Читать онлайн Воля богов! Повесть о Троянской войне бесплатно

Дизайнер обложки Галина Коржавина

Иллюстратор Галина Коржавина

Редактор Екатерина Долгова

Корректор Александра Приданникова

© Леонид Свердлов, 2022

© Галина Коржавина, дизайн обложки, 2022

© Галина Коржавина, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-4485-9722-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая.

Олимпийское спокойствие

Карлик: Не боюсь я нового шута, ибо новых шуток нет на свете. Есть шутки о желудке, есть намёки на пороки. Есть дерзости насчёт женской мерзости. И всё.

Евгений Шварц.Дон-Кихот

Героический век

В давние времена миром правили могучие и мудрые боги. Дети титана Крона, свергнув отца, поделили между собой мир: Зевсу и его жене Гере досталась суша, Посейдону море, Аиду подземное царство, куда после смерти отправляются души умерших.

Дети Крона построили дворцы на горе Олимп. Кроме них там жили богиня любви Афродита – мать проказника Эрота, стрелы которого несли любовь и смертным, и богам, богиня плодородия Деметра, дети Зевса: мудрая воительница Афина, посланец богов Гермес, бесстрашный бог войны Арес, трудолюбивый кузнец Гефест – муж Афродиты, прозорливый красавец Аполлон, прекрасная охотница Артемида, вечно пьяный бог вина Дионис…

Побеждены и свергнуты в Тартар титаны, разгромлены гиганты, осмелившиеся спорить с богами, подавлен мятеж Прометея, пытавшегося сделать людей равными богам, сам Прометей прикован цепями к Кавказским горам.

Мир процветал под мудрым руководством олимпийцев. Они всегда были с людьми. Им посвящали храмы, и если смертным что-то было надо от богов, они приходили туда с соответствующими просьбе дарами. Но и сами боги частенько приходили к людям, приняв какой-нибудь образ. После таких посещений рождались герои – полубоги, силой не уступавшие богам. Они прославили время, которое поэты назвали веком героев.

Герои, как и все смертные, отжив свой срок или погибнув в жестокой битве, отправлялись в царство Аида. Некоторые из них становились богами, но это бывало редко – богов и так было слишком много. Весь мир был ими заселён: моря, леса, горы, реки – везде жили боги, во всяком укромном месте можно было наткнуться на нимфу или сатира. Они были бессмертны, могли иногда превращаться во что-нибудь, но до могущества олимпийцев им было очень далеко.

Красота открывает все двери, и Олимп заволновался, когда там узнали морскую нимфу Фетиду. Прекрасная нимфа была желанной гостьей везде. Все боги, даже Зевс с Посейдоном сходили по ней с ума. А богини злились и завидовали.

Наиболее прозорливые олимпийцы поняли, что с появлением Фетиды начинается история, которая разрушит сложившийся в мире порядок, но и они не могли ничего поделать: даже боги не могут противостоять судьбе.

Героическому веку скоро должен был прийти конец.

Зевс и Фетида

По безоблачному небу, сверкая в лучах солнца как звезда, чаруя изяществом движений, бежала Фетида. За ней, пыхтя и тяжело ступая, гнался громовержец Зевс.

«Нимфа! Богиня! Ух ты, шустрая какая! Ну, погоди, догоню ж я тебя!» – бормотал он, на ходу подкручивая усы.

Впереди уже показались вершины Кавказа. Фетида ничуть не устала. Время от времени осторожно оглядываясь, она заметила, что грузный и уже не молодой Зевс начинал выдыхаться, и снизила темп. Расстояние между ними стало уменьшаться, но тут вдруг до Зевса донёсся бестактный смешок откуда-то снизу. Громовержец недовольно глянул на скалу, откуда на него, усмехаясь, нагло пялился прикованный титан.

Зевс прервал погоню и плавно опустился на уступ рядом с нахалом.

– Привет, Прометей! – сказал он, ухмыляясь. – Огня не дашь?

Прометей не обиделся на злую шутку и только снова рассмеялся в ответ.

– Нет, Зевс. Огонь давать я зарёкся. Придётся тебе потерпеть.

Зевс усмехнулся:

– Шучу. Я некурящий. Это я тебя испытывал.

– Знаю. Я тоже шучу, – ответил Прометей и опять засмеялся.

Титан вёл себя вызывающе, но Зевс был в слишком хорошем настроении, чтобы из-за этого обижаться. Ни одно облачко по-прежнему не омрачало небосвод.

Он толкнул Прометея локтем и с таинственной улыбкой кивнул в сторону Фетиды, которая зависла в воздухе немного в отдалении и с великолепным изяществом разминала суставы.

– Солнышко! Звезда!

– Ага, – согласился Прометей, – небесное тело. Какая физическая форма! Какое здоровье! Самка хоть куда.

– Физиолог! – фыркнул Зевс.

– Я стараюсь во всём видеть главное, а главное – какие дети у неё будут. – Прометей ещё раз внимательно рассмотрел Фетиду, будто сравнивал её с каким-то эталоном. – Так вот, дети у неё будут выдающиеся. Её сын во всём превзойдёт отца. Во всём.

По доселе ясному небу чередой побежали густые облака. Зевс посмотрел на Прометея. Лицо титана в первый раз за весь разговор было совершенно серьёзно. Солнце скрылось за облаками.

– Какого ещё отца он превзойдёт? Меня, что ли? – сурово спросил громовержец.

В ответ Прометей снова расхохотался.

Тучи сгустились, где-то вдалеке сверкнула молния.

– Знаешь, Прометей, что меня в тебе больше всего раздражает? Смех этот идиотский. Пока вести себя не научишься, ни на какое снисхождение не рассчитывай.

Не попрощавшись, громовержец оттолкнулся от скалы, одним рывком настиг Фетиду и решительно взял её за плечо.

– Ах! – воскликнула она. – Это вы, Зевс Кронович!1 Как вы меня напугали! А я всё думала, что это за мужчина за мной гонится.

Зевс окинул её быстрым взглядом и отвёл глаза.

– Дело у меня к тебе, Фетида, – сухо сказал он.

– Я вас слушаю, Зевс Кронович, – страстно, с придыханием произнесла Фетида, теребя пояс своего спортивного хитона. – Как же здесь жарко! Я, кажется, вся пылаю!

Солнце выглянуло из-за тучи. В душе Зевса насмерть сражались две его божественные ипостаси: мужчина и политик. Политик победил, и солнце вновь скрылось.

Конечно, от Прометея можно ждать любой гадости, но врать он никогда не умел. Он сказал правду: сын превзойдёт отца. Зевс знал, к чему это ведёт, он ведь тоже когда-то превзошёл отца, и теперь Крон томится в Тартаре, а Зевс правит Олимпом.

Он в последний раз взглянул на Фетиду. Она смотрела на него страстно и преданно.

– Замуж тебе надо, Фетида. За Пелея.

Нимфа тихо пискнула от неожиданности.

– За смертного? Это вы так шутите? – осторожно спросила она.

– Парень он хороший, – продолжал Зевс, глядя куда-то в сторону. – Внук мой, царь. Спортсмен тоже. Счастливо с ним жить будешь.

– Не хочу я ни за какого Пелея! Не заставите! – взвизгнула Фетида и вдруг расплакалась: – За что? В чём я провинилась?

Небо озарилось яркой вспышкой.

– Ты с кем споришь, Фетида! За кого скажу, за того и пойдёшь! Не добром, так силой!

Нимфа резко развернулась, закрыла лицо ладошками и, громко всхлипывая, побрела обратно в Элладу. Зевс печально смотрел ей вслед.

Домой он вернулся уже под вечер. Тихонько прикрыл за собой дверь, зашарил в темноте рукой по стенке. Вдруг что-то полыхнуло во мраке прихожей. Комета с шипением пронеслась мимо головы громовержца, он едва успел увернуться от тут же полетевшей в него планеты второй звёздной величины, которая бесшумно унеслась прочь, скользя по эклиптике, поймал на лету брошенную в него звезду, отшвырнул её в сторону и затряс обожжённой ладонью. При этом другой рукой он, изловчившись, схватил за запястье свою жену Геру, которая уже собралась ещё чем-то в него запустить.

– Явился, кобель! Явился, козёл старый!2 – завопила Гера. – А ну, быстро всё рассказывай!

– Про что рассказывать? – печально спросил громовержец.

– Про что?! Про эту шлюху Фетиду, ох уж и доберусь я до неё!

– Фетида не шлюха. – В голосе Зевса послышалась неподдельная боль. – Она за Пелея замуж идёт.

Гера перестала вырываться и замерла от неожиданности.

– Как за Пелея? За смертного? Почему это?

Молния ударила прямо перед дворцом, и оглушительный гром потряс Олимп.

– Потому, что я так сказал! Потому, что такова воля Зевса!

Метеорологический гнев мужа не произвёл на Геру никакого впечатления.

– Так ты, братец, гнался за ней до самого Кавказа, только чтобы сообщить эту свою волю? Какой-то новый вид спорта в нашей олимпийской программе.

– Оставь меня, Гера, я устал, – сказал Зевс и, отодвинув жену, вышел из прихожей.

Весь вечер непрерывно шёл дождь. Тоненькие струйки лились уныло и безостановочно. Где-то вдали порой погрохатывало, но не грозно, а жалобно и печально.

В Дельфах, под сводами храма Аполлона, три бога прятались от непогоды.

– Разошёлся сегодня старик, – проворчал Дионис, разливая очередную амфору.

– Переживает Кроныч. Это из-за Фетиды, – ответил Гермес. – Гонялся за ней всё утро, а потом велел выходить замуж за смертного и теперь вот дождём горе заливает. Не понимаю, что там у него с Фетидой случилось, что она ему такого сделала?

– Спрашивать надо, скорей, чего она ему не сделала, – похабно усмехнулся Дионис.

– Хорош богохульствовать! Зевсу ещё никто не отказывал. Тут что-то другое. Хотелось бы узнать, что по этому поводу скажет дельфийский оракул.

– Ближайшую неделю над всей Элладой проливные дожди, – неохотно отозвался Аполлон.

– И это всё? – настаивал Гермес. – Бежал за ней как мальчишка, а потом переговорил о чём-то с Прометеем – и вот Фетида прибегает домой вся в слезах и по всей Элладе проливные дожди. Это нормально? Кроныч тысячу лет с Прометеем не разговаривал. После последней беседы он пришёл в такое бешенство, что наслал на мир Пандору с её дурацким ящиком. И чего же нам теперь ждать?

– Хочешь понять замыслы Зевса? – иронически усмехнулся Аполлон.

Дионис рассмеялся:

– Да уж, непредсказуемый дед.

«Старый маразматик!» – неожиданно для себя подумал Гермес и, вздрогнув от такой мысли, осторожно посмотрел на Аполлона.

– Ты не прав, – очень серьёзно сказал тот. – Старый он только для солидности. Он ещё всех нас переживёт.

Дионис снова расхохотался:

– Как это он нас переживёт? Мы ж бессмертные. Мы всегда жить будем.

– Будем. Только мы будем жить в детских сказках, а ему будут строить храмы и жертвы приносить.

– Ерунда! Он что, из всех богов один останется? Не может такого быть! Бог не может быть один. Не справится, да и тоскливо это.

– Ты за него не беспокойся, – ответил Аполлон.

– Представляю, что он в одиночку устроит, – задумчиво сказал Гермес. – Я-то уж его хорошо узнал: столько времени служу секретарём по особым поручениям. Тот ещё начальник, скажу я вам. Уж на что я сам без комплексов и ограничений, а от него меня вечно в дрожь кидает.

Аполлон пожал плечами:

– А кто сказал, что бог должен кому-то радость приносить? При Кроне, говорят, жизнь лучше была, и где теперь тот Крон? Глупости, что боги должны людей счастливить – это Прометей по дури так считал и теперь на цепи сидит. У бога совершенно другая задача.

– Какая другая?

Аполлон на мгновение задумался и ответил:

– Не быть дураком. Станешь обо всех заботиться и всех миловать, а другие и обрадуются, что ты такой добренький, – свергнут тебя, перевоюются все между собой, и не останется от твоего благоденственного рая камня на камне. А оставшиеся в живых будут тебя такими гекзаметрами материть, что и в Тартаре покоя не будет. А поставишь себя так, что о тебе и подумать плохо никто не решится, то будет и спокойствие, и порядок, и чем хуже будешь с людьми поступать, тем лучше они жить будут, – и тебе хорошо, и людям.

– И слава богу! – сказал Дионис, разливая очередную порцию. – За это и выпьем.

Леда и лебедь

На берегу реки Еврот стояла влюблённая пара. На днях они поженились и были счастливы.

Тиндарей нежно обнял жену. Она положила голову ему на плечо и что-то прошептала, но муж не расслышал её слова. Хлопанье крыльев заглушило голос красавицы Леды, и перед молодожёнами приземлился посланник богов Гермес. Крыльями хлопали его волшебные сандалии.

– Приветствую тебя, любимец богов Тиндарей!

Тиндарей растерянно поклонился.

– Здравствуйте, – пробормотал он, – право же, не знал, что я любимец богов.

Гермес рассмеялся и дружески похлопал его по плечу:

– Конечно, ты любимец богов, дорогой Тиндарейчик, кто ж ещё! После твоей свадьбы на Олимпе только и разговоров, что про неё да про несравненную Леду. Такое говорят, что я сам решил прилететь, чтобы тебя поздравить и взглянуть на ту, чья красота, по слухам, затмила всех олимпийских богинь.

Тиндарей покраснел от удовольствия и шепнул Леде: «Ну, покажись же богу, он хочет с тобой поздороваться».

Леда оторвалась от мужа и повернулась к Гермесу. Тот восторженно всплеснул руками:

– Я правильно не верил тому, что о ней говорят! Я думал, её красоту преувеличивают, но теперь вижу, что это невозможно. В древнегреческом языке не хватает слов, хотя слов в нём очень много. Про такое не надо слушать, такое нужно видеть.

Леда скромно опустила глаза и что-то невнятно возразила.

– Нет-нет! – настаивал Гермес. – Это чистая правда, и не один я так считаю. Ой, вы только посмотрите, кто к нам прилетел!

К ногам Леды опустился красивый крупный белый лебедь с умными зелёными глазами.

– Какая прелесть! – умилился Гермес. – Вы любите пернатых? Я их просто обожаю, мои сандалики не дадут соврать. И даже птицы от неё без ума. Смотри, Тиндарей, как они выглядят вместе!

Лебедь ласково закурлыкал и погладил крылом колено Леды.

– Да, красиво, – согласился Тиндарей.

Лебедь между тем скользнул длинной шеей вверх по ножке его жены и ущипнул её за ягодицу. Та сердито, но не сильно хлопнула нахала по голове. Лебедь самодовольно хрюкнул.

– Кажется, они понравились друг другу, – сказал Гермес, беря Тиндарея за локоть. – Давай не будем им мешать. Пусть Леда пообщается с этой милой птичкой, а нам надо обсудить серьёзные дела.

С этими словами бог повёл молодожёна к столику, накрытому за ближайшим кустом. Тиндарей хотел было расположиться так, чтобы видеть Леду, но Гермес сам занял это место, и Тиндарей вынужден был устроиться напротив него, спиной к реке.

– Нектар и амброзию не предлагаю, – с гостеприимной улыбкой говорил Гермес, – но это вино, сделанное самим Дионисом, право же, не уступает по вкусу нектару. Это чтоб ты не сомневался, что на Олимпе тебя любят. А чтобы ты окончательно убедился в благосклонности богов, проси что захочешь. Впрочем, молчи-молчи, дружище Тиндарейчик. Богам и так известны все твои желания. Ты хочешь стать царём Спарты. Я угадал?

– Да! – с жаром ответил Тиндарей. – Я…

– Не надо ничего мне доказывать. – Посланец богов улыбнулся очаровательной, одному ему свойственной улыбкой, полной доброжелательности и ласки. – Уж боги-то знают, что ты имеешь на это право и что тут налицо ужасная несправедливость. А устранять несправедливости – любимое занятие богов, так что выпьем за это. Конечно, ты станешь царём Спарты очень скоро.

– Спасибо, – пробормотал Тиндарей, – но…

Гермес удивлённо поднял брови.

– …боги ведь не делают ничего просто так, я думаю. От меня, наверное, ждут какого-то подвига. Я не отказываюсь, конечно, но боюсь, что не справлюсь. Я не герой, в общем-то.

Бог милостиво усмехнулся:

– Свой подвиг ты уже совершил, Тиндарей, дорогой ты мой! Какую жену отхватил, молодчина! И запомни, боги знают возможности каждого смертного и никогда не станут требовать от человека того, что он не в состоянии совершить. Я, по крайней мере, в тебе не сомневаюсь. Ты сможешь. Только… Тиндарей, тебя что, блохи кусают? Что ты всё дёргаешься? Я с тобой говорю, а ты отворачиваешься. Это невежливо.

– Я… Что там за шум?

– Где? Не волнуйся, всё под контролем. Леда мило проводит время с белоснежной птичкой, пока мы с тобой ведём мужскую беседу.

– Но этот лебедь… Что он делает с моей женой?

– Ничего. Ничего такого, что ты сам с ней не делаешь.

Тиндарей попытался встать, Гермес нежно, но решительно вернул его на место.

– На всё воля Зевса, – сказал он. – Раз Зевс такое допускает, значит, так нужно.

– Так этот лебедь?..

Бог многозначительно кивнул. Тиндарей растерянно опустил взгляд.

– Какая честь…

– Именно! – одобрил Гермес. – Ты нашёл очень верное слово. Это действительно большая честь, говорю без всякой иронии. Только не надо сидеть с такой кислой рожей, будто у тебя семейная драма. Это ведь не так. У тебя всё отлично: красавица жена, достойная богов, ты без пяти минут царь Спарты, и скоро у тебя будут дети – чудесные птенчики, полубоги всем на зависть. Этому надо радоваться.

– Я радуюсь, – пробормотал Тиндарей.

За спиной у него послышался вскрик Леды, сразу после которого раздалось радостное клокотание лебедя.

– Ну вот и всё, – сказал Гермес. – А ты боялся. Не справлюсь, говорил. А я в тебе с самого начала был уверен. Вот ты и царь Спарты. Молодец, заслужил. Кстати, всё это, – бог указал на накрытый стол, – вам с Ледой остаётся. Сейчас она к тебе присоединится, а мне, извини, недосуг – пора домой.

Он взмахнул крыльями сандалий и вспорхнул, догоняя уже улетавшего лебедя.

Они отлетели до ближайшей скалы и уселись на её краю, спугнув стайку голубей.

– Ну как, Кроныч, хорошо отдохнул? – спросил Гермес.

Лебедь издал гортанный звук, исполненный глубочайшего удовлетворения:

– Хороша девка!

– Скажи, что не хуже Фетиды.

– Хуже. Но всё равно хороша. А как там Тиндарей ко всему этому отнёсся?

– Ну ты ж знаешь смертных. Был в диком восторге, говорил, что это большая честь, звал снова приходить.

Зевс засмеялся.

– Теперь главное, чтоб супруга твоя, Гера Кроновна, не узнала, – продолжил Гермес.

– Пустое! – махнул крылом Зевс. – Откуда ж она про это узнает?

Сказав это, он взлетел, и они вместе направились в сторону Олимпа.

На скале осталась только одна голубка, которая не улетела с остальными птицами.

«Действительно, откуда я про это узнаю?» – подумала она, смахнула крылом набежавшую слезу и вслух сказала:

– Потаскуха ты, Леда, и дочери твои будут потаскухи. Никому они счастья не принесут, только горе будет всем, кто с ними свяжется: несчастья, война и смерть.

Охота Пелея

Олень появился перед охотниками неожиданно, будто сгустился из воздуха. Никто не видел, откуда он пришёл и как оказался на опушке прямо перед Пелеем. Пелей первый его заметил и бросился за ним, а потом долго преследовал, когда остальные охотники уже отстали. Олень стремительно убегал, скрываясь в чаще, а потом вдруг снова появлялся перед Пелеем, будто дразня его. Охотник и не заметил, как забрался в глушь, где он раньше никогда не бывал. Оленя он потерял и побрёл наугад через кусты. И тут на опушке он вдруг увидел свою жертву всего в нескольких шагах от себя. На этот раз олень не убегал, а стоял спокойно. Ничто в нём не говорило об усталости, просто ему надоело бегать, и он остановился, насмешливо поглядывая на своего преследователя.

Пелей бесшумно достал стрелу, вложил её в лук, натянул тетиву, мысленно моля богов, чтобы олень не хватился и не бросился бежать в самый последний момент. Но олень и не думал никуда бежать, он смотрел на смертоносный лук Пелея так, будто происходящее его никак не касалось или как если бы оно его только забавляло. Свистнула тетива, стрела понеслась к оленю, тот на лету поймал её и ехидно подмигнул охотнику.

В первый момент Пелей не мог понять, что в происшедшем его больше всего потрясло: мгновенная реакция четвероногого шутника, то, что олень поймал стрелу, не имея рук, или это ехидное подмигивание. В следующий момент Пелей понял, что перед ним не олень, а посланец богов Гермес. Пелей не стал щипать себя, тереть глаза или как-то ещё пытаться проснуться и отогнать наваждение: олень ведь превратился в бога, а не в какой-нибудь пень – дело обычное, боги часто так шутят.

– Здорово, Пелей! – развязно сказал бог. – Надеюсь, ты не обиделся на мой невинный розыгрыш. Понимаю, конечно, досадно гнаться за оленем и вдруг вместо него наткнуться на такое вот лесное чудо вроде меня. Но на богов нельзя обижаться. Они ведь если и отбирают чего-то, то дают что-нибудь взамен, а оно порой бывает ещё лучше.

Тут он схватил Пелея за руку и потащил его за собой.

– Идём-идём, – говорил он. – Я сейчас такую дичь тебе покажу, что ты враз забудешь того дурацкого оленя, а уж как все охотники обзавидуются!

Он тащил Пелея вглубь леса – туда, откуда доносилось журчание ручья. Чем ближе и отчётливее становился этот звук, тем медленнее и тише шёл Гермес. Опытный охотник Пелей, замечая это, тоже ступал всё осторожнее. Наконец они вышли на берег ручья и, притаившись за кустом, увидели, как из прибрежного грота вышла к воде девушка такой красоты, какой видавший виды Пелей ещё никогда не встречал. В первый раз за этот день он не поверил глазам и почувствовал, что видит настоящее чудо, – что там ухмыляющийся олень, ловящий стрелы на лету!

Девушка подошла к ручью, сняла сандалии, пальцами ноги пощупала воду, распустила волосы и, отойдя на шаг назад, скинула с себя одежду. У Пелея потемнело в глазах и защемило сердце.

– Ну, как тебе эта зверушка? – шёпотом спросил Гермес, всё это время внимательно наблюдавший за своим спутником.

– Кто это? – прошептал Пелей.

– Богиня, как видишь, дочка морского старичка Нерея. Вроде русалки, только без хвоста и с ногами, что её, впрочем, нисколько не портит. Плавает как рыба, а бегает так, что не догонишь. Фетидой эту нимфу зовут.

Пелей судорожно вздохнул. Гермес кивком головы согласился с его мыслями и продолжил:

– Конечно. И не один ты так вздыхаешь. Посейдон на неё глаз положил, и сам Зевс тоже, но судьба распорядилась иначе, и даже боги не могут ничего изменить.

Пелей как зачарованный следил за волнами, расходившимися от плывущей Фетиды. Всё время, пока она купалась, он не шевелился и, кажется, даже не моргал. Когда же нимфа вернулась к берегу и, изящно склонив голову набок, стала сушить волосы, он вдруг вспомнил, что подглядывать за купающимся богинями не только некультурно, но и может быть очень опасно, и хотел было шепнуть Гермесу: «А ничего, что…» – но Гермес уже понял его мысли и ответил:

– Да, скверное занятие. Недостойное героя. Но ты говоришь, она тебе понравилась? Так что ж ты смотришь? Действуй!

– Как это – «действуй»?

Гермес раздражённо поморщился:

– Только вот этого вот строить из себя не надо! Ты прекрасно знаешь, как действовать. Не в первый раз, чай.

Лицо Пелея вспыхнуло. На мгновение он даже забыл о Фетиде.

– Неужели и боги верят этой стерве Астидамии?! Да я её и пальцем не тронул! Она сама ко мне приставала.

Гермес с усмешкой пожал плечами:

– И что ты сразу оправдываешься, будто я тебя в чём-то обвиняю? Эка невидаль, царицу изнасиловал! Вот если б ты козу изнасиловал, то, пожалуй, стоило бы устыдиться, а царица – дело молодое, с каждым случалось. Однако если тебе непременно нужны указания, то вот: Фетида женщина горячая, что и говорить, огонь-баба. Так что действовать с ней надо пожёстче. Мямлей она не любит, так что никаких цветочков и вздохов – бери сразу дело в свои руки и держи крепко. Помни: бегает она быстро, так что упустишь – не догонишь. Не смотри, что она сейчас такая лапочка: она разной бывает, но ты её всё равно не отпускай, какой бы она ни стала. Отпустишь – всю жизнь потом жалеть будешь, удержишь – тоже не раз пожалеешь, но поверь, она того стоит.

Он слегка подтолкнул Пелея, давая понять, что больше инструкций не будет.

Бывалый охотник бесшумно подкрался к ничего не подозревавшей нимфе и вдруг, бросившись к ней, крепко обхватил её талию. Фетида вскрикнула и обернулась, посмотрев на него не столько с испугом, сколько с изумлением.

– Ты кто?

– Пелей.

Услышав ненавистное имя, Фетида вспыхнула, полыхнула самым настоящим пламенем, опалив лицо и одежду Пелея. Но тот знал уже, что любит огонь-бабу, и эта вспышка его не обескуражила, а только раззадорила. Ещё крепче сжал он в объятьях горящую головню, и огонь потух.

