Читать онлайн Марковцы в боях и походах. 1918–1919 гг. бесплатно

© ООО «Издательство „Вече“», 2019

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2019

От редакционной комиссии

Редакционная комиссия, предоставляя читателям настоящую летопись: «Марковцы в боях и походах за Россию», этот долголетний труд нашего соратника – подполковника В.Е. Павлова, почитает своим первейшим долгом выразить от лица всех марковцев глубокую и сердечную благодарность автору, который, движимый стремлением запечатлеть беспримерный подвиг верных сынов Родины той эпохи, блестяще выполнил возложенную на него марковцами задачу.

В летописи подполковник Павлов красочно, правдиво и всесторонне изображает не только боевые эпизоды и походы марковцев, но и все внутренние, душевный переживания добровольцев, иллюстрируя повествование многочисленными выдержками из записок и дневников соратников, а также дает верную оценку отношения русской общественности и простого народа к идее белой борьбы.

Автор, окончив Алексеевское военное училище в октябре 1914 г., сразу же отправляется на фронт Действующей армии и, будучи трижды раненным и награжденным орденом Св. Георгия Победоносца, прошел всю страду русской армии почти от начала до самого конца, что обогатило его большим боевым опытом и познанием психологии русского офицера и солдата. Революции он не воспринял и устремился туда, на Дон, где обрисовывалась возможность борьбы за честь и достоинство поруганной Родины.

Вдумчиво переживая все проходившее перед глазами, он схватывал своим взором не только узкий сектор зрения рядового бойца и офицера, но выходил и далеко за пределы его.

От читателя этой книги скрыта оборотная сторона медали, и ему более чем трудно представить себе, сколько упорного и кропотливого труда стоило автору собирание всех материалов и показаний в условиях эмиграции и разбросанности по всему свету живых свидетелей этой эпохи.

При этом надо сказать, что с первых же дней эмиграции марковцы, под руководством покойного генерала Г.В. Жданова стали собирать по горячим следам и систематизировать обильный архив белой борьбы, и, когда почти вся работа в этом направлении была закончена, – вихрь Второй мировой войны дотла уничтожил все собранное с таким трудом.

И вот лишь тогда, когда миновала гроза, подполковник Павлов по предложению возглавлявшего в то время объединение марковцев подполковника С.А. Касьянова принялся за восстановление утерянного.

На эту жертвенную работу потребовалось несколько лет.

И мало было только написать историю – еще нужны были реальные средства, чтобы достойно издать ее.

И в этом почин был сделан им, подполковником Павловым, и его призыв к соратникам дал свой результат: был основан «Фонд издания истории марковцев», который, успешно развиваясь, дал возможность довести дело до желанного конца и печатным словом закрепить для грядущих поколений славу марковских подвигов и жертвенности.

Книга эта и есть венок на безвестные могилы нашего шефа, генерала Маркова и его сподвижников.

Председатель редакционной комиссии: полковник Рябухин.

Члены: Генерального штаба полковник Николаев, подполковник Касьянов.

Капитан Орехов и поручик Майборода.

Вступление

Издание книги (в 2 томах) «Марковцы в боях и походах за Россию» имеет целью оставить в истории Родины след об освободительной борьбе за нее в 1917–1920 гг. и тем поставить «нерукотворный памятник» русским солдатам, носившим черные марковские погоны, погибшим и умершим как во время самой борьбы, так и тем, кто погиб и умер за рубежи Родины, сохранив ей верность.

Отсутствие официальных документов, за невозможностью их вывести из России, а во время Второй мировой войны из Болгарии, привело к тому, что книга написана на основании частично разных книг, изданных за рубежом, а главным образом, на базе личных воспоминаний участников борьбы, их сохранившихся дневников, записных книжек (список приводится в конце книги) и составленной на таковой же базе в 1933 г. «Истории Марковской артиллерийской бригады». Поэтому книга в своем заглавии избегла слова «история», что, однако, не лишает ее характера исторического.

Свыше 100 марковцев (как и свыше 20 марковцев-артиллеристов для «Истории Марковской артиллерийской бригады») дали свои воспоминания, позволившие составить полную картину походов и боев всех частей имени генерала Маркова. Более того, они дали материал и для описания жизни марковцев не только в рядах своих частей, но и вне их; жизни, на которой не могли не отражаться настроения, действия и пр. окружавшего их народа во всем его разнообразии. Написанная по материалам рядовых участников, книга является, таким образом, отражением их деяний, мыслей, настроений, почему и название ей дано: «Марковцы в походах и боях за Россию».

Еще в 1938 г. последний командир Марковского полка, генерал Жданов, решительно взявшийся осуществить давнишнее желание марковцев иметь свою историю, писал:

«Общие положения мои таковы: помнить, что пишем историю полка (тогда была мысль об истории только полка. – В. П.), т. е. описание должно носить всесторонний и всеобъемлющий характер. Должно касаться не только внешней, но и внутренней, духовной стороны. Поэтому, кроме описания боев и маршей, успеха и неудач, надо указывать и моральные и интеллектуальные причины их.

Должна быть достаточно охарактеризована руководящая идея борьбы. Для чего должны приводиться слова и мысли, высказанные старшими начальниками и рядовыми бойцами при разных случаях».

В другом месте он писал:

«Марковцы – не полк в обычном, шаблонном смысле с таким-то штатным числом командиров, унтер-офицеров и штыков, организованный по казенному трафарету, а – проявители русского духа в широком смысле, самородки на родной почве…»

Пожелания генерала Жданова, умершего в борьбе с большевиками к 1945 г., осуществлены полностью.

В основе книги лежит правда. Ошибки, упущения, преступления, сомнения, колебания, неудачи, поражения – ничто не скрыто. Может быть, кое-что в ней будет не одобрено, осуждено, как неподобающее для истории, идущее вопреки принятым трафаретам, но правда требует знать, какую тяжкую судьбу переживала и переживает Родина. В совершенно необычной обстановке боролась белая армия. Исключительными были в русской массе русские белые добровольцы…

Содержание книги не делает выводов, кроме одного: В ДНИ РУССКОЙ СМУТЫ ДОЛЖНО БЫЛО НАЙТИ ПУТЬ К СПАСЕНИЮ РОДИНЫ, ВСТАТЬ НА НЕГО И ТВЕРДО ПО НЕМУ ИДТИ ДО КОНЦА, КАКИЕ БЫ СРОКИ ДЛЯ ЭТОГО НИ ТРЕБОВАЛИСЬ.

Книга обращает внимание и делает упор на роль и значение русского офицера. Это вызвано не предумышленно, а ходом и развитием событий.

В дни всеобщей разрухи и растерянности надежда на прекращение смуты возлагалась, естественно, на тот элемент страны, который, казалось, должен быть наиболее привержен чувству долга и который тогда организационно мог создать силу для вооруженного сопротивления разрушителям Родины. Этим элементом было офицерство, включавшее в себя тогда представителей от всех классов и сословий.

Как выполнило оно свой долг – неизбежно и стало одной из тем книги. И это тем более потому, что марковцы в начальный период своего служения Родине состояли почти исключительно из офицеров, для которых честь имени – русские офицеры – имела абсолютное значение.

Рядом с офицерством в книге говорится о русской молодежи, вставшей в ряды офицеров. Говорится и о русской женщине, пошедшей с ними как сестра милосердия и даже как боец.

Книга написана не столько для немногих сотен еще здравствующих «Солдат России Великой», сколько для потомков всех россиян, в руках которых судьба Родины.

«Да ведают потомки…»

Подполковник В.Е. Павлов. 1962 г.

Не положу оружия до тех пор, пока хоть один вооруженный неприятельский солдат будет на земле нашей.

Слово государя императора при объявлении войны в 1914 году

Кто думает теперь о мире, кто желает его, – тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит.

Из прощального приказа государя по армии – 7 марта 1917 года

1917 год. Офицеры и революция

Конец февраля 1917 г.

По газетам на фронте узнали о начавшихся на экономической почве беспорядках в Петрограде. Эти беспорядки усиливались изо дня в день. Армию охватило беспокойство, особенно когда волей императора была распущена Государственная дума. Офицеры в этом факте увидели, что беспорядки переходят их области экономической в область политическую. Но они хотели верить, что порядок будет восстановлен.

В начале марта армии было сообщено об отречении от престола государя императора. Беспорядки вылились в революцию…

– Господа офицеры! Мы будем продолжать с полным напряжением наших сил и сознанием ответственности перед Родиной наш долг! – сказал командир одного из полков. В этот же вечер на обычной вечерней поверке резервной роте было сообщено об отречении императора. Рота застыла, охваченная ужасом совершившегося. Через несколько мгновений из рядов роты раздался крик, полный отчаяния: «Теперь все пропало!»

– Нет! Не пропало, если мы выполним до конца наш долг! – ответил командующий батальоном. – На молитву шапки долой!

Рота пропела молитвы… «Спаси Господи люди Твоя… победу Благоверному Государю Николаю Александровичу на сопротивныя даруй…», истово крестясь, молились двести человек. Это был последний раз, когда в молитве упоминалось имя государя и когда просилась милость Господа – победы его армии. В последующие дни эта молитва всегда срывалась там, где уже было опущено имя государя, и все в этот момент чувствовали какую-то вдруг открывшуюся перед всеми темную и страшную бездну.

Была трагедия в душах русских солдат. Низвержен был закон, которым столетиями жила страна; низвержена была вековая российская традиция и традиции ее армии.

* * *

Газеты на фронте ожидались с нетерпением и читались с чувством людей, потерявших почву под собой. Официальные сообщения по армии не касались существа событий, а лишь службы.

– Мы не разделяем газетных оптимистических настроений… – говорили офицеры. Их не успокаивало сообщение о Временном правительстве и его составе – монархическом, за исключением одного социалиста – Керенского.

– Революция – вот факт. А всякая революция – драма для страны, и в военное время в особенности.

Но среди офицеров были и оптимисты, верящие, что «все образуется».

* * *

События шли тяжелой поступью. Временное правительство меняло свой состав и левело. Революцию величали уже великой и бескровной, хотя и пролита была кровь. Ей кричали: «Да здравствует революция!» В Петрограде некоторые воинские части получили название «Краса и гордость революции», красные банты, красные флаги в тылу. А на фронте полковые святыни – знамена и штандарты «украсились» красными лентами; более того, кусками красной материи были зашиты вензели верховного вождя русской армии. Эти святыни, в молениях освященные и в торжестве врученные полкам, теперь были осквернены. Изменен был и государственный герб – двуглавый орел: с него были сняты короны, скипетр и держава. Вместо народного гимна игралась чуждая России революционная «Марсельеза».

Армия волей Временного правительства перестраивалась на демократических основах: в систему ее организации вводились войсковые комитеты. Никто толком не знал их назначение и роль. Вопрос о комитетах вызвал большие разговоры среди офицеров. Последние разделились: одни считали, что комитеты сыграют благотворную роль, другие – вредную. Но революция их ввела, и офицерам ничего не оставалось, как отнестись к этому необычному статуту лояльно, как вынуждены были они лояльно отнестись к Временному правительству, будучи неожиданно поставленными перед совершившимся фактом.

В штабе X армии молодой генерал Марков, отмеченный высшими боевыми наградами, записал о «медовом месяце» революции в свой дневник:

«1 марта. Дай Бог успеха тем, кто действительно любит Россию. Любопытна миссия Иванова (отряд генерала Иванова, направленный на Петроград).

