Читать онлайн 1956. Венгрия глазами очевидца бесплатно

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ СЛАВЯНОВЕДЕНИЯ

Послесловие, примечания и биографический справочник подготовлены

А. С. Стыкалиным (Институт славяноведения РАН)

Рецензенты:

д. и.н. А. С. Степанов,

к. и.н. Б. С. Новосельцев

Фотографии из семейного архива В. С. Байкова, а также из открытого венгерского интернет-ресурса Fortepan

http://www.fortepan.hu/

© В. С. Байков, наследники, 2016

© Издательство «Нестор-История», 2016

Об авторе

В. С. Байков

Многие социологические опросы, проведенные в Венгрии, дали неожиданный результат: самым популярным политическим лидером XX века венгры называют Яноша Кадара. Когда в ноябре 1956 года он был доставлен в Будапешт на советском танке, его многие восприняли враждебно. Спустя тридцать лет на его похороны пришли сотни тысяч благодарных венгров.

Эта книга воспоминаний посвящена первым годам политического становления Яноша Кадара как руководителя страны и раскрывает многие интересные моменты того сложного периода.

В начале ноября 1956 года по приказу советского руководства референт ЦК КПСС Владимир Байков был срочно направлен в Венгрию, где фактически работал в ближайшем окружении венгерского лидера Яноша Кадара в самые тяжелые дни венгерского восстания.

Конечно, можно соглашаться или не соглашаться с его оценками тех или иных персонажей, событий, описываемых в книге, но они исходят от человека, побывавшего по стечению обстоятельств в самой гуще событий шестидесятилетней давности.

Владимир родился в многодетной семье, у него были две старшие сестры. Трудиться начал рано – в тринадцать, приписав пару лет, чтобы приняли на работу на завод «Динамо». Совсем мальчишкой стал одним из кормильцев семьи.

Интерес к литературе, к письму у него проявился еще в школе и сопровождал всю его жизнь. Заметки Владимира Байкова стали выходить в различных печатных изданиях: сначала в заводской многотиражке, затем в газете Электротехникума, где он учился, совмещая учебу с работой. В 1935 году он поступил на отделение прозы Литературного университета (ныне Литинститут им. А. М. Горького), работал ответственным секретарем журнала «Электротяга». Потом была «Пионерская правда», а в 1939 году после окончания университета Владимир Сергеевич начал писать кандидатскую диссертацию о творчестве Джека Лондона. Для этого он даже поступил на вечерний факультет иностранных языков педагогического института и выучил английский.

Впереди была интереснейшая работа редактором отдела литературно-драматических программ Всесоюзного радиокомитета при Совнаркоме СССР. Однако творческие и жизненные планы перечеркнула Великая Отечественная война. Летом 1941 года он пошел в ополчение, стал курсантом Московского пехотного училища им. Верховного Совета РСФСР, участвовал в битве под Москвой. Получил тяжелое ранение, но вскоре опять встал в строй. Во время войны он служил в артиллерии, а после очередного ранения вернулся к своей профессии журналиста: стал редактором дивизионной газеты, военным корреспондентом, инструктором политотдела 1-й ударной Армии.

День Победы, 9 Мая, уже старший лейтенант Владимир Байков вместе с частями Советской армии встретил на улицах освобожденной Праги. За мужество, за нелегкий боевой путь государство наградило его двумя орденами «Красной Звезды» и пятью медалями.

Как Владимир Байков после войны попал в Венгрию, выучил трудный язык, оказался свидетелем венгерских событий 1956 года и подружился с Яношем Кадаром, читатель узнает, прочитав эту книгу.

