Читать онлайн Политико-военные и военно-стратегические проблемы национальной безопасности России и международной безопасности бесплатно

Все книги автора: А. А. Кокошин

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

* * *

Предисловие

Важность данной работы состоит в том, что в ней рассматриваются как теоретические, так и прикладные вопросы национальной безопасности России и международной безопасности.

Большое значение имеет представленная автором новая редакция разработки проблем обеспечения стратегической стабильности, подчеркивается огромная роль усилий в этой области для обеспечения национальной безопасности России. Здесь особо следует отметить важность тезиса академика А. А. Коко-шина о необходимости учета обратных связей между политикой и военной стратегией, о том, что в принятии политических решений о применении военной силы обязательно должны учитываться сугубо военные факторы, мнения, оценки военных профессионалов.

Проблеме принятия важнейших решений в области обороны посвящена специальная глава данной книге «О решении в стратегическом управлении в военной сфере». В нашей стране А. А. Кокошин является едва ли не единственным автором, успешно сочетающим теоретическую и прикладную разработку этой исключительно важной и сложной темы.

А. А. Кокошин справедливо отмечает, что решение – это своего рода фокальная точка всего управленческого процесса. Соответственно фокальной точкой стратегического управления является стратегическое решение. Стратегические решения в области обороны, утверждает автор, оказывают воздействие на крупномасштабные процессы, на исход войны, на судьбу отдельных государственных руководителей, высшего командования вооруженных сил, а в конечном счете, в зависимости от масштаба войны, на судьбу страны и народа в целом. С глубоким знанием дела он пишет о том, что в большинстве своем решения по военным вопросам принимаются при отсутствии всей полноты информации. Но, подчеркивает А. А. Кокошин, «ее компенсирует опыт руководителей, опыт аппарата, наличие сильной институционной памяти, воображение, основанное на глубоких знаниях предмета».

Вообще к теме институционной памяти А. А. Кокошин обращается регулярно в своих работах по проблемам управления. С сожалением можно констатировать, что у нас нередко забывают об этой исключительно важной управленческой категории, производя многочисленные структурные изменения в аппарате, увольняя при этом ценнейшие опытные кадры, обладающие институционной памятью.

А. А. Кокошин демонстрирует весьма реалистический взгляд на механизм принятия решений, говоря о том, что принятие решений на войне – сложный мыслительный процесс с активным вторжением эмоций, всякого рода случайностей, несуразностей, нарушающих стройную формализованную логику.

Весьма полезной с практической точки зрения является предлагаемая А. А. Кокошиным классификация ситуаций, в которых принимаются стратегические решения: в мирное время в относительно спокойной военно-политической обстановке; в период обострения международной обстановки; в момент возникновения острого кризиса; в явно предвоенный период, когда дело уже почти наверняка идет к войне, но пушки еще не заговорили; и наконец, собственно в ситуации военного времени.

А. А. Кокошину, занимавшему на протяжении ряда лет крупные посты в системе государственного управления (руководства) нашей страны, приходилось часто иметь дело с различными разведданными по вопросам обороны и национальной безопасности, координировать усилия отечественных разведслужб по ряду направлений. Соответственно он оценивает роль разведки в системе стратегического управления в этих областях с точки зрения потребителя разведданных, с позиций лица, принимающего политические и политико-военные решения. Автор рассматривает политическую и военную внешнюю разведку как весьма важные органы.

Нельзя не отметить, что в отечественной литературе, отечественной политологии, военной науке это едва ли не единственный случай такого подхода к столь важной теме. Заслуга автора состоит именно в том, что эту проблему он рассматривает с большим знанием дела, с учетом различных конкретно-исторических ситуаций именно в ракурсе государственного управления. «Концентрация усилий разведывательной деятельности прежде всего на обеспечении высшего руководства информацией, необходимой для принятия решений, самоочевидна и происходит едва ли не автоматически, но это только на первый взгляд», – пишет А. А. Кокошин.

Далее автор отмечает, что «в годы “холодной войны” все больше усилий у разведслужб обеих сверхдержав уходило на противоборство друг с другом, на получение максимально возможной информации о деятельности разведки (и контрразведки) другой стороны. Результаты в этой сфере деятельности ценились особенно высоко “по обе стороны баррикад”, что вполне понятно хотя бы в силу повышенной рискованности и сложности проведения соответствующих операций».

В то же время А. А. Кокошин правомерно утверждает: «При всей важности нацеленности разведки на такую деятельность, на такую информацию она далеко не всегда является наиболее важной с точки зрения интересов стратегического управления». Существенно, впрочем, замечание автора о том, что «исключение составляет, разумеется, информация о деятельности разведслужбы другой стороны, направленной на изменение политической или политико-военной ситуации в той или иной стране мира, представляющей для данного государства жизненно важный интерес».

Вопросы обеспечения стратегической стабильности обоснованно рассматриваются автором как в ее ядерном, так и в неядерном измерении. А. А. Кокошин исследует эти вопросы в определенном историческом контексте, начиная, по крайней мере, с 1960-х годов. Автор известен тем, что ряд своих принципиально важных работ по проблемам стратегической стабильности он «произвел» на свет (с различными уровнями открытости и секретности) еще в 1980-е годы. Эти работы сохраняют свою актуальность и по сей день. В предлагаемой вниманию читателя книге А. А. Кокошин представляет свое современное видение данной проблемы, ее различных политико-военных, оперативно-стратегических и научно-технических аспектов. Он справедливо пишет о том, что «главным аспектом стабильности является наличие некоего потенциального барьера, преодоление которого в результате внешних возмущений означало бы переход военно-стратегической «суперсистемы» в новое качественное состояние – от взаимодействий, характерных для мирного времени, к взаимодействию, определяемому принципиально отличной военной логикой, логикой, ведущей к ядерной, стратегической войне».

Автор отмечает, что «понятия равновесие и стабильность, прежде отражавшие по сути одно и то же состояние стратегического соотношения сил сторон …стали все заметнее расходиться в своем значении». По его словам, «термин равновесие скорее отражает количественные параметры существующей ядерной «суперсистемы», тогда как понятие стабильность характеризует ее качественное содержание. Ведь равновесие может быть устойчивым, а может быть и неустойчивым».

