Читать онлайн «Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949 бесплатно

Нашим родителям – участникам и очевидцам Великой Войны

ОТ АВТОРОВ

Советское оккупационное сообщество, возникшее волею судеб и по приказу начальства в самом центре разрушенной послевоенной Европы, – явление уникальное и невероятно интересное. Десятки тысяч простых советских людей вместе с чадами и домочадцами попали после войны на службу в Советскую военную администрацию в Германии (СВАГ), занялись делом, к которому их никогда не готовили, и увидели чужой мир, который никогда не ожидали увидеть. Возникший на оккупированной территории «маленький СССР» стал своеобразным социокультурным экспериментом, в ходе которого советский режим проявил себя, обнаружил свои ключевые черты и специфические особенности, продемонстрировал миру сформированные им разнообразные человеческие типы, способы действия и алгоритмы поведения. Сваговцы (читателю еще предстоит привыкнуть к этому неологизму), вернувшись на родину, многие десятилетия хранили в памяти историю своей немецкой жизни. Кое-кто из бывших руководителей СВАГ даже сумел поделиться своими воспоминаниями, пусть и написанными в духе мемуарного социалистического реализма. Но сама история Советской военной администрации на долгие десятилетия погрузилась в сумрак секретных архивохранилищ, куда без специального допуска было не попасть.

Теперь архивы в основном открыты. Историей Советской зоны оккупации и СВАГ занимались и занимаются десятки историков1. Однако ни одной книги об уникальном социальном явлении – советском оккупационном сообществе – до сих пор не написано. Мало кто из авторов авторитетного «собрания сочинений» по истории советской оккупации проявил интерес к личности обычного сваговского чиновника, попытался набросать его коллективный портрет. Не занимая высоких постов, именно он (этот чиновник) в силу своего разумения (или неразумия) исполнял (или не исполнял) приказы руководства – управлял, как мог, оккупированной Германией. И нужно быть очень наивным, чтобы полагать: там, где в дело вступала большая политика, от личных и профессиональных качеств советского бюрократа, и не только его, но даже сержантов и солдат, служивших в военных комендатурах, мало что зависело. Лишь изучая влияние личности исполнителей, их modus operandi и modus vivendi на работу оккупационной власти, а в конечном счете на результаты большой политики Сталина в германском вопросе, можно объяснить ход и исход советизации, и в отдаленной перспективе – конечное фиаско советской политики в Восточной Германии.

Примем за очевидность суждение немецкого историка Э. Шерстяной о том, что документы из фондов СВАГ, как и другие архивные материалы советского происхождения, ни концептуально, ни эмпирически2, а попросту говоря, никак не отразились в социальной и культурной истории советской зоны оккупации. Что же касается социальной истории СВАГ, то такой истории пока нет. Десятистраничная статья Эльке Шерстяной, содержащая, как она сама говорит, «некоторые мысли», которые в будущем могут пригодиться исследователям советского оккупационного сообщества, конечно, не заполняет пробела.

Когда десять лет назад мы только приступали к архивным изысканиями по истории «маленького СССР», нам и в голову не могло прийти, что кто-то из историков может в пылу полемики превратить «длительную и кропотливую работу в архивах» в некий опровергающий аргумент, поскольку, де, «в архивных документах часто отражается не норма повседневности, а отклонение от нее»3. Усомнившись в точности утверждений Шейлы Фитцпатрик о советском человеке 1930-х годов4 (а это именно ей попало за «кропотливую работу в архивах»), ее оппонент решил не утруждать себя подробностями и доказательствами, а ограничился лишь иронической репликой. Нас, в общем-то, не смутил бы подобный полемический прием, если бы уважаемый автор не озадачил читателей заявлением о «норме повседневности», которую, как кажется, он не очень склонен искать в архивах. И где же тогда ее искать? Может быть, в «прецедентных текстах» эпохи сталинизма? К таким текстам философ и социолог Н. Козлова относила и малохудожественный соцреализм, и «Краткий курс истории ВКП(б)», и «Книгу о вкусной и здоровой пище»5. Они (эти тексты) показывают некие образцовые практики, другие берега советской жизни – совершенно чуждые повседневности, манящие обещанием грядущего счастья. А пока демонстрирующие нелепый шаблон правильной книжной жизни. И что же тогда остается делать историку? Отвлечься от живой реальности, в которой слишком много «отклонений», и, может быть, постараться их даже не замечать? Вернуться в парадный мир сталинской идеологии, ведь она тоже была частью повседневности? И с опаской приближаться к рассекреченным архивным документам, остерегаясь не тех открытий?

Мы, разумеется, не страдаем архивным фетишизмом и тем более не верим в «правду из сейфа», хотя наши основные источники более пятидесяти лет были скрыты в отделе специальных фондов Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ). В этой книге читатель встретится и с опубликованными мемуарами, и с дневниками участников и очевидцев событий, с нашими собственными семейными преданиями о жизни и работе родителей одного из авторов в аппарате Политсоветника СВАГ, с художественной литературой из разряда честного социалистического реализма, с пропагандистскими текстами сталинских времен и даже с некоторыми важными для понимания темы кинофильмами давно ушедшей эпохи. Но все самое важное, новое и интересное мы все-таки почерпнули в фондах Советской военной администрации, хранящихся в ГА РФ.

Документы СВАГ содержат в себе достаточно материала для изучения обыденных норм жизни советского оккупационного сообщества. Именно норм, а не отклонений. Ибо то, что мы считаем нормой, кардинально отличается от того, что считают нормой недовольные «отклонениями» авторы. Для нас норма – это не идеологически возвышенная картина действительности, а устоявшиеся тренды повседневности. Даже если властители СССР считали подобные тренды аномалиями, умели красиво писать о своих нормах в газетах и использовали власть для подкрепления своих пропагандистских мифов. Нормативные хотения власти тоже будут предметом нашей работы. Но в первую очередь мы попытаемся войти со всем «пестрым сором» оккупационной жизни в актуальную ныне дискуссию о «пропитанности» сталинского человека официальной идеологией и его дискурсивной несвободе6.

Работая с архивными документами, мы познакомились со множеством интересных, ярких и своеобразных людей. Это и радеющий о пользе дела военный комендант района Пренцлау Н. И. Старосельский, чувствующий ответственность «перед историей за все дела, которые мы здесь делаем»7. И энтузиасты, подобные Н. Ф. Пасхину, начальнику сельхозотдела Управления СВА земли Саксония-Ангальт, владевшему несколькими языками и издавшему для пользы дела на свой страх и риск немецко-русский словарь «Сельское хозяйство и лесоводство»8. Среди сваговцев были те, кто легко адаптировался к иноземной цивилизации, превращая погоню «за личной наживой в своеобразный фетиш»9, и другие – как офицер Гнатюк, томившийся в Германии и настойчиво рвавшийся домой10. Мы сочувствовали не желавшему прощаться с армейской жизнью капитану Косыреву, которому, как он сам считал, вместо того чтобы командовать батальоном или даже полком, приходилось сидеть в дежурке и решать «разные вопросы». «Все требуют, кому не лень, – жаловался капитан, – а мне вся эта политика просто не лезет в голову»11. О нескольких годах жизни и работы этих и многих других сваговцев, откуда они суть пошли, как попали в военную администрацию, что думали о начальстве и немцах, как этими немцами управляли, какого образа действий предпочитали придерживаться, во что верили и в чем сомневались, мы попытаемся рассказать в этой книге.

