Читать онлайн Колода предзнаменования бесплатно

Christine Lynn Hermann

The Deck of Omens

© 2020 by Christine Lynn Hermann

© JulianBuijzen, studiovin, trezordia, Prokrida, Roxana Bashyrova,

Michael Mehrhoff, Jan Hendrik / Shutterstock.com

© Харченко А., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Моим родителям, которые привили мне любовь к книгам.

Часть 1

Семерка Ветвей

1

Все важные события в жизни Мэй Готорн произошли под деревом в ее саду.

Под ним она появилась на свет шестнадцать лет назад; ее упрямая мать до последнего не признавала, что у нее начались роды, и в итоге, когда ночь сменилась рассветом, жарким летним утром, она родила самостоятельно, после чего поехала с новорожденной дочерью в больницу.

Под ним Мэй впервые коснулась колоды Предзнаменований. Поспорила со старшим братом, кто быстрее залезет на ветки. Шептала тысячу секретов узлу в центре ствола, навеки застывшему в форме полуприкрытого глаза. Когда ей не спалось, она украдкой выходила на улицу и сворачивалась на покрове из мха и упавших со скрюченных веток боярышника листьев. Его глубокое, равномерное сердцебиение неизменно убаюкивало ее.

Это единственное место в мире, где Мэй чувствовала себя в безопасности, где ей не приходилось играть роль сестры или дочери, чтобы привлечь к себе внимание. А теперь, после полутора веков наблюдения за ее семьей, дерева не стало. Его теплая кора превратилась в рыжевато-бурый камень.

Мэй прижала руку к стволу боярышника, в честь которого была названа ее семья, и отчаянно прислушалась к биению его сердца.

– Ничего, – сказала она хриплым от паники голосом. – Оно мертво.

– Мы не знаем этого наверняка.

Августа Готорн, мать Мэй, обошла дерево с другой стороны. Ее гладкие светлые волосы были зачесаны назад. На ней была черная шелковая пижама, такие же перчатки и наспех надетые рабочие сапоги. Позади нее блестели тусклые рассветные лучи, в свете которых темные мешки под ее глазами напоминали глубокие впадины.

Дерево воззвало к ней точно так же, как к Мэй. Его крик о помощи разбудил их на заре. Когда Мэй раздвинула шторы и выглянула в окно, ее сердце бешено заколотилось, горло сдавило от беззвучного крика. Вместо того чтобы легонько покачиваться на утреннем ветру, ветви боярышника полностью застыли.

Что примечательно, дерево не воззвало к Джастину, старшему брату Мэй. Обнаружив мать в саду, Мэй тут же побежала за ним, но он даже не открыл дверь своей спальни. И тогда она поняла, что дерево его не заботило – не могло заботить – в той же мере, что и ее.

А вот ее матери было не все равно. Они вместе стояли на заднем дворике и рассматривали окаменевший труп боярышника. Мэй изо всех сил делала вид, что не замечала слез, блестевших в глазах Августы Готорн.

– Мы сами уладим эту проблему, – сказала она. – Только мы вдвоем. Обременять твоего брата нет смысла.

В кои-то веки Мэй не разозлилась на мать за это, что та позволила Джастину соскочить с крючка.

Когда Готорну исполнялось шестнадцать, он просил дерево наделить его силой, которая принадлежала их семье по праву рождения. Это позволяло им защищать Четверку Дорог от монстра, заточенного в мертвом лесу под названием Серость. Но Джастин провалил свой ритуал. А значит, он никогда не получит силу и не понесет ответственность за нее. Просить его помочь лишь для того, чтобы он бездеятельно наблюдал за их работой, было бы жестоко.

Это также давало Мэй возможность показать матери, почему дерево выбрало ее, а не Джастина. Потому что она могла справиться с любой трудностью, которую подкидывала ей Четверка Дорог. Даже с этой.

– Никто не должен об этом узнать, – продолжила Августа, глядя на ветки. – Если город услышит о подобном нападении на нашу семью, последствия будут катастрофическими.

– Нападении, – повторила Мэй, и во рту появился неприятный кислый привкус.

Верные слова, но тем не менее опасные. Потому что это нападение совершил не монстр, от которого они должны были защищать город, а один из их так называемых союзников. Человек, которого она раньше считала другом.

– Это вина Харпер Карлайл, – прошептала она. Харпер, которая обладала невероятной силой, но доселе об этом не знала. – Она вернула себе память.

Августа мрачно кивнула.

– Это единственное объяснение.

Мэй снова посмотрела на боярышник, который выглядел скорее красным, чем коричневым в свете восходящего солнца, и подумала о последних неделях. О то, как корни, объединявшие Четверку Дорог, разнялись и переплелись заново.

С того дня как она достала карту Вайолет Сондерс месяц назад, в ее разуме открылся проход – корни проделали тоннель, которого она никогда прежде не видела. И он все изменил. Мэй могла остановить их, позволить корням загнить. Вместо этого она решила довериться брату с Айзеком и вернуть стертые Августой воспоминания Вайолет Сондерс. Она верила, что это было верным поступком, чтобы обезопасить город.

И Вайолет действительно спасла Четверку Дорог, но наверняка она догадалась, что Августа способна на гораздо большее. Что она использовала свою силу против других основателей, как Харпер. Судя по всему, Вайолет разобралась, как вернуть ей воспоминания, и Харпер вздумала отомстить семье, которая их забрала. А значит то, что произошло с боярышником, – вина Мэй. По ее животу поднялось густое и пузырящееся чувство стыда, и она задумалась, как скоро мать догадается о ее проступке.

Последние семь лет Мэй была идеальной дочерью. Но у Августы Готорн хорошая память, и вряд ли она забыла, что предшествовало этим семи годам, когда любовь и внимание дочери были предназначены сугубо ее отцу. Неважно, как вела себя Мэй сейчас. Августа никогда не будет полностью доверять ей. И если она узнает, что Мэй натворила, это разрушит их и без того хрупкое перемирие – возможно, навсегда.

– Как, по-твоему, это произошло? – спокойно спросила Мэй.

– Сондерсы, – без промедлений ответила ее мать. По телу Мэй прокатилась волна облегчения. – Глупо было думать, что я смогу внести изменения в древний союз Карлайлов и Сондерсов. Радоваться, что Джун… – Она покачала головой и прижала ладонь в перчатке ко рту.

– Ладно, значит, Сондерсы вернули Харпер память, – спешно продолжила Мэй. Ей самой не нравилось повышенное внимание к своей персоне, когда эмоции брали над ней верх и она могла оказать матери ту же любезность. – Что нам теперь делать?

Лицо Августы сморщилось от злости.

– Если за этим действительно стоит Харпер Карлайл, мы позаботимся о том, чтобы она все исправила и ответила за свой поступок.

Слово «мы» зажгло в Мэй огонек надежды – это прозвучало как обещание.

– Да. Мы позаботимся об этом.

Августа с одобрением посмотрела на дочь.

– Полагаю, ты знаешь, что должна сделать дальше.

Мэй тяжко вздохнула, но кивнула. Дело было не в том, что она не хотела использовать свои способности, – просто Августа никогда не просила о помощи, которая не касалась бы ее сил. Казалось, это единственное, что интересовало ее в дочери.

– Ты хочешь, чтобы я погадала.

– Да, – Августа показала на боярышник. – Но не мне, а самому дереву. Это возможно?

Мэй перевела взгляд на боярышник, и ее сердце подскочило к горлу. Если бы все оставалось как прежде, сейчас маленькие ветки гнулись бы на ветру, а наверху, угнездившись среди медно-желтых листьев, чирикали бы птицы. Но боярышник оставался неподвижным и не подавал признаков жизни, все птицы улетели. Возможно, их спугнули, а возможно, они тоже окаменели. Проведя последние три недели в компании Харпер Карлайл, Мэй выяснила, что та не знала жалости. Впрочем, настоящая жизненная сила дерева крылась не в ветках, не в узле на стволе и даже не в пожелтевших листьях.

А в корнях – вот что было действительно важно.

– Думаю, да, – Мэй потянулась в карман розовой пижамы и, достав колоду Предзнаменований, присела у основания дерева. – Сделаю все, что в моих силах.

Августа поджала губы, и Мэй догадалась, о чем подумала мать: что все ее усилия не гарантировали победу. Что ее сил всегда было недостаточно. Но она все равно села рядом с дочерью.

Колода Предзнаменований была их главной семейной реликвией, созданной основательницей семьи, Хетти Готорн, из коры этого самого дерева. В чужих руках она была бесполезна, но в руках Мэй приобретала силу – возможность заглянуть в прошлое и будущее живого координатора, если, конечно, будут заданы правильные вопросы. Карты постоянно менялись, эволюционируя с каждым поколением, чтобы четче отразить ситуацию в городе и позволить предугадать ее исход. Единственный человек, чью судьбу Мэй не могла прочесть, это она сама.

Мэй дрожащими руками перетасовала колоду и попыталась дотянуться до связи, всегда возникавшей на задворках сознания, когда она прикасалась к картам и открывала путь, по которому больше никто не мог пройти. Жизни людей, сложные, изворотливые, полные мириад возможностей. Ее задача – последовать по наиболее вероятному пути, использовать карты в качестве проводника, который поможет преодолеть любые внутренние беспорядки. Люди, как она узнала, часто жили самообманом касаемо того, откуда они пришли и куда направлялись.

Но в ее работу не входило натолкнуть их на истинный путь. Ее работа – сказать правду, независимо от того, понравится она им или нет.

На секунду проход закрылся перед Мэй, и в ее груди набух пузырек паники, который лопнул, как только по телу прокатилось знакомое чувство. Она ахнула от облегчения. Значит, боярышник не погиб, а просто пострадал, и теперь Мэй сможет найти способ вылечить его. Ведь без дерева их семья будет уничтожена; без дерева она – ничто.

– Как нам исправить то, что с тобой произошло? – спросила Мэй окаменевший ствол, обращаясь напрямую к узловатому, полузакрытому глазу. В ее разуме распростерлась дорога, и она пошла по ней. В мыслях пронеслись сотни образов, и карты в ее руке начали исчезать одна за другой.

Во время первого чтения Мэй чуть не потеряла голову – образы незнакомых людей и непонятных символов появлялись так быстро, что она не успевала их осмыслить. Но она научилась просто пропускать их через себя, становиться сосудом для колоды Предзнаменований и семьи Готорн. Это было все равно что смотреть слайд-шоу. Сейчас она увидела пробку на главной улице, лужу странной переливающейся жидкости, мерцающее озеро Карлайлов. А затем, внезапно, самое четкое из видений: дерево с наполовину расплавленной корой. Что-то неправильное копошилось в обломках поваленного ствола. Сердцебиение Мэй ускорилось, когда от дерева поднялась серая струйка, напоминающая раскрывающуюся ладонь.

Видение поблекло, и в руке Мэй осталось три карты, а во рту – привкус гнили. Пробудилось то, что давно должно было быть похоронено, – трупы и нарушенные обещания, преданные друзья и обесчещенные семьи.

Августа внимательно присмотрелась к картам.

– Маловато для подробного чтения.

– Я не контролирую, сколько их останется. Ты это прекрасно знаешь.

Мэй подавила раздражение от того, что Августа всегда ставила под сомнение ее гадание, ее саму. Скандалы ничего не изменят, поэтому Мэй оставалось довольствоваться тем, что, по крайней мере, никто не знал, о чем она думала.

Мэй порывисто вдохнула, разложила карты на траве и прижала ладони к земле, впиваясь пальцами в глинистую почву. Представила, как хватает пробегающие под городом корни, – корни, которые уже давно обжились в ее душе.

Некоторые потомки основателей только и мечтали о том, чтобы уехать отсюда, но Мэй Готорн ни разу о таком не задумывалась.

Этот город – ее дом. По праву рождения.

А этот момент – на заре, с землей под ладонями и надеждой в сердце – был ее предназначением.

Мэй перевернула первую карту.

Это оказалась ее карта – Семерка Ветвей. На ней изображалась девушка с поднятыми руками и запрокинутой к небу головой. Ветви оплетали ее тело и уходили корнями в землю, пальцы вытягивались в ростки с проклюнувшимися из почек листьями.

Эта карта пугала Джастина. Он множество раз говорил, что его тревожило, как дерево захватило девушку. Но Мэй смотрела на нее иначе: она видела безмятежность на лице девушки, ее поза казалась расслабленной. Она принадлежала лесу, и лес принадлежал ей.

– Любопытно, – тихо сказала Августа.

Мэй попыталась расшифровать послание колоды. Ей редко выпадала собственная карта, если чтение не касалось родственников, – но, возможно, в какой-то степени дерево и было членом их семьи. Наверное, в этом крылась вся причина.

Она перевернула вторую карту, и ее сердце сжалось в груди.

Двойка Камней. Карта Харпер Карлайл. На рисунке было озеро, из которого показывалась рука, сжимающая в кулаке камень.

Чутье не подвело Мэй. Она действительно виновата в произошедшем и должна разобраться с этой проблемой, пока не стало еще хуже.

– Думаю, Харпер может все исправить. Это логично.

Скулы Августы пошли желваками.

– Полагаю, что так.

Мэй снова погрузила пальцы в грязь и, подумав о корнях, ощутила, как дорога в ее разуме немного удлинилась. Их связь с боярышником стала крепче. Еще одно видение: она стояла на том же месте, что и сейчас, и окаменевшее дерево вновь покрывалось корой. Однако она не чувствовала триумфа. Предыдущее видение не давало ей покоя, внушало глубокий страх и представляло собой проблему посерьезнее. Которой ей следовало заняться незамедлительно.

– Я не думаю, что моя карта здесь просто потому, что я провожу гадание, – сказала она, нахмурившись.

Августа вскинула бровь.

– Да?

Мэй сглотнула.

– Дерево просит меня о помощи.

– Ты уверена? – сомнение на лице матери ранило Мэй в самое сердце.

– Ты стала бы спрашивать такое у Джастина?

Мэй не собиралась говорить так откровенно. По поджавшимся губам Августы она догадалась, что позже поплатится за это, – лишением привилегий или неудачным графиком патрулей на следующую неделю. Но это несправедливо! Казалось, никто не верил, что она может сыграть хоть мало-мальски важную роль. И в глубине души Мэй боялась, что они правы.

– Джастина здесь нет, – отрезала Августа. – И у тебя осталась еще одна карта.

Мэй опустила взгляд на всевидящее око. На карту было проще смотреть, чем на родную мать. Ее руки задрожали от раскаленной и дурманящей ярости. Из-за дерева. Из-за матери, отчаянно цеплявшейся за ребенка, который не мог ей помочь, и игнорировавшей того, который мог.

В глубине ее разума дороги закручивались и извивались. Мэй почувствовала, как что-то расплетается, – ее дорога. Тонкая, колючая, скручивающаяся вокруг себя, как спутанный узел возможностей, который пока нельзя распутать.

Она пульсировала, как бьющееся сердце, и девушка впервые протянула к ней руку. Схватив ростки и сосредоточившись на этом пути, она позволила корням пробраться в свой разум.

«Она моя, – прошипела Мэй картам, самой Четверке Дорог. – Что бы ни произошло дальше, она моя».

От нее к картам прошел разряд энергии. Запылав между ее переплетенных пальцев, он прокатился по узору из ее старых ран на ладонях, которые уже давно исчезли. Мэй потребовалось все самообладание, чтобы сдержать крик.

Путь встал на место. Карты завибрировали… и менялись до тех пор, пока жар в ее ладонях не ослаб.

Мэй сделала глубокий вдох и подняла веки. Под ее ноздрями и по краям глаз собиралась кровь, размывая окружающий мир. Когда она моргнула, на штанах пижамы появились алые брызги.

– Что это было? – резко спросила Августа.

Ложь тихо и легко сорвалась с ее губ.

– Карты хотели сказать мне кое-что еще.

Но на самом деле все было совсем наоборот. Это Мэй хотела сказать кое-что картам… и они изменились. Они прислушались к ней.

Готорны на такое не способны. Но у нее получилось.

Мэй молча перевернула последнюю карту, готовясь увидеть свой путь и принять свое будущее.

И ахнула.

Ее взгляд упал на Крестоносца – рыцаря на лошади, вставшей на дыбы перед тем, как кинуться в атаку. Все его тело было скрыто доспехами, помимо двух пламенных глаз за забралом шлема.

