Читать онлайн Главная книга о Второй Мировой (сборник) бесплатно

С Виктором Суворовым беседует Дмитрий Хмельницкий

Воспоминания и размышления

– «Ледокол» – самая известная книга Виктора Суворова. Она обеспечила ему всемирную славу, но и вызвала больше всего протестов. «Ледокол» расколол на два лагеря не только российскую, но и мировую историческую науку, полностью перевернул привычные представления миллионов людей о советской истории и о предыстории Второй мировой войны. Когда у вас возникли первые замыслы книги «Ледокол»?

– Я думаю, каждому автору трудно определить первый момент, когда возникла та или иная идея. Сначала возникло понимание. А потом уже желание изложить все это где-то и как-то. У меня было несколько таких как бы озарений.

Идет лекция в Киевском училище им. Фрунзе. И в процессе изложения лектором исторического материала выясняется, что при изучении разгрома Красной Армии 22 июня 1941 года нам следует сосредоточить свое внимание на том, какая у нас на начальном этапе войны была отсталая техника, как мы были глупы, какой был глупый Сталин и так далее.

А вот о том, что в сентябре 1941 года был жуткий разгром Красной Армии под Киевом – вот об этом говорить уже нельзя, это уже антисоветчина. Окружение под Харьковом в мае 1942 года – об этом ни в каких наших учебниках не рассказывалось, нигде не отражалось, это было закрыто, а любые упоминания об этом – антисоветчина, и если что – разбиралось в КГБ. Вот тут у меня было одно из первых озарений, хотя, может быть, и не первое.

Вот что удивительно и странно – почему есть только одна такая дата, одно такое событие, единственное в нашей истории, при изучении которого мы сосредотачиваемся на нехорошем. Ведь все у нас лучшее: и урожаи, и спортсмены, и наука, и образование, преступность неукоснительно сокращается, идет к нулю.

Вот уже потом был Чернобыль. Первая реакция на него – ничего не случилось, что-то было, но немного. В конце апреля грянуло, а в Киеве – первомайская демонстрация. Специально следовало показать всему миру, что ничто нам не страшно, ничего тут не случилось. Статистика самоубийств была засекречена. Все негативное – под ковер!

Но есть одна только дата – 22 июня 1941 года, – когда весь негатив вдруг выставляется на обозрение всего мира! Мы, мол, должны на этом заострить наше внимание, изучить подробнее, какие мы были глупые, и все такое.

Например: 73 % наших танков требовали ремонта на 22 июня. Это же скандал на весь мир! Сколько танков вообще – никогда и нигде не говорилось, только проценты. От неизвестного числа. Если бы мы об этом не сказали, никто бы и не знал о неремонтированных танках. Но мы почему-то сказали.

Или другие наши «истории» – шеститомник или двенадцатитомник истории Великой Отечественной войны. Раздел о начале Второй мировой войны – какой был Гитлер нехороший, что и где он захватил… И тут же следующий раздел – мирный труд советских людей, в который вписаны наши «освободительные походы». Последние же никак не связывались со Второй мировой войной!

И вот я готовлюсь к семинарам и изучаю даты. Все даты из разных разделов, казалось бы, никак между собой не связанные, выписываю на один листок для облегчения запоминания. И получается: 1 сентября Гитлер напал на Польшу. А у нас 17 сентября начался «освободительный поход» в ту же Польшу. Выписываю, легко запомнить…

Или – наш «освободительный поход» в Финляндию. Завершился в марте 1940 года, а в апреле Гитлер вошел в Данию, Норвегию. В мае-июне 1940 года – Гитлер нападает на Францию, Бельгию, Голландию и прочее. А у нас в июне – «освободительный поход» в Румынию. А в июле «добровольно» вступают в Советский Союз Литва, Латвия, Эстония.

Когда вместе это соберешь, становится как-то не по себе. «Освободительный поход» – это ведь то же самое, только просто другое название. А делали мы в то же время то же самое!

– Материалы о подготовке нападения вы уже тогда, в курсантские времена, коллекционировали?

– Да, но как коллекцию нашей глупости. Вот создаем мы воздушно-десантные войска, никогда в войне не использованные. Вернее, использовали пару раз и всегда неудачно. Под Москвой зимой 1941/42 года высадили воздушный десант. Куда к чертям десант – в снег, в мороз… Днепровский десант 1943 года – неудачен. Десант действует только тогда, когда у нас господство в воздухе. Надо десант довезти до места, высадить, обеспечить ему воздушную поддержку, а потом сбрасывать им все – и картошку, и пельмени, и боеприпасы, и кровь, и медикаменты. А для этого необходимо наше абсолютное господство в воздухе. Так вот, какие мы глупые, готовили воздушно-десантные войска, которые никогда не применялись.

Читаю мемуары маршала Баграмяна. В 1940 году мы вдруг начали перестраивать в Карпатах наши стрелковые дивизии на горнострелковые. Тогда это было в Киевском военном округе. И маршал пишет, мол, что «я ловлю себя на мысли, зачем же мы формировали эти горнострелковые дивизии, нам же на равнинах воевать». А горнострелковые дивизии мы облегчали, то есть убирали у них все тяжелое вооружение. Давали им веревки, ботинки с шипами и т. д. И дивизии оказались не способными к начавшейся потом войне. Еще одна, казалось бы, глупость.

А потом идет лекция вот такая. Когда мы готовимся к наступлению, мы аэродромы подтягиваем к границе. Вот пример: Жуков в 1939 году готовился к удару по 6-й японской армии и подтягивал как можно ближе к восточной государственной границе Монголии аэродромы, чтобы самолеты, как только мы будем наступать, летали на полный радиус, склады боеприпасов, снабжение, госпитальную базу и прочее – все как можно ближе. Мы же должны уходить вперед. Значит, все это следует подтягивать к переднему краю.

Далее, в следующей лекции (через некоторое время) говорится, что Гитлер перед нападением на нас подтягивал к границе аэродромы, склады, штабы, узлы связи и прочее.

Далее. Советский Союз, дескать, не готовился к войне. А аэродромы вынес к самой границе, и склады, и прочее. Все это немцы разбомбили. Ужасно мы глупые…

Те же самые примеры… Проходит определенное время, и мне рассказывают о самой блистательной операции Красной Армии. Август 1945 года, Маньчжурская наступательная операция. И все ошибки 1941 года для данного случая мне описывают как образец правильного действия: нужно вынести аэродромы к самой границе, командные пункты, штабы, склады и прочее. Что офицеров отпускали в отпуск, чтобы противник ни о чем не догадывался, пограничники сено косили у самой границы, песни звучали, кино крутили. А потом – р-р-раз, и ударили по врагу. Вот так нужно действовать!

Получается, что те же «ошибки» 1941 года здесь накладываются на блистательную операцию 1945 года! И все те же ошибки буквально повторены!

В 1941 году на многих наших аэродромах был двойной комплект самолетов. Летчиков, допустим, 60, а самолетов – 120. Мол, если враг нападет, 60 летчиков на 60 самолетах улетят, а с остальными что делать? Ну, глупость же полнейшая! Вот такое мне говорят, а проходит полгода, и мне же рассказывают о том, что в 1945 году у нас было сделано очень хитро. Чтобы противник не догадался о том, что мы готовим по нему удар, мы не проводим перебазирование авиационной техники, а постепенно заменяем старые самолеты в уже сосредоточенных частях на новые, перевооружение – и все. А старые самолеты тут же и остаются. Противник получает от своей разведки успокаивающие сведения: как был истребительный полк, так он там и стоит, как был бомбардировочный полк, так он и стоит, и командир полка тот же…

Как только мы нанесли удар, полк поднялся и пошел вперед и перебазировался на новые аэродромы впереди, в это время из глубины страны перебазируется новый полк, где одни офицеры-летчики и технари. Как только приземлились, так сразу получился новый полк на оставленной заранее технике. Его не надо формировать, он давно был сформирован, но находился в пяти тысячах километров от места событий, теперь личный состав посадили в несколько транспортных самолетов и перебросили на все готовенькое.

Точно такая ситуация возникла, когда я служил в Прикарпатском военном округе и получил в свое время взводик свой. В каждом полку нашей 66-й гвардейской дивизии был второй комплект вооружения. Я – командир первого взвода. Офицеров не хватало, и вторыми-третьими взводами командовали сержанты.

– Срочники?..

– Да, да, срочники. Это был период советско-китайского конфликта, война за остров Даманский и пр. В ротах часто из офицеров были командир и командир первого взвода. И все.

Я должен был замещать командира роты во всех случаях: отпуск, вызов в штаб, пьянка или иные какие-то важные отлучки.

А по развертыванию я – командир роты в дивизии второго формирования.

Объясняю.

Вот объявляют тревогу, дивизия поднимается и куда-то уходит. А в дивизии, как я уже сказал, два комплекта оружия. Танки – у нас Т-55 и Т-54 были, а хранился старый комплект – Т-34. Самоходки у нас были Су-122–54. Это было мощное оружие, никогда я их нигде не встречал, ни на каких картинках. А старый комплект – Су-100. Старые стояли, а новые использовались. Кстати, фильм «На войне как на войне» снимался в нашей дивизии, военными консультантами были командир и начальник штаба дивизии. Новые автоматы получаем, АКМ, – старые автоматы, АК, сдаем на склад. Получила дивизия новые противотанковые пушки – «Рапиры», старые пушки сдаем на склад, в хранилище. Их потом либо продают нашим «братьям по классу» – вьетнамцам, например, либо куда-нибудь еще, сдают в какие-то государственные арсеналы. Но всегда второй, предыдущий, бывший до замены на новый, боекомплект в дивизии был.

Итак, дивизия ушла по боевой тревоге. Остаются в городке наш 145-й гвардейский полк – заместитель командира полка, заместитель начальника штаба, заместители командиров батальонов, офицеры, замещающие командиров, и от каждой роты и батареи – командир первого взвода. То же самое и в другом полку, и в дивизии в целом. И остался полный комплект вооружения.

Что же это такое? Это – скелет полка второго формирования.

Чем это хорошо? Не надо формировать новую дивизию. Все командиры есть, все мы – не резервисты, мы все друг друга знаем. Мы получаем солдат – толстых резервистов, они садятся на то старое оружие, которое у нас имеется, – и вторая дивизия готова.

Все это – хорошая система. Но вот в чем недостаток. Мы были у самой границы, в Черновцах. Если дивизия ушла, а в военных городках остались одни замы без личного состава (пока!) и на нас нападут, то это второе формирование сразу же погибает. Пока толстых резервистов наберем (день-два на это же потребуется!), нас всех и застукают. Когда в 1968 году я посмотрел на эту систему, я вдруг вспомнил вот эту нашу так называемую «глупость» о том, что на каждом нашем аэродроме в 1941 году было два комплекта самолетов. Эта система работала только в наступательной войне, когда первый состав уходит вперед, а на пустом аэродроме остался комплект старых самолетов. Получаем летчиков и имеем второй полк.

– Эта система была раскручена в 1941-м?

– Та же система, какой я ее видел в 1968 году. И тогда я вспомнил то, о чем говорил выше. Все это нужно только на случай подготовки к нападению! Эта система работает только в наступательной войне. Так что не глупостью было все то, о чем говорили по 1941 год, а подготовкой к нападению! Если развернуть все сразу и полностью, то можно напугать противника.

В книге «День М» описана мной такая ситуация. В 1968 году перед тем, как войти в Чехословакию (день «М»), вдруг всех солдат, с которыми я служил в Закарпатье, переобули в кожаные сапоги. Сразу – всех! Обычно же они ходили в кирзовых! Это был сигнал. Все стало ясно: подготовка к нападению.

Солдаты на территории ГДР, в Польше ходили в яловых сапогах, в столичных гарнизонах – в Москве, Киеве – тоже ходили в яловых сапогах, а остальная солдатская масса – в кирзовых. Стоим мы у границы, завшивели, хочется в баньку, все гадают: пойдем – не пойдем… И вдруг – всех переобувают в яловые сапоги! Все ясно, мы пойдем.

Мы не знали, что случилось, мировая ли война или еще что-то такое, но ясно: пойдем.

И один старикашка, с которым мы как-то выпивали, сказал: все точно так, как в 1941 году И тогда солдат тоже переодевали в яловые сапоги. Ни черта себе! Это был сигнал!

И про эти сапоги у меня накоплено много материала. Просто так новую обувь солдату не дают.

Читал нам лекции в академии – это уже позже – генерал-лейтенант Моше Мильштейн, старый разведчик, волк, был нелегалом, работал в Главном Управлении стратегической маскировки.

Кстати, когда я уже убежал, приезжал этот генерал на Запад. Как раз тогда разворачивались крылатые ракеты, в том числе и в Англии, были протесты и все такое. Мощная была тогда кампания борьбы за мир. И вот он на американском наречии, очень чистом, выступал за мир, против крылатых ракет. Представьте, приезжает советский генерал и говорит, что это просто с этической точки зрения нехорошо! Вы подставляете Британию под ядерные удары и все такое… И вся пресса здесь восхищалась: какие же в Советском Союзе бывают генералы, какие они культурные, какие они образованные, как свободно они владеют английским языком и не просто так, а с американским акцентом…

Как-то я выступал, и мне задали вопрос про этого генерала. Я спросил, найдут ли они у себя генерал-лейтенанта, свободно говорящего на русском языке, готового поехать в Советский Союз и в Москве агитировать там за разоружение. С каких это пор генералы стали выступать за разоружение? Пусть он в своей стране агитирует, зачем он к врагам приехал с агитацией? Кстати, Мильштейн – автор книги «Почетная служба» с грифом «Сов. секретно». Мы ее в академии изучали.

– Он не из ребят Судоплатова?

– Нет, нет, Мильштейн был из ГРУ. Так вот, читает он нам лекцию и говорит о глупости Сталина после Второй мировой войны. Как раз это было в период ухудшения отношений с Китаем. У Китая прорезались зубки, и он нас начал потихонечку-полегонечку кусать. И Мильштейн говорит: «Какая глупость была допущена! Маньчжурия была независимым государством, Тибет был независимым государством, Внутреннюю Монголию можно было бы сделать независимым государством. Когда в 1945 году Сталин вышиб японцев из Китая, надо было сохранять независимую Маньчжурию, независимый Тибет, настроить еще каких-то буферных государств, мы бы сейчас жили припеваючи, не имея общей границы с Китаем». И все говорят: ой, мол, правда какая!

А меня черти за язык дернули, я тут и говорю: «Товарищ генерал, это все здорово, а вот в 1939 году мы не имели общей границы с Германией, а взяли и установили ее». То есть напомнил ситуацию, когда мы преднамеренно установили общую границу с Гитлером. Он похлопал челюстью и ничего не нашел для ответа. Я его в тупик поставил. Тут и звонок. Вторую лекцию он читал, не вспоминая о моем вопросе. И я сам язык прикусил. Последствий, правда, никаких не было.

Я потом думал, что и вправду, если бы так поступили с Китаем, было бы хорошо. Но мы поступили иначе, думали, что Китай у нас в кармане… А в 1939 году, не сделай мы общую границу с Германией, сохранили бы мы Польшу, ну, хоть урезанную, не было бы общей границы с Гитлером, не было бы и внезапного нападения.

Вот и было несколько таких озарений, пока не пришло понимание.

– Я много раз слышал упрек в адрес Суворова, что, мол, он не пользуется архивами. На каком материале писался «Ледокол»?

– Преднамеренно не пользовался архивами, совершенно преднамеренно. «Ледокол» написан на открытых источниках, на материале, опубликованном в общедоступной печати.

Я хотел сказать: леди и джентльмены, вот оно все лежит на поверхности! И зачем вам архивы – все, повторяю, и так открыто! Вот Маркс сказал, вот Ленин сказал, вот Троцкий сказал. Вот Сталин сказал, а вот его действия. А вот действия Красной Армии.

Давайте допустим, что все мемуары, написанные с 1945 года, которыми нас пичкали все время, что все это – вранье! Но тогда я снова победитель! Давайте признаем, что Жуков врал. Я же кого цитирую: Жукова, Василевского, в принципе, всех маршалов, которые были у нас, в СССР, и оставили любые письменные материалы… Маршал Тимошенко не оставил мемуаров, но есть его речи, есть стенограммы его выступлений, которые я тоже цитирую. И даже маршала Советского Союза Брежнева Леонида Ильича, уж на что полководец… – тоже. Если они врут, приходится тогда открыто признать, что все это вранье, что всю эту макулатуру надо сжечь!

Тогда я рассуждал: если все это вранье, тогда расскажите мне, что же было на самом деле. Так вот, ценность моих источников в том и заключается, что преступники сами говорят о своих преступлениях. Это их слова. Это не я выдумал.

А когда мы говорим об архивах, то я той же дубиной бью по их научным головам. Хорошо, говорю, ребята, тогда представьте мне план обороны Советского Союза. У вас доступ ко всем архивам. Показывайте мне, где его можно увидеть. Выступил генерал-полковник Горьков с серией разгромных статей «Конец глобальной лжи» и привел текст плана прикрытия государственной границы на время развертывания. То есть, пока идет развертывание Красной Армии, она постепенно приходит на поддержку пограничникам в пограничной полосе. «Товарищ генерал, – говорю я, – это все, чем исчерпывались наши стратегические замыслы – все стратегические планы государства, – выслать батальоны и удерживать границы вместе с пограничниками, пока развернется Красная Армия? А когда она развернется, что будет?»

Они молчат. Так вот, когда меня упрекают, что я не пользуюсь архивами, я отвечаю им тем же. Сейчас я пишу новую книгу, «Последняя республика, часть вторая» и показываю, что ни Жуков, ни другие наши выдающиеся полководцы знаниями о Красной Армии не отличались. Они допущены ко всем архивам, но их знания, мягко говоря, ничтожны.

– Доступ-то к архивам у казенных военных историков был, и я думаю, что и сейчас есть. Но ведь практически ничто из архивов не используется. То есть их документальная база абсолютно не отличается от вашей!

– Да. Это во-первых. И, во-вторых, в свое время я вычислил документ от 11 марта 1941 года. Генерал армии Гареев, бывший зам. начальника Генштаба по научной работе, а ныне президент Академии военных наук, говорит, что к определенной части архива доступ будет открыт еще не скоро. Это через 60 лет после войны! После этого тот же самый генерал меня упрекает, почему же я не пользуюсь архивами. С одной стороны – закрыто, с другой стороны – почему не ссылаешься. Я говорю ему, что этот документ я вычислил и могу его показать.

Я обращался к журналистам российским, давал им фонд, опись дела и листы – перечень документов. Просил найти конкретные документы в архивах. Они приходили в архивы и просили показать им эти документы. Нет, отвечают, такой документ мы выдать не можем. Ибо все документы о Второй мировой войне рассекречены, но есть гриф «Особая папка», документов с таким грифом секретности более 200 тысяч единиц хранения. К ним никого не пускают. А рассекреченные документы имеют иной, ранее не известный гриф: «выдаче не подлежит». Оно рассекречено, но не выдается. Архив Генштаба закрыт полностью. Архив ГРУ закрыт. Открылся только для израильского исследователя Городецкого, который, кстати, по-русски по слогам читает, а российских туда не пускают. Кстати, от того, что у него такие хорошие отношения с нашим высшим военным и политическим руководством, правительство Израиля в свое время решило назначить его послом в Россию.

– Как – послом?

– Ну да. Но выступил израильский исследователь Зеев Бар-Селла и так разгромил этого Городецкого в израильских газетах, что того послом так и не назначили.

– Кстати, об архивах. В очень серьезной книге Михаила Мельтюхова «Упущенный шанс Сталина» эта ситуация реально подтверждается. Там есть глава о советском предвоенном планировании. В ней из 75 ссылок только 7 на архивы, причем не на архив Генштаба. А это самое капитальное исследование предвоенной советской истории.

– У Жукова находим количество самолетов в Красной Армии на 21 июня 1941 года, и там он ссылается на 12-томник истории Второй мировой войны, том 4. А там отсылают в Институт военной истории. Посылаю туда гонца, отвечают, что 13 апреля 1990 года по распоряжению начальника Института военной истории генерал-полковника Волкогонова все эти документы уничтожены. Семь тонн! После этого Волкогонова назначили советником Президента Российской Федерации по военным делам. Иначе говоря, чуя, как в песне поется, смертный час, они уничтожали документы. И вот за это геростратское дело доктор исторических и военных и еще иных наук был назначен советником президента!

– Вы упоминали, что использовали около 400 мемуарных книжек.

– Наверное, больше. Мой отец был великим любителем этой мемуарной литературы. И очень интересовался, что же произошло 22 июня 1941 года.

– Ему самому удалось это выяснить?

– Нет. Он собирал эти книги и удивлялся нашей глупости. Но знал он очень много. Когда я приезжал на каникулы домой из суворовского училища, где мы каждый год сдавали экзамены, в отличие от обычных школ, для меня начинался настоящий экзамен.

Начиналось подчас даже со случайных чисел. Например, цифра 5. Пятый мехкорпус. Кто им командовал? Алексеенко. Он у Жукова командовал правым флангом на Халхин-Голе. Ага, понятно. А где этот корпус был? В Забайкалье. А в составе какой армии? Шестнадцатой. Словом, я это все должен был знать! А кто командующий армией? Лукин Михаил Федорович. А что с ним стало? Он попал в плен, отрезали ногу. Где это его угораздило? На Соловьевской переправе, на Днепре. Так, задав один вопрос, он меня, не задавая других вопросов, мог экзаменовать с пяти вечера и до пяти утра. Развивая один и тот же вопрос. А мне было 13–14 лет. И все эти армии, дивизии я должен был знать.

Допустим, начинаем: Конев Иван Степанович. Ага. Командовал Северо-Кавказским военным округом. Вступил в войну в какой должности – командующий 19-й армией. Где базировалась 19-я армия? В Черкассах, второй стратегический эшелон.

По всем мемуарам я мог пройти. В Москве у меня была большая военная библиотека. Уже после того, как я убежал, после «Ледокола», начальник ГРУ, выступая в «Комсомольской правде», писал, что у меня большая военная библиотека. Через много лет об этом вспомнил начальник ГРУ! Это ли не похвала?

Когда я убежал, мне пришлось собирать эти книги заново. Но где их в то время в Великобритании взять, книги военные? В Англии достать эти книги почти невозможно. Поэтому я делал очень много фотокопий. На микропленках имею копии газет «Красная звезда» и «Правда» за 1939–1941 годы. Компьютеров тогда не было, а были микропленки. Прочитал я все эти газеты и после этого хожу в очках, зрение сорвал. В целом книга была готова в 1981 году, но работа над «Ледоколом» продолжалась. Все время его совершенствовал. В 1985 году я решил поставить точку.

В 1985 году было 40-летие Победы. И я решил «Ледокол» опубликовать как придется, хоть кусками. Первая публикация (главами) была в «Русской мысли» в мае 1985 года. Но никто не реагировал. Было множество антисоветских издательств, но никто эту книгу у меня не взял. На русском языке за границей эта книга никогда не была опубликована. В 1989 году она вышла в Германии по-немецки. А в то же время я очень хотел выпустить ее на русском языке.

На Брайтоне, в Нью-Йорке, книгу собрались издавать, но вмешались какие-то темные силы. Это было издательство «Либерти», Левков. Что-то затягивается, затягивается. Они перерабатывали текст, решали что-то между собой. Мне ничего не говорили. Я звоню туда. Говорят, что, мол, все нормально, работаем. Осталось немного, через три дня завершим работу над текстом. Я спрашиваю: «Чего?» Они говорят, что уже почти все сделано. Я говорю: «Эй, пришлите-ка текст мне обратно!» Присылают они мне текст – это было что-то запредельное… Если бы это вышло на русском языке, это был бы конец… У меня, видите ли, стиль не такой. Они решили переписать книгу, чтобы стиль был хороший. Всю мою терминологию переделали. Я пишу «генеральское звание» – они пишут «генеральский чин». А «чины» у нас отменены в 1917 году. Чепуха какая-то.

– Что это, глупость просто?

– Я до сих пор не понимаю, что это такое. Вместо моих слов «Верховный главнокомандующий» они написали «главнокомандующий». Главнокомандующих у нас было хоть пруд пруди, а Верховный был один. Я пишу: 123-й истребительный авиационный полк. Но им-то лучше знать. Они считали, что в авиации полков не бывает. И без моего разрешения правили: 123-я эскадрилья. И не считали нужным меня ставить в известность о проделанной работе. В школе бывает 10 «А» класс, 10 «Б», но если сказать, что был еще и 123 «Щ», то народ этому не поверит. В полку может быть три эскадрильи, иногда четыре, пять. Бывают большие номера для эскадрилий, но тогда в названии присутствует очень важное слово – «отдельная». Это был сплошной анекдот. Я потребовал публиковать мой текст. Они ответили: если с чем не согласен – исправляй. Но если я все исправлю, то получится мой первоначальный текст. Зачем мне переписывать мою книгу, если у вас есть чистая копия моей рукописи. Ее надо опубликовать. Если редактор с чем-то не согласен, если в чем-то сомневается, пусть спросит, вместе согласуем. Но так они работать были не согласны.

– Кто этим занимался?

– Какая-то тетя, звали ее Ася, добросовестно за два месяца переписала всю книгу, уверяя, что мой стиль никуда не годится. Она своими словами все изложила. Пишу «генерал-майор» или «генерал-полковник», а они все это сократили до «генерала». У меня пишется, что «был генерал-майором, стал генерал-полковником», а у них получается «был генералом – стал генералом». Пишу: «На Курской дуге в 1943 году создали такую оборону, что плотность минирования достигала 17 тысяч мин на километр. Имеются в виду погонные километры. Она переправила это на «квадратные километры». И прочее. Далее, я писал, что Сталин почистил армию, но в критический момент никто ему бомбу под стол не сунул, как сунули Гитлеру. В тексте на полях ими написано: «Ха-ха, что это такое? Это – фашистская пропаганда! Что, сами гитлеровцы могли подбросить Гитлеру под стол бомбу?» Они не могли себе представить, что бомбу Гитлеру могли подсунуть гитлеровцы же!

Я-то думал, что придет туда книга, им нужно запятые проверить и прочее. Если «корова» через «е» написано, то исправить. Опечатки же есть, тогда все на машинках печаталось! А они переписали книгу! Тогда я и говорю: «Стоп, ребята, давайте текст обратно!» Слава богу, не вышло тогда. По-английски «Ледокол» вышел в 1990 году в Великобритании. Но кто-то скупил тираж, а книгу истребили. Сейчас продают экземпляр книги по цене 999,99 доллара. Спрашиваю, почему такая странная цена. Отвечают: единственный экземпляр, сильно потрепанный.

– А кто скупил тираж? Кто истребил книгу?

– Я не знаю. Кто-то, кому понадобилось, чтобы книги не было. Возможно, КГБ. Кто скупил, тот и истребил.

– И дальше? По-русски книга уже вышла в 1992 году?

– Да, в 1992-м. История была вот какая. Перестройка в разгаре, все пошло вразнос. И журнал «Нева» обратился ко мне с просьбой дать что-нибудь для публикации. Я дал им «Аквариум». Напечатали. «Аквариум» идет на «ура»… Пошли письма от читателей. Давай, мол, давай! Студенты из МГУ писали, что они на следующий год все подписались на «Неву» в ожидании новых публикаций. «Нева» снова обращается ко мне: «Есть ли у тебя что-то еще?» Говорю: есть. И посылаю «Ледокол». Говорю: «Вы его, конечно, не опубликуете». «Давай!» – говорят.

Посылаю. Наступает пауза. Звоню, чтобы узнать, в каком номере и так далее все это будет. Отвечают: понимаешь, нужна же какая-нибудь дата, чтобы к ней приурочить публикацию. Я говорю, что все понимаю: вот даты у них нету! Наступает дата. Звоню: ну как? Говорят: понимаешь, мужик, в чем дело, ведь не можем же мы обидеть наших ветеранов в такую дату!

И тянется это снова. Тянется до тех пор, пока не появляется на горизонте Сергей Леонидович Дубов. Один из первых российских магнатов, олигархов. Он купил издательство «Новое время» и журнал, на Пушкинской площади громадное здание купил, приехал ко мне и говорит: «Давай». Первый пробный тираж – 320 тысяч. Странная цифра: не 300, не 350… Объяснение тут вот какое. Он решил публиковать на оберточной бумаге без картинок, без карт. Я говорю: давай по-человечески. Что это за книга военная – без карт? Нельзя, понимаешь? Думал он, думал и решил: 300 тысяч он даст на оберточной бумаге и в мягкой обложке.

– Она у меня есть. Вот лежит.

– Какой тираж?

– 320 тысяч.

– Вот-вот. Он хотел таких 300 тысяч, а 20 тысяч – в твердой обложке, с картинками, картами и так далее. Был он тогда в Лондоне. Уехал он к себе и выпустил все 320 тысяч на оберточной бумаге. Вот какое объяснение тиража 320 тысяч. Второе издание он шарахнул на миллионный тираж. Сказал: тебе слава, а мне деньги. А 1 февраля 1994 года его убили. Перед его домом.

– А какова была реакция на «Ледокол»?

