Машина эмоций

Читать онлайн Машина эмоций бесплатно

Marvin Minsky

The Emotion Machine

© Marvin Minsky, 2006

© Перевод. В. Дегтярева, 2018

© Перевод. А. Курышева, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

* * *

Посвящается Глории, Маргарет, Генри и Джулиане

Прошлые соавторы

Пуш Сингх

Джон Маккарти

Сеймур Пейперт

Оливер Селфридж

Р. Дж. Соломонофф

Импраймеры

Джордж А. Миллер

Дж. К. Р. Ликлайдер

Эндрю М. Глисон

Соломон Лефшец

Уоррен С. Мак-Каллох

Клод Э. Шеннон

Поддержка

Джеффри Эпштейн

Кацухико Ниси

Николас Негропонте

Гарвардское общество научных сотрудников

Управление военно-морских исследований

Корпорация Toshiba

Введение

Нора Джойс своему мужу Джеймсу: Почему ты не пишешь книг, которые можно читать?

Я надеюсь, что эта книга будет полезна всем, кто хочет понять, как работает человеческий разум, ищет совета о том, как мыслить более продуктивно, или стремится создать более умные машины. Читатели, которые интересуются темой искусственного интеллекта, наверняка найдут в ней кое-что полезное. Также она, как мне кажется, представляет интерес для психологов, неврологов, философов и ученых в сфере теории вычислительных машин, поскольку в ней выдвигается много новых теорий по самым сложным вопросам, с которыми сталкиваются эти специалисты.

Мы все восхищаемся крупными достижениями в области искусства, а также естественных и гуманитарных наук, но редко отдаем должное тому, чего достигаем сами в ходе своей повседневной жизни. Мы узнаем вещи, которые видим, понимаем слова, которые слышим, и запоминаем то, что пережили, чтобы позже использовать эти знания в применении к новым проблемам и возможностям.

А еще мы делаем кое-что замечательное, на что не способны никакие другие существа: всякий раз, когда нам не удается достигнуть цели, думая привычным способом, мы начинаем думать о самих своих мыслях – и если такое «рефлексивное мышление» показывает, где мы поступили не так, это позволяет нам сформировать новый и более продуктивный способ думать. Однако мы пока очень мало знаем о том, как мозгу удается все это делать. Как работает воображение? Чем порождается сознание? Что такое эмоции, чувства и мысли? Как мы вообще умудряемся думать?

Сравните это с прогрессом, который наблюдается в изучении материальных феноменов. Что такое твердые вещества, жидкости и газы? Что такое цвета, звуки и температуры? Что такое силы, напряжения и натяжения? Какова природа энергии? В наше время почти все подобные тайны уже объяснены с помощью очень небольшого числа простых законов, таких как уравнения, открытые физиками вроде Ньютона, Максвелла, Эйнштейна и Шредингера.

Естественно, психологи, стремясь подражать физикам, пустились на поиски некоего компактного свода законов, который мог бы объяснить, что происходит внутри нашего мозга. Однако в этой книге вы увидите аргументы в пользу того, что это начинание обречено на неудачу, потому что такого простого набора законов не существует, ведь мозг состоит из сотен участков, каждый из которых сформировался для выполнения определенных видов задач; одни распознают ситуации, другие приказывают мышцам выполнять действия, третьи формулируют цели и планы, а четвертые накапливают и используют огромное количество знаний. И хотя нам еще мало известно о том, как работают эти сотни мозговых центров, мы знаем, что их строение основано на информации, которая содержится в десятках тысяч унаследованных генов, – так что каждый участок мозга функционирует по-своему, опираясь на несколько иной набор законов.

Вместе с осознанием того факта, что в нашем мозге действуют столь сложные механизмы, приходит понимание, что мы должны двигаться ровно в противоположном направлении от физиков: вместо поиска простых объяснений нам нужно искать более сложные способы объяснять самые привычные психические феномены.

Например, значения таких слов, как «чувства», «эмоции» или «сознание», кажутся настолько естественными, ясными и прямыми, что мы даже не видим, с какой стороны начинать их обдумывать. Однако в данной книге утверждается, что каждое из этих слов пытается описать действие обширной сети процессов, происходящих внутри нашего мозга. Например, в главе четвертой будет показано, что термин «сознание» отсылает нас более чем к двадцати различным процессам такого типа!

Казалось бы, превращая то, что поначалу считалось простым и ясным, в проблемы, которые теперь представляются более сложными, мы только ухудшаем ситуацию. Однако если взглянуть на вещи масштабнее, это повышение сложности на самом деле упростит нам задачу. Ведь, разделив старую загадку на части, мы получим вместо большой задачи несколько новых и более мелких, каждая из которых по-прежнему может быть сложной, но уже не будет казаться неразрешимой. Кроме того, глава девятая разъяснит нам, что отношение к себе как к сложному механизму не должно умалять в нас чувства собственного достоинства, а только усиливать чувство ответственности за свои действия.

Процесс деления старых больших вопросов на более мелкие мы в этой книге начнем с того, что изобразим типичный мозг как состоящий из огромного множества частей, которые будем называть «ресурсы».

Рис.0 Машина эмоций

Это изображение пригодится всякий раз, как нам захочется объяснить какую-либо психическую деятельность (например, гнев, любовь или смущение), для того чтобы продемонстрировать, как данное состояние ума становится результатом функционирования определенного набора умственных ресурсов. Например, состояние, называемое «гнев», судя по всему, пробуждает ресурсы, помогающие нам реагировать с необычайной скоростью и силой, одновременно подавляя ресурсы, которые, наоборот, заставляют планировать поведение и действовать более осмотрительно; иными словами, гнев заменяет осторожность агрессивностью, а сочувствие – враждебностью. Аналогичным образом чувство, называемое «страх», оперирует ресурсами так, чтобы заставить вас отступить.

Читатель: Иногда у меня бывает такое состояние, когда все кажется радостным и ярким. А бывает иначе (хотя ничего не изменилось): все окружающее начинает казаться мрачным и темным, и друзья называют меня грустным или подавленным. Почему я становлюсь жертвой таких состояний – или настроений, чувств, предрасположенностей – и чем вызывается все их странное влияние?

На это существует несколько распространенных ответов: «Такие изменения вызываются действием химических веществ в мозге», или «Это результат избытка стресса», или «Они появляются, если поддаваться депрессивным мыслям». Однако в подобных заявлениях почти ничего не говорится о том, как именно функционируют эти процессы, тогда как идея выбора определенных ресурсов способна более конкретно показать, каким образом меняется способ думать. Например, глава первая начнется с размышления об очень знакомом феномене:

Когда кто-то, кого вы знаете, влюбляется, возникает ощущение, как будто перед вами почти что другой человек: он думает иначе, у него появляются иные цели и приоритеты. Как будто где-то щелкнули выключателем и запустили новую программу.

Что такого может происходить внутри мозга, что объясняло бы подобные перемены в мыслительных процессах? Вот как подходит к вопросу эта книга:

Каждое из наших основных «эмоциональных состояний» вызывается включением определенных ресурсов и одновременным выключением других, в результате чего изменяется то, как ведет себя наш мозг.

Но что именно активирует такие наборы ресурсов? В последующих главах мы постараемся доказать, что нашему мозгу необходим и еще один тип ресурсов, которые мы будем называть «Критики». Каждый из них специализируется на распознавании определенного состояния, а затем активирует конкретный набор других ресурсов. Некоторые из наших Критиков заложены в нас с рождения и являются источником определенных «инстинктивных» реакций – таковы, например, гнев, голод, страх и жажда, которые развились, помогая выжить нашим предкам. Если точнее, гнев и страх развивались для защиты и обеспечения безопасности, в то время как голод и жажда – для добычи пропитания.

Рис.1 Машина эмоций

Однако по мере обучения и роста мы также развиваем умение активировать другие, новые наборы используемых ресурсов – они приводят к возникновению психических состояний того типа, который мы считаем скорее «интеллектуальным», чем «эмоциональным». Например, всякий раз, когда что-то кажется вам трудным, ваш ум начинает переключаться между различными способами мышления, выбирая разные наборы ресурсов, которые помогли бы разделить проблему на более мелкие части, найти подходящие аналогии или выудить решение из воспоминаний – или даже обратиться за помощью к другому человеку. Иными словами:

Каждый из наших основных способов мышления вызывается включением определенных ресурсов и одновременным выключением других – в результате чего изменяется то, как себя ведет наш мозг.

Далее в книге будут изложены аргументы в пользу того, что именно этим, возможно, объясняется уникальная находчивость, присущая человеческому виду. Например, в первых главах мы попытаемся показать, как этим можно объяснить такие ментальные состояния, как Любовь, Привязанность, Горе и Депрессия с точки зрения того, как они используют наши ресурсы. Последующие главы расскажут о том же, но в приложении к более «интеллектуальному» мышлению.

Читатель: Кажется странным, что вы дали одинаковое описание как эмоциям, так и обычному мышлению. Но мышление по сути своей рационально – это что-то сухое, отстраненное и логичное, – в то время как эмоции оживляют его, добавляя иррациональные чувства и предубеждения.

Существует традиционное представление о том, что эмоции привносят дополнительные параметры в простые, одномерные мысли так же, как художники используют цвета, чтобы придать сложность черно-белым рисункам. Тем не менее в этой книге утверждается иное: многие из наших эмоциональных состояний, напротив, проистекают из того, что некие определенные способы думать начинают подавлять функционирование определенных ресурсов! Например, в главе первой будет рассказано о «романтическом увлечении» как о состоянии, в котором мы подавляем некоторые из ресурсов, с помощью которых могли бы заметить в объекте нашего интереса какие-либо недостатки. Кроме того, я считаю, что существование чисто логического рационального мышления – это миф, поскольку на разум человека всегда влияют его предположения, ценности и цели.

Читатель: Мне все еще кажется, что ваш взгляд на эмоции слишком многое игнорирует. Например, такие эмоциональные состояния, как страх и отвращение, затрагивают не только мозг, но и тело – например, когда мы чувствуем дискомфорт в груди или в животе, частое сердцебиение, слабость, когда нас бросает в дрожь или пот.

Я согласен с тем, что такая позиция может показаться слишком радикальной, но иногда, чтобы изучить новую идею, необходимо отодвинуть старые в сторону – по крайней мере временно. Например, по самому распространенному мнению, эмоции глубоко связаны с состояниями тела. Однако в главе седьмой будет высказано противоположное мнение: в ней части тела рассматриваются как ресурсы, которые мозг может использовать для изменения (или поддержания) своих психических состояний! Например, иногда вы можете заставить себя не отступиться от запланированного действия, просто сохранив определенное выражение лица.

Итак, хотя эта книга и называется «Машина эмоций», в ней доказывается, что эмоциональные состояния не особенно отличаются от процессов, которые мы называем «мышление». Эмоции – это определенные способы думать, которые мы используем, чтобы подстегнуть свою находчивость, – за исключением случаев, когда наши страсти разрастаются до того, что парализуют нас. И этот диапазон способов мыслить, как представляется, играет настолько значительную роль в том, что мы называем «интеллект», что стоит, пожалуй, использовать «находчивость» как термин. И это касается не только эмоциональных состояний, но и всех наших умственных процессов:

Если вы «понимаете» что-либо только одним способом, это все равно что почти не понимать – потому что, оказавшись в тупике, вы не сможете из него выбраться. Но если вы способны посмотреть на феномен с разных сторон, тогда, если нечто приведет вас в смятение, вы сможете переключаться между различными точками зрения, пока не найдете ту, которая вам подойдет!

Соответственно, разрабатывая механизмы, имитирующие наш разум, – иными словами, создавая искусственный интеллект, – мы должны следить, чтобы они также обладали в этом плане достаточным разнообразием:

Если программа имеет только один алгоритм работы, то стоит ему оказаться непригодным, и она будет загнана в тупик. Но программа, имеющая несколько вариантов последующих действий, может в таком случае переключиться на другой подход или найти подходящую замену.

Эта идея и является центральной темой настоящей книги, и она категорически расходится с популярным мнением о том, что у каждого человека есть центральное ядро – какой-то невидимый дух или «самость», из которых проистекают все его умственные способности. Кажется унизительным предполагать, что все наши добродетели вторичны или что мы не заслуживаем признания за свои достижения, поскольку они достаются нам в качестве подарков из какого-то иного источника. Напротив, в моем понимании, чувство собственного достоинства должно порождаться тем, что каждый из нас создал из самого себя: из огромного набора всевозможных способов справляться с различными ситуациями и трудностями. Именно это разнообразие отличает нас от большинства других животных – а также от всех машин, которые мы создали в прошлом, – и каждая глава этой книги рассказывает о некоторых источниках уникальной гибкости человеческого мышления.

Глава 1. Мы рождаемся, уже обладая множеством ментальных ресурсов.

Глава 2. Мы узнаем новое из взаимодействия с другими людьми.

Глава 3. Эмоции – это разные способы думать.

Глава 4. Мы учимся думать о своих недавних мыслях.

Глава 5. Мы учимся думать на нескольких уровнях.

Глава 6. Мы накапливаем множество знаний, основанных на здравом смысле.

Глава 7. Мы переключаемся между способами думать.

Глава 8. Мы находим разные способы репрезентации феноменов.

Глава 9. Мы строим разные модели самих себя.

На протяжении веков психологи искали способ объяснить повседневные процессы, происходящие в нашем мозге, но многие мыслители и сегодня рассматривают природу разума как загадку. В самом деле, по-прежнему широко распространено мнение, что разум соткан из компонентов, которые могут существовать только в живых организмах, что ни одна машина не способна чувствовать или думать, беспокоиться о том, что может с ней произойти, и даже просто осознавать факт собственного существования – или что машина никогда не сумела бы породить идею, способную привести к созданию великого живописного полотна или симфонии.

Книга, лежащая перед вами, преследует все эти цели сразу: выработать теорию о том, как работает человеческий мозг, и разработать механизм, способный чувствовать и думать. Затем полученные идеи можно попытаться использовать как для изучения самих себя, так и для разработки искусственного интеллекта.

Примечание. В этой книге термин «ресурс» используется для описания того, что в моей предыдущей книге The Society of Mind[1] называлось «агентом». Я внес это изменение, потому что слишком многие читатели предполагали, что «агент» – это нечто персонифицированное (как, например, туристический агент), нечто способное действовать независимо, и что ментальные агенты могут сотрудничать почти так же, как это делают люди. Однако все обстоит совсем иначе: чаще всего ресурсы заточены под то, чтобы выполнять определенные функции для некоторых других, и неспособны напрямую взаимодействовать с большинством остальных ресурсов человека. Подробнее о том, как соотносятся эти две книги, см. в статье 2003 года за авторством Пуша Сингха (Сингх, 2003), который помог развить многие из идей, собранных в этой книге.

Глава 1. Влюбленность

1.1. Увлечение

  • Мои глаза в тебя не влюблены, –
  • Они твои пороки видят ясно.
  • А сердце ни одной твоей вины
  • Не видит и с глазами не согласно[2].
Шекспир

Многие люди считают абсурдом думать о человеке как о машине, поэтому мы часто слышим подобные высказывания:

Читатель: Конечно, от машин есть польза. Мы можем заставить их складывать бесконечные столбцы цифр или собирать другие машины на заводах. Но ничто механическое никогда не сумеет испытывать такие искренние чувства, как любовь.

В наши дни никто не удивляется, что машины действуют логически, ведь логика основана на простых и ясных правилах – из тех, что легко использовать компьютерам. Но Любовь, по самой своей натуре, как скажут некоторые, нельзя объяснить с помощью механики, и мы никогда не сможем создать машины, обладающие такими человеческими свойствами, как чувства, эмоции и сознание.

Что такое Любовь и как она работает? Хотим ли мы узнать о ней больше, или она из тех вещей, что мы на самом деле не хотим понимать? Давайте посмотрим, как наш друг Чарльз пытается описать свое недавнее увлечение:

Я только что влюбился в изумительную девушку. Ни о чем другом не могу думать. Моя милая безгранично идеальна – красота ее неописуема, характер безупречен, а ум невероятен. Нет ничего, что я бы ради нее не сделал.

На поверхности такие утверждения кажутся вполне позитивными, они состоят из прилагательных в превосходной степени. Но обратите внимание на одну странную особенность: сколько в этом отрывке частиц «не» и приставок «без». Очевидно, что на самом деле это отрицательные утверждения, которые описывают говорящего их человека.

Изумительную. Неописуема.

(Не могу понять, что именно привлекает меня в ней.)

Ни о чем другом не могу думать.

(Мой мозг практически перестал работать.)

Безгранично идеальна. Невероятен.

(Ни один разумный человек в подобное не поверит.)

Характер безупречен.

(Я утратил способность к критическому мышлению.)

Нет ничего, что я бы ради нее не сделал.

(Я забросил большинство своих обычных дел.)

Наш друг все эти утверждения воспринимает как положительные. Это чувство приносит ему счастье и стимулирует к деятельности, к тому же избавляет от уныния и одиночества. Но что, если большинство из этих приятных эффектов – следствие того, что подавляет мысли о том, что на самом деле говорит ему любимая:

О, Чарльз, женщине нужны определенные вещи. Ей нужно, чтобы ее любили, хотели, ценили, баловали, осыпали лестью, холили и лелеяли. Ей нужны сочувствие, нежность, преданность, понимание, влюбленность, лесть и поклонение – я ведь не слишком многого прошу, правда, Чарльз?[3]

Таким образом любовь может заставить нас не обращать внимания на большинство дефектов и недостатков и относиться к изъянам как к достоинствам, пусть даже, как сказал Шекспир, мы все же можем отчасти их осознавать:

  • Когда клянешься мне, что вся ты сплошь
  • Служить достойна правды образцом,
  • Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь[4].

Мы одинаково умело обманываем себя – не только в личной жизни, но и когда имеем дело с абстрактными идеями. Здесь мы тоже часто закрываем глаза, когда речь заходит о противоречиях между нашими убеждениями. Посмотрите, что пишет Ричард Фейнман:

Это было самое начало, и идея казалась мне такой очевидной, что я влюбился в нее без памяти. И, как и с влюбленностью в женщину, это возможно только тогда, когда не слишком много о ней знаешь и поэтому не видишь ее недостатков. Недостатки проявляются позже, но к этому времени любовь уже достаточно сильна, чтобы удержать тебя рядом. Так я и придерживался этой теории, несмотря на все сложности, благодаря юношескому энтузиазму (Нобелевская лекция, 1966).

Что же на самом деле любит тот, кто влюблен? По идее, это должен быть объект его привязанности, но, если получаемое им удовольствие – это в основном результат подавления различных вопросов и сомнений, получается, что человек влюблен в саму Любовь.

Читатель: Вы пока рассуждали только о том, что мы называем увлечением: похотью и бурной страстью. Это выносит за скобки то, что большинство из нас понимают под словом «любовь»: нежность, доверие и товарищество.

И в самом деле, угасая, эта кратковременная увлеченность иногда сменяется более прочными отношениями, в которых мы делим свои интересы с человеком, к которому привязались:

Любовь, сущ. – это расположение или чувство по отношению к человеку, которое (происходя из признания привлекательных качеств, из природных инстинктов или из сочувствия) выражает себя в озабоченности его благополучием, а также обычно в удовольствии, испытываемом в его или ее присутствии и желании добиться его или ее одобрения; теплое расположение, привязанность (Оксфордский словарь английского языка).

Однако даже эта расширенная концепция Любви все-таки слишком узка, потому что Любовь – это что-то вроде слова-чемодана, в который вложены и другие виды привязанностей, такие как:

Любовь родителя к ребенку.

Любовь ребенка к родителям и друзьям.

Узы, которые связывают людей, дружащих всю жизнь.

Связи между людьми в группе или по отношению к их лидеру.

Также мы применяем слово «любовь» к нашим отношениям с вещами, чувствами, идеями и убеждениями – и не только к внезапным и кратковременным, но и к тем, которые с годами только усиливаются.

Приверженность новообращенного к доктрине или Священному писанию.

Верность патриота стране или нации.

Страсть ученого к поиску истины.

Стремление математика к нахождению доказательств.

Почему мы укладываем такие разные понятия в эти общие слова-чемоданы? Как будет рассказано в разделе 1.3, каждый из наших обычных «эмоциональных» терминов описывает целый набор различных процессов. Таким образом, мы используем слово «гнев» для обозначения самых разных ментальных состояний, причем некоторые из них меняют наше восприятие действительности, так что невинные жесты начинают восприниматься как угрозы – и повышают нашу склонность к нападению. Страх также влияет на наши реакции, но заставляет отступать от опасности (как и от некоторых слишком сильных удовольствий).

Возвращаясь к значениям слова «любовь», одно свойство кажется общим для всех этих состояний – в них мы начинаем думать по-другому:

Когда кто-то, кого вы знаете, влюбляется, возникает ощущение, как будто перед вами почти что другой человек – он думает иначе, у него появляются иные цели и приоритеты. Как будто где-то щелкнули выключателем и запустили новую программу.

В этой книге в основном излагаются идеи о том, что именно должно происходить внутри нашего мозга, чтобы вызывать такие серьезные изменения в мышлении.

1.2. Море психических загадок

Время от времени мы задумываемся над тем, как работает наше мышление:

Почему я трачу столько времени впустую?

Чем именно меня притягивают другие люди?

Почему меня посещают такие странные фантазии?

Почему мне так нелегко дается математика?

Почему я боюсь высоты и больших скоплений народа?

Почему я испытываю такую зависимость от физических упражнений?