Карта ее отца.

Даже не глядя на мать, Мэй знала, что увидит на ее лице только подавляющее, неминуемое разочарование. Августа настоит на том, что это ничего не значит и им не стоит обращать внимание на карту.

Но Мэй знала, что это не так.

Поскольку в таком контексте Крестоносец мог значить лишь одно: она не исцелит боярышник без помощи отца. И если ради этого ей придется пойти против желаний матери, то пусть будет так.

В конце концов, колода Предзнаменований повиновалась не Августе Готорн. А Мэй.

2

Неделю спустя

Харпер Карлайл ждала своей расплаты с клинком в руке и глубоким непроницаемым ужасом в сердце.

– Можешь опустить его, – спокойно сказала Вайолет Сондерс, агрессивно сжимая чашку кофе в руке. Они стояли плечом к плечу на заднем дворике ее внушительного особняка и смотрели на лес. Желтые верхушки деревьев на холме сияли пламенем в свете солнца. – Они не сделают тебе ничего плохого.

Харпер посмотрела в сторону двух людей внизу холма, примерно в двадцати шагах от них, и решила не опускать меч.

– Они – моя семья. Еще как сделают.

Идея встретиться принадлежала не ей, но Харпер согласилась, когда ее брат с сестрой написали Вайолет о своем отчаянном желании ее увидеть. Поскольку после недели изоляции в доме Сондерсов, где было абсолютно нечего делать, кроме как пялиться на жутковатые чучела животных, Харпер надоело прятаться.

Если она хотела когда-нибудь выйти из укрытия дома Вайолет, то должна была разобраться с этой проблемой. И как бы ей ни не хотелось с ними общаться, Сет и Митси Карлайл были не наихудшими из людей, с которыми ее ждала серьезная беседа.

После неловких приветствий брат с сестрой молча прошли через заднюю дверь. Вайолет загнала всех в гостиную, и Сет с Митси сели на широкий кожаный диван. Харпер заняла мягкое кресло и посмотрела на родственников, чувствуя острую боль в культе. Ее левая рука заканчивалась чуть ниже локтя – результат несчастного случая, произошедшего сразу после ритуала. Когда она была напугана или расстроена, то по-прежнему испытывала фантомные боли.

У Карлайлов явно бывали дни и получше. Длинные рыжие волосы Митси были собраны в небрежный пучок на затылке, подводка размазалась в уголках глаз, на подбородке проклюнулся прыщ. На Сете была футболка с надписью: «УГРОЗА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ», что, скорее, факт, нежели плохая шутка.

– Мы кое-что принесли, – тихо сказала Митси, ставя сумку на кофейный столик между ними. – Тут твоя одежда, косметика и все такое.

Харпер вскинула бровь.

– На тебе мой черный свитер.

– Я же не говорила, что вся одежда. – Митси было четырнадцать, и в этот момент ее раздраженное и капризное поведение полностью соответствовало возрасту. – Ты же знаешь, что все это необязательно, верно? Ты могла бы просто вернуться домой.

– Митси… – голос Сета прозвучал низко и хрипло. Потянувшись в карман, он достал мобильный телефон Харпер и кинул его на стол рядом с сумкой. – Она сбежала от нас в такой спешке, что ничего с собой не взяла. Харпер не вернется домой просто потому, что ты ее попросишь.

Харпер с тяжестью на сердце взглянула на вещи на столе. Ей хотелось дать Митси совет по уходу за кожей и отправить Сета помыть голову. Вместо этого она опустила меч на колени. Это единственное, что она взяла с собой, когда явилась сюда семь дней назад… ну, и еще грязную, промокшую насквозь сорочку, которую пришлось выкинуть.

– Сет прав, я не вернусь. Но не потому, что я пытаюсь сбежать от вас.

Митси подалась вперед.

– А поч… – она запнулась и понизила голос: – Ты не возвращаешься потому… что это правда? То, что говорят о тебе Готорны?

Сердце Харпер подскочило и бешено заколотилось. Вайолет, которая до этого момента хранила молчание, прочистила горло.

– Осторожно, – сказала она. Орфей, в прошлом домашний кот и ныне ее бессмертный спутник, запрыгнул на колени хозяйке. – Вы обещали не задавать слишком много вопросов.

Не то чтобы это было угрозой, но сестра и брат Харпер все равно напряглись.

Поэтому Харпер и попросила Вайолет присутствовать на их встрече. Не ради физической защиты – при необходимости она и сама могла прекрасно себя защитить, – а потому что она о многом не хотела говорить. Не была готова раскрыть правду. Но на этот вопрос она могла ответить.

– Все нормально. Ты хочешь увидеть, на что я способна? Хочешь доказательств?

Харпер мимолетно прикоснулась к листьям всеми забытого папоротника рядом со столом. А затем сделала глубокий вдох и толкнула.

В ночь, когда ее сила вернулась, она не пошла к дому Готорнов с осознанной мыслью уничтожить их дерево. Но, увидев длинные ветви боярышника, тянувшиеся на крышу и покачивавшиеся на ветру, она ощутила весь накопленный гнев от того, что с ней сделали: из-за отца, сомкнувшего руки на ее шее, из-за Церкви Четверки Богов в их темно-коричневых мантиях, из-за пялившегося на нее Джастина, из-за меча, прижатого к ее шее, и, разумеется, из-за вернувшихся воспоминаний о ночи ритуала. Ночи, когда Августа Готорн забрала ее силу, прежде чем у Харпер даже появилась возможность ее использовать.

Ясно дело, это Вайолет помогла ей вернуть память. В конце концов, они с мамой и сами прошли через подобное; очевидно, что это она разгадала секрет, как все исправить, очевидно, что это она оставила Харпер записку.

Ей нужно было еще столько всего понять. Разобраться со столькими эмоциями. Теперь Харпер понимала, почему последние несколько недель Джастин Готорн вел себя так странно по отношению к ней, – ведь это не его мать была виновата в том, что Харпер потеряла все.

А он.

Джастин предал ее в ночь ритуала. Продал своей матери даже раньше, чем у Харпер появился шанс использовать новообретенные способности.

Толкнул ее в озеро, что привело к несчастному случаю, стоившему ей руки… и отправил прямиком в Серость.

В тот момент Харпер потерялась в эмоциях; тоска по всему, что забрали у нее Джастин и его семья, вскружила ей голову. Она крепко прижала ладонь к стволу и вытолкнула в него всю свою злость. А, отстранившись, поняла, что боярышник стал неподвижным, и не захотела ничего менять.

На сей раз изменение было не таким радикальным. Листья замерли на месте, их зеленый цвет блекнул до рыжевато-бурого, пока растение не стало каменным. Но затем Харпер почувствовала что-то еще: желание продолжить. Камень распространился к горшку папоротника и пополз к полу. От паники у нее пересохло во рту, когда она осознала, что не может остановиться.

Вайолет взяла ее за плечо и перевела внимание на себя. Харпер резко выдохнула от облегчения – камень прекратил распространяться. Когда она подняла взгляд, Митси с Сетом смотрели на нее с раскрытыми от удивления ртами.

Первым заговорил ее брат:

– Вот черт!

Митси присела на пол, чтобы изучить растение. Когда она посмотрела на Харпер, ее глаза стали круглыми, как блюдца.

– У тебя есть сила?

Харпер горько, немного маниакально рассмеялась.

– Да.

– И ты использовала ее…

– На семье, которая заслуживала отмщения, – закончила она. – Так что да, я ушла, потому что не хотела, чтобы Августа Готорн наказывала вас из-за меня. Вы заслуживаете права принимать собственные решения, а не невольно мириться с моими.

– Решения? – Митси вернулась на диван и нервно дернула за сережку.

Харпер вздохнула. Этой части разговора она боялась больше всего.

– Августа Готорн забрала мои воспоминания о силе. Вы по-прежнему хотите патрулировать город ради нее, зная об этом?

Митси замешкалась.

– Мы патрулируем его ради безопасности.

– Как на его безопасность повлияло лишение меня силы? Будь у меня к ней доступ, возможно, пострадало бы меньше людей.

– Или, возможно, ты превратила бы в камень не только боярышник. – Харпер еще ни разу не слышала, чтобы Сет говорил таким серьезным тоном.

Ее желудок скрутило от тошноты. Она знала, что все этим и кончится… но все равно надеялась на обратное.

– Что ж… я буду здесь, если вы передумаете.

Когда брат с сестрой ушли – Митси спешно вышла за дверь, Сет двигался помедленнее, с подозрением поглядывая на медвежью голову в углу, – Вайолет помогла ей отнести вещи в комнату.

– Знаешь, ты могла бы рассказать им всю правду, – сказала она, когда Харпер спрятала одежду в затхлый старый комод и взяла телефон. – Возможно, это изменило бы их мнение.

Харпер оторвала взгляд от экрана. Она пыталась включить его, но батарейка села. Ее культя снова вздрогнула от фантомной боли.

Она решила остаться с Вайолет и ее матерью не только потому, что превратила боярышник в камень. На самом деле ей не хотелось возвращаться домой, потому что отец пытался убить ее. Благодаря Августе Готорн он этого не помнил, но Харпер никогда не забудет.

– Ты сама видела, как все было, – сказала она, поставив телефон на зарядку. – Они бы все равно мне не поверили. Августе даже не нужно использовать свои способности, чтобы держать их в готорновском кулаке.

Вайолет сжала губы в тонкую ниточку, явно не согласная с Харпер, но, к ее облегчению, подруга не стала развивать тему. Наверное, она догадывалась, что Харпер и так прошла через слишком многое.

– Ладно. Кстати… я собираюсь встретиться с Айзеком, чтобы покопаться в истории основателей. Хочешь присоединиться? Нам не помешает дополнительная пара глаз.

– Я не хочу сейчас видеться с Айзеком Салливаном. – Харпер знала, что ведет себя грубо и жалко, но ей было все равно. Жизнь ее и без того потрепала. – И я не могу выйти из дома, помнишь? Пока Готорны не решат, что не жаждут моей смерти, я застряла здесь.

– Обычно ты не ждешь, пока кто-то даст тебе разрешение, – заметила Вайолет, пронзая ее многозначительным взглядом. – Что изменилось?

Харпер замешкалась.

Правда заключалась в том, что ее долгое время все игнорировали. Легко быть дерзкой, когда на тебя никто не смотрит. Но внимание жителей города заставило ее вести себя осторожнее, так как ее следующий поступок в некотором роде станет основой, из которой они составят свое первое впечатление о ней. И больше всего ее настораживало внимание Готорнов.

– Ты права. Я просто не знаю, как заставить Готорнов увидеть во мне что-либо еще, кроме угрозы. А нам с тобой хорошо известно, как они расправляются с угрозами.

Вайолет задумалась.

– Я не уверена, что Готорны действительно видят в тебе угрозу. По крайней мере, не все.

– Ага, конечно.

– Я серьезно. – Вайолет замешкалась, но затем выдохнула и продолжила: – Помнишь, как Августа забрала мои воспоминания?

Харпер кивнула, и в ее животе возникло неприятное ощущение.

– Само собой.

– Ну, Мэй помогла мне их вернуть.

Харпер изумленно уставилась на нее.

– Да не может быть!

Мэй Готорн была безупречным белокурым роботом, миниатюрной версией своей матери с белоснежными зубами и бесконечным запасом розовых курток. Она – последний человек, который стал бы перечить воле Августы.

Но если Вайолет говорила правду, то именно это Мэй и сделала, да еще как!

– Знаю, звучит невероятно, – кивнула Вайолет. – Но все так и было. Возможно… тут все сложнее, чем тебе кажется.

Мобильный Харпер наконец-то ожил на тумбочке. На экране замигали десятки непрочитанных сообщений. Ей не нужно было смотреть на номер, чтобы узнать, от кого пришло большинство из них.

– Может, ты и права. – Она отвернулась от Вайолет и присмотрелась к телефону. Если подруга говорила правду насчет Мэй, то было бы логично предположить, что Джастин не злился на нее так сильно, как она думала. Наверняка был какой-то способ разобраться в их сложных отношениях. – Мне… мне нужно сделать один звонок.

Вечером, как и было оговорено, Вайолет встретилась с Айзеком Салливаном в зале ратуши. Знакомое эхо шагов по мраморному полу вызвало у нее легкое волнение. Они встречались с единственной целью уже третий раз за неделю, но у Вайолет не было причин полагать, что на этот раз они наконец-то добьются хоть какого-то прогресса.

К сожалению, ее другая идея провалилась ко всем чертям.

– Новая прическа, – заметил Айзек, выходя из затененного угла, подобно долговязому призраку. Уж очень он любил драматичные появления, хотя старался не пугать Вайолет после того, как она осыпала его всеми известными ругательствами, когда Айзек неожиданно вышел из темного коридора. – Решила заранее подготовиться к Хэллоуину? Если это часть твоего костюма, то знай, что в Четверке Дорог его не празднуют.

Прическу она действительно изменила. У Вайолет ушло полдня, чтобы покрасить свои темно-каштановые волосы, которые казались чуть ли не черными, в новый оттенок. Потребовались всего лишь осветлитель, тоник, дешевая краска, фен – и вот дело было сделано.

В результате ее боб-каре приобрело ярко-багряный цвет медальона основателей. Кровоточащей раны. Или розы.

«Я убью монстра», – прошептала Вайолет своему обновленному отражению. Слова эхом отразились от стен ванной, и в тот момент она почти поверила в их правдивость.

Сейчас же, глядя в глаза Айзеку, она чувствовала себя немного нелепо.

– Знаю, – кратко ответила Вайолет. Отмена Хэллоуина была еще одним пережитком Церкви Четверки Богов – никто не наряжался и не ходил по домам за сладостями, так как это считалось небезопасным. – Мне просто… захотелось перемен, ясно?

– Справедливо. – Айзек хмуро всмотрелся во тьму за ее спиной. – Ты пригласила Харпер?

– Попыталась, – с кислой физиономией ответила Вайолет. – Ее мое приглашение не заинтересовало. Для нее сейчас Готорны представляют более серьезную проблему, чем Зверь.

Вайолет не понаслышке знала, как опасен монстр. Борьба с ним была важнее, чем все их мелкие разногласия, но она не могла заставить Харпер увидеть это. Ее подруга и так прошла через слишком многое.

– Нам бы не помешала помощь еще одного основателя, – сказал Айзек.

Вайолет кивнула. Затем они поднялись по лестнице в конце зала к запертой двери, к которой Азек каким-то образом раздобыл ключ. Вела она к архиву основателей – лучшему источнику информации по истории Четверки Дорог, который им удалось найти. С тех пор как Айзек согласился помочь ей убить Зверя, архив стал их регулярным местом встреч.

Вайолет испытывала благодарность за то, что ей не пришлось искать все ответы в одиночку, но ей было сложно ограничить свои чувства к Айзеку одной только признательностью. Ее бесило, что в глубине души она ждала от него какой-нибудь реакции, – на прическу, на что угодно. Когда она только приехала в Четверку Дорог два месяца назад, то перепутала обыкновенную порядочность Айзека с романтическим влечением. Вайолет так изголодалась по эмоциональной связи с другим человеком, что не могла отличить дружбу от влюбленности. Что ж, теперь могла.

Айзек был влюблен, но все его чувства предназначались только Джастину Готорну. И неважно, что тот не отвечал взаимностью, что Джастин с Харпер погрязли в собственной запутанной истории. Это все равно ранило ее. Потому она чувствовала себя жалкой, постоянно ходила угрюмой и злилась на саму себя.

Включив ряд ослепительных флуоресцентных ламп, Вайолет часто заморгала и довольно вздохнула при виде знакомых кип бумаг. На противоположной стене портреты четырех основателей пристально наблюдали за ними с намеком на осуждение в глазах.

– Что ж, – начала она. – Приступим к чтению очередных бесполезных газет.

– Стой. – Айзек показал на столы по центру помещения, за которыми они сосредоточили свои поиски. Вайолет увидела стопку незнакомых материалов – потрепанные и зачитанные до дыр блокноты, напоминавшие дневник Стивена Сондерса. – Я нашел кое-что новое и подумал, что тебя это заинтересует.

– Что это? – спросила Вайолет, подходя к стопке.

