Три кило веселья

Читать онлайн Три кило веселья бесплатно

Глава I

АДМИРАЛ ТРЕТЬЕГО РАНГА

В нашей семье кроме дней рождения и Нового года есть еще один хороший праздник – День милиции. Правда, в нашем родном доме всего один милиционер – наш папа, но отмечаем мы этот день всей семьей.

Праздник начинается с того, что папа едет в свое Министерство внутренних дел в парадной форме, со звенящими орденами и медалями на груди. Там всех сотрудников торжественно поздравляет ихний министр и обязательно вручает разные награды и всякие ценные подарки в виде кофемолок (у нас их уже три штуки), а потом офицеры и генералы веселятся как люди. У них там даже концерт бывает, из хороших артистов. И обязательно их поздравляют с праздником какие-нибудь очень знаменитые и достойные люди. Вроде космонавтов или героев войны.

Папа приезжает с этого торжества в хорошем настроении, иногда с новым орденом на груди. И от него чуточку попахивает коньяком (не от ордена, конечно, а от папы). Мама на него за это не сердится, тем более что наш бравый полковник еще в прихожей начинает выгребать из всех своих парадных карманов клевые шоколадные конфеты. Которые он стащил для мамы на банкете, с праздничного стола.

– Я тебе еще бутерброд с икрой спер, – хвалится папа. – Но по дороге съел.

– Два раза съел, – хитренько подсказывает Алешка. – Один – с черной, а другой – с красной.

– Отставить намеки! – весело говорит папа. – Я требую продолжения банкета!

А у мамы для продолжения банкета все уже готово, она накрывает стол, в центре которого ставит самую большую и самую красивую вазу и складывает в нее шоколадную папину добычу. И начинается веселое чаепитие в кругу семьи до глубокой ночи. Или раннего утра.

Папа за столом резвится так, будто его опасная служба – самое развеселое дело в мире. Он рассказывает нам всякие забавные истории из своей милицейской практики, когда он работал сначала участковым, потом оперативником, а потом следователем. И по его рассказам получалось, будто смешнее и интереснее, чем в милиции, работы не бывает. Во всем свете такой забавной работы не сыскать. Будто там каждый день что-нибудь смешное происходит. Сплошные анекдоты.

Мы слушаем папу взахлеб, а мама почему-то поглядывает на него с грустинкой в глазах и время от времени вздыхает, подливая ему чай. А Грета время от времени кладет ему на колено лапу и улыбается своей прекрасной собачьей улыбкой.

– Как тебе конфеты? – спрашивает папа маму. – Понравились?

– Какие конфеты? – удивляется мама. – Разве здесь были конфеты?

– Были, – со вздохом признается Алешка, до ушей перемазанный шоколадом. – Но не долго.

В общем, отмечаем папин праздник, любимый всей семьей. Веселый и счастливый. Но я всегда в этот день думаю о том, сколько людей сейчас в душе говорят спасибо нашему папе и его товарищам. И думаю о том, что не зря у мамы грустинка и тревога в глазах. Она ведь тоже знает, что у папы на спине длинный шрам от ножа, а в плече – заросшая дырка от бандитской пули.

Праздник этот, конечно, хороший, но всегда в этот день – я знаю – и папа, и его сотрудники вспоминают тех своих друзей по работе, кто уже никогда на этом празднике радоваться не будет. А для их близких – это вовсе уже не праздник, а горестный день. Примерно как для многих 9 Мая – День Победы…

Опасная в милиции работа. Конечно, она очень нужная. Но, знаете, каждый вечер, когда папа задерживается на работе, в нашем общем семейном сердце появляется холодок тревоги. И пока папа не войдет в дом живой и здоровый, этот холодок не тает.

И вот опять настал День милиции. Он начался как обычно, но завершился событием, которое круто вмешалось в нашу жизнь. Пришлось и нам с Алешкой включиться в борьбу. Опасную и трудную. Но мы об этом пока не знали…

…Осенний вечер. По телевизору – праздничный концерт. Ждем папу с новым орденом, с кофемолкой и с карманами, набитыми унесенными с банкетного стола конфетами. Мама для них уже поставила на стол самую большую и самую красивую вазу. Похожую на хрустальную лодку. А Лешка уже принес из кухни электрический самовар.

Наконец-то звучит длинный праздничный звонок в дверь. Мы выбегаем в прихожую встречать папу. Гретка поскуливает, приплясывает от нетерпения и радости и колотит нас по ногам своим хвостом, как палкой. Мама на ходу поправляет свои красивые волосы и перескакивает из домашних тапочек в выходные туфли на каблуках. Она у нас и так красивая, а в такой день ей хочется еще красивее быть. Но для папы это не имеет значения – мама ему в любом виде нравится.

Однажды она открыла ему дверь во время генеральной уборки. Мама была в старых джинсах с дыркой на коленке, в папиной рубашке с драным рукавом, с «индейскими» разводами на лице и с паутиной в волосах. Да еще с насморком от пыли.

– Хороша! – сказал папа, вздохнув от счастья.

А мама почему-то обиделась и шмыгнула покрасневшим носом. Наверное, из-за его веселого тона…

На этот раз папа пришел не один. В одной руке он держал пакет с добычей, а другой заботливо поддерживал под локоть симпатичного старичка в стареньком пенсионерском плаще, но в красивой форменной фуражке. Папа помог ему раздеться, и… случилось чудо! В нашем доме появился великолепный морской адмирал. Очень боевой на вид. Правда, сильно преклонного возраста. И мелкого роста.

Он, как и наш папа, был в парадной форме. Но куда там папиному мундиру до морского кителя! Даже немножко обидно стало. Адмирал весь сиял золотыми нашивками и блеском орденов и медалей, среди которых сверкала Звезда Героя. И если папины награды позвякивали скромно и застенчиво, то адмиральские звенели густо и победно. Как морские колокола громкого боя. К тому же на боку сказочного адмирала непринужденно и с достоинством висел золотой красавец кортик с желтой костяной рукояткой.

У Алешки во всю ширь рот распахнулся. Мама громко хлопала своими длинными черными ресницами. А перед моим мысленным взором немного мелковатый росточком адмирал вдруг грозно вырос на капитанском мостике военного корабля, объятого густым пороховым дымом: у него горящий взор, рука – на рукоятке кортика, и пышные белые усы во все стороны. Весь из себя вылитый флотоводец боевых времен.

Грета тоже сначала застыла перед этим маленьким великолепием, а потом вдруг села перед ним и протянула ему лапу. Небывалый случай! Грета всегда считала, что так униженно, с ее точки зрения, могут поступать только мелкие болонки с бантиками на макушке и пудельки с ленточками вместо ошейников. Она их презрительно не замечала. Как и положено служебной овчарке.

А тут – надо же! Впрочем, наша Грета прекрасно разбирается в людях и сразу же поняла: в наш дом пришел хороший человек, достойный ее уважения.

Адмирал вежливо пожал ей лапу, кашлянул в ладошку, обтянутую белой перчаткой, и лихо, по-флотски, отдав маме честь, представился, глядя на нее снизу вверх:

– Капитан третьего ранга в отставке Курочкин!

Немножко жаль, что не Орлов! И не совсем адмирал.

(Ну да это не так важно. В нашей семье он так и остался адмиралом. Нам так больше нравилось. Особенно маме. Не каждый день ей отдавали честь адмиралы в белых перчатках.)

