Читать онлайн Современный нигилизм. Хроника бесплатно

© 2021 by Carocci editore, Roma

© Богданова Я.А., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2022

Вступительное слово

Поводом написать эту книгу стала моя давняя встреча с Андреа Монда, директором знаменитой ватиканской газеты “Osservatore Romano”[1]. Тогда он предложил мне посотрудничать и при этом предоставил полную свободу в выборе тем и направлений для исследований.

Я согласился и решил опубликовать серию заметок о современном нигилизме. В основу моей работы легли не только выводы, которые я сделал после актуальных культурных, научных и философских поисков (обширный список литературы на соответствующую тему тому свидетель), но и мои беседы со студентами университета Бари и другими молодыми людьми, с которыми я имел возможность встретиться. Моя гипотеза перед началом исследования была такой: нигилизм, впервые осмысленный на рубеже XIX–XX веков в философии Ницше, явление поистине титаническое и иконоборческое, в XX веке постепенно трансформировался из «патологии» в «физиологию» культуры и стал доминирующей идеей в обществе развитого Запада (и распространился во многих других уголках мира), а в XXI веке нигилизм окончательно победил, потому больше не представляется «проблемой», а, скорее, очевидным и повсеместно распространенным фактором. Но в процессе я заметил, что в последние годы нигилизм возвращает себе статус открытого вопроса, так как его критика всех общепризнанных установок, ранее казавшихся незыблемыми, – например, вопрос об ощущении конечности окружающей реальности и своего существа, подлинности истории и своего «Я», наших отношений с бесконечным и т. д. – снова оттесняет их в категорию зыбких вероятностей, обращает в животрепещущие проблемы современности.

Как это ни парадоксально, но сегодня нигилизм более не ограничивается развенчанием ценностей и идеалов, что было его характерной чертой; он, скорее, способствует возникновению новых потребностей. Идеологическое прикрытие зашаталось: потребности видны гораздо яснее, и их влияние усилилось многократно. Скрывать больше нечего, поэтому современный нигилизм может стать толчком к поиску истинного смысла нашего существования в мире.

Мои размышления – это десять статей, выходившие каждые две недели с 15 января по 19 мая 2020 года под общим названием «Хроники нигилизма». Я изначально задумывал их как своего рода репортаж, где обозреватель освещает идеи, проблемы, возможности, новые вопросы, которые его беспокоят. Это были наблюдения – без каких-либо предубеждений, движимые исключительно любопытством, – за социальными явлениями и творческими мыслями, философскими и научными взглядами, телесериалами, этическими проблемами и эстетическими переживаниями.

Ни один репортаж не претендует на истину; он нацелен прежде всего на то, чтобы показать проблему, представить ее в наименее очевидных формах и пробудить у зрителя ощущение значимости бытия. Оно проявляется в форме совершенно нового вопроса или же переосмысленного старого тогда, когда зритель или читатель сталкивается с важными событиями, которые имеют значение и которые, как ему казалось, уже давно утратили смысл. Но неожиданно смысл вновь появляется и доказывает, что в любом человеческом опыте существуют факторы, несводимые к простому редукционизму.

В процессе написания добавилась еще одна причина – «первая волна» пандемии Covid-19, из-за которой остановилась общественная жизнь и люди радикально пересмотрели привычные взгляды, отношения и перспективы развития. Пандемия ворвалась и в мои «Хроники», она подарила еще одну возможность понаблюдать почти в реальном времени, как на первый план вновь выдвигаются важные вопросы, а нигилизм оказывается не в силах понять и решить проблему, которой всегда была и остается жизнь человека в мире, и сейчас эта проблема воспринимается как нечто беспрецедентное.

Другими словами, это позволило мне точнее проверить исходную гипотезу: вероятно, преодоление нигилизма уже началось в какой-то поворотный момент жизни человеческого общества. Возможно, этот процесс будет длиться еще очень долго, кто знает; но в любом случае он уже идет.