Елена Шмелева,

дочь В. С. Байкова

Предисловие

На этом свете я прожил 85¹ лет, из которых последние 50 лет волею судьбы душой и сердцем был прикован к Венгрии, много работал в этой стране, но и потом, живя в Москве, постоянно соприкасался с радостями и горестями венгерского народа. И только теперь я решил рассказать о событиях, которые наблюдал, и о людях, которые мне встречались. Мои воспоминания за давностью лет могут быть в чем-то неточны в оценках, возможно, субъективны, излишне эмоциональны, но я постарался передать картины венгерской жизни минувших лет по возможности близко к действительности, хотя на оценки этих событий наложился, конечно, и мой жизненный опыт. И, как зачастую бывает у пожилых людей, происходит процесс пересмотра былого в своих поступках, действиях и воззрениях, определяемых веяниями века, происходит переосмысление событий в долгих раздумьях или под влиянием вновь открывшихся исторических фактов и неизвестных ранее архивных документов.

Встреченные мной за полвека лица и деятели различных должностей и рангов, со своими индивидуальными особенностями, характерами и поступками – продукт своего времени, и я попытался это тоже отразить. Но ведь и я сын своего века, почти его ровесник или, как раньше говорили, «продукт невероятно бурной эпохи» с ее взлетами, падениями, успехами, радостями и трагедиями, противоречиями и проблемами.

Это век революций, контрреволюций, ожесточенных войн, период исторического воплощения романтических мечтаний униженных людей и реального осуществления надежд в новых социалистических странах. Но это и время непримиримого сопротивления власть имущих, а в конце века – сокрушительный крах мечты бедноты всей Земли на справедливость: реставрация старых устоев жизни, углубление социальной пропасти между привилегированными и бесправными слоями населения, еще более контрастное разделение на богатых и бедных, фактическая ликвидация элементарных прав для обнищавшей части человечества, вынужденной существовать на границе голодной смерти.

Не прошли в какой-то степени эти события и мимо Венгрии, но мадьяры снова устояли в этих международных дрязгах. Мне пришлось многое повидать: за последние полвека я был наблюдателем, а иногда и участником послевоенной жизни венгерского народа. Моя книга – воспоминания о людях, которых мне довелось узнать, которые работали со мной в Венгрии многие годы: учителя и ученики, соратники и просто знакомые… Среди них много было и тех, кто переживал за судьбу Венгрии, и тех, кто был безразличен к венграм. Часть воспоминаний посвящена венгерским и советским деятелям культуры, много сделавшим для сближения двух народов.

Находясь в гуще политических событий полувековой давности, будучи свидетелем послевоенной истории взлетов и падений советско-венгерских отношений, в этой книге я попытался проанализировать их, начиная с послевоенных лет. В особенности это касается событий 1956 года – времени, которое я считаю переломным и судьбоносным в развитии связей между нашими государствами.

Самая значительная часть публикации посвящена воспоминаниям о незабвенном Яноше Кадаре – ярком представителе боевой и несгибаемой плеяды настоящих революционеров, с которым мне посчастливилось долгое время рядом работать и жить. Неслучайно, по результатам опроса жителей Венгрии, в конце минувшего века Кадар был назван самым великим венгром своей страны.

Я переводил беседы Яноша Кадара с тогдашними руководителями СССР – Хрущевым, Сусловым и многими другими, поэтому я пишу и о них.

Поскольку во время переводческой службы мне часто задавались вопросы и о моей «личности», в книге приводятся некоторые биографические сведения об авторе этих воспоминаний.

Часть 1

Знакомство с Венгрией

…В Венгрию я попал после окончания Отечественной войны, в сентябре 1945 года, вместе с нашей Гвардейской артиллерийской дивизией Резерва Главного Командования после короткого пребывания под Прагой.

Из Чехословакии мы ехали через Вену. Нас поразил контраст между австрийцами и венграми. Жителей прославленной веселой Вены и других городов этой страны мы видели унылыми, с какими-то серыми лицами, хмурыми, безрадостными, поникшими. В Австрии в то время были голод, полная нищета и инфляция.