Адмирал-капитан снял фуражку – при этом на макушке у него живо вскочил задорный хохолок, точно как у нашего Алешки, только седой. Подпрыгнув, адмирал положил фуражку на полочку над вешалкой.

Мама при этом почему-то так растрогалась, что мне показалось, будто она хочет погладить маленького адмирала по седой голове. А Лешка, не теряя времени, уже подкрадывался к адмиральскому кортику.

– Алексей! – строго проговорил папа. – Отставить!

Адмирал, прищурившись, взглянул на Алешку и подмигнул ему. И стал похож не на бравого морского офицера преклонных лет, а на озорного пацана.

– Конфеты не забыл? – спросил Алешка папу. – А кофемолку?

– Здесь, – папа встряхнул пластиковый пакет, – и конфеты, и кофемолка.

– И крошки от бутерброда с икрой, – хихикнул Алешка.

А мама кофемолке очень обрадовалась:

– Мы скоро к тете Наташе на день рождения идем, очень хороший подарок.

– Не выйдет, – огорчил ее папа. – Там, на крышке, гравировка: «Полковнику Оболенскому».

– Ерунда, – отмахнулась мама. – Алешка перепишет. Оболенского на Орловскую легко исправить – обе на «О».

– Да, – возразил папа, – но ведь не оба полковники. Твоя Наташка – бухгалтер.

– Ну и что? – удивилась мама, – По девять букв. Какая разница – что полковник, что бухгалтер. Как, Ленька, справишься?

– Запросто, – сказал Алешка.

А старичок адмирал с улыбкой слушал этот разговор, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому. Как петушок с хохолком-гребешком.

– Ладно, – проворчал папа. – Тащи вазочку.

– Эта вазочка, – одобрил адмирал третьего ранга, – напоминает мне корабельную шлюпку. Своими размерами.

Он тоже оказался не промах. Его карманы тоже оказались набитыми конфетами, и он тоже стал щедрыми горстями выгребать их и пересыпать в вазочку. Размером с корабельную шлюпку.

– Ну вот, – обрадовалась мама, когда «шлюпка» наполнилась до краешков бортов. И даже с горкой. – Может, сегодня и мне конфетка достанется. Самая маленькая. Пошли за стол.

И мы пошли в большую комнату, где вовсю шумел на праздничном столе блестящий самовар. Я шел следом за адмиралом – у него была странная походка, будто он легонечко подпрыгивал на каждом шагу. И с этим хохолком, и с подскоком еще больше походил на задорного петушка. С подходящей фамилией Курочкин.

За чаем выяснилось, что папа давно знаком с адмиралом. Оказывается, к этому одинокому старичку как-то забрался поганый квартирный вор, а папа со своими операми его отловил. И теперь адмирал каждый год в День милиции приходит поздравить своих защитников с праздником. А сегодня папа после банкета пригласил адмирала к нам на чай. Он, оказывается, живет рядом, через дом от нас. Совсем один.

И еще папа рассказал, что Егор Иванович – Герой Советского Союза. Что он воевал на палубе корабля, когда ему было всего двенадцать лет. Сбивал из пулемета фашистские самолеты и самоотверженно спас троих раненых моряков в открытом море.

Адмирал при этом смущенно покашливал и все старался перебить папу.

Пока папа все это нам рассказывал, мы, не теряя времени, пили чай. А Гретка сидела рядом с адмиралом и не сводила с него глаз. А иногда клала ему на колено лапу или голову.

– Конфетку просит? – спросил адмирал.

– Что вы! – сказала мама. – Она из чужих рук даже косточку не возьмет!

Адмирал протянул Гретке конфету, та вежливо взяла ее и виновато взглянула на папу.

– Это она из большого уважения к вам, – оправдала мама Греткин поступок.

Закончив рассказ, папа отставил свой стакан и сказал:

– Вот так, – и спросил маму: – Как тебе конфеты? Понравились?

– Конфеты? – удивленно переспросила мама. – А разве они были?

Все мужчины за столом молча переглянулись. Адмирал смущенно улыбался. Его белоснежные усы приобрели бравый шоколадный оттенок. Будто окрасились сладким пороховым дымом. Алешка, пригнувшись к столу, тоже размазывал салфеткой шоколадные усы под носом. Адмирал подмигнул Алешке. Алешка – адмиралу. Быстренько спелись старый да малый!

Папа весело хмыкнул и принялся, как обычно, рассказывать очередной смешной эпизод из своей милицейской практики. А мама пошарила в баре и выложила на стол коробку конфет, на крышке которой бежал куда-то золотой олень. И многозначительно посмотрела при этом на Алешку. Тот фыркнул и гордо задрал нос: больно нужны мне ваши конфеты!

– …Случай действительно удивительный, – рассказывал папа. Он тогда работал следователем и выезжал со своей группой и днем и ночью на все происшествия. – Это преступление мы раскрыли в тот же день, не выходя из ограбленной квартиры. И теперь, когда удается быстро найти и задержать преступника, – с улыбкой вспоминал папа, – кто-нибудь из наших коллег обязательно скажет с завистью: «Ну да, он у вас из шкафа вывалился!»

– Как-как? – удивилась мама. И шикнула на Алешку, который опять тянулся к коробке с оленем: – Алексей, убери руки!

А папа стал объяснять:

– Представьте, квартирная кража, сработала сигнализация, мигом выезжаем на место. Работаем. Проводим осмотр квартиры. Пропали некоторые вещи, исчезли два чемодана…

– Алексей! – Это опять мама. – Я все вижу.

– Ты лучше слушай, – буркнул Алешка.

– …Работаем дальше. Эксперты пылят… – рассказывает папа.

– Зачем пылят? – удивился Алешка. – Да еще в чужой квартире!

– Покрывают некоторые места и предметы специальным мелким порошком, – терпеливо пояснил папа, – чтобы выявить отпечатки пальцев… Ну, работаем дальше. Составляем протоколы, объясняемся с понятыми, наводим по телефону справки, начинаем поквартирный опрос. Устали жутко. И ничего у нас не получается. Вор оказался очень опытный. Никаких следов не оставил. И, думаем, спит он сейчас, наверное, на верхней полке в мягком вагоне поезда, идущего во Владивосток, в обнимку с двумя наворованными чемоданами.

– Как грустно, – вздохнул Алешка, одной рукой подперев щеку, а другую руку вкрадчиво направив к коробке.

– Убери руку, – опять предупредила его мама. – А что дальше, отец? Догнали вы поезд?

Папа усмехнулся:

– Нет, и мы его не догнали, и жулик на поезд не успел… Мы уже собрались уходить, как вдруг в прихожей раздался грохот. Распахнулись дверцы стенного шкафа, и на пол вывалился абсолютно белый человек. А за ним – два чемодана.

– Это был жулик! – догадался Алешка. – Он тоже устал, ему все это надоело, пока вы там пылили, стало скучно, и он уснул, да? Мне тоже от скуки спать хочется.

Адмирал очень внимательно слушал папин рассказ, то туда, то сюда наклоняя голову, и шевелил лохматыми бровями.

Мама между тем переставила коробку с конфетами подальше от Алешки, поближе к адмиралу, и спросила:

– А почему он белый? От страха?