2-4 марта. Мое настроение выжидательное; я боюсь за армию; меня злит заигрывание с солдатами, ведь это разврат и в этом поражение. Будущее трудно угадать; оно трезво может разрешиться (если лишь) когда умолкнут страсти. Я счастлив буду, если Россия получит конституционно-демократический строй и пока не представляю себе Россию – республикой.

5 марта. Наша поездка на вокзал; говорил с толпой на дебаркадере; все мирно, хорошо…

6 марта. Все ходят с одной лишь думой: что-то будет? Минувшее все порицают, а настоящего не ожидали. Россия лежит перед пропастью и вопрос еще большой – хватит ли сил достичь противоположного берега?

7-9 марта. Все то же. Руки опускаются работать. История идет логически последовательно. Многое подлое ушло, но всплыло иного накипи. Уже в № 8 от 7 марта „Известий Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов“ появились постановления за немедленное окончание войны. Погубят армию эти депутаты и советы, а вместе с ней и Россию».

Далее в записках генерала Маркова говорится о длительных разговорах, о начавшихся военных бунтах, митингах, уговорах, не приводящих к положительным результатам. В Брянске генерал Марков едва не стал жертвой солдатской толпы.

«18 марта. Я, оказывается, уже выбран почти единогласно в наш офицерский комитет.

19 марта. Организуем офицерско-солдатский комитет штаба X армии и местного гарнизона. После обеда первое собрание, в которое я попал в числе шести единогласно».

В течение следующих дней – успешная работа в комитете, но…

«3 апреля. Продолжаю чувствовать физическую слабость и моральную подавленность.

10 апреля. Утром подал заявление в оба комитета о своем отказе. Устал я…

13 апреля. Я верю, что все будет хорошо, но боюсь – какой ценой? Мало говорить: война до победного конца, но надо и хотеть этого».

Подобную тревогу генерала Маркова за армию и за победу переживало все фронтовое офицерство и лучший элемент кадрового состава армии. Напрасны были все предупреждения и все доказательства, исходящие от армии через ее Верховного главнокомандующего генерала Алексеева: Временное правительство продолжало вести свою революционную линию.

На Временное правительство не производили впечатлении даже начавшиеся на фронте тяжелые нарушения дисциплины, когда власть начальников выпадала из их рук.

Часть офицеров пала духом, примирилась с создавшимся положением. Оппортунистические настроения среди них усиливались. Этому способствовали вести из тыла об энтузиазме и идеалистическом отношении к революции.

«Демократизация» армии, как называлось официально введение новых порядков, а в сущности – развал армии, шел непрерывно изо дня в день. Был «приказ № 1»; за ним следовал «приказ № 2», хотя официально и отмененный свыше, но неофициально проводимый велением Совета солдатских, матросских, рабочих депутатов, революционного органа, постепенно подчиняющего себе всю жизнь России благодаря слабости и попустительству Временного правительства.

– Почему Совет не арестуют? – задавали вопрос офицеры. – Почему Временное правительство не считается с Верховным главнокомандующим, а считается с Советом?

Во Временное правительство офицеры окончательно перестали верить, тем более потому, что оно постоянно меняло свой состав. Этот факт показывал ясно, что в правительстве сидели и сидят люди безответственные, которые из боязни ответственности свободно складывают свои полномочия, подают в отставку. Что будет далее – их не касается. В результате на посту военного министра оказался г-н Керенский, «первенец революции», неизвестный до нее и теперь выдвинувшийся своим красноречием и революционным духом. Он играл первую роль во Временном правительстве, он полностью распоряжался судьбой армии.

Офицерский съезд в ставке

В начале мая месяца офицеры на фронте узнали об организации Союза офицеров армии и флота. Цель Союза объяснялась так:

«Необходимо едино мыслить, чтобы одинаково понимать происходящие события, чтобы работать в одном направлении; необходимо выразить общий голос и общий взгляд офицерства, ибо до настоящего времени голоса всех офицеров никто не слышал. Мы ничего не сказали по поводу переживаемых событий. За нас говорит всякий, кто хочет и что хочет. За нас решают вопросы нашего быта и внутреннего уклада всякий, кто желает и как желает».

Зачисление в Союз фронтового офицерства было поголовное.

Вскоре в г. Могилеве, при Ставке Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, был созван съезд офицеров. Г-н Керенский не запретил ни организацию Союза, ни съезд офицерства, т. к. это отвечает духу демократичности.

Резолюция съезда горячо обсуждалась офицерами на фронте. Съезд исключал «всякие политические цели». Это положение разделялось офицерами, но часть из них ставила условие отказа власти от внедрения «политических целей» в ряды армии. Съезд ставил задачей: «Поднятие боевой мощи армии во имя спасения Родины». С этим решением соглашались все, но часть задала вопрос: «А как все же можно подпитать боевую мощь армии, когда из тыла, из центра России в нее проникают микробы развала, когда само Правительство до сего времени принимало меры, ведущие лишь к падению боевой мощи?»

На этот вопрос как будто отвечало требование съезда: твердая власть над страной и армией и как производное к этому – восстановление дисциплины, авторитета начальников, замена метода увещевания в отношении нарушителей долга – самыми высшими наказаниями. В введении «твердой власти» офицеры сомневались, но в то время как одни считали возможным установление твердой власти только путем подавления революции, другие говорили:

– Революцию не остановить никакими силами, она будет продолжаться и… когда-нибудь закончится; так продолжаться долго не может.

Выявилось новое течение мысли у части офицеров – упование.

Съезд констатировал положение армии, близкое к развалу, и что в этом виновны как несознательные группы солдат, так и несознательная и недобросовестная часть офицерства, в среде которого выявилась растерянность начальников, не исключая и старших, а также искание иными популярности в солдатской массе.

На съезде говорил генерал Алексеев:

«Отечество в опасности! Мы слишком привыкли к этой фразе». Он выразил желание, чтобы единение водворилось в нашей семье; чтобы общая дружная семья образовалась из корпуса русских офицеров; чтобы подумать, как вдохнуть порыв в наши сердца, ибо без порыва – нет победы, без победы – нет спасения, нет России.

Смысл и призыв слов генерала Алексеева великолепно понял г-н Керенский; он увидел опасность для… революции, и через несколько дней генерал Алексеев был смещен с поста Верховного главнокомандующего.

«Рассчитали! Выбросили!» – говорил он.

На этом же съезде говорил и генерал Деникин:

«Я имею право бросить тем господам, которые плюнули нам в душу, которые с первых же дней революции совершили свое каиново дело над офицерским корпусом… Я имею право бросить им:

„Вы лжете! Русский офицер никогда не был ни наемником, ни опричником. Пусть же сквозь эти стены услышат мой призыв и строители новой государственной жизни:

Берегите офицера! Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности. Сменить его может только смерть“».

Последние слова генерал Деникин обращал к представителям от солдат, которые были допущены на съезд, дабы устранить возможность всяческих подозрений в отношении офицеров.

Но ни все сказанные на съезде слова, ни резолюции на «строителей новой жизни» и солдат не оказали никакого влияния, и все осталось по-прежнему. Единственный результат – смещение генерала Алексеева.

* * *

Проходили недели, а положение не менялось. Армия стояла в окопах в бездействии. Предполагаемое весеннее генеральное наступление не состоялось: солдатская распропагандированная масса не желала наступать, она желала мира «без аннексий и контрибуций». Новый Верховный главнокомандующий, генерал Брусилов, «попутчик революции», бездействовал. Дисциплина в армии падала с каждым днем; эксцессы учащались: офицерам наносились оскорбления, над ними совершались насилия за побуждения солдат к наступлению, за требования подчинения и за запрещение братания с врагом.

У Временного правительства оставалось одно средство, чтобы как-нибудь побудить армию перейти в наступление: уговаривание. По всему фронту стали разъезжать разные делегации от комитетов, от матросов, члены правительства и сам г-н Керенский – военный министр. Внешний успех пожинал лишь Керенский, до потери голоса произнося зажигательные речи и принимая с самодовольством громкое «ура». Он говорил о революции, о закреплении ее достижений победой над внешним врагом; звал к наступлению ради революции. Он считал себя сердцеведом и был уверен в успехе своей миссии.

Успех красноречивых речей «главноуговаривающего», как прозвали г-на Керенского, завершился позорным бегством революционных солдат на третий день удачно начавшегося наступления, названного «наступлением Керенского». Виновный нашелся – это генерал Брусилов. Он был смещен и заменен генералом Корниловым.

* * *

Первое испытание сознательности и патриотизма революционной армии завершилось позором. За ним последовали другие на Западном и Северном фронтах с тем же результатом.

Назначение генерала Корнилова Верховным главнокомандующим не было случайным и вызванным лишь теми мерами, которые он принял в отношении бегущих солдат революции, сдававших без сопротивления не только результат успеха первых двух дней наступлений, но и занимаемую ими до этого территорию с огромными боевыми запасами; не только потому, что за ним была подлинная слава боевого начальника, но и генерала, заявившего в начале революции:

– Старое рухнуло! Народ строит новое здание свободы, и задача народной армии всемерно поддерживать новое правительство.

Офицеры знали политические симпатии генерала Корнилова, но для них в данный момент нужен был вождь, который бы остановил развал фронта. И они не ошиблись: генерал Корнилов, как и они, учел уроки пяти месяцев революционных экспериментов над армией и, чтобы спасти армию и страну, обратился к Временному правительству уже не с предупреждениями и пожеланиями, а с требованиями решительного изменения политики демократизации армии.

Генерал Корнилов опирался на сохранившиеся элементы армии: офицерство и лучшую часть солдат; на воинские организации, возникшие во время революции: Союз офицеров Армии и Флота, Союз казачьих войск, возглавляемый генералом Калединым, и Союз георгиевских кавалеров. Кроме того, он опирался и на образумившуюся часть российской общественности.

Союз офицеров был морально сильной организацией, но у него были слабые стороны: распыленность офицерства и далеко не удовлетворительная деятельность центра Союза в смысле руководства всей массой офицеров.

Союз казачьих войск был также сильной организацией, и сила его была в том, что он имел большое влияние на боевую казачью силу: полки, дивизии и был с ними тесно связан.

Союз георгиевских кавалеров, как офицеров, так и солдат, быстро вырос в крупную и сплоченную организацию; он должен был создать воинские части, состоящие из георгиевских кавалеров: батальоны, полки и даже дивизии. Деятельность Центрального комитета союза, находящегося в Москве, сразу же обратила на себя внимание и генерала Корнилова, и военного министра Керенского.

Генерал Корнилов лично беседовал со всем составом Центрального комитета, вызвав его в Могилев.

Один из членов этого комитета, поручик Кузминский, записал эту встречу:

«Я отчетливо помню тот знаменательный день, когда к выстроившимся в зале верхнего этажа губернаторского дома в Могилеве членам Комитета быстрым шагом вошел небольшого роста генерал.

Первое впечатление: выразительные глаза, худощавое лицо со скулами, делающими его похожим на монгола, чуть-чуть мешковато сидящий френч с аксельбантами и широкими погонами; Георгий на шее и на груди.

С того момента, когда генерал Корнилов поздоровался с нами, мы были загипнотизированы им. Я не помню слов приветствия капитана Скоржинского (председатель Центрального комитета), стоявшего впереди нас и опиравшегося на палку, но каждый из нас буквально впился глазами в генерала и жадно ловил его медленные, чеканные слова. Он говорил о том, что настанет время, когда каждый из нас должен быть готов не только исполнить свой долг, но и не задуматься принести к жертву Родине все, что он имеет. Он уверен, что Георгиевские кавалеры, носители эмблемы героизма, ни на шаг не отступят от заветов наших славных вождей».