– Самая интересная реакция была в «Огоньке», в рубрике «Книга недели». Вот, дескать, появилась книга такая-то, «Ледокол». Но она опоздала. Кто же не знает, что СССР собирался напасть на Германию! Мы это все знали и так. Опоздал ты, Суворов! Так что вопрос закрыт. Нам и так все ясно.

Когда меня фашистом или кем угодно еще обзывают, это я понимаю. Но то, что книга опоздала, – это меня развеселило.

– А как реагировали историки?

– Они сразу принялись за меня: «Где архивы?» И тогда я обратился к маршалу Куликову Виктору Георгиевичу с таким, примерно, предложением. Я считаю, что вы, товарищ маршал Советского Союза, довели мою страну до полного разорения и распада под лозунгом: «Лишь бы не было войны». Так вот, вы зря это делали, потому что война была развязана Советским Союзом, не такие мы невинные. Поэтому ваш аргумент, что мы должны вооружаться, как бы на нас еще кто-нибудь не напал, – этот аргумент – фальшивый. Так что, конным или пешим, выходите грудь на грудь к ракитовому кусту. Выходите на открытый разговор, будем биться под телекамерами. Маршал увернулся.

Были попытки с Волкогоновым и прочими. Со всем высшим командным составом персонально. Персонально посылались им письма, и получал персональные «ответы» – молчание! Выступая по телевидению, по радио – на Би-би-си, на «Немецкой волне», я постоянно повторял, что я готов к открытой дискуссии. Пожалуйста, разоблачите меня. У меня нет архивов, у вас есть. Встретимся перед телекамерой, пусть народ скажет, кто из нас дурак. Но по сию пору никого под телекамеры мне вытащить не удалось.

– Книжек и статей против Суворова выходило и выходит множество. Как можно суммировать главные претензии? То, что Суворов – фальсификатор и все врет, – это понятно. А еще?

– Главная претензия: «нехороший человек». И расписывается, какой я плохой, жена у меня плохая, и дочь плохая, и сын у меня плохой.

Недавно один дядя, полковник ГБ, объявил, что, когда я убежал, мой дед от позора повесился. А мой дед Василий Андреевич был махновцем, всю жизнь скрывал это, советскую власть ненавидел очень и очень люто. Если бы он дожил до того момента, когда я убежал, он от радости напился бы… Он все время упрекал меня за то, что не той власти я служу.

Так вот, самое главное – это не разоблачение моих книг, а разоблачение меня. Но еще древние римляне знали, что как только в споре в сенате кто-то переходит на личности и утверждает, что оппонент дурак, то ему сразу засчитывают поражение. И считается, что все его аргументы исчерпаны. И вот, когда там пишут всякие гадости про меня, какой я нехороший, что я совращаю детей и животных и чего еще там делаю, – я прихожу домой и говорю: «Татьяночка, открывай шампанское!» Это всегда свидетельство моей победы, свидетельство того, что крыть им нечем.

– Основная масса критики была именно такая?

– Да. А потом пришли придирки совершенно не по существу, но иногда удивительные.

Например, я пишу, что Жуков в своих мемуарах пишет, что вот на Халхин-Голе наши танки горели, как свечки, потому что у нас не дизельные двигатели, а карбюраторные. Ага! И весь мир повторяет: вот, мол, какие русские дураки: у них были карбюраторные двигатели. Я пишу в своей книге «Последняя республика», что Советский Союз был единственной страной, которая создала быстроходный танковый дизель мощностью 500 л. Он стоял на Т-34 и самоходках СУ-85, СУ-100 и СУ – 122. Тот же двигатель в форсированном варианте использовался и на тяжелых танках и самоходках КВ-1, КВ-2, ИС-1, ИС-2, ИСУ-122 и пр. Кроме того, тот же самый дизель использовался на нашем тяжелом артиллерийском тягаче. Ни у кого в мире ничего подобного не было. Как тут на меня бросились! А вот в Японии у них был танк с дизельным двигателем. Прежде всего, сколько было танков в японской армии? Их было за всю войну произведено меньше, чем во время войны произведено в Советском Союзе танков за один месяц! Второе. В каких сражениях японские танки отличились? Где? Было ли что-то подобное на Курской дуге или чего-то такого? Никто таких сражений никогда не видел. Третье. Был у них танк с дизельным двигателем – автомобильный, не быстроходный, не танковый, мощностью 90 л.с. – а у нас 500! Быстроходный, V-образный, а у японцев – однорядный. Маломощный. А танки у них – клепаные уроды! А вооружение – пушка 37 мм, а на наших самых «устаревших» танках уже давно стояли пушки 45 мм! А потом и 76, далее 122, а на самоходках – даже 152 мм! Все японские танки можно просто вообще не учитывать, потому что они нигде не отличились.

Это такая мелочь, о которой я знаю и преднамеренно ею пренебрегаю. Она вообще никакого отношения к моим доказательствам не имеет.

Я говорю: возьмите ведро дизельного топлива и ведро с бензином, поднесите факел к бензину. Может полыхнуть. Вы еще не коснетесь факелом этого ведра, если жаркий день и бензин испаряется, он полыхнет. А теперь возьмите факел и суньте в ведро с дизельным топливом. Факел гаснет. Вот что такое дизель! Выступает один дядя, некий Грызун, зубоскалит: гы-гы-гы, так ведь не факелами же немцы воевали. А бронебойному снаряду один черт – что карбюраторный, что дизельный двигатель. Вот я сейчас пишу ему ответ: мил-человек, отчего же ты раньше молчал, когда Жуков на весь мир оплевывал наши танки, что они пожароопасные, что у них карбюраторные двигатели, а нужны дизельные. Почему же тогда молчал? Надо было объяснить товарищу Жукову, что снаряду один черт, какой танк бить. Чего же ты молчал? А дело не в снаряде. Дело в том, что если двигатель бензиновый, то любая искра, вышибленная бронебойным снарядом, может вызвать пожар. Тем более если используется высокооктановый (авиационный) бензин. А в дизельном этого не будет!

– Ну, это всякие шутники. А как у людей, выглядевших серьезнее – Гареев, Горьков, – какие у них основные претензии?

– Серьезных просто не было. Я с ними просто не берусь спорить. Несерьезно все это.

– Например?

– Ну, например. Тот же Гареев рассказывает, зачем мы захватили Северную Буковину. Оттого, что там проходила стратегическая дорога с юга на север, европейская дорога, суженная по сравнению с нашей, и там было много подвижного состава – паровозов, вагонов. И нам для наступательной войны это было очень важно. Я его процитировал, и он от своих слов отказался. Вот такие примерно у нас с ним отношения.

Горьков же выставляет документы, показывающие, что у нас был план прикрытия границы. Не обороны, а прикрытия! И сразу говорит: «Конец глобальной лжи». То есть – моей. И приводит планы прикрытия! Я тогда говорю: если у нас был план оборонительной войны, тогда объясните, почему этот план не сработал? Потому что не было плана? И если так, то объясните, пожалуйста, чем полгода занимались Жуков и прочие в Генеральном штабе? Нет, мне даже не хочется спорить с ними, потому что ни разу, никогда они ничего умного не сказали.

– Я взял журнал «Посетители кабинета Сталина» и просто подсчитал, что с начала января 1941 года, когда Жуков стал начальником Генерального штаба, до 22 июня Жуков был в кабинете Сталина 33 раза. Ни малейшего намека на то, чем они там занимались, у Жукова в мемуарах нет.

– Жуков пишет, что Сталин изредка выслушивал начальника Генерального штаба и что у него «не было возможности поговорить со Сталиным». В то время как встречи его со Сталиным в сталинском кабинете продолжались и по полтора часа, и по шесть…«День М»

– Если в «Ледоколе» собраны материалы, доказывающие, что Советский Союз готовил Вторую мировую войну, то в «Дне М» собрана аргументация в пользу того, что нападение на Европу вообще и на Германию в частности должно было состояться именно в июле. Как можно сформулировать основную идею книги? Обычно в бесконечных дискуссиях ее содержание обсуждается отрывочно, по мелочам и кусочкам. И никогда в комплексе.

– Основная идея книги заключается в том, что решение начинать Вторую мировую войну было принято в Кремле 19 августа 1939 года. Это было не спонтанное, а обдуманное решение. То, что делало тогда кремлевское руководство, имело необратимый характер. Все решения, которые они приняли в августе 1939 года, автоматически ввели страну в войну, и сойти с этих рельсов было невозможно. Страна катилась к войне. Как нельзя сказать, что женщина немножко беременная, так нельзя и преуменьшать такое событие, как мобилизация. Мобилизация – это процесс, который рождает войну.

– Почему именно 19 августа? Насколько я помню, когда писался «День М», никто еще ничего не знал о речи 19 августа, текст был найден позднее.

– Это число было мной вычислено. Причем это вычисление особого труда не составляло. Нужно было просто сесть и подумать. Головой. Подумать вот о чем. До самого вечера 18 августа Гитлер считался врагом прогрессивного человечества, людоедом и злодеем. А с утра 19 августа Гитлер считался нормальным политическим деятелем, с которым можно подписать какие-то документы, с представителем которого можно выпить бокал шампанского. С ним можно было вести переговоры о чем-то.

– Почему именно с утра 19 августа? Откуда это известно?

– Известно это из того, что 19 августа Советский Союз отправил Гитлеру как бы приглашение к переговорам. В принципе, все было организовано так, что якобы инициатива исходила от германской стороны. До этого рубежа вся наша пресса, радио, политические деятели – все дружно говорили о том, что Гитлер – нехороший человек. И вдруг все изменилось. Идет шифровка в Германию – присылайте Риббентропа. Риббентроп прилетает, они быстренько делят Европу пополам, и начинается через неделю Вторая мировая война. Приглашение послано 19 августа, Риббентроп прилетает 21-го, пакт подписывается 23-го…

– Видимо, в этот день, 19 августа, произошло много, скажем так, мелких событий.

– Ну, не только мелких, но и крупных. До 19 августа Гитлеру никаких приглашений не посылали. Ну, были там какие-то контакты, был в Берлине наш представитель Астахов и другие, потом Шкварцев, который поехал в Берлин. Что-то там такое происходило, что-то тлело, но это был подспудный огонь. И вдруг приглашение Гитлеру – давай, присылай Риббентропа, будем делить Польшу, подпишем договор о дружбе и так далее.

Так вот, по моим расчетам выходило, что если до этого дня Гитлер – враг, а после этого дня Гитлер – свой человек, так, значит, именно в этот день Сталин должен был собрать свое ближайшее окружение и дать новую установку.

Как командир полка, который собирает командиров батальонов, рот, быть может, и взводных и говорит: «Братцы, мы вот вчера на картошке работали, а сегодня нас отправляют лес валить» или «отправляемся в лагерь». Что-то новое происходит. Раньше было так, а теперь будем делать иначе. Сталин должен был в этот день объяснить ситуацию.

Я должен признаться, что предположение о том, что в этот день было заседание Политбюро и Сталин произносил речь, содержание которой я примерно вычислил, было с моей стороны проявлением нахальства. Потому никаких документов у меня не было. Но был расчет, была простая логика, рассуждение, которое потом полностью подтвердилось. Да, было такое совещание Политбюро, держал речь Сталин, и Сталин разъяснил своему ближайшему окружению, что мы сейчас будем делать.

– Имеется в виду запись речи Сталина, распространенная агентством ГАВАС?

– Да. Это номер один. А потом Татьяна Семеновна Бушуева нашла эту речь в изложении. Сейчас люди, которые серьезно этим занимаются, собрали доказательства того, что речь настоящая. Но самое главное – если все, что написано в этой речи, агентством ГАВАС придумано, то надо снять шляпу перед ним и поклониться. Ибо они все, что потом случилось, предсказали. Можно до бесконечности спорить о том, была ли эта речь или не была. Но мы видим дела Сталина. А совпадения простые и удивительные.

Дело было вот в чем. Любые знания превращаются в науку только в том случае, если эти знания систематизированы. К примеру, сведены географические координаты в сетку на земном шаре – после этого они превратились в науку, географию. До этого мореплаватели плавали «на глазок».

И меня всегда удивляло отсутствие системы в изложении нашей истории. Сам я постоянно старался известные мне данные по мере сил своих и возможностей систематизировать. И когда эта систематизация удавалась, то она сопровождалась совсем небольшими открытиями.

Вот несколько примеров.

Сколько у нас было полевых армий? Никто этого никогда не говорил. Я завел карточки и стал туда записывать сведения, которые удавалось найти. Вот первая Краснознаменная армия на Дальнем Востоке, вот вторая, вот третья. Известно, когда они были созданы и кто ими командовал…

Далее, сколько у нас было военных округов? Начинаешь читать: вот Московский округ, вот Забайкальский округ… А сколько их? В то время нигде таких данных найти было невозможно. Но я собрал их: 16 военных округов и один фронт – Дальневосточный. Кто ими командовал? Написал. И тут вдруг выявляется – я делаю для себя небольшое открытие.

– Прошу прощения, один технический вопрос. Фронт – это понятие, связанное только с военными действиями? Когда организуются фронты?

– Фронт – это понятие, имеющее несколько значений. Первое – общее, например советско-германский фронт. Второе: организационная единица – фронт во главе с командующим. Фронт – это группа армий. Она создается для войны. Так вот, с 1939 года существовал фронт на востоке – Дальневосточный фронт. А на всей остальной территории существовали военные округа. Иногда у нас все происходит наоборот. Самые мощные военные округа на западе имели гораздо больше сил, чем Дальневосточный фронт. Например, Западный особый военный округ имел раза в 3–4 больше танков, чем на Дальнем Востоке. Зачем это делалось? Чтобы показать всему миру, что, мол, у нас фронт только один – на Дальнем Востоке, командовал им генерал армии Апанасенко Иосиф Родионович. А на западе у нас все мирно. Хотя западные округа уже были превращены во фронты решением Политбюро от 21 июня 1941 года.

– До нападения немцев? Это очень сильный момент. А по правилам, военным нормам, в какой момент округ превращается во фронт? За сколько времени до начала боевых действий?

– Дело в том, что между военным округом и фронтом, в принципе, различие только в названиях. Ничего более там не меняется, отличий нет. Вот, к примеру, есть генерал армии Павлов, командующий Западным особым военным округом. Он же в какой-то момент превращается в командующего фронтом. И его штаб, начальник оперативного отдела, начальник разведки полковник Блохин – все там и остаются. У него по-прежнему в подчинении четыре армии: 10-я по центру, правее – 4-я, левее – 3-я и позади – 13-я. А название меняется в самый последний момент.

– По вашим расчетам, за две недели?

– Да, по моим расчетам – за две недели. Дело-то в том, что для окружающих эта смена названий совершенно не видна никак, даже для военнослужащих… Дивизия живет, идут учения, сверху спускаются приказы… От командира корпуса, от командующего армией… А там уже развернут фронт. Командные пункты фронтов были вынесены вперед ранней весной 1941 года. Мы знаем, что во время войны округ будет превращен во фронт, и заранее для фронта строим командный пункт, строим подземный узел связи и так далее. А название сменить – это раз – и все.

Вернемся к систематизации. Я расписал, сколько у нас армий, выписал фамилии командующих… Стоп! Сразу – открытие! Вы можете это назвать как угодно, для меня это – открытие. Северо-Кавказский военный округ. Командующий генерал-лейтенант Конев Иван Степанович. 19-я армия. Командующий – генерал-лейтенант Конев Иван Степанович. Как, он и округом, и армией командует? Что-то тут не так. Смотрю далее. 20-я армия, Орловский военный округ, берем командующего армией и командующего округом. Тот же человек – генерал-лейтенант Ремезов Федор Никитич. 21-я армия – генерал-лейтенант Герасименко, и Приволжский военный округ – тоже генерал-лейтенант Герасименко. Однофамилец? Нет. Все тот же Василий Филиппович. Непонятно!

18-я, 19-я, 20-я, 21-я, 22-я, 24-я, 28-я армии – они все имеют командующих, являющихся одновременно командующими округами! Те же лица!

Теперь берем сообщение ТАСС, допустим, от 13 июня 1941 года. И все, что относится к 13 июня, собираем в отдельную папку.

– А каково содержание этого сообщения ТАСС?

– Содержание таково. Ходят слухи, что Германия собирается на нас напасть. Но это – чепуха. Германия на нас нападать не собирается.

Итак, номер один. Эффект удара по голове! Почему всегда и везде мы говорили, что враг вокруг, что враг не дремлет, а тут один только раз в истории, 13 июня 1941 года, мы объявили, что враг на нас нападать не хочет! На это все обычно говорят: «Какой глупый Сталин!»

Сейчас это сообщение есть в любом справочнике. А в то время его ну нигде не было! Все его цитировали, но текста не было. Я нахожу это сообщение, читаю.

И там написано вот что: ходят слухи, что Германия собирается напасть на Советский Союз. Все это чепуха, Германия выполняет свои обязательства так же хорошо, как и Советский Союз. А еще ходят слухи, что Советский Союз хочет на Германию напасть. Ну что вы! Никогда! А что касается переброски войск, так это мы ради учений.

Интересно, думаю. В самый урожай. Как раз когда надо собирать урожай, осенью, организуют учения. Какая-то чепуха.

Все обычно обращают внимание на первую часть. Но первая часть – это преамбула. В нашей стране всегда так делалось. Допустим, в конце 1938 года выходит Постановление ЦК о работе НКВД. Начинается все с ритуальных похвал. Что вот НКВД добилось больших успехов в борьбе с врагами народа. И рассказывается о том, каких успехов они добились. Далее следует страшное слово «однако…». И – понеслось. В результате товарищ Ежов слетел со своего поста, потом он был расстрелян, и вся ежовская братия была перестреляна. То есть преамбула о больших успехах – это просто вводная часть, которая никакого отношения к содержанию не имела.

То же самое и это сообщение ТАСС: «Ходят слухи, что Германия желает на нас напасть». Ага. А дальше что написано?

Эта вводная часть была нужна, чтобы плавно перейти к главному. Что, мол, ходят слухи, что Советский Союз желает напасть. Так вот, нет, ни в коем случае! Просто идет переброска войск.

13 июня прозвучало это сообщение ТАСС, 14 июня оно было опубликовано в газетах. Так вот, 14 июня – это день скорби прибалтийских государств, Западной Украины, Западной Белоруссии, Молдавии. В этот день чекисты тысячами выталкивали жителей из их квартир, из их домов и отправляли их туда, откуда эти люди никогда не вернулись. Шло очищение прифронтовой полосы, высылался так называемый «нежелательный элемент». С одной стороны, ходят слухи, что мы, мол, не желаем нападать, с другой стороны, действуем иначе: в ночь с 13 на 14 июня тысячи людей в теплушках отправляются в Казахстан, на Дальний Восток и так далее. Говорим одно, а делаем другое.

Дальше. Смотрю и вижу: 16-я армия из Забайкалья выдвигается в западные районы Советского Союза, 19-я армия – из Северо-Кавказского военного округа, 20-я – из Орловского и так далее.

Это значит, что генерал-лейтенант И.С. Конев из войск Северо-Кавказского военного округа сформировал 19-ю армию и тайно выдвигает ее в западные районы Советского Союза. 21-я армия выдвигается из Приволжского округа, 22-я – из Уральского, 24-я – из Сибирского… Все командующие внутренними военными округами бросили свои округа, забрали все свои штабы, все свои войска и тайно движутся на запад.

Вот сообщение ТАСС… Мы не желаем нападать на Германию. А вот – действия Советского Союза.

Еще о систематизации. Возвращаемся в 1939 год. 19 августа посылает Сталин Гитлеру послание с приглашением в Москву Риббентропа. Риббентроп едет. В тот же день, 19 августа, товарищ Сталин принимает решение установить с Гитлером общую границу. И в тот же день, 19 августа, начинается титаническое, небывалое развертывание Красной Армии. Читаешь историю дивизии: сформирована по приказу от 19 августа 1939 года. И таких – множество. До этого, на 18 августа 1939 года, у нас было 96 стрелковых дивизий, а на 21 июня 1941 года – 198! Вдвое увеличили количество стрелковых дивизий. А каждая дивизия – это 14 800 человек. Было на 19 августа 1939 года танковых дивизий – 0, а стало на 21 июня 1941 года – 61 дивизия. Моторизованных дивизий было 2, стало – 1.

Гитлер напал на Польшу, имея 6 танковых дивизий. А тут звучит над страной, что мы нападать не собираемся…

Повторяю еще раз – систематизация, и только!

– Кстати, «День М» – это было официальное выражение?

– Да, да. Оно очень часто встречается. Например, у маршала Советского Союза Рокоссовского: «Мы знали, что нам предстоит делать в «день М». Но когда вскрыли пакеты, там было написано много чего, но за исключением того, что нам предстоит делать, если на нас нападет враг».

– Итак, о мобилизации, начавшейся 19 августа.

– Говоря о мобилизации, мы должны вспомнить о Борисе Михайловиче Шапошникове. В Советском Союзе был только один человек, которого Сталин называл по имени и отчеству: Борис Михайлович. Это – Шапошников. Маршал Советского Союза. Правда, в момент подписания договора с Риббентропом он был еще не маршалом, а только командармом первого ранга. Когда Молотов и Риббентроп подписывали документы, он стоял рядом со Сталиным. Они оба стояли сзади и потирали руки. Борис Михайлович Шапошников еще в конце 20-х годов выдал мощную книгу под названием «Мозг армии». В этой книге он объяснил, что такое мобилизация. Мобилизация – это ситуация, когда мы страну и армию переводим с мирного положения на военное. Шапошников приводит пример. Стоит часовой, и у него пистолет в кобуре. Это мирное время. Вот он вытягивает руку, выхватил этот свой револьвер и взвел курок. Вот это мобилизация. Дальше идет война. Шапошников предупреждает, что мобилизация не может быть частичной, мобилизация – это война. Если ковбой схватился за пистолет и взвел курок, то обратного хода уже нет. Если мы решились начинать мобилизацию, то мы идем до конца. Если мы начинаем мобилизацию, начинает мобилизацию и противник. Мы можем и хотели бы остановиться, но противник этого не знает… Если мы выхватили пистолеты и взвели курки, то противник стремится выстрелить раньше. Он же не знает, что мы будем делать дальше. Поэтому его интерес состоит, чтобы скорее выстрелить.

Шапошников разработал очень мощную и очень умную систему. Он разъяснил, что львица, которая охотится на зебру, не может догнать зебру, ибо не так она устроена. Поэтому ее нападение делится на две части. Сначала она тайно подкрадывается, а потом следует рывок. Страшный, мощный рывок. И мобилизацию он рекомендует делать так же. Сначала мы подкрадываемся, подкрадываемся, а потом совершаем рывок. Этот рывок – начало открытой мобилизации – не должен проходить до начала военных действий.

Шапошников пишет о глупости всех стран в Первой мировой войне. Объявлена война, и все начинают мобилизацию своих армий: Австро-Венгрия, Германия, Россия, Франция. Граница противника открыта, пустая, иди вперед! Но мобилизация еще не закончена. Когда все отмобилизовались, вышли к границе – уже поздно. Все армии отмобилизовались, подошли друг к другу – позиционный тупик. Шапошников предлагает провести тайную мобилизацию, отмобилизовать ударные эшелоны вторжения, и в момент, когда мы начинаем войну, эти эшелоны вторжения немедленно входят на территорию противника. Немедленно, не давая ему отмобилизоваться, занимая его территорию. А вот под прикрытием этих войск мы отмобилизовываем второй эшелон, третий и так далее.

«День М» – это конец тайной мобилизации и удар по противнику, под прикрытием которого можно, никого не стесняясь, проводить открытую мобилизацию в стране.

– Эта концепция агрессора, которая ни в коем случае не годится для обороны?

– Ни в коем случае! Причем тот, кто принял решение о мобилизации (это слова Шапошникова), тот принял решение о войне. Он не разделяет эти понятия. Мобилизация не может быть частичной, она может быть только всеобщей. Так же, как и беременность не может быть частичной. Мы начали мобилизацию, значит, мы приняли решение о войне. Увернуться от этого невозможно!

Так вот, 19 августа 1939 года, когда Сталин дал зеленый свет Гитлеру, был приглашен Риббентроп для переговоров, одновременно в этот же самый день началась тайная мобилизация Красной Армии. А «день М» – такой день, когда эта тайная мобилизация должна была превратиться в дело. Когда тайно отмобилизованные войска ворвутся на территорию противника и будет объявлен «день М», тогда мы открыто будем делать то, к чему стремимся.

– Тайная мобилизация началась формированием новых армий?

– Дивизий, бригад, корпусов, армий. Допустим, в августе 1939 года у нас было 4 танковых корпуса. Они назывались сначала механизированными, потом с 1938 года – танковыми, потом – снова механизированными. Когда Гитлер напал на нас через два года, их было уже 29. В августе 1939 года у нас не было воздушно-десантных корпусов. Когда Гитлер напал, их было уже пять и еще пять – в стадии подготовки. Когда готовилось предложение Гитлеру о разделе Польши, в европейской части Советского Союза армий не было. В округах были корпуса, но не армии. Армий было только две – Первая Краснознаменная и Вторая Краснознаменная – на Дальнем Востоке. Когда Гитлер напал, армий было уже 28. 23 – на западных границах Советского Союза или в пути на запад. А на Дальнем Востоке – пять армий. Причем очень слабых…

– Всеобщая мобилизация касалась не только армии?

– Да, конечно. Мобилизация касалась и экономики. Прежде всего были созданы наркоматы боеприпасов и пр. Вся промышленность была переведена на режим военного времени…

– Что это означало?

– Ресурсы были мобилизованы. Осенью 1940 года были созданы так называемые «Трудовые резервы». Миллионы подростков принудительно посадили на казарменное положение, прикрепили к военным заводам и заставили вкалывать. Механизм закабаления был простым. Было объявлено, что жизненный уровень советского народа поднялся так высоко, что за обучение в вузах и в старших классах школ следует платить. Мотивировка совершенно удивительная: «в связи с возросшим уровнем жизни» – давайте, платите. Но гражданам платить было нечем, поэтому из старших классов и из высших учебных заведений валом повалил народ. Остались там только те, которым было чем платить. А обо всех остальных наша родная власть проявила заботу – в «Трудовые резервы». Ты туда попадаешь по мобилизации, а побег из «Трудовых резервов (а попадали туда в 13–14 лет) был возведен в ранг уголовного преступления. За побег давали полновесный срок и сажали в ГУЛАГ. А оттуда убежать было совсем не просто. «Обучение» в «ТР» – 2 года с сочетанием выполнения производственных норм. Тебя будут учить, а потом за эту учебу нужно было 4 года отработать на том заводе, к которому тебя приписали, без права выбора места работы и условий труда.

– Так это – принудительный труд!

– Не только подростки, но и взрослые были закрепощены. Был издан указ, запрещающий переход с места работы без перевода. Так, в Куйбышеве построили гигантские авиационные заводы. К примеру, в Москве брали целый цех и переводили в Куйбышев. Или в Комсомольск-на-Амуре. Отказаться люди не имели права. Крестьянство было закрепощено в начале, а рабочие – в конце 30-х годов.

– Интересное сопоставление. В начале 30-х годов, когда была дикая нехватка инженеров, а промышленность нужно было строить, в высшие учебные заведения заманивали! Через рабфаки и прочее, всех кто хотел, готовили к вступлению в вузы по сокращенным курсам и т. д. А в 1939 году ситуация была противоположной: нужны были работяги, инженеров уже хватало.

– Даже не так. Те, кто был соответствующего возраста, тех просто «загребали», школьников старших классов – в «Трудовые резервы». А студентов просто отправили в армию и сделали курсантами военных училищ. Вот и моего отца, поступившего в индустриальный институт, призвали в армию.

– Его призвали в училище?

– Нет, сначала он отслужил год солдатом. Остался еще год, он надеялся продолжать учебу. Но после этого ему сказали: пойдешь дальше учиться в училище. И желания не спрашивали.

– Мобилизационным образом?

– Именно мобилизационным образом. В воспоминаниях маршала Советского Союза Виктора Георгиевича Куликова тоже описана такая ситуация. В 1939 году он попал в пехотное училище. А выпустили его 19 июня 1941 года. Он успел получить звание лейтенанта. Мой отец не успел.

– Выходит, что механизм мобилизации в экономике получается такой: внезапный призыв в армию всех возрастов, а вакуум в промышленности заполняется школьниками и студентами.

– Только школьниками. Студентов – в военные училища.

– В этом и состоял основной процесс перевода экономики на военные рельсы?

– Именно. Выступает вдруг некая Паша Ангелина и призывает сто тысяч подруг сесть на трактор. Сто тысяч подруг! Подготовлено было двести тысяч трактористок для сельского хозяйства. Звала она сто тысяч, а мобилизовали двести тысяч. О мужчинах Красная Армия позаботилась, забрали под теплое крыло. А женщины заменили всех на заводах – заводы комплектовались женщинами! Тракторные бригады – женщинами. В колхозах – женщины одни остались.

– То есть тайная мобилизация предполагала мгновенный, в течение года-двух взрывной рост армии и военной промышленности. Перевод всей страны окончательно на принудительный труд.

