Читать онлайн Преследование бесплатно

Все книги автора: Бренда Джойс

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

Persuasion

«Преследование»

Пролог

Тюрьма «Люксембург», Париж, Франция

Март 1794 года

Вот они и пришли за ним.

Его сердце екнуло от страха. Он не мог дышать. Медленно, едва двигаясь от сковавшего все тело напряжения, он обернулся и принялся всматриваться в темный коридор. До него донесся звук приближавшихся шагов – тихих, но твердых.

Он знал, что должен сосредоточить все свои умственные усилия. Подойдя к передней стене камеры, он вцепился в ледяные железные прутья тюремной решетки. Поступь становилась все громче.

Внутри у него все сжалось. Страх переполнил душу. Сможет ли он дожить до завтра?

В камере нестерпимо воняло. Обитавшие здесь перед ним заключенные мочились, испражнялись и извергали рвотные массы прямо в этих унылых стенах. Следы высохшей крови виднелись на полу и соломенном тюфяке, ложиться на который арестант отказался. Прежних «гостей» этой камеры били, пытали. Разумеется, их беспощадно мучили – ведь они считались врагами отечества.

Даже воздух, проникавший в камеру через единственное решетчатое окно, был зловонным. Площадь Революции раскинулась внизу, отделенная от тюремной стены всего несколькими метрами. Сотни – нет, тысячи – отправлялись на смерть туда, к гильотине. Кровь преступников – и ни в чем не повинных – пропитывала сам воздух, придавая ему отвратительный привкус.

Теперь он мог слышать голоса приближавшихся к камере.

Он втянул воздух ртом, почувствовав, как от страха к горлу подступила тошнота.

Девяносто шесть дней прошло с тех пор, как он попал в засаду у административного здания, в котором служил чиновником коммуны. На него напали, заковали в наручники, надели на голову мешок.

– Предатель! – злобно фыркнул знакомый голос, когда его швырнули на сиденье какой-то повозки. Спустя час мешок с его головы сорвали, и он обнаружил себя стоящим в центре вот этой самой камеры. По словам надзирателя, он обвинялся в преступлениях против Республики. И все без исключения знали, что это означало…

Ему так и не довелось увидеть человека, бросившего в его адрес нелестное определение «предатель», и все же он нисколько не сомневался, что это был Жан Ляфлер, один из самых радикальных чиновников городского правительства.

Яркие картины замелькали в его сознании. Он отчетливо видел двоих своих сыновей, этих маленьких, симпатичных, простодушных мальчиков. Он вел себя чрезвычайно осторожно – но, видимо, все-таки недостаточно осторожно, – когда не так давно покидал Францию, чтобы навестить их. Они находились в Лондоне. Это был день рождения Уильяма. Он так сильно скучал по нему – и по Джону тоже! Увы, ему не удалось остаться в Лондоне надолго; он не рискнул задерживаться там, опасаясь, что его разоблачат. Ни одна живая душа, кроме семьи, не знала, что он находился в городе. Он наслаждался компанией близких, но предстоящий скорый отъезд придал радости от воссоединения с семьей горький привкус.

С момента возвращения к французским берегам он чувствовал слежку. Ему не удалось поймать того, кто шел за ним по пятам, но сомнений не оставалось: за ним неотступно наблюдали. Подобно большинству французов и француженок, он жил в постоянном страхе. Шарахался буквально от каждой тени. То и дело просыпался по ночам, думая, что слышит этот ужасающий стук в свою дверь. Когда подобный стук раздавался в полночь, это означало, что за вами пришли…

Точно так же, как теперь они пришли за ним. Шаги становились все громче.

Он снова глотнул воздух, силясь унять охватившую его панику. Если они почувствуют его страх, все будет кончено. Его страх будет равнозначен признанию – для них. Такие порядки царили сейчас по всей стране: не только в Париже, но и в сельской местности.

Он крепко сжал прутья решетки. Его время в этой камере только что истекло. Или он попал в проскрипционный список неблагонадежных и теперь должен ждать судебного заседания, а потом и казни за свои преступления, или он выйдет из тюрьмы свободным человеком…

Собраться с духом в такой момент оказалось самым тяжелым в его жизни.

Впереди показался свет факела. Огонь приблизился, освещая сырые каменные стены тюрьмы. И наконец, заключенный увидел очертания фигур. Люди шли молча.

Сердце отчаянно заколотилось. Он словно врос в пол, не в силах даже пошевелиться.

В поле зрения показались тюремные надзиратели, они зловеще ухмылялись, глядя на арестанта так, словно его судьба уже была решена – окончательно и бесповоротно. Он узнал якобинца, шествовавшего за тюремщиками. Как он и подозревал, это был оголтело-радикальный, чрезвычайно жестокий эбертист Жан Ляфлер.

– Добрый день, Журдан. Как вы поживаете нынче? – усмехнулся он, подойдя к решетке камеры и явно упиваясь этим мгновением.

– Хорошо, – спокойно ответил заключенный, всем своим видом давая понять, что все действительно в полном порядке. Когда он не стал молить о пощаде или кричать о своей невиновности, улыбка сбежала с лица Ляфлера, а взгляд якобинца стал резким.

– И это все, что вы хотите сказать? Вы – предатель, Журдан. Признайтесь в своих преступлениях, и мы позаботимся о том, чтобы ускорить судебное разбирательство по вашему делу. Я даже устрою так, чтобы ваша голова отлетела в первую очередь, – снова усмехнулся он.

Если до этого дойдет, подумал заключенный, ему останется только надеяться, что его действительно подведут к гильотине первым – никто не хотел стоять там часами, закованный в кандалы, наблюдая за ужасающими казнями в ожидании своей участи.

– Тогда моя гибель будет на вашей совести. – Заключенный едва мог поверить тому, как спокойно прозвучал его голос.

Ляфлер изумленно воззрился на него:

– Почему вы не отстаиваете свою невиновность?

– Это поможет при рассмотрении моего дела?

– Нет.

– Я так и думал.

– Вы – третий сын виконта Журдана, и ваше покаяние было лживым. Вы не любите Родину – вы шпионите в пользу ее врагов! Все члены вашей семьи мертвы, и скоро вы присоединитесь к ним пред вратами чистилища.

– А в Лондоне между тем мог бы появиться новый шпион.

Глаза Ляфлера удивленно округлились.

– Что это вы темните?

– Вы наверняка знаете, что моя семья занималась торговлей в Лионе на протяжении многих лет, и у нас обширные связи с британцами.

Радикальный якобинец пристально взглянул на него:

– Вы исчезали из Парижа на месяц. Вы ездили в Лондон?

– Да.

– Выходит, вы признаете обвинение?

– Я признаю наличие коммерческих проектов в Лондоне, которыми я должен был заниматься, Ляфлер, посмотрите вокруг. Париж умирает с голода. Ассигнаты ничего не стоят. И все же на моем столе хлеб был всегда.

– Занятие контрабандой – преступление, – отрезал Ляфлер, но его глаза заинтересованно сверкнули. Линия его рта наконец-то смягчилась, и якобинец пожал плечами. Черный рынок в Париже был необъятным и считался неприкосновенным. Его не собирались уничтожать – ни сейчас, ни когда бы то ни было. – Что вы можете мне предложить? – тихо осведомился Ляфлер. Теперь пристальный взгляд его черных глаз был направлен на арестанта.

– Разве вы не расслышали мои слова?

– Мы говорим о хлебе и золоте – или о новом шпионе?

Заключенный еле слышно произнес:

– С той страной меня связывает больше чем просто деловые отношения. Граф Сент-Джастский – мой кузен, и, если бы вы должным образом изучили мою родословную, вам это было бы известно.

Арестант почувствовал, как лихорадочно заметались мысли в голове Ляфлера, и продолжил:

– Сент-Джаст вращается в высших кругах Лондона. Полагаю, он будет счастлив узнать, что одному из его родственников удалось пережить разорение Лиона. Мне даже кажется, что он принял бы меня в своем доме с распростертыми объятиями.

Ляфлер по-прежнему пристально смотрел на него.

– Это – хитрая уловка, – наконец произнес якобинец. – Потом вы никогда не вернетесь во Францию!

Арестант расплылся в улыбке.

– Да, это вполне возможно, – заметил он. – Конечно, я могу и не вернуться. Или могу примкнуть к движению «бешеных», стать верным делу Свободы, подобно вам, и вернуться с такой информацией, которую по силам заполучить далеко не всякому шпиону Карно, – бесценной информацией, которая поможет нам выиграть войну.

Твердый взгляд Ляфлера и на сей раз не дрогнул.

Арестант не стал утруждаться, лишний раз подчеркивая, что преимущества, которые сулит его предложение, – проникнуть в высшие эшелоны лондонских тори и вернуться в Республику с конфиденциальной информацией – значительно перевешивали риск того, что он навсегда исчезнет из Франции.

– Я не могу принимать подобные решения в одиночку, – задумчиво помолчав, изрек Ляфлер. – Вы предстанете перед комитетом и, если сможете убедить его членов в собственной ценности, останетесь в живых.

Арестант даже не шелохнулся.

Ляфлер ушел.

А Саймон Гренвилл в изнеможении рухнул на лежащий на полу соломенный тюфяк.

Глава 1

Поместье Грейстоун, Корнуолл

4 апреля 1794 года

– Жена Гренвилла умерла.

Амелия Грейстоун застыла со стопкой тарелок в руках, уставившись на брата невидящим взором.

– Ты слышала, что я сказал? – спросил Лукас, и его серые глаза наполнились тревогой. – Леди Гренвилл умерла прошлой ночью, пытаясь произвести на свет дочь.

«Его жена умерла…»

Ужас буквально парализовал Амелию. Новости о войне или разгуле насилия во Франции приходили каждый день – сообщения были ужасными, ввергающими в шок. Но такого Амелия не ожидала.

Как леди Гренвилл могла умереть? Она была такой утонченной, такой красивой – и слишком молодой, чтобы умереть!

Амелия едва могла собраться с мыслями. Леди Гренвилл не приезжала в Сент-Джаст-Холл с момента свадьбы, случившейся десять лет назад, – точно так же, как не бывал в имении и ее супруг. И вдруг в январе она появилась в родовом поместье графа со всем своим домашним хозяйством и двумя сыновьями – и явно ожидая еще одного ребенка. Сент-Джаста с ней не было.

Корнуолл и так слыл забытой богом глушью, в январе же в этой местности становилось и вовсе нестерпимо. В середине зимы, когда дули сильные ветры и на побережье обрушивались яростные штормы, здесь царили лютый холод и суровое уныние.

Ну какая женщина решилась бы приехать в самый отдаленный уголок страны зимой, чтобы произвести тут на свет свое дитя? Появление леди Гренвилл казалось очень странным.

Амелия удивилась ничуть не меньше остальных жителей прихода, когда услышала, что графиня появилась в имении, а позже, получив от нее приглашение на чай, даже и не подумала от него отказаться. Ей не терпелось познакомиться с Элизабет Гренвилл, и не только потому, что они были соседками. Амелия сгорала от любопытства, какой же была графиня Сент-Джастская.

И она оказалась точно такой, как и ожидала Амелия, – белокурой и красивой, приятной в общении, элегантной и в высшей степени благородной. Она представлялась идеальной спутницей для темноволосого задумчивого графа. Элизабет Гренвилл обладала всем, чего была лишена Амелия Грейстоун.

Поскольку Амелия похоронила прошлое давным-давно – в сущности, лет десять назад, – она даже не ожидала, что станет сравнивать себя с графиней. Но при встрече, едва держась на ногах от потрясения, Амелия вдруг осознала, как сильно хотела рассмотреть и расспросить женщину, на которой в свое время женился Гренвилл, – женщину, которую он предпочел ей.

Амелия задрожала, крепко прижимая тарелки к груди. Если бы она не была такой осторожной, наверняка принялась бы грезить о прошлом! Но теперь она запрещала себе думать, будто на самом деле так желала встречи с леди Гренвилл именно потому, что хотела составить мнение о ней, оценить ее как потенциальную соперницу. Осознание этого привело Амелию в ужас.

Элизабет Гренвилл ей понравилась. Да и роман с Гренвиллом закончился десять лет назад.

Амелия выбросила все эти мысли из головы тогда. И действительно не хотела возвращаться к былому теперь.

Но внезапно она почувствовала себя шестнадцатилетней девчонкой, юной и красивой, наивной и доверчивой, а еще такой ранимой… Она будто снова очутилась в кольце сильных рук Саймона Гренвилла, ожидая от него объяснения в любви и предложения руки и сердца.

Эти неуместные мысли поразили Амелию, она хотела отмахнуться от них, но было уже слишком поздно. Шлюзовые ворота, сдерживавшие поток памяти, открылись. Пылкие, безрассудные картины замелькали перед мысленным взором: они вдвоем на брошенном на землю одеяле для пикника, они в живом лабиринте позади дома, они в его карете… Саймон неистово целует ее, Амелия отвечает на его поцелуи, и они вдвоем бьются в агонии очень опасной, безрассудной страсти…

Амелия глубоко вдохнула, потрясенная этой внезапной яркой вспышкой памяти о том давно минувшем лете. Он никогда не был искренним. Он никогда не ухаживал за ней с серьезными намерениями. Теперь Амелия была достаточно здравомыслящей женщиной, чтобы понимать это. И все же в ту пору она ждала от него предложения – и предательство буквально сокрушило ее.

Почему ужасная смерть леди Гренвилл заставила Амелию вспомнить тот период своей жизни, когда она была такой молодой и такой глупой? Многие годы она не позволяла себе ни единой мысли о том лете, не думала о тех мгновениях, даже когда сидела в гостиной леди Гренвилл, потягивая чай и обсуждая войну.

Но теперь Гренвилл был вдовцом…

Лукас забрал у Амелии стопку тарелок, резко вернув обратно в реальность. Амелия молча уставилась на брата, приходя в ужас от своей последней мысли и со страхом гадая, что же это могло значить.

– Амелия? – встревоженно окликнул Лукас.

Нет, она не должна думать о прошлом. Амелия не знала, почему вдруг воскресли те нелепые воспоминания, но теперь она была серьезной женщиной двадцати шести лет. То романтическое увлечение забылось. Она не хотела вспоминать тот флирт – или что-то еще в этом роде – никогда. Именно поэтому Амелия упорно гнала от себя мысли о романе все эти годы – с тех пор, как Гренвилл уехал из Корнуолла, не сказав ни слова, вскоре после трагического несчастного случая, унесшего жизнь его брата.

Все это нужно было забыть.

И это забылось! После тяжких душевных мук, разумеется, после долгой печали, но Амелия нашла в себе силы продолжать жить. Она сосредоточила все свое внимание на маме, рассудок которой давно помутился, на братьях, сестре и имении. Так Амелии действительно удалось забыть о Гренвилле и их романтических отношениях на целых десять лет. Она была занятой женщиной в стесненном материальном положении и с обременительными обязанностями. Жизнь Саймона тоже не стояла на месте. Он женился и обзавелся детьми.

И никаких сожалений у Амелии не было. Она была нужна своей семье. Таков был ее долг – заботиться обо всех близких – еще с детских лет, когда отец их бросил. Но потом во Франции вспыхнула революция, началась война, и все изменилось.

– Ты чуть не выронила тарелки! – воскликнул Лукас. – Тебе плохо? Ты жутко побледнела!

Амелия вздрогнула. Ей действительно стало дурно. Но она не собиралась позволять прошлому, давно умершему и погребенному, волновать ее снова.

– Это ужасная трагедия!

Лукас, золотистые волосы которого были небрежно стянуты назад в косу, пристально смотрел на нее. Он только что приехал из Лондона – или, по крайней мере, утверждал, что прямиком оттуда. Брат был высоким и выглядел настоящим франтом в изумрудного цвета бархатном сюртуке, желтовато-коричневых бриджах и чулках.

– Ну-ка, Амелия, признавайся, почему ты так огорчена?

Ей удалось выдавить из себя улыбку. Почему она огорчилась? Точно не из-за Гренвилла. Красивая женщина, молодая мать умерла, оставив троих маленьких детей.

– Она умерла, рожая третьего ребенка, Лукас. И еще остались два маленьких мальчика. Я познакомилась с ней в феврале. Она оказалась именно такой красивой, любезной и элегантной, как твердили все вокруг, – объяснила Амелия. Помнится, с того самого момента, как Элизабет вошла в гостиную, Амелии стало совершенно ясно, почему Гренвилл выбрал ее. Он был темным и мощным, она – светлой и очень милой. Они составляли идеальную аристократическую пару. – Ее сердечность и гостеприимство произвели на меня приятное впечатление. А еще она была умна. Мы хорошо побеседовали. Как жаль, что ее больше нет!

– Действительно, жаль. А еще мне очень жаль этих детей и Сент-Джаста.

Амелия ощутила, как самообладание вернулось к ней. И несмотря на то что мрачный образ Гренвилла, казалось, неотступно преследовал ее теперь, здравый смысл тоже возвратился. Леди Гренвилл умерла, оставив троих маленьких детей. Сейчас соседям требовались соболезнования Амелии – и, возможно, ее помощь.

– Бедные мальчики, бедное дитя! Мне так их жалко!

– Это будет сложный период, – согласился Лукас и бросил на сестру странный взгляд. – К смерти молодых привыкнуть невозможно.

Амелия понимала, что брат сейчас думает о войне; она знала о его деятельности в военное время абсолютно все. Но сейчас она по-прежнему думала об этих несчастных детях – и это было полезнее, безопаснее, чем размышлять о Гренвилле. Забрав у Лукаса тарелки, Амелия принялась уныло накрывать на стол. Она так печалилась из-за детей… Гренвилл наверняка был убит горем, но Амелия не хотела думать о нем или его чувствах даже притом, что он был ее соседом.

Она поставила последнюю тарелку на старый обеденный стол – и вперила невидящий взор в обшарпанную, но отполированную до зеркального блеска деревянную поверхность. Как много времени прошло… Когда-то она была влюблена, но теперь, разумеется, не любила Гренвилла. Определенно ей следовало сделать то, что и полагалось в подобной ситуации.

В сущности, Амелия не видела Саймона Гренвилла целых десять лет. Сейчас она, вероятно, даже не узнала бы его. Граф мог растолстеть. И даже поседеть. Он наверняка уже не был тем лихим молодым повесой, способным заставить ее сердце колотиться, бросив один-единственный многозначительный взгляд.

Да и сам Гренвилл вряд ли узнал бы ее. Амелия по-прежнему была стройной – если честно, даже худой – и миниатюрной, но ее внешность померкла, увяла, как это обычно происходит с любой наружностью. И хотя джентльмены постарше по-прежнему время от времени бросали в ее сторону заинтересованные взгляды, Амелия едва ли была такой же красивой, как когда-то.

Она испытала что-то вроде небольшого облегчения. То необычайное притяжение, существовавшее между ними прежде, точно не возникнет снова. И Амелия больше не будет испытывать неловкость в его присутствии, как это было раньше. В конце концов, она тоже стала старше и мудрее. Жизнь закалила ее, превратив в сильную и решительную женщину.

Так что, когда ей доведется увидеть Гренвилла, думала Амелия, она выразит свои соболезнования точно так же, как поступила бы с любым другим соседом, переживающим подобную трагедию.

Амелии сразу стало лучше. Да, на душе явно полегчало. Те глупые воспоминания именно этим и были – глупостью.

– Уверен, семья никак не может оправиться от потери, – тихо заметил Лукас. – Конечно, она была слишком молода, чтобы умереть. Сент-Джаст, должно быть, вне себя от потрясения.

Амелия осторожно подняла взгляд. Лукас был прав. Гренвилл наверняка сильно любил свою красавицу жену. Амелия прокашлялась.

– Ты застал меня врасплох, Лукас, как всегда! Я совсем тебя не ждала, и вдруг ты появляешься дома, да еще и с такими ошеломляющими новостями.

Брат обнял ее за плечи.

– Прости. Я услышал о смерти леди Гренвилл, когда остановился в Пензансе, чтобы сменить лошадей.

– Я всерьез беспокоюсь о детях. Мы должны помочь этой семье всем, чем только можем. – Амелия говорила совершенно искренне. Она никогда не повернулась бы спиной к людям, оказавшимся в беде.

Лукас улыбнулся:

– Ну вот, теперь со мной говорит сестра, которую я знаю и люблю. Конечно же ты беспокоишься. Убежден, что Гренвилл даст соответствующие указания по поводу каждого своего ребенка, как только обретет способность мыслить ясно.

Амелия задумчиво посмотрела на брата. Гренвилл, несомненно, пребывал в состоянии шока. Теперь она нарочно гнала от себя его привлекательный образ, напоминая себе о том, что граф, вероятно, стал толстым и седым.

– Да, разумеется, он разберется.

Амелия окинула взглядом накрытый стол. С сервировкой приходилось исхитряться – учитывая то, в каких стесненных обстоятельствах существовала их семья. Сад пока еще не зацвел, поэтому на середине стола красовался лишь высокий серебряный канделябр, оставшийся с лучших времен. Единственным предметом обстановки в комнате, кроме стола, был старинный буфет, в котором поблескивал их лучший фарфор. Зал был меблирован так же скудно.

– Обед будет готов через несколько минут, – сказала Амалия. – Ты можешь сходить наверх и привести маму?

– Конечно. И тебе не стоит так хлопотать.

– Я всегда так радуюсь, когда ты дома! И конечно же сейчас мы будем обедать как самая обычная семья.

Брат криво улыбнулся:

– Обычных семей сейчас почти не осталось, Амелия.

