напившись до бесчувствия. Молоденький боец бросил взгляд в сторону и оцепенел.

– А-а-ы, – тыкал он в темноту пальцем, потеряв дар речи, и толкая локтем счастливого и пьяного соседа по костру.

Из темноты, под раздавшийся рев труб и барабанный бой шли фигуры с огромными рогами и факелами в руках. Вдруг жуткий демон (ну а что еще это могло быть), остановился и выплюнул изо рта огненную струю. Потом еще один, и еще. Лагерь пришел в движение, и пьяные воины не могли понять, что происходит, и почему с выпученными глазами бегают их друзья.

– Демоны! Спасайтесь!

– На нас напали! К оружию!

Вопли создали в лагере дикую панику. Саки, упившись незнакомым тут напитком под названием ёрш, то видели рогатых демонов, изрыгающих пламя, то врагов, бегущих на них с оружием. В лагере закипели схватки, и никто не понимал, а с кем он, собственно, бьется. К ужасу скифов, демоны стали кидать что-то, и это что-то, падая на землю, вспыхивало от близлежащих костров, поднимая пламя выше человеческого роста. Ополоумевшие от ужаса кони, в гуще которых тоже стали вздыматься языки пламени, начали метаться по лагерю, топча всех подряд, и привели войско в полный хаос. В довершение всего в людей по отвесной дуге полетели стрелы, ранящие и убивающие всех подряд. Тохар, который еле увернулся от обезумевшего коня, в крупе которого отвесно торчала впившаяся стрела, хватал пьяных воинов за грудь и пытался унять ужас, плескавшийся в их глазах, но тщетно. И только утром, бродя по разгромленному лагерю, он плакал, находя изрубленных и затоптанных друзей, с которыми не раз ходил в походы. Его племя из пяти тысяч воинов потеряло пятую часть, и еще столько же имело раны.

Этот поход был несчастлив, видно боги отвернулись от них.

Манна. Через неделю.

Ишпакай слушал гонца и мрачнел на глазах. Пока они гоняли по горам маннейцев, выковыривая тех из пещер и ущелий, их собственные кочевья громят эти отбросы, киммерийцы. Жалкие твари, которых дед Ишпакая и его воины плетями выгнали со своих земель, нанесли удар в спину. Он послал гонцов к вождям, указав им явиться в предгорья немедля, чтобы уничтожить этих жалких трусов. Войско его рода, собирая жалкую добычу, вышло сразу же. Они так и не получили вожделенных коней, царь Улусунну приказал угнать их на юг, в Замуа. Ну ничего, они накажут этих шакалов, и вернутся. И он все припомнит, и отравленных воинов, и непонятных демонов, плюющихся огнем. Он вырежет всю Манну до последнего человека, оставив жизнь только тем, кто умеет делать вино. Это его земля, где он будет жить с дочерью повелителя мира, став на две головы выше этих ничтожных пастухов, вождей племен. Она родит ему много детей. Его старший сын примет царство, и никто не посмеет оспорить это право, потому что он потомок величайшего рода. Так думал царь Ишпакай, ожидая своих воинов, спускающихся с гор Манны. Невеселы возвращались воины из похода, не того они ждали. Никто из них не боялся смерти в бою, но нет чести в том, чтобы умереть, уткнувшись лицом в собственную блевотину, или погибнув от меча своего же собрата, обезумевшего от ужаса и коварного пойла. Семь тысяч всадников потеряли саки, а тысячи не смогут натянуть лук, ослабленные ядом и ранами. Пятая часть бойцов потеряна, или не сможет биться. Но ничего, их все равно куда больше, чем ничтожных трусов, воюющих с женщинами и детьми.

Сорок тысяч бойцов широким фронтом пошли по равнине, стараясь не пропустить момент, когда враг покажется рядом. И вот передовые отряды развернули коней и помчали к вождям, заметив разъезды противника. Войско стало собираться в кулак, отодвинув назад раненых, больных и заводных лошадей. Саки надели панцири и шлемы, у кого они были, и натянули луки, зажав в пальцах левой руки по три стрелы. Мечи были редкостью, все-таки скифы были прославленными лучниками, выигрывавшими бой на дальних дистанциях.