Пожелания вождя Центральный комитет широко распространил по всему фронту в среде георгиевских кавалеров.

Деятельность Союза георгиевских кавалеров особенно горячо интересовался генерал Марков, в это время начальник штаба Западного фронта, всячески помогая ему. Делегату от Западного фронта, поручику Кузминскому, пришлось по делам Союза быть в штабе Западного фронта и разговаривать с генералом Марковым.

«В приемной приветливый адъютант, провожая меня (из записок поручика Кузминского) к дверям кабинета начальника штаба, улыбаясь заметил:

– Вы – единственный комитетчик, которого генерал будет рад видеть.

Стройный, моложавый, с правильными чертами лица и бородкой а ля Генрих Четвертый, генерал поднялся навстречу мне из-за стола, заваленного бумагами и картами. Живые глаза смотрели молодо и пытливо. Протягивая обе руки, с подкупающей простотой, он сразу же пожаловался мне:

– Я рад, что вы с нами. Вы не можете себе представить, как нас одолели эти проклятые комитеты. Главнокомандующий (генерал Деникин) не выносит их и шлет всех ко мне. Сколько времени уходит у меня на разговоры и обуздание их аппетитов. Садитесь и рассказывайте, чем мы можем быть вам полезны.

– Ваше превосходительство! Я должен доложить нашему Центральному комитету ваше мнение об использовании наших организующихся сил.

– Удивительно! Вы, кажется, единственный, кто от нас ничего не хочет.

– Разрешите мне, Ваше превосходительство, предостеречь вас от преждевременных заключений…

На следующий день я уезжал в Москву под впечатлением его продуманных и проницательных советов и указаний для нашей зарождающейся в революционной свистопляске „контрреволюционной“, по определению Керенского, организации».

* * *

Присмиревшая на некоторое время, после вступлении в верховное командование генерала Корнилова, солдатская масса, разлагаемая пропагандой из тыла, видя усилия лишь офицеров в поддержании дисциплины, стала снова быстро разлагаться. И теперь среди офицеров еще глубже и шире происходил раздел и разложение. В то время как одни волю генерала Корнилова принимали и на себя, другие предоставляли событиям течь своим путем.

Не потерявшая дух и волю часть офицеров искала путей и средств к спасению положения. Она обращалась не только за советами и приказами к своим начальникам, но и предлагала им решительные меры для борьбы с разложением, включая формирование частей специально для этой цели из офицеров и верных солдат. Доходили ли эти предложения офицеров до высшего командования? Казалось, не могли не дойти. Офицеры пытались связаться с Союзом офицеров, но «перепуганный представитель этого Союза всеми силами старался от меня поскорее избавиться и никаких директив я от него получить не мог».

Офицеры иных полков принимали меры даже через головы своих командиров. Вот запись офицера 127-го Путивльского полка:

«Все мы принадлежали к той полковой „элите“, которая сложилась из бывших „прапорщиков армейской пехоты“, постепенно заменявших кадровых офицеров на ротах, командах и даже батальонах. Эта „элита“ спаялась в дружную семью со строгой моралью взаимной выручки, независимо от приказаний свыше. Часто собирались и обсуждали положение, вырабатывали общую линию поведения. Была вера в генерала Корнилова и в самый разгар его выступления от имени всех офицеров полка была послана ему телеграмма с предложением оставить полк и явиться ему на поддержку. После его неудачи, строили планы пробраться на Дон к Каледину».

А между тем все требования генерала Корнилова, поддержанные генералами Деникиным, Марковым и др., оставались без должных последствий: сохранению армии Керенский предпочел сохранение революции. В генерале Корнилове, вслед за революционными организациями, он стал видеть врага революции, и 7 сентября генерал Корнилов, а вскоре генералы Деникин, Марков и др., были арестованы и посажены в тюрьму. В эти же дни из тюрем были освобождены Троцкий и др. большевики, арестованные за июньское восстание.

Верховным главнокомандующим стал сам Керенский.

Все то, что делалось в армии и вселяло какие-то надежды, рухнуло. Развал армии стал прогрессировать быстрым темпом. «Долой войну!» – стало злободневным лозунгом масс. «Немцы тоже не хотят войны! Они наступать не будут!» – твердили они. «Долой войну!» – оставалось требованием на митингах и после того, как немцы все же перешли в наступление и заняли г. Ригу.

Для Керенского «самые свободные солдаты в мире» стали «взбунтовавшимися рабами».

Но своей политики он не изменил. Потерявшие воинский вид части еще не оставляли фронты, и это позволяло ему надеяться на лучшее, хотя он, конечно, знал, что они просто выполняли задания Петроградского совета солдатских и прочих депутатов.

Положение офицеров стало нестерпимым: за оскорблениями следовали издевательства, насилия, покушения на жизнь и убийства в диких самосудах. Особенно тяжело было положение офицеров пехоты. Они стали песчинками в разбушевавшейся стихии. Разбитые морально, они стали искать легальные и даже нелегальные возможности оставить ряды своих частей…

Офицерский съезд третьей армии

В конце сентября в м. Будслав, на линии железной дороги Молодечно – Полоцк, при штабе 3-й армии был созван съезд представителей офицеров от частей для выяснения положения в армии и выработки мер для ее сохранения. На этот раз офицерский съезд собирался по инициативе Временного правительства, в лице комиссара армии полковника Постникова.

Съезд длился три дня.

Первый день – открытие съезда комиссаром и доклады с мест о положении. Начался он громким инцидентом: первые же слова комиссара, повторенные несколько раз: «Я комиссар 3-й армии, полковник Постников» – сразу же прерывались криками: «Полковник? Где погоны?» И только заявление командующего армией, что полковник Постников носит «присвоенную ему по должности форму одежды» (форма а-ла-Керенский) заставила прекратить выпады.

Доклады с мест рисовали картину полного разложения пехотных частей и небезнадежное положение в других, «если в пехоте будет порядок». Роль офицера в пехоте свелась, от причин не от него зависящих, быть «мишенью для стрельбы» и «чучелом для штыковых ударов». О продолжении войны думать не приходится. Сохранить хотя бы фронт, т. е. продолжать сидеть в окопах, по мнению одних еще возможно, при условии изменения некоторых порядков в армии и при главном условии – если противник не будет наступать; по мнению других – только при условии полного проведении мер, предъявленных генералом Корниловым.

Как взрыв бомбы поразила всех прочитанная делегатом от 24-го пехотного Симбирского полка резолюция гг. офицеров полка. В резолюции подводились итоги борьбы офицеров и лучших солдат за сохранение боеспособности полка. Достижения следующие: был изъят из полка один из опасных демагогов (под видом командировки), а затем и главный демагог, ненавистник офицеров, председатель полкового комитета солдат Иваночкин. (Он был захвачен ночью в доме деревни, где он жил и… исчез.) Разгон силой собрания полков, комитета, который, несмотря на протесты офицеров, разбирал вопросы, не относящиеся к его компетенции; по настоянию офицеров полка был устранен временно командовавший полком подполковник Гр., заискивающий перед толпой, ей послушный и… ею любимый. Все эти случаи не вызвали никаких эксцессов, и полковник, по словам начальника дивизии, оставался наиболее сохранившимся.

Но одновременно «силы порядка» в полку несли потери. Пришлось перевести из полка двух командиров рот; пришлось оставить полк командиру полка, на которого готовилось покушение; было два покушения на начальника пулеметной команды (стрельба в него) и на командующего батальоном (в убежище которого была брошена ручная граната, контузившая его и двух находившихся с ним офицеров). И, наконец, апогей всего: самосуд над командующим батальоном, кончившийся, к счастью, без смерти, благодаря решительным действиям офицеров, но вышедшими из схватки с сорванными погонами и с полученными ударами.

Резолюция заключалась следующим: теперь офицерам в полку больше нечего делать и, если без промедления не будут восстановлены власть и дисциплина, то они, офицеры 24-го пехотной полка, будут считать себя свободными от несения службы.

Впечатление на всех эта резолюция произвела потрясающее. Помещение огласилось криками: «Правильно! Иного выхода нет! Браво!» и… «Позор! Предательство! Пусть уходят!»

Второй день съезда был посвящен прениям по докладам и выводам.

Некоторые делегаты были многословны и красноречивы и столь же несправедливы к пехотным офицерам. Вскрывались язвы, благодаря которым якобы и создалось такое тяжелое положение: отчужденность пехотной офицеров от своего солдата, отсутствие близкого интереса к его духовным и физическим запросам, неуважение к его личности и основа всего этого – недостаточная культурность пехотного офицера.

– У нас, в артиллерии, нет и не может быть такого положения, хотя мы и признаем, что зараза может проникнуть и в наши ряды, – говорили иные делегаты.

Возмущению и негодованию в связи с такими заявлениями не было границ. Согласны с ними были немногие и в их числе комиссар.

Третий день съезда – выработка резолюции. Резолюция ничего нового не дала, и вся она была составлена в духе требований генерала Корнилова. Принята была единогласно. Но разъезжались со съезда офицеры без всяких надежд и оказались правы: Временное правительство ответило молчанием и… продолжением своего дела. Развал в армии продолжался. Окончательно развалилось и то, что должно было быть корпусом или Союзом офицеров. Одни офицеры «поплыли покорно по течению», другие вдруг объявили себя сторонниками Временного правительства; третьи, отрешившись от всяких дел, ждали когда им удастся уехать домой, отдохнуть и заняться своим частным делом; четвертые видели дальше: и дома им не удастся обрести покой, пока не будет сброшена революционная власть. Офицеры разбились по группам, чуждым и даже враждебным друг другу.

В м. Будславе в распоряжении комиссара армии находилось сначала 20, затем 40 и более офицеров, и, кроме того, такое же количество в г. Полоцке – офицеров, отозванных из полков из-за происшедших между ними и подчиненными столкновений. Они находились там для производства по их «делам» дознаний.

Тяжело было их моральное состояние. В большинстве – командиры рот, батальонов, прошедшие многие бои, отмеченные высокими боевыми наградами; офицеры, не чувствующие за собой никакой вины, кроме одной – в условиях революционного времени осмелились требовать соблюдения дисциплины и стоять за продолжение войны до победы. Угнетало их отношение комиссара армии, который был убежден, что революционные солдаты не могли оскорбить их только за требования дисциплины; по его понятиям, тут были и другие причины, зависящие от офицеров.

Эти подследственные офицеры получили право присутствовать на офицерском съезде. С его собраний они возвращались в свой барак в еще более угнетенном состоянии: их обвиняли даже в их собственной офицерской семье в недостатке выдержки, спокойствия, такта и даже просто культурности; их обвинили свои же чуть ли не в провокаторстве за то, что своими требованиями они настраивали массу против всех офицеров.

Суждения изгоев были тверды и решительны:

– Армию и Россию погубила революция. И офицерская слабость, мягкотелость, сваливание с себя ответственности, забвение своего долга.

– Корпус офицеров? Союз офицеров? – громкие слова! Единство, сплоченность? Где они?… Оставили императора, не поддержали Корнилова…

– Все цепляются за звание «офицер», но сколько из нас действительно стояло и стоит на «страже российской государственности»?

– Мы знали и понимали, как нужно бороться с врагом внешним, но превратились в ничто перед врагом внутренним, перестав быть едиными; даже более – становясь враждебными друг другу.

– Что мы могли предпринять? Да, армию разложили демократическими экспериментами; да, офицерам «плюнули в душу»; да, прав генерал Деникин, сказав: «Берегите офицера…» Но мы-то, 300 000, решились ли на твердые требования и на твердые дела?