Теперь он сжимал уже не сгусток пламени, а разъярённую львицу. Но Пелей любил темпераментных женщин, именно о такой львице он мечтал, и ни грозное рычание, ни могучие прыжки не заставили его разжать объятья.

Фетида обратилась змеёй, но человека, знающего женщин, и таким превращением трудно удивить. Каждая женщина бывает порой змеёй, и тот, кто узнал об этом ещё до свадьбы, избавлен от многих разочарований в будущем, а кто полюбил львицу, должен полюбить и змею. Нежно, но твёрдо сжимал Пелей шипящую и брызжущую ядом Фетиду. Он любил её и такой.

Наконец, поняв, что силой силу не пересилить, Фетида размякла, разлилась, растеклась потоком слёз, но и такой она была мила Пелею, и даже теперь он удержал её, бестелесную, жидкую, текучую.

– Ладно, сдаюсь, – сказала выбившаяся из сил Фетида.

– Засчитано! – торжественно объявил Гермес, выскакивая из кустов. – Ну уж после такого Пелей просто обязан на тебе жениться, как честный человек.

– Так это ты всё подстроил? – устало вздохнула Фетида.

Гермес покрутил поднятой кистью руки, как бы говоря: «Ну, если и подстроил, то так, самую малость».

– Ну и сволочь же ты всё-таки! – произнесла она печально и беззлобно – не как обвинение, а как общеизвестный факт.

– На таких, как я, Олимп держится, – то ли возразил, то ли согласился Гермес и, ласково улыбнувшись, добавил: – Не грусти, Нереевна, сейчас свадебку сыграем, и заживёте вы счастливо, в любви и в совете. Ты же искала достойного мужа, так вот и сама убедилась: жених во всех отношениях первостатейный, а дети ещё лучше будут. Сын во всём отца превзойдёт, как ты и хотела.

Фетида бросила на него злобный взгляд:

– Я ещё расквитаюсь, только не с тобой, Гермес, а с твоим хозяином.

– Этих слов я не слышал, – галантно ответил посланец богов.

Яблоко раздора

Не часто богиня выходит за смертного. На свадьбу Пелея были приглашены все боги Олимпа и все земные властители. И мир не видел ещё такой свадьбы! Сам громовержец Зевс сошёл со своего трона и обошёл гостей, приветствуя их, даже обменялся с некоторыми парой слов. Рядом с женихом он задержался, положил ему руку на плечо и ласково, по-отечески сказал:

– Молодец, Пелей. В чём-то я тебе даже завидую… А в чём-то нет.

В первый раз в жизни в присутствии всех олимпийских богинь самое большое внимание привлекала к себе Фетида. Но радости у неё на лице не было. Она принимала поздравления спокойно и сдержанно. Лишь когда к ней подошла Гера и, нежно взяв её за руки, тихо сказала: «Фетида, дорогая, я ведь всё знаю: ты отказала Зевсу, и он в наказание выдал тебя за смертного. Но ты не должна ни о чём жалеть: ты поступила мужественно, достойно богини, и я этого никогда не забуду. Будь счастлива, несмотря ни на что», Фетида всхлипнула и ответила:

– Мой сын всё равно будет бессмертным, и он отомстит за меня.

Гости веселились вовсю. Вино и нектар текли рекой, слуги выносили одни яства за другими, а чтобы гости не устали есть и пить, между сменами блюд сам Аполлон исполнял свои лучшие музыкальные композиции, а музы пели и танцевали под его кифару. Дионис тоже пытался петь, у него получалось хуже, но ему тоже аплодировали, и веселье, затихавшее было при выступлениях муз и Аполлона, вновь разгоралось от блатных песен и похабных анекдотов в исполнении сильно подвыпившего Диониса.

Гости всё прибывали и прибывали. Привратники едва успевали проверять приглашения. Гермес сновал от гостей на кухню, из кухни ко входу, от входа снова к гостям, давая на бегу указания.

К турникету на входе подошла небрежно одетая богиня с неприятным злобным лицом.

– Ваше приглашение?

– У меня нет приглашения, – ответила богиня таким же неприятным скрипучим голосом.

– Ваше имя, простите?

– Эрида моё имя. Надо бы знать, милок.

Это была та, чьё появление на свадьбе наименее уместно. Зловредная богиня раздора, нудная, сварливая и скандальная стерва.

– Вашего имени нет в списках приглашённых.

– А мне есть дело до твоего списка? Я пришла, и изволь меня пропустить.

– Я не могу пропускать тех, кого нет в списке, меня начальство накажет, – жалобно сказал привратник, незаметно дёргая у себя за спиной верёвочку звонка.

– Ну и кто твоё начальство?

Из-за турникета выскочил радостный, излучающий гостеприимство Гермес.

– Эридочка! Ласточка! Душечка! Как же мы тебя заждались! Где ж ты пропадаешь? Почему не проходишь? Что ты здесь делаешь?

– С привратником вашим препираюсь, как видишь.

Гермес зарделся от гнева.

– Несчастный! – закричал он на привратника. – Как ты смеешь препираться с богиней, которой недостоин даже поднести воды!

Он сделал широкий театральный жест, превратив привратника в рукомойник, и, снова расплывшись в улыбке, обратился к Эриде:

– Очень большое мероприятие, приходится набирать персонал на стороне. Берут необученных, неотёсанных, просто кого попало берут. Я разберусь, кто нанял этого наглеца, и примерно накажу. Обещаю.

– Но прежде, чем разбираться, ты меня, надеюсь, пропустишь? – мрачно спросила Эрида.

– Обязательно! Непременно! Безусловно! Покажи мне твоё приглашение, драгоценная.

– У меня нет приглашения.

– Как же ты могла его забыть! Но это не важно. Не надо никого за ним посылать, мы не будем проявлять несвойственный нам бюрократизм. Достаточно, чтобы ты была в списке приглашённых.

Он достал список и стал внимательно читать, водя пальцем по строчкам. Когда палец дошёл до конца, на лице Гермеса одновременно отразились ужас, смущение и возмущение.

– Не может быть! – воскликнул он. – Какой негодяй составлял эти списки! Я руки ему оторву! Нет, оторвать руки недостаточно. Нет такой ужасной казни, которой не заслужил бы этот бездельник! Мир не знал ещё такой вопиющей халатности! Тебя нет в списке!

– Извини, что прерываю твою искромётную клоунаду. Надеюсь, теперь, когда ты прояснил это недоразумение, я могу, наконец, пройти. Я проголодалась уже.

Выражение лица Гермеса стало таким несчастным, что сейчас его пожалел бы даже воинствующий безбожник.

– Но это невозможно, Эридочка, – ты знаешь, что за люди там собрались? Одних царей под сотню. Меры безопасности беспрецедентные. Из неприглашённых мышь не проскочит. Это я к тому, что не надо превращаться в мышь и проскакивать: на дежурстве свора специально обученных котов, и это только одна из мер безопасности, а их тысячи, я даже сам и половины не знаю. Я обещаю, что больше такое не повторится, но сегодня никак не могу тебя пропустить. Если хочешь, я велю тебе вынести по порции всех блюд, что подают сегодня гостям.

– Откупаетесь? Милостыню предлагаете? Не надо уж. Сами ешьте. Повеселитесь без меня. Веселья вам сегодня хватит!

Эрида сплюнула себе под ноги, резко развернулась и пошла прочь. Лицо Гермеса сразу стало серьёзным и озабоченным. Он тоже развернулся и направился в другую сторону. У турникета он вдруг остановился, взглянул назад, превратил рукомойник в привратника и быстро пошёл дальше.

Зевс сидел на троне с умиротворённым видом, на небе не было ни облачка, ничто не могло сейчас испортить настроение громовержца.

У ног его приземлился орёл. Он потоптался и негромко прокашлялся, привлекая к себе внимание. Зевс вопросительно на него посмотрел. Орёл расправил крылья и, стараясь подражать голосу Фетиды, прокаркал: «Мой сын всё равно будет бессмертным, и он отомстит за меня».

Зевс кивнул и отвернулся. Перед ним стоял слегка побледневший Гермес.

– Кроныч, у нас неприятности.

– Эрида?

– И откуда узнала, не понимаю. Кто рассказал? Кажется, она поняла, что мы её нарочно не пригласили.

– Пустое, – махнул рукой Зевс. – Что за свадьба без драки!

Зевс понимал, что если за скандал взялась сама Эрида, то дело не сведётся к обычной драке между гостями, но никто в мире не умел как он хранить олимпийское спокойствие и скрывать свои истинные чувства. Ещё никто не видел Зевса испуганным или растерянным, хотя, естественно, ему, как и всем, свойственны и страх, и сомнения. И сейчас его лик остался невозмутимым, а на небе не появилось ни тучки. Нельзя предугадать, что учинит Эрида, нельзя подготовиться, остаётся только ждать.

Беда пришла вместе с десертом. Перед богами на стол поставили большую корзину фруктов, а в ней на самом видном месте лежало красивое, спелое, отливающее золотом, аппетитное яблоко. К его черенку была привязана яркая ленточка, на которой золотыми буквами было написано: «Самой красивой».

Три божественные ручки одновременно потянулись к яблоку, три божественных голоска одновременно сказали: «Это мне!» – и три божественных личика обернулись к Зевсу со словами: «Ну, скажи же им, что я самая красивая!»

Зевс на мгновение оторопел. Любой ответ сулил вечную ненависть двух богинь, а этого не мог себе позволить даже властелин богов. Уже в следующее мгновение он дипломатично ответил: «Я предлагаю передать это яблоко невесте, ведь она…» – но было поздно: катастрофа произошла, Зевса уже не слушали.

– И когда это ты успела стать красавицей? – ехидно спросила Афродита. – Ты в зеркало-то на себя давно в последний раз смотрела?

– Да уж красивей тебя буду, – ответила, покраснев, Афина.

– То-то ты шлем никогда не снимаешь. Чтоб лицо твоё лучше видно было?

– Кто б говорил! Таких красавиц, как ты, в любом публичном доме полно!

– А тебя с такой рожей и в публичный дом не пустят! Всех клиентов распугаешь. На тебя же за всю жизнь ни один мужик не позарился!

– Зато на тебя зарятся все кому не лень!

Гера развела богинь руками и примирительно сказала:

– Девочки, что вы спорите? Зевс уже показал, кого он считает самой красивой, когда женился на мне.

– А из кого ему было тогда выбирать? На безрыбье и не на такой кикиморе женишься! Детей-то он не с тобой делает!

– Как разговариваешь со свекровью, дрянь!

Затрещина. И сразу раздался визг Геры, которой Афродита вцепилась в волосы. Афина, звеня доспехами, напрыгнула на обеих, все три повалились на землю.

Бессмертные отвели взгляды, смертные гости ошалело смотрели, как на их глазах рушился авторитет богов. «Амброзии перебрали», – несмело предположил какой-то царь.

И тут грянул гром среди ясного неба. Зевс встал с трона, спустился со своего возвышения и подошёл к сцепившимся богиням. Удар грома привёл их в чувство, они отпустили друг дружку и встали на ноги.

– О красоте смертных судят боги, о красоте богинь пусть судят смертные, – сказал громовержец. – Найдём беспристрастного юношу – он и рассудит, кто из вас самая красивая. Но это потом. А сейчас приведите себя в порядок: в таком виде нельзя людям на глаза показываться!

Богини действительно выглядели неважно: у Афродиты фингал на пол-лица, у Геры волосы дыбом, лицо расцарапано, одежда разорвана так, что приходится прикрываться, а у Афины из носа текла благоуханная божественная кровь вперемешку с не менее благоуханными божественными соплями.

Богини поспешно удалились, а Зевс поднялся к трону и обратился к гостям с такими словами:

– Почтеннейшая публика! Только что наши самодеятельные актрисы разыграли перед вами сатирическую фольклорную сценку под названием «Три завистливые дуры на чужой свадьбе». Поздравим их с дебютом и пожелаем в следующий раз выбрать для постановки пьесу, где будет больше психологизма и меньше буффонады.

Он сел на трон, и праздник продолжился. Но веселье было уже не таким беззаботным и непринуждённым. Все стали как-то тише и осмотрительнее. До Зевса стали долетать мысли гостей вроде «Так вот на что наши жертвы тратятся», «Вкалываешь весь день, не разгибаясь, с утра до вечера с трона не встаёшь, а они тут сценки разыгрывают», «Всё разворовали олимпийцы проклятые».

Зевса эти слова не очень беспокоили. «Богов почему-то не волнует, что смертные делают с тем, что им бог послал, – думал он, – а вот для смертных очень важно, куда деваются их жертвы, им всё время кажется, что боги что-то лишнее себе присваивают, будто весь мир и так не принадлежит богам. Впрочем, не стоит, пожалуй, в будущем приглашать смертных на божественные мероприятия, а то от таких сцен им начинает казаться, что мы ничем от них не отличаемся. Чем меньше они о нас знают, тем, пожалуй, лучше».

Пелей в это время думал: «Вот и положено начало новой семейной жизни».

А Фетида думала только о будущей мести.

Сын Фетиды

Солнце ярким равномерным светом рисовало горы вдалеке, зелёную лужайку перед дворцом, клумбы с яркими цветами, детей, копошащихся среди разноцветных игрушек. Пелей возлежал за накрытым столом в тени ветвистого платана и с умилением смотрел, как его жена возилась с маленьким сыном. Покормив ребёнка, она легла рядом с мужем, положив ему голову на грудь.

– Пелей, – сказала она, – какое счастье быть с тобой вместе.

Пелей нежно погладил её бархатистую щёку.

Вдруг Фетида вскочила, крепко сжала его плечо и закричала:

– Пелей!

– Фетида!

– Я Гермес, а не Фетида, идиот!

Пелей раскрыл глаза и увидел трясущего его за плечо посланца богов. Он ещё не понимал, где сон, а где явь. Гермес выглядел взволнованно, взгляд его был одновременно рассерженным и обеспокоенным.

– Где Фетида? – прошептал Пелей, щупая постель рядом с собой.

– Где Фетида?! Ты это меня спрашиваешь? А мне показалось, что она твоя жена, а не моя! Ты ещё спроси, где дети!

Пелей осоловело огляделся:

– Где?

Гермес швырнул ему в лицо скомканную одежду:

– Не знаю! Быстро поднимайся – пойдём искать!

Они выбежали из дворца. Свежесть ночи быстро вернула Пелея из сказочного сна в мифологическую реальность. Гермес судорожно огляделся. Пелею показалось, что он нюхает воздух как охотничья собака. Бог быстро принял решение – видимо, он всё-таки догадывался, куда могла пойти Фетида с детьми. Схватив Пелея за руку, он побежал вперёд, в ночную тьму. Это скоро показалось ему слишком медленно, и он, обхватив Пелея, как мешок, взлетел над деревьями и помчался над Эгейским морем к острову Лемнос.

– Дрыхнет он! – ругался по дороге Гермес. – Мечтам предаётся, пасторальные сны смотрит! Мечтаешь о пасторальной идиллии, так и женился бы на какой-нибудь пастушке кривоногой – она тебя за то, что из грязи вытащил, боготворила бы полгода, а то и больше. А твоя жена не пастушка, а богиня. Ты разницу-то понимаешь?

Они приземлились у входа в пещеру, откуда вырывался яркий свет и слышался детский плач. Это была кузня Гефеста. Пелей впереди Гермеса помчался туда и у самой печи увидел Фетиду. Вокруг были разбросаны детские пелёнки. Увидев мужа, она быстро схватила за ногу последнего ребёнка и сунула его в огонь.

– Не смей! – заорал Пелей и, метнувшись к печи, выхватил сына из пламени. Тот был жив. Нестерпимый жар, в котором он только что побывал, не причинил ему никакого видимого вреда. Младенец орал как ни в чём не бывало. Отец прижал его к груди и поспешно отступил, боясь, что мать захочет его отнять, но Фетида не стала их преследовать.

– Что ж ты творишь, изуверша! – в слезах закричал Пелей.

Фетида раскинула руки, наклонилась назад и закричала, обращаясь не только к Пелею, но и к Гермесу, и к вбегающему Гефесту, на ходу завязывавшему пояс:

– Вы видели?! Он бессмертен! Мой Ахилл бессмертен! Он неуязвим. Он бог! Он величайший из всех богов!

– Ненормальная! – воскликнул Пелей. – Убирайся, идиотка! Не жена ты мне больше!

Фетида окинула его взглядом, полным такого презрения, что унизил бы и таракана:

– Ты приказываешь богине? Да я и сама бы с тобой не осталась. Пропади ты пропадом, червяк недостойный!

Сказав это, она вышла из пещеры, обернулась дельфином, нырнула в море и уплыла в неизвестном направлении.

Пелей застыл с плачущим ребёнком на руках.

– Иди уж, – сухо сказал ему Гермес. – И так от шума уши закладывает. Домой дорогу сам найдёшь – я тебе не такси. – И, обращаясь теперь уже к Гефесту, заорал: – Что ты здесь за бардак развёл! Тут тебе проходной двор или режимное предприятие?! Оружие, драгметаллы, открытый огонь везде, а шастают кто ни попадя!

– Так ведь Фетида мне как мать… – начал было оправдываться Гефест, но Гермес только отмахнулся от него и вышел из кузни.

Он глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и прислонился к скале, пытаясь успокоиться.

В голове у него зазвенело.

Его внутреннему взору представился Зевс, сидящий на троне, отчасти скрытый за тёмными облаками. Гермес беспомощно развёл руками и сказал:

– Не вели казнить, Кроныч! Сын Фетиды… Да ты и сам уже всё знаешь.

Зевс невозмутимо смерил его взглядом и своим обычным спокойным и величественным тоном ответил:

– Пустое.

Никому: ни смертным, ни богам не дано ни понять, ни предугадать мысли и замыслы Зевса, но Гермес так давно с ним работал, что ему сейчас показалось, будто он заранее предвидел, что громовержец скажет именно это слово. Тем не менее Гермес, быстро отдышавшись, всё же попытался уточнить:

– Она сунула его в печь Гефеста, но он остался жив и теперь стал ещё и неуязвим. Он бессмертен, Кроныч!

Зевс безразлично пожал плечами:

– Мало ли на Олимпе бессмертных? Что с того? Ребёнок нам не помеха. А когда вырастет – видно будет.

И, посмотрев ещё раз на Гермеса, он ласково улыбнулся и добавил:

– Ты устал, сынок. Отдохни и успокойся. Завтра даю тебе выходной.

Образ Зевса пропал от внутреннего взора Гермеса так же быстро, как и появился.

«А Фетида-то как изменилась, – подумал Гермес. – Была такая милая, беззаботная, весёлая. И вот теперь, как стала из дочери Нерея матерью Ахилла, не узнать её».

Считается, что боги не меняются со временем. Это не так. Просто короткой человеческой жизни обычно не хватает, чтобы заметить их изменения. Боги, как и все, взрослеют, мужают и стареют. Даже у вечного ребёнка Эрота взгляд глубокого старца – это замечали все, кому довелось посмотреть ему в глаза. Новорождённый Гермес, шутя и без долгих раздумий, украл у Зевса его перун – скипетр, мечущий молнии, а сейчас тот же Гермес не смел взглянуть на этот перун без содрогания.

Лишь Зевс неизменен. Точнее, его изменения не доступны взорам ни смертных людей, ни бессмертных богов.

Тезей и Пирифой

Перед собранием богов предстал задёрнутый тканью предмет. Боги рассаживались перед ним, а вокруг суетились Гефест и Аполлон. Зрители тихо переговаривались, гадая, что им сейчас покажут. Ждали Зевса.

Наконец громовержец и его жена Гера с небольшим опозданием, как и полагается у больших начальников, появились среди богов и заняли почётные места. Зевс уселся поудобнее, лёгким кивком ответил на приветствия и дал знак начинать представление.

Гефест и Аполлон торжественно сдёрнули ткань, и перед зрителями предстала большая, натёртая до блеска бронзовая пластина.

– Зеркало, – предположила Афродита.

– Щит, – сказал Арес.

– Скучный щит, – заметила Афина. – Никаких украшений.

Из щита вдруг зазвучала торжественная музыка, и на сверкающей поверхности отразились лица его создателей – Аполлона и Гефеста. Утробным голосом щит произнёс: «Мы делаем ясновидение доступным».

– Рекламный щит, – сказал Гермес. – Точнее, саморекламный.

На авансцену вышел Аполлон, поклонился и сказал вступительную речь:

– Боги мои! Сегодня мы представляем вашему вниманию наше последнее изобретение. Собственно, изобретение моё, но реализовал его в бронзе Гефест. Оно позволяет нам увидеть любого смертного, узнать, чем он занимается и что у него на уме. Конечно, боги это могут и так, но присутствующие знают, сколько возни иной раз требуется, чтобы найти нужного смертного. Это и само по себе не всегда просто, а некоторые так умеют от нас прятаться, что голову сломаешь, пока их отыщешь. Кроме того, мысленные поиски требуют порой таких усилий, что после часа наблюдений гарантированы сутки жуткой головной боли. Ясновизор сделает за нас самую утомительную работу, а нам нужно будет только смотреть на экран, не прилагая никаких усилий. Просто скажите, за каким смертным вы хотите наблюдать, и вы его увидите.

Боги зашушукались.

– Ну, раз так, – раздался голос Посейдона, – то давайте посмотрим, чем там занимается, скажем, Тезей.

– Пожалуй, – одобрил Зевс. – Тезей персонаж положительный.

Остальные боги согласно закивали. Когда-то весь Олимп напряжённо следил за битвой Тезея с Минотавром, но потом многие упустили героя из виду.

Ясновизор засветился, и на его экране появился афинский дворец царя Тезея. На днях к нему в гости приехал его старый друг Пирифой. Перед друзьями был накрыт стол, уставленный всякими яствами, большинство которых были нетронуты. Множество пустых амфор, разбросанных вокруг, говорили о том, что герои всё же проводили время не только за разговорами. Говорили они с трудом, но много. Сейчас Тезей заплетающимся языком как раз произносил длинную речь:

– …Так вот, я это к тому говорю, что нам, героям, непременно надо продолжать свой род, в смысле, кому другому можно и без этого жить, а ты, Пирифой, просто обязан иметь жену, и не какую попало. Чтоб не портить породу, ты должен жениться не менее как на дочке Зевса, самой красивой девушке в мире. Я говорю о Елене Прекрасной.

– Разве она дочка Зевса? – возразил Пирифой. – Тиндарей же её отец.

Тезей насмешливо хмыкнул:

– Тиндарей? Скажешь тоже! Ты видел того Тиндарея? Может у такого быть дочь-красавица? Или ты не слышал историю о лебеде, который навещал мать Елены Леду?

– А Тиндарей согласится выдать её за меня? Он, насколько я знаю, никаких женихов к ней не подпускает.

– Ты что, спрашивать его будешь? Или ты не герой? Или у тебя друзей нет, чтоб помочь тебе устроить личную жизнь? Мы с тобой сейчас же отправляемся в Спарту за твоим семейным счастьем, и если у нас на пути встанет целая армия, то оно будет только веселее.

Тезей так резво вскочил из-за стола, что отлетел до стены зала, схватился за неё, восстановил равновесие, нелепым прыжком подскочил обратно к столу, схватил с него две амфоры с вином и рывком бросился к двери. Пирифой тоже сунул под мышки по амфоре и, шатаясь, пошёл вслед за другом.

Вскоре оба объявились в Спарте. Быстро наведя справки, они направились к храму, где, по слухам, сейчас была Елена Прекрасная. В храм никого не пускали, но два героя быстро устранили помехи на своём пути. Стражники, которым повезло остаться в живых, разбежались, и герои ворвались в храм. У статуи богини они увидели девочку лет двенадцати. Нисколько не испугавшись, она с любопытством смотрела на героев и их окровавленные мечи.

– А что, дяденьки, – весело спросила девочка, – это вы меня похищать пришли?

Герои замерли. Девочка была очень красива и не по возрасту развита, но вовсе не её красота привела их в трепет.

– Ты кто, девочка? – хриплым голосом спросил Тезей.

Та кокетливо улыбнулась, сложила опущенные руки и, раскачивая бёдрами из стороны в сторону, нараспев ответила:

– Мама называет меня Леночкой, а для всех я Елена Прекрасная.

– А сколько тебе лет? – с нескрываемым ужасом спросил Пирифой.

Леночка обиженно оттопырила губки:

– Что это вы, дяденьки за вопросы задаёте? Пришли похищать, так похищайте, а то сейчас на помощь звать стану.

Пирифой проглотил комок, подступивший к горлу.

– Тезей! – прошептал он. – Это уже совсем другая статья получается!

– Не дрейфь! – так же шёпотом ответил Тезей, которого самого забил озноб. – Это дело поправимое. Была б она старушкой, то беда, а что она девочка ещё – это пройдёт через пару лет. Не отступать же!

– Так вы чего? – строго спросила Елена.

Пирифой тяжело вздохнул и закинул её себе на плечо. Леночка весело взвизгнула и захлопала в ладошки.

– Моему папе было пророчество, – затараторила она, – что меня похитят и от этого война случится. Так что я вас давно уже жду. Папа не хотел, а по-моему же здорово. Я уже взрослая, я знаю, зачем девушек похищают. Мне подружки на картинках показывали. Я, правда, не всё поняла, но подружки говорили, что это не больно, а, наоборот, приятно и весело. Так хочется попробовать! Мы это сразу делать станем, как приедем?

– Давай заткнём ей рот, – тоскливым голосом предложил Пирифой.

Доставив Леночку Прекрасную, герои вернулись за стол. Пирифой был мрачен, Тезей тоже не весел.

– Знаешь, Тезей, – сказал Пирифой, опустошив третий кубок, – ты, конечно, всё правильно говорил насчёт героев и их жён, но есть один аспект.

– Аспект? – переспросил Тезей, с трудом поднимая голову.

– Вот именно. Идея была твоя, похищали Елену вместе, а ты ведь тоже неженатый. Как же я на ней женюсь, а ты нет? Не по-товарищески это. Такой вот аспект.