Во многих своих работах по политико-военной и военно-стратегической проблематике А. А. Кокошин не раз обращался к теме асимметричности как важному способу оптимизации усилий по обеспечению обороноспособности нашей страны в условиях ограниченности имеющихся ресурсов. В данном труде он пишет: «Задача поддержания военно-стратегического равновесия с учетом существующего потенциала ракетно-ядерных вооружений не предполагает обязательного поддержания точного симметричного равенства сил сторон по числу носителей боевых блоков и бомб (их совокупному “мегатоннажу”), по забрасываемому (выводимому) весу». Автор обоснованно констатирует: «Огромная разрушительная сила ядерного оружия до определенных пределов нивелирует различия в размерах арсеналов сторон, в технических характеристиках отдельных компонентов их стратегических сил».

Полной поддержки заслуживает позиция А. А. Кокошина о том, что нам ни в коем случае нельзя отказываться от нестратегического ядерного оружия.

Для надежного обеспечения стратегической стабильности автор предлагает осуществить комплекс мер неядерного (предъядерного) сдерживания с использованием высокоточного дальнобойного оружия с обычными боезарядами либо с использованием средств на новых физических принципах. Конкретно обращается внимание на использование крылатых ракет воздушного и морского базирования. Убедительна логика комментируемого труда относительно того, что неядерное сдерживание – это очень важное средство предотвращения эскалационного доминирования «оппонента» в условиях острой кризисной ситуации.

На сегодняшний день А. А. Кокошин является едва ли не единственным в нашей стране ученым, государственным и военным деятелем, который разрабатывает тему эскалационного доминирования. Думается, что ей надо уделять больше внимания в военно-политических разработках и разработках сугубо военного плана. Проблема предотвращения эскалационного доминирования – это тема для военно-доктринальных установок, для стратегии национальной безопасности России, для конкретных планов применения Вооруженных сил РФ.

Весьма логичным представляется включение в книгу глав, посвященных исключительно важным моментам в отечественной и мировой политико-военной и военной истории.

Острейший в послевоенной мировой истории Карибский кризис 1962 г. рассматривается А. А. Кокошиным в контексте проблемы стратегической стабильности в прошлом и настоящем. Раскрытие сути Карибского кризиса именно в таком контексте дополнительно подчеркивает, что эта тема не только представляет большой исторический интерес, но и весьма актуальна в наше время, когда появляются новые вызовы и угрозы стратегической стабильности.

А. А. Кокошин в числе немногих авторов обращает внимание на то, что Карибский кризис высветил, в частности, проблему несанкционированного применения ядерного оружия. Вооруженные силы обеих сторон были приведены к высоким степеням боеготовности. Но такие шаги, оправданные с сугубо военной точки зрения и служащие средством оказания политического воздействия на оппонента, неизбежно вели и к повышению вероятности случайного и несанкционированного использования оружия, в том числе ядерного. В то же время меры, обеспечивающие предотвращение такого развития событий, как отмечает автор, «надежнее, как правило, работают в условиях невысокого уровня политико-военной напряженности».

Академик А. А. Кокошин вполне оправданно уделяет большое внимание формулированию уроков Карибского кризиса в плане обеспечения эффективного управления в кризисных ситуациях. Заметим, эти уроки поучительны для нынешнего поколения государственных и военных руководителей.

Автор последовательно проводит мысль о неразрывной взаимосвязи военных и политических аспектов решений по международным вопросам. Он справедливо подчеркивает, что чисто военные меры должны дополняться продуманными шагами во внешнеполитической, дипломатической сфере.

Размышления А. А. Кокошина о некоторых уроках июня 1941 г. поучительны для решения современных проблем строительства Вооруженных сил России.

В этом смысле, безусловно, необходимо обратить внимание на проблемы обеспечения средствами связи, ее организации и в целом роли связи в боевом управлении: на протяжении десятилетий после Второй мировой войны в наших войсках не раз возникали проблемы обеспечения средствами связи.

Выступая 27 февраля 2013 г. на Расширенной коллегии Министерства обороны Российской Федерации, Президент России – Верховный главнокомандующий Вооруженными силами Российской Федерации В. В. Путин отметил, что в ходе предстоящих крупных учений ВС РФ необходимо в том числе «проверить работу систем управления войсками и координацию действий частей и соединений, что особенно важно, имея в виду наши проблемы, касающиеся связи»[1]. Далее В. В. Путин добавил: «На это прошу обратить особое внимание»[2].

Разумеется, в современных условиях проблемы связи, управления в целом следует в значительной мере рассматривать в контексте борьбы в киберпространстве, ведения «кибер-войн», как в военное, так и в мирное время.

Итак, предлагаемый вниманию читателей труд представляет большой научный и практический интерес. Тем более что автор его известен и как один из крупнейших отечественных ученых, и как государственный и военный деятель России, внесший очень весомый вклад в укрепление обороноспособности нашей страны, ее национальной безопасности.

Ю. Н. Балуевский,

генерал армии в отставке, бывший начальник Генерального штаба Вооруженных сил РФ – первый заместитель министра обороны РФ, бывший заместитель секретаря Совета Безопасности РФ

В. П. Володин,

генерал-лейтенант в отставке, к.в.н., бывший председатель Военно-научного комитета Генерального штаба Вооруженных сил РФ

В. Я. Потапов

генерал-полковник в отставке, бывший заместитель секретаря Совета Безопасности РФ

Глава 1. Политика и военная стратегия: взаимодействие и взаимовлияние[3]

Вопросы взаимовлияния и взаимодействия политики и военной стратегии продолжают оставаться чрезвычайно актуальными как с научной, так и с практической точки зрения. Они имеют, в частности, прямое отношение к стратегическому управлению (руководству) в сфере национальной обороны. Это относится и к внешней политике, которая в значительной мере должна опираться на военную мощь государства, в том числе на возможности ее использования в той или иной конфликтной или кризисной ситуации.