В первом же венгерском селе нас удивило невиданное в Австрии обилие сельских продуктов, многочисленные базары, похожие на ярмарки. Все чем-то торговали, обменивались собственными поделками, продуктами. Когда мы останавливались в сельских городках, жители пытались и нас втянуть в этот торговый круговорот: предлагали менять вино, фрукты и овощи на папиросы и консервы. Потом я узнал, что этот натуральный обмен был своеобразной формой народной борьбы с дороговизной. Тогда я и подумал: «Неунывающий народ!» И это несмотря на то, что в стране также была инфляция², в существовании которой мы сами убедились, – рабочие голодали, лишь совсем недавно они получили прибавку пайка хлеба до 150 граммов в день.

В Венгрии были свои внутренние проблемы, мы вскоре узнали и об этом. Но первое впечатление от народа, который не согнули никакие трудности и переживания, осталось у меня на всю жизнь. Я еще не предполагал тогда, в 1945-м, что буду полвека радоваться успехам незнакомых для меня людей и переживать их трагедии. За эти полвека у меня были и свои жизненные новости: я изучил мадьярский язык, участвовал в ответственных акциях по укреплению дружбы советского и венгерского народов, познакомился с шедеврами литературы и искусства ранее неизвестной мне страны.

Знакомство с венгерским языком началось с того, что нас, редакцию дивизионной газеты «За честь Родины», разместили вместе с другими подразделениями нашей Гвардейской дивизии в городе Дьёндьёше (Gyongyos). Меня определили на постой в семью крестьянина Миклоша Сюча, занимавшегося виноградарством. В доме никто не знал ни слова по-русски. На следующий день Миклош пригласил переводчика – соседа Ференца Хугаи (Hugai Ferenc)³, владевшего частной языковой школой. Мне повезло: он отлично знал английский, я более или менее сносно говорил по-английски, и он сразу же переманил меня к себе на постой с условием, что я буду учить его и его дочь Илону русскому языку, а если я захочу – обучаться у него венгерскому.

На следующий же день начались занятия. Учителем Хугаи оказался настойчивым, твердым – сто слов и фраз надо было зазубривать каждый день. Это было напряжение, но радостное. Он и его дочь не отставали, они заучивали такое же количество русских слов, хотя учитель был гораздо старше меня.

Я до сих пор бесконечно благодарен этому фанатику-филологу. Это было, конечно, счастье встретить такого учителя в небольшом венгерском городке, где мне была уготована провинциальноунылая жизнь армейского офицера.

Кроме английского, Хугаи преподавал французский, испанский, немецкий и итальянский. Он объездил много стран, был, несомненно, европейски образованным человеком. Вдобавок Хугаи был еще и переводчиком художественной литературы, показывал мне переведенную им в 30-х годах книгу Ромена Роллана (Romain Rolland) с благодарственным автографом знаменитого французского писателя.

Каторжные занятия по методике Максимилиана Берлица (Maximilian Berlitz), основанной на полном погружении обучаемого в среду изучаемого языка, усиленные моим учителем формулой «зубрить и еще раз зубрить», дали свои результаты. Сначала я сдал экзамен у Хугаи на знание 3000 слов, затем – на 5000, и через три-четыре месяца старался читать заголовки газетных статей и пытался как-то, как говорил мой учитель, «заикаться по-венгерски». А языковой практики было много: на улице, в кинотеатрах, в венгерских компаниях, куда меня приглашали.

Ференц Хугаи потомственный, как он рассказывал, в пятом поколении сельский учитель. Для меня же он был академиком своего дела, эрудированным знатоком венгерской литературы.

В Дьёндьёше его уважали и даже избрали председателем городского Общества венгеро-советской дружбы.

Во время проведения послевоенной аграрной реформы⁴ в стране Хугаи помогал земледельцам, сельскохозяйственным рабочим, батракам, всем беднякам, кто обращался к нему, писать прошения и оформлять документы на право владения землей и жильем, отобранным у помещиков. Он ходил к местным властям за правотой и справедливостью, участвовал в создании местного отделения Всевенгерского союза трудящихся крестьян и сельскохозяйственных рабочих.