Тезей хотел было возразить, но, почувствовав в словах Пирифоя неопровержимую логику, вынужден был с ним согласиться:

– Пирифой, я чувствую в твоих словах непоржи… необожри… непророжимую логику и вынужден с тобой согласиться. Но оба мы на ней жениться тоже не можем. Пусть нашу судьбу решит жребий.

Герои бросили жребий, победил Тезей. Они продолжили пить. Пирифой немного приободрился, Тезей оставался мрачен.

– Значит, так, – сказал он наконец, – возвращаясь к нашей испервоначальной теме, – жениться тебе, Пирифой, всё равно надо. И обратно не менее как на дочке Зевса. Одна дочка, стало быть, сама собой отпала. Каких мы ещё знаем?

Пирифой подумал немного.

– Персефона! – вдруг выпалил он.

– Персефона? – лениво переспросил Тезей. – Это что, жена Аидонея, молосского царя? Разве она дочка Зевса?

– Да нет же! Другая Персефона: дочь Зевса и Деметры, жена Аида.

– Жена Аида?!

От одного имени грозного властелина царства мёртвых Тезей даже протрезвел. Он отхлебнул огромный глоток, встряхнул головой, глаза его вспыхнули.

– Да! – воскликнул он. – Я в деле!

Гробовая тишина царила у причала, к которому приставала лодка Харона, перевозившая покойников в царство мёртвых. Очередь на перевоз была длинная, но никто не толкался, не пытался пролезть вперёд, не размахивал удостоверениями и не качал права. Никто в этой очереди никуда не спешил. Таков был порядок, соблюдавшийся век от века. Но в этот день древний обычай был нарушен. Двое героев, шумя и раскидывая покойников, протолкались к лодке и вскочили в неё, Тезей пихнул перевозчика Харона к вёслам и закричал:

– Быстро гони на тот берег!

– Как это «гони», – пробормотал Харон, – туда ж только мёртвым можно. Есть у вас свидетельство о смерти или хотя бы пропуск какой?

Тезей приставил к его груди меч:

– Вот тебе моё свидетельство, мандат и пропуск!

– Но по инструкции…

– Сейчас башку тебе отрежу, вот и вся, на хрен, инструкция!

– Но зачем вам туда? Там же пути назад нету, там ужасы, чудовища…

– Ха! Напугал Тезея Минотавром! Делай, что говорят, папаша, а о самих себе мы уж без тебя позаботимся!

Перетрусивший Харон не решился больше ничего возразить и поспешно погрёб к другому берегу.

У входа в царство мёртвых на троне сидел Аид. Вид его был, как обычно, мрачен. Лежавший у его ног Цербер зарычал было на непрошеных посетителей, но, встретившись глазами с пылающим взглядом Тезея, испуганно заскулил, поджал хвост и заполз под трон.

– Короче, Аид! – без предисловий и не дожидаясь, когда к нему обратятся, заговорил Тезей. – Это Пирифой – между прочим, герой, а жены у него нет, а у тебя есть. Ввиду этой вопиющей несправедливости убери свою шавку и отдавай нам Персефону, а мы тогда никого тут не покалечим.

Аид выслушал дерзкую речь спокойно и таким же мрачным, как обычно, тоном сказал:

– Вы присаживайтесь, молодые люди. Обсудим ваше предложение.

Обескураженные таким хладнокровием герои послушно опустились на возникшие позади них каменные кресла. Щёлкнули цепи, и они оказались напрочь прикованы к своим местам.

– Ты что, совсем озверел, хрен ушастый! – взвыл Тезей, пытаясь вырваться из нерушимых оков.

– Посидите, молодые люди, и подумайте над своим поведением, – спокойно и, как всегда, мрачно сказал Аид. – Времени вам даю на это много. Вечность.

Тезей опять что-то завопил, но экран ясновизора погас, и голос Тезея заглох, не прозвучав.

– Двое придурков, – подытожил увиденное Зевс.

– А всё почему? – с жаром заговорил бог войны Арес. – Звереют герои от безделья. Война нужна. Без неё богам скоро от героев житья совсем не станет.

– Знаешь, Арес, – недовольно проворчал в ответ Зевс, – если вдруг когда-нибудь меня заинтересует твоё мнение, то, не сомневайся, я его у тебя спрошу.

Сказав это, он встал и пошёл прочь. Остальные боги последовали за ним.

Подвиги Геракла

Никогда ещё небо над Элладой не было так ясно, никогда ещё солнце не светило над Олимпом так ярко и весело. Никогда ещё не было так светло и радостно на душе у громовержца Зевса. К нему в гости пришёл его любимый сын.

– Здравствуй, Геракл! Здравствуй, сынок мой дорогой! – сказал громовержец, сходя с трона навстречу славному богатырю и величайшему полубогу. – Как же давно я тебя не видел, как же ты вырос и возмужал за это время!

– Здравствуй, батя! А вот ты-то совсем не меняешься!

Геракл так крепко обнял отца, что захрустели кости. Любой другой помер бы от такого приветствия, да и Зевс с трудом перенёс могучие объятия сына, но и виду не показал, что ему больно. Солнце над Элладой светило так же ярко.

Никто не скажет точно, почему из великого множества своих детей Зевс особенно любил именно этого – огромного и нескладного, не блещущего умом, но простодушного и прямолинейного. Возможно, потому что его мать, Алкмену, он любил больше всех других смертных женщин – трое суток подряд. А может быть, простодушие и наивность сына были именно тем, чего не хватало Зевсу в атмосфере цинизма, расчётливости и подхалимства. И многое такое, за что любой другой понёс бы жестокую кару, сходило Гераклу с рук.

– Ну давай, сынок, рассказывай, как твоё житьё-бытьё. Где был, что видел, чем занимаешься. Я слышал, твоя служба у Эврисфея закончилась, ты совершил все положенные подвиги?

– Подвиги-то я совершил, – махнул рукой Геракл, – да толку-то мало. Борешься всё, борешься, а несправедливости в мире всё не убывает и не убывает.

– Как же это ещё несправедливость в мире остаётся, если такой герой взялся с ней бороться? – улыбнулся Зевс.

– Ты не поверишь, батя: остаётся! – с жаром ответил Геракл, не расслышав иронии в словах отца. – Вот иду я недавно на край света за золотыми яблоками и вижу вдруг мужика, к горе цепью прикованного. «Кто ты, – спрашиваю, – и за что же это тебя так покарали?» – «Я, – отвечает, – Прометей, а приковали меня по воле Зевса за то, что я людям помогал». Ну, я сперва хотел его дубиной по башке трахнуть за такие слова: что ж это он такое наговаривает, что Зевс людям помогать не велит, а потом вижу: глаза-то у него честные, то есть кто-то ему, значит, клевету на тебя сказал, а он и поверил. Стал я, значит, цепи рвать, а они крепкие оказались, минут десять провозиться пришлось, а тут вдруг твой орёл прилетает, «Воля Зевса! – кричит. – Воля Зевса!» Вот, значит, кто, думаю, про тебя напраслину распускает! И зачем ты вообще себе орла в дом взял? Помоечная же птица – тот же стервятник. Ты б уж лучше попугая завёл – он красивый. А этот стервец Прометею всю печень испортил. Это куда годится?! Печень же самый жизненный орган! Ну, я его из лука подстрелил – будет знать теперь!

Далёкая Австралия содрогнулась землетрясением, мощное цунами смыло несколько островов в Тихом океане. Но небо над Элладой оставалось светлым и безоблачным.

– Да, мне, пожалуй, этот орёл и самому надоел, – дружелюбно сказал Зевс. – А Прометея ты, значит, освободил?

– Конечно освободил, папа. Разве ж может такое быть, чтоб за помощь людям на цепь сажали?!

– Ну, Прометей ослушался воли богов и за это был наказан. Нельзя же волю богов нарушать.

– Что ты, папа! – с жаром ответил Геракл. – Разве боги кому запрещают помогать людям? Людям помогать надо обязательно, а если боги против этого возражать будут, то гнать надо таких богов!

Где-то на краю света земля вновь содрогнулась, Азия отделилась от Америки, и образовался Берингов пролив. Над Элладой по-прежнему светило солнце.

– Да, сынок, боги порой бывают неправы. Мы ещё очень антропоморфны, сынок.

Геракл озадаченно почесал в затылке своей огромной дубиной. Непонятное слово немного смутило героя, но он не стал слишком глубоко над ним задумываться и продолжил:

– Так вот, решил, значит, Эврисфей провести в Микенах выставку собак. И не хватало ему только собаки породы цербер. А такая, ты знаешь, только одна – у Аида. Ну, я и говорю: «Зачем тебе цербер-то? Собака страшенная же, ей только детей пугать. Болонка или пудель – другое дело», а он: «Нет, хочу цербера!» Ну ладно, пришёл я в царство мёртвых, а там на всех покойников одна лодочка. Надо б всё-таки нормальную переправу построить, а то очередь, вместимости у лодки никакой, а перевозчик старый и от работы уже совсем надорвавшийся: я как к нему в лодку сел, так он сразу в истерику: «Нет! – кричит. – Опять!». – А что опять? Я к нему в первый раз пришёл. «Едь, – говорю ему вежливо, – папаша. Что орёшь? Я ж тебе ещё ничего не сломал». Ну, приплываем мы к Аиду. «Одолжи, – говорю, – папаша, пёсика. Очень надо». А он вежливый такой, сразу видно, что бог культурный, – присесть предложил, а я ему: «Некогда, – говорю, – рассиживаться. В Микены возвращаться надо». Он с кресла своего встать хотел, но я его обратно усадил, чтоб он не трудился. «Сиди, – говорю, – дедушка, я собачку и сам отвяжу». Ну, взял я того цербера за шкирку и обратно пошёл. Гляжу, а там… кто б ты думал? Тезей сидит, к стулу привязанный. Я удивился, Тезей же не умер. «Как это тебя угораздило?» – спрашиваю. А он мне: «Это меня Аид к стулу приковал за то, что я другу помочь хотел». Представляешь, папа? Я-то этого Аида за приличного держал. А он, оказывается, беспредельщик: живых людей на цепь сажает!

– Понимаешь, сынок, Тезей хотел у Аида законную супругу увести. Разве так можно?

– Может, и нельзя! – с жаром ответил Геракл. – Только ведь и с ним же так поступали. Он ведь знаешь как Ариадну любил! Она ему из лабиринта выйти помогла, когда он воевал с Минотавром. А Дионис её себе забрал в жёны. И что получается: богу всё можно, а человеку ничего нельзя? Это разве по-людски? Разве по-божески? У человека тоже права быть должны!

Извержение вулкана Санторин разрушило остров Тира в Эгейском море, Атлантида затонула, накрытая огромной волной. Солнце над Олимпом светило так же ярко.

– Конечно, сынок, – ласково сказал Зевс, – даже у человека должны быть права.

– Ну вот, – продолжил Геракл, – освободил я, значит, Тезея3, привожу цербера к Эврисфею, а он как заорёт. Аж на дерево залез. «Убери это чудовище!» – кричит. Вот ведь смешной! Сам же просил цербера привести, а я-то его предупреждал, что собака эта совсем не симпатичная. А он мне: «Чтоб духу твоего здесь не было, идиот! Не нужны мне больше никакие подвиги! Ты уволен!» Дёрганый такой. Мог ведь спокойно сказать, что орать-то – так же можно голос сорвать, да и нервы жалко. Отвёл я цербера обратно к Аиду, а на обратном пути сюда завернул – тебя повидать. Я теперь человек свободный и безработный, куда хочу, туда и иду.

– А ты, сынок, оставайся на Олимпе, – предложил Зевс. – Я тебя богом сделаю. Афина рекомендацию напишет, я одобрю, общее собрание возражать не станет.

– Нет, батя, скучно у вас. На арфе я плохо играю – учителя музыки в детстве зашиб по неосторожности – они все хилые такие, эти музыканты, а потом времени упражняться не было, так что без опыта опозорюсь. От нектара у меня изжога, характер не божественный: если что, так сразу в глаз, в дипломатии вашей ничего не смыслю, меня тут половина богов за это психом считает, многие из них уже схлопотали. Пойду лучше по свету справедливость устанавливать, а то тебе, я вижу, заниматься этим некогда – дел невпроворот, а у меня свободного времени теперь много. Так что прощай, папа, пошёл я.

Геракл взвалил на плечо дубину и лёгкой походкой счастливого и беззаботного человека пошёл вниз с Олимпа. Ему вслед светили солнце и нежный взгляд любящего отца.

– И зачем нужны боги, когда есть такие герои? – сказал присутствовавший при разговоре Гермес, когда герой скрылся из виду.

Олимп содрогнулся от громового раската, небо почернело грозовыми тучами, молнии сетью покрыли небо.

– Что ты хочешь этим сказать? – сурово вопросил Зевс.

– Бог с тобой, Кроныч! И не один, – невозмутимо ответил посланец богов. – Разве я вообще что-то сказал?

– Надеюсь, что нет.

– Он, дорогой братец, хотел сказать, – заговорила Гера, выходя из соседней комнаты, – что один сексуально невоздержанный бог не только наплодил богов без всякой меры, но ему этого показалось мало: он потоптал половину смертных женщин и произвёл на свет таких героев, что всем нам скоро придётся собирать пожитки и убираться отсюда. Да если бы у твоего любимого Геракла кроме его непомерной физической силы была бы ещё хоть капелька мозгов и хоть чуточка честолюбия, от Олимпа уже камня на камне не осталось бы. Я правильно передала твою мысль, застенчивый Гермес?

– О ужас! – воскликнул вместо ответа Гермес, подскочив как укушенный. – Моя рассеянность доведёт меня когда-нибудь до беды! Ведь через пять минут у меня назначена важнейшая встреча, а я совсем забыл об этом. Прости, Кроныч, извини, Кроновна, не могу с вами дольше беседовать. Бегу!

«Счастье – когда тебя понимают», – сказал древний философ. Ерунда! Счастье – когда с тобой соглашаются, но когда мысль понимают раньше, чем она успеет прийти в голову, это худшее из несчастий. Впрочем, смертным это горе редко бывает доступно, ведь они почти никогда не понимают друг друга. Иное дело боги. Им с этим приходится жить постоянно, но и они не могут к этому привыкнуть.

Аполлон и Кассандра

Аполлон лежал на кушетке, лениво перебирая струны кифары, и рассеянно смотрел на Кассандру, дочь троянского царя Приама, которая стояла поодаль с закрытыми глазами. Бог солнца следил за чувствами, отражавшимися на лице девушки.

– Ну как, видишь что-нибудь? – спросил он наконец.

– Вижу, – взволнованно ответила Кассандра. – Вижу пылающую Трою, вижу кровь, текущую по улицам, вижу своего отца, лежащего мёртвым у алтаря, вижу убитых братьев, вижу себя в руках какого-то дикаря.

Аполлон на мгновение прикрыл глаза.

– Всё верно, – удовлетворённо сказал он. – Только почему же дикарь? Обычный грек, только очень взволнованный. Кстати, ты можешь разобрать рисунок у него на щите?

– Нет, – ответила Кассандра и зарыдала.

– Это не страшно, – успокоил её Аполлон, – для начала ты уже много рассмотрела. Я горжусь тобой: так быстро освоить ясновидение мало кому удаётся.

– Так это всё правда? – сквозь слёзы спросила Кассандра.

– Да, конечно. Я ж говорю: ты молодец.

– Это же ужасно!

– Что именно? А, ты про само видение! Ну да, впечатляюще. Ты что, расстроилась из-за этого? Не стоит: это же судьба, воля богов. Вы, смертные, так эмоционально на всё реагируете. Не стоит переживать из-за того, что невозможно изменить. Ты просто устала с непривычки. А я ведь предупреждал, что удовольствия от ясновидения не много. Есть вещи куда как более приятные. Расслабься, тебе надо отдохнуть.

Аполлон обнял Кассандру и повлёк на кушетку. Та вздрогнула, оторвала от себя его руки и поспешно отскочила. Слёзы на её лице мгновенно высохли.

– Ты что?! – испуганно спросила она.

– Ты что? – удивлённо спросил Аполлон.

Они с секунду помолчали, глядя друг на друга.

– Ты же сама сказала, что если я научу тебя ясновидению, ты дашь мне всё, что я захочу.

Гневливый румянец заиграл на щеках Кассандры.

– Я так сказала, но я не могла знать, что ты захочешь этого! Как ты мог такое обо мне подумать! Неужели ты считаешь меня…

Не договорив, она бросилась вон из храма.

Бог остался на месте. Он лежал на кушетке и думал, почему он, предвидя судьбы целых народов на века вперёд, не может предугадать, как поведёт себя через минуту одна девчонка. «Наверное, – думал он, – всё дело в количестве: ведь поведение стада легко предсказуемо, а как поведёт себя одна овца – не угадаешь».

Кассандра вбежала во дворец и бросилась к родителям.

– Отец! – кричала она. – Троя в страшной опасности! Наш город захватят и сожгут враги, жителей убьют или угонят в рабство, мы все погибнем!

Приам посмотрел на неё с удивлением и лаской:

– Доченька, что за глупости ты говоришь? Мы живём в мире со всеми соседями, на нас некому и незачем нападать, а мы никому не делаем зла. С чего ты взяла, что кто-то нас завоюет?

– Я только что сама видела горящую Трою.

Приам глубоко вздохнул:

– Ты видела страшный сон, доченька. Пойди и успокойся.

– Замуж ей надо, – сказал он своей жене Гекубе, когда Кассандра ушла. – Пусть приложит своё пылкое воображение к чему-нибудь дельному, а то ведь и с ума так сойдёт.

– Она слишком часто бывает в храме Аполлона, – добавила Гекуба. – Морочит он ей голову. Ему-то всё шутки, а девочка наивная – верит. А от всех этих пророчеств действительно недолго сойти с ума.

Гекуба помрачнела. Приам обнял её.

– Я понимаю, о чём ты, – сказал он.

Слова Кассандры о горящей Трое напомнили Гекубе её давний сон о том, что она родит факел, от которого сгорит весь город. После этого она родила сына. Приам тогда поверил предсказанию, и мальчика теперь уже не было в живых.

– Скоро годовщина того дня, – сказал Приам. – Устроим спортивные игры в память о нём. Спорт лучше всего отвлекает от разных дурных мыслей.

Кассандра выбежала в сад, налетев на своего старшего брата Гектора.

– Гектор! – закричала она. – Я видела горящую Трою, захваченную врагами!

Гектор обнял сестру и ласково ответил:

– Трою невозможно захватить, её стены построил сам Посейдон. Посмотрел бы я на тех, кто попытается нас победить. Такое разве только Гераклу было под силу, но это было давно – сейчас мы стали гораздо сильнее.

Кассандра вырвалась из его объятий и снова побежала в храм Аполлона.

Бог по-прежнему лежал на кушетке, перебирая струны кифары.

– Мне никто не верит! Я так несчастна! – плакала Кассандра.

– Ясновидение ещё никого не сделало счастливым, – сухо ответил Аполлон. – Я тебя об этом предупреждал. Поэтому боги и не учат людей ясновидению. Для тебя я сделал исключение и был, видимо, не прав. Впрочем, я никогда не обещал, что твоим пророчествам кто-то поверит. Я и не мог бы такого допустить, ведь я такой же порядочный бог как ты порядочная девушка.

Суд Париса

Роса заблестела под первыми лучами восходящего солнца, лёгкий шелест листвы, сливаясь со щебетом ранних пташек, создавал симфонию просыпающегося дня. Юный пастушок вывел на поляну своих овечек и присел на моховую кочку под деревом.

Для полноты картины не хватало только, чтобы пастушок заиграл на свирели.

Он достал из сумки свирель и уже приложил её к губам, как вдруг его челюсть отвисла, глаза округлились, а свирель выпала из рук.

Отовсюду вокруг полилась божественная музыка, из сгустившегося перед пастушком блестящего разноцветными блёстками и благоухающего ароматами всех времён года тумана появились три богини и начали, медленно танцуя, раздеваться. На плечо до смерти растерявшегося пастушка успокаивающе легла чья-то ладонь, и чей-то красивый и уверенный голос сказал:

– Спокойно, Шурик!

Пастушок весь сжался, не в силах обернуться и посмотреть на того, кто это сказал, и не в силах оторвать взгляд от божественного зрелища, разворачивавшегося перед ним, а сказавший «Спокойно, Шурик!» присел рядом и игривым тоном продолжил:

– Тебя ведь зовут Шуриком, не так ли?

– Парисом, – с трудом шевеля языком, ответил пастушок. – Александром тоже можно.

– Так, разговаривать ты, значит, ещё можешь – это хорошо. Так вот, Саша, не пугайся: это ещё не белая горячка, а финал первого олимпийского конкурса красоты. Богини, которых ты сейчас видишь, несколько лет готовились к этому событию и предстали перед твоим судом на вершине физической и божественной формы. Тебе доверена великая честь, которой, поверь опытному педагогу, позавидовал бы любой подросток твоего возраста. Ты должен выбрать из трёх предложенных кандидаток самую красивую богиню. Критерии остаются на твоё усмотрение. Трогать можно. Но предупреждаю, к выбору следует подойти крайне ответственно. Твоя избранница будет очень благодарна, и ты сможешь до конца своих дней рассчитывать на благосклонность одной из богинь. А благосклонность богини штука серьёзная. Так что смотри не ошибись.

– А остальные две не обидятся?

– Ах, ну что ты!

Между тем богини, тела которых уже совсем ничего не прикрывало, дефилировали перед смущённым и растерянным судьёй. Гера, проходя мимо Париса, покровительственно погладила его по голове и как бы невзначай спросила:

– Александр, ты хотел бы править всей Азией?

«Собачья работа, – промелькнуло в голове у Париса. – Тут иной раз с двумя козлами не знаешь, как справиться».

Афина прошагала мимо него небрежной, но при этом напоминающей строевой шаг поступью и, по-товарищески хлопнув его по плечу, сказала:

– Такому герою, как ты, не помешала бы удача в любых битвах, не правда ли?

Добродушный Парис, представитель самой мирной профессии, содрогнулся, представив себя на поле брани, с окровавленным мечом, стоящим над грудой убитых им врагов. Иной раз кажется удивительным, насколько всезнающие боги плохо себе представляют потребности простых смертных. Видимо, самих богов вводит в заблуждение их кажущееся сходство со смертными, и боги судят о них по себе.

Легко, как бабочка, подпорхнула к Парису Афродита и, нежно проведя ладонью по его щеке, прошептала:

– Познакомить тебя с самой красивой девушкой мира? Она полюбит тебя, я обещаю.

В руке у Париса оказалось отливающее золотом яблоко с ленточкой на черенке.

– Это приз, – сказал всё тот же игривый голос за спиной. – Передаю на ответственное хранение. Судьба мира и твоя судьба в твоих руках. Отдай это яблоко своей избраннице.

Богини закончили танец и встали в ряд перед Парисом. Голос у него за спиной торжественно объявил:

– Сейчас наш самый объективный и непредвзятый судья вручит заслуженный приз самой красивой богине!

Божественный оркестр заиграл туш.

Александр неуверенным шагом медленно подошёл к конкурсанткам и протянул яблоко Афродите. Та запрыгала от радости, обняла Париса и, расцеловав его в обе щеки, шепнула:

– Спасибо, красавчик! С меня причитается.

Остальные две богини вяло похлопали. Гера неприветливо взглянула на пастушка и буркнула сквозь зубы:

– Я тебя запомню, засранец!

Афина же, неестественно широко улыбнувшись, прошипела:

– Сдохнешь как собака!

Афродита, купаясь в лучах славы и в ненавидящих взглядах конкуренток, закрыла глаза и смачно, медленно, с громким хрустом надкусила яблоко. Лицо её перекосило: какая кислятина!

Под бравурную божественную музыку богини исчезли в сгустившемся сверкающем и благоухающем тумане.

Александр закрыл лицо руками и пригнулся.

– Что это с тобой, Саня? – тот же голос, что во время конкурса давал советы, прозвучав гораздо будничнее без музыкального сопровождения, вывел Париса из оцепенения.

Он оторвал руки от лица и наконец решился посмотреть на собеседника. Тот ещё сидел под деревом, расправляя перья на своих крылатых сандалиях.

– Если ты ещё не понял, я Гермес, посланник богов, – представился он. – Так что это ты вдруг скукожился?

– Я… ничего, – промямлил Парис. – Эта брюнетка сейчас так посмотрела… Вы же обещали, что они не обидятся.

– Разве? Помнится, я дословно сказал: «Ах, ну что ты, ещё как обидятся!» Так ты поэтому сейчас в ладошки спрятался? Думал, Гера превратит тебя в паука, а Афина раздавит пяткой? Глупенький! Это ты детских сказок переслушал. Богиня, конечно, может превратить в паука в гневе или в припадке ярости, но сейчас-то это не ярость и не гнев, а лютая, беспощадная ненависть. Они теперь не успокоятся, пока не уничтожат не только тебя, но и твою семью, всех твоих близких, родных, всё, что тебе свято и дорого. Это может занять довольно долгое время. Да ты не расстраивайся. Тебе-то, смертному, что терять? Ну, будет твоя жизнь на пару десятков лет короче, зато насколько интереснее! Про тебя, наверное, даже трагедию напишут… или комедию, – поспешно поправился Гермес, заметив испуг на лице Александра.

Парис попытался улыбнуться.

– Но ведь из этого ничего не выйдет, – сказал он. – Я подкидыш. У меня нет ни родителей, ни близких, и ничего священного или дорогого я в жизни и в руках-то не держал.

– Ну, тогда тебе и подавно нечего терять. Только поверь опытному антропологу, родители есть у каждого, и даже самым отъявленным негодяям что-нибудь да свято. Ты ещё слишком молод, чтобы знать, что у тебя есть, а чего нет. Вот когда всё это выяснится, тогда и придёт время жестокой мести. Кстати, извини моё любопытство, Сашок, а зачем тебе любовь ещё какой-то девушки? Не могу представить, что такой симпатичный юноша, как ты, страдает от недостатка женского внимания.

