Читать онлайн Пышечка бесплатно

Все книги автора: Джули Мёрфи

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

* * *

Всем девчонкам с толстой попой

Пойми, кто ты есть, и не изменяй себе.
Долли Партон

Один

С песни Долли Партон[1] началось все лучшее в моей жизни. В том числе дружба с Эллен Драйвер.

Песня, скрепившая наш союз, – «Dumb Blonde» из дебютного альбома «Hello, I’m Dolly», вышедшего в шестьдесят седьмом. Летом, перед тем как я пошла в школу, тетя Люси и миссис Драйвер сдружились на почве любви к Долли. Пока они попивали сладкий чай в гостиной, мы с Эллен сидели на диване и смотрели мультики, еще ничего друг о друге не зная. Но однажды из магнитофона миссис Драйвер раздалась та самая песня. Эллен начала притопывать в такт, а я – тихонько подпевать, и не успела Долли добраться до припева, как мы уже носились кругами и горланили что было сил. К счастью, наша любовь – друг к другу и к Долли – не свелась к одной песне.

Я жду Эллен на школьной парковке перед джипом ее парня, и солнце плавит асфальт у меня под ногами. Стараясь не злиться, я наблюдаю, как Эл выскальзывает из здания и спешит ко мне, лавируя между машинами.

Эл – моя полная противоположность: высокая блондинка, дурашливая и в то же время сексуальная – ходячий парадокс, который существует лишь в романтических комедиях. Она всегда была в ладах с собственным телом.

Ее бойфренда Тима не видно, но я знаю наверняка: он идет за ней следом, уткнувшись носом в очередную игру на мобильнике и пытаясь наверстать упущенное за время уроков.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда мы познакомились с Тимом, – что он ниже Эл как минимум сантиметров на десять, но ей было плевать на это с высокой колокольни. Когда я упомянула их вертикальные различия, она заулыбалась, покраснела до корней волос и сказала: «Ужасно мило, правда?»

Слегка запыхавшись, Эл останавливается передо мной.

– Ты сегодня работаешь, да?

Я откашливаюсь:

– Ага.

– Никогда не поздно найти работенку на лето в торговом центре, Уилл. – Она прислоняется к джипу и легонько пихает меня локтем. – Со мной.

Я качаю головой.

– Мне нравится в «Харпи».

Огромный пикап с высокой подвеской несется по соседнему ряду к выезду с парковки.

– Тим! – вопит Эллен.

Тим резко останавливается и машет нам рукой, и в ту же секунду машина проносится прямо перед ним; еще пара сантиметров, и его размазало бы по асфальту.

– О господи, – тихо выдыхает Эллен так, что слышу ее только я.

Мне кажется, они созданы друг для друга.

– Спасибо за предупреждение! – кричит он.

Даже на вторжение пришельцев Тим, наверное, выдал бы: «Прикольно», – или типа того.

Вскоре он подходит к нам, засовывает телефон в задний карман и целует Эллен. И это не какой-нибудь слюнявый поцелуй с языком, нет, он будто бы говорит: «Привет-я-скучал-по-тебе-а-ты-все-такая-же-красивая-как-на-первом-свидании».

У меня вырывается тихий вздох. Научись я вовремя отводить глаза от целующихся парочек, уверена, моя жизнь стала бы как минимум на два процента легче.

Не то чтобы я ревную кого-то из них. Тим не отнимает у меня Эллен, и я не хочу встречаться с ним сама… Но кое-чему я все-таки завидую. Я тоже хочу целоваться с кем-то при встрече.

Я отвожу глаза и, сощурившись, разглядываю беговую дорожку вокруг футбольного поля.

– Что там такое делают эти девчонки?

По дорожке бежит стайка девиц в розовых шортах и маечках в тон.

– Тренируются к конкурсу красоты, – отвечает Эллен. – Все лето будут бегать. Одна девчонка с моей работы там занимается.

Я даже не пытаюсь сдерживаться и закатываю глаза. Наш город Кловер ничем не примечателен: футбольная команда изредка выходит в плей-офф, и кто-нибудь из ее игроков то и дело уезжает в большой мир и добивается там признания. Но причина, по которой наш городишко еще отмечают на картах, в другом: здесь проводится старейший в Техасе конкурс красоты. Впервые Юную Мисс Люпин[2] выбрали еще в тридцатых, и с каждым годом действо только набирало масштабы и вместе с тем становилось все смехотворнее. Уж можете мне поверить: моя мама председательствует в комиссии конкурса последние пятнадцать лет.

Эллен выуживает ключи у Тима из переднего кармана шортов и приобнимает меня.

– Хорошего тебе дня на работе. Не обожгись маслом и все такое.

Она обходит машину, чтобы отпереть водительскую дверь, и кричит Тиму по другую сторону:

– Тим, пожелай Уилл хорошего дня.

Он на секунду поднимает голову, и я вижу улыбку, которую так любит Эллен.

– Уилл. – Бо́льшую часть времени Тим торчит в телефоне, но стоит ему заговорить… и сразу становится ясно, почему с ним такая девушка, как Эл. – Надеюсь, тебя ожидает хороший день.

Он отвешивает мне глубокий поклон.

Эл закатывает глаза, устраивается за рулем и закидывает в рот очередную подушечку жевательной резинки.

Я машу им на прощание и на полпути к своей машине вижу, как они проносятся мимо и Эллен опять вопит «Пока!», перекрикивая песню Долли Партон «Why’d You Come Here Looking Like That», гремящую из динамиков.

Я копаюсь в сумке в поисках ключей, когда замечаю, как Милли Михалчук вразвалочку ковыляет по тротуару на другую сторону парковки.

Я мгновенно понимаю, что сейчас произойдет. На минивэн ее родителей облокотился Патрик Томас – пожалуй, величайший мудак нашего времени. У него есть суперспособность придумывать людям прозвища, которые прилипают к ним навсегда. Иногда это крутые прозвища, но чаще всего что-то типа Йииха-ханна – как будто лошадь ржет, – потому что у девушки зубы… ну… лошадиные. Остроумно, знаю.

Стыдно признаться, но Милли – та самая девчонка, на которую я всю жизнь смотрю с мыслью: «Могло быть и хуже». Я, конечно, тоже толстая, но Милли толстая настолько, что ей приходится носить брюки на эластичном поясе, потому что штанов ее размера с пуговицами и молниями просто не шьют. Глаза у нее посажены слишком близко, а нос вздернут, как пятачок. А еще она носит футболки с щенятами и котятами – и нет, не шутки ради.

Патрик загораживает водительскую дверь. Он и его дружки-отморозки уже хрюкают, как свиньи. Милли села за руль всего несколько недель назад и теперь гоняет на своем минивэне с таким видом, будто это «камаро».

Она вот-вот завернет за угол и обнаружит этих придурков, толпящихся у ее машины, и я кричу:

– Милли! Погоди!

Оттянув вниз лямки своего рюкзака, Милли сворачивает с намеченного курса и направляется ко мне, расплывшись в улыбке так, что ее розовые щеки почти касаются век.

– Приветики, Уилл!

Я тоже улыбаюсь.

– Привет. – Вообще-то я не придумала, что скажу, когда она подойдет. – Поздравляю с правами!

– Ой, спасибо! – Она снова улыбается. – Очень мило с твоей стороны.

Из-за ее плеча я наблюдаю за Патриком Томасом: он поднимает пальцем кончик носа, изображая пятачок.

Милли принимается долго и подробно рассказывать, как впервые заправляла машину и настраивала радио под себя после мамы. Патрик переводит взгляд на меня. Он из тех, кому совсем не хочется мозолить глаза, – но будем честны: не мне пытаться стать невидимкой. В комнате слона не утаишь.

Милли щебечет еще минут пять, и Патрик с друзьями наконец сдаются и уходят. Она размахивает руками, указывая на автомобиль у себя за спиной.

– Нет, серьезно, на курсах вождения даже не учат заправляться, но вообще-то…

Я ее перебиваю:

– Слушай. Прости меня, пожалуйста, но я опаздываю на работу.

Она кивает.

– Еще раз поздравляю.

Милли идет к машине, и я провожаю ее взглядом. Прежде чем сдать назад, она поправляет все зеркала, а потом выезжает с почти опустевшей парковки.

•

Я останавливаюсь за «Хот-догами и бургерами у Харпи», прохожу через дорожку автокафе и нажимаю кнопку звонка у служебного входа.

Ответа нет. Я звоню еще раз.

Техасское солнце нещадно печет мне макушку.

Пока я жду, к окну заказов подъезжает странного вида мужчина в рыбацкой шляпе и грязной майке и диктует болезненно подробный заказ, вплоть до точного количества маринованных огурчиков, которое он хотел бы видеть в своем бургере. Голос из динамиков озвучивает стоимость заказа. Мужчина смотрит на меня поверх темных очков в оранжевой оправе и говорит:

– Привет, сладенькая.

Я резко разворачиваюсь, плотно прижав платье к бедрам, и четыре раза вдавливаю звонок. Мне до того не по себе, что сводит желудок.

Я не обязана ходить на работу в платье – можно носить форменные брюки, но их эластичный пояс недостаточно эластичен для моих бедер. Я считаю, виноваты брюки. И размер бедер предпочитаю относить к списку своих достоинств, а не недостатков. Блин, в каком-нибудь семнадцатом веке за девушку с такой фигурой, созданной для легких родов, давали бы стадо коров или типа того.

Дверь приоткрывается, и раздается голос Бо:

– Первые три раза я тебя тоже слышал.

Во всем теле начинает покалывать. Я не вижу его, пока он не открывает дверь пошире, чтобы впустить меня. Полоса уличного света падает ему на лицо: на подбородке и щеках – свежая щетина, словно перца сыпанули. Это символ свободы. Занятия в школе Бо – пафосном католическом заведении со строгим дресс-кодом – закончились в начале этой недели.

Автомобиль у меня за спиной с рычанием газует, и я вбегаю внутрь. Пара секунд – и глаза привыкают к полумраку.

– Извини, что опоздала, Бо, – бормочу я.

Бо. Слово мячиком подпрыгивает у меня в груди, и мне это нравится. Мне нравится завершенность таких коротких имен. Они как бы говорят: «Да, я уверен».

Внутри меня поднимается горячая волна, и жар заливает щеки. Я провожу пальцами по челюсти и чувствую, как обмякают ноги.

Правда такова: я по уши втюрилась в Бо в первую же встречу.

Его непослушные каштановые волосы в идеальном беспорядке топорщатся на макушке. В красно-белой форме он выглядит нелепо, точно медведь в пачке. Рукава синтетической рубашки плотно обтягивают его предплечья, отчего я поневоле задумываюсь, как много общего у его бицепсов и моих бедер. (За исключением способности отжиматься.) Из-под ворота у него выглядывает тонкая серебряная цепочка; губы, как всегда, красные благодаря его нескончаемому запасу леденцов с искусственными красителями.

Он протягивает ко мне руку, будто хочет обнять.

Я делаю глубокий вдох…

…И выдыхаю, когда он тянется ко мне за спину, чтобы защелкнуть дверной замок.

– Рон болеет, поэтому сегодня тут только мы с тобой, Маркус и Лидия. Видимо, ей сегодня перепала двойная смена, так что имей в виду.

– Ага, спасибо. Ну что, со школой покончено?

– Ага, никаких больше занятий.

– Мне нравится, что ты называешь уроки «занятиями». Будто ты уже студент и ходишь только на пару часов в день, а в остальное время дрыхнешь на диванчике или… – Я вовремя спохватываюсь. – Пойду брошу вещи.

Он сжимает губы в тонкую линию и почти улыбается.

– Давай.

Я ухожу в комнату отдыха и запихиваю свою сумочку в шкафчик.

Я, конечно, далеко не из тех, кто умеет хорошо и складно говорить, но то, что извергает мой рот в присутствии Бо Ларсона, не назовешь даже вербальной диареей. Натуральный словесный понос. Какая мерзость.

Мы познакомились в один из его первых рабочих дней. Я протянула руку и представилась:

– Уиллоудин. Кассирша, фанатка Долли Партон, местная толстушка. – Я подождала ответа, но он молчал. – В смысле список моих достоинств этим не ограничивается, но…

– Бо, – сказал он сухо, но губы его при этом растянулись в улыбке. – Меня зовут Бо.

Он сжал мою ладонь, и вереница воспоминаний, никогда не бывших явью, пронеслась у меня в голове. Вот мы сидим в кино и держимся за руки. Вот идем вместе по улице. Вот сидим в машине…

А потом он отпустил мою руку.

Тем вечером я вновь и вновь проигрывала в голове подробности нашего знакомства и поняла, что он не поморщился, когда я назвала себя толстушкой.

И мне это понравилось.

Слово «толстый» вызывает у людей неловкость. Но ведь при встрече первым делом замечают мое тело. Толстое тело. Точно так же я сама обращаю внимание на чьи-нибудь большие сиськи, блестящие волосы или костлявые коленки. И про все это можно говорить, однако, когда произносишь вслух «толстая» (а как еще меня описать?), люди бледнеют и поджимают губы.

Но я такая. Я толстая. Это не ругательство. Не оскорбление. Во всяком случае, я его употребляю в другом смысле. А потому предпочитаю сразу озвучить этот факт и закрыть тему.

Два

Я надраиваю прилавок, когда в «Харпи» входят двое парней и девушка. Работы так мало, что, кажется, скоро я сотру эмаль.

– Что будете заказывать? – Я не поднимаю глаз.

– Бо! Разыгрывающий защитник «Бульдогов „Святого Креста“»! – сложив руки рупором, провозглашает один из парней тоном спортивного комментатора.

Поскольку Бо не появляется, оба парня начинают скандировать его имя:

– Бо! Бо! Бо!

Девушка, стоящая между ними, закатывает глаза.

– Бо! – кричит Маркус. – Выходи уже, а то твои дружки никак не заткнутся.

Бо выходит из кухни, запихивая в задний карман форменный козырек, и скрещивает руки на накачанной груди.

– Привет, Коллин, Рори, – говорит он.

Затем кивает девушке.

– Эмбер.

Он облокачивается на прилавок позади нас, увеличивая расстояние между собой и своими приятелями.

– Как вас занесло в этот район?

– На экскурсию пришли, – отвечает Коллин.

Бо откашливается, но молчит. Воздух между ними потрескивает от напряжения.

Второй парень – судя по всему, Рори – изучает меню на прилавке.

– Эй, – обращается он ко мне, – можно два хот-дога? Только не кладите ничего, кроме горчицы и маринованных овощей.

– Угу. – Я вбиваю заказ в кассу, пытаясь не пялиться на гостей.

– Давненько не виделись, – говорит Эмбер.

Как такое вообще возможно? В выпускных классах школы Святого Креста от силы тридцать учеников.

Коллин приобнимает Эмбер за плечи.

– В зале тебя не хватало. Где ты пропадаешь?

– То тут, то там, – отвечает Бо.

– Что-нибудь из напитков? – спрашиваю я.

– Ага, – говорит Рори и протягивает мне пятидесятидолларовую купюру.

– Сдачу дам максимум с двадцатки. – Я указываю на маленькое, написанное от руки объявление, приклеенное скотчем к кассе.

– Бо, – говорит Коллин, – у меня с собой только карта. Может, сделаешь другу одолжение и поможешь с разменом?

На минуту повисает гробовая тишина.

– Кошелька с собой нет.

Коллин усмехается.

Эмбер, Восхитительная-Девушка-Закатывающая-Глаза, шарит в кармане и выкладывает на прилавок десятку.

Я протягиваю Рори сдачу и говорю:

– Ваш заказ скоро будет готов.

Коллин поворачивается ко мне.

– Как тебя зовут?

Я открываю рот, чтобы ответить, но…

– Уиллоудин. Ее зовут Уиллоудин, – произносит Бо и прибавляет: – Мне нужно работать.

Он направляется на кухню и даже не оборачивается, хотя друзья окликают его и просят вернуться.