Ишпакай прекрасно знал, что западные киммерийцы смогут выставить не более двадцати тысяч воинов, а потому зрелище, которое он увидел, его неприятно удивило. Впереди стояло чудовищное по размерам войско, и бойцов там было куда больше, чем у него. Судя по одежде воинов, там были мидяне и восточная ветвь киммерийцев, а значит, бой будет очень и очень тяжелым.

Ну что же, боги определят победителя, и по сигналу трубы саки кинулись вперед, поливая противника ливнем стрел. Те ответили, и равнина превратилась в гигантский кипящий котел, где саки, благодаря своему беспримерному мужеству могли бы победить, но было одно обстоятельство. И это обстоятельство сейчас текло с гор Манны, разливаясь по долине в тылу войска скифов. Впереди в одну шеренгу стала тяжелая кавалерия, растянувшись почти на фарсанг, а сзади выстроились легкие персидские лучники и вся армия Манны на высоких и сильных конях. Пять тысяч тяжелых конников взяли разбег и опрокинули саков, превратив войско в мечущееся стадо. Десять тысяч персов и столько же воинов Улусунну закрыли небо тучей стрел, и саки поняли, что попали в ловушку. Силы всех окрестных народов были собраны сюда волей персидского царя, и сегодня народ саков умрет, как один человек. До ночи шла битва, по масштабам не имевшая себе равных доселе. Никогда такие массы людей не сходились в одном месте, и никогда еще в одной битве не погибал целый народ. Боги смотрели на кипящую степь и ужасались той ожесточенности, с которой бились презренные людишки, не поделившие пастбища для своего скота.

Месяцем позже. Город Арбела. Ассирия. В настоящее время – Эрбиль, Южный Курдистан. Ирак.

Великий царь четырех сторон света со свитой смотрел на ужасающее зрелище. Когда перепуганный наместник провинции прислал гонца с вестью, то Синаххериб подумал, что у того помутился разум. Персидское войско проследовало в двадцати фарсангах от сердца империи, пройдя совсем рядом со священным городом Арбела, где был величайший храм богини Иштар. Жители его, давно забывшие о войнах, с ужасом смотрели на длинную пыльную змею, несущую смерть на своем пути.

Многие тысячи конников спустились с гор Манны, которые персидский царь объявил своими, и прошли насквозь провинцию Киррури, не тронув даже яблока на ветке. Конники перебрались вброд через реку Нижний Заб, за которой начиналась захваченная киммерийцами Аррапха, и ушли на юг. Царь очень долго не мог понять, что значит это безумное поведение, но внезапная догадка привела его в ужас. Не тронув мирные города и села, персы унизили его перед подданными, показав, что это не его, Синаххериба, сила охраняет их, а милость их царя. Да и зачем разорять земли, которые скоро станут принадлежать им. Вот что за сигнал послал Ахемен народу Ассирии, показав всем слабость повелителя мира и свое собственное великодушие. И когда его войско появится тут вновь, то города падут к его ногам, не думая сопротивляться, потому что помимо великодушия персидский царь явил свою силу.

И вот на этот знак силы и смотрел царь со своими вельможами, не в силах унять дрожь. Рядом стояла верховная энту храма Иштар Арбельской, которая тряслась, как осиновый лист. Она лучше всех понимала, что значит для нее и ее сестер приход персов-единобожников. Жуткий зиккурат в семь ярусов был сложен из человеческих голов, скрепленных известью. А на верхнем ярусе стояла голова несостоявшегося зятя ассирийского владыки, украшенная царской тиарой.

– Сколько их здесь? – спросил царь стоявшего рядом Туртана.

– Здесь все, повелитель. Тут лежит весь народ царства Ишкузу, по последнего человека.

глава пятая, где персидский царь находит нового союзника и очередного жениха для дочери

Иерусалим, Иудейское царство. Месяц Абу, год 692 до Р.Х.