Слабая улыбка сбежала с ее лица. Лукас только что, чуть ли не мгновение назад, переступил порог родного дома, Амелия не видела его месяц или больше. Под глазами брата залегли тени, на его скуле виднелся маленький шрам, которого раньше не было. Она боялась спросить, как у Лукаса появился этот шрам, а еще больше – где он его «заработал». Брат по-прежнему был опасно-красивым мужчиной, но революция во Франции и война полностью изменили их жизнь.

До падения французской монархии все было так просто… Лукас проводил время, управляя поместьем, и главной его заботой было повышение эффективности работы принадлежавших семье рудника и карьера. Джек, который был младше Амелии на год, подобно многим другим корнуолльцам, занимался контрабандой. А младшая сестра Амелии, Джулианна, каждую свободную минуту тратила на сидение в библиотеке, читая все, что попадалось под руку, и подпитывая свои якобинские симпатии. Особняк Грейстоун был оживленным, счастливым домом. Амелия заботилась обо всей семье, включая мать.

Отец, Джон Грейстоун, оставил семью, когда Амелии было всего семь лет, и вскоре после этого мамин рассудок помутился, она стала терять ощущение реальности. Амелия вынуждена была подменить хозяйку дома, помогая по хозяйству, составляя списки покупок, планируя меню и даже отдавая приказы их немногочисленным слугам. А главным образом она заботилась о Джулианне, которая в ту пору была совсем маленькой, только-только начинала ходить. Их дядя, Себастьян Уорлок, прислал управляющего, чтобы помогать с имением, но Лукас приступил к исполнению этих обязанностей еще до того, как ему исполнилось пятнадцать. Их дом был необычным, но оживленным и посемейному теплым, наполненным любовью и смехом, невзирая на финансовые трудности.

Теперь дом почти опустел. Джулианна влюбилась в графа Бедфордского, когда его, находящегося на волосок от смерти, доставили в имение их братья. Разумеется, Джулианна и не догадывалась, кем гость дома был на самом деле, – в ту пору он прикидывался офицером французской армии. Их отношениям мешало серьезное препятствие: он был шпионом, работавшим на Питта, она – сторонницей якобинцев. Но недавно Джулианна вышла замуж за Бедфорда и только что родила дочь в Лондоне, где они и жили. Амелия покачала головой, вспомнив об этом. Подумать только: ее сестра-радикалка теперь была графиней Бедфордской – и без памяти любила своего мужа-тори!

Жизнь ее братьев тоже изменилась из-за войны. Лукас теперь редко бывал в поместье Грейстоун. Но поскольку его с Амелией разделяли лишь два года, а также потому, что они заняли в доме места своих родителей, старшие брат с сестрой были особенно близки. Амелия стала доверенным лицом брата, хотя он и не рассказывал ей о своих делах в мельчайших подробностях. Он просто не мог сидеть сложа руки в то время, как Францию сотрясала революция. Некоторое время назад Лукас тайно предложил свои услуги военному министерству. Еще до того, как во Франции настала эпоха террора, Великобританию наводнил поток эмигрантов, спасавшихся бегством. Последние два года Лукас провел, вывозя эмигрантов с берегов Франции.

Эта деятельность была крайне опасной. Если бы французские власти поймали Лукаса, его немедленно бы арестовали и отправили на гильотину. Амелия гордилась братом, но одновременно и очень боялась за него.

Разумеется, она все время волновалась о Лукасе. Он был якорем семьи – ее главой. Но о Джеке Амелия беспокоилась еще больше. Джек был бесстрашным. И безрассудным. Он действовал так, словно считал себя бессмертным. До войны Джек был простым корнуолльским контрабандистом – одним из тех, кто зарабатывал на жизнь подобным образом, – и следовал по стопам несметного числа своих предков. Теперь он зарабатывал тем, что провозил контрабандой различные товары между воюющими странами. Занятие поопаснее этого еще нужно было поискать! Если бы брата схватили до войны, его ждало бы тюремное заключение. Теперь, однако, стоило британским властям уличить Джека в нарушении блокады Франции, его бы обвинили в – ни много ни мало – государственной измене. За столь тяжкое преступление отправляли на виселицу.

А еще время от времени Джек помогал Лукасу тайно переправлять людей через Ла-Манш.

Амелия была благодарна судьбе, что хотя бы Джулианна жила в комфортной, спокойной обстановке, поглощенная заботами о муже и дочери. Амелия перехватила проницательный взгляд Лукаса.

– Я волнуюсь о тебе и переживаю за Джека. Что ж, во всяком случае, теперь мне не нужно беспокоиться о Джулианне.

Брат улыбнулся:

– В этом я с тобой полностью согласен. Она окружена заботой и находится вне всякой опасности.

– Скорее бы закончилась эта война! Ну когда же мы услышим хорошие новости? – Амелия покачала головой, вспомнив, что леди Гренвилл умерла, оставив новорожденную дочь и двоих маленьких сыновей. – Не могу представить, каково это – жить без войны.

– Нам еще повезло, что мы не живем во Франции, – заметил Лукас уже без улыбки.

– Пожалуйста, я не перенесу еще одного ужасного известия! Судя по слухам, дела обстоят не самым лучшим образом.

– Я и не собирался огорчать тебя дурными вестями. Тебе совершенно незачем знать подробности того, как страдают во Франции ни в чем не повинные люди. Если нам повезет, наши войска разобьют французов уже этой весной. Мы готовы вторгнуться во Фландрию. У нас сильные позиции от Ипра до реки Маас, и, я полагаю, этот австриец, Кобург, – хороший генерал. – Брат немного помолчал. – Если мы выиграем войну, республика во Франции падет. И это будет освобождением для всех нас.

– Я молюсь, чтобы мы победили, – отозвалась Амелия, хотя все еще размышляла о графине Сент-Джастской и детях, которых та безвременно покинула.

Лукас взял Амелию за локоть и заговорил приглушенным тоном, словно не хотел, чтобы кто-то ненароком услышал их.

– Я вернулся домой, потому что встревожен. Ты слышала, что произошло у сквайра Пенуэйтзи?

Она взглянула на брата, настороженно застыв на месте.

– Конечно, слышала. Как и все вокруг. Три французских моряка – дезертиры – появились на пороге его дома, прося еды. Сквайр накормил их. А потом они направили на семью дула пистолетов и ограбили дом.

– К счастью, их схватили на следующий день, и никто не пострадал, – мрачно добавил Лукас.

Амелия прекрасно понимала, о чем думает брат. Она жила в таком уединении вместе с матерью и их единственным слугой… Гарретт когда-то служил сержантом британской пехоты, так что он умел обращаться с оружием. И все же поместье Грейстоун находилось в одном из самых отдаленных юго-западных пунктов Корнуолла. Его обособленность служила одной из причин, по которым эта местность на протяжении нескольких столетий была таким удобным пристанищем для контрабандистов. Она располагалась совсем близко с поселением Сеннен-Коув, раскинувшимся чуть ниже их дома, по направлению к французскому Бресту.

Те дезертиры могли появиться и у их двери, подумала Амелия.

Ее голова раскалывалась от боли. Внезапно почувствовав себя утомленной от бесконечных волнений, Амелия потерла виски. По крайней мере, оружейный шкаф был полон, а она, как каждая корнуолльская женщина, прекрасно знала, как заряжать мушкет, карабин и пистолет и стрелять из этого оружия.

– Думаю, вам с мамой стоит провести весну в Лондоне, – не допускающим возражений тоном произнес Лукас. – В апартаментах Уорлока на Кавендиш-сквер множество комнат, и ты сможешь часто навещать Джулианну.

Амелия совсем недавно, сразу после рождения племянницы, провела месяц в Лондоне со своей сестрой. Они с Джулианной были близки, и проведенное вместе время оказалось чудесной, почти безмятежной передышкой от домашних хлопот. И теперь Амелия начала всерьез обдумывать предложение на время уехать из дома. Возможно, Лукас был прав.

– Идея неплохая, но как быть с домом? Мы просто запрем его? И что насчет фермера Ричардса? Ты ведь знаешь, что теперь, когда ты вечно в отъезде, он платит за аренду земель мне.

– Я могу договориться, чтобы арендные платежи пока копились и были выплачены позже. Я чувствую, что пренебрегу своим семейным долгом, Амелия, если не отправлю вас с мамой в более безопасное место.

Она понимала, что брат абсолютно прав.

– Потребуется какое-то время, чтобы как следует подготовиться к отъезду.

– Постарайся закрыть этот дом как можно быстрее, – ответил Лукас. – Я должен вернуться в Лондон, мне придется сделать это сразу после похорон. Когда ты будешь готова присоединиться ко мне, я или приеду сам, или отправлю Джека, или пришлю кучера.

Амелия кивнула, но теперь она могла думать лишь о предстоящих похоронах.

– Лукас, ты знаешь, когда состоятся похороны?

– Я слышал, что служба пройдет в часовне Сент-Джаст в воскресенье, но покойная будет похоронена в семейном склепе в Лондоне.

Амелия ужаснулась. Сегодня была уже пятница! И в это мгновение перед ее мысленным взором в который раз явственно предстал Гренвилл, его темные глаза и волосы. Она облизнула пересохшие губы.

– Я должна присутствовать на церемонии. И ты тоже.

– Да. Мы можем пойти вместе.

Амелия взглянула на брата, и ее сердце екнуло. Она никак не могла отогнать неуместные мысли. В воскресенье она увидит Саймона впервые за десять лет.

* * *

Амелия сидела в семейном экипаже с Лукасом и мамой, крепко стиснув обтянутые перчатками руки. Она даже представить себе не могла, какой силы напряжение сковало все у нее внутри. Она едва могла дышать.

Стоял воскресный полдень. Спустя каких-то полчаса должна была начаться заупокойная служба по Элизабет Гренвилл.

Впереди показалось поместье Сент-Джаст.

В центре имения высился огромный замок, казавшийся совершенно неуместным здесь, в Корнуолле. Средняя часть дома, возведенного из светлого камня, была высотой в три этажа, входную дверь обрамляли четыре гигантские гипсовые колонны. Более низкое, двухэтажное крыло дома было обращено к суше, эту секцию здания отличали покатые шиферные крыши. В самом дальнем углу здания располагалась часовня со своим собственным внутренним двором, ее фасад тоже украшали колонны, а к входу примыкали угловые башни.

Дом окружали высокие черные безлистные деревья. Земля перед особняком тоже казалась голой после долгой зимы, но совсем скоро, в мае, сады должны были буйно зацвести. К лету эти земли превратятся в холст буйных красок, деревья станут пышными и зелеными, а из лабиринта позади дома, образованного живой изгородью, почти невозможно будет выбраться…

Амелия знала все это не понаслышке.

Теперь она понимала, что не должна вспоминать о том, как терялась в изгибах этого лабиринта. Не должна вспоминать, как она задыхалась от волнения, как кружилась голова, когда Саймон, завернув за угол, обнаруживал ее и привлекал в свои объятия…

Амелия отогнала от себя эти мысли, когда их карета, трясясь, покатилась по посыпанной гравием дороге, следуя за двумя дюжинами других экипажей. На похороны леди Гренвилл наверняка собрался весь приход, подумала Амелия. Фермеры должны были стоять бок о бок со сквайрами.

– Это бал? – взволнованно спросила миссис Грейстоун. – О, дорогой, мы едем на бал?

Лукас погладил ее по руке.

– Мама, это – я, Лукас, мы направляемся на похороны леди Гренвилл.

Мама, крошечная седовласая женщина, казалась даже меньше Амелии, которая безучастно посмотрела на Лукаса. Амелия давно смирилась с маминым состоянием и старалась не расстраиваться. Теперь мама так редко мыслила ясно… Большую часть времени она считала себя юной дебютанткой, а Лукаса принимала то за отца своих детей, то за одного из своих прежних ухажеров.

Когда мама, сидевшая между ней и Лукасом, успокоилась, Амелия выглянула из окна кареты. За прошедшие два дня она приложила все усилия, чтобы сосредоточиться на поставленных братом задачах. У нее был внушительный список дел, с которыми требовалось разобраться перед тем, как запереть дом и отправиться с мамой в город. Амелия уже написала Джулианне, известив сестру о текущих событиях. Потом начала паковать постельное белье, делать запасы долго хранящейся еды, убирать зимнюю одежду и готовить то, что им с матерью потребуется на период пребывания в городе. Заставляя себя трудиться не покладая рук, Амелия чувствовала облегчение. Время от времени она вспоминала о детях леди Гренвилл, но гнала от себя все мысли о Сент-Джасте – и все же его смуглое красивое лицо неотступно маячило где-то в подсознании.

Отрицать охватившее ее беспокойство было бессмысленно. И все же это было так нелепо! Что из того, если они снова встретятся лицом к лицу после всех этих лет разлуки? Гренвилл просто не узнает ее, а даже если это и произойдет, он даже не вспомнит об их глупом флирте – в этом Амелия нисколько не сомневалась.

Но, пока карета катилась вперед, образы того давнего романа по-прежнему пытались овладеть ее сознанием. Настойчивая потребность предаться воспоминаниям преследовала Амелию с того самого момента, как она встала на рассвете.

Амелия знала, что должна держать эти совершенно ненужные сейчас мысли при себе. Но невольно вспомнила, какой сломленной, буквально уничтоженной она почувствовала себя, когда узнала, что Саймон уехал из Корнуолла… Мало того что он не попрощался, он даже записку не оставил!

И в памяти Амелии вдруг воскресли бесконечные недели душевных страданий и горя, все те ночи, когда она засыпала в слезах…

Что ж, теперь ей следует вести себя гордо, с достоинством, решила девушка. Она должна помнить, что они с графом – соседи, только и всего. Измученная этими мыслями, Амелия обхватила себя за плечи.

– С тобой все в порядке? – Мрачный голос Лукаса ворвался в ее мысли.

Амелия даже не попыталась выдавить из себя улыбку.

– Хорошо, что мы – здесь. Надеюсь, у меня будет минутка, чтобы встретиться с детьми до начала службы. Больше всего я тревожусь сейчас за них.

– Дети не посещают балы, – твердо сказала мама.

Амелия улыбнулась ей.

– Конечно нет, – заверила она и обернулась к Лукасу.

– Ты выглядишь очень напряженной, – заметил брат.

– Я слишком озабочена тем, чтобы успеть сделать все необходимое до нашего отъезда в город, – солгала Амелия. – Я так волнуюсь, сижу как на иголках! – Она улыбнулась маме: – Разве это не замечательно – вернуться в город?

Глаза мамы округлились от удивления.

– Мы снова поедем в город?

Эта идея явно привела ее в восторг.

Амелия взяла мамину руку и сжала ее:

– Да, поедем, как только будем готовы.

Лукас смерил сестру скептическим взглядом:

– Между прочим, если ты думаешь сейчас о прошлом, никто не станет тебя упрекать.

Чуть не задохнувшись от возмущения, Амелия выпустила ладонь матери.

– Прошу прощения? Что ты сказал?

– Это было давным-давно, но я не забыл, как он поступил с тобой. – Лукас сощурился. – Он разбил тебе сердце, Амелия.

– Мне было шестнадцать! – в волнении выдохнула она. Оказывается, Лукас все прекрасно помнил. – Это было десять лет назад!

– Да, именно. И все это время он не возвращался сюда, не заехал ни разу, поэтому могу понять, почему ты немного нервничаешь. Это ведь так?

Амелия вспыхнула:

– Лукас, я давным-давно забыла прошлое.

– Хорошо, – твердо сказал он. – Рад это слышать! – Помолчав немного, брат добавил: – Я никогда не говорил тебе об этом, но время от времени я встречал его в городе. И мы общались довольно сердечно. Ни один из нас не видел смысла таить обиду друг на друга, ведь, в конце концов, прошло так много лет!

– Ты прав – нет ни малейшего смысла таить какие-то обиды, – прошептала Амелия. – Наши жизни никак не связаны, мы пошли разными путями.

Она не поняла, с чего это Лукас общался с Гренвиллом, но брат теперь часто бывал в Лондоне, так что их дорожки, разумеется, рано или поздно должны были пересечься. Амелия с трудом удержалась, чтобы не спросить Лукаса о том, как выглядит теперь Саймон, насколько он изменился. Но забывать об осторожности не стоило. Поэтому она лишь слегка улыбнулась.

Лукас снова посмотрел на Амелию, ища глазами ее глаза.

– Насколько я знаю, его задерживают какие-то дела. Полагаю, он все-таки сможет прибыть в Сент-Джаст-Холл.

Амелия не верила своим ушам.

– Это просто невозможно! Где бы он ни был в момент смерти леди Гренвилл, прошло уже целых три дня. Разумеется, сейчас он здесь!

Лукас отвел взгляд от сестры, когда их карета наконец-то остановилась недалеко от внутреннего двора часовни.

– Хотя в это время года дороги здесь плохи, я склонен согласиться, что к этому времени граф уже должен был приехать.

Амелия растерянно посмотрела на брата:

– Разумеется, похороны не будут откладывать, если Сент-Джаст так и не приедет?

– Наверное, ведь здесь присутствуют все жители прихода, – отозвался тот.

Амелия выглянула из окна. Пространство вокруг дома было загромождено всевозможными каретами и повозками. Гренвилл, должно быть, и устроил эту церемонию. Только он мог ее задержать. Но если граф отсутствует, как же ему это удастся?

– Боже праведный, – прошептала Амелия, приходя в еще большее смятение, – он может пропустить похороны собственной жены!

– Давай надеяться, что он появится в любую минуту, – успокоил ее брат.

Лукас выбрался из кареты и обернулся, чтобы помочь маме спуститься. Потом протянул руку Амелии. Еще не придя в себя от потрясения, она осторожно вышла из экипажа.

Одетые в траур люди стекались во внутренний двор часовни. Помедлив, Амелия внимательно огляделась. День был пасмурный, холодный, ветреный, и она вздрогнула, несмотря на свою шерстяную накидку. Если не считать короткого визита на чай, последний раз Амелия была в поместье десять лет назад. С тех пор здесь ничего не изменилось. Дом оставался таким же величественным, как и раньше.

Когда они сошли с дорожки, собираясь последовать за всеми в глубь двора, низкие каблуки Амелии увязли в земле. Снег растаял, и лужайки теперь местами утопали в жидкой грязи. Поэтому Лукас повел Амелию к внутреннему двору часовни по вымощенной камнем дороге.

Интересно, остальные члены семьи уже собрались внутри часовни? – гадала она.

Амелия оглянулась на роскошный парадный вход в дом и нерешительно замедлила шаг. Со ступеней крыльца как раз спускались статный мужчина и полная седая женщина, которые вели двух маленьких мальчиков.

Амелия как будто вросла в землю. Она поняла, что это сыновья Гренвилла. Оба темноволосых мальчика были одеты в черные камзолы, бриджи и светлые чулки. Одному мальчику было примерно восемь лет, другому, возможно, четыре-пять. Тот, что поменьше, крепко сжимал руку своего старшего брата. И теперь Амелия рассмотрела, что гувернантка несла еще и младенца, завернутого в толстое белое одеяло.

Амелии не довелось увидеть мальчиков в тот день, когда она пила чай в компании их матери. И теперь, когда дети подошли ближе, Амелия поняла, что оба они были очень похожи на своего отца – и с годами наверняка превратятся в настоящих красавцев. Младший мальчик плакал, тогда как его старший брат изо всех сил старался держаться мужественно. Оба ребенка, несомненно, были убиты горем.

Сердце Амелии обливалось кровью.

– Отведи маму в часовню. Я скоро вернусь, – бросила она брату и, не дожидаясь его ответа, решительно направилась к двоим взрослым и детям.

Подойдя к ним, она улыбнулась джентльмену и представилась:

– Я – мисс Амелия Грейстоун, соседка леди Гренвилл. Какой печальный день!

В глазах джентльмена стояли слезы. Несмотря на то что мужчина был хорошо одет, не вызывало сомнений, что он – какой-то слуга, причем иностранец.

– Я – синьор Антонио Барелли, учитель мальчиков. А это – миссис Мердок, гувернантка. С нами – лорд Уильям и мастер Джон.

Амелия быстро обменялась рукопожатиями с учителем и миссис Мердок, которая тоже с трудом сдерживала слезы. Разумеется, их нельзя было упрекнуть в недостатке радушия: Амелия догадалась, что служащие дома искренне любили леди Гренвилл. А потом Амелия улыбнулась Уильяму, старшему мальчику, отметив про себя, что Гренвилл назвал наследника в честь своего покойного старшего брата.

– Я от всей души сожалею о твоей потере, Уильям. Недавно я познакомилась с твоей мамой, она мне очень понравилась. Она была замечательной леди.

Уильям мрачно кивнул, уголки его губ скорбно опустились.

– Мы видели вас, когда вы приезжали с визитом, мисс Грейстоун. Иногда мы наблюдаем за прибывающими гостями из окна сверху.

– Это, должно быть, занятно, – с улыбкой заметила Амелия.

– Да, бывает и так. Это мой младший брат, Джон, – ответил Уильям, но не улыбнулся в ответ.

Амелия одарила Джона улыбкой и присела на корточки.

– И сколько же тебе лет, Джон?

Мальчик взглянул на нее, его лицо было мокрым от слез, но глаза с любопытством распахнулись.

– Четыре, – наконец ответил он.

– Четыре! – воскликнула Амелия. – А я думала, тебе как минимум восемь!

– Это мне – восемь, – серьезно сказал Уильям и скептически сощурился. – А сколько лет вы дали бы мне?

– Десять или одиннадцать, – опять улыбнулась Амелия. – Я вижу, ты хорошо заботишься о своем брате. Твоя мама так гордилась бы тобой!

Уильям печально кивнул и перевел взгляд на миссис Мердок, державшую на руках младенца.

– Теперь у нас есть сестра. У нее еще нет имени.