Не все в Дьёндьёше симпатизировали Хугаи, а в особенности те, кто в недавнем прошлом считался «бомондом» города. Это помещики, виноторговцы, хозяева местных заводов и угольных лигнитных шахт, владельцы отелей в соседних горах Матра, церковные должностные лица, имеющие еще власть⁵ и надеющиеся восстановить ее в старом, полном объеме, но больше всего они не поддерживали его симпатию к беднякам. Бывшие городские хозяева запрещали учить язык у «красного учителя», не хотели, чтобы дети ходили в его школу.

Интеллигентный, бескорыстный и добрый человек учил детей обездоленных батраков иностранным языкам бесплатно. Он бесконечно любил родную Мадьярию, много рассказывал мне о тяжелой судьбе своего народа, о его гордом, революционном, несгибаемом характере. А когда я стал читать по-венгерски, первым художественным произведением, мною прочитанным, был рассказ писателя Жигмонда Морица «Семь крейцеров» (1908) – трагический рассказ о нищей жизни трех миллионов мадьяр, обобщенная и символическая картина несчастий великих тружеников земли венгерской.

Хугаи пробудил во мне любовь к Венгрии, к ее трудовым людям. Мне несказанно повезло: у него я прошел напряженный университет наук, и это было счастливое время, словно я вернулся после суровых будней войны к своей довоенной мирной жизни филолога и журналиста⁶.

Когда я стал понимать и немного говорить по-венгерски, он познакомил меня с некоторыми жителями города, ставшими моими новыми друзьями и собеседниками (разумеется, с помощью Хугаи). Они сказали, что отношение к расквартированным по домам моим однополчанам, бойцам и офицерам было разным – и по-крестьянски радушным, а где и явно недоброжелательным. Это зависело от характера хозяев дома и от армейских квартирантов, а также от недавних воспоминаний о событиях в обеих странах, которые были театром военных действий.

Это были и незалеченные душевные раны, и трагедии многих советских солдат, у которых во время войны погибли семьи, а в венгерских семьях – не затухшая еще ненависть к советским плиевским казакам⁷. Вообще-то, казаки воевали здесь в 1944 году против гитлеровцев, но многие из них показывали свою удаль и на беззащитных венгерских жителях.

Впрочем, большинство населения знало страшные, суровые законы войны и понимало, что солдаты – такие же подневольные люди, как и они, да и у многих жителей Дьёндьёша отцы, братья и сыновья прошли войну на Украине и в России. Некоторые из числа отпущенных из советского плена, а также раненые советские солдаты, только что возвратившиеся домой, рассказывали, как гитлеровцы всегда подставляли венгерские части для прикрытия собственного отступления. Большинство же украинских и русских жителей не издевались над ними, а женщины даже жалели бойцов, помня, что их собственные мужья и дети испытывают подневольную солдатскую судьбу.

Командование нашей части не очень-то позволяло гвардейцам дивизии распоясываться, старалось наладить нормальные отношения с населением, бесплатно подвозило недостающее продовольствие, кофе, соль, уголь и некоторые промтовары. Солдаты помогали восстанавливать кирпичный и инструментальный заводы, шахты, мельницы, железнодорожную ветку в южном направлении на Адач (Adács), давали тягловую силу, трактора и горючее на осенние вспашки, предоставляли грузовые автомобили, ремонтировали сельскохозяйственную технику.

Но кое-кто, особенно из обозленных католических кругов, лишившихся при проведении крестьянской земельной реформы своих владений, люто ненавидели советских солдат, настраивали молодежь на всяческие враждебные действия. Так, однажды на вечере танцев, организованном местной католической церковью, неожиданно выключили электричество. В зале началась стрельба, а когда свет появился, посреди зала лежал убитый советский солдат, а около него записка: «Русские, вон из нашего дома!» В виноградниках находили трупы бойцов, затащенных туда после зверских издевательств.