Очевидно, что данные вопросы не могут рассматриваться исключительно в рамках военной теории или истории военного искусства. Это, безусловно, комплексная тема, требующая работы на стыке социологии, политологии, различных исторических дисциплин и, наконец, собственно военного дела.

* * *

Наиболее известная формула Клаузевица о соотношении политики и войны гласит: «Война есть не что иное, как продолжение государственной политики иными средствами». Это едва ли не центральная часть учения Клаузевица о войне, на которой прежде всего сосредоточено внимание политиков, ученых, военных[4].

С тех пор как был опубликован ставший каноническим труд Клаузевица «О войне», содержавший приведенную формулу, прошло уже более 160 лет, но несмотря на это практически никто не смог опровергнуть его общие положения[5].

В то же время попытки различной интерпретации и детализации формулы Клаузевица предпринимались постоянно, предпринимаются и поныне. Ее осмысление, как правило, имеет значение, выходящее далеко за рамки интеллектуальных упражнений узкой группы посвященных. Те или иные нюансы, явно или неявно отраженные в этой формуле, играют огромную роль в стратегическом управлении (руководстве), в судьбе любой военной кампании или войны. А если речь идет о войне с крупномасштабными политическими целями (и соответствующим размахом боевых действий), – то и в судьбе страны. Строго выверенные теоретические положения помогают достичь оптимального характера взаимоотношений между политическим руководством стран и военным командованием в высшем стратегическом звене управления; они позволяют установить подобные отношения и во всех последующих звеньях. Именно формула Клаузевица дает возможность очертить сферу ответственности гражданских политических руководителей, а также военных профессионалов, призванных реализовывать политические установки в планах стратегических действий, в планах подготовки и проведения операций и даже в тактике, определить военные способы достижения конкретных политических целей.

На основе формулы Клаузевица видным советским военачальником и государственным деятелем М. В. Фрунзе было разработано отечественное учение о военной доктрине, которую Фрунзе подразделял на две основные части – политическую и «техническую». Под «технической» он подразумевал характер боевой подготовки войск, методы решения боевых задач на уровне стратегии, оперативного искусства, тактики, организационные основы строительства Красной Армии. В политической же части военной доктрины, считал Фрунзе, должен определяться «характер военных задач», «момент зависимости и связи технического строительства вооруженных сил с общим строем государственной жизни»[6].

Формулой Клаузевица и определяется наиболее ярко и многозначно характер взаимоотношений между политической и военной стратегией.

До Клаузевица в теоретических и прикладных трудах европейских авторов по вопросам войн и военного искусства господствовали совершенно иные взгляды на войну. При этом даже у таких канонических авторов, как Т. Гоббс и Ш. Монтескье, которых сегодня назвали бы «политологами», размышления о войне («о войне и мире»), лежат совсем в другой плоскости, нежели у Клаузевица.

Примером такого рода размышлений может служить и определение войны, которое дал в своих «Записках» Р. Монтекукколи. Этот весьма авторитетный в XVII в. военный теоретик, чьи труды почитались и в XVIII в., полководец, одержавший немало побед над шведскими и турецкими войсками, писал, что «война есть действо между собой различными способами воюющих армий; а обоих намерение к получению победы клонится»[7].

Видный российский военный теоретик и историк, профессор Николаевской академии Генерального штаба Г. А. Леер, творивший на несколько десятилетий позднее Клаузевица, в своем главном труде приводит формулу, подобную той, что дал прусский военный писатель, но с весьма существенной оговоркой, что война есть крайнее средство политики: «Война является в виде одного из средств и притом крайнего средства в руках политики для достижения государственных целей». Тут же Леер добавляет, что война «есть спор о праве между государствами, рассматриваемыми как политические силы»[8].

Леер, в отличие от Клаузевица, не углублялся далее в соотношения между политикой и войной, но пытался доказать, что в современных для него условиях «война есть явление весьма естественное в жизни народов»; она, хотя и имеет свою «широкую злую сторону», но «в конце концов, при благоразумном орудовании этим средством является одним из самых быстрых и могущественных цивилизаторов человечества»[9].

Такого рода взгляды на войну были весьма распространенными в Европе вплоть до Первой мировой войны, которая масштабами насилия и разрушений превзошла все предположения подавляющего большинства политиков и профессиональных военных и заставила международное сообщество поновому взглянуть на роль войны в развитии мировой цивилизации (что, увы, не предотвратило Вторую мировую войну, еще более разрушительную и жестокую).

Многие видные мыслители, политические и военные деятели рассматривали книгу «О войне» не просто как специальный трактат на военную тему, а как цельный философский труд. Таким его, в частности, видели Ф. Энгельс и В. И. Ленин[10]. Последний самым тщательным образом в ходе Первой мировой войны проштудировал этот труд Клаузевица, оставив множество выписок из него и пометок[11].

Заслуживают внимания и оценки Клаузевица И. В. Сталиным, сделанные после победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. Эти оценки значительно менее известны, нежели то, что писали о Клаузевице Энгельс и Ленин. Клаузевицу посвятил Сталин свой ответ известному советскому военному историку полковнику Разину (от 23 февраля 1946 г.; он был опубликован в № 3 журнала «Большевик» за 1947 г.).

Разин в письме Сталину спрашивал, не устарели ли положения Ленина в оценке Клаузевица. Он пишет, что вопрос поставлен неверно. Сталин отмечает, что «в отличие от Энгельса, Ленин не считал себя знатоком военного дела», причем «вплоть до окончания гражданской войны», что он заявлял своим более молодым товарищам по руководству большевистской партии и советского государства, что «ему уже поздно изучать военное дело». Этим Сталин объясняет своей аудитории, что «Ленин подходил к трудам Клаузевица не как военный, а как политик»[12].