– Мне нравится щетина, – говорит Эмбер. – Тебе идет.

Но Бо уже ушел.

Она вопросительно на меня смотрит, и я пожимаю плечами.

•

Подъехав к дому, я направляюсь на задний двор и вхожу внутрь через раздвижные стеклянные двери. Парадную дверь заклинило много лет назад. Мама вечно твердит, что нам нужен мужик, который бы ее починил, но тетя Люси всегда говорила, что это идеальный повод никогда не отвечать на звонки в дверь. И я склонна с ней согласиться.

Мама, по-прежнему облаченная в медицинскую форму, сидит за столом и смотрит новости по портативному телевизору; ее светлые волосы уложены в высокий пучок. Сколько себя помню, она всегда смотрела свои шоу здесь, потому что диван в гостиной почти неизменно занимала Люси. Но прошло уже полгода с похорон Люси, а мама до сих пор смотрит телик на кухне.

Мама качает головой в ответ на слова телеведущего и говорит:

– Привет, Пышечка. Ужин в холодильнике.

Я кидаю сумочку на стол и достаю тарелку, затянутую пищевой пленкой. Последние дни учебы совпадают с началом подготовки к конкурсу красоты, а значит, мама на диете. А когда она на диете – на диете и все окружающие. Вывод: на ужин у нас салат с куриной грудкой.

Могло быть и хуже. Бывало и хуже.

Она цокает языком.

– У тебя на лбу какое-то воспаление. Ты ведь не ешь всю эту жирную пищу, которую вы там продаете, правда?

– Ты же знаешь, я все равно не особо люблю бургеры и хот-доги.

Я не вздыхаю. Хочется, но мама услышит, и неважно, насколько громко включен телевизор. Пройдет еще два года, я уеду учиться в колледж в другом городе, но мама все равно услышит мой вздох за сотню миль от дома, позвонит мне и скажет: «Ну, ну, Пышечка, ты же знаешь, как я не люблю, когда ты вздыхаешь. Нет ничего менее привлекательного, чем недовольная жизнью молоденькая девушка».

К этой мудрости у меня очень много вопросов.

Я сажусь ужинать и щедро выдавливаю салатную заправку в свою тарелку, потому что на восьмой день Бог сотворил соус ранч[3].

Мама скрещивает ноги и вытягивает носочки, разглядывая облезающий педикюр.

– Как работа?

– Нормально. Сегодня какой-то старикан в автокафе ко мне подкатывал. Назвал «сладенькой».

– О-о-о… Ну, если подумать, это в некотором роде комплимент.

– Мам, ты чего? Это мерзко.

Она нажимает на кнопку пульта и выключает телевизор.

– Детка, поверь, круг доступных тебе мужчин сужается по мере того, как ты взрослеешь. И неважно, насколько хорошо ты за собой следишь.

В этом разговоре я участвовать не желаю.

– Рон заболел.

– Несчастный малый, – смеется она. – Знаешь, в старших классах он был по уши в меня влюблен.

С тех пор как я устроилась на работу, мама вспоминает об этом по меньшей мере раз в неделю. Но я помню, как на День благодарения, когда я только отправила в «Харпи» свое резюме, Люси сказала мне, что, по ее мнению, дело было с точностью до наоборот. Однако, если верить маме, по ней сходили с ума все парни города. «Каждому хотелось отведать кусочек лакомой Мисс Люпин города Кловера», – сказала она заплетающимся языком как-то вечером после нескольких бокалов вина.

Конкурс красоты – единственное значимое достижение моей матери. Она все еще влезает в то самое платье, и об этом факте никому не дозволено забывать. Как глава организационного комитета и официальная хозяйка конкурса она считает своим долгом ежегодно втискиваться в платье и раз за разом выходить на бис, к восторгу многочисленных поклонников.

На мои ступни опускается увесистая тушка Буяна, кота Люси. Я шевелю пальцами, и он урчит.

– Видела сегодня, как какие-то девчонки тренируются к конкурсу красоты после школы.

Мама ухмыляется:

– Ну что я могу сказать, с каждым годом конкуренция все жестче.

– А у тебя как дела? Как там в доме?

– Ой, знаешь, тот еще денек. – Она листает чековую книжку, потирая рукой висок. – Сегодня мы потеряли Юнис.

– Ох, блин. Сочувствую, мам.

Раз в году, как у Золушки, мир моей матери наполняется гламуром и блеском. Именно о такой жизни она всегда мечтала, однако все остальное время она работает санитаркой в доме престарелых «Ранчо Буэна Виста». В список ее должностных обязанностей входят столь захватывающие занятия, как ежедневная раздача лекарств, кормление стариков и подтирание им задниц.

Юнис была маминой любимицей. Она путала маму с одной из своих сестер и, когда та наклонялась к ней, помогая встать, нашептывала на ухо свои детские тайны.

– Она съела после обеда свой любимый десерт и закрыла глаза. – Мама качает головой. – Я подождала ее несколько минут – думала, она задремала. – Потом встает и целует меня в макушку. – Пойду спать, Пышечка.

– Споки.

Я дожидаюсь звука закрывшейся двери, прежде чем похоронить ужин в помойном ведре под бесплатной газетой. Потом зачерпываю соленых крендельков, хватаю газировку и взбегаю вверх по лестнице. Проходя мимо запертой двери в комнату Люси, я на секунду останавливаюсь и провожу пальцами по ручке.

Три

– Я решила, что этим летом займусь с Тимом сексом, – говорит Эллен, копаясь в своем обеде и вылавливая кубик сыра, который затем отправляет в рот.

Вот уже год каждую пятницу Эл «решает» заняться с Тимом сексом. Серьезно, перед каждыми выходными мы взвешиваем все «за» и «против» того, чтобы Эллен и Тим наконец сделали это.

– Звучит тупо. – Я не поднимаю глаз от тетрадок.

Я не плохая подруга, просто мы дискутировали на эту тему бессчетное множество раз. Кроме того, сегодня последний день учебы, а у меня впереди еще один экзамен. Я пытаюсь зубрить, а Эл – нет, потому что уже всё сдала.

Набив рот засахаренным пеканом, она спрашивает:

– Почему «тупо»?

– Проверь меня. – Я закидываю в рот несколько виноградин и протягиваю ей таблицу со сравнительным анализом органов государственной власти. – Потому что это тебе не свадьба. Нельзя сказать: «О-о-о, мне нравятся летние цвета. Лучше сделаю это летом и надену белье в оттенках любимого времени года». Нет. Ты должна делать это, когда действительно захочешь.

Она закатывает глаза.

– Но лето – это же вроде как время перемен. Я могла бы вернуться в школу женщиной. – Эллен не жалеет драматизма в интонациях.

В ответ я тоже закатываю глаза. Ненавижу болтовню ради болтовни. Будь у Эл серьезные намерения, я бы уже перебралась к ней через стол и обсудила все нос к носу в мельчайших подробностях. Но она ничего такого не сделает. Не могу понять, как можно столько трепаться о гипотетическом сексе.

Почувствовав, что я не заглотила наживку, она смотрит на листок с таблицей.

– Три ветви государственной власти.

– Исполнительная, законодательная и судебная.

Ладно, теперь я готова чуть-чуть ей подыграть.

– Да и вообще сам по себе секс не делает тебя женщиной. Что за дурацкое клише! Хочешь заняться сексом – вперед. Но зачем придавать ему дополнительные оттенки и смыслы? Ты сама себе готовишь почву для разочарования.

Она хмурится, понурив плечи.

– Сколько в Конгрессе сенаторов и представителей?

– Четыреста тридцать пять и сто.

– Нет, но почти. Ты перепутала цифры местами.

– Точно. – Я повторяю их себе под нос. – И время года совершенно не имеет значения, лишь бы ты чувствовала, что пора. Верно же? Зима, например, – это тоже прикольно, потому что все думают об одном: «О боже, как холодно. Согреем же друг друга!»

– Ну да, да, – смеется она. – Ты права.

Но я не хочу быть права. Не хочу, чтобы у Эл секс случился раньше, чем у меня. Может, это эгоистично, но я не понимаю, как смириться с тем, что у нее появится опыт, которого нет у меня. Наверное, я просто боюсь, что не смогу оставаться ее близкой подругой. Ну правда, секс – штука серьезная, и как мне давать ей советы на этом пути, если я понятия не имею ни о маршруте, ни о месте назначения?

Я хочу сказать, чтобы она не торопилась. Но они с Тимом встречаются уже почти полтора года, а она до сих пор краснеет, когда говорит о нем. Не знаю, возможно ли измерить любовь, но, кажется, это уже неплохой показатель. И потом, как я могу ее отговаривать, если единственный мой аргумент – это мои собственные чувства?

Пока я просматриваю свои записи, мимо между столами проходит Милли с подносом, полным еды. За ней следует ее лучшая подруга Аманда Ламбард. Вместе эта парочка являет собой гигантскую движущуюся мишень с надписью «ПОИЗДЕВАЙСЯ НАД НАМИ».

У Аманды ноги разной длины, поэтому она носит ортопедические ботинки на толстой подошве, которые делают ее похожей на Франкенштейна (во всяком случае, так утверждает Патрик Томас). В детстве Аманда не носила коррекционную обувь и хромала так, что бедра при каждом шаге ходили ходуном вверх-вниз. Ее это, кажется, нисколько не смущало, но народ все равно вечно пялился. Если подумать, прозвище ей дали довольно дурацкое: Франкенштейн ведь был доктором, а не монстром.

Милли машет, и я быстро поднимаю руку в ответ, когда она с нами равняется.

Эл усмехается:

– Новая подружка?

Я пожимаю плечами.

– Иногда мне ее жалко.

– Как по мне, так она вполне довольна жизнью.

Пока мы заканчиваем обедать, Эл задает мне новые вопросы по экзамену.

– Какая система отвечает за то, чтобы никакая ветвь власти не получила избыточного влияния?

– Система сдержек и противовесов.

– Кстати, как там у тебя дела на работе? Как поживает Мальчик-из-частной-школы?

Я натягиваю на палец пружинку, скрепляющую листы тетради.

– Хорошо. – Я опускаю взгляд в тарелку. – Он хороший.

Мне так хочется рассказать про его мерзких друзей и про щетину у него на щеках… Только как это сделать, чтобы у нее не сложилось впечатление, будто я конкретно чокнулась и храню обрезки его ногтей в шкатулке под кроватью? Вчера вечером мне пришлось трижды пересчитывать деньги в кассе, потому что он все время топтался поблизости.

– Мне, конечно, нравится «Свит сикстин»[4], но я немножко завидую, что ты там у себя работаешь с парнями. – Она закидывает недоеденную морковку в пластиковый пакет с молнией и застегивает его. – До сих пор не верится, что мы работаем порознь.

Эл никогда не устанет напоминать, что я нарушила наши планы на летнюю подработку, согласившись на предложение «Харпи». Но если она не догадывается, почему я не хочу работать в магазине одежды, где ни одна вещь на меня не лезет, то сама я не собираюсь ей ничего разжевывать.

– Какое тебе дело до других парней? Разве не ты только что говорила, что хочешь переспать с Тимом?

Она пожимает плечами.

– Да просто было бы прикольно.

После обеда я отправляюсь на экзамен по праву. Вот и все. Десятый класс окончен. С парковки раздаются первобытные вопли и визг шин. Но я ничего не ощущаю – никаких перемен. Наоборот, я будто бы застряла и все жду, когда же начнется моя жизнь.

Четыре

Когда я в последний раз в этом учебном году возвращаюсь из школы домой, на подъездной дорожке стоит мамина машина. Я аккуратно паркуюсь, ставлю свою машину на ручник и откидываю голову на подголовник.

Мне моя тачка нравится: это вишнево-красная «Понтиак Гран При» 1998 года, которую зовут Джолин. Ее мне подарила Люси.

Войдя в дом, я иду наверх – на шум, доносящийся из комнаты Люси. Там маячит мамина бирюзовая задница. Бирюзовая потому, что мама надела дизайнерский спортивный костюм, который шесть лет назад подарил ей бывший. Мама называет костюм «домашним», и в иерархии ее ценного имущества он занимает почетное второе место, уступая только короне Мисс Люпин.

– Я дома, – говорю я и слышу нотки паники в своем голосе. – Что ты здесь делаешь?

Мама выпрямляется и выдыхает, убирая со лба волосы. Она вся раскраснелась и вспотела, а светлые пряди у нее на лбу завились колечками.

– Похоронное бюро наконец-то доставило урну, которую мы заказывали, поэтому я ушла в обед. Решила приехать домой пораньше, чтобы начать тут разбираться.

Я бросаю рюкзак в коридоре и медленно захожу в спальню.

– С чем разбираться?

Мама плюхается на кровать рядом со стопкой накрахмаленных домашних платьев на вешалках, которые Люси украшала чехольчиками из пряжи.

– Ну как – с вещами Люси! Боже, какая же она была барахольщица! Ящики просто не открыть. Представляешь, я нашла бабушкину фату. Я ее целую вечность искала.

Губы у меня сами собой кривятся в ухмылке:

– Да ты что!..

Мама начала претендовать на бабушкино свадебное платье, пока та еще лежала в хосписе. На Люси оно и не налезло бы, поэтому споров не возникло. Но вот фата – у фаты размера нет. Они несколько месяцев спорили из-за нее, но потом у Люси сдали нервы и она уступила. Однако пару лет назад фата пропала. Вообще-то обычно моя мать всегда добивалась своего, не мытьем, так катаньем, но, похоже, в этот раз последнее слово осталось за Люси.

Конечно, так было не всегда. Они с мамой воевали не слишком часто, но в памяти остаются именно такие истории, а не пятничные вечера, когда, возвращаясь домой, я заставала их хохочущими на диване над любимыми старыми фильмами.

– И что ты собираешься делать со всеми этими вещами? – спрашиваю я.

– Ну, наверное, отдам на благотворительность. Сама знаешь, как сложно находить одежду крупным женщинам. А так мы можем кого-нибудь осчастливить.

– А если я захочу оставить что-нибудь себе? Не носить. Просто на память.

– Ох, Пышечка, зачем тебе эти пестрые балахоны? А в ящиках одно только белье, комбинации и газетные вырезки.

Я понимаю, мне пора смириться с тем, что Люси больше нет. Прошло уже шесть месяцев, а мне все еще чудится, что она здесь, сидит на диване с Буяном на коленях или разгадывает кроссворд на кухне. Но ее нет. Она умерла. У нас даже фотографий не осталось – ни одной (она не хотела навеки запечатлевать сам вид своего тела на снимках). И поэтому мне страшно. Как будто теперь, когда я не вижу ее, не слышу ее голоса, я каким-то образом могу ее забыть.

Люси умерла в тридцать шесть лет, веся двести двадцать пять килограммов. Она была одна – сидела на диване и смотрела какое-то шоу, – когда у нее случился тяжелый сердечный приступ. Никто не видел, как она умерла. Впрочем, как она жила, никто за пределами нашего дома тоже не видел. И теперь вспомнить о ней некому. Во всяком случае, так, как ей того хотелось бы. Потому что, когда о Люси думает мама, она вспоминает только ее смерть.

Вот почему мамина затея разобрать комнату Люси, точно передвижную выставку, будит угасшую боль, возвращая ее с новой силой.

Мама открывает ящик тумбочки и принимается раскладывать документы по отдельным стопкам. Я так и вижу, как она мысленно их помечает: «сохранить», «выкинуть», «непонятно». Иногда я задумываюсь: а в какую стопку она положила бы меня?

– Может, не надо? – спрашиваю я. – Это ее комната.

Мама поворачивается ко мне, и на лице ее читается недоумение.

– Пышечка, мы позволяем целой комнате простаивать в пыли. А между тем уже началась подготовка к конкурсу красоты, и мне предстоит работать все лето. Было бы замечательно, если бы у меня была мастерская, где я могла бы шить костюмы и собирать декорации, не захламляя весь дом.

