Читать онлайн Сказки бесплатно

Перевод с английского Любови Хавкиной

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Слонёнок

В отдалённые времена, милые мои, слон не имел хобота. У него был только черноватый толстый нос, величиною с сапог, который качался из стороны в сторону, и поднимать им слон ничего не мог. Но появился на свете один слон, молоденький слон, слонёнок, который отличался неугомонным любопытством и поминутно задавал какие-нибудь вопросы. Он жил в Африке и всю Африку одолевал своим любопытством. Он спрашивал своего высокого дядю страуса, отчего у него перья растут на хвосте; высокий дядя страус за это бил его своей твёрдой-претвёрдой лапой. Он спрашивал свою высокую тётю жирафу, отчего у неё шкура пятнистая; высокая тётя жирафа за это била его своим твёрдым-претвёрдым копытом. И всё-таки любопытство его не унималось! Он спрашивал своего толстого дядю гиппопотама, отчего у него глаза красные; толстый дядя гиппопотам за это бил его своим широким-прешироким копытом. Он спрашивал своего волосатого дядю павиана, отчего дыни имеют такой, а не иной вкус; волосатый дядя павиан за это бил его своей мохнатой-премохнатой рукой. И всё-таки любопытство его не унималось! Он задавал вопросы обо всём, что только видел, слышал, пробовал, нюхал, щупал, а все дядюшки и тётушки за это били его. И всё-таки любопытство его не унималось!

В одно прекрасное утро перед весенним равноденствием[1] неугомонный слонёнок задал новый странный вопрос. Он спросил:

– Что у крокодила бывает на обед?

Все громко закричали «шш» и принялись долго, безостановочно бить его.

Когда наконец его оставили в покое, слонёнок увидел птицу коло-коло, сидевшую на кусте терновника, и сказал:

– Отец бил меня, мать била меня, дядюшки и тётушки били меня за неугомонное любопытство, а я всё-таки хочу знать, что у крокодила бывает на обед!

Птица коло-коло мрачно каркнула ему в ответ:

– Ступай на берег большой серо-зелёной мутной реки Лимпопо, где растут деревья лихорадки, и сам посмотри!

На следующее утро, когда равноденствие уже окончилось, неугомонный слонёнок взял сто фунтов[2] бананов (мелких с красной кожицей), сто фунтов сахарного тростника (длинного с тёмной корой) и семнадцать дынь (зелёных, хрустящих) и заявил своим милым родичам:

– Прощайте! Я иду к большой серо-зелёной мутной реке Лимпопо, где растут деревья лихорадки, чтобы узнать, что у крокодила бывает на обед.

Он ушёл, немного разгорячённый, но нисколько не удивлённый. По дороге он ел дыни, а корки бросал, так как не мог их подбирать.

Шёл он, шёл на северо-восток и всё ел дыни, пока не пришёл на берег большой серо-зелёной мутной реки Лимпопо, где растут деревья лихорадки, как ему говорила птица коло-коло.

Надо вам сказать, милые мои, что до той самой недели, до того самого дня, до того самого часа, до той самой минуты неугомонный слонёнок никогда не видал крокодила и даже не знал, как он выглядит.

Первый, кто попался слонёнку на глаза, был двухцветный питон (огромная змея), обвившийся вокруг скалистой глыбы.

– Простите, – вежливо сказал слонёнок, – не видали ли вы в этих краях крокодила?

– Не видал ли я крокодила? – гневно воскликнул питон. – Что за вопрос?

– Простите, – повторил слонёнок, – но не можете ли вы сказать мне, что у крокодила бывает на обед?

Двухцветный питон мгновенно развернулся и стал бить слонёнка своим тяжёлым-претяжёлым хвостом.

– Странно! – заметил слонёнок. – Отец и мать, родной дядюшка и родная тётушка, не говоря уже о другом дяде гиппопотаме и третьем дяде павиане, все били меня за неугомонное любопытство. Вероятно, и теперь мне за это же достаётся.

Он вежливо попрощался с питоном, помог ему опять обвиться вокруг скалистой глыбы и пошёл дальше, немного разгорячённый, но нисколько не удивлённый. По дороге он ел дыни, а корки бросал, так как не мог их подбирать. У самого берега большой серо-зелёной мутной реки Лимпопо он наступил на что-то, показавшееся ему бревном.

Однако в действительности это был крокодил. Да, милые мои. И крокодил подмигнул глазом – вот так.

– Простите, – вежливо сказал слонёнок, – не случалось ли вам в этих краях встречать крокодила?

Тогда крокодил прищурил другой глаз и наполовину высунул хвост из тины. Слонёнок вежливо попятился; ему вовсе не хотелось, чтобы его опять побили.