– Да! Не было приказов начальников, не было руководства… Но… Неужели все тот же корпус офицеров живет и действует только распоряжениями сверху, а не выявлением и проявлением духа и дел снизу?

– Не забывайте – как мы, рядовые офицеры, нуждаемся в воле свыше, так и те, кто наверху, нуждается в помощи от нас, в наших делах, нашей инициативе, нашем дерзании. Не обращался ли генерала Алексеев к нам: «Подумать, как вдохнуть порыв!»

– Нас солдаты называют несознательными! Приходится признать это правильным; мы не сознали своего долга и своей ответственности.

– Так чего же нам желать? Установление порядка, дисциплины? Да. Но для этого нужно бороться за лучшее, а не уповать, что оно придет само собой через что-то худшее. Нет возможности бороться? Нужно найти эти возможности… нужно их создать!

Главное – решиться на борьбу.

– Ведь говорили же мы, что «так долго продолжаться не может». Значит, должны допустить возможность перемены. Так пусть же эта перемена будет проявлением нашей воли и нашей силы…

Так в бесконечных разговорах рождался отпор в сердцах части офицеров против существующего положения.

На путях к борьбе

Чтобы оказаться правым в будущем, необходимо иметь мужество, в известные сроки, идти против течения.

Ренан

«Попутчики» революционной власти среди офицеров сами фактически исключили себя из состава «стражей российской государственности». «Непротивленцы» помимо собственного желания остались в русле политики этой власти. Остальная, меньшая, часть офицеров, затаившая «заговор» против власти, чувствуя себя бессильной в стихии революции, тем не менее не теряла надежды на перемену положения, считая, однако, что перемена может быть только выявлением их воли и их силы, что для этого необходимо искать путей к борьбе. Эта часть офицерства искала вождей, которые бы возглавили, объединили и повели их.

Два имени произносились офицерами: генерал Алексеев и генерал Корнилов. Иных не находили. Но… все знали, что генерал Алексеев устранен из армии и находится в Петрограде под наблюдением Временного правительства и Совета депутатов, а генерал Корнилов предан суду и сидит в Быховской тюрьме. Однако «заговор и сердце» не терял свою силу: возможен ничтожный шанс, возможно чудо, и к этому должны быть готовы.

И, действительно, подготовка к борьбе шла: ее вели оба вождя; подготовка осторожная и в возможной тайне. Без упоминания имен вождей, но, используя остатки свободы, моральная подготовка велась возникшими политическими и сохранившимися здоровыми общественными организациями и велась при помощи еще окончательно не убитых патриотически настроенных газет.

* * *

В Петрограде генерал Алексеев идейную и моральную подготовку вел через политическую организацию «Русской государственной карты», возглавляемую В. Пуришкевичем. Эта организация становилась центром связи всех объединяющихся сил. Подготовку военную секретно генерал Алексеев вел с помощью верных и надежных офицеров, стремясь объединить и связать сохранившие порядок и дисциплину воинские части, главным образом военные училища и школы прапорщиков.

В Петрограде находилась масса офицеров, как служивших в запасных частях, военных школах, так и случайно оказавшихся в нем. Генерал Алексеев стал проводить объединение их в Офицерскую организацию с тем, чтобы в нужный момент сформировать из них воинские части. Дабы держать в Петрограде офицеров, случайно там оказавшихся, т. е. не живущих в нем постоянно, нуждающихся в помещении и питании, по поручению генерала Алексеева полковник Веденяпин вошел в состав общества борьбы с туберкулезом – «Капля молока», превратив общество одновременно и в питательный пункт, и в нелегальное «управление этапного коменданта». Затем генерал Алексеев при посредстве торгово-промышленных кругов вел подготовку к пуску в ход бездействующих заводов, чтобы разместить в них офицеров под видом рабочих.

Так народилась «Алексеевская организация» в Петрограде, затем в Москве. Она держалась в секрете. Цель ее такова: при неизбежном новом восстании большевиков, когда Временное правительство, безусловно, окажется неспособным его подавить, выступить силами организации, добиться успеха и предъявить Временному правительству категорические требования к изменению своей политики.

Но генерал Алексеев учитывал и возможность победы большевиков, тем более потому, что его организация едва начала свое дело и была еще очень слаба. На этот случай он договорился с атаманом Дона генералом Калединым о переброске своей организации на Дон, чтобы оттуда продолжать борьбу.

* * *

В Быховской тюрьме вместе с генералом Корниловым находилось около 20 человек генералов, офицеров и в их числе переведенные из Бердичева арестованные там генерал Деникин, генерал Марков и др. Каково могло быть настроение в тюрьме, можно судить по тому, что испытывали в пути переводимые из Бердичева: злобно ревела озверевшая толпа солдат, в них летели камни… и только хладнокровие роты юнкеров 3-й Житомирской школы прапорщиков и ее командира штабс-капитана Бетлинга спасло их. Но весьма сносные условия жизни узников не создавали отрадных иллюзий: впереди всех ожидал революционный суд – это в лучшем случае, а то и жестокая расправа.

Тем не менее генерал Марков в тюрьме записал:

«Я был бы окончательно сражен, если бы почему-либо тов. Керенский со своими присными не признал меня достойным быховского заключения».

Тревожиться о своей судьбе были основания:

«Зачем нас судят, когда участь наша предрешена! Пусть бы уж сразу расстреляли… Люди жестоки, и в борьбе политических страстей забывают человека. Я не вор, не убийца, не изменник. Мы инако мыслим, но каждый ведь любит свою родину, как умеет, как может: теперь на смарку идет 39-летняя упорная работа. И в лучшем случае придется все начинать сначала… Военное дело, которому целиком отдал себя, приняло формы, при которых остается лишь одно: взять винтовку и встать в ряды тех, кто готов еще умереть за родину».

Тревога генерала Маркова не помешала ему решиться на «заговор» и в какой-то момент «взять винтовку».

«Легко быть смелым и честным, помня, что смерть лучше позорного существования в оплеванной и униженной России», – писал он.

Не отбрасывая от себя возможности насильственной смерти, генерал Марков все же верил в возрождение Родины:

«Как бы мне страстно хотелось передать всем свою постоянную веру в лучшее будущее! Даже теперь, когда уже для себя я жду одно плохое».

«Нет, жизнь хороша, и хороша во всех проявлениях», – твердо заявлял он. Одно из «проявлений» жизни Быховских узников было решение – борьбу продолжать!

Непосредственную охрану заключенных нес Текинский конный полк, беспредельно преданный своему «Бояру» – генералу Корнилову. Начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Духонин, ответственный за узников, не выполнял обязанности полной изоляции их от окружающего миря: им разрешалось писать письма и с верными людьми отправлять их, и даже к ним допускались посетители без того, чтобы кто-либо присутствовал при разговорах. Такой свободой генерал Корнилов и остальные пользовались и рассылали во все здоровые политические, общественные и военные организации свое твердое и единодушное решение – «борьбу продолжать». Из тюрьмы была разослана политическая программа без указания ее авторов и места составления.

«Установление правительственной власти, совершенно независимой от всяких безответственных организаций – впредь до Учредительного собрания.

Война в полном единении с союзниками, до заключения скорейшего мира, обеспечивающего достоинство и жизненные интересы России.

Создание боеспособной армии и организованного тыла без политики, без вмешательства комитетов и комиссаров и с твердой дисциплиной.

Разрешение основных государственных, национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного собрания».

Генерал Корнилов знал, что взоры русских людей обращены к нему, как вождю, и он брал бремя власти на себя. Он писал верным людям, а через них и всем:

«Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, в храмы, молите Господа Бога об явлении величайшего чуда – спасения родной страны».

Генерал Корнилов, так же как и генерал Алексеев, условился с атаманом Дона для крайнего случая о сборе сил для борьбы на Дону, о чем и требовал широко распространить в армии.

Так генерал Алексеев и генерал Корнилов в разных условиях, при разных возможностях, один в тылу, другой на фронте, делали одно дело: подготовляли и собирали русских людей, и в первую голову верных офицеров и юнкеров для неизбежной вооруженной борьбы за Родину.

Но события в России развивались очень быстро.

Большевики у власти

25 октября большевики во второй раз подняли в Петрограде восстание и на этот раз удачно. Временное правительство, зная о готовящемся восстании, не только не принимало никаких должных мер, но и оказалось застигнуто им врасплох. Оно имело смелость действовать только против сил, препятствующих «углублению революции». Кроме того, оно сразу же оказалось без своего главы: тов. Керенский скрылся в неизвестном направлении. Члены правительства некоторое время оставались в Зимнем дворце под охраной юнкеров и женского ударного батальона, пока сопротивление последних не было прекращено осадившими дворец большевиками.

Не предупрежденные о восстании военные училища, и то лишь некоторые, смогли выдержать их осаду в течение нескольких дней, чтобы потом, не получая никаких распоряжений, сдаться. Начальство училищ не проявило никакой инициативы, оставалось пассивным, несмотря на желание юнкеров выступить для подавления восстания. Через несколько дней декретом новой власти – Совнаркома военные училища были распущены, и только в этот момент у начальников училищ нашлись соответствующие слова… слова благодарности, что юнкера «с честью держались до конца», и слова надежды о скорой встрече снова в стенах училищ, но – ни слова, чтобы побудить юнкеров к выполнению долга перед Родиной.

Из тысяч офицеров, зарегистрировавшихся в Алексеевской организации, только около ста собралось в здании одного из женских институтов согласно ранее объявленному распоряжению. Командовал ими старший из них, штабс-капитан Парфенов. Эта сводная рота, не имевшая полного комплекта оружия, действовала активно: производила вылазки, обезоруживала красногвардейцев, освобождала захваченных последними офицеров и юнкеров. К роте стали присоединяться юнкера, оставляя своих пассивных начальников. Но напрасны были ожидания ротой каких-либо распоряжений, и штабс-капитан Парфенов повел ее для соединения с 14-м Донским полком. Полк, оказалось, объявил о своем нейтралитете. Роте здесь было делать нечего, и она пробилась к Инженерному училищу, продолжавшему активное сопротивление. Но отсутствие распоряжений свыше и получаемые сведения о полном успехе восставших побудили офицеров и юнкеров к распылению. Последними 30 октября прекратили сопротивление юнкера, бывшие на телефонной станции.

В течение пяти дней весь Петроград оказался в руках большевиков. В неравной и ставшей быстро безнадежной борьбе сопротивляющиеся понесли немалые потери убитыми и ранеными, многие попали в тюрьму.

* * *

Утром, в день восстания, генерал Алексеев, не зная о нем, пошел на заседание Предпарламента, особого органа, разрабатывающего положение к переходу России на республиканский образ правления, но у входа в здание не был пропущен в него часовым. Часовой не узнал генерала, но генерал по часовому и другим признакам понял, что в городе восстание большевиков. В течение целого дня он стремился связаться с «власть имущими», но те, с которыми ему удавалось встречаться, были в полной растерянности. Такую же растерянность он нашел и в штабе округа; ему отказали даже дать конвой, чтобы связаться с Временным правительством в Зимнем дворце. Из последнего его убедительно просили не предпринимать никаких мер и… скрыться.

При создавшемся положении генералу Алексееву оставалось только это. Ежедневно он менял места своего пребывания, зная, что его разыскивают, но в бездействии не оставался: он отдавал по своей тайной организации распоряжения о продолжении регистрации желающих продолжать борьбу, о подготовке их отправки на Дон, о снабжении их подложными документами, деньгами на проезд и пр. Генерал Алексеев обратился со словесным воззванием ко всем офицерам и юнкерам встать на борьбу за родину. Это воззвание передавалось из уст в уста.