– Подожди, – продолжил папа. – Этот жулик не успел удрать и спрятался от нас в шкафу. А сидеть ему там пришлось долго, без дела, вот он и уснул.

– И выпал из шкафа! – завершила мама. – Хорошо бы они все так попадались.

– Он не ушибся? – спросил Алешка.

– А тебе его жалко? – спросил папа.

– Он не ушибся, – сказал адмирал Курочкин. – Он только сильно испачкался. Я собирался делать ремонт и сложил в шкафу пакеты с побелкой.

Ага, оказывается, эта забавная и поучительная (не спи на работе!) история произошла в его квартире.

– Это он вас хотел обокрасть? – спросил Алешка и распахнул глаза. – Адмирала?

– Адмирала, – кивнул папа, – по наводке.

Мама удивленно вскинула брови. А Курочкин незаметно выбрал из коробки конфету и передал ее под столом Алешке.

– Да, кто-то сообщил ворюге, что в этой скромной квартире можно хорошо поживиться. Там – целый мундир с орденами и медалями, – уточнил майор.

– А зачем ему чужие медали? – наивно хлопнула глазами мама. – Он стал бы ими хвалиться?

– Он стал бы их продавать, – жестко ответил папа. – И очень дорого.

– Какая подлость! – воскликнула мама и прижала ладони к щекам. – Украсть и продать чужую славу!

– Причем завоеванную отвагой, мужеством и пролитой кровью.

– Только подлецы такое могут делать! – бушевала мама.

– Очень большие подлецы. – Папа нахмурился. – Но есть подлецы и еще бо́льшие. Недавно на Арбате один из моих сотрудников, молодой парень, стал свидетелем, как продавалась солдатская гимнастерка военных лет, в двух местах пробитая на груди немецкими пулями.

– И что он, этот твой молодой свидетель? – как-то тревожно спросила мама. И взглянула на адмирала.

Папа еще больше нахмурился.

– Он теперь не свидетель, а обвиняемый. В нанесении побоев торговцу простреленными гимнастерками.

– Морду набил продавцу? – радостно взвизгнул Алешка.

– Алексей! – одернула его мама. – Выбирай выражения!

– Ну лицо! Лицо набил.

Мама подумала секунду и сказала тихо:

– Нет, все-таки – морду.

Папа взглянул на маму – не то осуждающе, не то одобрительно.

– И что ему будет, твоему сотруднику? – спросила мама. – Я бы ему премию дала.

Папа покачал головой:

– Так бы все обошлось, да он не только торговца проучил, но и покупателя.

– Ну и молодец! – вырвалось у мамы.

– Молодец, конечно… Но вот покупатель-то оказался иностранцем.

– Немец небось? – спросил адмирал сердито.

– Да, – кивнул папа, – внук того солдата, который воевал с нашими солдатами. Ему, видите ли, очень хотелось иметь такой сувенир, на память о метких немецких пулях… Ну, ничего, мы своего парня в обиду не дадим. Если надо – до министра дойду.

В комнате стало тихо, а потом вдруг мама ахнула:

– Батюшки! Второй час! Еще раз пьем чай и – спать!

– С конфетами? – спросил папа.

– С оленями, – вздохнула мама, разглядывая пустую коробку.

– Да, – вздохнул и Алешка с сожалением, – один олень остался. Не очень съедобный.

В прихожей, куда мы все вывалились, Алешка впился глазами в кортик. Адмирал понял его, вытащил кортик из ножен.

– На, полюбуйся.

Алешка бережно взял оружие в руки. Вздохнул прерывисто: кортик был хорош!

– Мне его командующий флотом вручил, – похвалился адмирал. – На палубе крейсера. Под салют. Мне тогда тринадцать лет исполнилось.

– Рассказали бы, Егор Иванович, – предложил папа. – Молодежи полезно.

– Обязательно расскажу, – пообещал адмирал. – В другой раз. Для меня этот кортик – самое дорогое в жизни. Дороже всех наград. Слава богу, что его тогда не украли.

– А вот это что? – спросил Алешка, протягивая адмиралу кортик. – Цифирки какие-то? Чей-то телефон? Мобильный номер?

Я тоже посмотрел: на клинке, возле самой рукоятки, были выбиты крохотные цифры.

Адмирал рассмеялся.

– Это номер, но не телефонный. Каждое боевое оружие имеет свой номер. А мой номер – особенный, счастливый.

– А что за счастье? – спросила мама.

– Видите? – Адмирал забрал у Алешки кортик и показал маме цифры. – Видите: 25121930?

– Волшебные цифры, – на всякий случай согласилась мама. – Их нужно сложить? Или умножить? Для формулы счастья.

Адмирал рассмеялся еще веселее:

– Это дата и год моего рождения!

– Это вы такой старый? – ахнул Алешка. – Двадцать пять миллионов лет! Да еще с копейками! А на вид вам больше ста не дашь.

Тут уж расхохотались все. А мама дернула Алешку за ухо.

– Двадцать пять – двенадцать, – задыхаясь от смеха, пояснил адмирал, – двадцать пятое декабря. А девятнадцать – тридцать – тысяча девятьсот тридцатый год.

– Тогда еще ничего, – согласился Алешка. – Не очень много.

– Порядок! – согласился адмирал и со звонким щелчком загнал кортик в ножны.

И мы все пошли провожать адмирала.

А Гретку с собой не взяли. Она изобразила обиду, легла на свое место, положила голову на передние лапы и поглядывала на нас исподлобья с укором и грустью.

Конечно, хорошо было бы прогулять ее перед сном. Но тут у нас были небольшие заморочки. Когда Гретка прошла все собачьи школы, она осталась такой же веселой и дружелюбной. Но еще строже и внимательнее стала опекать Алешку как самого младшего в семье – она считала его своим щенком, о котором должна заботиться. И поэтому на улице никому не позволяла к нему подходить. Да никто и не пытался. Ведь Гретка такая артистка! Видели бы вы, как она идет рядом с Алешкой! Ее не узнать. Она становится какой-то приземистой, наклоняет голову и внимательно, недружелюбно смотрит исподлобья на всех встречных, да еще и идет при этом так тяжело, вразвалочку, что все предпочитают обходить ее стороной. Мол, только троньте этого пацана – мало не покажется, я начеку!

А вот с папой она идет совсем по-другому. Веселой, легкой, приплясывающей походкой. Сияет глазами, блестит белыми зубами в улыбке. Она, наверное, считает, что это папа ее должен охранять и защищать, как глава семьи.

Особенно она стала заботиться об Алешке после того, как в парке его окружила стая недружелюбных бродячих собак. Она дала им такой разгон, что после этого они вовсе не появлялись в парке. И, кстати, с той поры, услышав слово «собака», Грета беззаветно рвется в бой. Для нее это слово – сигнал к атаке.

Ну, а поздно вечером или ночью она становится еще более бдительной и настороженной. Она может даже яростно облаять машину, у которой вдруг срабатывает сигнализация. Так яростно, что не выдерживают и соседние машины, и тогда разноголосый их вой поднимается на всю нашу округу…

В общем, Гретка проводила нас обиженным взглядом и протяжно вздохнула.