Но ничего из этого мы понять не сумеем, не получив сначала адекватные ответы на следующие вопросы:

Что представляют собой эмоции и мысли?

Как в нашем мозгу появляются новые идеи?

На чем основываются убеждения?

Чему нас учит личный опыт?

Как мы мыслим и делаем выводы?

Короче говоря, нам всем нужно лучше представлять себе механизмы мышления. Но когда бы мы ни начинали об этом думать, мы сталкиваемся с новыми загадками:

Какова природа сознания?

Что такое чувства и как они работают?

Каков механизм воображения?

Как тело соотносится с сознанием?

Как формируются ценности, цели и идеалы?

Каждый человек знает, как ощущается Гнев, – так же как он знает ощущения Удовольствия, Сожаления, Радости и Горя, – и при этом мы почти ничего не знаем о том, как на самом деле работают эти процессы. Александр Поуп в своем «Опыте о человеке» задается вопросом: можем ли мы в принципе понять подобные вещи?

  • Тот, кто исчислил для кометы путь,
  • способен ли в свой разум заглянуть?
  • Исчисливший небесные огни
  • исчислит ли свои земные дни?[5]

Как мы умудрились выяснить так много об атомах, океанах, планетах и звездах – и так мало о механизмах сознания? Ньютон в свое время открыл три простых закона, объясняющих движение любых объектов; Максвелл обнаружил еще четыре закона для всех электромагнитных явлений, а Эйнштейн привел все эти и другие законы к еще более коротким формулам. Все это произошло благодаря решению задачи, которую поставили перед собой эти физики: найти простые объяснения вещам, которые на первый взгляд кажутся очень сложными.

Так почему же научные исследования сознания не совершили такого же прогресса за те же три века? Подозреваю, в основном это произошло потому, что большинство психологов пытались подражать физикам и тоже искать простые решения вопросов, касающихся психических процессов. Однако эта стратегия так и не помогла им сформулировать компактный набор законов, которые хоть сколько-нибудь детально объясняли бы человеческое мышление. Так что эта книга ставит перед собой противоположную задачу: найти более сложные способы обрисовать психические процессы, которые на первый взгляд кажутся простыми!

Этот подход может показаться абсурдным ученому, которого научили верить утверждениям вроде «Никогда не стоит рассматривать гипотезу, в которой имеется больше предположений, чем необходимо». Но еще хуже поступать противоположным образом – как в случае, когда мы используем «психологические слова», которые по большей части скрывают то, что пытаются описать. Например, в следующем предложении каждое словосочетание маскирует сложность его содержания:

Вы смотрите на предмет и видите, что это.

Слово «смотрите» сразу исключает вопросы о системах, которые выбирают, как именно вы двигаете глазными яблоками. Слово «предмет» отвлекает ваше внимание от вопроса о том, как ваши органы зрения вычленяют из окружающей среды различные пятна, цвета и формы, после чего относят их к разным «предметам». И сходным образом слова «видите, что это» удерживают вас от вопросов о том, как это распознавание связано с другими вещами, которые вы видели в прошлом.

То же самое касается большей части распространенных слов, которые мы используем при попытке описать происходящие в сознании процессы – как, например, когда говорим: «Думаю, что понимаю, о чем ты говоришь». Возможно, самый вопиющий пример – это использование слов вроде «ты» и «я», потому что мы все выросли на следующей сказке:

Нас всех постоянно контролируют могучие существа, скрытые внутри нашего разума, которые чувствуют, думают и принимают важные решения за нас. Мы зовем их «самости» и «личности» и верим, что они всегда неизменны, как бы ни менялись наши жизни.

Эта концепция «самости» очень полезна в повседневных социальных ситуациях. Но она мешает нашим попыткам размышлять о собственном сознании и о том, как оно функционирует, ведь когда мы спрашиваем, что делают «самости», то все время получаем один и тот же ответ:

Твоя «самость» видит мир, используя твои органы чувств. Затем она сохраняет то, чему научилась, в твоей памяти. Она генерирует все твои желания и цели – а затем решает все твои проблемы, используя твой «интеллект».

Рис.2 Машина эмоций

«Самость» контролирует сознание человека

Что влечет нас к этой странной идее – что мы не принимаем решения сами, а делегируем их какой-то другой сущности? Вот несколько возможных причин, по которым сознанию может показаться привлекательным подобный вымысел:

Детский психолог: В детстве вас учили различать разных «личностей» в вашем окружении. Позже вы пришли к выводу, что вы тоже одна из таких «личностей», – но, возможно, решили, что эта «личность» живет внутри вас.

Психотерапевт: Легенда о «самости» помогает воспринимать жизнь как приятный опыт, скрывая, насколько нас контролируют всевозможные бессознательные, противоречащие друг другу цели.

Практичный человек: Этот образ усиливает нашу работоспособность, в то время как более близкие к истине концепции могли бы замедлить нашу функциональность. Слишком много времени уходило бы у разума, постоянно находящегося в работе, на беспрерывное осознание всего и вся.

И все же, притом что концепция «личности» имеет свои практические преимущества, она не помогает нам понять себя, потому что не предусматривает более мелких деталей, которыми мы могли бы воспользоваться, строя теории о том, что мы из себя представляем. Представление о себе как о чем-то едином и неделимом не дает вам никаких подсказок для решения следующих вопросов:

Чем определяются темы, над которыми я размышляю?

Как я выбираю каждое следующее действие?

Как мне решить эту сложную задачу?

Вместо этого концепция «самости» предлагает только такие бесполезные ответы, как:

Мое «Я» решает, над чем размышлять.

Мое «Я» решает, каким будет следующее действие.

Мне нужно попробовать заставить «себя» приняться за работу.

Когда бы мы ни задумывались над своим сознанием, чем проще вопросы, которые мы задаем, тем сложнее кажется найти на них ответы. Когда нам задают вопросы о сложных физических задачах, например: «Как построить дом?», мы можем практически мгновенно ответить: «Сделайте сначала фундамент, а затем постройте стены и крышу». Однако гораздо сложнее найти ответы на вопросы, которые кажутся более простыми, например:

Как вы распознаете вещи, которые видите?

Как вы понимаете, что означает слово?

Почему удовольствие вам нравится больше, чем боль?

Конечно, на самом деле эти вопросы вовсе не просты. Чтобы «увидеть» объект или «сказать» слово, необходимо задействовать сотни разных участков мозга, каждый из которых производит весьма сложную работу. Так почему же мы не чувствуем этой сложности? Потому что большая часть этой работы проводится в участках, внутренние процессы которых скрыты от остального мозга.

В конце этой книги мы вернемся к рассмотрению концепций «самости» и «личности» – и придем к выводу, что то, что мы называем «Я», на самом деле представляет собой сложную структуру, которую каждый из нас строит для многоцелевого использования.

Каждый раз, когда вы думаете о «себе», вы переключаетесь между огромным количеством моделей, каждая из которых служит репрезентацией определенных аспектов вашего сознания, призванной ответить на некий вопрос о вас.

1.3. Настроения и эмоции

Уильям Джеймс: Если задаться целью поименовать все, что гнездится в человеческом сердце, а ведь каждая человеческая раса нашла имена для тех оттенков чувств, которыми пренебрегли другие расы… будут возможны все сочетания, в зависимости от того, сей ли характер или иной мы возьмем за основу. Единственный вопрос, который останется: какое именно сочетание будет полней всего служить нашей цели? [Джеймс, 1890].

Иногда человек оказывается в состоянии, когда ему все представляется ярким и радостным, хотя внешние условия никак не изменились. В другую пору все приносит меньше удовольствия: мир кажется темным и мрачным, и друзья жалуются, что вы кажетесь подавленным. Почему у нас бывают такие состояния, – или настроения, или чувства, или расположения – и что именно вызывает такой странный эффект? Вот несколько фраз, которые можно найти в словарных статьях, дающих определение эмоциям.

Субъективное переживание сильного чувства.

Состояние психической ажитации или волнения.

Психическая реакция, затрагивающая состояние тела человека.

Скорее субъективная, чем сознательная привязанность.

Части сознания, которые включают в себя чувства.

Иррациональный аспект рассуждений.

Если бы вы не знали, что такое эмоции, то определенно мало что из этого поняли бы. Что вообще подразумевается под «субъективным» и что такое «сознательная привязанность?» Каким образом «части сознания» «включают» в себя то, что мы называем «чувствами»? Должна ли каждая эмоция включать в себя «волнение»? Почему, когда мы пытаемся определить, что означает «эмоция», возникает столько вопросов?

Причина в том, что «эмоция» – одно из тех самых слов-чемоданов, которые мы используем, чтобы скрыть сложность очень большого разнообразия явлений, взаимоотношений между которыми до сих пор до конца не понимаем. Вот лишь малая часть из сотен терминов, которые мы используем для описания психических состояний:

Азарт, алчность, аппетит, беззащитность, безмятежность, безразличие, безысходность, беспокойство, бессилие, бережность, бешенство, благодарность, благосклонность, блаженство, бодрость, боль, брезгливость, веселье, вдохновение, вина, влечение, возбуждение, возмущение, волнение, восторг, восхищение, враждебность, высокомерие, вялость, гадливость, гнев, голод, гордость, горе, горечь, грусть, досада и т. д.

Каждый раз, когда у вас меняется психическое состояние, вы пытаетесь использовать эти слова, обозначающие эмоции, чтобы описать новое, – но, как правило, каждое такое слово можно отнести к большому спектру состояний. Многие исследователи всю жизнь занимаются классификацией наших психических состояний, распределяя такие термины, как «чувство», «темперамент», «нрав» и «настроение» по аккуратным таблицам или диаграммам, но что такое «мука» – чувство или настроение? А «уныние» – это тип темперамента? Никому не под силу вполне урегулировать использование этих терминов, потому что разные традиции по-разному проводят границы, а разные люди по-разному описывают свои психические состояния. Сколько читателей может с уверенностью утверждать, как именно переживаются следующие чувства?[6]

Горе об умершем ребенке.

Страх, что войны никогда не прекратятся.

Радость после победы на выборах.

Радостная взбудораженность в ожидании прибытия возлюбленного.

Ужас, когда машина теряет управление на полной скорости.

Радость наблюдения за играющим ребенком.

Паника от пребывания в замкнутом пространстве.

В повседневной жизни мы ожидаем от наших друзей понимания того, что мы имеем в виду, когда говорим об «удовольствии» или «страхе», но я подозреваю, что попытки придать этим старым словам бо́льшую точность скорее мешают, чем помогают строить теории о том, как функционирует человеческий разум. Поэтому эта книга пойдет другим путем и будет рассматривать каждое психическое состояние как результат работы множества маленьких процессов.

1.4. Эмоции младенцев

Чарльз Дарвин: Маленькие дети, испытывая даже самую слабую боль, умеренный голод или дискомфорт, реагируют на них яростным и продолжительным плачем. В процессе глаза у них крепко зажмурены, так что кожа вокруг них собирается в складки, а лоб нахмурен. Рот широко открыт, губы вывернуты в определенной манере, придающей им четырехугольную форму, при этом в большей или меньшей степени обнажены десны или зубы [Дарвин, 1872].

Только что, казалось, ваш ребенок был в полном порядке – но вдруг он начинает беспокойно дергать ручками и ножками. Затем вы наблюдаете, как пресекается его дыхание, – и вот уже воздух наполнен воплями. Что с ребенком – он голодный, мокрый или хочет спать? В чем бы ни заключалась проблема, эти крики заставляют вас прийти ребенку на помощь – и, как только вы находите решение, все возвращается в норму. Однако в процессе поисков решения вы нервничаете и расстраиваетесь. Если плачет ваша подруга, вы всегда можете спросить, что случилось, но в случае, когда резко меняется настроение у младенца, вам не с кем наладить коммуникацию.

Конечно, я не хочу сказать, что у младенцев нет «личности». Вскоре после рождения ребенка вы обычно уже чувствуете, что он реагирует на определенные стимулы быстрее или медленнее других или кажется более терпеливым, или раздражительным, или даже более склонным к исследованию окружающего мира. Некоторые из этих свойств могут со временем измениться, но другие останутся с ним на всю жизнь. Тем не менее нам все равно приходится спрашивать себя: что именно может заставить младенца в течение нескольких секунд сменить спокойствие на гнев?

Чтобы ответить на подобный вопрос, нужна теория о механизмах младенческого поведения. Давайте представим себе, что кто-то попросил вас создать искусственное животное. Вы можете начать с составления списка задач, которые вашему роботу-животному необходимо уметь решать. Возможно, он должен уметь находить запчасти и чинить самого себя. Возможно, он должен уметь защищаться в случае нападения. Возможно, ему нужно будет поддерживать на нужном уровне температуру тела. А может, вы даже захотите наградить его умением заводить полезных друзей. Составив этот список, вы можете дать инженерам задание создать отдельную машину для каждого инстинкта и включить их все в единую «телесную коробку».

Рис.3 Машина эмоций

Что окажется внутри такой машины инстинктов? Каждой из них нужно три вида ресурсов: способы распознавать ситуации, знания о том, как на них реагировать, и мышцы или механизмы, чтобы осуществлять нужные действия.

Рис.4 Машина эмоций

Что попадет в раздел «знаний»? Давайте начнем с простейшего случая: представим, что мы заранее знаем все ситуации, с которыми столкнется наш робот. Нам нужно составить каталог простейших правил: «если – действуй», где «если» описывает одну из этих ситуаций, а «действуй» – соответствующее действие. Давайте назовем этот механизм «Машина основанных на правиле реакций».

Рис.5 Машина эмоций

Если тебе жарко, переместись в тень.

Если ты испытываешь голод, найди еду.

Если ты сталкиваешься с угрозой, найди средства защиты.

Любой детеныш животного от рождения уже знает множество подобных «если – действуй». Например, каждый человеческий детеныш рождается со способностью поддерживать температуру тела: в жаркую погоду он будет часто дышать, потеть, вытягиваться, у него будут расширяться сосуды (это явление называется «вазодилатация»). На морозе он может ежиться и поджимать конечности, сосуды будут сужаться («вазоконстрикция»), метаболизм ускорится, вырабатывая дополнительное тепло. Позже, вырастая, мы учимся также методам изменения внешних условий.

Если слишком холодно, включи обогреватель.

Если в комнате жарко, открой окно.

Если слишком много солнечного света, задерни занавески.

Было бы слишком наивно пытаться описать разум как всего лишь набор правил «если – действуй». Однако великий психолог Николас Тинберген, изучавший поведение животных, в своей книге The Study of Instinct («Изучение инстинкта»)[7] продемонстрировал, что подобные правила в определенных комбинациях отвечают за значительное количество самых разных действий животных.

Приведенная ниже схема демонстрирует лишь часть структуры, которую Тинберген предложил для объяснения поведения некой рыбы.

Рис.6 Машина эмоций

Конечно, этого недостаточно для объяснения более высоких уровней мышления человека. Оставшаяся часть этой книги будет посвящена описанию некоторых структур, существующих внутри нашего человеческого разума.

1.5. Разум как облако ресурсов

Мы все знаем, как можно описать разум со стороны, с помощью взгляда извне:

Альберт Эйнштейн: Всеми нашими действиями руководят импульсы, и эти импульсы так хорошо организованы, что наши действия в целом служат самосохранению как отдельных людей, так и всей расы. Голод, любовь, боль, страх – вот некоторые из внутренних факторов, которые управляют человеческим инстинктом самосохранения. В то же время мы – существа социальные, и нашими отношениями с себе подобными руководят такие чувства, как сочувствие, гордость, ненависть, жажда власти, жалость и т. д. [Эйнштейн, 1950].

В этой книге я попытаюсь показать, как подобные состояния разума могут возникать в механизмах, находящихся внутри нашего мозга. Конечно, многие мыслители все еще настаивают на том, что механизмы не способны ни чувствовать, ни говорить.

Читатель: Машина может делать только то, на что она запрограммирована, и делает она это без мыслей и чувств. Ни одна машина не может устать, или заскучать, или вообще испытать какую-либо эмоцию. Она не может обеспокоиться, если что-то пойдет не так, – и даже когда исправит ситуацию, не сможет почувствовать удовольствие, радость или восторг от этого успеха.

Виталист: Это потому, что у машин нет духа или души, нет желаний, амбиций или целей. Именно поэтому машина останавливается, когда механизм портится, а человек в этом случае все равно будет пытаться что-то сделать. Конечно, это все из-за того, что мы сделаны из разных материалов: люди живые, а машины нет.

В прежние времена такие взгляды считались здравыми, потому что нам казалось, что живые существа очень сильно отличаются от машин, – и никто не мог даже предположить, что физические объекты способны чувствовать или думать. Но как только мы разработали более совершенный научный инструментарий (и лучше освоили саму науку), «жизнь» стала менее таинственным явлением – ведь мы смогли воочию убедиться, что каждая живая клетка состоит из сотен разновидностей механизмов.

Холист: Да, но многие все еще считают, что процесс рождения живого существа из механических явлений всегда будет представлять собой загадку. Ведь не можем же мы быть всего лишь суммой частей, из которых состоим.

Когда-то подобное мнение тоже было популярным, но в наши дни широко признано, что поведение сложной машины зависит только от того, как взаимодействуют ее части, но не от «материала», из которого они сделаны (за исключением скорости и силы). Другими словами, все, что имеет значение, – это как каждая часть реагирует на другую часть, с которой она взаимосвязана. Например, мы можем создать компьютеры, которые будут вести себя одинаково, как из электронных чипов, так и из деревянных и бумажных деталей, – при условии, что их запчасти будут выполнять одни и те же процессы по отношению к другим запчастям.

Это подсказывает нам, что стоит заменить старые вопросы типа «Что такое эмоции и мысли?» на более конструктивные: «Какие процессы включает в себя каждая эмоция?» и «Как машины могут их выполнять?». Для этого мы начнем с простой идеи: мозг содержит множество отделов, каждый из которых выполняет свою работу. Какие-то распознают различные закономерности, другие контролируют различные действия, третьи могут формулировать цели или планы, а четвертые содержат большие комплексы знаний. Это позволяет предположить, что можно представить разум (или мозг) как собрание множества различных «ресурсов».

Рис.7 Машина эмоций

Поначалу это описание может показаться безнадежно расплывчатым – и в то же время оно поможет нам начать понимать, каким образом разум производит масштабные перемены в собственном состоянии. Например, состояние, которое мы называем «гнев», может включиться, если мы активируем ресурсы, помогающие нам реагировать с большей скоростью и силой, и одновременно подавим другие ресурсы, которые обычно диктуют благоразумное поведение. Таким образом, обычная осторожность сменится агрессивностью, а эмпатия – враждебностью, что заставит вас отбросить осторожность. Все это может быть результатом включения ресурса, обозначенного ярлыком «Гнев» на этой диаграмме:

Рис.8 Машина эмоций

Похожим образом мы можем объяснить такие состояния, как Голод и Страх, – и даже понять, что произошло с Чарльзом в его состоянии острой влюбленности: возможно, этот процесс выключил ресурсы, с помощью которых он обычно распознавал недостатки других людей, а также вытеснил некоторые из его обычных целей теми, которые, как ему казалось, были угодны Селии. А теперь давайте обобщим:

Каждое из наших основных «эмоциональных состояний» вызывается включением определенных ресурсов и одновременным выключением других – в результате чего изменяется то, как себя ведет наш мозг.

И хотя это может показаться чрезмерным упрощением, мы возведем его в следующую степень, потому что рассматриваем эмоциональные состояния как определенные типы способов думать.

Каждый из наших основных способов думать вызывается включением определенных ресурсов и одновременным выключением других – в результате чего изменяется то, как себя ведет наш мозг.

Другими словами, мы рассмотрим разум как продукт взаимодействия различных наборов ресурсов, и большая часть этой книги будет посвящена описанию того, как некоторые из этих психических ресурсов могут работать. Сначала, наверное, нам стоит задаться вопросом о том, откуда эти ресурсы берутся. Очевидно, что некоторые из них, должно быть, эволюционировали, чтобы способствовать развитию функций, которые поддерживают жизнь в наших телах. Гнев и Страх эволюционировали для того, чтобы защитить нас, Голод – чтобы обеспечить питанием, и многие из подобных «основных инстинктов» вмонтированы в наш мозг уже при рождении. Другие ресурсы появляются позже, как, например, те, что связаны с размножением (что зачастую включает в себя рискованное поведение). Некоторые из них также являются врожденными, но другими нужно овладевать в процессе обучения.

Другой вопрос может коснуться того, что происходит, когда несколько наборов включено вместе – и в итоге некоторые ресурсы оказываются одновременно в возбужденном и подавленном состоянии? Это может привести к психическим состояниям, которые мы характеризуем как «смешанные чувства». Например, когда человек сталкивается с чем-то, определяемым им как Угроза, у него могут включиться одновременно Гнев и Страх.

Рис.9 Машина эмоций

Затем, если человек постарается одновременно напасть и отступить, это может привести к параличу – и иногда такое действительно происходит с некоторыми животными. Однако человеческое сознание может выбраться из подобной ловушки, как мы увидим в дальнейших главах, благодаря использованию ресурсов «высшего уровня», которые помогают уладить подобные конфликты.

Ученик: Мне было бы проще понять, о чем вы говорите, если бы вы уточнили, что вы имеете в виду под словом «ресурс». Получается, каждый ресурс занимает в мозгу отдельное, определенное место?