– Это вполне объяснимо. – Амелия погладила мальчика по голове; волосы Уильяма были шелковисто-мягкими, совсем как у его отца. Вспомнив о Гренвилле, она вздрогнула и поспешила отдернуть руку. – Я – здесь, чтобы помочь вам всем, чем только смогу. Я живу неподалеку, отсюда менее часа езды на карете.

– Это очень любезно с вашей стороны, – совсем по-взрослому произнес Уильям.

Амелия в который раз улыбнулась ему, потрепала Джона по плечу и повернулась к гувернантке. Пожилая женщина, грузная и седовласая, тут же заплакала, слезы так и покатились по ее румяным щекам. Амелия всей душой надеялась, что гувернантка сможет взять себя в руки, – дети теперь сильно нуждались в ее поддержке.

– А как поживает малышка?

Миссис Мердок судорожно глотнула воздух ртом.

– Она никак не может успокоиться, капризничает с тех пор… с тех самых пор… Мне никак не удается накормить ее, мисс Грейстоун. Я просто не знаю, что делать! – всхлипнула гувернантка.

Амелия подошла ближе, чтобы посмотреть на спящее дитя. Миссис Мердок отогнула край одеяла, и Амелия увидела крошку со светлыми волосами, которая очень походила на свою белокурую мать.

– Какая красивая!

– Ну разве она – не точная копия леди Гренвилл? Упокой, Господи, ее душу. Боже мой, какое горе! Меня приняли на работу совсем недавно, мисс Грейстоун. Я еще не успела здесь освоиться! Мы все в полнейшей растерянности – и у нас нет экономки.

Амелия удивленно взглянула на нее:

– Что?

– Миссис Делейни была с леди Гренвилл долгие годы, но заболела и умерла вскоре после того, как меня приняли на работу, во время святок. С тех пор леди Гренвилл сама управляла домашним хозяйством, мисс Грейстоун. Она собиралась нанять новую экономку, но ни одна из кандидатур ее не устроила. И теперь этим домом никто не управляет!

Амелия осознала, что в доме Саймона Гренвилла действительно царит сущий хаос.

– Я уверена, что его светлость немедленно наймет новую экономку, – сказала она.

– Но его даже нет здесь! – в отчаянии вскричала миссис Мердок, и слезы ручьями заструились по ее лицу.

– Он никогда не бывает в имении, – заметил синьор Барелли с некоторым неодобрением, и его голос дрогнул. – Последний раз мы видели его в ноябре – совсем недолго. Он вообще-то собирается приехать? Почему его до сих пор здесь нет? И где он может находиться?

Амелия встревожилась. Ей оставалось лишь повторить то, что раньше сказал Лукас:

– Он может появиться тут в любую минуту. Дороги в это время года здесь просто ужасны. Он едет сюда из Лондона?

– Мы не знаем, откуда он едет. Он находится на севере, в одном из своих расположенных там огромных поместий.

– Отец приезжал домой на мой день рождения, – угрюмо, но с явной гордостью произнес Уильям. – Он приезжал, несмотря на то что сильно занят, управляя своими поместьями.

Амелия не сомневалась в том, что мальчик неосознанно повторил слова отца. Она никак не могла постичь столь удивительное положение дел. В семье не было экономки; Сент-Джаст никогда не приезжал в поместье; и никто в точности не знал, где он сейчас находится. Что же все это значило?

Джон снова заплакал. Уильям взял его за руку.

– Он вот-вот вернется домой, – с чувством, настойчиво сказал Уильям. Но тут же смахнул слезы со своих ресниц. Амелия посмотрела на старшего сына графа и подумала, что он станет таким же, как и его отец, – Уильям, определенно, уже и сейчас был серьезным и ответственным. Не успела Амелия заверить мальчика в том, что Сент-Джаст появится в поместье в самое ближайшее время и тут же приведет в порядок все домашнее хозяйство, как до нее донесся шум приближающейся кареты.

И еще до того, как Уильям вскрикнул, Амелия уже не сомневалась в том, кто прибыл в этом экипаже. Она медленно обернулась.

Огромная черная карета, запряженная шестеркой великолепных вороных коней, с грохотом неслась по дороге. На кучере красовалась типичная для служащих Сент-Джаста ярко-синяя с золотом ливрея, точно такая же, как и на двух лакеях, стоявших на запятках кареты. Амелия поймала себя на том, что, затаив дыхание, во все глаза смотрит на экипаж. Итак, Сент-Джаст все же вернулся.

Шестерка вороных чуть ли не галопом пронеслась по круговой подъездной дороге. Проскочив мимо часовни, кучер затормозил с криком «тпру!». Лошади, разбрасывая гравий, остановились недалеко от того места, где стояли Амелия и ее собеседники.

Сердце Амелии яростно заколотилось. Ее щеки пылали, будто объятые огнем. Саймон Гренвилл был дома!

Оба лакея спрыгнули на землю и бросились открывать дверцу кареты. В следующее мгновение из экипажа показался граф Сент-Джастский и направился к их компании.

Все мысли разом вылетели у Амелии из головы.

Граф был одет в украшенный вышивкой темно-коричневый бархатный сюртук, черные бриджи, белые чулки и черные туфли. Гренвилл был высоким – возможно, на дюйм-другой выше шести футов – и широкоплечим, с узкими бедрами. Амелия бросила взгляд на его высокие скулы, сильный подбородок и точеный рот. Ее сердце гулко стукнуло.

Гренвилл нисколько не изменился.

Он был так же красив, каким помнила его Амелия. Возможно, граф и поседел, Амелия не поняла этого, – под двуугольной шляпой был надет темный парик, чуть более рыжего оттенка, чем его естественный цвет волос.

Амелию будто парализовало. Во все глаза, не в силах оторваться, она смотрела на Гренвилла, который глядел только на своих сыновей.

В сущности, он, похоже, даже не заметил ее. Так что она могла открыто, без утайки, изучать его. Саймон казался даже более привлекательным, чем десять лет назад, просто потрясающе красивым теперь, когда ему было тридцать. В его облике появилось больше властности.

Воспоминания снова стали рваться на волю. Амелия из последних сил боролась, пытаясь сдержать их.

Гренвилл мгновенно одолел разделявшее их расстояние, шагая размашисто и твердо. Взгляд графа не дрогнул, когда он бросился к сыновьям и притянул их в свои объятия. Джон плакал. Уильям цеплялся за отца.

Амелия задрожала, осознавая, что мешает встрече родных. Гренвилл даже не посмотрел на нее. Казалось, Амелия должна бы была чувствовать облегчение – именно этот сценарий она нарисовала в своем воображении, – но на душе стало тревожно.

Гренвилл некоторое время стоял не шелохнувшись, обнимая сыновей. Он наклонил голову к мальчикам, так что Амелия не могла видеть его лицо. Она хотела уйти, не желая мешать воссоединению семьи, но боялась невольно привлечь внимание графа.

И тут Амелия услышала, как Гренвилл вдохнул всей грудью, судорожно, жадно. Он выпрямился и выпустил мальчиков, взяв их за руки. У Амелии вдруг возникло странное чувство, будто он боится их отпустить.

Наконец, граф кивнул няне и учителю. Оба склонили перед ним головы, пробормотав:

– Милорд.

Амелии хотелось исчезнуть. Сердце ее по-прежнему оглушительно колотилось. Оставалось только рассчитывать на то, что граф этого не услышит. А еще Амелия отчаянно надеялась, что он ее не заметит.

Но Гренвилл обернулся и посмотрел прямо на нее.

Амелия замерла.

Темные глаза Саймона, казалось, широко распахнулись, и их взгляды встретились. Время словно остановилось. Все окружающие звуки будто смолкли. Осталось лишь ее оглушительное сердцебиение.

Амелия увидела в его глазах удивление и в этот момент поняла, что он все-таки узнал ее.

Гренвилл не произнес ни слова. Впрочем, ему и не нужно было это делать. Каким-то внутренним чутьем Амелия тонко улавливала боль и страдания, терзавшие его душу. Его горе казалось необъятным. В это самое мгновение Амелия осознала, что нужна Саймону, как никогда прежде.

Она вскинула руку в приветствии.

Гренвилл быстро взглянул на сыновей.

– Слишком холодно, чтобы задерживаться на улице.

Он приобнял мальчиков за плечи и направился вперед. Они вошли во внутренний двор и исчезли.

Едва держась на ногах от волнения, Амелия жадно втянула ртом воздух.

Он узнал ее.

А потом Амелия вдруг осознала, что Гренвилл ни разу не взглянул на свою новорожденную дочь.

Глава 2

Саймон смотрел перед собой невидящим взглядом. Он сидел в первом ряду часовни со своими сыновьями, но никак не мог поверить в происходящее. Неужели он действительно вернулся в Корнуолл? Неужели и в самом деле присутствует на похоронах своей жены?

Саймон поймал себя на том, что крепко сжимает кулаки. Он сидел, уставившись на священника, который не переставая гундосил что-то об Элизабет, но едва ли видел его – и совершенно его не слышал. Три дня назад Саймон был в Париже, выдавая себя за Анри Журдана, якобинца; три дня назад он стоял среди жаждущей крови толпы на площади Революции, наблюдая за десятками казней. Самым последним страшную участь принял его друг Дантон, ставший воплощением выдержки среди творившегося вокруг безумия. Глядя на то, как Дантон лишается головы, Саймон понимал, что проходит испытание на верность. Рядом с ним стоял Ляфлер, и Гренвиллу ничего не оставалось, как восхищенно приветствовать каждое отсечение головы. Каким-то непостижимым образом ему даже не стало дурно.

Теперь он был не в Париже. Не во Франции. Он находился в Корнуолле, месте, куда он и не помышлял когда-нибудь вернуться, и чувствовал себя ошеломленным, сбитым с толку. Последний раз он был в Корнуолле, когда умер его брат. Последний раз он был в этой часовне на похоронах Уилла!

И возможно, отчасти именно поэтому Саймон чувствовал себя так плохо. Зловонный запах крови по-прежнему чудился ему повсюду, словно последовав за ним из Парижа. Этот смрад обитал даже внутри часовни. Впрочем, Саймон улавливал запах крови постоянно, абсолютно везде – в своих комнатах, на своей одежде, от своих слуг, – он чувствовал запах крови, даже когда спал.

Но ведь смерть действительно была повсюду… В конце концов, он присутствовал на похоронах своей жены!

И Саймон чуть не рассмеялся – потерянно, горько. Смерть преследовала его так долго, что ему пора было к ней привыкнуть и не ощущать потрясения, смятения или удивления. Его брат умер в этой заболоченной глуши. Элизабет скончалась в этом доме. А он провел весь прошлый год в Париже, где правил террор. Какая же злая ирония таилась во всем этом! И каким же логичным казался такой исход…

Саймон обернулся и взглянул на увлеченную происходящим толпу, которая жадно внимала каждому слову священника – так, словно смерть Элизабет действительно имела для этих людей какое-то значение, словно его жена не была еще одной невинно умершей, затерянной среди тысяч других погубленных душ. Все они – посторонние, мрачно осознал Саймон, не друзья или соседи. У него не было ничего общего ни с одним из собравшихся, кроме разве что подданства. Теперь он был среди них чужаком, посторонним…

Саймон снова повернулся к кафедре священника. Ему следовало хотя бы попытаться вслушаться, постараться сосредоточиться. Элизабет умерла, а она была его женой. И все же в этот момент он еще больше не верил в происходящее. В своем воображении он мог заглянуть в этот гроб. Но внутри лежала не Элизабет; там покоился его брат.

Напряженность еще сильнее сковала тело. Он покинул эти края спустя всего несколько дней после трагической гибели Уилла. И если бы не смерть Элизабет в Сент-Джаст-Холле, никогда не вернулся бы сюда снова.

Боже, как же он ненавидел Корнуолл!

Уже не в первый раз Саймон жалел о смерти Уилла. Но он больше не клял судьбу. Теперь он понимал жизнь гораздо лучше. И не понаслышке знал, что хорошие и невинные люди всегда умирали первыми, поэтому-то печальная участь и постигла его жену.

Саймон закрыл глаза и дал волю чувствам. Мысли, уже не сдерживаемые, так и заметались в сознании. Слезы на мгновение обожгли закрытые веки.

Почему, ну почему умер не он, а брат?

Это Уиллу следовало быть графом, а Элизабет должна была стать его женой!

Саймон осторожно открыл глаза, потрясенный подобными мыслями. Он не знал, скорбел ли все еще по старшему брату, погибшему много лет назад в результате несчастного случая во время верховой езды, или по всем, казненным при терроре, или даже по своей жене, которую по-настоящему и не знал. Но Саймон понимал, что должен контролировать свои мысли. Именно Элизабет, его жена, лежала в этом гробу. Именно Элизабет сейчас так превозносили. Именно об Элизабет ему следует думать – ради своих сыновей – до тех пор, пока он не вернется в Лондон, чтобы приступить к грязной работе, к этим хитрым военным играм.

Но у Саймона ничего не получалось. Он не мог сосредоточиться на размышлениях об умершей жене. Призраки, неотступно преследовавшие его многие недели, месяцы и годы, стали принимать перед ним ясные очертания, превращаясь в лица друзей или соседей, образовывая целую толпу. И это были лица всех тех мужчин, женщин и детей, которых он видел в цепях или на гильотине. На этих лицах был написан упрек, эти люди обвиняли его в лицемерии и трусости, в бессовестном стремлении к самосохранению, в несостоятельности в качестве мужчины, супруга, брата.

Он закрыл глаза, словно это могло отогнать призраков, но они не исчезли.

Саймон подумал, не потерял ли он в конечном счете рассудок. Он бросил взгляд на противоположную стену часовни, на светлые, из витражного стекла окна. Болота простирались в бесконечную даль. Более уродливого зрелища нужно было поискать. Саймон знал, что должен положить конец посторонним мыслям. Теперь он должен был думать о сыновьях, заботиться о них.

А священник все говорил и говорил, но Саймон по-прежнему не слышал ни слова из этой речи. Перед ним внезапно предстала яркая картина из прошлого. Помнится, Саймон шел в компании двух конюхов, когда они наткнулись на его брата, безжизненно распластавшегося на твердой каменистой земле. Уилл лежал на спине, с открытыми глазами, и лунный свет струился по его прекрасным чертам.

И теперь Саймон мог видеть перед собой только мертвого брата.

Это было так явственно, словно он только что нашел Уилла на болотах; ему казалось, будто прошлое стало настоящим.

Саймон почувствовал, как слеза скатилась по его лицу. Сколько страданий, сколько боли… Неужели он так и будет снова и снова оплакивать брата? Он ведь никогда больше не хотел возвращаться к этим воспоминаниям!

Или он все-таки оплакивал Элизабет? Или даже Дантона? Он ни разу в жизни не позволил себе горевать по кому бы то ни было. Саймон не понимал почему и не старался объяснить себе это, но сейчас он плакал. Он чувствовал, как слезы обреченно текли по его лицу.

Саймон осознал, что сквозь слезы смотрит на открытый гроб. Он взирал на Элизабет, такую потрясающе красивую даже сейчас, после смерти, но видел и Уилла. Его брат и в гробу был столь же златовласым, столь же совершенным, столь же красивым. Элизабет казалась ангелом, Уилл – полубогом.

В этот миг на Саймона обрушилось слишком много воспоминаний – ярких, мучительных… В одних он был с братом, которого уважал и любил, которым так восхищался. В других – вместе с женой, которую терпел, но не любил.

Именно поэтому он и не возвращался в это проклятое место, подумал Саймон в неожиданном приступе душевной боли. Уилл должен был сейчас жить. Брат был галантным, обаятельным и благородным. Он был бы великолепным графом; он восхищался бы Элизабет, любил бы ее. Уилл ни за что не продался бы радикалам.

Саймон вдруг подумал о том, что его отец был сущим пророком. Сколько раз старый граф упрекал его в слабохарактерности! В отличие от Саймона Уилл казался просто идеальным сыном. Саймон был циничным. Безрассудным, ни на что не годным и безответственным, без капли чести или чувства долга.

А еще он был подлым. Даже теперь в кармане лежали два письма, доказывавшие его вероломство. Одно из посланий было от тайного куратора разведгруппы Питта Уорлока, другое – от французского шефа Ляфлера. Даже Уиллу было бы сейчас за него стыдно.

– Папа?

Саймону потребовалось какое-то время, чтобы осознать, что к нему обращается его сын. Он сумел мрачно улыбнуться ребенку. Щеки Саймона были мокрыми. Он не хотел, чтобы мальчики видели его слезы. Он знал, что Джона и Уильяма нужно подбодрить.

– Все будет хорошо.

– Ты делаешь мне больно, – прошептал Уильям.

Саймон понял, что держит сына за руку, слишком сильно ее сжимая. Он ослабил свою мертвую хватку.

До него донеслись слова преподобного Коллинза:

– Одна из самых добрых, самых отзывчивых леди, она всегда все отдавала другим, ничего не оставляя себе…

Саймон задавался вопросом, правда ли это, гадал, действительно ли его жена была великодушной и доброй женщиной. Если она и обладала этими качествами, Саймон никогда ничего подобного не замечал. А сейчас было уже слишком поздно.

Теперь он чувствовал себя еще хуже, возможно, потому, что угрызения совести примешивались к остальным его беспорядочным ощущениям.

И в этот момент вдруг раздался глухой стук – бах.

Кто-то уронил свою Библию.

Саймон застыл на месте.

Теперь он уже не видел священника. Вместо этого на заляпанных кровью ступенях гильотины стоял Дантон, с вызовом выкрикивая свои последние слова толпе, которая в ответ скандировала:

– На гильотину! На гильотину!

На глазах Саймона огромное лезвие опустилось вниз. Он явственно видел это и все же понимал, что ничто подобное невозможно, что в часовне не было никакой гильотины. С его губ слетел громкий смешок. В этом звуке не было ни капли веселости, и даже он сам услышал в нем истерические нотки и страх.

Но Уильям крепче сжал его руку, возвращая к реальности, и Саймон взглянул на сына. Уильям смотрел на него с изумлением и беспокойством. Джон, казалось, вот-вот снова расплачется.

– И покойной будет очень не хватать ее любящему мужу, ее преданным сыновьям, ее скорбящим родным и друзьям… – возопил преподобный Коллинз.

Саймон заставил себя успокоиться. Он боролся с тошнотой, с горем. Мальчики тосковали по своей матери, даже если он сам – нет, подумал он. Его сыновья нуждались в ней.

Призраки невинных кружились в сознании и вокруг Саймона, опять превращаясь в толпу, и теперь среди всех этих людей он видел свою жену и своего брата. Он просто не мог больше выносить эту пытку.

Саймон поднялся.

– Я скоро вернусь, – на ходу бросил он.

И когда Саймон протискивался по проходу между рядами и спускался к нефу, молясь, чтобы тошнота не настигла его до того, как он выйдет наружу, новорожденная громко заплакала.

Саймон не мог поверить, что все это происходит наяву. Помчавшись к двери, он скользнул взглядом по последнему ряду и увидел ребенка на руках у няни. А потом заметил Амелию Грейстоун, и их взгляды встретились.

Мгновение спустя Саймон был уже на улице, позади часовни, и, бросившись на колени, захлебывался рвотой.

* * *

Служба наконец-то закончилась. И очень вовремя, мрачно подумала Амелия, потому что новорожденная принялась довольно громко плакать, а миссис Мердок, похоже, никак не могла ее успокоить. Многие из присутствующих обернулись, чтобы посмотреть на плачущего ребенка. Неужели и Гренвилл сердито взглянул на свою собственную дочь?

Ощущение неловкости охватило Амелию. Ей никак не удавалось отвести взгляд от его широких плеч на протяжении всей службы. Он узнал ее.

Никогда еще Амелия не была так потрясена.

Люди потянулись к выходу, постепенно образовывая толпу.

– Нам нужно успеть, – предложила гувернантке Амелия. – Ребенок явно хочет есть.

Но сама Амелия, окинув взглядом переднюю часть часовни, так и не сдвинулась с места. Два сына Гренвилла сидели на первом ряду одни, предоставленные сами себе. Граф оставил их несколько минут назад, еще до окончания заупокойной речи. Как он мог бросить своих детей вот так? Он что, совсем обезумел от горя?

Когда Гренвилл мчался по проходу, к нефу, он взглянул на нее. Саймон был мертвенно-бледен, словно его вот-вот начнет тошнить.

Амелия не должна была беспокоиться, но все же ощущала смутную тревогу.

– Она тоскует по матери, – сказала миссис Мердок, и слезы покатились по ее лицу. – Именно поэтому она так капризничает.

Амелия колебалась. Гувернантке удавалось держать себя в руках на протяжении всей службы, и Амелия не могла упрекать миссис Мердок в том, что сейчас она снова заплакала. Похороны были церемонией крайне удручающей и при обычных обстоятельствах, а смерть Элизабет в столь молодом возрасте представлялась собой прямо-таки ужасающим событием. Малышке и вовсе не довелось узнать свою мать.

– Где синьор Барелли? – спросила Амелия. – Не знаю, вернется ли сюда Сент-Джаст. Полагаю, мне нужно забрать мальчиков.

– Я видела, что учитель вышел еще до его светлости, – ответила миссис Мердок, укачивая ребенка. – Он боготворил леди Гренвилл. Я думаю, синьор Барелли был так безутешен, просто убит горем, что не нашел в себе сил остаться до конца службы. Он едва не рыдал!

Интересно, подумала Амелия, а она решила, будто это Гренвилл был убит горем настолько, что не смог досидеть до конца службы.

– Подождите минутку, – бросила она на ходу и поспешила мимо гостей, большинство которых как раз покидали свои места. Амелия знала всех присутствующих, и те кивали ей, пока она пробиралась вперед.