На улице было темно. И по-осеннему промозгло. Стояла тишина. И почти нигде не светились окна. Папа и мама шли впереди, под ручку. Мама звонко стучала в ночной тиши своими каблуками по асфальту. А мы с Алешкой шли сзади, по бокам адмирала. Причем Алешка – с того бока, где висел у адмирала кортик. Адмирал припрыгивал и вполголоса напевал морскую песню. Про широкое море и бушующие вдали волны. Он, наверное, тоже на банкете коньяк пил.

Но чем дальше мы шли и чем ближе подходили к дому адмирала, тем грустнее и задумчивее звучала его песня. Она и сама по себе невеселой была, о горькой матросской судьбе, а в исполнении старичка адмирала своим дребезжащим голоском до слез почти что трогала.

Алешка это почувствовал и весело сказал:

– Как вы сейчас домой придете! Как чайник поставите! Как чаю напьетесь! И – спать! Здорово, да? В школу вам утром не надо, на работу не надо…

– В магазин надо, – грустно сказал адмирал. – За кефиром. А чай одному пить скучно.

– Вы совсем-совсем один живете? У вас даже кошки нет?

– Тараканы есть, на кухне. Да что от них толку?

– Да, – вздохнул Алешка. – С ними не пообщаешься. – И посоветовал: – А вы бы что-нибудь придумали. Ну, там, марки собирали бы. Меняться ими интересно – и так, и в письмах.

– А мне никто не пишет, – усмехнулся адмирал. – Только на 9 Мая президент открытку присылает.

– Ну, тогда мы будем к вам в гости приходить!

Обрадовал! Я даже за адмирала испугался немного. Такой гость, как Алешка, скучать не даст!

– Придумал! – Алешка даже остановился. – Вы лучше книгу напишите! О своих подвигах. У вас ведь такое интересное детство было! Боевое!

И адмирал тоже остановился. Эта мысль ему, видно, понравилась. Он немного сдвинул фуражку на затылок и приосанился – вот-вот закукарекает. Как петушок на рассвете.

Но он не успел. Окружающая тишина вдруг стала нарушаться где-то вдали, у парка. И превратилась в нарастающий треск и грохот. И навстречу нам вылетела на мопедах хулиганская компания пацанов. Мы едва успели отскочить на тротуар.

Они с треском, свистом и криками проскочили мимо и постепенно затихли вдали. Сопровождаемые воплями потревоженных машин.

Папа повернулся к нам.

– Кто такие? – спросил он.

– Шаштарыч, – буркнул Алешка.

– Лиса Алиса, – добавил я. – И Кот Базилио.

– Объяснили… – буркнул папа.

– Они так каждую ночь гоняют.

Глава II

ШАШТАРЫЧ И Ко

Утром мы встали с таким трудом, будто накануне отработали с Алешкой подъемными кранами. На высотной стройке. По две смены.

– Спать хочу, – зевнул Алешка, сидя на тахте. – Наверное, конфет объелся.

Я тоже зевнул во весь рот:

– А я не объелся – мне не хватило. Ты всю коробку слопал. Кроме оленя.

– Ничего не слопал! – обиделся Алешка. – Я их в пакет спрятал и адмиралу в карман засунул.

– Зачем? – удивился я.

– А как же! Он утром пойдет в магазин за своим кефиром, сунет руку в карман, а там такая радость! – Алешка, как в замедленном кино, позевывая, начал одеваться. – Мне, Дим, его жалко стало. Я, знаешь, о чем подумал? Ему ведь на два года было больше, чем мне, когда он воевал с фашистами. А этот гад хотел его медали и кортик украсть.

– Папа на суде был, – сказал я. – И требовал, чтобы этому жулику из шкафа побольше влепили.

– А я бы таких всю жизнь в клетке держал. С табличкой: «Не подходите близко – кусается!»

Тут дверь распахнулась, и ворвалась мама. Утренним вихрем.

– Вы еще в постелях! Опять опоздаете! Живо в ванную, завтракать пора!

– Я в ванной завтракать не буду, – хихикнул Алешка. – А папа встал?

– Папа уже на работе. Берите с него пример!

– Вот еще! – усмехнулся Алешка. – Мы лучше с тебя будем пример брать.

– Это почему? – загордилась мама.

– Потому что ты еще дома.

– А ну, марш умываться! – Она легонько ухватила Алешку за ухо и вывела из комнаты.

В школу мы, конечно, опять опоздали. Да мы и не очень спешили. Школа никуда не денется. Она уже тридцать лет стоит на одном и том же месте. И хоть бы хны. Облупилась, конечно, местами, краска на дверях колечками завилась, стекла в некоторых окнах в трещинах, но лет тридцать еще простоит.

А вот гимназия, которую рядом построили, – как игрушечка! В любую погоду блестит. И вся окружена сверкающими иномарками. И обсажена голубыми елями в пластмассовых кадках. А на спортивной площадке у них есть даже теннисный корт за высокими сетками, и в самом здании – свой бассейн.

Из-за этой гимназии мы стали опаздывать в школу каждый день. Вся ее территория огорожена черным стальным забором, и мы никак не можем привыкнуть, что прямая дорожка в родную школу кончилась – нужно обходить гимназию дальним путем.

Мы как раз шли мимо ее ворот, когда их распахнул охранник в черной форме и выпустил на волю громадный джип с черными стеклами.

– Шаштарыча привозил, – проворчал Алешка.

Шаштарыч в прошлом году учился в нашей школе, но тут его родители быстро разбогатели и перевели Шаштарыча в платную гимназию. Джип с черными стеклами каждое утро привозил его на уроки и каждый день забирал обратно. Иногда он забирал и «адъютантов» Шаштарыча – Лису Алису и Кота Базилио. Они тоже раньше в нашей школе учились. Лиса Алиса (по фамилии Алисов) не очень был лицом на лисичку похож – только глазками, хитрыми и быстрыми; он все время что-нибудь высматривал – полезное для себя и вредное для других. И Шаштарычу бежал докладывать. Ну и рыжий он был немножко. А Кот Базилио (Васильев), тот вылитый котяра – лицо круглое, а под носом жиденькие усики.

Мы с ними и в школе не дружили, а теперь вообще старались друг друга избегать. По всяким причинам. Но до прямых схваток пока не доходило. К счастью. Ребята они были крепкие, а Шаштарыч занимался всякими восточными единоборствами, по корту с ракеткой бегал и фитнесы какие-то принимал.

Как он стал Шаштарычем, я не заметил. В первых классах его, по фамилии Каштанов, звали Каштанкой. Потом Каштанка незаметно переделалась в Шаштарку, ну а где-то в восьмом классе Шаштарка стала Шаштарычем. Тогда же к нему прилипли и Лиса Алиса с Котом Базилио. Кот Базилио еще какое-то время человеком был. И учился неплохо, и мореплавателем хотел стать, клеил модели всяких кораблей, мечтал какой-нибудь остров открыть в далеком океане. А вот когда к Шаштарычу прилепился, совсем другим стал. Он уже мечтал не острова открывать, а морским разбоем заняться. Лихое пиратство стало его мечтой.

Вот они и пиратствовали. В младших классах. Отбирали у малышей мелочь на завтраки, мобильники, хорошие авторучки. Правда, делали это незаметно, тайно, запугав первоклашек своими угрозами. Первоклашки и так всего боятся, а тут такие злодеи.

Правда, один раз прокололись. В один прекрасный день в школу заявился старший брат одного первоклашки, студент института физкультуры, боксер и борец, со своими товарищами. Они вывели Шаштарыча и его «адъютантов» на наш стадион и, ничего не выясняя, «поиграли с ними в футбол». Без мячика.