Однако на этом история книги не заканчивается. После того как мою колонку стали печатать в “Osservatore Romano”, выпускающий редактор римского издательства “Carocci” Джанлуки Мори предложил мне опубликовать все статьи под одной обложкой. Поэтому я расширил и дополнил уже существующие десять глав, а также написал новые специально для этой книги, что позволило лучше обозначить направление моего исследования. В результате получилось восемнадцать глав, в каждой я представил разные способы и перспективы взглядов на проблему. Новые главы – с двенадцатой по восемнадцатую, а также первая глава – аккорд, задающий тональность всему путешествию. Некоторые темы проходят сквозным мотивом по разным главам, я рассматриваю их в разных случаях и контекстах, время от времени переплетаю с другими темами. Однако важно все время помнить о предмете исследования как о событии, лишенном статичности: только с этой точки зрения отдельные детали могут обрести наиболее интересные значения.

Что касается самой книги, то в ней я пытался совместить емкий формат сжатого повествования с более широкими перспективами философского исследования. Но я не ограничивался простым сопоставлением этих двух подходов, а пытался уловить «эпохальное» значение, которое часто скрывается в мелочах культурного, антропологического и социального опыта современности, и вместе с тем проверить повседневным опытом фундаментальные вопросы нашего бытия в мире.

Названия первых десяти глав совпадают с заголовками статей в газете “Osservatore Romano”.

В книге нет авторских сносок, только на последних страницах имеются библиографические ссылки на цитируемые или использованные в каждой главе работы.

1. Нигилизм, точка отсчета

В начале нашего путешествия я хочу обратиться к финалу великой книги, которая, как и все великие книги, предлагает взглянуть на себя и на мир так, как нам никогда бы и в голову не пришло, но встреча с подобной книгой дарит такую возможность, и не потому, что мы слепо следуем за автором, а потому, что осознаем: в этом состоит наше собственное ви́ дение. Я говорю о книге «Дорога» Кормака Маккарти. Как вы наверняка знаете, отец и сын бредут по безжизненной пустыне, в которую превратился мир после ядерной катастрофы. Там, где все сгорело дотла – не только деревья и дома, но и мужество оставаться в живых, – мало-помалу обнаруживается некая сила, которая позволяет героям сопротивляться и не просто идти вперед, как велит инстинкт выживания, но и отыскать в сердце проблеск надежды и нежную привязанность друг к другу.

Истерзанное гнетущим прошлым, не в силах избежать жестокого настоящего и беззащитное перед угрозой будущего, такое сердце получает незабываемый опыт. «Потому что мы несем огонь»[2], – говорят герои друг другу: и они вправе так говорить. Преодолевая небытие, которое вот-вот лишит их собственного «Я», они чувствуют появление в своей жизни необъяснимого порыва, будто призыв к бытию во взгляде одного и тепле ладони другого. Этот порыв дарует им чувство глубокой признательности, благодаря которому они могут бороться и сопротивляться окружающей их действительности. В конце этого путешествия, когда обоим удается пережить столкновения со свирепыми хищниками – существами, когда-то бывшими людьми, – а также внезапное исчезновение всего, что до недавнего времени составляло их мир, мы становимся свидетелями прощания и одновременно освобождения от страданий. Маккарти блестяще завершает напряженную историю спасения двух героев, находя в памяти человека – а по сути, в памяти всего человечества – ключ к будущему. Эта память не пробуждает ничего из прошлого, она как след, окаменелость, которая вдруг обретает жизнь. Эта память призывает вновь прислушаться к происходящему, к осторожному и нерушимому обещанию, сопутствующему нам на чувственном и физическом уровне. В ее слабом голосе, нежном и неумолимом одновременно, скрывается сила, способная пробиться сквозь глухой гул небытия.

Человеческая жизнь такова именно потому, что она противопоставляет себя пустоте. В ней нет и намека на нигилизм, который даже за границами философии всегда готов уничтожить смысл, ради которого мы существуем; не видя этого, не проходя через это, мы не были бы людьми. Именно благодаря альтернативе между существованием и пустотой мы приходим к пониманию себя. И это совершенно не зависит от того, выйдем мы из этой схватки победителями или проигравшими. Именно тогда, когда мы уступаем пустоте, когда объявляем недостижимым смысл окружающего нас мира – именно тогда память о бытии и может возродить смысл – хватит одного взгляда, одной встречи, одного разговора.

Вот как заканчивается «Дорога»:

«Когда-то в горной речке водилась форель. Было видно, как рыбы стоят в янтарной воде, а течение медленно покачивает их плавники с дрожащими белыми каемками. Рыбины оставляли на руках запах тины. Гладкие, мускулистые, напряженные. На спинах – замысловатые узоры. Карты зарождающегося мира. Карты и запутанные лабиринты. То, что назад не вернуть. И никогда уже не исправить. В глубоких впадинах, где прятались рыбы, все дышало древностью и тайной».

