История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Читать онлайн История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности бесплатно

GEORGE SARTON

ANCIENT SCIENCE

THROUGH THE GOLDEN AGE OF GREECE

Рис.0 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2022

Предисловие

История науки – огромное поле, которое невозможно охватить полностью. Предпочитаю не пытаться объять необъятное, а иметь дело с несколькими избранными темами, они отобраны тщательно и основательно.

Существует извечный конфликт между знанием и мудростью. Известные факты, технические подробности существенны, но недостаточны. Для более глубокого понимания связанных с ними проблем их пришлось упростить, символизировать. Свою книгу я старался сделать как можно доступнее, хотя она не так проста, как мне хотелось бы.

Пришлось опустить некоторые довольно сложные технические вопросы, так как их объяснение неспециалистам потребовало бы значительного места и, хуже того, отвлекло бы внимание читателей от более важных вещей. Конфликт между техническими познаниями и мудростью возник еще в глубокой древности, и тогда, как и сейчас, находилось немало тех, которые ковырялись в мелочах, упуская важное.

Меня всегда поражает способность так называемых простых людей, которых не назовешь интеллектуалами, разбираться в самых сложных механизмах и пользоваться ими. Еще больше поражает их неспособность понять самые простые вопросы. Тем не менее только после усвоения простых, фундаментальных идей возможен переход на более высокий уровень развития.

Эрудиция без педантизма встречается так же редко, как и сама мудрость.

При осмыслении античной науки мы часто сталкиваемся с двумя непростительными опущениями. Первое касается науки в странах Древнего Востока. Несерьезно полагать, будто наука началась с Древней Греции. Греческое «чудо» предварялось тысячелетними трудами и исканиями в Египте, Месопотамии и, возможно, в других местах. Греческую науку не столько изобрели, сколько возродили.

Второе опущение связано с тем, что наука – не только на Востоке, но и в Древней Греции – развивалась на фоне суеверий. Не стоит забывать о восточных истоках, без которых достижения эллинов были бы невозможными. Отдельные историки усугубляют эту ошибку, умалчивая о широко распространенных суевериях, которые тормозили развитие науки и иногда поворачивали его вспять. Наука Древней Греции символизирует собой победу рационализма. Победа эта представляется еще значительнее, если понимаешь, что она была достигнута вопреки иррациональным верованиям греков. В целом можно сказать, что древнегреческая наука знаменовала собой победу разума над неразумием.

Без достаточных сведений о двух указанных областях – восточная наука с одной стороны и греческий оккультизм с другой – история древнегреческой науки становится не только неполной, но и искаженной.

По возможности я старался опираться на источники, потому что всегда предпочитаю доходить до истоков. Сохранившиеся документы часто грешат неточностями и искажениями.

С другой стороны, документы, связанные с наукой Египта и Месопотамии, часто гораздо точнее, чем документы, связанные с греческой наукой. Более того, египтологи и ассириологи пользуются тем преимуществом, что работают с оригинальными документами, в то время как эллинисты, как правило, довольствуются фрагментами, неточными цитатами и суждениями, копиями с копий, много раз переписанных с оригиналов. Иногда до нас доходят цельные, сохранные тексты, например «Илиада», но их авторы остаются практически неизвестными; бывает, что о том или ином авторе, например Фалесе или Эпикуре, мы узнаем в основном из исторических анекдотов, в то время как основная масса его трудов утеряна.

Задача историка – выжать все, что можно, в узких рамках каждой темы. «Источники» обладают различной ценностью. Нет никакого вреда в том, чтобы, за неимением лучшего, пользоваться тем, что есть. Главное – не путать бесчисленные копии в n-ной степени с оригиналами, а слухи – с достоверными сведениями. Более того, едва ли можно с уверенностью утверждать, будто нам что-то известно о прошлом, что, впрочем, не умаляет нашей ответственности.

В основном данная книга посвящена Древней Греции, точнее, одному славному и известному периоду в ее истории. Ее первые ученые по своему величию сравнимы с великими архитекторами и скульпторами, с поэтами и прочими сочинителями. Научные достижения греков кажутся мимолетными, потому что сам по себе научный прогресс становится причиной их вытеснения. Тем не менее некоторые из них настолько фундаментальны, что бессмертны в более глубоком смысле. Некоторые выводы, к которым пришли Евдокс Книдский или Аристотель, по-прежнему лежат в основе современной науки. Более того, с гуманистической точки зрения все человеческие достижения незабываемы и бессмертны по своей сути, даже если со временем заменяются «лучшими».