– Они принадлежали членам Церкви Четверки Богов. Августа конфисковала их после того, как стерла фанатикам память, – это все, что удалось раздобыть о воскрешении их культа. Время встреч, ритуалы, записи об их делишках и тому подобное.

– И она отдала их тебе?

– Не-а. Я украл их из хранилища улик в участке.

Сердцебиение Вайолет участилось.

– Черт возьми! А это действительно может оказаться полезным.

– Ва-а-ау, – протянул Айзек. – Я на восемьдесят процентов уверен, что это был комплимент.

Вайолет подняла бровь.

– Будешь уверен на сто процентов, если Церковь написала, как схватить Зверя.

– Я нарушил закон ради тебя, и это вся твоя благодарность?

– Ты работаешь на Августу, – возразила Вайолет, открывая первый блокнот. На внутренней стороне обложки был вытеснен до боли знакомый символ: круг с пересекающими его четырьмя линиями, тянущимися к центру. – По сути, ты сам – закон.

– Я не сторожевой пес Готорнов, – голос Айзека прозвучал низко и пылко. – Ты же это понимаешь?

Вайолет подняла на него взгляд. Айзек смотрел на нее слишком пристально, и хоть она пошутила, по его виду было ясно, что ему важно, чтобы она так не думала.

– Да, разумеется.

Его челюсти расслабились, и он коротко кивнул.

– Хорошо.

В последнее время с Айзеком творилось что-то неладное – новый слой поверх других слоев проблем, который, как убеждала себя Вайолет, ее не касался. Кроме того, если не задавать вопросов, то она могла по-прежнему поддерживать иллюзию, что ей не было любопытно, как он получил шрам на шее, – или что на самом деле произошло с его семьей.

– В общем, – слишком быстро сменил тему Айзек, – я уже просмотрел архив Церкви. Можешь сама его изучить, если хочешь, но все самое интересное собрано здесь.

Он достал блокнот из стопки и, открыв его, постучал по имени на титульной странице. Морис Карлайл.

– Он принадлежал отцу Харпер.

Айзек кивнул.

– Честно говоря, я не знал, как Харпер воспримет то, что мы роемся в его вещах. Но ты сказала, что хочешь убить Зверя… и я сомневаюсь, что мы разгадаем тайну, которая мучила этот город полтора века, играя по правилам.

– Знаю, – тихо ответила Вайолет. – Мне все равно. Он испортил жизнь моей семье. Я хочу, чтобы он умер.

– Как и я.

– Ты уже прочел эти записи и наверняка что-то нашел, иначе не стал бы тратить мое время.

Айзек встретился с ней взглядом, и Вайолет поняла, что не ошиблась.

– Вот, – просто сказал он, открывая блокнот на заложенной странице. – Тут описан ритуал Церкви Четверки Богов, который они пытались провернуть с твоей мамой, чтобы сделать ее сосудом для Зверя.

Вайолет посмотрела на страницу. Текст был написан неразборчивым почерком.

«Зверь предупредил нас, что не выживет в Четверке Дорог в материальной форме без носителя. Если он покинет Серость на долгий период времени, то начнет чахнуть и умрет… Мы не можем позволить этому случиться. Нельзя запирать врата до того, как завершится перемещение его души».

У Вайолет пересохло во рту. Именно это они и искали: слабое место.

– Значит, если мы выманим Зверя, – медленно начала она, – так же, как Церковь, но отрежем ему путь в Серость…

– Он умрет, – закончил Айзек.

– Но как нам закрыть проход?

Он поднял руки в воздух.

– Моя сила распространяется на Серость, помнишь? Я могу уничтожить любой портал.

Вайолет сморщилась, вспоминая, чего стоило Айзеку противостоять Серости, но кивнула.

– Ладно. Но это не отвечает на вопрос, как нам его выманить. Нам понадобится кто-то, кто связан с ним. Кто-то… о…

Внезапно она будто вернулась в ночь ритуала и вновь смотрела на безжизненное тело своей матери в круге из костей. Смотрела на Роузи в своей спальне, в Серости, в башне.

Она не могла снова через это пройти. Не добровольно. Не тогда, когда ей потребовались все силы, просто чтобы сбежать оттуда живой.

– Вот уж нет! – Вайолет захлопнула блокнот. – Я отказываюсь быть приманкой для монстра.

– Ты сама согласилась, что мы не можем играть по правилам, – грубовато возразил Айзек. – И однажды тебе уже удалось выкинуть его из своей головы. Я знаю, что ты сможешь сделать это еще раз.

– Тогда все было по-другому, – прошептала Вайолет, думая о том, как Зверь заставил ее смотреть на медленно разлагавшуюся сестру, как с ее лица слезала кожа. – Да, в тот раз я его победила. Но если он вернется, то уже не даст мне так легко уйти. И мы даже не знаем, сработает ли это. Рискнуть всем ради теории… это безрассудно.

– Возможно, – согласился Айзек. – Но если ты действительно желаешь его смерти, то, скорее всего, это наша лучшая возможность.

– Мне нужно все обдумать. – Вайолет спрятала блокнот в сумку. – Просто дай мне немного времени, ладно?

Лицо Айзека смягчилось. Вайолет оценила, что он не попытался забрать у нее блокнот.

– Хорошо. Но знай, в Четверке Дорог еще никто не добивался перемен, действуя вполсилы. Мы платим за каждую победу.

Взгляд Вайолет метнулся к основателям на стене: таким серьезным, прекрасным и мертвым.

– Знаю, – сказала она, а затем развернулась и вышла за дверь.

3

Большинство жителей Четверки Дорог не заходили в чащу леса, особенно ночью. Но именно эта часть города нравилась Мэй больше всего. Откинув назад голову, она подвигала плечами, чтобы избавиться от напряжения, и прислушалась к чириканью птиц среди деревьев. Над ней висел желтый полумесяц – растущая луна, окруженная морем рассеянных звезд.

– Кажется, я подвернул лодыжку, – проворчал голос рядом с ней. – Теперь я точно не смогу участвовать в марафоне на следующей неделе.

Напряжение тут же вернулось. Она перевела взгляд с неба на темный силуэт справа – Джастина Готорна, старшего брата, золотого мальчика Четверки Дорог, терзаемого чувством вины, и бесспорного любимчика их матери.

– Ничего, переживешь, – сухо ответила Мэй. – Хватит ныть. И так повезло, что тебя снова взяли в патруль.

– Ага, на испытательный срок.

Мэй с горечью подумала, что это больше, чем Джастин заслуживал, учитывая, в какое дерьмо вляпалась их семья из-за него. Он предал их мать, а она все равно дала ему то, чего он хотел.

Джастин казался невосприимчивым к любым неприятностям – сколько ни сбивай его с ног, он всегда поднимался. Тем временем Мэй порой чувствовала, что разобьется на крошечные осколки, если ей придется разбираться с еще одной катастрофой.

– Давай просто сосредоточимся на завершении маршрута, – сказала она. Брат портил атмосферу ночного леса и напоминал о том, кем она не могла быть. – Нужно оставаться начеку. Мы не знаем, как или когда вернется отец.

Упоминание отца было дешевым трюком, но он сработал – Джастин тоже напрягся.

– Ты точно уверена, что видела его возвращение? – не в первый раз уточнил он.

В семье Готорн не говорили об Эзре Бишопе. Никто не устанавливал это правило намеренно, но Мэй все равно ему следовала – это негласная правда в море другой негласной правды, и Мэй наловчилась уклоняться от всего, что могло нарушить и без того хлипкий баланс между ней, мамой и Джастином.

Но сейчас этого было не избежать. И в глубине души она чувствовала признательность.

Августа ненавидела отца Мэй, а значит, само собой, его ненавидел и Джастин. Но Мэй скучала по нему. Он был единственным человеком, который всегда предпочитал ее Джастину. Который всегда внушал ей веру в то, что она особенная. Да, он не был идеальным, но то же можно сказать и об Августе.

– Уверена. Мама делает вид, что этого не произойдет, но карты не лгут.

Однако они изменились – ради нее. Но Джастин этого не знал. Никто не знал. И хоть Августа отреагировала на новость о возвращении в город своего бывшего примерно так же, как на возвращение своей бывшей – то есть твердо отказывалась это обсуждать, – Мэй знала, что выбранное ею будущее свершится.

Она доверяла картам. Доверяла себе.

– Знаю, – тихо сказал Джастин. – Но он уехал так давно… Я думал, что, возможно, на этот раз он исчезнет из нашей жизни навсегда.

Мэй помнила последний день отца в этом городе. Все началось с ссоры, как обычно, но в тот раз, когда Августа приказала ему выметаться, он прислушался.

«Я скоро вернусь», – сказал отец Мэй, целуя ее в светлую макушку. Она вцепилась в его талию, уткнулась головой в мягкую кожаную куртку и взвыла, как банши, когда Августа оттащила ее. Это был последний раз, когда она плакала на людях.

«Забери меня с собой», – молила она отца, и за это Августа ее никогда не простит.

Прошло уже семь лет – более чем достаточно времени, – но Мэй по-прежнему лелеяла надежду на его возвращение.

Птицы перестали издавать свои трели, в лесу раздавался только треск кустов под их ногами.

– Он обещал вернуться, – сказала Мэй Джастину.

Тот пожал своими широкими плечами, подсвечиваемыми сзади луной. Даже в темноте Мэй смогла разобрать его хмурую физиономию.

– Ага, вот только он нарушил все остальные свои обещания. С чего бы нам полагать, что он говорил правду в тот раз?

Слова вылетели прежде, чем она успела их проглотить:

– Тебе ли рассуждать о вранье.

Джастин насупился.

– Кто бы говорил, Мэй. Не думай, что я забыл, как ты выдала нас маме.

– Никого я не выдавала. Я беспокоилась о тебе и уже извинилась за то, что перегнула палку.

Она наговорила Джастину ужасных вещей и стыдилась этого. Но Мэй устала плестись за ним, пока он впутывал людей в опасные ситуации, и боялась, что его тяга к геройству закончится только трагедией. Айзек был слишком небезразличен к Джастину, чтобы сказать ему правду в лицо, а Августа слишком потакала сыну, чтобы увидеть эту правду. Мэй единственная, кто призвал Джастина к ответственности за его решения… но в конечном итоге это не имело значения.

Джастин стал героем, который помог спасти город, а боярышник Мэй стал камнем. Это несправедливо.

– Да, ты говорила, что тебе жаль, – продолжил Джастин. – Но мама годами лишала людей воспоминаний, и тебе всегда было наплевать.

– Неправда, – прошептала Мэй. – Меня заботит это больше, чем ты можешь себе представить.

Достаточно, чтобы вернуть память Вайолет. Но Мэй не могла вести себя как Джастин, не могла бесцеремонно пренебрегать правилами матери и ждать, что та примет ее с распростертыми объятиями. Джастину никогда не понять, как тяжело ей приходилось работать, чтобы к ней относились хотя бы вполовину так же хорошо, как к нему в неудачный день. Именно поэтому она не рассказала ему о Вайолет.

Его это попросту не впечатлит. Он не поймет, каким серьезным решением было для нее пойти против воли Августы.

Джастин закашлялся, скривился и, повернув к ней голову, отпрянул от ее нарастающей ярости.

– Черт возьми! Ты чувствуешь этот запах?

Мэй глубоко вдохнула. Она прекрасно знала, чем пах лес Четверки Дорог, – землей и дубами. В это время года в воздухе также нередко чувствовался слабый запах умирающих листьев.

Но Мэй учуяла волну гнили и, нахмурившись, прикрыла рот. Листья так не пахли. Возможно, где-то разлагался труп животного… но нет. Это нечто другое. Запах казался чуть ли не осязаемым, словно он заражал сам воздух вокруг нее.

– Да, – ответила Мэй, доставая фонарик из кармана, чтобы посветить в гущу кустов впереди.

И снова заметила, какая вокруг царит тишина, но в этот раз у нее возникло дурное предчувствие. Ей стоило бы давно обратить внимание на эту странность, но она была слишком увлечена спором с Джастином.

– Что-то не так.

– Думаешь, Серость снова кого-то поймала? – мрачно спросил Джастин, тоже доставая фонарик.

Мэй посветила на поляну вокруг них, пытаясь найти источник вони, но в лесу не было ничего необычного.

Она покачала головой.

– Трупы… пахнут совсем не так.

Тела, которые извергала из себя Серость, вызывали у Мэй глубочайшую тревогу, но, по крайней мере, она знала, как они выглядели. А что это было – нет.

Мэй подняла руку, чтобы понять, откуда дует ветер, и показала на деревья.

– Он исходит оттуда.

– Чудесно. – Джастин поперся через подлесок со всей деликатностью асфальтового катка.

– Эй! – крикнула Мэй ему вслед и неохотно пошла за ним. – Ты сейчас ведешь себя как типичный чувак из первых пяти минут ужастика. Надеюсь, ты в курсе.

– Мы на патруле, – жизнерадостно сообщил он. – Ввязываться в неприятности – наша работа.

Мэй была в корне не согласна. При столкновении с аномалией им следовало нанести ее на карту. Она разблокировала телефон и отметила их местонахождение, после чего отправила его Августе. Но Джастин вел себя по классике – нарушал правила, зная, что его всегда кто-нибудь подхватит в случае падения. Если Зверь его не убьет, то, возможно, она сама это сделает.

Земля резко поднималась вверх на небольшой холм. Мэй сделала перерыв на отдых, а Джастин, будучи в лучшей форме, как обычно, ушел вперед. Она как раз искала бутылку воды в рюкзаке, когда вдруг услышала свое имя.

– Мэй… – донесся голос Джастина из-за деревьев. – Я нашел.

Его тон прозвучал слишком мрачно для надменного: «Я же говорила, что ничего хорошего ждать не стоит!»

– Ладно, иду.

Мэй вскарабкалась на холм и нырнула под низкую ветку, сжимая нос в тщетной попытке перекрыть смрад гнили.

Джастин оцепенело стоял посреди небольшой поляны, направив дрожащий луч фонарика на дерево перед собой.

С ним было что-то жутко неправильное. Часть коричневой коры поблекла до темно-серого цвета, по стволу стекали ручейки странной жидкости, оставляя за собой скользкие, маслянистые следы. Исходящий от него запах был почти невыносимым. У Мэй заслезились глаза; она часто заморгала и закашлялась.

Затем подняла фонарик и, вздрогнув, проследила за распространявшейся серостью к веткам.

– Что, по-твоему, здесь происходит? – спросил Джастин приглушенным голосом, так как прикрывал рукой рот и нос.

– Не знаю, – ответила Мэй.

Она бывала в Серости лишь раз, когда спасала Джастина от Зверя после провального ритуала. Что-то в этом дереве напомнило ей лес из того измерения, пульсирующий и чужеродный, его ветки тянулись к ней, как загребущие руки. Однако оно выглядело иначе – несмотря на повреждения, уцелевшая кора казалась нормальной, по-прежнему частью Четверки Дорог.

Мэй сделала фотографию на мобильный и опустила фонарик к земле.

Внизу собиралась переливающаяся жидкость, впитываясь в почву. Мэй встревоженно наблюдала, как та ползла в их сторону. Она никогда о таком не слышала, но жидкость выглядела до боли знакомо.

– Нам лучше уйти, – сказала она, дергая Джастина за руку. – Вряд ли прикасаться к этой мерзости – хорошая идея.

В кои веки он не возражал, на его лице было написано беспокойство.

– Ага. Стой… что это?

Джастин показал на дерево, и Мэй посветила на него фонариком с жутким ощущением дежавю.

Кто его знает, почему ей потребовалось столько времени, чтобы узнать его. Но сейчас, увидев наполовину расплавленный ствол в ярком свете и поднимающуюся от него серую струйку, Мэй вспомнила, как сидела под боярышником всего несколько дней назад и вздрагивала от точно такой же картины. Прежде чем она успела полностью осознать, что это значит, струйка растворилась в воздухе, как облачко дыма. Мэй перевела луч на переливающиеся дорожки странной жидкости, которая по-прежнему подкрадывалась к ним, но следы серой струйки исчезли.

– Черт, – прошептала она, крепче обхватывая руку Джастина. У нее было видение об этом дереве, но она все равно не знала, что это… или как это остановить.

– Ты тоже это видела, – хрипло произнес Джастин. – Серость. Видела же, правда?

Мэй кивнула и ощутила тошноту.

– Давай выбираться отсюда. Мама должна об этом узнать.