Именно в то время кому-нибудь из властей предержащих и в СССР, и Венгрии надо было проанализировать эти явления – и тогда, вероятнее всего, не было бы драматического для обеих стран продолжения этих столкновений в 1956 году.

Тем более что мирные жители Дьёндьеша с нескрываемой ненавистью вспоминали ужасные месяцы салашизма⁸ – внутреннего венгерского фашизма, выкормленного режимом Хорти. Мои новые друзья, в особенности из числа бывших военнопленных, вспоминали насильственную салашистскую мобилизацию в армию и на принудительные фронтовые работы всех лиц мужского пола: и кому исполнилось 12 лет, и 70-летних стариков, и ежедневные полицейские облавы на уклонявшихся.

Особенно запомнился страшнейший разгул салашистской реакции в феврале 1945 года, когда нилашисты⁹ убивали людей, уклонявшихся от призыва в армию, ловили их во время проверок по домам. Люди рассказывали, что по многим деревням и селам искали венгров, которые побывали в советском плену и были отпущены домой. Делалось это по приказу военного министра нилашистского правительства. Люди, озираясь, как бы кто не подслушал, рассказывали, что тогда в одном из сел, недалеко от Дьёндёша, казнили бывших военнопленных солдат. Жители города предупреждали, чтобы все уцелевшие при прежних облавах прятались. Салашисты охотились и за другими невинными людьми в окрестных селах и увозили их в Германию.

Люди, приезжавшие из Будапешта, где также свирепствовал фашистский террор, рассказывали, что в городе забрали многих патриотов, а также иудеев из бедных еврейских семей (богатые либо успели уехать, либо откупились!) и расстреляли их на берегу Дуная¹⁰. А нерасстрелянных погнали пешком неизвестно куда.

За время короткого, но жуткого правления Салаши¹¹ немецкие солдаты грузили в вагоны награбленные товары из Дьёндьёша, насильственно отбирали у крестьян зерно, мясопродукты, подсолнечное масло, муку, масло, вино, сахар, изымали ценности у тех, кто не успел их спрятать. У крестьян отбирали все подчистую и еще издевались: обещали заплатить после войны.

Как я потом узнал, из всех стран-сателлитов гитлеровской Германии самому безжалостному ограблению немецкие фашисты подвергли именно Венгрию: они вывезли 20 процентов всего достояния страны. Город Дьёндьёш, например, был одним из центров винодельческого производства Венгрии, поэтому салашисты и гитлеровцы конфисковывали у крестьян бочки с вином, увозя их на грузовиках и в вагонах.

Наш сосед Миклош Сюч рассказывал, что он очень горевал, когда у него по чьему-то доносу немцы нашли зарытую четырехсотлитровую бочку вина, задолго приготовленную для свадьбы сына, находящегося в советском плену и которого должны были вот-вот вернуть.

Но, несмотря на огромную вражескую силу, страшный террор, активные подпольщики-коммунисты и бывшие военнопленные (среди них оказались старики, изведавшие русский плен еще в Первую мировую войну) поведали мне о том, как вместе с социал-демократами, также загнанными в подполье, в сентябре 1944 года участвовали в партизанской борьбе. Они вредили венгерским и немецким фашистам чем могли и как могли, организовывали молодежные боевые вооруженные группы, участвовали во взрывах автомашин оккупантов и уничтожали гитлеровских солдат и офицеров, зверствовавших в окрестностях.

Особенно усилились действия боевых групп патриотов в октябре-ноябре 1944 года, которые осмелели с приближением частей Советской армии. Как раз в то время недалеко от Дьёндьёша облили бензином и сожгли целую колонну немецких машин, вывозившую из города наворованную муку.