Греческая культура приятна для осмысления благодаря ее великой простоте и естественности, а также благодаря отсутствию устройств, каждое из которых рано или поздно становится средством порабощения.

Рационализм творческих умов смягчался буйной фантазией, а замечательная красота памятников, возможно, меркла в окружении тщеславия и уродства. В нескольких случаях греки подошли к идеалу настолько близко, насколько это возможно. И все же они были людьми – и потому неидеальными.

Самая потрясающая особенность греческой науки состоит в том, что в ней можно отыскать прообразы многих наших нынешних идей. Для того чтобы на тысячу лет опередить другие народы, требуется подлинная гениальность. Греческая гениальность проявилась не только в искусстве и литературе, но и в науке; постичь гениальность древних греков можно, только если нам удастся оценить ее научный аспект.

Недостаточно очертить культурные ожидания; чтобы понять прошлое и постичь самих себя, необходимо сравнить их с настоящим временем. Для художника и для философа, которые привыкли мыслить с точки зрения вечности, нет ни прошлого, ни будущего; есть лишь вечное настоящее. Гомер и Шекспир в наши дни живы так же, как и когда-то; в отличие от нас, они всегда рядом.

Наш рассказ о прошлом обусловлен множеством оговорок. Одна из них связана с тем, что нам приходится ограничиваться лишь нашими предками. В книге не рассматриваются древнеиндийская и китайская наука – и не потому, что они не играли заметной роли, а просто потому, что для западных читателей они не столь существенны. Большое влияние на наше мышление оказали не индийские и китайские, а древнееврейские и древнегреческие ученые, а если к нам и проникли какие-либо веяния из Южной и Восточной Азии, то лишь кружным путем.

Больше всего, если не исключительно, нас интересует наша собственная цивилизация с ее древнегреческими и древнееврейскими истоками. Мы не говорим, что наша культура лучшая; просто она наша. Утверждать, что она превосходит остальные, неправильно и грешно. Подобное отношение – главный источник международной напряженности. Каждый народ предпочитает свои обычаи и традиции.

Моя цель заключается в том, чтобы рассказать о развитии не какой-то одной области науки, а античной науки в целом. Мы рассмотрим проблемы математики, астрономии, физики, биологии, но всегда в их взаимовлиянии и взаимопроникновении – и по возможности на историческом фоне. Наш главный предмет интереса – античная культура в целом, однако, как явствует из заглавия, книга посвящена античной науке, античным знаниям. Знание не ограничивается ни математикой, ни астрономией, ни зоологией; если слишком большое внимание уделяется чему-то одному, оно перестает существовать.

Главные недоразумения, связанные с историей науки, возникли по вине историков медицины, которые воображают, будто медицина – центр науки. Это недоразумение усугубил великий ученый К. Зудхофф (1853–1938), основатель истории медицины как научной дисциплины. Он был выдающимся историком медицины, однако его познания в других областях науки были недостаточными. Любой человек, обладающий научным и философским складом ума, понимает, что в области знаний сложилась некая общая иерархия. Самые простые и фундаментальные идеи принадлежат математике. Если к понятиям расстояния между объектами и числа добавить понятие времени, попадаешь в сферу механики; другие умозаключения переносят нас в области астрономии, физики, химии. Внимание, обращенное на прошлое и настоящее Земли, предполагает изучение географии и геологии; исследование проблем сейсмологии потребует изучения минералогии и кристаллографии.

Все вышеперечисленное имеет дело с неодушевленной материей. После того как мы добавим представление о жизни, можно приступать к изучению биологии и всех ее областей: ботаники, зоологии, палеонтологии, анатомии, физиологии. Далее можно перейти на еще более высокий уровень и изучать человека, человеческую душу. Так мы постепенно поднимаемся к гуманитарным и социальным дисциплинам.