Все – даже форель в реке – несет в себе смысл, заставляет нас дрожать и шептать, повествует нам о своем бытии. Это бытие мало увидеть – к нему надо прислушаться, ведь это не просто одна из характеристик мира вокруг нас, а история, предшествующая нашему существованию. Вот на что нужно обращать внимание, чтобы потом рассказать об этом другим. Все – каждый символ – несет на себе оттиск мира, принадлежит к единому целому, выделиться из которого может только нечто особенное. И чтобы понять это ощущение мира, мы должны разглядеть его в чешуе на спине рыбы, в каких-то особенных шероховатостях бытия, иногда скрытых от глаз.

Но поиск и расшифровка смысла того, что нас окружает, всегда в большей или меньшей степени остается прогулкой по лабиринту: мы можем заблудиться в нем, если путеводная нить вдруг оборвется. Мир никогда не дается нам незыблемым, раз и навсегда, он дается нам в становлении, он создается в более или менее рациональной форме теми, кто в нем живет. Гениальность человечества заключается именно в этой способности интерпретировать реальность без желания и возможности «исправить» ее, «зафиксировать» в каких-то графиках и чертежах. Реальность нельзя просто согласовать с нашими намерениями, потому что она предшествует нам и превосходит нас. Но если бы мы не смотрели на нее вовсе – ее бы не существовало, реальность была бы для нас пустотой. Только внимательный взгляд может разглядеть тайну – а не что-то обыденное – в тех вещах, которые противопоставлены пустоте.

Следующие главы будут попыткой прислушаться к тому, что нам говорит современный нигилизм.

2. Мерцание в темноте

Нигилизм снова стал проблемой в жизни отдельных людей и мирового сообщества в целом. Хоть и казалось, что он уже окончательно и незаметно победил в развитых странах Запада, где его неудержимое господство значительно ускорили глобализация и стремительное развитие информационных технологий. Его победу подспудно обеспечивал и образ жизни отдельных людей. Это было и остается распространенной концепцией, которая объединяет самые разные взгляды на мир в молчаливом согласии, что у реальности больше нет смысла, нет единого восприятия себя и окружающего мира, нет того, что может по-настоящему «укоренить» нашу жизнь в настоящем, захватить нас и сделать свободными.

Конечно, какие-то ценности (солидарность, уважение к закону, забота об окружающей среде и т. д.) остаются неизменными, превращаются в обязанности, входят в сферу нашей этической ответственности, но если говорить честно, то они часто воспринимаются как красивые слова, неспособные перебороть отупляющее ощущение того, что наше существование рано или поздно закончится. Кажется, что жизнь и смысл расторгли свой брак по обоюдному согласию: теперь жизнь отождествляется с ничем не прикрытым желанием обладать собой, инстинктом самоутверждения, а смысл жизни сводится к неопределенной культурной конструкции из вопросов вроде «Кем бы мы хотели стать?», «На что мы имеем право?» и «Какие правила нам диктует социум?».

Потому и казалось, что нигилизм уже одержал победу в нашем мире, но это была странная победа. Нигилизм больше не был связан с постоянно возрастающей «силой духа» (сверхчеловек как воля к власти). Напротив, это был тот самый «пассивный нигилизм», который, скорее, «упадок и истощение силы духа». Так что, как пишет Ницше, «все дотоле существовавшие цели и ценности более не соответствуют ей и уже не вызывают веры к себе, – что синтез ценностей и целей (на котором покоится всякая мощная культура) распадается и отдельные ценности восстают одна на другую (разложение), – что только все утешающее, целящее, успокаивающее, заглушающее выступает на передний план под разнообразными масками: религиозной или моральной, политической или эстетической и т. д.»[3] (Frammenti postumi, «Посмертные фрагменты», 1887–1888, 9 [35]).

Результат обратный: вместо революционной атаки на идолов клерикальной буржуазии – как это было в 1968 году – вежливое и «правильное» обращение в стиле радикальной буржуазии масс (о которой говорил Аугусто Дель Ноче[4]). Став продуктом общества потребления, нигилизм означал теперь не радикальное сомнение в истинности вещей, а новую интерпретацию истины как взаимодействия мнений, где каждое имеет право на существование при условии, что оно остается только мнением, не более.