Царь Иудеи Езекия был уже немолод. Шутка ли, шестой десяток пошел, а потому он назначил соправителем и наследником сына Манассию, которому сейчас было всего семь лет. Езекия был еще вполне крепок, остр умом и фанатично предан великому богу Яхве. Единобожие тяжело продиралось через дебри самого дремучего язычества, повсеместно еще люди почитают Баала и Иштар, богомерзких демонов. Да и сам Яхве был пока еще не единым богом, а скорее пытался стать старшим из всех богов. И даже это давалось ему пока с огромным трудом. Тексты иудейских пророков, творивших в это самое время, только-только собирались в своды, что позже станут пятикнижием Моисея, а еще позже лягут в основу Ветхого Завета. Даже отец Езекии, царь Ахаз, был ревностным демонопоклонником, и по всей Иудее и Израилю росли священные рощи и стояли храмы финикийского Баала, где приносили в жертву грудных детей. Но, господь, что в бесконечной милости своей долго терпел безумства людские, обрушил на нечестивцев свою кару, и прислал на землю обетованную непобедимое доселе войско царя Синаххериба. Израильское царство рухнуло, земли его были опустошены, а люди убиты или стали рабами. А вот Иудейское царство, где царь Езекия усердно молился великому богу Яхве, выстояло. Страшная болезнь косила ассирийских воинов тысячами, и ушел царь Ашшура к себе, посрамленный. Правда, дочери Езекии оказались в ассирийском плену, да триста талантов серебра и тридцать талантов золота пришлось отдать в виде дани. Даже двери Храма Соломона, отделанные немыслимо богато, пришлось ободрать, чтобы отвести лютую напасть от родной земли. Как после этого не уверовать? И начали по всей Иудее вырубать священные рощи, плавить в печах бронзовых идолов и убивать жрецов-демонопоклонников. Железной рукой Езекия вычищал Иудею от языческой мерзости, и преуспел в этом. Если кто и продолжал верить в старых богов, то делал это тайно, опасаясь доноса. Веровать невозбранно можно было в Яхве, его жен и мелких богов колена Иуды, которые стали как бы ниже, чем главное божество, и ушли на второй план. На востоке, в новоявленном персидском царстве, вроде бы тоже почитали единого бога, только именем другим. Но у величайшего божества имен было несчетное количество, даже ученые коэны не знали всех, хоть и прочитали бездну старых пыльных свитков. Жуткий погром в Сузах и последовавшая за этим казнь жрецов, доставила Езекии истинную радость. Мыслимо ли дело, рядом с Вавилоном, скопищем всех возможных грехов, люди уверовали в единого бога, и он дал им милость свою. Благочестивый персидский царь непобедим в бою, а земля его процветает. Говорят, что его наставляет в вере Пророк Ахурамазды, так это неудивительно. Тут, в Иудее, пророки рождаются часто, как нигде. Исайя, чьи молитвы услышал Господь и поразил ассирийское войско страшной болезнью, разве не величайший пророк? Ведь все города до этого покорились великому царю, кроме одного лишь Иерусалима. И теперь посланник персидского государя стоял перед иудейским правителем, почтительно склонив голову и принеся богатейшие дары.

– Великий царь Ахемен, царь Аншана, Персии, Кермана, царь Элама и Суз, повелитель Манны, Эллипи и Мидии, шлет тебе свой привет и подарки.

– Мы с благодарностью и почтением принимаем подарки нашего брата, персидского царя, – важно ответил Езекия.

Посол отметил: ага, братом назвал, на равенство претендует, несмотря на разницу в весовых категориях.

– Мой царь слышал, что милость единого бога, которого мы тоже почитаем, уберегла ваш народ от истребления ассирийцами. Мы возносим хвалу его милости.

– Да, молитвами пророка Исайи и моими, армия нечестивца Синаххериба ушла, посрамленная, – важно сказал Езекия.

– Мой царь предлагает союз. У него есть дочери, одну из которых он предлагает в жену твоему сыну, Манассии. В качестве приданного он предлагает помочь тебе забрать земли бывшего Израильского царства.

– О чем ты говоришь, посол? Ты в своем уме? Эти земли сейчас принадлежат царю Ассирии. Господь был милостив к нам, но не стоит этим злоупотреблять. Он дурней не любит, а среди нас, иудеев, дураков немного.

– Великому Пророку Заратуштре открылся замысел божий, царь. Если ты двинешь своих воинов на Израиль, то он будет твоим. Потому что так сказал Заратуштра, пророк единого бога.