Все области знания, о которых я написал, могут прилагаться и прилагаются к разнообразным человеческим потребностям и вводят различные прикладные дисциплины: технику и технологию, медицину, образование. Правда, на практике прикладные дисциплины часто предваряют собственные принципы. Так, задолго до того, как наши предки всерьез занялись анатомией или эмбриологией, широкое распространение по необходимости получили акушерство и хирургия. Порядок, описанный выше, является логическим, но ни в коей мере не историческим. Врачи появились раньше физиков и химиков, однако именно последние подарили первым орудия труда, а не наоборот. Исторический порядок очень интересен, но случаен и прихотлив. Необходимо объяснить, как постепенно нарастали знания. Это не значит, что следует сначала понять историю математики, затем историю механики и так далее. Такой метод определенно был бы ошибочным. Мы будем следовать хронологическому принципу, переходя от одного уровня к другому, но на каждом уровне будем рассматривать сначала математические идеи, затем физические и так далее.

Вопросы здоровья и болезни, жизни и смерти очень важны для среднего человека; для него вывод о том, что медицина – средоточие и центр науки, вполне простителен. Философ и математик охотно соглашаются с практической значимостью медицинских проблем, но не с их духовным превосходством. Они занимаются другими проблемами, связанными с природой Бога и человека, значением чисел и последовательностей, пространства и времени; с проблемами жизни, но не просто нашей жизни; с проблемами равновесия, но не только в связи с нашим здоровьем.

Люди воспринимают мир по-разному. Одним больше свойственно абстрактное мышление, и они, естественно, думают вначале о единстве и о Боге, о целостности, о бесконечности и прочих подобных понятиях. Другие мыслят конкретнее; их интересуют здоровье и болезни, прибыли и убытки. Они изобретают устройства и лекарства; они стремятся не столько все познать, сколько применять уже имеющиеся у них знания к решению практических задач. Такие люди стараются сделать то, что работает и приносит доход, то, что лечит и обучает. Первых принято называть мечтателями, фантазерами (если не хуже); вторых считают практичными и полезными. История часто доказывала близорукость людей практичных и оправдывала «ленивых» мечтателей; с другой стороны, имеется много доказательств того, что мечтатели часто ошибаются.

Историк науки относится к тем и другим с одинаковой любовью, нужны оба типа людей; однако он не хочет ни подчинять принципы прикладным дисциплинам, ни жертвовать так называемыми мечтателями в пользу инженеров, учителей или целителей.

В силу необходимости история античной культуры, сосредоточенная на науке, является составной частью социальной истории, ибо что такое «культура», как не общественное явление? Мы стремимся рассматривать прогресс науки и просвещения на фоне социума, потому что вне социума не существуют ни наука, ни просвещение. Наука не может развиваться в общественном вакууме, и потому история любой науки, даже самой абстрактной – математики – включает в себя некоторое количество социальных событий. Математики – люди, подверженные всем человеческим прихотям и слабостям; их труд может управляться и управляется всевозможными психологическими отклонениями и стадиями развития общества.

Психологические реакции отдельных личностей бесчисленны. Разнообразные и непредсказуемые сочетания таких реакций способствуют развитию общества. Под влиянием диалектического материализма распространилось убеждение, что историю науки следует трактовать главным образом, если не исключительно, в зависимости от социальных и экономических условий. Такой подход кажется мне совершенно неправильным. Позвольте предложить другую дихотомию. Всех людей можно поделить на два типа. Одних назовем людьми, имеющими постоянную работу, других – энтузиастами. Люди, имеющие постоянную работу, исполняли обязанности, связанные с порученной им работой; они могли решать, и часто последовательно решали, разные виды задач, которые поставлены перед ними. Энтузиасты же стремятся решать задачи, которые они сами ставят перед собой, и едва ли способны на что-либо другое. Одни энтузиасты гонятся за миражами и заблуждаются; другие – подлинные творцы. Более того, большинство творцов в сфере искусства и религии и многие в сфере науки были энтузиастами.

Экономические условия способны глубоко влиять на работу и обладателей постоянной работы, но они почти не производят впечатления на энтузиастов. Последние не отказываются от удовлетворения основных потребностей, ведь они тоже люди. Но как только эти потребности удовлетворены самым скромным образом, подлинные энтузиасты не думают ни о чем, кроме своей работы или своей миссии.