В своей работе мы стремились к своего рода концептуальной и фактографической детализации позднего сталинизма. Прежде всего, речь идет о самой сущности этого явления. Считать ли подобное историческое «событие» продолжением некой протяженной эпохи, прерванной войной, а после нее достигшей своей высшей, зрелой формы, или вслед за Джулианой Фюрст и ее соавторами отнестись к нему как самодостаточному историческому феномену?12 Послевоенный период в СССР, как и в истории любой другой страны, выбирающейся из пепла и руин, закономерно ассоциируется с «возвращением к нормальности»13. Но в какой мере это «состоявшееся» после войны культурно-историческое событие было «простой» реставрацией довоенной сталинской системы, расшатанной, трансформированной и разбалансированной войной?14 Ведь в Советском Союзе, как справедливо считает Роберт Дейл, окончание войны не столько принесло освобождение от обязательств и ограничений военного времени, сколько выдвинуло новые требования и цели – не демобилизация социальной жизни, а скорее ее ремобилизация. Война и миф, ею созданный, считает Дейл, позволили перезапустить советский проект, вдохнуть жизнь в официальную идеологию, предлагая новые возможности изменения общества15.

Важно понять, в какой мере сваговский социум как слепок и модель большого СССР, переделанного сначала репрессиями, а потом войной, был (на низовом уровне) восприимчив к реставрационным усилиям власти и способен к перезапуску в инородной и чуждой для советского человека немецкой среде. «Маленький СССР», возникший на немецкой территории, продуцировал такие формы нормальности, в рамках которых незаметно вызревали культурные предпосылки оттепельного конфликта между будущими сталинистами и будущими шестидесятниками. Ведь протагонисты оттепели и ее будущие антагонисты вышли «из одной шинели» – эпохи позднего сталинизма. Историки давно заметили возникшее во время войны и сохранявшееся какое-то время после ее окончания чувство раскрепощения у поколения победителей. Но они до сих пор в поиске определений этого феномена. Говорят о деидеологизации, стихийной десталинизации, даже о «неодекабризме».

Мы не склонны втягиваться в этот спор определений. Но считаем возможным провести «полевое» исследование послевоенных культурных трансформаций советского оккупационного сообщества в Германии. Для этого, как нам кажется, уместно опираться на определения, которые придумала сама власть, а она назвала (обозвала) новые явления, обратив на них острие критики и репрессий, «преклонением перед заграницей» и «космополитизмом». Историкам остается «только» увидеть ту непридуманную реальность, которая скрывалась за злобными инвективами партийной пропаганды. Наш главный вопрос: в какой мере сотрудники СВАГ чувствовали личную несвободу, существуя в репрессивном идеологическом поле, насколько они были скованы или раскованы, когда им приходилось думать «не вслух» или высказываться в формальной и неформальной обстановке? Поместив сталинского человека в необычные для него условия, история не только раскрыла новые грани советской повседневности, но в известном смысле создала своеобразную оккупационную субкультуру, которую бывшие сваговцы по частям вывозили в СССР вместе с немецкими трофеями.

ЧАСТЬ 1. «ВСЕ МЫ „ОККУПАНТАМИ“ ПРИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ РАБОТАЕМ ВПЕРВЫЕ»16

Назначить «оккупантом»

К оккупации Германии Советский Союз специально не готовился. В конце войны и сразу после ее окончания гражданским управлением занятых территорий занимались военные комендатуры. Лишь в июле 1945 года была создана верхушка управленческой оккупационной пирамиды – Советская военная администрация в Германии, ответственная за гражданские дела и оккупационную политику, включая главное на тот момент – обеспечение репараций. Одновременно формировалось советское оккупационное сообщество – «маленький СССР», жизнь которого должна была протекать по советским законам и обычаям. В бюрократическом языке не было подобного понятия, а потому сложнейший социальный процесс воспринимался через призму привычного – тогда это называли подбором и расстановкой кадров.

Первым лицом, можно сказать, что и первым официальным жителем «маленького СССР», был Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. 6 июня 1945 года Совнарком СССР (читай: лично Сталин) символически назначил человека, принимавшего капитуляцию Германии, на должность Главноначальствующего СВАГ17. Через три дня после назначения маршал объявил об этом «для всеобщего сведения»18. Местопребыванием центрального аппарата военной администрации стал Берлин, а его неформальной столицей – район Карлсхорст, где расположились резиденция Главноначальствующего и Штаб. На ступенях этого Штаба впервые встретились родители одного из авторов этой книги – старший референт Управления Политсоветника СВАГ и только что приехавшая из Москвы переводчица, что, как нетрудно догадаться, через много-много лет превратило нашу работу в архивах СВАГ в дело личное и особенное.

В приказе № 1 маршал выступил и как Главнокомандующий советских оккупационных войск, дислоцированных в Германии (с 9 июня 1945 года Группа советских оккупационных войск – ГСОВГ), и как высшее должностное лицо, ответственное за проведение оккупационной политики, – Главноначальствующий СВАГ. Потому он и подписался сразу двумя титулами, подчеркнув особое значение состоявшегося назначения – как для оккупационных войск, так и для немцев. Г. К. Жуков возглавлял СВАГ меньше года – до марта 1946 года. Затем военной администрацией и группой войск в течение трех лет – с 1946 года по март 1949-го – командовал В. Д. Соколовский. В марте 1949 года Соколовского сменил герой Сталинграда генерал-полковник В. И. Чуйков, который и «закрывал» СВАГ в октябре 1949 года – после образования ГДР.

Командующие армий, размещенных на территории земель и провинций Советской зоны оккупации (СЗО), стали начальниками региональных военных администраций (СВА)19. В постановлении Совнаркома начальники СВА первоначально были названы уполномоченными, но слово не прижилось. Должность «уполномоченный», видимо, не понравилась высшим военным единоначальникам. На одном из совещаний заместитель Жукова генерал-полковник И. А. Серов назвал этих военных руководителей генерал-губернаторами провинций20. В оккупационную практику старорежимное слово не вошло, но самоощущение «начальников над Германией» отразило. Всеми практическими делами в провинциях и землях заправляли заместители по гражданским делам – начальники управлений СВА (УСВА)21. И те и другие – начальники, поэтому должности иногда путают. Но на деле речь идет как о разном уровне власти и полномочий, так и о разных людях.