Я использую слово «ресурс» размыто, ссылаясь на все виды структур и процессов, от восприятия и действия до способов думать о различных комплексах знаний. Некоторые из этих функций исполняются в определенных узкоспециальных участках мозга, другие используют гораздо более крупные области. В дальнейших разделах этой книги мы обсудим, какие виды ресурсов, скорее всего, поддерживает наш мозг, а также возможную организацию их функций. Однако я не стану пытаться идентифицировать местонахождение того или иного ресурса – ведь исследования в этой области продвигаются так быстро, что любое сегодняшнее заключение через несколько недель может быть признано устаревшим.

Как мы уже сказали, понятие «облако ресурсов» может поначалу показаться слишком размытым, но постепенно, выработав более подробное представление о том, как ведут себя наши психические ресурсы, мы заменим его более детальными теориями организации ресурсов.

Ученик: Вы говорите об эмоциональных состояниях человека как о способах думать, но это слишком холодно и абстрактно – слишком интеллектуально, скучно и механистично. Кроме того, это не объясняет удовольствия и страдания, которые мы испытываем, когда добиваемся успеха или терпим поражение, а также восхищения, охватывающего нас при знакомстве с гениальными произведениями искусства.

Ребекка Уэст: «Выходя за рамки сознания, этот процесс становится важным физическим явлением. Кровь отливает от конечностей и приливает обратно к сердцу, которое на время словно становится огромным храмом, колонны которого подсвечены несколькими способами. Кровь возвращается к конечностям, разбавленная субстанцией более быстрой, легкой и электризованной, чем она сама»[8] [Уэст, 1928].

Многие популярные представления об эмоциях подчеркивают, в какой степени явления, происходящие в разных частях тела, могут влиять на психические процессы – как происходит, когда мы испытываем мышечное напряжение.

Однако мозг не отслеживает напрямую это напряжение, он только реагирует на сигналы, приходящие через нервы, которые соединяют его с этими частями тела. Таким образом, хотя наше тело и может играть важную роль, мы также можем считать, что оно состоит из ресурсов, которыми пользуется мозг.

Оставшаяся часть книги сосредоточится на разных видах психических ресурсов, а также на том, что́ каждый ресурс может делать – и как влиять на связанные с ним другие ресурсы. Мы начнем с более подробного рассмотрения процессов, которые включают и выключают ресурсы.

Ученик: Зачем вообще выключать ресурсы? Почему они не могут работать все время?

И в самом деле, некоторые ресурсы никогда не отключатся – как, например, те, что отвечают за такие жизненно важные функции, как дыхание, равновесие и положение тела, а также те, что должны постоянно отслеживать определенные виды опасностей. Однако, если бы все наши ресурсы постоянно находились в активном состоянии, они слишком часто вступали бы между собой в конфликты. Нельзя заставить тело одновременно идти и бежать – или двигаться сразу в двух противоположных направлениях. Поэтому, когда у человека несколько целей, которые противоречат друг другу, потому что борются за одни и те же ресурсы (или за время, или за пространство, или за энергию), должны включаться процессы, управляющие этими ресурсами.

Примерно то же самое происходит в человеческом обществе: когда у разных людей есть разные цели, они могут попытаться достичь их по отдельности. Но если это приводит к серьезному конфликту или напрасной трате сил, общества зачастую создают многоуровневые системы управления, в которых (по крайней мере теоретически) каждый управленец контролирует действия определенных индивидуумов, стоящих на ступеньку ниже.

Рис.10 Машина эмоций

Однако, как в сообществах, так и в мозгу, очень немногие «руководители высшего звена» достаточно хорошо разбираются во всех деталях системы, чтобы определить, что должно быть сделано, – поэтому большая часть их «власти» на самом деле состоит в выборе из вариантов, предложенных подчиненными. Таким образом, по сути, эти менеджеры низшего звена будут, по крайней мере временно, контролировать или ограничивать действия своего начальства.

Например, каждый раз, когда какой-то психический процесс оказывается в тупике, возникает необходимость либо разделить проблему на меньшие части, либо вспомнить, как похожая проблема была решена в прошлом, либо осуществить разные подходы, а затем сравнить их и оценить, либо попытаться научиться чему-то совершенно новому. Это означает, что процессы низшего уровня в вашем сознании могут задействовать столько процессов высшего уровня, что вы в итоге окажетесь в другом психическом состоянии, а это уже можно приравнять к другому способу думать.

Рис.11 Машина эмоций

А что, если человек попытается использовать одновременно несколько способов думать? Тогда этим способам придется сражаться за ресурсы – и тут потребуется высокоуровневое управление, которое выберет один вариант действий. Это может объяснить, почему наши мысли, как нам кажется, текут последовательно и поэтапно, хотя каждый такой этап наверняка основан на множестве подобных процессов, происходящих одновременно. В любом случае эта книга продемонстрирует, что этот так называемый поток сознания на самом деле иллюзия, которая появляется из-за того, что каждая высокоуровневая часть нашего сознания практически не имеет доступа к знанию о том, что происходит в большинстве других процессов.

Читатель: Это представление о переключении наборов ресурсов может объяснить поведение насекомого или рыбы, но Чарльз не переключается, судя по вашим описаниям, на совершенно другое психическое состояние. Он просто меняет некоторые аспекты своего поведения.

Я совершенно с этим согласен. Однако любая теория должна начинаться с сильно упрощенной своей версии – и даже эта простая модель может помочь объяснить, почему человеческие младенцы так часто демонстрируют резкие перемены в состоянии. Но, конечно, со временем дети разрабатывают более гибкие технологии, с помощью которых ресурсы могут возбуждаться или подавляться в разной степени, что дает возможность эффективнее комбинировать старые инстинкты и новые способы думать. Их может быть активировано сразу несколько – и именно в таких случаях мы говорим о «смешанных чувствах».

1.6. Эмоции взрослых людей

  • Природа к человеку не строга.
  • Ребенку погремушка дорога,
  • Игрою той же юность занята,
  • Хотя немного громче пустота;
  • А взрослый любит золотом играть,
  • И четки старец рад перебирать;
  • Так тешатся на поприще земном,
  • Пока не засыпают вечным сном[9].
Александр Поуп

Когда ребенок из-за чего-то расстраивается, эта перемена кажется быстрой, как щелчок выключателя.

Маленький ребенок не может выносить разочарования и реагирует на каждую проблему, впадая в истерику. Он не может сделать очередной вдох и выгибает спину до такой степени, что упирается теменем в поверхность, на которой лежит.

Но уже через несколько недель его поведение изменилось.

Истерика больше не захватывает его полностью, и он уже может найти способ защитить себя, чувствуя приближение подобного приступа: он бежит к какой-нибудь мягкой поверхности, чтобы пережить судорогу на ней.

Это позволяет предположить, что в мозгу маленького ребенка может работать в один и тот же момент только один «способ думать», поэтому в нем почти не возникает конфликтов. Однако эти младенческие системы реагирования не в состоянии разрешить конфликты, с которыми мы встречаемся по мере взросления. Это заставило наш человеческий мозг эволюционировать к системам высшего уровня, в которых инстинкты, ранее легко различимые, очень сильно переплетаются друг с другом. Но по мере овладения все новыми способностями мы также овладели новыми способами делать ошибки, поэтому нам также нужно разработать новые способы контролировать себя – а это влечет за собой дальнейшее развитие.

Мы зачастую считаем проблему «сложной», когда уже попробовали несколько способов ее решения, но не добились успеха. Однако недостаточно знать, что вы застряли. У вас больше шансов на успех, если вы распознаете, что встретились с препятствием конкретного вида. Ведь если вы сможете диагностировать тип проблемы, с которым столкнулись, это поможет вам выбрать самый подходящий способ думать. И эта книга выдвигает предположение, что для решения сложных проблем наш мозг переработал древние «машины реакций» в более продвинутые машины, которые мы назовем «Машинами Критиков и Переключателей».

Рис.12 Машина эмоций

Самые простые версии этих машин – это машины «если – действуй», описанные в разделе 1.4. В них, когда «если» определяет ситуацию в реальном мире, «действуй» реагирует с помощью определенного реального действия. Конечно, это означает, что простые машины «если – действуй» – очень ограниченные и негибкие конструкции.

Однако Критики в машинах Критиков и Переключателей определяют ситуации или проблемы внутри разума. Схожим образом Переключатели в этих машинах не просто выполняют действия во внешнем мире, но могут реагировать на психические препятствия, включая и выключая разные ресурсы и тем самым переключаясь на разные способы думать.

Например, одним таким способом думать будет рассмотрение несколько альтернативных вариантов действий, прежде чем выбрать из них какой-то один. Таким образом взрослый человек, встретившийся с чем-то, что может оказаться угрозой, не просто действует инстинктивно – сначала он может обдумать, стоит ли ему защищаться или нападать, с помощью высокоуровневых стратегий выбирая из перечня возможных действий. Таким образом он может сделать сознательный выбор между тем, какую испытать эмоцию – гнев или страх. Ведь если наиболее разумной стратегией покажется запугивание противника, человек может специально привести себя в состояние гнева, хоть и не всегда осознает это.

Позже мы сделаем еще несколько предположений о том, как могут работать различные способы думать, а также как они у нас появляются. Мы знаем, что в детстве наш мозг проходит множество стадий развития. Дойдя до главы пятой, мы сможем выдвинуть предположение, что это приводит к появлению как минимум шести уровней психических процессов; данная диаграмма суммирует наши основные представления о том, как организован человеческий разум:

Рис.13 Машина эмоций

Нижний уровень этой диаграммы ассоциируется с самыми базовыми типами инстинктов, которыми наш мозг вооружен от рождения (хотя некоторые их них не сразу проявляются в поведении). Верхние уровни обеспечивают идеи, которые мы приобретаем позже и называем этикой или ценностями. В середине – слои методов, помогающих разбираться со всевозможными проблемами, конфликтами и целями; в основном это то, что мы называем повседневным здравым смыслом. Например, на «сознательном» уровне вы можете рассмотреть несколько возможных действий, затем представить себе последствия каждого – и сравнить эти варианты. После этого на «рефлексивных» уровнях вы можете поразмышлять о том, что уже сделали, попытаться определить, были ли принятые вами решения удачными, и в конце концов начать рефлексировать над тем, соответствовали ли ваши действия установленным вами же для себя идеалам.

Мы все наблюдаем за развитием ценностей и способностей наших детей. И в то же время никто из нас не может вспомнить ранние стадии собственного психического развития! Одна из причин, возможно, заключается в том, что в этот период мы разрабатываем способы сохранять воспоминания – и каждый раз, когда мы переключаемся на новую версию, нам оказывается сложно извлечь (или понять) записи, которые мы делали раньше. Возможно, эти старые воспоминания все еще существуют, но в форме, которую мы больше не можем понять – и поэтому не можем вспомнить, как перешли от использования младенческих наборов реакций к более продвинутым способам думать. Мы так много раз перестроили свой разум, что забыли, как чувствовали себя в младенчестве!

1.7. Каскады эмоций

Чарльз Дарвин: Некоторые привычки гораздо сложнее исправить или изменить, чем другие. Отсюда внутренний конфликт, который мы часто можем наблюдать у животных, когда в дело вступают разные инстинкты – или инстинкт сталкивается с какой-то привычной ситуацией. Например, когда собака бежит за кроликом, получает выговор от хозяина, останавливается, колеблется – и снова бросается в погоню или возвращается, пристыженная, к хозяину. Или когда собака должна выбирать между любовью к щенкам и к своему хозяину – иногда она крадется к щенкам неуверенно, словно отчасти стыдится того, что не сопровождает хозяина [Дарвин, 1871].

Эта глава ставит перед нами вопросы о том, как же у людей получается так часто менять психические состояния. Давайте снова посмотрим на наш первый пример:

Когда наш знакомый влюбляется, может показаться, что кто-то щелкнул выключателем – и запустил новую программу.

Наша модель разума, основанная на Критиках и Переключателях, позволяет предположить, что подобная перемена может случиться, когда определенный «переключатель» активирует определенный набор ресурсов. Таким образом влечение Чарльза к Селии становится все сильнее, потому что некий Переключатель подавил большую часть его Критиков, находящих в людях недостатки.

Психолог: В самом деле, влюбленности иногда поражают человека совершенно неожиданно. Но другие эмоции могут нарастать медленно – и, как правило, в более зрелом возрасте наше настроение меняется менее внезапно. Таким образом, взрослый может обидеться не сразу, зато потом целыми месяцами мрачно размышлять над самым незначительным или воображаемым оскорблением.

Наша двадцатилетняя полосатая кошка практически не демонстрирует никаких признаков человеческой зрелости. Вот только что она была ласковой и искала нашего общества, как уже, задрав хвост, равнодушно уходит. С другой стороны, наша двенадцатилетняя собака почти никогда не уходит, не обернувшись, – словно выказывает при этом сожаление. Настроения кошки проявляются по одному за раз, а у собаки эмоции кажутся более смешанными – и менее подвластными щелчку выключателя.

Так или иначе, любое крупное изменение активных ресурсов в итоге приводит к изменению психического состояния. Подобный процесс может начаться, когда один переключатель ресурса напрямую приводит в состояние возбуждения несколько других:

Рис.14 Машина эмоций

Затем некоторые из этих активизированных ресурсов могут активировать и другие – и, если каждое изменение влечет за собой пробуждение нескольких следующих, все это может привести к крупномасштабному «каскаду».

Рис.15 Машина эмоций

Чем дальше распространяется этот процесс, тем сильнее меняется ваше психическое состояние, но, конечно, кардинальных перемен не будет. Когда Чарльз начинает использовать новый способ думать, не все его ресурсы будут заменены – и во многих аспектах он останется прежним человеком. Он по-прежнему сможет видеть, слышать и говорить, но станет воспринимать все по-другому – и сможет выбирать другие темы для обсуждений. Его отношение к некоторым вопросам может измениться, но он по-прежнему будет иметь доступ к большей части общего багажа своих знаний. У него останутся прежние планы и цели, но он станет преследовать и другие, ведь у него изменились приоритеты.

И несмотря на все эти изменения, Чарльз будет настаивать на том, что сохранил свою «личность». В какой степени он будет осознавать, насколько изменилось его психическое состояние? Иногда он вообще не будет замечать никаких перемен, но в других случаях, возможно, задаст себе вопрос вроде: «Почему я сейчас так сильно разозлился?» Однако для того, чтобы ему хотя бы пришло в голову задать такой вопрос, он должен быть снабжен умением рефлексировать над недавними событиями – например, умением распознавать распространение определенных каскадов. В главе четвертой мы обсудим, как это соотносится с процессами, которые мы называем самосознанием, а в главе девятой, в конце этой книги, побольше поговорим о концепциях «самости» и «личности».

1.8. Теории чувств, значений и машин

Читатель: Что такое эмоции и зачем они нам? Как взаимосвязаны эмоции и интеллект?

Когда мы говорим о сознании человека, мы обычно используем слово «эмоции» во множественном числе, но всегда в единственном числе говорим об интеллекте. Однако в этой книге будет показано, что у каждого человека есть множество способов думать и то, что мы называем эмоциональными состояниями, всего лишь разные примеры этих способов. Конечно, мы все выросли под влиянием популярной теории о том, что у нас только один способ думать, который называется логическим или рациональным, но наше мышление может быть окрашено или подвержено какому-либо воздействию так называемых эмоциональных факторов.

Однако концепция рационального мышления неполна, так как логика может помочь нам только сделать выводы из каких-то наших допущений, однако она ничего не говорит о том, какие именно нам следует делать допущения. В разделе 7.4 мы говорим о десяти с лишним способах думать, в которых логика играет лишь незначительную роль, в то время как наша мыслительная сила исходит из умения находить нужные аналогии.

В любом случае вопрос Читателя иллюстрирует слишком распространенную тенденцию делить любое сложное явление на две отдельные, дополняющие друг друга части, в данном случае – на эмоции и интеллект.

Однако в разделе 9.2 мы поспорим о том, что подобные теории о двух частях на самом деле почти никогда не описывают два совершенно разных понятия. Вместо этого большая часть подобных теорий просто берет одно понятие, а затем противопоставляет его всем остальным. Чтобы избежать подобной ошибки, в этой книге будет принят следующий подход: каждый раз, рассматривая сложное явление, постарайтесь разделить его более чем на две части или переключайтесь на другой способ думать!

Читатель: Зачем человеку думать о себе как о всего лишь машине?

В устоявшемся обиходе сравнение человека с машиной может иметь два противоположных значения:

1) У этого человека нет никаких планов, целей или эмоций

или

2) Он бесконечно предан какой-то одной цели или принципу.

Каждое из этих значений предполагает отсутствие человечности, а также некоторого рода ограниченность, потому что бесконечная преданность оборачивается косностью, а отсутствие планов ведет к бесцельному существованию. Однако, если идеи этой книги верны, оба эти значения оказываются устаревшими, потому что мы покажем, как можно построить машину, которая будет не только демонстрировать настойчивость, целеустремленность и находчивость, но и иметь систему сдержек и противовесов, а также возможности к росту путем дальнейшего развития способностей.

Читатель: Но машины не могут чувствовать и воображать. Так что, даже если мы научим их думать, им все равно будет не хватать того ощущения переживания, которое придает значение нашим жизням, разве не так?

У нас есть много слов, придуманных в попытках описать, как мы чувствуем, но наша культура не поощряет нас создавать теории о том, как эти чувства работают. Мы знаем, что гнев заставляет быть более воинственным, а умиротворенные люди с меньшей вероятностью полезут в драку. Но эти слова для обозначения эмоций не указывают на то, каким образом эти эмоции влияют на наши психические состояния.

Совсем по-другому дело обстоит с машинами. Представьте, что ваш автомобиль однажды утром не завелся. Вы обратились к механику, но получили такого рода ответ: «Похоже, что ваша машина не хочет ехать. Возможно, она разозлилась на вас, потому что вы плохо с ней обращались». Безусловно, подобное «психологическое» описание не поможет вам понять причину неполадки. Однако нас почему-то не раздражает, когда люди используют те же слова для описания событий общественной жизни.

Однако если мы хотим разобраться в любой сложной вещи, будь то мозг или автомобиль, нужно выработать эффективные теории о том, как взаимодействуют между собой части внутри этой вещи. Чтобы понять, что может быть не так с машиной, нужно знать достаточно, чтобы предположить, что проблемы могут быть со стартером, или в баке мог закончиться бензин, или от чрезмерного напряжения сломалась какая-то ось, или неполадка в электрической цепи полностью разрядила аккумулятор. Точно так же мы не добьемся многого, если будем рассматривать сознание как «единую самость»: чтобы понять целое, нужно изучить части. Поэтому оставшаяся часть этой книги будет посвящена следующему: для того чтобы понять, допустим, почему состояние гнева ощущается именно так, а не иначе, нужно гораздо более детально представлять себе, как взаимодействуют между собой разные части разума.

Читатель: Если мои психические ресурсы постоянно так меняются, что же дает мне ощущение, что я – все еще та же самая личность, каким бы я ни был радостным или сердитым?

Почему все мы верим в то, что где-то в глубине каждого сознания существует эта неделимая сущность, которая испытывает все наши чувства и мысли? Вот сжатое изложение того, как я попытаюсь ответить на этот вопрос в главе девятой:

На ранних стадиях нашего развития процессы низшего уровня решают множество мелких проблем, и при этом мы не осознаем, как это происходит. Однако, когда в нас развиваются более высокие уровни мышления, эти более высокие уровни начинают находить новые способы представить некоторые аспекты наших недавних мыслей. В конце концов они складываются в наборы «моделей» наших личностей.

Простая модель личности человека (психическая модель) может состоять всего лишь из нескольких частей, соединенных так, как это изображено ниже.

Рис.16 Машина эмоций

Однако каждый человек постепенно выстраивает более сложные модели себя (self-models), включающие представления, например, о наших социальных взаимодействиях, физических навыках, отношении к деньгам и т. д. Поэтому в главе девятой объясняется, что, когда мы говорим «Я», мы ссылаемся не на что-то единое, а на огромную сеть различных моделей, которые представляют разные аспекты этого «Я».

В обычном представлении о том, как развивается человеческое сознание, каждый ребенок начинает с инстинктивных реакций, но затем проходит стадии психического роста, которые порождают дополнительные слои различных процессов. Изначальные инстинкты могут при этом сохраняться, но эти новые ресурсы получают все более сильный контроль над нами, пока мы не начинаем думать о своих мотивах и целях и, возможно, пытаться их изменить или переформулировать.

Но как нам понять, какие новые цели следует поставить? Ни один младенец не обладает достаточной мудростью, чтобы самостоятельно сделать подобный выбор. Поэтому в главе второй мы обсудим, что наш мозг наверняка снабжен определенными механизмами, которые каким-то образом помогают нам перенимать цели и идеи у наших родителей и друзей!

Глава 2. Привязанность и цели

2.1. Игры в луже

Важно не просто узнавать что-то новое. Самое главное – это узнавать, что делать с тем, что узнал, и зачем вообще это узнавать.

Нортон Джастер. Мило и волшебная будка

Девочка по имени Кэрол играет в луже. Вооружившись грабельками, совком и ведерком, она решает «испечь» куличик. Предположим, что сначала Кэрол играет одна.

Игра в одиночку. Кэрол хочет наполнить ведерко жидкой грязью и сначала пытается сделать это с помощью грабелек, но у нее не выходит, грязь утекает сквозь зубцы. Она испытывает неудовлетворенность и разочарование. Но, когда ей удается добиться желаемого с помощью совочка, Кэрол ощущает удовлетворение и довольство.