Не опровергая высокую оценку, которую давал Ленин канонической формуле Клаузевица о примате политики над войной, Сталин пишет о том, что надо критиковать «военную доктрину Клаузевица», что «мы обязаны с точки зрения интересов нашего дела и военной науки нашего времени раскритиковать не только Клаузевица, но и Мольтке, Шлиффена, Людендорфа, Кейтеля и других носителей военной идеологии Германии»[13]. При этом Сталин призывает к тому, чтобы покончить с «незаслуженным уважением» к «военным авторитетам Германии», для чего «нужна критика, особенно с нашей стороны, со стороны победителей Германии»[14].

Как вспоминали многие ветераны – представители отечественной военной науки, это высказывание Сталина практически поставило крест на сколько-нибудь серьезном изучении сильных сторон военного искусства нацистской Германии, в том числе оперативного искусства вермахта в целом и его отдельных видов, в частности ВВС – люфтваффе. А здесь германской стороной не раз демонстрировались крупные, даже экстраординарные результаты, которые вели к тяжелым поражениям Красной Армии, к крупным потерям.

Клаузевиц, воспитанный на идеях и логике Макиавелли, Канта, Монтескье, как отмечают ряд отечественных авторов, вместе с тем непосредственно опирался на диалектику Гегеля, применяя ее в качестве базовой методологии[15].

Одна из важнейших конкретно-исторических работ Клаузевица, предшествовавших труду «О войне», – книга «1812 год». (В нашей стране она впервые увидела свет в 1937 г., прежде всего усилиями А. А. Свечина, и была переиздана только в 2003 г.) Основные теоретические выводы Клаузевица опираются в первую очередь на его собственный опыт участия в войне 1812 г.[16], в которой Россия нанесла тяжелейшее поражение наполеоновской Франции. Между работами «1812 год» и «О войне» прослеживается определенная связь, прежде всего в вопросах об установлении соотношения политики и военной стратегии, наступления и обороны, о форме и сущности оперативного маневрирования, о сущности стратегического истощения и др. В труде «О войне» можно найти 37 ссылок на опыт войны 1812 г.[17]

Еще в молодости Клаузевиц изучил историю походов шведского короля Густава II Адольфа в Тридцатилетней войне 1618–1648 гг.; позднее он дал стратегическое освещение походам французского военачальника XVII в. Тюренна, французского маршала XVII в. герцога Люксембурга, польского полководца и короля Яна Собеского, российского генерал-фельдмаршала (с 1732 г.) Б. Миниха, Фридриха Великого, Фердинанда Брауншвейгского и подошел к изучению войн эпохи Наполеона, на которых он остановился значительно подробнее. Кампания Наполеона 1796 г. в Италии, походы Суворова 1799 г. в Италии и Швейцарии, кампания 1806 г. в Пруссии, поход Наполеона в Россию в 1812 г., война за освобождение Германии 1813–1815 гг. – вот темы, которые детально исследовал этот выдающийся ученый.

Деятельность Клаузевица, проанализировавшего более чем 200-летний военный опыт, – едва ли не самый поучительный пример того, какую роль играет изучение военной истории для выработки военной теории, глубоких оценок современности и предвидений, для разработки проблем военной науки.

М. В. Фрунзе подчеркивал, что «простое историческое описание военных событий – это, по существу, лишь сырой материал». Он справедливо указывал, что, «только изучая детально всю обстановку борьбы, выясняя условия, в которых зарождалась, развивалась и проходила каждая операция, выявляя влияние самых разнообразных, иногда совершенно скрытых факторов, мы сможем верно судить о событиях, делать оценки и выводы…»[18].

Профессор Военной академии Генерального штаба Вооруженных сил РФ генерал-майор И. С. Даниленко пишет о военной науке следующее: «Военная наука начала формироваться и получила “права гражданства”, то есть признание общества и государства в конце XVIII века. С этого времени почти во всех странах активно идет процесс “обнаучивания” своей и чужой военной практики, анализируется и оценивается военно-политическая ситуация, делаются обобщающие выводы и прогнозы, которые предлагаются государству и обществу для выработки своей позиции, принятия оптимальных решений и действий в меняющихся исторических условиях». Даниленко приводит весьма примечательные оценки военной науки в нашей стране: «Слабостью военной науки оказался преимущественно ведомственный метод ее развития, малая доступность для общественности, сфокусированность ее содержания на проблемах только технологии подготовки и ведения войны и слабая связь с вопросами раскрытия ее природы, социального смысла и целей. Обычно война провозглашалась извечной исторической данностью со времен Адама и Евы, и предполагалось, что конец ее наступит с концом истории. Задачей науки ставился поиск путей победного воевания»[19].

Далее данный автор пишет: «Причиной обособленного, можно даже сказать, некоего сектантского положения военной науки явилась сложившаяся система мирно-военного разделения труда, то есть выделение профессиональной группы людей, которые постоянно занимаются вопросами подготовки и ведения войны, и малое непосредственное участие в решении военных дел остального общества. Такое же разделение труда пришло и в науку, в ней военная наука выделилась в особую область. Но разделение общественного труда порождает непростую проблему его интеграции, от решения которой в большой мере зависит эффективность существующей системы разделения труда, в интересах повышения которой она и осуществляется. Применительно к мирно-военному ходу исторического процесса проблемы разделения и интеграции труда оказались чрезвычайно сложными и ответственными, в том числе и в научном плане. Была и другая причина замкнутости военной науки: нежелание просвещать вероятного противника, стремление преподнести ему в войне шокирующие сюрпризы»[20].

К сожалению, барьеры между военной наукой и остальными областями знания, без которых давно уже невозможно изучать проблемы даже собственно военной стратегии, весьма высоки, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся попытки их преодолеть, которые в ряде случаев давали весьма плодотворные результаты[21].

Роль военно-исторических знаний в научном осмыслении политико-военных и военно-стратегических проблем остается базовой и в современных условиях, когда стремительно изменяется характер войн и вооруженных конфликтов. Как пишет отечественный военный историк С. Н. Михалев в своем капитальном труде по военной стратегии, «уже в прошлом веке значение опыта прошедших хотя бы и недавно войн стремительно устаревает. Не только достижения Наполеона и Мольтке, но и опыт обеих мировых войн стал достоянием истории. Никому в голову не придет ныне извлекать практические советы из сочинений Клаузевица и Жомини, класть в основу замыслов операций схемы Бюлова и эрцгерцога Карла Австрийского». Тем не менее опыт этих войн, труды классиков военного дела, как справедливо заключает Михалев, необходимо изучать «с целью обретения базы для развития военного мышления»[22].