Но в ткани этого повествования начинает образовываться новая брешь. В этой повсеместно распространенной «инсценировке» нигилистической культуры, в том числе и благодаря цифровой взаимосвязанности всей информации на планете, на вопрос «имеет ли эта глобальная сеть какое-то большее значение?» (не в смысле размера, а в смысле емкости понятия, его насыщенности, то есть по отношению к причине, по которой истинный я нахожусь в этом мире) повесили бы ярлык мифа о «заговоре», если использовать остроумную формулировку из романов Умберто Эко. Освобождение от смысла представлялось освобождением от собственного «Я», а вместо этого привело к обнулению человеческого опыта, превратив архитекторов собственной судьбы в королей пустоты. Все потому что смысл и судьба могут существовать, только если «Я» признает (пусть даже ради того, чтобы оспорить!) существование кого-то кроме себя и не как собственную диалектическую проекцию, а как нечто неподвластное изменению по воле «Я», то, что можно назвать «ты», «отец-мать» (поколение) или «друг».

И вот тогда-то нигилизм вновь становится «проблемой», и это тревожит нас, как и раньше (помните «Братьев Карамазовых» Достоевского?), а может, даже сильнее, чем раньше. Фактически теперь это слово не обозначает только феномен потери, но еще и прежде всего возникновение потребности, оно делает зримым желание обрести смысл как желание «бытия», сравнимое с невозможным цветением сухой и каменистой почвы.

С этой точки зрения современный нигилизм со всей своей антиидолопоклоннической силой – не столько препятствие, сколько возможность или повод отправиться на поиски истины. Когда обратились в прах не только старые ценности и традиции, но и антропоцентрические попытки заменить их чистой волей к власти, сами люди стали явлением неактуальным, объектом взаимозаменяемым или случайно возникшим в великой мировой паутине. И вот здесь-то снова и высвечивается что-то неизменное, предстает во всей своей наготе. Как если бы «Я» стремилось родиться заново, искало взгляда, встречи, чего-то внешнего, – что открыло бы саму суть его существа, повелело бы стать самим собой.

Одна из самых насущных и наиболее привлекательных задач в деле понимания сути настоящего – это уловить и отследить блики света трансформации нигилизма, от утраты до обретения необходимости.

И мне бы очень хотелось начать с писателя, который наиболее образно описал сегодняшний нигилизм, – Мишеля Уэльбека. В его последнем романе «Серотонин» можно почувствовать это трепещущее желание быть. Главный герой, Флоран-Клод, буквально пытается покончить с собственным «Я» и для начала обращается к самому живому проявлению собственной сути – сексуальному желанию. Чтобы уничтожить себя, нужно отделиться от себя; чтобы отделиться от себя, нужно принять это благословенное лекарство; но действие препарата снижает либидо, стирает последний оставшийся признак жизни.

Однако именно умиротворение сексуального влечения показывает то, что до сих пор скрывалось за навязчивой необходимостью вновь и вновь следовать инстинкту, а именно желание быть любимым и радость от понимания того, что кто-то тебя действительно любит, даже если у тебя не хватит смелости всю жизнь держаться за этот взгляд. Драматическая точка невозврата – Флоран-Клод понимает, что безвозвратно упустил единственную возможность обрести незаслуженное внимание женщины, Камиллы. Реальное больше не в силах одержать над нами верх, даже если мы втайне желаем именно этого; наша свобода настолько редуцирована, мы настолько отвыкли от вкуса этой реальности, что сводим все к чистой случайности или немотивированному стечению обстоятельств.

Но даже эта потеря не «обнуляет» человека; и именно в попытке главного героя самоуничтожиться проявляется нечто – почти вопреки его собственной воле, – от чего нельзя отказаться: человеческая природа настолько объективна, что человек не может распорядиться ею по своему желанию. Это своего рода призыв «Я» к самому себе, который по-августински таится в самой личности, но управлять которым эта личность не может. Ближе к концу Уэльбек пишет:

«Я ни на что не надеялся и прекрасно сознавал, что надеяться не на что, мой анализ сложившейся ситуации казался мне исчерпывающим и верным. О некоторых областях человеческой психики до сих пор еще мало что известно, они недостаточно изучены. <…> К этим областям можно подступиться, только используя парадоксальные и самые абсурдные установки, из коих мне на ум приходит только одна – сверх надежды поверить с надеждою. <…> Я вступил в ночь без конца, но все же во мне, в глубине моего существа теплилось нечто – не надежда, нет-нет, а, скажем так, неуверенность»[5].