С высокопоставленными кремлевскими назначенцами мы еще встретимся по ходу нашего рассказа. А пока успокоим читателя, который, вероятно, уже набрал в грудь воздуха, чтобы возмутиться нудностью бюрократических перечислений должностей и званий. Главными нашими героями будут не только и не столько большие начальники. Нас гораздо больше интересуют те, о ком в Кремле говорили не поименно, те, кто для высшего руководства страны всегда оставался безымянным, – лейтенанты, капитаны, полковники, цивильные сотрудники, как их называли в СВАГ, служившие в центральном аппарате, провинциальных управлениях или военных комендатурах.

Численность сваговцев в различные периоды колебалась от 19 00022 до 50 00023 человек. Именно эти люди, вместе с членами их семей24, а также находившиеся в СЗО сотрудники советских министерств и ведомств25 населяли «маленький СССР». Все они, как и их руководители, «„оккупантами“… работали впервые»26 и управляли Германией, как могли, под постоянные упреки и угрозы начальства. И могло ли быть по-другому? По критической самооценке бывшего сваговца, известного историка-германиста А. А. Галкина, «мы совершенно были не готовы к оккупации»27.

У союзников, американцев и британцев, на территории которых (за исключением колоний) не было боевых действий и которые не испытали тягот немецкой оккупации, было гораздо больше возможностей и времени для того, чтобы вести подготовку квалифицированного оккупационного персонала. Первопроходцами были британцы с их огромным колониальным опытом. США, начиная с весны 1943 года, тоже стали формировать систему подготовки кадров для военно-гражданского управления. В штате Джорджия была создана школа, рассчитанная на обучение 1200 младших офицеров ежегодно. Затем появилась еще одна. Больше всего времени уделяли изучению иностранного языка и страноведению. Выпускники новых школ, как ожидалось, должны были иметь дело непосредственно с населением на оккупированных территориях. Одновременно готовили специалистов более высокого ранга. В результате союзники к началу оккупации уже имели определенное количество специально подготовленных для гражданских дел офицеров28. Ничего подобного в Красной армии, сначала втянутой в ожесточенные бои на собственной земле, а затем вовлеченной в масштабные операции на территории Восточной Европы, не было и быть не могло. Даже переводчиков, хотя их и готовили интенсивно во второй половине войны, не хватало практически на всем протяжении существования СВАГ.

Постановление Совнаркома о создании военной администрации появилось 6 июня 1945 года, а уже через три месяца административный аппарат СВАГ – центральный, пяти земель и провинций и более шестисот военных комендатур – сочли сформированным29. Задачу решили по-военному быстро, но, мягко говоря, не очень качественно. Лучше всего обстояло дело с руководящими кадрами центрального аппарата, здесь трудились, как говорили в «маленьком СССР», работники «наркоматовских масштабов»30. Их отбирали под присмотром наркомов или заместителей, в крайнем случае – начальников управлений. В подчинении у этих номенклатурных руководителей каждый второй сотрудник имел высшее образование31. Сегодня мы бы сказали: только каждый второй, а в 1945 году сваговские кадровики произносили эту цифру с особой гордостью. Правда, и на центральные отделы не всегда хватало специалистов, а те, кого отбирали в войсках, часто не подходили для такой специфической работы. Даже кадры наиважнейших для Кремля подразделений – экономических, которые следовало комплектовать «в основном за счет наркоматов г. Москвы», более чем на треть были подобраны в резервах группы войск32.

Провинциальные управления СВА и военные комендатуры также заполнили офицерами воинских частей, размещенных в Германии. При назначении комендантами предпочтение отдавали бывшим командирам полков, батальонов, их заместителям и работникам штабов33. Большую роль в отборе кадров играло фронтовое содружество и личные связи. Начальник УСВА провинции Саксония-Ангальт генерал-майор А. Г. Котиков забрал с собой из политотдела 61-й армии начальников отделений, инструкторов и даже лектора34. Представители наркоматов, командированные в Германию, будущие начальники отделов и управлений СВАГ также старались привезти своих людей35.

Если судить по денежному содержанию и зарплатам, государство поначалу отнеслось к сваговцам (особенно к руководителям и специалистам) как к привилегированной касте. С тем, что им «установлены очень высокие оклады», были согласны и сами сотрудники36. В 1945–1946 годах оклад, к примеру, референта отделения пропаганды провинциального управления СВА составлял 1400–1500 рублей37. Кроме этого, они получали надбавку в немецкой валюте, равную окладу в рублях (пересчитывали по курсу 1 марка = 0,5 рубля). Сложив две эти цифры, получим 2800–3000 рублей. Считалось, что столь высокие оклады установлены для того, чтобы компенсировать трудности снабжения в послевоенной Германии. Получается, что простой референт в общей сложности мог зарабатывать чуть ли не больше, чем секретарь обкома ВКП(б), и не меньше, чем директор завода или начальник управления в наркомате!38 Но это только в том случае, если забыть о литерной системе обеспечения и прочих номенклатурных преимуществах. (Отметим, что в целом по народному хозяйству СССР в 1945 году среднемесячная заработная плата рабочих и служащих составляла 442 рубля39.) В последующие годы зарплаты сваговцев последовательно снижались. Этот привилегированный слой советских чиновников постепенно переместился на более скромное место в зарплатной иерархии сталинского общества40.

Политическое управление СВАГ впоследствии уверяло, что «за первые три месяца был создан крепкий, работоспособный многотысячный коллектив работников»41. Это одна, можно сказать, парадная версия событий, которую, к сожалению, склонны разделять некоторые современные исследователи, уже давно получившие доступ к архивам СВАГ. Эти авторы настаивают, что «в создаваемую администрацию подбирали людей профессиональных, адекватных и грамотных, разбирающихся в том или ином виде работы, знающих иностранный язык»42. К иностранному языку мы еще вернемся. А пока добавим только одно – достаточно заглянуть в документы, чтобы обнаружить в них совершенно иные оценки. Заведующий 3-м Европейским отделом МИД в докладной записке В. М. Молотову так оценил ситуацию с кадрами в СВАГ: «Практика показывает, что значительное количество работников СВА, назначенных еще в период военных действий или вскоре после капитуляции Германии, оказывается недостаточно подготовленным для работы по государственно-политическому преобразованию и по управлению ее сложной экономикой»43. Собственно говоря, об этом твердили и сваговские руководители. Заместитель начальника УСВА земли Тюрингия по политическим вопросам Г. Т. Захаров, единственный в СВАГ гражданский политработник, в докладе секретарю ЦК ВКП(б) М. А. Суслову признал, что на первых порах многие коменданты, их заместители и ответственные работники управлений СВА оккупационных задач не понимали, что и явилось причиной «ряда неправильных действий, компрометировавших советскую оккупационную политику и наших людей»44.

СВАГ оказался совершенно не похожим на типовое советское заграничное учреждение, где служили тщательно отобранные и проверенные «соответствующими органами» чиновники, желательно с дипломатической подготовкой. Здесь в большинстве своем стали работать обычные советские люди, собранные с бору по сосенке, особенно на низовых уровнях управления – в военных комендатурах, не имеющие ни опыта, ни соответствующих знаний. А для проведения оккупационной политики на местах, обеспечения порядка, восстановления минимальных условий для нормальной жизни в побежденной Германии требовались особые умения и навыки. Ведь именно комендатуры в первую очередь «олицетворяли на местах верховную власть и руководили всей жизнью и деятельностью немецких самоуправлений»45.