Что Кэрол могла усвоить в этом случае? Своим методом «проб и ошибок» она выясняет, что граблями жидкую грязь не зачерпнешь. Но потом, управившись совочком, обнаруживает: совки отлично подходят для того, чтобы переносить жидкости; поэтому, скорее всего, в следующий раз, когда захочет наполнить ведерко, она выберет этот способ. Обратите внимание, что здесь Кэрол работала одна – и приобрела новые знания абсолютно самостоятельно. В процессе научения методом проб и ошибок человеку не требуется учитель.

Ее ругает какой-то чужой человек. Теперь на сцене появляется незнакомец и делает ей замечание: «Ты ведешь себя плохо». Кэрол охватывают беспокойство, тревога, страх. Поддавшись испугу и желанию спрятаться, она отказывается от своей текущей цели (испечь куличик) и убегает, ища защиты у кого-то из родителей.

Чему Кэрол может научиться в этой ситуации? Этот случай, скорее всего, не добавит чего-то нового к ее знаниям о том, как наполнять ведерки грязью, но она, скорее всего, придет к заключению, что оказалась в опасном месте. В следующий раз она будет играть в более безопасном месте. Кроме того, пережив несколько подобных пугающих встреч, она может стать более боязливой.

Ее ругает мама. Кэрол прибегает к матери за помощью, но вместо защиты или поощрения получает лишь упрек: «Что за грязь ты развела, отвратительно! Посмотри только, вся одежда и лицо перепачканы. Сил нет глядеть на тебя!» Кэрол, устыдившись, начинает плакать.

А что сможет Кэрол извлечь из этой ситуации? Она станет менее охотно играть в лужах, потому что, если бы мама похвалила бы ее, а не обругала, Кэрол почувствовала бы гордость, а не стыд, и в будущем была бы более расположена к подобным играм. Столкнувшись с осуждением или упреком родителей, она узнает, что выбрала для себя неприемлемую цель.

Только представьте себе, какое количество эмоциональных состояний сменяется у наших детей за тысячу минут каждого дня! В этом очень кратком рассказе мы упомянули удовлетворение, расположение, гордость – чувства, которые мы считаем положительными, – а также стыд, страх, отвращение и тревогу, которые считаем отрицательными. Каковы функции всех этих психических состояний, почему у нас их так много и почему мы столь часто разделяем их на положительные и отрицательные?

Самые популярные теории, связанные с процессом научения, утверждают, что «позитивные» чувства, которые приходят с успехом, каким-то образом связаны с тем, что мы учимся новым способам поведения, тогда как «негативные» чувства, к которым приводят неудачи, заставляют нас запомнить, как себя вести нельзя. Однако, хотя с этим можно согласиться применительно к некоторым животным, идея «научения положительным подкреплением» неспособна объяснить огромное количество примеров человеческого научения, потому что, когда наша цель – обрести более глубокое понимание чего-либо, неудачи часто помогают больше, чем успехи.

Мы вернемся к феномену научения в главе восьмой, а здесь сосредоточимся скорее на том, как люди приобретают новые цели, чем на том, как они учатся их достигать. И поскольку взрослый разум – штука очень сложная, для начала взглянем на детей.

2.2. Привязанность и цели

Большинство самых сильных эмоций мы испытываем, когда находимся рядом с людьми, к которым привязались. Когда нас хвалят или отвергают люди, которых мы любим, мы не просто ощущаем удовольствие или неудовлетворенность; вместо этого мы склонны чувствовать гордость или стыд. Конечно, некоторые функции ранних привязанностей ясны: они помогают молодым особям выживать, обеспечивая питание, комфорт и защиту. Однако в этом разделе мы изложим аргументы в пользу того, что конкретно чувства гордости и стыда могут играть уникальную и своеобразную роль в том, как у людей формируются новые ценности и цели.

Большинство млекопитающих уже вскоре после рождения способны передвигаться и следовать за своими матерями, но люди являются исключением из этого правила. Почему у человеческих младенцев установились более медленные темпы развития? Конечно, отчасти причина в том, что их более крупному мозгу требовалось больше времени для достижения зрелости. Но также, поскольку более мощный мозг привел к появлению более сложных сообществ, у наших детей уже больше не было времени учиться на индивидуальном опыте. Вместо этого мы перешли к более эффективной форме обучения – передаче огромных объемов культурной информации напрямую от родителей к ребенку. Короче говоря, с тех пор мы научились узнавать новое «из рассказов»! Однако это стало возможным лишь тогда, когда наш новообретенный крупный мозг разработал более мощные способы репрезентации знаний, а затем «выражения» этих знаний способами, которые в конечном итоге привели к появлению языка.

Чтобы передача знаний от родителей к ребенку стала возможной, каждая сторона должна обладать эффективным способом привлечения и поддержания внимания. Конечно, у наших предков уже были навыки, которые помогали этого добиться; например, потомство большинства видов животных с рождения умеет издавать писк или визг, который способен пробудить их родителей от самого глубокого сна, – а в мозг родителей встроены механизмы, которые заставляют их реагировать на эти звуки. Например, родители испытывают сильное беспокойство, когда перестают понимать, где находится их детеныш, в то время как у детеныша есть врожденный инстинкт, который заставляет его пищать, если он оказывается вне зоны видимости от родителей.

Кроме того, по мере увеличения срока младенчества наши дети стали все больше беспокоиться о том, как на них реагируют родители, – а родители стали больше внимания обращать на формирование ценностей и целей своих детей. Таким образом, в той сцене, где мать Кэрол упрекнула ее, ребенок, вероятно, подумал что-то вроде: «Мне не следовало хотеть играть с грязью, потому что это оказалось неприемлемой целью». Другими словами, стыд Кэрол заставил ее поменять свои цели вместо того, чтобы помочь ей достигнуть их! Точно так же, если бы мать одобрила ее игры, то Кэрол, возможно, в результате еще сильнее заинтересовалась бы изучением материалов и конструированием предметов.

Узнать, как получать то, чего хочешь, – это одно, а узнать, чего ты должен хотеть, – совсем другое. Наш привычный процесс научения методом проб и ошибок направлен на то, чтобы совершенствовать способы достижения целей, которые мы уже себе поставили. Однако, когда мы осознанно размышляем о своих целях (см. главы пятую и шестую), мы склонны менять их приоритет. Мое предположение состоит в том, что самоосознанные эмоции (self-conscious emotions) – такие как гордость и стыд – играют особые роли: они учат целям, а не средствам. Выходит, в то время как метод проб и ошибок учит нас новым путям достижения целей, которые у нас уже есть, – основанные на привязанности упрек и похвала учат, какие цели следует отбросить, а какие – сохранить. Вот как Майкл Льюис описывает власть стыда и его последствий:

Майкл Льюис: Стыд возникает, когда человек оценивает свои действия как неудачу по сравнению со своими стандартами, правилами и целями, а затем производит глобальную атрибуцию. Человек, испытывающий стыд, хочет спрятаться, исчезнуть или умереть. Это крайне негативное и болезненное состояние, которое также нарушает текущее поведение и вызывает ступор в мышлении и неспособность говорить. Тело стыдящегося, кажется, сжимается, словно в попытке скрыться от себя или других. Из-за интенсивности этого эмоционального состояния и всесторонности негативной позиции по отношению к системе «Я» в целом все, что человек способен делать, оказавшись в таком состоянии, – это пытаться избавиться от него [Льюис, 1995b].

Но в каких случаях люди могут испытывать столь сильные и болезненные самоосознанные эмоции? Подобные чувства часто охватывают нас, когда мы находимся в компании тех, кого уважаем, или тех, чьего уважения хотели бы добиться; еще один выдающийся психолог описал это уже давным-давно:

Аристотель: Поскольку стыд – это мысленный образ позора, при котором мы съеживаемся от самого позора, а не от его последствий, и нам важно, какого мнения о нас люди, только из-за самих людей, которые формируют это мнение, следовательно, люди, перед которыми мы чувствуем стыд, – это те, чье мнение о нас имеет для нас значение. Такими людьми являются: те, кто восхищается нами, те, кем восхищаемся мы, те, кого нам бы хотелось заставить собой восхищаться, те, с кем мы соревнуемся, и те, чье мнение о нас мы уважаем [Аристотель a].

Это предполагает, что на наши ценности и цели в значительной степени влияют люди, к которым мы «привязаны», – по крайней мере, в самые ранние годы «формирования» личности. Поэтому в следующих разделах будет обсуждаться то, каким образом функционирует данный тип научения. Для этого мы рассмотрим, например, такие вопросы:

Какова продолжительность этого периода «формирования»?

К кому привязываются наши дети?

Когда и как мы перерастаем свои привязанности?

Как привязанности помогают нам выработать систему ценностей?

Человек почти всегда преследует цели. Когда вы голодны, вы пытаетесь найти пищу. Когда чувствуете опасность, стремитесь убежать. Если вас обидели, вам, возможно, захочется отомстить. Иногда ваша цель заключается в том, чтобы закончить какое-либо дело – или, возможно, найти способ от него уклониться. Существует множество разных слов для обозначения этих действий – например, «пытаться», «желать», «хотеть», «намереваться», «стремиться» и «искать», – но вот такие вопросы мы задаем себе очень редко:

Что такое цели и как они функционируют?

С какими чувствами они связаны?

Что делает одни цели важными, а другие – нет?

Что может сделать импульс «слишком сильным, чтобы ему сопротивляться»?

Что «активирует» определенные цели в конкретный момент?

Чем определяется то, как долго они удержатся в нашем сознании?

Вот одна полезная теория о том, когда мы используем такие слова, как «желание» и «цель»: вы говорите, что «хотите» определенную вещь, когда в вашем мозгу активирован ментальный процесс, который помогает уменьшить разницу между вашей нынешней ситуацией и той, в которой вы обладаете этой вещью. Вот примерная схема того, как мог бы работать этот механизм:

Рис.17 Машина эмоций

Например, каждый ребенок рождается с двумя такими системами для поддержания «нормальной» температуры тела. Одна из целей ставится, когда ребенку слишком жарко: она заставляет его потеть, тяжело дышать, раскидываться в кроватке, вызывает расширение сосудов (вазодилатацию). Но если ребенку холодно, он начнет съеживаться, дрожать, последует сужение сосудов и/или ускорение метаболизма.

Рис.18 Машина эмоций

В разделе 6.3 будет более детально рассказано о подобных механизмах поиска целей.

Когда такие процессы работают на нижних когнитивных уровнях, вы поначалу можете их даже не распознать – например, когда вам становится жарко и вы начинаете потеть. Но к тому времени, как образуются капли пота, вы, возможно, уже их заметите и сделаете вывод: «Нужно найти какой-то способ спрятаться от этой жары». Затем когнитивные механизмы высшего уровня предлагают другое возможное действие, например передвинуться в более прохладное место. Точно так же, осознав, что вам холодно, вы можете надеть свитер, включить обогреватель или начать делать какое-нибудь упражнение (что заставит ваше тело производить в десять раз больше тепла).

Если вам нужно преодолеть несколько различий, может потребоваться несколько шагов. Например, предположим, что вы голодны и хотите поесть, но у вас есть только банка консервированного супа. Значит, вам потребуется инструмент, чтобы открыть эту банку, вам потребуется найти миску и ложку, а также потребуется отыскать место, где вы сможете расположиться, чтобы поесть. Получается, что каждая такая потребность – это «подцель», достигнув которой, вы устраните определенное различие между тем, что у вас есть сейчас, и тем, чего вы желаете.

Рис.19 Машина эмоций

Конечно же, для эффективного достижения нескольких целей понадобится план, иначе вы можете потратить впустую кучу времени. Было бы глупо усесться с намерением поесть, не приготовив себе еду заранее, ведь тогда пришлось бы вставать и начинать все заново. В главе пятой рассказывается, как можно мысленно построить нужную последовательность шагов. Что же касается того, что такое цели как таковые, как они функционируют и что делает некоторые из них более актуальными, чем другие, – эти вопросы мы отложим до главы шестой, где обсудим заодно и то, каким образом цели сохраняются и как снова становятся актуальными, а также то, как научиться новым способам их достижения. Но на данный момент мы повременим с такими вопросами и сосредоточимся только на том, как мы формируем новые цели и идеалы.

2.3. Импраймеры

Не допускайте, чтобы ваши представления о нравственности мешали вам поступать правильно.

Айзек Азимов

Когда Кэрол училась наполнять свое ведерко, ее расстроило, что с грабельками вышла неудача, но обрадовало успешное применение совочка – в следующий раз, когда ей захочется наполнить ведерко, она, скорее всего, будет знать, как поступить. Такова самая распространенная концепция того, как люди учатся, – наши реакции «подкрепляются успехом». Казалось бы, здравая мысль, очевидная сама по себе, – однако нам требуется сформулировать теорию о том, как именно это происходит.

Ученик: Наверное, ее мозг сформировал связи между целью и действиями, которые помогли ей достичь этой цели.

Допустим, но все же это довольно расплывчатое объяснение. Может быть, описать процесс как-то подробнее?

Ученик: Возможно, поначалу у Кэрол нет четкой цели – но после успешного использования совочка она как-то связывает цель «наполнить ведерко» с подцелью «использовать совок». Кроме того, потерпев неудачу с грабельками, она связывает подцели «использовать совок» и «не надо использовать грабельки», чтобы не повторить свою ошибку. Так что в следующий раз, когда ей захочется наполнить ведерко, она первым делом попробует обратиться к подцели «использовать совочек».

Рис.20 Машина эмоций

Это может стать хорошим объяснением того, каким образом Кэрол с помощью метода проб и ошибок смогла связать новую подцель со своей первоначальной целью. И мне нравится, что вы упомянули связи типа «не надо», потому что мы должны учиться не только делать то, что правильно, но и избегать самых распространенных ошибок. Это говорит о том, что наши ментальные связи должны «подкрепляться» успехом, но слабеть всякий раз, когда действие не дает желаемого результата.

Однако, хотя такое обучение методом проб и ошибок и может связывать новые подцели с существующими целями, оно не объясняет, как человек обучается совершенно новым целям – или тому, что мы называем ценностями или идеалами, – которые пока что не связаны ни с какими из уже имеющихся у нас. В более широком смысле, оно не объясняет, как мы учимся тому, чего нам «следует» хотеть. Я не помню, чтобы данный вопрос особенно подробно обсуждался в научных трудах по психологии, поэтому выдвину здесь предположение, что дети делают это особым образом, опираясь на то, как они интерпретируют реакции людей, к которым привязаны (attached).

Отчего Кэрол чувствует признательность и гордость, когда ее хвалит мама? Почему эта привязанность заставляет ее беспокоиться о том, как мать относится к ней? И каким образом она наделяет определенные цели новым «статусом», так что они начинают казаться более важными?

Ученик: А еще моя теория не объясняет, почему похвала от незнакомца не придает цели нового статуса. Почему это требует присутствия – никакой термин не приходит в голову – «человека, к которому она привязана».

Мне кажется удивительным, что у нас нет особого слова для этого важнейшего типа отношений! Психологи не могут использовать термины «родитель», «мать» или «отец», потому что ребенок может также привязаться к родственнику, няне или другу семьи, поэтому они часто пользуются словом «опекун», но, как мы увидим в разделе 2.7, такие привязанности необязательно подразумевают физическую опеку, поэтому «опекун» тут не совсем подходит. Поэтому в данной книге мы введем новый термин, родственный старому слову «импринтинг», которое уже давно используется психологами для обозначения процессов, которые удерживают молодых животных рядом с их родителями.

Импраймер (imprimer) – это один из тех людей, к которым ребенок привязывается.

У большинства других видов животных функция врожденной привязанности кажется очевидной: стремление оставаться рядом с родителями помогает детенышу оставаться в безопасности. Однако у людей она, как представляется, имеет другие последствия; когда импраймер хвалит Кэрол, она чувствует особый трепет гордости, что придает ее текущей цели статус, делающий ее более «почетной». Таким образом, цель поиграть с грязью, возможно, изначально была лишь случайным порывом включить в игру окружающие материалы. Но – согласно этой моей гипотезе – похвала (или критика) импраймера, похоже, меняет статус цели, делая из нее нечто родственное этической ценности (или нечто, что Кэрол станет считать постыдным).

Зачем же нашему мозгу использовать механизмы, которые наделяют похвалу импраймера влиянием, столь отличным от похвалы, исходящей от незнакомца? Почему эти механизмы развились, представить несложно: если бы незнакомцы были властны менять ваши высокоуровневые цели, они могли бы заставить вас делать все, что им захочется, просто изменив то, что хочется делать вам самим! Шансы выживания у детей, неспособных к сопротивлению, были низкими, так что эволюция скорее выбирала тех, кто умел противостоять подобному влиянию.

2.4. Обучение, основанное на привязанности, повышает статус цели

Майкл Льюис: У каждого из нас есть убеждения о том, что представляют собой приемлемые действия, мысли и чувства. Мы формируем стандарты, правила и цели посредством аккультурации… и каждый из нас делает это в соответствии со своими конкретными обстоятельствами. Чтобы стать членом какой-либо группы, мы обязаны выучить ее стандарты. Соответствие своему внутреннему набору стандартов – или же неспособность соответствовать ему – лежит в основе некоторых очень сложных эмоций [Льюис, 1995].

Когда близкие ругают Кэрол, она чувствует, что ее цели недостойны ее или что она недостойна своих целей. И даже в более зрелые годы, когда импраймеры уже давно уйдут на задний план, она все еще может задаться вопросом о том, как бы они отнеслись к ней: Одобрили бы они то, что я делаю? Понравилось бы им то, как я сейчас думаю? Что же за психологические механизмы заставляют нас тревожиться о подобном? Давайте снова послушаем Майкла Льюиса:

Так называемые самоосознанные эмоции, например чувство вины, гордость, стыд и высокомерие, требуют достаточно сложного уровня интеллектуального развития. Чтобы ощущать их, человек должен обладать чувством собственного достоинства, а также стандартами. Он также должен иметь представление о том, в чем состоят успех или неудача, и способность оценивать свое поведение.

Почему же рост всех этих личных ценностей опирается на привязанности ребенка? Опять же, очевидно, как развился такой паттерн: ребенок, утративший заботу своих родителей, вряд ли выживет. Кроме того, если родители сами желают заслужить уважение своих друзей, они захотят, чтобы их дети «вели себя» социально приемлемо. Итак, мы рассмотрели уже несколько разных способов, которыми могут учиться наши дети:

Положительный опыт: Если метод успешен, учись использовать эту подцель.

Отрицательный опыт: Если метод не помог, учись не использовать эту подцель.

Обучение отвращением: Если ругает чужой, учись избегать таких ситуаций.

Похвала объекта привязанности: Когда хвалит импраймер, повышай статус цели.

Критика объекта привязанности: Когда импраймер ругает, обесценивай цель.

В разделе 2.2 мы увидели, как подчинить новую цель уже существующей, чтобы она могла служить в качестве подцели, – например, как подцель «используй совочек» связана с целью «наполни ведерко». Но как бы нам «поднять» статус цели выше уже имеющегося? Мы не можем оставить цель дрейфовать в вакууме, ведь было бы бесполезно учиться чему-то новому, не научившись использовать полученные знания, когда это необходимо. Значит, нам нужны ответы на вопросы о том, с чем должна быть связана каждая новая цель, когда и как ее следует ставить, а также как долго преследовать, прежде чем удастся ее достигнуть (или сдаться)? Кроме того, понадобится прикинуть, как разум (или мозг) при наличии нескольких активных целей будет решать, которая из них получит более высокий приоритет. Мы поговорим об этом в главе пятой. И, конечно же, нужно будет прояснить, что вообще представляет собой цель… но это мы отложим до главы шестой.

Однако сейчас для начала сосредоточимся на возможной организации наших целей. В разделе 1.6 уже прозвучало предположение, что психические ресурсы располагаются на разных уровнях структуры, которую мы описали как этакий организационный слоеный пирог.

Рис.21 Машина эмоций

Шестиуровневая модель психической деятельности

Мы сознательно оставили эту шестиуровневую диаграмму несколько расплывчатой, потому что наш мозг устроен не так прямолинейно. Однако она дает нам точку, от которой можно отталкиваться: представьте, что такие цели, как «ценности» или «идеалы», привязаны к ресурсам, расположенным наверху, в то время как более инфантильные цели исходят из ресурсов, находящихся вблизи основания «пирога». Тогда стрелка на этой диаграмме предлагает возможное толкование фразы «поднять» цель.

«Поднять» цель – значит скопировать, переместить или связать ее с некоторым более высоким уровнем в этой структуре.

В таком случае нашу схему обучения, основанного на привязанности, можно свести к следующему относительно универсальному правилу:

Если замечена похвала и присутствует импраймер, то «поднимите» актуальную цель.

Но зачем нам вообще нужны импраймеры – и почему мы так придирчиво их выбираем, а не просто повышаем статус цели в ответ на чье угодно порицание или похвалу? Предположительно, эта закономерность опирается на импраймеров, потому что, как мы уже отмечали в разделе 2.3, все мы оказались бы в опасности, если бы любой незнакомец мог перепрограммировать наши цели.

Ученик: Но ведь это не всегда так. Мне важны комплименты – даже от людей, которых я не уважаю.

Если научение на основе привязанности существует, это все равно лишь один аспект научения. Есть множество других событий, которые способны обучать нас иными способами. Гибкость человеческого разума проистекает из того факта, что он умеет подходить к любому вопросу несколькими разными способами – несмотря на то, что время от времени мы попадаем из-за этого в неприятности.