Они спешно пошли обратно через лес, полностью позабыв о споре. Даже когда вонь давно прошла, Мэй все еще чувствовала прикосновение гнили к своей коже, словно та проникла в самые ее поры. Тот дым снова и снова поднимался в ее голове и протягивал к ней крючковатые пальцы.

Айзек Салливан прижал ладонь к склепу в их фамильном мавзолее, в котором должны были похоронить и его, и вздохнул. На мемориальной табличке по-прежнему было выгравировано его полное имя.

Он показал ей средний палец.

Ему не очень-то нравилось навещать свою могилу – это не самый приятный опыт, и если уж приходить к ней, то лучше в компании друга и украденного пива. Но сегодня это казалось необходимым, хотя Айзек был трезв как стеклышко и не общался с единственным другом, которого предпочел бы взять с собой.

– Эта гребаная семья, – пробормотал он, шагая вдоль ряда склепов; его шаги эхом отражались от мраморного пола мавзолея. – Этот гребаный город.

Большинство усопших жителей Четверки Дорог были похоронены глубоко под землей, их прах хранился в забытых коридорах катакомб под ратушей. Но все основатели владели собственным крылом в главном здании мавзолея. Он был построен из красно-коричневого камня и полированного мрамора, в строгих рядах склепов стояли десятки урн.

Взгляд Айзека метнулся к самой большой мемориальной доске в центре помещения, на которой был выгравирован фирменный кинжал Салливанов.

Здесь был похоронен Ричард Салливан. Основатель. Его предок.

Айзек не был знаком с ним лично, но это не имело значения – он ненавидел Ричарда. За то, что тот пошел на сделку, условий которой не понимал, с монстром, которого никогда толком не видел. За то, что запер своих потомков в городе, где люди умирали жуткой смертью, и доверил им положить этому конец. За то, что наделил Айзека силой, которая привела к урнам, аккуратно выставленным рядом с его пустой могилой.

Чувство вины обожгло ему горло и вызвало слезы в глазах, но Айзек заставил себя посмотреть на плиты по бокам от его. Калеба и Исайи. Это меньшее, что он мог сделать, учитывая, что два его старших брата погибли из-за него.

Скорбь по ним была жестоким, странным, двусторонним ножом, который заставал Айзека врасплох всякий раз, когда он думал, что начал исцеляться. Боль ослабла лишь после того, как он перестал пытаться остановить поток своих страданий и смирился с мыслью, что его горе всегда будет, как открытая рана.

Внезапно сзади прозвучал голос и вскрыл ее заново.

– И вправду, гребаная семейка, – сказал Габриэль. – Черт, как же я ненавижу это место.

Айзек повернулся, подавляя устойчивую пульсацию паники в груди, и воззрился на своего единственного оставшегося брата. Четыре года назад, когда Габриэль покинул город, он возвышался над Айзеком, но время поровняло их в росте. Хотя Айзек был долговязым, а Габриэль – широкоплечим и мускулистым. Из-под рукавов брата, заканчивавшихся на предплечьях, выглядывали татуировки, прикрывающие шрамы. Айзек изучил рисунок на одной руке: череп с кинжалом, вонзенным в глазницу.

Его собственный шрам – линия на шее – запульсировал под высоким воротником свитера. Сувенир на память с их прошлой встречи с Габриэлем.

– Ты сам захотел встретиться со мной здесь, – тихо сказал он, и слова отскочили от мраморных стен. – Необязательно делать это перед мертвыми.

– Ошибаешься, – спокойно возразил Габриэль. – Это семейное дело.

– Поэтому ты вернулся? – сердито спросил Айзек. – Чтобы отправить меня к ним?

Брат вздохнул.

– Я не собираюсь убивать тебя.

– Что-то мне с трудом в это верится.

Смотреть на Габриэля было все равно что заглянуть в портал в прошлое. Точно такое же ощущение охватило Айзека неделю назад, когда он встретил брата у развалин дома Салливанов. Тогда Айзек не промолвил ни слова. Острый, настойчивый страх лишил его дара речи. Вместо этого он кинулся бежать, окружавший пейзаж сливался с воспоминанием, от которого он давно пытался избавиться, о его четырнадцатом дне рождения – ночи, когда семья отвела его в лес за домом и попыталась перерезать ему горло.

В тот день он тоже убежал в лес, оставляя позади себя багровый след в виде темных, неровных пятен на пожелтевшей траве.

«Следуй за кровью, – часто слышал он фразу в детстве. – Следуй за кровью и найдешь Салливанов».

И, наконец, когда стало уже слишком поздно, Айзек понял ее значение.

Каким-то образом он выжил и за последние несколько лет убедил себя, что находится в безопасности. Но теперь Айзек осознал, как сильно ошибся. Он согласился встретиться с Габриэлем, потому что устал бежать. Потому что наконец-то мог столкнуться лицом к лицу с братом, но уже не в цепях, а со всем могуществом магии их семьи в своей крови. Но пока что Габриэль не делал попыток напасть на него. Казалось, он искренне хотел поговорить. Что еще хуже, поскольку много лет назад Айзек совершил ужасную ошибку и заслуживал наказания.

– Слушай, – миролюбиво начал Габриэль. – Я здесь не для того, чтобы причинить тебе вред. Ты мой брат. Я приехал из-за мамы.

Айзек напрягся.

– А что с ней?

Последние три года Майя Салливан лежала в больнице в коме. Айзек единственный из Салливанов, кто навещал ее, поскольку других в городе не осталось.

– Не знаю, в курсе ли ты, но я получал отчеты о ее медицинских записях, пока меня не было…

– Я тоже видел ее медицинские записи, – грубо перебил Айзек. – И видел ее. Ты хоть раз приходил к ней?

Стыд на лице брата послужил ему ответом. Айзек почувствовал прилив самодовольства.

– Суть не в этом, – сдержанно ответил Габриэль. – С недавних пор ее состояние ухудшилось. Врачи рекомендуют нам отключить ее от жизнеобеспечения.

Айзек окинул его испепеляющим взглядом.

– Она не подписывала отказ от реанимации.

– Знаю. Но ты действительно думаешь, что она хотела бы жить подобным образом?

Айзек вздрогнул. Может, Габриэль был прав, но мать – единственная из всей семьи, кто любил его. Было трудно расстаться с надеждой, что, пока она не испустила последний вздох, еще есть шанс на ее возвращение.

Для него любовь всегда сопровождалась болью – она была как оружие у его горла, которое семья и друзья бесстыдно использовали, чтобы контролировать его. Как вопрос без ответа, как нескончаемое ноющее чувство в груди, как далекое эхо воспоминаний, которые лучше забыть. Но даже все это не могло погасить надежду, что однажды он сможет заботиться о близких людях и чувствовать, что это победа, а не поражение. Что с эмоциональными связями станет проще, а не сложнее, быть человеком.

– Ты не знаешь, чего бы она хотела, – сказал он. – Никто из нас не знает.

– И никогда не узнает, – ответил Габриэль. – А значит, нам нужно принять наилучшее решение, исходя из той информации, что у нас есть. Мы оба совершеннолетние – медицинская доверенность дает нам право решать за нее. Врачи ничего не будут делать без согласия нас обоих.

– Вот и хорошо, – Айзек почувствовал, как по его жилам течет сила, нарастая наряду с его гневом. – Потому что я говорю «нет» и не собираюсь менять свое мнение.

– Айзек… – в голосе Габриэля четко слышалось предупреждение. – Ты уже не ребенок. Подобные решения непростые, но они необходимы. Хотя бы пообещай, что подумаешь об этом.

В ответ Айзек поднял руку. Воздух вокруг братьев замерцал, у его ладони собрался фиолетовый и красный свет. Габриэль медленно попятился.

– Ты прав, – прошептал Айзек. – Я уже не ребенок. А теперь оставь меня в покое.

Он сжал кулак и отвернулся от брата, испугавшись, что если будет смотреть на него еще секундой дольше, то на глазах выступят слезы. Когда Айзек оглянулся, Габриэль уже ушел. В кармане Айзека завибрировал телефон.

Нахмурившись, он достал его, ожидая очередных манипуляций со стороны брата. Но сообщение прислал не Габриэль… а Мэй.

– О нет, – пробормотал Айзек, вчитываясь в слова на экране. Затем неохотно напечатал ответ.

Через пару минут в дверях мавзолея появилась Мэй. Ее лицо, как всегда, источало высокомерие, вся одежда была розовой, но в том, как она барабанила ногтями по бедру, осматривая склепы с останками основателей, чувствовалась некая нервозность.

Смотреть на нее тоже было больно, но по другой причине. Она слишком походила на своего старшего брата.

– Ты тут что… просто тусуешься? – недоверчиво спросила Мэй, цокая каблуками по мраморному полу.

Айзек пожал плечами, так как не хотел рассказывать о Габриэле ни ей, ни кому-либо еще.

– Ну, сама понимаешь… отдаю дань уважения.

– Ага. – Мэй села на скамью и жестом показала, чтобы Айзек присоединился к ней. – Ну, тут хотя бы уединенно.

Айзек сел рядом и посмотрел на символ основателей, вырезанный в центре пола: круг с пересекающими его, четырьмя линиями. Случайные посетители могли бы подумать, что это крест, но Айзек знал правду.

Этот город жил в страхе перед совсем другим богом. Кем-то, скорее, чудовищным, нежели святым. Но для основателей это было примерно одно и то же. Могущество есть могущество, и люди всегда будут его жаждать, независимо от того, замаскировано ли оно красивыми словами и осторожными манипуляциями или оголено до клыков и когтей.

– Ну? – немного грубее, чем планировалось, начал он. Айзек все еще думал о Габриэле, но ждать не хотел общаясь с Готорнами, он пришел к выводу, что лучше переходить сразу к делу. – О чем ты хотела поговорить?

– Мне нужна твоя помощь. – Мэй пустилась рассказывать об увиденном больном дереве и его возможной связи с Серостью. – Нам нужно избавиться от этой проблемы, пока о ней не узнал весь город.

Но пока она говорила, в голове Айзека звучали собственные слова, произнесенные хриплым и сломленным голосом Джастину всего пару недель назад. «Я делаю все, что ты захочешь, потому что твое счастье важнее моих страданий».

Ему было невероятно трудно признаться в своих чувствах Джастину, зная, что они невзаимны. Но другого способа порвать их связь он не видел.

Слишком долго Айзек думал, что лучше – безопаснее – следовать за Готорнами, чем прокладывать собственную дорогу. Теперь он понимал, что это была нездоровое решение, и изо всех сил пытался его нарушить. Но это было не так уж легко.

Ответив так быстро на сообщение Мэй, он поддался соблазну. Неважно, что он был занят решением своих проблем. Инстинкт отложить их на потом ради Готорнов был слишком сильным, чтобы его игнорировать.

Но у Айзека появились собственные планы: поиски с Вайолет, разборки с Габриэлем. Все это принадлежало ему, они были его историей. И он не бросит их, просто чтобы защитить другую семью, – семью, которая всегда просила о слишком многом.

– Прости, – сказал он, вставая. – Я не буду спасать ситуацию за тебя. Не в этот раз.

Мэй изумленно уставилась на него.

– Что?! Но, Айзек, это может быть невероятно опасно!

– Тогда твоя семья с этим разберется, – резко парировал он. – Это ведь ваша работа, так?

До чего же приятно было отказать. Просто уйти, распахнуть двери мавзолея, прищуренно взглянуть на полуденное солнце и пойти через городскую площадь домой. Это ли не свобода?

4

Первый вдох свежего лесного воздуха стал для Харпер откровением. Она так долго пряталась в затхлом особняке Сондерсов, что почти забыла, каково в мире снаружи. Шпили дома исчезли за верхушками деревьев, и тяжесть в ее груди ослабла. С купола из веток над ее головой падали оранжевые листья.

Она подготовилась, насколько это вообще возможно. Харпер тщательно подошла к выбору наряда: удобные ботинки, джинсовая куртка с завязанным рукавом под культей и юбка до колен. В ножнах на поясе висел меч. Плюс ко всему, она идеально подвела глаза. Все это служило ей броней.

И все это перестало иметь значение, как только она вышла на беговую площадку за школой Четверки Дорог.

Асфальт укрывал слой сухих листьев, которые еще не успели смести. Уроки уже закончились, и сегодня у команды по бегу был выходной, но Джастин Готорн все равно пришел.

В основном дети предпочитали не сидеть на трибунах, а прятаться под ними, чтобы посплетничать, пообжиматься или покурить. Но сегодня Джастин сидел один с полупустой бутылкой воды рядом. К его лбу прилипли светлые пряди, сгорбленная поза выражала раздражение. Им потребовалось несколько дней, чтобы договориться о встрече: в конце концов, за ними пристально следили. Это единственное время, которое удалось выкроить.

Джастин заметил Харпер, и его глаза расшились от чего-то похожего на смесь страха и надежды. Здороваться не было смысла. Все любезности остались далеко в прошлом.

– Я знаю, что ты со мной сделал, – заявила Харпер, и ее слова раскатились по площадке. Снова подумав о его предательстве в ночь ритуала, она мысленно собрала всю свою злость и вцепилась в нее изо всех сил. – Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Я не хотел, чтобы ты потеряла память. – Джастин поднялся и за пару широких шагов преодолел бо́льшую часть расстояния между ними. Они стояли ровно на границе леса и трека, из-под асфальта выступали корни. – Но ты должна знать, Харпер, что как только появилась такая возможность, я нашел способ вернуть тебе воспоминания. Надеюсь, это чего-то да стоит.

– Я… что?! – Харпер нахмурилась. – Это Вайолет вернула мне воспоминания!

Лицо Джастина омрачилось.

– Я подумал… Когда ты предложила встретиться, я подумал, что ты знаешь…

– Знаю о чем?

– Это был я. – Его голос задрожал, но лицо оставалось непоколебимым. По горлу Харпер поднялась тошнота.

Джастин хороший лжец, но она сомневалась, что он врет. Не в этот раз.

Харпер ни разу не задумывалась, что за этим мог стоять Джастин, ведь ее воспоминания о нем были ужасными. Воспоминания о том, как он разрушил ее жизнь. Он бы ни за что не захотел возвращать ей их; в этом не было смысла! Харпер подумала о его виноватом поведении в последние несколько недель. Как он извинился за то, что причинил ей боль много лет назад. Она считала, что это просто притворство, способ принести ей еще большую боль.

Готорны держали ее в неведении, потому что боялись ее способностей. Заключили ее в клетке собственного разума на три года и воспользовались тем, что она не могла увидеть правду, чтобы посеять свою ложь. Но если Джастин не врал, то он обернулся против собственной семьи, – сделал то, что Харпер считала невозможным, – чтобы помочь ей.

– Тебе стоило рассказать мне, – прошептала она.

Мир словно переродился вокруг нее, такой шаткий и новый. В ней проснулось чувство вины, а затем злость, что Джастину вообще удалось его пробудить. Он спас и обрек ее; ранил и исцелил. Харпер одновременно ощущала тяжесть обоих поступков, и от этого прилива эмоций ей захотелось расплакаться. Это несправедливо, что ее лучший и худший моменты сводились к одному человеку.

– Знаю, – Джастин пнул асфальт носком кроссовки. – Мне жаль, что я был недостаточно храбрым, чтобы помочь тебе раньше. Мне жаль, что я прислушался к Августе. Мне жаль, что тебе пришлось провести годы в одиночестве и верить, что ты бессильна. Ты заслуживала лучшего.

Внезапно слезы подступили опасно близко к глазам.

– Спасибо.

– Я знаю, что ты никогда меня не простишь. И у тебя нет причин верить, что я больше ничего от тебя не скрываю.

Но Харпер верила ему. Потому что теперь она помнила ту ночь. Помнила, что в действительности тогда произошло. Она пришла в ужас, когда Августа Готорн напала на нее, и действовала рефлекторно, не понимая своей силы. Джастин защитил свою мать. И Харпер не простила его, вот уж нет, но она поняла, почему он толкнул ее в озеро, в Серость. Он не знал, к каким ужасным последствиям это приведет. Не знал, что бы она сделала с его матерью.

Харпер тоже этого не знала. Зато теперь она знала, каково чувствовать, как кожа Августы твердеет в ее хватке, видеть страх в глазах шерифа. Это было ужасающе. И необходимо. Такие люди как Августа не прислушивались к голосу разума – они подчинялись только страху.