Александр смущённо опустил глаза и покраснел:

– Ну, я встречаюсь, конечно, с одной… Но там ничего серьёзного…

– Понятно, – с улыбкой сказал Гермес и взлетел.

Он начал было поворачивать в сторону Олимпа, но, поднявшись над деревьями, заметил идущую по лесу нимфу Энону и спустился, чтобы её поприветствовать.

– Привет, Гермес, – озабоченно ответила Энона. – Ты не видел Париса?

– А зачем тебе понадобился Парис? – игриво подмигнув, спросил посланник богов.

Энона посмотрела на него удивлённо и даже несколько обиженно:

– Как зачем? Он мой муж.

Гермес покачал головой и, подумав мгновение, серьёзно ответил:

– Нет, Энона, твоего мужа я не видел.

После этого он попрощался с нимфой и полетел к Олимпу.

Стрелы Эрота

Вечерело. Закатное солнце освещало Олимп розоватыми нежаркими лучами. Гера с Афиной сидели на ступенях дворца Зевса и грызли орехи. Вообще-то они никогда не были подругами, но в последнее время их часто видели вместе.

Боги уже расходились по дворцам, готовились к отдыху после дневных трудов. Где-то за углом нарушил вечернюю тишину звон доспехов бога войны Ареса, возвращавшегося с какой-то междоусобной стычки.

– А Гефест-то опять на всю ночь куда-то умчался, – довольно громко сказала Гера, как бы между прочим.

– Ах, как жаль его красавицу! – с притворным чувством воскликнула Афина.

После суда Париса они обе называли Афродиту не иначе как красавицей.

– Да, пропадают её прелести без мужской ласки, – согласилась Гера. – Уж как она страдает, бедняжка, как изводится! Надо будет попенять моему сыну, чтобы он уделял ей больше внимания.

Звон доспехов на несколько секунд умолк, а потом послышался снова, но уже тише. Перед богинями появился Арес. Он, неуверенно ступая, подкрался к дворцу Гефеста, приоткрыл дверь и застенчиво сказал:

– Я к кузнецу… Он мне меч должен сковать.

Богини безразлично пожали плечами.

Арес боком просочился в полуоткрытую дверь и быстро пошёл в спальню Афродиты. Та полулежала на кровати, изящно отставив босую ножку.

– Я к Гефесту, – краснея, повторил Арес. – Он мне меч… А его нет.

– Нету его, – подтвердила Афродита, лениво растягивая слова.

Она склонила голову набок, кокетливо взглянула на неожиданного гостя хитрющими глазами и, накручивая локон на пальчик, спросила:

– А что?

Сразу после захода солнца уже засыпавший Олимп разбудил дикий визг, сливающийся с грязной руганью. Ошарашенные боги выбегали на улицу и тянулись к дворцу Гефеста, откуда и доносились вопли. Дверь была раскрыта, у входа всех встречал хозяин дворца и с коварной улыбкой приглашал пройти в спальню Афродиты. Зрелище, которое там увидели боги, никого не оставило равнодушным: над кроватью висела сеть, свитая из тончайших, почти невидимых, но очень прочных металлических нитей, а в ней барахтались голые Афродита и Арес. Афродита в голос ревела, а Арес только вращал глазами и скрежетал зубами от бессильной злобы.

– Вы только посмотрите, боги добрые, что моя благоверная вытворяет, стоит мне из дома уйти! – разглагольствовал Гефест.

– Мещанин! Ревнивая скотина! – сквозь слёзы выла Афродита. – Ничего не было! Мы только целовались!

Но её слёзы ни у кого не вызвали жалости – только смех.

– Ты хоть успел чего-нибудь? – давясь от хохота, спросил Ареса Гермес.

– Перестань! – одёрнул его Аполлон, сам, впрочем, не сдерживавший смех. – Что ты его изводишь? Ему и так плохо.

– Разве плохо? Я бы сейчас с удовольствием поменялся с ним местами.

– Ты что! Стыд-то какой!

– Не понимаю, чего тут стыдиться.

В дверях показалась Афина. Она была единственной богиней, решившейся посмотреть на непристойное зрелище. Любопытство и желание насладиться позором Афродиты пересилили общественные предрассудки. Впрочем, войдя, она тут же вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Завидуешь, стерва! – крикнула на неё Афродита.

– Чему тут завидовать? – ответила Афина.

Вечная ошибка, свойственная не только лишь богам: всякому хочется возбуждать в других зависть, но стать объектом чьей-то зависти вряд ли кому-то хочется. Афродита и сама понимала, что зависть других богинь ничего не принесёт, кроме неприятностей, но и теперь бы не отказалась от кислого яблока, вручённого ей Парисом.

Свистнула тетива, и золотая стрела со звоном отскочила от доспехов Афины. Та рассерженно обернулась и, найдя взглядом спрятавшегося за спиной Аполлона Эрота, показала ему кулак.

В спальню вошёл Посейдон и возмущённо потряс трезубцем.

– Что же ты вытворяешь, пена ты морская! – заругался он на Афродиту. – Совсем срама не боишься!

– Это не я, – рыдала Афродита, – это всё Эрот – гадкий, пакостный мальчишка! Он меня подстрелил.

– Ладно, кончай уж это дело, – обратился к Гефесту Посейдон, – не позорься. Тут же дети, – Посейдон кивнул на Эрота, – а ты этакую порнографию распространяешь.

– А я, может, моральную компенсацию требую.

– Арес заплатит – отпусти его.

– А ну как не заплатит? Я его отпущу, и поминай как звали.

– В этом случае я за него заплачу. Я-то от тебя убегать не стану.

Гефест было задумался, но вдруг снова свистнула тетива. Гефест вздрогнул и с интересом посмотрел на Афину.

– А ведь знаешь что… – сказал он ей, неожиданно заулыбавшись.

– Не подходи! – пробормотала Афина, судорожно ища у себя на боку меч. – Стой, животное! Не приближайся!

Но шаги Гефеста становились всё быстрее. Афина заверещала и бросилась бежать. За ней опрометью кинулся Гефест. Им вслед смеялись все, даже Афродита, только у неё это был смех сквозь слёзы.

День рождения Париса

Вечером, вернувшись со стадом на скотный двор, Парис застал своего хозяина Агелая за разговором с царскими слугами.

– Царь забирает нашего лучшего быка, – сказал он Парису.

– Завтра спортивные состязания в память об умершем царевиче, – пояснил один из слуг. – Главным призом будет этот бык. Кстати, вы все тоже приглашены.

– Жалко быка, – сказал Парис. – Но за приглашение спасибо. Это будет мне хороший подарок на день рождения. Я ещё никогда не был на спортивных состязаниях.

Как раз завтра Парису исполнялось восемнадцать лет.

Он сидел на траве на берегу ручья и играл на свирели. Когда он замолкал, было слышно тихое и монотонное журчание. Тусклый лунный свет освещал лицо Эноны, лежавшей рядом, положив ему голову на грудь.

– Не ходил бы ты завтра ни на какие состязания, – сказала Энона. – Мы и тут славно отпраздновали бы.

– Тут? Как год назад? Всё время одно и то же?

– А какое тебе нужно разнообразие? – спросила Энона, обняв Париса. – Хочешь, я тебе ребёночка рожу?

– У тебя всё время одно на уме. А ведь кругом столько интересного! Мне завтра восемнадцать, а я ничего в мире не видел, кроме овец да коров, ничего не совершил. Не то что на стадионе – в городе ни разу не был. Неужели я всю жизнь так проживу? Неужели мне такое богами предписано?

– Нет, – грустно ответила Энона, – тебе предписано не это. Потому я и не хочу, чтобы ты завтра уходил. Это не просто интуиция, ты же знаешь: все боги хоть немного способны предвидеть будущее, могу это и я. И я предвижу, что если ты завтра уйдёшь, то уже никогда не вернёшься, я чувствую, что с этого начнётся большая беда, которая погубит и тебя, и меня.

Парис грустно усмехнулся:

– А хотя бы и так. Если уж боги так для меня определили, мне ли их поправлять? Пусть будет, как они хотят.

Энона посмотрела на него пристальным, удивлённым и преданным взглядом:

– Так ведь и я тоже богиня! Сделай, как я хочу.

Парис только улыбнулся этим её словам. Конечно, она богиня – маленькая сельская нимфа. Куда ей тягаться с тремя олимпийскими вседержительницами, воле которых с последнего времени был подчинён её парень. На что хватит её всемогущества? На пастушье счастье, долгую и однообразную жизнь среди овец и коров, на смерть в глубокой старости среди множества детей, внуков и правнуков. Вот предначертание от богини Эноны. Но Париса ждёт другое предопределение: любовь самой красивой в мире женщины, гибель всего святого и дорогого, короткая, но интересная жизнь и вечная слава. Вот олимпийское предначертание. И Энона хочет, чтобы Парис из трёх самых знаменитых богинь выбрал четвёртую, безвестную?

И Парис не свернул с проложенного перед ним богами тракта и благочестиво пошёл по нему.

Среди зрителей, тянувшихся к стадиону, подобно скале в бурном море, стоял высокий и красивый мужчина с надменным, но одухотворённым лицом. Не замечая толпившихся вокруг людей, он смотрел поверх голов, что легко позволял его высокий рост, и выискивал взглядом кого-то.

Нечаянное течение вдруг подхватило Париса, оторвало от Агелая и его сыновей и, протащив в сторону, прибило прямо к мужчине-скале, который перестал осматривать толпу, скользнул взглядом по Парису, крепко взял его за плечо, вырвал из потока и спросил:

– Ты пришёл за быком?

Ошарашенный Парис пробормотал что-то невнятное, и высокий красавец, продолжая держать его за плечо, пошёл к стадиону, но не к главному входу, а поперёк движения толпы к какой-то боковой двери. Он шёл привычным неспешным, но широким шагом, не семенил, как все вокруг, не толкался, не останавливался и не пропускал никого, он просто не замечал людей вокруг и шёл так, будто на площади перед стадионом были только он и Парис. А людские потоки огибали его как неодолимое препятствие. Никому и мысль не приходила оттеснить его, встать у него на пути или хоть как-то задержать его движение.

Парис не успел понять, как это получается, когда они оказались в тёмном и прохладном помещении под трибунами. Незнакомец осветил комнату. Стало видно, что она небольшая и совершенно пустая. Шум стадиона был здесь приглушён, но всё же хорошо слышен. Незнакомец теперь уже внимательно осмотрел Париса и спросил:

– Драться умеешь?

Если бы этот вопрос задал пастуху кто-то неизвестный в лесу или на поле, то надо было бы по обстоятельствам сразу бить в морду или убегать, или отдать всё, что он потребует. Но сейчас в голосе спрашивающего Парис не услышал ни угрозы, ни издёвки, будто он спрашивал, как Париса зовут или сколько ему лет. «Странные тут люди – городские», – подумал Парис и гордо ответил:

– Однажды на моё стадо напали разбойники, и я их всех победил.

– Вот как? – переспросил незнакомец без удивления, без недоверия, без зависти и даже без интереса. – И много их было?

– Двадцать, может, пятьдесят. Я не считал, знаете ли.

– Знаю, – так же спокойно и без выражения ответил незнакомец. – И сколько их было, я знаю, просто хотел сверить наши наблюдения. Хорошо, что у тебя есть воображение. А теперь покажи, как ты дерёшься.

Парис, не понимая, чего от него хотят, раздвинул ноги и выставил перед собой кулаки.

– А вы кто? – решился наконец спросить он.

Незнакомец деловито осмотрел Париса, ногой подвинул его ступни, наклонившись, поправил положение коленей, за плечи повернул его корпус.

– Твой тренер, – буркнул он. – А теперь ударь меня.

Такой просьбы Парису ещё слышать не приходилось. Он плохо представлял себе, как можно ударить такого солидного и наверняка благородного господина, но и отказаться он не мог – и сперва не очень сильно стукнул тренера в плечо. Тренер не вздрогнул и, казалось, вообще не заметил, что его ударили. Тогда Парис, замахнувшись сильнее, ударил его в другое плечо, но тренер и на это никак не отреагировал, и тогда Парис решился ударить его в лицо, но кулак налетел на ладонь тренера, который подставил её так быстро, что Парис даже не понял, откуда она взялась.

– Не очень плохо, – сказал тренер, – но всё это надо делать гораздо резче. – Тут он так дёрнул Париса за руку, показывая, как резко надо бить, что чуть не оторвал её. – И запомни, как надо стоять, это самое главное, остальное само получится. Противников у тебя будет, правда, не пятьдесят и не двадцать, но это и не сельские разбойники, так что соберись как следует.

– Да вы что! – закричал Парис и бросился к выходу, но тренер, не сдвинувшись с места, поймал его и вернул обратно.

– Ты же пришёл за быком, – по-прежнему бесстрастно сказал он, наматывая на кулаки Париса кожаные ремни. – Ты думаешь, его отдадут тебе даром?

– Нет, вы не поняли, – забормотал Парис, – я только посмотреть пришёл. Отпустите меня на трибуну.

Но было уже поздно: одна из стен комнаты вдруг раскрылась, и Парис увидел залитую солнечным светом арену стадиона. Какая-то сила толкнула его туда, и он, обгоняя собственные ноги, выбежал на середину арены. Над взревевшим стадионом раскатисто прозвучало его имя. Негаданно пастушок искупался в славе, как щенок в холодной воде. Но не успел он этого осознать, как стадион взвыл ещё громче и над ним прогремело другое имя: «Деифоб!»

Это был сын царя Приама, один из самых славных воинов Трои. «Всё!» – подумал Парис, пожалев о своём последнем дне рождения и о том, что не послушал вчера мудрую Энону.

Царевич подошёл к нему, презрительно осмотрел и насмешливо спросил:

– Быстро умереть хочешь или медленно?

Парис ничего не ответил и только принял стойку, которой его только что учили.

Первый удар попал по локтю Париса, который тот неизвестно как успел подставить на пути кулака противника, от второго удара Парис отклонился так резко, будто его дёрнули за ухо. Время для него вдруг замедлилось, и то, что для зрителей продолжалось пару секунд, для него тянулось томительными минутами. Его кулак судорожно дёрнулся и налетел на щёку Деифоба. Удивление отразилось на лице богатыря.

– Да ты ещё и дерёшься! – вскричал он и тут же получил новый удар в челюсть.

Удивление сменилось яростью, но после третьего удара лицо противника стало равнодушным и задумчивым, Деифоб потерял интерес к происходящему, он посмотрел сквозь Париса и повалился на спину. Стадион взвыл. Подбежавшие служители унесли Деифоба.

Не успела ещё отхлынуть волна славы, внезапно обдавшая безвестного пастушка, как над стадионом прогремело ещё более страшное имя: «Гектор!» При этом слове стадион заревел ещё громче, а Парис снова попрощался с жизнью. Гектор был старшим сыном царя Приама и самым могучим героем Трои, а может быть, и всего мира. Победить его не удавалось ещё никому. Вот когда бы Парису пригодился подарок, который ему предлагала Афина. Но теперь на помощь Афины рассчитывать не приходилось. Он просто встал в преподанную стойку, закрыл голову локтями и зажмурился.

Из оцепенения его вывела резкая боль в кулаках. Открыв глаза, Парис увидел, как красивое и мужественное, будто высеченное из мрамора лицо Гектора теряет форму и превращается под ударами его кулаков в неэстетичное кровавое месиво. Но Гектор был настоящим богатырём: получив столько ударов, сколько хватило бы, чтоб убить пятерых, он не только не умер, но даже остался на ногах, правда, защищаться уже не мог. Увидев это, царь велел прекратить бой, и поспешно подбежавшие работники подхватили и унесли со сцены главного героя, за несколько секунд превратившегося в реквизит.

Остальных героев Парис уже не боялся. Поняв, что в драке ему ничто не грозит, он уже не закрывал глаза, отважно встречал всех, кто выходил к нему на бой, и быстро укладывал их на арену, позволяя себе даже иногда покуражиться: попрыгать вокруг противника или исполнить какой-нибудь дурацкий танец, уворачиваясь от ударов.

Наконец, когда противников больше не осталось, он издал победный клич, потонувший в рёве зрителей, и заплясал посреди арены, размахивая кулаками над головой. Но радость была быстро прервана: на арене вдруг снова появился пришедший в себя Деифоб, на этот раз в его руке был меч:

– Я тебе покажу, скотина безродная, как царских детей бить!

Без перерыва и без объявления началось соревнование по бегу. За мчавшимся по арене Парисом бежал Деифоб, к нему присоединились и другие избитые пастухом герои, желавшие отыграться за свой позор. Но превзойти в беге Париса, улепётывающего от толпы озверевших героев, никто в мире не смог бы. Им только и оставалось, что браниться, глотая пыль, поднятую его пятками. Парис так увлёкся, что даже не услышал, как царь Приам объявил конец гонки. Дисциплинированные герои тут же остановились, а Парис продолжал бежать, пока не закончил круг и в силу неумолимых законов геометрии не налетел на своих преследователей, и тут уж от неизбежной расправы его спас только царь, велевший героям отпустить его и на весь стадион провозгласивший: «Победил Парис!»

Шатаясь, пастух подошёл к царю и низко ему поклонился, а когда он поднял голову, на ней лежал венок победителя.

– Сколько тебе лет? – улыбаясь, спросил его царь Приам.

– Сегодня восемнадцать стукнуло, – ответил Парис, сделав ударение на слове «стукнуло».

– Восемнадцать, – повторил Приам уже более серьёзным тоном. – Так у тебя сегодня день рождения? А кто твои родители?

– Я подкидыш. Агелай мне вместо отца. Это он меня нашёл.

– Агелай? – теперь уже совсем серьёзно переспросил царь и вдруг, улыбнувшись, хлопнул Париса по плечу и сказал: – Иди со мной во дворец – отметим твою победу и день рождения, и Агелая позовём.

– Агелая ко мне! – уже без улыбки велел он своим слугам.

Всю дорогу до дворца Деифоб шёл рядом с царским паланкином и гундел:

– Что же это, папа! Ты простого пастуха победителем объявил. Он детей царских бьёт, а ты его победителем! Это ж стыд какой!

– Конечно стыд, – спокойно отвечал Приам. – Царские дети позволяют себя бить какому-то пастуху.

– Я не позволю, – ворчал Деифоб. – Зарублю его за это. Можно, а?

– Зарубишь, сынок? Это на каком же основании?

– На том основании, что я царский сын, а он пастух.

– Ошибаешься. Это вчера он был пастух, а сегодня он победитель. Он сегодня от меня приз получил, а что ты от него сегодня получил – сам знаешь.

– Папа! Дай мне утешительный приз: позволь его зарубить, и я сразу утешусь.

Приам в ответ только рассмеялся, и в продолжение недолгого пути Деифоб к нему больше не приставал.

Во дворце Приам провёл Париса к своей жене и дочерям. Как только они вошли, Кассандра вскочила и закричала, показывая пальцем на пастуха:

– Убейте его!

Приам осуждающе посмотрел на Деифоба, с готовностью выхватившего меч, и строго сказал дочери:

– Ты бы хоть посторонних постеснялась!

– Но я же видела, – сквозь слёзы сказала Кассандра, – он принесёт нам несчастье, мы все погибнем из-за него.

– Ах, ну что ты! – воскликнул Парис, цитируя Гермеса.

Этот неприятный разговор был прерван появлением Агелая. Главный пастух, приведённый слугами, видимо, уже понял, в чём дело, и сразу бухнулся в ноги Приаму, моля о пощаде.

– Ну давай, рассказывай, что ты сделал с ребёнком, которого тебе восемнадцать лет назад отдали! – сурово обратился к нему царь.

И Агелай сбивчиво, постоянно причитая, ссылаясь на жену, детей, трудное детство, природную доброту и прежние заслуги, рассказал о том, что ровно восемнадцать лет назад ему было поручено убить новорождённого царского сына, он отнёс мальчика в лес и бросил его там на растерзание диким зверям, но когда через несколько дней он снова пришёл к тому месту, то обнаружил, что мальчик жив: его вскормила сердобольная медведица. Тогда Агелай не выдержал, забрал мальчика к себе и вырастил Париса как собственного сына, никогда не говоря, кто его настоящие родители.

– Вот ведь как, сынок, – сказал Приам, обращаясь к Парису, – когда ты родился, было нам с твоей матерью пророчество, что из-за тебя погибнет Троя. Некоторые, – тут он кивнул на Кассандру, – и сейчас так думают, только всё это глупые суеверия, как я теперь вижу: ты уж восемнадцать лет как жив, а Троя не погибла. И не погибнет никогда, если будут у неё такие защитники, как ты. А тогда я пророчеству поверил. Есть у нашего брата царя такой обычай: если надо избавиться от нежелательного ребёнка, его отдают слугам и велят извести как-нибудь, а слуги всегда относят ребёнка в лес, где кто-нибудь: волчица, медведица или пастухи его находят, вскармливают, воспитывают и дают ему подобающее царскому сыну образование. Так что ещё ни одному царю избавиться от сына таким способом не удавалось. Но уж таков обычай. А мы, цари, вовсе не такие изверги, как некоторые думают, и вовсе не так уж и любим казнить всех подряд, и уж тем более убивать собственных детей. Просто положение обязывает. А ведь знаешь, сынок, мы же эти состязания в твою память проводили. В годовщину твоей смерти, как мы думали. И кто мог подумать, что ты сам на них и победишь! Ты счастливчик, Парис, ты из тех, кто гульнёт даже на собственных похоронах. Впрочем, какие теперь похороны! Обними свою семью. Давайте праздновать!

Он обнял и поцеловал Париса, со слезами его поцеловала царица Гекуба, брат Гектор обнял его с улыбкой на обезображенном лице – он уже совсем не сердился, Деифоб поприветствовал его без особой симпатии, но уже и без злобы. Только Кассандра долго не хотела к нему подходить и всё плакала.

Вместо траурного пира во дворце устроили пир праздничный. На радостях прощённый со строгим предупреждением Агелай напился и весь вечер лез к Парису целоваться.

Меньше всех веселился сам виновник торжества. Он понимал, что семья у него теперь появилась не случайно: она была нужна для страшной мести, которую готовили ему и его родным рассерженные богини, и этот день приблизил их месть. Но ведь всякий день приближает к смерти, а раз так, то лучше уж пусть к ней приближают такие дни, как этот. Парис не строил иллюзий, лёгкая победа не отбила ему разум: никакой он не защитник Трои, и победил сегодня не он, а тот, кто управлял им во время боя, – тот таинственный тренер. А он, Парис, Кассандра права, послан на погибель Трое. И ему стало жаль и добродушного царя Приама, и царицу Гекубу, и несчастную Кассандру, и мужественного Гектора, и даже вздорного Деифоба. Они все обречены, но сделать ничего нельзя: такое уж предопределение, такова воля богов, и изменить её не в силах ни он, ни Кассандра, ни, наверное, сами боги.

Вечером Парис вышел из дворца в сад. Ему вдруг захотелось поиграть на свирели, но, ощупав все складки одежды, он понял, что потерял свирель в этой суете. «Наверное, так надо, – подумал он. – Ведь я уже больше не пастух». Он осмотрелся. Вокруг между деревьями в ярком свете луны стояли мраморные статуи, изображавшие богов. Среди этих статуй Парис вдруг увидел своего тренера. Он опирался на длинный лук и надменно глядел на своего ученика.

– Значит, выходит теперь, что я что-то вроде принца, – сказал Парис, то ли обращаясь к тренеру, то ли к самому себе.

– Отчего же «вроде»? – отозвался тренер. – Принц и есть.

Парис вздрогнул от неожиданности. Конечно, он надеялся и очень хотел поговорить с таинственным незнакомцем, но думал, что тот не захочет с ним разговаривать, так высокомерно он смотрел.

– А почему вы мне сегодня помогали? – быстро спросил Парис.

– Одна знакомая богиня попросила.

– А у меня тоже есть одна знакомая богиня, – решился похвастаться Парис, – даже три, то есть… А вы, наверное, сами бог?

– Наверное, бог, – едва заметно усмехнулся незнакомец.

Парис немного подумал, от волнения покусывая губы, а потом вдруг ткнул себя пальцем в грудь и представился:

– Парис, можно Александр.

– Феб, можно Аполлон, – вновь усмехнувшись, передразнил его тренер.

Парису стало стыдно, что он сам не узнал такого знаменитого бога. Это могло бы быть простительно пастушку, но непростительно для троянского царевича.

– Насколько это вообще возможно между богом и простым смертным, – вдруг сказал Аполлон.

Парис вздрогнул и недоумённо на него посмотрел.

– Ты сейчас хотел предложить мне свою дружбу, но не знал, как это сказать, – пояснил бог.

Парис оторопел:

– Да, действительно. А как вы это узнали?

Аполлон с досадой махнул рукой, вновь опёрся на лук и отвернулся.

Сизифов труд

– Так значит, ты говоришь, показатели хорошие? – переспросил громовержец Зевс, скептически глядя на стоявшего перед ним Гермеса.

– Отличные, Кроныч, просто замечательные показатели.

– Ну да, ну да. Значит, урожайность, рождаемость, производительность труда… Это мы всё рассмотрели, а как у нас обстоят дела со смертностью? Ты об этом ещё не докладывал.

– Со смертностью… – Гермес немного замялся, но тут же бодро ответил: – С ней тоже всё отлично. Низкая смертность, очень низкая.

– И насколько низкая? – продолжал выпытывать Зевс. – Конкретно, сколько людей умерло за последний месяц?

Гермес смущённо отвернулся:

– Конкретных данных не поступало. Выходит, что последние месяцы как бы никто и не умирает вовсе.

– И как это понимать? Смертные, которые не умирают, а только размножаются, это нормально разве? Ты понимаешь, к чему это ведёт?