– Уильям? Джон? Мы возвращаемся домой. Я собираюсь помочь миссис Мердок уложить вашу сестру. А потом я хотела попросить вас устроить для меня экскурсию по вашим комнатам, вы не против? – улыбнулась Амелия.

Оба мальчика уставились на нее.

– Где папа? – спросил Джон со слезами в голосе, но все-таки протянул ей руку.

Амелия взяла детскую ладонь, и ее сердце заколотилось.

– Он горюет по вашей матери, – тихо сказала она. И вдруг подумала о том, как это прекрасно – ощущать маленькую руку мальчика в своей. – Мне кажется, он вышел наружу, потому что хотел немного побыть один.

Джон кивнул, а Уильям как-то странно посмотрел на нее, словно хотел что-то сказать, но передумал. Амелия взяла за руку и старшего мальчика и повела детей к гувернантке.

– Синьор Барелли уже ушел. Я уверена, он ждет вас дома.

– Сегодня у нас нет уроков, – твердо сказал Уильям. И, помолчав, добавил: – Мне хотелось бы видеть отца.

Амелия кивнула миссис Мердок. Малютка капризничала, и гувернантка продолжала ее укачивать, чтобы хоть немного успокоить. Толпившиеся впереди гости расступились, ясно понимая, что им нужно как можно быстрее выйти наружу. Амелия улыбалась каждому, мимо кого они проходили.

– Спасибо, миссис Хэррод, – говорила она. – Благодарю, сквайр Пенуэйтзи, за то, что прибыли сегодня. Привет, Милли. Здравствуй, Джордж. Судя по всему, закуски будут поданы в ближайшее время в парадном зале.

Именно так сказала миссис Мердок, но теперь Амалия сомневалась, что Гренвилл потрудится хотя бы поприветствовать собравшихся на похороны.

Соседи улыбались ей в ответ. Милли, доярка, громко воскликнула:

– Какое прелестное дитя!

Выйдя из часовни, Амелия огляделась и поймала себя на том, что ищет Гренвилла. К этому моменту он должен был вернуться к дому, но графа не было видно. Начал накрапывать дождик. Малышка снова принялась плакать, на сей раз очень громко.

Амелия взяла плачущего ребенка у гувернантки:

– Позвольте мне? Возможно, я смогу помочь. – Амелия стала убаюкивать девочку, крепко прижав ее к груди. Все-таки ребенок слишком долго находился на холоде.

– Я надеюсь на это. Не думаю, что я ей нравлюсь. Она понимает, что я – не ее родная мать! – вскричала миссис Мердок.

Амелия по-прежнему сохраняла бесстрастное выражение лица, хотя про себя досадовала и сокрушалась. Ей хотелось, чтобы гувернантка прекратила все эти терзающие душу причитания, по крайней мере в присутствии мальчиков. Потом Амелия взглянула на прехорошенькую малышку и невольно улыбнулась. На сердце сразу потеплело. О, эта маленькая девочка была сущим ангелом!

– Тс, тихо, моя лапочка. Мы уже идем в дом. Ни одному ребенку твоего возраста не стоит присутствовать на похоронах.

Амелия поймала себя на том, что немного сердится. Эта крошка должна была остаться в своей детской, в безопасности и тепле; ребенок определенно мог ощутить горе и скорбь, царившие в часовне. Но никто не посоветовал миссис Мердок оставить малышку дома. В конце концов, в этой семье не было экономки, а Гренвилл вернулся в имение буквально за несколько минут до начала службы.

Как он мог проявить подобное безразличие?

Новорожденная икнула и посмотрела на нее. Потом малютка улыбнулась.

Вне себя от восторга, Амелия воскликнула:

– Она улыбается! О, какая же она красивая!

– У вас есть свои дети? – поинтересовалась миссис Мердок.

Амелия почувствовала, как ее радость постепенно улетучилась. Она считала себя слишком старой, чтобы выйти замуж, и понимала, что у нее никогда не будет своего собственного ребенка. Осознание этого печалило и причиняло некоторую боль, но Амелия не собиралась предаваться жалости к себе, любимой.

– Нет, у меня нет детей, – ответила она и, подняв глаза, увидела Лукаса и свою мать, которые приближались к ним.

Выражение лица брата смягчилось.

– А я как раз гадал, сколько времени пройдет, прежде чем ты не выдержишь и возьмешь ребенка на руки, – с теплотой произнес он.

– О, какое красивое дитя! – восхитилась мама. – Это твой первый ребенок?

Амелия вздохнула. Мама не узнала ее, но ничего необычного в этом не было. Представив брата и мать гувернантке, Амелия обернулась к Лукасу:

– Ты не мог бы отвезти маму домой, а потом отослать карету сюда? Я собираюсь ненадолго задержаться. Мне хотелось бы успокоить крошку и мальчиков.

Лукас с подозрением сощурился:

– Я знаю, ты всего лишь проявляешь доброту, но разумно ли это?

Амелия понятия не имела, что он мог иметь в виду.

Брат взял ее под руку и отвел чуть в сторону от мальчиков.

– Гренвилл выглядит изрядно расстроенным, – заметил брат, и в его тоне сквозило предостережение.

– И что, бога ради, это означает? Разумеется, он просто убит горем. Но я беспокоюсь не о Сент-Джасте, – понизила голос до шепота Амелия. – Он настолько безутешен, что бросил сыновей одних. Позволь мне всех успокоить, Лукас. Я просто обязана их выручить.

Граф недоверчиво покачал головой, но все-таки улыбнулся.

– Тогда ты можешь ждать Гарретта обратно через два часа. – Улыбка сбежала с его лица. – Я надеюсь, ты не пожалеешь об этом, Амелия.

Ее сердце екнуло.

– Почему я должна пожалеть о помощи этим маленьким мальчикам? Или этой симпатичной крошке?

Вместо ответа, Лукас поцеловал Амелию в щеку, и они вернулись к своей компании. Мама болтала что-то о первом выезде в свет, и Амелия вздрогнула, когда Лукас заботливо повел ее к карете. По дороге к дому миссис Мердок взглянула на Амелию круглыми от изумления глазами.

– Мама не в ладах с рассудком, – тихо объяснила Амелия. – Сказать по правде, она редко мыслит здраво и обычно не осознает, где находится.

– Мне очень жаль, – ответила миссис Мердок.

Они подошли к ведущей в дом огромной двери из розового дерева, за которой располагался вестибюль. Амелия почувствовала, как мучительно напряглось все тело. Помнится, десять лет назад ей доводилось часто бывать в этом доме.

И Амелия вдруг вспомнила, как пулей мчалась в кабинет, а за ней гнался Саймон. Как заливисто смеялась, а потом они вместе рухнули на диван, слившись в страстных объятиях…

Она робко помедлила, оказавшись в просторном, с высокими потолками вестибюле. Это было округлое помещение с мраморными полами, позолоченной мебелью и хрустальными люстрами. Неужели она и в самом деле хотела оказаться в этом доме?

– Вы действительно подниметесь наверх? – спросил Уильям, возвращая ее к реальности.

Сердце Амелии учащенно забилось. Сейчас, находясь в доме Гренвилла, она ощущала нечто вроде опасности. Но все же улыбнулась, тихо укачивая новорожденную. Дети нуждались в ней, в этом Амелия нисколько не сомневалась.

– А ты хочешь, чтобы я поднялась наверх?

– Я был бы счастлив показать вам наши комнаты, – серьезно, совсем как взрослый, произнес Уильям.

– У меня есть солдатик! – с гордостью сообщил Джон. – Это прусский младенец!

Амелия улыбнулась, когда Уильям взял Джона за руку и поправил:

– Он – прусский пехотинец. Ты можешь показать мисс Грейстоун всех своих солдат, если она пожелает.

Уильям взглянул на Амелию, и глаза мальчика зажглись.

– Сгораю от нетерпения, – с улыбкой отозвалась она. И в первый раз с момента знакомства Уильям улыбнулся в ответ.

* * *

Малышка, с жадностью утолив голод, наконец-то заснула, все еще лежа на руках у Амелии. Сама Амелия не имела ни малейшего желания выпускать крошку из рук, но теперь ей явно было незачем нянчить ребенка Элизабет. Скрывая за улыбкой грусть, Амелия встала и положила спящую девочку в колыбель, в эту красивую кроватку, застеленную белыми покрывалами из легкой, с ажурной вышивкой, ткани. Накрыв крошечное тельце белым лоскутным одеялом, Амелия тихо сказала:

– Ей нужно дать имя.

– Вы так хорошо управляетесь с детьми! – воскликнула миссис Мердок. – Никогда еще не видела, чтобы малышка ела с такой жадностью, да и мальчики в восторге от вас с самого момента знакомства!

Амелия улыбнулась. Сейчас мальчики возились с игрушечными солдатиками в своей комнате. Джон показал ей всех до единого солдатиков из своей коллекции.

– Она просто была голодна.

– Нет, она уже полюбила вас! – Гувернантка, к счастью, пришла в себя и успокоилась. – В этом доме слишком много суматохи. Мне так хотелось бы, чтобы вы нас не покидали!

Амелия встрепенулась.

– Мне нужно заботиться о своей собственной семье, – сказала она, но тут же подумала: а не права ли миссис Мердок? Неужели горе и беспокойная атмосфера дома действительно повлияли на новорожденную? Да и как могло быть иначе? Но, по крайней мере, эта детская в сине-белых тонах была тихим прибежищем для малышки. Судя по отделке комнаты, Элизабет ждала появления на свет еще одного мальчика.

Миссис Мердок уселась на большой, в сине-белую полоску стул.

– Я удивлена, что у вас нет своих детей, мисс Грейстоун.

Амелия почувствовала себя неловко. Но поспешила успокоиться, подумав, что это смятение, вызвано уходом за прелестным ребенком.

– Я не замужем, миссис Мердок, и, как вы видели, мне нужно заботиться о матери.

– Вы, несомненно, могли бы заботиться и о ней, и о муже, – возразила миссис Мердок. Она казалась чересчур любопытной для того, чтобы чувствовать себя в ее обществе комфортно. – Вы – такая красивая, если позволите мне подобную вольность! Как же так вышло, что вы не замужем?

Образ Гренвилла, такого смуглого и привлекательного, его смелый, прямой взгляд, тут же предстали перед мысленным взором Амелии.

Почему же он так смотрел на нее?

И что она могла сказать миссис Мердок? Признаться, что глупо влюбилась в Сент-Джаста десять лет назад, и все для чего – чтобы разбить свое сердце? Позже у Амелии было несколько предложений руки и сердца, но ни одно из них ее не заинтересовало. И она очень осторожно ответила:

– Когда-то давным-давно за мной кое-кто ухаживал. Но он относился ко мне несерьезно, а я была слишком молода, чтобы понимать это.

– Вот подлец! – вскричала миссис Мердок.

– Давайте пока оставим эту тему. В конце концов, что было, то было, – твердо сказала Амелия. – Я рада, что мальчики играют. Я рада, что они поели. И я рада, что малютка накормлена и спокойна. Полагаю, она проспит еще какое-то время.

– От всей души благодарю вас за помощь, – произнесла миссис Мердок, вставая. И снова встревожилась: – Уже уходите?

– Мне пора.

Лицо гувернантки исказилось от волнения.

– Как же мне быть, если он придет сюда?

Амелия не сразу поняла, кого она имеет в виду.

– Вы хотите сказать, если Гренвилл придет, чтобы посмотреть на своего ребенка?

Миссис Мердок уже горестно заламывала руки.

– Возможно, он и не придет. Судя по всему, он просто не выносит этого ребенка.

– Ну разумеется, он будет любить этого ребенка точно так же, как и своих сыновей! – воскликнула Амелия, всерьез обеспокоенная подобным обвинением, наверняка необоснованным.

– Он пугает меня!

Амелия встрепенулась, но взяла себя в руки и принялась терпеливо объяснять:

– Миссис Мердок, он – ваш работодатель и граф Сент-Джастский. Полагаю, одного этого достаточно, чтобы вы его немного боялись.

– Он пугает всех нас, – перебила ее гувернантка. – Он пугал ее светлость!

Амелия строго взглянула на нее, досадуя, что беседа приняла такой оборот:

– Миссис Мердок, я категорически возражаю против подобных разговоров. Уверена, леди Гренвилл была самого высокого мнения о его светлости, и это отношение было взаимным!

– Она менялась в лице всякий раз, когда он появлялся дома. Леди Гренвилл была счастливой женщиной – за исключением тех моментов, когда он приезжал домой. Перед его возвращением она всегда тревожилась. Леди Гренвилл говорила мне, как сильно волнуется, – она даже призналась мне, что ей кажется, будто она вечно раздражает своего мужа!

Амелия была поражена. Да как это возможно? Неужели их семейная жизнь и в самом деле была такой напряженной?

– Я не выношу сплетен, – после долгого молчания сказала она. И поймала себя на том, что инстинктивно хочет защитить Гренвилла. Разве его могла раздражать такая жена?

– Я не сплетничаю. Сама слышала, как они кричали друг на друга в ноябре – когда его светлость вернулся домой ко дню рождения лорда Уильяма. Они ссорились и прошлым летом, когда граф внезапно появился в городе, сильно удивив ее. А осенью леди Гренвилл уехала, не прошло и нескольких дней с его приезда, причем она была просто убита горем. Ее светлость очень не хотела находиться с ним под одной крышей, мисс Грейстоун, можете не сомневаться. Не думаю, что он питал к ней истинную нежность, а вот она боялась его, и я сама была тому свидетелем!

Мысли лихорадочно метались в сознании Амелии. Услышанное привело ее в крайнее замешательство. Неужели Элизабет Гренвилл уехала из города потому, что туда приехал ее муж? А вдруг она хотела избежать встречи с ним? И действительно ли она боялась его? Но почему?

Разве ранее миссис Мердок не утверждала, что Гренвилл редко бывал дома? Амелия еще не хотела этому верить. Возможно, у него была другая женщина, вдруг подумала она. С чего бы еще Гренвиллу не появляться дома?

Словно размышляя о том же самом, миссис Мердок понизила голос:

– Леди Гренвилл никогда не знала, где он находится. О, сколько раз она лично говорила мне, что хотела написать мужу и спросить у него совета или получить какие-то указания! Судя по всему, когда его светлость сообщал, что отправляется за город, он на самом деле пропадал где-то еще. Он утверждал, что находился в чьем-то имении, но на самом деле никогда там не появлялся. Это так странно, вы не находите?

Амелия погрузилась в мрачные раздумья. Это, безусловно, заставляло думать, что у Гренвилла и правда была другая женщина. Но почему ее это так удивляло? Разве с ней самой он не обошелся со столь же возмутительной пренебрежительностью?

– Но, возможно, это было даже к лучшему, ведь он так пугал ее своим мрачным настроением и этими странными скитаниями! – выпалила миссис Мердок. – Мы даже думали, не сходит ли он потихоньку с ума.

Амелия была возмущена речами гувернантки. Но попыталась взять себя в руки и спокойно произнесла:

– Гренвилл – не сумасшедший. С вашей стороны неуместно даже предполагать нечто подобное!

– О, я не хотела сердить вас. Но я боюсь, что останусь с ним в этом доме совершенно одна!

– Тогда вам стоит обуздать свои мысли, – ответила Амелия, кипя от еле сдерживаемого гнева. – Гренвилл вряд ли явится убивать вас, когда вы будете спать. Думаю, он лишь будет ненадолго заходить в эту комнату, чтобы увидеть ребенка.

Она постаралась смягчиться:

– Миссис Мердок, человек, которого я видела в часовне, был вне себя от скорби. Безутешен, буквально раздавлен горем. Возможно, он по-своему любил леди Гренвилл, и вы просто неправильно истолковали характер их взаимоотношений. В конце концов, он был слишком занят делами в своих имениях, и теперь, после кончины леди Гренвилл, вам стоит отнестись к его светлости менее предвзято, без огульных обвинений.

Амелия твердо верила, что все это было одним сплошным недоразумением. Ну как Гренвилл мог не любить свою красавицу жену?

– Он ходит во сне, – продолжала стоять на своем миссис Мердок. – Леди Гренвилл ненавидела это.

Амелия изумленно уставилась на нее, потеряв дар речи.

– Леди Гренвилл решила перевезти все домашнее хозяйство в Корнуолл, хотя прежде ни разу не ступала на порог этого дома. Как странно, не так ли? Разве вы не понимаете, что она хотела сбежать от него, обосновавшись здесь? Именно так мы все и думаем!

– Сильно сомневаюсь, что она сбежала от своего собственного мужа, – сухо отозвалась Амелия. Эти сплетни просто выбивали ее из колеи!

– А с чего еще приезжать в Корнуолл в ее-то положении – зимой? – намекнула гувернантка. – Это был весьма неблагополучный брак, мисс Грейстоун.

Амелия опустила взгляд на спящую девочку, не зная, что и думать.

– Мне кажется, вам не стоит делиться своими опасениями с кем-либо еще, миссис Мердок. Особенно теперь, когда дом погружен в траур. Подобные подозрения и сомнения отныне не имеют значения.

– Вы правы, – согласилась миссис Мердок. – Интересно, что он теперь будет делать? Его сыновья, его дочь – все они нуждаются в отце. Думаю, отныне он будет брать нас с собой повсюду, куда не поедет.

Похоже, это сильно расстраивало гувернантку.

– Нужно надеяться, что так и будет, ведь это лучший выход для детей, – решительно сказала Амелия. Но, снова оглянувшись на колыбель со спящей малюткой, она вспомнила, что Гренвилл ни разу даже не посмотрел на свою прелестную дочурку. Внезапно Амелию охватил ужас. Что-то определенно было не так. Возможно, описывая гнетущую атмосферу в семье, миссис Мердок ничего и не преувеличила, как надеялась Амелия.

– От всей души благодарю вас, вы были так добры! – воскликнула миссис Мердок. – Вы могли бы хоть иногда навещать нас?

Амелия медленно обернулась к ней. Няня никак не могла сладить с волнением, слезы наполняли ее глаза. Она явно тосковала по своей хозяйке и боялась Гренвилла. И как, интересно, он будет справляться, подумала Амелия? Даже если его брак был не самым благополучным, сейчас граф определенно горячо переживал смерть жены. Амелия видела нестерпимую боль в его глазах.

– Я живу в поместье Грейстоун, что в получасе езды верхом отсюда. Если понадобится моя помощь, пошлите ко мне конюха с сообщением.

Миссис Мердок снова принялась рассыпаться в благодарностях.

Пришло время уезжать. Забрав накидку, Амелия зашла в покои мальчиков, чтобы попрощаться и пообещать приехать в гости в самое ближайшее время. Глядя на их игру с игрушечными солдатиками, она подумала о том, что дети, похоже, на некоторое время забыли о своем горе. И все-таки, идя вниз по коридору, Амелия ощущала явную тревогу. Ах, как бы ей хотелось, чтобы этого разговора с миссис Мердок никогда не было!

Амелия стала спускаться вниз, и чувство неловкости постепенно усилилось. Она не знала, где находится Гренвилл. Оставалось только надеяться, что граф был с гостями и Амелии удастся выскользнуть из дома незамеченной. День выдался слишком утомительным, и сейчас ей было не до обмена приветствиями.

Амелия поспешила миновать лестничную площадку второго этажа, на котором, насколько она знала, располагались комнаты Гренвилла. Теперь напряженность сковала все ее тело. Глупо, но Амелия улавливала где-то поблизости присутствие Саймона.

Начав спускаться с последнего лестничного пролета, она увидела, что кто-то поднимается вверх по ступеням. Это был мужчина, который шел опустив голову, но Амелия узнала его еще до того, как он поднял глаза и увидел ее…

Она нерешительно замедлила шаг. Сердце гулко стукнуло.

Гренвилл остановился на три-четыре ступеньки ниже Амелии, пристально глядя на нее.

Их взгляды встретились.

В ее душу стал вползать ужас. Как это могло произойти? Амелия прекрасно понимала, что смятение красноречиво отразилось на ее лице; она лишь спрашивала себя: мог ли Гренвилл слышать оглушительное биение ее сердца? Но на его лице застыло непроницаемое выражение, истолковать которое было невозможно. Если граф и удивился, увидев ее, Амелия этого не заметила. Не бросилось ей в глаза и то, что он был раздавлен горем. Его лицо представляло собой бесстрастную маску.

Они оказались на лестнице одни. Амелия чувствовала себя так, словно ее поймали в ловушку.

А потом его глаза как-то необычно заблестели.

Паника Амелии усилилась.

– Здравствуйте, милорд. Я так сожалею о вашей потере! – Амелия попробовала вежливо улыбнуться, но это у нее не получилось. – Какая ужасная трагедия! Леди Гренвилл была доброй и милой женщиной. Она была слишком молода, чтобы уйти вот так, оставив таких прекрасных детей! Я надеюсь помочь всем, чем только смогу! – с отчаянной горячностью добавила она.

Пристальный взгляд темных глаз Гренвилла ни на мгновение не отрывался от ее лица.

– Здравствуйте, Амелия.

Она замерла. Амелия не ожидала столь неформальной – и глубоко личной – формы обращения.

– Я не ожидал увидеть вас здесь. – Его тон по-прежнему был ровным и спокойным.

А она едва могла дышать от волнения.

– Я не могла не прийти на похороны леди Гренвилл.

– Разумеется, нет. – Его пристальный взгляд скользнул по ее рту. Осознав, что может означать подобное внимание, Амелия потрясенно замерла.

А потом Гренвилл посмотрел на ее руки.