Как только военные комендатуры перешли в ведение СВАГ, Главноначальствующий приказал пересмотреть состав комендантов, их заместителей и всех офицеров комендантской службы. Тех, кто не подходил по своим деловым и моральным качествам для работы в военной администрации, Г. К. Жуков потребовал заменить на лучших офицеров из войск46. Выделенный курсивом текст маршал собственноручно вписал в уже готовый приказ, усилив всеобъемлющий характер распоряжения. Сделать подобное за отведенную Жуковым неделю было совершенно невозможно. Неудивительно, что работа по пересмотру кадров затянулась надолго.

В целом проверка показала: в военные комендатуры попало слишком много неподходящих людей. Помимо обычных претензий по поводу расхлябанности, самовольных отлучек, пьянства, громко заявила о себе более существенная проблема – недостаток общей культуры. Комиссии отмечали, что многие офицеры из-за плохой «политической подготовленности» не понимали задач, поставленных перед военными комендатурами, и с работой не справлялись47. Действительно, вряд ли человек с начальным образованием (а к таким, к примеру, относился каждый четвертый офицер в военных комендатурах Дрезденского округа48, а однажды нам встретился даже своеобразный кадровый парадокс – подполковник с двумя классами образования) мог успешно разобраться в сложных переплетениях немецкой экономической жизни, политической палитре или социальных запросах населения подведомственной территории. Можно понять коменданта района Майнинген подполковника Аболмасова, отбивавшегося от упреков начальства: «Я не специалист по управлению оккупированной зоной. Я хочу вашей и ваших подчиненных помощи, научите меня работать в этих условиях и в этой стране. Однако нас только бьют, но не один представитель не помог советом, как лучше сделать и что для этого нужно, и, кроме того, штат не имеет специального образования, им никто не показал, как и что делать»49.

Ситуацию в комендатурах горячо обсуждали на августовском (1945) сборе руководящего состава СВАГ: «В отношении офицерского состава дела очень плохи… Если посмотреть на наших офицеров, то в основном это офицеры пехотинцы, строевые и с этой работой не знакомы. Они абсолютно не знают, с чего начать, к чему приступить. Тот или другой вопрос решить сами не могут» (генерал-майор А. И. Карпелюк, начальник Отдела комендантской службы федеральной земли Тюрингия)50. Ему вторили другие выступавшие. Начальник Отдела комендантской службы провинции Бранденбург генерал-майор Федотов был чрезвычайно недоволен пополнением, которое получали комендатуры его провинции: «Согласно приказу Маршала Советского Союза тов. Жукова, эти люди должны быть самыми лучшими. Присылаются же не лучшие, а наоборот. Нам приходилось по два-три раза отправлять этих людей обратно. Здесь требуется большой нажим со стороны командования. Нам присылают таких, которые не подходят»51.

14 октября 1945 года начальник УСВА провинции Бранденбург В. М. Шаров направил начальству докладную записку о кадровых проблемах в комендатурах провинции. По поручению Шарова его заместитель полковник Я. В. Гольденштейн изучил всех комендантских работников. Результат: каждый десятый «по деловым и моральным качествам» не соответствовал «требованиям, предъявленным офицеру, работающему в комендатуре». Это был бы, строго говоря, не такой уж плохой результат: к оставшимся девяти претензий по службе и поведению не было. Вот только в условиях оккупации даже единичные ошибки некомпетентности умножались слухами и пересудами в немецкой среде. Большинство «неподходящих» не могли выполнять поручения из-за «малограмотности и неспособности к этой работе», а некоторые (пусть и немногие) были замечены в «систематическом пьянстве и бытовом разложении». В число «не соответствовавших должности» Шаров, измученный кадровым дефицитом, решил не включать тех, кто пока не справлялся с работой, но старался52.

А где было взять других? Отдел кадров Штаба СВАГ и так работал в авральном режиме. Кадровикам приходилось оформлять по сто человек в день, и, как выяснилось, у многих сотрудников не было даже личных дел, они затерялись на старом месте службы. Основные устои кадровой политики: тщательный учет, сбор полного досье, проверка личного дела, система запросов – все это в послевоенных условиях и форс-мажорных обстоятельствах не работало. Проверки были сведены к минимуму. Проблема неуязвимой благонадежности была отложена на потом, а последствия спешки сказывались на протяжении практически всего существования СВАГ.

И через три года, например, в берлинских военных комендатурах некоторые сотрудники продолжали работать не по специальности. Химики и инженеры-строители трудились инспекторами по торговле, гидротехники – занимались пищевой промышленностью, профессиональные военные, танкисты, окончившие военные академии, числились агрономами. Удивительное занятие нашлось для инженера Сурина из берлинской комендатуры Вайсензее. Ему приказали стать зоотехником. Весь производственный годовой план этого «зоотехника» заключался в заготовке тысячи яиц. При проверке Сурин заявил комиссии, что «готов за свои средства купить 2000 яиц, лишь бы его уволили от исполнения этих обязанностей и использовали по назначению как инженера, или отправили в Советский Союз»53.

Немые управленцы

Абсолютное большинство новоиспеченных сваговцев не знало немецкого языка. Исключение составляли разве что сотрудники некоторых отделов Центрального аппарата. Понимая, что без знания языка никакой правильной коммуникации с немцами не построишь, командование взялось за решение грандиозной задачи – обучить победителей языку побежденных. Главноначальствующий приказал с 20 августа 1945 года всем сотрудникам приступить к учебе54. Преподавать язык должны были переводчики или те, кто хорошо знал немецкий. В Управлении СВА земли Тюрингия, к примеру, «общее руководство» было поручено капитану М. И. Семиряге55, будущему историку-германисту, автору известной книги «Как мы управляли Германией». Однако переводчиков-преподавателей не хватало, они были загружены работой, постоянно уезжали в командировки, преподавали из-под палки и часто манкировали своими обязанностями. В 1946 году было разрешено привлекать к преподаванию немцев56. Но среди них часто попадались люди случайные, которых никто особо не проверял – ни их деловые качества, ни их благонадежность57.

По распоряжению Главноначальствующего занятия должны были проводиться три раза в неделю по два часа в служебное время58. Но военная администрация только разворачивалась, не хватало кадров, объем работ был огромен – в такое время невозможно было тратить служебные часы на уроки. Это понимало и командование. Поэтому уже в сентябре 1945 года немецким языком приказано было заниматься исключительно после работы59. Но здесь нашла коса на камень. Мало кому хотелось жертвовать своим личным временем. Задания не выполнялись, уроки срывались60. Результаты полугодовых испытаний оказались неутешительными – на экзамене почти половина учеников получила двойки61. Тогда решили проводить уроки два раза в служебное время утром и один раз вечером – после работы62. Нерадивым ученикам напомнили, что посещение занятий является служебной обязанностью63. Но это не помогло и ситуацию не исправило. В сентябре 1946 года на зачеты по немецкому языку явилось меньше половины учеников. А те, кто прошел проверку, показали «крайне слабые знания»64. Инспектор отдела народного образования СВАГ М. А. Соколова в письме в ЦК ВКП(б) назвала занятия немецким языком «совершенно напрасной тратой времени». Ученики за год учебы в рабочее время прошли всего семь текстов основного курса65. Вряд ли после таких расслабленных занятий хоть кто-нибудь из новоиспеченных школяров сумел бы «управлять Германией» без переводчика.