– А кроме того, что твоему пророку открылся замысел господа, мне еще нужно что-то знать? – прищурившись, спросил иудейский царь.

– Да, царь. Тебе стоит знать, что как только выступят твои войска, по левому берегу Тигра станет шестьдесят тысяч войска великого царя. Синаххериб не посмеет уйти в дальний поход, имея рядом такую угрозу, и те земли станут твоими.

– Ага, – задумался иудейский царь, – а то голову мне морочить начал. А мысль то неплохая. Слухи ходят, что неудачи пошли у ассирийского царя черной полосой, грех не воспользоваться. На Элам неудачно сходил, только зубы обломал, Манну потерял, она персидской сатрапией стала. Левобережье Тигра тоже под новым царем. Саков персы вообще под корень извели, а уж какие воины были. Нет, тут отрицать нельзя, посол дело говорит. Когда еще шанс будет всю державу царя Соломона в единой руке собрать? Да, видно есть над ним, Езекией, милость господня.

– А что, посол, ты готов за наше великое свершение жертвы в Храме Соломона принести?

– Конечно, готов, царь. Бог един, что в Иерусалиме, что в Сузах.

На следующее утро посол и царь иудейский стояли в священном Храме, который постепенно становился сердцем еврейского народа, и приносили жертвы. Сам храм был невелик, семьдесят шагов в длину и тридцать в ширину. Снаружи он был окружен стеной, которая образовывала внешний и внутренний двор, где собирались на богослужение толпы людей. После разгрома Саргоном вторым храмов в Израильском Дане и Вефиле, у иудеев не осталось больше святилища, сравнимого по значению с этим. А потому царь Езекия тонко пользовался моментом, привлекая огромное количество паломников на праздник Песах. Никаким сокровищем архитектуры Храм точно не был, сильно уступая по масштабам зиккуратам Междуречья и храмовым комплексам в египетском Карнаке и Фивах. Сложенное из обтесанных камней прямоугольное здание, было украшено спереди медными колоннами. Золотые листы, которыми были обшиты двери и стены внутреннего святилища Хейхал, были сняты и отданы в виде дани Синаххерибу, и поэтому Храм выглядел бедновато. Царь Езекия напрягал все невеликие силы своей страны, и планировал восстановить то великолепие, что было утеряно при прошлых царях. Гигантская медная чаша, весом в тысячу вавилонских талантов, была отдана как дань царю Тиглатпаласару, а потом походы Саргона второго и его сына Синаххериба окончательно опустошили убранство святилища.

Царь Езекия не знал, что жить ему осталось всего пять лет, а на престол вступит двенадцатилетний Манассия, который подпадет под влияние демонопоклонников, и снова восстановит почитание Баала и Иштар. В самом Храме еще десятки лет будут проходить богомерзкие языческие служения. В Святая Святых установят статую богини, что на местном диалекте звалась Аштарт. Знатнейшие женщины Иерусалима будут предлагать себя странникам, и сядут на пороге с обвязанными веревками головами в знак того, что пришли служить Великой Матери. Все пророки, проповедовавшие истинную веру, будут истреблены мечом, а мудрейший старец Исайя, удостоенный отдельной книги в Ветхом Завете, будет перепилен пополам пилой. Вот так вот нехорошо поступит Манассия с отцом своей собственной матери. Но это случится потом, и случится ли теперь, когда колесо судьбы повернулось в другую сторону, еще неизвестно. А сейчас жертвы были приняты благосклонно. Великий Бог благословил объединение царств народа Израиля, как во времена Соломоновы.

– Ну что ж, воля господа – это хорошо. А воля господа, к которой прилагается шестьдесят тысяч воинов – еще лучше, – сказал иудейский царь. – И ты, посол, в следующий раз не забывай, что ты в Иерусалиме, а тут все евреи.

И посол понимающе засмеялся, оценив шутку.

Месяцем ранее. Сузы.