Гермес беспомощно развёл руками:

– Я-то тут при чём? Я за смертность не отвечаю. Этим Аид занимается.

– А он что говорит? Ты его спрашивал?

– Я пытался с ним связаться и задать этот вопрос. Честно, пытался. Но только без толку – его нигде не найти.

Зевс нетерпеливо постучал пальцами по подлокотнику трона:

– Ну так найди. Я его, что ли, искать должен!

Гермес поспешно откланялся и пустился на поиски властелина смерти.

Спускаться в подземное царство без крайней нужды Гермес не захотел и решил для начала расспросить Персефону – жену Аида, которая каждое лето гостила у своей матери, богини плодородия Деметры.

Деметра очень любила свою дочь и так тосковала, когда она возвращалась к мужу в царство мёртвых, что забрасывала все дела, и многие замечали, что зимой земля почти ничего не родит.

Гермес застал богинь прогуливающимися в саду, бесцеремонно присоединился к их разговору и как бы невзначай спросил Персефону, как поживает её супруг.

– Так я его уже несколько месяцев не видела, – ответила богиня. – Когда я собиралась, всё было в порядке. Он тогда тоже должен был отправляться на землю, к какому-то царю. Кажется, к коринфскому. Я ещё удивилась, что он лично идёт за каким-то смертным, обычно они сами к нам являются, им только присылают повестку.

Гермес усмехнулся:

– К коринфскому царю, значит? Это к Сизифу-то? Ну, для него можно сделать исключение. На него сам Зевс большой зуб имеет. Вы разве не слышали эту историю? Про неё зимой весь Олимп судачил. Впрочем, до царства мёртвых наши сплетни плохо доходят, а уважаемая Деметра зимой вообще ничем, насколько я знаю, не интересуется. У Кроныча тогда завязалась интрижка с одной нимфой. И вот когда они уж совсем было поладили, врывается её папаша – божок мелкий, но темпераментный, и отвешивает ему такого пинка по голому заду, что от вопля вся Эллада содрогнулась. Вышел у них тогда разговор очень серьёзный. Пока Кроныч добрался до перуна и успокоил папашу хорошей молнией, тот успел столько всего ему растолковать, что наш громовержец после этого несколько дней не являлся на собрания богов. Потом стали выяснять, кто рассказал папе о приключениях его доченьки, и выяснилось, что это был как раз коринфский царь Сизиф. Кроныч тогда сурово заметил, что смертным не стоит лишний раз влезать в дела богов, а ябедам и нарушителям мужской солидарности не место среди живых, и попросил Аида взять дело под личный контроль.

Богини вежливо улыбнулись непристойной истории, но обсуждать её, по крайней мере в присутствии Гермеса, не стали.

Выяснив то, что ему было нужно, Гермес отправился по найденному следу Аида в Коринф. Пролетая над царским дворцом, он увидел Сизифа, обедающего в кругу семьи, и заметил, что для покойника, которого Аид ещё несколько месяцев назад собирался препроводить в свои владения, царь смотрится подозрительно бодро.

Вскоре по вызову Гермеса прибыл бог войны Арес и устроил во дворце основательный обыск. Заросшего, грязного и голодного Аида нашли в подвале. Как только его развязали, он, забыв об олимпийских приличиях и божественном хладнокровии, кинулся на грудь Ареса и разрыдался. Его пытались расспросить, но он только всхлипывал и причитал что-то невнятное. Такого страха и унижения брату Зевса ещё никогда не доводилось испытать. Его быстро доставили на Олимп, где местный врач Асклепий оказал ему первую помощь и сказал, что богу ничто не угрожает, но он пережил слишком большое потрясение, и теперь ему нужно пару месяцев отдохнуть и привести в порядок нервы.

В этом году лето закончилось необычно рано. Персефоне пришлось срочно прервать каникулы и вернуться в царство мёртвых, чтобы замещать там заболевшего мужа. Опыта у неё не было, поскольку Аид всегда вёл дела сам, она только иногда наблюдала за этим, сидя рядом. Поэтому Персефона волновалась сверх меры, путалась и делала ошибки. А работа ей предстояла большая: сразу принять всех покойников за последние несколько месяцев. Сидя на мужнином троне, она тщательно напускала на себя суровость, отчего выглядела настолько комично, что даже покойники, которым было, казалось бы, совсем не до смеха, часто улыбались, приводя богиню в ещё большее смущение.

Кроме прочего, ей пришлось заняться делом Сизифа, который и на том свете не давал богам покоя. Вызвав его, она старательно нахмурилась и, пряча глаза от его прямого и нагловатого взгляда, сказала:

– Вы уже несколько месяцев как умерли, а похоронный обряд до сих пор не проведён и положенные жертвы богам не принесены. Это непорядок. Обычаи следует соблюдать, да и боги, не получая жертв, вас держать тут не могут.

Сизиф взмахнул руками от возмущения:

– Ох уж моя жена! Стерва какая! Так-то, значит, она чтит мою память! Боги по ней, значит, задаром работать должны! Мужа родного она ни во что не ставит! Сами ведь знаете, что жёны вытворяют, только муж за порог!

Персефона не знала, но, боясь показать некомпетентность, понимающе кивнула.

– Ну уж я с ней разберусь! – продолжал бушевать Сизиф. – Вернусь домой – такое ей задам!

– Из царства мёртвых нет возврата, – смущённо заметила Персефона, повторяя с детства заученную фразу.

– Как же нету? – с недоумением спросил Сизиф. – Вы ж сами каждый год отсюда к матушке своей, дай ей боги всяческого счастья, на побывку ездите.

Персефона было открыла рот, чтобы что-то возразить, но никакое возражение ей в голову не пришло. Часто затверженные с детского сада истины на поверку оказываются полной ерундой. Может быть, необратимость смерти тоже один из таких случаев. Ведь действительно, выходила же Персефона каждый год из царства мёртвых и возвращалась потом обратно. Да и Сизиф смотрел так уверенно, что ей просто ничего не оставалось, как только ответить:

– Ну только если совсем ненадолго. Вы там быстренько разберитесь и возвращайтесь поскорее, пока никто не заметил.

– Да уж это понятное дело! – воскликнул Сизиф. – Никто ничего не заметит: одна нога здесь, а другая там.

Последняя фраза, явственно напомнившая поговорку о человеке, стоящем одной ногой в могиле, окончательно убедила наивную богиню. Она отпустила Сизифа на землю, и он убежал действительно так быстро, что не оставил у Персефоны никаких сомнений в своей оперативности. Но возвращаться обратно он, естественно, не собирался. Эту аферу он с женой задумал заранее и был рад, что в очередной раз так ловко надул богов.

Зевс выключил ясновизор и сказал:

– Дурак он всё-таки, этот Сизиф. Пустым, бесполезным делом занимается: богов гневит, от смерти бегает. Всё равно ведь последнее слово будет за богами – на что рассчитывает?

Аид же до боли стиснул кулаки и, брызгая слюной, прошипел:

– Уж я позабочусь, чтоб ему на том свете сладко не было: такое наказание придумаю, что люди вечно будут помнить про Сизифов труд!

Собрание богов

Под присмотром Асклепия Аид стал поправляться и через некоторое время сам занялся делами подземного царства. То, что он увидел, его совсем не обрадовало.

На следующем собрании богов он взял слово и сказал такую пламенную речь, что многие присутствующие не смогли разобрать ни слова. Страдания в подвале Сизифа и последовавшая болезнь отбили у него олимпийское спокойствие и присущую богам надменную сдержанность. Он топал, размахивал руками, срывался с крика на визг, вводя коллег в смущение и недоумение.

– Ну что ты, братец! – попытался успокоить его Зевс, когда Аид замолчал, то ли закончив, то ли собираясь с новыми силами. – Тебе тяжело пришлось, мы сочувствуем и всё понимаем. Скажи только, чем мы можем тебе помочь. Может, тебе материалы какие-то прислать? Или хочешь, мы у тебя в подземном царстве гастроли Орфея устроим?

Аид опять заорал что-то неразборчивое.

– Спокойнее, брат! – дружелюбно сказал Зевс, дождавшись конца речи. Кажется, громовержец был единственным, кто разобрал какие-то слова разнервничавшегося бога. – Мы же решили эту проблему. Всё в порядке: люди теперь снова умирают. Умирают ведь, а, Гермес?

– Как мухи мрут, Кроныч! – бодро отрапортовал посланник богов и с готовностью протянул свиток со списком недавно умерших.

– Ну вот, – сказал Зевс, передавая его Аиду, – а ты беспокоишься. Вот они, покойники, разве мало?

– И где они все?! – взвизгнул Аид.

– Война нужна! – закричал Арес, вскакивая со своего места. – Будет война – будут и покойники!

– Сядь! – рявкнул Зевс. – Когда я давал тебе слово? Гермес, объясни нам, куда деваются покойники, почему они не доходят до Аида.

Гермес неохотно поднялся со своего места и проворчал:

– А что сразу я? Что мне покойники? Рожаю я их, что ли? Успехи медицины не по моей части.

– При чём тут медицина? – отмахнулся Зевс. – Мёртвых воскрешать медицина ещё не научилась, это даже боги не всегда могут.

Гермес замялся, посмотрел на Аполлона, но, не получив от него никакой поддержки, сказал, ковыряя пальцем стол:

– Ну вы же знаете Асклепия. Он парень умный и дело своё знает и любит. Иногда только увлекается и теряет чувство меры. Кто ж его за это осудит?

– То есть Асклепий воскрешает мёртвых? – резко спросил громовержец, ставя Гермеса в тупик таким прямым вопросом.

Молчание Гермеса было достаточно красноречивым ответом. Зевс, нахмурившись, включил ясновизор и быстро просмотрел, чем занимался самый известный в Элладе врач Асклепий последнее время. Сомнений не было: доктор вопреки всем обычаям и предписаниям вмешивался в то, чем разрешается заниматься только богам: в вопросы жизни и смерти. Он воскрешал мёртвых, и те, кто уже был предназначен Аиду, с его помощью успешно уклонялись от последнего путешествия в подземное царство.

– Ишь ты, Прометей выискался! – возмутился Зевс, расчехляя перун. – Гуманист!

Аид вскочил и снова начал было возмущённо причитать, но раскат грома остановил его. Молния пронеслась от перуна Зевса вниз, на землю. Громовержец сверился с ясновизором и удовлетворённо вздохнул: «Ну вот и нет Асклепия!».

Аид сел, но теперь вскочил Аполлон.

– В чём дело? – строго спросил Зевс.

– Асклепий мой сын!

– Да что ты говоришь! – с издевательским притворством воскликнул громовержец. – Воспитывать детей надо! Объяснять, что можно, а что нельзя. А то ведь совсем распустились! Если люди умирать перестанут, то чем же они от богов будут отличаться? Всё, собрание закончено. Налей! – Зевс отвёл в сторону руку с пустым кубком. – Да не ты! – капризно крикнул он, отдёргивая кубок, когда его дочка Геба подошла к нему с кувшином нектара. – Пусть Ганимед нальёт!

Мальчика Ганимеда Зевс недавно притащил из Трои на Олимп, обожествил, сделав его детство вечным, и всё никак не мог ему нарадоваться.

Отхлебнув, громовержец встал и, опираясь на плечо Ганимеда, пошёл к себе во дворец. До слуха богов донеслись его слова: «Ганимед, а ты уже когда-нибудь видел голого мужчину?»

Гера с ненавистью посмотрела им вслед.

Собрание закончилось, и боги разошлись. Один лишь Аполлон остался на месте и тупо глядел перед собой.

Удивительное дело: самый некрасивый из всех богов – Гефест, от которого даже родная мать отвернулась, был женат на красавице Афродите, а самый красивый бог – Аполлон не только не был женат, но и из всех богов, пожалуй, был самым неудачливым в любви. Отпугивало ли девушек его высокомерие, или каждая из них считала, что у Аполлона уж таких, как она, десятки, а у него в результате обычно никого и не было. Лишь изредка ему, казалось, улыбалось счастье, но оно было скоротечно, как молния, лишь на одно мгновение освещающая черноту затянутого тучами ночного неба.

Плодом такой скоротечной любви был Асклепий – единственное воспоминание о красавице Корониде. Она любила Аполлона совсем недолго. Даже по человеческим меркам недолго. И когда она его бросила, он её убил. А теперь не стало и Асклепия.

На бессильно повисшую руку Аполлона легла мягкая женская ладонь. С трудом подняв глаза, он увидел стоящую перед ним Геру. Если бы не печальные мысли, полностью его занимавшие, он бы удивился: Гера неприязненно относилась к внебрачным детям Зевса и обычно с Аполлоном не разговаривала, только очень сильные переживания могли бы её заставить преодолеть эту неприязнь.

– Это ужасно, Аполлон, – сказала она. – Лишиться сына из-за каприза свихнувшегося извращенца, который ради смеха размахивает перуном направо и налево, будто это какая-то игрушка.

– Я убью циклопов, которые сковали этот проклятый перун, – с трудом шевеля губами, произнёс Аполлон.

Гера пожала плечами:

– Я понимаю твой гнев, но разве циклопы виноваты? И перун не виноват, а виноват тот, кто им пользуется. Его и надо наказывать.

Аполлон с недоумением посмотрел на Геру, а та, ответив многозначительным взглядом, продолжала:

– Было время, когда он был великим богом. Время перемен, войн, катастроф, битв с титанами и гигантами. Но это великое время давно ушло. Бывший победитель заплыл жиром, обленился и выжил из ума. Он уже не хочет ни войн, ни перемен, он хочет только пьянствовать, издеваться над своими ближними и развратничать с кем попало. Богинь ему мало, смертных женщин тоже мало, он уже и скрываться перестал – прямо на священный Олимп притащил этого троянского мальчишку. Троянского! – При этом слове лицо Геры перекосилось от ярости, ей сразу вспомнился оскорбивший её Парис. – Ненавижу троянцев! – вырвалось у неё.

– И что? – с безразличным недоумением спросил Аполлон.

– Что?! Ты спрашиваешь что? Ты, его лучший сын?! Твой дед Крон не спрашивал, что ему делать с его отцом, Ураном, а Зевс не спрашивал, что ему делать с его отцом.

– Серпом по яйцам и в Тартар4, – всё таким же безразличным тоном ответил Аполлон. – Ты предлагаешь устроить заговор?

– Заговор! – яростно прошипела Гера. – Свяжем, оскопим, отправим в Тартар. Ты займёшь его место. Никто не станет нам мешать! Его все ненавидят. Но слишком многих к заговору привлекать не будем. Хватит нас и Фетиды.

– Фетида? Она-то при чём?

– Она Зевса больше всех ненавидит. Когда она ему отказала, он насильно выдал её замуж за смертного. Теперь она только и думает, что о мести. Пусть отвлечёт его. Он-то о ней ничего не подозревает.

– Откуда ты всё это знаешь?

Гера мрачно усмехнулась:

– Я многое знаю, Аполлон.

Женихи Елены

Весть о совершеннолетии самой красивой девушки в мире разнеслась по Элладе. Все неженатые цари и царевичи отправились в Спарту к царю Тиндарею, чтобы попытать счастье в качестве жениха прекрасной Елены.

Тиндарей принимал всех, день за днём не прекращался пир у него во дворце. Гостеприимство Тиндарея ни у кого не могло вызвать нареканий, но сам он был мрачен и неразговорчив. Вино и кушанья на столе не иссякали, но несчастное, извиняющееся выражение не сходило с лица хозяина, а среди гостей росло недовольство: за всё время сватовства никто из них ни разу не увидел красавицу Елену, а Тиндарей упорно не хотел говорить о её замужестве, никак не давал понять, кого он хочет видеть своим зятем.

Еда и вино уже не лезли в рот женихам, и чем больше они нервничали, тем несчастнее становилось лицо Тиндарея. Когда гости спрашивали его о дочери, он отвечал уклончиво, но неизменно вежливо. Лишь раз сорвался: когда один из женихов, пытаясь польстить Елене и её отцу, стал перечислять ходившие по Элладе легенды о её красоте и среди прочего упомянул лебединую поступь, Тиндарей вдруг стукнул кулаком по столу, вскочил и закричал:

– Неправда! В ней нет ничего лебединого!

– Но это же только поэтический образ, – растерянно возразил жених.

Тиндарей густо покраснел, опустился на своё место и пробормотал извиняющимся голосом:

– Конечно, я это понимаю. Поэтический образ. Просто я… не люблю лебедей.

Короткое время все молчали, потом заговорили снова, но уже не так громко. Тосты и речи прекратились, все только мрачно ели, пили и тихонько между собой бранили хозяина.

Одиссей – царевич с острова Итака – сидел в стороне и думал о том, что не так уж ему нужна эта Елена, которую он ни разу не видел, что это общество ему уже настолько опротивело, что окажись он среди женихов ещё раз, то уж точно не сдержался бы: взял бы лук и перестрелял их всех, и что поведение Тиндарея странно и подозрительно, и надо бы узнать, в чём тут дело. Стоило ему это подумать, как Тиндарей вдруг сам пробежал мимо него и, странно подмигивая, шепнул не своим голосом: «Одиссей, зайди ко мне – надо поговорить». Сказав это, он поспешно смешался с толпой и пропал. Удивлённый царевич поднялся и пошёл к Тиндарею.

Когда он вошёл к царю, тот посмотрел на него с таким удивлением и испугом, будто вовсе не ожидал его увидеть. Одиссей смущённо стоял в дверях и ждал, пока тот заговорит, но Тиндарей молчал, и Одиссею пришлось начать самому. В конце концов, он и так хотел поговорить со странным папашей.

– Тиндарей, объясни, наконец, почему ты прячешь от нас Елену. Если ты не хочешь выдавать её замуж – так и скажи, и мы разъедемся по домам. Не может же всё это вечно продолжаться. Если не знаешь, кого из нас выбрать, – устрой испытание, как это всегда делается.

Губы Тиндарея задрожали. Казалось, он готов был расплакаться.

– Хорошо, что ты зашёл, Одиссей. Наверное, я должен кому-то всё рассказать, а ты мне кажешься единственным разумным человеком в этой банде. Конечно, я хочу, чтобы Елена вышла замуж, но страшные пророчества не дают мне покоя, и я не знаю, что мне теперь делать. Ещё когда она была девочкой, мне предсказали, что её похитят и из-за этого случится великая война, долгая и кровопролитная.

– Ну, это-то пустяки, – улыбнувшись, ответил Одиссей. – Все ведь знают, что её уже похищал Тезей, а её братья пошли на Тезея войной и освободили Елену. Вот тебе и похищение, и война. Так что старое пророчество, о котором ты говоришь, уже сбылось, и бояться больше нечего.

– Это не то, – возразил Тиндарей. – Кастор и Полидевк действительно отправились тогда вслед за Тезеем, но дома его не застали, а воевать с ними никто не собирался, и Елену отдали без боя. Так что, как видишь, никакой войны тогда не было, тем более долгой и кровопролитной. Она нам только предстоит.

– Ну, пророчества не всегда следует понимать буквально… – возразил было Одиссей, но Тиндарей только помотал головой, показывая, что он всё-таки понимает пророчество буквально, и продолжил:

– А недавно, примерно за месяц до совершеннолетия Елены, мне явилась во сне Афродита и пригрозила страшными бедами, если я без её указания выдам Елену замуж. Но как именно она даст мне это указание, она не сказала. Я человек богобоязненный и никогда ничего против воли богов не делаю. Но как исполнить волю богов, если они ничего не объясняют?

– Ну тогда давай я объясню, – сказал Одиссей. – С твоим выбором женихи могут и не согласиться, но если Елена сама выберет себе мужа, то против этого никто ничего сказать не посмеет. Про это и Афродита говорила, она же богиня любви: если Елена пойдёт замуж по любви, то это и будет знак Афродиты.

Тиндарей подумал и возразил:

– Даже если все согласятся, найдётся один, кто будет против. Он похитит Елену у мужа, и начнётся война, в которой одни одного поддержат, а другие другого. Этого я и боюсь.

– И на это можно найти меры, – сказал Одиссей, подумав немного. – Пусть женихи дадут клятву, что все вместе пойдут войной на всякого, кто воспротивится выбору Елены. Тут же царевичи со всей Эллады – никто не решится воевать против всей Эллады.

Тиндарей задумался, ища возражения. Лицо его всё больше прояснялось.

– А ведь верно! – сказал он наконец.

Он бросился к Одиссею, стал обнимать, жать руки, говорил, что считает его своим лучшим другом, что умнее его нет никого во всей Элладе, что завтра же он сделает всё, как сказал Одиссей.

Действительно, на следующий день Тиндарей принёс в жертву коня, и все женихи поклялись на этой жертве, что согласятся с выбором Елены, придут на помощь её мужу и будут воевать со всяким, кто воспротивится их семейному счастью.

Сразу после этой торжественной клятвы Тиндарей объявил, что Елена прямо сейчас выйдет к женихам, и тому, кого она назовёт, он отдаст её в жёны.

Женихи длинной шеренгой построились перед дворцом. Одиссей стоял где-то посередине и смотрел, как двери раскрылись и на пороге появилась прекрасная Елена. Невольный вздох пронёсся по шеренге женихов. Красота царевны превзошла все их ожидания. Пожалуй, каждый из них действительно был готов прямо сейчас схватить её и увезти к себе, но по бокам Елены стояли её братья, Кастор и Полидевк. Судя по тому, что у каждого на поясе висел меч, Тиндарей всё-таки не совсем доверял женихам. Елена рассеянно оглядела строй юношей. До Одиссея донеслись её тихие слова:

– А что, похищать разве не будут?

– Тебя уже похищали, дура! – сердито прошептал один из братьев. Кастор и Полидевк были так похожи друг на друга, что никто, кроме них самих, не смог бы точно определить, кто из них это сказал.

– Сам ты дурак! – буркнула в ответ Елена и с недовольным видом спустилась к женихам.

Она шла вдоль строя, останавливаясь перед каждым, и внимательно рассматривала. «Будто товар на рынке выбирает», – подумалось Одиссею.

Наконец царевна остановилась перед ним. На мгновенье их взгляды встретились, и Одиссей вдруг почувствовал, что исчезает, тонет в этих зелёных, невероятных глазах. Он не видел, как один из братьев легонько ткнул Елену локтем в бок. Та резко обернулась, со злостью толкнула брата обеими руками и, полоснув по Одиссею злобным взглядом, как острым мечом, ткнула пальцем в стоящего рядом царевича Менелая:

– Вот этот!

Менелай пошатнулся и не упал только благодаря поддержавшему его Одиссею. Он завертелся то в одну, то в другую сторону, беззвучно шевеля губами и разводя руками, как рыбак, показывающий, какую рыбу он поймал. Строй женихов распался, и вскоре счастливый победитель остался один. Все остальные, ворча, отправились восвояси.

Одиссей с удивлением заметил, что не чувствует к Менелаю зависти. То, что он испытал от взгляда Елены, было невероятно, ни с чем не сравнимо, но он не хотел бы когда-нибудь испытать это ещё раз. Одиссей слишком гордился своим умом, которого чуть было не лишился, постояв один миг под взглядом этих умных зелёных глаз.

Неожиданно его кто-то схватил за локоть. Обернувшись, он увидел перед собой Тиндарея. Одиссей привык уже за последнее время к его несчастному, извиняющемуся взгляду, но сейчас Тиндарей превзошёл в этом сам себя.

– Прости меня, Одиссей! – взмолился он.

Одиссей спокойно пожал плечами:

– За что простить?

– Я говорил Елене, я говорил ей, чтобы она выбрала тебя, но у неё такой характер! Не сделает уже потому, что я об этом попросил. Вся в мать!

Одиссей снова пожал плечами:

– Это не важно.

– Нет, важно! – упрямо настаивал Тиндарей. – Ты мне так помог, просто спас, лучшего зятя я и представить себе не мог, а теперь ты уйдёшь ни с чем. Я не допущу этого. Никто не назовёт меня неблагодарным.

Одиссей хотел что-то возразить, но Тиндарей не дал ему ничего сказать:

– Мой брат выдаёт сейчас замуж свою дочь. Я поговорю с ним, и ты вернёшься домой с молодой невестой. Пенелопа прекрасная девушка, ты не пожалеешь.

– Хорошо, спасибо, – вежливо, но без энтузиазма ответил Одиссей. – Ладно, посмотрю, что это за Пенелопа.

Гера и Афина сидели, прильнув к экрану ясновизора.

– Что показывают? – небрежным тоном спросила проходившая мимо Афродита.

– Потрясающие новости! – воскликнула Афина. – Ты слышала, красавица? Тиндарей выдал замуж свою дочку!

Афродита замерла.

– Какую ещё дочку? – срывающимся голосом спросила она.

– Как какую? Ты разве не знаешь? Елену Прекрасную – самую красивую девушку в мире. После тебя, конечно.

Лицо Афродиты покраснело от гнева.

– Как это выдал?! Кто ему позволил?! Что за своевольство такое?!

Гера обернулась к ней с ироничной улыбкой:

– Да ты заговариваешься, красавица! Разве выдать замуж собственную дочку – своевольство? С каких пор на это надо у кого-то спрашивать разрешение? Он, правда, сперва не хотел, но Одиссей его уговорил.

– Какой ещё Одиссей?! – в бешенстве прокричала богиня любви. – Что он суётся не в своё дело?!

Гера смотрела на неё с торжеством и наслаждением:

– А ты разве не знала, красавица, что смертные обожают влезать не в своё дело? И что это ты так разволновалась, милая? Аж вся пятнами покрылась! Или у тебя были какие-то свои планы на Елену Прекрасную? Ну тогда извини!

– Идите вы все! Ничего я не разволновалась! – рявкнула в ответ Афродита и, сердито шмыгнув носом, под смех богинь побежала к себе во дворец.

– Она-то, дурочка, приберегала Елену для своего любимчика Париса! А невеста-то уже замужем! Вот незадача!

– Это я надоумила Одиссея поговорить с Тиндареем, – похвасталась Афина.