– Мастерская? – Слово горчит у меня на языке. – Ты хочешь превратить комнату Люси в мастерскую?

Мама открывает рот, но я вылетаю в коридор, не дождавшись ответа.

•

В «Харпи» Бо в наушниках работает за грилем. Проходя мимо, я машу ему рукой.

– Поздравляю с началом лета, Уиллоудин, – говорит он громче, чем следует. Губы у него липкие и красные, и меня так и тянет попробовать их на вкус.

Поцеловать Бо. От этой мысли мне становится стыдно. Хочется растечься лужицей, которую смоют в слив на кухонном полу.

Маркус тем временем уже стоит за кассой.

– Ты меня опередил, – говорю я.

– У Тифф тренировки, и теперь она подвозит меня пораньше.

Мы с Маркусом всегда в некотором роде присутствовали в жизни друг друга. Он на год старше, но мы с детства ходили в одну школу. Я знала его так, как знают двоюродного брата лучшей подруги: в лицо и по имени. Устроившись в «Харпи», я обрадовалась, что хоть с кем-то здесь знакома, и теперь, полагаю, нас можно даже назвать друзьями. Он начал встречаться с Тиффани, капитаном команды по софтболу[5], в начале года, и уже через несколько недель их жизни буквально сплавились.

– Как экзамены? – спрашивает Маркус.

Я пожимаю плечами и, оглянувшись, ловлю взгляд Бо. Он стоит под нагревательными лампами и смотрит на нас, не отводя взгляда. От волнения у меня сводит желудок.

– Ну, я их посетила, – отвечаю я Маркусу. – Это уже кое-что. А у тебя как?

– Хорошо. Готовились вместе с Тифф. Она этим летом выбирает колледж.

Я понимаю, что, возможно, мне тоже пора бы задуматься о жизни после школы, но никак не могу представить себя в колледже. А как планировать то, чего не можешь вообразить, я не знаю.

– А ты? Тоже будешь присматривать варианты?

Он сдвигает козырек набок и задумчиво кивает.

– Наверно.

Колокольчик над входной дверью звонко возвещает о приходе нескольких ребят из школы. Мы ждем, пока они изучают меню, и Маркус, рассеянно глядя в окно, говорит:

– Я знаю только одно: моя девушка сваливает из этого города, и я еду с ней.

Кловер – городок, из которого уезжают. Кловер – как любовь, которая либо полностью тебя поглощает, либо отталкивает. Однако лишь немногие уезжают навсегда; оставшиеся пьют, плодятся, ходят в церковь – и, кажется, этого достаточно, чтобы удержаться на плаву.

•

По пятницам и субботам мы закрываемся поздно, поэтому к моему возвращению мама уже спит. Выключив свет и заперев заднюю дверь, я на цыпочках прохожу по коридору верхнего этажа и проверяю, точно ли мама уснула. Вслушиваясь в тихий храп, доносящийся из-под ее двери, я проскальзываю в комнату Люси, осторожно обходя скрипучие половицы, и осматриваю стопки ее вещей.

Здесь полно всякой ерунды вроде кучи газетных вырезок о людях и местах, о которых я теперь никогда не узнаю. Как же меня злят все эти мелочи – повседневные пустяки, о которых я не успела расспросить Люси! Ну вот, например, зачем она хранила заметку о встрече с автором кулинарной книги в местной библиотеке?..

Ее похороны были ужасны. И не только по очевидным причинам. Явилась половина Кловера, потому что им больше нечем было заняться, черт побери. Мне кажется, все рассчитывали увидеть Люси в гробу – эдакое предостережение всем живым. Но печальная правда такова: мы не смогли позволить себе нестандартный, широкий гроб, потому что он стоил слишком дорого. И хотя у мамы случилась настоящая истерика от того, что она не обеспечила старшей сестре «достойные проводы», нам пришлось кремировать Люси.

Не люблю вспоминать похороны. Люблю другие моменты. Например, как она впервые привезла меня на танцы, когда я училась в третьем классе. Купальник едва налез на мой выступающий живот, а бедра терлись друг о друга, как бы я ни уговаривала их этого не делать. Я была слишком толстой. Я была слишком высокой. Я была непохожа на остальных девочек, ожидавших у входа в здание. После того как я наотрез отказалась выходить из машины, Люси перебралась ко мне на заднее сиденье.

«Уилл. – Ее теплый голос обволакивал, как мед. Она заправила непослушный локон мне за ухо и выудила из переднего кармана домашнего платья салфетку. – Я много времени в своей жизни потратила впустую. Без конца тревожилась о том, что скажут или подумают обо мне другие. Иногда – из-за сущих пустяков вроде похода за продуктами или на почту. Но порой я запрещала себе делать что-то по-настоящему важное, и все из-за страха: вдруг кто-нибудь посмотрит на меня и решит, что я недостаточно хороша. Но ты не должна переживать о такой ерунде. Я уже потратила все отведенное на подобные глупости время за нас обеих. Сходи на танцы. Если попробуешь и окажется, что это не твое, я больше тебя сюда не привезу. Но попробовать ты должна, понимаешь?»

Я прозанималась там лишь до конца осени, но, судя по всему, дело было не в танцах.

В ящике, где Люси хранила носки, я обнаружила коробочку с кассетами – сплошная Долли Партон. Выбрав одну, я наугад включаю магнитофон на тумбочке возле кровати. Потом ложусь и слушаю. На минимальной громкости музыка похожа на шепот. Наверное, Долли Люси любила больше всего на свете. И мы с Эллен, кажется, тоже.

Миссис Драйвер, возможно, самый известный двойник Долли Партон в нашей части Техаса: она миниатюрная, и голос у нее очень похожий. Так как Люси до недавнего времени была вице-президентом местного фан-клуба Долли Партон, они частенько пересекались. Теперь мне даже кажется, что наша с Эллен дружба была предначертана нам судьбой задолго до рождения – когда Долли была еще никому не известной бедной девчонкой из Теннесси. Словно Эл – подарок, который Люси давным-давно задумала мне подарить.

Нас притягивала не внешность Долли как таковая, а ее характер: она знает, какой нелепой ее считают люди, но никогда не изменяет себе. И это делает ее… неуязвимой.

Пять

Летние каникулы уже не те, что в детстве. Когда мы с Эл учились в начальной школе, мы ездили с Люси за мороженым в кафе «Снежные рожки», а потом сидели в нашей слабо освещенной гостиной: сироп стекал по пальцам, над головой жужжал вентилятор, а Люси переключала каналы, пока не находила какое-нибудь низкопробное телешоу, которое мама ни за что бы не позволила нам смотреть.

Но первые выходные этого лета пролетают, и ничего особенного не происходит.

Проснувшись с утра в понедельник, я замечаю светящийся экран телефона.

ЭЛЛЕН: ПЛАВАТЬ. ПОШЛИ! ЛЕТО. ЖАРКО. ЖЕСТЬ.

ЭЛЛЕН: СРОЧНО.

ЭЛЛЕН: СРОЧНО!

Читая сообщения, я не могу сдержать улыбку. Эллен живет в открытом коттеджном районе, и у них там есть не очень чистый общественный бассейн, который летом превращается в настоящий оазис.

Бытует мнение, что толстые девчонки терпеть не могут бассейны – мол, у них прямо аллергия на подобные развлечения. Я в курсе, но поплавать люблю. Серьезно, я не дура и прекрасно понимаю, что на меня пялятся, но я же не виновата, что тоже хочу освежиться. И, в конце концов, кому какое дело? Я что, должна извиняться за свои огромные бугристые бедра?

Когда я подъезжаю к дому Эл, она уже сидит на крылечке в бикини, обернув полотенце вокруг талии.

Мы проходим три квартала до бассейна, шлепая сланцами по тротуару, и, хотя сейчас всего десять утра, пот уже стекает с нас ручьями (мама сказала бы, что мы поблескиваем от пота). Мы встаем в очередь на вход.

– О боже, – вздыхает Эл. – Что за чертова уйма людей!

Она скрещивает руки на груди. Я беру ее под локоть:

– Пошли.

Народу столько, что нам удается занять только один шезлонг. Эл разматывает полотенце и несется к бассейну. Я стягиваю платье через голову, скидываю сланцы и поспешно иду на цыпочках к воде.

Эл погрузилась по самые плечи, а я зашла только по пояс, но уже закатываю глаза от прохладного облегчения, которое дарит вода. О-о-о, вот теперь действительно наступило лето.

Мы дрейфуем на спине, как морские звезды, и я вспоминаю, как в детстве мы ныряли, надвинув на глаза очки, и выкрикивали под водой свои секреты. Правда, тайн друг от друга у нас тогда не было, так что по большей части мы делились известными фактами. «ЧЕЙЗ АНДЕРСОН ТАКОЙ КРАСАВЧИК!» – кричала Эллен. «Я УКРАЛА ДЕСЯТЬ ДОЛЛАРОВ ИЗ МАМИНОГО КОШЕЛЬКА!» – вопила я в ответ.

Закрыв глаза, я качаюсь на воде до тех пор, пока не ударяюсь плечом о стенку бассейна и не чувствую нависшую надо мной тень. Приоткрыв глаза, я прищуриваюсь и вижу на бортике мальчика, сидящего на корточках. Губы у него шевелятся – он что-то мне говорит.

Я встаю в воде, и шум заполняет уши, вводя меня в ступор. На долю секунды я крепко зажмуриваюсь. Такое ощущение, что голову обернули пищевой пленкой.

– Что?

С красных плавок мальчика капает вода – под ним уже скопилась целая лужа.

– Думал, ты умерла, – говорит он. – Ты вся красная.

Он встает и без лишних церемоний уходит.

Я ощупываю щеки; вода с пальцев стекает по лицу, словно капли дождя по сухой, растрескавшейся земле. Понятия не имею, сколько я так проплавала.

Я оглядываюсь в поисках Эл: она сидит в шезлонге и болтает с какой-то парочкой. Я неторопливо направляюсь к выходу из бассейна в надежде, что они успеют уйти. Однако, как бы я ни медлила, они явно никуда не торопятся.

Собравшись с духом, я вылезаю из бассейна. Эл сидит на краю нашего шезлонга, незнакомая мне девушка – на другом конце, а парень – у нее за спиной, будто они едут на мотоцикле и она за рулем.

– Привет, – говорю я.

На ту долю секунды, пока Эл молчит, вторая девушка смотрит на меня с характерным выражением «чем-могу-помочь-что-вам-нужно-уходите-пожалуйста».

– Ребята, это моя лучшая подруга Уилл, – повернувшись ко мне, говорит Эл. – А это Кэлли и ее парень… – Она запинается и щелкает пальцами.

– Брайс, – подсказывает Кэлли, и тот кивает у нее из-за спины.

На нем абсолютно кретинские очки, как из «Звездного пути», – такие любят носить спортивные тренеры. Он кладет руки Кэлли на плечи, и я понимаю, что они из тех парочек, что без конца обжимаются.

– Приятно познакомиться, – бормочу я.

Эл сверлит меня взглядом.

Не то чтобы я не любила людей. Просто я в целом не люблю новые знакомства. Наверное, эта моя черта бесит Эл сильнее всего. Сколько себя помню, она всю дорогу пыталась пристроить третье колесо к нашему идеальному велосипеду. Может, я безнадежная брюзга, но мне не нужна еще одна лучшая подруга. И уж точно не нужна особа, которая продолжает пялиться на меня так, будто я не человек, а впечатляющее последствие ДТП или типа того.

Эл пододвигается, освобождая мне место, но я остаюсь стоять как вкопанная.

– Кстати, – говорит она, – Кэлли будет участвовать в конкурсе красоты.

Брайс сжимает плечи Кэлли, и она визгливо хихикает.

– Ага, – кивает она. – Моя сестра несколько лет назад стала вице-мисс. Можно сказать, у меня это в крови.

– Как здорово. – Мой голос звучит хрипло и обиженно, хотя я изо всех сил стараюсь говорить как ни в чем не бывало.

Эл натянуто улыбается:

– Кэлли как раз тренируется с теми девчонками, которых мы видели у школы на прошлой неделе.

Господи, ну какой реакции она от меня ждет? Над нашим разговором мигает огромная неоновая вывеска: «ТУПИК».

– О, Кэлли, – продолжает Эллен. – А ты в курсе, что мама Уилл – организатор конкурса?

На юге обожествляют футболистов. Чирлидеры тоже обладают неплохой репутацией. Но в нашем городе единовластно правят королевы красоты. Правда, к сожалению, статус дочки-толстушки самой обожаемой королевы красоты в Кловере не влияет на мой личный рейтинг.

Закрывшись рукой от солнца, Кэлли поднимает на меня глаза:

– Погоди, она твоя мама?

– Ага.

Если бы можно было изменить в маме одну-единственную вещь, я выбрала бы ее участие в конкурсе красоты. Серьезно, я уверена: исчезни это ежегодное мероприятие из моей биографии, и вся моя жизнь сложилась бы, как удачный пасьянс.

Кэлли смеется.

– Но ты ведь не участвуешь, правда?

Я выжидаю секунду. Две. Три. Четыре. Эллен молчит.

– Почему это?

Очевидно, что я никогда в жизни не соблазнюсь этим парадом тщеславия, но все же. Каким дерьмом должна быть набита голова, чтобы задавать такие вопросы?

– Мне показалось, ты девушка другого типа. Ничего дурного я не имела в виду!

Внезапно я вспоминаю, насколько тесный у меня купальник. Он впивается в бедра, а лямки натирают плечи. Беспокойство оплетает меня, словно цепкая лоза.

– Вообще Бека Коттер – серьезная соперница, – пытается сменить тему Кэлли. – Эта девчонка – классический пример американской красотки.

Ноги у меня так и зудят от желания поскорее уйти.

По закону подлости, Кэлли подстелила мое платье под свою драгоценную попу, как пляжное полотенце, чтобы не прикасаться к горячему пластиковому сиденью.

Я оборачиваюсь к Эллен:

– Добегу до тебя, приму душ.

Нацепив сланцы, я хватаю первое попавшееся полотенце и иду прочь так быстро, как только могу.

– Что-то случилось? – спрашивает Кэлли у меня за спиной. Вопрос звучит как «Да блин, что с ней не так?».

– Но здесь есть душевые! – кричит Эл мне вслед.

Полотенце едва сходится у меня на талии, но мне плевать. Я иду вперед.

Мимо проезжает машина, набитая парнями. Они гудят мне вслед.

– Да пошли вы! – раздается возмущенный возглас Эллен у меня за спиной.

Я оглядываюсь. Она бежит следом в одном купальнике; в руках у нее мои платье и сумка.

– За тобой не угнаться! – выдыхает она.

Я открываю было рот, но вспоминаю, что безумно зла на нее, и продолжаю идти. Мы никогда не ругаемся. Я знаю, считается, что лучшие друзья должны иногда ссориться, но у нас с Эл до этого не доходит. Конечно, бывает, мы спорим по дурацким причинам, из-за телешоу, например, или о том, какой прикид у Долли самый классный. Но о серьезных вещах – никогда. И все же я безумно взбешена тем, что она не заступилась за меня в стычке с этой девицей Кэлли. Что промолчала.

Может, я раздуваю из мухи слона. Может, остальные вообще ничего не заметили. Это как когда у тебя вскакивает прыщик – кажется, что все вокруг только на него и смотрят. Но Кэлли одарила меня таким взглядом… Будто увидела, что-то омерзительное. Честно говоря, я пришла в ярость от собственной растерянности. Почему, черт побери, мне неловко? Почему я должна стыдиться желания прийти в бассейн и ходить в купальнике? Почему я обязана как спринтер добегать до воды и обратно, лишь бы никто не успел разглядеть мои омерзительные бедра?

– Уилл! Подожди, блин! Господи Иисусе!

Не сбавляя шага, я отвечаю:

– Мне нужно домой.

– Ты можешь мне объяснить, что стряслось? Чего ты так завелась? Что случилось?