Весьма значительная часть этой базы на многие десятилетия в силу идеологических и политических причин была забыта. Только в последние несколько лет она начинает восстанавливаться – прежде всего за счет возвращения в научный оборот тех трудов, которые издавались в СССР в 1920–1930-е годы.

Возвращаясь к Клаузевицу, следует отметить, что в своих конкретно-исторических трудах он тщательно рассматривал многие детали, в частности анализировал, как принимались решения, какую роль и в каких союзах играли при этом конкретные люди.

Обстоятельные и весьма рельефные характеристики основных действующих лиц в системе стратегического управления – это практически непременный атрибут работ Клаузевица. Так, в исследовании, посвященном поражению Пруссии в войне с Францией в 1806 г., он дает подробный анализ личных качеств 16 лиц, имевших отношение к руководству войной в Пруссии в этот трагический для нее год. Среди них – не только такие известные деятели, как герцог Карл Брауншвейгский, фельдмаршал Моллиндорф, генерал Рюхль, князь Гогенлоэ, полковник Шарнгорст, но и менее заметные фигуры – граф Гаугвиц, кабинетный советник Ломбард, тайный кабинетный советник Бейме и др.[23]

Позднее в теоретическом труде «О войне» Клаузевиц напишет, что «искры личных отношений», которые пролетают «через любые материальные перегородки», имеют «исключительное значение на войне, где личность деятелей – в кабинете и в поле – играет такую крупную роль»[24].

Для любого исследователя это чрезвычайно важный ориентир, который не должен упускаться из виду ни в теоретических, ни в прикладных разработках.

Чтобы несколько углубиться в рассмотрение связей между политикой и войной, следует вспомнить практически незамеченные определения собственно войны, данные Клаузевицем. Война «представляет собой своеобразную троицу», составленную из следующих элементов: «из насилия как первоначального своего элемента, ненависти и вражды, которые следует рассматривать как слепой природный инстинкт»; «из игры вероятностей и случайностей, что делает ее свободной душевной деятельностью»; «из подчиненности ее в качестве орудия политике, благодаря чему она становится достоянием непосредственно рассудка»[25].

Далее Клаузевиц пишет, что первая из этих трех сторон «обращена больше к народу, вторая – к полководцу и его войску, а третья – к правительству»[26].

Понятно, почему в нашей стране в советское время это «триадное» определение войны Клаузевица практически не использовалось в научном обиходе: слишком много в нем того, что в то время называлось идеализмом («слепой природный инстинкт», «свободная душевная деятельность»). Война в упрощенно материалистической трактовке рассматривалась почти исключительно как рациональный процесс, как противоборство двух разумов, двух логично действующих организаций, военных машин. Такого рода инерция мысли сохраняется во многом и по сей день.

Между тем история войн учит, что «слепой природный инстинкт» действительно играет огромную роль в ходе реальных военных действий. Нередко они выходят из-под контроля не только высшего государственного руководства, «политики», но и военного командования всех уровней. Это характерно и для внешних, и для «внутренних» войн.

* * *

И Клаузевиц, и наиболее вдумчивые его последователи много внимания уделили вопросу об обратной связи военной стратегии, военных средств реализации политики с самой политикой, на что, к сожалению, в отечественной литературе до сих пор обращалось явно недостаточное внимание.

Военная стратегия имеет право «выставлять свои требования к политике»; это относится прежде всего к вопросу о максимально четком формулировании политических целей применения военной силы. Проистекающие из формулы Клаузевица взаимоотношения между государственным политическим руководством и военным командованием и вооруженными силами в целом – это не просто «отношения между всадником и лошадью»; это набор взаимных встречных обязательств, взаимная ответственность друг перед другом при главенствующей роли политики. Со своей стороны, высшее военное командование обязано полностью информировать руководство о том, соответствуют ли наличные военные средства поставленным политическим целям. Одним из сложнейших вопросов, как показывает опыт многих войн в мировой истории, является постановка задач для военной стратегии на основе сформулированных государственным руководством политических целей.

К тому же политика – как внешняя, так и внутренняя – может оказаться в ряде своих сегментов средством обеспечения войны, обеспечения благоприятных условий для выполнения военно-стратегических задач[27]. Это обеспечение происходит в рамках того, что можно именовать высшей стратегией[28].

Высшая стратегия – это категория более высокого и многопланового уровня, нежели военная стратегия[29]. Под высшей стратегией можно подразумевать целенаправленную деятельность государства во время войны (и в период подготовки к ней) по наиболее эффективному использованию всех компонентов его мощи для достижения победы[30]. Высшая стратегия включает не только собственно применение военной мощи, вооруженных сил ради победы, но и дипломатию, экономическое принуждение (включая разные формы экономической блокады), разведывательно-диверсионные операции, многоплановое пропагандистско-психологическое воздействие, используемое для обеспечения победы в войне, мобилизацию в необходимых масштабах и формах национальной промышленности и трудовых ресурсов и т. п.[31]

Особого внимания в современных условиях заслуживают вопросы политико-пропагандистской подготовки войны и ее обеспечения[32]. Можно сказать, что значение этого фактора возрастает чуть ли не по экспоненте. При этом следует различать несколько объектов такого воздействия: собственные граждане[33], собственные вооруженные силы, население страны-противника, ее вооруженные силы и другие «силовые структуры», союзные страны, нейтральные страны[34]. Огромную роль играет заблаговременное завоевание необходимых позиций в международном информационном пространстве.

Особое значение этого фактора отмечалось еще в китайском трактате Сунь-Цзы по военному искусству конца VI – начала V в. до н. э. В этом трактате определяется пять явлений, которые кладутся в основу войны. Первым из них Сунь-Цзы называет «путь»: «Путь – это когда достигают того, что мысли народа одинаковы с мыслями правителя, когда народ готов вместе с ним жить, когда он не знает страха и сомнения»[35].