С тех пор Шаштарыч и Ко присмирели, но, наверное, своих гадостей не прекратили. Уж очень заманчиво среди слабых себя сильными ощущать.

Я, когда с нашим адмиралом познакомился, все чаще стал задумываться: почему так – один пацан берется за оружие и смело воюет со страшным и взрослым врагом, а другой пацан, из той же страны и тех же лет, воюет не с врагами, а с малышами, беззащитными и робкими?

…Водитель джипа, едва выехав за ворота, резко газанул и, промчавшись мимо нас, чуть не окатил нас грязной водой из лужи. Я еще не успел выругаться, как Лешка взмахнул ему вслед рукой, будто бросил вдогон камень.

Джип с визгом, словно заорал от злости, затормозил. Водитель выскочил и решительно направился к нам. Мы не дрогнули. Мы давно поняли, что хамов не надо бояться – их надо ненавидеть.

Водитель подошел вплотную и навис над нами. Лицо его было свирепое, но показалось мне знакомым. Алешка первым узнал его и небрежно бросил:

– Хай, Степик!

Водитель вздрогнул и растерялся:

– Это вы?

Да, это мы, а это он. Бывший папин сотрудник, бывший майор милиции по фамилии Степик. Папа очень им гордился, и Степик часто бывал у нас дома. А потом он женился и родил сразу двоих детей. Ну, не сам, конечно, родил, а его жена. И он ушел из милиции в частную охрану, потому что там больше платили. И после этого в нашем доме мы его не видели. Папа такие вещи не прощает.

– Извините, парни, – попросил прощения Степик. – Я вас не узнал.

– А других можно, да? – непримиримо спросил Алешка.

– Случайно получилось. – Степик оправдывался, как виноватый пацан перед строгим отцом. – Расстроился. Подвезти вас?

– Не стоит, – холодно сказал Алешка. – Будьте здоровы.

Мы повернулись и пошли.

– Сергею Александровичу – мой привет! – крикнул нам вслед Степик.

Алешка отрицательно помотал головой, не оборачиваясь.

А Степик так и стоял, провожая нас взглядом.

Мы опоздали так безнадежно, что на школьном крыльце нас встретил сам директор – бравый полковник в отставке Семен Михайлович.

Я уже рассказывал как-то, что он стал директором нашей школы, когда вышел в отставку. И, конечно, свои командирские навыки перенес на воспитание детей. Офицерскими методами. Он был строг и грозен, но справедлив. Ненавидел ложь, трусость и предательство. Но почему-то считал, что главное в учебном процессе – это дисциплина.

– Из разгильдяя, – говорил он, взмахивая рукой, будто в ней была острая сабля, – никогда человека не получится. Любой дисциплинированный оболтус надежнее в бою, чем разгильдяй-отличник. Отставить разговоры!

Мы (и наши педагоги) его побаивались, но любили. Главное – он был справедливый человек.

Директор стоял, уперев одну руку в бок, а другой подкручивал длинный колючий ус.

– Мне кажется, – сказал он, – что братья Оболенские не любят приходить в школу вовремя.

– Не любят, – вздохнул Алешка.

– У них не получается, – вздохнул и я.

– Я вас прощу еще раз, если вы решите мне одну проблему.

– Хоть две, – щедро пообещал Алешка.

Это он умеет: две проблемы решит, но еще двадцать добавит.

– Излагайте, Семен Михайлович, – поторопил я директора. – А то мы и ко второму уроку не успеем.

– Излагаю. Через неделю празднуем День родной школы.

– Клево! – согласился Алешка.

– Не простой День, а юбилейный! Тридцать лет!

Я демонстративно взглянул на часы над дверью.

Семен Михайлович намек понял и успокоил нас:

– Эту проблему я решу. А вы – мою, вернее – нашу общую. Попросите своего отца, уважаемого Сергея Александровича, чтобы он выделил нам на торжественный вечер какого-нибудь героя из своих рядов. С орденами и медалями. Чтобы он наш личный состав поприветствовал и заразил своим примером.

– А сам Сергей Александрович вам не подойдет? – ревниво спросил Алешка. – С орденами и медалями?

– Не подойдет, – вздохнул директор и выпустил из пальцев свой ус. – Он в прошлом году у нас уже засветился.

– Хорошо, – сказал я. – Мы его уговорим.

– За отличное поведение в четверти. – Алешка выставил свое условие. Семен Михайлович вздохнул и согласился.

После уроков Алешка ждал меня во дворе школы. Спрятавшись от моросящего дождика под облетевшей березкой.

– Давно здесь сижу, – безмятежно сообщил он. – Меня Мишка из класса выгнал.

Мишка – это учитель физики Михаил Иванович Потапов. Он сейчас заменяет в Алешкином классе заболевшую училку. Этот физик довольно молодой, но вредный. Мы называем его то Потапычем, то Мишкой. Он об этом знает и почему-то злится. Он вообще все время злится. С ним лучше не связываться. Сам из себя весь толстый и сонный. Но все видит и замечает. А видит только плохое, а хорошее не замечает. Я один раз все цветы в классе полил, так он даже не похвалил. Сказал только: «Надо цветы поливать, раз уж взялся, а не пол и не подоконники». В общем, не очень мы его любили.

– Что ты натворил? – спросил я Алешку.

– Как раз ничего. – Он поежился от холодной капли, попавшей ему за ворот. – Правда, Дим, ничего.

В самом деле – ничего. Он всего лишь тихо и мирно уснул за своей партой. А когда Потапыч сердито разбудил его, Лешка не сразу врубился и недовольно проворчал, напевая:

– Мишки спят, и книжки спят…

Потапыч, естественно, принял это на свой счет. Потому что иногда и сам задремывал за столом во время урока.

Оказавшись за дверью класса, Алешка пошел за правдой к директору.

– Нет уж, – Семен Михайлович отложил кроссворд и шлепнул ладонью по столу, – за опоздание я вас отмазал, а спать на уроках мы не договаривались. Кругом!

Тогда Алешка наврал ему, что нам всю ночь не давали спать папины сотрудники. Они приехали к нам перед опасной операцией и всю ночь ее обсуждали.

– Во весь голос, – вдохновенно врал Алешка. – Да еще всеми своими медалями звенели. И кортиками.

– Вот-вот! – обрадовался Семен Михайлович. – У вас этих медалистов и орденоносцев в квартире полно. Неужели для родной школы хоть одного не найдете?

– Если папа узнает, что меня выгнали из класса, конечно, не найдем!

Семен Михайлович вздохнул:

– Не узнает… Отмажу.

Мы пошли домой. Пообедали. Помогли маме по хозяйству. Так здорово помогли, что она не выдержала и прогнала нас из кухни. Тогда мы сели за уроки. Каждый на свою тахту…

На самом интересном месте меня разбудил мамин голос:

– Интересно мне: что вы будете делать ночью? Подъем! Папа пришел, пошли ужинать.

За ужином мы насели на папу. И он сразу нам отказал, потому что почувствовал подвох. Он так и сказал:

– Хорошие оценки добываются трудом. А не папиными сотрудниками. Нет у меня свободных героев, все заняты.

Тут как раз позвонил Семен Михайлович.

Папа пошел в кабинет к своему телефону, а мы, конечно, к «своему» – параллельному, в прихожей.