А в тот момент Августа Готорн боялась ее – четырнадцатилетнюю девочку. Боялась до сих пор. Любопытно, что пугало ее больше: тот факт, что Харпер могущественнее, или то, что несмотря на все попытки этому воспрепятствовать, ее сын не оставлял Харпер в покое. От этой мысли в груди у нее все затрепетало. Последние три года она только и мечтала о силе и теперь стала ее обладательницей.

И пришла сюда, чтобы использовать ее.

Харпер хотела вернуть себе прежнюю жизнь и перестать прятаться в особняке Сондерсов. Джастин мог помочь с этим. Главное правильно разыграть карты.

– Ты сделал мне больно, – спокойно сказала она. – Я не стану притворяться, будто ничего не было, и не обещаю тебе прощение. Но я также знаю, что неправильно поступила с деревом вашей семьи. Я хочу найти способ решить нашу проблему так, чтобы больше никто не пострадал.

– Прекрасно. – Голос принадлежал не Джастину. Звонкий и плавный, он четко произносил каждый слог. – Значит, ты готова сотрудничать.

Мэй Готорн вышла из леса из-за спины брата, сжимая в руке колоду Предзнаменований. В свете солнца ее волосы оттенка пепельный блонд казались почти белыми, на шее, над шелковым блейзером цвета шампанского, светился медальон.

– Мэй? – резко спросил Джастин. – Что ты тут делаешь?

По Харпер поднялось раскаленное и острое чувство предательства. Глупо было полагать, что она сможет договориться о встрече с Готорном. Она посмотрела в сторону деревьев.

– Ты обещал прийти один! – сказала она, сердито поворачиваясь к Джастину.

– Я и пришел. – Он беспомощно переводил взгляд с сестры на Харпер. – Пожалуйста, ты должна мне поверить! Я не знал, что она там прячется.

Харпер замешкалась. Джастин выглядел по-настоящему растерянным. С другой стороны, не далее как пару минут назад она размышляла о том, какой он хороший лжец.

– И ты ждешь, что я поверю, что она шпионила за нами?

– Да! Потому что это правда!

– И, судя по всему, не зря, – Мэй покачала головой и посмотрела на Харпер с нескрываемым недоверием. – Ты напала на наше дерево. Мы не можем просто закрыть глаза на такую наглую провокацию. Тебе повезло, что мы не объявили тебе войну.

– Мэй! – осадил ее Джастин. – Ты не можешь кидаться такими словами, как «война»…

– Она уже это сделала, – процедила Харпер. – Слушай, Мэй, тебе лучше уйти. Мы с Джастином прекрасно улаживали все самостоятельно. Ты только ухудшаешь ситуацию.

– Никуда я не уйду, – Мэй скрестила руки. – Когда дело касается тебя, Джастин не дружит с логикой.

– Эй! – Джастин окинул ее испепеляющим взглядом.

Но Харпер поняла, что она здесь хозяйка положения. Хоть Вайолет и не рассказала ей о Джастине, она все равно знала, что Мэй тоже пошла против воли матери.

– Я знаю, что ты помогла Вайолет, – тихо произнесла Харпер, наслаждаясь смущением на лице Мэй. – Ты не такая идеальная, как все считают.

– Ты ничего обо мне не знаешь, – огрызнулась та.

– Я знаю, что твоя семья годами превращала мою жизнь в ад. И все равно я была готова пойти на перемирие. Но раз ты такого плохого обо мне мнения, я передумала.

Мэй рванула в сторону Харпер, смущение на ее лице сменилось яростью. Джастин схватил ее за руку, но она отмахнулась от брата.

– Эй, – бессмысленно попытался успокоить их он. – Вам правда не стоит ссориться друг с другом…

Но для этого было немного поздно.

У Харпер оставались считанные секунды до того, как Мэй набросится на нее. Тяжесть ножен успокаивала; не зря она пришла сюда при оружии. Но, по правде, ей больше не нужен был меч, чтобы заставить своих обидчиков пожалеть о решении напасть на нее.

Она прижала ладонь к ближайшему дереву и вытолкнула в него всю свою злость.

В ту же секунду ствол начать каменеть и приобретать рыжевато-бурый оттенок. Но на этом все не закончилось. Птицы встревоженно разлетелись в разные стороны, камень спустился к лесной подстилке и зашуршал под листьями, распространяясь к деревьям неподалеку. Харпер чувствовала, как от нее распространялась сила – не только из руки; внезапно у нее закружилась голова, живот скрутило от знания, что она это сделала. Она попыталась убрать ладонь со ствола, довольная видом застывшей Мэй, которая с опаской наблюдала за приближением камня. Но ее ладонь будто приросла к дереву.

Могущество продолжало курсировать по ее телу, становясь сильнее, становясь слишком сильным, и в отчаянной попытке вернуть контроль над собой Харпер наконец убрала руку с коры.

Она вздрогнула и покачнулась, но преисполнилась решимостью не показывать слабость.

– Я ухожу, – холодно бросила Харпер, изо всех сил стараясь придать себе грозный вид. – Не подходите ко мне.

Она держалась до последнего, плетясь через лес, а отойдя на достаточно большое расстояние, упала на землю и закашлялась от рвотных позывов. Ее не стошнило, но она все равно плохо себя чувствовала и содрогалась от изнеможения. Застонав, она вытерла рот, обернулась… и, разумеется, увидела последовавшего за ней Джастина Готорна.

– Черт, – выругалась Харпер, поднимаясь на ноги. – Твоя сестра права, у тебя с логикой натянутые отношения. Ты что, не слышишь ни слова из того, что тебе говорят?

Он подошел ближе с грустным выражением лица.

– Ты вся дрожишь. Давай помогу…

– Так я и поверю тебе после того, что только что произошло. – Харпер оглянулась, ожидая увидеть Мэй, но Джастин покачал головой.

– На этот раз она не пойдет за нами, обещаю. Харпер…

Она покачнулась, и Джастин быстро подхватил ее под спину, осторожно опуская на землю и прислоняя к стволу дерева. Даже сквозь ткань джинсовой куртки его прикосновение казалось ласковым, и на секунду он находился достаточно близко, чтобы она могла рассмотреть маленькие веснушки на его носу и нежность в глазах. Но затем он отстранился, оставляя после себя запах мыла и костра, и Харпер разозлилась на то, что ей нравился этот аромат.

Джастин протянул ей бутылку воды, и она сделала глоток, прожигая его взглядом. Как он смел быть таким добрым и любезным после того, как она угрожала превратить его в камень?!

– Ты не знаешь, как ею пользоваться, да? Своей силой.

Харпер поборола желание выплеснуть остатки воды ему в лицо.

– Хочешь еще одной демонстрации?

– Спокойно, – Джастин присел рядом. – Я не пытался тебя оскорбить. Это просто… наблюдение. Большинство основателей проходит обучение после ритуала. У тебя этого не было.

– И ты говоришь это к тому?… – едко спросила Харпер.

– К тому, что, сомневаюсь, что ты знаешь, как оживить боярышник. Поэтому ты хотела запугать Мэй.

– И что, если так? – Харпер насупилась.

– То… ты могла бы научиться? Моя мама с радостью даст тебе пару уроков.

Харпер вскинула бровь.

– Я не буду брать уроки у твоей матери.

– Я проконтролирую ее, – быстро продолжил Джастин. – Может, у меня и нет силы, но мама прислушается ко мне. Если она будет тебя учить, то ты перестанешь считаться угрозой для моей семьи.

Харпер замешкалась. Идея, что она может хоть чему-то научиться у женщины, уничтожившей ее жизнь, звучала абсолютно безумно. Но Джастин был прав: это улучшит ее положение. Однако с Готорнами всегда есть какой-то подвох. Ей не потребовалось много времени, чтобы догадаться, какой.

– Ты хочешь вернуть дерево, – сухо сказала она. – И поэтому предлагаешь помощь своей семьи.

Джастин кивнул.

– Это небольшая плата за контроль.

Но дело было не только в контроле, а в том, что Готорны контролировали ее. Харпер не доверяла им, ничему не доверяла. К сожалению, у нее не было вариантов получше.

И часть нее по-прежнему воспламенялась, когда она думала о Джастине. Глупая, ужасная часть, которую было невозможно игнорировать.

– Я подумаю об этом, – медленно произнесла она и поднялась на ноги.

После встречи с Харпер Мэй побежала прямиком домой, решительно настроившись заставить маму понять, что Карлайлы – потенциальная угроза для них. Мэй заслуживала того, чтобы к ней прислушались.

К сожалению, Джастин умудрился прийти первым. Он позвонил Августе и рассказал ей ту извращенную, мерзкую правду, которая была ему на руку. А значит, Мэй вернулась к разъяренной матери, которая нервно расхаживала перед дверью в комнату для чтения и собиралась с мыслями, прежде чем зайти внутрь и накричать на своих детей.

Мэй хотелось взвыть от досады. Хотелось впиться окровавленными ногтями в землю. Хотелось потянуться через фамильный деревянный стол и расцарапать самодовольную ухмылку на лице брата.

Вместо этого она задушила свои эмоции, пока в ее голосе не остался только лед.

– Ты вернул Харпер ее воспоминания, – сказала она Джастину. Это не был вопрос. – Она превратила наше дерево в камень, а ты все равно приполз к ней на коленях.

Джастин вздрогнул.

– Моя личная жизнь тебя не касается.

– Касается, если она приводит к прямой атаке на всю нашу семью! – Мэй покачала головой.

– Наша мама поступила неправильно, – хрипло ответил он. – Я хотел исправить ее ошибку. Разве ты хотела не того же с Вайолет?

Джастин многозначительно на нее посмотрел, и Мэй охватила паника. Она надеялась, что он пропустил мимо ушей намек Харпер во время их ссоры, но очевидно, что нет.

Прежде чем она успела ответить, дверь скрипнула, и в комнату вошла Августа со своими огромными мастифами. Черные челюсти Брута задрожали, когда он обвинительно гавкнул на нее, и сердце Мэй кольнуло болью. Даже собаки злились на нее.

Она повернулась к Августе и с ужасом заметила разочарование во взгляде матери… направленном не на Джастина, а на нее.

– Ты рассказал ей, – выдохнула Мэй, глядя на брата. – Ты рассказал ей…

– Хватит криков, – спокойно сказала Августа, садясь перед ними. – Да, Мэй, твой брат рассказал, что, судя по всему, по городу ходит слух, будто это ты помогла Вайолет вернуть память. Это правда?

Сидя лицом к лицу с матерью, Мэй ничего не могла сделать, кроме как стыдливо кивнуть.

Скулы Августы пошли желваками.

– Что ж, ясно. Вы снова меня обманули. Джастин, с этой секунды ты под домашним арестом. Никаких марафонов. Никаких вечеринок. И определенно никаких патрулей.

Джастин напрягся, но кивнул.

– А что насчет того, чтобы Харпер присоединилась к нам? – спросил он, выпятив подбородок.

– У меня назначена встреча с Джунипер Сондерс, чтобы обсудить это. Ты тоже можешь пойти, если хочешь. А теперь… – она перевела взгляд на Мэй. – Выйди. Мне нужно поговорить с твоей сестрой.

Это и наказанием толком нельзя назвать, поняла Мэй. Джастина, как обычно, наградили за его проступки, в то время как ее вот-вот выпотрошат за них.

Она посмотрела в глаза матери, ожидая, когда та обрушит на нее топор.

– Ох, Мэй… – Лицо Августы было так похоже на ее собственное, однако Мэй не могла его прочесть; Августа научилась скрывать свои эмоции задолго до рождения дочери. – Будущее этого города очень долго лежало на моих плечах. Скоро оно будет возложено на твои плечи, и я должна знать, что ты способна нести эту ношу.

Мэй услышала нотки сомнения в ее словах. Это недоверие всегда было камнем преткновения между ними, потому что Мэй никогда не становилась первым выбором Августы, и они обе этого не забудут.

– Я способна, – устало ответила она.

– Ты не говорила, что можешь противостоять моей силе. – Фраза прозвучала тихо, опасно. – Почему?

Мэй замешкалась. У нее было столько причин хранить свою способность в секрете, но она боялась произносить их вслух.

– Я сомневалась, что смогу, – наконец выпалила она. – Вайолет была… проверкой. После всего произошедшего я не знала, как ты отреагируешь на новость, что я помогла ей.

Это была наглая ложь. Она знала, что Августа плохо отреагирует на ее поступок, ведь он значил, что Мэй – угроза для нее. А она всю жизнь наблюдала за тем, как мать расправлялась с угрозами. И без того казалось, что любое ее действие будет подвергнуто тщательному изучению и наказанию, и Мэй не хотелось давать Августе еще больше причин присматриваться к ней.

У нее зачесались ладони, и она в который раз подумала, что Августа не должна узнать, что она изменила будущее, – или о секрете, скрывавшемся под морем остальных, в ранах на руках, которые уже давно поблекли.

– Я беспокоюсь о тебе, Мэй. Ты зациклилась на Харпер и гнили, которую, по твоим словам, видела в лесу, а должна сосредоточиться на патруле и минимизации ущерба после Церкви Четверки Богов.

– В смысле «по моим словам»? – живот Мэй скрутило от дурного предчувствия.

– Я отправила помощников на указанное вами с Джастином место. Там не было никаких следов того, что вы якобы видели.

– У меня есть фотографии…

– Довольно. – Голос Августы не терпел возражений. – Мне нужно время, чтобы придумать соответствующее наказание за твой обман. Пока что я хочу, чтобы ты просто следовала приказам. Ходи на патруль. Никаких побочных миссий… и никаких вопросов. Ясно?

Слово камнем застряло в горле Мэй.

– Ясно.

Вернувшись в спальню, она плюхнулась на белоснежное одеяло и испустила сдавленный крик в подушку.

– Ты совсем одна, – прошептала Мэй, сворачиваясь клубком на кровати. Ей претило то, насколько жалко и правдиво звучали эти слова.

Как бы она ни пыталась быть идеальной дочерью для Августы, ничего не получалось. Ей никогда не сделать свою мать счастливой.

А значит, и защищать больше нечего. Нечего терять.

В голове Мэй загорелась идея и, шмыгнув носом, она перевернулась на бок.

Затем встала с кровати, выдвинула нижний ящик комода и убрала потайное дно. После ухода отца Августа избавилась от всех следов его присутствия в доме. В небольшой коробочке, спрятанной в комоде, хранились вещицы, которые Мэй удалось спасти от зачистки матери.

Фотографии – отец не любил фотографироваться, но Мэй сделала пару снимков его светлых волос и очков в тонкой оправе. Тяжелые серебряные часы. Сложенная фланелевая рубашка; залежалая, хотя Мэй казалось, что она по-прежнему немного пахла отцом – то есть виски и дубом.

И выведенный ручкой на пожелтевшем клочке бумаги номер телефона.

Отец вложил его ей в руку в день своего ухода, и Мэй хранила бумажку все эти годы, ожидая, когда же он свяжется с ней.

Но она устала ждать.

Мэй взяла мобильный и набрала номер.

5

За последние несколько месяцев у Вайолет кардинально поменялась жизнь, но одно осталось неизменным: игра на пианино стабильно приносила ей утешение. Она работала над композицией, которая превращалась из экспериментальных гамм и аккордов в поначалу топорную сонату. Независимо от того, получалось ли у нее, ей все равно нравился сам процесс. Сочиняя музыку, она, так сказать, развивала свои мышцы пианиста, и было что-то невероятно самоутверждающее в создании того, что принадлежало только ей.

Отвлечение шло ей на пользу. Вайолет не хотела думать о предложенном Айзеком плане… или о том, как быстро она его отвергла. Она сыграла до-диез минор, наслаждаясь тем, как звук звонко раскатился по комнате, и небрежно добавила к аккорду гармонию левой рукой.

– Все еще работаешь над своей новой композицией? – нерешительно поинтересовалась ее мама. – Звучит… интересно.

Вайолет фыркнула и обернулась. Позади нее стояла Джунипер Сондерс в своих очках для чтения и с выражением легкого замешательства на лице.

– Иными словами, звучит ужасно.

– Ни в коем случае!