2.5. Научение, удовольствие и коэффициент релевантности

Когда Кэрол удалось заполнить ведерко, она ощутила удовлетворение, почувствовала себя вознагражденной за усилия, но какие функции выполняли эти эмоции? Судя по всему, процесс включает как минимум три шага:

Кэрол заметила, что ее цель достигнута.

Она почувствовала удовольствие от успеха.

Каким-то образом это помогло ей запомнить то, что она узнала.

Мы все очень рады, что Кэрол довольна, но почему она не может «просто запомнить», какие методы сработали, а какие – нет? Какую роль удовольствие играет в закреплении новых воспоминаний?

Ответ заключается в том, что «запоминание» – это не так уж просто. На первый взгляд оно может показаться довольно легким делом – взял да кинул записку в ящик, а потом вынул, когда понадобилось. Но если приглядеться более внимательно, мы увидим, что здесь задействовано множество процессов: сначала нужно решить, какие пункты должна содержать ваша «записка», и найти для них подходящие способы репрезентации, а затем еще каким-то образом связать их, чтобы, однажды убрав в дальний угол, суметь потом восстановить в единое целое.

Ученик: Разве нельзя объяснить все это уже упоминавшейся мыслью о том, что каждое из наших достижений просто «подкрепляет» собой успешные реакции? Другими словами, мы просто «связываем» проблему, с которой столкнулись, с действием или действиями, которые в прошлом ее разрешили, мысленно создавая очередное правило типа «если – то».

Это помогает описать, как выглядит процесс обучения – если смотреть на него со стороны, – но не объясняет, как он функционирует. Поскольку ни «проблема, с которой мы столкнулись», ни «действия, которые мы предприняли» не являются простыми объектами, которые легко можно соединить, мозгу сначала нужно будет составить описания как для «если», так и для «то». Само собой, качество усвоенного урока будет зависеть от содержания этих двух описаний:

«Если» должно описывать релевантные характеристики ситуации, с которой вы столкнулись.

«То» должно описывать релевантные аспекты успешных действий, которые вы предприняли.

Чтобы Кэрол училась эффективно, ее мозгу нужно определить, какая из тактик оказалась полезной, а какая была напрасной тратой времени. Например, после того как ей удалось с трудом заполнить ведерко, не стоит ли отнести достигнутый успех на счет ботиночек или одежды, которые на ней были? Или того, было ли небо над головой в момент события пасмурным (или ясным)? Предположим, она улыбалась, используя грабельки, но хмурилась, орудуя совком. Так что же мешает ей запомнить неверную корреляцию, например: «Чтобы наполнить ведерко, надо хмуриться»?

Иными словами, когда человек учится, ему требуется не просто «создавать связи», но и создавать структуры, которые затем будут связываться. Это означает, что нужно каким-то образом репрезентировать не только эти внешние события, но и соответствующие психические события. Чтобы выбрать, какой из использованных способов думать следует сохранить в воспоминаниях, Кэрол потребуются определенные рефлексивные ресурсы. Ни одна теория научения не может быть полной, если она не включает в себя гипотез о том, как присваивается коэффициент релевантности.

Ученик: Вы так и не объяснили, в чем заключается роль чувств, например удовольствия от успеха, у Кэрол.

В повседневной жизни мы с легкостью оперируем такими терминами, как страдание, удовольствие, наслаждение и горе, – но оказываемся в тупике, если требуется объяснить, что они значат. По моему мнению, эта проблема возникает, потому что мы считаем такие «чувства» простыми или базовыми, тогда как на деле каждое из них связано со сложными процессами. Например, я подозреваю, что то, что мы называем «удовольствием», помогает нам определять, какие из наших недавних действий следует связать с недавними успехами. Раздел 8.5 рассказывает о том, почему человеческий мозг нуждается в надежных способах определения релевантности, а в разделе 9.4 утверждается, что этот процесс может включать в себя механизмы, не позволяющие нам думать о других вещах. Если это так, нам, возможно, придется признать, что последствия удовольствия во многом отрицательны!

2.6. Совесть, ценности и самоидеалы

Я, однако, не стал совершать самоубийства, поскольку хотел больше узнать о математике.

Бертран Рассел

Люди отличаются от животных (за исключением, пожалуй, слонов), среди прочего, достаточно большой продолжительностью детства. Это, безусловно, является одной из причин того, почему другие виды живых существ не накапливают ничего похожего на наши человеческие традиции и ценности.

Каким человеком вы бы хотели быть? Вы осторожны и благоразумны – или смелы и отчаянны? Вы следуете за толпой – или предпочитаете вести других за собой? Вы предпочли бы оставаться в равновесии – или действовать под влиянием порыва? Такие личные качества частично зависят от наследственности. Но, кроме того, на них также влияют сети наших социальных привязанностей.

Едва сформировавшись, привязанности человека сразу же начинают выполнять множество функций. Сначала они удерживают детей рядом с родителями, обеспечивая этим утоление таких потребностей, как питание, защита и общение. Но кроме того – если моя теория верна, – наши привязанности дают каждому ребенку новые возможности переоценки приоритетов. Кроме того, самоосознанные эмоции, сопровождающие привязанность, оказывают и другое, очень специфическое влияние: гордость обычно делает вас более уверенным, более оптимистичным и смелым, в то время как стыд внушает желание измениться таким образом, чтобы больше никогда не оказываться в подобной ситуации.

Что происходит, когда у маленького ребенка исчезают импраймеры? Очень скоро мы рассмотрим некоторые доказательства того, что это обычно приводит к серьезным проблемам. Однако дети постарше справляются с этими проблемами более успешно – по-видимому, потому, что каждый ребенок создает внутренние психические модели, которые помогают ему предсказать реакцию импраймеров. Постепенно каждая такая модель начинает служить ребенку в качестве внутренней системы ценностей, и, возможно, именно таким образом у людей развивается то, что мы называем этикой, совестью или моралью. Быть может, Зигмунд Фрейд имел в виду именно этот процесс, когда говорил о том, что дети могут «интроецировать» некоторые из убеждений своих родителей.

Как ребенку объяснить себе знание того, что он заслуживает похвалы или осуждения, даже если импраймера нет рядом? Возможно, это внушит ребенку мысль о том, что в его сознании есть еще один человек – который и примет форму вымышленного собеседника. Или, возможно, ребенок овеществит эту модель, связав ее с конкретным внешним объектом, например тряпичной куклой или своим детским одеяльцем. Мы знаем, как сильно ребенок может расстроиться, если этих незаменимых вещей вдруг не окажется рядом[10].

Также нужно подумать и о том, что могло бы произойти, если бы ребенок каким-то образом научился контролировать работу этой внутренней модели – иными словами, смог бы хвалить себя сам и таким образом выбирать, какие цели повышать в статусе, или же ругать себя и таким образом накладывать на себя новые ограничения. Это сделало бы его «этически автономным», ведь он смог бы заменять усвоенные извне ценности другими. Если же некоторые из этих старых ценностей оказались бы слишком устойчивыми, несмотря на все попытки их изменить, это могло бы привести к конфликту, в котором ребенок выступил бы против своих бывших импраймеров. Однако если бы мозг этого ребенка сумел переписать все свои прежние ценности и цели, то не осталось бы вообще никаких ограничений на пути развития этой личности – вплоть до формирования социопата.

Что именно определяет, какие идеалы развиваются в каждом отдельном человеческом разуме? Каждое общество, клуб или группа вырабатывают определенные социальные и моральные кодексы, изобретают различные правила и табу, которые помогают им решать, что следует делать, а чего не следует. Эти наборы ограничений оказывают огромное влияние на любую организацию; они формируют обычаи, традиции и культуры семей, наций, профессий и вероисповеданий. Они даже могут заставить эти институты считать себя превыше всего остального – так что их члены с радостью пойдут за них на гибель в бесконечной череде битв и войн.

Как люди оправдывают свои этические стандарты и принципы? Вот небольшие карикатуры на некоторые из существующих теорий.

Сторонник общественного договора: Абсолютной основы для ценностей и целей, которые люди устанавливают для себя, не существует. Они основываются лишь на соглашениях и договорах, которые каждый из нас заключает с остальными.

Социобиолог: Идея «общественного договора» кажется логичной, вот только никто не помнит, как он его заключал! Я подозреваю, что наша этика вместо этого основывается главным образом на чертах, которые развивались у наших предков, – точно так же, как у тех пород собак, которых выводили с целью привить им особую привязанность к хозяевам; у людей мы называем эту черту верностью.

Конечно же, некоторые из наших черт отчасти основаны на генах, которые мы унаследовали, но другие распространяются по типу заразных идей, которые передаются из одного мозга в другой частичками культурного наследия[11].

Теолог: Есть лишь одна основа для нравственных норм, и только моя церковь знает путь к ее истинам.

Оптимист: Я глубоко убежден, что этические ценности самоочевидны. Все люди были бы хорошими от природы, если бы их не портило воспитание в аномальных условиях.

Рационалист: Я с подозрением отношусь к таким словам, как «глубоко убежден» и «самоочевидны», потому что слышу в них лишь: «Я не могу объяснить, почему я в это верю» и «Я не хочу разбираться, как пришел к этому убеждению».

Разумеется, некоторые мыслители сказали бы, что для определения того, какие цели высокого уровня следует выбрать, можно использовать логические рассуждения. Однако мне кажется, что логика может лишь помочь нам понять, что подразумевается под сделанными нами предположениями, но неспособна помочь нам выбрать предположения, которые следует делать.

Мистик: Рассуждения лишь затуманивают разум, отдаляя его от реальности. Пока вы не научитесь думать поменьше, вам не добиться просветления.

Психоаналитик: Опора на «инстинкты» может лишь скрыть от вас ваши бессознательные цели и желания.

Экзистенциалист: Какую бы цель вы ни выбрали, вы должны спросить, какой цели служит эта цель, – и если вы возьмете себе за правило это делать, то вскоре увидите, что ваш мир совершенно абсурден.

Сентименталист: Вы слишком озабочены целями и стремлениями. Просто посмотрите на детей, и вы увидите любопытство и стремление играть. Они не ищут целей, а наслаждаются поисками всего нового и радостью от сделанных открытий.

Нам нравится думать, что детские игры не знают никаких ограничений, но когда дети кажутся нам счастливыми и свободными, их цели, возможно, просто неочевидны; это станет ясно, если вы попытаетесь отвлечь их от этих целей. На самом деле, детское «стремление играть» – самый требовательный учитель, которого только можно представить; он заставляет нас исследовать мир вокруг, чтобы увидеть, каков он, попытаться объяснить себе все эти структуры и представить, что еще может существовать на свете. Изучение, объяснение и научение, несомненно, являются одними из самых сильных мотиваций любого ребенка – и ничто в жизни никогда больше не заставит его трудиться столь же усердно.

2.7. Привязанности у младенцев и животных

Мы хотим создать машину, которая будет гордиться нами.

Дэнни Хиллис

Маленькая Кэрол любит исследовать мир, но ей также нравится быть рядом с матерью – поэтому, обнаружив, что оказалась в одиночестве, она очень скоро заплачет и станет искать маму. Кроме того, всякий раз, когда расстояние между ними растет, она как можно быстрее старается сократить его. И всякий раз, когда появляется причина для страха или тревоги – например, когда к ней приближается незнакомец, – Кэрол демонстрирует такое же поведение, даже если мать совсем рядом.

Предположительно, эта зависимость проистекает из нашей детской беспомощности: человеческий младенец недолго проживет, если сбежит от родительской опеки, но такое случается редко, потому что наши младенцы почти не могут передвигаться самостоятельно. К счастью, от этого не так много вреда, поскольку у нас развилась также и обратная привязанность: мать Кэрол почти всегда в курсе, что происходит с ее дочерью, – и при малейшем подозрении, что с ней что-то не так, она тут же посвятит ребенку все свое внимание.

Очевидно, что выживание каждого ребенка зависит от его привязанности к тем, кому небезразлично его благополучие. Поэтому в старые времена часто предполагалось, что дети привязываются к лицам, которые осуществляют над ними физическую опеку, и именно поэтому большинство психологов называли такого человека «опекуном» вместо того, чтобы использовать такой термин, как «импраймер». Однако физическая помощь может быть не самым важным фактором, предположил Джон Боулби, который первым начал систематические исследования феномена привязанности у младенцев.

Тот факт, что маленький ребенок может привязаться к другим детям того же возраста или чуть старше, демонстрирует, что привязанность может возникать и в отношении [человека], никак не связанного с удовлетворением физиологических потребностей ребенка[12] [Боулби, 1973].

Какова же функция привязанности у наших детей? Основной целью Боулби было опровергнуть тогдашнее популярное мнение о том, что основной функцией привязанности является обеспечение надежного источника пищи. Он же утверждал, что питание играет меньшую роль, чем физическая безопасность, и что у наших животных предков привязанности служили главным образом для предотвращения нападений хищников. Вот краткое изложение его позиции:

Во-первых, одинокое животное гораздо чаще подвергается нападению, чем то, которое держится рядом с другими представителями своего вида. Во-вторых, привязанность особенно легко вызывается у тех животных, которые из-за возраста, размера или условий среды особенно уязвимы перед хищниками. В-третьих, такое поведение ярко проявляется в ситуациях тревоги, которые обычно связаны с тем, что животное ощущает или подозревает присутствие хищника. Никакая другая теория не согласуется с данными фактами.

Я подозреваю, что это в значительной степени верно для большинства животных, но такая позиция недостаточно подчеркивает важность того, что человеческие привязанности также помогают нам формировать высокоуровневые ценности и цели. Поэтому остается открытым вопрос о том, какие факторы определяют, к кому привязываются наши дети. Физическая забота может сыграть значительную роль (поскольку предоставляет ребенку случай выработать привязанность), но Боулби пришел к выводу, что более важными, как правило, оказываются следующие два фактора:

1) Быстрота, с которой реагирует объект привязанности ребенка,

и

2) Интенсивность этого взаимодействия.

В любом случае среди импраймеров ребенка обычно находятся его родители, но могут также оказаться друзья и однокашники. Это говорит о том, что родителям следует с особой осторожностью замечать, с кем знакомится их отпрыск, – и особенно интересоваться теми, кто к нему наиболее внимателен. (Например, при выборе школы родитель должен тщательно изучать не только персонал и учебный план, но также и цели, которые преследуют ее ученики.)

Что происходит, когда у ребенка нет импраймеров? Боулби пришел к выводу, что это в конечном итоге приводит к развитию особого рода страха и мощному импульсу найти этого импраймера.

Джон Боулби: Всякий раз, когда маленький ребенок… оказывается насильно разлучен со своей матерью, он проявляет признаки психологического стресса; и если его также поместить в непривычную обстановку под опеку незнакомцев, такой стресс, вероятно, будет очень сильным. Его поведение меняется в стандартной последовательности. Сначала ребенок энергично протестует и пытается всеми доступными ему средствами вернуть мать. Позже он как будто бы теряет надежду, что это удастся, но тем не менее по-прежнему думает о ней и ждет ее возвращения. Позже он, по всей видимости, теряет интерес к матери и эмоционально отдаляется от нее [Боулби, 1973].

Далее Боулби описывает, что происходит, когда мать возвращается:

Тем не менее, если период разлуки был не слишком длительным, ребенок не отдаляется навсегда. Рано или поздно по воссоединении с матерью его привязанность к ней возникает снова. После этого в течение нескольких дней или недель, а иногда и дольше, он настаивает на том, чтобы оставаться рядом с ней. Кроме того, всякий раз, когда он подозревает, что может снова потерять ее, он проявляет острую тревогу.

Очень подробные наблюдения, сделанные Джейн Гудолл на материале шимпанзе в национальном парке Гомбе-Стрим в Центральной Африке, демонстрируют не только тот факт, что тревога и стресс при разлуке, которые наблюдаются у животных в неволе, имеют место и в дикой природе, но также что это расстройство при разлуке продолжается в течение всего детства шимпанзе… Пока молодые особи не достигают четырех с половиной лет, они никогда не путешествуют без матери, но и позже это происходит лишь изредка [Боулби, 1973b].

Кроме того, было обнаружено, что, когда малыши лишаются импраймеров более чем на несколько дней, отрицательный эффект часто проявляется в течение гораздо более длительного времени.

Исходя из всех этих открытий[13], мы можем с уверенностью заключить не только то, что у детенышей макаки-резуса в возрасте шести месяцев один-единственный эпизод разлуки, длившийся к тому же не более шести дней, имел ощутимые последствия два года спустя, но также что влияние разлуки прямо пропорционально ее длительности. Тринадцатидневная разлука хуже шестидневной; две шестидневные разлуки хуже, чем одна шестидневная [Боулби, 1973, раздел «Разлука» (Separation), стр. 72].

Некоторым может показаться удивительным, что даже те дети (и обезьяны), с которыми обращались очень плохо, могут по-прежнему быть привязаны к импраймерам, которые были с ними жестоки (см. Си, 1964). Возможно, это отчасти объясняется теорией Боулби о том, что привязанность зависит от «быстроты, с которой реагирует импраймер, и интенсивности этого взаимодействия», поскольку мучители подчас тоже крайне эффективно демонстрируют именно эти качества!

Мы наблюдаем подобное поведение у самых разных наших родственников-приматов, таких как орангутаны, гориллы и шимпанзе, а также у более дальних родственников – мартышек. Следует еще отметить такое открытие Гарри Харлоу: не имея другой альтернативы, мартышка привяжется к объекту, который вообще не демонстрирует никакого поведения, но все же имеет какие-либо «успокаивающие» качества. Судя по всему, это подтверждает мнение Боулби о том, что привязанность не обусловлена удовлетворением физиологических потребностей, – если только мы не включим сюда то, что Харлоу вызывает «успокаивающим контактом» (см. Харлоу, 1958).

Когда самку шимпанзе и ее детеныша разделяет какое-то значительное расстояние, они поддерживают связь специальным звуком «ху-у», на который оба быстро реагируют. Как сообщает сама Джейн Гудолл,

когда младенец [шимпанзе]… начинает отходить от матери, он неизменно издает этот звук, если попадает в какое-либо затруднение и не может быстро вернуться к ней. Пока модели передвижения младенца еще недостаточно хорошо развиты, мать обычно реагирует, сразу же отправляясь за ним. Тот же звук используется матерью, когда она тянется к младенцу, чтобы уберечь его от какой-либо потенциально опасной ситуации, или даже, изредка, когда жестом велит ему уцепиться за нее, собираясь уходить. Таким образом, звук «ху-у» служит довольно специфическим сигналом восстановления контакта матери и младенца [Гудолл, 1968].

Что происходит у других животных? В начале 1930-х годов знаменитый зоолог Конрад Лоренц, изучавший поведение животных, обнаружил, что недавно вылупившийся цыпленок, утенок или гусенок привязывается к первому же крупному движущемуся объекту, который увидит, и впоследствии следует за этим объектом. Лоренц назвал этот процесс «импринтингом» (англ. imprinting – «отпечаток». – Пер.), поскольку он происходит с изумительной скоростью и постоянством. Вот некоторые из наблюдений Лоренца.

Импринтинг начинается вскоре после вылупления.

Птенец быстро начинает следовать за движущимся объектом.

Период импринтинга заканчивается через несколько часов.

Эффект импринтинга является постоянным.

К чему же привязываются птенцы? Движущимися объектами обычно оказываются родители, но если родителей рядом не оказалось, то таким объектом может стать картонная коробка, или красный воздушный шар, или даже сам Лоренц. Затем, в течение следующих двух дней, пока гусенок следует за родителями, он каким-то образом учится распознавать их и не бегает за другими гусями. Теперь, если он потеряет контакт с матерью, то перестанет есть или изучать новые предметы, а вместо этого будет ее искать, издавая писк (вариацию крика «ху-у», описанного Джейн Гудолл), очевидно расстроенный тем, что потерялся. Затем родитель отвечает специальным звуком, и Лоренц отмечает, что для успешного импринтинга ответ должен прозвучать быстро. (Позже этот звук больше не требуется, но поначалу он служит для того, чтобы птенец не привязался к какому-нибудь неподходящему объекту, например к шевелящейся на ветру ветви дерева.) Так или иначе, эти виды птиц способны прокормить себя уже вскоре после вылупления, поэтому их импринтинг не связан с питанием.

В какой степени обучение на основе привязанности у людей базируется на более древних, дочеловеческих формах импринтинга? Люди, конечно, отличаются от птиц, но у юного потомства тех и других очень похожие потребности – и, возможно, у них в этом были намного более ранние предшественники; например, Джек Хорнер (1998) обнаружил, что некоторые динозавры строили конструкции, подобные птичьим гнездам.

Возвращаясь к Homo sapiens, необходимо задать вопрос о том, каким же образом младенцы различают потенциальных импраймеров. Хотя некоторые исследователи сообщают, что младенцы способны узнать голос матери еще до рождения, обычно считается, что новорожденные сначала учатся главным образом через прикосновения, вкус и запахи, а затем уже начинают различать звук голоса и реагировать на лица. Можно предположить, что последний навык опирается на распознавание таких черт, как глаза, нос и рот, но, похоже, в реальности все несколько сложнее:

Франческа Ачерра: Четырехдневные новорожденные дольше смотрят на лицо своей матери, чем на лицо незнакомца, но не тогда, когда мать накидывает платок, который скрывает линию волос и внешний контур головы [Ачерра, 1999].