Кажется, что это нечто – лишь мерцание в глубокой тьме бесконечной ночи. Но это еще и трещинка на теле нигилизма, легкая шероховатость; и нужно быть абсолютно искренним с самим собой, чтобы не отрицать это сразу. Так значит, это просто неуверенность? Последняя страница иллюстрирует путь героя к самоуничтожению, показывает, что на заднем плане, оказывается, все время маячило противоречие, которое главный герой и являет наконец читателю. Желание, надежда и даже неуверенность – реальные признаки объективного чувства, заложенного в нашем естестве, в самом естестве мира. А кроме того, обратная перспектива – если мы потеряли один смысл, есть еще Тот Самый Смысл, во плоти, который сам ищет нас: «На самом деле Бог заботится о нас, думает о нас каждое мгновение и порой дает очень точные указания. Все эти внезапные порывы любви, от которых теснит грудь и перехватывает дыхание, озарения и восторги – совершенно необъяснимые, если исходить из нашей биологической природы, нашего удела обычных приматов, – суть предельно ясные знаки».

Мы можем даже наречь этот образ, дать определение любящего субъекта, который своей физической жизнью пробуждает желание: «Сегодня я понимаю точку зрения Христа, его постоянное возмущение ожесточением сердец: людям даны все знаки, но они не принимают их в расчет…». Не принимать в расчет знаки – это и есть самый простой способ для преодоления нигилизма. Осознание этого пути – нашим нищим духом – уже первый признак того, что мы начали его преодолевать.

3. Интеллект – это не автопилот

Задача состоит в следующем: чтобы понять переживаемый нами исторический момент в длинной тени нигилизма, нужно уловить блики света, в которых ускользающий смысл проявляется лишь потерей ценностей и идеалов, медленно – но неизбежно – меняется. И тогда мы сможем проверить, существует ли нечто неизменное, что «сопротивляется» великому регрессу.

В числе рассматриваемых факторов на передний план выходит природа нашего собственного «интеллекта», способность настолько очевидная, что мы ее совершенно не понимаем. Что значит быть умным человеком? Вопрос кажется праздным, ведь это совершенно «естественно» – пользоваться интеллектом для выживания в этом мире. Вот только это не так. Мы практически не осознаем того, что все чаще определяем наш интеллект как своего рода «автопилот», сложную вычислительную машину, запрограммированную находить простейшее решение для каждой проблемы, которую можно изобразить в виде схемы. Верно, что интеллект – это особая и захватывающая стратегия выживания. Но если его отделить от способности задавать вопросы о себе и мире, то он превратится в «искусственный» интеллект.

Но именно искусственный интеллект, чьи алгоритмы проникли сейчас в каждый аспект нашей жизни (за что мы можем быть только благодарны, ведь он невероятно облегчает нашу жизнь), вновь выводит на первое место проблему идентичности человеческого интеллекта. Конечно, можно избежать этого вопроса, если рассматривать способность к расчетам не только как частную практику нашего взаимодействия с миром, но и как ее изначальную природу. И становится все более и более заманчивым использовать искусственный интеллект в качестве критерия для определения и проверки нашего «естественного» интеллекта.

В этом кроется одна из отличительных черт современного нигилизма, где отсутствие смысла существования оправдывается или маскируется – технической организацией мира, а поиск этого смысла подменяется жестко контролируемыми вычислениями. Но к счастью, чем больше находится стратегий решения различных проблем нашей личной и общественной жизни, тем вероятнее сама жизнь начнет задаваться вопросом о сущности реальности.

Под этим я вовсе не имею в виду – как бы ни хотелось навесить «романтические» ярлыки, – что отсутствие окончательного смысла жизни зависит от прогресса нашего «вычисляющего» интеллекта: напротив, именно технологические достижения заставляют нас задавать вопросы – где тот исток, из которого все берется? Потому что мы можем вычислить только то, что бросает вызов нашему существу и что до некоторой степени мы способны «любить».