Очевидно, что в обеспечении политико-пропагандистской подготовки войны и в соответствующем обеспечении собственно боевых действий должны играть важную роль как гражданские, так и военные органы и спецслужбы[36]. При этом решающее значение имеет подготовка собственного общественного мнения к войне (впрочем, в современных условиях это относится и к любым видам применения военной силы).

Клаузевиц считал, что действие политических факторов не прекращается с началом боевых действий. Говоря об особенностях войны, он отмечал: «То, что еще остается в ней своеобразного, относится лишь к своеобразию ее средств». Продолжая эту мысль, Клаузевиц подчеркивал, что у военного командования есть свои особые права в отношении политиков и политики. «Военное искусство в целом и полководец в каждом отдельном случае, – пишет он, – вправе требовать, чтобы направление и намерение политики не вступали в противоречие с военными методами». При этом, отмечает Клаузевиц, «данное требование отнюдь не является незначительным». Однако и оно «не должно ни в коем случае отменять доминирование политики. Сколько бы сильно ни сказывалось влияние этого требования на намерения политики, все же это воздействие следует мыслить только как видоизменяющее их, ибо политическое намерение является целью, война же – только средство, а никогда нельзя мыслить средство без цели»[37].

Клаузевиц прогнозирует, что стало бы с войной, если бы, «бросив политику и совершенно от нее освободившись, война устремилась бы своим независимым путем». В таком случае война стала бы «взорванной миной», она «распространила бы разрушение соответственно своему начальному устройству, не подчиняясь никаким последующим влияниям».

Словно опасаясь быть непонятым, этот выдающийся немецкий теоретик раз за разом, вновь и вновь подчеркивал, что ни при каких условиях не должно мыслить «войну как нечто самостоятельное». Клаузевиц, возвращаясь снова и снова к вопросу о господстве политики над войной, словно предчувствовал, что у него найдутся «последователи», которые будут искажать это положение, выдвигать прямо противоположные идеи.

Его опасения, как показала последующая германская история (и не только германская), полностью подтвердились в ходе Первой мировой войны, когда в определенный момент политика стала подчиняться военной стратегии, когда все руководство страной оказалось в руках генерального штаба во главе с Гинденбургом и Людендорфом.

* * *

В истории случается, писал Клаузевиц, что «политика ошибочно ожидает от применения некоторых боевых средств и мероприятий несоответственного их природе действия». К тому же политика, не знакомая с вопросами военной стратегии, оперативного искусства, «может поставить задачи (перед военными. – А.К.), не соответствующие ее собственным намерениям»[38]. Последнее в истории имело место множество раз; в силу этого, осторожно замечает Клаузевиц, «политические вожди не должны быть чужды известному пониманию военного дела»[39]. Замечание, не вызывающее никакого сомнения в свете нашего нынешнего положения, а также осмысления трагического для России опыта Первой мировой войны, Великой Отечественной войны, Афганской войны, «первой чеченской кампании» 1990-х годов[40].

Что же подразумевать под «известным пониманием военного дела»? Это очень и очень непростая тема для политика, государственного руководителя. Определить объем знаний, которыми должен обладать ответственный политик в военной сфере, – одна из важнейших задач для специалистов в области государственного управления и в области военной стратегии[41].

Сегодня границы этого «поля» (как, впрочем, и любой другой сферы общественной деятельности) расширились по сравнению со временем Клаузевица до невообразимых размеров. Принятие решений в области обороны, в сфере военной стратегии, как отмечалось, уже давно не просто отдача приказов на применение вооруженных сил в той или иной форме или в тех или иных масштабах. Это и принятие решений по конкретным военно-экономическим и военно-техническим вопросам, требующим весьма и весьма специальных знаний, опоры на серьезные научные разработки. Особую важность представляют решения, касающиеся ядерного оружия – не только относительно его применения, но и по вопросам уровней готовности ядерных сил и средств к применению, по открытию или прекращению той или иной программы, связанной с ядерным оружием и т. п.[42]

Во многих случаях принятие таких решений на основе «здравого смысла», исходя просто из текущей ситуации, не только затруднительно, но и чревато пагубными последствиями.

Нельзя забывать и о том, что те или иные должностные лица, предлагающие свои решения, зачастую имеют в виду групповые или личные цели, скрытые за внешне убедительной аргументацией в виде таблиц, графиков, видеоматериалов и т. п., а эти интересы могут идти вразрез с национальными интересами.

При этом государственное руководство должно представлять себе специфику управления в военной сфере, имеющую немаловажные отличия от общегосударственного гражданского управления. Жизненный опыт, менталитет, образ действий профессионального военного значительно отличаются от тех, что характерны для гражданских государственных и политических руководителей.

Служба в вооруженных силах налагает на человека большое число ограничений; особые требования к нему предполагают готовность пожертвовать своей жизнью и посылать на смерть других людей. Непонимание этого может привести к весьма негативным явлениям в таком серьезнейшем деле, как война.

В упомянутом выше военно-теоретическом трактате Сунь-Цзы приводится следующее размышление: «…армия страдает от своего государя в трех случаях:

Когда он, не зная, что армия не должна выступать, приказывает ей выступать; когда он, не зная, что армия не должна отступать, приказывает ей отступить: это означает, что он связывает армию.

Когда он, не зная, что такое армия, распространяет на управление ею те же самые начала, которыми управляется государство; тогда командиры и армия приходят в растерянность.

Когда он, не зная, что такое тактика армии, руководствуется при назначении полководца теми же началами, что и в государстве; тогда командиры в армии приходят в смятение»[43].

Чтобы углубиться в понимание формулы Клаузевица, следует обратить внимание на следующее его замечание: «…война есть не только политический акт, но и подлинное орудие политики, продолжение политических отношений, проведение их другими средствами»[44].