Даже те, кто по роду службы работал с немцами и должен был хорошо знать язык, не особо стремились его изучать. В декабре 1947 года в УСВА Саксонии-Анхальт половина начальников и каждый третий рядовой сотрудник отделений информации получили по немецкому двойки66. В Мекленбурге зачеты не смог сдать каждый второй начальник отделений информации. Лучше обстояли дела в Саксонии. Там «неуд» заработал лишь каждый четвертый. В Управлении Политсоветника плохое знание немецкого языка было особенно на виду. В марте 1948 года выступавшие на партсобрании долго занимались самокритикой: изучение языка поставлено настолько плохо, что сотрудники аппарата испытывают трудности в общении с немецким активом67.

Справедливости ради следует сказать, что сваговцы были слишком перегружены, причем не только работой, чтобы уделять языку должное внимание. Их жизнь в Германии была наполнена всякими обязательными советскими делами. Например, по понедельникам тридцать минут отводили на политинформацию, по средам проходила шестичасовая командирская учеба (два часа тратили на занятия по марксистско-ленинской подготовке), по субботам во второй половине рабочего дня проводили занятия партийного актива68. А еще партийные собрания, профсоюзные мероприятия, различные митинги, спортивные соревнования, часто проходившие в рабочее время69, всевозможные праздники: первомайские, годовщина Октябрьской революции или семидесятилетие Сталина… А тут штудируй немецкий язык! Когда работать? Дилемма: работа или уроки – всегда решалась в пользу работы. Или отдыха! Пропускать занятия по немецкому языку было не так опасно, как, к примеру, по истории ВКП(б), хотя и их прогуливали тоже. Изучение немецкого приказали считать важным государственным делом70. Но в глазах многих сваговцев это государственное дело всегда оставалось необязательным и добровольным71. Не помогали ни приказы командования, ни выговоры, ни критика нерадивых на заседаниях партийных бюро.

Некоторым немецкий давался с большим трудом – не хватало общего образования и привычки учиться72. Особенно это относилось к работникам военных комендатур. Находились и такие сваговцы, которые сознательно не хотели учиться говорить на языке врага. Они были «злы на немцев – испытали их жестокость», старались избегать общения с ними и «при случае подчеркивали свое пренебрежение»73. Кроме того, многие не понимали, зачем учить язык, если не общаешься с немцами по службе. Но так можно было и опростоволоситься. Именно такой конфуз случился с экспертом Г., над которым смеялся весь плановый отдел СВАГ. В Германии в свое время издавался статистический справочник Jahrbuch (ежегодник). Эту полезную книгу сваговцы называли просто «Ярбухом». Однажды коллеги отправили эксперта Г. за нужными сведениями в Бюро статистики СВАГ. К этому самому «Ярбуху». Через несколько дней расстроенный сотрудник заявился с жалобой к начальнику Бюро: «Да где же тут у вас работает товарищ Ярбух? Я несколько раз заходил и не могу его найти»74.

Те, кто действительно хотел читать, писать и говорить по-немецки, прекрасно знали: научиться этому в группах, где занятия проходили на невысоком уровне, практически невозможно75. Выучиться можно только самостоятельно, желательно с репетитором. Однако командование, превратив занятия языком в служебную обязанность, пресекало любые попытки брать частные уроки у преподавателей-немцев. О чем они там говорят на своих индивидуальных занятиях с нашими офицерами, поди разберись. Таких легкомысленных учеников «выявляли». Военные цензоры, например, сообщали политработникам о тех, кто имел неосторожность похвастаться в письмах родным: «…я два раза в неделю занимаюсь немецким языком, моя учительница немка», «…по немецкому языку здесь занимаюсь с профессором, который владеет хорошо русским языком, да и каждый день приходит ко мне»76. Энтузиастов-самоучек вызывали на партбюро и допрашивали с пристрастием77. Выучили язык лишь те, кто сам стремился к этому по самым разным причинам, начиная с интереса к Германии, ее культуре и заканчивая склонностью к запрещенным гешефтам с немцами. А некоторые и вовсе ограничивались словариком слов этак «на 20», который составили их товарищи для знакомства с немецкими фрау78.

Подозрительный контингент

Коль скоро большинство строевых офицеров, попавших на службу в СВАГ, особенно в комендатуры, не только не имело оккупационного опыта, что понятно, но и не знало Германии и немецкого языка, их оккупационные компетенции пришлось достраивать за счет осевших в Германии бывших военнопленных и репатриантов. Тех, кого сталинский режим уже давно объявил неблагонадежными, если не предателями. Поначалу эта проблема мало кого волновала. Первое время после войны к советским правилам при подборе кадров относились несколько легкомысленно. Но уже в августе 1945 года (первым из высшего оккупационного руководства) забил тревогу начальник СВА федеральной земли Тюрингия генерал-полковник В. И. Чуйков. Он был возмущен, что «подлежащие репатриации» (их еще в мае следовало в десятидневный срок проверить и отправить по месту жительства) находят себе «пристанище и укрывательство» на работах в военных комендатурах. А военные коменданты, демонстрируя «недопустимую мягкотелость и притупление чувства политической бдительности», оставляют «подозрительные элементы» при комендатурах. Чуйков потребовал в течение трех дней отправить на сборные и фильтрационные пункты всех без исключения репатриантов. Но вся его начальственная строгость куда-то испарилась, когда речь зашла о делах насущных. В том же приказе, признав безвыходность кадровой ситуации, он разрешил использовать в качестве переводчиков и машинисток советских граждан-репатриантов, «проживавших в СССР в границах 1940 года (за исключением т. н. русских немцев)»79. Прекрасно понимая ситуацию с кадрами, Чуйков-прагматик очертил границы бдительности, разрешив выбирать из числа неблагонадежных наименее подозрительных.