Я останавливаюсь, потому что мы дошли до дома Эл, и теперь, когда ногам больше некуда идти, мой рот принимает эстафету. Я не могу себя сдержать.

– Что случилось?! – Я просто ору на нее. – Ты бросила меня в бассейне! Ушла от меня! И что это за костлявая сучка? – Как только я произношу последние слова вслух, я тут же испытываю раскаяние. Я всю жизнь слышу комментарии в адрес своей фигуры и один урок в этой шкуре усвоила прочно: не твое тело – не твое дело. Толстая. Тощая. Низкая. Высокая. Неважно.

Но Эл не обращает на это внимания.

– Ты выглядела такой расслабленной! Что, если я вылезла без тебя из бассейна, значит, теперь я хреновая подруга? Серьезно? Тебе шестнадцать, но ты злишься, что я оставила тебя одну в бассейне?

Я была свидетелем не одной ссоры между Эл и Тимом и знаю, что это ее фирменный прием: она так упрощает ситуацию, что собеседник в итоге выглядит полнейшим идиотом. Она из тех, с кем в споре предпочитаешь оказаться по одну сторону баррикад.

Я качаю головой, потому что не хочу озвучивать свои мысли. Не хочу признавать, что разозлилась, потому что осталась без своего прикрытия – без нее; признавать, что хотела, чтобы она за меня заступилась.

– А эта «костлявая сучка», – продолжает Эл, – моя коллега. С ней не обязательно дружить – можно просто быть вежливой.

Я поднимаю руки.

– Проехали. Тема закрыта. Не хочу спорить.

Она бросает мои сумку и платье на багажник моей машины.

– Ну и отлично.

Я надеваю платье через голову и, стянув с пояса полотенце, протягиваю его ей; потом выуживаю из сумочки ключи.

– Поговорим позже. – Я направляюсь к водительской двери, но Эл не двигается с места.

– Погоди. Зайдем ко мне.

Я шумно выдыхаю через нос.

– Да хватит сопеть, – говорит она. – Мне нужна твоя помощь.

•

В комнате Эллен я сажусь на пол и скрещиваю ноги.

– Дай подержать Джейка.

Она запирает дверь спальни и идет к шкафу.

– В другой раз. У него линька.

Как любой адекватный человек, я всегда испытывала здоровый страх перед змеями, но, когда нам было по одиннадцать, родители Эл на время разъехались, и ее конкретно переклинило. Чтобы успокоить дочку, мистер Драйвер пообещал подарить ей домашнего питомца. Он, конечно, понятия не имел, что она попросит змею.

Когда Эл купили Джейка, маисового полоза-альбиноса, он был не длиннее карандаша, но я все равно наотрез отказывалась приходить в гости. Меня воротило от самой мысли, что я окажусь с ним под одной крышей. Но вот настал двенадцатый день рождения Эл, и я не могла его пропустить. Поэтому Люси привела меня в зоомагазин посмотреть на змей и договорилась, чтобы мне дали подержать одну из них. Я струсила, и Люси пришлось самой взять змею. Я видела, как дрожат ее руки, но мне все равно стало спокойнее.

А теперь мы можем часами смотреть кино, пока Джейк переползает от меня к Эл, туда-сюда, будто сшивая нас вместе.

Эллен вытаскивает из глубин кладовки фирменный пакет «Свит сикстин».

– Нужен твой совет с выбором.

Я привстаю на коленях, а она раскладывает по всей кровати кружевные лифчики и трусы.

– Для Тима. – Она плюхается на край матраса. – Хочу выглядеть шикарно.

Я поддеваю одним мизинцем прозрачный фиолетовый комплект.

– Ты все это купила на работе?

– Кэлли помогла мне выбрать, но теперь нам нужно решить, что подойдет лучше всего, а остальное я верну.

– Ох… – Я борюсь с искушением спросить, рассказала ли она Кэлли, что это для первого раза.

Мы тщательно изучаем кипу белья. Розовое, белое, черное, красное. Даже зеленое. Разумеется, рассказала. Я понимаю, что придаю этому слишком большое значение. У меня нет монополии на дискуссии о половой жизни Эллен и Тима, но чувство все равно такое, будто меня предали.

– Ладно, – говорю я. – Белое исключается. Ты девственница, и это круто… То есть это не значит, что не быть девственницей – плохо… Я просто хочу сказать, что тебе не нужно выглядеть невинной, ведь все затевается, чтобы с невинностью распрощаться, верно?

– Ага. – Она решительно сбрасывает с кровати белые лифчики и трусы. – Может, нужно было купить белье в магазине для взрослых?

Я качаю головой.

– Нет, это не наш вариант. Белье как бы должно говорить: я готова заняться сексом – но при этом не слишком давить на Тима.

– Что бы я без тебя делала? Наверное, давно бы уже сдохла.

Я расплываюсь в улыбке.

– Черный – слишком угрожающий. Ну, в смысле это, конечно, суперсекси, но можно отложить и до следующего раза.

Она засовывает черное в нижний ящик тумбочки.

– Мне нравится зеленый, но не то чтобы сильно. – Я откладываю в сторону телесный, красный, фиолетовый и синий. – Вот!

Я смахиваю с кровати все белье, кроме бежево-розового комплекта в полоску:

– Оно утверждает: «Перед вами летняя девственница – но это ненадолго!»

Эллен хлопает меня по руке и тянется к выбранному мной белью. По краям оно украшено кружевом, а маленькие жемчужные пуговки идеально его завершают.

Прижав комплект к груди, Эл сползает ко мне на пол. Я отворачиваюсь от кровати, вытягиваю ноги, и Эл кладет голову мне на плечо.

Мне нравится, как мы пахнем после бассейна. Хлорка и пот. Запах лета.

– Сегодня. Мы сделаем это сегодня, – говорит она.

Шесть

Уезжая от Эллен, я чувствую себя совершенно вымотанной. Принимать заказы в кафе весь оставшийся вечер кажется невыполнимой задачей.

Я устало водружаю на голову форменную кепку «Харпи», продеваю в отверстие сзади хвостик и занимаю место за кассой.

– Привет, Уилл! – кричит Маркус от шкафчика со специями. – Выглядишь слегка поджаренной! Отхватила свою порцию солнца?

– Можно и так сказать.

– Немного опоздала, между прочим.

Я проверяю столбики монет – если их мало, нужно будет сгонять в подсобку за мелочью.

– Слушай, я тут подумываю устроить тотализатор к конкурсу красоты. Как думаешь, ты смогла бы добыть мне инсайдерскую инфу ближе к делу?

Я качаю головой и резко захлопываю кассу.

– Что? – спрашивает Маркус. – Язык проглотила? Или заразилась от нашего Сильного-и-Молчаливого?

Так он называет Бо.

Я делаю глубокий вдох и продолжаю ревизию пакетов для заказов навынос под прилавком.

– У меня был тяжелый день. Просто хочу побыть одна.

Маркус бормочет что-то про ПМС, и, к моему удивлению, из кухни ему отвечает Бо:

– Может, у нее и правда был дерьмовый день. Не обязательно выдумывать собственные идиотские объяснения.

Рон, сидящий в офисе, тихонько присвистывает.

Маркус смеется.

– Нифига себе!

– Может, она увидела твою физиономию, – говорит Бо, – и поняла: дело гиблое, день потерян.

Он подмигивает мне из служебного окошка. Я отворачиваюсь, чтобы скрыть улыбку.

Я стараюсь не расслабляться, когда у нас затишье и нет посетителей, поэтому принимаюсь обновлять запасы и раскладывать салфетки и специи. Бо обычно слушает музыку в наушниках, но сегодня у него заткнуто только одно ухо. Маркус всю ночь не отрывается от телефона – насколько я понимаю, ссорится с Тиффани по эсэмэс.

Входит Бека Коттер в сопровождении огромной толпы друзей. У нее длинные золотистые волосы и безупречная фигура.

Их компашка набирает на всех жареной картошки и газировки и рассаживается за несколькими столиками.

Кэлли права. Бека точно будет участвовать в конкурсе красоты и, скорее всего, победит. Она из тех смазливых девчонок, которых так хочется ненавидеть. И при всем при этом она милая и даже талантливая. Если, конечно, жонглирование жезлом можно назвать талантом.

Сегодня дежурит Бо, и, когда он обходит зал с беспроводным пылесосом, Бека вдруг принимается собирать мусор с соседних столиков. Она что-то говорит ему. Я не слышу, что именно, но Бо улыбается, и от этого чувство у меня такое, будто я проглотила пригоршню камней.

Не понимаю, почему это называют «влюбиться». Говорили бы честно – «убиться».

Звонит колокольчик над дверью, и входят Милли и ее подруга Аманда в своих ортопедических ботинках модели «Франкенштейн». На Милли светло-желтый комплект – шорты и тенниска с воротничком, украшенным маленькими стразами в форме сердечек. Мне бы ужасно хотелось объяснить ей, что она сама усложняет свою и без того несладкую жизнь, и не выглядеть при этом конченой стервой.

Лоб у Милли мокрый от пота, но улыбка так и сияет.

– Ой, привет, Уилл! – здоровается она. – Я и не знала, что ты здесь работаешь.

Аманда кивает, тоже явно впечатленная. На ней спортивные шорты и майка с принтом на груди – фотографией ее младшего брата в форме детской футбольной лиги. Такие футболки надевают родители на важные матчи своих отпрысков.

– Вас небось кормят бесплатно и сколько захотите, – говорит Аманда, а потом тычет большим пальцем в сторону столовой, где стоит Бо, и добавляет: – Да и есть на что поглядеть…

Я качаю головой, стараясь не прыснуть со смеху:

– Э-э, да, мне тут нравится.

Они заказывают еду с собой, но Аманда все копается – очевидно, чтобы как следует рассмотреть Бо, который идет на кухню.

Я ухожу на перерыв после Маркуса и Бо. Открываю шкафчик, чтобы достать бальзам для губ, и вижу там красный леденец. Не обычный, а из тех красивых, что выставляют на деревянной подставке у касс в магазинах. С минуту я кусаю губы, потом засовываю леденец в карман и изо всех сил пытаюсь изобразить абсолютное спокойствие – вдруг Бо откуда-нибудь за мной наблюдает.

В детстве, в школе, мы мастерили из старых обувных коробок почтовые ящики ко Дню святого Валентина и на целый день оставляли их на партах. Мне ужасно не нравилось проверять ящик под чьим-то взглядом. Не то чтобы я боялась остаться без валентинок – их все друг другу слали, такое было правило. Просто я всегда надеялась на нечто большее. Хотела оказаться той девочкой, которая получает необыкновенное послание, подписанное: «Твой Тайный Поклонник».

Может, леденец – это и не записка в обувной коробке, но сердце у меня так и выпрыгивает из груди.

Я снимаю обертку и размышляю, не отправить ли сообщение Эллен, однако в конце концов откладываю телефон экраном вниз, потому что не могу придумать, что написать.

Сажусь на стул, откидываюсь на спинку и смакую леденцовую сладость. Может, прямо сейчас Эл занимается сексом. Может, она уже официально не девственница, а я даже не в курсе. Интересно, говорила ли она с Кэлли после моего ухода. Наверняка. Уж та точно знает, что написать по такому поводу.

Покончив с леденцом, я выкидываю палочку и обертку в мусорное ведро, а телефон засовываю в лифчик. Когда я иду через кухню, грудь начинает жужжать и вибрировать. Остановившись, я проверяю, что там, прежде чем выйти в зал.

ЭЛЛЕН: немного нервничаю. позвоню позже

ЭЛЛЕН: ну, после

Я: ты будешь по-настоящему сексуальным котенком, мяяяяяяяяу

ЭЛЛЕН: ты лучшая. может, приеду к тебе переночевать, обсудим. чмок

Губы у меня сами собой расплываются в липкую леденцовую улыбку. Засунув телефон обратно в лифчик, я поднимаю глаза и замечаю, что Бо буквально пялится на меня. Пару секунд спустя я понимаю, как это нелепо – шарить рукой у себя в груди на глазах у парня, который тебе нравится.

На меня всю жизнь пялятся, поэтому я знаю: если в этот миг посмотреть человеку прямо в глаза, он инстинктивно отведет взгляд. Но Бо продолжает на меня смотреть, будто не испытывая никакого смущения.

Краска заливает мне щеки. Я вытираю губы тыльной стороной ладони и возвращаюсь к работе: пора закрываться.

Рон отпускает Маркуса за несколько минут до конца смены, потому что его ждет Тиффани, которая почему-то злится. Сам Рон возится с бумажками в офисе, Бо моет пол на кухне, а я натираю прилавки.

– Осторожно, – говорит Бо, – у тебя за спиной мокро.

Я делаю аккуратный шаг в сторону, чтобы не поскользнуться, и смываю с рук жир в большой раковине. Я уже освободилась, но продолжаю суетиться, дожидаясь, пока закончит Бо, и набираю для него воды, чтобы он замочил на ночь швабру, как любит это делать Лидия.

– Эй, вы двое, марш домой! – кричит Рон. – До завтра!

Я чуть ли не бегом бросаюсь к шкафчику за вещами, будто боюсь, что Бо уйдет без меня. Потом выхожу за ним со служебного входа – он придерживает дверь, и мне приходится нырнуть у него под рукой. Между прочим, от него даже не пахнет плохо. И как ему это удается – весь вечер переворачивать бургеры и не провонять фастфудом?

Мы молча идем к парковке, и, когда его рука случайно касается моей, я пытаюсь представить, что бы почувствовала, если бы он поймал меня за руку и наши пальцы бы сплелись.

Мы останавливаемся у моей машины, и я оборачиваюсь к нему.

– Спасибо за леденец.

Не глядя на меня, Бо запрокидывает голову к небу.

– Спокойной ночи, Уиллоудин.

Семь

Мне даже не приходится расспрашивать Эл: она сразу же выкладывает все кровавые подробности прощания с девственностью. Они сделали это в спальне Тима, потому что его мама уехала к бабушке, а у отца-полицейского была ночная смена.

Мы выключили свет и лежим нос к носу в моей кровати.

– Как это было? – спрашиваю я. – Не само по себе, а в смысле, что ты чувствовала?

Эл на секунду закрывает глаза.

– Ну… я чувствовала, что у меня все под контролем. – А потом открывает. – И чувствовала себя любимой. Но вообще было даже забавно.

– В смысле?

– Мы занялись взрослым делом – по-настоящему взрослым, но остались собой. Смеялись и шутили. Я думала, что почувствую себя совершенно другим человеком, но я все та же – всего лишь я. И я приняла решение, которое уже не отмотать назад.

Я киваю. Киваю изо всех сил, потому что наконец понимаю, о чем она говорит.

Эллен касается моих щек кончиками пальцев, и только тут я осознаю, что у меня по лицу текут редкие слезинки. Она прижимается своим лбом к моему, и я даже не знаю, кто из нас засыпает раньше.

•

Несмотря на то что реквизит конкурса красоты заполняет весь мой дом, в остальном следующие несколько недель проходят вполне терпимо. Чаще всего я работаю с Роном, иногда – с Лидией. По понедельникам и средам жизнь хороша, а вот в пятницу и субботу хочется сдохнуть. Мы работаем до полуночи, и маму это выбешивает, но что поделать.

Вечером в пятницу, перед закрытием, в столовую входит Рон с несколькими стопками стаканчиков, упакованными в пленку.

– Новые стаканчики, – провозглашает он, опуская их на прилавок.

– А что не так со старыми? – спрашиваю я.

Он снимает пленку с одной стопки и протягивает мне красный стаканчик. На нем наша эмблема, а под ней напечатано курсивом: «Официальный спонсор конкурса красоты „Мисс Люпин г. Кловера“». Иногда этот конкурс напоминает мне Рождество: мы вечно пытаемся начать праздновать его все раньше и раньше, так что он грозит растянуться на весь год.

– Заходила девушка из комитета твоей матери, ну и так как в семьдесят седьмом году победительницей была моя мама… В общем, я не мог упустить возможность поддержать главное событие нашего городка.