Рабочий кабинет великого царя во дворце был предельно прост. Стены, обложенные глазурованной плиткой, достаточно аскетичная, без резных выкрутасов, мебель, лаконичные бронзовые светильники, заправленные кунжутным маслом – все это соответствовало духу новой веры, основанной на понятиях прямых и незатейливых персов. Роскошь в быту они презирали, предпочитая дорогое оружие, доспехи и коней. Тут цены могли доходить до умопомрачительных цифр. Но, с другой стороны, а куда еще девать добычу? Жены обуты, одеты, увешаны цацками, ну что еще нужно? Для людей, которые не так давно стали есть досыта, и это было запредельной роскошью. Макс прекрасно помнил, как в его мире персы, захватив Мидию и ее богатства, стали подражать изнеженным подданным. А после покорения Вавилона даже пришлось ослаблять луки, так как юноши не могли их натянуть. Ситуация приняла скандальный характер, когда на соревновании персидской знати выиграл никому незнакомый скиф, который обогнал всех на коне и лучше всех отстрелялся по мишени. Все закончилось закономерно. Пришли суровые македонские парни и наваляли персам по первое число, умаявшись таскать золото, которое лежало в слитках тысячами талантов по всей империи. Персидские цари плавили золото, полученное в виде дани, и разливали в глиняные горшки, которые потом разбивали, а получившиеся слитки ставили горкой. Видно, для красоты. Или для удобства переноски их суровыми победителями. То золото не пошло грекам и македонцам впрок, и уже им наваляли по первое число суровые римские парни, а македонское золото в триумфе несли на блюдах три дня, так его было много. Потом римляне ослабели и изнежились, и на империю стали налетать волны германцев, гуннов, готов, вандалов, сарматов и вылезших из дремучих лесов славян, опустошивших Грецию и Балканы.

Так что, роскоши – бой. Лучше будем строить дороги, крепости и двигать науку. Так думал Макс, и Ахемен его поддерживал, потому что Пророк рассказал ту версию истории, которая была ему знакома. Великий царь, что характерно, дураком не был, а ум имел практический и сметливый. Он прекрасно понял, что та ловушка, в которую попадают самые суровые воины, работает без сбоев. Через три поколения бесстрашные выносливые бойцы превращались в женоподобные создания, за которыми на войну тащили мягкую мебель, золотую посуду и походный гарем. Подумав немного, Ахемен отослал сыновей, достигших пяти лет, в горные кочевья, где они будут дышать свежим воздухом, скакать на конях и жрать то, что подстрелят сами. Дома, с мамочками, они будут проводить по месяцу каждые полгода. Достаточно. И без них во дворце от детей не протолкнуться. Когда же дочери к мужьям разъедутся, в самом-то деле? Работать невозможно в этом курятнике.

Пообщавшись с мужем сестры, Ахемен набрался скверных замашек, что очень неплохо помогали выигрывать войны. Новые привычки меняли простого и прямого парня, коим был Ахемен, и это шло на пользу стране. Тем не менее, даже исключительно подлая война с племенем саков стоила Персидскому царству немалых потерь. Истребить пятьдесят тысяч воинов, это вам не фунт изюму. Своих тоже немало положили. Надо людям отдых дать. Опять же, земель новых набрали, нужно в новых сатрапиях власть укреплять, писцов туда слать, проповедников и сотрудников сиятельного Хутрана. Тот уже проломил в Сузиане все головы, что было нужно проломить, и требовал нового фронта работы.

Великий царь Синаххериб ударными темпами восстанавливал армию, скупая коней за безумные деньги, благо Мидия и Манна ему сейчас коней не поставляли. Ахемен выучил красивое слово «торговое эмбарго» и употреблял его к месту и не к месту. Уж очень оно ему понравилось. Ассирийские мастерские делали новые колесницы, а в армию набирали подрастающую молодежь. В Вавилоне все также сидел старший сын Синаххериба Ашшур-надин-шуми, которые в этой реальности не был убит в эламском плену, а вполне себе жил, постепенно находя общий язык с вавилонской знатью и жрецами. В общем, назревала очередная проблема, которую нужно было решать заранее, и, желательно, на чужой территории, и чужими руками.