– Да. Из всех моих книг я больше всего люблю «День М» не оттого, что она такая хорошая, а за то, что это был материал, который можно доказывать, как теорему в геометрии.

Обычно в армию призывали одну треть призывного контингента, остальные в армии не служили. И вот 19 августа 1939 года товарищ Сталин принимает решение о созыве 4-й внеочередной сессии Верховного Совета. Зачем-то ему понадобилась внеочередная сессия. 31 августа товарищ Ворошилов делает доклад о необходимости введения всеобщей воинской обязанности, а утром 1 сентября 1939 года, одновременно с нападением немцев на Польшу, эта сессия принимает закон о всеобщей воинской обязанности. И нам объясняют, что это было правильное и вполне логичное решение, закон был принят в условиях уже начавшейся Второй мировой войны. Но тот, кто давал приказ делегатам собраться в Москве и принять такой закон, думал об этом 19 августа! Гитлер 1 сентября не знал, что он начал Вторую мировую войну, а Сталин 19 августа распорядился: ну-ка, ребятки, собирайтесь в Москве, нужен закон о всеобщей воинской обязанности в условиях начавшейся Второй мировой войны. Здорово? 3 сентября 1939 года Великобритания и Франция объявили Германии войну, и Гитлер был оглушен этой новостью. Он не рассчитывал на такой поворот. Он во Вторую мировую войну вляпался по глупости. А вот товарищ Ворошилов 31 августа 1939 года уже докладывал народным представителям, что без всеобщей воинской обязанности нам никак не прожить. Пока Гитлер был врагом и людоедом, кое-как без всеобщей перебивались, а тут подписали с ним мир, а сами топоры точим.

Кстати, в тот же день, 1 сентября, вводится звание подполковника. У нас до этого был младший лейтенант, лейтенант, старший лейтенант. Это – «кубари». А далее были старшие офицеры: капитан, майор, полковник. Соответственно – одна, две и три «шпалы». Когда же 1 сентября 1939 года ввели звание подполковника, то он стал носить три шпалы, а полковник уже с того времени стал носить четыре шпалы.

– Когда был принят армейский устав? В соответствии с какими уставами планировались боевые действия?

– Армия имеет много уставов: строевой, дисциплинарный, внутренней службы, караульный. На тактическом уровне подразделения и части ведут боевые действия, руководствуясь боевыми уставами: БУП – боевой устав пехоты, БУБА – боевой устав бомбардировочной авиации и т. д. А на оперативном и стратегическом уровне, то есть от дивизии и выше, действует единый для всех полевой устав. Уставы постоянно обновляются и совершенствуются. В 1939 году был введен в действие ПУ-39. Вот только одна фраза из него: «Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий». И далее все в том же духе. А мне говорят: «Так он же не подписан». То есть он был не утвержден. Правильно: на титульной странице значилось: «проект». Однако предыдущий ПУ-36 был отменен, а ПУ-39 был отпечатан и разослан в войска. По нему учили в военных академиях, проводили учения и маневры, планировали войну, по нему действовали войска. И никакого другого устава не было. Кстати, и предыдущий ПУ-36 был ничем не лучше. Просто не такой откровенный: а предписывал он все те же действия. Отсутствие утверждающей подписи объясняется просто. Шла совершенно жуткая грызня в наших верхах. Что-то принимается, но и оставляется лазейка для отхода. Допустим, была «Временная инструкция по ведению глубокого боя». «Временная» инструкция! То есть если тебя начнут обвинять из-за нее, что ты враг народа, то ты говоришь, что это не постоянная, а временная инструкция!

Но никакой другой нет, только временная. Или: «История ВКП(б). Краткий курс». Никакого другого курса нет и не предвиделось! Только краткий курс! Если даже какого-нибудь товарища, даже и товарища Сталина, начнут упрекать, что вот ты то не отразил или это, есть отговорка – это же краткий курс!

Так что у нас был проект полевого устава. Других документов никаких нет и не будет. Есть проект, по которому действовала вся Красная Армия. Действующий проект – вот в чем дело. Все годы я пытаюсь достать это, но нигде, абсолютно нигде его нет! Уничтожен, замели следы…

Сталин уже 19 августа 1939 года знал, что он введет в стране всеобщую воинскую обязанность. Это позволило мгновенно увеличить армию до пяти с половиной миллионов человек (а сейчас говорят, что еще больше!). Срок службы все же был установлен 2 года. Чтобы людей не пугать.

Итак, Сталин требует созвать Внеочередную сессию ВС и 1 сентября 1939 года принимает новый закон. Но не мог он не понимать, что через два года, 1 сентября 1941 года, всю это массу людей предстоит отпустить по домам. Или… До 1 сентября 1941 года он должен вступить в войну.

– Но экономическая нагрузка на государство при такой армии настолько немыслима, что все теряет смысл, если войну не начинать.

– Это было полное разорение всего государства. Кормить армию было нечем, потому что поголовье скота было ниже, чем в 1916 году. А 1916 год – это уже зверский год, когда все мужики на фронте, бабы в хозяйстве в России. Это кризисный год Первой мировой войны. У нас в мирное время поголовье скота было ниже, чем в 1916 году. И прокормить себя страна не могла. То есть эта мобилизация означала или войну, или экономический коллапс государства. Одна только ситуация с транспортом чего стоила!

– Какие еще моменты указывают именно на начало июля как на предполагаемый срок нападения на Германию? Другие историки, которые вольно или невольно вас поддерживают, все более-менее согласны, что июль. Споры о том, идет ли речь о 6 июля, как это предполагается в «Дне М», или о десятом, или о пятнадцатом…

– Вот какие. Сообщение ТАСС прозвучало, армии второго стратегического эшелона двинулись вперед. Вот передо мной цифры. Допустим, 19-я армия Ивана Степановича Конева, про которого мы только что говорили, имела 110 339 человек, 20-я армия – 113 093 человека, 21-я армия – 106 112 человек, 22-я – 83 162 человека, 24-я – 88 029 человек, 16-я армия имела 1443 танка. Вы только представьте себе – 1443 танка. Когда Гитлер напал на Польшу, у него было меньше 4000 танков. А тут только одна армия из Забайкалья, второй стратегический эшелон – 1443!

Они все движутся. И дата полного сосредоточения четко определена – 10 июля 1941 года. И мне говорят, вот же она, дата – 10 июля. Дата – когда должен был сосредоточиться второй эшелон! Следовательно, Красная Армия должна была вступить в войну после 10 июля. Казалось бы, так? Не так.

Потому как все наши учебники довоенные говорят о том, что ждать сосредоточения второго стратегического эшелона просто незачем. И это было подтверждено многократно. Допустим, начинает Советский Союз войну против Японии. Это такая же образцовая война, как и против Германии, только против Японии все удалось, а против Германии не удалось. Война с Японией для нас является тем образцом, по которому мы проверяем 1941 год!

Все «ошибки» 1941 года в 1945 году были повторены. Мы вынесли аэродромы к границе, командные пункты и прочее. И шло гигантское перемещение войск с Запада на Восток. 5-й армии, 53-й армии, 39-й армии… Так вот, считалось, что зачем же нам сосредотачивать весь второй эшелон, когда ему негде там сосредоточиться! А вот когда первый эшелон пойдет вперед, тогда на его места – в брошенные казармы, лагеря, какие-то места разгрузки, – вот туда приходит и разгружается второй эшелон. Не надо дожидаться его прихода. Поэтому мой вывод – не после 10 июля, а до 10 июля!

Про 6-е мы можем спорить… Кроме того, это воскресенье. Сталин любил в воскресенье нападать.

– В статье Михаила Мельтюхова сказано, что единственный аргумент Суворова, почему он считал 6 июля днем «М», была любовь Сталина к воскресным нападениям.

– Нет, это не так. Хотя правда Сталин любил нападать в воскресенье, как и Гитлер, между прочим! Это номер один. Номер два, и что очень важно, – это было последнее воскресенье перед полным сосредоточением второго стратегического эшелона.

И многочисленные проговорки. Как то: генерал армии Иванов, заместитель начальника Генерального штаба, писал, что Гитлеру удалось нас упредить на две недели. Как это «упредить»? Уже одним этим он утверждает, что война была упредительная. Это говорит генерал армии, советский, официально!

Что значит – упредить? Если я готовлю оборону, как ты можешь меня упредить? Вот на Дальнем Востоке сидят в окопах, блиндажах. И вдруг японцы напали. Ну, как они нас могут упредить? Что это значит – «упредили на две недели»?

– В «Дне М» упоминаются допросы Власова, во время которых он подтвердил наступательные намерения Красной Армии. Где они цитировались?

– Протокол допроса Власова от 8 августа 1942 года хранится в городе Фрайбурге в центральном военном архиве ФРГ. Протоколы неоднократно публиковались, в частности, отрывки из него печатала «Красная звезда» 27 октября 1992 года. Там же, во Фрайбурге, хранятся и другие протоколы допросов советских генралов: Лукина, Понеделина, Трухина…

Когда речь идет об опоре на источники, тут нужно вот еще что заметить. Официальная военная история очень редко опирается на документы. Например, наша официальная наука говорит о том, что Сталин истребил сорок тысяч полководцев, военачальников. Я спрашиваю: а откуда это взято? Товарищи дорогие, а есть ли у вас документы, подтверждающие эту цифру? Кто первым это сказал? Сам нашел документ, ткнул их носом в документ, а в документе написано, что было сорок тысяч уволенных. Из которых огромное количество было возвращено назад. Я гораздо чаще опираюсь на документы, чем мои противники.

Что касается критики в мой адрес… Ну, вот один образец критики. Я написал, что немцам перед нападением на СССР следовало бы заготовить шесть миллионов тулупов. Волкогонов по этому поводу дико смеялся: «Так ведь они же планировали захватить Советский Союз за три месяца!» Я говорю: «За три месяца захватить, так потом все равно зима будет! С партизанами воевать, оккупационную службу нести и так далее». То есть глупейшее замечание было совершенно.

Дело в том, ни Гареев, ни Волкогонов, ни кто-либо другой из военачальников, из тех, кто носит большие звезды на погонах, никто никогда конкретно меня не критиковал. Когда Гареев пишет что-то про меня, он пишет мимо меня. Он никогда меня не уличает в чем-то, в каких-то неправильных вещах. Он разглагольствует, и все остальные тоже. Самый блестящий образец – Городецкий, «Миф «Ледокола». Наши сочинения лежат в разных плоскостях, они не пересекаются никак.

– Но в чем-то же Городецкий с «Ледоколом» не согласен?!

– Ни в чем! Заявка там такая: «Не буду же я спорить с Суворовым!» И рассказывает он, что вот прилетел Гесс в Британию, описал, чем его кормили, какой-то дипломат кому-то что-то сказал… Ко мне это вообще никакого отношения не имеет. Ни за, ни против… Это не пересекается со мной никак.

– А попыток каких-то серьезных возражений не было?

– Нет. Есть придирки по мелочам. Вот, например, очень «мощная придирка»: я говорю, что если двигатель танка находится в корме, а силовая передача впереди, то нужно от двигателя к силовой передаче перебросить карданный вал. А раз карданный вал у тебя через весь танк идет, то пол башни (ее вращающуюся часть) нужно поднимать над карданным валом. Все это ведет к увеличению высоты танка, а за каждый сантиметр высоты ты расплачиваешься броней. А броня – это вес, а лишний вес – это как для человека с мешком картошки на шестой этаж бегать. Выступает один дядя, страшно-страшно смеется и говорит: присутствие карданного вала не влияет на высоту танка, а влияет на высоту корпуса танка. Вот корпус танка становится выше. Ну, говорю, что в лоб, что по лбу! Ведь если корпус танка стал выше, а у тебя та же самая башня и та же самая подвеска, то и танк стал выше! Вот как меня уловили!

– Есть в Интернете один очень активный персонаж, к тому же коммунист, я с ним сталкивался. Написал пару статей, которые, по его заявлению, «опровергли Суворова». Основной его тезис был тот, что, не помню в какой книге, при подведении статистических данных о голосовании в пользу нацистов в 1932 году вроде бы цифры, приведенные вами, были не верны. Мне даже не хотелось вникать, верны ли они или нет. Но вывод из этого был такой: раз на этом поймали, значит, и все вранье..

– Да, да. Я с этими цифрами разобрался. Дело в том, что там было множество голосований, они шли одно за другим, и когда я эти цифры приводил – я же их не сам придумал, тоже откуда-то списал, из какого-то источника, – какой-то советский источник дал такие цифры, я их повторил. Оказалось, что есть другие цифры. Ну и что? Возьмите одни цифры или другие, а общая картина никак не меняется: коммунисты своим поведением обеспечили Гитлеру победу.

– Дело совершенно не в цифрах, дело в логике: человек на основе такого нелепого материала публично заявляет, что он Суворова опроверг. Тогда наш спор, кстати, закончился совершенно забавно. Я сказал: «Отлично. Если вы его опровергли, тогда, пожалуйста, на полстранички – основные тезисы «Ледокола» и какие из них опровергнуты». И все. Замолк.

А еще смешнее было, когда недавно я говорил с одним очень симпатичным немцем, очень квалифицированным историком, и спросил его, кто бы из немцев мог выступить, поучаствовать в дискуссии на эту тему. Он ответил: «Из политкорректных соображений вы не найдете ни одного историка, который зависит от получения гранта для своих научных исследований и который бы осмелился выступить в поддержку Суворова. Не потому, что все не согласны, а потому, что они выпадут из системы».

– Недавно мне было предъявлено еще одно очень серьезное обвинение – я умолчал о еврейской проблеме. Статья так и называлась: «О главном Суворов умолчал».

– А зачем о ней было говорить?

– Не знаю. Ну, хрен его знает, как притянуть еще эту проблему к обсуждению планов нападения Сталина на Гитлера!

– Можно ли коротко изложить суть идеи «Ледокола» и «Дня М»? Для людей, которые этих книг не читали. Суть концепции и основные аргументы.

– Номер один. После Первой мировой войны в Европе никто Вторую мировую войну развязать практически не мог. Ибо: Великобритания была занята своими колониальными вопросами, армию имела небольшую, а флот громадный, чтобы защищать колонии и пути сообщения с колониями; Великобритании незачем было начинать войну, никаких у нее амбиций на европейском континенте не было.

У Франции не было никаких резонов начинать войну, ибо по Версальскому договору она получила все, что хотела, и сверх того строила на своих границах линию обороны наподобие Великой китайской стены – то есть у нее была чисто оборонительная стратегия.

Германия была полностью разоружена, не буду перечислять, что там и как, но Германия как военная и военно-техническая держава была полностью ликвидирована и тоже не могла начинать какую-либо войну.

В этой ситуации Советскому Союзу жить бы и радоваться. Однако Советский Союз сделал все для того, чтобы Германия снова встала на путь подготовки к войне. Готовили немецких танкистов, летчиков и прочее. Вопрос: против кого? Понятно, не против себя. Значит, против кого? Против остальной Европы.

– В одной брошюре начала тридцатых годов я встретил такой расчет. Красная Армия составляла на 1931 год столько-то человек. Суммарная армия всех соседей – Финляндии, Болгарии, Румынии, всех-всех – составляла столько-то тысяч человек. Для того чтобы Красная Армия могла их всех победить, ей нужно было бы иметь столько-то. Какая-то безумная, бредовая доктрина, которая предполагала, что все эти мелкие страны объединятся против Советского Союза и на него нападут.

– Да-да, бред, конечно, полный. Так вот. Никто, конечно, на Советский Союз напасть не мог, а Советский Союз готовил Германию к новой войне.

Номер два – Сталин помог Гитлеру прийти к власти.

Номер три. Вся внутренняя политика Советского Союза была подчинена агрессивной внешней политике, ибо Советский Союз не мог существовать рядом с другими государствами. Поэтому производство оружия в стране было совершенно чудовищным, но это оружие производилось не для того, чтобы защитить своих людей, ибо ради производства оружия Сталин и его подручные устроили голод с миллионными жертвами. Зачем нам производить оружие, если люди гибнут от того, что мы его производим?

Далее. Если бы Сталин не хотел воевать с Германией, то он должен был сохранять барьер нейтральных государств между Германией и Советским Союзом. Тогда нападения Германии не было бы! Но Сталин с Гитлером вместе разделили Польшу, установилась общая граница между СССР и Германией. Сталин придвинул свои границы к границам Германии везде, где только это было возможно, – от Финляндии до Румынии. То есть от Ледовитого океана до Черного моря. Все соседние страны стали жертвами Советского Союза. Включая Литву, которая даже границы не имела с Советским Союзом до 1939 года.

Следующий момент. Вторая мировая война была начата Советским Союзом преднамеренно в 1939 году, и с самого начала – с августа 1939 года – Советский Союз был участником Второй мировой войны. И был союзником Гитлера, вместе с Гитлером они крушили Европу. Замысел Сталина заключался в том, чтобы руками Гитлера сокрушить Европу, а потом удушить самого Гитлера. Так же, как руками Ежова Сталин уничтожил всех своих потенциальных врагов и даже тех, кто мог бы быть причислен к ним, а потом удавил и самого Ежова. И все это было названо «ежовщиной», хотя это была чистая «сталинщина».

Все, что делалось в Советском Союзе для обороны после того, как Сталин почувствовал, что он может нанести удар по Гитлеру, что Гитлер уже «вляпался» во Вторую мировую войну и напасть не может, все это начало уничтожаться, а подготовка Красной Армии была исключительно наступательной.

И последнее. Разгром Советского Союза в 1941 году объясняется тем, что все планы, все приготовления – все это шло именно на наступление, ничего не делалось для обороны.

– Большинство «оппонентов Суворова» раздражает, буквально приводит в бешенство сама идея, что Советский Союз мог в 1941 году на Германию напасть и что сама по себе такая подготовка велась. К науке эта позиция отношения не имеет. Она – порождение традиционных ложных пропагандистских советских стереотипов.

– Эта точка зрения моих так называемых «оппонентов» оскорбительна и для всего нашего народа, и для нашей истории. То есть даже если отвлечься от того, кто прав, а кто виноват, если абстрактно посмотреть на саму идею, то их точка зрения аморальна. Получается, что Советский Союз вел войну с фашизмом вынужденно, что мы освободители Европы поневоле, антифашисты поневоле. Если бы Гитлер не напал, то мы бы так и оставались друзьями Гитлера, так бы и пили шампанское с ним, так бы и крушили вместе Европу, проводили совместные карательные операции, например в Польше, так бы развевались красные флаги над гитлеровскими и над сталинскими концлагерями.

Вот именно так возражал против меня маршал Советского Союза Виктор Георгиевич Куликов. Воевал он с 22 июня 1941 года. Но ведь тогда получается, что вы, Виктор Георгиевич, антифашист поневоле. Если бы на вас не напали, вы бы остались верным гитлеровцем. Вот Власов, оказавшись в плену, начал сотрудничать с немцами, это нехорошо. А в чем же разница между ним и вами?

Ведь вы служили в той армии, что была союзницей Гитлера. И Власов служил в той же армии, что была союзницей Гитлера. В чем же разница между вами? Просто Власова Гитлер взял на службу, а с вами не хотел иметь дело. Вот и вся разница. А если бы захотел, то вы верой и правдой ему бы служили. Так же получается?

– Меня тоже всегда удивляло, почему считается, что предположение о том, что Советский Союз готовился напасть на Германию, каким-то образом компрометирует Советский Союз. Иначе он был бы хорошим, а так получается, что он плохой. После всего, что Гитлер уже успел совершить, казалось бы, стать его открытым врагом – только на пользу репутации страны.

– Вот союз с Гитлером – это компрометирует Советский Союз. Когда говорят, что мы в 1939 году подписали с Гитлером союз, ибо ничего иного нам не оставалось делать, и пошли крушить соседей, чтобы самим живым остаться, – это уж, извините, чисто уголовное, уркаганское отношение к жизни: умри ты сегодня, а я умру завтра. Давай убивать кого угодно, лишь бы самому живым остаться.

Моя концепция даже формально гораздо патриотичнее. Ведь очевидно благороднее намереваться порвать с Гитлером, чем в союзе с ним завоевывать остальной мир. Последний вариант гораздо более компрометирующий.

– В этих рассуждениях есть один момент, который работает против Суворова. Они ведь основаны на парадоксе, который многие могут принять за чистую монету. Получается, что союз с Гитлером аморален, а нападение на Гитлера как бы моральнее. Оппонентов такой поворот темы, конечно, обескураживает, но при этом напрашивается совершенно ложный тезис, что Сталин «хорошим» нападением на Гитлера компенсировал «плохой» союз с ним. Есть историки, которые поддерживают «концепцию Суворова» о подготовке нападения на Германию и Европу, но считают при этом сталинскую политику совершенно правильной и оправданной. Ну и хорошо сделал бы, если бы напал. Перед СССР открылись бы ослепительные внешнеполитические перспективы.

Хотя, конечно, в реальности о благородстве помыслов Сталина говорить не приходится ни при каких обстоятельствах. Сталин ведь не собирался ни бороться с фашизмом, ни наказывать нацистов за какие-то там грехи. Ему было все равно, на кого нападать первым, на нацистскую Германию или на западные демократии. Он в любом случае собирался сокрушить их все.

Вообще-то можно понять, почему массу людей раздражает сама идея, что Сталин мог хотеть напасть на Германию. Скорее всего, потому, что она тянет за собой еще одну очень опасную мысль. Если согласиться с тем, что Сталин нападение готовил, то возникает следующий вопрос: а дальше на кого? И еще один вопрос – о том, какой в целом была внешняя политика Сталина, чего он хотел достигнуть. А ответ напрашивается крайне неприятный: никаких иных целей, кроме достижения мирового господства, у Сталина, а следовательно – у СССР, не было. Немедленно рушится привычный миф о советском антифашизме, об освободительной миссии советского народа и т. д.

– Да-да, именно это всех и раздражает! Про Европу никто не вспоминает.

– Еще один интересный психологический момент о чисто советском восприятии истории. Вы рассказывали раньше о полковнике, который вам читал историю войны. О том, что про разгром 22 июня можно было говорить, а о разгроме под Киевом – нет. Ведь, в общем-то, это был сознательный обман. Люди, которые читали эту историю, они-то понимали, что это ложь?

– Нет.

– Кто-то же это вранье конструировал?

– Дело в том, что все это вранье конструировалось с самого начала. Уже 22 июня сразу же было заявлено, что вот на нас напали и забудьте все, что было до этого. И всем сразу хотелось забыть, и все всё сразу забыли! Мы же жертвы, на нас напали…

– Включая генералов, которые все это разрабатывали?

– Ну… Дело в том, что у многих вышибло это из памяти. В Советском Союзе вообще было принято помнить только то, что безопасно. Для здоровья было лучше. Ведь настоящими воспоминаниями ни с кем нельзя было поделиться. Когда я опубликовал свои книги, в которых на пальцах объяснил, как было дело, то начал получать множество писем от фронтовиков, где говорилось: «Да, правда!» А вот до этого они как-то и не думали об этом и не помнили.

Но если заходит речь о разработчиках этих планов, то номер один – нарком обороны, маршал Советского Союза Семен Константинович Тимошенко. Он никогда никаких воспоминаний о войне не писал. На него давили, требовали, но он не поддался. Это был честный человек. Он понимал, что правду сказать не позволят, а врать не хотел. Номер два – это Георгий Константинович Жуков. Начальник Генерального штаба. Все планы были в его руках. Вот он мемуары писал. В своих книгах я показываю, что практически все, что он писал, было враньем. Жуков все понимал, он знал, что врет, вранье у него отовсюду лезет.

Я его постоянно ловлю на слове. Вот он пишет, что раньше они сомневались, но когда вечером 21 июня пошли перебежчики, «мы поняли – это война». А потом, через несколько страниц, он сообщает, что вот 22 июня где-то там в три часа утра он начинает звонить Сталину, тот не просыпается, вот такой глупый Сталин!

Я говорю: стойте, подождите, если тебе, товарищ Жуков, вечером 21 июня было ясно, что нападут, и ты сидел в сталинском кабинете, и Сталин пошел спать, как же ты его отпустил, а?

Чепуха же получается, чего же ты его начал в 3 часа будить, если тебе накануне все было ясно… В мемуарах твоих эта сцена должна быть ключевой, основополагающей! «21 июня мне было все ясно, мы сидели в кабинете Сталина, мы ругались, он мне не верил…» Вот ему все ясно было, но он сидел, молчал, а потом в три часа ночи начал названивать Сталину, его будить. Жуковское вранье у меня разоблачено в двух специальных книгах, посвященных Жукову, и в остальных книгах тоже, от случая к случаю…

Еще один человек, который разрабатывал такие планы, – маршал Советского Союза Василевский. Он был генерал-майором в Главном оперативном управлении. Этот тоже врал.

– Но были ведь военные верхнего эшелона, которые все понимали, командующие округами…

– Да, конечно. Но среди них очень мало кто остался в живых. Мало осталось тех, кто мог бы писать мемуары. Вот, допустим, Западным фронтом командовал генерал армии Павлов. На него свалили всю вину за первые поражения, навешали на шею всех собак и расстреляли. Генерал-полковник Кирпонос – командующий Юго-Западным фронтом – погиб в бою при выходе из окружения. Это была наша самая мощная группировка. Киевский военный округ в начале войны превратился в Юго-Западный фронт. Федор Исидорович Кузнецов – это был кретин, начал войну командующим фронтом, потом спустился на командующего армией, потом закончил войну командиром корпуса. Так вот потихонечку. Мягко говоря, не очень умный человек. Он мемуаров не оставил. Кто еще? Генерал-полковник Черевиченко, Яков Трофимович. У Сталина на 22 июня 28 полностью развернутых армий. Восемь командармов – генерал-майоры, девятнадцать – генерал-лейтенанты и только один командарм – генерал-полковник Черевиченко. Он командовал самой мощной из всех советских армий – 9-й. Которая почему-то была развернута на границе с Румынией. Так вот, Черевиченко Гражданскую войну описал, а о Второй мировой войне промолчал. А ведь интересно было бы знать, почему самую мощную из всех своих армий Сталин поставил на румынскую границу.

Северо-Кавказским военным округом командовал генерал-лейтенант Иван Степанович Конев. Он перед войной превратил все боевые части своего округа в 19-ю армию, с которой и двинулся в район Черкасс. Это был второй стратегический эшелон. Туда выдвигалось семь армий, включая 19-ю. Он о начале войны не пишет ничего. Он начал свои мемуары с 1945 года. Первая книга посвящена концу войны. А вторая книга – о 1943–1944 годах. Войну Конев описывает не с той стороны. До 1941 года он так и не дошел.

Михаил Федорович Лукин. Командовал 16-й армией, которая выдвигалась на Запад из Забайкалья. Он тоже молчал. Он тоже мемуаров писать не стал. Люди такого плана все понимали. В Советском Союзе была цензура и была самоцензура. Не говори лишнего. Ляпнешь лишнего – будет нехорошо. И все предшествующие события память перерабатывала самым решительным образом. Последующие события накладывали неизгладимый отпечаток на все предыдущие воспоминания, искажали их и преломляли.

«Гитлер напал!» Это было настолько шокирующе, что все по простоте душевной забыли про все, что было до этого. А тот, кто помнил, тот помалкивал.

Вот генерал армии Батов Павел Иванович. Был заместителем командующего Закавказским военным округом. Перед войной его перевели в Крым, там он готовился к проведению десантной операции. Но куда можно высаживать наши войска, если их погрузили на корабли в Крыму, а противника на нашей земле нет? В мемуарах об этом он ничего не пишет. Ни слова о том, как и почему он там оказался, чем занимался…

– Книги Суворова набиты аргументами о том, что Советский Союз собирался напасть на Германию. Давайте попробуем собрать в кучку основные аргументы. То, что абсолютно неопровержимо доказывает, что подготовка к нападению действительно велась.

Номер один. Была линия укрепленных районов на старой границе, которую мы разоружили и бросили.

Номер два. Стали строить новую линию укрепленных районов вдоль новой границы. Могут сказать, что, мол, вот оно, оборона… Нет! Это чисто наступательная линия. Почему? Перед ней не создается никаких препятствий, огневые оборонительные сооружения выдвигались прямо к границе. И строилось это все на второстепенных направлениях, для того, чтобы получить возможность оголить второстепенные участки и собрать все ударные силы в кулак на главных направлениях. Строительство новой линии укреплений не было предназначено для обороны.

До войны существовали заранее подготовленные партизанские отряды, секретные партизанские базы в лесах с запасом оружия, боеприпасов, средств связи, медикаментов и пр. Отряды разогнали к чертям, а базы ликвидировали.

Были заминированы все мосты, железнодорожные станции, водокачки. Это очень важно, потому что снабжение войск агрессора в стратегическом масштабе может осуществляться только по железным дорогам. А железные дороги были на паровозной тяге, а паровоз не может ходить без воды, ему нужна уймища воды. Если бы взорвали наши при отходе все водонапорные башни, то весь блицкриг к чертям бы захлебнулся. Но наши все это дело разминировали.

Пограничники резали колючую проволоку на своих участках.