На самом деле именно обладатели постоянной работы способствуют поддержанию существующего положения дел. Они – творцы традиций и обычаев, поборники нравственности и правосудия. Это они делают всю рутинную работу, без которой жизнь превратилась бы в хаос. Поэты, художники, ученые, праведники, изобретатели, первооткрыватели – энтузиасты. Это они главные орудия перемен и прогресса, подлинные творцы и смутьяны. Энтузиасты – соль земли, но на одной соли жить невозможно.

Автор старался обрисовать общественный фон живой науки, но не пытался объяснить развитие науки на жаргоне «диамата». Он попытался продемонстрировать развитие человеческой духовности на естественном фоне. Фон всегда оказывает влияние на духовность. Однако идеи людей никогда не бывают полностью самобытными и оригинальными; они сцепляются вместе и образуют цепи, золотые цепи, которые мы называем традициями. Эти цепи бесконечно драгоценны, но иногда они сковывают, и тогда делаются опасными. Они становятся тяжелыми, как железные кандалы, и избавиться от них можно, лишь разбив их. Подобное случалось часто, и мы должны рассказывать об этом.

Мое настойчивое стремление ссылаться, пусть и кратко, на старые суеверия – доказательство заинтересованного отношения к обществу. Наука никогда не развивалась в социальном вакууме, а в случае каждой отдельной личности она никогда не развивалась в психологическом вакууме. Каждый ученый жил в свое время и в своем месте, в семье, в составе народа, определенной группы, принадлежал к той или иной церкви; он всегда вынужден был бороться с собственными страстями и предубеждениями, а также резко критиковать суеверия, которые клубились вокруг него, угрожая подавить все новое. Отрицать существование таких суеверий так же глупо, как игнорировать существование заразных болезней.

Развитие науки подразумевает на каждом этапе борьбу с ошибками и предубеждениями; открытия по большей части делают отдельные личности, но борьба – всегда дело коллективное.

Каждый хороший историк науки по необходимости занимается и общественной историей. Как может быть иначе? Историю науки не следует использовать как орудие для защиты общественной или философской теории любого рода; ее следует использовать лишь в ее собственных целях, для бесстрастного иллюстрирования работы разума против неразумия, постепенного разворачивания правды во всех ее формах, приятной или неприятной, полезной или бесполезной, желательной или нежелательной.

Примечания по использованию книги

Следующие примечания помогут читателям наилучшим образом воспользоваться тем, что я имею им предложить.

1. Меры предосторожности и разночтения. Когда мы имеем дело с Античностью, наши познания не могут быть точными, и автор почти в каждом утверждении охотно демонстрирует свои неуверенность и нерешительность. Тем не менее, если бы автор постоянно повторял такие фразы, как «насколько мне известно», «насколько можно судить» или просто «возможно», читатель вскоре потерял бы терпение. По возможности я старался убирать подобные оговорки, хотя в некоторых случаях мне не хватило смелости их вычеркнуть. Поэтому сейчас я торжественно предупреждаю: все, что я пишу, можно воспринимать с оговоркой «насколько мне известно». Какими бы ни были результаты моих усилий, я постоянно стараюсь судить «насколько можно», ни более ни менее.

То же примечание можно отнести и к датировке. Как лучше сказать: что Сократ родился «в 469 или 470», или «около 469», или привести всего одну из названных дат и на том успокоиться? Я старался упростить даты, хотя оставаться последовательным удавалось не всегда. Иногда я проявлял большую уверенность, чем позволяли доступные доказательства. Долгие дискуссии относительно весьма близких дат кажутся всего лишь тщетным педантизмом. Какая разница, родился Сократ в 469 г. до н. э. или 470 г.? (Лучше написать, что он родился в 470–469 гг.)

2. Хронология. Предыдущий абзац не означает, что я не придаю значения датам. Даты очень важны. Правильная хронология – скелет историографии. На то, чтобы привести ее в порядок, много усилий не требуется.