Клаузевиц настоятельно рекомендует различать «войны по характеру своих мотивов и тех обстоятельств, при которых они зарождаются»[45].

Это требование, следует сразу же признать, является одним из трудновыполнимых как в исследовательской, так и (в еще большей степени) в практической работе[46]. Подавляющее большинство отечественных и зарубежных исследований по военной истории страдают недостаточной проработкой именно такого рода вопросов. Выявление «мотивов» войны (часто весьма идеологизированных), поставленных политических целей является гораздо более трудной задачей, нежели анализ собственно хода военных действий, вовлеченных в них сил и средств и т. п.[47]

Именно «мотивы» прежде всего во все большей степени определяют масштаб войны, характер используемых средств, оперативные формы применения вооруженных сил в современных условиях и тактику боевых действий. Связано это с тем, что в условиях «уплотнения» всей системы международных отношений, существования глобальных СМИ, освещающих войны и вооруженные конфликты почти в реальном масштабе времени, действия, традиционно считавшиеся сугубо тактическими, могут моментально превратиться в событие высшего военного и политического уровня.

При рассмотрении вопроса о взаимоотношениях между политикой и войной (политикой и военной стратегией) подавляющим большинством авторов не оценивается воздействие на них идеологии. Применительно к нашей стране это во многом объясняется тем, что, как правило, в теоретических исследованиях по вопросам войны и мира между идеологией и политикой практически не делалось различия. И политика и военная стратегия всегда находятся под заметным (а иногда и сильнейшим) воздействием идеологии – это было, в частности, характерно для Советского Союза, особенно для периода 1920–1960-х годов.

На политику и военную стратегию, а через последнюю – и на оперативное искусство (оператику) и даже тактику оказывают влияние как формализованная идеология, зафиксированная в определенных «догматах веры» (прежде всего в программах и уставных документах партии в государствах с де-факто или де-юре однопартийной системой), так и неформализованная. (Часто полуосознанная «политическим классом» и тем более обществом в целом, эта, вторая, тем не менее существует в массовом сознании, в том числе в виде устойчивых социально-политических стереотипов, мифов и даже социально-политических инстинктов.)

Политика более подвижна, менее инерционна, чем идеология. Она более адаптивна к обстоятельствам. Она в принципе должна быть более рациональной, прагматичной, нежели идеология. Последняя в общественном сознании встречается преимущественно с формируемыми поколениями слабо структурированными, полуинтуитивными представлениями об окружающем мире и о самих себе.

Вмешательство идеологии в военную стратегию может осуществляться напрямую, минуя политику (и вопреки политике). Так, идеологические постулаты ВКП(б) накануне Великой Отечественной войны привели к таким уставным положениям для Красной Армии, которые допускали исключительно наступательную военную стратегию (оборона мыслилась только в оперативном и тактическом масштабах), что на практике можно было реализовать лишь в упреждающих, превентивных действиях. А требования политики не позволяли И. В. Сталину начинать превентивную войну против Германии.

«Раздрай» между идеологией и политикой, выразившийся в идеологизированности военной стратегии, привел к тому, что даже концептуально вооруженные силы, высшее военное командование, государственное (партийное) руководство СССР накануне 22 июня 1941 г. не были толком готовы ни к стратегическим наступательным действиям (превентивная война), ни к долговременной или даже к кратковременной стратегической обороне[48].

Сталин, несмотря на следовавшие одно за другим тяжелейшие поражения Красной Армии в результате попыток стратегических наступательных действий в 1941 – начале 1943 г., перешел к стратегической обороне только летом 1943 г., когда и был достигнут (в ходе Курской битвы) такой успех, который привел к перехвату стратегической инициативы Красной Армией.

Чтобы оттенить значение главенства политики в таком феномене общественной жизни, как война, Клаузевиц весьма подробно останавливается на вопросе о всем спектре военных средств, которые могут быть использованы для достижения поставленных политических целей. Он подчеркивает, что не в каждом конкретном случае есть потребность в полном сокрушении противника в сугубо военном плане. Главная задача применения военных средств – это «преодоление воли противника»[49]. Оно может быть достигнуто, наряду с истреблением неприятельских вооруженных сил, завоеванием провинций противника, временной их оккупацией с целью использования их средств и даже «пассивным выжиданием ударов врагов». Клаузевиц упоминает в числе этих средств и «предприятия, непосредственно предназначенные для оказания давления на политические отношения»[50].

На эту сторону учения Клаузевица о войне до сих пор подавляющее большинство специалистов обращали мало внимания, поскольку это в целом плохо вписывалось в традицию западной военной мысли, сложившейся за последние 300–350 лет[51].

Клаузевиц скромно писал о различных способах «преодоления воли противника» как о всего лишь своего рода наброске («намеке», по его выражению) того, что можно рассматривать как военные средства достижения политических целей. Он не стремился дать классификацию этих способов и методов; такая попытка, по его замечанию, была бы «педантизмом»[52] – тем, чем грешили многие современники Клаузевица и те, кто пытался конструировать теорию войны после него. К «педантам» вполне можно отнести, в частности, таких известных военных теоретиков XIX в., как Г. В. Жомини и Г. А. Леер, да и многих современных авторов.

* * *

Много говоря о политической стороне войны и отдавая должное другим формам применения военной силы, Клаузевиц, однако, постоянно возвращался к тезису о том, что сердцевиной войны является бой, «конструкция» которого относится к тактике. «Бой есть подлинная военная деятельность, все остальное – лишь ее проводники»[53]. Результатом боя (или серии боев) должно быть уничтожение вооруженных сил противника.

Клаузевиц при этом трактует уничтожение вооруженных сил противника как приведение их «в состояние, в котором они уже не могут продолжать борьбу»[54]. И это у него отнюдь не означало просто перемалывание живой силы противника; наоборот, главная задача – сломить волю противника к сопротивлению, т. е. вынудить противника и его союзников подписать мир или привести народ к покорности[55].

О центральном значении боя следует постоянно помнить, занимаясь вопросами стратегического руководства[56]. Однако это обстоятельство не должно заслонять собой возможности использовать для достижения победы другие средства – как военные, так и невоенные.