Ненависть к немецким и венгерским фашистам была так велика, что из жителей Дьёндьёша никто тогда не выдал прятавшихся по домам венгерских партизан. Мне рассказывали, что двое партизан из города Дьёндьёша Янош Бачи (скорее, это Янош бачи, т. е. дядя Янош – отред.) и Петер Ковач в ноябре 1944 года участвовали в боях за освобождение города Мишкольц (Miskolc). Они вместе с советскими войсками в составе венгерского отряда, насчитывающего несколько сот человек, помогали рабочим металлургического комбината спасти от взрыва заминированные немцами цеха.

Город Дьёндьёш был освобожден в ноябре 1944 года. Спустя год мне удалось наблюдать и первые послевоенные выборы в Национальное собрание Венгрии¹². Мои знания венгерского языка были еще столь невелики, что я слабо ориентировался не только в программах различных партий, но даже в их названиях. Тогда мне помогли разобраться в партийных хитросплетениях мои друзья из Дьёндьёша. Все афишные тумбы и доски были обклеены плакатами. Помню огромный портрет Матьяша Ракоши (Rakosi Matyas). Не знал я еще тогда, что мне потом долгие годы придется работать с этим человеком.

Местные бедняки и батраки рассказали о простом, но результативном избирательном трюке, проделанном в Дьёндьёше (как потом выяснилось, и по всей стране) по приказу верховного клира католических деятелей¹³. Дело в том, что среди кандидатов в выборах участвовала и Демократическая народная партия Иштвана Баранковича (Barankovics István), обещавшая всем венгерским верующим католикам рай на земле.

Во время выборной кампании эта партия объединилась с Партией мелких сельских хозяев, а точнее влилась в нее¹⁴. В день выборов, а это было в воскресенье 4 ноября 1945 года, когда все верующие венгры обязательно идут в костел на воскресную утреннюю молитву, церковнослужители зачитали послание кардинала Иожефа Миндсенти (Mindszenty Jozsef), где говорилось, что все честные люди должны объединиться в Партию мелких сельских хозяев и голосовать за их кандидатов¹⁵.

Католическая религия пользуется у большинства мадьярского населения непререкаемым духовным авторитетом. Все проголосовали за эту партию, и она вышла на первое место. А для Коммунистической партии Венгрии, по инициативе которой была проведена земельная реформа, равная по своему значению новому обретению Родины¹⁶, когда сбылась вековая мечта трудового крестьянина и он наконец получил землю в полную собственность, результаты выборов оказались неожиданностью, более того, чувствительным ударом, их поражением.

Это было и первым звонком для группы Ракоши, пришедшей к власти на штыках Советской армии¹⁷ – армии, которая сметала с мадьярской земли гитлеровских захватчиков и хортистских фашистов, а вместе с ними и крупных латифундистов и фабрикантов, и лишившихся помещичьей власти, крупных католических деятелей. Компартия не учла в достаточной мере, что 25-летний период хортизма, предшествующий поражению Венгрии, воевавшей на стороне Гитлера, а также озлобленная антисоветская агитация и реакционные католические проповеди в период с 1939 по 1945 год не прошли бесследно.

Ракоши и его команда прибыли властвовать из Москвы, как говорится, на готовенькое. Они всю жизнь были коминтерновскими работниками и не разобрались в сложившейся ситуации. При эйфории власти эта группа, уверенная, что ее с радостью примет в свои объятия население страны, крупно просчиталась. Ни Матьяша Ракоши, ни его приближенных не знали в Венгрии, да и по национальности в большинстве своем они были не венграми, а евреями. Вся их политическая жизнь с 1919 года проходила вне ее границ, в основном в СССР. А когда они в 20-30-е годы направлялись на свою родину на подпольную работу, их быстро сажали в тюрьмы по доносам фашистских стукачей. Хортистская политическая контрразведка, как известно, зародилась еще до итальянского фашизма Муссолини, до немецкого гестапо и обучала гитлеровских фашистов борьбе с нелегалами Коминтерна. Компартию Венгрии, как зараженную хортистскими разведчиками и провокаторами, распускали несколько раз¹⁸. Я узнал об этом позднее, работая в ЦК КПСС.