Гораздо менее убедителен контраст между «вычисляющим» и «осмысляющим» мышлением – эти термины предложил Хайдеггер[6], – но чаще всего их понимают неправильно именно потому, что рассматривают как альтернативу друг другу (мы вернемся к этому вопросу в предпоследней главе). Нужно спросить себя – а может ли субъект производить вычисления и не привносить в них отпечаток своего интеллекта? Ведь в противном случае этот субъект превращается в главный «объект» своих же расчетов.

Чтобы понять, о чем на самом деле идет речь, нам нужно осмыслить простую вещь из нашего повседневного опыта: в каждом действии, в любых контактах с окружающим миром и людьми мы развиваемся, только если понимаем, что окружающее существует в этом мире для нас. Разве мы, сознательные и свободные люди, не набираемся опыта, когда осознаем, что реальность – люди, предметы, встречи, события – входит с нами в тесный контакт, провоцирует нас, спрашивает нас о чем-то, ждет нашего ответа?

Осознание реальности – это горящий уголек, от которого зависит наше существование в мире. Все зависит от того, как мы воспринимаем бытие, как определяем, что есть мы, а что есть прочие вещи, и принимаем ли мы как должное сам факт того, что мы здесь и что существует нечто реальное. Это не абстракция, а более конкретный и «плотский» фактор нашего существования, в котором наше «Я» больше всего рискует, сталкиваясь с повседневным опытом. Но, как это часто бывает, именно во время кризиса мы чувствуем потребность владеть тем, что нам недоступно или чего нам не хватает. Вот почему именно растущее непонимание сути реальности заставляет нас сейчас уразуметь, насколько реальность важна для осознания нашей личности.

Когда я говорю о недостатке знаний, я не имею в виду то огромное количество информации, которую мы можем получить и обработать, пусть и виртуально. С этой точки зрения уровень развития наших знаний сейчас не определить, ведь в нашем распоряжении находится все, что мы хотели бы знать. Но что именно мы хотим знать? Что пробуждает наш интерес? Что или кто движет нашим желанием и любопытством?

Здесь кроется действительно опасный аспект современного общества и культуры – огромное количество «знаний», которые зачастую грозят помешать нам по-настоящему «узнать» что-либо, потому что им не хватает самого субъекта познания. Или субъект заменяется тем, что выглядит выгодным с точки зрения культурных, коммерческих и политических интересов. Это и широко обсуждаемая проблема «Больших данных»[7] – гипертрофированного расширения как универсальных знаний, так и конкретных предпочтений каждой отдельной личности. Люди, которые управляют глобальными компьютерными сетями, могут копить, передавать и контролировать эти предпочтения, собирая и анализируя (как правило, тайно и незаконно) данные пользователей на основе их профилей в популярных социальных сетях, таких как Facebook, Instagram[8] или Twitter.

Как, учитывая все это, мы воспринимаем мир? Как узнаем то, что называем истиной? По словам американской исследовательницы медиаграмотности Дианы Бойд, «кризис, который который мы переживаем, связан не с тем, что можно назвать правдой, а с тем, как мы узнаём, правда это или нет. Мы спорим не с фактами, а с эпистемологией», то есть с тем, как формируется наше знание.

Если у нас нет полной – или хотя бы достаточной – уверенности, что воспринимаемое нами – правда, то мы никогда не сумеем вступить в контакт с реальностью.

Есть и обратная сторона: если мы не можем критически оценить, является ли все воспринимаемое нами правдой, или не сразу понимаем это, то мы неизбежно будем путать реальность с нашим субъективным восприятием реальности. Статья Сабино Кассезе[9] в газете “Corriere della Sera” от 13 сентября 2018 года «Злая политическая рабыня восприятия» (Sabino Cassese, La cattiva politica schiava della percezione) привлекла много внимания к этому вопросу. Но в той же газете 31 августа были опубликованы результаты опроса компании “Ipsos”[10], показавшего, что Италия и США относятся к числу стран, в которых сильнее всего выражена тенденция к искажению реальности (например сведений об экономическом росте, миграционных потоках, системе здравоохранения и количестве убийств). А также они относятся к тем странам, в политике которых произошли «наиболее глубокие изменения отношений между избирателями и избранными ими представителями».

Дело осложняется тем, что цифровая среда, в которую мы постоянно погружаемся (только подумайте о крепкой зависимости от смартфонов и интернета), диктует все более жесткие условия. Они влияют не только на «создание» и выбор новостей, но и на саму структуру наших ментальных процессов – настолько сильно, что истинность информации и надежность знания может быть выдуманной (made-up), созданной при помощи графического интерфейса или стратегии восприятия, которая благодаря визуализации приковывает взгляд читателя к заголовкам новостей – неоднозначным и девиантным.