Это говорит о том, что младенцы, видимо, в меньшей степени реагируют на черты лица, чем на более крупные очертания головы в целом; только спустя два или три месяца дети, наблюдаемые Ачеррой, научились различать конкретные лица[14]. Можно предположить, что наши визуальные системы используют различные наборы процессов на разных этапах развития, и, возможно, те, которые начинают функционировать первыми, служат главным образом для того, чтобы привязать мать к ребенку! Во всяком случае, Конрад Лоренц был поражен тем, чего его гусята не могли различить:

Конрад Лоренц: Гусенок, импринтированный человеком, решительно отказывается следовать за гусем, а не за человеком, однако неспособен отличить невысокую худенькую молодую девушку от крупного старика с бородой… Поразительно, что птица, воспитанная и импринтированная человеком, фокусирует свои модели поведения не на одном человеке, а на всем виде Homo sapiens [Лоренц, 1970].

(Я не считаю, что это так уж странно, потому что мне, например, все гуси кажутся одинаковыми.) Возможно, более важным является утверждение Лоренца о том, что сексуальные предпочтения взрослого человека, вполне возможно, формируются именно в этот ранний период жизни, хотя в поведении они проявляются лишь гораздо позже.

Галка, которой человек заменил спутника-родителя, в результате фокусирует свои пробуждающиеся сексуальные инстинкты не конкретно на бывшем спутнике-родителе, а ‹…› на любом относительно незнакомом человеке. Пол неважен, но объект вполне определенно будет человеком. Кажется, бывший спутник-родитель просто не рассматривается как возможная пара.

Могут ли подобные задержки иметь отношение к сексуальным предпочтениям? Исследования показали, что после более длительного контакта некоторые из этих птиц все же начинают спариваться с другими представителями своего вида. Тем не менее этот феномен все еще является серьезной проблемой при репопуляции исчезающих видов, поэтому теперь нормой стало сводить к минимуму контакт человека с птенцами до того, как их выпустят в дикую природу.

Все это помогает объяснить столь продолжительный период беспомощности у человеческого потомства: детеныши, которые слишком рано отдалились от родителей, не успевали стать достаточно мудрыми, чтобы выжить, – и поэтому этап жизни, в течение которого дети вынуждены учиться у импраймеров, пришлось прод-лить.

2.8. Кто они, наши импраймеры?

Галка увидела, как голубей в голубятне хорошо кормят, и покрасилась белилами, чтобы зажить вместе с ними. И пока она молчала, голуби принимали ее за голубя и не гнали; но когда она забылась и каркнула, они сразу узнали ее голос и выгнали ее прочь. Оставшись без голубиного корму, вернулась галка к своим; но те не признали ее из-за белых перьев и не пустили жить с собой. Так галка, погнавшись за двумя выгодами, ни одной не получила[15].

Басня Эзопа

Когда начинается и заканчивается период привязанностей? Даже совсем маленькие дети в присутствии матери вскоре начинают вести себя особым образом. Однако, как правило, только в конце первого года жизни ребенок начинает протестовать против разлуки – и учится расстраиваться, замечая признаки того, что импраймер намеревается уйти – например, снимает пальто с вешалки. В эту же пору жизни большинство детей начинают проявлять страх перед необычными вещами. И тот, и другой страхи постепенно утихают на третьем году жизни ребенка, так что в это время его уже можно отправить в детский сад. Но вот аналогичного снижения важности других чувств – самоосознанных эмоций, основанных на привязанности, – не наблюдается. Они сохраняются в течение более длительного времени, а иногда, возможно, и всю оставшуюся жизнь.

Джон Боулби: В подростковом возрасте ‹…› другие взрослые могут начать играть роль, по своему значению равную или даже более важную, чем роль родителей, и сексуальное влечение к сверстникам начинает расширять картину. В результате вариативность среди индивидуумов, и так уже высокая, становится еще выше. С одной стороны подростки, которые абсолютно отрезаны от родителей; с другой – те, кто по-прежнему сильно привязан к ним и не желает или не может направить свою привязанность на других людей. Между этими крайностями спектра находится подавляющее большинство подростков, чья привязанность к родителям остается сильной, но чьи связи с другими также имеют серьезное значение. У большинства людей связь с родителями не нарушается и во взрослой жизни и влияет на поведение бесчисленными способами. Наконец, в старости, когда привязанность больше не может направляться на членов старшего поколения или даже сверстников, она может оказаться направлена на младших [Боулби, 1973].

А что происходит у других животных? У тех, кто не остается в стаде, привязанность часто сохраняется только до тех пор, пока потомство не становится способным к самостоятельному существованию. Во многих видах самки ведут себя иначе; часто мать решительно старается отогнать от себя молодняк, как только появляется новый помет (возможно, это эволюционный механизм защиты от инбридинга), тогда как в других случаях привязанность сохраняется до полового созревания или (у самок) даже позже. Боулби упоминает феномен, наблюдаемый в результате сохранения привязанности:

У самки некоторых видов копытных (овцы, олени, быки и т. д.) привязанность к матери может продолжаться до старости. В результате стадо овец или стадо оленей состоит из молодняка, следующего за матерью, которая следует за бабушкой, та – за прабабушкой и т. д. Молодые самцы этих видов, напротив, отдаляются от матери, когда достигают подросткового возраста. После этого они привязываются к старшим самцам и остаются с ними всю свою жизнь, за исключением нескольких недель в году, когда продолжается брачный сезон.

Конечно, у других видов развиваются иные стратегии, которые подходят для разных условий среды: например, размер стаи может зависеть от характера и распространенности хищников и т. д.

Когда заканчивается этот период импринтинга? Р. О. Хинде обнаружил, что птенцы, подобные тем, которых наблюдал Лоренц, в конце концов начинают бояться незнакомых движущихся объектов. Это заставило Хинде предположить, что время для импринтинга проходит лишь тогда, когда этот новый вид страха пресекает любые дальнейшие попытки «следования». Аналогичным образом у многих человеческих младенцев наблюдается длительный период боязни незнакомцев, который развивается в начале второго года жизни[16].

2.9. Модели себя и самодисциплина

Чтобы решить сложную проблему, следует разработать план, но затем его нужно выполнить; нет смысла планировать многошаговую стратегию, если вы бросите дело, не закончив его. Это означает, что вам понадобится самодисциплина, которая, в свою очередь, требует такой степени постоянства, при которой вы в определенной мере можете предсказать свое вероятное поведение в будущем. Мы все знаем людей, которые составляют гениальные планы, но почти никогда не воплощают их в реальность, потому что их представление о том, как им следует поступать на самом деле, не соответствует действительности. Но как может механизм, состоящий из триллиона синапсов, вообще стать предсказуемым? Как наш мозг научился управляться с самим собой, несмотря на всю свою сложность? Ответ наверняка заключается в том, что мы учимся представлять вещи чрезвычайно простым, но полезным образом.

Задумайтесь, например, насколько замечательно то, что мы умеем описывать человека словами. Как мы научились упаковывать целую личность в короткую фразу типа «Джоан очень опрятная», или «Кэрол умна», или «Чарльз старается быть порядочным»? Как так получается, что человек может быть опрятным в целом, а не аккуратным в одних вещах и небрежным в других? Почему подобные черты существуют? В разделе 9.2 «Личные качества» мы рассмотрим некоторые причины их возникновения:

В процессе развития личности каждый человек, как правило, культивирует в себе определенные качества, которые проявляются настолько систематически, что мы (и наши друзья) начинаем распознавать в них характеристики или черты – и используем их для построения своего образа. Затем, при попытке сформулировать план, мы можем использовать эти черты, чтобы предсказать свое поведение (и таким образом отказаться от планов, которые не станем выполнять). Всякий раз, когда эта схема срабатывает, мы чувствуем удовлетворение, и это заставляет нас все больше натаскивать себя на соответствие этим упрощенным описаниям. Таким образом, со временем наши воображаемые черты начинают становиться все более реальными.

Конечно, подобные представления о себе всегда очень упрощены; очень многого о наших собственных мыслительных процессах нам никогда не узнать, и то, что мы называем чертами, – это лишь малая часть всех тенденций, которую нам удается подметить. Однако даже ее может быть достаточно для того, чтобы мы действовали соответственно своим ожиданиям, так что этот процесс может в конечном итоге предоставить нам полезные модели наших способностей.

Мы все знаем, как ценно иметь друзей, которые чаще всего выполняют то, что обещали. Но еще более полезно иметь возможность положиться на себя, если вы попросили себя что-то сделать! И, возможно, самый простой способ достичь этого – подогнать свое поведение под те карикатуры, которые вы сами на себя нарисовали, – поступая в соответствии с собственными представлениями о себе, описанными с помощью набора личностных черт.

Но как вообще возникают эти черты? Разумеется, они могут быть частично унаследованными; иногда мы замечаем, что некоторые новорожденные младенцы более тихие, а другие более беспокойные. И, конечно же, некоторые черты могут оказаться случайным результатом особенностей развития. Однако другие черты более очевидно проистекают из общения с импраймерами.

Есть ли какая-то опасность в том, чтобы привязаться к слишком большому количеству людей? Если у ребенка только один импраймер – или несколько, но у них очень сходная система ценностей, – ему не составит особого труда выучить, какое поведение обычно будет вызывать похвалу. Но что может произойти, если ребенок привяжется к нескольким импраймерам с противоречащими идеалами? Это может привести к тому, что ребенок попытается формировать свое поведение по нескольким различным наборам признаков. Это может нанести ущерб его развитию, поскольку человек с последовательными целями обычно больше преуспевает в жизни, чем обуреваемый противоречивыми стремлениями. Кроме того, если вы ведете себя последовательно, то, как будет изложено в разделе 9.2, окружающие могут почувствовать, что на вас можно положиться. Однако в главе девятой утверждается также и иное: нельзя ожидать от человека, что он будет придерживаться лишь единого последовательного образа, – на самом деле каждый из нас строит несколько моделей самих себя и учится с наибольшей выгодой переключаться между ними.

В любом случае, если вы слишком спонтанно поменяли свои идеалы, то никогда не сможете предсказать, чего вам захочется дальше: вы никогда не сумеете многого добиться, если не можете «положиться на себя». Однако, с другой стороны, нужно уметь идти на компромисс; было бы опрометчиво взяться за какой-либо долгосрочный план, не оставив себе возможности отказаться от него. И особенно опасно менять себя таким образом, чтобы отрезать пути к будущим изменениям. На практике люди находят разные подходы к этому вопросу: у некоторых детей развивается слишком много ограничений, в то время как другие накапливают больше амбиций, чем когда-либо успеют реализовать.

Кроме того, наши импраймеры порой чувствуют необходимость запретить своим подопечным привязываться к «сомнительным личностям». Вот пример, в котором исследователю пришлось поволноваться о том, кто может оказать влияние на его компьютер!

В 1950-х годах Артур Сэмюел, разработчик компьютеров в корпорации IBM, написал программу, которая научилась играть в шашки настолько хорошо, что обыграла нескольких превосходных игроков-людей. Всякий раз, когда программа соревновалась с противниками, превосходящими ее по мастерству, уровень ее игры повышался. Однако игра против худших игроков, как правило, притупляла ее навыки – настолько, что создателю программы пришлось отключить функцию обучения. В конце концов Сэмюел разрешил своей машине играть только против участников чемпионатов гроссмейстерского уровня, чьи игры были занесены в память компьютера.

Иногда мы видим, как подобное доводится до крайности; вспомним о том, как фанатики вербуют людей в свои культы: они отрезают вас от всего знакомого и убеждают отказаться от социальных привязанностей, в том числе разорвать семейные узы. Затем, когда вы уже отдалились от своих друзей, они с легкостью преодолевают вашу защиту – и вот вы уже готовы к импринтингу со стороны их пророка, провидца или предсказателя, у которого есть пара-тройка методов внедрения новых идеалов в ваш растревоженный и беззащитный разум.

Мы сталкиваемся с той же перспективой в других сферах. В то время как родители обеспокоены вашим благополучием, предпринимателей, скорее всего, больше интересует успех их бизнеса. Религиозные деятели могут желать вам добра, но больше заботятся о своих храмах и приходах. И когда политические лидеры обращаются к вашей национальной гордости, они также, возможно, ожидают, что вы пожертвуете жизнью, чтобы защитить какую-нибудь древнюю границу. Каждая организация имеет свои собственные намерения и использует своих членов для их продвижения.

Индивидуалист: Надеюсь, вы говорите это не в буквальном смысле. Организация – это не что иное, как круг лиц, из которых она состоит. У нее не может быть никаких собственных целей, а только те, которые ставят перед собой ее члены.

Что имеется в виду, когда мы говорим, что у той или иной системы есть какое-то намерение или цель? В разделе 6.3 мы обсудим некоторые из условий, при которых это утверждение может иметь смысл.

2.10. Публичные импраймеры

Мы обсудили, каким образом научение на основе привязанностей функционирует в тех случаях, когда ребенок близок к импраймеру, однако сказанное может относиться и к таким случаям, когда кто-то «привлекает внимание общественности», появляясь в средствах массовой информации. Самый прямой способ продвижения продукта – это представить надежные доказательства его качества или ценности. Тем не менее нам часто встречаются заявления, в которых не сообщается ничего, кроме того, что этот продукт нравится той или иной «знаменитости». Отчего же этот метод так успешно влияет на чьи-то личные цели?

Возможно, отчасти разгадать эту загадку можно, спросив, какие факторы сделали этих «знаменитостей» настолько популярными. Привлекательные физические характеристики, возможно, помогли, но, кроме этого, у большинства актеров и певцов есть еще и особые навыки: они специалисты в симуляции эмоциональных состояний. Профессиональные спортсмены тоже опытные обманщики, как и популярные общественные деятели. Но, пожалуй, самый эффективный метод воздействия основывается на их умении заставить каждого слушателя почувствовать, что «этот важный человек говорит со мной». Это делает слушателей более вовлеченными и, соответственно, вынуждает их реагировать – и неважно, что на самом деле они слушают всего-навсего монолог!

Не каждому дано контролировать настроения толпы. Какие методы помогают «зацепить» широкий круг самых разных умов? Популярный термин «харизма» определяется как «редкое личное качество, приписываемое лидерам, которые пробуждают у общественности преданность или энтузиазм». Возможно ли, что общественные лидеры, формируя наши цели, используют какие-то особые приемы порождения моментальной привязанности?

Политик: Оратору полезно иметь высокий рост, глубокий голос и уверенную манеру обращения. Однако, хотя рост и стать привлекают внимание, некоторые известные лидеры были довольно тщедушными. И пусть многие влиятельные ораторы произносят речи с нарочитой размеренностью, есть политики и проповедники, которые иногда позволяют себе сорваться в крик и ругань, – и все же им удается увлечь аудиторию.

Психолог: Да, но я вижу тут несоответствие. Ранее вы упоминали, что «скорость и интенсивность реакции» играют важную роль в формировании привязанности. Но когда кто-то обращается к публике, эти важнейшие условия не выполняются – ведь оратор не может ответить каждому слушателю лично.

Однако риторика способна создавать такую иллюзию. Хорошая речь может казаться «интерактивной», поскольку оратор наводит слушателей на определенные вопросы – а потом сам отвечает на них в нужный момент. Это можно делать, мысленно общаясь с так называемыми условными слушателями, – тогда по крайней мере часть вашей аудитории почувствует, что получила искренний ответ, хотя подлинного диалога не было. Другой трюк таков: нужно взять достаточно длинную паузу, чтобы слушатели почувствовали себя обязанными как-то отреагировать, но не давать им времени найти возражение на вашу мысль. Наконец, оратору необязательно контролировать всю аудиторию целиком – потому что, если вам «удастся» зацепить достаточное количество людей, «давление коллектива» может усмирить остальных.

И наоборот, толпа тоже может оказывать воздействие на чувствительного и отзывчивого импраймера. Вот слова одного великого исполнителя, который попытался избежать влияния своей публики:

Гленн Гульд: Для меня отсутствие аудитории – полная анонимность студии – является самым мощным стимулом удовлетворить мои собственные требования к себе, отбросив размышления по поводу или оценку на основе интеллектуального аппетита или его отсутствия со стороны публики. Мое собственное мнение, как ни парадоксально, заключается в том, что, поддаваясь самому нарциссическому стремлению к художественному удовлетворению, вы наилучшим образом исполните основную обязанность артиста: доставлять удовольствие другим[17].

Наконец, мы также должны отметить, что ребенок способен привязаться и к личности, которой вообще не существует, например к герою легенды или мифа, вымышленному персонажу из книги или фантастическому животному. Человек может привязаться даже к абстрактной доктрине, догме или вероисповеданию – или к его иконе или изображению. В таком случае эти воображаемые сущности служат нам «гипотетическими наставниками», существующими лишь в наших умах. В конце концов, если говорить прямо, все наши привязанности сводятся к воображению; мы привязываемся не к самому человеку, а лишь к моделям, которые построили, чтобы организовать свои представления о нем.

Насколько я знаю, такое объяснение работы импринтинга – новая теория, хотя Фрейд, скорее всего, представлял себе подобные схемы. Какие необходимы эксперименты, чтобы показать, использует ли наш мозг эти процессы? Новейшая аппаратура, которая проецирует происходящее в мозге, могла бы помочь, но эксперименты над человеческими привязанностями могут быть сочтены неэтичными. Однако сегодня у нас есть альтернатива: мы можем написать компьютерную программу-симулятор. Если эти программы будут вести себя по-человечески, это покажет, что наша теория правдоподобна. Но тогда компьютеры могут начать жаловаться, что мы жестоко обращаемся с ними.

В данной главе были рассмотрены некоторые аспекты того, как люди выбирают себе цели. Одни из наших целей – это инстинктивные стремления, неотделимые от нашего генетического наследия, в то время как другие являются подцелями, которые мы заучиваем (методом проб и ошибок) для достижения уже существующих целей. Что касается целей более высокого уровня, здесь высказывается предположение, что они формируются определенными механизмами, которые заставляют нас разделять ценности наших родителей, друзей или знакомых, к которым мы привязываемся, потому что они активно реагируют на наши потребности – и тем самым вызывают в нас такие самоосознанные эмоции, как стыд и гордость.

Сначала эти «импраймеры» должны быть с нами близки, но как только мы построили их «ментальные модели», мы можем использовать эти модели для «повышения статуса» целей, даже если импраймеров рядом нет; в конечном итоге эти модели становятся тем, что мы называем совестью, идеалами или моралью. Итак, привязанности учат нас целям, а не средствам, – и таким образом навязывают нам мечты наших родителей.

Мы еще обсудим это ближе к концу книги, но пока займемся тем, что более внимательно рассмотрим кластеры чувств, которые известны нам под именами «боль», «горе» и «страдание».

Глава 3. От боли к страданию

3.1. Ощущение боли

Чарльз Дарвин: Сильная боль заставляет всех животных – и заставляла в течение бесчисленных поколений – совершать самые отчаянные и разнообразные попытки избавиться от источника страданий. Даже когда болит конечность или другая отдельная часть тела, мы наблюдаем тенденцию встряхнуть ее – словно стряхнуть источник боли, хоть и кажется очевидным, что это невозможно [Дарвин, 1872].

Что происходит, когда вы ушибаете палец ноги? Боль еще не распространилась, а вы уже задерживаете дыхание и начинаете потеть, потому что знаете, что воспоследует через мгновение: ужасная ноющая боль начнет грызть вас изнутри, и все остальные цели будут отставлены в сторону и заменены желанием прекратить это ощущение.

Рис.22 Машина эмоций

Как может такое простое событие настолько исказить все остальные ваши мысли? Что позволяет ощущению, которое мы называем болью, привести нас в состояние, которое мы называем страданием? В этой главе выдвигается теория: любая боль активирует цель «избавиться от боли», и, если этой цели достичь, боль исчезнет. Однако если боль достаточно сильна и продолжительна, она активирует другие ресурсы, которые имеют свойство подавлять другие цели. Если это перерастет в крупномасштабный «каскад», в вашем сознании не останется практически ничего другого.

Распространение каскада

Конечно, иногда боль – это просто боль. Если она кратковременна и не слишком интенсивна, она не перерастет в страдание. Кроме того, мы обычно можем приглушить боль, если начинаем думать о чем-то другом. Иногда мы даже можем приглушить ее, если будем думать о самой боли: достаточно просто сосредоточить на ней внимание, оценить интенсивность и попытаться отнестись к ее свойствам как к чему-то новому и интересному. Но это может обеспечить лишь временную передышку, потому что, как бы вы ни пробовали отвлечься, боль продолжает цепляться за вас и жаловаться, словно надоедливый раздосадованный ребенок. На какое-то время вам удастся думать о чем-то другом, но рано или поздно придется прислушаться к ее требованиям.

Дэниел Деннет: Если вы сможете заставить себя изучать свою боль (даже очень сильную), вы обнаружите, что вам станет недосуг ее ощущать (она перестанет вас беспокоить). Но изучать боль (например, головную) очень быстро становится скучно, и как только вы перестанете ее изучать, она вернется с новой силой. Иногда это, как ни странно, не так скучно, как ее изучение, и поэтому в какой-то степени предпочтительно.

В любом случае мы должны быть благодарны эволюции за то, что боль существует, потому что она защищает наше тело от вреда: сначала делает попытку избавиться от причины, а затем помогает поврежденной части тела отдыхать и восстанавливаться, не давая двигать ею. Вот еще несколько способов, которыми боль защищает нас от опасности пораниться:

Боль часто заставляет нас сосредоточиться на затронутых частях тела.

Вы практически не можете думать ни о чем другом.

Боль заставляет вас удалиться от причины ее возникновения.