– Делали проходы?

– Да. Для кого? Для агрессора? Разминировали пограничные мосты. Для чего? Для агрессора?

Было брошено на границе четыре миллиона комплектов карт. Все – карты Европы. Карт для своей территории не было. Страна полностью готовилась воевать только на чужой территории.

– Эти карты есть в немецких архивах?

– У меня есть, прямо дома. Есть карта марта 1941 года. Восточная Пруссия. Сверху надписано «Генеральный штаб» и так далее…

Следующий момент. В конце мая – начале июня 1941 года были в огромных количествах выпущены русско-немецкие разговорники для бойцов и младших командиров. Они печатались в Москве, Киеве, Минске, Ленинграде… Русско-немецкие разговорники, которые можно использовать только на германской территории.

Следующее. Писались песни; такие, как «Великий день настал», вышли миллионами записей.

Или вот: «По-над Збручем, по-над Збручем войско красное идет. Мы любить страну научим, Тимошенко нас ведет. Вспомнил, маршал, путь геройский, вспомнил он двадцатый год, как орел, взглянул на войско и скомандовал: «Вперед!» И пошли мы грозной тучей, как умеем мы ходить, чтобы новой и могучей мразь фашистскую разбить. Мы идем вперед с боями, и, куда ни погляди, Тимошенко вместе с нами, Тимошенко впереди!»

Я говорю: «Братцы, никогда ничего такого не было. Не смотрел он, как орел, на войско. И не командовал «вперед».

Песня эта написана после 7 мая 1940 года. Ибо до того Тимошенко не был маршалом! Никто не посмел бы писать стихи и называть Тимошенко маршалом до того, как товарищ Сталин ему такое звание не присвоил! Песня написана после 7 мая 1940 года и до июня 1941 года. А когда война началась, о песне все забыли. Иначе не получается – «По-над Збручем… Тимошенко впереди»… Бежали ведь до самой Москвы, а Тимошенко впереди или как понимать?

А «Великий день настал» – это не что-нибудь, это Шостакович!

– Где эти песни существуют?

– Они у меня существуют. Я их нашел. Сейчас диктую «Ледокол» на СД, хотел эти песни вставить и там, но материала так много, что песни пришлось вырезать. Но в моих будущих работах они обязательно зазвучат.

Итак, были у нас укрепленные районы – их уничтожили. Были партизанские отряды, созданные в мирное время. То есть враг приходит – они уже действуют. Их разогнали.

Следующее. Была полоса обеспечения. Враг вступает на нашу территорию, а у нас взрываются все мосты к чертям. Попробуй построить мосты через 41 тысячу рек в Европейской части СССР! Должны были быть взорваны все станции, все водонапорные башни… Все это прекратили и начали строить железные дороги к границе, расширять дороги и так далее. Было создано 10 железнодорожных бригад, а железнодорожные бригады – это 3–4 тысячи человек каждая. Эти бригады должны были перешивать узкую европейскую колею на широкий советский стандарт. У них и соответствующее оборудование все было подготовлено.

Следующий момент. Днепровская флотилия. Днепровские мосты по пальцам можно пересчитать. Они все были подготовлены к взрыву. А чтобы противник не навел переправы, существовала Днепровская флотилия. Так ее разогнали в 1940 году.

Если бы Гитлер подошел к Днепру, мы мосты уничтожили бы, а по Днепру ходили бы тяжелые мониторы… Тогда не было этих чертовых водохранилищ, а Днепр был широкий. Левый берег – низменный, весь в протоках, болотах, там прятаться можно было катерам… Как только узнали, что мост немцы где-то наводят, выскочили, разбомбили и снова спрятались в кусты. Там все лозой заросло, болота, птицы…

Итак, ликвидировали эту флотилию и сделали из одной днепровской флотилии две. Одна – Пинская флотилия, вывели ее вверх по течению Днепра в приток. Там построили зимой через болота Днепровско-Бугский канал, чтобы соединить бассейн Днепра с Бугом. Через Буг можно выйти в Вислу, а дальше – реки Германии. Вот это все и было в 1940 году подготовлено.

А вторая часть Днепровской флотилии была опущена вниз до устья Днепра, прошла и вышла в устье Дуная. У нас совсем маленький кусочек советской территории получился у устья Дуная. Никто через дельту Дуная нападать на Советский Союз не мог. Там топи, болота, камыши. Но туда вывели мощные речные корабли. Зачем? Затем, чтобы подняться вверх по течению Дуная.

Самая мощная из всех советских армий была развернута не против Германии, а против Румынии. Вдоль границы были развернуты две горные армии. На нашей границе нет гор, на их территории есть. Цель – отрезать румынскую нефть.

Далее. Воздушно-десантные войска. В оборонительной войне они не нужны. Наша проблема в оборонительной войне заключается в том, чтобы выводить свои войска из окружения, а не бросать туда новые. Но у нас вместо партизанских отрядов, которые были разогнаны, начали формировать воздушно-десантные корпуса. Пять воздушно-десантных корпусов к июню 1941 года уже были готовы, а пять находились в стадии развертывания.

Следующее. Советский Союз провел тайную мобилизацию. И по этой мобилизации было призвано столько людей в армию, что экономика страны находилась на грани развала. Мы уже говорили о том, что 1 сентября 1939 года ввели всеобщую воинскую обязанность. Почему? Потому что в этот день началась Вторая мировая война. Однако Гитлер 1 сентября 1939 года еще не знал, что началась Вторая мировая война. Почему он этого не знал? Когда 3 сентября Великобритания, а потом Франция объявили Гитлеру войну, для него это было шоком. Он думал, что с Польшей все пройдет, как с аншлюсом Австрии или как с Чехословакией…

Но оказывается, что Польши ему прощать не собирались. Так вот, Гитлер не знал, что 1 сентября началась Вторая мировая война…

Введя всеобщую воинскую обязанность, Сталин одним махом увеличил армию с полутора миллионов до пяти с половиной миллионов да еще резервистов заготовил. И эти пять с половиной миллионов надо было отпустить домой 1 сентября 1941 года! То есть до 1 сентября 1941 года Сталин должен был вступить в войну! Либо все эти миллионы отпустить по домам.

– Либо нужно было сразу объявить о трехлетней службе.

– Ну, они на это не пошли. Ведь если солдат отслужил два года, а ему говорят, что вот тебе еще третий год, то это будет развал армии. На каких-то из первых Олимпийских игр – не на тех, древнегреческих, а на общеевропейских Олимпийских играх – бегун на дальние дистанции должен был добежать до финиша, а его попросили еще 50 метров добежать до того места, где сидела королевская семья. Кажется, это было в Великобритании. А он туда добежать уже не смог, сил не осталось. Так вот, если солдату, который отслужил два года, отсчитал часы, минуты и секунды, вдруг говорят, что ему нужно отслужить еще и третий, то армия рассыпается. Такую армию никакими силами не удержишь. В мирное время такое не проходит.

– Получается, что пик подготовки Красной Армии приходился на лето сорок первого?

– Да.

– И затягивать это было нельзя?

– Ни в коем случае. Нужно было либо начинать войну, либо распускать всех по домам. Но тогда непонятно, зачем были нужны невероятные расходы на обучение и содержание этой гигантской армии.

– В 1939 году призвали сразу несколько возрастов?

– Дело в том, что раньше призывали в армию с 21 года и только одну треть призывного контингента. А тут вдруг ввели призыв с 19 лет! Раньше никто не знал, призовут его или нет. А тут вдруг Сталин решил, что это глупо – призывать с 21 года. Почему? Я над этим задумался. Почему же раньше призывали с 21 года? Я служил в учебной дивизии. Мы получали пацанов с 18 лет, из него лепи, как из пластилина. А если человек имел отсрочки и попадал в армию в 20, 21 и 22 года, это уже был мужик. Он уже кое-что понимал в жизни, с ним очень тяжело работать. Это не пацан со школьной скамьи.

Получается непонятно. Человек работает, и вдруг в 21 год его призывают на службу. А у него, может быть, семья уже есть. Почему бы его в 18–19 лет не призывать? Это – головотяпство. Государству невыгодно! То, что человеку простому это не выгодно, – это ясно. А почему государство на это пошло? Так вот эту систему можно понять только в момент, когда она кончилась. Окончилась она 1 сентября 1939 года. Объявили всеобщую воинскую обязанность, и мы призываем сразу весь контингент, тех, кому 21 год, и всех, кому 20 и кому 19 лет. Правда, здорово?! А тех, кому 18 и у кого среднее образование, тех тоже заграбастали и отправили в военные училища. Вот и мой отец среди них был.

А кроме всего говорят: «Ваня, тебе уже 25, но ведь раньше ты не служил?» Не служил. А вот иди-ка ты сюда! И армия, ее мощь возросла невероятно. Ну, представьте себе, что тебе нужно разместить сейчас на территории Германии хотя бы один миллион солдат. В чистом поле. Представляете, какая это нагрузка на государство?! А там был не миллион. Там был рост с полутора сразу до пяти с половиной миллионов. Не говоря о флоте и частях НКВД. Тех тоже следует учесть.

А с другой стороны, ведь это же работники, их нужно одеть и обуть, а сами они ни черта не производят. Это какая нагрузка на экономику государства! Кроме того, в феврале 1941 года началась переброска войск. На Запад, на Запад… Стали перебрасывать все больше и больше, в мае это достигло каких-то чудовищных размеров, а 13 июня это было полное передвижение Красной Армии со всех дальневосточных, забайкальских гарнизонов на Запад. Всех – на одну границу. Вперед!

И вот я в книге своей задал вопрос, написал его большими буквами, но ни один критик на него не ответил. Я сказал: Красная Армия (это главное доказательство!) не могла вернуться назад. Передвижение началось в феврале. В марте усилилось, далее усиливалось, усиливалось, пока не превратилось во всеобщее. Вернуться назад нельзя. Оставить в приграничных лесах все это воинство нельзя, потому что к весне оно разложится. Зимовать-то можно где угодно, но в пограничных районах нет условий для боевой подготовки. А армия не может жить в землянках и ничего не делать.

Эту массу нельзя было держать на своей территории в пограничных районах и нельзя было вернуть назад! По транспортным причинам… И вообще, какая глупость: с февраля начиная, двигать всю армию к границе, а потом, с июля, обратно ее развозить по своим дальневосточным закоулкам!

Повторяю вопрос: «Красная Армия не могла вернуться назад и не могла оставаться в приграничных лесах на зиму. Вопрос: что ей оставалось делать?»

Ни один из моих критиков никогда не упомянул этот вопрос даже косвенно, даже отдаленно. Никто, никогда!

Сама армия, плюс штабы, плюс командные пункты, плюс запасы, госпиталя, госпитальная база, карты, запасы крови, мяса, портянок, жидкого топлива – все это на земле. Все это выкладывалось на землю и не могло существовать больше нескольких недель.

Еще один момент. Был у нас в 1940-м или 1941-м организован наркомат боеприпасов. Уже между подписанием пакта с Гитлером и гитлеровским нападением. Наркомат боеприпасов выдавал такое количество боеприпасов, которое негде было хранить. А производство нарастало. Промышленность с февраля 1941-го перешла на режим военного времени. Авиационная промышленность, например, точно перешла.

– Что это означает – «режим военного времени»?

– Режим военного времени реально означает, что смена – 10 часов, а смены две! Гитлер стал переводить свою военную промышленность на режим военного времени после Сталинградского разгрома. До того у него работали в одну смену. Восьмичасовой рабочий день у него соблюдался.

– Тут еще можно вспомнить, кстати, закон 1940 года о запрете менять место работы.

– Да. Все вместе это и означало полную мобилизацию промышленности. Рабочие были прикреплены к заводам. Крестьяне были прикреплены к земле еще раньше.

– В «Ледоколе» есть чрезвычайно убедительный эпизод с планерами.

– Да. Два слова об этом. Самые мощные и самые большие самолеты в мире строил наш конструктор Олег Антонов. Но Антонов перед войной строил не только транспортные самолеты, но и планеры. Что интересно – эти планеры имели говорящие названия. Один – КТ-40, это – «Крылья танка». К легкому танку цепляли крылья, вытягивали его вверх буксировщиком, бомбардировщиком ДБ-3, затем планер отцеплялся и планировал. Садиться он мог только на автостраду. В полете он включал двигатель, разгонял гусеницы на максимум и садился где-нибудь.

Но никаких автострад внутри наших границ нет. Зато есть вблизи наших границ – где-нибудь в районе Кенигсберга. Вот это как раз подходит!

Кроме того, еще один планер Антонова назывался «Массовый». Извините, зачем нам «массовый»? Так вот, весной 1941 года Жуков отдал приказ о массовом производстве планеров. Потому что воздушно-десантные войска – это парашютисты и планеристы. Их высаживают на парашютах или приземляют на планерах. Но хранить планеры трудно. Это очень хлипкая конструкция. Хранить планер нужно в ангаре. Если их в массовом порядке производили весной 1941 года, то сохранить их под снегом и дождем до 1942 года было невозможно: планеры строили, но ангары для них не строили.

– Они, в общем, одноразовые?

– Ну, в принципе, да. Если у тебя есть тот, который садится на территорию противника, тот одноразовый. Однако Антонов пошел и дальше. Он создал надувной планер, который можно было сбросить туда, потом выпустить воздух, собрать в комок, погрузить на транспортный самолет, привезти и снова надуть. Так вот планеров, которые негде было хранить и которые не могли под открытым небом пережить зиму, наготовили бешеное количество как раз к весне 1941 года.

Советская промышленность и до мобилизации была рассчитана на выпуск в первую очередь военной продукции. У меня уже лет двадцать лежит незаконченная глава, которая называется «Необратимое чудо».

Глава вот о чем. Вот какой-то вязально-штопальный цех в Белоруссии на второй день войны вдруг начал производство плащ-палаток для армии. Немцы напали, и они сразу же начали производить плащ-палатки. Но ведь, чтобы начать производство, нужно иметь запасы для этих плащ-палаток. Нитки зеленые, образцы, оборудование. Говорят, произошло чудо: началась война, и мы сразу же, мгновенно начали выпуск военной продукции. А с другой стороны – обратно это чудо у нас никак не получается. Стоит этот ВПК – и ни хрена, сколько ты ни бейся, конверторы там, государственная программа… Не получается взять и сделать так, чтобы военный завод выпустил что-нибудь для народа… Никак не получается. Война кончилась 60 лет назад, а военная промышленность мирную продукцию производить не может. Вот танки выпускать – пожалуйста. Самый большой самолет в мире – пожалуйста. В космос ракеты запускать – пожалуйста. А автомобиль построить – так это нужно спецзавод купить в Италии с образцами и оборудованием. А сами выпускать не можем. Тем более – перевести какой-нибудь военный завод на производство мирной продукции. Не получается…

– В начале тридцатых годов американцы спроектировали и оснастили оборудованием все советские тракторные заводы – Сталинградский, Челябинский, Харьковский… Реконструировали Кировский в Ленинграде. До этого Советский Союз не был в состоянии выпустить хотя бы один собственный трактор. Пытались производить цельнотянутые «Фордзоны» в Ленинграде, но неудачно.

Казалось бы, благородное дело – обеспечение сельского хозяйства механизмами. Странно только, почему для того, чтобы помочь деревне тракторами, понадобилось сначала эту деревню разрушать, а людей гробить миллионами. Изначально сомнительно, чтобы Сталин для деревни старался.

– То, что тракторные заводы строились изначально как военные, – тут никаких сомнений. Да и почти 600 тысяч автомобилей для армии должны были выпустить (и выпускали) заводы, тоже построенные американцами.

– Никогда не встречал цифр тракторов, поставленных в сельское хозяйство в тридцатые годы. Но вот в статье Михаила Мельтюхова «Преддверие Великой Отечественной войны» обнаружил такие данные: по плану мобилизации 1941 года «после мобилизации численность вооруженных сил СССР должна была составить 8,9 млн человек, войска должны были иметь 106,7 тыс. – орудий и минометов, до 37 тыс. – танков, 22,2 тыс. – боевых самолетов, 10,7 тыс. – бронеавтомобилей, около 91 тыс. – тракторов и 595 тыс. – автомашин». То есть тракторов в войсках предполагалось иметь в 2,5 раза больше, чем танков. Какова роль тракторов в армии?

Ответ тут очень простой. Опубликован дневник Гальдера, начальника штаба сухопутных войск Германии. Он там пишет: «Хорошо русским. Их артиллерия имеет тракторную тягу, а мы на конях». Есть фотографии, где наши тракторы вытягивают застрявшие в грязи немецкие автомобили. Те тракторы, которые были нами брошены, немцам очень пригодились. Трактор очень широко использовался в качестве артиллерийского тягача.

– Тухачевский в одном из писем Сталину предлагал десятки тысяч тракторов второго эшелона одеть в броню и пустить вперед в качестве тихоходных танков…

– Да, я как раз об этом сейчас пишу. Ну это технологическое варварство.

– Читая «Последнюю Республику», обратил внимание на такую вещь. Там говорится о количественном и качественном соотношении немецких и советских танков. Приводятся доказательства того, что советские танковые войска были намного сильнее немецких – и количественно, и качественно. И возникла такая мысль – трудно допустить, что немецкие конструкторы были просто глупее и слабее советских…

– Конечно. Военные конструкторы решают задачи, которые перед ними ставит военное руководство.

– Получается, что перед немецкими конструкторами до 1942 года просто не ставилась задача создать танки, способные захватить Советский Союз и противостоять советским танковым войскам. Притом эти самые немецкие танки – в малом числе, легкие, с противопульным бронированием, вооруженные пулеметами или пушками небольшого калибра – блестяще выполнили те задачи, которые перед ними были поставлены до 1941 года. Захватили Францию, захватили другие европейские страны. Роммель с ними в Северной Африке довольно успешно воевал. И при этом не было жалоб на техническое несовершенство танков. Проблемы выявились только в 1941 году, после нападения на СССР.

– Да, конечно.

– Вот. Получается, что не собирался Гитлер заранее ни под каким видом воевать с Советским Союзом. Не планировал, в отличие от Сталина, нарушать пакт Молотов – Риббентроп. А если бы планировал, то и начал бы с подготовки войны против СССР, причем еще до заключения пакта, а не годом позже. Не пытался бы всеми силами захватить островную Англию, от которой пользы – в смысле завоевания жизненного пространства, – как от козла молока. Тем паче когда с СССР – общая граница. Еще один аргумент в пользу спонтанности, превентивности нападения Гитлера на СССР.

– Получается, что не собирался. Если бы изначально существовали планы завоевать СССР, хотя бы европейскую часть, то и танки следовало бы разрабатывать соответствующие. По мощности, морозостойкости… Просто чтобы суметь дойти до Урала в один прием.

– Интересна реакция людей на ваши выступления. Кто как в разных странах реагирует? Как дискуссии проходят? Один раз, кажется, чуть-чуть не побили.

– Да, мне тогда очень сильно повезло. Дело было в Австрии, я там выступал перед офицерами. Мне повезло в том, что я не похож на профессора. Так же, как – написано в «Аквариуме»! – главное для шпиона – быть не похожим на шпиона. И на профессора я тоже не похож. А со мной в президиуме сидел дядя, очень похожий на профессора. Так все табуретки летели в него.

Свою задачу как историка-просветителя я вижу в том, чтобы довести своих читателей, слушателей, зрителей до мордобоя. Фигурально выражаясь! Большей я себе задачи не ставлю. Что это значит? Я должен пробудить интерес! Человек должен сам искать. Довел я до мордобоя, ну, скажем, определенные слои читателей в России? Я считаю, что довел!

– Не то слово! Еще бы.

– По крайней мере, идет битва, и уже не кончится.

Первые публикации были четверть века назад. А битва не стихает!..

– Когда «Ледокол» был впервые опубликован?

– Первая публикация отдельных глав – в мае 1985 года в газете «Русская мысль». До того не брали, но вот подходит сорокалетие Победы! Мне сказали, что к 9 мая мы такую хрень, такую чепуху публиковать не будем, тут будут публиковаться люди серьезные, такие, как Александр Моисеевич Некрич. Они тогда с его помощью объясняли, какой Сталин был глупый. А вот, говорят, когда мы закончим эти публикации, то, чтобы повеселить публику, указать на разные точки зрения, мы напечатаем главы из «Ледокола».

Где-то конец мая был мой. Пошла первая глава, которая начиналась с «Сообщения ТАСС». И – понеслось! После того битва не стихает! Вот сейчас мне прислали наводку на книгу «Что произошло 22 июня 1941 года» А. Усова, 2006 год. «Она, – как написано в предисловии, – разбивает Резуна и резунистов». Наконец-то со мной будет покончено!

Так вот, я считаю, что пока ты человеку внушаешь что-то, это не эффективно. А вот когда начались споры, люди ищут сами доказательства своей точки зрения, правильной или ложной, ругаются, ищут сами, как мы искали, расставаясь, говорят «дурак» – «сам дурак», но после всего этого приходят к тому, что не могут спать, копаются в библиотеке, чтобы показать, что другой – дурак, ищут доказательства своей правоты в каких-то учебниках, в каких-то мемуарах… Вот это – моя скромная задача. Я не желаю никого убедить. А только распалить внимание.

– Как вас встречают в разных странах?

– Как правило, очень хорошо. Вот, например, однажды – в Таллине. Провели там долгую программу. Ко мне очень по-доброму отнеслись. Выпили, закусили, а с утра мы уезжаем. И вот в последний момент до кого-то дошло, что Суворов уезжает, а Центральное телевидение не показало это в новостях. Мне нужно проходить контроль, а тут телекамера, тут народ стоит. С одной стороны, я человек стеснительный, а с другой стороны, приятно. Телекамера меня снимает, начинают задавать вопросы. Голос у меня громкий, я завожусь, начинаю кричать в телекамеру. Про президента Путина меня спрашивают, про то, что я делал в Таллине. Тут народ начинает отталкивать телекамеру, суют мне билеты, на которых я должен расписываться, тут же читатели задают мне вопросы. Я говорю: «Братцы, у меня самолет сейчас улетит!»

Меня просто в самолет запихнули, и мы с Татьяной полетели.

По большому счету самый мой большой триумф был в мае 1992 года в Польше. Это было первое публичное выступление, меня там чуть не раздавили. Но в Польше вообще не было негативных моментов. Было так. Я выхожу в аэропорту, мне сразу репортеры задают вопрос, не является ли это провокацией: наш Лех Валенса полетел в Москву рассказывать, как мы тут сидим без топлива, а тут Суворов в Варшаве…

Я об этом ничего не знал. Контракт с издателем был подписан раньше, за семь месяцев до выхода книги, а в нем стояло, что в тот день, когда «Ледокол» выйдет, я должен находиться в Варшаве. Для рекламы. Издатель не знал, пойдет книга или не пойдет, хотел подстраховаться. Вот я и приехал.

Тут еще была целая предварительная история – как я попал в Варшаву. Правительство мне отказало в приеме. Кто-то откуда-то проговорился, что я появлюсь. А я же не знал за семь-то месяцев, что именно в этот день Лех Валенса полетит в Москву рассказывать Борису Ельцину, как поляки любят русских и что цены на нефть нужно было бы и скинуть. Так вот, он только улетел, а я – прилетаю.

Правительство Польши обратилось к правительству Великобритании, с тем чтобы меня задержали, не выпускали, ибо получается дипломатический скандал.

– Подождите, а виза польская у вас была?

– В конечном счете да. Я обратился за польской визой и ее получил. Вдруг в последний момент польский МИД сообразил, что получается накладка, и обращается в британский МИД: слезно просим, задержите его. Британский МИД относится с пониманием и настоятельно рекомендует мне не ехать…

Я поехал в кассу и билет сдал. Приехал обратно и звоню Буковскому. Говорю: «Володя, у меня контракт. Мне хрен с ним, со всем этим, но у меня контракт. Издатель по-своему прав, он сделал книгу, по контракту я должен быть в Польше. Но меня туда не пускают. А издатель вправе содрать с меня за невыполнение условий контракта. И сейчас он обдерет меня полностью… А у меня денег нет, откуда у меня деньги? Книжки мои никто не публикует». И те не пускают, и эти не рекомендуют ехать. Да и зачем Великобритании эти скандалы… А Буковский говорит: никаких проблем, сейчас поедешь. Я говорю: а как? Он отвечает: положись на меня, все будет.

Он звонит в Польшу. А «Солидарность» еще жива, еще дышит. Он допускает «утечку информации». Вы, мол, поляки, за что боролись? Что терпите? Они, конечно, «как это?!». Польский гонор, вы ж понимаете… Он и отвечает, что вот автор написал книгу, немножечко против Советского Союза, против коммунизма, а его Польша не принимает…

– А с кем он говорил?

– У него там свои контакты – в прессе, в «Солидарности»… И пресса взорвалась. За что боролись?! Человека в Польшу не пускают! Чтобы понравиться Москве! Польский МИД тон сменил. Звонят в британский МИД: мы его приглашаем! От имени правительства! Ну, мне звонят из Министерства иностранных дел и говорят: собирай чемодан и езжай. А я говорю, что у меня билета нет. И самолета в Варшаву нет. Тогда они не каждый день ходили. Поезжай, отвечают, тебя правительство Польши просит. Есть самолет из Хитроу в Вену, а из Вены в Варшаву. А тогда в Варшаве не было цивилизованного аэропорта. Я говорю: хорошо. Только самолет улетает в Вену в 4 часа утра. Я говорю: а что я там буду делать? Все тебе оплачено, люкс в аэропорту, переспишь, тебя снимут и посадят в Вене.

Хорошо. Прилетаю я. Если в четыре самолет вылетал, то, значит, ни черта не спал. Выхожу в аэропорту – моего чемодана нет. Жара в Польше – жуткая. Май месяц, кажется 21-го, жара – за 33 градуса. Оттого, что я такой важный, VIP, в Вене мой чемодан оставили. Меня так охраняли.

Не успел выйти – вопросы ко мне. Потом смотрел новости – «Вот он летит! Вот он приземляется! Вот он!..» А я грязный, ночь не спал. Чемодана нет.

Выхожу, телекамеры, куча журналистов. Мне первый вопрос: Лех Валенса улетел в Москву, а ты вот прилетел!

Я говорю – ну и что? А они свое: Лех Валенса в Москву полетел, а ты сюда! Я говорю: так в чем вопрос? Вы что, хотите, чтобы я сказал, что в Москве об этом подумают? Там был какой-то коммуняка, он меня подталкивал на то, чтобы я высказался… Вот что, мол, там подумают? Я говорю, что подумают, что Польша – свободная демократическая страна, приглашает того, кого желает, больше уважать будут! В тот день в Варшаве было продано 28 тысяч экземпляров «Ледокола». В один день. Продали бы больше, но не было.

Получилось так, что трое суток я там не спал. Очень сильное нервное напряжение. С утра встаем, меня куда-то везут. Телекамеры. Пресс-конференции. «Давай водки выпьем!» Какие-то еще вопросы. Потом иду спать, захожу в отель, а спать не могу. Открыл окошко, смотрю на звезды, хожу, хожу. А в пять часов нам надо ехать в Краков. Я спускаюсь вниз, а у меня ни рубашки чистой, ничего – все осталось в том, потерянном чемодане. Мне переодеться не во что. Не горюй, говорят, поехали, там найдем, во что тебе переодеться.

Ехали, не помню сколько времени, от Варшавы до Кракова. Жара жуткая. Приехали туда. Мне бы в душ залезть. Не надо, говорят. Вот тебе водки – и выступай. Выступал целый день без остановки. Потом в Краковском замке мне какую-то комнату королевскую дали. А я выхожу на балкон и – спать не могу, так взвинтился. На третий день повезли меня в Быдгощь… Потом приезжаем в Варшаву, а там сенсация. Чемодан Суворова украден! КГБ увезло его в Москву! Желтая пресса, коричневая и прочая…

Вот это был мой триумф.

– В Болгарии вас тоже любят?

– В Болгарии любят. Там даже есть «Клуб любителей Суворова». Ездили мы по Болгарии с охранником с пистолетом. Цветан Цветанов его звали. Всю Болгарию мы с ним объездили. А там ночью на автострадах (было это в октябре 1996 года) – дороги пустые. Никого нет. Потому что бензина нет, машины стоят, люди нищенствуют. Жуткий ужас. Едем по дороге, а по ним ездят только турецкие автобусы, турецкие рефрижераторы, гонят турецкий чай, табак или еще что-то в Европу через Болгарию. Цветан ведет машину только ночью. Из Варны мы ехали в горы Пирин, там санаторий Центрального Комитета, в котором мы должны были два дня отдыхать. И вот мы едем через горы ночью. А ночью в горах уже морозит, и дорога идет по серпантину. Он гонит, Татьяна в меня вцепилась, я в нее. Люди-то южные, а на дороге столбиков нету… Пропасть, и он над пропастью так лихо… А сзади пристроился турецкий автобус. Прямо в задницу упирается, светит фарами. И уступить ему нельзя, узко. А автобус жмет и жмет. Турок на болгарина нарвался!