Журналистка Кэти Стейнмец писала об этом в своей статье о фейковых новостях в журнале “Time” в августе 2018 года, согласно которой «боты и пропагандисты – только часть проблемы. Самая большая проблема – это ваш мозг». «Иллюзорность истины» зависит от того, как «быстро мы решаем, что является надежным в интернете», основываясь на привычке и частоте сообщений, попадающихся нам на глаза. «Чем чаще что-то мелькает в результатах поиска Google, тем оно достовернее. Но алгоритмы Google выявляют контент на основе ключевых слов, они не ищут правду. Если вы спросите, как использовать абрикосовые косточки для лечения рака, то поисковая система честно найдет все страницы, на которых рассказывается об этом лекарстве».

Это явление настолько широко распространено и одновременно деликатно (в том числе и потому, что его используют в своих целях различные экономические и политические силы), что его назвали «эквивалентом кризиса здравоохранения». Некоторые думают, что фальсификации истины и реальности, косвенно спровоцированные одними алгоритмами, можно исправить при помощи других алгоритмов, например, запрограммировать поиск аккаунтов или страниц в Facebook[11], откуда начинают распространяться ложные новости, и заблокировать их. Но этих мер недостаточно, потому что все дело в ментальном и моральном механизме, который позволяет нам доверять и заставляет других людей доверять нам. Только «человеческий фактор» может изменить правила игры; только нацеленность на просвещение может заставить нас «перестать думать» таким образом, чтобы инстинктивно или механически принимать за «правду» то, что, возможно, не соответствует действительности. Как резюмирует Кэти Стейнмец в своей статье, «учителя должны <…> учить своих студентов быть скептичными, но не циничными», то есть критически проверять свою уверенность в реальности.

Но каждый кризис ставит нас на распутье. Мы могли бы поддаться страху и впасть в пессимизм, решить, что всеми нами просто «играет» гигантская машина цифровой коммуникации. Стоило наконец получить в свое распоряжение великолепные инструменты для познания мира и управления им, как мы фактически лишились свободы быть самими собой. Теперь нам не остается ничего другого, кроме как смириться с тем, что управляемая алгоритмами система теперь управляет нами. Но мы также могли бы поступить разумнее и спросить, существует ли что-то такое, что мы хотим спасти, что-то, от чего нелегко отказаться, что-то настолько дорогое, что его нельзя просто выбросить из реальности.

Может быть, тогда этот когнитивный кризис даст нам возможность вернуться на путь знания, не просто автоматически приобретенного, а критически проверенного. Ведь проверка нужна, чтобы показать, добавляет ли реальность что-то к объекту познания, показать, что она не только делает его более сильным или действенным, но и побуждает задаваться вопросом о значении себя и мира, о связях между вещами, из которых состоит мир. Однако этот поворотный момент не возникает из простой эпистемологической теории; каждый из нас может и должен найти собственный метод познания – он начинается с того момента в нашей сознательной жизни, когда мы получили то новое знание, которое напрямую затронуло и изменило наше «Я».

Это означает, что настала пора расширить и «оживить» само понимание идеи разума и интеллекта, обычно приравниваемых к способности анализировать, вычислять и предсказывать последствия наших действий. Рациональность – это не какой-то бездушный процесс, а способ осмысления совокупности нашего существа в реальности.

Именно на фоне проблемы столкновения искусственного интеллекта с естественным крайне важно для нас перестать принимать как должное тот способ, каким разумное существо живет в реальности. Из текста великой мыслительницы Симоны Вейль (датируемого 1940- ми годами и включенного в сборник «В ожидании Бога», Attente de Dieu) мы можем осознать всю широту разума, скрывающего тайну человека. Интеллект, говорит Вейль, это прежде всего «внимание». (Она имеет в виду учебный процесс, но ее слова справедливы для любых ситуаций, где нами движет искреннее любопытство.) Простая вещь, кажущаяся такой незначительной, но на самом деле она являет собой ключ к нашему существованию. Это момент, в который наше «Я» может обнаружить невообразимое присутствие окружающего мира. И не усилием воли, а по велению естественного порыва.