– Ты слишком активно возражаешь. – Вайолет вскинула бровь. Сзади матери показался Орфей, дергая ушками. Она могла поклясться, что на морде серого полосатого кота читалось облегчение от того, что ее музыка, наконец, затихла. – Все нормально. Ты не обязана подбадривать меня, когда я лажаю… Я знаю, что мои волосы тоже не вызвали у тебя восторга.

– Во-первых, я твоя мать, так что буду поддерживать все твои покраски и музыкальные начинания. По крайней мере, ты не бегаешь по лесу и не подвергаешь себя смертельной опасности, – сухо ответила Джунипер. – И хочу напомнить, что тебе всего семнадцать, и учиться писать музыку – это немалый подвиг. Само собой, что ты не достигнешь совершенства за одну ночь.

Вайолет медленно, но уверенно привыкала к этой новой версии своей матери, которая хотела проводить время в компании дочери, а не избегала ее, и явно настроилась сделать из них семью из двух человек. В этом тоже не достигнуть совершенства за одну ночь, но зато они старались.

– Наверное, ты права. Просто… меня это бесит. Было бы круто, если бы у меня сразу все получилось.

Джунипер вздохнула и взяла на руки Орфея, поглаживая его между подрагивающими ушками.

– Жизнь так не работает. – Ее брови сошлись на переносице, и она показала на диван. – Присядешь? Нам нужно кое-что обсудить.

Вайолет села лицом к окну и лесу, спускавшемуся вниз по холму за домом. Октябрь подходил Четверке Дорог. Листья на дубах приобрели насыщенные красные и золотые оттенки, которые с удовольствием изобразила бы на холсте ее сестра Роузи, в свежем воздухе чувствовалось обещание скорых заморозков.

– Дай угадаю, – тихо сказала она. – Харпер?

Ее мать замешкалась.

– Ты слышала о случившемся?

– В смысле, помимо дерева?

Джунипер вздохнула.

– Да. Днем я получила любопытный звонок от Августы Готорн.

Она описала, что произошло на трэке у школы, – как Харпер продемонстрировала свою силу. И обратила внимание на то, что, несмотря на сумерки, она до сих пор не вернулась домой.

– Я надеялась, что ты знаешь, где она может быть, – закончила Джунипер.

Вайолет покачала головой, внезапно обеспокоившись.

– Она не отвечает на мои сообщения.

– Ну, она может ответить, если ты напишешь, что Августа Готорн хочет встретиться с ней и обсудить сделку.

Вайолет обескураженно воззрилась на мать.

– Сделку?! Какую еще сделку?

– Харпер нужно учиться, – спокойно ответила Джунипер. – Она могущественная, но непредсказуемая, и Готорны хотят исправить свои прежние ошибки, официально пригласив ее присоединиться к ним и развив ее таланты.

– Они просто хотят, чтобы она решала за них все проблемы, как Айзек, – пробурчала Вайолет.

– Но дело в том, что Готорны не единственные, кто может научить Харпер.

Внезапно Вайолет осенило.

– Ты хочешь, чтобы я убедила ее не соглашаться на сделку Августы. Ты хочешь, чтобы она осталась с нами.

Джунипер кивнула.

– У нашей семьи появился шанс вернуть власть над этим городом, Вайолет. Готорны только и делают, что врут всем и подвергают жителей опасности. Если мы все сделаем правильно, то изменим порядок вещей.

Вайолет замешкалась, ее желудок сжался от неприятного ощущения. Мать права: Готорнам нельзя доверить судьбу Четверки Дорог. Они лишили воспоминаний половину города, включая семью Сондерс. Люди погибли под их надзором. Серость окрепла. Но что-то в этом все равно казалось неправильным.

– Я не стану переубеждать Харпер, – сказала она, складывая руки на коленях. – Она заслуживает права решать самой, что для нее лучше.

– Ты действительно считаешь, что это ее решение? – Джунипер многозначительно на нее посмотрела. – Уверена, что Джастин Готорн всеми силами пытается переманить ее на их сторону.

– Джастин хороший парень, – Вайолет нахмурилась. – Я твоя дочь, а не инструмент. Как и Харпер.

– Разумеется! Я просто волнуюсь, что Августой может руководить желание отомстить, учитывая нашу историю.

– Вашу историю…

Они не говорили об этом, но Вайолет видела, как две женщины смотрели друг на друга, когда Джунипер вернула себе память. Многое начало обретать смысл. С тех пор она ждала, когда мать будет готова это обсудить.

В последнее время Вайолет только и делала, что ждала. Когда Айзек откроется ей. Когда Харпер остынет. Это действовало ей на нервы.

– Да, – кивнула Джунипер. – Мы с Августой встречались в школе.

– Я догадалась. Ты же знаешь, что можешь быть со мной откровенной, да?

На лице матери читалась некая уязвимость, которой Вайолет прежде за ней не замечала. Но она все равно узнала это выражение, так как часто видела его в зеркале.

– Я постоянно уговаривала себя рассказать вам с Роузи о своей ориентации, но… это трудно. В моей юности люди были не таких широких взглядов, как сейчас.

– Да, я понимаю.

Единственный человек, которому Вайолет не побоялась открыться, была Роузи, и то это не в счет. Потому что Роузи открылась ей первой и с радостью показала сестре своих любимых исполнителей, телешоу и книги, которые помогли ей разобраться в своей ориентации.

Вайолет знала, что их разговор с матерью будем другим. Но внезапно она поняла, что у них появилось нечто общее, и что раньше, не отдавая себе в этом отчета, она чувствовала себя очень одинокой. Ей хотелось, чтобы где-то кто-то знал правду о ней.

Она сделала глубокий вдох и посмотрела Джунипер прямо в глаза. Лицо матери подсвечивалось золотисто-оранжевым сиянием и тоже выдавало тревогу. И тогда Вайолет поняла, что, сколько бы тебе ни было лет, сколько бы раз ты этого ни делал, открываться на такую тему всегда страшно. И тот факт, что они обе были напуганы, странным образом успокаивал.

– Спасибо, что поделилась со мной, – тихо произнесла Вайолет. – И, мам? Э-э… я тоже.

Глаза Джунипер округлились.

– Вайолет… ты хочешь сказать…

– Да. В смысле, я никогда ни с кем не встречалась. Но я бисексуалка. И однажды я надеюсь начать отношения с кем-то.

Джунипер подалась вперед и взяла дочь за руки. Ее хватка была твердой и обнадеживающей.

– Я люблю тебя, – хрипло произнесла она. – И безумно рада, что ты доверилась мне. Я знаю, что нам обеим плохо даются подобные разговоры, но обещаю, что ты можешь поговорить со мной о своем избраннике или избраннице, и я всегда поддержу твой выбор.

Вайолет тихо фыркнула и попыталась не думать о темных кудрях Айзека.

– Пока говорить не о ком.

– Ну, если что-то изменится, я рядом. – Джунипер ненадолго замолчала, а затем добавила: – Честно, Вайолет, я рада, что ты завела столько новых друзей. Раньше я не припомню, чтобы ты собирала вокруг себя такой большой круг людей.

– Ты про тех людей, которые сейчас ненавидят друг друга?

Джунипер виновато сморщилась и убрала руки.

– Ты должна знать, что я не хотела вбивать клин между тобой и твоими друзьями. Просто… много лет назад я подвела свою семью, когда сбежала из Четверки Дорог. Это мой второй шанс, и я не могу снова их подвести.

– Я понимаю. Но если ты будешь решать проблемы так же, как Августа, то ты ничем не лучше ее.

– Ты права. – Джунипер помотала головой, слова давались ей нелегко. Они обе не привыкли к откровенным разговорам. Они единственные выжившие в семье… и единственные, кто нес бремя семейной драмы. – С моей стороны было неправильно пытаться использовать тебя, чтобы добраться до Харпер. Мне жаль.

– Спасибо, – искренне ответила Вайолет. – Я сделаю все возможное, чтобы поговорить с ней об этой встрече, но ничего не гарантирую.

Вайолет намотала бордовый локон на палец. Да, ее мать была права: Готорны не заслуживали, чтобы Харпер перешла на их сторону. Но Вайолет сомневалась, что ее семья лучше справится с управлением городом, чем они. Проблема крылась не в этом, а в том, что пока существовал Зверь, семьи основателей ни за что не прекратят ссориться. Но они слишком поглощены своими жалкими разборками и не могут увидеть картину целиком.

Раньше она боялась. Слишком беспокоилась о призраках, которых непременно увидит, если согласится на план Айзека, о цене неудачи, если что-то пойдет не так.

Но теперь Вайолет была готова. Наконец-то она поняла этот безрассудный блеск в глазах Айзека.

Айзек наблюдал за закатом с края до боли знакомой поляны, прищуренно глядя на лес, из которого должна была выйти Вайолет. Начало октября постепенно сказывалось на деревьях. Лес изобиловал жизнью настолько, насколько это возможно, когда знаешь, что умираешь: каждый листочек был пронизан красками, паря в воздухе и вытягиваясь кончиком к небу, чтобы коснуться его в последний раз, прежде чем быть втоптанным в землю. Айзек всегда считал, что осенняя листва прекраснее всего в свои последние дни, будто она пыталась напомнить миру, что ее нужно оплакивать, когда она опадет.

Вайолет вышла из-за деревьев. Серый полосатый кот шел рядом с ней, сверкая желтыми глазами в сумерках. Алая пряжа вокруг его уха совпадала с новым цветом ее волос.

– Уверена, что справишься? – спросил Айзек, когда она подошла ближе.

Ничего удивительного, что поначалу Вайолет была категорически против воссоздавать момент, который, несомненно, стал одним из худших в ее жизни. Но Айзек все равно удивился. Его подруга ворчливая и циничная, но важнее всего – она храбрая. Он не единожды видел это, когда они разбирались с Церковью Четверки Богов, или когда она столкнулась с Августой Готорн и Зверем. Мысль о том, что она достигла своего предела, не на шутку его встревожила.

Поэтому когда Вайолет закатила глаза и ответила: «Разумеется, я справлюсь. Что, теперь ты напуган?», он не смог сдержать улыбки.

– Нет, ни капельки.

Вайолет вскинула темную бровь.

– Странное время для улыбок.

– С таким лицом я убиваю монстров.

– Ага.

Вместе они настороженно вышли на поляну, где всего пару недель назад Церковь Четверки Богов пыталась вызволить Зверя из Серости, позволив ему занять тело Джунипер Сондерс. Последние воспоминания Айзека об этом месте были очень хаотичными. Он помнил, как последователей Церкви уводила полиция Четверки Дорог. Круг из костей, огороженный помощниками шерифа. Мигающие со всех сторон красно-синие огни, которые освещали облегчение в глазах Джастина Готорна.

Но запомнилось ему все это не из-за ритуала, а из-за того, что случилось после: Джастин остановил его на пути к машине Готорнов и сжал плечо. «Спасибо, – сказал он низким и хриплым голосом. – Если бы не ты, мы бы все погибли».

И тогда Айзек понял, что если он не научится говорить Джастину «нет», то всю оставшуюся жизнь будет гнаться за этими крошечными мгновениями признательности. Поэтому он решил положить этому конец раз и навсегда. Даже если это значило, что придется рассказать Джастину о своих чувствах. Даже если это принесет почти столько же боли, сколько его ритуал.

– До чего же странно, что они не помнят ничего, что тут натворили. – Голос Вайолет раскатился по поляне и вернул Айзека в реальность. – Я имею в виду Церковь. Августа обладает ужасающей силой.

Он покачал головой и сосредоточил взгляд на ее ярких волосах.

– Однажды я попросил Августу помочь мне забыть… Она мне отказала.

Вайолет резко повернула голову, но в ее глазах не было обвинения – только понимание.

– Как и моя мама. Поэтому она не помнила, что здесь происходило, и чуть не умерла. Уверяю тебя, что бы ты ни хотел забыть… это бы не помогло.

Айзек шумно и порывисто выдохнул. По поляне пронесся мощный порыв ветра, шелестя листьями на дубах. Вечер выдался прекрасным и достаточно ясным, чтобы видеть сияние месяца в небе, отраженное в темных и серьезных глазах Вайолет.

– Знаю. Я просто хотел облегчить себе жизнь. Хоть и понимал, что это поступок слабака.

– Я не считаю слабостью хотеть пропустить один шаг. Исцелиться быстрее. Стереть что-то ужасное. – Вайолет шагнула к нему и заговорила мягче: – Я так сильно хотела вернуть Роузи, что это чуть не стоило мне жизни. Но теперь я учусь жить без нее, пусть это и трудно.

Айзек кивнул, чувствуя жгучий комок в горле, и отвернулся. Работая с Готорнами, ему всегда казалось, что он ставил на кон все ради них. Рисковал своей жизнью снова и снова ради их репутации, безопасности, уюта.

Но Вайолет рисковала не меньше, чтобы оказаться здесь. Возможно, даже больше. Для Айзека было в новинку, что кто-то подстраивался под него, в то время как его всегда учили подстраиваться под других.

– Э-э… ну что, давай начинать, – хрипло произнес он, становясь коленями на траву и показывая на контур в грязи. Символ основателей – круг с пересекающими его, почти соприкасающимися четырьмя линиями. – Тут они проводили ритуал.

Полиция тщательно убрала кости, но их белые фрагменты по-прежнему блестели в свете фонарика телефона. По спине Айзека пробежали тревожные мурашки, когда Вайолет присела рядом и нахмурилась. Ее кот расхаживал позади них, виляя хвостом.

– Во время ритуала Церковь пела за пределами круга. Но если мы хотим заманить Зверя, я, наверное, должна стоять внутри. Как моя мама.

Айзек с трудом сглотнул.

– Тогда я тоже войду в круг. Я могу открыть тебе портал в Серость.

Вайолет вздохнула и встала у самой черты.

– Когда я предложила работать сообща, то искренне считала, что ты поможешь мне придумать что-то логичное и разумное…

– У тебя есть план получше?

Она закатила глаза и вошла в круг.

– Очевидно, что нет.

Они нервно переглянулись, но ничего не произошло. Спустя еще пару секунд Айзек присоединился к Вайолет. Орфей остался снаружи. Судя по всему, он был единственным вменяемым из них.

Все казалось вполне нормальным. Настолько, что они даже сели на траву. На секунду Айзек задумался, а сработает ли вообще их план.

– Ладно, – пробормотала Вайолет, доставая мобильный. – Заранее предупреждаю, я хреново пою.

Айзек последовал ее примеру. Они раздобыли текст песни из конфискованных записей Церкви, и, взглянув на фотографию, Айзек ощутил тревожную тяжесть в груди.

– Ничего, я умею, – немного застенчиво ответил он.

Вайолет окинула его испепеляющим взглядом.

– Ну, разумеется.

– Это еще что значит?

– Ничего, – она прочистила горло. – На счет три?

Айзек кивнул.

– Раз, два…

Сперва их голоса звучали настороженно, нестройно и натужно в ночи. Но Вайолет предупреждала, что Церковь повторяла колыбельную снова и снова, поэтому, закончив куплет, они просто начали сначала. Айзек точно не знал, когда появились первые изменения, но почувствовал, что это случилось. Слова перестали срываться с его губ через силу и полились плавным ручьем, сплетаясь с голосом Вайолет, пока им не стало казаться, будто кто-то другой пел через них.

Символ основателей замерцал, и фрагменты костей засочились переливчатой жидкостью. Айзек никогда подобного не видел, и его голос слегка дрогнул, а сердцебиение участилось. Он с опаской наблюдал, как жидкость текла по канавкам в грязи и сильно разила гнилью. Не переставая петь, Айзек понял руки и сосредоточился.

Воздух у его ладоней нагрелся, и он призвал силу, освещая лучами всю поляну. Его способности всегда приносили неприятные ощущения: вызывали тупую боль под кожей, испарину, жар. Если он использовал ее слишком долго, требовал слишком многого, то терял сознание. Но Айзек привык к боли.

Сжав челюсти, он согнул пальцы в воздухе и проделал брешь в мире.

Попытки открыть врата в Серость не всегда заканчивались успехом, но в этот раз все получилось. Айзек развел руки, расширяя брешь, и в круг полился туман. Портал открылся слева, чтобы они с Вайолет могли заглянуть внутрь. Туман сгустился под звуки их пения, и Айзек почувствовал, как Вайолет напряглась.