– Иди сюда, малютка, – сказал крокодил. – Отчего ты об этом спрашиваешь?

– Простите, – вежливо ответил слонёнок, – но отец меня бил, мать меня била, не говоря уж о дяде страусе и тёте жирафе, которая дерётся так же больно, как дядя гиппопотам и дядя павиан. Бил меня даже здесь, на берегу, двухцветный питон, а он своим тяжёлым-претяжёлым хвостом колотит больнее их всех. Если вам всё равно, то, пожалуйста, хоть вы меня не бейте.

– Иди сюда, малютка, – повторило чудовище. – Я – крокодил.

И в доказательство он залился крокодиловыми слезами.

У слонёнка от радости даже дух захватило. Он стал на колени и сказал:

– Вы тот, кого я ищу уже много дней. Будьте добры, скажите мне, что у вас бывает на обед?

– Иди сюда, малютка, – ответил крокодил, – я тебе скажу на ушко.

Слонёнок пригнул голову к зубастой, зловонной пасти крокодила. А крокодил схватил его за нос, который у слонёнка до того дня и часа был не больше сапога, хотя гораздо полезнее.

– Кажется, сегодня, – сказал крокодил сквозь зубы, вот так, – кажется, сегодня на обед у меня будет слонёнок.

Это вовсе не понравилось слонёнку, милые мои, и он сказал в нос – вот так:

– Не надо! Пустите!

Тогда двухцветный питон со своей скалистой глыбы прошипел:

– Мой юный друг, если ты сейчас не примешься тянуть изо всех сил, то могу тебя уверить, что твоё знакомство с большим кожаным мешком (он имел в виду крокодила) окончится для тебя плачевно.

Слонёнок сел на берег и стал тянуть, тянуть, тянуть, а его нос всё вытягивался. Крокодил барахтался в воде, взбивая белую пену хвостом, а слонёнок тянул, тянул, тянул.

Нос слонёнка продолжал вытягиваться. Слонёнок упёрся всеми четырьмя ногами и тянул, тянул, тянул, а его нос продолжал вытягиваться. Крокодил загребал хвостом воду, словно веслом, а слонёнок тянул, тянул, тянул. С каждой минутой нос его вытягивался – и как же ему было больно, ой-ой-ой!

Слонёнок почувствовал, что его ноги скользят, и сказал через нос, который у него теперь вытянулся аршина[3] на два:

– Знаете, это уже чересчур!

Тогда на помощь явился двухцветный питон. Он обвился двойным кольцом вокруг задних ног слонёнка и сказал:

– Безрассудный и опрометчивый юнец! Мы должны теперь хорошенько приналечь, иначе тот воин в латах (он имел в виду крокодила, милые мои) испортит тебе всю будущность.

Он тянул, и слонёнок тянул, и крокодил тянул. Но слонёнок и двухцветный питон тянули сильнее. Наконец крокодил выпустил нос слонёнка с таким всплеском, который слышен был вдоль всей реки Лимпопо.

Слонёнок упал на спину. Однако он не забыл сейчас же поблагодарить двухцветного питона, а затем стал ухаживать за своим бедным вытянутым носом: обернул его свежими банановыми листьями и погрузил в большую серо-зелёную мутную реку Лимпопо.

– Что ты делаешь? – спросил двухцветный питон.

– Простите, – сказал слонёнок, – но мой нос совсем утратил свою форму, и я жду, чтобы он съёжился.

– Ну, тебе долго придётся ждать, – сказал двухцветный питон. – Удивительно, как иные не понимают собственного блага.

Три дня слонёнок сидел и ждал, чтобы его нос съёжился. А нос нисколько не укорачивался и даже сделал ему глаза раскосыми. Вы понимаете, милые мои, что крокодил вытянул ему настоящий хобот – такой, какой и теперь бывает у слонов.

Под конец третьего дня какая-то муха укусила слонёнка в плечо. Сам не отдавая себе отчёта, он поднял хобот и прихлопнул муху насмерть.

– Преимущество первое! – заявил двухцветный питон. – Этого ты не мог бы сделать простым носом. Ну, теперь покушай немного!

Сам не отдавая себе отчёта, слонёнок протянул хобот, выдернул огромный пучок травы, выколотил её о свои передние ноги и отправил к себе в рот.

– Преимущество второе! – заявил двухцветный питон. – Этого ты не мог бы сделать простым носом. Не находишь ли ты, что здесь солнце сильно припекает?

– Правда, – ответил слонёнок.

Сам не отдавая себе отчёта, он набрал тины из большой серо-зелёной мутной реки Лимпопо и выплеснул себе на голову. Получился грязевой чепчик, который растёкся за ушами.