Я хмурюсь.

– И что, ты предлагаешь выкинуть наши абсолютно нормальные стаканчики только потому, что теперь у нас есть эти?

Рон пожимает плечами.

– Долей, пожалуйста, соку в кулеры до конца смены, ладно?

Вечно я забываю о чудовищных шести месяцах перед конкурсом красоты. Он потихоньку заполняет весь мой мир – так, что становится трудно дышать.

Мы закрываемся; Маркус и Рон садятся за руль и выезжают с парковки, прежде чем мы с Бо доходим до своих машин.

Я отпираю дверь (позволить себе брелок, открывающий ее дистанционно, я не могу), когда Бо говорит:

– Сегодня будет звездопад. Только маленький.

Я бросаю сумку на пассажирское сиденье.

– Откуда ты знаешь?

– От мачехи. Она спец по звездам и астрологии.

Я почти ничего не знаю об астрологии, только то, что мамина церковь считает ее ведьмовством.

Не успев подумать, я вновь захлопываю дверь.

– Никогда не видела звездопадов.

Бо кивает на кузов своего пикапа.

– Давай дождемся.

На парковке гаснет свет. Я со свистом втягиваю воздух. Так вот оно – то ощущение, когда твоя жизнь набирает обороты.

– У тебя там есть на чем сидеть?

Бо включает радио и вытаскивает из кабины форменную школьную куртку «Святого Креста»:

– Вот, возьми.

Он демонстративно зажмуривается, пока я карабкаюсь в кузов. Надеюсь, он и правда не смотрит, потому что слово «карабкаюсь» и мое полиэстровое рабочее платье, очевидно, не должны встречаться в одном предложении. Он подает руку, и, признаюсь без стеснения, я притворяюсь, что помощь мне нужна.

Я с удивлением отмечаю, насколько мозолистые, натруженные у него руки. Мне нравится, когда они касаются моей кожи. Я уже сижу, но как же сложно его отпустить.

Он слегка морщится, подтягиваясь вверх.

– Ты в порядке?

– Колено болит. – Он садится рядом, выпрямляя ногу.

– Что с ним? Повредил или оно всегда так?

– И то и другое.

– Но все нормально?

Он кашляет в кулак:

– Ага.

На улице гаснут последние фонари. Мы, конечно, живем в городе, но каждую ночь, когда он засыпает, невольно задумываешься о том, насколько мы все-таки отрезаны от остального мира. Наш городок притулился вдалеке от больших трасс и накатанных маршрутов, и, чтобы нас найти, нужно точно знать, где искать.

Бо бросает взгляд на часы в мобильном.

– Уже довольно темно, так что все должно быть видно.

Я легко различаю контуры созвездий.

– Говоришь, твоя мачеха увлекается астрологией?

Он потирает подбородок костяшками пальцев.

– Ага.

– Родители в разводе?

Он качает головой, но не отвечает.

– Прости… Прости, иногда я веду себя как кошка в коробке с пупырчатой пленкой. Мне дико неловко за свои манеры.

– Да нет, – говорит он. – Дело не в тебе. Я не против поболтать. Не извиняйся ни за что, ладно? Просто я не очень разговорчивый, к этому тоже нужно привыкнуть.

Я откидываю голову на заднее стекло кабины и скрещиваю вытянутые ноги.

– Ну а я болтаю так, будто только благодаря моему трепу вращается Земля.

– Мне нравится слушать твою болтовню. – Он смеется. – Это, наверное, как стокгольмский синдром. Сначала слегка ужасает, но потом привыкнешь – и вроде как уже успокаивает. Даже если грянет глобальная катастрофа, я буду знать, что приду на работу – а там ты щебечешь, будто это твоя должностная обязанность.

– Прости, это какой-то хитрый способ сказать, что я захватывающий собеседник?

– Очень тонко.

Я шлепаю его по руке. Он ловит меня за запястье и не отпускает. Радио у нас за спиной хрипло выводит «Creepin’ In» – песню Норы Джонс и Долли Партон. Наш городок погрузился во тьму, но я чувствую, как Бо на меня смотрит.

– Начинается, – шепчет он и наконец отпускает мою руку.

Я шумно выдыхаю – и только теперь понимаю, что не дышала.

– Совсем маленький метеоритный дождь, – объясняет он шепотом. – Извини, если не особо впечатляет.

Я по-прежнему сижу как зачарованная. Далекие полосы света расчерчивают небо и оставляют следы, похожие на ссадины. Я качаю головой.

– Нет. Я никогда ничего подобного не видела, так что этот дождь по-своему особенный, согласен?

Мы сильнее запрокидываем головы. Спустя еще несколько минут он говорит:

– Мой первый метеоритный дождь был просто фантастический. Мне хотелось, чтоб он длился вечно.

– Ну, все хорошее когда-нибудь кончается. Иначе все бы так и сидели, покрываясь мхом.

Бо кивает, и мы еще долго сидим, как будто слушаем по радио какую-то классную песню и никак не можем ее переключить.

Некоторое время мы молчим, а потом я спрашиваю:

– Только у меня такое странное чувство, будто мы единственные на Земле, кто все это видит? – И мне становится страшно, что я все испорчу.

– Не знаю, – тихим рокотом доносится голос Бо. – Моя мама умерла. Пять лет назад. И мне вроде как нравится думать, что, где бы она ни была, на ее небе тоже есть метеоритные дожди.

Каждое слово Бо – как кусочек его обнаженной души; мне хочется собрать все эти крошки воедино и понять его.

Я жду, когда он скажет, что все это глупости, или попросит прощения за нытье, потому что сама бы я обязательно что-нибудь такое выдала. Но Бо не извиняется, и мне это нравится. Нравится, что он не сожалеет о своих словах. Я хочу сказать, что соболезную ему, хочу сказать, что у меня есть Люси и что мне тоже приходят в голову подобные мысли. Но вместо этого отвечаю:

– Мне кажется, небо над нами такое большое, что его хватит на всех.

Восемь

На следующее утро мама спрашивает, во сколько я вернулась домой, и я вру: мол, на работе был бардак еще больше обычного.

Губы у меня весело подергиваются – я вспоминаю, как мы с Бо сидели в кузове его пикапа.

Я знаю, что должна позвонить Эллен и выложить ей все подробности, но пока мне не хочется делиться. Мне нравится хранить части своего мира в разных ящичках, где они никогда не столкнутся.

Вечером в субботу народу тьма-тьмущая. Между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого всегда тихо, но потом, почти перед самым закрытием, всегда жди последней волны.

Рон помогает на кухне, я принимаю заказы, а Маркус весь вечер проводит в автокафе. Наушники едва налезают на его пышную копну. В перерывах между своими заказами он успевает помогать мне раздавать подносы с едой, но в очереди все равно остается человек по десять.

Я уже даже глаза от кассы не поднимаю… И тут слышу:

– О боже, я напрочь забыла! Эллен ведь говорила, что ты здесь работаешь.

Плечи у меня опускаются – я узнаю этот голос.

Кэлли перегибается через прилавок.

– Извини, но эта форма – просто ужас какой-то.

– Добро пожаловать в «Хот-доги и бургеры у Харпи»! Чем могу помочь? – спрашиваю я.

Бойфренд Кэлли – Кэмдон, или Брендон, или как его там, – бросает ей бумажник со словами:

– Пойду отолью.

Они целуются, только я никак не пойму зачем – на случай, если он утонет в сортире? Кэлли оборачивается ко мне с сочувственной улыбкой.

– Так, ладно, можно комбо номер один с «Доктором Пеппером»? Только без помидоров и жареного лука. И картошку фри замени на картофельные шарики. А мне просто бургер. Без сыра. И детскую картошку. – Ее улыбка становится заговорщицкой. – Уже нарушаю свою конкурсную диету. Мальчики так плохо на нас влияют…

– С вас десять долларов семьдесят четыре цента.

– Слушай, прозвучит, наверно, странно, но, может, пригласишь нас с Элль-Белль как-нибудь к себе? Я это… хотела бы поболтать с твоей мамой про конкурс и про тот год, когда она победила. Просто так, в неформальной обстановке.

Я эту девицу вообще не знаю, а она уже вовсю орудует локтями, прокладывая себе путь через мою жизнь, будто у нее есть на это право.

– Мне нужно работать, – говорю я бесстрастно.

Она секунду с прищуром меня разглядывает, а потом улыбается и, порывшись в кошельке своего парня, извлекает двадцатку.

– Черт, кстати! – Она понижает голос. – Я чуть не умерла, когда Эллен рассказала про их с Тимом оральное недоразумение, а ты?

– Что? – Я как знала, что Эллен обсуждает все с Кэлли, а не со мной. Стерев с лица изумленное выражение, я добавляю: – А, да. Полный дурдом. Ваш заказ скоро будет готов.

Я ужасно зла. Так и знала, что это случится. Знала, что секс превратится в пропасть между мной и Эллен. Но хуже всего, что теперь я чувствую себя ущербной.

Рон выходит из кухни и говорит:

– Народ, мы закрываемся. Либо забирайте еду с собой, либо останетесь без нее.

Я запихиваю заказ Кэлли в пакет и вручаю ей как раз в ту секунду, когда ее парень выходит из туалета.

Мы запираем входные двери, закрываем кассу, и я иду в кухню собирать мусор.

– Вынесу все это с черного хода.

– Подожди минуту, – говорит Бо. – Я помогу.

Когда он заканчивает, Маркус выключает свет в автокафе. Бо идет следом за мной к служебному входу; у нас обоих в руках по нескольку пакетов хлюпающего влажного мусора. Дверь за нами вот-вот захлопнется, но Бо вгоняет ногой камень между ней и рамой. Потом опускает мешки на землю, забирает у меня мою ношу и перебрасывает через голову в мусорный бак, а следом проделывает то же самое со своими пакетами.

– Спасибо. – Я разворачиваюсь к дверям.

– Погоди. – Он касается пальцами моего локтя, и я резко втягиваю воздух. – Прошлой ночью… Мне понравилось с тобой тусоваться.

– Я знаю, – говорю я. – В смысле мне тоже.

Я тянусь к дверной ручке.

– Уиллоудин. – Я вздрагиваю от звука его голоса. Он так близко, что я чувствую запах его тела.

Я открываю рот, собираясь что-то ответить, но он наклоняется, на секунду замирает – и все слова теряются в тот же миг, когда встречаются наши губы. Я не успеваю ни о чем подумать, и вот его язык уже у меня во рту, и я отвечаю на поцелуй. Куда девать руки, я не знаю, поэтому они просто висят по бокам, а пальцы сжимаются в кулаки. У Бо вкус вишневого подсластителя и зубной пасты. Мне хочется с ним целоваться, пока не отвалятся губы.

Он отстраняется.

Первый поцелуй. Самая стремительная штука в мире, которая длится вечность.

Полуночный воздух сухой и жаркий, но я все равно обхватываю себя руками. Жду слов – его или своих, – но их нет. По его лицу я понимаю, что он удивлен не меньше меня. Я провожу большим пальцем по нижней губе и возвращаюсь в кафе. Бо меня не останавливает.

•

Мы закрываемся бесконечно долго. В зале дикий бардак, на кухне тоже, но я почти ничего не замечаю – мысли целиком и полностью заняты Бо и моим первым поцелуем. Моим первым поцелуем, случившимся на задворках закусочной «Харпи» рядом с переполненным мусорным баком.

И все же поцелуй был идеальный. У меня ноют все кости, будто я попала в аварию, но осталась цела и теперь случившееся отзывается в каждой клеточке моего тела.

Не успевает Рон запереть все двери, как я уже выезжаю с парковки. Остановившись на светофоре на углу, я тру лицо руками и пытаюсь переварить сегодняшний вечер.

Мне сигналят, и я поднимаю глаза, но свет горит по-прежнему красный. Справа я слышу приглушенный крик.

В соседнем ряду стоит машина Бо: он машет руками и указывает на мое окно. Домой нам совсем не по пути – мы всегда разъезжаемся в разные стороны. Он на восток. Я на запад.

Когда я опускаю стекло, он говорит:

– Прости, я не должен был…

«Целовать тебя» – мысленно заканчиваю я за него.

– …этого делать. Я просто… – Он поднимает глаза и замечает, что на поворот включился желтый. – Поезжай за мной. Пожалуйста.

Я смотрю на часы. Уже половина второго ночи.

Нам сигналят сзади.

– Пожалуйста.

Он трогается с места и перестраивается так, что оказывается прямо передо мной.

Возможно, не стоит среди ночи ехать по неосвещенной дороге за парнем, которого я едва знаю. Он может меня убить, и тогда будет уже не важно, что я толстая или что мой первый поцелуй случился возле мусорного бака, – потому что мне хана.

Вскоре дорога раздваивается – и именно здесь мне следовало бы повернуть направо, но я еду влево – по темной дороге за странным парнем, а небо над нами спит крепким сном.

Девять

Мы приезжаем на окраину города, к сгоревшей начальной школе, которая уже несколько лет стоит заброшенная.

Вероятно, это недобрый знак. Кажется, я пропустила стоп-сигнал от инстинкта самосохранения, потому что разве не так начинаются все поучительные истории?

Мы паркуемся, и я жду, пока он вылезет из машины первым. Будь со мной Эл, она сказала бы хвататься за монтировку или накалить докрасна прикуриватель. Но ее здесь нет. Я шарю по пассажирскому сиденью в поисках оружия, но под руку попадаются только пустая банка из-под арахисового масла, доллар и тридцать два цента мелочью и какие-то рекламные брошюры из почтового ящика, которые я забыла занести домой сто лет назад. Я задумчиво взвешиваю в руке ключи.

Вот оно! Я сжимаю кольцо с тремя ключами (машина, дом, Эл) в кулак – так, чтобы каждый ключ торчал у меня между пальцев. Этот прием я запомнила из спецвыпуска шоу Мори[6], посвященного самообороне. Вот так телевидение спасает жизни.

Это все, конечно, просто курам на смех, ну и пусть.

Бо стоит, облокотившись на свой старый пикап. На боку кузова виднеются следы от надписей – похоже, машина раньше принадлежала какой-то компании.

– Довольно жутковато. – Я указываю в сторону школы рукой без импровизированного кастета.

Здание полностью сгорело, но очертания школы еще просматриваются – за исключением самой середины, от которой ничего не осталось. Хотя и обугленный остов природа тоже не пожалела.

В лунном свете виднеются контуры детской площадки, почти полностью погруженной во тьму. Здесь остался один-единственный фонарь, но мы от него слишком далеко.

– Прости.

Бо уже успел снять рабочую рубашку (я замечаю ее на сиденье в салоне его авто) и теперь стоит в одной майке. Я вижу, что на цепочке, которая вечно выглядывает у него из-под ворота, висит нательная иконка с изображением святого.

– Я здесь учился. До пожара. По-моему, это единственное место в этой части города, куда можно приехать ночью.

– А-а. – Я хочу расспросить его о том, что случилось с его мамой; о том, кто был его любимым учителем; ездил ли он на автобусе, или его подбрасывали каждое утро родители. Но молчу. Просто хочу. Хочу. Хочу.

И вдруг он начинает хохотать. Именно хохотать, а не тихонько посмеиваться. Он буквально задыхается со смеху.

– А ты подготовилась. – Он указывает на мой кулак.

Я поднимаю руку с орудием самообороны в воздух.

– Ну-у-у, ты вообще-то привез меня ночью к заброшенной школе, а это попахивает историей в духе «я прикончу тебя и буду наряжать твое мертвое тело».

Он на секунду перестает смеяться и отвечает:

– Ладно, это разумно. Ты молодец.

Я убираю ключи в карман платья и вскапываю носком гравий.

– Просто не убивай меня.

На его лице снова мелькает улыбка. Потом он говорит:

– Я не должен был целовать тебя просто так. Не спросив разрешения.

– Почему. Тогда. Ты. Это. Сделал? – Каждое слово гулко падает, словно капля в пустое ведро.