Даже у идеального военного коменданта подполковника Лубенцова, главного героя романа Э. Казакевича «Дом на площади», переводчицами работали две девушки из числа репатрианток. Они имели доступ и к служебным тайнам комендатуры. Крайне щепетильный во всех отношениях главный герой Казакевича не видел в подобной ситуации никакого криминала. Хотя по правилам обеих девушек следовало отправить на проверку в фильтрационный лагерь, а без проверки – к работе не допускать. В весьма достоверном, в том числе в деталях и частностях, романе Казакевича нашлось место и для разложившегося барахольщика и перебежчика на Запад, и для карьериста, готового по первому намеку начальства осуждать главного героя на собрании актива, и принципиального, но ограниченного службиста. Другими словами, автор прекрасно знал оккупационные реалии. По некоторым сведениям, до демобилизации (в 1946 году) писатель сам служил в комендатуре города Галле80. Одним словом, будучи человеком весьма осведомленным, Казакевич не стал бы вводить в повествование двух героинь с сомнительным прошлым (у одной из них было и вполне сомнительное настоящее, что не помешало ее работе в комендатуре), если бы не был уверен, что сразу после войны это была вполне заурядная практика. Тем более не рискнул бы его подполковник Лубенцов приватно общаться с немецким бургомистром и жить в его доме, если бы подобный «небдительный» порядок вещей не был достаточно широко распространен в первые месяцы после войны, когда соображения оперативности и целесообразности доминировали. Во время работы над романом Казакевич мог и не знать, что подобное частное общение, как и проживание у немцев, прием на работу репатриантов или скрытное использование пожилого эмигранта в качестве посредника были впоследствии категорически запрещены. Но без подобных нарушений СВАГ в силу острейшего кадрового голода просто не смог бы начать свою деятельность, запутавшись в паутине советских предубеждений. Мало того, в октябре 1945 года управлениям СВА официально разрешили зачислять репатриантов на вольнонаемные должности. Каждое управление теперь могло законным образом оформить на работу от 150 до 200 человек81.

Военные коменданты дорожили этими людьми, раз уж решились принять их на работу, и расставались с ними неохотно, особенно с теми, кто имел хорошее образование или полезную специальность. Известны случаи, когда репатриантов-сотрудников комендатур, подлежавших «удалению» и не получивших допуск к работе, скрывали от начальственного глаза, докладывая об отправке в лагерь на фильтрацию82. Некоторые руководители были готовы для пользы дела даже пойти на обман – рапортовали, что у репатриантов с допусками все в порядке. Хитрецов ловили за руку и за «неправдивые доклады» наказывали83. Но где было взять проверенных – переводчиков, шоферов, делопроизводителей, писарей, машинисток? Не удивительно, что установленные в октябре 1945 года и подтвержденные в марте 1946-го лимиты «на репатриантов» были превышены почти в два раза84.

Не могла военная администрация, особенно комендатуры, обойтись и без привлечения на работу лиц из местного населения – переводчиков, обслуживающего персонала. К этой категории сотрудников начальство требовало относиться с особой осторожностью. Однако на деле некоторые военные коменданты, начальники отделов и учреждений могли принять на работу немцев даже без документов, «удостоверяющих их личность в прошлом»85. Так, видимо, поступил в феврале 1946 года и старший лейтенант Лучицкий из военной комендатуры Дрездена, нанимая шофера-немца, который, как позднее выяснилось, несколько лет возил самого Гитлера86. Чрезвычайная потребность в шоферах приводила к тому, что эти должности могли занять люди непроверенные, к примеру бывший руководитель местного отделения фашистской молодежной организации гитлерюгенд87, в принципе подлежавший денацификации. Несмотря на грозные директивы88 и окрики начальства о «беспечности, разгильдяйстве, политической близорукости»89, в практической работе доминировала служебная целесообразность, которая толкала на нарушения.

Чистка «неподходящих»

В конце мая 1946 года Главноначальствующий СВАГ приказал немедленно приступить к сверке личных дел сотрудников для выявления несоответствий и искажений90. Оказалось, что после войны у многих документы были не в порядке. Вероятно, отчасти поэтому руководство объявило о масштабной комплексной проверке – «досрочном аттестовании всего офицерского состава»91. Руководители разных уровней, заваленные грудой других дел, отнеслись к кампании с прохладцей. Сроки затягивались. Документы заполняли небрежно, по шаблону, проверки проходили поверхностно. Налицо был тихий саботаж и нежелание портить сотрудникам биографию. Неудивительно, что это миролюбивое и вялое «аттестование», в конце концов, отошло на задний план, а борьба за чистоту рядов перешагнула рамки обычных воинских установлений и превратилась de facto в программное политическое мероприятие, о котором многие знали не понаслышке, – в чистку. Слово это в то время старались не упоминать. Из партийного лексикона оно было выведено еще в 1939 году. Но опасный и угрожающий смысл чистки остался в памяти возрастных сваговцев.

Подобные политические действа всегда обрастают адептами, теми, кто особенно ревностно продвигает объявленную идею, а то и выступает ее инициатором. Таким в СВАГ оказался начальник Управления СВА федеральной земли Тюрингия И. С. Колесниченко. Иван Сазонович был удивительно цельным человеком сталинской эпохи, со всеми плюсами и минусами, прямолинейный, честный, искренне полагавший, что работа – главное. Один из тех, кто принимал все происходящее в СВАГ близко к сердцу и пытался усовершенствовать даже то, что усовершенствовано быть не могло. Темпы, которыми продвигалось избавление от неподходящих сотрудников, его явно не устраивали. Колесниченко прекрасно понимал, что с имеющимся личным составом, особенно в комендатурах, вряд ли можно успешно решить важнейшие оккупационные задачи. Однако методы, которые он предлагал для избавления от кадровой неполноценности, были традиционно и безапелляционно сталинскими.

26 июня 1946 года генерал-майор направил члену Военного совета СВАГ Ф. Е. Бокову (еще один приверженец решительных шагов по избавлению от «неподходящих») докладную записку о кадрах СВАГ, написанную эмоционально и жестко. Это своего рода четырехстраничный манифест «Как нам обустроить СВАГ»: «Если мы серьезно думаем проводить политику завоевания немецкого народа на нашу сторону, если мы хотим обеспечить на долгие годы наши государственные интересы в Германии, если желаем добиться переориентации Германии на Восток, то нельзя не поставить со всей серьезностью вопрос о наших советских людях в Германии, их деятельности, поведении и способности обеспечить здесь наши государственные интересы».

Абсолютное большинство работавших в СВАГ, писал Колесниченко, без всякого отбора (а многие просто случайно), совершенно неожиданно для себя очутились в положении «ответственных работников за границей». До войны командировки за границу сопровождались «тщательной проверкой и утверждением ЦК ВКП(б)… Сейчас же поездка в Германию через иностранные государства Польшу или Чехословакию по сложности почти равносильна поездке из Москвы в Тбилиси или Куйбышев, не говоря уже о том, что абсолютное большинство советских людей осталось здесь в оккупационных войсках сразу после окончания войны и никакой поверке не подвергалось». А потому «нужна хорошая „встряска“, нужна серьезная чистка».

Колесниченко, конечно же, уповал на ЦК ВКП(б). Он считал, что нужно просить высший партийный орган прислать авторитетную комиссию. Под ее руководством в каждом соединении и учреждении создать еще и свои «политические комиссии». Эти комиссии, по замыслу энтузиаста поголовной чистки, должны были проверить сначала всех генералов и офицеров, решительно отсеять всех негодных и неспособных, а после – заняться рядовыми и сержантами. И тоже поголовно всеми. Колесниченко предвидел, что против его «предложения о радикальной проверке людей и чистке будут возражения», постольку знал: такие меры по отношению к боевым офицерам и вообще к «своим» многие не одобрят92, даже начальство. Не могла не насторожить руководство СВАГ и апелляция к ЦК (все выносилось за порог), и непонятные «политические комиссии», и уж тем более – проверки генералитета.