– Приветствую вас, Сергей Александрович, – сказал директор. – Ребята передали вам мою просьбу? Как вы на нее отозвались?

– Никак, – спокойно ответил папа. – Нет у меня свободных людей. Пускай сами ищут.

– Как это нет? – обиделся директор. – А кто же у вас вчера звенел всю ночь медалями и бокалами?

– Откуда информация? – осведомился папа.

– Из первоисточника.

– Старшего? Младшего? Впрочем, это неважно. Обоим влетит.

И тут Семен Михайлович нас предал. Или выдал:

– Добавьте им и от меня лично. Они все время опаздывают к первому уроку. К тому же Алексей уснул сегодня прямо на занятиях. Чуть под стол не свалился.

– Я привлеку их к ответственности, – сухо пообещал папа, попрощался и положил трубку. Мы – тоже. И шмыгнули в свою комнату.

Папа вышел из кабинета. Поманил нас пальцем. И сказал:

– Врать можно только в одном случае. Знаете, когда?

– Знаем, – буркнул Алешка. – Когда Родина в опасности.

– Умница, – похвалила его мама, входя в комнату. – Наша Родина всегда в опасности. А зачем ты штаны снимаешь, отец?

– Я не снимаю, я ремень вытягиваю. – Он огляделся. – А где твои дети?

Мамины дети уже давно заперлись в ванной.

– Фиг с ними, Дим, – сказал Алешка. – Сами найдем героя с орденами.

– И с кортиком, – сказал я.

– Умница, – маминым тоном похвалил меня Алешка. – Мы адмирала в школу приведем. Нужно только номер его квартиры узнать.

– А вдруг он не захочет?

Тут папа постучал в дверь:

– Выходите! Я вас пальцем не трону. Видеть вас не могу.

– А зачем тогда выходить? – спросил я из-за двери.

– А ты в штанах? – спросил из-за двери Алешка, с недоверием в голосе.

– Он в плаще, – послышался мамин ответ. – Его на работу вызвали.

Я отщелкнул задвижку, и мы вышли.

– А что случилось, пап?

– Большая неприятность, – сказал папа, обуваясь. – Ограбили выставку старинных орденов. Я поехал.

– Пап, – спросил его вслед Алешка, – а какая квартира у адмирала?

– Маленькая, – ядовито ответил папа, и дверь за ним захлопнулась.

Чем больше я узнаю Алешку, тем больше ему удивляюсь. У него много удивительных качеств. А всего удивительнее – его энергия. Он никогда ничего не откладывает. Я имею в виду, конечно, те дела, которые его интересуют. Мама, само собой, может всю неделю напоминать ему поработать пылесосом. «Щас, щас», – бодро отвечает Алешка в понедельник. И в среду. «Щас, щас», – и в субботу. То же самое и с уроками («щас, щас»). Но если дело его зацепит, тут Алешку не остановишь.

Едва за папой хлопнула дверь, Алешка ринулся в его кабинет. И начал листать папин «Ежедневник», там, где телефонный алфавит.

– Во, Дим! – ткнул он пальцем. – Курочкин! Звоним!

Я набрал номер, Алешка выхватил у меня трубку. Я тоже к ней ухом прижался.

– Приемная генерала Курочкина, – раздался приветливый, но строгий женский голос, наверное, секретарши.

– Адмирала Курочкина, – поправил ее Алешка. – Позовите мне адмирала.

– Нет у нас никаких адмиралов, – отрезала секретарша. – Одни генералы. – И положила трубку.

Алешка в удивлении похлопал глазами. Как мама, пощелкал длинными ресницами.

– Дим, так он кто? Адмирал или генерал?

Я взял «Ежедневник», прочел вслух:

– «Генерал Курочкин В.И.». Понял?

– Понял! – воскликнул Алешка. – Он все наврал, значит? Никакой он не адмирал, а всего только генерал какой-то! А еще с кортиком!

Я сунул ему под нос «Ежедневник»:

– Пониже посмотри. Там еще один Курочкин есть. Может, подойдет тебе… С кортиком…

Алешка смущенно хмыкнул и стал набирать номер адмирала.

– Здравия желаю, товарищ адмирал! – заорал он в трубку. – Капитан Оболенский на связи!

– Слушаю вас внимательно, товарищ капитан!

– Мы хотим вас проведать. – Алешка не стал «дипломатничать».

– Жду вас на борту! Высылаю за вами шлюпку! – был краткий, но не совсем ясный ответ.

Алешка положил трубку и скомандовал мне:

– Полный вперед! Залезай в шлюпку!

Квартира у адмирала и правда была маленькая. Однокомнатная. Но очень интересная. Она была похожа на капитанскую каюту боевого корабля.

У стены стоял, привинченный к ней, металлический столик. В углу – странный кожаный диванчик на стальных ножках. Возле окна – старинный барометр в деревянном корпусе. Он показывал своей затейливой, в виде якоря, стрелкой «Великую сушь», хотя за окном вовсю шел великий дождь. Рядом с барометром – настоящий дубовый штурвал, морской бинокль в кожаном футляре. А на подоконнике, в стеклянном ящике вроде аквариума, замер стремительный боевой корабль «Грозный».

– Это последний крейсер, которым я командовал, – с тихой гордостью и немного с грустью объяснил адмирал. – Красив?

Еще бы! Плавные линии корпуса, грозные орудийные башни, хищно нацеленные пулеметы… Хоть сейчас в яростный морской бой.

– А диванчик и столик я взял на память из своей каюты, когда меня списали на берег. Кстати, «Грозный» тоже списали в тот же год – устарел дружище.

– А на вид как новенький, – посочувствовал Алешка. – И вы тоже.

Адмирал рассмеялся и стал накрывать на стол.

– А почему ваш барометр во время дождя «сушь» показывает? – спросил я.

– О! Он у меня уникальный. Он предсказывает погоду заранее, за двое суток. «Сушь» наступит послезавтра.

– А он тогда покажет «Великий дождь»? – догадался Алешка. – А когда все небо за облаками, он показывает «Очень ясно»?

Адмирал опять рассмеялся и пригласил нас к столу.

– У меня вдруг конфеты нашлись, – объявил он. – Я, наверное, сам от себя их спрятал. Очень сладкое люблю. – Тут он немного задумался. – Наверное, потому что в детстве как следует конфет не наелся. Да и не только конфет. Я ведь на войну в двенадцать лет пошел. Даже немножко раньше. Вон какой орел был юный Курочкин. – И адмирал кивнул на снимок на стене.

На этом снимке, на палубе катера, возле пулемета стоял мальчишка с озорной улыбкой, в черном бушлате и бескозырке, ленточки которой трепал морской ветер.

– А воевать-то я начал на суше… 22 июня 1941 года…

– На этом катере? – спросил Алешка.

– Нет, что ты! Я до этого катера полстраны пешком прошел. По оккупированной территории, как говорится, у немцев в тылу.

Алешка придвинулся к нему и попросил:

– А вы расскажите, а? Нам полезно будет, как папа говорит.

Адмирал как-то засмущался, засуетился немного.

– Да что уж рассказывать… Лучше уж… почитаю. Я по вашему совету, Алексей Сергеич, и правда книгу начал писать. Не знаю уж, что получится. Хотите начало послушать?

– А то! – сказал Алешка.