– Представь себе, что ты ребенок и день у тебя идет просто отлично. Тебе нравится учительница. У тебя классные друзья. Да и в школе ты не лошок какой-нибудь. А потом ты делаешь что-то эдакое… И даже понимаешь, что сейчас произойдет, но остановиться уже не можешь.

На моем лице написано непонимание, и Бо это видит.

– Ну… Ну представь, что ты вдруг называешь учительницу мамой.

Я стою, не в силах скрыть охвативший меня ужас.

– Э-э-э, что? Прости, ты хочешь сказать, что поцеловать меня – это все равно что назвать училку мамой?

Он хватается за голову и стонет.

– Нет. В смысле да. Но я скорее говорю про ощущения. Я не удержался.

– И теперь тебе стыдно?

– Нет, нет! – Он вытягивает перед собой руки, словно пытаясь отказаться от собственных слов. – Я в том смысле, что не смог остановиться. Мне стыдно только потому, что я не задумался, как ты отреагируешь. Просто сделал, и все. И мне очень жаль, если ты этого не хотела.

– Все в порядке, – говорю я просто потому, что несколько ошарашена красноречием обычно молчаливого Бо.

Он подходит ко мне на шаг.

– Все в порядке в смысле «только не пытайся больше этого повторить» или все действительно в порядке?

Я могу лишь пожать плечами – все мое тело будто парализовано.

Бо делает еще один шаг. Минуту мы молчим. Сейчас я могу отступить и прекратить все это, но самоконтроль ускользает сквозь пальцы.

– Просто мне показалось, что ты поцеловала меня в ответ.

Щеки пылают. Попалась с поличным.

– Было неплохо, хотя и без фейерверков, – вру я.

– То есть посредственно?

Я втягиваю губы в рот и, сделав три шага ему навстречу, встаю рядом. Он вновь облокачивается на пикап и запрокидывает голову. Я повторяю за ним, и некоторое время мы смотрим в небо, пока я не нарушаю молчание:

– То есть ты поцеловал меня под влиянием момента? – Напряжение, сковавшее мышцы, ослабевает, и рядом с Бо я постепенно расслабляюсь. – Но почему?

Однако в голове по-прежнему гудит. Остатки адреналина.

Начинает накрапывать дождь, и воздух мгновенно становится густым и влажным. Бо смотрит в небо, будто прикидывает, как его остановить.

– Пойдем в машину. – Он распахивает для меня пассажирскую дверь, и я запрыгиваю в салон, пока сам он обегает машину спереди.

Едва мы успеваем спрятаться, как начинается настоящий ливень. Капли сердито шлепают по лобовому стеклу. Дождь барабанит так громко, что Бо приходится почти кричать.

– Так сколько бы ты поставила? По десятибалльной шкале.

– Не можешь успокоиться, да?

– Я настоящий эгоманьяк.

А я смелая. Очень смелая.

– Возможно, тебе стоит попробовать снова. Улучшить показатель.

Он откашливается, а я не свожу с него глаз.

– М-м-м, честно говоря, я предпочитаю делать все на «отлично» с первого раза, но как тебе откажешь?

Он тянется ко мне через коробку передач и касается ладонью моей щеки. Потом придвигается еще ближе и, почти касаясь губами моих губ, произносит:

– Уверена?

К своему изумлению, я ничего не отвечаю, а просто целую его. Я целую Бо Ларсона. И когда он приоткрывает рот и отвечает на поцелуй, я ни о чем не думаю. Впервые в жизни я на своем месте. Я там, где должна быть, и в этом нет сомнений.

Он берет мое лицо обеими руками и притягивает его еще ближе.

Если Эл испытывает с Тимом хотя бы десятую долю того, что сейчас испытываю я, то мне непонятно, как она так долго откладывала секс, потому что, когда мы с Бо сливаемся в поцелуе, мир вокруг просто перестает существовать.

Бо проводит рукой по моей шее, по плечам. Эти прикосновения поднимают во мне волну эмоций. Волнение. Ужас. Ликование. Все вместе. Но вот его пальцы скользят вниз по моей спине и останавливаются на талии. Я охаю. Мне будто нож вонзили в спину. Разум предает тело. Он в самом деле касается меня. Касается моей толстой спины и складок на талии. Меня мутит. Я сравниваю себя со всеми девушками, которых он когда-либо обнимал. С их гладкими спинами и тонкими талиями.

Он дышит жарко и прерывисто.

– Прости.

– Нет, – говорю я. – Не надо. Не извиняйся.

Я не из таких девушек. Я не верчусь часами перед зеркалом, размышляя, что бы еще в себе улучшить. Но я так резко отпрянула от Бо, что теперь мне ужасно стыдно, хоть я и не вполне понимаю за что.

Он качает головой.

– Нет, в смысле, не стоило… Наверно… Мне не стоит сейчас ни с кем начинать отношений.

Самое смешное, что, пока он не сказал об этом вслух, такая мысль – и сама возможность, что мы будем парой, – даже не приходила мне в голову.

– А, – звучит как вздох.

– У меня в жизни сейчас какой-то ад, поэтому не стоит. У меня давно уже не было отношений.

Я киваю.

Если бы я услышала от другой девушки, что парень ей такое сказал, то посоветовала бы ей прикрыть лавочку. Притормозить. Потому что это мудацкая отмазка. Но я не могу назвать Бо мудаком, даже в своих мыслях. С другой стороны, наверняка каждая девушка в истории думала так же. Ведь твой случай, конечно же, исключение из правил.

Я открываю дверь машины.

– Мне пора домой.

Дождь льет внутрь салона.

– Уже поздно.

Вот и все. Больше ему сказать нечего.

– Увидимся на работе.

За две с половиной секунды под дождем я успеваю промокнуть до нитки.

Не знаю, где я посеяла свое достоинство.

Я сажусь в машину и жму на газ. Потом включаю радио и выкручиваю громкость на полную в надежде, что оно заглушит все голоса, что звучат сейчас в моей голове. Люси, мама, Эллен, Бо. Кажется, их уменьшенные версии поселились внутри меня и пытаются перекричать друг друга. И только один голос, который сейчас нужен мне больше всего, молчит – мой собственный.

Десять

Сегодня официально слишком жарко для плаванья. Даже для Эллен. Джейк скользит по нашим рукам, а мы смотрим дневное ток-шоу: героиня влюбилась в собственного брата. Она не знала, что это ее брат, так как росли они порознь.

– Они врут, как пить дать, – говорю я.

Эл качает головой.

– Да нет. Они, конечно, странные, но я им верю. К тому же зачем им лгать?

– Ну, затем что они извращенцы и сами это знают. Их небось поймали с поличным, и теперь они пытаются оправдаться.

– Господи, – фыркает Эл. – Какая же ты скептичная! Неужели так сложно поверить, что не все в этом мире коварные свиньи?

Джейк обвивается вокруг моего запястья. Чешуйки у него гладкие – он только-только перелинял.

– Я не всегда скептичная. Но вероятность того, что они говорят правду, ничтожно мала. Ну серьезно, представь, что Тим окажется твоим братом.

Она настолько увлечена шоу, что не отвечает.

Сейчас самое время рассказать ей про Бо.

Мама уже спала, когда я приехала, однако утверждает, что слышала, как я вернулась после двух. А это, как она выразилась, не женские часы. Если это повторится, она обещала позвонить моему начальнику. Меня убило, что у нее даже сомнений не возникло, что задержалась я на работе. Мне хотелось прокричать ей: Я ЦЕЛОВАЛАСЬ С ПАРНЕМ НА ЗАБРОШЕННОЙ СТОЯНКЕ!

Впрочем, едва ли она поверила бы. Мне самой-то верится с трудом. А я там была.

Даже не знаю, как подобрать слова, чтобы рассказать Эл не только о своем первом поцелуе, но и о том, как он превратился в нечто погорячее. Она не на шутку рассвирепеет, когда узнает, что я скрывала от нее свои чувства к Бо. И хотя мы с ним не договаривались хранить произошедшее в тайне, мне кажется, это все равно секрет.

Пусть это прозвучит глупо и Эл никогда бы так не подумала, но случившееся прошлой ночью – полный абсурд. Парень – совершенно потрясный парень, на которого глазеют все девчонки, – поцеловал меня. По-настоящему поцеловал. Это был тот самый поцелуй, от которого сбивается дыхание. Но я не знаю, как рассказать об этом лучшей подруге. Потому что если я начну, то мне придется выложить всё – а именно рассказать, чем закончился вчерашний вечер. Рассказать, как Бо пообещал, что подобное больше не повторится, и поведать, в какой ужас я пришла, когда его руки коснулись моего тела.

Но у меня нет настроения ничего обсуждать. Как бы наивно это ни звучало, я не хочу, чтобы у Эл сложилось о нем дурное мнение, ведь, несмотря на вчера, какая-то часть меня до сих пор надеется, что у нас с Бо еще есть шанс.

Шанс на что? Стать парой? В моем случае это невероятно нелепая мысль. Я вообще не могу представить, как на людях держусь с кем-нибудь за руку.

Дело не в том, что я ощущаю себя недостойной. Нет, я заслуживаю своего хеппи-энда, но что, если для меня Бо – настоящий идеал, а я для него – лишь недоразумение?

Мне нужна Люси.

По экрану бегут титры, и Эл смахивает со щеки пару слезинок.

– О боже, – говорит она. – Боже. Это было так печально. Они так любят друг друга и ничего не могут с этим поделать. Общество никогда их не примет.

– У тебя ПМС, что ли?

– Знаешь, ты иногда такая стерва! – Она встает с Джейком на руках. – Пойду отнесу его. Пообедаем вместе?

Я улыбаюсь.

– Лучше поеду домой. Хочу разобраться с вещами Люси до маминого прихода. Она несколько недель назад начала расчищать ее комнату.

Я следую за Эл в ее комнату, и она опускает Джейка в террариум. Он уютно устраивается под нагревательной лампой. Свет согревает его чешуйки, и он млеет в тепле.

Несколько минут спустя Эл произносит:

– Уилл?

– Да?

– Когда мы были детьми, Люси носила такую пчелиную брошку, помнишь? Она прикалывала ее к зимнему пальто, в котором приходила забирать нас из школы.

У меня во рту вдруг пересыхает. Я киваю. Она носила ее на вороте. Тогда Люси была еще не такая крупная, но уже очень большая. Ее черно-серое пальто не было нарядным – очевидно, она купила его исключительно из прагматических соображений. На такие жертвы приходится идти, когда у тебя большой размер. Но ее брошка – она сияла, словно солнышко, проглядывающее из-за темных туч. Люси называла нас пчелками-с-челками и поила горячим шоколадом в кафе каждый понедельник – мол, уж больно много внимания достается пятницам.

Смешно. Я всегда считала себя именно понедельником, а Эллен себя – пятницей. Но понедельник и пятница – всего лишь отрезки времени длиной в двадцать четыре часа, которым люди дали разные названия.

– Если найдешь эту брошку – и, само собой, если не захочешь оставить ее себе, – отложишь для меня? Она, конечно же, не моя, и у меня нет на нее никаких прав, но она мне всегда так нравилась…

– Конечно. Непременно поищу.

Со дня смерти Люси мне казалось, что я одна стою на страже памяти о ней, и если я не справлюсь, то подведу ее. И теперь осознание того, что воспоминания о ней принадлежат не мне одной, приносит болезненное облегчение.

Одиннадцать

Я не буду целовать Бо Ларсона.

Я не буду думать о Бо Ларсоне.

Я не буду целовать Бо Ларсона.

Я не буду думать о Бо Ларсоне.

Я снова и снова прокручиваю эту мантру в своей голове, а когда оказываюсь одна, даже проговариваю ее вслух.

Сейчас полдень понедельника, и до работы у меня еще несколько часов. Мама просит купить ей лекарство по рецепту: боится, что, когда она освободится, аптека уже закроется.

Я еду в город, в аптеку «Лютер и сыновья» и, поскольку парковка забита, нахожу местечко перед ювелирным «Все, что блестит». Этот магазин – ровесник Кловера и эксклюзивный поставщик корон Мисс Люпин во всем штате Техас.

Пока я запираю дверь машины, духота обступает меня со всех сторон.

– Черт, – выдыхаю я.

Прямо перед местом, где я припарковалась, стоит ведро с бетоном, в которое воткнута табличка «ТОЛЬКО ДЛЯ КЛИЕНТОВ».

Я еще раз оглядываюсь, но парковаться негде, поэтому приходится зайти в магазин.

За пыльным стеклянным прилавком на скрипучем деревянном стуле восседает Донна Лафкин. Лафкины так гордятся своей родословной, что даже консервативные традиции не убедят женщину из рода Лафкин взять фамилию мужа. Впрочем, Донна замуж так и не вышла.

У нее округлая, плотно сбитая фигура. На ней обтрепанные рабочие шорты и резиновые садовые сабо, от которых несет так, будто она и впрямь только вылезла с грядки. В общем, Донна – последний человек, в котором вы заподозрите продавщицу корон для конкурса красоты. Конечно, здесь продаются не только они, но именно благодаря коронам магазинчик и прославился.

– Уиллоудин Диксон. Мы не виделись с… – Она осекается.

– С похорон Люси, – заканчиваю я.

Донна кивает, но улыбнуться не пытается, и я ей за это безмерно благодарна.

– Твоей маме что-то понадобилось? Я как раз получила новые короны.

– Нет, мэм. Просто с парковкой сегодня как-то напряженно, и я подумала: можно я оставлю машину у вас и сбегаю в аптеку?

Она отмахивается.

– Господи, да зачем вообще нужны эти знаки.

– Спасибо! – Я берусь за дверную ручку.

– Хочешь посмотреть?

– На что?

Она ухмыляется.

– На короны, ясное дело.

Казалось бы, ничего особенного, но украшенные фианитами короны охраняются строже, чем банк на соседней улице. Неважно, насколько я презираю этот конкурс, – от таких предложений не отказываются.

Донна запирает входную дверь, и я следом за ней прохожу в коридор за шторкой. Мы минуем пару комнат и заходим в крошечную кладовую, забитую коробками. Все коробки помечены названиями городов нашего штата, но прямо по центру стоят три с надписью «КЛОВЕР».

– Погодите, – говорю я, – а почему три?

Она загибает пальцы:

– Одна – оригинал. Иногда ее выставляют в ратуше. Вторая – та, что вручается победительнице. Третья – запасная, на случай если вторая пропадет.

Донна берет все три коробки и, разложив их на столе, открывает. Корона, которую получает Мисс Люпин, и дубликат почти одинаковые. Но вот оригинал… Он выглядит как драгоценная диковина из бабушкиной шкатулки. С годами искусственные бриллианты помутнели, а металл потускнел, но все равно в этой короне есть нечто величественное. Мне нравится, что она почти не блестит и не такая вычурная, как новенькие, но при всем при этом притягивает взгляд.

Донна замечает, как я разглядываю оригинал.

– Мне она тоже нравится больше всех.

На мгновение я понимаю ценность конкурса красоты, понимаю, почему мама посвятила ему полжизни и почему чуть ли не все девчонки в городе, глядя на звездное небо, мечтают о вечерних платьях и сиянии прожекторов.

– А вы их примеряете?

Щеки Донны слегка розовеют.

– Только между нами и только в этих четырех стенах – да, изредка. – Она с невероятной осторожностью достает из коробки оригинальную корону. – Вот, примерь сама.

– Вы уверены? – Зная, насколько я «везучая», я опасаюсь, что случайно ее сломаю.

Донна смотрит мне прямо в глаза.

– Неужели я похожа на женщину, которая в чем-то сомневается?

Я качаю головой, и Донна подводит меня к дверному зеркалу. Пока она водружает корону мне на голову, я стараюсь не дышать.

Я понимаю, что это просто-напросто декоративная бижутерия, что это не по-настоящему, – и все равно: тяжесть короны кажется мне грузом ответственности. Вот бы Люси, или Эллен, или даже мама видели меня сейчас – в красно-белой форме «Харпи» и с главной драгоценностью Кловера на макушке.