Но и пропускать мимо ушей такой политически острый сигнал командование не могло. Колесниченко вполне мог (имел право) отправить свой «манифест» как член партии непосредственно в ЦК ВКП(б). Поэтому Главноначальствующий пустил в ход «программу Колесниченко», но убрал из нее некоторые принципиальные детали. Привлекать ЦК к достаточно деликатной операции не стали, как не стали «чистить» всех поголовно, особенно генералов. 12 июля 1946 года Главноначальствующий СВАГ издал приказ о проверке аппарата СВА93Г. Были созданы представительные комиссии, они выносили окончательный вердикт тем, кто не годился для службы в военной администрации. Особо чувствительная информация о сотрудниках, вызвавших подозрение из-за «своего поведения и связей», направлялась начальнику Отдела внутренних дел СВАГ, вероятно, для дальнейшего расследования. Механизм чистки был запущен и обильно смазан маслом благонадежности. В результате, как докладывал в конце августа 1946 года на партактиве член Военного совета СВАГ Ф. Е. Боков, из Германии было откомандировано по политико-моральным качествам около четырехсот человек. На взгляд Бокова, этого было мало, требовалось и дальше очищать СВАГ «от таких людей, которые оказались под губительным влиянием капиталистического окружения и буржуазной морали»94.

С Боковым была согласна и комиссия Управления кадров ЦК ВКП(б), побывавшая в Германии в ноябре – декабре 1946 года. Комиссия сочла, что в СВАГ «продолжает находиться значительное количество людей, которые дискредитируют нашу страну и мешают проведению оккупационной политики». Командованию СВАГ было предложено в двухмесячный срок откомандировать в СССР всех неподходящих сотрудников95. После таких выводов нужно было оперативно засучивать рукава и наверстывать упущенное. Судя по приказам об увольнении, оформленным в первые три месяца 1947 года, работа велась в сумасшедшем темпе. Иногда в день готовили приказы сразу на триста человек96. Судьбы людей решались стремительно и безапелляционно.

Двое из троих уволенных в ходе чистки служили в военных комендатурах, там, где был эпицентр кадрового кризиса97. В основном же это были младшие офицеры в возрасте от двадцати до тридцати лет, члены партии или комсомольцы, прошедшие всю войну, награжденные орденами и медалями. В принципе, это были работники с хорошими анкетными данными и несомненными заслугами, на основании которых, вероятно, они и были отобраны на работу в СВАГ. А потом что-то в их жизни круто поменялось: оказался не на своем месте, не справился с работой, не хватило образования, устал от холостяцкого быта, не устоял перед соблазнами. Стоит отметить, что большинство из тех, кто «проявляли недисциплинированность», как любили выражаться сваговские политработники, имели ранения, причем достаточно тяжелые. Ранения вдобавок к тяжелому боевому опыту были источником психологических травм, оказывающих разрушающее воздействие на психику и моральные установки. Другими словами, в 1945 году в аппарат военной администрации, создававшийся на ходу, нередко попадали люди, страдавшие от посттравматического синдрома. Дед одного из авторов книги, вернувшийся с войны капитаном, несколько лет по ночам кричал во сне, а вырвавшись из ночного кошмара, начинал судорожно искать под подушкой пистолет. Он тоже никак не мог забыть войну и продолжал воевать, а в 1950 году умер, не дожив до пятидесяти лет.

Больше всего среди уволенных было тех, кто просто не справился с работой. Таких сотрудников упрекали в «холодном отношении к своим обязанностям»98. Но как еще можно относиться к делу, смысла которого не понимаешь, к которому не готов – ни по образованию, ни по квалификации, и догадываешься, что ретивые кадровики заткнули тобой очередную кадровую дыру. Начальник административно-хозяйственной части одной из комендатур, пытавшийся покончить жизнь самоубийством, написал в прощальном письме другу: «Макар, ты больше всех знаешь эту трижды проклятую работу. Прошу меня извинить. Дальше я тянуть не могу»99. Как посчитал начальник политотдела, «причина попытки на самоубийство» – «его слабоволие, с работой не справлялся, не хотел работать». Этот «слабовольный» старший лейтенант прошел всю войну, заслужил четыре ордена, был контужен и дважды ранен. В июне 1946 года попал в военную комендатуру100. Смог продержаться там всего четыре месяца. Дисциплинированный, никаких взысканий, очень добросовестный, но оказался не на своем месте, справлялся с работой с трудом и был в угнетенном настроении.

Каждый третий из тех, кто не справился с работой в военных комендатурах, – это те, кем изобретательные кадровики заполнили вакансии специалистов (экономистов, инспекторов по финансам, автотранспорту, торговле, заготовкам, инженеров-контролеров по отраслям, по промышленности, агрономов и т. д.). Но больше всего – экономистов, что отражает реальную ситуацию в СВАГ. Экономисты считались самым слабым звеном, о чем во всеуслышание заявляли и начальники УСВА, и военные коменданты. На партактивах постоянно твердили: присланные в военные комендатуры на должности экономистов офицеры «ничего общего с этой работой не имеют. У некоторых по 4 класса образования», они «отсталые в своем развитии и, следовательно, не могут изучать предприятия»101. Всего за 1946 год было откомандировано в СССР более шестисот экономистов, в подавляющем большинстве из военных комендатур, причем каждый пятый из них имел только начальное образование102.

Вторая по значимости причина для увольнения – это пьянство. В приказах мы насчитали более десяти вариантов описания пьянства. А в языке сваговца их было намного больше. Например, сваговцы различали несколько степеней опьянения: выпивать в меру, выпивши, распивать до опьянения, полное опьянение, бесчувственно-пьяное состояние, невменяемо пьян, разнузданное пьянство… Тема пьянства – тонкая материя. Слишком многих затрагивал этот вопрос. Недаром при приеме в партию вопрос «Пьете?» – был обязательным103. Зато среди уволенных на удивление мало тех, кто был обвинен в политических или идеологических прегрешениях. Видимо, начальники, составлявшие характеристики на «неподходящих», прекрасно понимали, чем чреваты такие обвинения, и старались обезопасить и себя, и увольняемых сотрудников от разборок с политическим душком.

8 апреля 1947 года итоги чистки подвело Управление кадров ЦК ВКП(б): за десять месяцев из СВАГ было уволено и отправлено в СССР свыше пяти тысяч человек. Цифры внушительные. Однако ЦК ВКП(б) остался недоволен. Был вынесен вердикт: начальник отдела кадров с работой не справляется, с кадрами работает слабо, «масштаба работы не охватывает»104. Кадровые ошибки, совершенные в том числе по объективным причинам в начальный период оккупации, попытались исправить. Но и после чистки 1946 – начала 1947 года ротация кадров в СВАГ оставалась высокой. Как считают некоторые исследователи, каждый год менялось до трети сотрудников105. Бесконечные замены указывали на то, что кадровая система СВАГ, ее персонал постоянно находились в зоне социально-культурной турбулентности, люди чувствовали себя неуверенно и тревожно.