В руководстве компартии в должной мере не изучали настроения основной массы участвующих в голосовании людей, понадеялись на свои большие должности в Коминтерне. А должности у них были действительно, по коминтерновским масштабам, высокие. Ракоши после 16-летнего заключения и освобождения (в октябре 1940 года его обменяли на станции Негорелое на трофейные венгерские знамена, захваченные русской армией в ходе подавления освободительного движения 1848–1849 годов) руководил зарубежным ЦК компартии Венгрии. Эрнё Герё (Gerő Ernő) был довольно видным деятелем Коминтерна. Михай Фаркаш (Farkas Mihály) был генеральным секретарем Коммунистического интернационала молодежи – КИМа. Таким же было и окружение новой коммунистической верхушки Венгрии, большинство – из аппарата Коминтерна.

О новых правителях Венгрии знали очень немногие, а против коммунистов работали крупные и квалифицированные силы буржуазных партий, католической верхушки, имевшей огромный, многовековой, международный опыт духовного порабощения народов¹⁹. На этих выборах развернулась оперативная работа тайной католической организации «Католическое действие» («Katolikus Akció»). И, конечно, все противники коммунистов не преминули воспользоваться ошибками пришлых людей от Ракоши.

Надо добавить, что Ракоши и его окружение, приехавшие из Москвы, никогда не работали на производстве, мало кто из них прошел школу практического руководства, а им вдруг вручили руководство целой страной. Но на другие местные кадры из коммунистов-подпольщиков Москва опереться не пожелала. Это была не столько их вина, сколько беда, да и советский опыт проведения выборов Ракоши и его окружение в большинстве своем, как показали первые же выборы, даже в конкретике изучали в недостаточной мере.

Сталин при организации так называемых «выборов», например, не допускал таких больших проколов, как это сделал Ракоши. Да и поторопились новоявленные венгерские правители с проведением выборов довольно сильно. Тот же Сталин провел их спустя 20 лет после завоевания большевиками власти в 1917 году, а Ракоши – всего через 7 месяцев после изгнания советскими войсками гитлеровских захватчиков за пределы страны²⁰.

В газетах того времени руководство компартией сваливало провал на выборах как раз на происки врагов, но это было свидетельством того, что правильных выводов оно не сделало. Это была не победа реакции, а первое крупное поражение высших партийных руководителей страны. Оно еще аукнется и в будущем развитии страны, и в 1956 году²¹. Мои друзья рассказывали, что поражение коммунистов на выборах ободрило помещиков и местных виноторговцев в Дьёндьёше. Некоторые возвратились в город и потребовали, чтобы им вернули отобранные земли. Новых хозяев, бывших бедняков, стали сгонять с полученных ими земель, отбирать виноградники.

В городе Асод (Aszód) в центральной части Венгрии уже появились хортистские офицеры со своим отличительным знаком – с жандармским петушиным пером на шляпе. Полицейские и жандармские чины снова начали получать пенсии. На улицах Дьёндьёша появились молодчики в фашистской форме²².

Однако в этот раз бывшим хозяевам Дьёндьёша обратно взять власть не удалось²³. Местные крестьяне начали откапывать спрятанные до нужных времен винтовки и автоматы, собрались на вооруженный митинг и сказали, что стоять будут насмерть, а землю не отдадут, и отстояли свои законно полученные виноградники и земли для посева²⁴.

За полтора года послевоенной жизни в Дьёндьёше, в этом небольшом городке, я увидел многоликую Венгрию, только что освободившуюся от гитлеровского нашествия. В событиях, которые я наблюдал в городе, как в капле воды отражались процессы, происходившие по всей стране. Чувствовалось, что наступил мир, что в городе не стреляют ни отступавшие гитлеровцы, ни звери-салашисты, ни наступавшие плиевские казаки. Я был свидетелем огромной радости крестьян, целовавших землю, из поколения в поколение облитую по́том предков и своим собственным, которая только теперь стала полностью им принадлежать.