* * *

В Москве восстание большевиков началось несколькими днями позже. Казалось бы, что этих нескольких дней было достаточно, чтобы организовать подавление восстания, собрать нужные силы в помощь двум военным училищам. Но ставленник Керенского подполковник Рябцов, командующий округом, мямлил: он не доверял офицерам, в частности Союзу георгиевских кавалеров. В результате в руках восставших сразу же оказалась вся Москва, кроме двух очагов сопротивления: в районе Кремля – Александровского военного училища с присоединившимися к нему несколькими десятками офицеров, собранными членом Центрального правления Союза георгиевских кавалеров, полковником Дорофеевым, по его личной инициативе, и в Лефортово – Алексеевского военного училища с кадетами трех кадетских корпусов.

Безнадежное положение обороняющихся, не получавших никаких распоряжений, принудило их согласиться на приказ штаба округа «прекратить огонь» и обещание, что все участники будут распущены. 3 ноября были выданы пропуска и все вышли «на свободу», где царила анархия, господство черни и Красной гвардии.

Алексеевская организация в Москве только что начинала свою деятельность, и о ней мало кто знал. Причины: поражающая медлительность в деле и совершеннейшая неспособность к тайной работе.

* * *

В Быховской тюрьме известие о победе большевиков было встречено как нормальное и неизбежное следствие правления страной Временным правительством. Теперь не оставалось делать ничего другого, как собирать силы для открытой борьбы с ними, и генерал Корнилов передал в армию свой зов – на Дон! Но сам он со всеми узниками оставался в тюрьме, зная, что генерал Духонин, с бегством со своего поста г. Керенского ставший фактически Верховным главнокомандующим, предупредит, когда назреет для него непосредственная опасность.

Цель задержки: дать время едущим на Дон более свободно добраться туда, т. к. с момента бегства Корнилова большевики объявят о поимке не только быховцев, но и всех едущих на Дон. А то, что генерал Корнилов и все их противники поедут на Дон, для большевиков не было тайной: там власть атамана и выборного правительства, не признавших власть Совнаркома; атаман Каледин, еще Керенским объявленный «мятежником» – их враг; там – порядок. И еще – у донских казаков есть старое правило: с Дона выдачи нет!

На фронте захват власти большевиками прошел без всяких препятствий. Всю власть по всем инстанциям взяли в свои руки комитеты, очищенные от сторонников продолжения войны и действующие под руководством военно-революционных комитетов.

Через 4 дня Совнарком уже объявил о прекращении войны и о скорой демобилизации армии. Армейская масса стала жить одним: скорее бы по домам.

«Домой» – было и страстной мечтой офицерства. Для него уже не стало цели и смысла оставаться на фронте: его роль низведена была почти к нулю. И, кроме того, оно продолжало испытывать тяжелый моральный гнет со стороны солдатской массы.

Мечта – «быть дома» таила в себе некоторую надежду на долю свободы, хотя и там, в городах и селах, у власти находились те же комитеты и совдепы. Но использование этой доли свободы офицерами понималось по-разному; для одних – как-нибудь устроить свою личную жизнь, все равно в каких условиях и что бы ни стало с Родиной; для других – как возможность быть более осведомленным о судьбе Родины, которая, по их мнению, по их глубокому внутреннему чувству, не может зависеть всецело от большевиков; по их разумению, она зависит и от каждого из них.

Разъединившееся раньше в своих отношениях к Временному правительству офицерство теперь раздробилось и во взгляде и отношениях к власти большевиков: одна часть его примирилась с нею, другая – не примирилась; одна потеряла дух, другая – его сохранила.

Но и сохранившая дух непримиримости часть офицерства не имела полного единодушия: она разделилась на пассивных и активных. Пассивные скрывали свою непримиримость в себе, ничем, разве только в осторожных словах, ее не проявляя, тогда как другие, активные, искали «выхода», искали возможностей спасения Родины, путей к этому. Одни говорили: «Так долго продолжаться не может», и – бездействовали; другие, говоря то же – действовали. Выступала на сцену жизни, как никогда до этого, роль воли, воли каждого в отдельности и воли многих, до воли всего народа включительно, в судьбе Родины.

И в жизненном, огромного значения вопросе о роли воли не нашлось единства ее выявления: одни были ущемленной воли, другие – непреклонной, доброй. Все события, деяния протекают во времени, и вот, когда для людей ущемленной воли – «время терпит», для людей доброй воли – «потеря времени смерти безвозвратной подобна». И это различие отразилось на судьбе родины.

В результате оставалась какая-то незначительная часть, как среди офицерства, так и среди всего русского народа, которая судьбу Родины не только связывала со своей, но и ставила ее выше своей. Эта часть, сохранив в себе заговор в непримиримости к красной власти, отдала приказ себе немедленно, твердо и решительно встать на борьбу для спасения России.

Те офицеры и русские люди, которые любили родину горячей и жертвенной любовью, были непримиримы с захватом ее красной властью, ввергнувшей ее в бездну падения, люди доброй воли, пошедшие на борьбу, и стали русскими добровольцами.

На Дон

Устремление добровольцев на Дон затянулось на много месяцев. Для одних началось в ноябре, для других позднее, до середины 1918 года. Столь длительный период объяснялся задержкой демобилизации армии на фронте Великой войны; для немалого числа их – поздно полученными сведениями о формировании армии на Дону, дальности расстояния и встретившимися на пути препятствиями. Главнейшим препятствием был «красный барьер», сначала проходивший непосредственно у места ее формирования, а с апреля 1918 года – на границе советской и германской зон оккупации.

На Дон вело 6 железнодорожных линий – с севера: Москва-Воронеж-Новочеркасск; с запада: Харьков-Лихая-Новочеркасск и Синельниково- Ростов; с юга – Владикавказская и с востока две линии от Царицына, с пересадками на ст. Лихая и на ст. Тихорецкая. Продвижение по ним неизбежно должно было встретить неоднократный контроль революционной власти.

Контроль был вначале слабый, неорганизованный, поверхностный, но затем ставший серьезным и даже психологическим: контролю мог броситься в глаза «офицерский» вид, несмотря на внешнее одеяние; культурная речь; случайные, «непролетарские» манеры… Могло быть и недоверие к представленным документам, если они не подтверждены убедительными объяснениями. Едущим нужно было быть готовыми ко всему, даже быть поставленным «к стенке», но в какой-то момент суметь убежать, скрыться и продолжать свой путь пешком, незаметно, может быть даже только ночами, не страшась зимы, голода…

30 октября, убедившись, что в Петрограде «все потеряно», генерал Алексеев, изменив свой внешний вид на штатского человека, с небольшим чемоданчиком и в сопровождении своего адъютанта, ротмистра Шапрона, выехал на Дон. Последнее его распоряжение было: начать отправку добровольцев немедленно, как только от него будет получена условная телеграмма.

Путь на Дон генералом Алексеевым был избран следующий: Москва, далее на Царицын, Тихорецкую, Ростов и Новочеркасск. Сомневаться, что большевиками уже отдано распоряжение о поисках его, было трудно. Но путь проделан благополучно, и 2 ноября утром в Ростове генерал Алексеев пересаживался в поезд на Новочеркасск. На перроне вокзала перед проходившим стариком вытянулись во фронт шесть офицеров и юнкеров, также приехавших из Петрограда. Все вместе выехали в Новочеркасск, куда вскоре и прибыли.

Вообще, в ноябре еще не был организован большевиками строгий контроль. Из Петрограда смог пробраться в Новочеркасск маленькими группами весь старший курс Константиновского артиллерийского училища, несколько десятков Михайловского и других военных училищ. Офицеров из Петрограда оказалось очень мало: зачислившиеся в Алексеевскую организацию немалые их сотни, получившие от нее нужные документы и деньги, однако, не оказались добровольцами. С сотней с лишним юнкеров Константиновского артиллерийского училища не оказалось ни одного их курсового офицера. Видимо, у них было своеобразное представление о своем долге, о своих правах и обязанностях.

Очень мало дала добровольцев и Москва, хотя зачислившихся в Алексеевскую организацию было много. За ноябрь и декабрь перебрались на Дон немногие десятки. Организация хорошо развивала свою работу: где-то регистрировали, где-то выдавали старое солдатское обмундирование, деньги… Не была организована лишь отправка добровольцев. Но как могла быть она организована в создавшихся условиях? Был лишь один способ – предоставить каждого его собственной решимости и дерзанию. Говорили о молоденькой сестре милосердия М.А. Нестерович, которая по собственной инициативе собирала группы добровольцев и под видом раненых и больных отвозила их в Новочеркасск.

Сестра милосердия М. Нестерович за два месяца совершила 7 поездок на Дон и всегда возвращалась в Москву с поручениями от генерал Алексеева. В конце концов она была схвачена большевиками и только чудом не погибла. Эта героическая сестра милосердия была в германском плену и освобождена из него благодаря серьезной болезни – туберкулезу.

В Москве в конце декабря передавали, что на Дону уже собралась у генерала Алексеева большая армия в несколько десятков тысяч человек. Этому верили и этому радовались, но… выжидали. Выжидание очень многих не могло не стать явным; стало явным то, что многие уехавшие из Москвы, оказалось, уехали не на Дон, а в места более спокойные и менее голодные. Тогда стали говорить о неясности положения на Дону, включая даже сомнения о сборе там армии.

Такое положение и настроение в Москве, как и в других городах, застали офицеры в январе и феврале, прибывшие по демобилизации армии с фронта войны. Обстановка не способствовала тому, чтобы они могли решиться ехать на Дон, и тем более еще и потому, что Алексеевская организация была вынуждена из-за красного террора ослаблять свою деятельность. Нужно было быть добровольцем по духу, сметь отдать «приказ себе», чтобы дерзнуть ехать на Дон. И таковые находились. Их было очень мало.

* * *

Во второй половине ноября положение на путях на Дон резко ухудшилось. 19 ноября быховские узники во главе с генералом Корниловым оставили тюрьму и разъехались в разных направлениях с целью собраться на Дону. А 22 ноября, когда в Ставку Верховного главнокомандующего прибыл ставленник Советов на пост Верховного, прапорщик Крыленко, и узнал о бегстве узников, матросы, сопровождавшие Крыленко, растерзали генерала Духонина…

Генерал Духонин погиб на своем посту, зная, какая судьба ждет его. Он не согласился с советом оставить Ставку или перевести ее в Киев. Он не принял предложения командиров ударных частей не допустить в Ставку Крыленко, не желая кровопролития. Первая его «вина» перед новой властью: отказ от переговоров с внешним врагом о сепаратном мире; вторая – выпуск из заключения генерала Корнилова.

…А Крыленко в этот же день сообщил в центр о бегстве генерала Корнилова, и по всей стране была послана телеграмма:

«Генерал Корнилов бежал из Быхова. Военно-революционный комитет призывает всех сплотиться вокруг комитета, чтобы решительно и беспощадно подавить всякую контрреволюционную попытку…»

Всюду, а на путях на Дон в особенности, были поставлены на ноги советские организации, железнодорожники, красногвардейские отряды. Контроль усилился. Начались аресты.