– Преимущество третье! – заявил двухцветный питон. – Этого ты не мог бы сделать простым носом. А не хочешь ли быть битым?

– Простите меня, – ответил слонёнок, – вовсе не хочу.

– Ну, так не хочешь ли сам побить кого-нибудь? – продолжал двухцветный питон.

– Очень хочу, – сказал слонёнок.

– Хорошо. Вот увидишь, как для этого тебе пригодится твой новый нос, – объяснил двухцветный питон.

– Благодарю вас, – сказал слонёнок. – Я последую вашему совету. Теперь я отправлюсь к своим и на них испробую.

Слонёнок пошёл домой через всю Африку, крутя и вертя своим хоботом. Когда ему хотелось полакомиться плодами, он срывал их с дерева, а не ждал, как прежде, чтобы они сами упали. Когда ему хотелось травы, он, не нагибаясь, выдёргивал её хоботом, а не ползал на коленях, как прежде. Когда мухи кусали его, он выламывал себе ветку и обмахивался ею. А когда солнце припекало, он делал себе новый прохладный чепчик из тины. Когда ему скучно было идти, он мурлыкал песенку, и через хобот она звучала громче медных труб. Он нарочно свернул с дороги, чтобы найти какого-нибудь толстого гиппопотама (не родственника) и хорошенько его отколотить. Слонёнку хотелось убедиться, прав ли двухцветный питон относительно его нового хобота. Всё время он подбирал корки дынь, которые побросал по дороге к Лимпопо: он отличался опрятностью.

В один тёмный вечер он вернулся к своим и, держа хобот кольцом, сказал:

– Здравствуйте!

Ему очень обрадовались и ответили:

– Иди-ка сюда, мы тебя побьём за неугомонное любопытство.

– Ба! – сказал слонёнок. – Вы вовсе не умеете бить. Зато посмотрите, как я дерусь.

Он развернул хобот и так ударил двух своих братьев, что они покатились кувырком.

– Ой-ой-ой! – воскликнули они. – Где ты научился таким штукам?.. Постой, что у тебя на носу?

– Я получил новый нос от крокодила на берегу большой серо-зелёной мутной реки Лимпопо, – сказал слонёнок. – Я спросил, что у него бывает на обед, а он мне дал вот это.

– Некрасиво, – сказал волосатый дядя павиан.

– Правда, – ответил слонёнок, – зато очень удобно.

С этими словами он схватил своего волосатого дядю павиана за мохнатую руку и сунул его в гнездо шершней.

Затем слонёнок принялся бить других родственников. Они очень разгорячились и очень удивились. Слонёнок повыдергал у своего высокого дяди страуса хвостовые перья. Схватив свою высокую тётку жирафу за заднюю ногу, он проволок её через кусты терновника. Слонёнок кричал на своего толстого дядюшку гиппопотама и задувал ему пузыри в ухо, когда тот после обеда спал в воде. Зато он никому не позволял обижать птицу коло-коло.

Отношения настолько обострились, что все родичи, один за другим, поспешили на берег большой серо-зелёной мутной реки Лимпопо, где растут деревья лихорадки, чтобы добыть себе у крокодила новые носы. Когда они вернулись назад, то больше никто уже не дрался. С той поры, милые мои, все слоны, которых вы увидите, и даже те, которых вы не увидите, имеют такие же хоботы, как неугомонный слонёнок.

Как кит получил свою глотку

Некогда, милые мои, жил в море кит, и питался он рыбами и морскими животными. Он ел треску и камбалу, плотву и скатов, скумбрию и щуку, морских звёзд и крабов, а также настоящих вьюнов-угрей. Он истребил всех рыб. Осталась в море только одна маленькая хитрая рыбка, но она всегда плавала около правого уха кита, так что он не мог её схватить. Дошло до того, что кит приподнялся на хвосте и сказал:

– Я есть хочу!

А маленькая хитрая рыбка лукаво спросила:

– Не случалось ли тебе, благородный и могучий кит, отведать человека?

– Нет, – ответил кит. – А разве он вкусный?

– Вкусный, – сказала маленькая хитрая рыбка, – только он очень прыткий.

– Ну так добудь мне несколько штук, – приказал кит и, взмахнув хвостом, высоко взбил пену на гребнях волн.

– В один присест хватит и одного, – сказала хитрая рыбка. – Если ты поплывёшь дальше, то под пятидесятым градусом северной широты и сороковым градусом восточной долготы ты найдёшь человека, сидящего на плоту среди моря. На нём синие холщовые шаровары и подтяжки (не забудьте про подтяжки, милые мои!), а в руках у него складной нож. Это моряк, потерпевший крушение, и, надо вам сказать, необыкновенно умный и рассудительный человек.