– Только я ее пишу как бы не от себя. Про себя как-то писать неловко. Я вроде как про Егорку Курочкина пишу. «Мальчик на войне» называется.

Адмирал выдвинул ящик стола и достал стопку исписанных страничек.

– Ну, не обижайтесь, – сказал он смущенно. – Я книгу первый раз в жизни пишу.

Глава III

«МАЛЬЧИК НА ВОЙНЕ»

«Отец Егорки Курочкина был моряком-подводником. Его боевая подводная лодка базировалась под Мурманском, на Баренцевом море. А дядя Егорки служил военврачом на пограничной заставе в Белоруссии.

Егоркина мама работала учительницей, и отпуск у нее был почти все лето. И было решено: они все втроем – мама, Егорка и младшая его сестренка Лялька – поедут сначала навестить дядю на заставу, а потом отправятся к отцу, на Балтику. «Покататься» на подводной лодке.

Прошлым летом Егорка уже был на военно-морской базе, где служил отец, и хорошо помнил этот порт за железными воротами, со звездой, где вдоль причалов будто спали военные корабли – торпедные катера, и тральщики, и эсминцы, и подводные лодки. Они лениво лежали на гладкой воде, отражаясь в ней стремительными корпусами, радиомачтами, грозными башнями с длинными жерластыми орудиями.

Над кораблями громко и скрипуче кричали чайки, всюду раздавались гудки и свистки, звенели якорные цепи. Такая была красота! Так пахло морем и свежей краской на бортах кораблей! Так блестело солнце на зеленой воде! И развевались на мачтах флаги!

А папина подводная лодка была похожа на всплывшую из глубин сказочную рыбу. Сердце замирает – представить себе, как она бесшумно скользит в глубине холодного мрака бездонного моря…

Но сначала – на заставу. Там веселые пограничники в зеленых фуражках, остроухие улыбающиеся овчарки, статные кони и даже маленький командирский броневик, который прячется в земляной норе, готовый выскочить по боевой тревоге и открыть огонь из своего пулемета.

…От станции до заставы они ехали ночью в кузове грузовичка, сидя на ящиках с консервами. Дорога шла лесом, была ухабистая и петлистая. По бокам ее стояли разлапистые ели, тянулись к машине своими колючими лапами, скребли по бортам, будто хотели ее задержать. Над дорогой раскинулось звездное черное небо…

Добрались до заставы почти под утро. Дядя Лева расцеловал маму, обнял Егорку, взял на руки уснувшую Ляльку и отвел их в маленький домик, где они сразу же, уставшие с дороги, легли спать.

А на рассвете проснулись от страшного грохота. За окном, в чуть светлеющем небе, вспыхивало, гремело, вставали черно-красные кусты взрывов. Стены домика вздрагивали. На столе тонко звенела ложечка в стакане.

Сестренка громко плакала, бледная мама одевала ее. Распахнулась дверь – в нее пахнуло гарью и сгоревшим порохом. Еще громче загремели разрывы, и стала слышна близкая автоматная стрельба.

Вбежал командир заставы, с автоматом в руке, с перевязанной наспех головой – сквозь бинт проступали алые пятна.

– Быстро! – крикнул он. – Собираться! Это война!

Было 22 июня 1941 года…

Возле дома стояла «полуторка», фырчала мотором. Та самая, на которой они приехали. В кузове сидели испуганные женщины и плачущие дети. Чуть в стороне, уткнувшись в дерево, чадил, изредка выбрасывая язычки пламени, маленький командирский броневик.

Егорка передал Ляльку в протянутые из кузова руки, помог забраться маме и влез сам. Машина рванулась и понеслась, подпрыгивая и кренясь, меж черных воронок и вспыхивающих разрывов.

Она уже вырвалась из-под обстрела и мчалась лесной дорогой, когда из-за деревьев выскользнула тень самолета с крестами на крыльях и от него отделилась стайка черных бомб…

Егорка очнулся в стороне от дороги, под деревом. Все тело болело от удара об землю. Было тихо. Только звенело в ушах. Бой на заставе кончился. Слышались только отдельные выстрелы да короткие очереди автоматов.

Машины на дороге не было. Вместо нее была громадная яма да разлетевшиеся по обочинам двигатель и дымящие тлеющей резиной колеса. И ничего больше, одни щепки. Никого не осталось в живых.

Егорка встал, заплакал и пошел. Пошел… к папе, куда-то под Мурманск. От самой границы. Больше ему идти было некуда…

Он шел уже долго. Маленький, уставший, охваченный страшным горем. Дорога была пуста, но по обе ее стороны и впереди все время гремело, слышались пулеметные очереди, одинокие выстрелы из винтовок, разрывы гранат.

Переночевал Егорка, скорчившись в клубочек, под корнями вывороченной взрывом ели; нагреб туда прошлогодних листьев, нарвал травы. Всю ночь он вздрагивал от холода, страха и горя.

На следующий день Егорка набрел на разбитый грузовик. Кузов его был загружен коробками с сухарями. Егорка набрал сухарей за пазуху, сколько поместилось, туда же сунул откатившуюся от машины рубчатую гранату – «лимонку», потуже подпоясался и побрел дальше на восток.

К вечеру его догнала колонна пленных красноармейцев. Все израненные, в изорванных гимнастерках, без сапог, они брели, опустив головы, медленно и устало. Егорка отошел в сторону и смотрел на них, надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых – дядю Леву или командира заставы.

Один из конвоиров, проходя мимо него, снял руку с автомата и поманил Егорку грязным пальцем:

– Ком! Кто есть? Пионир?

Егорка доверчиво приблизился. Немец схватил его за воротник и втолкнул в колонну.

– Мальца-то зачем? – зло крикнул кто-то из пленных. – Нас тебе мало!

В ответ коротко прогремела автоматная очередь, зарылись в дорожную пыль горячие гильзы.

Кто-то схватил Егорку за руку и, втянув поглубже в колонну, прижал к себе. Это был красноармеец с раненой рукой. Она висела у него на груди, в петле наброшенного на шею ремня.

Колонна двинулась.

– Ты кто? – спросил Егорку красноармеец.

– Егорка. Курочкин.

– Ух ты! Не сынок ли майора Курочкина?

– Это дядя мой. А папка на Баренцевом море, подводник. Я к нему иду.

Боец вздохнул: больно далеко идти-то.

– А меня Бирюковым звать. Запомнил? – И спросил осторожно: – А что же, Егорка, мамка твоя где?

Егорка всхлипнул:

– Нету уже мамки. И Ляльки, сестренки, тоже. Мы в одной машине ехали. В нас бомба попала.

– Ничего, Егор. – Бирюков положил ему руку на плечо. – Мы еще повоюем. Мы им за все отплатим.

Почти стемнело, когда вышли к опушке, охваченной рядами колючей проволоки на столбах. На входе, на ошкуренных еловых стволах торчала вышка с часовым и с пулеметом. Колонну загнали за проволоку; бойцов обыскивали. Один из конвоиров оттянул Егоркину рубашку, глянул за пазуху – ржаные сухари; гранату среди них он не заметил. Иначе Егорка никогда не стал бы моряком…

Навалилась звездная ночь. Пленные улеглись на голую землю, тесно прижавшись друг к другу. Кто-то вздыхал, кто-то ругался, кто-то стонал. Егорка услышал недалекий шепот, прислушался. Разговаривал Бирюков со своими товарищами.