* * *

Морозной и снежной зимой конный отряд текинцев вместе с генералом Корниловым двигался на юго-восток форсированным маршем. За семь дней было сделано до 350 верст. Уставшие люди и кони теряли порыв. При подходе к железной дороге из Москвы на Гомель отряд натолкнулся на заставу, обстрелявшую его. Свернув в сторону, при новой попытке и другом месте перейти железную дорогу, отряд подвергся артиллерийскому и пулеметному обстрелу из железнодорожного состава и понес потери. Здесь текинцы потеряли свой дух, однако пошли за генералом Корниловым, но в беспорядке, не представляя никакой силы. Генерал Корнилов решил оставить отряд, чтобы не подвергать его опасности, и, распрощавшись с ним, переодевшись в штатское платье, на одной из станций сел в поезд и поехал на юг один, хотя и был больным и сильно уставшим. Это было 30 ноября.

6 декабря в Новочеркасск приехал старик, хромой, в старой заношенной одежде, в стоптанных валенках – беженец из Румынии по фамилии Мариан Иванов. Это был генерал Корнилов.

* * *

В Саратов, к себе домой, в начале декабря по фиктивному документу прибыл с фронта поручик Б. со своим вестовым Кузьмой. Там до него дошел слух – «На Дон!». Слух, отвечавший его чаяниям. И он немедленно отправляется в путь – по Волге до Царицына и далее по железной дороге через ст. Лихая на Новочеркасск. Распоряжается Кузьма:

– Вы больной, и я вас везу. Я буду разговаривать с большевиками. Как ни наряжай вас, а на солдата не похожи. Ну, запрячьте свое пенсне подальше. Авось, сойдет, – ворчит Кузьма.

Поручик Б. благополучно доехал до Новочеркасска и был зачислен в 1-й офицерский батальон.

* * *

В Тамбове офицеры посылают на разведку 18-летнего гимназиста на Дон, до которого из города прямой и сравнительно короткий путь. Гимназист возвращается, не доехав до Новочеркасска, с неутешительными сведениями: отсутствие порядка, с офицеров срывают погоны. Эти сведения поколебали решение офицеров: по их мнению, благоразумней несколько подождать и это «несколько» растянулось до лета 1918 г. «Упущение времени смерти невозвратной подобно».

* * *

В поездах железных дорог на Киев и от него на восток, переполненных людьми главным образом в военной форме, подтянутыми и разнузданными, спокойными и наглыми, ехали и группы офицеров с документами по разным обстоятельствам службы, здоровья и пр.

В купе вагона одного поезда сидели прапорщик и поручик и вели разговор. В дверях купе стоял в вольной позе разнузданного вида солдат, слушавший разговор офицеров, но не вмешиваясь в него. На станциях солдат выходил, толкался среди толпы, читал объявления, покупал что-либо из съестного, иногда приносил чайник кипятка и докладывал «г-ну прапорщику» бойко и остро о прочитанном и испытанном им, при этом грызя семечки и ловко выплевывая их.

– Мой вестовой! – сказал прапорщик поручику.

– Разрешите просить вашего вестового купить мне пачку папирос? – спросил поручик.

– Пожалуйста!

Вестовой принес папирос и получил от поручика лестный отзыв и папиросу.

В Харькове, при пересадке в поезд на Ростов, прапорщик и его вестовой увидели «буржуя» в пальто с меховым воротником, но ни они, ни он не «узнали» друг друга. Когда поезд уже был на территории Дона и на станциях стояли блюстители порядка – донцы, «буржуй» перешел в купе, занимаемое прапорщиком, поручиком и вестовым, и перекинулся несколькими фразами. Тут поручик заметил что-то «неладное» и стал внимательно присматриваться ко всем. В «буржуе» он узнал будто бы заведующего летучкой. И только при приближении к Ростову были открыты инкогнито всех его спутников: «буржуй» оказался генералом Деникиным, имевшим удостоверение «помощника начальника перевязочного отряда» польской дивизии Александра Домбровского, прапорщик оказался генералом Романовским, а его вестовой, типичный «сознательный товарищ», – генералом Марковым. Смущению поручика не было границ.

В Ростов генералы приехали вскоре после подавления там большевицкого восстания. Положение было неясно, и они решили продолжать конспирацию. Генералы Деникин и Романовский уехали в Новочеркасск, а генерал Марков остался в Ростове, где была его семья. Здесь он снова изменил и вид и роль. Теперь он общипанный, неопределенного вида и рода занятий штатский.

* * *

В Киеве в конце декабря анархия: большевики, украинцы-самостийники. Последние не лучше большевиков, к тому же ярые шовинисты. И те и другие преследуют офицеров. Среди последних определенно говорят о формировании на Дону армии для борьбы за Россию. Будто бы генерал Корнилов уже там. Но говорят и другое, порождающее недоверие и сомнение.

Подполковник Плохинский давно уже таил в сердце «заговор» против большевиков и вообще против разрушителей русской государственности и, отбросив все пессимистические и пораженческие слухи, принял решение ехать на Дон. Собрав группу своих однополчан, он с ними трогается в путь. Ведет группу прапорщик Махнушка, произведенный в офицеры за боевые отличия. Ведет умело, сам производя разведку. Группе пришлось частью ехать на подводах, частью идти пешком, выбирая проселочные дороги. Наконец вся группа в 1-м офицерском батальоне.

* * *

С декабря на железных дорогах, ведущих на Дон, уже лилась кровь и особенно на главных: из Москвы, Харькова. Строгий контроль.

На ст. Воронеж остановился поезд, переполненный людьми. В вагоны вошли красногвардейцы. Осмотр документов, багажа. Крики, ругань. Некоторым приказано выгрузиться. Около часа стоял поезд, но и половина пассажиров не была осмотрена. В момент отхода поезда к нему быстро направилось двое молодых в военной форме. Момент – и два друга лежали на платформе, заколотые штыками.

– Убили офицеров! – пронеслось по вагонам.

То же и на ст. Волноваха и других. Десятки арестованных.

* * *

Военно-революционные комитеты на фронте с первого же дня своего прихода к власти воспылали особенно жгучей ненавистью к тем офицерам, которые, состоя в войсковых комитетах, до последнего момента говорили о необходимости продолжения войны до победы. Был отдан приказ арестовать таких офицеров.

Прапорщик Р. успел скрыться. Сделав несколько переходов, на одной из глухих станций он сел в поезд, идущий в Петроград. Прибыв туда, он связался с тайным центром, направлявшим офицеров на Дон. В Москве он еще раз меняет подложные документы и «форму одежды». Ему сообщают: путь на юг указать не могут, т. к. любое направление небезопасно. На каждом железнодорожном узле разная обстановка и притом меняющаяся, учесть которую можно лишь на месте.

Офицер решает ехать не прямым путем, а боковым, через Брянск. Кстати, может быть, ему удастся увидеться с родными, живущими недалеко от него. В Брянске – усиленное внимание ко всем приезжающим и отъезжающим, облавы, проверки документов в городе. Надо немедленно скрыться и узнать обстановку. По знакомству найдено надежное место – тюрьма.

В тюрьме сотни арестованных и каждый день прибывают все новые и новые. Среди них 30 чинов Корниловского ударного полка, захваченных в разных местах. Эти корниловцы сообщили новость: генерал Корнилов бежал из Быхова, Корниловский полк распущен, но его чины получили приказание пробираться на Дон. Сообщили они еще и о том, что всюду на станциях строжайший контроль и арестовывают просто «по подозрению». Прапорщик Р. делает вывод: ехать от Брянска на юг опасно и решает – пробираться придется каким-то более восточным путем, хотя он раньше и казался более опасным. Но… как выбраться нз тюрьмы, охраняемой 50 красногвардейцами? Его знакомый начальник тюрьмы, «посадивший» его, но не могущий освободить без нужных документов, утешает каким-либо благоприятным случаем.

Однако вечером начальник тюрьмы сообщил прапорщику Р., что ночью на тюрьму готовится нападение с целью освобождения заключенных, и предлагает ему оказать помощь нападающим изнутри, причем он к этому времени отопрет камеры. Без единого выстрела охрана была обезоружена и заперта в камеры, а сидевшие в камерах и вместе с ними их освободители – офицеры и гимназисты быстро скрылись.

Не раздумывая, прапорщик Р. направился на вокзал и сел в первый прибывший поезд. Этот поезд шел на Смоленск, т. е. в противоположном задуманному им направлению.

В Смоленске спокойно. Там стояла польская дивизия, сформированная при Временном правительстве, как воинская часть будущей свободной Польши. Прапорщик Р. встречается с соратниками и со своими освободителями из тюрьмы. Он не оставляет задуманного им решения, несмотря на отговоры друзей.

Через несколько дней, отдохнув, он едет в Тамбов. В Козлове пересаживается в поезд на Дон. Поезд набит пассажирами, контроль затруднен. Скоро Донская область – надежда проскочить.

Последняя станция – Кантемировка. Длительная остановка, строгий контроль, осмотр багажа…

– Выходи! – приказано прапорщику Р.

Его вывели из нагона в помещение вокзала, разули и, оставив лишь в кальсонах, отвели в комнату, где находилось уже около 20 человек в таком же виде. Температура ниже нуля. Во всех отношениях положение скверное. Задержанные познакомились. Оказались почти все офицеры. Они узнали свою судьбу: военно-революционный суд, скорый, но не милостивый и… расстрел, как это было в минувший день с пятьюдесятью арестованными. Судьба их решится с наступлением ночи.

Старший в чине оказался поручик Михайлов, 3-го Кавказского конного корпуса. Он, несмотря на то, что создавшееся положение стушевало все чины и всех равно сделало смертниками, восстановил свой авторитет старшего твердым заявлением: «Нам нужно попытаться бежать!» и предложением плана бегства.

План, им предложенный, был таков: вечером прибудет с севера пассажирский поезд. Красногвардейцы будут заняты контролем, арестами, вещами арестованных. Когда поезд тронется дальше, использовать этот момент, как и то, что часовые у их комнаты, естественно, отвлекут свое внимание от них, вырваться из комнаты (двери оказались не запирающимися), обезоружить и расправиться с часовыми и разбежаться. Кто успеет вскочить на отходящий поезд, кто, пользуясь наступавшей темнотой, бежать под прикрытием стоявших на путях составов. Дальнейшее – по усмотрению каждого в отдельности.

План был принят, роли распределены. Момент «атаки» – по сигналу поручика Михайлова.

Все произошло так, как было решено.

Прапорщик Р. сбил с ног часового и отбросил его винтовку. Он успел вскочить на подножку одного из вагонов. Поезд набирал ход. Двери на платформу вагона не открывались: вагон набит людьми.

– Тут красные! На Миллерово (следующая станция) красные! – говорят ему едущие доброжелатели. Раздетый прапорщик Р. коченеет от дующего холодного ветра и… спрыгивает с подножки вагона уже на большом ходу поезда. Неудачно: он сдирает о гравий настила кожу с плеча и руки. Превозмогая боль, он отходит в сторону от железной дороги и берет направление туда, куда стремился – на Новочеркасск. Идет быстро, чтобы ему, голому, согреться. Пересекавшую ему путь речонку переходит вплавь.

Утро. Встреча со стариком-казаком, который дал ему какую-го шерстяную попону, хлеба и указал направление к калединцам, предупредив, что ст. Миллерово занята красными и что ему не следует заходить в хутор. Добьют!

Дневной, затем ночной и снова дневной переходы вдали от железной дороги, прямо по степи, ориентируясь по норкам сусликов. И… присоединение к отряду есаула Чернецова, а 17 декабря – Новочеркасск и зачисление в 1-й офицерский батальон. В нем радостная встреча с поручиком Михайловым и еще пятью офицерами, спасшимися со ст. Кантемировка, и печаль о безвестной судьбе остальных.