Кит плыл да плыл к пятидесятому градусу северной широты и сороковому градусу восточной долготы. Плыл он изо всех сил, и вот наконец среди моря он увидел на плоту человека в синих холщовых шароварах и подтяжках (помните особенно о подтяжках, милые мои!), со складным ножом в руках. Это был моряк, потерпевший крушение. Он сидел и болтал ногами в воде. (Ему мама позволила болтать ногами в воде, иначе он не стал бы этого делать, так как он был необыкновенно умный и рассудительный человек.)

Подплыв ближе, кит так разинул пасть, что она у него чуть не дошла до хвоста, и проглотил моряка, потерпевшего крушение, вместе с плотом, на котором он сидел, с синими холщовыми шароварами, подтяжками (о которых вы не должны забывать) и складным ножом. Он отправил всё это в своё глубокое, тёплое, тёмное нутро, причмокнул и три раза повернулся на своём хвосте.

Но как только моряк, человек необыкновенно умный и рассудительный, очутился в глубоком, тёплом, тёмном нутре кита, он тотчас же принялся прыгать, шмыгать, скакать, плясать, кувыркаться, брыкаться, топать, хлопать, толкаться, кусаться, кричать, вздыхать, и кит почувствовал себя очень нехорошо. (Вы не забыли про подтяжки?)

Кит сказал хитрой рыбке:

– Ужасно прыткий этот человек. Он вызывает у меня икоту. Как мне быть с ним?

– Вели ему вылезть, – ответила хитрая рыбка.

Кит гаркнул в собственное нутро моряку, потерпевшему крушение:

– Выходи и ступай куда знаешь. У меня икота.

– Ну нет! – сказал моряк. – Не на таковского напал. Доставь меня к родным берегам, к белым скалам Альбиона[4], и тогда я ещё подумаю, выйти мне или нет.

И он принялся скакать пуще прежнего.

– Доставь уж его на родину, – посоветовала хитрая рыбка. – Я забыла тебя предупредить, что это необыкновенно умный и рассудительный человек.

Кит плыл, плыл, плыл, работая плавниками и хвостом настолько быстро, насколько ему позволяла икота. Наконец он увидел перед собой родину моряка и белые скалы Альбиона. Он до половины выскочил на берег и, широко разинув пасть, сказал:

– Здесь пересадка на Винчестер, Ашулот, Нашуа, Кин и другие станции Фитчбургской дороги.

Как только он произнёс «Фитч…», моряк выскочил из его пасти. Однако, пока кит плыл, моряк, который действительно был необыкновенно умным и рассудительным человеком, взял свой нож и разрезал плот на узкие дощечки, которые крепко связал подтяжками. (Теперь вы понимаете, милые мои, почему не надо было забывать о подтяжках!) Получилась сквозная решётка. Моряк её втиснул в глотку кита, где она и застряла. Тогда он произнёс двустишие, которого вы, конечно, не знаете, а потому я вам его скажу:

Хитрец был этот моряк! Он вышел на берег и отправился к своей матери, которая позволила ему болтать ногами в воде. Потом он женился и зажил счастливо. Кит тоже. Однако с того самого дня, как у него в горле застряла решётка, которую он не мог ни выплюнуть, ни проглотить, кит не мог питаться ничем, кроме мелких рыбок. Вот почему киты и теперь не едят ни взрослых людей, ни маленьких мальчиков и девочек.

А маленькая хитрая рыбка спряталась под воротами экватора. Она боялась, что кит на неё очень рассердится.

Моряк взял домой свой нож. Он вышел на берег в своих синих холщовых шароварах, но подтяжек на нём уже не было, так как он ими связал решётку.

Вот и сказке конец.

Как носорог получил свою кожу

На необитаемом острове, у берегов Красного моря, жил да был парс [5]. Он носил шляпу, от которой солнечные лучи отражались с чисто сказочным великолепием. У этого-то парса, который жил около Красного моря, только и было имущества, что шляпа, нож да жаровня (такая жаровня, каких детям обыкновенно не позволяют трогать). Однажды он взял муку, воду, коринку, сливы, сахар и ещё кое-какие припасы и состряпал себе пирог, имевший два фута[6] в поперечнике и три фута толщины. Это был удивительный, сказочный пирог! Парс поставил его на жаровню и пёк до тех пор, пока он не зарумянился и от него не пошёл аппетитный запах. Но лишь только парс собрался есть его, как вдруг из необитаемых дебрей вышел зверь с большим рогом на носу, с подслеповатыми глазками и неуклюжими движениями. В те времена у носорога кожа была совсем гладкая, без единой морщинки. Он как две капли воды походил на носорога в игрушечном Ноевом ковчеге, только, конечно, был гораздо больше. Как тогда он не отличался ловкостью, так не отличается ею теперь и никогда не будет отличаться. Он сказал:

– Ууу!