– Да я уже поняла. Здорово ты замаскировалась: Одиссей наверняка не догадался, что его позвал не Тиндарей.

– Одиссей мне нравится, – сказала Афина. – Очень умный. Для смертного, конечно, – я гораздо умнее.

Филемон и Бавкида

Между серым, затянутым тучами небом и вершиной Олимпа висела привязанная золотой цепью богиня Гера. Её муж, громовержец Зевс, мрачно смотрел на неё, сидя на троне. У ног Зевса, облокотившись на его колено, примостилась красавица Фетида.

Это необычное зрелище могло бы привести в недоумение всякого. Где-то в глубине своей божественной души Гермес, возможно, отметил, что что-то тут не так, но виду не подал и поздоровался как ни в чём не бывало, вежливо кивая каждому, к кому обращался:

– Привет, Кроныч! Здравствуй, Кроновна! И ты, Нереевна, тоже здравствуй! Хорошего дня! Как поживаете?

Зевс повернул к нему тяжёлый, усталый взгляд и, не отвечая на приветствие, буркнул:

– С ним ещё поздороваться не забудь, – и показал пальцем себе за спину.

Только сейчас Гермес обратил внимание на тень, возвышавшуюся за спиной Зевса. Стоявший там был так огромен, что казался просто тёмным фоном, сливающимся с таким же тёмным небом, потому Гермес его и не заметил, когда вошёл, теперь же он медленно поднял глаза, потом запрокинул голову, чтобы разглядеть нового собеседника, и всё таким же спокойным, но немного дрожащим голосом сказал:

– Здравствуйте, чудовищный сторукий пятидесятиголовый великан гекатонхейр!

Зевс поводил исподлобья сердитым взглядом, рассматривая продолжавшего казаться невозмутимым Гермеса, и вопросил, кивнув на Геру:

– Ну и что ты об этом думаешь?

– Дела семейные, – беспечно ответил Гермес. – Мне, холостому, эти радости недоступны.

– Заговор они против меня затеяли, – пояснил громовержец. – Эта… и с ней ещё пижон Феб. Связали, хотели кастрировать. Придурки! Хорошо, что Фетида предупредила…

– Предательница! Уж и доберусь я до тебя! – отчаянно завопила с небес Гера.

– А ну, заткнись! – рявкнул на неё Зевс, потрясая округу раскатом грома. – Не перебивай, когда я говорю, старая перечница! Фетида, в общем, помогла: привела гекатонхейра. Он-то этим путчистам мозги и вправил. Что озираешься?

– Ищу Феба нашего, Аполлона Зевсыча. Ты его, надо полагать, тоже где-то рядом подвесил.

– Нет, его не подвесил – он мне не жена пока ещё. Дружка твоего Аполлона я продал в рабство. Что-то не так?

Гермес с удивлением развёл руками: «Скажешь тоже, Кроныч! Что тут может быть не так!» – и Зевс мрачным голосом уточнил вопрос:

– Может, ты тоже хочешь устроить заговор?

– Конечно хочу! Ведь ты продашь меня какому-нибудь доброму человеку, который будет со мной хорошо обращаться и не станет нещадно эксплуатировать, как ты, – беспечно ответил Гермес.

– Паяц! – буркнул Зевс, отворачиваясь. Лучик солнца прорвал облака. – Эй, Ганимед! Налей! И этому клоуну тоже – он поднимает мне настроение.

Выпив залпом кубок нектара, громовержец подпёр голову ладонью и задумчиво сказал:

– Это ведь я ещё по-доброму с ними. Мог бы и в Тартар или приковать, как Прометея. Только ведь то Прометей был. Титан! При всех недостатках уважения достоин, а эти… – Громовержец сплюнул. – Вдвоём на одного смелые, а как увидели гекатонхейра, так сразу обделались. С ними и бороться стыдно. Ещё подумают, что я их боюсь! Кого боюсь? Аполлона?!

Говоря это, он почему-то посмотрел на Фетиду, и та улыбнулась ему в ответ.

«Нет, – подумала она, – не Аполлона тебе следует бояться. Бойся моего сына!»

«Ну, это мы ещё посмотрим», – подумал Зевс.

«Какая же ты дура, Фетида!» – не сдержавшись, подумал Гермес.

«Да нет, не дура. Просто наивная и в наших олимпийских делах несведущая», – снисходительно подумал Зевс.

Фетида не поняла случившегося обмена мыслями, но почувствовала смутное беспокойство от переглядок между богами и, взволнованно погладив бороду Зевса, попросила:

– Зевс Кронович, за всё, что я сделала для вас, обещайте позаботиться о моём сыне и защитить его в случае опасности.

– Конечно, Фетида, – рассеянно ответил Зевс. – Всё, что от меня зависит. Водами Стикса клянусь.

Он расправился с очередным кубком нектара и продолжил свои рассуждения:

– Аполлон мне не враг. Я его быстро перевоспитаю. Если я кого и боюсь, то не богов.

– А смертных? – спросил Гермес.

Зевс подозрительно на него посмотрел:

– Чего?

– Ну, если ты боишься не богов, то, значит, боишься смертных.

– Я этого не говорил.

– Ты это подумал.

На горизонте сверкнула молния. Зевс строго погрозил Гермесу пальцем:

– Ты это брось!

– Виноват, Кроныч. Не повторится.

Зевс велел налить ещё, слез с трона, нетвёрдой походкой подошёл к Гермесу и, чокнувшись с ним, сказал:

– Ладно, хватит об этом.

Вскоре они лежали на вершине Олимпа и, свесившись, плевали вниз, метясь в лысину какого-то философа. Оба никак не могли попасть, и Зевс в раздражении уже потянулся к перуну со словами «Уж сейчас не промахнусь», но Гермес перехватил его руку и заплетающимся языком сказал: «Не надо привлекать к себе внимание».

Зевс перевернулся на спину, положил ногу на ногу и, глядя на покачивающуюся сандалию, вдруг снова вернулся к старой теме:

– Богов запугать несложно. Я им на целую вечность такое могу устроить, что они света невзвидят. А смертным? Ну, разражу его молнией. А ему этого и надо. Они ж все только и мечтают, что о быстрой смерти.

– Ну, не только, – лениво возразил Гермес.

– О быстрой смерти и славе. А тут ему сразу и слава: «Смотрите, его сам Зевс разразил! Небось, великий человек был». И давай ему памятники ставить, поклоняться как богу. Цветы станут в жертву приносить. Не мне жертву, а ему. И кто кого в результате победил?

– Зато боги всё могут.

– Могут! – запальчиво ответил Зевс. – Только не делают. Богам торопиться некуда. И получается, что иной смертный за свою короткую жизнь больше всего натворит, чем иной бог за целую вечность. – Зевс немного помолчал. – Странные они. Вроде как мы, а не такие. Зря я, наверное, доверил их создание Прометею. Надо было самому. Может, тогда бы лучше в них разобрался. Истребить их всех разом можно, но кто нам тогда жертвы приносить будет? Жертвы, правда, отбросы. Лучшее-то сами съедают, а нам дрянь всякую в жертву приносят. Но ведь не будет смертных – и таких жертв не будет. А бабы у них хорошие. С нашими не сравнить. В наших свежести нет. Афродита, например, старше меня, а всё девочку из себя строит. И мозги как у курицы. Богини зато выносливее. Смертная чуть что, так сразу помрёт, вот и приходится образы всяких зверушек принимать, чтоб их не повредить.

– Жертвы приносят, бабы хорошие, – подытожил поток сознания своего шефа Гермес. – Что ж тебе в них не нравится?

– Всё не нравится. Не понимаю я их!

– Так ты с ними не общаешься. Как же их понимать, если ты их и не видишь вблизи?

Зевс сел, осенённый неожиданной идеей:

– А что, Гермес, пошли к смертным! Прямо сейчас.

Ещё относительно трезвый Гермес скептически глянул на громовержца:

– В таком виде?

– Нет, конечно. Я образ приму. Жука-носорога. Нет, лучше просто носорога. В таком образе я ещё никому не являлся.

Гермес нахмурился:

– Какого носорога, Кроныч? Ты что, по бабам собрался? Хочешь, чтоб на нас пальцами показывали? Прими нормальный человеческий облик, оденься по-современному и не сияй всей своей славой как лампада, а то смертных кондрашка хватит.

– Верно! – согласился Зевс и поспешно скрылся во дворце.

Через несколько минут он снова выбежал – в новом виде. Гермес только всплеснул руками:

– Что это?

– А чего? Они сейчас так одеваются. Ты на Ганимеда посмотри.

– Ганимед ребёнок. Так только дети одеваются. В подростка превратись, что ли.

– Ну вот ещё! Может, мне вообще в женщину превратиться?

– Только этого не хватало! Меня же все за твоего мужа принимать станут.

Гермес притащил ясновизор и стал показывать Зевсу, как одеваются люди. После некоторых препирательств костюм человека удалось согласовать. Зевс всё-таки внёс кое-какие довольно спорные дизайнерские новшества, но в целом он теперь мог сойти за нормального пожилого грека.

Вскоре перед небольшой компанией, пившей вино у храма Зевса, появились двое прохожих: молодой с крылышками на сандалиях и такими же крылышками на шляпе и пожилой – довольно странно одетый и явно уже не совсем трезвый.

– Ух ты! Смертные! – удивился старик.

«А ты кого ожидал тут увидеть?» – ехидно подумал молодой.

– А сами вы что, боги? – спросил юноша, разливавший вино.

– Мы вроде как бродячие философы, – ответил молодой прохожий с крылышками. – Ходим по миру, мудрость собираем. Есть у вас тут мудрость?

– Конечно есть. Полная амфора. Пить будете?

– А то ж! – радостно воскликнул пожилой прохожий.

«Не стоило б тебе мешать нектар с вином», – подумал было Гермес, но Зевс только мысленно отмахнулся:

«Пустое!»

«Разбавь водой!» – только и успел подумать Гермес, но Зевс выпил поданную кружку залпом, не обратив на его мысли никакого внимания.

– Ух ты! – с уважением сказали греки. – Силён. Как скиф пьёт – не разбавляет5.

– У него двоюродная бабушка была из скифов, – соврал Гермес. – Ему всё нипочём.

В доказательство этих слов Зевс заковыристо и многоэтажно выругался по-скифски, чем ещё добавил к себе уважения у собутыльников.

– А он по-гречески понимает?

– А то ж! – гордо ответил Зевс, набирая воздуху.

«Только не цитируй Гомера, – подумал Гермес, – он ещё не родился».

«Гомер не родился, но его стихи вечны», – мысленно ответил громовержец, но ничего не сказал.

Земля вдруг содрогнулась. Люди вскочили. Зевс растерянно посмотрел на Гермеса. Всё вокруг опять мелко подскочило.

«Задержи дыхание», – мысленно посоветовал Гермес.

Зевс надул щёки, и толчки прекратились, но, когда он выдохнул, снова возобновились. Гермес с силой хлопнул его по спине.

– Садитесь, – сказал он собутыльникам. – Землетрясения не будет. Поверьте опытному философу.

Люди сели, и Зевс опять протянул свою кружку. Гермес попытался отстранить наклонившуюся к ней амфору, но Зевс оттолкнул его руку.

– Давай, лей! – сказал он. – Полную лей, ты что, краёв не видишь?!

Он опять выпил залпом, и через несколько секунд никто уже не видел ни краёв, ни даже собственного носа, такой густой туман окутал город. Испуганный Гермес нащупал тело рухнувшего громовержца и, взвалив его на плечи, поспешно попрощался с людьми. Пройдя пару кварталов, он понял, что далеко так не уйдёт.

– Кроныч, а ведь я не дотащу тебя до Олимпа, – сказал он. – Хорошо ещё, что ты не обернулся носорогом – в тебе и так весу как в боевом слоне с десятком наездников. Сколько ж мрамора на тебя ушло, мать моя богиня!

Туман между тем стал потихоньку развеиваться.

– Ничего, мои люди гостеприимны. Переночуем у кого-нибудь, – пробурчал громовержец. Его божественное сознание оставалось ясным – только человеческое тело подвело.

– Ну ты не очень-то обольщайся, – проворчал Гермес и постучался в ближайшую дверь.

– Валите отсюда, алкаши! – послышалось из-за закрытой двери.

– Спутали с кем-то, – пояснил Гермес.

– К жене своей иди – тут тебе не вытрезвитель! – ответили из-за другой двери.

– Жлобы! – проворчал Зевс. – Затоплю весь ваш город на хрен!

– Тебя что, тошнит? – озабоченно спросил Гермес.

– Нет, завтра с утра затоплю.

– Завтра с утра тебе будет не до этого, – со знанием дела предсказал Гермес. – Ничего, сейчас получится. Бог троицу любит.

– За что?

– Да так, просто. Число хорошее, на три делится.

– И какой бог его любит?

– Не важно. Я, например.

Но и в третьем доме загулявшие боги не встретили понимания. Только уже у самых городских ворот им открыла дверь какая-то пожилая женщина.

– О боже! – воскликнула она, взглянув на Зевса.

– Я вас слушаю, – пробурчал тот, не поднимая глаз.

– Что с ним?

– Дедушка мой, – жалобным голосом ответил Гермес, стараясь дышать в сторону, – совсем с дороги устал, идти не может. Пустите переночевать.

Старушка пропустила их в дом, гости упали на солому у входа и тут же заснули.

Когда Гермес проснулся, Зевс уже сидел рядом с ним и, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, бормотал:

– Вино – отрава. Запретить людям пить навечно. Всё зло от вина.

– Просто некоторые пить не умеют, – заметил Гермес.

– Нечего тут уметь. Алкоголь – яд, как его ни пей.

– Дионис с тобой не согласится.

– В Тартар Диониса, чтоб людей не спаивал.

– Проснулись уже? – послышался голос хозяйки. – Сейчас я вам завтрак приготовлю.

Хозяйка вышла во двор, и перед богами появился хозяин – благообразный старичок.

– Доброе утро, гости дорогие, – сказал он. – Я Филемон, это жена моя Бавкида, а вас как звать?

Знакомство прервал истошный птичий крик во дворе. В дом ворвался перепуганный гусь. За ним вбежала Бавкида, пытаясь поймать вырвавшуюся птицу, но возраст не позволял ей проявить необходимую ловкость. Бешено гогоча, гусь бросился к Зевсу. Тот слабым голосом что-то прогоготал в ответ.

– Он говорит по-гусиному? – удивился Филемон.

– С акцентом, – ответил Гермес. – Вообще-то он лебединый изучал.

– Оставьте вы этого гуся. Что в нём мяса! – устало сказал громовержец, и стол сам собой покрылся множеством изысканных яств, некоторые блюда даже не помещались и падали на пол. – От нашего столика вашему, – сказал Зевс. – Спасибо за ночлег.

Хозяева со страхом и недоумением смотрели на гостей и на накрытый стол.

«Сказать?» – подумал Гермес.

«Да что уж там!» – подумал Зевс.

– Это Зевс. Я Гермес.

Хозяева хотели опуститься на колени, но Гермес знаком показал, что этого делать не надо, и пригласил их за стол.

Гости с аппетитом приступили к завтраку – их человеческие тела устали после вчерашнего и сильно проголодались. Хозяева не решались притронуться к кушаньям, каких они до этого даже никогда и не видели.

Когда-то некий царь Салмоней выдавал себя за Зевса и был за это поражён молнией. С тех пор никто не решался на такое самозванство. Да и доказательства, предъявленные гостем, говорившим по-гусиному с лебединым акцентом и запросто достававшим еду, качеством и количеством недоступную простому смертному, были так убедительны, что старики не могли не поверить, что перед ними действительно повелитель богов Зевс.

Некоторое время завтрак проходил в полном молчании.

«Ты хотел пообщаться с людьми», – мысленно напомнил Гермес.

– А что, Филемон, – сказал громовержец, – как мне тебя отблагодарить за гостеприимство?

– Никак, – ответил старик. – Мы вас просто так пустили. Как водится.

«Так водится?» – мысленно усомнился Зевс, вспоминая вчерашние мытарства.

Гермес мысленно пожал плечами.

– Бескорыстие нынче дорогого стоит, – милостиво улыбаясь, сказал Зевс. – Но уж царём-то я тебя сделаю.

– Не надо. Я не умею.

– Чего ж тут уметь? Сиди на троне и правь.

– Я гончар, господи, всю жизнь был гончаром, как мой отец – он меня этому и научил. Тоже дело не сложное – сиди и лепи. А только кто не умеет, с этим не справится. Из царя гончар не получится, а из гончара не получится царь.

– Случаи были. Разные люди становились царями.

– Оттого и беды, что царями кто попало становился. Был хороший гончар – и не стало, а стал вместо него плохой царь. И кувшинов не делает, и правит плохо. Если плохой гончар царём станет – не так худо, но от плохого царя всё-таки вреда людям больше, чем от плохого гончара.

– Ну ладно, не хочешь царём – давай я тебя богачом сделаю.

– Не надо. Ночлег на соломе того не стоит, а мне лишнего не нужно. Никогда никому не был должен и на старости лет не собираюсь.

«Он что, не верит в моё бескорыстие?» – подумал Зевс.

«Не верит», – подумал Гермес.

«А что, смертные все такие недоверчивые?»

«Не все. Только самые старые и опытные. Они знают, чего ждать от богов».

«Надо бы сократить продолжительность жизни. Старики слишком много знают».

– Ну ладно, – сказал Зевс, – власть тебе не нравится, богатство ты не любишь. А что ты любишь?

– Жену люблю.

Зевс недоверчиво посмотрел на старушку Бавкиду. Что тут любить? Может, когда-то она и была красавицей, но так давно, что теперь уж никто не вспомнит.

Громовержец подмигнул Филемону и сказал:

– А хочешь, я её снова семнадцатилетней сделаю.

– Не надо! – испугался Филемон. – Что я с ней семнадцатилетней делать стану? Я сам-то уже давно не мальчик. Над нами же люди смеяться будут. Я её такую люблю, как сейчас.

– Не делай меня молодой! – взмолилась Бавкида. – Умрёт Филемон – как же я жить без него буду?!

– Верно, – сказал Филемон. – Нам друг без друга не жить. Так что, если хотите сделать нам хорошо – сделайте так, чтобы мы и в царство мёртвых отправились вместе, как жили, чтоб никто никого не ждал.

– Хорошо, – несколько разочарованно ответил Зевс. – Если вы ничего другого не хотите, то, клянусь водами Стикса, вы будете жить долго и счастливо и умрёте в один день.

«Пошленькая формулировочка», – подумал он.

«Да уж», – подумал Гермес.

Возвращаясь на Олимп, Зевс был хмур и задумчив.

«Всё-таки не понять мне этих смертных, – рассуждал он. – Царём он быть не хочет, богачом не хочет – жену ему подавай, причём ту же, что и всегда. Будь я смертный – помер бы от тоски. Может, они специально себе жизнь обедняют, чтобы умирать было не жалко? С другой стороны, сколько он прожил со своей Бавкидой? Несколько десятков лет. А попробовал бы он несколько веков с ней прожить. Тоже ведь, небось, надоела бы. Или не надоела?..»

Зевсу вспомнилась Гера, какой она была, когда он только ухаживал за ней. Она с тех пор совсем не переменилась, но он видел её другой, когда, обернувшись кукушкой, грелся у неё на груди.

«Наверное, я мог бы прожить без неё, – подумал он. – Любви уже нет, конечно, но без неё было бы, пожалуй, скучно».

На Олимпе Зевс отвязал золотую цепь и опустил Геру на землю.

– Слезай уж. Амнистия, – сказал он.

Часть вторая.

Похищение Елены

Во всяком случае, мудрым является тот, кто не заботится о похищенных женщинах. Ясно ведь, что женщин не похитили бы, если бы те сами того не хотели.

Геродот.История

Корабль Энея

Семейный завтрак царя Приама начался в тишине. Троянский царь был задумчив и сосредоточен. Его томила какая-то забота, которой он не хотел делиться со своими близкими.

Тишину прервал его старший сын Гектор.

– Я видел какой-то незнакомый корабль, – сказал он, больше чтоб нарушить молчание, чем ради самой новости: незнакомые иноземные корабли не были редкостью в Трое.

– Что за корабль? – рассеянно спросил Приам.

– Не знаю. Для торгового слишком мал, но и на военный не похож. И очень красивый. Я таких красивых ещё не видел. Мастерская работа. Не иначе, какой-нибудь царь решил нас навестить. Кто бы это мог быть?

– Этот корабль принесёт нам горе, – всхлипнула Кассандра.

Приам недовольно поморщился.

– Не говори с набитым ртом, – сказал он и ответил Гектору: – Если царь, то скоро узнаем.

Вскоре действительно вошёл слуга, чтобы доложить о прибытии гостя, но не успел он заговорить, как двери распахнулись и в зал ворвался удивительно красивый юноша. Его сияющее радостью лицо показалось Парису знакомым, хотя он точно никогда раньше не видел этого молодого человека.

– Здравствуйте, дядя Приам! – закричал юноша, размахивая руками и даже подпрыгивая от восторга. – Вы меня не узнаёте? Я Эней!

Троянский царь в первый раз за всё утро улыбнулся:

– Неужели Эней? Как же ты вырос! Тебя и не узнать. Садись, позавтракай с нами.

Эней тут же бросился к столу и с аппетитом принялся за еду. Он так торопился увидеть родню, что не поел на корабле. Но говорить он при этом не переставал:

– Мама сказала, у вас в семье радость – сын нашёлся.

– Это несчастье! – сказала Кассандра тихо, даже и не рассчитывая, что её услышат. Её и не услышали.

А Эней быстро оглядел всех присутствующих и указал на Париса.

– Это ты! – сказал он. – Я тебя сразу узнал. Мама тебя так и описывала. Она тебе привет передаёт, говорит, что помнит. Дружить с тобой и помогать тебе велела.

– Я знаю твою маму? – удивился Парис.

Эней на секунду перестал жевать и недоумённо уставился на Париса. Он считал, что его маму не знать невозможно.

– Конечно знаешь. Её все знают. Моя мама – богиня Афродита.

Теперь Парис понял, где он видел это лицо. Эней был похож на Афродиту, насколько вообще мужчина может быть похож на женщину. Парису стало стыдно, что он это сразу не понял, но Эней уже забыл об его оплошности и продолжал болтать:

– Она сразу велела строить корабль. Это лучший в мире корабль, самый красивый – его сам Ферекл строил, а проект мама нарисовала. Она велела плыть нам на этом корабле в Спарту, к царю Тиндарею. Дядя Приам! Ты же отпустишь Париса в Спарту?

– Конечно отпущу. Это ведь воля богов. К тому же я уже слышал, что Тиндарей недавно выдал дочку за царевича Менелая. Пусть Парис передаст ему мои поздравления. Моему сыну надо учиться дипломатии.

Эней вскочил из-за стола:

– Здорово! Парис! Побежали на корабль! Там уже всё готово.

– Не надо! – пискнула Кассандра, но Приам строго на неё посмотрел, и она опустила полные слёз глаза.

Парис тоже вскочил и вместе со своим новым другом побежал к кораблю. Афродита помнила о нём и о своём обещании! Там, на корабле Энея и в далёкой Спарте, его ждала судьба, полная трагических и комических приключений, диктуемая благодарностью одной богини и местью двух других.

Корабль, задуманный богиней и построенный мастером, действительно был очень красив. На носу его стояла сама Афродита. Искусно вырезанная из дерева, она казалась живой. Парис помахал ей рукой, а она улыбнулась и подмигнула ему в ответ.

На палубе путешественников встретил голый мальчик с колчаном и луком за спиной.

– Это Эрот, мой старший братик по матери, – представил его Эней.

– Младший? – переспросил Парис.

Эней улыбнулся.

– Нет, старший, – ответил он. – Он всегда таким был. Не взрослеет почему-то. А так он меня намного старше. Зачем-то увязался с нами. Ну, ничего – с ним веселее.

У Энея была странная семья.

– А твой папа царь? – спросил его Парис.

– Нет, – ответил Эней, – он пастух, хоть и из царского рода.

– Понимаю. У меня такая же история вышла.

– Нет, у тебя другое дело. Папа, конечно, мог бы стать царём, если бы скрыл, что у него было с мамой. А он не скрыл, вот Зевс его и наказал. Ну, это ничего. Мне больше нравится быть сыном Афродиты, чем сыном царя.

Пока они это говорили, корабль отчалил, гребцы налегли на вёсла, и герои помчались в Спарту, навстречу своей судьбе.

Между тем царь Приам закончил завтрак. Лицо его снова омрачилось. Он встал и неохотно направился в тронный зал.

– Агелая привели? – спросил он у слуги.

– Уже ждёт.

– А этот?

– Уже там.

Приам тяжело вздохнул:

– Это хорошо, что там.

Усевшись на троне, он велел позвать своего главного пастуха Агелая.

Войдя, тот поклонился царю и стоявшему возле трона богу Аполлону. Царь ответил лёгким движением век, а бог, постояв секунду неподвижно, вдруг сам поклонился с такой издевательской учтивостью, что пастуху стало не по себе. Он вопросительно посмотрел на царя, не понимая, что это Аполлону вздумалось над ним смеяться, но Приам только ещё больше помрачнел.

– Значит, Агелай, Парис у тебя стада пас? – произнёс он. – А теперь, значит, не пасёт. А вместо него у тебя, значит, никого нет. Людей то есть тебе не хватает.

– Не хватает, – подтвердил Агелай. – Время сейчас мирное, в плен никого не берут, потому хороших рабов не достать, а плохим царское стадо не доверишь. Преступникам каким-нибудь осуждённым.

– Зря ты так об осуждённых, – неожиданно возразил Приам. – Ты же их всех не знаешь. Может быть, им надо честным трудом искупить свою вину перед обществом, чтобы вернуться на свободу незапятнанным, с чистой совестью.