– Бежать надо, ребята, – настаивал Бирюков. – Потом поздно будет.

– Было бы оружие, – возражал ему кто-то. – Что с голыми руками сделаешь? Перестреляют нас – и все!

– Всех не перестреляют. Нас, поди, тысяча. А их-то всего один взвод. Им и патронов-то на всех не хватит.

– Было б оружие, – опять вздохнул кто-то невидимый в темноте.

Егорка пошарил за пазухой, нащупал рубчатый кругляш гранаты.

– Дядя Бирюков, держи, – шепнул он.

– Ай да малец! Вот удружил! Все, братцы, ждем до полночи. Как рвану гранату – все в россыпь и до леса.

Егорка обрадовал пленных и сухарями.

– Ото дило, – кто-то похвалил его из темноты, – подкрепимось. Перед боем.

Между тем звезды на небе исчезли – все затянулось черными тучами. Стало холодно и сыро. Вдали, все приближаясь, погромыхивало; сверкали молнии – и не понять: то ли гроза, то ли далекий бой.

Самая большая туча неожиданно вывалилась из-за леса и обрушилась на лагерь яростным ливнем. Загремела оглушительно, засверкала близкими молниями.

– Готовсь, братва, – шепнул, перекрывая шум дождя, Бирюков.

И как только близко ударила молния, он размахнулся и швырнул гранату на вышку, где хохлился под дождем часовой.

Разрыв гранаты и удар грома слились воедино. Часовой перевалился через перильца и грохнулся на землю вместе со своим пулеметом.

Была паника, растерянность у охраны – немцам показалось, что в вышку ударила молния. Пленные рванулись – кто в ворота, кто прямо на проволоку и, разметавшись по полю, устремились в лес.

Закричала охрана, застучали автоматы.

Бирюков подхватил ручной пулемет, упавший с вышки, бросился на землю и, прижимая раненую руку к груди, открыл огонь по охране. Чтобы дать возможность людям скрыться в лесу.

Егорка упал рядом с ним, прижался к земле.

– Бежи, Егорка! – повернул к нему злое лицо Бирюков. – Шибче до лесу бежи!

– Я с вами, дяденька Бирюков.

Бирюков отбросил пустой пулемет, схватил Егорку за руку, и они тоже побежали к лесу. А сзади все грохотали выстрелы. И вокруг них свистели пули, зарывались в землю под ногами.

Лил дождь, за ноги цеплялась мокрая трава, они спотыкались о кочки, падали – но добежали до леса. Егорка было приостановился подышать, но Бирюков увлек его дальше.

Потом они долго шли одни ночным лесом, натыкаясь на деревья, продираясь через кусты, проваливаясь в налитые водой ямки. Ночь была тихая, только все время погромыхивало вдали.

– Уходит фронт, Егорка, – тяжело дыша, с горечью проговорил Бирюков. – Но ничего, мало́й, догоним.

Набрели на крохотной опушке на брошенную копну прошлогоднего сена, зарылись в него, согрелись. Егорка сунул голову Бирюкову под мышку – стало спокойно и уютно. Будто лежал он рядом с батей на сеновале, в деревне у бабушки.

– Ничего, Егорка, не горюй. Доберемся с тобой до Архангельска.

– До Мурманска, – сонно поправил Егорка.

– Ага. Доберемся, значит. Найдем твоего батю, возьмет он тебя на свой корабль…

– На подлодку, – опять поправил Егорка.

– И будешь ты с ним фашистов бить. За мамку твою, за сестренку, за все наши обиды.

Скользнула по Егоркиной щеке горячая слеза. Последняя слеза в его жизни. Никогда он больше не плакал. Ни в беде, ни в горе. Ни от боли, ни от бессильной ненависти. Только сильно сжимал зубы. А надо – и кулаки…

Лето было в самом разгаре. Но оно не радовало. Свежий запах листвы едва пробивался через гарь пожаров и сражений. Земля, по которой они шли, была разорена и исковеркана войной. Разбитая техника, свежие черные воронки от бомб и снарядов, сожженные деревни, срубленные и посеченные осколками деревья, заброшенные поля. И всюду – убитые войной люди.

Бирюков по дороге вооружился: подобрал автомат, повесил на пояс плоский штык. Сапоги где-то нашел.

Его сильно беспокоила раненая рука, особенно когда они ложились отдохнуть. Он плохо спал, стонал во сне, вскрикивал.

И идти ему было все труднее. А фронт уходил все дальше. И только глубокой ночью в окружавшей тишине они еще слышали его далекое грозное ворчание. Которое все удалялось и удалялось от них.

А они все шли и шли. Шли по дороге, прислушиваясь. И едва вдали возникал рокот моторов, ныряли в лес, затаивались. Мимо них проходили колонны грузовиков, в кузове которых ровными рядами сидели чужие солдаты в рогатых касках и громко ржали и пели чужие песни. Тянулись, лязгая и грохоча, стальные громады танков с крестами на броне. Проносились открытые штабные машины с офицерами в сопровождении мотоциклистов. Из колясок мотоциклов торчали пулеметы с дырчатыми кожухами. Иногда неспешно шли конные обозы. Иногда брели колонны пленных.

Егорке становилось страшно – такая громадная неумолимая жестокая сила ползла и захватывала страну. Она, эта сила, казалась неодолимой.

– Ничего, Егорка, – жарко шептал ему в ухо красноармеец Бирюков, поглаживая здоровой рукой ствол автомата. – Ничего… Осилим. Не враз, конечно, но свернем фашистскую шею. Вместе с рогами.

– А зачем у них рога на касках? Для страха?

– Трубочки такие, для вентиляции. Чтоб голова под каской не прела, – объяснял Бирюков. – Хорошо они, гады, подготовились. А мы вот запоздали…

Проходила колонна – и они выбирались на шоссе и шли дальше.

К вечеру, когда устраивали ночлег возле разбитого танка, Бирюков сказал:

– Надо бы, Егорий, в село наведаться, кушать-то нам с тобой больше нечего. Как стемнеет, так я пойду, а ты меня тут обожди. Стрельбу услышишь – удирай в лес подальше.

– Я с вами.

– Боишься оставаться? Оно так-то, но там опаснее. На немцев можно нарваться. Тут-то тебе спокойней будет.

– Я с вами, – упрямо повторил Егорка. – У вас рука раненая, плохо одному идти.

Небо стало совсем черным, засияли на нем летние звезды. Все затихло в лесу. Они вышли на край оврага и, крадучись, направились к селу, которое робко светило в черноте ночи дрожащими огоньками.

Было росно. Ноги у Егорки сразу промокли. Бирюков время от времени останавливался, прислушивался, вглядывался в темноту.

Они вышли на край поля. Деревня – рядом, рукой подать.

– Хальт! – вдруг разорвал тишину не то испуганный, не то злобный возглас. И вспыхнул во тьме яркий свет.

Бирюков столкнул Егорку в овраг: «Затаись!» – и, вскинув автомат, ответил на окрик короткой очередью.

Егорка скатился на дно оврага, забился в кустарник. Над ним вспыхивало, гремели выстрелы, слышались крики. Постепенно выстрелы стали удаляться. Залаяли собаки. Ударили еще выстрелы, и все стихло.

Продолжить чтение