Парс испугался, бросил пирог и полез на верхушку пальмы со своей шляпой, от которой лучи солнца отражались с чисто сказочным великолепием. Носорог перевернул жаровню, и пирог покатился на землю. Он поднял его своим рогом, скушал и, помахивая хвостом, ушёл в свои дебри, примыкающие к островам Мазендеран и Сокотора. Тогда парс слез с пальмы, подобрал жаровню и произнёс двустишие, которого вы, конечно, никогда не слыхали, а потому я вам его скажу:

В этих словах заключалось гораздо больше смысла, чем вы полагаете.

Через пять недель у берегов Красного моря началась страшная жара. Люди поснимали одежду, какая на них была. Парс снял свою шляпу, а носорог снял свою кожу и понёс её на плече, отправляясь купаться в море. В те времена она у него застегивалась внизу на три пуговицы, как дождевой плащ. Проходя мимо парса, он даже не вспомнил о пироге, который стащил у него и съел. Он оставил кожу на берегу, а сам бросился в воду, выдувая носом пузыри.

Парс увидел, что кожа носорога лежит на берегу, и засмеялся от радости. Он три раза проплясал вокруг неё, потирая руки. Затем он вернулся на свой бивуак и наполнил шляпу до краёв крошками пирога – парсы едят только пироги и никогда не подметают своего жилья. Он взял кожу носорога, хорошенько встряхнул её и насыпал в неё сколько мог сухих колючих крошек и пережжённых коринок. Затем он взобрался на вершину пальмы и принялся ждать, когда носорог вылезет из воды и станет надевать кожу.

Носорог вылез, напялил кожу и застегнул её на все три пуговицы, но крошки страшно щекотали его. Он попробовал почесаться – вышло ещё хуже. Тогда он стал кататься по земле, а крошки щекотали всё больше и больше. Он вскочил, подбежал к пальме и принялся тереться об её ствол. Тёрся он до тех пор, пока кожа не сдвинулась крупными складками на его плечах, ногах и в том месте, где были пуговицы, которые от трения поотскакивали. Он страшно злился, но крошки удалить никак не мог, потому что они находились под кожей и не могли не щекотать его. Он ушёл в свои дебри, не переставая почёсываться. С того дня у каждого носорога бывают складки на коже и дурной характер, а всё из-за того, что у них остались под кожей крошки.

Что касается парса, то он слез со своей пальмы, надел шляпу, от которой лучи солнца отражались с чисто сказочным великолепием, взял под мышку свою жаровню и пошёл куда глаза глядят.

Как верблюд получил свой горб

В этой сказке я расскажу вам, как верблюд получил свой горб.

В начале веков, когда мир только возник и животные только принимались работать на человека, жил верблюд. Он обитал в Ревущей пустыне, так как не хотел работать и к тому же сам был ревуном. Он ел листья, шипы, колючки, молочай и ленился напропалую. Когда кто-нибудь обращался к нему, он фыркал: «Фрр…» – и больше ничего.

В понедельник утром пришла к нему лошадь с седлом на спине и удилами во рту. Она сказала:

– Верблюд, а верблюд! Иди-ка возить вместе с нами.

– Фрр… – ответил верблюд.

Лошадь ушла и рассказала об этом человеку.

Затем явилась собака с палкой в зубах и сказала:

– Верблюд, а верблюд! Иди-ка служи и носи вместе с нами.

– Фрр… – ответил верблюд.

Собака ушла и рассказала об этом человеку.

Затем явился вол с ярмом на шее и сказал:

– Верблюд, а верблюд! Иди пахать землю вместе с нами.

– Фрр… – ответил верблюд.

Вол ушёл и рассказал об этом человеку.

В конце дня человек призвал к себе лошадь, собаку и вола и сказал им:

– Знаете, мне очень жаль вас. Верблюд в пустыне не желает работать, ну и шут с ним! Зато вы вместо него должны работать вдвое.

Такое решение очень рассердило троих трудолюбивых животных, и они собрались для совещания где-то на краю пустыни. Там к ним подошёл верблюд, пережёвывая молочай, и стал смеяться над ними. Потом он сказал: «Фрр…» – и удалился.

Вслед за тем появился повелитель всех пустынь Джинн в целом облаке пыли (Джинны, будучи волшебниками, всегда путешествуют таким способом). Он остановился, прислушиваясь к совещанию троих.

– Скажи нам, владыка пустынь, Джинн, – спросила лошадь, – справедливо ли, чтобы кто-нибудь ленился и не хотел работать?

– Конечно, нет, – ответил Джинн.