Ей все-таки следовало надеть перчатки! Амелия инстинктивно прижала накидку к груди, пряча ладони. Интересно, он успел заметить, что на пальцах нет колец? Впрочем, он наверняка и не пытался рассмотреть обручальное кольцо. Но для чего тогда ему смотреть на ее руки?

– Мне пора. Лукас, должно быть, ждет.

И, не учитывая тот факт, что Гренвилл был довольно крупным мужчиной и протиснуться мимо него в таком узком пространстве было нелегко, Амелия импульсивно бросилась вниз по лестнице. Ей хотелось как можно быстрее сбежать от него.

Но тут Гренвилл схватился за перила, преграждая ей путь. И Амелия с размаху налетела на барьер, созданный его сильной рукой.

– Что вы делали наверху в моем доме? – бесстрастно, без тени эмоции, спросил Гренвилл. Но его взгляд все так же не отрывался от ее лица.

Амелия, которая теперь была действительно поймана в ловушку, хотела, чтобы Гренвилл убрал руку с ее пути. Она снова посмотрела в его темные глаза.

– Я укладывала вашу дочь спать. Она просто красавица! – кратко объяснила девушка, стараясь найти в себе силы, чтобы наконец-то отвести от графа взгляд.

Твердая линия рта Гренвилла смягчилась. Граф опустил глаза. Густые черные ресницы отбрасывали тень на его высокие скулы. Гренвилл, похоже, неспешно о чем-то размышлял. Но при этом он не сдвигался с места и не отпускал перила. После долгого молчания он наконец-то произнес:

– А вы все еще переходите на лепет, когда нервничаете.

Ее сердце по-прежнему оглушительно колотилось. И что это, интересно, за замечание, как на него реагировать? Она все-таки сумела взять себя в руки.

– Вы не даете мне пройти.

Он поднял взор, все еще преграждая ей путь рукой:

– Прошу прощения.

Гренвилл неохотно отпустил перила. Но так и не отошел в сторону. Его фигура занимала большую часть пространства лестничного пролета.

Амелия стояла не шелохнувшись. Она хотела пройти мимо него, но чувствовала себя буквально парализованной.

– Надеюсь, я не оказалась назойливой. Миссис Мердок, судя по всему, требовалась моя помощь.

– Я заставляю вас нервничать.

Амелия задрожала. Что она могла ответить, если Гренвилл был прав?

– День выдался очень тяжелым – для всех!

– Да, это был очень тяжелый день для всех нас. – Глаза Гренвилла замерцали, но он по-прежнему не отводил от нее многозначительного взгляда. – Я вижу, что вы – по-прежнему добры и сострадательны, как всегда.

«Еще одно странное замечание», – пронеслось в голове Амелии. Гренвилл говорил так, будто очень хорошо ее помнил.

– Миссис Мердок была слишком сильно привязана к леди Гренвилл. Она просто вне себя от горя. И мальчики были безутешны. Сейчас они играют в своих покоях.

– В таком случае весьма вам благодарен. – Он вопросительно сощурился. – Миссис Мердок?

– Няня и одновременно гувернантка, – пояснила Амелия, осознавая, что у Саймона нет ни малейшего представления, о ком она говорит.

– Ах да, ее наняла Элизабет…

Тон Гренвилла казался насмешливым, и Амелия никак не могла разобрать, о чем он сейчас думает, что чувствует. Гренвилл даже отвел взгляд. Его слова, казалось, повисли в воздухе. Возможно, он хотел поговорить о своей жене? Ему, вероятно, требовался подобный разговор. Мисс Мердок рассказывала, что Элизабет хотела сбежать от супруга, но разве она могла его покинуть? И он был так печален в церкви…

Гренвилл вдруг произнес:

– Она боится меня.

Амелия глубоко вздохнула, догадавшись, что он имеет в виду няню:

– Да, полагаю, так и есть.

Гренвилл снова взглянул ей в глаза.

– Она изменит свое отношение, – выдавила Амелия, – я уверена в этом.

– Да, можете не сомневаться.

И снова этот насмешливый тон… Неужели его так удивил ее оптимизм?

– Теперь, когда вы будете дома, она привыкнет к вам, – быстро проговорила Амелия. Когда его глаза округлились от удивления, она покраснела. – Я была знакома с леди Гренвилл. И я не покривила душой, когда сказала, что мне очень жаль. Она была такой доброй и такой красивой!

Взгляд Гренвилла стал резким. Линия его рта снова стала твердой.

– Да, полагаю, она была очень красивой.

И тут Амелия осознала, что Гренвилл говорит о жене неохотно, так, словно у него нет ни малейшего желания хвалить или обсуждать ее! Неужели миссис Мердок была права? Но ведь в церкви он явно скорбел по Элизабет!

– Она приглашала меня на чай. Мы прекрасно провели день.

– Не сомневаюсь, что так и было.

И тут Амелия поймала себя на мысли, что знает Гренвилла достаточно хорошо, чтобы понимать: он совершенно не верит в то, что говорит. Ощущая беспомощность и смущение, она отвернулась. «У них был несчастливый брак», – смутно подумалось ей.

– Мне действительно жаль, – в растерянности прошептала Амелия. – Если я могу хоть чем-то помочь вам теперь, в столь тяжелое время, вам стоит только сказать.

Она почувствовала, как беспокойно екнуло сердце. Его прямой, пристальный взгляд обескураживал.

– Вы совсем не изменились.

Амелия не могла понять Гренвилла. Его жена умерла. И именно об Элизабет сейчас им стоило говорить.

– Вы пришли на помощь ребенку и, возможно, даже няне. А теперь желаете утешить меня в минуты скорби. – Его глаза странно замерцали. – Несмотря на прошлое.

Ее сердце замерло. А уж прошлое они и вовсе не должны были обсуждать – никогда! Как он мог даже упоминать об этом?

– Мы – соседи! – воскликнула Амелия, донельзя взволнованная. Гренвилл ведь не мог не заметить, что она стала на десять лет старше. – Мне пора! Гарретт, мой слуга, наверняка ждет. Я должна готовить ужин!

Понимая, что голос ее звучит истерично и выдает охватившую ее панику, Амелия бросилась вперед, но Гренвилл снова ухватился за перила и преградил ей дорогу.

– Я не пытаюсь напугать вас, Амелия.

Его рука, крепко схватившая ее за талию, окончательно лишила Амелию присутствия духа.

– Что вы делаете? Вы не можете называть меня Амелией!

– Мне любопытно… Прошло так много времени, и все же вы – здесь. А вы ведь вполне могли и не присутствовать на заупокойной службе по моей жене.

Амелия не знала, как поступить, – ей оставалось только бежать! Гренвилл, очевидно, вознамерился напомнить ей о прошлом, а это было так стыдно! Он по-прежнему стоял очень близко, Амелия остро ощущала его присутствие.

– Разумеется, я не могла пропустить службу по леди Гренвилл. Мне действительно пора идти.

Он отпустил перила, пристально глядя на Амелию. Чувствуя себя чуть ли не мышью в клетке льва, она опять смутилась. И вдруг заявила:

– Вам стоит зайти к мальчикам – они хотят вас видеть – и к своей дочери.

Выражение его лица не изменилось, оставшись таким же бесстрастным.

– Вы по-прежнему будете вмешиваться в мои личные дела?

Разве она вмешивалась?

– Конечно нет.

Гренвилл смотрел на нее со странной настороженностью.

– Не думаю, что стану сильно возражать, если вы это сделаете.

Его голос звучал насмешливо, но разве одновременно в тоне не сквозила некая двусмысленность? Амелия застыла, размышляя. Наверное, стоит втолковать Гренвиллу, что она – просто его хорошая соседка.

И тут он добавил так тихо, что ей пришлось напрячь слух, чтобы расслышать:

– Вы не носите обручальное кольцо.

Выходит, Амелия не ошиблась. Гренвилл рассматривал ее руки, пытаясь понять, замужем ли она. Но для чего ему это понадобилось?

С его уст слетел резкий, безрадостный смешок. А потом Гренвилл потянулся во внутренний карман своего коричневого бархатного сюртука и достал оттуда серебряную флягу. Затем скользнул взглядом по лицу Амелии – медленно, последовательно изучая его. Амелия будто вросла в пол. Его взгляд явно таил в себе некую двусмысленность.

– Вы так добры, а я веду себя столь грубо! Не даю вам пройти. Задаю неуместные вопросы. Не предлагаю вам чего-нибудь выпить, как полагается. – Гренвилл отхлебнул из фляги. – Леди и чудовище. – Он медленно расплылся в улыбке и предложил: – Не желаете ли выпить, Амелия? Не желаете ли выпить… со мной?

Паника вернулась, вмиг поглотив ее. Что он такое говорит? Но Амелия не сомневалась: он не был пьян.

– Я не могу пить с вами, – задыхаясь, потрясенно вымолвила она.

Его рот насмешливо скривился. Гренвилл снова приложился к фляге, сделав на сей раз глоток повнушительнее.

– Почему-то я знал, что вы не захотите присоединиться ко мне.

Амелия сделала глубокий вдох.

– Я не пью днем.

И тут Саймон улыбнулся так, словно его что-то развеселило.

– Так вы все-таки пьете?

Сердце Амелии громко и учащенно забилось. На правой щеке Гренвилла привлекала внимание ямочка, а Амелия и забыла, каким потрясающе красивым и соблазнительным он бывал, когда улыбался.

– Я пью бренди перед сном, – резко, словно оправдываясь, бросила она.

Улыбка вмиг исчезла с его лица.

Амелия испугалась, что Гренвилл мог не так ее понять, и поспешила добавить:

– Это помогает мне уснуть.

Его густые ресницы снова опустились. Гренвилл спрятал флягу в карман.

– Вы остались рассудительной и прямой. Умной и смелой. Вы нисколько не изменились, – задумчиво произнес он, рассматривая ступеньку, на которой стоял. – Я же, напротив, стал совершенно другим человеком.

Неужели Гренвилл не замечал, что прошедшие десять лет изменили ее – сделали мудрее, сильнее и старше?

Он наконец-то поднял глаза, в которых теперь искрилась нежность.

– Благодарю вас за то, что пришли сегодня. Уверен, Элизабет оценила бы это, упокой, Господи, ее блаженную душу.

Гренвилл отрывисто кивнул и прежде, чем Амелия смогла сдвинуться с места, зашагал вверх по лестнице.

Амелия в изнеможении облокотилась спиной о стену. Ее начало трясти. Что это было, что произошло всего пару мгновений назад?

Она поймала себя на том, что вся превратилась в слух, пытаясь уловить его шаги, постепенно смолкающие наверху.

Амелия схватилась за перила, чтобы не упасть, и помчалась вниз, спасаясь бегством от Саймона Гренвилла.

Глава 3

Амелия сосредоточенно вглядывалась в затемненный сумерками потолок.

Она лежала на спине, не шевелясь. Виски отчаянно пульсировали. Она страдала от ужасной мигрени, и все ее тело буквально одеревенело от напряжения.

Как же ей теперь себя вести?

Амелия снова и снова прокручивала в памяти встречу с Гренвиллом, и его привлекательный образ, казалось, навеки отпечатался в памяти. Он не забыл ее. А еще он предельно ясно дал понять, что не забыл и их роман.

Волна отчаяния захлестнула ее.

Амелия с усилием закрыла глаза. Она оставила два окна чуть приоткрытыми, потому что любила терпкий морской воздух, и теперь ставни тихо постукивали о стены. Ночью прилив достигал высшей точки, и неизменно поднимался сильный ветер. Но мелодичный звук нисколько не успокаивал.

Как же она нервничала во время их случайной встречи! В этом не было ровным счетом никакого смысла, совершенно никакого. И что было еще хуже, она все еще переживала.

Да как она вообще осмеливалась даже думать о том, что все еще находит Гренвилла мрачно-привлекательным и опасно-соблазнительным?

Как она могла представлять себе даже на мгновение, что он стал толстым, седым и неузнаваемым?

Она чуть не рассмеялась, безрадостно, горько. Амелия открыла глаза, ее кулаки сжались. Она просто не знала, что делать! Она своими глазами видела, как он страдал. Леди Гренвилл была необыкновенной женщиной, и он не мог оставаться безучастным к ее смерти. Разве Амелия не заметила душевной боли Гренвилла, увидев его впервые за годы разлуки, когда он только-только приехал в Сент-Джаст-Холл? Ошибки быть не могло: он действительно страдал, когда кинулся прочь из часовни, даже не дождавшись окончания заупокойной службы.

А что же будет с его бедными, оставшимися без матери детьми?

Когда Амелия уходила, малышка крепко спала, мальчики играли. Понятно, что эту семью еще не раз посетят мучительные моменты горя. Но речь шла о детях. Маленькая девочка совсем не знала свою мать, а мальчики в конечном счете наверняка свыкнутся с ситуацией, как это обычно бывает с детьми.

Но, так или иначе, следующие несколько дней или недель будут очень тяжелыми для них – для каждого ребенка.

Разумеется, Амелия хотела помочь им всем, чем могла. Но неужели она действительно хотела помочь Гренвиллу?

Многозначительный мерцающий взгляд Гренвилла так и стоял перед ее мысленным взором. Интересно, граф и сейчас был один в своих покоях и открыто, не тая слез, оплакивал Элизабет?

Амелией владело совершенно неуместное, но сильное желание протянуть Гренвиллу руку помощи, выразить ему искренние соболезнования или даже утешить.

О, да что же с ней происходит! Он ведь предал ее! Она не должна позволять себе проявлять к Гренвиллу хоть каплю внимания, сострадания. Он не заслужил ее беспокойства или сочувствия!

Но Амелия была сострадательна по натуре. А еще она не привыкла таить на кого-либо злобу.

Она давным-давно похоронила прошлое. И продолжала жить дальше.

Но теперь ей казалось, будто их роман уже не был делом прошлым. У Амелии было ощущение, словно они встретились только вчера.

* * *

– Думаю, вы хотели купить это.

Амелия остолбенела, явственно вспомнив обольстительный приглушенный звук его голоса. Они встретились на деревенском рынке. В ту пору соседка Амелии была поглощена заботами о своем новорожденном ребенке, и Амелия взяла ее трехлетнюю дочь прогуляться между торговыми рядами, чтобы дать матери возможность спокойно сделать покупки. Маленькая девочка потеряла куклу и сильно расстроилась… Взявшись за руки, они бродили среди торговцев, пока Амелия не заметила издали продавца лент и пуговиц. Они с девочкой долго охали и ахали, восхищаясь красной лентой, и Амелия попробовала поторговаться в надежде сбить цену. У нее просто не было достаточно денег, чтобы выкроить хоть немного на покупку ленты для ребенка.

– Теперь это ваше.

Голос стоявшего за ней человека звучал мягко, обольстительно, мужественно. Амелия медленно обернулась, и ее сердце учащенно забилось. Стоило ей встретиться взглядом с парой почти черных глаз, и вся ярмарка, казалось, исчезла вместе с торговцами и окружавшей Амелию толпой деревенских жителей. Она поймала себя на том, что во все глаза смотрит на смуглого, потрясающе красивого мужчину, который был лет на пять старше ее.

Он медленно улыбнулся, демонстрируя ямочку на щеке и протягивая красную ленту.

– Я настаиваю, – промолвил незнакомец и поклонился.

В это мгновение Амелия поняла, что перед ней – аристократ, причем богатый. Он был одет повседневно, как деревенский сквайр, в куртку наподобие жокейской, бриджи и сапоги, предназначенные для верховой езды, но Амелия мгновенно уловила исходившую от него властность.

– Не думаю, что это прилично, сэр, – принимать подарок от незнакомца. – Амелия лишь хотела дать понять, что всегда ведет себя подобающим образом, но голос выдал ее волнение.

Его глаза весело сверкнули.

– Вы правы. Именно поэтому мы должны тотчас исправить эту досадную оплошность. Мне бы хотелось представиться.

Ее сердце громко стукнуло.

– Мы едва ли можем сами представляться друг другу, – вспыхнув до корней волос, возразила она.

– Почему нет? Я – Гренвилл, Саймон Гренвилл. И я хочу с вами познакомиться.

Почти обреченно, вероятно уже потеряв голову, Амелия взяла ленту. А Саймон Гренвилл, младший сын графа Сент-Джастского, нанес ей визит на следующий же день.

Амелия чувствовала себя сказочной принцессой. Он подъехал к поместью Грейстоун в красивой карете, запряженной парой великолепных лошадей, пригласив Амелию на пикник между скал. С того мгновения, как она села в карету Гренвилла, их неудержимо потянуло друг к другу. Саймон поцеловал ее в тот самый день – и она ответила на его поцелуй.

Лукас поспешил запретить Гренвиллу навещать ее. Амелия умоляла брата передумать, но он был неумолим. Лукас утверждал, что защищает ее, что Гренвилл – распутник и проходимец. Но Саймону было все равно. Он рассмеялся Лукасу в лицо. И позвал Амелию на тайное свидание. Гренвилл встретил ее в деревне и взял на прогулку в изумительный розовый сад Сент-Джаст-Холла, где они снова пылко бросились друг другу в объятия…

В ту пору Лукас уехал, чтобы проверить состояние дел в карьере или на руднике – Амелия не могла вспомнить точно, – предполагая, что она будет повиноваться ему. Но Амелия не подчинилась. Саймон приезжал к ней почти каждый день, приглашал ее проехаться в карете, прогуляться пешком, пообщаться за чаем или даже пройтись по магазинам.

Не прошло и недели с момента знакомства, как она влюбилась без памяти.

Эти воспоминания казались Амелии невыносимыми. Тело горело страстным огнем, словно она все еще желала быть с Саймоном. Амелия села на кровати, отбросив в сторону одеяла и не обращая внимания на холод. Ее босые ноги скользнули на пол. Какой же она была дурочкой! Да просто овечкой, на которую охотился волк. О, теперь-то она это знала! Гренвилл не питал на ее счет никаких серьезных намерений, в противном случае никогда бы не бросил ее так жестоко.

Слава богу, она так и не поддалась искушению; слава богу, она так и не позволила ему окончательно себя соблазнить.

– Я так отчаянно хочу быть с тобой… – шептал Гренвилл в моменты нежности, тяжело дыша.

Они сжимали друг друга в объятиях в беседке за домом. Его слова доставили Амелии несказанную радость… Вспыхнув до корней волос, Амелия почувствовала себя на седьмом небе от счастья – ей так хотелось, чтобы эти отношения закончились свадьбой!

– И я желаю этого так же отчаянно, – ответила она, нисколько не кривя душой. – Но я не могу, Саймон, ты ведь знаешь, что я не могу…

Она хотела сохранить невинность до их брачной ночи. Она хотела подарить ему свою девственность после свадьбы.

Глаза Саймона потемнели, но он не сказал ни слова, и Амелия принялась гадать, когда же он сделает ей предложение. «Когда» – вопрос стоял именно так, она не допускала и мысли о том, что этого просто не произойдет. Ни мгновения не сомневалась, что его намерения были самыми благородными. Амелия знала, что Саймон любил ее точно так же, как она любила его.

Саймон ухаживал за ней на протяжении шести недель. А потом как-то раз его конюх буквально ворвался в поместье и сообщил, что Уильям Гренвилл погиб. Его нашли на утесах со сломанной шеей – очевидно, несчастный упал с лошади. Семья погрузилась в траур.

Это известие потрясло Амелию. Она встречала Уилла несколько раз, и он представлялся ей именно таким, каким и полагалось быть наследнику графа, – благородным, честным, красивым и обаятельным. Да и Саймон восхищался им, Амелия прекрасно это знала. Он говорил о старшем брате часто – и с неизменным восторгом.

Амелия бросилась в Сент-Джаст-Холл, чтобы лично принести Саймону свои глубокие соболезнования. Но семья никого не принимала; Амелия торопливо написала записку и оставила ее слуге.

Саймон не ответил. А спустя несколько дней до Амелии дошли еще более ошеломляющие новости – его семья покинула Корнуолл. И Саймон уехал с родными.

Он так и не написал.

И больше не вернулся.

Очнувшись от мыслей, Амелия осознала, что стоит у открытого окна с босыми ногами, в одной лишь ночной рубашке. Горькая слеза невольно покатилась по щеке. Амелия вздрогнула.

Он никогда по-настоящему не любил ее, поняла она. Поведение Гренвилла тем летом было в высшей степени предосудительным. Амелия смахнула слезу. Это казалось невозможным, но она чувствовала острую боль, терзавшую душу. Неужели она все еще страдала после всех этих лет?

И в этот момент Амелия вдруг вспомнила своего отца. Он был распутником и проходимцем, теперь она понимала это, хотя и не знала в ту пору, когда была ребенком. Амелия восхищалась своим красивым, щеголеватым отцом, а он любил Амелию. Он говорил об этом снова и снова. Отец брал ее с собой, когда объезжал фермы арендаторов, и щедро хвалил ее за каждое маленькое достижение. Но однажды он ушел. Бросил жену и детей ради игорных залов и падших женщин Амстердама и Парижа.

Амелии было семь лет, когда отец оставил семью. Она долго не сомневалась, что он придет обратно. Ей потребовались годы, чтобы осознать: он никогда не вернется.

Но в случае с Саймоном Амелия почти сразу поняла, что он никогда больше не приедет. Гренвилл уехал, не сказав ни слова, – он просто не любил ее по-настоящему.

Предательство отца озадачило ее. Предательство Саймона – буквально уничтожило.

Через год Гренвилл женился на богатой наследнице из семьи Ламберт. Амелия нисколько не удивилась…

Она посмотрела в окно, на море. С места, где она сейчас стояла, можно было увидеть мерцавшие под покровом ночи воды Атлантического океана. Только очень наивная, очень молодая, очень чистая девочка могла когда-либо поверить, хотя бы на мгновение, что сын Сент-Джаста – не важно, наследник или нет, – искренне увлечется ею! Амелия могла обвинять Гренвилла в том, что он преследовал и почти соблазнил ее, но в том, что она безрассудно влюбилась, а потом позволила разбить себе сердце, винить можно было лишь себя.