И вот так едем мы пять, десять минут. Цветан опускает окно. Мы на заднем сиденье, и на нас холодный ветер. С открытым стеклом он едет минуту-две. У нас уже зубы стучат. Вдруг он левой рукой достает громадный пистолет и выставляет его в окошко. Машину ведет правой. Оказалось, это он выбирал такой поворот, чтобы водитель автобуса сразу увидел, что у него в руке. Тот сразу же отстал.

– Это правительство дало охрану?

– Да, правительство. Мы приехали в Болгарию по приглашению генерального прокурора Ивана Татарчева. Мне он написал в письме: «Я вас приглашаю от имени правительства и от своего имени. То, что там думает о вас Россия, я не знаю, но Болгарии вы ничего плохого не сделали, я буду вас охранять, как своих личных гостей, поэтому приезжайте». Мы приехали утром, нас встретил генеральный прокурор, потом он поручил нас своим ребятам. Не знаю, гласная или негласная это была охрана. В конце он приехал к нам, привез нас в аэропорт, к трапу, и сказал: «Вот тут моя миссия кончается, это граница Болгарии, болгарская противовоздушная оборона предупреждена». Не знаю, насколько он шутил, но то, что нас встретил и проводил генеральный прокурор от трапа и до трапа, – это было.

– После побега вы, естественно, получили британские документы с новым именем. Под какими именами вы ездите?

– Ну, паспортов у меня много. В Таллин, например, ездил с документами Виктора Суворова.

Михаил Веллер

Ледокол Суворов

После «Ледокола» история Второй мировой войны в прежнем виде не существует.

Сидели за литровой бутылкой: полковник, журналист, военный историк и писатель. Каждый предпочитал лезть не в свое, так что авторские ремарки после прямой речи бессмысленны: «кто сказал» и «что сказал» перемешались в окрошку. Все – стратеги.

– Ведь ничего принципиально нового Суворов и не сказал. Помню, еще студентом читал я «Записки заместителя начальника Генерального штаба» генерала Штеменко. Шестидесятые годы, советские мемуары, военная цензура, все в порядке. И вот: сентябрь 39-го, освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии. Входим в Польшу. Едем ночью в «эмке» к месту назначения. Кажется, сбились с пути. Стоп: начинаем разбираться в карте. Заблудиться – не стоит. Боимся заскочить за демаркационную линию к немцам.

Эге, думаю: как так? А? Еще бои идут у немцев с поляками кое-где. Еще мы с немцами не встретились, не сошлись. Еще никаких совместных советско-немецких парадов победы в Бресте не было. А демаркационная линия – уже есть!!

Значит – заранее провели? Значит – еще до встречи договорились, кому что? Значит – заранее была проведена граница? Значит – был, что ли, предварительный сговор, тайные протоколы к пакту «Молотов – Риббентроп»? А уж так мы их отрицали!

Прокололся генерал-полковник Штеменко. Прохлопала военная цензура. Опаньки! Поделили с немцами Польшу еще до 1 сентября.

Вот тогда до меня доходить и стало – что мы точно так же, как немцы, хапали все, что могли. И верить официальным версиям невозможно.

– Дорогой мой, ну как же можно было и до этого верить официальным советским версиям? Вся Прибалтика отлично помнила, как в 40-м году происходили «революции» и «приглашались» красные войска. Берешь толстенный том «Советская Эстония», раскрываешь раздел «История», листаешь до 1940 года – и кушаешь пилюльку: ветеран вспоминает: «Мы знали, что вскоре будет революция»! Не «готовили», не «боролись», а «знали»! И как одновременно, как вовремя три эти революции произошли! А вот и фото счастливой встречи населения с попрошенными освободителями: жидкие цепочки на тротуарах, и то на один квартал лишь хватает, и кучка активистов у головного танка с транспарантом. И все яснее ясного: нормальная оккупация, прикрытая для приличия фиговым листком.

Чтобы врать – нужна голова как у лошади: большая. Обязательно всякие несуразицы наружу вылезут.

– Почему Сталин до последнего запрещал сдавать Киев? Да потому, что по всем военным законам немцы не могли его взять!!! Наступающий должен иметь трехкратное численное превосходство над обороняющимся – это закон старый. Один в землю врылся, местность пристрелял, запас копил – другой прет на него по чисту полю, уязвимый для всех видов огневого воздействия. Так преимущество по видам было под Киевом у нас, обороняющихся! Нас было больше, а не их! И что? Разнес нас фриц в пух и прах!.. Жуков-то уже хоть знал, что воевать мы не умеем, а до товарища Сталина все не доходило, что войск вроде много – а толку мало.

И сразу вопрос: а на хрена же собрали столько войск и чему их учили? Если наших больше, а обороняться они не умеют, – для чего их столько и что они умеют?

– Погодите. Будем справедливы. Суворов – человек упертый. Во всем видит только советскую агрессию. До абсурда доходит. Вот он пишет с нажимом про «БТ»: «танк-агрессор». Понял, да? Агрессия уже на уровне проектирования техники. А про «танк-защитник» ты когда-нибудь слышал?! Мирный советский танк с пушкой для самообороны, ага.

Да танк – любой – это в принципе оружие наступательное, оружие прорыва, взлома обороны, наступления. И Суворов это отлично знает. Но никак ему не удержаться от передергивания: смотрите – все, что было у СССР военного, было исключительно для агрессии.

– А с тяжелыми бомбардировщиками? Мол, построили бы мы тысячу «Пе-8» и могли бы одним рейдом обвалить на германские тылы пять тысяч тонн тротила, это пять мегатонн, это уже атомная бомба, – и хана Германии, и подавили бы мы первой же ответной бомбардировкой немецкую мощь, и обрекли на провал немецкую агрессию: вот лучшее оружие обороны! Но Сталин отказался от стратегических бомберов – не ждал нападения, сам хотел нападать, и все средства вложил в самолеты нападения, сопровождения своей армии вторжения.

Ну, во-первых, в пятитонной бомбе тротила не пять тонн. Основной вес приходится на корпус сталистого чугуна. Да и в любой бомбе взрывчатка весит лишь меньшую часть. От силы 20 %. Так что не пять килотонн понесет эшелон в тысячу машин, а только одну. Но это – мелочь.

А вот во-вторых: союзники за войну наклепали 30 000 (тридцать тысяч!) стратегических четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков. Но «выбомбить» Германию из войны не смогли. Довоенная «доктрина Дуэ» себя не оправдала. Так что наша одна тысяча ничего бы не решила, и Сталин, получается, был прав.

В-третьих: прав он был не от избытка агрессивности, а от недостатка мощностей, материалов и двигателей на все военные программы. Пять тысяч потребных двигателей (потому что пятый стоял в фюзеляже для наддува на высотах в остальные четыре) съела истребительная и бомбардировочная фронтовая авиация, потребность в которой была острее, настоятельнее.

– Суворов вообще – принципиальный перпендикуляр. Ищет ложь во всем, опровергает все утверждения, что были до него, и впадает сплошь и рядом в бред сам. Вот одна из устоявшихся версий: перед войной истребили свои командные кадры, поэтому воевали хуже и потери несли больше. Нет, говорит Суворов! Вот читайте дневники Геббельса от весны 45-го: «Плохи наши генералы, вот русские генералы лучше». А отстреляли бы немцы перед войной, как товарищ Сталин, четыре тысячи бездарей в генеральских погонах – глядишь, и у них бы генералы нашлись получше, говорит Суворов.

Во-первых, плохому танцору генералы мешают. Пока, значит, в 41-м – 42-м немецкие генералы били и гнали превосходящего противника – они были Геббельсу хорошие. А когда в 45-м уже не могли сдерживать многократно превосходящего противника – стали плохими. Надо же найти виноватых в поражении! Не сама же нацистская верхушка политически проиграла войну!

А во-вторых – ну не было у немцев четырех тысяч генералов. Не Россия. Все командиры дивизий, корпусов, групп, их заместители, штабные аппараты – и половины столько генералов не наберется. Это пришлось бы расстрелять всех и еще полковников прихватить. Это большая потеря для нас, что Суворов не родился раньше и не работал до войны главным советником Гитлера.

– Раньше писалось, что у нас в начале войны техника была хуже немецкой? Ну так он пытается утверждать, что немецкая была хуже, плохой была и глупой. Оригинальность! Неожиданность! Создание скандалов, переворот истории, привлечение масс читателей! Да он же шоумен от военной истории. Жириновский сорок первого года!..

Вот сверхпушка «Дора» обстреливает Севастополь. Да, можно считать, что расходы по ее созданию, транспортировке и охране себя не оправдали. Однако знаменитую 30-ю батарею она все-таки уничтожила: снаряды прошли толщу брони и бетона и разрушили башни и казематы. Суворов это, очевидно, знает, но умалчивает.

Зато пишет другое. Во-первых, стреляли по карте, артиллеристы цели не видели, такая стрельба не может быть точной, эта пальба по квадратам неэффективна: обалдуи эти немцы! Суворов придуривается, что не знает о стрельбе с закрытых огневых позиций, об арткорректировщиках и артразведчиках и так далее: якобы он не слышал об азах артиллерии.

Во-вторых: и от снарядов-то «Доры» и «Карла» толку не было даже при попадании! Вот свидетельство, вот в книжке воспоминаний написано: огромная нора в глубь земли диаметром в диаметр суперснаряда и круглая пещерка внизу: туда и ушла вся сила разрыва. Ну чудо, а не офицер разведки! Такой тип разрыва называется «камуфлет» – когда снаряд, особенно с фугасным взрывателем, замедленным, по крутой навесной траектории входит глубоко в мягкий или зыбкий грунт, гасящий разрыв. Это может быть и с семидесятипятимиллиметровой гаубицей при большом угле возвышения, если снаряд попал в мягкий луг или торфяник, скажем. Для «Доры», долбящей трехтонными фугасами железобетонный укрепрайон, попадание в мягкую землю – все равно промах, и незачем выбрасывать наверх вагон земли. А вот при попадании в укрепленную и заглубленную в землю преграду – хана бункеру с трехметровым бетонным колпаком, спрятанному на пять метров под землю. И знает это Суворов отлично – просто удержаться не может, чтоб свою линию не гнуть.

– Жаль, что подобные передергивания заставляют людей вдумчивых сомневаться вообще во всем, что Суворов написал.

– С точки зрения серьезных военных историков, Суворов вообще оперирует какими-то произвольными домыслами. Достоверных, задокументированных и проверенных фактов у него нет, вот и фантазирует по собственному усмотрению.

– Ах, с точки зрения военных историков? А кто такие советские военные историки? Наемные чиновники, которые за зарплату приводят историю в соответствие полученному приказу и идеологической установке. Как прикажете – напишем, так точно! Что нас было меньше и техника была хуже. Или что нас было меньше, но техника была лучше, но вероломное нападение застало нас врасплох. Или что немецкие потери были больше. Или равные с нашими. Или наши больше в три раза. Те же люди – писали то одно, то другое и за все получали звания и премии. Дармоеды и демагоги!..

– М-да, вышло уже несколько толстых книг, опровергающих Суворова, но интерес к ним исчез мгновенно, а Суворова читать продолжают. Книжонки опроверженцев-то вообще дешевые.

– Дорогие господа и историко-литературные товарищи! По части отыскания пятен на Солнце любой критик даст сто очков вперед доберману, обнюхивающему наркокурьера. Сам предмет нашего разговора уже свидетельствует о том, что теория Суворова устоялась и затвердела в пространстве-времени, как гора, по которой могут лазать альпинисты и даже вбивать в нее крючья.

Выброс по вертикали – вот что главное в науке. Ковырять факты может любой клерк. Собрать их в мозаику и ошарашить мир впервые увиденной картиной – вот что отличает ученого от подметалы по научной части.

Сегодня-то все умные, и из этих умных половина несогласных. А вышел «Ледокол» впервые – то-то народ рты пораскрывал: пыхтит, пыхтит, а возразить так сразу и нечего.

– Ну, классическая эволюция признания: сначала – «что за бред!», потом – «что-то, вообще-то, тут есть» и наконец – «да кто же этого не знает». Легко быть сведущим и понимающим, когда тебе объяснили на пальцах. Ах, как все у Суворова просто и даже примитивно! Вот только почему-то раньше это все никто в единую картину не сводил. И полвека стонов: ах, какой Сталин был дурак доверчивый, и как нас было мало, и плохо мы были вооружены перед немецкой стальной лавиной!..

– Вот что я вам, историкам, скажу: доктором исторических наук может стать, в сущности, любой элементарно образованный и разумный человек. А вот офицер-аналитик резидентуры Главного разведуправления – это уже элита. С него спрос куда жестче, да? И ответственность на нем круче, да? И уметь анализировать ему по должности положено. И вламывание офицера резидентуры ГРУ в вотчину тихих историков – это как в старину канадский профессионал разбрасывал хоккеистов-любителей.

– Хороши, кстати, вопли о бездаре-неудачнике Резуне. Пацан без волосатой лапы ракетой вошел в элиту разведки.

– У Суворова можно опровергнуть многое. Подтасовщик, фантазер, спорщик, нонконформист, называйте как угодно…

Но главное – остается, и оно неопровержимо! Оппоненты стараются самые неопровержимые места у Суворова обходить, умалчивать.

Ответьте: зачем в июне 41-го мы разминировали пограничные мосты?! Если сами готовились к наступлению – логично, ясно, правильно. Но никакого, ни одного другого объяснения просто нет!!!

Зачем перед войной стали ликвидировать задолго созданные партизанские базы в своих лесах?! Армию увеличиваем – а возможность партизанского движения уничтожаем. Это подготовка к чему?!

Почему было в достатке карт чужой территории – но не было карт на территорию собственную? Это предусматривает оборонительную войну?!

Почему заранее готовили и тиражировали военные плакаты, разговорники, даже песни?! Так к чему готовились? К войне? Но к обороне были не готовы? А к чему? Ага…

– Сталин справедливо полагал, что Гитлер не самоубийца, ввязываться в войну на два фронта – явное поражение. А вот Англии было куда как выгодно столкнуть Германию с СССР – и пусть истощают друг друга. Как тут верить предупреждениям Черчилля, лица крайне заинтересованного? А Гитлер рассудил, что напасть первым – единственный шанс, меньшее из зол, если Союз ударит первым – конец, быстрый и неминуемый. Все логично.

– Бросьте. Образец суворовской клюквы – «Аквариум». Книга для тех, кто ничего не знает об армии и СССР. Для западных дурачков и любителей горяченького. «В случае опасности старший группы обязан первым делом шифровальщика убить, а блокнот уничтожить». Такую информацию от всех и надолго не засекретишь. И тогда в случае опасности первым делом шифровальщик будет убивать старшего группы.

Да, это не документ. Это армейская романтика. Но из нее многие и о многом узнали впервые. Ведь даже аббревиатуры ГРУ раньше не слышали!

– И все-таки, и тем не менее. Суворов первый и единственный сделал удачную и всеобъемную попытку понять и объяснить, что же и почему произошло к 22 июня 41-го года. Ни одна другая теория критики не выдерживает. Его – объясняет все. Если это неправда – почему никто другой не говорит правды, которая хоть походила бы на правду? Прикиньте все сами: конечно, так оно и было, ребята. Просто нам долго морочили головы, загаживали мозги.

А что касается его мономании – все лыка вязать в одну строку – это уже психология. Это типично для всех людей, разработавших и пустивших в мир новую и сильную идею. Идея захватывает их, и все предметы они уже видят в ее свете. Весь мир их постоянно интересует прежде всего под углом зрения их сверхценной идеи. Все, что возможно, они трактуют в ее пользу и поддержку. Тут перегибы неизбежны. И Дарвин, и Маркс, и Фрейд – все этим страдали. Это нормально. Перегибы потом отыщут и поправят последователи и изучатели. Зато насчет главного этим частым неводом будет выловлено все, что только можно. Вот вместе с рыбешкой и мусор загребается.

Наливай по последней за перебежчика Резуна. Предателей было много, а великая нешкурная идея нашлась пока вроде только у одного. Мужик не так слабо заплатил за свою славу и бабки.

Марк Солонин

Три плана товарища Сталина

Есть факт. На рассвете 22 июня 1941 г. нападение Гитлера на Советский Союз стало для товарища Сталина страшной неожиданностью. В возможность такого развития событий Сталин не верил. Даже вечером 21 июня, когда от командования приграничных округов в Москву полетели шифровки о том, что немцы снимают колючую проволоку на границе и в воздухе висит гул танковых моторов, когда по меньшей мере три солдата вермахта переплыли пограничный Буг в попытке предупредить Родину трудящихся всего мира, – даже тогда товарищ Сталин усомнился в достоверности этих сообщений. Да и утром 22 июня Сталину потребовалось несколько часов для того, чтобы принять наконец реальность к сведению.

Советское радио передавало бодрую воскресную музыку и зачитывало сводки с полей в то время, когда радиостанции всего мира транслировали заявления Гитлера и Риббентропа. Министр иностранных дел фашистской Италии до полудня безуспешно пытался найти советского посла, чтобы вручить ему официальную ноту с объявлением войны, – в воскресенье 22 июня советский дипломат изволили отдыхать на пляже. Поверенный в делах Соединенного Королевства (английского посла С.Криппса к тому времени уже де-факто выпроводили из Москвы) Баггалей до 12 часов дня 22 июня не мог добиться встречи с Молотовым, а заместитель наркома иностранных дел Вышинский высокомерно отказался от какого-либо обсуждения вопросов оказания помощи Советскому Союзу со стороны Великобритании, ссылаясь на отсутствие руководящих указаний.

Нападение Германии изумило обитателей кремлевских кабинетов, ошеломило их и повергло в состояние шока. Это есть факт.

Есть еще один факт, точнее говоря – большая группа фактов. В мае-июне 1941 г. Вооруженные силы Советского Союза находились в состоянии скрытого стратегического развертывания. Причем все составляющие стратегического развертывания (мобилизация резервистов, стратегическая перегруппировка и сосредоточение войск, оперативное развертывание группировок) производились в режиме строжайшей, небывалой даже по сверхжестким сталинским меркам, секретности.

Войска западных округов выдвигались к границе ночными переходами, а днем прятались в лесах; соединения внутренних округов перебрасывались на Запад в заколоченных фанерными щитами вагонах, причем место выгрузки (и уж тем более – цель перегруппировки и боевую задачу) не знали даже командиры соединений. Призыв резервистов производился персональными повестками под видом «учебных сборов». Правительство СССР до самого последнего часа не предъявляло Германии никаких претензий, связанных с концентрацией немецких войск у границы. Более того, официальный рупор советского руководства – агентство ТАСС – 14 июня распространило умиротворяющее заявление: никакой войны между СССР и Германией не предвидится, стороны строго соблюдают условия Пакта о ненападении: слухи о близящейся войне «являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил».

В июне 41-го года Советский Союз готовился к широкомасштабным военным действиям, но при этом всеми возможными способами старался скрыть ведущуюся подготовку. Это есть факт.

Перед историками возникла задача: соединить эти два факта в одну картину, дать им внутренне непротиворечивую интерпретацию. Проще говоря, предстояло разъяснить один-единственный вопрос: если Сталин не ожидал немецкого вторжения, то для какой надобности тысячи воинских эшелонов шли к границе, а на базе приграничных округов были развернуты управления ФРОНТОВ, и уже 19 июня – за два дня до нападения, которого Сталин не ждал, – фронтовые управления по приказу из Москвы начали выдвижение на полевые командные пункты?

Двадцать лет назад развернутый ответ на этот вопрос дал Виктор Суворов. Он предположил – и обосновал имевшимися в его распоряжении открытыми советскими публикациями, – что Сталин готовился к войне. Готовился всегда, с самого первого дня своей власти. Коллективизация, индустриализация, Большой террор – все это лишь разные грани многогранной работы товарища Сталина по превращению Страны Советов в огромный военный лагерь и разделению строителей коммунизма на две категории: «рабсила» и «пушечное мясо». В августе 1939 г. Сталин принял окончательное решение – поддержать Гитлера. Поддержать его так, как веревка поддерживает повешенного. Сталин помог Гитлеру начать войну против коалиции западных держав (Англия, Франция и их союзники) для того, чтобы начавшаяся истребительная война разорила Европу, по пепелищу которой армиям Сталина предстояло пройтись триумфальным маршем. В июне 1941 г. подготовка к этому маршу была прервана неожиданным для ослепленного манией величия Сталина вторжением вермахта.

В дальнейшем гипотеза В. Суворова продемонстрировала главный признак истинной научной теории, а именно: все новые факты и документы укладывались в рамки концепции Суворова, как патроны в обойму. Точно и четко, не разрушая конструкцию, но лишь повышая ее «убойную мощь». П. Бобылев, Т. Бушуева, В. Данилов, В. Киселев, М. Мельтюхов, В. Невежин, И. Павлова, М. Солонин, Ю. Фельштинский – вот далеко не полный перечень российских историков, в работах которых приведены сотни документов и фактов, подтверждающих гипотезу В. Суворова и фактически переводящих ее из разряда «гипотезы» в ранг научно установленной истины (вопреки модной ныне политкорректности я считаю, что истина таки существует, и задача исторической науки заключается именно в поиске истины, а не в одном лишь «написании текстов»).

С другой стороны, за истекшие после выхода в свет «Ледокола» двадцать лет альтернативных концепций сформулировано не было. Нет ни одной книги, нет ни одной статьи. Никто и ни разу не пытался дать другое объяснение, другую интерпретацию двум названным мною выше фундаментальным фактам. Зато есть огромный, возрастающий с каждым днем поток критики Суворова.

Информационное поле заполнено и переполнено диким шумом, гамом, визгом, глумливым хохотом. Огромные площади карельских лесов изведены на издание пасквильных книжонок, в которых с ритуальными выкриками повторяется ставший уже стандартным набор «предъяв». По косточкам разобрана личность Суворова, и «как дважды два доказано», что он очень, очень плохой человек. Не наш он человек. Редиска. До бесконечности повторяются претензии по поводу ошибок в производственных индексах продукции Харьковского паровозостроительного (то бишь танкового) завода или неверно указанного диаметра левого заднего поддерживающего катка.

По глубоко верному замечанию Д. Хмельницкого, производителей «антисуворовской» макулатуры «даже бессмысленно упрекать в недобросовестности – авторы исключительно добросовестно выполняют задачу, исключающую добросовестный научный подход. Ни по форме, ни по сути она не может числиться по разряду научно-исторической литературы. Это сочинения, консолидирующие идеологическое сообщество». (Подчеркнуто мной. – М.С.) От полной безнадеги иные критики ограничиваются лишь бесконечным повторением мантры: «Суворов врет в каждом слове». На «посвященных», т. е. на членов секты «воинствующих антирезунистов», эти выкрики производят магическое действие, аналогичное камланию шамана.

«Мне не нужна критика, мне нужна версия». Эта фраза, которую записал на одном из бесчисленных интернет-форумов анонимный посетитель, предельно четко описывает сложившуюся к 2008 году историографическую ситуацию. Версии, альтернативной гипотезе/ теории В.Суворова, как не было, так и нет. Особенно примечательно гробовое молчание мэтров отечественной «исторической науки». Сразу же спешу уточнить – под «молчанием» я понимаю отсутствие ВЕРСИИ, отсутствие логичной, связной, опирающейся на факты интерпретации действий Сталина в 1939–1941 годах. Шума, крика и призывов «прекратить переписывать историю» полным-полно. Иные выступления российских академиков заставляют лучших отечественных юмористов сгорать от зависти.

Вот, например, выступает на страницах газеты «Красная звезда» (а это, если кто забыл, – официальный печатный орган Министерства обороны РФ) товарищ О. Ржешевский и говорит такие слова:

«Отвергнутая как несостоятельная большинством российских и западных историков, эта версия (версия В.Суворова. – М.С.) тем не менее проросла на отечественной почве прежде всего по той причине, что в средствах массовой информации фактически не дают возможности противопоставить ей имеющиеся достоверные документы и факты»[1].

Вот оно что – не допускают заведующего отделом истории войн и геополитики Института всеобщей истории Российской академии наук, президента ассоциации историков Второй мировой войны, доктора исторических наук, профессора Ржешевского к редакциям и издательствам. Не может маститый ученый предъявить публике «имеющиеся у него достоверные документы и факты». Я, «историк-любитель из Самары», могу предъявить, а президенту и профессору рот затыкают. Страшное дело. Не иначе, как и здесь «англичанка гадит»…

И не только товарищ Ржешевский связан по рукам и ногам. В одной лишь Москве златоглавой в столичном отделении Академии военных наук числится 257 докторов и 436 кандидатов наук. И это только в Москве. По статуту докторская диссертация должна представлять собой «фундаментальное исследование, формирующее новое направление в науке». 257 научных открытий в области военной истории! Выдающиеся ученые движутся к познанию истины тучными стадами. А ведь кроме докторов военных наук на российских нивах, обильно орошенных нефтедолларами, пасутся несравненно более многочисленные отары докторов исторических наук. А нынче завелись еще и социологические, и политологические доктора…

Оглушительное молчание официальной военно-исторической науки – это не просто «знак согласия» с гипотезой Суворова. Это белая простыня капитуляции, свисающая с подоконников генеральских дач. Имея в своем распоряжении все архивы России, имея толпу штатных, оплаченных за счет налогоплательщика подчиненных, они так и не смогли за 20 лет предъявить «городу и миру» ни одного документа, подтверждающего миролюбивые устремления Сталина.

* * *

Если научная дискуссия об общей направленности военно-политических планов Сталина к настоящему времени может считаться завершенной, то вопрос о запланированных сроках начала вторжения в Европу по-прежнему остается открытым. И это неудивительно – для сокрытия и извращения информации по этой проблеме официальная советская/российская «историческая наука» приложила максимум усилий. Не будем забывать и о том, что выявление конкретных планов и сроков в принципе невозможно без доступа к тому массиву документов высшего военно-политического руководства СССР, какие и по сей день наглухо закрыты для любого независимого исследователя.

Как будет показано ниже, планы эти ТРИЖДЫ менялись, и причудливое переплетение обрывков информации о трех, весьма различных по замыслу, планах Сталина ставит перед историками чрезвычайно сложную задачу. Единственное, что можно сказать сегодня со всей определенностью, – это то, что в рамках имеющейся источниковой базы РЕШИТЬ эту задачу не удастся. Если что и возможно, так это лишь сформулировать ряд ГИПОТЕЗ, которые будут подтверждены либо опровергнуты следующим поколением историков. Тем, кто считает обсуждение недоказуемых гипотез бесполезной тратой времени, нет смысла продолжать чтение данной статьи. Всех остальных я прошу смириться с присутствием в этом тексте огорчающих и меня самого слов-паразитов: «возможно», «скорее всего», «вероятно», «не исключено», «можно предположить»…

Первый, изначальный план Сталина был предельно прост и логичен. Известные ныне тексты, в частности, опубликованный французским агентством «Гавас» 28 ноября 1939 г. так называемый «доклад Сталина от 19 августа 1939 г.»; опубликованная Т.Бушуевой запись этого «доклада», обнаруженная ею в Особом архиве (хранилище трофейных документов)[2]; опубликованный М. Шаули отчет группы чехословацких коммунистов об инструкциях, полученных ими в октябре 1939 г. в Москве от руководства НКИД СССР[3], скорее всего, вполне адекватно передают намерения Сталина образца осени 1939 года – хотя проблема аутентичности самих текстов еще требует своего разрешения.

План № 1 – это попытка реализации древнекитайской притчи про мудрую обезьяну, наблюдающую с горы за схваткой двух тигров. «В результате своего скудоумия, Гитлер дал нам возможность построить базы против самого себя… С точки зрения экономики, Гитлер зависим только от нас, и мы направим его экономику так, чтобы привести воюющие страны к революции. Длительная война приведет к революции в Германии и во Франции… Война обессилит Европу, которая станет нашей легкой добычей. Народы примут любой режим, который придет после войны…» Если заменить ритуальное в разговоре между «товарищами коммунистами» слово «революция» на гораздо более адекватные ситуации слова «разруха, хаос и анархия», то простой, как и все гениальное, план Сталина предстанет перед нами во всей своей красе.

Осенью 39-го об установлении конкретных сроков вторжения в Европу не могло быть и речи: война еще только-только разгоралась, до полного разорения и истощения противоборствующих сторон было еще очень далеко. На этом этапе именно Германия представлялась Сталину слабой стороной конфликта, которой он оказывал разнообразную политическую, психологическую, экономическую помощь с тем, чтобы война не прекратилась в самом своем начале по причине разгрома Германии. В этой связи стоит отметить один примечательный момент. В упомянутом выше отчете чехословацких коммунистов приводится фраза А.М. Александрова (заведующий Центрально-Европейским отделом НКИД) о том, что «мы не можем позволить себе, чтобы Германия проиграла». Эта фраза имеет долгую и вполне достоверную историю.