Видел я и глаза недавно полновластных хозяев этой земли: налитые таким сгустком ненависти к бывшей, по их мнению, голытьбе, ко всем этим землепашцам-беднякам, батракам, мелким арендаторам, бесправным крепостным. Состоятельные денежные тузы испытывали презрение, как они считали, ко всем этим «нелюдям». Теперь бывшие бедняки становились хозяевами Дьёндьёша, его окрестностей, вплоть до подножья гор Матра; они стали полноправными людьми, не уступающими дорогу ни бывшим узурпаторам всего и вся в Дьёндьёше, ни их прислужникам.

Я довольно близко познакомился с жизнью этих бывших крепостных, а теперь свободных виноградарей. Они от зари до заката при изнуряющей жаре растили виноград. Из него этими же трудягами-виноделами производилось мировой известности дьёндьёшское вино, которое местные виноторговцы бочками везли на Запад.

Таким же трудягой был мой первый учитель венгерского языка Ференц Хугаи, человек высшей порядочности. Он, как мне казалось, был местным дьёндьёшским Кола Брюньоном. Талантливый художник слова, преданный людям, ему до всех и до всего было дело. Не думая о себе, он мог вступить в драку за неповинно оскорбляемых людей. Виноградари любили его, тонкой души интеллигента, считали своим и вместе с ним выпили не одну бутыль доброго дьёндьёшского вина. А сам он, несмотря на преподавательский талант, многостороннюю образованность, огромную эрудированность, завидное трудолюбие, не заработал себе ни огромного состояния, ни «палат каменных».

В последние несколько месяцев перед моей демобилизацией мы с ним писали лекции о венгерской литературе и на русском, и на венгерском языках. Писали – это, конечно, громко сказано: он мне диктовал их по-венгерски, я записывал рядом с венгерским текстом по-русски. Эти бесценные для меня памятные плоды нашей дружбы хранятся у меня до сих пор.

Хугаи числил меня среди своих учеников – для меня это большая честь. Он считал, что ничто так не содействует дружбе народов, как знания этих народов друг о друге, об их обычаях и культуре. На прощание он сказал, что доверяет мне будущее знакомство московской молодежи с венгерской литературой. Собрал он для меня и небольшую библиотеку самых великих писателей земли венгерской. Эти книги до сих пор стоят у меня на полке как свидетели бескорыстной души просветителя.

Хугаи говорил мне, что и я обязан иметь учеников как норму жизни уважающего себя интеллигента: это отдача народу за то, что народ обучил тебя и воспитал, что народ тебе дал возможность стать интеллигентом. «Всё может пропасть, как сказал мне Ромен Роллан, – вспоминал Хугаи, – и состояние может пропасть, и дом сгореть, и близкие поумирают, но верные тебе ученики останутся».

Горьким было расставание. Я подарил ему на память мой фронтовой фотоаппарат фирмы «Лейка» (Leica), сочинения Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Толстого, присланные мне с оказией из Москвы. Пришло время моей демобилизации, и я уехал в Москву.

Часть 2

Ученики

…И вот, отслужив положенные армейские годы, я снова в Москве.

Осенью 1947 года я набрался храбрости, рискнул подать документы на конкурс и был зачислен преподавателем в Военный институт иностранных языков Красной Армии (ВИИЯКА). Это было необычное учебное заведение. Здесь готовили переводчиков, говорящих почти на всех языках тех стран, где стояли наши войска или имелись военные представительства. Режим в институте был строгим: курсантам не разрешалось говорить на русском даже в курилках (заговоришь – и плакала твоя увольнительная на воскресенье). Поэтому за четыре года обучения знание языка и страны становилось очень высоким. На венгерском отделении готовили переводчиков для полков и дивизий, дислоцированных в Венгрии.