Что ж, были в ее ситуации и хорошие стороны. Амелия уже не была доверчивой простодушной девочкой. Она вела себя крайне осторожно. Гренвилл был не для нее. Он мог разжечь ее страсть, пробудить в ней былые чувства, но им не суждено было связать свои судьбы. Гренвилл потерял жену и погрузился в скорбь. Амелия была его соседкой, не более того. Если существовала какая-то возможность помочь его детям, она была рада прийти на выручку. Амелия хотела помочь даже ему – ради прошлого, которое следовало простить. Но и в этом случае между ними никогда ничего не могло произойти.

Она давным-давно усвоила этот горький урок.

Амелии нисколько не полегчало. В ее душе было слишком много тревоги – и слишком много вопросов, оставшихся без ответа.

* * *

Они пришли за ним.

Он услышал тихие твердые шаги и пришел в ужас. Он вцепился в прутья решетки тюремной камеры, убежденный, что уж на сей раз спастись не удастся. Его схватили. Он был в списке проклятых. Его вот-вот отправят на гильотину…

И страшные картины стали вспыхивать перед мысленным взором: он видел невинных, стоявших на коленях перед гильотиной, одни метались в истерике, другие безмолвно и мужественно ожидали своей участи. А потом в памяти воскрес образ осужденного, который всего несколько дней назад был его другом. Бесстрашно прошагав по залитым кровью ступеням, смельчак крикнул в толпу:

– Не забудьте показать мою голову народу!

Кровожадная толпа разразилась одобрительными возгласами, но он едва сдерживался от рыданий. Он хотел плакать, но не смел, ведь рядом стоял Ляфлер, внимательно наблюдавший за ним в надежде уловить хоть малейший признак слабости…

Он вскрикнул, заметив Уилла, поднимавшегося по насквозь промокшим от крови ступеням. Из груди вырвался пронзительный вопль.

Огромное железное лезвие гильотины опустилось. Хлынула кровь, застилая его взор, и в этот момент громко заплакал младенец.

Задыхаясь и обливаясь потом, Саймон Гренвилл резко сел, вытянувшись. Он обнаружил себя на диване в гостиной своих личных покоев, а не стоящим среди шумной толпы на площади Революции – месте, в котором Уилл никогда не был!

Саймон застонал, в его висках гулко бился пульс, когда ребенок заплакал еще громче. Гренвилл почувствовал, что его лицо залито слезами, и вытер щеки рукавом. Потом кинулся к ночному горшку и беспомощно исторгнул из себя содержимое желудка, главным образом шотландского виски, который он пил начиная со вчерашних похорон.

Когда же прекратятся эти ночные кошмары? Он провел в тюремном заключении три месяца и шесть дней; его выпустили на свободу к началу судебного процесса по делу Дантона, чтобы он мог присутствовать на разбирательстве. В ту пору Саймон готовился уехать из Парижа в Лондон. В прошлом году Жорж Дантон стал придерживаться умеренных взглядов и прислушиваться к голосу разума, но это лишь подстегивало Робеспьера и в конечном счете привело к кровавой развязке.

Саймон не хотел, просто не в состоянии был вспоминать, как беспомощно стоял в толпе, притворяясь, будто с восторгом рукоплещет казни, тогда как на самом деле чувствовал себя так омерзительно, что едва сдерживал позыв к рвоте.

Позже, в расположенном неподалеку трактире, якобинец купил Саймону бокал вина, рассказывая, как он рад, что Анри Журдан отправляется в Лондон. Лучшего времени для этого не найти, заверил якобинец. Союзнические рубежи протянулись с запада на восток от Ипра до Валансьена и дальше к реке Маас, Намюру и Триру. В ближайшее время французы рассчитывали вторгнуться в Бельгию. И Ляфлер украдкой сунул в руку Саймона какой-то список.

– Это ваши лондонские контакты.

Саймон в самый последний раз перед отъездом заглянул на свою квартиру – и обнаружил там одного из тайных агентов Уорлока. На какое-то мгновение Гренвилл решил, что его раскрыли, но вместо этого ему сообщили о смерти жены…

Саймон поднялся, пошатываясь, – он все еще не отошел от обильных возлияний. И это состояние его вполне устраивало. Он подошел к буфету и налил себе еще виски. Младенец продолжал надрываться в плаче, и Саймон выругался.

У него хватало проблем и без этого окаянного ребенка. Гренвилл ненавидел этого младенца, но не настолько, как ненавидел самого себя.

Но он избежал гильотины. Сколько французских политзаключенных могли бы сказать о себе то же самое?

Саймон думал о своих родственниках в Лионе, ни одного из которых он даже никогда не встречал. Теперь все они были мертвы, некоторых погубила месть, которая выплеснулась на улицы Лиона, когда комитет приказал уничтожить мятежный город. Кузен Саймона, настоящий Анри Журдан, оказался среди погибших.

Гренвилл четко осознавал, что находился в опасном положении.

Один неверный шаг мог грозить поражением, причем он мог оказаться как в тисках своих французских руководителей, так и в руках Уорлока.

Граф Сент-Джастский был хорошо известен. Поэтому, встречаясь со своими якобинскими связными, ему следовало быть крайне осторожным, чтобы никто его не узнал. Ему придется тем или иным способом менять наружность – отращивать бороду и волосы, носить бедную одежду. Вероятно, он мог бы даже воспользоваться мелом или известью, чтобы нарисовать на лице шрам.

К горлу снова подкатила тошнота. Если Ляфлер когда-нибудь узнает, что он – Саймон Гренвилл, а не Анри Журдан, он неминуемо окажется в опасности – точно так же, как и его сыновья.

Саймон не питал ни малейших иллюзий по поводу того, как далеко могли зайти радикалы. Он собственными глазами видел, как на гильотину отправляли детей, потому что их отцов признали предателями родины. Прошлой осенью наемный убийца пытался расправиться с Бедфордом прямо у его собственного дома. А в январе было совершено покушение на военного министра, когда тот садился в свой экипаж у здания парламента. Теперь в Великобританию хлынул поток эмигрантов: люди пускались в бега, опасаясь за свои жизни. Разве мог Саймон в подобной ситуации думать, что его сыновья – в безопасности?

Все вокруг знали, что Лондон полон доносчиков и шпионов, и совсем скоро там предстояло появиться еще одному тайному агенту.

Террор стремительно распространялся, завоевывая все новые пространства. И сейчас эта подколодная змея жестокого режима вползла в Великобританию.

Саймон опрокинул в себя половину виски. Он не представлял себе, как долго сможет вести эту рискованную двойную игру, сохраняя голову на плечах. Ляфлер жаждал получить информацию о военных действиях союзников как можно быстрее – до предполагаемого вторжения во Фландрию. А это означало, что Саймон должен немедленно вернуться в Лондон, ведь здесь, в Корнуолле, он не сможет узнать никакие чрезвычайно важные государственные тайны.

Но он был патриотом. Так что ему стоило вести себя крайне осмотрительно, чтобы не выдать врагам какие-либо сведения, действительно важные для союзнических войск. И в то же самое время Уорлок хотел, чтобы Гренвилл разузнал все тайны французов, которые только мог. Уорлок даже мог пожелать, чтобы Саймон вернулся в Париж.

Положение действительно было в высшей степени опасным. Но в конечном счете ему придется совершить то, что он должен сделать, подумал Саймон, потому что он решительно настроен защитить своих сыновей. Он умер бы за них, если бы это потребовалось.

Малышка снова заплакала.

И тут Гренвилл просто вышел из себя. Он швырнул бокал в стену, и тот разлетелся на мелкие осколки. Черт побери эту Элизабет, оставившую его со своим недоумком! Дав волю гневу, Саймон закрыл лицо руками.

А потом он заплакал. Он оплакивал судьбу сыновей, потому что те любили свою мать и все еще нуждались в ней. Он оплакивал Дантона и всех своих родственников, ставших жертвами гильотины. Он оплакивал тех, кого не знал: мятежников и роялистов, аристократов и священников, стариков, женщин и детей… Богатых и бедных, ведь в это жестокое время, когда преступлением считалась даже просто связь с теми или иными людьми, бедняки тоже могли пострадать, хотя были столь же невинны, как его сыновья. Саймон вдруг поймал себя на мысли, что оплакивает участь даже этого новорожденного ребенка, потому что у младенца не было ничего и никого на всем белом свете – точно так же, как у него самого.

А потом Гренвилл засмеялся сквозь слезы. У этого ребенка была Амелия Грейстоун.

Почему, ну почему она приехала на похороны, черт возьми?! Почему нагрянула в его дом? Почему она нисколечко, ни капельки не изменилась? Черт ее побери! Ведь все вокруг изменилось. Он сам изменился. Он уже не узнавал самого себя!

Саймон бранил Амелию снова и снова, потому что жил в темноте и страхе и знал: выхода нет, и свет, которым она ему представлялась, был иллюзией.

* * *

– Амелия, дорогая, почему ты собираешь мою одежду?

Со времени похорон прошло два дня. Никогда еще Амелия не была так занята. Она готовилась закрыть дом, и все ее мысли были сосредоточены на ближайших задачах. Откровенно говоря, начиная с заупокойной службы Амелию не покидали мысли о детях Гренвилла. Она собиралась навестить их и проверить, все ли в порядке.

Амелия улыбнулась матери, сознание которой на время просветлело. Они стояли в центре маленькой, пустой маминой спальни, единственное окно которой выходило на утопавшие в грязи газоны перед домом.

– Мы собираемся провести весну в городе, – с радостью в голосе произнесла Амелия. Но на самом деле поводов для веселья у нее не было. Она осознавала, что не хочет покидать Корнуолл сейчас. Живя за тридевять земель от дома, у нее не будет возможности утешить этих несчастных детей.

В коридоре послышалась тяжелая поступь Гарретта. Амелия застыла на месте, когда грузный слуга появился на пороге комнаты.

– У вас гость, мисс Грейстоун. Миссис Мердок из Сент-Джаст-Холла.

Сердце Амелии екнуло.

– Мама, подожди здесь! Что-нибудь случилось? – вскричала она, пробегая мимо слуги-шотландца и со всех ног устремляясь вниз по коридору.

– Она выглядит довольно подавленной, – бросил Гарретт вслед Амелии. Он не побежал за хозяйкой, потому что прекрасно знал, в чем заключается его главная обязанность: миссис Грейстоун почти никогда не оставляли одну.

Седовласая гувернантка в волнении расхаживала по парадному залу, мечась между двумя красными бархатными креслами, стоявшими перед необъятным каменным камином. По соседству с камином, на стене, над длинной узкой деревянной скамьей с резными ножками висел огромный гобелен. Каменные полы устилали старые ковры. В углу комнаты располагалось очень красивое блестящее фортепиано, окруженное шестью новыми одинаковыми стульями с позолоченными ножками и обтянутыми золотистой тканью сиденьями. Музыкальный инструмент и стулья Джулианне недавно подарила вдовствующая графиня Бедфордская.

Миссис Мердок пришла одна.

Амелия вдруг поймала себя на мысли, что в глубине души надеялась, будто гувернантка возьмет с собой грудную девочку. Ей так хотелось снова увидеть малютку, подержать ее на руках! Но огорчаться было глупо. Ребенку совсем ни к чему было разъезжать по холодной сельской местности Корнуолла.

– Добрый день, миссис Мердок. Какой приятный сюрприз! – поприветствовала Амелия гувернантку спокойным тоном, хотя горела желанием спросить, все ли в порядке.

Миссис Мердок бросилась к Амелии, едва та успела спуститься с лестницы, и залилась слезами.

– О, мисс Грейстоун, я – в крайнем замешательстве, мы все так растеряны! – вскричала она, схватив Амелию за руки.

– Что случилось? – взволнованно спросила Амелия, вне себя от страха.

– Сент-Джаст-Холл – в полнейшем беспорядке, – сообщила миссис Мердок, и ее второй подбородок задрожал. – Мы совершенно не справляемся!

Обняв гостью за плечи, Амелия почувствовала, что ту буквально трясет от нервного возбуждения.

– Проходите, сядьте и расскажите мне, что не так, – ласково, желая успокоить женщину, пригласила Амелия.

– Малышка плачет день и ночь. И теперь ее просто невозможно успокоить! Мальчики делают все, что душе угодно, – они просто на головах стоят! Не посещают классную комнату, не слушаются синьора Барелли, носятся по саду, словно невоспитанные уличные мальчишки. Вчера лорд Уильям взял лошадь – сам! – и пропал на несколько часов! А еще мы не могли найти Джона – как выяснилось, он забрался на чердак и спрятался! – Гувернантка снова сорвалась на плач. – Если бы дети так во мне не нуждались, я бы оставила это ужасное место!

Она ни слова не сказала о Гренвилле.

– Мальчики, несомненно, сейчас сильно переживают смерть матери. Они – хорошие дети, я могла в этом убедиться, так что совсем скоро они перестанут плохо себя вести, – попыталась успокоить миссис Мердок Амелия.

– Детям не хватает их матери точно так же, как всем нам! – захлебнулась в рыданиях гувернантка.

Амелия сжала ее плечо.

– А его светлость?

Миссис Мердок прекратила плакать. Помедлив, она ответила:

– Граф заперся в своих покоях.

Амелия насторожилась:

– Что вы имеете в виду?

– Он не выходил из своих покоев со дня похорон, мисс Грейстоун.

* * *

Спустя час Амелия следом за миссис Мердок вошла в Сент-Джаст-Холл, стряхивая капли дождя со своей накидки. В вестибюле с мраморными полами висела такая тишина, что можно было услышать, как муха пролетит. Дождь хлестал по окнам и по крыше. Амелия была в некоторой степени даже благодарна погоде, заглушавшей стук ее сердца.

Понизив голос, она спросила у гувернантки:

– Где дети?

– Когда я уезжала, оба мальчика отправились во двор. Впрочем, сейчас льет дождь…

Если мальчики по-прежнему на улице, они могут серьезно заболеть, подумала Амелия. В передней появился облаченный в ливрею слуга, и Амелия передала ему свою промокшую до нитки накидку.

– Как вас зовут, сэр? – твердо спросила она.

– Ллойд, – кланяясь, ответил лакей.

– Мальчики – в доме?

– Да, мадам, они пришли час назад, когда начался дождь.

– Где они были?

– Полагаю, в конюшне – они оба были в сене, и от них исходил специфический запах.

Что ж, по крайней мере, дети находились дома, в безопасности. Амелия посмотрела на миссис Мердок, которая явно ожидала ее указаний. Амелия прокашлялась, ее сердце заколотилось еще быстрее.

– А его светлость?

Тревога мелькнула на лице слуги.

– Он – по-прежнему в своих покоях, мадам.

Нервно вдохнув воздух, Амелия распорядилась:

– Скажите ему, что прибыла мисс Грейстоун.

Ллойд колебался, будто собирался возразить. Но Амелия решительно кивнула, настаивая на своем, и он удалился. Миссис Мердок неожиданно заторопилась:

– Я распоряжусь насчет чая.

И исчезла.

Амелия поняла, что вся прислуга панически боялась Гренвилла. Что ж, выходит, миссис Мердок не преувеличила масштабы царящего в доме хаоса. Амелия стала нервно прохаживаться по вестибюлю.

Слуга появился в вестибюле спустя несколько минут. Покраснев до корней волос, он сообщил:

– Не думаю, что его светлость готов кого-либо принять, мисс Грейстоун.

– Что он сказал?

– Он не открыл дверь.

Амелия нерешительно замерла, не зная, что делать. Если Гренвилл не спустился вниз, чтобы поговорить с ней, значит, ей следует подняться наверх, чтобы поговорить с ним. Объятая трепетом, она собралась с духом и взглянула на Ллойда:

– Проводите меня в его покои.

Побледнев, слуга кивнул и повел ее сначала по коридору, а потом вверх по лестнице.

Они остановились перед тяжелой дверью из тикового дерева. Ллойд был белым как полотно, и Амелия надеялась, что Гренвилл не уволит лакея за то, что тот привел нежданную гостью в личные покои хозяина.

– Возможно, вам лучше уйти, – прошептала она.

Ллойд вмиг испарился.

Сердце Амелии громко забилось. Но иного выбора не было, и она громко постучала в дверь.

Отклика не последовало. Она снова постучала.

За дверью по-прежнему стояла тишина, Амелия стала колотить в дверь кулаком:

– Гренвилл! Откройте!

И на сей раз никто не отозвался, хотя ей почудилось, что изнутри послышался звук шагов.

– Гренвилл! – Она яростно забарабанила по двери. – Это – Амелия Грейстоун. Я хочу…

И в этот момент дверь наконец-то распахнулась.

Амелия не закончила фразу. Перед ней стоял Саймон, облаченный лишь в расстегнутую рубашку и бриджи. Глазам Амелии предстала часть очень крепкой, мускулистой груди. На Гренвилле не было ни чулок, ни туфель. На лице красовалась длинная щетина, распущенные волосы беспорядочно разметались. Темные, почти черные пряди спускались до плеч.

Гренвилл недовольно смотрел на нее.

Амелия не предполагала, что Саймон предстанет перед ней в таком растрепанном виде. А теперь до нее донесся и запах виски.

– Гренвилл… Благодарю, что открыли, – запинаясь, пробормотала она.

Рот Саймона насмешливо скривился. Его глаза потемнели.

– Амелия. Пришли спасти мою душу? – тихо засмеялся он. – Должен предупредить вас, что меня нельзя спасти, даже вам это не под силу.

Амелия будто вросла в пол. Его темные глаза мерцали – она прекрасно знала этот взгляд. И что было еще хуже, ее собственное сердце вдруг взбунтовалось. На какое-то время Амелия потеряла дар речи.

О чем Гренвилл мог подумать?..

Он обольстительно улыбнулся:

– Вы промокли. Входите… если осмелитесь.

Амелии уже доводилось слышать этот тон. Гренвилл собирается с ней флиртовать? Или, не дай бог, хочет соблазнить ее?

Его улыбка стала еще шире.

– Вы ведь, разумеется, не боитесь меня?

Амелия из последних сил призывала на помощь все свое самообладание. Она пришла сюда, чтобы поговорить с графом, поскольку его домашнее хозяйство оказалось в полном беспорядке и взять бразды правления в свои руки было просто некому. Его дети нуждались в нем. О них следовало позаботиться!

Амелия и граф стояли друг напротив друга на пороге его гостиной. После долгой паузы Амелия наконец-то заглянула в комнату. Там царил ужасающий кавардак. Диванные подушки были разбросаны по полу. Все имевшиеся здесь ровные поверхности занимали стаканы – пустые или частично наполненные. На полу, разбитая на мелкие кусочки, валялась лампа. Та же участь постигла зеркало.

На буфете стояли несколько пустых графинов. Рядом высились пустые винные бутылки. На бледно-голубой стене у камина красовалось темно-красное пятно. И наконец, Амелия увидела на полу разбитое бутылочное стекло.

– Что это вы себе возомнили? – вскричала Амелия, охваченная неподдельной тревогой.

Глаза Гренвилла округлились от удивления, но девушка уже протиснулась мимо него. Потом обернулась и громко захлопнула за собой дверь. Она не могла допустить, чтобы кто-нибудь из слуг графа увидел беспорядок в его комнате или, еще хуже, состояние, в котором пребывал хозяин.

– Позвольте-ка мне догадаться. – В голосе Саймона вновь послышались обольстительные нотки. – Вы хотите остаться со мной наедине.

Амелия задрожала, желая только одного: чтобы он прекратил свои заигрывания.

– Ну уж нет! – сердито бросила она. – Что ж, надеюсь, вы действительно горды собой.

Амелия возмущенно прошла к разбросанным подушкам, подняла их с пола и водрузила обратно на диван. Но даже при том, что она кипела от злости, ее сердце неистово колотилось. Амелия боялась оставаться с Гренвиллом наедине. Он казался ей сегодня таким мужественным, таким привлекательным.

– Чем это вы занимаетесь?

Амелия опустилась на колени и принялась собирать стекло, используя свои юбки в качестве передника.

– Я навожу порядок, Гренвилл.

Она решила не смотреть в его сторону. Возможно, ему стоило застегнуть рубашку.

– В этом доме убираются горничные.

Амелия приказала себе не оборачиваться, но образ Саймона, скорее раздетого, чем одетого, стоял перед ее мысленным взором.

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел ваши покои в таком состоянии.

Амелия встала и направилась к мусорной корзине, куда и вытряхнула собранные в юбку мелкие бутылочные осколки. Потом она снова встала на колени, чтобы начать собирать более крупные осколки разбитого зеркала.

И вдруг Амелия почувствовала, как Гренвилл, стоя сзади на коленях, сжимает ее плечи.

– Вы – не горничная, Амелия, вы – моя гостья, – прошептал он.

Амелия застыла, не в силах пошевелиться. Все мысли разом вылетели у нее из головы. Тело Саймона было крупным и мужественным, твердым и сильным, и Амелия, невольно прижимаясь к нему, почувствовала себя совсем крошечной. Ее сердце бунтовало теперь так неудержимо, что она не могла дышать.

– Амелия, – тихо произнес Саймон, и она почувствовала его губы у своей щеки.

– Отпустите меня! – вскричала Амелия, изо всех сил пытаясь подняться и освободиться.

– Мне казалось, что вам нравилось, когда я обнимал вас, – прошептал Гренвилл ей на ухо.

Он не отпускал ее, не позволял ей подняться.