Она заставляет вас желать ее прекращения и таким образом преподает урок на будущее: не повторять ту же ошибку.

В то же время вместо благодарности за боль люди часто на нее жалуются. «Почему на нас висит проклятье столь неприятных ощущений?» – спрашивают жертвы боли. И хотя мы обычно воспринимаем боль как противоположность удовольствия, они обладают множеством сходных признаков:

Удовольствие часто заставляет нас сосредоточиться на затронутых частях тела.

Вы практически не можете думать ни о чем другом.

Оно притягивает вас к его источнику.

Оно заставляет вас желать сохранения этого состояния и таким образом преподает урок на будущее: все снова и снова повторять то же действие.

Все это позволяет предположить, что как удовольствие, так и боль задействуют одни и те же механизмы; оба явления ограничивают внимание человека, оба имеют отношение к научению, и оба понижают статус практически всех остальных целей. Учитывая все эти сходства, какой-нибудь инопланетянин может удивиться тому, что человек так любит удовольствия и так стремится избежать боли.

Инопланетянин: Почему вы, люди, жалуетесь на боль?

Человек: Мы не любим боль, потому что при ней у нас что-то болит.

Инопланетянин: Тогда объясните мне, что такое «болеть».

Человек: Это плохое ощущение, вызываемое болью.

Инопланетянин: Скажите же мне, пожалуйста, что вы имеете в виду под «плохим ощущением»?

В этот момент человек может сказать, что эти чувства настолько элементарны, что их невозможно объяснить тому, кто их никогда не испытывал.

Философ-дуалист: Наука может объяснить явление только в терминах других, более простых явлений. Но субъективные чувства, такие как удовольствие или боль, не могут быть разложены на меньшие части.

Однако я тут не соглашусь и заявлю, что чувства вовсе не элементарны. Это процессы, состоящие из множества частей, – и как только мы осознаем их сложность, это поможет нам найти способы объяснить, что такое чувства и как они работают.

3.2. Как боль приводит к страданию?

Мы часто говорим о боли и страдании так, будто это примерно одно и то же и отличие заключается только в степени. Однако мимолетные неприятные ощущения преходящи, а чем дольше продолжается интенсивная боль, тем больше разрастаются эти каскады. В итоге ваша способность к мышлению будет снижаться, и цели, которые кажутся простыми в нормальный период, станут для вас все более сложными, ведь все больше ваших ресурсов будет повреждено или подавлено. В этом случае мы используем слова «страдание», «мучение» и «мука», чтобы описать, что происходит, когда постоянная боль нарушает работу стольких участков вашего разума, что вы практически не можете думать ни о чем, кроме того, как это недомогание вам мешает.

Мне так что-то, что я даже не могу вспомнить, как это называется.

Майлз Стил (пять лет)

Другими словами, мне кажется, что основной компонент страдания – это фрустрация, которая проистекает из утраты ваших возможностей. Вам кажется, что ваше сознание у вас украли, и то, что вы это понимаете, еще более ухудшает ситуацию. Например, я слышал, как страдание сравнивают с воздушным шариком, надувающимся в голове до тех пор, пока в ней не остается места для обычных мыслей. Этот образ позволяет предположить, помимо всего прочего, что человек настолько теряет «свободу выбора», что начинает ощущать себя пленником. Вот некоторые из горестей и мучений, которые приносит страдание, заключая нас в неволю:

  • Мука из-за потери мобильности
  • Обида на невозможность думать
  • Страх стать беспомощным и ни на что не способным
  • Стыд из-за того, что вы стали обузой для друзей
  • Сожаление о невыполненных обязательствах
  • Смятение из-за высокой вероятности неудачи
  • Стыд из-за того, что вы кажетесь ненормальным
  • Ужас и боязнь приближающейся смерти.

Безусловно, попадая в любое определенное психическое состояние, мы также теряем какую-то часть «свободы выбора», ведь в этом состоянии мы ограничены сопровождающими его целями. У нас никогда не хватает времени сделать все, чего нам хочется, и каждая новая идея или амбиция неизбежно вступает в конфликт с некоторыми предыдущими. В большинстве случаев нас не слишком беспокоит этот конфликт интересов, потому что мы чувствуем, что все еще контролируем ситуацию, – отчасти потому, что обычно мы знаем: если нам не понравится результат, мы всегда можем вернуться и попробовать что-то другое.

Однако, когда в дело вмешивается продолжительная боль, все наши проекты и планы как бы отталкиваются в сторону некоей внешней силой и все, что нам остается, – это отчаянно пытаться найти способ спастись от боли. Требования, выдвигаемые болью, могут помочь нам, когда мы имеем дело с чрезвычайными ситуациями, но, если боль никак нельзя убрать, может случиться катастрофа.

Главная функция боли – заставить человека избавиться от ее источника. Но в ходе этого процесса обычно подвергается ущербу большая часть других целей человека. Затем, если ситуация оборачивается крупномасштабным каскадом, мы используем такие слова, как «мука» или «страдание», описывая то, что остается в разуме жертвы.

В самом деле, страдание может так сильно на вас повлиять, что друзьям покажется, будто вас подменили. Оно может даже заставить вас кричать и умолять о помощи, словно вы регрессировали обратно в младенчество. Конечно, себе вы можете казаться тем же самым человеком, потому что у вас до сих пор есть доступ к тем же воспоминаниям и возможностям, хотя они больше не имеют для вас особого смысла.

Жизнь – это череда несчастий, одиночества и страданий, которая слишком рано заканчивается.

Вуди Аллен

3.3. Механизмы страдания

Беспокойная, суетная природа мира есть то, что находится в самом основании боли. Достигните уравновешенности духа, которая покоится в мире бессмертия. Самость – лишь набор разных свойств, а ее мир пуст, как иллюзия.

Будда

Вот пример того, что может случиться, когда человек становится жертвой боли:

Вчера Джоан подняла тяжелую коробку, а сегодня у нее из-за этого ужасно болит колено. Она работает над важным отчетом, который ей нужно завтра представить на совещании. «Но если эта боль не прекратится, – думает она, – я не смогу добраться до офиса». Джоан принимает решение добраться до аптечки и принять таблетку, которая сможет принести ей облегчение, но резкий приступ боли не дает ей встать. Она хватается за коленку, переводит дыхание и пытается решить, что ей делать дальше, но боль так сильна, что Джоан не удается сосредоточиться ни на чем другом.

«Избавься от меня», – настаивает боль Джоан, но откуда та знает, что болит именно колено? Каждый человек рождается с набором нервов, которые связывают участки кожи с несколькими разными «картами» мозга, как, например, вот эта в сенсорной зоне коры[18].

Однако мы не рождаемся с аналогичной системой, которая доставляла бы в наш мозг сигналы из внутренних органов, и, возможно, именно поэтому нам так сложно описать боль, которая ощущается не рядом с кожей; вероятно, такие карты не сформировались, потому что раньше в них почти не было потребности. Ведь до развития современной хирургии у нас не было возможности что-то сделать с поврежденной печенью или поджелудочной железой, разве только пытаться убаюкать всю брюшную зону, поэтому человеку было достаточно знать, что у него болит живот. Сходным образом мы не могли как-то исправить ситуацию в определенном участке мозга, поэтому нам бы ничем не помогло знание о том, исходит ли боль из его коры или гипоталамуса.

Рис.23 Машина эмоций

Что же касается самого чувства боли, наши ученые достаточно много знают о первых последствиях травмы. Вот типичная попытка описать, что происходит:

Боль начинается, когда определенные нервы реагируют на давление, холод, жару и т. д. или на химические элементы, которые производятся поврежденными клетками. Затем сигналы от этих нервов поднимаются через спинной мозг к таламусу, который разносит их по другим участкам мозга, судя по всему, подключая при этом гормоны, эндорфины и нейромедиаторы. В конце концов некоторые из этих сигналов доходят до лимбической системы, что приводит к появлению таких эмоций, как печаль, гнев и фрустрация.

Однако, чтобы понять, как боль может привести к изменениям в наших психических состояниях, недостаточно знать только о том, где именно в мозгу действуют различные функции: нам также нужно знать, что именно делает каждый из этих участков – и как его процессы взаимодействуют с другими, подсоединенными к нему участками. Есть ли определенные участки мозга, которые отвечают за боль и страдание? Судя по всему, да, осторожно говорят Рональд Мелзак и Патрик Уолл, которые первыми выдвинули теории о том, как работает боль:

Область внутри функционально многомерной передней поясной коры имеет высокоизбирательную роль в обработке боли, совпадающую с вовлечением характерного эмоционального/мотивационного компонента (неприятности и настойчивости) боли [Мелзак, 1965].

Но затем эти авторы переходят к мысли о том, что боль также задействует и многие другие участки мозга:

Концепция [центра боли] – это чистейшая фантазия, если не считать, что практически весь мозг может называться «центром боли», потому что таламус, лимбическая система, гипоталамус, ретикулярные формации ствола мозга, теменная кора и лобная доля – все вовлечены в восприятие боли.

Возможно, мы обнаружим больше информации о том, как работает страдание, если рассмотрим редкое явление, которое можно наблюдать после поражения определенных участков мозга: жертвы так называемой болевой асимболии распознают то, что все прочие люди называют болью, но не находят эти ощущения неприятными. Они могут даже смеяться в качестве реакции на эти ощущения, что позволяет предположить, что данные пациенты утратили ресурсы, которые обычно вызывают каскады мучений. Определенные лекарства также могут воздействовать подобным образом: человек чувствует боль, но она больше не доставляет настолько сильных неприятных ощущений, однако исследователи до сих пор точно не знают, как это работает.

В любом случае, чтобы понять, что такое страдание, недостаточно просто узнать, где находится его механизм. Что нам нужно на самом деле – это более глубокое понимание того, как эти процессы соотносятся с нашими высокоуровневыми ценностями, целями и психическими моделями себя.

Дэниел Деннет: Настоящая боль связана с борьбой за выживание, с реальной перспективой смерти, с недугами нашей мягкой, уязвимой и теплой плоти… Невозможно отрицать (хотя многие умудряются это игнорировать), что наша концепция боли плотно переплетена (пусть, возможно, и нельзя сказать, что неразрывно связана) с нашими этическими институтами, представлениями о страданиях, обязательствах и зле [Деннет, 1978].

Боль физическая и психическая

Физическая и психическая боль – одно ли это и то же? Представьте себе, что вы слышите слова Чарльза: «Я так расстроен и встревожен, что у меня будто кишки скручены в узел». Вы можете сделать вывод, что состояние Чарльза напоминает ему о боли в животе.

Психолог: Возможно, это даже соответствует действительности, если ваше психическое состояние заставляет мозг посылать сигналы в пищеварительную систему.

Почему же мы столь часто говорим о том, что наши «израненные чувства» напоминают нам физическую боль, хотя источники у этих видов боли разные? Есть ли что-то общее у реальной, физической боли где-то в животе и расстроенных чувствах, вызванных обидой со стороны друга? Да, потому что для страдания не требуется наличие физической боли. Когда вас, например, отвергает общество, это может запустить в мозгу процессы, сходные с теми, что вызывает абдоминальная боль, пусть все и начинается с событий другого рода.

Ученик: В детстве я ударился головой о стул и схватился за ушибленное место рукой. Сама боль не была очень сильной, но, как только я увидел на ладони кровь, меня буквально парализовало от ужаса.

Скорее всего, вид крови не влияет на интенсивность боли, но помогает подключить высокоуровневую деятельность. Мы проходим через подобные крупномасштабные каскады, например, в следующих ситуациях:

Горе от потери спутника жизни.

Беспомощность при виде страданий других людей.

Фрустрация от попыток не заснуть.

Ощущение унижения или смущения.

Рассеянность, которая сопровождает сильный стресс.

Чувства, боль и страдание

Его пронзила острая боль, словно от удара ножом. По объятому ужасом телу прошла мелкая дрожь. Его глаза потемнели, став лиловыми, как аметист, и затуманились слезами. Ему стало казаться, будто его сердце сдавливает ледяная рука[19].

Оскар Уайльд

Мы используем много эпитетов для разных видов боли: колющая, тянущая, острая, пульсирующая, стреляющая, обжигающая и т. д. Но слова никогда полностью не выражают сущность этих ощущений. Нам приходится прибегать к аналогиям, чтобы попытаться объяснить, на что похоже каждое конкретное ощущение – как «удар ножа» или как «ледяная рука», или же к описаниям внешности пострадавшего. Дориан Грей не чувствовал физической боли, но пришел в ужас от постаревшего себя – чудовищного, покрытого морщинами и, самое ужасное, с утратившими золотистый оттенок волосами.

Но почему эти чувства так сложно описать? Потому ли, что они столь просты и примитивны, что нам нечего о них сказать? Напротив, как мне кажется, говоря о чувствах, мы на самом деле пытаемся описать целые психические состояния, которые так сложны, что любое краткое описание может выразить лишь несколько их аспектов. Поэтому, как я считаю, лучшее, что мы можем сделать, – это распознать, чем текущее состояние похоже и чем отличается от других состояний, хранящихся в нашей памяти. Другими словами, из-за того, что наши психические состояния так сложны, мы можем описать их только с помощью аналогий.

В любом случае распознать (но не описать) определенное чувство или психическое состояние бывает просто, потому для этого нам нужно всего лишь определить его характерные признаки. Это позволяет нам достаточно точно рассказать друзьям, что мы чувствуем, потому что (если предположить, что два сознания имеют похожие структуры) всего лишь нескольких признаков может оказаться достаточно, чтобы распознать состояние другого человека. И в любом случае большинство людей знает, что подобный вид коммуникации, то есть эмпатия, допускает как ошибки, так и обман.

Все это поднимает вопросы о том, каким образом мы пытаемся различать такие понятия, как «боль», «затяжная боль» и «страдание». Люди иногда используют эти понятия, чтобы обозначить интенсивность, но я буду использовать термин «боль» для ощущений, возникающих сразу после травмы, а «затяжная боль» – для описания того, что происходит, когда активизируется цель избавиться от боли. И наконец, термин «страдание» я буду использовать для описания состояний, которые возникают, когда ситуация доходит до крупномасштабного каскада, разрушающего все обычные способы думать, которые использует человек.

Философ: Согласен, что боль может вызвать в разуме человека множество изменений, но это не объясняет, зачем мы ощущаем страдание. Почему все эти механизмы не могут работать так, чтобы не заставлять человека настолько плохо себя чувствовать?

Мне кажется, что, когда люди говорят о том, что «плохо себя чувствуют», они ссылаются на исчезновение других своих целей и на различные состояния, которые из этого проистекают. Боль не выполняла бы функций, для которых ее создала эволюция, если бы позволяла нам продолжать преследовать обычные цели, в то время как наши тела подвергаются разрушению. Но если бы она начинала подавлять слишком большую часть разума, мы оказались бы неспособны найти адекватные способы избавиться от боли, – поэтому хотя бы некоторые из наших высокоуровневых функций должны поддерживаться в активном состоянии. Однако мы все еще можем заниматься рефлексией, что с большой вероятностью приведет нас к состояниям под названием «раздражение», «сожаление», «смятение» и «страх» – и все они могут быть аспектами страдания.

Философ: А вы ничего не пропустили? Вы описали множество процессов, которые могут происходить у нас в мозге, но ничего не сказали о том, почему эти состояния вообще должны вызывать какие-то ощущения. Почему все это не может происходить, не требуя от нас «переживания» подобного опыта?

Многие философы бились над загадкой: почему мы испытываем этот «субъективный опыт». Полагаю, у меня есть ей хорошее объяснение, но оно включает в себя так много других идей, что мне придется отложить его до конца главы девятой.

3.4. Преодоление боли

Соня: Любить – значит страдать. Чтобы избежать страданий, нужно вообще не любить. Но в таком случае мы страдаем от того, что не любим. Таким образом, любовь – это страдание, нелюбовь – это страдание, страдание – это страдание. Быть счастливым – значит любить. Таким образом, быть счастливым значит страдать, но страдание делает нас несчастливыми. Таким образом, для того чтобы быть счастливым, человек должен любить, или любить страдать, или страдать от слишком большого счастья.

Вуди Аллен. Любовь и смерть

Некоторые реакции на боль настолько мимолетны, что заканчиваются до того, как человек успеет их осознать. Если Джоан дотронется до чего-то горячего, ее рука автоматически отдернется, прежде чем Джоан об этом задумается. Но рефлексы Джоан не могут спасти ее от боли в колене, потому что эта боль следует за ней везде. Что еще хуже, когда настойчивая боль слишком успешно заставляет человека на ней сосредоточиться, она может начать активно мешать процессу обдумывания способов избавиться от нее.

Конечно, если Джоан достаточно сильно хочет встать и дойти до аптечки, у нее, возможно, получится это сделать «вопреки боли» – и с риском нанести себе еще больший ущерб. Например, профессиональные боксеры и футболисты могут приучить себя терпеть удары, которые с большой вероятностью наносят ущерб телу и мозгу. Как они умудряются преодолеть боль? Мы все знаем соответствующие способы и, в зависимости от культуры, к которой принадлежим, считаем одни из них похвальными, а другие – нет.

Примерно в это время Дж. Гордон Лидди начал новое упражнение на тренировку силы воли. Он прижигал левую руку сигаретами, а затем спичками и свечами, чтобы приучить себя преодолевать боль… Годы спустя Лидди заверил одну знакомую, что его никогда не заставят выдать что-то, что он не хочет выдавать. Он попросил ее подержать перед ним горящую зажигалку. Лидди сунул ладонь в огонь и держал так, пока запах горящей плоти не заставил знакомую убрать зажигалку.

Ларри Тейлор[20]

Если отвлечь мозг другими вещами, боль может казаться менее интенсивной. Мы все слышали истории о раненых солдатах, которые продолжали сражаться, несмотря на боль, и только позже, когда битва заканчивалась победой (или поражением), теряли сознание от болевого шока. Таким образом, мощная цель – спасти себя или друзей – может возобладать над всем остальным. В меньшем масштабе, когда боль не так интенсивна, вы ее можете просто не замечать – в этом случае боль не получает достаточного приоритета, чтобы отвлечь вас от других занятий.

Шекспир напоминает нам в «Короле Лире», что несчастье любит компанию: как ни ужасна была бы чья-то судьба, нас способна утешить мысль о том, что подобное может случиться с каждым (пусть даже только потому, что это дает нам новую пищу для размышлений):

  • Когда мы старших видим жертвой бедствий,
  • Бледнеет наше горе в их соседстве.
  • Ужасно одиночество в беде,
  • Когда кругом довольные везде,
  • Но горе как рукой бывает снято
  • В присутствии страдающего брата.
  • Свои несчастья легче я терплю,
  • Увидевши, как горько королю[21].

Еще один способ справиться с болью – применить так называемое лечебное раздражение: когда у вас болит определенная часть тела, иногда помогает потереть ее, или ущипнуть, или подвергнуть такому же воздействию другой участок. Но почему вторичное раздражение уменьшает первичное – вместо того чтобы, казалось бы, ухудшить ситуацию? Есть одно простое объяснение: возможно, когда источников боли несколько, мозгу сложно сосредоточиться на одном из них и это может воспрепятствовать разрастанию каскада.

Существует множество других процессов, способных менять воздействие боли на наше поведение.

Аарон Слоуман: Некоторые психические состояния включают в себя предрасположенности, в определенных контекстах проявляющиеся в поведении; если они не проявляются, необходимо объяснение (например, в случае человека, который не морщится от боли, никак не демонстрирует, что ему больно, и не предпринимает попыток от боли избавиться). Объяснением может служить, например, что он недавно присоединился к религиозному культу, исповедующему стоицизм, или хочет произвести впечатление на свою девушку и т. д. [Слоуман, 1996].

Это относится и к лечению страдающих от боли пациентов.

Мариан Остервайс: Степень осознания боли может варьироваться от почти полного игнорирования до абсолютного погружения в нее, и причины отношения конкретного человека к боли могут быть различными. Сама боль может стать центром самоидентификации либо, несмотря на причиняемый ею дискомфорт, рассматриваться как что-то, имеющее к человеку лишь косвенное отношение. Один из самых мощных факторов влияния на то, как воспринимаются симптомы и сколько внимания им уделяется, – это значение, которое придается этим симптомам [Остервайс, 1987].

Наконец, в главе девятой мы обсудим кажущийся парадокс, который можно наблюдать во многих занятиях, таких как соревновательные виды спорта или силовые тренировки, где человек пытается раздвинуть пределы собственных возможностей: ведь чем сильнее боль, тем выше результат.

Длительное и хроническое страдание

Когда травмированный сустав опухает и легчайшее прикосновение к нему причиняет обжигающую боль, неудивительно, что мы называем его воспаленным. Какую пользу может принести это состояние, когда ущерб уже причинен? Во-первых, оно заставляет вас беречь травмированное место, что помогает более быстрому исцелению травмы. Во-вторых, от него вы чувствуете недомогание и слабость, что вынуждает вас остановиться и отдохнуть. Таким образом боль может способствовать выздоровлению.

Однако сложно найти аргумент в защиту ужасных хронических болей, которые никогда не прекращаются. В этих случаях мы обычно задаемся вопросом: «За что мне это?» Если мы находим причину, которая, как нам кажется, оправдывает наказание, это даже может принести нам облегчение: «Теперь я понимаю, почему то, что со мной случилось, справедливо!»