В царском кабинете на производственном совещании присутствовали, кроме самого повелителя, Пророк, Умножающий казну Харраш и первосвященник Нибиру-Унташ. Стычка с Ассирией неумолимо приближалась, как грозовая туча, а войско только-только вернулось с короткой, но очень кровопролитной войны, где была разорена половина Манны, и было потеряно несколько тысяч воинов. Вот именно сейчас никто воевать не хотел. Кое-как выскочили из ловушки Синаххериба, который должен был добить Персидское царство после вторжения скифов. Нужно было залечить раны, восстановить поголовье коней, привести в порядок оружие и амуницию. Да просто стрел новых наделать, в конце концов. Колчан стрел строил сикль серебра, а это оплата труда ремесленника за десять дней. А что такое колчан стрел? Четверть часа боя, если не сильно спешить. Так что, война – это деньги. Считай, чистым серебром лучники стреляют. Нет, сейчас воевать никак нельзя.

– Надо им с другой стороны хвост подпалить, – задумчиво сказал царь, а присутствующие с благожелательным интересом прислушались к его словам. Повелитель менялся на глазах, превращаясь из прямолинейного рубаки в настоящего правителя, понимающего, что порядочные поступки не всегда целесообразны, и наоборот.

– Есть Табалу, Сирия, Финикия, Иудея и арабы, повелитель, – подсказал сиятельный Харраш.

Присутствующие задумались. Сирия была разорена в прошлой войне, Финикия тоже запугана и обложена данью. Табалу было вассальным царством между Киликией и Ассирией, и в целом, неудобств от своего статуса не испытывало. Арабы были себе на уме, и контактов с ними особых не было, нищие бедуины, что с них возьмешь.

– Иудея, – сказал царь, выразив общее мнение. – Что еще предложим, кроме очередной моей дочери?

– Царь Езекия – ревностный почитатель единого бога Яхве, повелитель, – вставил слово Первосвященник. – Можно это подать так, как будто у нас единый бог, а потому мы союзники. Хотя, честно говоря, бог скотоводов Яхве очень далек от светлого Ахурамазды. Очень жестокий и мстительный божок. Всех других местных богов просто локтями растолкал. Но сыграть на этом можно.

– Иудеи – прожженные хитрецы, – поморщился Харраш. – Когда пожимаешь такому руку, нужно потом пересчитывать пальцы. Я не думаю, что он от такой новости расплачется от радости и побежит резать ассирийские гарнизоны. Скорее наоборот, заподозрит, что мы хотим сунуть его под мечи Царского отряда. Те на него изрядно злы, они потеряли многих при последней осаде Иерусалима.

– Что же ему предложить? – задумался царь.

– Предложим ему оба иудейских царства. Если он соберет земли, которые раньше были едиными и установит там власть бога Яхве, то будет велик, как Шломо. Тот умер всего сто пятьдесят лет назад, и лучшего царя у иудеев не было. Большого ума был мужчина. Думаю, он согласится, – задумчиво сказал Нибиру-Унташ.

Макс с большим трудом догадался, что Шломо – это Соломон. Все-таки к нам это имя дошло через множество языков.

– А что, и правда Израиль таким великим царством был? А Шломо был так мудр? – заинтересовался Макс. Все-таки, царь Соломон был раскрученным персонажем.

– Да врут больше, – пожал плечами Нибиру-Унташ. – Я старые записи посмотрел перед нашей встречей. Их Иерусалим еще недавно дыра дырой был, туда люди после ассирийских походов на Северное Царство набежали. Дамаск, Тир или Геф куда больше были. А Шломо – это почти сказочный персонаж. Разговоров – на талант золота, а правды – и на сикль серебра нет. Иудеи – люди с большой фантазией. Но при Шломо там и впрямь довольно неплохо было, да потом сын, полный дурак, все отцовские труды похоронил. Честно говоря, если бы не нужно было к этой встрече подготовиться, я всего этого и не знал бы. Иудея – редкостное захолустье, кому ее история интересна?

– Ну и как мы его заставим на ассирийские гарнизоны напасть? – удивился царь.

– А мы слух пустим, что готовимся в поход на Шумерские земли выйти, вот Синаххериб и не посмеет войска увести, – заявил Пророк.

– А мы пойдем на Шумер? – заинтересовался Ахемен и сам себе ответил: – Не пойдем. И войска по домам будут сидеть. Так, движение на границе обозначим. Но слух пустим.