Невероятно, но Амелия вдруг ощутила вспышку страстного желания. Она чувствовала настоятельную потребность быть с ним каждой клеточкой своего тела, каждой частичкой своего существа.

– Вы пьяны! – воскликнула она.

– Да, пьян. А я и забыл, какая вы миниатюрная и красивая и как восхитительно ощущать вас в своих объятиях!

Паника придала Амелии необычайную силу, и Амелии удалось вывернуться. Она вскочила на ноги, а Гренвилл медленно поднялся, и его высоченная фигура нависла над ней. Амелия обернулась к нему и с вызовом спросила:

– Что это вы себе думаете?

– Я думаю, что вы так красивы и мы здесь одни… – Эта ситуация явно забавляла Гренвилла. – Вы краснеете.

– Я для этого слишком стара!

Что он сделал? Неужели пытался обнять ее? И она чувствовала прикосновение его губ к своей щеке?

Так он поцеловал ее?

Амелия попятилась. Ее приход в его покои был ошибкой, и теперь она понимала это.

– Не вздумайте снова трогать меня! – предупредила Амелия.

Его темные глаза заблестели.

– Вы вошли сюда на свой страх и риск.

– И что это значит?

– Это значит, что вы не хуже меня знаете: мне нельзя доверять.

Амелия не нашлась что ответить. Гренвилл только что весьма недвусмысленно упомянул о своих ухаживаниях за ней – и своем предательстве. Она по-прежнему растерянно стояла, опершись спиной о буфет и пытаясь восстановить дыхание. Гренвилл замер напротив, сжав кулаки. Он во все глаза смотрел на нее, не улыбаясь, не двигаясь. Амелия совсем отчаялась, ведь теперь у нее была прекрасная возможность рассмотреть его и отметить, что на его теле нет ни капли жира. Сейчас он был стройнее, чем в двадцать один год. Наверное, его можно было назвать поджарым.

– Что вы так на меня смотрите? – резко бросил Гренвилл.

Амелия поспешила отвести взгляд – и тут же заметила осколки разбитого зеркала на полу, недалеко от его босых ног.

– Вы не одеты должным образом.

– Мои голые ноги, разумеется, не смущают вас… Амелия?

Она подняла глаза, встретившись с ним взглядом. Гренвилл криво улыбнулся, в его темных глазах мелькнула догадка.

– Помнится, вы видели гораздо больше, чем мои голые икры, – заметил он.

– А вот это совсем уже неуместное замечание! – в ужасе вскричала Амелия. Теперь она действительно вспомнила, как расстегивала на нем рубашку в порыве страсти и проводила ладонями по этим твердым мускулам.

– Я никогда не прикидывался джентльменом, – усмехнулся он, но все-таки потрудился запахнуть рубашку. Потом, не сводя с Амелии пристального взгляда, медленно застегнул пуговицы. – Так лучше?

Но Амелии лучше не стало, нисколечко. Она понимала, что должна остановить поток нахлынувших на нее воспоминаний.

– Здесь повсюду – битое стекло. А вы стоите на полу босыми ногами, – резко сказала она.

Внезапно придя в чувство, Гренвилл трезво заявил:

– Жалкий осколок стекла не может причинить мне боль.

И тут Амелия увидела многочисленные порезы на его ступнях. И снова поспешила отвести взгляд.

– Ваши ноги уже в крови, Гренвилл, – сообщила она ему, поспешив перевести эту странную беседу в менее опасное русло.

С его губ слетел ироничный смешок.

– И вы волнуетесь о паре крошечных царапин?

Да, Амелия волновалась, но совсем не об этих порезах!

– Вы ведь не хотите подхватить какую-нибудь заразу, – попыталась его вразумить она.

– Мужчины умирают каждый день, – твердо, яростно отрезал Гренвилл. – От штыков, пороха, пушек, лезвия гильотины… А вы волнуетесь о каких-то несчастных осколках стекла!

И он рассмеялся невеселым, пугающим смехом.

Амелия изумленно смотрела на него, обхватив себя руками за плечи. Он говорил о войне и революции, но почему? Война тем или иным образом затронула большинство англичан, и рядовой житель страны читал о ней в газетах почти каждый день. О войне рассказывали на каждом постоялом дворе и в каждой таверне, слухи распространялись стремительно – поговаривали об угрозе вторжения французов, распространении террора, возможном падении Республики. Но Гренвилл говорил так, словно сам лично участвовал в этих событиях.

– Вы были на войне? – спросила Амелия. – Вы находились во Франции?

Он вдруг отвернулся. Не глядя на нее, Гренвилл подошел к журнальному столику перед золотистым диваном и взял бокал виски. Потом, словно не слыша Амелию, долго изучал напиток. И наконец, сказал:

– Я не люблю пить один. Уже поздно? Если не ошибаюсь, вы балуетесь бокальчиком бренди перед сном. Я разбил графин с бренди, но внизу есть еще множество бутылок.

Подняв голову, Гренвилл пристально посмотрел на Амелию. Его взгляд был смелым, двусмысленным и очень, очень мрачным.

Ужасная неловкость сковала Амелию.

– Сейчас полдень, Гренвилл.

Она горячо молилась, чтобы он не стал снова с ней заигрывать.

Потягивая виски, Гренвилл рассматривал Амелию поверх края бокала.

– Можно просто Саймон. Все равно присоединяйтесь ко мне. Пить в одиночку – отвратительная привычка. По-настоящему гадкая.

Она не собиралась пить с ним, особенно теперь, когда он находился в таком состоянии.

– И часто вы пьете в одиночку?

– Все время. – Гренвилл отсалютовал ей бокалом.

Что же с ним случилось? – думала Амелия. Почему он не успокаивает своих детей? Почему избегал семейной жизни, как рассказывала миссис Мердок?

– Ах, я вижу, что вы жалеете меня! – Глаза Гренвилла заблестели, и Амелия поняла, что он опять иронизирует.

– У вас горе. Естественно, я сочувствую вам.

Улыбка слетела с его лица.

– Это не то, о чем вы думаете.

Гренвилл залпом выпил оставшийся виски и направился к буфету, чуть не наступая на осколки графина.

Амелия испуганно вскрикнула:

– Гренвилл, осторожнее!

– Мне плевать на эти проклятые осколки!

Она замерла, потому что Гренвилл вдруг сорвался на крик и в его тоне ясно слышался гнев. Это произошло так внезапно, словно яркая молния прорезала небо. Ошеломленная Амелия в изумлении взглянула на Гренвилла, который обеими руками ухватился за буфет.

Ее вдруг захотелось броситься к Саймону, сжать его плечо и спросить, что с ним не так. Но вместо этого Амелия лишь облизнула пересохшие губы и спросила:

– С вами все в порядке?

– Нет. – Он налил еще виски, двигаясь угловато, будто скованный яростью. Потом медленно повернулся к Амелии. – Почему вы здесь?

Она замялась:

– Вы не выходили из своих комнат несколько дней. Вы давно не видели своих детей.

– Верно, не видел, – насмешливо согласился он. – И вы – здесь, чтобы спасти меня от себя самого?

– Да.

– Ага, теперь мы честны друг с другом, – заметил Гренвилл, и его глаза потемнели.

– Когда вы стали таким мрачным – таким циничным – таким несчастным? – вырвалось у Амелии.

Он тут же встрепенулся. И Амелия увидела, как его захлестнула волна гнева. Налив себе еще виски и залпом осушив бокал, он с громким стуком поставил его на стол.

– А вам когда-нибудь приходило в голову, что оставаться здесь – наедине со мной – опасно?

Она задрожала:

– Да, приходило.

– Я не испытываю ни малейшего желания быть спасенным. Вам лучше уйти.

– Не думаю, что мне стоит оставлять вас в таком состоянии.

Гренвилл скрестил руки на широкой груди и медленно расплылся в улыбке:

– Я ошибался. Вы изменились. Та девочка, которую я знал когда-то, была ужасно уступчивой. Она казалась воском в моих руках. А теперь я вижу перед собой упрямую и назойливую женщину.

Его слова пронзили Амелию, как кинжалом.

– Вы страдаете, вот и кидаетесь на всех вокруг.

Он холодно засмеялся над ней:

– Думайте, что хотите.

Амелия понаблюдала, как Гренвилл наливает себе еще один бокал виски, с трудом удерживаясь от желания отнять у него выпивку.

– Я знаю, вы глубоко опечалены. Ваши дети тоже скорбят. Но горе не дает вам права вести себя как избалованный ребенок.

Он бросил на нее грозный взгляд:

– Да как вы смеете отчитывать меня!

– Кто-то должен хорошенько встряхнуть вас и привести в чувство! – в отчаянии вскричала Амелия.

Саймон твердой рукой поставил бокал на стол, на сей раз оставив виски нетронутым.

– Уж вы-то никогда не боялись меня. Даже когда вам было шестнадцать, когда вы были наивной и чистой, как младенец, у вас всегда хватало храбрости, которую мне не удается отыскать в большинстве женщин и большинстве мужчин.

Она была непреклонна:

– Я не собираюсь обсуждать прошлое.

– Но вы действительно внушали мне некоторый страх. Вы все еще склонны наводить ужас? – Его тон казался насмешливым, но взгляд оставался твердым и решительным.

– Гренвилл, в данный момент вы не смогли бы никого напугать.

– Нет, это действительно меня занимает! Я смотрю на вас и вижу ту доверчивую, милую девочку – но потом вдруг обнаруживаю себя стоящим перед языкастой злобной ведьмой!

Амелия вспыхнула:

– Можете оскорблять меня, если вам от этого становится легче! Но я на самом деле не желаю обсуждать прошлое.

– Почему? Оно – здесь, так и маячит между нами, и уже нельзя не замечать очевидного.

– То, что произошло, давно закончилось, и я забыла абсолютно все.

– Лгунья! – бросил Гренвилл, а когда Амелия испуганно вздрогнула, тихо добавил: – Ведь вы пришли сюда, в мои комнаты, когда вас никто не звал, пытаясь спасти меня… Если не знать вас так хорошо, как я, можно сделать весьма недвусмысленный вывод.

Амелия почувствовала, как запылало лицо. А он невозмутимо продолжал:

– Вы и правда хотите начать с того места, где мы когда-то остановились?

Она вскрикнула от негодования, едва удержавшись, чтобы не броситься к Гренвиллу и не влепить ему пощечину.

– Вы ведь знаете, я не настолько глупа, чтобы пойти на это! Как вы можете так со мной говорить, если прекрасно понимаете, что я пришла сюда, чтобы помочь?

– Да, я действительно знаю вас очень хорошо… Вы вечно во все вмешиваетесь из-за своей доброты. На днях это выглядело довольно мило. Сейчас, однако, я никак не могу решить, возражаю я против этого или нет.

– Но кто-то должен вмешаться, Гренвилл, ведь вы – отнюдь не холостяк, который волен ни в чем себе не отказывать. У вас есть семья, о которой нужно позаботиться. У вас есть обязанности по отношению к родным.

– Ах да, обязанности – ваша излюбленная тема! Кто лучше вас прочитает мне нотации? Вы все еще ухаживаете за матерью одна? Насколько я помню, Джулианна всегда была слишком занята своими книгами и собраниями, чтобы хоть чем-то вам помогать.

– Это – моя мать. Конечно, я ухаживаю за ней. А Джулианна теперь замужем за графом Бедфордским.

Гренвилл вздрогнул от неожиданности:

– Так маленькая Джулианна вышла замуж за Доминика Педжета?

– Да. И у них ребенок.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Что ж, заботы о матери – благое дело, с этим не поспоришь, – но время летит быстро, Амелия, а вы все не замужем.

Она скрестила руки на груди, словно защищаясь.

– Меня все устраивает.

Амелия и не заметила, как они перешли к такой глубоко личной теме.

– Вы нужны своим детям. Именно поэтому я пришла. Это единственная причина, по которой я – здесь.

Но его улыбка была полна скепсиса.

– Думаю, вы здесь по нескольким причинам. – Он снова стал потягивать виски. – Полагаю, что вы – сострадательная женщина и в данный момент вы щедро изливаете свое сострадание на меня.

А он был не так пьян, подумала Амелия.

– Вы скорбите. Вы потеряли жену. Разумеется, я испытываю по отношению к вам сострадание, – согласилась девушка. – Вы не видели своих детей со дня похорон их матери. Пришло время образумиться, Гренвилл.

Его ресницы опустились, и Амелия почувствовала, что он напряженно о чем-то размышляет.

– Пошлите за ужином. Я перестану пить, если вы присоединитесь ко мне. – Гренвилл улыбнулся ей. – Я от души наслаждаюсь вашей компанией, Амелия.

Она не верила своим ушам.

– Сначала вы флиртуете, потом впадаете в ярость, а теперь просите, чтобы я поужинала с вами?

– Почему бы и нет?

Дрожа всем телом, Амелия наконец-то заставила себя подойти к Гренвиллу. Тот удивленно вскинул брови. Она вырвала стакан из его руки, пролив виски и на себя, и на него. Это, похоже, только развеселило Гренвилла, а ее разозлило еще больше. Вспыхнув, Амелия возмущенно воскликнула:

– Я не стану торговаться. Если вы хотите вести себя как развязный забулдыга, так тому и быть. Я понимаю, вы скорбите по Элизабет, но ваше горе не дает вам права на саморазрушение – во всяком случае, не теперь, когда ваши дети находятся в этом доме.

– Я не скорблю по Элизабет, – отрезал Гренвилл.

Амелии показалось, что она ослышалась.

– Прошу прощения?

Его лицо снова потемнело от ярости.

– Я почти не знал ее. Она была чужой. Мне жаль, что она умерла, потому что мои сыновья обожали ее. И она, разумеется, не заслужила смерти в двадцать семь лет. Но давайте отбросим притворство. Я не скорблю о ней.

Выходит, няня сказала правду? И это действительно был неблагополучный брак, пронеслось в голове Амелии.

Гренвилл пристально взглянул на нее:

– Вы, похоже, сильно удивлены.

Она не знала, что ответить. И, помолчав, сказала:

– Вероятно, вы не до конца честны с самим собой. Она была милой, утонченной, красивой…

Он грубо рассмеялся, перебивая ее:

– Я абсолютно честен, Амелия.

Она в недоумении помедлила с ответом. Амелия не знала, во что верить, что думать…

– Сейчас – тяжелое время, – наконец произнесла она. – Чем я могу помочь?

Гренвилл улыбнулся, и его темные глаза замерцали страстным огнем. Он вдруг смахнул несколько локонов с ее лица, и кончики его пальцев скользнули по ее подбородку и щеке. Стараясь не выдать охватившего ее пылкого желания, Амелия застыла на месте.

– Вы нужны мне, Амелия, – произнес Гренвилл. – Вы всегда были нужны мне.

Еще какое-то мгновение она не могла пошевелиться. Амелию охватило острое желание оказаться в его объятиях. Саймон нуждался в ней. Она верила его словам.

– И как бы то ни было, – сказал он, медленно потянувшись к Амелии, – мне кажется, что я тоже вам нужен.

Его пальцы легли на ее запястье.

Амелия поняла: если она не бросит вызов Гренвиллу, в следующий миг он притянет ее в свои объятия! Амелия напряженно вытянулась, но он не отступил. Да и отрицать то необузданное влечение, которое Амелия все еще чувствовала по отношению к нему, было нельзя.

Но это не имело никакого значения. Она ни за что больше не должна была позволять Гренвиллу всякие вольности! И все же паника, накрывавшая ее раньше, сейчас чуть ослабла.

– Разве вы здесь не для этого? Чтобы утешить меня? – Он склонился ниже, по-прежнему держа ее руку.

Амелия ощутила себя в вихре смешанных чувств – смущения, страха, паники, но еще и неистового, недоступного разуму страстного желания.

– Пожалуйста, отпустите меня, – прошептала Амелия, и на ее глаза навернулись слезы. Она не знала, заметил ли их Гренвилл.

Вздрогнув, он освободил ее.

Собравшись с духом, Амелия заявила:

– Я – здесь, чтобы помочь вам, чем могу, но не тем способом, который вы предлагаете.

Гренвилл покачал головой:

– Я так не думаю.

Он прошел мимо нее к дивану и с размаху рухнул на подушки.

Амелия поймала себя на том, что дрожит всем телом, взвинченная до предела, ощущая неловкость и вожделение. Она закрыла глаза, пытаясь найти в себе хоть каплю самообладания.

А потом глубоко вздохнула и открыла глаза. Саймон не двигался.

Он лежал на спине, закинув одну руку над головой, и Амелия поняла, что его охватило глубокое пьяное беспамятство.

Амелия в изумлении смотрела на него, потрясенная до глубины души. Так прошло довольно много времени. Наконец она нашла покрывало и накрыла им Саймона.

Глава 4

Амелия замялась, собираясь подняться по ступеням к парадному входу в Сент-Джаст-Холл.

Она приехала в имение на следующий день. Полдень давно миновал, и солнце пыталось пробиться сквозь пасмурные облака. На высоких черных деревьях, окружавших дом, появились маленькие почки. Даже газоны, казалось, немного позеленели. Весна была уже на подходе, но в этом поместье ее скорому приходу никто не радовался.

Всю прошедшую ночь Амелия так и не смогла сомкнуть глаз. Эта ужасная стычка с Гренвиллом снова и снова прокручивалась в ее голове. Образ Саймона неотступно преследовал ее – то насмешливый, то страдающий, то необычайно обольстительный.

Гренвилл был вне себя от горя и гнева, но их по-прежнему тянуло друг к другу. Амелия не знала, что и делать.

Накануне она оставила Саймона спящим в своих покоях и ушла, чтобы проведать детей. При виде Амелии мальчики пришли в восторг, но она сразу заметила, что дети пребывали в плохом настроении и их поведение не поддавалось контролю. Джон разбил фарфоровую лошадь, но не демонстрировал ни капли раскаяния. Уильям исписал каракулями один из своих учебников. Явно обрадовавшись приходу Амелии, мальчики улыбнулись, но она понимала, что дети горевали о потере матери и их проступки были лишь мольбой о помощи.

Амелия заглянула и к малышке. Миссис Мердок в доме не было, что принесло Амелии нечто вроде облегчения, и горничная разрешила ей подержать на руках и покормить малютку. Потом Амелия подумывала зайти к Гренвиллу, чтобы справиться о его состоянии. Но решила, что разумнее будет поскорее покинуть его дом.

С тех пор она сильно беспокоилась о Саймоне и его детях.

– Я напою кобылу, мисс, – сказал конюх, отвлекая ее от мыслей.

Она обернулась. Конюх взял за узду кобылу, запряженную в легкий экипаж, на котором обычно ездила Амелия. Она поблагодарила слугу и, собравшись с духом, стала подниматься по ступеням крыльца.

Неужели она боялась Гренвилла, размышляла Амелия. Сегодня она нервничала гораздо сильнее, чем накануне. Или ее пугала собственная реакция на присутствие Саймона?

В любом случае оставалось только молиться, чтобы сегодня он был в лучшей форме. Амелия от души надеялась, что ей лишь почудилось притяжение, возникшее между ними вчера.

Будь она помудрее, наверняка держалась бы подальше от этого дома, думала Амелия, нервно стуча в парадную дверь. Но накануне Гренвилл был так подавлен, буквально уничтожен… Закрыть глаза на его боль было просто невозможно.

Облаченный в ливрею швейцар впустил гостью в дом, и мгновение спустя в передней показался Ллойд. Амелия фальшиво улыбнулась ему, снимая накидку:

– Добрый день. Я надеялась повидать его светлость.

Они посмотрели друг на друга, обменявшись долгими понимающими взглядами. Все так же нарочито жизнерадостно Амелия спросила:

– Он спускался сегодня?

– Да, только что, – подтвердил Ллойд. – Но он непреклонен, мисс Грейстоун, он четко дал понять, что сегодня никого не принимает.

У Амелии тут же как будто камень с души упал. Гренвилл вышел из своих комнат! Она испытала огромное облегчение. Несомненно, теперь ей уже не надо добиваться встречи с ним. Она может просто вернуться домой – и это будет намного безопаснее, чем снова встречаться с Гренвиллом!

– Тогда мне лучше уйти. Но прежде расскажите мне, как дети?

Глаза Ллойда беспокойно замерцали.

– Лорд Уильям выглядит сегодня очень расстроенным, мисс Грейстоун. Утром он заперся в своих покоях, и синьору Барелли потребовалось несколько часов, чтобы убедить его выйти.

От недавнего облегчения не осталось и следа. Амелия могла ожидать чего-то подобного от Джона, но только не от его старшего брата.

– А где в это время был его светлость?

– Он должен был уже спуститься, мисс Грейстоун. Не думаю, что ему рассказали об этом неприятном случае.

Амелию тут же захлестнула тревога.

– Но он видел детей с того момента, как спустился вниз?

Ллойд покачал головой:

– Полагаю, он не видел детей со дня похорон, мисс Грейстоун.

Потрясенная до глубины души, Амелия уставилась на него. Потом, после долгого молчания, спросила:

– Как он?

Ллойд понизил голос:

– Мне не кажется, что сегодня он чувствует себя хорошо.

И тут Амелия поняла, что пока не может уйти.

– Где он?

Ллойд встревожился:

– Он обедает, мисс Грейстоун, но он выразился предельно ясно…

– Я сумею сладить с его светлостью, – на ходу бросила Амелия, поспешив в коридор. Ею двигала решимость. Гренвилл, вероятно, страдал от последствий вчерашней попойки, предположила она. И все же, как бы плохо он себя ни чувствовал, ему пора было взять на себя ответственность за семью и стать настоящим отцом собственным детям.