При изучении Египта и Месопотамии лучший способ датировать те или иные события – привязать их к правлению того или иного правителя, а если это невозможно – к правлению той или иной династии. Я применяю следующую формулу: × династия (у – z), где у и z – годы до нашей эры. Подобная формула не всегда точна; оригинальная датировка – династическая, причем вторая дата добавляется для удобства читателя. Некоторые ученые подвергают сомнению обоснованность подобной датировки, но невозможно на каждом шагу пересматривать общий вопрос египетской (или месопотамской) хронологии. Предупреждаю читателей, что первая дата может быть неточной, а вторая, которая кажется более точной, на самом деле еще менее точна, поскольку на нее накладывается неточность первой даты.

Если речь идет о тысячелетиях, как правило, я не добавляю к ним «до н. э.» – до нашей эры. То же относится к датам, выраженным в веках или годах. Уточнение «до н. э.» присутствует лишь там, где есть опасность путаницы. Например: рассказывая об Аристотеле, достаточно сказать, что он умер в 322 г. (никто не подумает, что имеется в виду 322 г. н. э.). А когда речь заходит о Вергилии, лучше все же уточнить, что он умер в 19 г. до н. э. (легко представить, что он дожил до 19 г. н. э.). Если приводится две или больше дат, двусмысленность устраняется. Например, Тиссаферн был сатрапом Западной Анатолии с 413 до 408 г. и с 401 г. до его убийства в 395 г.; понятно, что речь идет о времени до нашей эры.

После имени того или иного автора, например Диогена Лаэртского, может быть указание двоякого рода. Например, X, 16–21 относится к главам 16–21 книги X его труда «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов»; цифры III – 1 могут означать: 1) что он жил в первой половине III в. н. э. и 2) что ему посвящен особый раздел в моем «Введении в историю науки». Если приводится одна дата, при необходимости всегда добавляется указание «до н. э.», например Гиппократ Хиосский (V в. до н. э.).

3. Географические названия. Географическая точность не менее важна, чем точность хронологическая. Каждое событие следует относить к определенному месту и времени. Вот почему в книге по возможности сообщается, откуда родом тот или иной известный человек и где он жил и процветал. Строго говоря, если речь идет об Античности, лучше употреблять античные названия. Например, описывая путешествие человека, который плыл из Греции к восточному побережью Фракии или северному побережью Пафлагонии, следует говорить, что он проплыл через Геллеспонт, пересек Пропонтиду, проплыл по Босфору и в конце концов достиг Понта Эвксинского. Несмотря на свою правильность, подобная терминология приведет в замешательство ученых (не филологов). Поэтому я предпочитаю писать, что человек проплыл Дарданеллы, Мраморное море и Босфор и в конечном счете достиг Черного моря. Речь идет об одном и том же; поменялись только названия. Ясность важнее педантизма; впрочем, я не всегда последователен.

4. Библиография. Библиографические ссылки сведены к минимуму. Для самых важных текстов упоминается первое издание на древнегреческом языке, кроме того, лучшие и удобнейшие издания и, наконец, переводы.

Ссылки на мое «Введение в историю науки» приводятся не каждый раз, но подразумеваются. Заранее предупреждаю читателей, что все сведения, связанные, например, с Аристотелем, можно найти не только в томе 1 «Введения в историю науки», но также и в томах 2 и 3. Неплохо вначале свериться с индексом к третьему тому. Утверждения, ставшие общими местами, не нуждаются в ссылках, но для новых сведений они всегда приводятся.

См. Общую библиографию.

5. Цитаты. Цитаты всегда даются в переводе. Англоязычным читателям удобнее сверяться по классическим изданиям Библиотеки Лёба с параллельными текстами на греческом и английском языках. В книге не очень много цитат (хотя иногда я поддавался искушению их умножить). Иногда приводимые цитаты обширны – для того чтобы читатель лучше почувствовал контекст. Поскольку слишком короткие, обрывочные цитаты опасны тем, что могут вводить в заблуждение, их я старался избегать.

6. Передача древнегреческих слов. Спорный вопрос, который волнует меня уже полвека, однако найти ответ, который удовлетворял бы всех, пока не удается. Во «Введении в историю науки» я пишу греческие формы; здесь же даю их в транскрипции.