Агелай удивлённо посмотрел на царя, а тот отвёл взгляд, будто сам устыдился своих высокопарных слов. Приам собрался с мыслями и сказал:

– Есть у меня, Агелай, для тебя работник. Хороший, умелый. Оступился. С каждым бывает. Но это не нашего ума дело. Наше дело – вернуть его обществу таким же непорочным, каким мы его всегда знали. Дать ему то есть возможность добросовестным трудом восстановить своё честное имя.

Агелай посмотрел на него вопросительно. Приам кивнул на Аполлона, Агелай тоже перевёл взгляд на бога. Аполлон же продолжал стоять неподвижно, лицо его ничего не выражало, кроме неизменной гордости и божественного достоинства.

– Вот, – сказал Приам, помолчав. – Фебом зовут. Раб наш.

От кощунственных слов царя у Агелая всё внутри сжалось. Не дождавшись божественного гнева, он подумал было, что это шутка, и попытался засмеяться, но царь и бог смотрели на него совершенно серьёзно.

– Как же это? – пробормотал он, озираясь, глядя то на одного, то на другого. – Вы что, стада у меня пасти будете?

– Как прикажешь, хозяин, – ответил Аполлон с таким высокомерием в голосе, что не только пастуха, но и царя передёрнуло.

– Хорошо, – сказал Приам. – Прошу проследовать к месту работы.

Аполлон низко поклонился и вышел, гордо подняв голову, а Приам знаком приказал Агелаю остаться, подозвал его поближе и тихо сказал:

– Есть указание, – царь взглядом указал наверх, – содержать его в таких же условиях, что и всех остальных. Жертв не приносить. И обращаться как с рабом. Как с обычным рабом, то есть. Очень строгое указание. Понимаешь?

– Понимаю, – пролепетал Агелай. – Это я ко всем рабам на «вы» обращаюсь. У нас в семье обычай такой.

– Ну как знаешь, – сказал Приам. – Я тебя предупредил.

Кифара и свирель

«Царь не может простить мне истории с Парисом», – каждый раз думал главный пастух Агелай, отправляя на пастбище своего нового раба – бога Аполлона.

И действительно, как командовать тем, кого обижать смертельно опасно? А будешь с ним слишком ласков – прогневаешь того, кто его наказал. Хорошо ещё, что Аполлон, хоть и был надменен как десять богов, вёл себя тихо, указаниям не противился и поручения выполнял. Работа давалась ему легко: животные слушались его беспрекословно, коровы рожали двойни, волки боялись его больше смерти, а трава на пастбище росла быстрее, чем её съедали. Божественному пастуху ничего не приходилось делать. Он весь день сидел под тем самым деревом, где когда-то его предшественник Парис отдал Афродите призовое яблоко, и лениво перебирал струны кифары.

Иногда его навещали музы и танцевали на поляне, а однажды, открыв глаза после особенно удачного музыкального пассажа, он увидел Афину, которая, сложив ладони перед собой, умилённо его слушала.

– Я случайно проходила мимо и услышала, как ты играешь. Это так божественно!

Аполлон слегка наклонил голову в знак благодарности. Афина смущённо помолчала, но, увидев, что дальше говорить снова придётся ей же, продолжила:

– Смотри, что я сейчас нашла тут, за деревом.

Она достала из-за пазухи свирель и, приложив её к губам, издала несколько совсем не божественных звуков. Аполлон усмехнулся, а она, не понимая, что его насмешило, попыталась было снова что-то сыграть, но тут взгляд её упал на гладкую поверхность протекавшего рядом ручейка и Афина увидела отражение своего и так не очень красивого лица с раздутыми щеками и выпученными глазами. Мысль о том, что она сейчас предстала перед Аполлоном с такой смешной физиономией, причём именно когда завела с ним серьёзный разговор об искусстве, привела Афину в такой ужас, что она поспешно отдёрнула свирель от губ и сказала:

– Отвратительный инструмент!

Из ближайших кустов раздался нахальный, грубый смех. Кусты затрещали, из них, пошатываясь, вылезло мерзкое пьяное существо. Это был сатир Марсий. Был он точно таким, каким положено быть сатиру: козлоногий, рогатый, пьяный, бескультурный, наглый, грубый, вонючий. Воспитание у него отсутствовало совсем, ему было всё равно, разговаривал ли он со смертными или с богами, – в обоих случаях он был одинаково бестактен.

– Запомни, барышня, не бывает отвратительных инструментов! – гнусным козлиным голосом заблеял он. – Отвратительные музыканты – они, да, бывают.

Афина и Аполлон посмотрели на Марсия так, что даже камень понял бы, что он здесь не уместен, и убрался бы скоро и тихо. Но на сатиров такие взгляды не действуют.

– Вы бы слышали, как играл на этой свирели Парис! – продолжал козлоногий хам. – Вот это виртуоз!

– На этом играл Парис?! Это свирель Париса?! – закричала Афина.

– Да, это его свирель. Обронил, видимо.

– Какая гадость!

Афина с ненавистью отбросила свирель и принялась мыть губы водой из ручья.

– Гадость – это когда музыкальными инструментами так вот швыряются, – заметил Марсий, аккуратно поднимая свирель с земли. – А Парис играл прекрасно, когда был пастухом. Свирель и флейта – вот музыка природы. Пастух с кифарой – это как осёл, запряжённый в боевую колесницу. Вы бы ещё арфу сюда притащили! Кифара – концертный инструмент, его место на сцене. Она на природе и не звучит вовсе.

– Кифара звучит везде! – категорично заявил Аполлон, в первый раз нарушая молчание. – Это лучший из всех инструментов, и сравнивать её со свирелью может только дурак, ничего не понимающий в музыке.

– Ай, какой горячий! – ухмыльнулся Марсий. – Готов спорить на что угодно, что я здесь сыграю на свирели лучше, чем ты на кифаре.

– Ну попытайся! – угрюмо ответил Аполлон. – Но учти, если проиграешь, я с тебя шкуру спущу.

Сатир заржал в ответ:

– Не бойся, не проиграю. Вот, пусть барышня нас рассудит.

Он с нежностью поднёс свирель к губам и заиграл. Играл он виртуозно. Музыка – это, пожалуй, единственный достойный предмет, в котором сатиры знают толк. Во всём остальном это грубые, наглые, вонючие козлы, но мало кто из людей разбирается в музыке лучше новорождённого сатира.

Афина заслушалась бы этими чудными звуками, если бы не презрение, которое она сейчас испытывала к исполнителю, и не ненависть к Парису и ко всему, что с ним связано. Сейчас этот Марсий и эта свирель только ранили её нежную и чувствительную душу.

То, что у Афины нежная и чувствительная душа, никто не смог бы заподозрить. У неё издревле была репутация суровой, не сентиментальной и практичной девушки. У неё не было матери – её родил Зевс. У неё не было детства – она родилась сразу взрослой. Отец взглянул на её лицо, скользнул взглядом по фигуре и, тяжело вздохнув, сказал: «Ну, ничего. Зато она, наверное, очень умная. Пусть будет богиней мудрости».

Афина привыкла к тому, что все комплименты в её адрес касаются только ума, она не считала, что если девушку хвалят за разум, значит, больше её не за что похвалить, она привыкла к тому, что её называют совоокой, убедила себя в том, что сравнение с мудрой совой делает ей честь, привыкла считаться среди мужчин своим парнем, всегда носила доспехи и утверждала, что ей самой ничего от мужчин не нужно, кроме взаимопонимания безо всяких там непристойностей и дурацких нежностей. И она верила, что настоящих мужчин не заботит ничто, кроме воинской доблести, а в девушках они ценят только их ум и богатый внутренний мир. Кокетство Афродиты она глубоко презирала, ей казалось, что ни один мужчина не может воспринимать эту глупую куклу всерьёз. Потому она и решилась предстать перед судом Париса, сулила ему славные подвиги, от которых – она это точно знала – не откажется ни один мужчина, надеялась, что Парис оценит красоту ума и духовное богатство, которые невозможно в ней не разглядеть.

Но Парис оценил не ум Афины, не её целомудрие и не мужественное благородство её посулов, а прелести этой вертихвостки Афродиты и перспективы скотских утех с какой-то смертной красоткой. Как ужасен мир, в котором не ценятся ни героизм отважных мужчин, ни целомудрие мудрых девушек!

Эти грустные мысли прервались вместе с музыкой свирели, и Марсий ехидно сказал:

– Ну, пастушок, теперь ты покажи, на что способна твоя кифара!

Аполлон запел, медленно перебирая струны. У него был воистину божественный голос, который прекрасно звучал бы и без аккомпанемента, но музыка кифары доводила его пение до абсолютного совершенства.

Когда он закончил, Марсий заметил:

– Вообще-то мы соревнуемся в музыке, а не в пении. Из-за твоего голоса кифару и не слышно вовсе.

– В музыке без слов нет смысла, – возразил Аполлон. – Тебе петь тоже не запрещалось.

Сатир громко заржал:

– Играть на свирели и петь? Как ты это себе представляешь?

– Действительно невозможно. А ты, кажется, сейчас утверждал, что свирель лучше кифары, – ехидно напомнил Аполлон.

Он перевернул кифару вверх ногами и снова заиграл. Получилось не хуже, чем когда он держал инструмент правильно.

– Можешь так? – спросил он Марсия.

Марсий опять заржал:

– Ну ты и циркач! Играть на перевёрнутой свирели? Что за чушь!

Аполлон пожал плечами.

– Я показываю возможности моего инструмента, а ты своего, – ответил он. – Пусть теперь Афина скажет, какой из них лучше.

Афина быстро посмотрела на Марсия, на Аполлона и решительно заявила:

– Кифара лучше!

– Вот ты и проиграл, Марсий, – сказал Аполлон и спустил с сатира шкуру.

Похищение Елены

Троянский корабль дошёл до Спарты быстро, при ясной погоде и попутном ветре.

Настроение путешественников было отличное. Парис мечтал о приключениях, несомненно, ждавших впереди. Эней, которого всегда влекли дальние путешествия, до этого никогда не покидал Трою, и сейчас, когда его мечты сбывались, мысли неслись впереди корабля в далёкую Элладу, о которой он уже слышал много рассказов.

Статуя Афродиты таинственно и многообещающе улыбалась.

Эрот носился по кораблю, лазал по мачте, целился из лука в пролетающих птиц и проплывающих рыб – вёл себя как все дети. Однако Парис скоро убедился, что это совсем не обычный ребёнок. При всей резвости играть в детские игры он отказывался, а в его лепете было столько знания всех сторон жизни, что Парис мог бы многому у него поучиться. Париса несколько беспокоило, что его придётся как-то представлять хозяевам, но эти опасения не оправдались: сразу по прибытии в Спарту Эрот исчез, и, хотя Парис его время от времени видел то тут, то там, мальчишка не привлекал к себе внимания. Казалось, что никто, кроме Париса, его не замечал.

Троянцев встретили со всем подобающим гостеприимством. Пир продолжался несколько дней. Эней сразу подружился с братьями Елены близнецами Кастором и Полидевком. Несмотря на их молодость, слава братьев дошла уже до Трои. В основном они славились как укротители коней, но рассказывали про них и многое другое.

– А правду говорят, что вы вылупились из яйца?

– Представь себе, не помним. Ты разве сам помнишь, как родился?

– Так ведь я ж родился обычно, как все люди рождаются. Если б из яйца вылупился – запомнил бы. А ваши шапки из того самого яйца сделаны?

– Шапки обычные – вот, пощупай. Это форма у них такая.

Братья много рассказали Энею: про бои и состязания, о золотом руне и о калидонском вепре, о героях и их подвигах. Юноше всё было интересно. Он завидовал Кастору и Полидевку, которые столько повидали и про которых столько рассказывали, и жалел о своей скучной жизни, в которой нет ни войн, ни подвигов, ни путешествий, ни приключений, о судьбе, которая не дала пока ещё материала не то что для эпической поэмы, но даже и для театральной пьесы.

Парис общался в основном с Менелаем. Он, пожалуй, предпочёл бы разговаривать с его молодой женой, но, хотя она сидела рядом, он за всё время не решился ей ничего сказать. Как только Менелай представил ему Елену, у Париса так забилось сердце, что он испугался – вдруг это услышат. Краем глаза он заметил какую-то промелькнувшую тень. Возможно, это был Эрот.

Смотреть на Елену было и страшно, и приятно. Если Парис встречался с ней взглядом, то быстро отводил глаза, успев всё же заметить, что и она смотрит на него с интересом. Париса начинало пугать обещание Афродиты, ведь ни с какой другой девушкой, как бы красива она ни была, он уже не хотел знакомиться. Но его ни с кем и не знакомили, по крайней мере, ни с какими девушками, достойными считаться самыми красивыми в мире.

Прошло девять дней. Парис недоумевал, зачем Афродита направила его сюда. Ведь она-то ему не враг, и ей не за что разбивать ему сердце. Единственное, что оставалось Парису, – положиться на милость богини и не пытаться постичь её замысел.

На десятый день к Менелаю с Крита прибыл вестник, который сообщил о смерти его дедушки, и царь спешно собрался на похороны. Он извинился за внезапный отъезд и поручил Елене развлекать гостей в его отсутствие.

Парис с болью смотрел, как Елена трогательно прощалась с мужем: обнимала его, шептала на ухо какие-то ласковые слова, долго махала платком, пока корабль Менелая не скрылся из виду.

Когда Парис и Елена остались в комнате одни, царевна бодро вскочила ему на колени, потрепала волосы и ласково прощебетала:

– А теперь, когда этот зануда уехал, чем мы с тобой займёмся?

В первый раз глаза их встретились и взгляды задержались. Парис почувствовал, как этот взгляд вынимает из него душу и вкладывает новую. Неизвестно, лучше или хуже была эта душа, но в любом случае она была совсем другой. Ощущения, чувства, сама жизнь остановились в Парисе. Всё его существо подчинилось власти этого волшебного взгляда.

– Среди твоих предков не было горгоны Медузы? – выдавил из себя Парис, не в силах отвести взгляд от Елены.

Елена хихикнула:

– Горгона Медуза? У тебя что-то окаменело?

Только к утру Парису вернулось сознание. Он проснулся от поцелуев Елены и пытался понять, что произошло, под её шёпот: «Увези меня отсюда! Судьба свела нас навеки, и мы не можем больше разлучаться».

«Похищение! – мысль камнем из пращи стукнула в голову царевича. – Похитить чужую жену, жену человека, который принял меня как друга, который принимал меня за друга. Такой поступок не может оправдать даже воля богов. Но она сама просит меня об этом – женщина, которую я люблю, женщина, обещанная и данная мне самой Афродитой».

Что он мог поделать? Он уже не принадлежал себе – он был игрушкой в руках богов, которой они перебрасывались, как дети мячиком. Может ли мячик действовать по своей воле? Кто его знает – если и есть мячик, который сам решает, куда ему лететь, то это не Парис.

Он смотрел, как слуги переносили на корабль сундук за сундуком, пытался возражать, что незачем брать с собой столько – в Трое всё есть, а забрать у Менелая его добро – это не просто похищение жены, а ограбление. «Это всё моё! – заявляла в ответ Елена. – Тут ничто Менелаю не принадлежит. Неужели тебе мало, что я оставляю здесь свою дочь?! Уж вещи-то я могу с собой взять!»

Энея происходящее забавляло. Он находил затею Париса романтичной, ему нравилось быть втянутым в такое захватывающее приключение, тем более что его мама это предприятие явно одобряла.

Похитители спешили отплыть раньше, чем проснутся братья Елены, по понятным причинам они не хотели с ними прощаться. Уже когда корабль отчалил, путешественники заметили, что Эрот остался в Спарте. Впрочем, это их не обеспокоило: то был очень самостоятельный ребёнок, вполне способный сам решать, с кем ему идти и где оставаться. Если его нет на корабле, значит, он сам так захотел, и так тому и быть.

Троянский корабль уносил с собой Елену. Люди, оказавшиеся на берегу этим ранним утром, смотрели ему вслед не потому, что догадывались, какую роль происходящее на их глазах событие сыграет в мировой истории и культуре. Великие исторические события редко бывают эффектными и обычно не привлекают к себе внимания современников. Люди просто смотрели на отплывающий красивый корабль с Афродитой на носу.

А в Трое в это время плакала Кассандра, вновь мучимая ужасными предчувствиями.

Недобрые предчувствия беспокоили и Фетиду. У неё не было такого дара предвидения, как у олимпийских богов, но женская интуиция и чувства матери подсказывали ей, что над её сыном нависла какая-то опасность. Обернувшись дельфином, она несколько раз проплыла мимо идущего из Спарты корабля, пытаясь понять, что в нём её беспокоит, но, так и не поняв, уплыла.

Афродита смотрела с носа корабля вперёд взглядом полным радости и злорадства. Афина у себя во дворце, что-то напевая, надраивала доспехи. Гера ехидно глядела с Олимпа на корабль, и коварная улыбка блуждала по её лицу. Все три богини были довольны и радовались – каждая чему-то своему.

Гермес выключил ясновизор и сказал, усмехаясь:

– Я только одно не понимаю. Скажи мне, Афродита, в чём провинился твой протеже, что ты ему подсунула эту… Елену.

Афродита обиженно надула губы:

– А что такое? Разве она не красивая?

– Красивая. Как горящий город. Она могла бы составить счастье десятку диких циклопов. Но не будет ли этого счастья слишком много для одного скромного юноши? Может, Парису стоило бы дать награду, скажем так, попроще?

– Богини не мелочатся, когда награждают, – сердито нахмурившись, ответила Афродита. – И вообще ты ничего в этом не понимаешь: всякие грубияны, вроде тебя, любят скромниц, а застенчивым юношам, как Парис, только такие, как Елена, и нужны.

Гермес рассмеялся, подсел к Афродите и бесцеремонно прижал её к себе:

– А ведь ты не права: я в этом понимаю не меньше, чем этот мужлан Арес. И вовсе не только скромницы мне нравятся. Такие, как ты, для меня самое то.

– Но-но! – возмутилась Афродита, не очень настойчиво отстраняя локтем нахального бога. – Насмотрелся тут постельных сцен!

– Это всё пустяки. Что эти двое понимают в истинных чувствах! Самая главная постельная сцена только впереди.

– Какие ещё истинные чувства?! Ты беспринципное чудовище, Гермес!

– Разве это плохо? Все войны от принципиальности. Только беспринципные люди могут договориться о мире.

– Ты отвратителен! Представляю, каких уродов я от тебя нарожаю!

– Фросенька, я тебя умоляю! Ну почему же обязательно уродов? Родится очаровательный мальчик, назовём его в честь нас Гермафродитом.

Богиня не нашла что возразить. Да она и не искала.

Диоскуры

Кастор и Полидевк проснулись поздно и обнаружили, что дворец опустел: троянские гости уплыли, прихватив с собой Елену. Подробности братьям рассказал Эрот – единственный из гостей, оставшийся в Спарте. Новость была воспринята на удивление спокойно:

– Всё-таки Ленка добилась своего. Уж как она ждала, что её похитят, – вот и дождалась.

– А Парис-то этот парень не промах. Ведь не скажешь по виду. Вот уж в тихом омуте черти водятся.

Братья порадовались, что следить за Еленой больше не должны – это забота её мужа. Если понадобится, они, конечно, помогут вернуть сестру – им не впервой, но сами ничего предпринимать не собирались. А в тот день им было и не до этого: они были приглашены на свадьбу своих двоюродных братьев Идаса и Линкея и не намеревались менять планы.

Быстро собравшись, они отправились в путь вместе с Эротом, который заявил, что обожает гулять на свадьбах, и по пути развлекал их непристойными анекдотами, причём рассказывал так мастерски, что братья просмеялись всю дорогу, удивляясь, откуда у этого мальчишки, вся одежда которого состояла из игрушечного лука и колчана со стрелами, такие познания и способности.

Идас и Линкей, хоть и не были так знамениты, как Кастор и Полидевк, по справедливости заслуживали не меньшей славы. Почти все подвиги те и другие братья совершали вместе, соперничая в доблести: вместе плавали в Колхиду за золотым руном, вместе охотились на калидонского вепря, вместе воровали коров. И поскольку ни те, ни другие никогда не признавали других лучше, сильнее и доблестнее себя, почти каждый совместный подвиг завершался дракой.

На свадьбе Эрот попрощался с братьями коварнейшей улыбкой и быстро исчез в толпе гостей, а Кастор и Полидевк принялись пить за здоровье молодых и вскоре, как и все остальные гости, уже не могли с первого раза выговорить имена невест – сестёр Гилаиры и Фебы, дочерей Левкиппа. Но, даже не говоря имён, они понимали, что на этот раз братья Идас и Линкей всё-таки утёрли им нос. Пока Кастор и Полидевк стерегли свою сестру, их героические соперники обзавелись чужими сёстрами, отчего становилось и завидно, и досадно.

– А ведь у нас таких невест нет, – печально сказал Кастор, не отрываясь глядя на Гилаиру.

– И не будет, – подтвердил Полидевк, преследуя взглядом Фебу, – потому что это уже не наши невесты.

Братья разом вздохнули. В этом вздохе была не только зависть к более удачливым богатырям. Они думали не о женихах, а о невестах. Оба влюбились с первого взгляда.

– Знаешь что, – задумчиво сказал Полидевк, – я сейчас вспомнил этого троянца Париса. Ведь никчёмнейший человечек, смотреть не на что, но он бы на нашем месте знал, что делать. А мы, герои из героев, сидим тут и сопли жуём вместо того, чтоб действовать.

– Это кто сопли жуёт? – обиженно спросил Кастор и нетвёрдой походкой, расталкивая гостей, двинулся к Гилаире.

Полидевк одновременно с ним встал и направился к Фебе.

Они схватили девушек, под ошалелыми взглядами гостей и женихов выбежали на улицу и, вскочив на колесницы, поскакали прочь.

Женихи не сразу сообразили, что произошло, а затем, быстро сбегав за оружием, поскакали в погоню.

Свежий ветер и топот копыт позади несколько отрезвили Кастора и Полидевка. По мере протрезвления они вспоминали, что связались с очень серьёзными противниками. Линкей видел всё на любом расстоянии и сквозь любые преграды, за что на «Арго» был назначен вперёдсмотрящим. Идас мог за один присест съесть половину быка, а однажды отбил девушку у самого Аполлона – тогда дело дошло до драки, и неизвестно, кто бы победил, если бы соперников не разнял Зевс. А теперь боя было не избежать: ускакать от преследователей братья не могли – их колесницы несли двойную ношу.

Их догнали у могилы отца женихов. Если бы Полидевк догадывался, какую роль это обстоятельство сыграет, то наверняка проскакал бы подальше, но никто из смертных не знает своего будущего.

Разговор между молодыми людьми впоследствии был беспощадно искажён поэтами – на самом деле он был гораздо короче и состоял в основном из нецензурных слов. Когда запас древнегреческих ругательств был исчерпан, обе пары братьев перешли к общечеловеческим аргументам, которыми эти славные богатыри оперировали гораздо лучше, чем словами. Засверкали наконечники копий, зазвенели щиты под могучими ударами мечей.

Это была долгая битва, достойная эпического описания. Несовершенное бронзовое оружие изнашивалось быстрее, чем совершенные воины бронзового века.

Первым счёт размочил Идас, но Полидевк, лишившись брата, тут же сравнял счёт, пронзив отвлёкшегося на мгновение Линкея копьём, и остался один на один с Идасом. Тот отскочил к могиле отца, вырвал из земли надгробный камень и метнул его в голову противника. Бросок был удачный, и Идас радостно вскинул руки, издав победный клич. Крик его заглушил удар грома, и молния, вырвавшись из облаков, оставила от победителя кучку пепла. Девушки, лишившиеся в одночасье и женихов, и своих мужественных похитителей, заголосили и убежали.

Печальная картина гибели четырёх богатырей вскоре была нарушена появлением Гермеса, с громким хлопанием крыльев сандалий спикировавшего на поле битвы.

– Ну Тиндареичи! Ну затейники! – весело пропел он. – Давненько не доводилось богам видеть такого эффектного зрелища. Спасибо, порадовали! Сам Зевс, глядя на вас, сказал, цитирую дословно: «И откуда только такие берутся!» Боги такими словами, уж поверьте опытному богослову, не раскидываются. Мы на Олимпе все дела побросали и собрались смотреть на ваше последнее приключение. Не скрою, я с самого начала считал, что убьют вас, и выиграл кругленькую сумму. Зевс – он, конечно, за вас болел. Уж как он осерчал, когда Идас камень бросил! Аж не сдержался – ну да вы же сами видели. Сам-то он, конечно, объяснял, что Идас поступил не по правилам, но я думаю, что дело не в этом: просто эмоциональный всплеск – не умеет старик проигрывать. Ой, вы знаете, у нас такие страсти кипели! Все боги с мест повскакивали, некоторые даже чуть не передрались. А как успокоились, сразу же, не остыв, приняли постановление, которое я сейчас вам зачитаю. Думаю, вам это сейчас будет особенно интересно. Вступительные слова пропускаю. Вот: «…постановили:

1. Учитывая выдающиеся заслуги Кастора и Полидевка, их божественное происхождение, славные подвиги и геройскую гибель, прославить их как образец для грядущих поколений и именовать впредь Диоскурами.

2. В целях увековечения памяти Диоскуров посвятить им созвездие Близнецов.

3. Обожествить вышеназванного героя, поручить покровительство над коневодами и терпящими кораблекрушение, предоставить ему место на Олимпе, обеспечив соответствующие почести и привилегии». Что, Диоскуры? Как вам такое постановление?

– Там ошибка, – ответил Полидевк. – надо не «предоставить ему место», а «предоставить им места». Нас же двое, а не один.

– Вообще четверо, – встрял Идас. – Мы тоже герои, те же подвиги совершали, так же погибли – если обожествлять, то всех вместе!

– Не надейся! – возразил Линкей. – Они же дети Зевса. Олимпийцы только своих детей обожествляют.