– Честно говоря, я даже не уверена, что твоя мать хоть раз ее примеряла. В общем, никому не рассказывай.

Я говорю «хорошо» одними глазами – кивать мне страшно.

– Но почему вы разрешили мне ее примерить?..

Донна пожимает плечами:

– Может, потому, что вовсе не обязательно выигрывать конкурс красоты, чтобы носить корону.

•

Я не буду целовать Бо Ларсона.

Я не буду думать о Бо Ларсоне.

Маркус позвонил и сказал, что берет больничный, будто почувствовал, какой неловкий вечерок нас ждет сегодня.

Эффект от сияющей короны развеялся: у нас ужасная запара. В конце концов Бо приходится покинуть свое кухонное убежище, чтобы помочь мне на кассе. Кажется, сегодня у него в лексиконе всего две фразы: «Здесь или с собой?» и «С вас [вставить сумму]».

Время от времени мы случайно соприкасаемся руками или задеваем друг друга в суете, и по жилам у меня каждый раз точно пробегает электрический разряд. Однако вскоре Бо начинает пререкаться с покупателем из-за соленых огурчиков, и Рон отправляет его обратно в кухню.

Вечером Рон отпускает нас пораньше. Он обещает приехать завтра до открытия и убрать все так, как того требует инструкция. В другой раз я бы возразила: мама учила меня, что истинная южанка никогда и никому не передоверит уборку, – но я слишком сильно хочу домой.

Я спешу поскорей собраться, чтобы уйти раньше Бо, но он тоже не медлит.

Придется искать другую работу.

И вот я уже тянусь к двери своей машины, чтобы отправиться домой, как вдруг…

– Уиллоудин.

Я оборачиваюсь.

Бо подлетает ко мне так быстро, будто я сама рванула ему навстречу. Наши носы соприкасаются, его губы замирают в миллиметре от моих. Умом я еще не успела осознать и переварить, что Бо здесь, в моем маленьком мирке, и переворачивает с ног на голову все, что, как мне казалось, я о себе знаю. Мое благоразумие. Моя гордость. Где они? Мне словно завязали глаза.

Я целую Бо Ларсона.

Я думаю о Бо Ларсоне.

Впервые в жизни я чувствую себя крошечной. Маленькой. Но не испуганной маленькой овечкой – наоборот. Это чувство – оно придает мне сил.

– Я хочу тебя поцеловать, – говорит он, и при каждом слове его губы касаются моих.

Словно онемев, я запускаю руки ему в волосы и притягиваю его к себе.

ДВА МЕСЯЦА СПУСТЯ

Двенадцать

Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней полки, и чувствую, как фартук, развязавшись, соскальзывает на пол. Я верчу головой вправо, потом влево и, разумеется, замечаю Бо, который смотрит на меня и ухмыляется.

Он подмигивает мне.

Бо стал лучшей и в то же время худшей частью моего дня.

Если верить часам на моей руке, сейчас две минуты седьмого – время моего законного перерыва. Я поспешно запихиваю последний пакет с булочками на полку (не особо переживая, раскрошу их или нет) и следую за Бо. Ноги сами несут меня, разум, кажется, вообще потерял право голоса. Шум позади стихает, и слышно только слабое эхо рабочего гула. Обрывки заказов. Жалобы клиентов. Посвистывание Маркуса. Шипение мяса на сковородке. Все постепенно исчезает.

В начале этого лета я и помыслить не могла, что так бывает.

Сейчас я схвачу пакет с мусором, оставленный на ящиках у черного хода, и пну дверь, которая и так открыта…

Сейчас брошу влажный пакет возле мусорного бака, а Бо Ларсон всем телом прижмет меня к железной двери и на миллисекунду коснется одними губами, без рук…

А потом, будто вода, прорвавшая плотину, руки вступят в игру и все испортят.

Я вспоминаю, как мне стыдно каждый раз, когда он касается моего рыхлого тела.

Именно в такие секунды, мгновенно, как по таймеру, включается мой разум. Каждое мое движение словно бы отрепетировано, потому что по мере развития наших отношений я всегда пыталась старательно предугадать намерения Бо и теперь знаю всё. Знаю, что, если он подталкивает меня к низенькому мусорному баку с крышкой и обнимает за талию, значит, хочет на него усадить, поэтому всегда отстраняюсь и подтягиваюсь сама. При мысли о том, что он попытается меня поднять и не сможет, меня передергивает. Когда его пальцы скользят по моей груди и дальше вниз, я изо всех сил втягиваю живот. Это, конечно, глупо: на фотографиях никогда не видно никакой разницы, значит, едва ли она есть в жизни.

В такие мгновения я становлюсь тенью самой себя. Той девушки, которую Люси хотела во мне воспитать. И когда он называет меня по имени, я каждый раз этому удивляюсь.

– Уиллоудин, – говорит Бо, и от каждой произнесенной им буквы по телу бегут мурашки.

По вечерам, когда Рон отправляет нас домой, мы идем к машинам и держимся друг от друга поодаль, но потом ныряем в темноту, оставив за спиной красноватое свечение «Харпи». Бо всегда касается кончиков моих пальцев, прежде чем направиться к своему пикапу.

– Езжай за мной.

Я даже не утруждаю себя кивком: я поеду, и он это знает.

Он заводит свою машину, я – свою. Мы словно мчимся по американским горкам. Тормоза, возможно, сломаны, а рельсы в огне, но я не могу заставить себя остановиться.

Тринадцать

О Бо мне теперь многое известно, однако он так и остался для меня загадкой. Вот, например, про красные леденцы я выяснила. В детстве у него бывали приступы ярости, и тогда мама давала ему красный леденец и говорила: «Если дойдешь до палочки и все еще будешь злиться, можешь плакать, лягаться и вопить сколько захочешь». А про иконку у него на шее – нет. Всякий раз, когда она вываливается у него из-под рубашки, он сразу же прячет ее обратно. И сколько бы я о ней ни спрашивала, он пожимает плечами и говорит, что ее ему подарили в школе Святого Креста.

Старая начальная школа теперь вроде как стала «нашим местом». Когда мы впервые туда приехали, я была ошарашена, но теперь это полусгоревшее здание стало нашим убежищем.

Припарковавшись рядом с Бо, я одной рукой вытаскиваю ключ из зажигания, а другой открываю дверь. Бо тянется со своего сидения и распахивает для меня дверь своего пикапа. Я запрыгиваю внутрь. Бо целует меня в нос и, порывшись под сиденьем, достает изрядно помятый красный подарочный пакет, который плюхает на приборную панель перед нами.

– С днем рождения!

День рождения у меня был три дня назад. Никому на работе я не говорила. Не потому, что это какой-то секрет, но просто когда сообщаешь о своем празднике людям (в частности, Бо), то вроде как намекаешь, чтобы они что-то для тебя сделали.

А между нами с Бо все иначе. Никакого дерганья за веревочки. Никаких обязательств.

– Как ты узнал?

Он пожимает плечами.

– Услышал, как тебя поздравляет Рон.

– Можно открыть?

– Нет, – отвечает он. – Это и есть твой подарок. Кроме пакета, ничего не получишь.

Я закатываю глаза и сдергиваю пакет с панели. В животе шипит и извивается комок нервов. Подарок увесистый и приятно давит на колени. Один маленький пакетик, а внутри – история целого лета.

Бо откашливается.

– Я не нашел упаковочной бумаги.

От его взгляда меня бросает в жар. Я закрываю глаза и вытягиваю из пакета первый попавшийся предмет.

– Шар судьбы[7], – комментирует Бо.

Я расплываюсь в улыбке и чувствую себя ужасно глупо.

– Что ж, с муками выбора покончено!

– Продолжай.

Продолжаю. Шагающая пружинка, жвачка для рук и пакетик соленых ирисок.

Бо принимается выдувать пузыри из жвачки для рук, а потом ею же стирает чернила с инструкции к машине; я же тем временем играю с пружинкой, которая скользит из одной моей руки в другую, точно как Джейк.

– Спасибо, – говорю я. – Но вообще совершенно не обязательно было что-то мне дарить.

Он пожимает плечами и оглядывает россыпь подарков между нами.

– Ты кое-что забыла. – Он шарит в пакете. – Закрой глаза.

Я послушно закрываю.

Его руки касаются моих щек – похоже, он надевает мне на нос очки. Волосы цепляются, но Бо сосредоточенно помещает дужки мне за уши.

– Ладно, – говорит он. – Открывай.

Он разворачивает ко мне зеркало заднего вида, и я вижу красные очки со стеклами в форме сердечек. Линзы темные, тонированные, поэтому я даже не сразу себя узнаю. Я освобождаю застрявшую прядь волос.

Он подарил мне их по приколу, я понимаю, но мне они в самом деле нравятся. Они меня преображают: из зеркала на меня смотрит незнакомка.

– Они прекрасны, – говорю я и немедленно чувствую себя идиоткой. Это дешевая безделушка из магазина «Все за доллар». Наверное, он небрежно кинул их в корзину, уже стоя на кассе.

Бо тянется ко мне и приникает к моим губам. Под тяжестью его тела я расслабляюсь.

– Тебе пора домой, – шепчет он между поцелуями.

Я киваю. Мы продолжаем целоваться.

•

Мы с Бо долго сидим на парковке. Слишком долго, но, к счастью, когда я добираюсь-таки до дома, мама уже спит мертвым сном и дверь в ее комнату закрыта. Все лето я изобретаю отмазки, почему мне приходится «задерживаться на работе» после закрытия. Маме все это не сильно по душе, но она не пристает с расспросами. Кроме того, она шьет рекламные перетяжки, собеседует новых членов жюри, ищет спонсоров для конкурса – то есть на ближайшие месяцы, можно сказать, взяла отпуск от родительства.

Дверь в комнату Люси тоже закрыта, как всегда в последние два месяца. Проходя мимо, я касаюсь ручки, но внутрь не захожу. С того дня, как мама принялась разбирать эту комнату и мы повздорили, больше она к этой теме не возвращалась, будто забыла о своих намерениях. А сама я, конечно, разговора не завожу, дабы она не взялась за старое.

Я уже засыпаю, когда жужжит телефон.

ЭЛЛЕН: лгунья

Вот дерьмо! Она все знает. Нет, ну у нее ведь тоже бывали от меня секреты. Каждый раз, когда я слышу ее болтовню о Тиме, то вспоминаю, как Кэлли упомянула их «оральное недоразумение». Понимаю, это мелочь, причем вообще ничего не значащая, но не могу перестать гадать: о чем еще она умалчивает? Теперь я ее подружка-девственница, которой всего этого не понять.

ЭЛЛЕН: ты чертова лгунья. ты обещала зайти к тиму после работы

Хвала Иисусу! Я напрочь забыла про вечеринку у Тима, но это мне Эллен, конечно, простит. А вот если бы она узнала о нас с Бо…

Телефон снова жужжит.

ЭЛЛЕН: ты пропустила настоящую Д-Р-А-М-У

Я переворачиваюсь на бок и пишу короткий ответ – извиняюсь и обещаю позвонить утром, чтобы узнать все подробности. Затем открываю следующее сообщение.

БО: споки

И вздыхаю. Ну да – вздыхаю, и будь что будет.

Четырнадцать

Просыпаюсь я от звонка в дверь. И, прежде чем выползти из постели, проверяю телефон.

ЭЛЛЕН: я снаружи пусти

Натянув старые спортивные шорты, я спускаюсь по лестнице и иду к задней двери. Там я обнаруживаю Эллен, прильнувшую губами к стеклу: она набирает воздух в щеки и резко выдувает его, издавая пукающие звуки.

Все это лето мы с Эл словно исследуем неведомые земли. Мы всегда были противоположностями. Люси любила повторять, что у лучших друзей общее одновременно все – и ничего. «Вы, девчушки, как два пересказа одной и той же истории», – говорила она. Но в последние два месяца нас словно растаскивает в стороны, а замечаю это, по ходу, одна я.

Я отодвигаю дверь, но Эл продолжает прижиматься лицом к стеклу, так что уезжает вместе с ней вбок, а затем вваливается в дом и падает на стул у кухонного стола.

– Боже милосердный, Уилл! Я там чуть не расплавилась!

Я поворачиваюсь к часам на микроволновке.

– Еще так рано, – ворчу я и тоже опускаюсь на стул.

Я помалкиваю о том, что до двух ночи тусовалась с Бо – Мальчиком-из-частной-школы.

– У меня сегодня зарплата, а для зарплаты слишком рано не бывает. – Она встает и принимается заглядывать в шкафы, прочесывая кухню в поисках чего-нибудь съестного. – И вообще уже одиннадцать. Совсем не рано. Твоя мама не на шутку бомбанет, если узнает, до скольки ты дрыхнешь.

– Плевать. – Я скрещиваю руки на столе и прячу в них голову. – Ты какая-то счастливая. Чего ты такая счастливая?

– Не знаю. Я жива. Жизнь не дерьмо. Через неделю начнется школа. – Она захлопывает шкафчик и разворачивается. – Может, в сексе я тоже перестану быть ужасна.

– Да в нем вроде бы ничего особо сложного не должно быть, правда? – Хотя, надо признать, одна мысль об ЭТОМ приводит меня в ужас.

– Однажды ты поймешь. – Эл склоняет голову набок.

«Ну уж нет, – думаю я. – Невинность на всю жизнь. Девственная плева – форева!»

– Одевайся, пора забирать денежки!

– В кладовке есть чипсы, – бросаю я, направляясь к лестнице. – Мне нужно сорок пять минут.

– Тебе повезло, что у вас на телике записаны какие-то отстойные сериалы, – я найду, чем себя занять! – кричит она мне вслед.

Я быстро принимаю душ, подсушиваю волосы полотенцем и закручиваю их в мокрый пучок. Потом заглядываю в свой шкаф и понимаю, что на улице такая жара, что уж лучше остаться в шортах и старой футболке, доставшейся мне после очередного конкурса красоты.

– Готова! – Я сбегаю по лестнице. – Сейчас насыплю Буяну сухого корма…

– Уже, – отвечает Эллен.

Я сворачиваю на кухню, где Эл убирает полупустой пакет с чипсами.

– Мама подумает, что их съела я, – говорю я. Она даже ничего мне не скажет, но это и не нужно. Я и так знаю.

– Мужик нужен твоей маме.

Буян запрыгивает на кухонную стойку, и Эл с наслаждением чешет ему за ухом.

– Я сегодня взяла мамину тачку, но доехала до тебя с полупустым баком. Можем поехать на твоей?

– Да, конечно.

Эл идет за мной к задней двери. Уже запирая за нами решетку, я интересуюсь:

– И как наличие мужика у моей мамы повлияет на ее отношение к чипсам?

Она пожимает плечами и дергает ручку машины, дожидаясь, пока я открою дверь. С тех пор как Эллен потеряла девственность, она заделалась заправским сексологом: по ее мнению, секс решает все проблемы. Меня это просто с ума сводит. Пусть я и девственница, но я не дура.

Отперев машину, я сажусь за руль, и мы обе невольно присвистываем, потому что нас мгновенно окутывает затхлый горячий воздух.

– О боже, – выдыхает Эл, – открой скорее эти гребаные окна!

•

Меня неизменно забавляет, что в магазине «Свит сикстин» в принципе нет одежды размером больше, чем М. Однажды я сказала об этом Эллен, но она, судя по всему, притворилась, что не расслышала.

Когда мы с Эл впервые пришли в «Свит сикстин», я приложила все усилия, чтобы не полить это место дерьмом по той лишь причине, что мне здесь неуютно. Но поскольку теперь мы каждый четверг заходим сюда за зарплатой Эл, я могу с уверенностью сказать, что располагаю достаточным количеством аргументов и могу составить об этом заведении научно обоснованное мнение.

Итак, вот мое Научно Обоснованное Мнение: магазин – отстой, а девицы, которые здесь работают, – никчемные мымры, считающие, что Эл дружит со мной из жалости.