Дифтонги написаны как в греческом, с теми же гласными (например, ai, а не ае; ei, а не i; oi, а не ое), за исключением ои, которое пишется и в соответствии с английским произношением. «Омикрон» всегда заменяется «о», поэтому греческие имена не латинизируются, а сохраняют греческий вид и звучание. Подобная транскрипция позволяет, например, различать греческих писателей Цельса и Саллюста и римских Цельсия и Саллюстия. В самом деле, нет причин давать латинское окончание греческому имени, когда пишешь не на латыни. Поэтому мы пишем «Эпикур», а не «Эпикурус» (кстати, два «у» в латинском имени представляют различные греческие гласные!). Когда друг за другом следуют две «гаммы», они транслитерируются ng («нг»), в соответствии с произношением, например angelos, lyngurion. В именах, которые оканчиваются на – on, мы сохраняем последнее п, а не опускаем его на латинский лад. Так, в западной традиции принято писать Heron, а не Него, но Plato. Старые традиции порождают и другие непоследовательные решения, например, «Ахилл», а не «Ахиллес».

Мы отмечаем разницу между краткими гласными «ипсилон» и «омикрон» и долгими гласными «эта» и «омега», однако опускаем диакритические знаки: они отнюдь не помогли бы читателю, не знающему древнегреческого. Что касается знатоков древнегреческого, им подобные указания не требуются; они знают, где какой значок стоит, а в случае сомнений они всегда могут свериться со словарем или с моим «Введением».

Разумеется, передача древнегреческих слов грешит непоследовательностью, но мы предпочитаем непоследовательность педантизму и не хотим больше необходимого смущать читателей. Мы надеемся, что они отнесутся к нашему опыту благосклонно и не станут судить нас слишком строго. В английском, русском, как и в любом другом языке, много исключений. Так, по-русски пишут «Аристарх Самосский» и «Евдокс Книдский». Древнегреческие имена транслитерируются на латинский лад, за исключением византийских имен (Пселл, Мосхопул). Современные греческие имена следует писать и произносить в соответствии с пожеланиями их носителей (например, «Венизелос»).

7. Употребление прописных букв. Мы старались свести прописные буквы к именам собственным и реже использовать их для существительных нарицательных. Однако встречаются спорные случаи. Так, Земля, Луна, Солнце написаны с прописной, когда имеются в виду небесные тела, а не просто земля, просто солнце и лунный свет.

Часть первая

Восточные и греческие источники

I. Зарождение науки

Когда зародилась наука? Где она началась? Она началась там и тогда, где и когда люди пытались разрешить бесчисленные проблемы жизни. Первые решения были просто уловками, средствами для достижения цели, но для начала годились и они. Постепенно уловки сравнивались, обобщались, обдумывались, упрощались, между ними устанавливались взаимосвязи, они объединялись; ткань науки плелась медленно. Первые решения были мелкими и неуклюжими, но что с того? Росток Sequoia gigantea высотой в два дюйма не слишком заметен, и тем не менее это секвойя! Кто-то скажет, что нельзя вообще говорить о науке, пока не достигнута определенная степень абстракции, но кто измерит эту степень? Когда первый математик понял, что есть что-то общее между тремя пальмами и тремя осликами, насколько абстрактной была его мысль? Или когда первобытные теологи постигали невидимое присутствие высшего существа и таким образом как будто достигли невероятной степени абстракции, был ли их замысел по-настоящему абстрактным, или он был конкретным? Они допускали существование Бога или видели Его? Были ли первые допущения всего лишь уловками, или они включали в себя рассуждения, религиозные или художественные приемы? Были они рациональными или иррациональными? Была ли ранняя наука всецело практической и прикладной? Была ли она чистой наукой, наукой самой по себе, или смесью науки с искусством, религией и магией?