Но многим жертвам не найти таких лазеек – и они только чувствуют, как из их жизни исчезает столь многое, что некоторые даже пытаются с ней покончить. Однако другие люди находят способы относиться к своим страданиям как к побудительным стимулам или возможности продемонстрировать, чего они могут добиться, – или даже как к неожиданному дару, ниспосланному нам в помощь для очищения или обновления.

Ф. М. Льюис: Инвалидность может нанести сильный удар по самооценке человека. Однако для некоторых пациентов роль больного может возвысить их статус – они чувствуют, что заслуживают ухода и заботы со стороны других людей. Возможность наделить болезнь или симптомы значимостью усиливает в некоторых пациентах ощущение, что они способны справиться с проблемой или кризисом [Льюис, 1982].

Таким образом, некоторые из этих жертв находят способы адаптироваться к хронической, неизлечимой боли. Они вырабатывают новые способы думать и заново отстраивают свою жизнь, опираясь на эти методики. Вот как Оскар Уайльд описывает в «Тюремной исповеди» свой способ справляться с неизбежным страданием:

Мораль мне не поможет. Я один из тех, кто создан для исключений, а не для правил. Религия мне не поможет. Другие верят в нечто невидимое, я же верю только в то, что можно потрогать, что можно увидеть. Разум мне не поможет. Он говорит мне, что законы, по которым я осужден, – законы ложные и несправедливые, а система, карающая меня страданиями, – ложная и несправедливая система. Но мне необходимо как-то поверить в то, что и закон, и наказание – праведны и справедливы. Дощатые нары, тошнотворное пойло, жесткие канаты, грубые окрики, чудовищный наряд, превращающий страдальца в шута, молчание, одиночество и стыд – все это вместе и по отдельности мне нужно претворить в духовный опыт. Все телесные унижения – все до единого – я должен использовать для возвышения души[22].

В ходе современных исследований в области облегчения боли разработаны новые технологии: сначала для оценки степени боли, а затем и для успешного избавления от нее. Теперь у нас есть лекарства, которые иногда могут подавить самые жестокие проявления боли, но многие люди до сих пор не находят избавления – психологического или медицинского. В этой ситуации кажется справедливым пожаловаться на то, что эволюция здесь оказала нам дурную услугу, – и задать вопрос, мучающий теологов: «Почему людям приходится столько страдать?» Какую пользу может принести подобное страдание?

Возможный ответ заключается в том, что негативные эффекты хронической боли не развились в результате естественного отбора, а просто стали побочным эффектом некоего «программного сбоя». Каскады, которые мы называем страданием, должно быть, эволюционировали из более ранних программ, помогавших нам минимизировать наши травмы, возводя стремление избежать боли в необходимость. То, что при этом подавлялись другие мысли, было лишь незначительным неудобством, ведь у наших предков еще не развился мощный интеллект. Другими словами, наши древние реакции на хроническую боль пока еще не приспособились к рефлексии и сложным планам, способности к которым появились у нас позже. Эволюция никогда не знает заранее, какие именно качества разовьются у вида впоследствии, поэтому она «не предполагала», что боль помешает нашему мышлению высокого уровня. Таким образом в процессе эволюции у нас возникла схема, которая защищает тело, но разрушает разум.

Горе

  • Не в силах плакать я: вся влага тела
  • Огня в горниле сердца не зальет;
  • Не облегчить речами бремя сердца.
  • Ведь самое дыханье слов моих
  • В груди раздует угли и сожжет
  • Меня огнем, что залили бы слезы.
  • Рыданья ослабляют горечь мук…
  • Нет, слезы – детям; мне ж удел – отмщенье!
Шекспир. Генрих VI[23]

Когда вы переживаете горе от потери близкого друга, вы чувствуете, словно потеряли часть себя самого, потому что столь большая часть вашего разума зависела от возможности делиться мечтами и идеями с этим человеком. И теперь, увы, сигналы, которые передают эти части мозга, больше никогда не получат отклика. Это все равно что потерять руку или глаз – и именно поэтому, возможно, нам требуется столько времени, чтобы смириться с тем, что нас лишили ресурсов, на которые мы привыкли опираться до этой потери.

Глостер: Будь терпелива, Нелл; забудь о горе.

Герцогиня: Ах, Глостер, научи меня забыть себя!

Нелл не может последовать совету Глостера, потому что узы ее привязанности не сосредоточены в какой-то одной точке, из которой ей было бы просто их стереть. Кроме того, она, возможно, и не хочет о них забывать, как предполагает Аристотель в «Риторике»:

И в самом деле, любовь всегда впервые проявляется так: мы не просто наслаждаемся присутствием другого человека, но и вспоминаем о нем в его отсутствие. Мы чувствуем боль одновременно с удовольствием из-за того, что его нет рядом. Более того, есть элемент удовольствия даже в скорби по умершему. Мы испытываем горе от потери, но одновременно и удовольствие, когда вспоминаем о нем – и вся его жизнь и поступки встают перед нашими глазами.

Таким образом Шекспир показывает нам, как мы сживаемся с горем и сжимаем его до тех пор, пока оно не приобретает форму удовольствия:

  • Король Филипп:
  • Вам горе ваше дорого, как сын.
  • Констанция:
  • Оно сейчас мне сына заменило,
  • Лежит в его постели и со мною
  • Повсюду ходит, говорит, как он,
  • И, нежные черты его приняв,
  • Одежд его заполнив пустоту,
  • Напоминает милый сердцу облик.
Шекспир. Король Иоанн[24]

3.5. Психические корректоры, подавители и цензоры

Не обращай внимания на критиков. Даже не игнорируй их.

Сэм Голдвин

Как было бы здорово никогда не совершать ошибок или сразу четко распознавать не вполне подходящие варианты – но мы все ошибаемся и все чего-то не учитываем, причем не только в физической сфере, но и в социальной, и в психической.

К счастью, мы также способны учиться на своих ошибках – и все же, учитывая, насколько часто наши решения бывают неверными, по-настоящему удивительно то, насколько редко они приводят к катастрофам. Джоан редко приходилось ткнуть себе чем-нибудь в глаз. Она практически ни разу не врезалась в стену. Никогда не сообщала в лоб незнакомым людям, что находит их жутко некрасивыми. В какой степени компетентность человека зависит от знаний о том, какие действия не следует предпринимать?

Воспаленное колено Джоан беспокоит ее все сильнее. Теперь оно болит постоянно, даже если его не трогать. Она думает: «Не стоило мне поднимать ту коробку. И уж точно нужно было сразу приложить к колену ледяной компресс».

Мы обычно думаем о возможностях человека в позитивном ключе, например: «Эксперт – это человек, который знает, что делать». Но можно и посмотреть на ситуацию с другой стороны: «Эксперт – это человек, который редко ошибается, потому что знает, чего не следует делать». Однако в психологии ХХ века этот вопрос обсуждается крайне редко – за одним заметным (наверное, самым заметным) исключением: анализом Зигмунда Фрейда.

Возможно, такой пробел был неизбежен, учитывая то, что в начале ХХ века многие психологи стали бихевиористами и приучились думать только о физических действиях, которые люди производят, совершенно не рассматривая то, чего они избегают делать. Результатом такой традиции стало пренебрежение отрицательной компетентностью (этот термин мы обсудим подробнее в главе шестой), которая, как я полагаю, составляет значительную часть драгоценной коллекции житейских знаний каждого человека.

Чтобы объяснить, как работает отрицательная компетентность, я предположу, что в нашем сознании аккумулируются ресурсы, которые мы будем называть Критиками, – и каждый из них учится распознавать определенную разновидность потенциальной ошибки. Сделаю допущение, что каждый человек обладает по меньшей мере тремя видами таких Критиков:

Корректор (corrector) объявляет, что вы делаете что-то опасное: «Вы должны сейчас же остановиться, потому что придвигаете ладонь к пламени».

Подавитель (suppressor) прерывает вас, прежде чем вы начнете планируемое действие: «Не начинайте двигать ладонь к пламени, иначе обожжетесь».

Цензор (censor) действует еще чуть раньше, предотвращая появление мысли, поэтому вам даже не придет в голову двинуть руку в этом направлении.

Предупреждение Корректора может поступить слишком поздно, потому что действие уже началось. Подавитель может остановить действие до его начала, но и Корректор, и Подавитель могут вас замедлить, потому что их активация требует определенного времени. Цензор же, напротив, может вас ускорить, удержав от мыслей о запрещенных действиях. Это может быть одной из причин, почему эксперты действуют так быстро: они даже не обдумывают неверные шаги.

Ученик: Как может Цензор не дать вам думать о чем-то до того, как вы начнете об этом думать? Не похоже ли это на парадокс?

Программист: Никакой проблемы тут нет. Представьте себе Цензора как машину, снабженную достаточным количеством памяти, чтобы она помнила, о чем вы думали за несколько секунд до совершения той или иной ошибки. Позже, когда этот Цензор идентифицирует похожую ситуацию, он направит ваши мысли в другое русло, чтобы ошибка не повторилась.

Безусловно, чрезмерная осторожность может иметь негативные последствия. Если ваши Критики будут пытаться оградить вас от всех ошибок, вы можете стать настолько консервативным человеком, что вообще перестанете предпринимать новые действия. Вы не сможете даже перейти улицу, потому что всегда сможете представить себе возможность попасть под машину. С другой стороны, недостаточное количество Критиков может привести к совершению ошибок, которых в противном случае можно было бы избежать. Поэтому давайте кратко поговорим о том, что может случиться, когда мы переключаемся между этими двумя крайностями.

Что происходит, когда включается слишком много Критиков?

Недавно, не знаю почему, я потерял всю свою веселость и привычку к занятиям. Мне так не по себе, что этот цветник мирозданья, земля, кажется мне бесплодною скалою, а этот необъятный шатер воздуха с неприступно вознесшейся твердью, этот, видите ли, царственный свод, выложенный золотою искрой, на мой взгляд, – просто-напросто скопление вонючих и вредных паров[25].

Шекспир

В следующих главах мы постараемся доказать, что наша находчивость во многом проистекает из способности переключаться между разными способами мышления. Однако эта же способность может быть причиной состояний, которые мы называем особенностями темперамента, настроениями и чертами характера, а также множества различных психических расстройств. Например, если бы определенные Критики постоянно находились во включенном режиме, казалось бы, что человек одержим какими-то проявлениями окружающего мира или самого себя – или почему-то вынужден повторять одни и те же действия. Еще один пример плохого контроля над работой Критиков: чередование включения и последующего отключения слишком большого их количества. Следующая цитата – судя по всему, описание подобного состояния человеком, которому лично довелось его испытать:

Кей Редфилд Джеймисон: Клиническая действительность маниакально-депрессивного заболевания гораздо более серьезна и бесконечно более сложна, чем можно предположить по присвоенному ей в данный период времени психиатрическому термину «биполярное расстройство». Циклы колебания настроений и энергетических уровней представляют собой фон, на котором постоянно меняются мысли, чувства и поведение. Болезнь включает в себя крайние состояния человеческой психики. Мышление может колебаться от буйного психоза, или «безумия», проходя через образцы удивительно чистых, быстрых и творческих ассоциаций, до полнейшего ступора, в котором невозможна никакая осмысленная психическая активность. Лихорадочное, несдержанное, причудливое и вызывающее поведение может сменяться замкнутостью, вялостью и опасным стремлением к суициду. Настроение может колебаться от эйфории до отчаяния, либо от раздражения до безнадежности… [Однако] наивысшие пики, обычно ассоциирующиеся с манией, приятны и продуктивны только на ранних, более мягких стадиях [Джеймисон, 1994].

В более поздней статье Джеймисон высказывает предположение о том, чем эти крупномасштабные каскады могут быть полезны:

Судя по всему, в период гипомании в области мышления происходит как количественный, так и качественный скачок. Увеличение скорости при этом может варьироваться от небольшого ускорения до психотической невменяемости. Пока непонятно, что вызывает качественное изменение в процессе мышления. Тем не менее это измененное когнитивное состояние может приводить к формированию уникальных идей и ассоциативных связей… Там, где депрессия задается вопросами, раздумывает и сомневается, мания дает уверенные и энергичные ответы. Постоянные переходы от узкого мышления к широкому, от подавленных реакций к преувеличенным, от мрачности к бьющему ключом веселью, от замкнутости к чрезмерной общительности, от холодности к горячности – а также быстрота и стремительность в смене одной крайности на другую – могут быть болезненны и сбивать с толку [Джеймисон, 1995].

Подобные экстремальные состояния легко распознать в психических заболеваниях, которые называются биполярными расстройствами, но я подозреваю, что все люди постоянно используют сходные процессы в повседневном мышлении! Поэтому в главе седьмой будет выдвинуто предположение, что каждый раз, сталкиваясь с новым типом проблемы, вы можете найти решение с помощью подобных процедур:

Сначала на короткое время отключите большинство своих Критиков. Это поможет вам подумать о вариантах действий, пока еще не размышляя о том, сработают ли они, – так, словно вы находитесь в кратковременном «маниакальном» состоянии.

Затем снова включите бо́льшую часть Критиков, чтобы с некоторым скепсисом рассмотреть эти варианты – так, словно вы переживаете легкую депрессию.

И наконец, выберите один подход, который кажется вам наиболее многообещающим, а затем следуйте ему, пока один из ваших Критиков не начнет жаловаться, что вы перестали продвигаться вперед.

Иногда мы проходим через эти стадии сознательно; возможно, потратив на каждую из них по несколько минут. Однако, по моему предположению, зачастую мы проскакиваем их в течение одной-двух секунд – а то и меньше, в ходе повседневного мышления. К тому же и каждое из событий может быть настолько незначительным, что мы практически не осознаем, что они происходят.

Модель разума «Критики и Переключатели»

В главе первой описывалось животное, действия которого представляют собой, по сути, систему, основанную на каталоге правил «если – действуй», где каждое «если» описывает тип реальной ситуации, а «действуй» – полезный способ реагировать на нее.

Рис.24 Машина эмоций

В главе седьмой мы обобщим это наблюдение, превратив в то, что я называю психической моделью «Критик/Переключатель»; согласно этой модели, наше мышление основано на психических реакциях на психические ситуации. В этой модели наши Критики играют центральную роль: они совершают крупномасштабные изменения в наших способах думать, выбирая ресурсы, которые мы будем использовать для размышлений о разных типах ситуаций. Вот упрощенная версия того, как все это работает:

Рис.25 Машина эмоций

Каждый из Критиков в этой модели учится распознавать определенный тип психического состояния, чтобы каждый раз, когда возникает соответствующая ситуация, включать один или больше наборов ресурсов, которые в прошлом действенно решали проблему.

Рис.26 Машина эмоций

В разделе 7.3 будет высказано больше предположений о том, как эти ресурсы формируются и организуются.

Ученик: А где конкретно эти Критики находятся у меня в мозге? Они все сосредоточены в одном месте, или в каждой части мозга имеются свои?

Наша психическая модель «Критик/Переключатель» включает в себя подобные структуры на каждом уровне, так что в сознании каждого человека имеются реакционные, сознательные и рефлексивные Критики. На низших уровнях мышления эти Критики и Переключатели почти ничем не отличаются от «если» и «то» простых реакций. Но на более высоких рефлективных уровнях они могут вызывать столько изменений, что, по сути, переключают нас на другие способы мышления (см. Сингх, 2003b).

Должен отметить, что мы часто ограничиваем слово «Критик» одним значением – «человек, который указывает нам на наши недостатки». Однако всегда полезно распознавать ситуации, в которых стратегия работает лучше, чем мы ожидали, и затем уделять больше внимания, времени или энергии процессам, которые приводят к таким ситуациям. Поэтому в разделе 7.3 в термин «Критик» будут включены ресурсы, которые распознают не только ошибки, но также успехи и многообещающие возможности; мы будем называть этих положительных Критиков Поощрителями (Encouragers).

3.6. Фрейдистский бутерброд

  • Случайна удача, беда неизбежна,
  • Побуду-ка я мудрецом –
  • И встану к беде, не к удаче лицом.
А. Э. Хаусман

Очень немногие учебники по психологии упоминают о том, как мы принимаем решение о чем-то не думать. Однако эта тема очень сильно занимала Зигмунда Фрейда, который представлял себе разум как систему, в которой идеям приходится преодолевать определенные барьеры.

Зигмунд Фрейд: [Мозг включает в себя] большой вестибюль, где, словно люди, толпятся разные психические импульсы. Рядом с вестибюлем находится более маленькое помещение, что-то вроде приемной, где располагается сознание. Но на пороге между этими двумя помещениями стоит привратник, который обследует различные психические импульсы, подвергает их цензуре и в случае неодобрения не пускает в приемную. Вы сразу увидите, что не существует большой разницы, разворачивает ли привратник импульс прямо на пороге или выгоняет его уже после того, как тот попал в приемную. Это зависит только от его бдительности и быстроты распознавания [Фрейд, 1920].

Однако прохождения первого барьера не вполне достаточно для того, чтобы мы начали обдумывать возможную мысль – или психический импульс, – потому что, как поясняет Фрейд, тот доходит только до приемной (которую он иногда называет предсознанием):

Импульсы в бессознательном, в вестибюле, невидимы для сознания (которое находится в другой комнате), поэтому поначалу они остаются бессознательными. Когда они проталкиваются к порогу, но их разворачивает привратник, они «неспособны стать сознательными»; мы называем их вытесненными. Но даже пропущенные за порог импульсы необязательно становятся сознательными – это происходит, только если они привлекают внимание сознания.

Фрейд, таким образом, относился к мозгу как к полосе препятствий, в которой статусом сознательных награждаются только те идеи, что проходят полосу до конца. В одной вариации блокировки (Фрейд называл ее вытеснением) импульс блокируется на ранней стадии, до того, как человек его успевает осознать. Тем не менее вытесненные идеи все еще могут проявиться в замаскированном виде – если изменить манеру их описания, Цензоры перестают их узнавать. Фрейд использовал для этого термин «сублимация», но мы иногда называем то же самое явление рационализацией. И в конце концов идея может достичь высшего уровня и все равно быть отвергнута – хотя на этот раз мы будем об этом помнить. Этот процесс Фрейд называет отрицанием.

В моей версии образа, предоставленного Фрейдом, человеческий мозг представляет собой поле боя, на котором действует сразу множество ресурсов – но при этом они не всегда имеют общие цели. Вместо этого часто возникают конфликты между нашими животными инстинктами и приобретенными идеалами. Остальная часть мозга при этом должна или найти пути к достижению компромисса, или подавить кого-то из соперников.

Прошло уже больше сотни лет с тех пор, как Зигмунд Фрейд выдвинул свои идеи, но даже сегодня очень немногие когнитивные психологи их ценят. Возможно, потому что не знакомы с его работами, или, возможно, некоторые из его взглядов по-прежнему недопустимы с точки зрения политкорректности, а может, дело в том, что Фрейд признавал, что человеческое мышление – это не единый унифицированный процесс. Он рассматривал разум каждого человека как средоточие самых разнообразных процессов, которые зачастую приводят к конфликтам и неувязкам, и понимал, что разные способы, которыми мы решаем эти проблемы, могут включать в себя множество различных процессов – то, что большинство психологов все еще описывают расплывчатыми терминами-чемоданами, такими как «совесть», «эмоции» и «сознание».

Рис.27 Машина эмоций

Фрейдистский бутерброд

3.7. Контроль над нашими настроениями и состояниями

Он считал, что от любви человек глупеет, но за собой ничего подобного не замечал; напротив, он чувствовал себя прозревшим – благоразумным, сдержанным, твердо знающим, чего хочет… Она представлялась ему столь совершенным созданием природы и обстоятельств, что, строя упоительные планы на будущее, он всякий раз спохватывался, не окажется ли задуманное им пагубным для нее, не нарушит ли присущую ей пленительную гармонию?[26]

Генри Джеймс

В разделе 1.2 мы описали, как наши чувства и отношение к кому-то зачастую переключаются между крайними состояниями:

Иногда человек оказывается в состоянии, когда ему все представляется ярким и радостным, хотя внешние условия никак не изменились. В другую пору все приносит меньше удовольствия: мир кажется темным и мрачным, и друзья жалуются, что вы кажетесь подавленным.

Мы используем такие термины, как «расположение» и «настроение», чтобы обозначить ситуации, в которых меняется и то, о чем мы думаем, и то, как мы думаем об этом. Сначала человек может думать о чем-то материальном, затем переключиться на социальные вопросы, после чего начать размышлять о долгосрочных целях и задачах. Но что определяет, какое количество времени человек останется в каждом из состояний, прежде чем переключиться в другое?

Вспышка гнева, страха или сексуального влечения может продолжаться лишь мгновение, в то время как другие настроения порой длятся минутами и часами, а некоторые – и вовсе неделями и годами. Фраза «Джон сердится» означает, что он сердится в данный момент, но определение «Джон – сердитый человек» может описывать черту характера, присущую человеку в течение всей жизни. От чего зависит длина этих периодов? Возможно, отчасти от способности управлять нашими внутренними Критиками.

Очевидно, что некоторые из них все время находятся «при исполнении» – словно вуайеристы, которые постоянно за нами подглядывают и поджидают подходящего момента, чтобы включить тревогу. Тем временем другие включаются только по особым случаям – или в особых состояниях разума. Давайте снова взглянем на два крайних примера:

Если вы сможете отключить всех своих Критиков, вы перестанете замечать недостатки и весь мир может так измениться, что все вокруг будет казаться вам ослепительно прекрасным. Вы перестанете беспокоиться, тревожиться и куда-то стремиться – и окружающие, возможно, опишут ваше состояние как взбудораженность, эйфорию, безумие или манию.

Продолжить чтение