Те, кому удалось удержаться на службе в СВАГ, освоились и поднаторели в работе. При всех претензиях руководства к своим подчиненным, оно (это руководство) после традиционной критики нерадивых стало признавать: «Мы же, в основном, имеем на местах людей с головой, людей, которые имеют понятие и умеют по-настоящему оценивать положение, которое в данный отрезок времени сложилось на том или ином предприятии, в том или ином районе»106. Эти слова были публично произнесены Главноначальствующим СВАГ в августе 1948 года, а весной следующего года заместитель начальника по политическим вопросам УСВА земли Тюрингия Г. Т. Захаров, резко оценивший состояние кадров в 1945–1946 годах, сообщал секретарю ЦК ВКП(б) М. А. Суслову: «В настоящее время могут найтись только отдельные работники, не умеющие объяснить существо задач, стоящих перед СВАГ. Наши ответственные товарищи научились значительно лучше, умней осуществлять оккупационную политику, обеспечивать выполнение экономических задач… Действия, компрометирующие среди немцев наших работников, проявляются редко. Кадры приобрели неплохой опыт оккупационной деятельности… Советское влияние на немецкое население усилено»107.

Не будем считать подобные оценки бюрократическим преувеличением или обязательной нормой отчетного документа: если в «начале времен» было плохо, то в конце – должно стать хотя бы немного лучше. Костяк сотрудников, отобранных в ходе непрерывных чисток и откомандирований, тянул на себе всю оккупационную работу. А вот с новичками были проблемы. Когда на смену фронтовикам в 1947 году пришли молодые офицеры из внутренних военных округов, не прошедшие войну, массовые откомандирования продолжились. Выступая на партактиве в 1949 году, начальник УСВА земли Тюрингия сетовал, что ему пришлось откомандировать каждого второго офицера, присланного на замену из Советского Союза. «Это страшная цифра. – Высказал свое мнение генерал. – Эти товарищи были отобраны специальной комиссией, с ними много говорили. Мы же за один год снова их отправили в Советский Союз, причем с плохими характеристиками…»108 В Бранденбурге эта цифра была еще больше. В 1948 году туда на замену прибыло 137 офицеров, из которых было отозвано и откомандировано по политико-моральным качествам 70%109.

Казалось бы, прошлые кадровые ошибки должны были быть учтены и поняты. И их не следовало повторять. Но сваговская история пошла как бы по второму кругу. И уже других людей сорвал с места и унес в немецкую неизвестность неумолимый поток государственных усмотрений. Офицерами распоряжались бесцеремонно и грубо. Их отправляли в Германию чуть ли не по тревоге, из летних лагерей, не давали времени устроить свои личные дела, отгулять отпуск, повидаться с семьями, оставшимися на зимних квартирах. Некоторые даже с партийного учета не успевали сняться, а ведь это ритуальное действие в сталинской системе считалось почти святым110. Опять спешка, экстрим, форс-мажор, хотя война уже два года как закончилась. В результате недовольство, обиды, отсутствие настроя на работу. Хорошо, если новые сотрудники обладали достаточным деловым потенциалом и сравнительно легко адаптировались к новому месту службы. Но многие новички были возвращены в СССР как «неподходящие».

Именно это произошло с подполковником З., назначенным в одну из комендатур земли Бранденбург в ноябре 1947 года. Дело у него не шло, работал «без желания и с холодком». Начальство даже упрекнуло З. за «боязнь в работе с немцами». 9 мая 1948 года после шести месяцев безуспешных поисков себя в чуждом сваговском мире подполковник подал рапорт начальнику УСВА: «Прошу Вашего ходатайства перед командованием об отстранении меня от занимаемой должности ввиду того, что у меня малое образование (5 классов). Для меня большая трудность работать с немецким самоуправлением, в этом отношении я разбираюсь очень и очень плохо. Думал освоить работу, но вот прошло 8 месяцев (подполковник от огорчения ошибся, прошло шесть месяцев. – Авт.) и ничего не получается. В практической работе с партиями не беседую, потому что боюсь, как бы не искривить политику в Германии. Немецким языком совершенно не владею, потому что мне приходится овладевать русским языком»111.

Так СВАГ ломал судьбы и, не оглядываясь, шел дальше. Советское руководство импровизировало, организуя оккупацию и набирая для этого людей, а затем запускало чуть ли не механизм естественного отбора. Кто сумел выжить и удержаться, тот и молодец. Кто не сумел, придется попрощаться. Образовывать, воспитывать, искать подходящее место для нужного человека времени не было. Да и навыков такой работы тоже. Проще было брать сотрудников по анкетным данным, а потом избавляться от неподходящих, которых начальство приказным порядком само же и направило в оккупированную Германию. Так советская система постоянно вступала в противостояние с людьми, которые должны были решать задачи, ею же декларируемые, отбраковывала не только тех, кто сопротивлялся, ленился, возражал, думал по-иному, но и других, кому сама же определила неправильное место работы, кого вообще не следовало брать в СВАГ, кто на эту работу, мягко говоря, не рвался. Это держало людей в постоянном напряжении и даже доводило до психологических срывов. Выйти из этой кадровой карусели система не могла. Путь, который в таких условиях мог сделать кадровую политику хоть сколько-нибудь эффективной, оставался один – постоянно набирать и отбраковывать новых сотрудников, вести не прекращающуюся чистку, ужесточать надзор и контроль, совершенствовать методы изучения кадров, то есть «следить не только за работой каждого отдельного товарища, но и за его поведением. Следить друг за другом для того, чтобы предупредить тот или иной проступок и тем самым спасти товарища от… откомандирования в Советский Союз»112. И продолжать закручивать гайки едва ли не до срыва резьбы.

Речь о целесообразности, профессионализме или хотя бы о специальной подготовке людей для сложной оккупационной работы шла в последнюю очередь. Сама идея организовать специальные курсы для тех, кто был намечен на работу в Германии и кого по большому счету следовало готовить как специализированную часть дипломатического корпуса, на мгновение мелькнула в голове первого заместителя заведующего Отделом внешних сношений ЦК ВКП(б) Б. Н. Пономарева в разговоре с И. С. Колесниченко лишь в 1948 году. Но дальше прекраснодушных и повисших в воздухе предложений начальника УСВА земли Тюрингия об идеальном сваговце дело не пошло113. А там и история самого СВАГ подошла к концу. Предпринимать что-то для подготовки особенных кадров было уже поздно. Идеальный сваговец так и не появился. Разумные предложения положили под сукно, предпочтя запреты, ограничения, чистки и пропагандистские накачки, интенсивность которых достигла апогея в последний год существования военной администрации.