– Так вот, – продолжала лошадь, – в глубине твоей Ревущей пустыни живёт зверь с длинной шеей и длинными ногами, сам ревун. С утра понедельника он ещё ничего не делал. Он совсем не хочет работать.

– Фью!.. – свистнул Джинн. – Да это мой верблюд, клянусь всем золотом Аравии! А что же он говорит?

– Он говорит: «Фрр…» – ответила собака, – и не хочет служить и носить.

– А ещё что он говорит?

– Только «фрр…» и не хочет пахать, – ответил вол.

– Ладно, – сказал Джинн, – я его проучу, подождите здесь минутку.

Джинн снова закутался в своё облако и помчался через пустыню. Вскоре он нашёл верблюда, который ничего не делал и смотрел на собственное отражение в луже воды.

– Эй, дружище! – сказал Джинн. – Я слышал, будто ты не хочешь работать. Правда ли это?

– Фрр… – ответил верблюд.

Джинн сел, подперев подбородок рукой, и стал придумывать великое заклинание, а верблюд всё смотрел на своё отражение в луже воды.

– Благодаря твоей лени трое животных с утра понедельника принуждены были работать за тебя, – сказал Джинн и продолжал обдумывать заклинание, подперев подбородок рукою.

– Фрр… – ответил верблюд.

– Фыркать тебе не следует, – заметил Джинн. – Ты уж слишком много фыркаешь. А вот что я тебе скажу: ступай работать.

Верблюд снова ответил: «Фрр…» – но в это время почувствовал, что его ровная спина, которой он так гордился, вдруг стала вздуваться, вздуваться, и наконец на ней образовался огромный горб.

– Видишь, – сказал Джинн, – этот горб у тебя вырос потому, что ты не хотел работать. Сегодня уже среда, а ты ещё ничего не делал с самого понедельника, когда началась работа. Теперь настал и твой черёд.

– Как же я могу работать с такой штукой на спине? – заявил верблюд.

– Я это устроил нарочно, – сказал Джинн, – так как ты пропустил целых три дня. Отныне ты сможешь работать три дня без всякой пищи, и горб прокормит тебя. Ты не вправе жаловаться, будто я о тебе не позаботился. Бросай свою пустыню, иди к троим друзьям и веди себя как следует. Да поворачивайся живее!

Как верблюд ни фыркал, а пришлось ему взяться за работу вместе с остальными животными. Однако он и до сих пор ещё не наверстал тех трёх дней, которые пропустил с самого начала, и до сих пор ещё не научился вести себя как следует.

Как леопард получил свои пятна

В те времена, милые мои, когда все животные ещё бегали на свободе, леопард жил в знойной пустыне, где были только камни да песок и где росла лишь чахлая травка под цвет песка. Кроме него там жили и другие звери: жираф, зебра, лось, антилопа и косуля. Все они были серовато-желтовато-коричневого цвета. Самым серовато-желтовато-коричневым между ними был леопард, имевший вид огромной кошки и почти не отличавшийся от почвы пустыни. Для жирафа, зебры и остальных животных это было очень плохо. Он притаивался где-нибудь за серовато-желтовато-коричневым камнем или утёсом и подстерегал жертву, которая никак не могла миновать его когтей. Был у зверей ещё один враг – эфиоп (в ту пору серовато-желтовато-коричневый человек), с луком и стрелами. Он также жил в пустыне и охотился вместе с леопардом. Эфиоп пускал в ход лук и стрелы, а леопард – исключительно зубы и когти. Довели они до того, милые мои, что жираф, лось, косуля и другие животные не знали, куда деться.

Прошло много времени – звери тогда были долговечны, – и несчастные жертвы научились избегать леопарда и эфиопа. Мало-помалу они все покинули пустыню. Пример подал жираф, который отличался особенно длинными ногами. Шли они, шли, пока не дошли до большого леса, где могли скрыться под тенью деревьев и кустарников. Опять протекло немало времени. От неравномерно ложившихся теней жираф, прятавшийся под деревьями, сделался пятнистым, зебра сделалась полосатой, а лось и косуля потемнели, и на спине у них образовалась волнистая серая линия, напоминавшая древесную кору. По обонянию или слуху можно было определить, что они недалеко, но разглядеть их в лесу не удавалось. Им жилось хорошо, а леопард с эфиопом рыскали по пустыне и недоумевали, куда исчезли их завтраки и обеды. Наконец голод довёл их до того, что они стали есть крыс, жуков и кроликов, но у них от этого разболелись животы.

Однажды они повстречали мудрого павиана, самого мудрого из зверей Южной Африки. Леопард спросил его:

– Скажи, куда девалась вся дичь?

Павиан только кивнул головой, но он знал.