Стены «Свит сикстин» увешаны зеркалами и заставлены костлявыми манекенами в джинсах с заниженной талией и в крошечных футболках с надписями вроде «Слишком красива для домашки».

Я пробираюсь за Эллен сквозь ряды одежды, стараясь не разнести к чертям весь магазин неловким движением бедер.

– Элль-Белль! – визжит Кэлли, которую я назначила своим заклятым врагом. – Мо-мо! – кричит она в другую сторону, сложив руки рупором. – Тут пришла Элли-Слонэлли за своим баблишком! – Она шарит в ящике под кассой и, протянув Эл белоснежный конверт, добавляет: – Привет, Уиллоу! – А потом наклоняется ко мне и говорит: – Божечки мои, лагерь для подготовки к конкурсу – просто чудо! Уже почти кубики видно на прессе! Но, знаешь, чересчур мускулистой я тоже быть не хочу. Это мерзко.

– Я Уиллоудин, – тихо поправляю я, но она не слышит, потому что из комнаты отдыха выплывает Морган – менеджер магазина (слишком взрослая для колледжа, слишком молодая, чтобы годиться нам в матери).

Она высокая, тонкая и гибкая – именно такой будет взрослая Эл.

– Боже мой, привезли новую коллекцию, и она безумно милая! Я чуть не сдохла – от слова совсем! Нет, серьезно, я спустила всю получку! Счета за квартиру? Нет, не слышала!

Эл хохочет, и меня это просто выбешивает. Не понимаю, кого эта чушь может насмешить?!

– Эл. – Она называет мою лучшую подругу моим прозвищем. – Ты просто обязана заглянуть в комнату отдыха и кое-что примерить.

Эл оглядывается на меня.

Переступив через себя, я киваю.

Она хлопает в ладоши.

– Ладно, но только очень быстро! – И снова оборачивается ко мне. – Обещаю, я мигом! Наверняка мне все равно ничего не подойдет.

Я вяло улыбаюсь и иду было за ней в подсобку, но потом останавливаюсь, заметив вскинутые брови Морган.

– Мне очень жаль. – Ее губы растягиваются в улыбке, говорящей «вообще-то совсем не жаль». – Вход только для сотрудников.

– Подождешь меня тут? – Эл смотрит мне в глаза.

– Ага. Только не задерживайся.

Она ныряет в дверь за спиной у Морган, а Кэлли занимает место за прилавком. Она двигает бедрами в такт какой-то попсовой музычке, звучащей из динамиков, и делает вид, что читает отчет о продажах.

Я протискиваюсь между вешалками и представляю, какой ад творится здесь по субботам. Музыка сменяется на агрессивное техно, и Кэлли делает погромче, а я пользуюсь моментом, чтобы забиться в одну из примерочных. Кабинка отделена от других шторами, внутри – только маленькая табуреточка. Единственное зеркало – общее, снаружи. Вот же геморрой – выходить из примерочной каждый раз, когда хочешь посмотреть, как что-то на тебе сидит.

По другую сторону шторы слышен скрежет вешалок.

– Куда ушла подруга Эл? – спрашивает Морган.

– Не знаю, – говорит Кэлли. – Не видела, хотя ее трудно не заметить.

– Не будь злюкой, – отвечает Морган.

И вроде бы она меня защищает, но я слышу смех в ее голосе. Через некоторое время Кэлли спрашивает:

– Элль-Белль что-нибудь подошло?

– Она примеряет платья в комнате отдыха.

Снова скрежет вешалок.

– Это, конечно, ужасно мило, что Эл дружит с этой девчонкой, но она только и делает, что таскается следом как собачка. Ну серьезно, неужели своей жизни нету? Тоска какая-то.

При этих словах я вся цепенею от гнева.

Я отдергиваю длинную штору и, выходя в зал, спотыкаюсь об ее подол. А потом направляюсь к выходу из магазина и чувствую на себе пристальные взгляды внимательных глаз.

Скрючившись на скамейке снаружи, я прячу голову в колени, лишь бы только не видеть этих двоих.

Если бы можно было расстегнуть кожу и выйти из нее прямо сейчас, я бы так и сделала.

На всех витринах торгового центра – вечерние платья для выпускного и конкурса красоты. В магазине «Фриллс», напротив «Свит сикстин», выставлено блестящее светло-голубое платье. На стекле черной краской написано: «У Кловера может быть только одна Мисс Люпин. Пусть ею будешь ты! Заходи и выбери то самое платье!»

Мне самой противно от того, насколько я презираю этот конкурс, – но он реально похож на тяжелый недуг, поразивший весь город.

– Привет.

Я оборачиваюсь и вижу, как на скамью у меня за спиной садится Бо.

– Ты что здесь делаешь? – спрашиваю я почти обвинительным тоном.

– Хожу по магазинам с мачехой и братом. – Он указывает на обувной рядом со «Свит сикстин». – Вот заметил тебя. Мой младший братец уже сорок пять минут примеряет баскетбольные кроссовки. – Он улыбается, прижимая подбородок к груди: – А ты что здесь делаешь, Уиллоудин?

Я хочу прикоснуться к нему. Хочу потянуться и приветственно его поцеловать. Но не делаю этого, потому что мы не прячемся в полумраке на заднем дворе «Харпи», не обнимаемся в салоне его пикапа. Хоть мы ни разу этого и не обсуждали, наши отношения – по-прежнему тайна.

– С подругой пришла. Она зарплату получает.

– С Эллен?

Я киваю. Я рассказывала Бо об Эл – но всегда в прошедшем времени, потому что не знала, как объяснить столь непривычную пропасть, образовавшуюся между нами. Мне было проще говорить об Эл как о Люси – как будто она часть жизни, которая была до него.

На Бо старая футболка с какого-то баскетбольного турнира и шорты.

– Так странно видеть тебя без рабочей формы. Я еле тебя узнала.

– А я тебя узнал сразу. – Он вытягивает ноги вдоль скамейки. Голые ноги… Я никогда не видела его в шортах. – Так где работает твоя подружка?

Я указываю на магазин.

Бо открывает рот, и я решаю, что его мнение об этом магазине определит мое дальнейшее отношение к нему. Но он не успевает ответить.

– Бо! – восклицает высокая худощавая женщина с каскадом блестящих каштановых волос. Слишком молодая для матери, слишком взрослая для сестры.

Бо бросает взгляд через плечо и поворачивается обратно ко мне.

– Моя мачеха, – шепчет он.

У меня вытягивается лицо. Я с ужасом ждала того мгновения, когда наши миры столкнутся.

Позади мачехи стоит его брат. Ростом он с Бо, но, судя по округлости щек, младше по меньшей мере на год.

– Я совсем потеряла счет времени, – вздыхает мачеха. – У Сэмми ведь в час тренировка. Пора бежать.

И тут она замечает на другом конце скамейки меня.

– А это у нас кто?

– Мэм. – Я встаю и протягиваю ей руку, поскольку я южанка и, что бы ни утверждала мама, манеры у меня безупречные.

– Это Уиллоудин. – Ну вот, он опять называет меня полным именем. – Моя коллега.

– Уиллоудин. Язык можно сломать.

Я выдавливаю улыбку и собираюсь поблагодарить ее сама не знаю за что, но тут слышу голос Эл у себя за спиной:

– Можно просто Уилл.

Сглотнув, я киваю.

Мачеха Бо склоняет голову набок, словно увидела нечто совершенно очаровательное.

– А вы?..

– Это Эллен, – отвечаю я за нее. – Моя лучшая подруга. – Я делаю глубокий вдох: – Эллен, это Бо. Мы вместе работаем.

Бо приветственно машет, но Эллен касается его руки и говорит:

– Очень приятно познакомиться.

Его мачеха улыбается.

– Само очарование!

Я знаю, что Эллен любит Тима, но меня пронизывает и парализует ревность. За это лето я придумала массу причин, по которым не стоит рассказывать Эллен о нас с Бо. Однако, как ни крути, я знаю точно: для Эллен молчание – все равно что ложь (если не хуже).

– Вы, наверное, обе учитесь в Старшей школе Кловера?

Мы одновременно киваем.

– Как чудесно! Значит, в первый школьный день Бо не будет одиноко.

– Что? – выпаливаю я.

В наших с Бо отношениях многое оставляет желать лучшего, но кое-что в них идеально: за пределами работы наши миры не пересекаются. И, пока это так, мне легко верить, будто я обычная девчонка и встречаюсь с обычным парнем.

– Да, Бо и Сэмми уходят из «Святого Креста». – Она слегка хмурится. – Но все будет хорошо. Перемены всегда к лучшему, правда, мальчики?

Они молчат. Губы Бо сжаты в тонкую линию, и я понимаю: он знал и молчал все лето.

– Лорейн, – говорит он мачехе, – нам пора, у Сэма тренировка.

Потом забирает пакеты, а мачеха идет вперед, покачивая бедрами. Вот и все. Ни взгляда, ни даже пожатия плечами. Ни единого намека на то, что я получу объяснение.

Во мне закипает ярость – от щек до самых кончиков пальцев.

– Офигеть! – взвизгивает Эллен. – А он симпотней, чем ты рассказывала!

– Пойдем уже.

Я срываюсь с места и иду к парковке.

– А ты заметила, какие у него взъерошенные волосы? Так эротично! А эта его щетина?..

О, я заметила. Конечно, заметила. Но теперь это уже не важно, потому что нашим отношениям придется положить конец.

Мои мечты о романе за пределами школы рассеялись как туман. Я уже нафантазировала, как переживу школьный год: мы будем приходить на работу и оставлять реальность за порогом. Никаких вопросов, лишь мы вдвоем.

Наверняка есть причина, по которой Бо не рассказал, что меняет школу. Причина должна быть. Но даже если ее нет, с этими отношениями все равно нужно покончить: я не могу позволить им проникнуть в мою настоящую жизнь.

Я не хочу быть посмешищем. Не хочу быть той, на кого все пялятся с одной-единственной мыслью: «И что он в ней нашел?»

Пятнадцать

Все свободные вечера этого лета я проводила, уткнувшись в ноутбук в своей комнате, где полки, забитые летним чтением, нависали надо мной немым укором. Но сегодня у мамы идея фикс – вместе смотреть телевизор, пока она мастерит реквизит для танцевального номера, открывающего конкурс.

Поставив ноутбук на подушку, я сижу на диване напротив места, где раньше всегда сидела Люси. Мама подвинула свою корону, прикрытую стеклянным колпаком, с середины каминной полки, освободив место для урны с прахом Люси. Этот маленький жест напоминает мне о том, что мама – больше чем просто победительница конкурса красоты.

Она возит утюгом по вощеной бумаге, приклеивая какие-то украшения к скатерти из грубого хлопка (видимо, для официального обеда).

– Я тут видела на днях рекламу этого спецвыпуска, – говорит она и щелкает по каналам, пока не находит MTV.

Камера следует за девушкой, идущей по заснеженному микрорайону. Девушка довольно крупная, и живот у нее свисает над джинсами. Я мгновенно понимаю, что будет дальше.

Ненавижу, когда в сериалах и фильмах показывают толстых. Потому что мир готов смириться с толстой девушкой на экране только при условии, что она либо бесконечно собой недовольна, либо чья-то лучшая подружка-хохотушка. Так вот я – ни то ни другое.

Тем временем нам демонстрируют совершенно обычную человеческую жизнь: девушка гуляет, ест. За кадром раздается голос диктора:

– Шестнадцатилетняя Присцилла из Бриджпорта, штат Коннектикут, – сластена, но жизнь ее сладкой не назовешь. Присциллу с детства дразнили и высмеивали, и она решила покончить с лишним весом. Она еще не в курсе, но на MTV услышали крик ее души. – Камера наезжает на задницу Присциллы. У нее такой тип фигуры, когда попа как бы сужается книзу, отчего кажется, будто в заднице застряли трусы.

Потом кадр сменяется заставкой – фиолетовый экран с названием, стилизованным под штамп об отказе: «ПРЕОБРАЗИ МЕНЯ: НАДОЕЛО БЫТЬ ТОЛСТОЙ».

Я бросаю взгляд на маму, но она поглощена реквизитом. С одной стороны, мне хочется пойти запереться в комнате, с другой – узнать о дальнейшей судьбе Присциллы Убогой, поэтому я все-таки остаюсь. Если выяснится, что Присцилле приходится еще сложнее, то я по крайней мере уйду с чувством, что мне повезло больше бедняжки.

Нам с мамой это не в новинку: она сажала меня на бесчисленные модные диеты, когда мне еще не было и одиннадцати. Они с Люси из-за этого вечно ссорились. Я подслушивала их долгие споры, доносившиеся с первого этажа, которые то затихали, то разгорались снова (предполагалось, что я давно уже сплю).

– Она еще ребенок! – восклицала Люси.

– Я переживаю за ее здоровье, – парировала мама. – Ты ведь понимаешь, о чем я, Люс? Я не хочу, чтобы она выросла…

– Такой, как я? Говори уж прямо, Рози! Ты не хочешь, чтобы она выросла огромной, как твоя сестренка! Господи помилуй, да она видит меня каждый день; думаю, одно мое существование уже служит ей красноречивым предупреждением.

– Вспомни, как нам доставалось, когда мы были маленькими. Ты ведь не забыла?

Мама никогда не говорит о детстве, точно ее воспоминания начинаются со старших классов. Но она была большой. Как я. И стыдилась этого. Однако летом перед девятым классом она сбросила детский жирок, как змеи сбрасывают кожу. Люси в то время была уже в одиннадцатом, но ей удача не улыбнулась.

Когда я перешла в среднюю школу, мамины диеты постепенно сошли на нет. Не знаю, каким чудом, но без вмешательства Люси тут явно не обошлось.

На экране на Присциллу, пришедшую в школу, из-за угла наскакивает какая-то агрессивная крошечная женщина (как выясняется, ее личная тренерша). Несмотря на то что Присцилла сама подписалась на участие в шоу, она впадает в истерику, запирается в туалете и рыдает до икоты. Наконец тренерше удается войти, и мы видим «доброго полицейского»: она произносит прекрасную мотивирующую речь. Нет, серьезно, я сама испытываю душевный подъем – правда, не понимаю, с чего вдруг.

На маму мне смотреть не нужно, я и так знаю, что у нее глаза на мокром месте. В подобных шоу она больше всего любит моменты в духе «ЭТО ТВОЯ ЖИЗНЬ! ВОЗЬМИ СЕБЯ В РУКИ И ДАЙ СЕБЕ ПОХУДЕТЬ!».

Погрузившись в свои мысли, я вполглаза слежу за экраном, но, когда показывают утреннюю тренировку на школьной беговой дорожке, оторваться невозможно. Тренерша так загоняла девушку по стадиону, что ту начинает тошнить прямо на трибуны – и, естественно, ровно тогда, когда на стадион выходит мужская футбольная команда в полном составе.

После этого тренерша переносит занятия в местный спортзал, но Присцилла отказывается заходить в здание. Тренерша теряет самообладание и кроет ее на чем свет стоит.

– Я чувствую себя изгоем, – всхлипывает Присцилла. – Вы хоть раз бывали в таких местах, где буквально каждый квадратный сантиметр воспевает и славит все то, чем вы НЕ являетесь? Я хочу быть здоровой, но еще я хочу быть счастливой.

В конце концов Присцилла сбрасывает пять килограммов. Тренерша аплодирует ей на финальном взвешивании, но в глазах у Присциллы сквозит разочарование. Бегут титры, и нам сообщают, что спустя шесть месяцев Присцилла по-прежнему правильно питается и тренируется, а еще примирилась с тем фактом, что ей придется бороться со своим весом всю оставшуюся жизнь.

Если бы здесь была Эл, мы бы обсудили, насколько дико и нелепо считать подобные шоу развлекательными.

Продолжить чтение

Другие книги автора

Вампиры не стареют: сказки со свежим привкусом