– А я, может быть, сын Посейдона. Кто проверит?

Замечание Идаса Гермес проигнорировал. Время перепалки он использовал для того, чтобы внимательно перечитать постановление.

«Вот так всегда бывает, когда делают что-то второпях», – подумал он.

Действительно, выходило, что братьям предоставлялось только одно место на Олимпе. Особенно досадно было то, что этот документ Гермес сам написал, взяв за образец одно готовое постановление, забыв при этом о количестве обожествляемых.

«Братья Диоскуры оба на одно лицо, – думал он, – вот я на одно лицо и написал документ».

Ситуация получалась скверная: теперь Гермес рисковал не только прогневать Зевса, но и стать посмешищем среди богов, да и смертные, пожалуй, не упустят возможности позубоскалить над ним, да и над всей олимпийской бюрократией: приятно же думать, что на Олимпе такой же бардак, как и везде. Поэтому он решил отстаивать правильность явно нелепого текста:

– Так ведь в постановлении речь идёт о сыне Зевса, то есть о… Полидевке. А который сын Тиндарея – тот, значит, не обожествляется.

Гермес назвал Полидевка потому, что Кастор до сих пор молчал, и надеялся, что он и сейчас промолчит, но Кастор молчать не стал:

– Там о нас обоих речь идёт! И вообще не могут у однояйцовых близнецов быть разные отцы.

– Разве вы однояйцовые? – попытался возразить Гермес, но, взглянув на шапки Диоскуров в форме половинок яйца, сам сообразил, что сказал глупость. – Да, действительно, не могут, – неохотно признал он. – Постановление переделать – это потребует времени, а мы, пожалуй, так можем пока поступить: один из вас пойдёт на Олимп, а другой в царство мёртвых, а на следующий день поменяетесь. С Аидом я договорюсь, а на Олимпе ничего не заметят, поскольку различить вас никто не может.

Такое временное решение Диоскуров устроило, и довольный Гермес вернулся на Олимп, уверенный в том, что ошибку удалось замять. Посланник богов как никто другой знал, что нет ничего более постоянного, чем временное.

Диоскуры остались с одним обожествлением на двоих и менялись каждый день местами, а боги так ничего и не заметили.

Египетские боги

Медовый месяц Парис и Елена провели на острове Краная. Они были уверены, что так близко от Спарты их искать не будут. Избавившись таким образом от возможных преследователей, они приятно проводили время, пока на корабле не стало заканчиваться продовольствие. Тут Елена вспомнила о сундуках золота, которые она с собой прихватила, и предложила Парису поехать в Египет, чтобы там закупить провиант, а заодно поприцениваться на знаменитых египетских рынках. Тот не стал возражать: ему не очень хотелось возвращаться домой. Он не без основания полагал, что семья не одобрит его поступок, и хотел как можно дальше оттянуть момент объяснения с родными. Так что Парис сразу согласился с предложением Елены, а Эней просто пришёл в восторг от идеи посмотреть дальние страны. Он сразу побежал рассказывать об этом своей маме, а поскольку деревянная Афродита никак на новость не отреагировала, все посчитали это знаком согласия. Приняв единодушное решение, путешественники отправились в Египет.

Из порта молодожёны, взяв с собой кое-кого из команды для переноски покупок, сразу отправились на рынок, а Эней остался следить за порядком на корабле.

Рынок нисколько не разочаровал путешественников обилием и разнообразием товаров. Глаза разбегались не только у Елены, но и у Париса. Но сразу выяснилось, что среди торговцев почти никто не говорил по-древнегречески. Елена со школы знала несколько фраз типа «Как зовут вашу кошку?», «Я приехала из Спарты», «Сколько боевых колесниц в царском войске?», но на рынке от всего этого словарного запаса было мало толку. Вопрос «Сколько стоит?» Елена вскоре вспомнила, послушав разговоры продавцов и покупателей, но и он не очень помогал, поскольку ответ был непонятен. Объясняться приходилось в основном жестами, и каждое такое объяснение занимало довольно много времени.

Увлечённые покупками, Парис и Елена не заметили, как потеряли одного из моряков. А тот, увидев, что за ним не следят, смешался с толпой, выбрался с рынка, побежал к ближайшему храму, бросился к алтарю, стал просить убежища и требовать, чтобы его выслушали. К нему вышел один из жрецов и на ломаном древнегреческом спросил, что случилось. Выслушав беглеца, он тут же отправился в царский дворец.

Свита Париса и Елены уже с трудом волочила покупки, когда на рынке появился потерявшийся матрос в сопровождении нескольких стражников. Заметив хозяев, он замахал в их сторону руками. Стражники развернулись, окружили путешественников, начальник набрал полную грудь воздуха и выпалил фразу по-древнегречески, которую мысленно повторял всю дорогу:

– По приказу фараона вы арестованы!

– Мы иностранцы! – закричала Елена, будто это и так было не понятно. – Совсем фараоны распоясались! Я приехала из Спарты! Знаете, сколько боевых колесниц в царском войске?!

Но стражников её разглагольствования не убедили. Даже последние слова, сказанные, как думала Елена, по-древнеегипетски, они не поняли.

Не прошло и часа, как Парис предстал перед египетским царём Протеем.

– Мне всё известно о твоих преступлениях, – дрожащим от возмущения голосом говорил царь. – Ты обманул друга, оказавшего тебе гостеприимство, похитил его жену и ограбил его дом. Мир ещё не знал подобного вероломства! Нет таким злодеяниям ни прощения, ни оправдания!

– Я исполнял волю богов, – попытался возразить Парис, но его слова только ещё больше разозлили Протея.

– Не кощунствуй, чужеземец! Никакой бог не одобрит эти злодеяния! Твоё счастье, что ты не египтянин: иностранцев мы не казним, иначе я, не задумываясь, поступил бы так, как ты заслуживаешь. Похищенная женщина и украденное добро останутся в Египте и будут здесь дожидаться приезда своего законного хозяина. Ты же до захода солнца покинешь мою страну и никогда не посмеешь осквернять её землю своими ногами.

Парис шмыгнул носом и опустил голову. Ему нечего было ответить, да никто и не спрашивал. Его вывели из зала.

Примерно в то же время на борт корабля Париса поднялся отряд стражников. Эней попытался их остановить, но его грубо оттолкнули, сказав что-то на непонятном языке.

– Вы не имеете права! – закричал Эней. – Мы иностранцы, вам нельзя без разрешения заходить на наш корабль! Мамочка! Скажи им это!

Услышав вопль Энея, Афродита обернулась к стражникам и грозно гаркнула:

– А ну, вон отсюда!

Стражники остановились. Они не знали Афродиту, но понимали, что деревянная статуя просто так орать на них не станет, да и голос её прозвучал так авторитетно, что хотелось с ней согласиться.

– У нас приказ фараона, – неуверенно возразил их начальник.

– Какого ещё фараона? Где он?

– Во дворце…

Афродита сошла со своего места и, оттесняя стражников на берег, двинулась к сходням.

– Сейчас разберусь, – сказала она. – До моего возвращения ничего не делать!

Стражники не решились возражать, а богиня изящной и одновременно величественной походкой, слегка поскрипывая, направилась к царскому дворцу.

Фараон между тем сидел, откинувшись на спинку трона, и никого не вызывал, стараясь прийти в себя и собраться с мыслями. Преступление Париса так возмутило его, что теперь, даже досчитав мысленно до ста, он не мог успокоиться.

– Как отвратительны бывают поступки людей, – простонал он. – О Исида! Приходилось ли тебе слышать такое?

Он медленно прошёлся взглядом по фрескам на стенах тронного зала и остановил взор на изображении богини Исиды, к которой сейчас обращался. Но та не ответила на его вопрос. У неё был озабоченный вид, она как раз разговаривала с какой-то неизвестной женщиной с человеческой головой. Фараон хотел было спросить, кто она и как оказалась на фреске, как вдруг незнакомка сама заговорила с ним. Беспардонно повернувшись в анфас, она упёрла кулаки в бока и грозным голосом прошипела:

– А теперь ты отпустишь Париса со всем его добром и никогда больше не будешь соваться не в свои дела!

Она говорила правильно, но с очень сильным акцентом. Кажется, она и не пыталась выговаривать слова по-древнеегипетски.

– Исида! Кто это? – воскликнул Протей.

– Это Афродита. Греческая богиня, – грустно ответила Исида.

– Если греческая, то почему она тут командует?

– Слушай, умник, – перебила его Афродита, – ты философствовать будешь или делать, что боги велят?

– Вообще-то я сам бог, – возразил фараон.

– Чего?! Исидочка, дорогая, ты слышала, что сейчас сказал этот смертный? Бедненькие египтяне! Их царь одержим манией величия!

– Он действительно бог, – тихо сказала Исида. – Живое воплощение бога Ра, как и всякий египетский царь.

– Ну и порядочки! Если бы в Элладе всех царей обожествляли, то храмы строить было бы негде. Но это неважно. Бог ты там или кто ещё – изволь исполнять, что тебе сказали, иначе я тебя так отделаю, что археологи мумию не опознают!

– Ну, знаете ли! – возмутился Протей. – Хамства я ни от кого терпеть не намерен. Не знаю, кто она там, в Элладе, а здесь я царь и бог! Эй, стража! Арестуйте эту нахальную бабёнку!

– Только не ругайтесь! – взмолилась Исида. – Протей, сынок, не спорь ты с ней! Эти чужеземцы ведь поклоняются другим богам – пусть уж их боги с ними и разбираются.

Фараон оглядел фрески с изображениями богов. Те смущённо молчали, оставляя выбор на его усмотрение. Он не был обязан и не хотел соглашаться с Исидой, но она так его просила! Кроме того, её божественный опыт был намного больше, чем его. Мрачно помолчав с минуту, он велел отпустить Елену и разрешил Парису до захода солнца со всем своим добром покинуть Египет.

– Вот и молодец, красавчик, – приятным голоском безо всякого акцента сказала Афродита. – Сразу бы так! Пойду прослежу.

И она, изящно покачивая бёдрами, удалилась с фрески.

Протей молча смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, а потом сурово спросил у Исиды:

– Что это значит?

Исида тяжело вздохнула.

– Это значит, – ответила она, – что в Элладе сейчас намечается какая-то очень серьёзная заварушка, и лучше нам в неё не влезать.

– Но греческие боги, надо думать, совсем с ума посходили, если такое допускают и даже поддерживают!

– Именно поэтому нам лучше не связываться.

– Но что я должен делать, если на моих глазах происходит безбожное беззаконие?

Исида вновь тяжело вздохнула и ответила:

– Радоваться, что нас это совершенно не касается.

Вскоре после того, как на корабль вернулась Афродита, пришёл Парис с Еленой и со всеми слугами, кроме моряка, оказавшегося предателем. Взволнованный Эней бросился расспрашивать о том, что с ними произошло. Парис отвечал неохотно и кратко:

– Ничего особенного. Протей хотел отнять у меня Елену. Потом почему-то передумал.

– Протей?

– Да, фараон какой-то. Царь местный.

– Правда? А почему его имя звучит совсем не по-египетски?

– Не знаю. Мне его так называли, возможно, на своём языке они его зовут иначе.

– А я думал, что Протей это такой мудрый и прозорливый морской бог.

– Это точно не он. Тёзка, возможно. Очень умным и прозорливым он мне не показался. Нервный какой-то. Боги не такие – уж я-то их видал.

– Говорят, у египтян боги совсем другие, не как у нас.

– Всё может быть. Хорошо, что я не египтянин. Наши боги определённо более правильные.

Корабль вышел в море сразу, как только на него погрузили все закупленные Еленой товары. Путешественники спешили отплыть, пока фараон не передумал, и только когда берег скрылся из виду, стали обсуждать, куда плыть дальше. Провианта теперь было достаточно, и Елене захотелось в Сидон. «Финикийцы продают там такие платья!» – говорила она. Никто не стал возражать, и корабль повернул на восток. Свадебное путешествие Париса и Елены продолжалось, и скорое его окончание не предвиделось.

Тем временем вершины Олимпа скрылись за густыми чёрными тучами. Зевс сидел на троне и сверлил взглядом стоящих перед ним Афину и Афродиту. Афродита вела себя со свойственным ей нахальством: глядела уверенно и всем своим видом показывала – что бы сейчас ей ни сказали, у неё найдётся ответ. Афина, напротив, выглядела как школьница в кабинете директора: глаз не поднимала и с видимым усердием отковыривала какое-то пятнышко на своей эгиде.

– Ну? – сурово вопросил Зевс. – Рассказывайте уже, что вы натворили!

Афина невинно пожала плечами, не понимая вопрос, Афродита удивлённо вскинула брови. Раскат грома прогремел в облаках.

– Вот этого только не надо! – повысил голос громовержец. – Они, видите ли, ничего не знают! До меня уже из Египта новости доходят: боги жалуются.

Афродита непринуждённо, как ей самой бы хотелось, но на самом деле нервно расхохоталась:

– Боги! Видели бы вы того бога!

Новый раскат грома заставил её замолчать.

– Ржать в конюшне будешь! – прикрикнул Зевс. – До международного скандала дело дошло, а ей всё хахоньки! Быстро говори, что там за история с Еленой Прекрасной?

– Никакой истории нет, – спокойно ответила Афродита. – Я её обещала в жёны Парису и обещание сдержала. Вот и вся история. Я богиня любви, если кто забыл. Разве я не могу обещать одному смертному любовь другой смертной?

– Можешь. Только почему для этого надо чужих жён-то похищать?

Афродита поджала губы и таким же суровым, как у Зевса, тоном ответила:

– Потому, что я богиня, а слово богини – закон! Или это уже не так?

– Так, – спокойно ответил Зевс. – Только что ж Елена за Менелая вышла, если ты её Парису обещала?

– Я запретила Тиндарею выдавать её замуж, но он ослушался. – Тут Афродита слегка усмехнулась. – Ну, Тиндарей своё за это уже получил.

Зевс сердито побарабанил пальцами по подлокотнику трона:

– Тиндарей человек благочестивый и богобоязненный. Сам бы он никогда против воли богов не пошёл. Кто-то тут сбил его с толку. Афина! Не отворачивайся – я с тобой говорю! Твоя работа?

– Ну моя.

– Ты знала, что Афродита обещала Елену Прекрасную Парису?

– Ну знала.

Очередной раскат грома.

– Так что же ты, дурёха, устроила?!

– Папа! – взвизгнула Афина и расплакалась – таким обидным словом её ещё никогда не обзывали.

– Цыц! Только сцен мне тут не хватало! Я тебя богиней мудрости назначил – я же тебе быстро фронт работ поменяю. Будешь у меня средиземноморских креветок грамоте учить, раз такая умная! Быстро отвечай, зачем Тиндарея подбила Елену замуж выдать!

– А что ж ей теперь из-за Фроськи век в девках оставаться?!

Афродита расхохоталась в лицо Афине. Это выглядело очень грубо, но заявление вечной девы прозвучало действительно так смешно, что улыбнулась даже Гера, которая сейчас была на стороне Афины. Даже Зевс слегка скривил губы. Афина же покраснела так, что от её ушей можно было бы зажечь лучину.

– Ну, какое-то время можно посидеть в девках, – заметил Зевс. – Большой беды в этом нет, это же не навсегда. Все ждут, и Елена бы подождала. Разве она какая-то особенная?

– Она особенная, – неожиданно вступила в разговор Гера, которая до сих пор молчала и делала вид, что происходящее не имеет к ней отношения. – Она вся в родителей.

Зевс вопросительно посмотрел на жену:

– Ты это к чему?

– Я это к тому, – медленно, с расстановкой ответила Гера, – что мать её шалава подзаборная, отец кобель бесстыжий, а она вся в них пошла. Не смотри так – я знаю, что говорю. И ты знаешь.

Зевс отвёл взгляд.

– Что, это обязательно надо сейчас при всех обсуждать? – пробормотал он.

Гера не ответила и величественно села, гордая тем, что ей удалось смутить мужа.

– Издержки политеизма, – мрачно подытожил громовержец, – сколько богов, столько и мнений.

К нему опять вернулось то неприятное чувство, какое он испытал на свадьбе Фетиды: ситуация снова вышла из-под контроля, но теперь дело складывалось посерьёзнее, чем простая драка трёх подвыпивших богинь. Беды было не миновать.

Предстояли великие события, никто даже и не обратил внимания на замечание Афродиты о наказании Тиндарея, поскольку судьба одного человека или одной семьи теперь значила слишком мало. Возможно, Тиндарею самому стоило бы понять, что его проблемы – сущий пустяк в масштабах мировой истории, и ему бы полегчало, но он, к сожалению, не умел глобально мыслить и воображал себя очень несчастным.

Очаровательный мальчик Эрот по своему характеру мог бы работать наёмным убийцей. Впрочем, когда надо, он им и был. За это Афродита прощала ему мелкие пакости. Вот и сейчас он успешно расправился с семьёй Тиндарея, выполняя заказ матери и на радость ненавидевшей эту семью ревнивой Гере.

– В чём я провинился? Чем я разгневал богов? – стонал Тиндарей. – Сколько горя и позора в один день: Елена, Кастор, Полидевк!

Рядом плакала его жена Леда. Годы и горе лишили её былой красоты. Сейчас никто бы не поверил, что когда-то, не так уж давно, ей восхищались боги, и даже сам громовержец Зевс готов был пуститься с ней в любовную интрижку.

– А ты-то! – вдруг закричал на неё муж. – Как ты смогла… Почему ты тогда не свернула шею этому дрянному лебедю?!

Он вскочил и с воем закусил кулак, испугавшись своих кощунственных слов.

Безумный Одиссей

– Неужели Леда повесилась?! – поразился Одиссей.

Некоторое время он и его гость помолчали, мысленно помянув мать Елены Прекрасной.

В гостях у царя Итаки Одиссея был царь Аргоса Диомед. Они познакомились, когда сватались к Елене. За прошедший с того времени год они оба поженились, а у Одиссея уже родился сын Телемах.

– Столько несчастий сразу, – сказал Диомед. – Никакая женщина не выдержит. Видать, сильно они чем-то богов прогневили. А Менелай-то как переживает!

– А он-то чего? Ему как раз повезло. Не тогда повезло, когда он на Елене женился, а сейчас, когда он от неё избавился. Она, конечно, красавица, но он её прелестями уже насладился, Тиндарей сделал его царём Спарты, и теперь Менелай может жениться на нормальной девушке. Парис этот гадёныш, конечно, но он себя сам наказал. А я вот рад, что эта история меня миновала. С женой мне повезло, вот уже и сын родился. И, хвала богам, меня всё это больше не касается.

– Думаешь, не касается? А как же клятва, что женихи пойдут войной на того, кто помешает семейному счастью Менелая и Елены?

– Но ведь речь шла только о женихах Елены. Париса там не было, значит, клятва к нему не относится.

– Ничего подобного. В клятве не говорилось, что воевать надо обязательно с женихом. Со всяким, а значит, и с Парисом. Забыл, что ли? Ты ведь сам эту клятву придумал.

Одиссей усмехнулся:

– Ну да, придумал на свою голову. Тогда мне казалось, что это очень умно. А вот такого оборота и не предусмотрел. Обидно. Я думал, что эта клятва сможет предотвратить войну, а теперь выходит, что из-за неё война и начнётся. А что, Менелай действительно хочет собрать всю Элладу против Трои?

– Менелай, может, и не стал бы. У него бы, пожалуй, не хватило упорства. А вот его старший брат Агамемнон – он это дело так не оставит. Семейная честь, понимаешь ли.

– Агамемнон? Этот действительно не оставит. Он ради чести ни перед чем не остановится. Настоящий благородный герой. Таких, как он, надо убивать при рождении или обожествлять при жизни.

Диомед рассмеялся:

– Это ты верно сказал. Постоянно с кем-нибудь воюет. Соседям житья от него нет. Я и сам был на него в обиде: когда меня не было дома, он захватил Аргос. Если бы я там был, никто бы напасть не решился, а он выждал момент, когда я уехал, и захватил. Но сейчас, когда понадобилась моя помощь, вернул мне мой город и даже извинился. Видишь, как его припёрло? Ну, мне после этого ему никак нельзя отказать, тем более что клятва. Я согласился, но, прежде чем ехать на сборный пункт, решил предупредить тебя.

– За это спасибо. Мне сейчас на войну идти совсем не время. Сына растить надо. Думаешь, они меня не забудут? Зачем я им? Мало ли в Элладе героев – молодых, отважных, жадных до славы? Эти ведь, пожалуй, и сами сбегутся, только позови.

– Не забудут. Точно говорю. Я слышал, как Паламед сказал Агамемнону, что тебя обязательно надо позвать. Ты ведь самый умный – без тебя как воевать? Копьём махать действительно много умельцев и любителей, а головой работать могут немногие.

При имени Паламеда Одиссей поморщился. Паламед славился своим умом, а Одиссей хотел во всём быть первым, потому его недолюбливал. Паламед к Одиссею относился примерно так же и хвалил его Агамемнону, очевидно, с недобрым умыслом.

– Вот ведь как, – печально произнёс Одиссей, – стараешься всю жизнь, зарабатываешь репутацию умного человека, а потом вдруг оказывается, что лучше считаться дураком. – Несколько секунд он молчал, задумавшись, а потом вдруг улыбнулся и сказал: – Трудно заработать хорошую репутацию, но, к счастью, очень легко потерять. Раз уж во время войны быть дураком умнее всего – буду дураком. Спасибо, что предупредил, Диомед, не забуду. Желаю тебе военных успехов!

– А я тебе желаю мирной жизни, – сказал Диомед, вставая. – Пойду, пожалуй.

– Уже пойдёшь? Скоро стемнеет. Не переночуешь у нас?

– Агамемнон может тут появиться в любой момент. Нехорошо, если он меня встретит или мой корабль в море увидит. Сразу догадается, зачем я сюда приезжал.

– Верно. Я что-то не подумал об этом. Видишь, я уже начал вживаться в роль дурака.

На следующее утро на Итаку действительно прибыли Агамемнон и Паламед. Их встретила жена Одиссея Пенелопа – несчастная, заплаканная, с растрёпанными волосами.

– В недобрый час вы приехали, гости дорогие! – воскликнула она, вскинув руки, и зарыдала.

– Что случилось? – озабоченно спросил Агамемнон. – Надеюсь, не беда какая-нибудь с Одиссеем.

– Беда! Беда случилась с Одиссеем, кормильцем нашим! Горе великое!

– Да в чём дело-то?

Пенелопа снова вскинула руки к небу и громко проревела:

– Умом тронулся муж мой возлюбленный!

Агамемнон огорчённо посмотрел на Паламеда.

– Действительно, беда, – сказал он. – Если Одиссей ума лишился, то толку от него будет мало.

– Ничего, – ответил Паламед, – я врач – авось вылечу. А можно ли нам посмотреть на больного?

– Можно! Смотрите! Сейчас к завтраку сойдёт! – провыла Пенелопа и пошла к дворцу, на каждом шагу взмахивая руками и скорбно причитая.

– Переигрывает, – тихо сказал Паламед.

– В каком смысле?

– Смотри, как руками машет – будто на сцене в театре. И слова какие говорит – того и гляди на стихи перейдёт. Видно, что в самодеятельности выступала.

– Думаешь, врёт?

– Люди на что только не идут, чтобы от войны отмазаться.

Агамемнон призадумался.

– Нет, – сказал он, – от Одиссея можно, конечно, чего угодно ожидать, но не от Пенелопы. Ты заметил, какие у неё красные глаза?

– Да. А ты заметил, как от неё луком разит?

Пенелопа проводила гостей к столу. Вскоре появился Одиссей. Одет он был крайне небрежно, сутулился, смотрел исподлобья тупым, рассеянным взглядом, из полуоткрытого рта текли слюни. Жена поставила перед ним миску, и Одиссей стал из неё по-собачьи лакать, громко чавкая и похрюкивая. На гостей он не обращал внимания и не узнавал их.

Доев, Одиссей встал и вышел на улицу.

– Куда это он? – спросил Агамемнон.

– Сейчас безумствовать будет! – воскликнула Пенелопа и зарыдала.

Выйдя во двор, Одиссей подошёл к стоявшим там ослу и быку и стал запрягать их в плуг.

– Какое планомерное безумие, – заметил Паламед, – всё уже заранее подготовлено.

Одиссей вышел в поле и стал пахать своей странной упряжкой. Он доставал из сумы на поясе крупные зёрна соли и разбрасывал их как сеятель семена. Пенелопа с маленьким Телемахом на руках стояла поодаль и, громко всхлипывая, смотрела на безумства мужа.

Лицо Паламеда между тем выражало всё больше уверенности. Он подошёл к Пенелопе, со словами «Дай малыша подержать» забрал у неё Телемаха и бросил ребёнка под лезвие плуга.

Одиссей резко остановился, могучим усилием затормозив упряжку. Он поднял сына с земли и посмотрел на Паламеда полным бешенства взглядом. Тот не отвёл глаз и спокойно спросил:

– В чём дело, Одиссей? Просветление в голове наступило?

– Наступило, – сухо ответил Одиссей.

Он отдал Телемаха подбежавшей жене, распрямился, оправил одежду, вытер локтём губы и сказал:

– Молодец, Паламед, – самого Одиссея перехитрил. Самое большое достижение в твоей короткой жизни. Надеюсь, у тебя хватит ума понять, что жить тебе осталось недолго! Понимаешь, что такими вещами не шутят?!

Агамемнон быстро подошёл к Одиссею и положил ему руку на плечо:

– Не сердись. Ты пошутил – он пошутил. Все мы любим пошутить, не всякие шутки удачные, но никто ни на кого не обижается.

Одиссей повернулся к нему и устало спросил:

– Хорошо, Агамемнон. Что ты хочешь? Зачем приехал?

– Ну, судя по тому, как ты нас встретил, ты уже и так знаешь, зачем мы приехали. Сколько времени тебе нужно на сборы?

– Только с женой попрощаться.