– Ты совершенно прав, брат. Харраш, у тебя есть ассирийские шпионы, за которыми ты приглядываешь? – спросил Макс.

– Да, Великий, – бывший ростовщик склонился в поклоне.

– Ты знаешь, кто из наших писцов на них работает?

– Знаю, Великий.

– Как? У меня под боком предатель? Тут? Во дворце? Почему не казнен? – возмутился царь.

– Харраш, объясни, – устало сказал Пророк.

– Повелитель, мы можем казнить изменника, но шпионы найдут нового. А этому мы можем подсовывать те сведения, которые должны попасть к ассирийцам, к важным вопросам мы его не допускаем.

– Ага, – задумался царь, – толково. Значит, вы даете всякую ерунду предателю, а тот ее передает ассирийцам? – и царь гулко захохотал.

– Да, повелитель, – с непроницаемым лицом ответил Умножающий доходы.

– Тогда ладно, пусть живет. Дозволяю. Покажете его мне?

– Не покажем, – опередил Пророк Харраша.

– Почему это? – обиделся царь.

– Ты человек прямой и честный, брат. Начнешь на него пристально смотреть, или еще как-то себя выдашь. Предатели, они как лань, трепетные. Почует и сбежит.

– Ну ладно, – насупился царь, – демоны с вами. Не хотите говорить, не надо. На казнь-то хоть позовете?

– На казнь позовем, – хором ответили Пророк и Харраш.

глава шестая, где описаны изменения, произошедшие с того времени, как власть переменилась

Коронные земли. Окрестности Аншана. Год 692 до Р.Х.

Набишту, староста сельского округа, подчиняющегося азату центральной провинции, с изумлением наблюдал, как новый плуг, который они получили, выворачивает толстенные пласты земли. Крестьяне его родной деревни испытывали схожие чувства. Еще недавно они ковыряли землю сохой и деревянной мотыгой, окованной бронзой. А тут одна упряжка быков работала так, как раньше работали две. А ведь это еще не все. С плугом в комплекте шла тяжелая борона, которая укрывала посеянные зерна и делала землю мягкой, как пух. Дивные дела творились на свете.

Унылая и беспросветная жизнь храмовых арендаторов изменилась очень резко и понеслась вскачь, как только местный князь совершил красивый полет со стены, окропив мозгами каменистую землю. Сначала куда-то исчезли ненасытные жрецы, столетиями тянувшие жилы из местных крестьян. По слухам, в соседней деревне, где земля принадлежала мелкому помещику, произошло то же самое. Власть просто куда-то пропала. Знающие люди говорили, что у знати отобрали землю, а их самих убили. А вот жрецы, как люди грамотные, стали писцами, учителями и дознавателями. Хотя большая часть сбежала в Сузы, опять же по слухам. И вот вместо этого сонмища кровопийц, самым лютым из которых был разорванный быками хранитель зерна Римуш, появился один-единственный перс, скромно одетый, но на дорогом коне. Он вызвал к себе старост и объяснил, как теперь будет строиться их жизнь. Крестьянин подчиняется старосте, староста – азату, а тот – лично персидскому князю. Все. Ставка налога осталась прежней – половина урожая, а для последователей Ахурамазды – четверть. Старосты, услышав про такие послабления, не на шутку воспылали. Мыслимо ли, четверть урожая в домах останется. Это же теперь крестьянин иногда есть досыта будет, да по весне малые дети перестанут от голода умирать. Дальше началось еще веселее. Тем округам, что новые каналы копали и залежные земли распахивали, еще меньше налоги делали. Крестьяне посмеивались. Вот глупцы! Они, крестьяне, себе больше земель взяли, а им еще и налог уменьшили. На новые земли посадили старших сыновей, которые тут же себе жен взяли. И только осенью, отчитываясь окружному писцу, в котором с изумлением узнал одного из храмовых жрецов, Набишту увидел, что зерна он сдал даже больше, чем обычно. Ну и кто тут глупец оказался?