В записях прапорщика Р. есть такая заметка: «Вообще же находившиеся в роте (1-я рота 1-го офицерского батальона) прошли на Дон куда более тяжело, чем это выпало на мою долю».

* * *

Развал армии на Кавказском фронте, хотя и начавшийся позднее, чем на фронтах Великой войны, протекал так же, как и на последних. Армия занимала значительную часть турецкой территории, турецкая армия не могла оправиться от понесенных поражений, но лозунг «мир без аннексий и контрибуций» для массы русских солдат был законом, требующим своего выполнения. Офицеры теряли свою власть.

О формировании генералом Алексеевым армии на Дону в Тифлисе уже знали в ноябре; однако отсутствие прямого приказа ехать на Дон удерживало там офицеров. Но было и оправдание: из Закавказья вела на Дон одна лишь железная дорога, на которой проводился строгий контроль революционными комитетами, как ими контролировалась и сухопутная дорога на Владикавказ.

Лишь одна дивизия, 39-я пехотная, в это время стояла в глубоком тылу Кавказского фронта – на Северном Кавказе в станицах и хуторах Кубани и селах Ставропольской губернии. Один полк этой дивизии частично стоял в селе Лежанка Ставропольской губернии на границе с Донской областью. Что творилось на огромной территории России, там не знали. Не знали даже, что происходило на Дону. Офицеры при всем своем желании узнать что-либо не могли, т. к. им были строго запрещены отлучки из своих частей и за ними велось наблюдение.

В середине декабря вдруг стало известно о снятии погон и о выборном начале на командные посты и что ожидается приезд из Царицына комиссара, который объявит об этом постановлении Совета Народных Комиссаров и приведет его в исполнение. Это известие встревожило офицеров, и в первую же ночь из Лежанки ушло 16 офицеров с единственным намерением пробраться к себе домой, т. к. ничего иного они не могли себе представить. Быстрым маршем они шли к Владикавказской железной дороге. От кубанцев узнали, что на Дону формируются части для борьбы с большевиками. Узнали – в Екатеринодаре такие же части формирует генерал Эрдели, а у Владикавказа находятся противобольшевистские части осетин.

Решение беглецов единодушное – бороться с большевиками, но мнения, куда ехать, оказались разными. Шесть офицеров решили пробираться на Дон. Приняв «солдатский» вид, они сначала шли пешком, затем рискнули сесть в поезд, будучи еще не вполне уверены в возможности действительно попасть к «своим». Но в Батайске они увидели военных в погонах, а в Ростове, до которого только шел их поезд, они встретились с офицером с винтовкой в руке, стоявшим на посту. Он него узнали: формируется Добровольческая армия, во главе которой генерал Корнилов. В этот же день они зарегистрировались и были назначены во 2-й офицерский батальон. Оказалось, что в нем уже были офицеры их дивизии.

* * *

В Екатеринодаре действительно формировались противобольшевистские отряды, но были они незначительной численности. Чувствовалось отсутствие общего руководства. Настроение населения города граничило с безнадежностью и передавалось отрядам. Надежды на подъем казаков не было.

Часть офицеров решила пробираться на Дон к генералу Алексееву, определенно зная о формировании им армии. Желающих набралось 13 человек. Однако ни пешим порядком, ни по железной дороге пробраться не представлялось возможным без того, чтобы часть их, если не все, не попали в руки красных, в конце декабря уже окружавших Екатеринодар. Организовал их переброску поручик Ф. Он узнал, что из Екатеринодара должен выехать в Москву товарный поезд, груженный продовольствием в запломбированных вагонах. Он вошел в связь с сопровождавшими этот поезд людьми, и, благодаря содействию железнодорожников, в один из вагонов погрузились 12 офицеров, а сам поехал с документами как сопровождающий груз. В Кущевке строгий осмотр документов и допрос сопровождающих поезд, но все прошло благополучно.

1 января в Ростове из вагона высаживаются радостные офицеры. Все 13 человек после регистрации назначаются во 2-й офицерский батальон.

* * *

Январь 1918 г. На путях на Дон стоят уже не заставы красных, а почти сплошной фронт их войск. Единственная возможность пройти – только по глухим, незначительным проселочным дорогам, обходя населенные пункты. Просачиваются немногие, дерзавшие до конца. Их число возросло снова, когда в конце января началась демобилизация армий на фронтах Великой войны.

Те офицеры, которые еще на фронте слышали призыв «на Дон!», которые приняли его и «отдали приказ себе», направились туда. Часть их ехала через Харьков. Положение в Харькове почти ничем не отличалось от положения в любом городе, в котором господствовали большевики. Но в нем была тайная офицерская организация, узнать о которой и найти ее было дело счастливого случая.

Встречи с офицерами, теперь уже не имевшими офицерских отличий, но узнаваемыми по обмундировке, по интеллигентному виду, по манерам… Разговоры, расспросы… Разговоры разные: короткие, с явным нежеланием вести их на поставленную вопрошающим тему, более длительные о Добровольческой армии, о путях к ней, но противоположные по характеру… Офицерам с фронта здесь в первый раз пришлось услышать крайне резкие и определенно враждебные отзывы о Добровольческой армии: «Казачье! Кадетия!» и даже «Авантюристы!» Оказалось, что «авантюризм» Добровольческой армии заключался не только в том, что она вела борьбу за родину, когда страна определенно распадается, но и в том, что у нее нет ни оружия, ни снарядов, ни патронов, ни снаряжения…

Такая «аттестация» Добровольческой армии и информация о ней на офицеров влияли по-разному: одни им верили, другие не верили и продолжали расспрашивать, наталкивались на благожелателей и, наконец, находили тайный центр. То немногое, без прикрас сказанное о Добровольческой армии, было достаточным, чтобы осуществить свое стремление, невзирая на явную опасность.

Вот и территория Дона. Говорят, что красные наступают. Говорят, калединцы разбиты и убежали в степи. Что делать? Что теперь делать? Вопрос, ставший перед пробиравшимися на Дон. Им пришлось остановиться в тех станицах и хуторах, до которых они дошли, и заняться выяснением обстановки. Но не все решились на это. Многие пошли обратно.

* * *

Станица Митякинская. Большевистская власть в ней еще не пустила глубокие корни. Сорок офицеров, помимо казачьих, осторожно встречаются и обсуждают свое положение. Просвета не видно. Проходят недели… Уже апрель. Вдруг слух: наступают немцы. Больно защемило сердце: результат революции налицо. И вот в эти дни тяжелых переживаний в руки офицеров попадает обращение к русским людям, призывающее их вступить в русский отряд для борьбы за родину против всех ее врагов. Подписано обращение «Полковник Дроздовский». Откуда оно взялось? Где этот отряд? Никто не знал. Собравшиеся офицеры, прочитав обращение, похмурились и разошлись, не приняв решения. Лишь двое, поручик Незнамов и прапорщик Зверев, решили узнать, где этот таинственный отряд, и присоединиться к нему.

Немцы уже близко. Большевицкие комиссары оставили станицу. Положение между двух огней: «внешним» и «внутренним» врагами. Казаки решили дать отпор большевикам, если те вернутся в станицу. 40 офицеров присоединились к казакам. В соседней станице Луганской – то же решение. Там было до 100 офицеров неказаков. Но никакого отпора большевикам дано не было. Когда к ст. Митякинской подошел отряд матросов в 40 человек с двумя пулеметами, то штабс-капитан, старший среди офицеров неказаков, увидев, что казаки вдруг отказались оказать сопротивление, решил «сдаться народной власти». Он и несколько офицеров сдались и были взяты с собой матросами, а остальные укрылись в станице.

Где-то стороной прошли немцы, а дня через два в станицу дошел слух: отряд полковник Дроздовского в Ростове, донцы подняли восстание против большевиков… Поручик Незнамов и прапорщик Зверев решают идти искать отряд: для них одинаково неприемлемы и немцы и большевики. На их предложение присоединиться к ним из офицеров никто не откликнулся, а из казаков лишь два старика. Через несколько дней эти 4 человека прибыли в Новочеркасск, освобожденный от большевиков. В бюро записи в Добровольческую армию они и еще 10 офицеров получили назначение в Офицерский полк, стоявший тогда в ст. Егорлыцкой.

* * *

В Смоленске. Начало февраля. Возвращаются по своим домам демобилизованные офицеры. Напрасно их страстное желание знать о событиях. Очевидно только одно: советская власть крепнет. Узнают, однако, передаваемое в строго секретном порядке, что есть тайная организация Б. Савинкова, готовящаяся поднять восстание. Таковую возглавляет какой-то полковник. К ней многие относятся с недоверием. О каких-либо иных тайных организациях – ни слова. Их нет. Но все чего-то ждут.

Вдруг во второй половине марта среди офицеров суета; ловят друг друга, чтобы поделиться новостью, прочитанной в «Известиях», но чрезвычайно лаконической:

«Банды Корнилова разбиты и преследуются красными войсками в степях Кубани».

Впечатление от этой заметки огромное. Корнилов! На Кубани идет борьба! Какой-то просвет во мраке. Убеждение почти всех, что что-то, должно быть, нашло подтверждение. Но… «Банды разбиты и преследуются»? Хочется не верить, но как проверить?

Лучшая проверка – самому ехать туда, на Кубань.

Такое мнение не разделяется. Появляется роковое предложение:

– Нужно выждать, когда обстановка будет ясней. – Но возражение:

– Так что же? Вы соглашаетесь служить в Красной армии? Знаете ли вы, что завтра Совдеп вынесет постановление о привлечении офицеров на службу? Молчание.

25 марта, на следующий день после этого разговора, из Смоленска выехало лишь двое, запасшись документами внушительного внешнего вида для переезда в Железноводск, «вооружившись» книгами и виолончелью и решивших действовать, сообразуясь с положением на местах.

В Козлове капитан П. неожиданно встретил офицера своего полка по Великой войне, инвалида. От него он узнал не только все новости о полку, об офицерах, но и то, что 6-я пехотная дивизия, теперь представленная лишь ее канцеляриями, расформировывается здесь, в Козлове. Здесь же и начальник дивизии генерал Климович.

Задержав на сутки свой дальнейший путь, капитан П. решил увидеться со своим бывшим начальником. Искренне радостная встреча с объятиями, но разговор был короткий.

– Куда вы едете? – спросил генерал, конечно, уже не имевший погон на плечах.

– На юг, к генералу Корнилову, – был ответ. Генерал как-то встрепенулся и насторожился.

– Откуда вы узнали, что он там?

– Из «Известий», – ответил капитан П. и сообщил подробности.

Минута молчания, выдававшая большое волнение генерала.

– Но ведь вы же говорите, что писалось о безнадежном положении его армии? Так зачем же вы туда едете?

– Я не верю в безнадежность положения, – ответил капитан.

Пауза. Генерал нервно перекладывал на столе бумаги, не смотря на своего собеседника. Наконец сказал:

– Я так думаю: ваше место там, где собираются силы для борьбы с внешним врагом. Какая бы ни была эта армия, под каким бы флагом она ни шла – она защищает родину. Я вас хорошо знаю, и ваше место в рядах защитников родины… – А после небольшой паузы, как бы пересилив себя, генерал продолжал: – А не тех, кто поднимает восстание против них!

– Нет! – твердо и немедленно ответил капитан. – Быть в Красной армии я не хочу!