Тогда эфиоп в свою очередь спросил павиана:

– Не можешь ли ты сообщить мне, где нынешнее пребывание первобытной фауны [7] здешних мест?

Смысл был тот же, но эфиопы всегда выражались вычурно, особенно взрослые.

Павиан кивнул головой. Он-то знал! Наконец он ответил:

– Все они убежали в другие места. Мой совет, леопард, беги и ты отсюда как можно скорее.

Эфиоп заметил:

– Всё это очень хорошо, но я желал бы знать, куда выселилась первобытная фауна?

Павиан ответил:

– Первобытная фауна отправилась искать первобытную флору [8], так как пора было позаботиться о перемене. Мой совет тебе, эфиоп, также поскорее позаботиться о перемене.

Леопард с эфиопом были озадачены. Они тотчас же отправились на поиски первобытной флоры и через много дней добрели до высокого тенистого леса.

– Что это значит, – сказал леопард, – здесь темно, а между тем видны какие-то светлые полоски и пятна?

– Не знаю, – ответил эфиоп. – Это, вероятно, первобытная растительность. Послушай, я чую жирафа, я его слышу, но не вижу.

– Вот удивительно! – воскликнул леопард. – Должно быть, мы ничего не видим потому, что после яркого света сразу попали в тень. Я чую зебру, я её слышу, но не вижу.

– Погоди немного, – сказал эфиоп. – Мы давно уже на них не охотились. Может быть, мы забыли, как они выглядят.

– Вздор! – возразил леопард. – Я отлично помню этих зверей, в особенности их мозговые косточки. Жираф ростом около семнадцати футов [9] и золотисто-рыжий с головы до пят. А зебра ростом около четырёх с половиною футов[10] и серо-бурого цвета с головы до пят.

– Гм! – сказал эфиоп, рассматривая густую листву первобытной флоры. – Они должны здесь выделяться, как спелые бананы.

Тем не менее жираф и зебра не выделялись на тёмной зелени. Леопард с эфиопом рыскали весь день и хотя чуяли и слышали зверей, но не видели ни одного из них.

– Подождём, пока стемнеет, – предложил леопард, когда стало смеркаться. – Такая охота днём просто позор.

Они дождались наступления ночи. Вдруг леопард услышал поблизости какое-то сопение. При слабом мерцании звёзд он ничего не мог различить, но всё-таки вскочил и кинулся вперёд. Невидимое существо имело запах зебры и на ощупь было похоже на зебру, а когда он повалил его, то брыкнулось, как зебра, но всё-таки он не мог его различить. Поэтому он сказал:

– Лежи спокойно, странное создание! Я просижу на твоей шее до утра, так как мне хочется раскрыть загадку.

В это время он услышал какую-то свалку, ворчание и треск, и эфиоп крикнул ему:

– Я поймал зверя, но не знаю какого! У него запах жирафа, брыкается он, как жираф, но очертаний его не видно.

– Не выпускай его, – сказал леопард. – Сядь и сиди на нём до утра, как я. Их всё равно не разглядишь.

Они сидели каждый на своей добыче, пока не рассвело. Тогда леопард спросил:

– Что, брат, у тебя поймалось?

Эфиоп почесал затылок и сказал:

– Если бы этот зверь был золотисто-рыжий с головы до пят, то я, не сомневаясь, назвал бы его жирафом. Но он весь покрыт коричневыми пятнами. А у тебя что?

Леопард тоже почесал затылок и ответил:

– Если бы мой зверь был нежного серо-бурого цвета, то я сказал бы, что это зебра, но он весь испещрён чёрными и красными полосами. Что ты с собою сделала, зебра? Знаешь ли ты, что в пустыне я тебя увидел бы за десять вёрст?

– Да, – ответила зебра, – но здесь ведь не пустыня. Ты теперь видишь меня?

– Вижу, но вчера целый день не мог разглядеть. Отчего это?

– Вот выпустите нас, и мы вам объясним, – сказала зебра.

Они отпустили зебру и жирафа. Зебра подбежала к мелкорослому терновнику, сквозь который солнечный свет пробивался полосами, а жираф спрятался под высоким деревом, где тень от листьев ложилась пятнами.

– Теперь смотрите! – одновременно крикнули зебра и жираф. – Вы хотите знать, как это бывает? Раз-два-три! Где же ваш завтрак?

Леопард смотрел, и эфиоп смотрел, но они видели только полосатые и пятнистые тени в лесу, но никаких признаков зебры или жирафа. Те успели убежать и скрыться в тенистом лесу.

– Ха-ха! – воскликнул эфиоп. – Да это штука, достойная подражания. Намотай себе на ус, леопард, а то ты здесь, в темноте, выделяешься, как кусок мыла в корзине угля.