Произнес ее сам Сталин поздним вечером 23 августа 1939 г. в ходе беседы с Риббентропом. 18 октября 1939 г. Риббентроп решил использовать эту фразу в своем публичном выступлении и, как лояльный партнер Сталина, заранее прислал текст в Москву для согласования. В версии Риббентропа слова Сталина звучали так: «Советский Союз заинтересован в том, чтобы Германия, являющаяся его соседом, была сильной, и в случае пробы сил между Германией и западными демократиями интересы СССР и Германии будут, конечно же, совпадать. Советский Союз никогда не захочет видеть Германию попавшей в сложную ситуацию»[4]. Товарищ Сталин с пониманием отнесся к желанию Риббентропа публично припугнуть ненавистных англо-французских плутократов и лишь попросил слегка смягчить формулировки. В согласованном варианте слова Сталина прозвучали так: «Советский Союз заинтересован в существовании сильной Германии. Советский Союз, поэтому, не может одобрить действия западных держав, создающих условия для ослабления Германии и ставящих ее в тяжелое положение»[5]. Эта переписка была опубликована 60 лет назад Госдепом США в знаменитом сборнике трофейных документов германского МИДа «Nazi – Soviet Relations», и никаких сомнений в ее подлинности у историков нет.

Дело (т. е. антизападная направленность политики Сталина) не ограничилось одними только словами. Красная Армия вторглась в Польшу и оккупировала чуть более половины ее территории – действие, которое формально ставило СССР на грань войны с Великобританией, давшей Польше пресловутые «гарантии» неприкосновенности ее территории. Затем было нападение на Финляндию – традиционного союзника западных демократий, исключение Советского Союза из Лиги Наций и уже не формально-юридическая, а вполне реальная перспектива вступления Советского Союза в европейскую войну в качестве противника англо-французского блока.

Удивительный документ (удивительный не своим содержанием, а тем, что его вовремя не уничтожили) сохранился в недрах Российского государственного военного архива. 5 марта 1940 г. заместитель начальника Особого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР майор госбезопасности Осетров пишет докладную записку наркому обороны Ворошилову:

«31 января командующий войсками Сибирского военного округа командарм 2-го ранга Калинин сделал в окружном доме Красной Армии доклад о международном положении… Калинин заявил о неизбежности большой войны весной 1940 года, в которой с одной стороны будет стоять СССР в блоке с Германией, Японией и Италией против англо-французского блока… Военные действия с Англией, Францией и их союзниками будут носить затяжной характер…»[6]

В последних строках докладной записки заместитель главного «особиста» НКВД СССР делает в высшей степени странные выводы: «Многие командиры считают выступление тов. Калинина путаным и освещение в таком виде международной обстановки политически вредным». Как прикажете понимать такую расплывчатость и осторожность в оценке? С каких это пор «особисты» стали прятаться за «мнение многих командиров»? И это после того, как НКВД успешно пересажало и перестреляло многие тысячи командиров Красной Армии?

Можно предположить, что 5 марта 1940 г. тов. Осетров и сам еще толком не знал, как теперь надо «освещать международную обстановку», с кем и против кого будет воевать Советский Союз, но на всякий случай решил проинформировать Ворошилова с тем, чтобы снять с себя всякую ответственность. Судя по последствиям – 4 июня 1940 г. С.А. Калинин получает звание генерал-лейтенанта и продолжает благополучно командовать своим округом, – доклад с открытыми заявлениями о «неизбежности войны против англо-французского блока», да еще и в союзе с гитлеровской Германией и фашистской Италией, вовсе не был оценен как злобная клевета на неизменно миролюбивую внешнюю политику СССР.

О войне против Англии и ее союзников не просто говорили в «окружном доме Красной Армии». К ней настойчиво готовились. Ряд историков авиации (В. Белоконь, А. Степанов) обратили внимание на явную «антианглийскую» направленность развития советских ВВС на рубеже 30–40-х годов. Уже имея в серийном производстве и на вооружении строевых частей бомбардировщик ДБ-3ф, способный с бомбовой нагрузкой в 1 тонну пролететь 3300 км (самый дальний на тот момент немецкий Не-111 имел боевую дальность не более 2700 км), Сталин в январе 1939 г. ставит перед конструкторами задачу создания бомбардировщика с дальностью 5000 км. В соответствии с этими требованиями был разработан и запущен в серийное производство на крупнейшем воронежском авиазаводе № 18 двухмоторный бомбардировщик ДБ-240 (Ер-2). Куда, в какую даль предстояло лететь «сталинским соколам» на бомбардировщиках с огромным радиусом действия? От Минска до Берлина – 1000 км, от Минска до Гамбурга – 1200 км, от Киева до Мюнхена – 1400 км, от Владивостока до Токио – 1200 км. Дальности серийного ДБ-3ф вполне хватало для бомбардировки указанных целей. А вот для удара по Британским островам действительно требовался бомбардировщик со значительно большей дальностью (от Минска до Лондона 1900 км, до Манчестера – 2000 км).

Самым фантастическим проектом было «изделие ПБ-4»: дальний, тяжелый, 4-моторный и при всем при этом – пикирующий (!!!) бомбардировщик. Столь невероятное (никогда и никем не реализованное в металле) сочетание параметров обуславливалось задачей: самолет предназначался для борьбы с крупными надводными кораблями, которые он должен был поражать сверхтяжелой бомбой, разогнанной в пикировании до скорости, позволяющей пробить броневую палубу линкора. ПБ-4 разрабатывался в «шарашке» – тюремном КБ НКВД, в котором Берия заботливо собрал весь цвет советской инженерной мысли: Бартини, Глушко, Егер, Королев, Мясищев, Петляков, Стечкин, Туполев, Чаромский… По воспоминаниям Егера, при разработке ПБ-4 в качестве типового объекта для бомбометания рассматривался английский линкор «Нельсон» и база Королевского ВМФ в Скапа-Флоу. И хотя создание самолета с такими параметрами превосходило возможности авиационной техники той эпохи, работы по проекту ПБ-4 продолжались до конца 1939 года.

В разговоре о том, как «под руководством Коммунистической партии накануне войны создавалась мощная оборонная промышленность», обязательно вспомнят и назовут танки Т-34 и КВ, реактивные минометы («катюша»), штурмовик Ил-2. При этом принято забывать о грандиозной программе строительства военно-морского флота. В перечне военной техники, оборудования и вооружений, закупленных в 1939–1940 гг. в Германии (в обмен на кормовое зерно, жмых и очесы льна), едва ли не половину составляют многочисленные образцы корабельной (включая специальные коррозионно-стойкие орудия для подводных лодок) и береговой артиллерии, минного и торпедного вооружения, гидроакустические приборы, палубные самолеты-разведчики и катапульты для их запуска, гребные и турбинные валы, судовые дизели, корабельная броневая сталь, наконец, новейший крейсер «Лютцов», достроенный затем в Ленинграде.

Из 25 миллиардов рублей, ассигнованных в 1940 г. по плану заказов вооружения и боевой техники, почти четверть (5,8 млрд) выделялась наркомату ВМФ[7]. К началу мировой войны на вооружении ВМФ великой морской державы Великобритании числилось 58 подводных лодок, Германии – 57, Италии – 68, Японии – 63. Огромная континентальная страна СССР имела на вооружении (правда, не к сентябрю 39-го г., а к июню 41-го г.) 267 подводных лодок. Двести шестьдесят семь. Вопрос – морскую блокаду какой страны должен был осуществлять этот огромный подводный флот?

В «Записке командующего ВВС Черноморского флота по плану операций ВВС ЧФ» (не ранее 27 марта 1940 г.) читаем:

«Вероятный противник: Англия, Франция, Румыния, Турция.

Задачи ВВС: нанести удары по кораблям в водах Мраморного моря, проливе Босфор, постановка минных заграждений в Босфоре…»[8]

Доклад командующего ВВС ЧФ Главному морскому штабу о плане развития авиации Черноморского флота на 1940–1941 г.г. предполагал следующее развитие событий:

«…Задачи авиации по театрам военных действий:

1. Черное море. Нанесение мощных бомбовых ударов по базам: Констанца, Измаил, Варна…

2. Эгейское море: Салоники, Смирна…

3. Средиземное море: Александрия, Хайфа, Суэцкий канал, о. Мальта, Бриндизи… Систематическими ударами по Суэцкому каналу лишить Англию и Средиземноморские государства возможности нормальной эксплуатации этой коммуникации…»[9]

В эти же месяцы весны 1940 г. Главное управление ВВС РККА подготовило документ на 19 страницах под названием: «Описание маршрутов по Индии № 1 (перевалы Барочиль, Читраль) и № 4 (перевалы Киллио, Гильчит, Сринагор). На 34 страницах был составлен «Перечень военно-промышленных объектов» Турции, Ирана, Афганистана, Ирака, Сирии, Палестины, Египта и Индии[10]. Все перечисленные страны – колонии или союзники Великобритании.

11 мая 1940 г. дивизионный комиссар Шабалин подает докладную записку начальнику Главного политуправления Красной Армии Мехлису, в которой с большой тревогой пишет о «необходимости тщательно просмотреть организацию частей и соединений Красной Армии под углом зрения готовности их вести войну на Ближневосточном театре».

Вся эта «маниловщина», сладкие сны про «перевалы Киллио, Гильчит, Сринагор» на пути к Индийскому океану и освободительный поход на Иерусалим, рассыпалась в пух и прах в мае 1940 г. Франция и ее союзники были разгромлены в течение одного месяца. Английский экспедиционный корпус еле унес ноги, оставив на прибрежном песке Дюнкерка горы тяжелого вооружения. Новорожденный вермахт с головокружительной быстротой превращался в мощнейшую армию мира. Большая часть континентальной Западной Европы оказалась под контролем Гитлера. Эта ошеломляющая реальность заставила Сталина срочно менять стратегический план войны.

Еще совсем недавно (17 апреля 1940 г.), менее чем за месяц до начала немецкого наступления на Западе, выступая на совещании высшего комсостава Красной Армии, Сталин выразил свою обеспокоенность пассивностью вяло дерущихся империалистов: «Воевать-то они там воюют, но война какая-то слабая, то ли воюют, то ли в карты играют. Вдруг они возьмут и помирятся, что не исключено». Два месяца спустя немецкие войска прошли парадным маршем под Триумфальной аркой Парижа, и перед шибко мудрой обезьяной замаячила перспектива оказаться один на один с разъяренным, попробовавшим вкус крови тигром. Но пронесло. Летом 40-го года Гитлер в первый (но еще не в последний) раз помог Сталину выкарабкаться из крайне тяжелой ситуации.

Вместо того, чтобы вовремя остановиться и, выражаясь циничным языком биржевых спекулянтов, «зафиксировать прибыль», Гитлер решил добить непокорную Англию. И вот тут-то коса нашла на камень. 22 июня (да, странные шутки отпускает порой История…) 1940 года советский посол И. Майский докладывал из Лондона в Москву:

«Теперь уже можно с полной определенностью сказать, что решение британского правительства, несмотря на капитуляцию Франции, продолжать войну находит всеобщую поддержку населения… Большую роль в этом сыграли выступления Черчилля. Паники нет. Наоборот, растет волна упрямого, холодного британского бешенства и решимости сопротивляться до конца…»

В августе 1940 г. началось крупномасштабное воздушное наступление на Британские острова. Однако, несмотря на значительное численное превосходство люфтваффе, блицкриг в небе над Лондоном не состоялся. Не удалось задушить Англию и удавкой морской блокады, хотя немецкие подводники и добились огромных успехов, отправляя на дно морское ежемесячно по 300 000 тонн тоннажа уничтоженных судов. Война, которая в июне 40-го казалась уже завершенной, разгоралась с новой силой, распространяясь на огромной территории от побережья северной Норвегии до пустынь Северной Африки. Товарищ Сталин смог облегченно вздохнуть и приступить к разработке «плана № 2».

План № 2 – это план войны с Германией. Не вместе с Германией, а против Германии.

В отличие от «плана № 1», о содержании которого можно лишь догадываться по отдельным крохам информации, «план № 2» известен сегодня достаточно подробно. В первой половине 90-х годов были рассекречены и опубликованы в ряде сборников следующие документы:

– Докладная записка наркома обороны СССР и начальника Генштаба Красной Армии в ЦК ВКП (б) И.В. Сталину и В.М. Молотову «Об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил СССР на Западе и на Востоке», б/н, не позднее 16 августа 1940 г.[11].

– Документ с аналогичным названием, но уже с номером (№ 103202) и точной датой подписания (18 сентября 1940 г.)[12].

– Докладная записка наркома обороны СССР и начальника Генштаба Красной Армии в ЦК ВКП (б) И.В. Сталину и В.М. Молотову № 103313 (документ начинается словами «докладываю на Ваше утверждение основные выводы из Ваших указаний, данных 5 октября 1940 г. при рассмотрении планов стратегического развертывания Вооруженных сил СССР на 1941 год», в связи с чем его обычно именуют «уточненный октябрьский план стратегического развертывания»)[13].

– Докладная записка начальника штаба Киевского ОВО по решению Военного Совета Юго-Западного фронта по плану развертывания на 1940 г., б/н, не позднее декабря 1940 г.[14].

– Выдержки из доклада Генштаба Красной Армии «О стратегическом развертывании Вооруженных сил СССР на Западе и на Востоке», б/н, от 11 марта 1940 г.[15].

– Директива наркома обороны СССР и начальника Генштаба Красной Армии командующему войсками Западного ОВО на разработку плана оперативного развертывания войск округа, б/н, апрель 1941 г.[16].

– Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками, б/н, не ранее 15 мая 1941 г.[17].

К документам, описывающим оперативные планы советского командования, следует отнести и материалы январских (1941 г.) оперативно-стратегических игр, проведенных высшим командным составом РККА. К такому выводу нас подводит не только простая житейская логика, но и опубликованная лишь в 1992 г. статья маршала А.М.Василевского (в качестве заместителя начальника Оперативного управления Генштаба он участвовал в разработке всех вышеуказанных оперативных планов), который прямо указывает на то, что «в январе 1941 г., когда близость войны уже чувствовалась вполне отчетливо, основные моменты оперативного плана были проверены на стратегической военной игре с участием высшего командного состава вооруженных сил»[18].

Строго говоря, информации для размышления предостаточно. В распоряжении историков имеется пять вариантов общего плана стратегического развертывания Красной Армии и материалы по оперативным планам двух важнейших фронтов: Юго-Западного и Западного. В рамках данной статьи следует отметить лишь несколько ключевых моментов.

Во-первых, оперативный план Большой Войны существовал («оперативный план войны против Германии существовал, и он был отработан не только в Генеральном штабе, но и детализирован командующими войсками и штабами западных приграничных военных округов Советского Союза» — А.М. Василевский). Странно, что это надо особо подчеркивать, но иные пропагандисты в своем «усердии не по разуму» доходили и до утверждения о том, что «наивный и доверчивый» Сталин заменил разработку военно-оперативных планов любовным разглядыванием подписи Риббентропа на пресловутом «Пакте о ненападении». Разумеется, план войны с Германией существовал, и многомесячная работа над ним шла безо всяких оглядок на Пакт. В упомянутых выше планах стратегического развертывания Вооруженных сил СССР (т. е. начиная с августа 1940 г.) Англия в качестве возможного противника СССР уже не упоминается (!!!); главным противником неизменно считается Германия, которую предположительно могли поддержать Италия, Венгрия, Румыния и Финляндия.

Внимательное сопоставление документов позволяет высказать предположение о преднамеренной (с целью скрыть истинные планы высшего военно-политического руководства страны) дезинформации собственных войск, которая поднималась вплоть до уровня командующих военными округами. Документы, адресованные командованию округов (или составленные в округах в соответствии с директивными указаниями Генштаба), и содержательно и текстуально совпадают с общим планом стратегического развертывания Красной Армии и общим планом первых наступательных операций. Но есть одно важное отличие.

В первых строках «окружных документов» (записка начальника штаба Киевского ОВО от декабря 1940 г. и Директива на разработку плана оперативного развертывания Западного ОВО от апреля 1941 г.) содержится такая фраза: «Пакты о ненападении между СССР и Германией, между СССР и Италией в настоящее время, можно полагать, обеспечивают мирное положение на наших западных границах». В документах же высшего руководства (докладных записках наркома обороны на имя Сталина и Молотова) пресловутый «Пакт» не упоминается ни разу! Далее, в апреле 1941 г. Директива наркома обороны СССР так ориентирует командующего войсками Западного особого военного округа:

«СССР не думает нападать на Германию и Италию. Эти государства, видимо, тоже не думают напасть на СССР в ближайшее время. Однако, учитывая (далее идет перечень различных внешнеполитических событий. – М.С.), необходимо при выработке плана обороны СССР иметь в виду не только таких противников, как Финляндия, Румыния, Англия, но и таких возможных противников, как Германия, Италия и Япония».

И это при том, что в «кремлевских документах» главным противником однозначно называется именно и только Германия, а про возможную войну с Англией нет ни слова!

Во-вторых, все опубликованные на сей момент планы стратегического развертывания представляют собой фактически один и тот же документ, лишь незначительно изменяющийся от одного варианта к другому. Имеет место не только смысловое, но и явное текстуальное сходство всех планов. Все без исключения планы представляют собой план наступательной операции, проводимой за пределами государственных границ СССР. Стратегическая оборонительная операция на собственной территории не рассматривалась даже как один из возможных вариантов развития событий будущей войны! Вся топонимика театра предполагаемых военных действий представляет собой наименования польских и прусских городов и рек. Глубина наступления в рамках решения «первой стратегической задачи» составляет 250–300 км, продолжительность операции – 20–30 дней.

В-третьих, только августовский (1940 г.) вариант плана ставит выбор направления развертывания главных сил Красной Армии в зависимость от вероятных планов противника («считая, что основной удар немцев будет направлен к северу от устья р. Сан, необходимо и главные силы Красной Армии иметь развернутыми к северу от Полесья»). С большой натяжкой эту логику еще можно назвать «планированием ответного контрудара». Все же последующие варианты устанавливают направление главного удара исключительно из соображений военно-оперативных и политических «удобств» для наступающей Красной Армии. Оценка вероятных планов германского командования (нанесение немцами главного удара к северу или к югу от болот Полесья) несколько раз меняется, но это уже никак не влияет на выбор направления главного удара Красной Армии. Конкретнее: начиная с сентября 1940 г. все варианты оперативного плана предусматривают развертывание главных сил Красной Армии в районе так называемого «Львовского выступа» для нанесения удара в общем направлении на Краков – Катовице. Выбор именно такой схемы развертывания составители документов обосновывают сугубо наступательными соображениями: отсутствием у противника на данном направлении долговременных оборонительных укреплений; характером местности, позволяющей в большей степени реализовать ударную мощь танковых соединений; возможностью уже на первом этапе войны отрезать Германию от сырьевых (нефть) и продовольственных ресурсов Юго-Восточной Европы.

Если сам замысел операции понятен и дискуссия возможна лишь в плане уточнения отдельных деталей, то даже ориентировочную дату начала «освободительного похода» установить на основании рассекреченных документов невозможно.

Высказанная В. Суворовым и И. Буничем гипотеза о том, что вторжение в Европу Сталин намеревался начать в тот момент, когда немецкие войска высадятся на Британских островах, не находит подтверждения в известных документах. Нет слов, гипотеза красивая и логичная, но для историка одной только «красоты замысла» мало. Не может считаться подтверждением этой гипотезы и имеющаяся в Докладной записке начальника штаба Киевского ОВО (декабрь 1940 г.) фраза: «вооруженное нападение Германии на СССР наиболее вероятно при ситуации, когда Германия в борьбе с Англией будет победительницей и сохранит свое экономическое и военное господствующее влияние на Балканах». Ни в Москве, ни в Киеве пассивно ждать «вооруженного нападения Германии на СССР» не собирались; план наступления должен был быть реализован еще до того, как «Германия в борьбе с Англией будет победительницей», но когда именно – об этом в Докладной записке нет ни слова.

Большие вопросы вызывает Доклад Генштаба Красной Армии от 11 марта 1941 г., который – вопреки всем писаным и неписаным правилам научной публикации исторических документов – был опубликован в крайне усеченном виде. Фактически рассекречен лишь подробный обзор предполагаемых планов и группировки противника. Собственные планы советского командования преднамеренно оставлены «за кадром».

Интерес к этому документу подогрел не кто иной, как сам М.А. Гареев, имевший неосторожность заявить, что в Докладе от 11 марта 1941 г. (в той его части, которая не была опубликована) рукой Ватутина была вписана фраза: «Наступление начать 12.6». На интернет-форуме сайта «Военная литература» некий товарищ утверждал, что держал этот документ в руках, что в архивном формуляре уже имеется 12 фамилий людей, работавших с документом, и что указанная рукописная надпись на обороте одного из листов действительно имеется. Однако никто из этих загадочных «двенадцати посвященных» полный текст Доклада от 11 марта 1941 г. так и не опубликовал.

Разумеется, ничего, кроме горького смеха сквозь слезы, такая «историографическая ситуация» вызвать не может. Государство российское продолжает успешно играть с независимыми историками в прятки. Помнится, в годы моего детства была такая радиопередача: «Угадайка, угадайка – интересная игра…»

Вернемся, однако, к опубликованным документам. Они дают некоторое основание предположить, что загадочная надпись «наступление начать 12 июня» (если только она существует в действительности!) никак не могла быть связана с 12 июня 1941 года. Скорее всего, речь шла о лете 1942 года. И вот почему.

Апрель 41-го наступил после 11 марта 1941 г. Соответственно, апрельская (1941 г.) Директива наркома обороны на разработку плана оперативного развертывания войск Западного ОВО должна была учитывать решения, принятые Сталиным по Докладу военного руководства от 11 марта. В соответствии с этой Директивой войска Западного ОВО должны были нанести сокрушительные удары «в общем направлении на Седлец, Радом с целью полного окружения, во взаимодействии с Юго-Западным фронтом, Люблинской группировки противника… Овладеть на третий день операции Седлец и на 5 день – переправами на р. Висла». Главной ударной силой округа (фронта) должны были стать пять мехкорпусов: 6 МК, 11 МК, 13 МК, 14 МК и 17 МК. Из них к июню 1941 г. почти полностью укомплектован боевой техникой и автотранспортом был один только 6 МК; два других мехкорпуса (11-й и 14-й) по планам Генерального штаба заканчивали формирование лишь в начале 1942 года. Что же касается 13 МК и 17 МК, то они находились на ранней стадии формирования, и даже к концу 1941 г. их плановая укомплектованность танками не превышала 25–30 %. Начать намеченное Директивой наступление 12 июня 1941 г. такая танковая группировка никак не могла.

В целом, вся развернутая в феврале 1941 г. программа формирования гигантских бронетанковых сил в составе тридцати мехкорпусов по тысяче танков в каждом, перевооружение этой чудовищной бронированной орды на «танки новых типов», т. е. КВ и Т-34, не могла быть завершена до конца 1942 года (если не позже). Ни один разумный человек – а Сталин, без сомнения, был человеком трезвомыслящим и чрезвычайно осторожным – не стал бы затевать такой грандиозный «капитальный ремонт» за несколько месяцев до Большой Войны. Очень может быть, что в бесконечных заклинаниях советской исторической пропаганды («Сталин надеялся оттянуть нападение Германии до лета 1942 года») есть изрядная доля истины. Правда, истины причудливо искаженной. Сталин не для того создавал крупнейшую армию мира, чтобы с замиранием сердца гадать: «нападет – не нападет…». Сталин вел свою собственную, активную и наступательную политику; он вовсе не ждал нападения Гитлера, а выбирал оптимальный момент для нанесения сокрушительного первого удара. В марте 1941 г. этот момент, скорее всего, был отнесен не к лету 41-го, а к началу лета («12 июня») 1942 или даже 1943 года.

«В поле две воли» – говорит старинная русская поговорка. Драматичное развитие событий мировой войны не позволило Сталину подготовиться к вторжению в Европу основательно, «с чувством, с толком, с расстановкой».

В какой-то момент весны 1941 г. Сталин понял, что «оттянуть» до лета следующего года не удастся, и нанести удар первым возможно лишь в том случае, если Красная Армия начнет наступление не позднее сентября 1941 года. Так умер, не успев реализоваться, «план № 2», и высшему военно-политическому руководству Советского Союза пришлось разрабатывать «план № 3».

Когда произошел этот резкий поворот в планах Сталина? Как ни странно, но мы можем определить этот момент времени с точностью до одного-двух месяцев (что в отсутствие прямых документальных свидетельств может считаться высокой точностью). Не раньше 6 апреля – и не позже 24 мая 1941 г.

6 апреля 1941 г. – один из наиболее загадочных дней в истории Второй мировой войны. Напомним основную канву событий. В ночь с 26 на 27 марта в Белграде произошел военный переворот, инспирированный то ли английской, то ли советской спецслужбами. Новое правительство генерала Симовича заявило о своем намерении дать твердый отпор германским притязаниям и обратилось с просьбой о помощи к Советскому Союзу.

3 апреля (т. е. всего лишь через неделю после переворота) югославская делегация уже вела в Москве переговоры о заключении договора о дружбе и сотрудничестве с самим Сталиным. Несмотря на то, что Германия через посла Шуленбурга довела до сведения Молотова свое мнение о том, что «момент для заключения договора с Югославией выбран неудачно и вызывает нежелательное впечатление», в 2.30 ночи 6 апреля 1941 г. советско-югославский договор был подписан.

Через несколько часов после его подписания самолеты люфтваффе подвергли ожесточенной бомбардировке Белград, и немецкие войска вторглись на территорию Югославии. Советский Союз никак и ничем не помог своему новому другу. 6 апреля, примерно в 16 часов по московскому времени Молотов принял Шуленбурга и, выслушав официальное сообщение о вторжении вермахта в Югославию, ограничился лишь меланхолическим замечанием: «Крайне печально, что, несмотря на все усилия, расширение войны, таким образом, оказалось неизбежным…»[19]

Что это было? Для какой надобности Сталин демонстративно «дразнил» Гитлера, не имея желания (да и практической возможности) оказать Югославии действенную военную помощь? Доподлинно известно, что в Берлине этот странный дипломатический демарш восприняли с крайним раздражением. Позднее (22 июня 1941 г.) именно события 5–6 апреля были использованы в германском меморандуме об объявлении войны Советскому Союзу как главное свидетельство враждебной политики, которую Советский Союз проводил в отношении Германии («с заключением советско-югославского договора о дружбе, укрепившем тыл белградских заговорщиков, СССР присоединился к общему англо-югославо-греческому фронту, направленному против Германии»).

6 апреля – это последний день, про который можно с уверенностью сказать, что в этот день советско-германские отношения были весьма напряженными и недружественными. Далее внешняя (подчеркнем и это слово тремя жирными чертами) канва событий резко меняется. Причем меняется в сугубо одностороннем порядке – Москва начинает демонстративно и навязчиво дружить с Берлином.

13 апреля 1941 г. произошло крупное событие мирового значения: в Москве был подписан Пакт о нейтралитете между СССР и Японией – соглашение, которое развязывало Сталину руки для действий на Западе. В этот же день случился и небольшой эпизод на московском вокзале, привлекший, однако, к себе пристальное внимание политиков и дипломатов всего мира. В отчете, который посол Германии в тот же день с пометкой «Срочно! Секретно!» отправил в Берлин, этот странный эпизод был описан так:

«…Явно неожиданно как для японцев, так и для русских вдруг появились Сталин и Молотов и в подчеркнуто дружеской манере приветствовали Мацуоку и японцев, которые там присутствовали, и пожелали им приятного путешествия. Затем Сталин громко спросил обо мне и, найдя меня, подошел, обнял меня за плечи и сказал: «Мы должны остаться друзьями, и Вы должны теперь все для этого сделать!» Затем Сталин повернулся к исполняющему обязанности немецкого военного атташе полковнику Кребсу и, предварительно убедившись, что он немец, сказал ему: «Мы останемся друзьями с Вами в любом случае». Сталин, несомненно, приветствовал полковника Кребса и меня таким образом намеренно и тем самым сознательно привлек всеобщее внимание многочисленной публики, присутствовавшей там».

Жаркие объятия у дверей вагона были вскоре дополнены и другими, столь же демонстративными действиями. В Москве были закрыты посольства и дипломатические представительства стран, разгромленных и оккупированных вермахтом. Не стало исключением и посольство той самой Югославии, на договоре о дружбе с которой, как говорится, «еще не просохли чернила».