Генерал болезненно-растерянно смотрел на своего офицера, постепенно падая духом и уже почти умоляюще проговорил:

– Подумайте серьезно! Я ваш старый соратник и начальник… Я решил поступить в Красную армию.

Капитан подтвердил свое решение.

Генерал встал. Сухо пожав друг другу руки, соратники расстались.

Капитан П. зашел в канцелярию своего полка, где узнал, что сохранились послужные списки офицеров. Через несколько часов он получил свой, доведенный до последнего дня, 3 февраля 1918 г., своей службы в полку, но подписанный «инструктором» 6-й пехотной дивизии Климовичем и «инструктором» штаба Вилумсоном.

* * *

28 марта. Ростов. Едва остановился поезд, раздался крик десятков голосов вооруженных, стоявших у вагонов: «Вылезай из вагонов!» Пассажиры устремились в вокзал, набитый уже людьми. В чем дело? Говорили – поезда на Кубань не идут, т. к. там якобы идут бои. Вокзал оцеплен красными. Никого из него не выпускают. У всех мысль: в ловушке! Грубый контроль документов, багажа. «Демобилизованный? Все вы демобилизованные!»

На следующий день подается поезд на Кубань, но у входа на перрон контроль. Он никого не пропускает из молодых мужчин. Короткое, строгое: «назад!» А в полдень опять крики: «Немедленно очистить вокзал!» Толпа рванулась в город и стала заполнять все гостиницы, набиваясь в комнаты по 12–15 человек. Что случилось? Почему? Говорят, казаки подняли восстание.

Три дня жуткого пребывания в гостинице. По улице и вокзалу проходили небольшие колонны войск с красными и черными флагами, с нестройным пением революционных песен, с криками. Метались грузовики, наполненные красными. Куда-то вели арестованных, почти исключительно молодых. Контроль в гостиницах и аресты.

Злополучным двум офицерам посчастливилось: их контролировал молодой, высокий, вполне интеллигентного вида матрос. Он пытливо всматривался им в глаза… «Все в порядке! Не беспокойтесь. Не выходите из гостиницы!» – добавил он. У офицеров отчаянное настроение. Что они могут предпринять теперь? Страх овладел ими. В окно они видят паническое состояние у пробегавших по улице людей. Они видят оскал революции под красным – большевистским, и черным – анархическим флагами. Их единственное осознанное желание – уйти куда-нибудь с этой большой улицы, чтобы ничего не видеть. Они рискнули выйти из гостиницы, почти бежали в боковые улицы и нытались найти убежище в домах. Им всюду отказывали.

1 апреля. По улице с раннего утра бегали мальчишки, что-то крича, предлагая газеты. Шли толпы вооруженных с дикими и, видимо, радостными криками. Один из жильцов комнаты вышел и купил газету. В ней офицеры прочли жирным шрифтом написанное:

«Под Екатеринодаром банды Корнилова разбиты, а сам Корнилов убит!»

Этому сообщению они поверили. Поверили, не сказав друг другу ни слова. Теперь – конец! Их цель разбита. Одно охватило их: вон из Ростова! И не только их, но и всех, кто был в комнате.

Слух: поезда стали ходить. Все поспешно двинулись на вокзал. Гостиница опустела. На вокзале уже нет массы вооруженных. Настроение у всех более спокойное. Сказали, что утром пойдет поезд на Новочеркасск и далее на север. «Поедем и мы!» – сказали офицеры, совершенно не думая о том, что поезд их повезет в обратном их стремлению направлении.

Офицеры испытывают сильный голод. Один из них пошел к буфету, но ничего не взял: они потеряли бумажник с деньгами, а золотые и серебряные монеты буфетчица рассчитывала по их номинальной цене. Досада! Но она исчезла моментально, когда офицеры заметили, что за ними следит блюститель порядка на вокзале – бравый военный с черным бантом на шинели. Он подошел к ним.

– Вы хотите есть? – тихо и сердечно спросил он.

– Н-нет! – ответили ему.

– Не бойтесь. Я видел все… – сказал он и, подойдя к буфету, набрал целую тарелку бутербродов и котлет и принес их офицерам.

– Ешьте! Я вас угощаю. – И тихо продолжал: – Не бойтесь меня! До тех пор, пока я здесь, вы можете быть спокойны. Я знаю, вы – офицеры! Я анархист, – продолжал он почти шепотом, – но я люблю офицеров. Я сам унтер-офицер императорской армии. Я – кулак! Был им. Большевики сожгли мой хутор, убили мою семью, и я решил мстить: записался в анархисты и уничтожаю всякую сволочь, но не офицеров!

Ночью молоденькая девушка срезала с рукава гимнастерки у заснувшего офицера три выцветшие нашивки за ранения.

– Вы неосторожны! – сказала она вдруг проснувшемуся офицеру.

Утром офицеры сели в поезд на Новочеркасск. Рядом с ними сидела скромно одетая женщина, с беспокойством посматривавшая на них, и из глаз ее текли слезы. Наконец она сказала им:

– Ради Бога! Куда вы едете? В Новочеркасске таких, как вы, убивают. Выходите, умоляю вас!

Офицеры, почти бессознательно, высадились в Аксайской станице. Там нарвались на злую бабу, кричавшую им на всю площадь: «Кадеты! Кровопийцы!» Подошел «товарищ комиссар». Он указал офицерам дом, где они должны остановиться, и приказал утром следующего дня явиться к нему.

В доме – встреча с добрейшей хозяйкой, сразу же захлопотавшей об их устройстве и питании, с непрерывным повторением: «Бедненькне вы мои! Страдальцы!» – и встреча с ее сыном, юнцом в 15–16 лет, который, злобно глядя на пришедших, говорил: «Мать! Кого это ты устраиваешь? Офицеров? Я скажу комиссару…»

За многие дни офицеры в первый раз так хорошо и сытно поели и могли бы отлично поспать, но сон не приходил к ним. Они промолчали всю ночь. «И стены имеют уши». Но все же решили к комиссару не идти, а уехать из Аксайской. На их счастье, скоро пришел поезд на Новочеркасск.

Новочеркасск. На вокзале полно вооруженных красных. На плошали стоит 4-орудийная батарея, направленная на восставшую станицу Кривянскую. Никакого контроля. Поезд трогается дальше. Один из офицеров заболевает тифом. Куда они едут? Ночью проезжают ряд станций, а утром поезд останавливается на ст. Каменская. Нужно, наконец, оставить поезд, чтобы не вернуться к себе в Смоленск, да и нельзя везти дальше заболевшего в сильной степени офицера.

Выручил новый случай: поезд загоняется в тупик. Больного его друг отводит в станичную больницу.

– Больной офицер? – спрашивает сестра милосердия.

– Да-а!

– Не беспокойтесь за него, но и не навещайте его.

Загнанный в тупик поезд обречен долго стоять там. Он заставлен другими составами, как и заставлены ими все станционные пути. Но пассажиры не покидают свой состав. В нем покойнее, нежели в станице, куда они производят «вылазки» за покупками питания.

21 апреля. Страстная суббота. Капитан П. пошел в станицу, чтобы купить себе что-либо к завтрашнему дню Св. Пасхи, и попал в облаву. Его, как и других, повели в комендантское управление. Там собралось свыше 20 человек, все такие же, как и он, молодые и для красной власти подозрительные. Арестованные под охраной в комнате. Они слышат угрожающие по их адресу разговоры:

– Калединцы! Офицерье! Хотят передаться немцам!

Недоумение: почему немцам? Кто-то из арестованных разъяснил: он слышал, что будто бы приближаются немцы. Новое волнение. О себе и своей судьбе арестованные не говорили.

Вдруг им объявляется, что они пойдут на станцию грузить снаряды на бронепоезд, а теперь: «Быстро получай борщ!»

Их, двадцать с лишком человек, повели под сильным конвоем. На станции из них построили две цепочки, по которым и стали передаваться ящики с артиллерийскими снарядами на бронепоезд, стоявший отделенным от состава со снарядами тремя-четырьмя другими составами. Вскоре цепочки расстроились: два звена их, работавшие рядом, использовав момент отсутствия за ними наблюдения, бежали.

2 апреля, в 1-й день Св. Пасхи, после небольшого боя, в ст. Каменская вошли немцы, и в этот же день капитан П. записался и записал своего больного друга в Донской отряд. Вскоре, узнав о Добровольческой армии, он уехал в Новочеркасск и получил назначение в 1-й Офицерский полк. Одновременно с ним зарегистрировались десятки офицеров, получивших то же назначение.

* * *

В Москве. Апрель-май. Офицеров многие тысячи, и их пополняют прибывающие по демобилизации фронта Великой войны. Ходят слухи о смерти генерала Корнилова, о неясном положении Добровольческой армии. Ее существование никто теперь не отрицает, тем более что определенно известно о восстании казаков. Однако о стремлении офицеров в Добровольческую армию говорят слабо, больше о немцах, которые заняли весь Юг России. Ехать в зону, занятую внешним врагом, трудно решиться. Решившихся было весьма мало и тем более таких, которые ставили своей целью попасть в Добровольческую армию. Главное препятствие – красные барьеры по всей линии фронта германской оккупации. Их решили преодолеть немногие. Совсем одиночки решили двигаться прямо к восставшим донцам, хотя было совершенно неясно протяжение там фронта.

Пробравшиеся через красные барьеры в большинстве попадали в Харьков. Капитан М. записал:

«Харьков, где в те дни жизнь била ключом, представлял собой разительный контраст умирающей Москве. Бросалось в глаза обилие офицеров всех рангов и всех родов оружия, фланирующих в блестящих формах по улицам и наполнявших кафе и рестораны. Казалось, что они наслаждались „миром“ после победоносной войны. Их веселая беспечность не только удивляла, но и наводила на очень грустные размышления. Им, как будто, не было никакого дела до того, что совсем рядом горсть таких же, как они, офицеров вела неравную и героическую борьбу с красным злом, заливавшим широким потоком просторы растерзанной родины».

Это записал отдавший «приказ себе» доброволец. Его не могли остановить на пути к цели ни уют и покой в своей семье, ни увещевания родных и друзей, ни то, что «с долей немалого удивления и даже сожаления смотрели (иные офицеры) на меня, когда я старался узнать у них, каким путем я мог бы попасть в Новочеркасск. Все же мне указали адрес какого-то „чудака-полковника, вербовавшего офицеров в Добровольческую армию“».

Для таких офицеров не могло быть никаких препятствий. «С вечерним поездом наша четверка выехала на Дон» и прибыла в Новочеркасск. Немцы препятствий не чинили.

Заключение

В первый период существования Добровольческой армии в ней было три полка, и каждый из них дал пример того, как можно было начать борьбу с надеждой на успех, если бы так поступили не немногие тысячи жертвенно любящих родину, а хотя бы десятки тысяч.

Первая воинская часть Добровольческой армии. Офицерский полк, сведенный из отдельных батальонов и рот, сформированных из офицеров. Офицеры распыленные, разобщенные стихией революции, сохранившие в себе «заговор» против нее и отдавшие себе «приказ» – «на Дон!» – одиночным порядком или небольшими группами, преодолев все препятствия, выполнили его.

Корниловский ударный полк просуществовал крепкой, неразложившейся частью до конца ноября, когда его командиру, полковник Неженцеву, стало ясно, что полку не миновать расформирования. Тогда он объявил официально о роспуске полка, а неофициально отдал приказ: полку собраться на Дону, предоставив каждому его чину выбор пути туда. Более четверти его состава добрались до Новочеркасска, где полк и был восстановлен. Полковник Нежинцев показал пример нерастерявшегося начальника.