Насколько помнила Амелия, столовая представляла собой просторную комнату, отделанную панелями из темного дерева, с обшитым древесиной потолком, несколькими картинами на стенах и длинным дубовым столом с двумя дюжинами величественных стульев, обитых бордовым бархатом. Две двери из черного дерева преграждали вход в столовую. Обе были закрыты.

У дверей стоял слуга в ливрее, неподвижный и немигающий, будто статуя. Ни на мгновение не поколебавшись, Амелия распахнула двери и переступила порог.

Гренвилл сидел во главе длинного стола в другом конце комнаты, лицом к дверям. Стол был накрыт на одного, на превосходной льняной скатерти красовался хрусталь. В центре стояли высокие белые свечи. Когда Амелия вошла в столовую, Гренвилл завтракал – и выглядел при этом крайне озабоченным.

Он поднял взгляд и, пристально глядя на нее с противоположного конца огромной комнаты, отложил приборы.

Амелия помедлила, подрастеряв свою решимость, потом повернулась и закрыла за собой двери. Последующая беседа должна была происходить без свидетелей. Амелия молилась, чтобы ее смелая попытка припереть Гренвилла к стенке не оказалась серьезной ошибкой.

Обернувшись, Амелия задрожала от страха – и как ее снова угораздило дразнить льва в его логове? Определенно, именно так и выглядели ее намерения. Она мрачно двинулась вперед, напрягая зрение, чтобы рассмотреть выражение его лица.

Гренвилл не сводил с Амелии глаз, пока она приближалась. Лишь когда она подошла совсем близко, он положил салфетку из золотой парчи на стол и поднялся.

– А вы не можете не вмешиваться в мои дела, как я посмотрю, – без улыбки заметил Гренвилл.

Саймон выглядел плохо. Он побрился, но под его воспаленными глазами залегли тени. Несмотря на оливковый цвет лица, Гренвилл был бледен. Его одежда казалась безупречной: темно-синий сюртук, рубашка с пышными кружевами у горла и на манжетах, желтовато-коричневые бриджи, белые чулки. Но волосы Саймона были небрежно стянуты назад в косу. Он выглядел так, словно провел долгую ночь в беспробудном пьянстве, что, по сути дела, было чистой правдой.

– Я по-прежнему беспокоюсь о ваших детях.

– Но ваше беспокойство не распространяется на меня?

Амелия решила пропустить насмешку мимо ушей.

– Сегодня вы чувствуете себя лучше?

– Я чувствую себя точно так, как выгляжу, – чертовски скверно.

Она сдержала улыбку и язвительно бросила:

– За все в этой жизни нужно платить.

– Хм, мне кажется, вам приятно видеть, как я страдаю.

– Неужели вы думали, что сумеете избежать последствий своей чудовищной попойки? – вскинула брови Амелия. – Но я не радуюсь тому, что вам плохо.

– На самом деле я совсем не уверен, – медленно произнес он, не сводя пристального взгляда с ее лица, – что вообще о чем-то думал.

Между ними повисло молчание. Нет, он не думал, он переживал – он был в ярости и просто убит горем. А еще он очень явно, недвусмысленно намекал на нечто непристойное. Амелия отвела глаза, наконец-то прервав соединивший их долгий взгляд.

Гренвилл показал на стул, за спинку которого она держалась. Амелия заметила этот жест краешком глаза и покачала головой, снова взглянув на Саймона:

– Я не собираюсь засиживаться.

– Ах да, ваша мама ждет.

Амелия напряженно замерла на месте. В его тоне просквозила насмешка? Зато теперь стало очевидно, что Гренвилл прекрасно помнил их вчерашнюю стычку.

Он вдруг резко бросил:

– Почему вы здесь… Амелия?

Ее сердце екнуло. Судя по голосу, Гренвилл не обрадовался ее визиту.

– Я уже объяснила вам: хочу убедиться, что с детьми все в порядке. И – да, мое беспокойство отчасти распространяется и на вас.

– Тронут.

Амелия внимательно посмотрела на Саймона, но если он и хотел поддразнить ее сейчас, понять это не представлялось возможным. Его лицо было суровым.

– А я как раз думал о вас, – сказал Гренвилл, старательно изучая край стола. Потом поднял потемневшие глаза. – Я думал о нашем разговоре прошлым вечером.

В атмосфере комнаты висела тяжелая, явно ощущаемая неловкость. Амелия напряженно ждала пояснений, не совсем понимая, куда он клонит.

Гренвилл взглянул ей в глаза.

– Я смутно помню, о чем мы говорили. Но, полагаю, должен принести вам свои извинения.

Амелия глубоко вдохнула. Оставалось надеяться, что помнил он не слишком много!

– Это было бы нелишним.

– Я что, был очень груб?

Амелия замялась, потому что он был более чем груб, – он вел себя совершенно бесстыдно, он несколько раз упомянул об их оставшемся в прошлом романе, а еще он был невероятно обольстителен.

– Не имеет значения, ваши извинения приняты, – отрезала она, явно не желая обсуждать эту тему.

Но Гренвилл был настроен иначе.

– Я пытался соблазнить вас.

Амелия застыла на месте, спрашивая себя, стоит ли отрицать это.

– Мне кажется, я помню, как сжимал вас в объятиях. Так я соблазнил вас? – спросил он небрежно, почти мимоходом.

Она нервно выдохнула. Так Гренвилл не помнил, как далеко все зашло?

– Нет, не соблазнили.

Он отвел глаза. У Амелии не было ни малейшего представления, о чем сейчас думал Гренвилл. Помолчав, он опять вскинул на нее свой пугающе прямой взгляд и очень тихо произнес:

– Но мы поцеловались.

Теперь Амелия чуть не потеряла дар речи. Она не могла сказать наверняка, коснулись ли его губы ее щеки, но Гренвилл явно имел в виду нечто другое. И она еле слышно прошептала:

– Нет, Саймон, мы не целовались.

Его глаза округлились.

Удивление Гренвилла привело Амелию в недоумение. Напряженная атмосфера сгустилась, между ними возникла такая неловкость, что стало трудно дышать. Или эта неловкость исходила исключительно от Амелии?

– Мне хотелось бы увидеть детей, – сказала она, рассчитывая быстро сменить тему.

– Вы уверены в этом? – спросил Гренвилл так, словно не расслышал ее слова.

Амелия в волнении прикусила губу.

– Да, уверена. – Она поняла, что пора поставить точку в этом неловком обсуждении. – Вчера вы основательно напились. Не думаю, что вы могли отвечать за большую часть своих действий. А еще вы говорили довольно странные вещи, которые я совсем не поняла.

– Что, например? – Он обошел свой стул и встал рядом с ней.

О, как же ей не хотелось застрять в этом маленьком промежутке между столом и стеной! Она надеялась, что Саймон не протянет руку и не коснется ее! Разумеется, Амелия могла просто повернуться и, пробежав вдоль стола, выскочить из комнаты. Но вместо этого она буквально вросла в пол.

– Что, например? – снова спросил Гренвилл, на сей раз более настойчиво. Он по-прежнему стоял рядом и легко мог коснуться ее, стоило лишь протянуть руку.

Амелия понимала: не стоит напоминать Гренвиллу о том, что вчера он хотел поговорить с ней о прошлом и несколько раз поднимал эту щекотливую тему.

– Из ваших слов я поняла, что вы были во Франции и каким-то образом участвовали в войне.

С его уст слетел пренебрежительный смешок.

– В самом деле? Я много лет не был за границей. Что я еще говорил?

– Мы говорили о леди Гренвилл.

В его взгляде мелькнула резкость.

– Ах да… Смутно припоминаю, как признавался вам, что не любил свою жену.

Амелия стиснула руки и грустно пояснила:

– Вы заявили, что не скорбите по ней, но я вам не поверила.

Он опять насмешливо хмыкнул:

– Ну конечно, вы слишком хорошо обо мне думаете.

– Что это значит?

– Вы всегда верили в меня. И поколебать эту веру было невозможно.

Он что, снова захотел поговорить о прошлом? Амелия не могла поверить в происходящее.

– Я верю, – осторожно произнесла она, – что вы любите своих детей и любили свою жену, хотя, возможно, и не самым обычным образом.

– Как я уже сказал, ваша вера в меня непоколебима. По всей видимости, вчера вечером я был с вами абсолютно честен. Я не оплакиваю леди Гренвилл. Я не желал ей дурного, но я не могу горевать о женщине, которую почти не знал.

– Да разве это вообще возможно? – задохнулась от изумления Амелия. – Вас связывали дети, и она была такой красивой, такой милой!

– В этом и заключалась ее обязанность – рожать мне сыновей, – чуть ли не со злобой бросил он. – Точно так же, как моей обязанностью было жениться на ней и помочь произвести на свет наследника.

Амелия почувствовала, как округлились ее глаза. Выходит, это был брак не по любви. Гренвилл говорил так, словно у него не было выбора. Неужели все эти ужасные сплетни – правда? Она не осмелилась спросить об этом, лишь тихо сказала:

– Мне так жаль… Вы оба заслуживали большего.

Гренвилл явно не верил в ее искренность.

– Вы сожалеете о том, что я не любил свою жену? Что она не любила меня? Что я не убит горем? И вы желали бы мне добра?

– Да… нет! – Амелия совсем запуталась. И, понимая, что залилась краской до корней волос, воскликнула: – Я не желала бы ничего плохого.

Она резко замолчала. Беседа принимала неудачный оборот, они стремительно приближались к опасной теме – сегодня было бы еще более неуместно и рискованно поднимать тему их прошлых отношений. И, надеясь отвлечь Саймона от этого обсуждения, Амелия быстро проговорила:

– Даже если вы не оплакиваете леди Гренвилл, для ваших страданий есть другая причина. Я и забыла, что в прошлый раз вы были в имении, когда умер ваш брат.

Его лицо превратилось в непроницаемую маску.

– Это было десять лет назад.

Амелия прямо дала понять: раз он, как оказалось, хорошо помнит их роман, то наверняка не забыл и эту трагедию.

– Мне очень жаль, что вам пришлось вернуться сюда при таких плачевных обстоятельствах.

– Пожалуй, я вам верю. Только вы продолжили бы заботиться и беспокоиться обо мне, даже сострадать мне. – Гренвилл покачал головой. – Мне интересно лишь одно: как это вообще возможно, что вы все еще верите в меня?

Ах, как неприятен был Амелии этот поворот! Но, очевидно, отвлечь Гренвилла от щекотливой темы было просто невозможно.

– Я не цинична, – вымучила она ответ.

Неужели она все еще верила в него? Гренвилл был человеком чести, человеком долга, человеком характера – даже притом, что в свое время он повел себя с ней так жестоко. Да, Амелия действительно верила в него, помоги ей Бог!

– Я убедился, Амелия, что в этой жизни циники обычно оказываются правы.

– В таком случае мне вас жаль, – огрызнулась она.

– И я боюсь за вас – однажды жизнь преподаст вам такой урок.

– Нет. Я останусь оптимисткой, я по-прежнему буду верить в лучшие качества своих друзей и соседей, – нисколько не кривя душой, ответила Амелия.

Гренвилл пристально взглянул на нее:

– Интересно, что я сделаю на сей раз, чтобы поколебать эту веру?

Что это значило? Амелия, не удержавшись, сорвалась на крик:

– Ничего подобного больше не случится!

– Ага, вот мы и добрались до сути дела.

– Я нахожусь здесь только потому, что беспокоюсь о детях.

– Лгунья! – Он угрожающе улыбнулся. – Неужели вы думаете, я не заметил, что каждый раз, когда я упоминаю о прошлом или просто смутно намекаю на него, вы становитесь буквально сама не своя?

Амелия крепко обхватила себя за плечи.

– Что ж, если и так, то лишь потому, что вчера вечером вы неустанно говорили об этом! И даже сегодня вы словно желаете напомнить мне о былом, о том, что я давно забыла!

Что ж, Гренвиллу все-таки удалось втянуть ее в ожесточенную словесную дуэль!

И тут он медленно, сверкая глазами, произнес:

– А вы хотя бы понимаете, что сейчас раздразнили быка красной тряпкой?

Что он имел в виду?

– Вы напьетесь и сегодня?

– Нет, не напьюсь. Вот только не лгите так открыто мне в лицо! Не говорите, что забыли вчерашний вечер, – воскликнул Гренвилл, и его темные глаза вспыхнули.

– Вы пугали меня, – попыталась она объяснить свой вчерашний трепет, – я никогда не видела вас в таком состоянии!

– И даже сейчас, – он направил на нее указующий перст, – вы дрожите, и мы оба знаем почему.

Амелия возмущенно вскрикнула. Но Гренвилл был прав: страстное желание так и бурлило в ее венах.

И тут он пренебрежительно бросил:

– Вам стоит держаться подальше от этого дома. Вам стоит держаться подальше от меня. Вам стоит отступиться от своей проклятой веры. Потому что вы все еще невинны. Вы невинны в душе, и даже не думайте отрицать это. У вас нет ни малейшего представления о том, что творится в мире, за пределами вашего дражайшего Корнуолла! Вы не имеете никакого понятия о том, что жизнь на самом деле сводится лишь к смерти, что смерть – повсюду, а все это великодушие – для дураков!

Его глаза грозно сверкнули.

Амелия съежилась от страха.

– Что с вами произошло?! – воскликнула она, чуть не заплакав.

– Вам нужно держаться от меня подальше! – неистово продолжил Гренвилл. – В противном случае идите сюда и примите последствия своего решения!

Она снова стала задыхаться. Неужели он хочет сказать, что попытается соблазнить ее прямо здесь и сейчас?

– Не стоит так удивляться! Я – негодяй, помните, я – распутник!

Амелия не знала, что ответить. Но ей неудержимо хотелось броситься на его защиту.

Гренвилл рассмеялся:

– Боже мой, вы защищали бы меня даже теперь!

Она попятилась, с размаху налетев на стену. После долгой паузы Амелия наконец обрела дар речи.

– Я буду защищать вас, Гренвилл, если вас несправедливо и ложно обвинят в каком-нибудь злодеянии. Но сейчас я не стану даже пытаться оправдать ваше отвратительное поведение!

Она что, сорвалась на крик? Амелия не верила собственным ушам.

Гренвилл в изумлении вытаращил глаза.

– Вы, несомненно, сам не свой от горя – даже не думайте отрицать это! Оплакиваете ли вы вашу жену, вашего брата или кого-то еще, ваши душевные муки очевидны. Но ваше горе не дает вам право относиться ко мне столь непочтительно!

Он поджал губы, словно пытался изо всех сил сдержать рвущиеся с них слова.

Амелия почувствовала, как ее тело колотит дрожь.

– Я действительно беспокоюсь о ваших детях и – да, о вас. Если вы хотите думать, что я таю в душе пламя каких-то давних чувств, – так тому и быть. Я не собираюсь переубеждать вас. Однако я должна сказать кое-что, и вам это не понравится. Вашему эгоистичному поведению пора положить конец.

Гренвилл стоял не шелохнувшись. Но все же слушал ее, сощурившись.

– Загляните к своим сыновьям. Проведайте свою новорожденную дочь! Они нуждаются в вас, Гренвилл. А потом сделайте что-нибудь, чтобы привести в порядок этот дом! – Амелия кричала на графа Сент-Джастского и не могла остановиться. Она не помнила, что ей когда-либо овладевал такой гнев.

После долгой паузы он промолвил:

– Вы закончили?

– Да, я сказала то, что нужно было сказать. – Амелия с вызовом вскинула подбородок. – И я собираюсь увидеть детей до того, как уйду, – если вы не против.

Она осмелилась встретить его пристальный взгляд, в то же время гадая, не собирается ли Гренвилл запретить ей общаться с его детьми. Если бы граф сделал это, Амелия не стала бы упрекать его. Сказать по правде, она ничуть не удивилась бы, если бы он приказал ей убираться из этого дома.

Сохраняя бесстрастное выражение лица, Гренвилл спокойно сказал:

– Убежден, они будут рады видеть вас.

Облегчение хлынуло в ее душу. Амелия быстро повернулась и бросилась вдоль стола по направлению к двери, лишь теперь начиная понимать, что совершила. Она только что отчитала Гренвилла. Она только что кричала на него. Ругала его что было мочи.

Она, в сущности, вела себя именно так, как говорил о ней Гренвилл, – подобно языкастой злобной ведьме.

И, уже шагнув в коридор, Амелия оглянулась на него.

Граф Сент-Джастский стоял неподвижно. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Гренвилл внимательно смотрел на Амелию, и по его лицу невозможно было понять, презирает он ее теперь или нет.

* * *

Оказавшись у двери классной комнаты, Амелия почувствовала, что ее лицо пылает лихорадочным жаром, а тело покрылось липким потом. И что было еще хуже, ее сердце колотилось не переставая.

Амелия про себя подумала, что ее не должно было волновать то, презирает ли ее теперь Гренвилл. Кому-то следовало дать ему нагоняй, убедить прекратить это эгоистичное и самоубийственное поведение.

Едва завидев Амелию, синьор Барелли поднялся и пошел ей навстречу. До появления гостьи он сидел за одним из трех находящихся в комнате столов и читал. Джон ползал по полу, играя в домино. Уильям стоял у окна, выглядывая наружу, и держал в руке удочку.

«Вот вам и уроки…» – мелькнуло в голове Амелии.

– Я так рад вас видеть! – воскликнул итальянец. Явно расстроенный донельзя, он понизил голос и сказал: – Они не хотят читать то, что я им задал.

При виде гостьи Джон вскочил и бросился в ее объятия. Амелия прижала его к себе, и к ним, хмурясь, подошел Уильям.

– Привет, – как можно веселее бросила она. – Ну разве нам не повезло? Дождь прекратился, и завтрашний день обещает быть просто восхитительным!

– Это хорошо, я поеду кататься верхом, – сказал Уильям слишком решительно для мальчика его возраста.

– Я тоже отправлюсь гулять верхом, – подхватил Джон, широко улыбаясь Амелии. – А вы можете поехать с нами? Ну пожалуйста!

Амелия взглянула на учителя.

– С удовольствием отправилась бы с вами на прогулку, но у меня нет верховой лошади. Однако, – поспешила добавить она прежде, чем дети смогли запротестовать, – если вы оба успокоитесь и возьметесь за домашнее задание, я попрошу у вашего отца разрешения взять вас на пикник на уик-энд – после того, как все ваши уроки будут сделаны.

Угрюмое выражение вмиг исчезло с лица Уильяма.

– Пикники обычно проводят летом, – заметил он.

– Я хочу на пикник! – громко закричал Джон, подпрыгивая от радости.

– Это будет особый пикник, – объяснила Амелия Уильяму. – И если погода позволит, мы даже возьмем с собой вашу сестру.

Джон закружился в танце по комнате. Амелия поняла, что идея привела мальчика в полнейший восторг. Уильям серьезно промолвил:

– Мне бы хотелось отправиться на пикник. Но отец заперся в своих комнатах.

Амелия взяла его за руку.

– Нет, он внизу, обедает.

На лице ребенка вспыхнул такой трогательный луч надежды, что Амелия застыла. Лучшим лекарством для этих детей мог бы стать их отец, в этом она нисколько не сомневалась. И Амелия принялась гадать, стоит ли отважиться отвести их вниз прямо сейчас, чтобы семья наконец-то воссоединилась.

У синьора Барелли вырвалось:

– Слава богу, он вышел из своих покоев! Им очень не хватает его, мисс Грейстоун.

Итак, осмелится ли она?

– Я хочу к папе! – надувшись, закапризничал Джон. Его глаза тут же стали мокрыми от слез.

Если она доведет дело до конца, Гренвилл выгонит ее из своего дома раз и навсегда. Но разве это имело значение? Амелия протянула другую руку младшему мальчику:

– Пойдем, Джон. Навестим вашего отца.

Глаза Джона широко распахнулись, и он подбежал к Амелии, подавая ей ладонь.

Молясь, чтобы это решение не было ошибочным, Амелия обернулась к синьору Барелли:

– Думаю, перед тем, как вернуться к своим урокам, им нужно немного побыть с отцом.

– Полагаю, вы правы, – с явным облегчением согласился тот.

Амелия улыбнулась мальчикам, держа их за руки, и они вышли в коридор. Когда они направились по коридору, дверь детской открылась, и оттуда показалась миссис Мердок. При виде Амелии ее глаза удивленно округлились.

– То-то мне показалось, что я слышала ваш голос, мисс Грейстоун, – улыбнулась гувернантка. – О, я так рада, что вы приехали!

Амелия остановилась, чтобы поприветствовать ее.

– Я веду мальчиков вниз. Им давно пора пообщаться со своим отцом. Как малышка?

– Она только что проснулась.

Взгляд Амелии скользнул мимо миссис Мердок. Со своего места она могла увидеть лишь часть колыбели. Крошка лежала на спине, раскинув ручки и ножки. Девчушка вглядывалась в игрушку, висевшую над кроваткой.

Гренвилл еще не видел свою новорожденную дочь, с тревогой подумала Амелия. Возможно, стоит захватить вниз и малышку?

– Почему бы вам не взять ее и не присоединиться к нам? Его светлость еще не видел ее, не так ли?

Миссис Мердок, похоже, сразу уловила значение этого предложения. И, побледнев, сообщила:

– Только один раз, когда только-только прибыл сюда.

– Он полюбит ее, – уверенно произнесла Амелия.

Улыбнувшись, миссис Мердок вынула малышку из колыбели. Вся компания отправилась вниз. Сердце Амелии оглушительно колотилось, пока она вела детей и гувернантку в столовую. Как только все уладится, она улизнет из этого дома: необходимости снова разговаривать с Гренвиллом уже не будет.

Слуга по-прежнему неподвижно стоял около столовой. Обе двери оставались открытыми.

Продолжить чтение

Другие книги автора