С другой стороны, взаимоотношения с Великобританией дошли до такой точки замерзания, что английский посол С.Криппс 6 июня 1941 г. был отозван из Москвы в Лондон «для консультаций». В мае 1941 г. Советский Союз с молниеносной готовностью признал прогерманское правительство Ирака, пришедшее к власти путем военного переворота. В самом благожелательном по отношению к Германии духе решались все вопросы экономического сотрудничества. В меморандуме МИД Германии от 15 мая 1941 г. отмечалось:

«Переговоры с первым заместителем Народного комиссара внешней торговли СССР были проведены в весьма конструктивном духе… У меня создается впечатление, что мы могли бы предъявить Москве экономические требования, даже выходящие за рамки договора от 10 января 1941 года… В данное время объем сырья, обусловленный договором, доставляется русскими пунктуально, несмотря на то, что это стоит им больших усилий; договоры, особенно в отношении зерна, выполняются замечательно…»[20]

Престарелый граф Шуленбург был совершенно очарован объятиями гостеприимных московских хозяев (к слову говоря, в 1944 г. бывший посол Германии в СССР был казнен за участие в заговоре против Гитлера, так что его «наивная доверчивость» могла быть и не столь наивной, как кажется). 24 мая 1941 г. в очередном донесении в Берлин он пишет:

«… То, что эта внешняя политика, прежде всего, направлена на предотвращение столкновения с Германией, доказывается позицией, занятой советским правительством в последние недели (подчеркнуто мной. – М.С.), тоном советской прессы, которая рассматривает все события, касающиеся Германии, в не вызывающей возражений форме, и соблюдением экономических соглашений…»[21]

5 мая 1941 г. Сталин назначил себя Председателем СНК, т. е. главой правительства СССР. Это событие удивило тогда всех – кроме, разумеется, граждан Страны Советов, которые горячо и единодушно одобрили очередное мудрое решение. Все остальные терялись в догадках. Позднее, осенью 1941 г., С. Криппс писал в своем докладе на имя министра иностранных дел Э.Идена:

«… в СССР начали происходить вещи, имевшие, очевидно, некоторые специальные цели. Вскоре после первомайского парада был опубликован Указ о назначении Сталина на пост премьер-министра, что, несомненно, было актом громадного политического значения. Все утверждали, что за этим его шагом скрывается какая-то важная цель, но никто с уверенностью не знал, что это значило…»

Тайна сия велика есть. Вряд ли надо объяснять, что и до 5 мая 1941 г. товарищ Сталин, будучи всего лишь одним из многих депутатов Верховного Совета СССР, обладал абсолютной полнотой власти. И до 5 мая 1941 г. товарищ Молотов, являясь номинальным Председателем СНК, согласовывал любой свой шаг, любое решение правительства с волей Сталина. Долгие годы Сталин управлял страной, не испытывая нужды в формальном оформлении своего фактического статуса единоличного диктатора. Что же изменилось в начале мая 41-го года?

10 мая 1941 г. в Комитете Обороны при СНК СССР был утвержден «Перечень вопросов, подлежащих рассмотрению на совещании» (кого с кем – не указано). Пункт 14 повестки дня звучит так: «О дополнительных сметах расходов на период мобилизации и первый месяц войны». 12 мая 1941 г. подготовлен «Перечень вопросов в ЦК ВКП (б)». Пункт 7: «О работе ГВФ (Гражданский Воздушный флот) в военное время».

Особого внимания заслуживает следующий документ. 4 июня 1941 г. нарком ВМФ Н. Кузнецов направляет заместителю Председателя СНК (т. е. заместителю Сталина) Н. Вознесенскому докладную записку № 1146. Гриф секретности документа: «совершенно секретно, особой важности». И это действительно документ особой важности для историка – в нем впервые рядом со словосочетанием «военное время» появляются абсолютно конкретные даты: «Представляю при этом ведомость потребности наркомата ВМФ по минно-торпедному вооружению на военное время с 1.07.41 по 1.01.43. Прошу Ваших указаний об увеличении выделенных количеств минно-торпедного вооружения, учитывая, что потребность в них на 2-е полугодие 1941 в/г составляет 50 % от общей потребности на период до 1.01.43 г.»[22].

Как видим, нарком ВМФ планирует воевать уже в следующем месяце. Оперативный план этой большой морской войны уже составлен – в противном случае Н.Г. Кузнецов не мог бы прогнозировать конкретное распределение расхода минно-торпедного вооружения по каждому полугодию.

В мае (не ранее 15 мая, точная дата не известна) был составлен очередной вариант «Соображений по плану стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза». Майские «Соображения» – полностью повторяющие все предыдущие варианты по целям, задачам, направлениям главных ударов, срокам и рубежам – содержат некоторый новый момент. А именно: «Германия имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар». Во всех других известных вариантах плана стратегического развертывания подобной по содержанию фразы нет. Далее разработчики плана настойчиво предлагают «ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому Командованию, упредить противника и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск».

Исключительно важно подчеркнуть, что речь идет вовсе не о «большей агрессивности» майских «Соображений» – все предыдущие варианты также не предлагали ничего иного, кроме проведения крупномасштабной наступательной операции за пределами государственных границ СССР. Что же до намерения опередить противника и «ни в коем случае не давать ему инициативы действий», то оно является всего лишь элементарным требованием здравого смысла. Существенная новизна заключается в том, что в мае 41-го советское командование уже не столь уверено в том, что ему удастся это сделать, и поэтому просит Сталина незамедлительно провести все необходимые мероприятия, «без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику как с воздуха, так и на земле».

24 мая 1941 г. в кабинете Сталина состоялось многочасовое совещание, участниками которого, кроме самого Сталина, были:

– заместитель главы правительства и нарком иностранных дел Молотов;

– нарком обороны Тимошенко;

– начальник Генерального штаба Жуков;

– начальник Оперативного управления Генштаба Ватутин;

– начальник Главного управления ВВС Красной Армии Жигарев;

– командующие войсками пяти западных приграничных округов, члены Военных советов и командующие ВВС этих округов.

Других столь же представительных совещаний высшего военно-политического руководства СССР не было ни за несколько месяцев до 24 мая, ни после этой даты вплоть до начала войны.

Не менее примечательным является и перечень тех лиц, которых на Совещании 24 мая 1941 г. не было. Не были приглашены:

– председатель Комитета Обороны при СНК СССР маршал Ворошилов;

– заместители наркома обороны: маршалы Буденный, Кулик, Шапошников, генерал армии Мерецков;

– начальник Главного управления политической пропаганды РККА Запорожец;

– нарком ВМФ Н. Кузнецов;

– нарком внутренних дел Л. Берия;

– секретари ЦК ВКП (б) Жданов и Маленков, курировавшие по партийной линии военные вопросы и входившие в состав Главного Военного Совета.

Вот, собственно, и весь «массив информации». Ничего большего не известно и по сей день. Ни советская, ни российская официальная историография не проронила ни слова о предмете обсуждения и принятых 24 мая решениях. Ничего не сообщили в своих мемуарах и немногие дожившие до смерти Сталина участники Совещания. Рассекреченные уже в начале 21-го века Особые Папки протоколов заседаний Политбюро ЦК ВКП (б) за май 1941 г. (РГАСПИ, ф.17, оп. 162, д. 34–35) также не содержат даже малейших упоминаний об этом Совещании. И лишь маршал Василевский в своей статье, пролежавшей в архивной тиши без малого 27 лет, вспоминает: «За несколько недель до нападения на нас фашистской Германии, точной даты, к сожалению, назвать не могу, вся документация по окружным оперативным планам была передана Генштабом командованию и штабам соответствующих военных округов».

Какие выводы можем мы сделать на основании имеющихся обрывков информации? 24 мая 1941 г. состоялось Совещание высшего военно-политического руководства страны. Состав участников Совещания достаточно странный: отсутствуют маршалы, занимающие высокие и громкие по названию должности, зато присутствуют генерал-лейтенанты из округов. Если бы в кабинете у Сталина происходило обычное «дежурное мероприятие», что-нибудь вроде обсуждения итогов боевой подготовки войск и планов учений на летний период, то состав участников, скорее всего, был бы иным. Остается предположить, что память не подвела Василевского, и именно в ходе Совещания 24 мая 1941 г. содержание сверхсекретных оперативных планов было доведено до сведения исполнителей, т. е. командования приграничных военных округов (будущих фронтов).

Если это так, то тогда становится совершенно понятным и подбор участников Совещания (только те, кто разрабатывал последний вариант оперативного плана войны и кому этот план предстояло выполнять) и строжайшая, непроницаемая завеса секретности, которая окружала (и окружает по сей день) все, что связано с тайной Совещания 24 мая.

Если наше предположение верно и на Совещании 24 мая 1941 г. утвержденный Сталиным план войны против Германии был доведен до сведения будущих командующих фронтами, то «диапазон возможных дат» начала операции сужается практически до двух месяцев: от середины июля до конца августа 1941 г.

Кратко поясним этот, достаточно очевидный, вывод. Если бы в мае 41-го вторжение в Европу планировали начать в 1942 (и уж тем более – в 1943-м) году, то 24 мая 1941 г. сверхсекретные оперативные планы не стали бы передавать командованию военных округов. Слишком рано. Опасно – резко увеличивается возможность утечки информации. Да и бессмысленно – до лета 1942 г. военно-политическая ситуация могла многократно измениться. И сам факт проведения Совещания 24 мая, и явно обозначившаяся с середины апреля политика показного «миролюбия» в отношениях с Германией, и официальное принятие Сталиным должности главы правительства СССР, и – самое главное – начавшаяся с конца мая скрытая мобилизация и крупномасштабная передислокация войск позволяют предположить, что план Сталина № 3 предполагал начать вторжение в Европу уже летом 1941 года.

Указать точную конкретную дату начала стратегического сосредоточения войск Красной Армии не представляется возможным. Красивая метафора, предложенная В. Суворовым («лев в саванне сначала долго и бесшумно подползает к своей жертве и только в последний момент, с оглушительным рычанием, бросается на нее в открытом прыжке»), как нельзя лучше описывает ситуацию мая-июня 1941 г. Стратегическое развертывание Красной Армии происходило в обстановке небывалой секретности, с нарушением многих «общепринятых» правил. «Общий объем перевозок войсковых соединений составлял 939 железнодорожных эшелонов. Растянутость выдвижения войск и поздние сроки сосредоточения определялись мерами маскировки и сохранением режима работы железных дорог по мирному времени», – пишут авторы коллективного труда «1941 год – уроки и выводы» (составлен большой группой военных историков СССР в 1992 г.).

Фраза о «растянутости выдвижения войск», да еще и с «сохранением режима работы железных дорог по мирному времени», заслуживает особого внимания. Для многомиллионных армий первой половины 20-го века железные дороги, поезда и паровозы стали важнейшим «родом войск», во многом предопределявшим исход главных сражений двух мировых войн. Соответственно, все страны имели разработанные еще в мирное время планы перевода железнодорожного движения на режим «максимальных военных перевозок». Так, на этапе стратегического развертывания вермахта для вторжения в СССР железные дороги перешли на график максимальных военных перевозок с 23 мая. Режим военных перевозок в европейской части СССР вводился (12 сентября 1939 г.) даже на этапе стратегического развертывания Красной Армии перед войной с полуразрушенной вторжением вермахта Польшей[23]. Однако в июне 1941 года ничего подобного сделано не было!

По расчетам, содержавшимся в предвоенных планах советского командования, для осуществления перевозок по планам стратегического развертывания войск Красной Армии требовалось от 8 дней (для Северного фронта, т. е. Ленинградского ВО) до 30 дней (для Юго-Западного фронта, т. е. Киевского ОВО). Фактически же, в условиях сохранения режима работы железных дорог мирного времени, перегруппировка войск не форсировалась, а фактически затягивалась. Затягивалась со вполне понятной, откровенно названной в 1992 г. группой советских историков целью – обеспечить максимально возможные «меры маскировки». Говоря еще проще – не вспугнуть «дичь» раньше времени.

Первыми начали выдвижение находящиеся в Забайкалье и в Монголии соединения 16-й армии и 5-го мехкорпуса. 22 мая 1941 г. началась погрузка первых частей в эшелоны, которые с учетом огромного расстояния и сохраняющегося графика работы железных дорог мирного времени должны были прибыть на Украину, в район Бердичев – Проскуров – Шепетовка в период с 17 июня по 10 июля. С 13 по 22 мая поступили распоряжения Генштаба о начале выдвижения к западной границе еще двух армий резерва Главного командования. 22-я армия выдвигалась в район Великие Луки – Витебск со сроком окончания сосредоточения 1–3 июля, 21-я армия сосредоточивалась в район Чернигов – Гомель – Конотоп ко 2 июля. 29 мая принято решение о формировании 19-й армии и развертывании ее в районе Черкассы – Белая Церковь к 7 июля. Не ранее 13 июня принято решение о формировании на базе соединений Орловского и Московского ВО еще одной, 20-й армии, которая должна была сосредоточиться у Смоленска к 3–5 июля.

«Переброска войск была спланирована с расчетом завершения сосредоточения в районах, намечаемых оперативными планами, с 1 июня по 10 июля 1941 г.». Уже за одну эту фразу авторов коллективной монографии «1941 год – уроки и выводы» следовало бы наградить медалью «За отвагу». Фактически эта фраза означает, что при разработке «оперативных планов», в частности – при составлении графика развертывания, немецкое вторжение не предполагалось. Хронология тут очень простая. Войска, завершившие сосредоточение к 10 июля, закончат оперативное развертывание и изготовятся к бою не раньше 15–20 июля. В целях проведения стратегической ОБОРОНИТЕЛЬНОЙ операции это уже безнадежно поздно (что и было беспощадно подтверждено на полях сражений лета 1941 г.).

Наивно было бы ожидать, что Гитлер – если он решится напасть на СССР в 1941 году – станет тянуть с началом вторжения до второй половины июля. Как известно ныне, по первоначальному плану германского командования вторжение должно было начаться 15 мая, после окончательного просыхания грунтовых дорог европейской части СССР от весенней распутицы. Балканская кампания «смешала карты» Гитлера и привела к отсрочке нападения на СССР на целых пять недель (не секрет, что, по мнению многих военных специалистов – и не только из числа «битых гитлеровских генералов», – эта задержка фатальным образом отразилась на итогах кампании). Начать же наступление во второй половине июля было бы полным безумием – даже при отсутствии всякого сопротивления со стороны Красной Армии немецкой пехоте (а это четыре пятых армии вторжения) предстояло брести к установленной в плане «Барбаросса» линии Архангельск – Астрахань по пояс в снегу…

«Завершение сосредоточения в районах, намечаемых оперативными планами», в первой декаде июля означает готовность к началу стратегической НАСТУПАТЕЛЬНОЙ операции с 15–20 июля. Это «нижняя граница» даты начала вторжения в Европу по сталинскому «плану № 3». Верхнюю границу также не сложно определить, исходя из оценки природно-климатических условий восточноевропейского ТВД.

Главный удар, как было уже отмечено выше, предстояло нанести в направлении Львов – Краков, с дальнейшим развитием наступления на Катовице. Плановая продолжительность решения «первой стратегической задачи» составляла 25–30 дней. Но не все на войне идет по плану, к тому же за успешным решением «первой задачи» должна была последовать очередная. С другой стороны, в южной Польше, в Румынии, Словакии и Венгрии тоже бывает осень и даже зима – сырая, слякотная, с дождями, туманами и мокрым снегом. Для действий авиации и моторизованных войск это значительно хуже «нормальной» русской зимы с крепкими морозами, которые превращают все дорожные направления в «дорогу с твердым покрытием» и сковывают озера и реки ледяным «мостом». Таким образом, конец августа – начало сентября может считаться предельным сроком, после которого начинать крупномасштабное наступление в южной Польше и на Балканах было бы слишком рискованно.

Стоит сравнить хронологию стратегического развертывания Красной Армии с тем, как шла подготовка к вторжению по другую сторону будущего фронта. В декабре 1940 г. Гитлер сообщил своим генералам: «Приказ о стратегическом развертывании вооруженных сил против Советского Союза я отдам в случае необходимости за восемь недель до намеченного срока начала операции». Это обещание («восемь недель») Гитлер выполнил – день начала операции (22 июня 1941 г.) был окончательно установлен и доведен до сведения верховного командования вермахта 30 апреля, т. е. за 52 дня до начала операции. Отсчитав те же восемь недель от даты Совещания 24 мая, мы попадаем в 19 июля – вполне реалистичный срок завершения всех мероприятий по стратегическому развертыванию Красной Армии.

В качестве предполагаемого срока начала войны называли июль – август 1941 г. и многие из захваченных в плен командиров Красной Армии. Разумеется, круг лиц, допущенных к военной тайне такой важности, как точная дата внезапного нападения, был крайне ограничен, поэтому приведенные ниже показания могут служить лишь отражением общих настроений, «общего духа», который витал в Красной Армии летом 41-го года.

Так, военврач Котляревский, призванный 30 мая 1941 г. на 45-дневные «учебные сборы» в медсанбат 147-й стрелковой дивизии, сообщил, что «7 июня медицинскому персоналу доверительно сообщили, что по истечении 45 дней увольнения не последует, так как в ближайшее время будет война с Германией».

Капитан Краско, адъютант командира 661-го полка 200-й стрелковой дивизии, показал: «Еще в мае 1941 г. среди офицеров высказывалось мнение о том, что война начнется после 1 июля».

По словам майора Коскова, командира 25-го полка 44-й стрелковой дивизии, «судя по масштабу и интенсивности подготовки к войне, русские напали бы на Германию максимум через 2–3 недели» (после 22 июня. – М.С.).

Полковник Гаевский, командир полка 29-й танковой дивизии (в документах 29-й тд нет упоминаний о полковнике с такой фамилией. – М.С.), показал: «Среди командиров много говорили о войне между Германией и Россией. Существовало мнение, что война начнется примерно 15 июля».

Майор Соловьев, начштаба 445-го полка 140-й стрелковой дивизии: «В принципе конфликта с Германией ожидали после уборки урожая, примерно в конце августа – начале сентября. Поспешную передислокацию войск к западной границе можно объяснить тем, что срок нападения перенесли назад».

Подполковник Ляпин, начальник оперативного отделения штаба 1-й мотострелковой дивизии, показал, что «советское нападение ожидалось осенью 1941 г.».

Генерал-майор Малышкин (перед войной – старший преподаватель, затем начальник курса в Академии Генерального штаба; начальник штаба 19-й армии Западного фронта, пленен 11 октября в вяземском «котле»; один из главных сподвижников Власова, повешен 1 августа 1946 г.) заявил, что «Россия напала бы в середине августа, используя около 350–360 дивизий»[24].

Показания, данные во вражеском плену, да еще и лицами, активно сотрудничавшими с оккупантами, вызывают понятные сомнения. Однако злополучный месяц август, как вероятный срок начала войны, всплывает в самых неожиданных документах.

В январе 1941 г. Генеральный штаб провел с высшим командным составом Красной Армии две стратегические военные игры. Руководил подготовкой и проведением игр лично нарком обороны маршал Тимошенко, об их результатах было доложено Сталину. Странно, но ход игр был привязан не к абстрактным числам («первый день операции», «пятый день операции»…), а к неким августовским (!!!) датам.

В начале июня 1941 г. советскую военную базу на «арендованном» финляндском полуострове Ханко посетил с инспекцией командующий Ленинградским ВО генерал-лейтенант М.М. Попов. 15 июня М.М. Попов подписал доклад, направленный в наркомат обороны СССР, в котором выразил обеспокоенность недостаточной, по его мнению, обороноспособностью базы в Ханко и высказал целый ряд конкретных предложений по ее укреплению. Заканчивался же доклад следующей фразой: «Все эти мероприятия необходимо провести не позднее 1 августа 1941 г. (подчеркнуто мной. – М.С.)»[25].

17 июня 1941 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение «призвать в армию 3700 политработников запаса для укомплектования среднего политсостава. Призыв произвести с 1 июля по 1 августа 1941 г.»[26].

18 июня 1941 г. Политбюро ЦК ВКП (б) принимает следующее решение: «выдать наркомату обороны в июне из госрезервов 750 тыс. штук автомобильных шин с возвратом в УГМР [Управление государственных мобилизационных резервов] в сентябре. Разрешить Наркомрезинпрому прекратить с 18 июня отгрузку а/м шин всем потребителям, за исключением наркоматов и ведомств, указанных в Приложении 1, с переносом недогрузов на 4-й квартал»[27].

В этом документе нет слова «август» – но есть четкое понимание того, что в июне – июле у наркомата обороны возникнет экстренная, «пиковая» потребность в авторезине. Эту потребность решено покрыть с использованием чрезвычайных мер, а образовавшуюся в запасах и снабжении гражданских ведомств «брешь» постепенно восполнить, начиная с сентября – октября. Можно с большой долей уверенности предположить, что экстренная потребность в авторезине была связана с запланированной на июль – август открытой мобилизацией, в рамках которой из народного хозяйства в Красную Армию предстояло передать порядка 240 тыс. автомобилей.

В архиве Коминтерна хранится интереснейшая коллекция документов – отчеты о проделанной работе (в большинстве случаев – подрывной) финских коммунистов, перешедших в сентябре 1941 г. линию фронта. Среди прочих лежит и доклад товарища Рейно В. Косунена «О работе парторганизаций в Хельсинки и Куопио». Заканчивается отчет следующим самокритичным замечанием:

«Мы, члены партии, не были на уровне международных событий в то время, когда началась новая война. За две недели до начала войны между Германией – Советским Союзом и Финляндией (так в тексте. – М.С) я получил от руководства партии доклад об оценке положения, т. к. я должен был выехать в партийную командировку в Коркила.

Доклад содержал следующее:

1. Война продолжается и распространяется. Это не молниеносная война.

2. В положении Финляндии не ожидается изменений до осени (подчеркнуто мной. – М.С), таким образом война пока не ожидается.

Мы, значит, не готовились к войне раньше, чем осенью».

Способность к самокритике украшает человека – но в данном случае товарищ Косунен несправедлив к себе и неназванным «членам партии». Партия эта управлялась не из Хельсинки, а из Москвы. Никаких других «оценок положения», кроме тех, что поступали от московского руководства, финские товарищи выработать не могли (да и не имели права). И если финские коммунисты готовились к войне, которая начнется «не раньше осени», то эту мысль им подсказали не случайно. Не случайно и то, что дата предполагаемого начала войны названа с некоторым запаздыванием – продуманная дезинформация рядовых исполнителей является важным и общепринятым приемом сокрытия подлинной информации…

* * *

Строго говоря, на этом краткий обзор трех планов Сталина можно считать завершенным. Подробная детализация и уточнение важных деталей станут возможными лишь с расширением источниковой базы. С другой стороны, самое важное доподлинно известно уже сейчас – ни один из этих планов так и не был реализован.

В июне 1941 г. фактически еще только-только начинавшееся стратегическое развертывание Вооруженных сил СССР было прервано гитлеровским вторжением. Не завершившие отмобилизование войска, разбросанные на огромных пространствах, не успевшие построить ни запланированные наступательные, ни импровизированные оборонительные группировки, подверглись сокрушительному удару вермахта и фактически были разгромлены по частям. И лишь огромные размеры этих «частей», колоссальные людские ресурсы (во втором полугодии 1941 г. в Красную Армию было призвано 11 790 тыс. человек), циклопические горы оружия, накопленного в предвоенные годы, мощная, географически не доступная для немецкой авиации оборонная промышленность позволили избежать полного поражения.

Есть, однако, еще один вопрос, еще одна историческая проблема, безо всякого преувеличения заслуживающая названия «тайна июня 41-го». Проблема заключается в том, что в последние мирные дни (ориентировочно с 13 по 22 июня 1941 г.) высшее военно-политическое руководство СССР совершало действия (или не менее удивительные бездействия), абсолютно неадекватные сложившейся обстановке. Или мы имеем дело с проявлением безумия, приступом временной невменяемости товарища Сталина (что, к слову говоря, вполне допустимо – история переполнена примерами безумных поступков сильных мира сего), или в те дни вступил в действие некий, пока еще никем толком не дешифрованный, «план Сталина № 4».

В чем конкретно состояли эти «неадекватные действия и бездействия»?

Для Гитлера момент перехода от стадии скрытного «подкрадывания» к последнему решительному рывку наступил 6–10 июня 1941 г.. В эти дни началась погрузка в идущие на восток железнодорожные эшелоны танковых и моторизованных дивизий вермахта (до этого момента у западных границ СССР накапливалась пехота, постепенно нарастающая концентрация которой не давала еще оснований для однозначных выводов о целях немецкого командования). 14–20 июня механизированные соединения прибывали на станции выгрузки в 100–150 км от границы и походными колоннами двигались в исходные для наступления районы.

Танковая дивизия вермахта – это в среднем 200 танков и более 2,5 тыс. колесных и гусеничных машин, транспортеров, тягачей и броневиков. Походная колонна танковой дивизии – это грохочущая, поднимающая пыль до неба «стальная лента» протяженностью в несколько десятков километров. Да и не одна дивизия шла к советским границам. Так, на узкой (примерно 35ґ35 км) полоске «Сувалкского выступа» (на стыке границ Восточной Пруссии, Литвы и Белоруссии) во второй декаде июня сгрудились четыре танковые (20-я, 7-я, 12-я, 19-я) и три моторизованные (14-я, 20-я, 18-я) дивизии вермахта. И это в дополнение к девяти пехотным (26-я, 6-я, 35-я, 5-я, 161, 28-я, 8-я, 256-я, 162-я).

В те же самые дни происходило широкомасштабное перебазирование авиагрупп люфтваффе на приграничные аэродромы. Так, две самые крупные истребительные эскадры (авиадивизии) 2-го Воздушного флота (JG 53 и JG 51) перелетели на аэродромы оккупированной Польши, соответственно, 12–14 и 13–15 июня 1941 г. На аэродромном узле Сувалки (и близлежащих полевых аэродромах) базировались четыре группы (полка) пикирующих «Юнкерсов», пять истребительных авиагрупп и две штурмовые (ZG) группы, оснащенные двухмоторными Ме-110. Не заметить такую концентрацию сил противника в полосе 30–50 км от границы советская разведка не могла. Еще труднее было ошибиться в оценке задачи, которую поставило немецкое командование перед войсками, сосредотачиваемыми на узких пятачках, вдающихся в советскую территорию на стыке военных округов/фронтов.

По здравой логике, по основополагающим азам военной науки и в соответствии с многолетним практическим опытом в подобной ситуации военно-политическое руководство СССР должно было незамедлительно принять два взаимосвязанных решения: 1. начать полномасштабную мобилизацию (т. е. призвать плановое количество резервистов, изъять из народного хозяйства и передать в распоряжение армии сотни тысяч автомашин и десятки тысяч тракторов, разбронировать мобилизационные запасы военного имущества) и 2. начать операцию прикрытия мобилизации сосредоточения и развертывания.

Именно эти два решения и представляют собой конкретное практическое содержание того, что на обыденном языке называется «привести войска в состояние полной боевой готовности».

Однако ни того, ни другого сделано не было.

Советский Союз, эта предельно милитаризированная тоталитарная империя, которая на протяжении многих лет готовилась к Большой Войне с немыслимым для ее соседей размахом, оказалась единственным из числа участников Второй мировой войны (имея в виду крупные европейские государства, а не латиноамериканские банановые республики), который не провел полномасштабную мобилизацию вооруженных сил до начала боевых действий. Более того – открытая мобилизация в СССР была начата даже не в день начала войны, а на второй день – 23 июня 1941 г. Это абсолютно невозможная, невероятная ситуация. Такого не было нигде: Германия и Польша, Франция и Финляндия, Румыния, Италия и Бельгия – все эти страны начали мобилизацию за несколько дней или даже за несколько недель до начала войны. Единственным исключением из правил оказался Советский Союз.

Мобилизационные мероприятия первого дня мобилизации были расписаны по часам. Каждый час задержки дарил противнику дополнительные преимущества. И тем не менее Указ Президиума Верховного Совета СССР гласил:

«На основании статьи 49 пункта «Л» Конституции СССР Президиум Верховного Совета объявляет мобилизацию на территории военных округов – Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого, Одесского, Харьковского, Орловского, Московского, Архангельского, Уральского, Сибирского, Приволжского, Северокавказского и Закавказского.

Мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно.

Первым днем мобилизации считать 23 июня 1941 года».

Это – полный текст Указа. От начала и до конца. Объявление мобилизации с 23 июня есть действие настолько невероятное, что авторы многих исторических книг, без долгих рассуждений, датой начала мобилизации называют «естественное и понятное всем» 22 июня…

Примечательная деталь – маршал Жуков, отчетливо понимающий всю абсурдность ситуации НЕобъявления мобилизации в день начала войны, начинает выдумывать (и это выражаясь предельно вежливо) в своих мемуарах такую историю:

«…С.К. Тимошенко позвонил И.В. Сталину и просил разрешения приехать в Кремль, чтобы доложить проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о проведении мобилизации и образовании Ставки Главного Командования, а также ряд других вопросов. И.В. Сталин ответил, что он занят на заседании Политбюро и может принять его только в 9 часов (странно, что ранним утром 22 июня могло быть более важным для пресловутого «Политбюро», нежели доклад руководства вооруженных сил? – М.С)… Короткий путь от наркомата до Кремля автомашины наркома и моя покрыли на предельно большой скорости. Нас встретил А.Н. Поскребышев и сразу проводил в кабинет И.В. Сталина…»

Сколько времени могла занять эта поездка «на предельно большой скорости» от одного здания в центре Москвы до другого? Если бы свидетельство Жукова было правдой, то Поскребышев открыл бы перед Тимошенко и Жуковым дверь в кабинет Хозяина примерно в 9 часов 20 минут. Больше 20 минут и не надо для того, чтобы доехать от дома к дому, предъявить документы охранникам и подняться бегом по лестнице. Увы, «Журнал посещений» молча, но твердо уличает Жукова во лжи: в кабинет Сталина и он, и маршал Тимошенко вошли в 14.00. В два часа пополудни. Машины «мчались» пять часов… Фактически совещание военных в кабинете Сталина началось в 14.00, и в 16.00 Тимошенко, Жуков, Кулик, Ватутин и Шапошников вышли из кабинета Сталина. Телеграмма об объявлении мобилизации была подписана наркомом обороны и сдана на Центральный телеграф Министерства связи в 16 ч. 40 мин. 22 июня 1941 г.