Вскоре как-то неожиданно исчезли лихие люди. Просто постепенно перестали воровать, грабить и насиловать. Набишту сметливым крестьянским умом, сопоставив известные ему факты, понял, что плохие люди просто стали заканчиваться. Об этом говорили кресты, на которых сохли разбойники, промышлявшие нападениями на караваны. А в самом Аншане, говорят, за стеной регулярно пополнялась яма, куда кидали всяких негодяев, недостойных быть отданными хищным птицам. Сиятельный Хутран, которым в Аншане пугали взрослых мужчин, в глазах добропорядочного селянина был абсолютным благом. Набишту не слышал, чтобы кого-то осудили неправедно, или обидели чью-то дочь, или воин взял чужую овцу. Жизнь стала спокойной и очень безопасной. Азат, руководивший провинцией, был прост и доступен, сам из простых воинов выслужился. Любой староста мог зайти и пожаловаться, и тот терпеливо слушал. Да что там староста! Набишту своими глазами видел, как азат заговорил с крестьянином, и даже пошутил. Сказал бы кто раньше, ни в жисть бы не поверил. От таких изменений голова пошла кругом. Но самое невероятное началось на третий год нового царствования. Крестьяне их деревни впервые столкнулись с незнакомой доселе проблемой – у них возникли излишки ячменя. И это стало бедой похлеще неурожая, потому что неурожай крестьяне видели, а лишнего зерна в своих закромах – никогда. На сходе селян, пришедших для обсуждения внезапно свалившейся на голову напасти, чуть не дошло до драки. Выдвигались идеи одна безумнее другой. Один недалекий умом бобыль даже предложил отвезти лишнее зерно на рынок и продать. Это ж надо! Да испокон веков крестьянин зерно не продавал, у него излишки просто отбирали. И старосты, утомленные новой бедой, потянулись за советом к азату. Тот долго не думал, и заявил, что излишки выкупит казна по твердой цене, чем привел старост в смятение. Зерно потянулось в Аншан, в знакомое до боли храмовое хранилище. Старосты посмеивались над собой. Как дети, право! Да лучше бы жрали это зерно, пока из ушей не полезло бы. А так лишились его по своей глупости. Однако через неделю каждого вызвал азат и вручил по тяжелому кошелю с серебряными сиклями, теми, на которых лучник. На подгибающихся ногах ушли старосты в свои деревни, чтобы показать односельчанам, какое оно серебро-то. Ибо не мог крестьянин-арендатор своими глазами серебра видеть, да еще и в руках держать, ну никак не мог. От сотворения мира такого не бывало.

Выдал Набишту каждому мужику в своем округе по четверть сикля и пять медных монет, и тут началось. Кто овцу купил, кто мотыгу новую, а кто и бусы своей бабе, которая в своей жизни не то, что бус не имела, слова доброго не слышала. И началась совсем другая жизнь. Мужики, что с ленцой земельку пахали, лишь бы поесть хватило, начали эту самую землю зубами грызть. Жили-то общиной. Работаешь – голодаешь, и не работаешь – голодаешь. А тут староста серебро раздает. Да, видно скоро небо на землю рухнет.

Купцы смекнули про новые реалии и потянулись по деревням с телегами, где битком разного товара было. И платки, и туники, и сандалии крепкие, и мотыги целиком бронзовые. В общем, роскошь такая, какую в нищей деревне и не видели никогда. И платили крестьяне твердой монетой, важничая, а купчишка-то в глаза умильно заглядывает и бедолагу-крестьянина почтенным величает. Это крестьянина-общинника, на которого он раньше, как на грязь под ногтями смотрел! После этого распоследние лентяи за ум взялись, и работать начали. Потому что старосты осмелели и стали грозить, что лодырей с земли погонят, вон сколько мальчишек подрастает на хороших-то харчах. Не хочешь на земле работать – в город иди, подсобником к мастерам. Как-то внезапно рабочие руки понадобились кирпичникам и кузнецам, кожевенникам и ткачам, да вообще всем. Людям и невдомек было, что серебро и золото, что в храмах кучами лежало, теперь в оборот пошло и всем им новую работу дает. Где мастер за день один платок продавал, теперь стал три продавать, да еще и цену скидывал, потому что сосед рядом тоже платки продает. А с тех трех платков тот мастер все равно куда больше зарабатывает, чем раньше с одного. И вот ведь странность, денег у людей куда как больше стало, а цены вниз поползли. Чудо, да и только.