– Хо-хо! – гаркнул леопард. – А я тебе скажу, что ты здесь, в темноте, выделяешься, как горчичник на спине угольщика.

– Ну, нечего ругаться, этим сыт не будешь, – заявил эфиоп. – Ясно, что мы не подходим к здешней обстановке. Я думаю последовать совету павиана. Он сказал мне, чтобы я позаботился о перемене. Так как у меня ничего нет, кроме кожи, то я её и переменю.

– Переменишь? – спросил леопард в сильнейшем недоумении.

– Ну да. Мне нужно, чтобы она была иссиня-чёрная. Тогда удобно будет прятаться в пещерах и за деревьями.

Сказано – сделано. Леопард недоумевал ещё больше, так как ему в первый раз приходилось видеть, чтобы человек менял кожу.

– А я-то как же буду? – жалобно спросил он, когда эфиоп вдел последний палец в свою новенькую блестящую чёрную кожу.

– Последуй тоже совету павиана. Сделайся пятнистым наподобие жирафа.

– Зачем?

– Ты подумай только, до чего это выгодно. А может быть, ты предпочитаешь полосы, как у зебры? И зебра и жираф очень довольны своими новыми узорами.

– Гм! – сказал леопард. – Я вовсе не хочу быть похожим на зебру.

– Решайся скорее, – настаивал эфиоп. – Мне не хотелось бы идти на охоту без тебя, но волей-неволей придётся, если ты будешь выглядеть, как подсолнечник у тёмного забора.

– Ну так я выбираю пятна, – сказал леопард. – Только не делай их слишком большими. Я не хочу быть похожим на жирафа.

– Хорошо, я сделаю пятна кончиками пальцев, – ответил эфиоп. – У меня ещё осталось достаточно сажи на коже. Становись!

Эфиоп сжал свою пятерню (на новенькой коже у него и вправду ещё оставалось достаточно сажи) и стал там и сям прикасаться к телу леопарда. Везде, где он дотрагивался пальцами, оставались пять маленьких чёрненьких отпечатков, один около другого. Вы можете видеть их и теперь, милые мои, на шкуре любого леопарда. Иногда пальцы соскальзывали, и от этого следы немного расплывались. Однако, присматриваясь к какому-нибудь леопарду, вы всегда увидите пять следов от пяти жирных чёрных пальцев.

– Теперь ты красавец! – воскликнул эфиоп. – Если ты ляжешь на голую землю, то тебя можно будет принять за кучу камней. Если же ты примостишься на скале, то тебя можно будет принять за пористую глыбу. Если ты влезешь на раскидистую ветку, то можно будет подумать, что это солнце пробивается сквозь листву. Цени и радуйся!

– Если это так хорошо, – сказал леопард, – то отчего же ты сам не сделался пятнистым?

– Для негра чёрный цвет лучше, – ответил эфиоп. – Пойдём посмотрим, нельзя ли нам догнать этих господ Раз-два-три-где-ваш-завтрак?

С тех пор они зажили припеваючи, милые мои. Вот и всё.

Приключения старого кенгуру

Кенгуру не всегда выглядел так, как теперь. Это был совсем другой зверёк, с четырьмя ногами, серый, пушистый и очень спесивый. Проплясав на пригорке в самой середине Австралии, он отправился к маленькому богу Нка.

Пришёл он к Нка около шести часов утра и сказал:

– Сделай меня непохожим на других зверей, чтобы я изменился уже сегодня к пяти часам дня.

Нка вскочил с песчаной отмели, на которой сидел, и крикнул:

– Убирайся вон!

Кенгуру был серый, пушистый и очень спесивый. Проплясав на каменном утёсе в самой середине Австралии, он отправился к более могущественному богу Нкингу.

Пришёл он к Нкингу в восемь часов утра и сказал:

– Сделай меня непохожим на других зверей и устрой, чтобы сегодня же к пяти часам дня я прославился.

Нкинг выскочил из своей берлоги под терновником и крикнул:

– Убирайся вон!

Кенгуру был серый, пушистый и очень спесивый. Проплясав по песчаной равнине в самой середине Австралии, он отправился к самому могущественному богу Нконгу.

Пришёл он к Нконгу в десять часов и сказал:

– Сделай меня непохожим на других зверей, чтобы я прославился и весь свет заговорил обо мне к пяти часам дня.

Нконг выскочил из маленького соляного озера, в котором купался, и крикнул:

– Ладно!

Нконг позвал Динго, жёлтого пса Динго, вечно голодного и грязного, и, указывая на кенгуру, сказал:

– Динго! Проснись, Динго! Видишь ли ты этого плясуна? Он хочет прославиться, чтобы о нём заговорил весь свет. Если он так гоняется за славой, так погоняй же его!