«Мобилизация – это война». Комплекс мобилизационных мероприятий настолько велик, что скрыть от противника начавшуюся мобилизацию не удастся (в случае же объявления Указа Президиума ВС о «скрытности» мобилизации и говорить-то не приходится). Объявление (или фактическое начало) мобилизации может подтолкнуть противника к началу военных действий. Такая угроза вполне реальна. Именно по этой причине во всех без исключения планах стратегического развертывания Вооруженных сил СССР, равно как и в планах оперативного развертывания войск военных округов, было предусмотрено проведение на начальном этапе операции по прикрытию мобилизации и сосредоточения.

В период с 5 по 14 мая 1941 г. в округа была направлена Директива наркома обороны на разработку полноценных планов прикрытия, и эта работа была завершена в конце мая – начале июня 1941 г. Планы прикрытия существовали, они были детализированы до уровня армий, корпусов и дивизий и хранились в штабах в знаменитых «красных пакетах». Дело оставалось за малым – планы прикрытия надо было достать из сейфа и ввести в действие.

И вот тут-то возникает большая проблема. В отличие от часового на посту (который не только имеет право, но и обязан принять решение на применение оружия самостоятельно, не дожидаясь никаких руководящих указаний сверху) ни один командир не имел права начать проведение операции прикрытия без прямого приказа вышестоящего начальника. На «вершине пирамиды», на уровне командования военных округов/фронтов планы прикрытия заканчивались следующей фразой: «План прикрытия вводится в действие при получении шифрованной телеграммы за подписью наркома обороны СССР, члена Главного Военного совета и начальника Генерального штаба следующего содержания: «Приступить к выполнению плана прикрытия 1941 года».

Но эти четыре слова так и не были произнесены. Вместо короткой, заранее оговоренной фразы («ввести в действие план прикрытия») поздним вечером 21 июня 1941 г. Тимошенко и Жуков (а по сути дела – Сталин) отправили в округа целое сочинение, вошедшее в историю под названием «Директива № 1». Вот ее полный текст:

«1. В течение 22–23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

ПРИКАЗЫВАЮ:

а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».

Обсуждение и анализ смысла этого текста продолжается уже более полувека. Одни утверждают, что главное в Директиве – требование «не поддаваться на провокации». Другие резонно возражают, указывая на фразу «встретить возможный удар немцев». Третьи справедливо указывают на явную двусмысленность Директивы: как можно «встретить удар немцев», не проводя при этом «никаких других мероприятий», кроме рассредоточения и маскировки? Как можно привести в «полную боевую готовность» неотмобилизованные, не укомплектованные по штатам военного времени войска? Как в условиях жесточайшего дефицита времени командующие округами должны различить «провокационные действия» от «внезапного удара немцев»?

Вплоть до самых последних минут мирного времени Москва так и не отдала прямой и ясный приказ о введении в действие плана прикрытия.

В показаниях командующего Западным фронтом Д.Г. Павлова (протокол первого допроса от 7 июля 1941 г.) события ночи 22 июня описаны следующим образом:

«…В час ночи 22 июня с. г. по приказу народного комиссара обороны я был вызван в штаб фронта. Вместе со мной туда явились член Военного Совета корпусной комиссар Фоминых и начальник штаба фронта генерал-майор Климовских. Первым вопросом по телефону народный комиссар задал: «Ну, как у вас, спокойно?» Я ответил, что очень большое движение немецких войск наблюдается на правом фланге: по донесению командующего 3-й армией Кузнецова, в течение полутора суток в Сувалкский выступ шли беспрерывно немецкие мотомехколонны. По его же донесению, на участке Августов – Сапоцкин во многих местах со стороны немцев снята проволока заграждения.

На мой доклад народный комиссар ответил: «Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации – позвоните». На этом разговор закончился…»

Итак, в дополнение к сотням других донесений, которые поступали в Генеральный штаб Красной Армии, командующий войсками приграничного округа сообщает, что противник снял проволоку заграждений и к границе беспрерывно идут колонны танков и мотопехоты. Связь между Минском и Москвой есть, и она устойчиво работает. Приказ наркома – не паниковать. При этом Тимошенко высказывает предположение о том, что утром 22 июня «может случиться что-то неприятное». Неужели такими словами маршал и нарком обороны обозначил возможное нападение 3-миллионной немецкой армии?

«…В 3 часа 30 мин народный комиссар обороны позвонил ко мне по телефону снова и спросил – что нового? Я ему ответил, что сейчас нового ничего нет, связь с армиями у меня налажена и соответствующие указания командующим даны…»

Еще раз отметим, что связь устойчиво работает, командующие в Москве, Минске, Гродно, Белостоке и Кобрине не спят, по другую сторону границы приказ о наступлении уже более 12 часов назад доведен до сведения трех миллионов солдат и офицеров вермахта (что должна была бы зафиксировать и советская военная разведка). Но нарком обороны упорно не желает произнести четыре заветные слова: «Ввести в действие план прикрытия». Впрочем, в 3 часа утра 22 июня такой приказ уже мало что мог бы изменить…

Существуют два описания реакции товарища Сталина на сообщение о немецком вторжении. Оба они принадлежат одному человеку – маршалу Жукову. На протяжении многих лет хрестоматийно-известным был следующий текст:

«…Минуты через три к аппарату подошел И.В. Сталин.

Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия.

И.В. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.

– Вы меня поняли?

Опять молчание.

– Будут ли указания? – настаиваю я.

Наконец, как будто очнувшись, И.В. Сталин спросил:

– Где нарком?

– Говорит по ВЧ с Киевским округом.

– Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро.

В 4 часа 30 минут утра мы с С.К. Тимошенко приехали в Кремль. Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет. И.В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках не набитую табаком трубку. Мы доложили обстановку. И.В. Сталин недоумевающе сказал:

– Не провокация ли это немецких генералов?

– Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация… – ответил С.К. Тимошенко.

– Если нужно организовать провокацию, – сказал И.В. Сталин, – то немецкие генералы бомбят и свои города… – И, подумав немного, продолжал: – Гитлер наверняка не знает об этом.

– Надо срочно позвонить в германское посольство, – обратился он к В.М. Молотову.

В посольстве ответили, что посол граф фон Шуленбург просит принять его для срочного сообщения. Принять посла было поручено В.М. Молотову…»

Как только в начале 90-х годов приоткрыли свои тайны некоторые архивные фонды, стали очевидны многочисленные «ошибки» в этом отрывке из «Воспоминаний и размышлений» Жукова. Совещание в кабинете Сталина началось не в 4.30, а в 5.45. К этому моменту посол Шуленбург уже передал Молотову официальное заявление германского правительства с объявлением войны, соответственно, «срочно звонить в германское посольство» было уже незачем. В кабинете Сталина (не считая военных) собралось не все Политбюро, а ровно два его члена: Молотов и Берия. Был там, правда, еще один человек, которого Жуков не упомянул и которому, судя по его формальному статусу, на совещании такого уровня и с такой повесткой присутствовать не полагалось: нарком Госконтроля товарищ Мехлис. Причем – что еще более удивительно – за последние 12 часов Мехлис оказался в кабинете Сталина дважды – вечером 21 июня он присутствовал (участвовал?) в обсуждении «Директивы № 1» и вышел из кабинета вместе со всеми военными (Тимошенко, Жуковым, Буденным) в 22.20.

Есть и вторая версия. За много лет до написания мемуаров, 19 мая 1956 г. Г.К. Жуков составил и передал для утверждения Н.С. Хрущеву проект своего доклада на Пленуме ЦК КПСС. Пленум, на котором предполагалось дать жесткую оценку «культу личности», так и не состоялся, и текст непроизнесенной речи Жукова пролежал в архивном заточении без малого полвека. Описание событий утра 22 июня 1941 г. во многом совпадает с мемуарным, но есть там и несколько важных отличий:

«…Мы с тов. С.К. Тимошенко просили разрешения дать войскам приказ о соответствующих ответных действиях. Сталин, тяжело дыша в телефонную трубку, в течение нескольких минут ничего не мог сказать, а на повторные вопросы ответил: «Это провокация немецких военных. Огня не открывать, чтобы не развязать более широких действий (подчеркнуто мной. – М.С). Передайте Поскребышеву, чтобы он вызвал к 5 часам Берия, Молотова, Маленкова, на совещание прибыть Вам и Тимошенко». Свою мысль о провокации немцев Сталин вновь подтвердил, когда он прибыл в ЦК. Сообщение о том, что немецкие войска на ряде участков уже ворвались на нашу территорию, не убедило его в том, что противник начал настоящую и заранее подготовленную войну. До 6 часов 30 мин. он не давал разрешения на ответные действия и на открытие огня…»

Эта версия значительно точнее – и по хронологии, и по названным участникам совещания (член Главного Военного совета Г. Маленков был утром 22 июня в кабинете Сталина, правда, появился он там лишь в 7.30). Следует отметить и то важное обстоятельство, что свой доклад на Пленуме товарищу Жукову предстояло произнести в присутствии живого свидетеля событий – весной 1956 г. Молотов был еще членом ЦК. Это дополнительная причина поверить в большее правдоподобие данной версии, в соответствии с которой Сталин не просто расценил произошедшее как «провокацию немецких военных», но и прямо запретил ответные действия!

Почти точно указан и момент времени, в который войскам разрешили отвечать огнем на огонь. Директива № 2 была отправлена в западные округа в 7.15. Составлена она была в следующих выражениях:

«22 июня 1941 г. 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке. Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу.

2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск.

Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить группировки его наземных войск. Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км. Разбомбить Кенигсберг и Мемель.

На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать».

Ни по форме, ни по содержанию Директива № 2 абсолютно не соответствует уставным нормам составления боевых приказов. Есть стандарт, и он должен выполняться. Этот стандарт был установлен не чьими-то литературными вкусами, а ст. 90 Полевого Устава ПУ-39 («Первым пунктом приказа дается сжатая характеристика действий и общей группировки противника…. Вторым пунктом указываются задачи соседей и границы с ними. Третьим пунктом дается формулировка задачи соединения и решение командира, отдающего приказ… В последующих пунктах ставятся частные задачи (ближайшие и последующие) подчиненным соединениям…»).

С позиции этих уставных требований Директива № 2 есть не более, чем эмоциональный (если не сказать – истерический) выкрик. Обрушиться и уничтожить – это не боевой приказ. Где противник? Каковы его силы? Какими силами, в какой группировке надо «обрушиться»? На каких направлениях?

На каких рубежах? С какой стати главной задачей ВВС стало «разбомбить Кенигсберг и Мемель» (Клайпеду)? И с каких это пор в боевом приказе обсуждается «неслыханная наглость противника»?

Совершенно неуместная в секретном боевом приказе эмоциональная взвинченность Директивы № 2 выглядит особенно странно на фоне отстраненно-холодного стиля и слога Указа Президиума ВС с объявлением мобилизации.

В тексте судьбоносного Указа (а он и на самом деле определил судьбы миллионов людей) нет даже малейших упоминаний об уже состоявшемся вторжении немецких войск, о вероломном нападении врага, о священном долге защитников Родины…

Странные и загадочные события последних предвоенных дней не могли не привлечь к себе внимание историков и журналистов. На эту тему написаны уже сотни статей и книг. Первой по хронологическому порядку была выдвинута потрясающая по своей абсурдности версия о том, что товарищ Сталин был не доверчивый, а супердоверчивый. Наивный и глупый. Воспитанница института благородных девиц, краснеющая при виде голых лошадей на улице, могла бы считаться «гением злодейства» по сравнению с этим простодушным дурачком. Оказывается, Сталин любовно разглядывал подпись Риббентропа под Пактом о ненападении вместо того, чтобы привести войска в «состояние полной готовности»…

Затем эту версию несколько видоизменили и «усовершенствовали». Нет, Риббентропу наш тиран не поверил, он просто растерялся и впал в прострацию. Для пущей важности был вызван израильский профессор Г. Городецкий (он, к слову говоря, не репатриант из бывшего СССР, а урожденный израильтянин), который в книге с восхитительным названием: «Роковой самообман. Сталин и нападение Германии» без тени иронии написал такое:

«Сталин просто-напросто отказывался воспринимать сообщения разведки… Сталин явно растерялся, но отчаянно не хотел расставаться со своим заблуждением… Сталин, по-видимому, гнал прочь любую мысль о войне, он потерял инициативу и был практически парализован…»

Немногим уступали «иностранному консультанту» и местные кадры. Один товарищ написал дословно следующее: «Ожидая в случае войны скорого поражения, а для себя лично – гибели, Сталин, вероятно, счел сопротивление бесполезным, оттого и не пытался ни грозить Гитлеру, ни изготовиться к бою вовремя… В первые дни войны он выпустил из рук руководство, совершенно не принимая участия ни в каких делах…»

Эта потрясающая по силе «рокового самообмана» (хотя в данном случае, скорее всего, надо говорить не о самообмане авторов, а о целенаправленном обмане окружающих) версия не смогла пережить первой же встречи с тем массивом документов и фактов, который открылся в первой половине 90-х годов. Сегодня уже не вызывает ни малейших сомнений то обстоятельство, что весной 41-го Сталин вовсе не был парализован, растерян и испуган до умопомрачения. Он не только не «гнал прочь любую мысль о войне», а готовился к ней с предельным напряжением сил. Начиная со второй декады июня в обстановке глубочайшей секретности начали осуществляться мероприятия, которые невозможно интерпретировать иначе, как подготовку к войне. К войне, которая должна начаться не в каком-то «обозримом будущем», а в самые ближайшие дни и часы.

Наиболее значимым фактом является создание фронтовых управлений и вывод их на полевые командные пункты. В мирное время фронты в составе Красной Армии никогда не создавались (развернутый с конца 30-х годов Дальневосточный фронт может служить как раз примером «исключения, подтверждающего правило» – граница с оккупированным Японией Китаем непрерывно вспыхивала то большими, то малыми вооруженными конфликтами). И, напротив, фронтовые управления создавались перед каждым «освободительным походом» (11 сентября 1939 г. – за шесть дней до вторжения в Польшу, 7 января 1940 г. – после того, как «триумфальный марш на Хельсинки» превратился в настоящую войну, 9 июня 1940 г. – за девятнадцать дней до оккупации Бессарабии и Северной Буковины). Формирование на базе войск округов действующих фронтов, вывод штабов фронтов из окружных центров (Риги, Минска, Киева, Одессы) на полевые командные пункты, начавшийся 19 июня 1941 г., – это непосредственная подготовка к близкой и неизбежной войне.

Не менее показательны и другие решения и действия советского командования, однозначно свидетельствующие о напряженной подготовке к боевым действиям, которые должны начаться в самые ближайшие дни. Вот, например, какие приказы и распоряжения отдавались командованием Прибалтийского Особого военного округа:

Приказ № 0052 от 15 июня 1941 г.

«…Установку противотанковых мин и проволочных заграждений перед передним краем укрепленной полосы готовить с таким расчетом, чтобы в течение трех часов минное поле было установлено… Проволочные заграждения начать устанавливать немедленно… С первого часа боевых действий (здесь и далее выделено мной. – М.С.) организовать охранение своего тыла, а всех лиц, внушающих подозрение, немедленно задерживать и устанавливать быстро их личность… Самолеты на аэродромах рассредоточить и замаскировать в лесах, кустарниках, не допуская построения в линию, но сохраняя при этом полную готовность к вылету. Парки танковых частей и артиллерии рассредоточить, разместить в лесах, тщательно замаскировать, сохраняя при этом возможность в установленные сроки собраться по тревоге… Командующему армией, командиру корпуса и дивизии составить календарный план выполнения приказа, который полностью выполнить к 25 июня с. г.»[28].

Приказ № 00229 от 18 июня 1941 г.

«… Начальнику зоны противовоздушной обороны к исходу 19 июня 1941 г. привести в полную боевую готовность всю противовоздушную оборону округа… К 1 июля 1941 г. закончить строительство командных пунктов, начиная от командира батареи до командира бригадного района (ПВО)… Не позднее утра 20.6.41 г. на фронтовой и армейские командные пункты выбросить команды с необходимым имуществом для организации на них узлов связи… Наметить и изготовить команды связистов, которые должны быть готовы к утру 20.6.41 г. по приказу командиров соединений взять под свой контроль утвержденные мною узлы связи… Определить на участке каждой армии пункты организации полевых складов противотанковых мин, взрывчатых веществ и противопехотных заграждений. Указанное имущество сосредоточить в организованных складах к 21.6.41 г…. Создать на тельшяйском, шяуляйском, каунасском и калварийском направлениях подвижные отряды минной противотанковой борьбы. Для этой цели иметь запасы противотанковых мин, возимых автотранспортом. Готовность отрядов 21.6.41 г. План разрушения мостов утвердить военным советам армий. Срок выполнения 21.6.41 г. Отобрать из частей округа (кроме механизированных и авиационных) все бензоцистерны и передать их по 50 % в 3-й и 12-й механизированные корпуса. Срок выполнения 21.6.41 г.»[29]

В тот же день, 18 июня командир упомянутого выше 12-го мехкорпуса генерал-майор Шестопалов отдал приказ № 0033. Приказ увенчан наивысшим грифом секретности («особой важности, совершенно секретно»), что для документов корпусного уровня является большой редкостью. Начинается приказ № 0033 такими словами: «С получением настоящего приказа привести в боевую готовность все части. Части приводить в боевую готовность в соответствии с планами поднятия по боевой тревоге, но самой тревоги не объявлять… С собой брать только необходимое для жизни и боя». Дальше идет указание начать в 23.00 18 июня выдвижение в районы сосредоточения, причем все конечные пункты маршрутов находятся в глухих лесах[30].

Строго говоря, ничего удивительного в этих и других, подобных им, документах нет. Разумеется, в последние мирные дни июня 41-го Сталин гнал не «мысли о войне», а в максимальном темпе завершал последние приготовления к началу войны. Удивительно лишь то, что это приходится доказывать как некое «сенсационное открытие». Невероятным и почти необъяснимым является другое: буквально за 1–2 дня до фактического начала войны в войсках западных приграничных округов начали происходить события, которые трудно охарактеризовать иначе, как преднамеренное снижение боевой готовности!

Факты подобного рода разбросаны главным образом по мемуарной литературе и поэтому могут вызвать определенное недоверие. И тем не менее, нельзя более игнорировать многочисленные свидетельства участников событий. Есть многочисленные сообщения о случаях отмены ранее отданных приказов о повышении боевой готовности, о неожиданном объявлении выходных дней, об отзыве зенитной артиллерии приграничных частей на тыловые полигоны. Заслуживает внимания и «большой театральный вечер», состоявшийся 21 июня 1941 г. Известно, что командование Западного ОВО провело вечер 21 июня в минском Доме офицеров, на сцене которого шла комедия «Свадьба в Малиновке». Все, кто писал об этом, громко возмущались «близорукой беспечностью» командующего округом. Однако даже самый беглый просмотр мемуарной литературы позволяет убедиться в том, что вечером 21 июня в «культпоход» отправился не один только генерал армии Павлов.

«…В субботу, 21 июня 1941 года, к нам, в авиагарнизон, из Минска прибыла бригада артистов во главе с известным белорусским композитором Любаном. Не так часто нас баловали своим вниманием деятели театрального искусства, поэтому Дом Красной Армии был переполнен…»

«…В субботу 21 июня сорок первого года в гарнизонном Доме Красной Армии, как и обычно, состоялся вечер. Приехал из округа красноармейский ансамбль песни и пляски. После концерта, по хлебосольной армейской традиции, мы с командиром корпуса генерал-лейтенантом Дмитрием Ивановичем Рябышевым пригласили участников ансамбля на ужин. Домой я вернулся лишь в третьем часу ночи…»

«…21 июня заместитель командира 98-го дальнебомбардировочного авиаполка по политчасти батальонный комиссар Василий Егорович Молодцов пригласил меня на аэродром Шаталово, где в местном Доме Красной Армии должен был состояться вечер художественной самодеятельности…»

«…Вечером 21 июня мы всей семьей были в театре. Вместе с нами в ложе находился начальник политотдела армии, тоже с семьей…»

«….У меня есть одно приятное предложение: в восемь часов на открытой сцене Дома Красной Армии состоится представление артистов Белорусского театра оперетты – давайте посмотрим…

– С удовольствием, – согласился я. – Надеюсь, спектакль минской оперетты будет не хуже, чем концерт артистов московской эстрады в Бресте, на который поехали Шлыков с Рожковым…»

Генерал армии С.П. Иванов (в первые дни войны – начальник оперативного отдела штаба 13-й армии Западного фронта) в своих мемуарах дает очень интересное объяснение таким действиям советского командования:

«…Сталин стремился самим состоянием и поведением войск приграничных округов дать понять Гитлеру, что у нас царит спокойствие, если не беспечность (странное, однако же, стремление для того, кто готовится к обороне. – М.С). Причем делалось это, что называется, в самом натуральном виде. Например, зенитные части находились на сборах… В итоге мы, вместо того чтобы умелыми дезинформационными действиями ввести агрессора в заблуждение относительно боевой готовности наших войск, реально снизили ее до крайне низкой степени…»

Загадочные события последних предвоенных дней можно, на мой взгляд, объяснить, связать в некую логическую цепочку в рамках следующей версии. Сразу же оговорюсь – прямых документальных подтверждений этой версии у меня нет (да и трудно поверить в то, что они когда-либо будут найдены). Тем не менее гипотеза эта заслуживает обсуждения хотя бы уже потому, что позволяет рационально объяснить многие из перечисленных выше, внешне противоречивых и невероятных, фактов.

Итак, предположим, что слово «провокация», которое на все лады повторяется и в мемуарах Жукова, и в приказах Сталина, появилось совсем не случайно. И нарком обороны Тимошенко совсем не случайно предупреждал командующего Западным фронтом Д.Павлова о том, что «сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите». Сталин, Тимошенко, Жуков абсолютно точно знали, что в воскресенье 22 июня 1941 г. «нападение может начаться с провокационных действий». Знали потому, что они сами это нападение и эту провокацию подготовили.

Секретных планов Гитлера на столе у Сталина никогда не было, но фактическая передислокация немецких войск отслеживалась советской агентурой, авиационной и радиоразведкой достаточно подробно. На основе этой информации строились вполне реалистичные оценки вероятных планов противника. В июне 1941 г. советская разведка зафиксировала начавшееся оперативное развертывание ударных группировок вермахта у границ СССР. Из этого факта были сделаны правильные выводы – Гитлер готовит вторжение, которое произойдет летом 1941 года, в самые ближайшие недели или даже дни. Роковая ошибка была допущена лишь в определении времени, которое потребуется немецкому командованию для завершения сосредоточения войск, и, соответственно, в установлении даты возможного начала вторжения.

Менять общий стратегический замысел начальных операций войны Сталин не стал. Он так долго, так настойчиво, так тщательно готовил свой «блицкриг», что ему очень не хотелось ломать план войны, которая должна была начаться сокрушительным внезапным ударом по противнику. Сталин действительно «гнал от себя всякую мысль» – но не мысль о войне (ни о чем другом он уже и не думал), а о том, что Гитлер в самый последний момент сумеет опередить его. Поэтому после долгих и, можно предположить, мучительных раздумий, после многократных совещаний с военным руководством (в июне 41-го Жуков и Тимошенко были в кабинете Сталина семь раз: 3-го, 6-го, 7-го, 9-го, 11-го, 18-го, 21-го числа – причем в иные дни военные приходили к Сталину дважды и обсуждение затягивалось на четыре часа) решено было еще раз изменить срок начала операции в сторону приближения. Вероятно, предполагалось начать наступление Красной Армии в последних числах июня 1941 г. В рамках этого плана (условно назовем его «план № 4») днем начала открытой мобилизации был установлен понедельник, 23 июня 1941 г.

Решение о начале открытой всеобщей мобилизации в понедельник было вполне логичным. В Советском Союзе центром жизни было рабочее место. Завод. Именно там концентрировались «призывные контингенты», именно там утром 23 июня 1941 г. должны были состояться «стихийные митинги» трудящихся, на которых будет объявлен заранее подготовленный Указ Президиума ВС СССР об объявлении мобилизации. Именно потому, что текст Указа готовился заранее, в нем и не было ни малейших упоминаний о гитлеровском вторжении и фактически начавшейся войне.

Но товарищ Сталин был мудр, и он понимал, что одного только Указа Президиума будет мало. Особенно после того, как на протяжении двух лет сталинская пропаганда объясняла трудящимся, что призывать к «войне за уничтожение гитлеризма, прикрываемой фальшивым флагом борьбы за демократию» (речь В. Молотова на сессии Верховного Совета СССР от 31 октября 1939 г.) могут только враги народа, подлые наймиты англо-американских поджигателей войны. Разумеется, Сталин ни на секунду не усомнился в покорности воспитанного им народа, но одной покорности для такого дела, которое он замыслил, было недостаточно. Нужна была «ярость благородная», сжигающая сердца. Проще говоря, нужно было организовать и провести крупномасштабную кровавую провокацию.

В качестве конкретного содержания такой провокации была избрана инсценировка бомбового удара немецкой авиации по советскому городу (городам). Предшествующий дню начала мобилизации воскресный день 22 июня 1941 г. как нельзя лучше подходил для осуществления задуманного. Для получения максимально возможного числа жертв среди мирного населения бомбардировка днем в воскресенье была оптимальным вариантом: теплый солнечный выходной день, люди отоспались после тяжелой трудовой недели и вышли на улицы, в сады и скверы, погулять с детьми… Технические возможности для инсценировки были: еще в 40-м году в Германии были закуплены два бомбардировщика «Дорнье-215», два «Юнкерса-88» и пять многоцелевых Ме-110, не говоря уже о том, что на высоте в 5–6 км никто, кроме специалистов высшей квалификации, и не распознал бы силуэты самолетов.

У товарища Сталина были твердые представления о том, в каких именно формах должна проявляться «неизменно миролюбивая внешняя политика» Советского Союза. Эти представления он с неумолимой настойчивостью «Терминатора» проводил в жизнь. Все должно было быть «правильно». Советский Союз не мог напасть на Финляндию. Красная Армия должна была пресечь провокации белофинской военщины, которая предательски обстреляла советскую территорию в районе поселка Майнила. В июне 41-го предстояло начать войну неизмеримо большего масштаба, соответственно, и очередная «предвоенная провокация» должна была быть гораздо более заметной и кровопролитной.

Чрезвычайно важно отметить, что первая часть, первый шаг Большой Инсценировки состоялся в реальности. Это не гипотеза. Это факт. 13 июня 1941 г. было составлено и 14 июня опубликовано знаменитое Сообщение ТАСС. Да-да, то самое:

«…ТАСС заявляет, что, по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы… СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными…»

За этим, первым, этапом должен был неизбежно последовать второй: инсценировка бомбардировки немецкими самолетами советских городов. В ответ на миролюбивейшее заявление ТАСС – бомбы в солнечный воскресный день. Вероломное и подлое убийство мирных советских граждан. Трупы убитых женщин и детей на свежей зелени парков и скверов. Белоснежный голубь мира – с одной стороны, черные вороны – с другой. И вот только после всего этого – всеобщая мобилизация. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!»

Грубо? Излишне нарочито? Да, но именно такой «фасон и покрой» любил товарищ Сталин. Грубо, нелепо, неряшливо «сшитые» провокации. В ходе открытых «московских процессов» 36-го года обвиняемые признавались в тайных встречах с давно умершими людьми, каковые «встречи» якобы происходили в давно снесенных гостиницах. Главой «народного правительства демократической Финляндии» был объявлен секретарь Исполкома Коминтерна, член ЦК ВКП (б) «господин Куусинен», безвылазно живущий в Москве с 1918 года. «Ювелирная точность бегемота» (А.И. Солженицын). И ничего. Трудящиеся в ходе стихийных митингов горячо одобряли и всецело поддерживали…

Гипотеза о назначенной на 22 июня провокационной инсценировке не только соответствует общему стилю сталинских «освобождений», но и позволяет объяснить сразу несколько наиболее «необъяснимых» фактов кануна войны.

Прежде всего, становятся понятными те действия по демонстрации благодушия и беспечности, которые происходили 20–21 июня. Для большего пропагандистского эффекта провокации бомбы должны были обрушиться на советский город в мирной, внешне совершенно спокойной обстановке. В боевых частях – выходной день. Командование наслаждается высоким театральным искусством, рядовые бегают комсомольские кроссы и соревнуются в волейбольном мастерстве. Мы мирные люди, а наш бронепоезд ржавеет на запасном пути… Кроме пропагандистского эффекта, понижение боеготовности и бесконечные заклинания «не поддаваться на провокации» имели и вполне практический смысл: провокационная бомбардировка должна была успешно состояться и ни одного ответного выстрела по сопредельной территории не должно было прозвучать.