Весь круг будто задвигался, и у Айзека появилось ощущение, что их кинули через открытый им проход. Четверки Дорог больше не было, только мир в серых оттенках; переливающаяся жидкость подползала все ближе. На периферии кучно выросли деревья, их ветви жутковато колыхались, и статичное небо приобрело белый цвет.

Они переглянулись и прекратили петь. Лицо Вайолет помрачнело. Они не просто призвали Серость, а попали внутрь нее. Айзек ожидал этого после того, как Вайолет описала прошлый ритуал, но происходящее ничуть не облегчало ситуацию. Людям здесь было не место, и забывать об этом нельзя.

– Он здесь, – прошептала Вайолет; ее слова раздались спустя секунду после того, как она пошевелила губами.

Айзек передернулся. Он никогда не проводил в Серости дольше нескольких секунд, и ему уже отчаянно хотелось уйти. Он не должен здесь находиться.

Айзек собрался было спросить, откуда Вайолет знала, что Зверь близко, как вдруг на задворках его сознания прозвучал жестокий и холодный голос. Он тоненько и гулко зашипел, и Айзек стиснул зубы. Туман вокруг него загустел и приобрел до боли знакомую человеческую фигуру.

– Тебе нужно уйти, – прошептала Майя Салливан. На ней был больничный халат, который не до конца скрывал ритуальные шрамы, расползавшиеся по плечам. Раны от капельниц испещряли ее кожу на руках и ногах. – Немедленно.

Айзек морально подготовился к тому, что Зверь может показать ему какое-то видение, чтобы сбить с толку. И все же ему было трудно смотреть на свою мать в таком виде: бодрствующую, но прикованную к медицинским аппаратам, которые поддерживали в ней жизнь, ее лицо было искажено в гримасе страха. От этого по всему его телу прошла дрожь, пробирающий до костей ужас вернул его в тот день, когда ему исполнилось четырнадцать. Он услышал отдаленные крики своих братьев. «Это воспоминание, – сказал он себе. – Просто воспоминание».

Лицо Вайолет вытянулось от недоумения.

– Кто это? Я не понимаю.

– Это уловка, – прошептал Айзек. – Ты же знаешь.

Он заставил себя отвернуться. Монстр попросту не мог показать ему ничего хуже того, что проигрывалось в его разуме каждую ночь, пока он пытался уснуть. Нож. Кровь, капающая на листья. Вонь опаленной плоти, далекие крики.

– Беги! – испуганно прошипела его мать, протягивая руки. А затем по Серости пронесся порыв ветра и сдул ее дымчатый силуэт.

Их снова окатила волна гнилого смрада, настолько сильная, что Айзека чуть не стошнило. Только он вспомнил, что ему рассказывали о Серости, – что там вообще нет никаких запахов, – как что-то обвилось вокруг его ног.

Айзек опустил взгляд, и его глаза расширились. Переливчатая жидкость из символа основателей превратилась в свирепые и маслянистые корни, которые поползли вверх к его бедрам. Он призвал силу и схватил их, вздрагивая от мерзкого ощущения, – они были теплыми и мягкими, как человеческая плоть, будто бы он прикоснулся к чьей-то руке. Айзек сосредоточился, насколько это было возможно, и сжег корни. Но они отрастали быстрее, чем он уничтожал их, покрывая носки его ботинок корой. Он стряхнул их и попятился.

– Айзек! – испуганно взвизгнула Вайолет. Он поднял голову и увидел, что она тоже отбивалась от корней. По ее щекам стекали слезы того же переливчато-серого цвета, что и жидкость вокруг них. – Вытащи нас отсюда!

Прежде Айзек никогда такого не встречал. Никогда о таком не слышал. Но он понимал: если они задержатся, чтобы изучить эту аномалию, то умрут.

Скривившись, он собрал всю свою силу и послал по корням самую мощную ударную волну, на которую был способен, превращая большинство из них в пепел. Затем, тяжело дыша, поднял руку и попытался снова проделать брешь в воздухе… но когда она открылась, вместо облегчения, он ощутил что-то другое.

Ужас.

Мир вокруг потускнел. Туман окутал его, словно вторая кожа, и внезапно Айзек исчез.

Он стал эфемерным и парил в море с помехами, как на экране телевизора. Его тело оцепенело; опустив взгляд, он увидел, что стал дымчатым и полупрозрачным, как видение матери. Корни обвили его руки и ноги и заползали в ноздри, уши, глаза. Закапывались в волосы, как сороконожки, цеплялись за уголки губ и растягивали их, пытаясь проникнуть в рот.

Все, к чему они прикасались, пронзало невероятной болью. Айзек словно гнил изнутри и знал, что, когда он полностью зарастет корнями, от него ничего не останется, кроме костей.

А затем что-то сильно ударило его по щеке, и он распахнул глаза.

Над ним, в знакомом ночном небе Четверки Дорог, висел полумесяц. Через секунду в поле зрения возникла Вайолет, ее маленькое круглое лицо обрамляли алые пряди.

– Надеюсь, это ты, – прошептала она. – А не Зверь.

– У меня глаза намного красивее, чем у Зверя, – ответил Айзек, откашливаясь.

От облегчения девушка расплылась в улыбке, и в его груди вспыхнуло что-то теплое.

– Пришел в себя, наконец.

Айзек приподнялся на руках, одну сторону его лица больно пощипывало. Он чувствовал, как по щеке стекает кровь.

– Ты что… врезала мне?

– Не совсем.

Вайолет подняла руку, чтобы показать извивающиеся, как слизень, остатки корня. От одного вида того, как он разлагался в ее пальцах, Айзека затошнило.

– Он пытался заползти тебе под кожу, – как бы невзначай сообщила она. – Я его выдернула.

– Но Серость… – начал Айзек, слабо показывая на лес позади нее. – Как мы сбежали?

– Ты открыл портал и тут же отключился, – Вайолет пожала плечами. – Хоть ты и высокий, я с легкостью тебя вытащила.

Теперь, когда он не был в смертельной опасности, к Айзеку постепенно приходила боль от новых ушибов и царапин. Скривившись, он осмотрел себя: на джинсах появились обугленные дырки, а та странная переливчатая жидкость засохла и покрыла коркой его руку. Он сцарапал ее и вздрогнул.

Айзек ничего не понимал – ни просьбу Майи бежать, ни то видение, ни новое оружие, которым Зверь так умело воспользовался. Он просто знал, что это не сулит ничего хорошего.

Теперь стало очевидно, что они вели себя слишком глупо и безрассудно. Если они намерены убить Зверя, то им потребуется приложить гораздо больше усилий.

– Кажется, наш план не сработал, – тихо сказал он.

Вайолет скривилась.

– Кажется, нет.

6

В сущности, Харпер сама согласилась на эту встречу. Но она все равно с трудом подавляла желание вскочить из-за стола Сондерсов и сбежать с кухни.

Обсуждать ее судьбу собралась довольно странная компания: в одном углу стояли Джунипер с Вайолет, в другом – Джастин с Августой. Харпер уже утомилась, а никто еще даже не заикался о ее силе. Вместо этого Джунипер с Августой спорили о качестве кофе, в то время как Вайолет с Джастином враждебно переглядывались с разных частей комнаты. Будто Харпер принадлежала им, а не самой себе.

Прошлой ночью Вайолет где-то пропадала. Мучаясь в кровати от бессонницы из-за мыслей о предстоящей встрече, Харпер слышала, как она вернулась под утро, выругалась, хлопнула дверью в ванную и мылась куда дольше, чем необходимо. Вайолет никак не объяснилась, а Харпер не задавала вопросов. Она была слишком занята попытками понять, чего ей ждать от этого собрания. К сожалению, она по-прежнему не знала.

– Ситуация в городе ухудшается, – мрачно заявила Августа Готорн с противоположной части стола. – Мы понимаем, почему тебе трудно нам доверять. Но если ты формально присоединишься к патрулю, то укрепишь наши ряды. Ты сможешь спасти невинные жизни.

– Шериф лжет, – резко вмешалась Джунипер, сидя напротив нее. – Она врала о твоих воспоминаниях как тебе, так и твоей семье. Мы тоже вполне способны тебя обучить, и если ты доверишь свою силу нам, мы навсегда избавимся от проблем, которые не дают покоя Четверке Дорог. Мы можем защитить город намного лучше, чем Августа.

Ноздри Августы раздувались, но она лишь молча сжала чашку рукой в перчатке.

Они подлизывались к ней, поняла Харпер. Какой абсурд! Еще два месяца назад Готорнам было плевать на ее жизнь, а теперь они молили о помощи. Харпер представила Джастина на коленях и почувствовала прилив удовольствия. Она могла бы заставить его ползать перед ней, если бы захотела, могла бы заставить их пресмыкаться… Возможно, так и следовало поступить.

– Что насчет боярышника? – тихо поинтересовалась она. – Кажется, Мэй была очень расстроена из-за него.

Лицо Августы дрогнуло.

– Так и есть. Поэтому я решила, что Мэй лучше не присутствовать при разговоре, ввиду ее… поспешных действий на днях. Но, полагаю, если ты станешь нашей союзницей, то поддержишь нас в стремлении сохранить силу и восстановишь дерево. А мы, разумеется, простим эту оплошность, если ты докажешь свою готовность помочь.

– Ты не можешь им доверять, – сказала Джунипер, прищурив глаза.

Августа перевела на нее взгляд.

– Давай будем цивилизованными, Июнь.

– Я и веду себя цивилизованно, Август.

Харпер не знала, что им сказать. Одно было известно наверняка: она не хотела, чтобы Четверка Дорог испортила ее так же, как, очевидно, испортила их. Этот город превратил ее отца в чудовище, а родителей ее друзей – в мелочных и злобных людей.

Как бы ни хотелось верить в обратное, Харпер боялась, что для этого уже слишком поздно. Она напала на Готорнов. Отдалилась от семьи. А сейчас сидела на распутье и не могла обрести голос, в то время как все остальные говорили все громче и вспыльчивее.

– Мама, – многозначительно обратился Джастин. – Ты обещала сохранять спокойствие.

Августа стрельнула в него сердитым взглядом.

– Не провоцируй меня.

– Ты тоже меня не слушаешь, мам, – тихо сказала Вайолет. – Мы пытаемся предотвратить войну, а не начать ее.

– Мы всегда воевали друг с другом, Вайолет. – Джунипер с грустью смерила Августу взглядом. – Наши силы не предназначены для того, чтобы ими делиться.

Вайолет застонала.

– Вы упускаете суть!

– И в чем же суть? – спросила Августа. – В том, что вы укрывали у себя беглянку?

Вайолет и глазом не моргнула.

– В том, что вы врали всему городу?

– Хватит!

Голос раздался откуда-то глубоко изнутри нее – из того же места, в котором крылась ее сила; из того же места, которое помогало ей просыпаться каждый день до зари, чтобы потренироваться с мечом; из того же места, которое позволило ей провести четыре дня в Серости и выжить.

Все замолкли на полуслове и посмотрели на нее. Харпер отодвинула стул и встала с колотящимся в груди сердцем.

Теперь она знала, чего хочет: того же, что и до возвращения своей силы. До того, как отец впутал ее в свой безрассудный замысел. До того, как Джастин Готорн вновь просочился в ее жизнь.

Она хотела уехать из этого города и никогда не оглядываться.

Но сбежать не так-то просто. Ее родные: Сет и Митси, Бретт и Нора, малыш Олли – все они заслуживали расти в безопасности. Ее долг – обеспечить эту безопасность в городе, сделать так, чтобы он никогда не навредил ее семье, как навредил ей. Если Харпер покинет Четверку Дорог, закончив все начатое, у нее не будет причин возвращаться.

– Я выбираю вас обеих, – спокойно сказала Харпер. – И ни одну из вас. Шериф Готорн, я хочу учиться. Вы забрали мои воспоминания и отправили меня в Серость, потому что знали, что я могущественна. Так научите меня использовать эту силу. Но знайте: я сделаю это ради города, а не вас. И, Джунипер, если вы согласны, я бы хотела продолжить жить в вашем доме и тренироваться с вами. Вам обеим есть чему меня научить, и у вас обеих есть причины меня использовать. А значит, я могу использовать вас в ответ. Я хочу помочь обезопасить Четверку Дорог. Хочу исправить то, что сделала с боярышником. Но бороться я буду не ради вас – а ради себя.

Женщины хмуро переглянулись, но Харпер было плевать на их мнение. Ей было важно, что Вайолет слабо кивнула ей с другой части стола. Ей была важна незаметная улыбка, расплывшаяся на лице Джастина, словно тайна, которую не стоит произносить вслух.

– Я думаю, – начал Джастин, безуспешно пытаясь скрыть свою радость, – Харпер отлично изложила суть.

– Согласна, – кратко добавила Вайолет.

Уголки губ Джунипер дрогнули.

– Полагаю, это твой выбор.

Августа сжала губы в тонкую линию, но Джастин толкнул ее локтем.

– Ладно.

Джастин повел свою мать к выходу из особняка Сондерсов, и по телу Харпер прокатилась волна ликования.

Эзра Бишоп ничуть не изменился за те семь лет, что Мэй его не видела. Все те же седеющие светлые волосы, слегка вьющиеся у ушей. Все та же небольшая щетина на скулах. Все то же вытянутое, угловатое лицо. Он пристально рассматривал ее через очки в тонкой оправе, словно загадку, которую нужно решить.

Они обменялись неловким приветствием у входа в ресторан – пиццерию в тридцати минутах езды от Четверки Дорог, которую выбрала Мэй, чтобы никто их не узнал. С тех пор попытки вести светскую беседу свелись к неловкому молчанию. Мэй помешивала в кофе сахар, который высыпала с излишком, а Эзра просто наблюдал за ней. Она сама не знала, чего они ждали, и с каждой секундой все больше сомневалась, не было ли это глупой затеей.

– Признаться, я не знаю, с чего начать, – наконец сказал Эзра, сидя напротив нее за столом с красно-белой клетчатой скатертью. – Я не был уверен, увидимся ли мы когда-нибудь снова.

Слова были произнесены непринужденно, но Мэй услышала в них нотки отчаяния.

– Забавно. В нашу прошлую встречу ты обещал мне вернуться.

Он скривился.

– Знаю. И заверяю тебя, я планировал сдержать обещание.

– Так что изменилось?

Он обхватил своей крупной ладонью кофейную чашку. Вид у него был смущенным.

– Мне сказали, что мое возвращение нежеланно.

Мэй не нужно было спрашивать, кто ему такое сказал.

– Ну разумеется! – резко воскликнула она. – Только с какой стати ты ей поверил?

Слова прозвучали слишком громко в пустом ресторане. Единственные другие посетители – пожилая пара в одинаковых бейсболках – оглянулись на них.

– Вы с Джастином были маленькими, когда я ушел, – ответил Эзра, понижая голос. – Это решение принесло мне много боли, но когда я был с твоей мамой, мы пробуждали худшее друг в друге. Мне показалось, что наше поведение только вредит вам. Поэтому с годами я убедил себя, что для всех будет лучше, если я оставлю вас троих в покое.

– То есть ты сдался, – сухо сказала Мэй. Не такого отца она помнила – этого грустного, тихого мужчину, который смотрел на нее со стыдом в глазах.

– Да, – он тяжело вздохнул. – Полагаю, что так.

Мэй такого не ожидала, но, как ни странно, в этом был смысл. Эзра уехал из города навсегда, потому что Августа наконец прогнала его. Но она совершила большую ошибку: не задумалась, как к этому отнесется дочь и чего она захочет.

Мэй потянулась в сумочку и достала свою единственную фотографию с отцом, которую хранила в коробке. На ней ей было четыре или пять лет – маленькая девочка в розовом комбинезоне и с беззубой улыбкой. Эзра поднимал ее за талию в воздух, чтобы она могла ухватиться за нижние ветки боярышника.

Мэй положила фотографию на стол и постучала пальцем по улыбающемуся лицу отца.

– Может, ты и сдался. Но я – нет.

На секунду воцарилась тишина. Пока Эзра смотрел на фотографию, Мэй не осмеливалась даже дышать, не осмеливалась надеяться. Затем он сверкнул знакомой улыбкой, которую она уже почти забыла, – широкой, во все зубы, с ямочкой на щеке, как у Джастина.

Эта улыбка дала понять, что мужчина, которого она искала, по-прежнему был где-то там.