Применительно к роли собственно вооруженных сил внимание и государственного руководителя, и военного командования должно быть сфокусировано в конечном счете на тех, кого называют «исполнительным звеном» военного механизма – на рядовом бойце, командире отделения, командире взвода, командире роты (батареи), командире батальона (дивизиона). Создание всех необходимых условий для успеха этой части личного состава вооруженных сил должно быть одной из наиболее приоритетных задач. Политические цели и задачи в войне (и в применении военной силы для сдерживания войны) реализуются в итоге именно этими людьми. Поэтому необходима максимальная забота об индивидуальной экипировке и защищенности бойца, о связи в тактическом звене, социальной обеспеченности прежде всего этой категории военнослужащих, об их адекватном поощрении за реальные боевые заслуги. К ним должно быть обращено внимание СМИ.

Говоря о военной стратегии[57], Клаузевиц (стоит сказать, что его мнение было не единственным) в своем главном труде «О войне» писал, что она «не знает никакой другой деятельности, кроме распоряжения боями и относящихся к ним мероприятий»[58]. По Клаузевицу, «каждое стратегическое действие может быть сведено к представлению о бое, так как оно является применением вооруженной силы, а в основе последней всегда лежит идея боя. Таким образом, мы можем в области стратегии свести всю военную деятельность к единствам отдельных боев и иметь дело лишь с целями этих последних»[59]. Ряд отечественных и зарубежных авторов небезосновательно отмечали, что такая трактовка Клаузевицем военной стратегии расходится с его учением о войне.

Как обоснованно пишет, например, И. С. Даниленко, «фундаментальные положения Клаузевица о природе и свойствах войны как общественного явления серьезно разошлись с его прикладными выводами для стратегии, с его утверждением решающей роли боя в ее практической реализации. А это уже появление рецептурного, то есть предписываемого подхода к организации подготовки и ведения войны, что означало введение в военную науку принципа, который Клаузевиц отрицал»[60].

Далее Даниленко отмечает: «По смерти Клаузевица нашли в его бумагах собственноручное замечание, в котором поясняется, что он под словом бой разумел не только непосредственное действие оружием, но и те случаи, где бой хотя и не происходил в действительности, но был возможным, или те даже, где один из противников, ослабленный какими бы то ни было средствами, – видя невозможность успеха, – избегает сражения»[61].

Одним из центральных моментов учения Клаузевица о войне является представление о решающем сражении, которое должно сломить волю противника к сопротивлению.

Позднее в военно-морской сфере аналогичным образом ставился вопрос американским теоретиком А. Т. Мэхэном и английским теоретиком Ф. Коломбом, детально разработавшими к концу XIX в. теорию «господства на море». В ней идея решающего эскадренного сражения линейных флотов была главенствующей. Эта теория полностью использована японцами (прилежными учениками англичан) в Русско-японскую войну 1904–1905 гг., когда адмирал Того, разгромив 2-ю Тихоокеанскую эскадру вице-адмирала Рождественского, установил господство на море применительно ко всей зоне боевых действий. В годы Второй мировой войны на эту же теорию опирались государственное руководство США (в лице прежде всего самого президента Ф. Д. Рузвельта, занимавшего в свое время пост заместителя военно-морского министра США) и американское высшее военное командование в серии морских сражений на Тихом океане (тогда линейные корабли уступили главенствующую роль авианосцам), завоевав господство на море, сохраняемое США и по сей день.

Наряду с этим в британской военно-морской науке существовала и теория «флота в действии» (fleet in being). В соответствии с ней флот должен демонстрировать свою мощь на морях постоянной готовностью действовать. Сама по себе морская мощь, без боевых действий, должна стать сковывающим фактором для противника[62]. По этой теории, демонстрация явно преобладающей военно-морской мощи призвана при определенных условиях принудить противника к тем или иным политическим уступкам и без боевых действий. Данная теория была созвучна идеям Сунь-Цзы, который оказал и оказывает большое влияние на военную мысль Китая, Востока в целом, а в последние десятилетия и Запада.

Размышляя о стратегии, Клаузевиц решительно восстает против того, чтобы ее отождествляли с хитростью, поскольку стратегия «не включает, подобно обыденной жизни, отрасли деятельности, выражающейся словами, т. е. заверениями, объяснениями и пр.». В связи с этим он очень скептически относится к дезинформации противника: «Планы и приказы, отдаваемые только для вида, ложные сведения, умышленно сообщаемые противнику, слабо действуют… ими пользуются лишь в редких особо благоприятных случаях»[63].

Практика войн в новейшей истории, особенно Второй мировой войны, показала, что дезинформация и накануне войны, и в ходе ее стала играть огромную роль, чего Клаузевиц в свое время предвидеть не мог[64].

Формула Клаузевица о примате политики над военной стратегией неоднократно была предметом ревизии, в первую очередь со стороны видных военачальников. Это имело место и на родине Клаузевица, в Германии, и в других странах, в том числе в нашей стране.

Наиболее рельефную интерпретацию формулы Клаузевица дал в своих работах знаменитый Хельмут Мольтке-старший – с 1858 г. начальник прусского, а в 1871–1888 гг. – германского генштаба.

Признавая в общих чертах положение Клаузевица, Мольтке откровенно заявил, что для него это отнюдь не вдохновляющее положение: «Итак, политика, к сожалению, неотделима от стратегии». Однако сфера вмешательства политики в стратегию, по Мольтке, должна быть ограничена определенными рамками: «политика используется войною для достижения своих целей и имеет решающее влияние на ее начало и конец (курсив мой. – А.К.)». Правда, при этом Мольтке признавал за политикой право во время войны «повысить свои требования или довольствоваться меньшим успехом». Делая такое заключение, Х. Мольтке, по-видимому, был далеко не искренен. Достаточно вспомнить его конфликты с Бисмарком по поводу того, как воспользоваться результатами побед немецкой армии в Австро-прусской войне 1866 г. и во Франко-прусской войне 1870–1871 гг.

Продолжить чтение