– Ты сказала, что тебе нужна моя помощь, – медленно произнес он, и Мэй кивнула, в груди стало тепло от надежды.

Она связалась с Эзрой не просто потому, что хотела воссоединения. Он был аспирантом в Сиракузском университете и занимался исследованиями для диссертации о местных теологических движениях, когда повстречал студентку Августу Готорн. Мэй не знала, как ему удалось выудить из матери правду о Четверке Дорог, – только то, что город захватил его не меньше, чем основателей. Одно из ее самых ярких детских воспоминаний было о том, как Эзра годами пытался каталогизировать архив основателей в ратуше.

– Не знаю, забросил ли ты свое исследование после отъезда, но в Четверке Дорог происходит что-то опасное. И если ты готов принять на себя мамину ярость, думаю, ты можешь помочь мне предотвратить катастрофу.

Эзра подался вперед и внимательно выслушал рассказ о гнили и ее странном виде, как она исчезла, и как Мэй настроилась докопаться до истины. Его глаза загорелись от любопытства.

– Я знаю, что ты боишься возвращаться, – закончила она. – Но мне действительно нужна помощь. Что скажешь?

К столу подошла официантка и поставила перед ними два кусочка пиццы, прежде чем молча отойти. Эзра с недоверием покосился на полузасохший сыр, а затем задумчиво воззрился на Мэй.

– Ладно. Я помогу тебе.

Та довольно кивнула.

– Отлично.

Мэй пыталась не думать о другой причине, по которой хотела его возвращения. О тайне, которую она долго хранила; о том, как много Эзра раскрыл во время своего исследования. Он поможет ей в точности понять, что она сделала под боярышником, и разобраться в этом новом аспекте ее силы.

У Мэй снова зачесались руки, и она подумала о давно заживших шрамах, крови, коре и запахе сырой земли. А затем поднесла чашку к губам и сделала глоток мутного, приторно-сладкого кофе.

Часть 2

Тройка Кинжалов

7

Айзека не покидали мысли о семье. Салливаны всегда не давали ему покоя, но после того, как Зверь показал его мать, юноша окунулся в бездонный колодец воспоминаний. Ее образ напомнил ему, как она защищала его в день ритуала и принесла жертву, чтобы попытаться обезопасить сына. Поэтому Айзека так оскорбило требование Габриэля отпустить ее – она сделала все возможное, чтобы спасти ему жизнь. Он отплатит ей тем же.

Его внимание было сосредоточено на чем угодно, кроме учебы в школе Четверки Дорог, что еще больше отвлекало от кипы домашней работы и тестов, к которым он забыл подготовиться.

Учителя обычно делали поблажки детям основателей – это единственное объяснение тому, что Джастин учился на одни четверки, хотя Айзек ни разу не видел его за учебниками, – но он падал все ниже их и без того низких стандартов.

Еще и этот беспрестанный шепот за спиной… Последние несколько лет люди часто пялились на Айзека из-за сплетен, порожденных его ритуалом, но в последнее время их взгляды казались… многозначительными. Айзек привык, что жители города относились к нему враждебно. Но тут было дело в чем-то другом – он просто пока не понял, в чем именно.

Айзек решительно настроился взять себя в руки и выкинуть семью из головы. И отлично справлялся, пока не вышел пообедать в школьный двор и не увидел Габриэля, листавшего что-то на телефоне, прислонившись к бетонной стене.

Живот Айзека скрутило. Лучше бы это снова был Зверь, ну или порождение его фантазии. Но нет.

– Что ты тут делаешь? – спросил он, преодолевая расстояние между ними.

Его взгляд прошелся по ученикам, прогуливавшимся рядом. Он не хотел привлекать лишнего внимания, но наверняка кто-нибудь да поймет, что за сцена перед ними разворачивается. А если разойдется новость, что в городе еще один Салливан, ну… Айзек не знал, что произойдет, но точно ничего хорошего.

Габриэль, сохраняя безучастное выражение лица, оторвался от телефона.

– Я вообще-то выпускник этой школы.

Айзек насупился.

– И все равно ты не имеешь права заходить на ее территорию.

– Мне дали пропуск посетителя, – равнодушно ответил он, пряча мобильный в карман. Волк-наколка на внутренней части его предплечья осклабился на Айзека. – К тому же в последнее время люди жалуются на подозрительную активность на лесной поляне, где полиция недавно проводила расследование. Вчера постояльцам гостиницы было что сказать об этом. О нас, основателях, нынче ходит много слухов, ты в курсе?

Айзек замер, а его сердце заколотилось в груди. Так вот почему пришел Габриэль: поговорить о ритуале, который они с Вайолет пытались провернуть.

– Я… – начал он, не зная, что и сказать. – Я пытался…

– Я говорил тебе не приходить сюда!

Голос прозвучал так громко, что Айзек подумал, что обращались к нему. Но, обернувшись, он увидел в другом конце дворика Кэла Гонзалеса, одного из друзей Джастина.

И напротив стоял объект его гнева – Джастин Готорн.

За прошлые годы Айзек прошел с Джастином по множеству коридоров. Люди всегда реагировали на него одинаково: со смесью восхищения и дружелюбия, которое никогда не распространялось на Айзека. Но сегодня Кэл смотрел на Джастина с нескрываемым презрением. Айзек обвел взглядом других учеников во дворе – их лица выражали то же самое.

Его охватила тревога. Он знал, что ситуация в школе ухудшилась после того, как распространилась правда, что у Джастина нет сил, но он не понимал, насколько все плохо.

– Эй, – голос Джастина прозвучал сдавленно. Айзек никогда не видел его таким одиноким: без компании друзей, без щита в виде сил, только с рюкзаком и напускной улыбкой. – Чувак, я просто хочу пообедать.

– Не с нами. – Кэл показал на учеников позади себя – членов команды по бегу. Людей, о которых его друг годами отзывался только с уважением и теплотой.

Джастин посмотрел по сторонам, встретился взглядом с Айзеком и округлил глаза, заметив Габриэля. Но ничего не сказал. Выражение его лица пронзило по Айзека, как пуля. Не потому, что он выглядел рассерженным, – скорее, поверженным.

От злости в его ушах загудело. Если бы он захотел, то мог бы заставить всех в этом дворике опуститься на колени и извиниться. Заставить признаться, что они не имели ни малейшего представления о том, как трудно жилось основателям и на какие жертвы шел Джастин, чтобы защитить их. Его сила уже рвалась наружу. Было бы так легко использовать ее…

Но за ним наблюдал Габриэль. Все наблюдали. Поэтому он использовал слова.

– Кэл, – позвал Айзек. Юноша повернулся, и презрение на его лице сменилось чем-то совершенно другим. Это выражение Айзек замечал все чаще и чаще. – Он обедает со мной.

Команда по бегу смутилась и начала тихо переговариваться между собой. Кэл попятился и поднял руки.

– Как скажешь. Я не хочу проблем с тобой.

Джастин неохотно подошел к нему – его плечи были напряжены, челюсти сжаты. Айзек поймал его взгляд, и они втроем вышли со двора.

– Почему… – тихо начал Айзек, но Джастин покачал головой.

– Не надо, – хрипло и низко ответил он. – Раньше они прислушивались ко мне. Теперь – к тебе.

С этими словами он ушел, а Айзек задержался в коридоре, пытаясь вспомнить, как дышать.

Он был бы и рад сказать, что не понял, что подразумевал Джастин, но это не так. Предполагалось, что после новости о его обмане город инстинктивно перестанет доверять всем основателям. Но все сложилось иначе. Они наказывали Джастина, а те взгляды, которые бросали на Айзека… в них читалось уважение.

Это пугало его, потому что он знал, что совсем его не заслужил. Если город обращался за защитой к Салливану, значит, дела были действительно плохи.

– Да уж, тут многое изменилось, – сказал Габриэль, и Айзек вздрогнул. Он уже и забыл о брате. По крайней мере, тот тоже выглядел ошарашенным. – Что тут произошло, пока меня не было? Почему они так суровы к Готорнам?

– У него нет сил. Город прознал, – кратко ответил Айзек. Его дыхание до сих пор оставалось немного учащенным. – Честно говоря, репутация у основателей уже не та, что раньше.

Габриэль нахмурился. А затем сказал нечто совсем неожиданное:

– Так давай я помогу. Я тоже основатель. Мне ясно, что ты как-то замешан в том, что случилось в лесу…

– Нет. – Слово слетело с языка Айзека быстрее, чем он успел его обдумать.

Он не доверял Габриэлю. Ни свои неудачи, ничего.

Потому что каждый раз, когда он смотрел на старшего брата, то видел, как тот стоял над его скованным телом с ножом, прижатым к шее, и неопределенностью в глазах.

Харпер стояла под деревом, которое собственноручно превратила в камень, ее снедало чувство вины. День выдался облачным, но солнце все равно светило достаточно ярко, чтобы было видно твердые, неподвижные ветки. Рыжевато-бурый камень покрыл дерево от скрюченной кроны до места, где ствол погружался в землю.

Она прекрасно понимала, почему Августа Готорн пригласила ее на первую тренировку именно сюда. Это должно было пошатнуть ее уверенность, дать Августе оправдание для всего, через что она заставит ее пройти. Харпер решительно настроилась не позволить ей этого сделать.

– Ты опоздала. – Августа вышла через заднюю дверь дома Готорнов, поджав губы в суровой гримасе. Спустя секунду за ней засеменили мастифы. Они выглядели крупнее, чем помнила Харпер; если бы они поднялись на задние лапы, то наверняка оказались бы выше нее. Очередная демонстрация силы. Очередное напоминание, что, хоть Харпер и проявила характер перед Августой с Джунипер, обе женщины остались недовольными. – Я говорила прийти в половину четвертого.

Харпер достала телефон из кармана и посмотрела на время – она опоздала всего на минуту. Ее горло обожгло от раздражения, но она подавила его. Августе не удастся вывести ее из себя – по крайней мере, внешне.

– Больше этого не произойдет, – спокойно ответила она.

Августа резко кивнула.

– Вот и славно.

Женщина была одета во все черное, ее руки, как обычно, обтягивали кожаные перчатки. Плащ, достававший до лодыжек, легонько развевался на ветру, пока она шла по газону в компании своих псов. Харпер знала Августу Готорн всю свою жизнь, но даже этого было недостаточно, чтобы перестать трепетать в ее присутствии. Всем своим видом она требовала внимания. Харпер много лет думала, что это особенность Готорнов, но заметив ту же черту за своими братом с сестрой после того, как те прошли ритуал, она осознала правду.

Это особенность основателей. Все они привыкли быть в центре внимания, а Харпер только предстояло этому научиться.

– Прежде чем мы начнем, – сказала Августа, поймав ее взгляд, – я хотела бы обсудить несколько деталей. Во-первых, я прекрасно знаю, что ты мне не доверяешь. Пока что я этого и не жду. Чего я жду от тебя, так это уважения. Это возможно?

У девушки сдавило горло, но она кивнула. Августе Готорн никогда не заслужить ее доверия, но Харпер всегда будет ее уважать. Даже несмотря на ненависть к ней.

– Хорошо, – голос Августы был холодным, как осенний ветер. – Во-вторых, я хочу, чтобы ты поняла, с чем мы имеем дело. Сейчас Четверка Дорог переживает не лучшие времена, городу нужда вся наша сила, чтобы восстановиться после инцидента с Церковью Четверки Богов. Мы все еще не оправились от шока. В ночь перед тем, как ты согласилась учиться у нас, произошло кое-что странное, и как раз на том месте, где Церковь пыталась провести свой ритуал.

Она достала телефон и показала Харпер несколько фотографий. Та хмуро изучила переливающуюся жидкость, сочащуюся из линий символа основателей по глубоким канавкам в грязи.

В ночь перед тем, как она согласилась учиться у них… Вайолет пришла домой очень поздно.

– Вы знаете, что это?

Августа помотала головой.

– Что-то новое. Что-то опасное. А значит, мы не можем терять время.

Поначалу Харпер просто разминалась. Делала растяжку, которую Августа немного изменила, учтя тот факт, что у ее подопечной нет руки, затем выпады и быструю пробежку по двору. К концу Харпер вся взмокла от пота и порадовалась, что надела тренировочную форму. После сорока пяти минут физического труда она почти полностью осушила бутылку воды и, тяжело дыша, опустилась на колени под деревом, которое превратила в статую. Ветви над ней сияли в свете закатного солнца.

– Теперь, когда мы закончили с основами, – сапоги Августы появились в нескольких сантиметрах от колен Харпер, давя под собой сухие осенние листья, – давай обсудим твою силу.

Харпер подняла голову. Лицо Августы ничего не выражало, но она гадала, не были ли их мысли наполнены одними и теми же воспоминаниями. О ночи, когда Харпер схватила ее руку и чуть не превратила в камень. О ночи, когда она упала в озеро. О ночи, когда ее жизнь изменилась навсегда.

– Ладно.

Харпер начала вставать, но, как ни странно, Августа покачала головой.

– Нет, я тоже присяду.

Женщина опустилась на листву, скрестила ноги в черных кожаных сапогах и чопорно положила руки на колени. Харпер не помнила, чтобы она хоть раз говорила с Августой Готорн с глазу на глаз. Она ожидала, что ее взгляд станет даже более пронзительным вблизи, но он стал мягким. Закатное солнце углубило морщинки вокруг ее глаз и объяло пламенем короткие светлые волосы. И тогда Харпер пришло в голову, что эта женщина наблюдала, как город рушится в ее хватке, и несла всю тяжесть леса на своих плечах.

– Что происходит, когда ты превращаешь предмет в камень? – поинтересовалась Августа. – Опиши сам процесс.

Харпер замешкалась.

– Я будто… толкаю, – объяснила она, вытягивая руку. – И сила вытекает отсюда.

– Значит, она сосредоточена в ладони, это естественно, – кивнула Августа, нахмурившись. – Похоже, сила отвечает на твой зов, так в чем проблема?

– Я не знаю, когда остановиться.

Слова прозвучали тихо и стыдливо. Харпер всегда считала, что, будь у нее сила, из нее бы вышел отличный основатель. Что тот тщательный самоконтроль, который она вкладывала в тренировки с оружием, с легкостью можно будет применить на ее способностях. Она даже осуждала Айзека за его проблемы с управлением силой. Но теперь Харпер тоже потеряла контроль.

Возможно, она быстро всему научилась бы, если бы Августа дала ей шанс, а не сразу сняла ее со счетов. Возможно, тогда бы меньше людей пострадало от Серости. Негодование от всей этой несправедливости поднялось по груди Харпер. На ее месте Вайолет позволила бы чувствам взять верх, встала бы и ушла, не оглядываясь.

Но Харпер не Вайолет. Да, Готорны предали ее, и с этим уже ничего не попишешь. Но это не значит, что у шерифа нечему учиться. Поэтому она снова промолчала и, к ее удивлению, лицо Августы сморщилось не от ехидства, а от сочувствия.

– У меня были те же проблемы, когда я получила силу, – сказала она чуть ли не ласково.

– Серьезно? – изумилась Харпер.

– Это очень неприятно, – напряженно продолжила Августа, словно ее смущали эти слова, – чувствовать себя просто сосудом для могущества, а не его господином.

Харпер изумилась еще сильнее. Она ненавидела, когда ее использовали. Ненавидела, когда это сделал ее отец, когда это пытались сделать Августа с Джунипер. Но больше всего она ненавидела то, что сила, которой она жаждала всю свою жизнь, казалось, тоже попросту использовала ее.

– Так и есть, – ответила она, пытаясь не выдать, как много для нее значило, что кто-то еще испытывал те же эмоции. – Но как мне ее остановить?

– Ну, трудность в том, что ты действительно сосуд. Как и все мы. В этом суть ритуалов – они делают нас подходящими вместилищами для могущества. А значит, ты должна приручить его, прежде чем оно приручит тебя. Ты хорошо умеешь орудовать мечом, верно?

Харпер кивнула.

– Очень даже хорошо, спасибо.

Уголки губ Августы дрогнули. Не знай Харпер лучше, она бы подумала, что повеселила ее.

– Тогда думай о своей силе как о мече, которым ты должна орудовать мысленно. Отточи ее. Призови с четким намерением. Установи границы и не позволяй ей пересекать их.

Для Харпер все складывалось в логическую картинку и казалось даже слишком просто.