Подобные вопросы тщетны, потому что им не хватает определенности, а проверить ответы невозможно. Лучше временно отставить в сторону представление о науке как таковой и заняться только определенными задачами и их решением. Задачи эти вполне можно себе представить, потому что потребности человека нам известны. Человеку нужно было кормить себя и свою семью, найти убежище от плохой погоды, нападений диких зверей или других людей и так далее. Наши представления не случайны, так как сопровождаются большим количеством наблюдений. Для начала, на археологических раскопках обнаруживаются памятники, которые помогают нам понять, как выглядели предметы и орудия, созданные нашими предками, понять, как они ими пользовались, и угадать их намерения. Изучение языков проливает свет на древние слова, которые похожи на ископаемые остатки древних предметов или древних идей. Антропологи знакомят нас с обычаями и традициями первобытных людей. И наконец, психологи анализируют то, как реагируют дети или люди с отставанием в психическом развитии на те задачи, которые приходилось решать первобытным людям. Объем полученных таким способом разносторонних сведений поистине огромен – на то, чтобы его охватить, не хватит жизни. На страницах книги невозможно описать данный объем знаний; можно дать лишь несколько намеков.

Для того чтобы немного упростить задачу, давайте допустим, что первобытные люди, о которых идет речь, уже решили некоторые из самых насущных задач, ибо в противном случае пришлось бы поставить под сомнение само их существование, не говоря уже о материальном или духовном развитии. Допустим, что они уже научились добывать огонь и знакомы с азами сельского хозяйства. Их – точнее, некоторых из них – уже можно считать учеными и специалистами; возможно, они уже беседуют о «старых добрых днях», когда жизнь была опаснее, зато проще и человеку не нужно было столько всего запоминать. Я говорю «беседуют», потому что к тому времени у них определенно развилась речь, хотя они еще не умеют писать; более того, они даже не подозревают о такой возможности. На том этапе и в течение еще долгого времени письмо не является ни жизненно важным, ни необходимым.

Наша культура так плотно зависит от письма, что требуются определенные усилия, чтобы представить возможность не зависеть от него. Человек может далеко пойти без письма, доказательством чему служит цивилизация инков, не знавших письменности. С другой стороны, язык – основа, на которой строится любая цивилизация. С течением времени он становится богатейшей сокровищницей той или иной культуры.

Одна из величайших загадок жизни заключается в крайней сложности языков даже самых примитивных народов, бесписьменных языков, которые никто, кроме антропологов, в письменном виде не изображал. Каким образом развивались эти языки? Во многом их развитие шло бессознательно и случайно.

Упоминание исследований, проводимых в наши дни «полевыми» антропологами, служит достаточным обоснованием следующего: если речь заходит о зарождении науки или о любом доисторическом периоде, мы не думаем с точки зрения универсально приложимой хронологической шкалы. Такой шкалы не существует. Наука зародилась десять тысяч лет назад или более того в определенных частях света; в наши дни в других местах еще можно наблюдать тот же процесс. И независимо от места мы можем наблюдать до некоторой степени то же самое в голове любого ребенка.

Ранние технические задачи

Рассмотрим вкратце разнообразные технические задачи, которые приходилось решать первобытным людям, если они хотели выжить, а позже – улучшить свое состояние и облегчить тяготы жизни. Им приходилось придумывать, как добыть огонь, и по-разному экспериментировать с ним. Не только оседлым земледельцам, но и кочевникам требовались многочисленные орудия для того, чтобы резать и вырезать, свежевать, обдирать, разглаживать, раздавливать, протыкать отверстия, что-то зажимать и скреплять. Каждое орудие было отдельным изобретением, точнее, начинало целый ряд изобретений, поскольку каждое орудие совершенствовалось постепенно, шаг за шагом.

Уже в доисторические времена были сделаны ключевые изобретения, благодаря которым решались целые группы отдельных проблем и появлялись неограниченные возможности. Например, существовала общая важнейшая задача: придумать рукоятку и накрепко приделать ее к тому или иному орудию. Для этой задачи нашлось множество самых разных решений. Одним из самых оригинальных можно считать решение задачи эскимосами и северными индейцами, которые придумали связывать орудие и рукоятку полосами или ремнями из сыромятной кожи (babiche). По мере высыхания кожа сжимается почти вдвое, и соединенные с ее помощью предметы становятся неразделимыми. Добиться столь же прочного соединения другими способами очень трудно.

Земледельцу приходилось открывать одно за другим полезные растения: те, что можно использовать в пищу, как лекарства или для других хозяйственных нужд. Это подразумевало бесчисленные опыты. Недостаточно было открыть то или иное растение; приходилось выбирать из бесконечных вариаций наилучшие способы его применения. Первобытные люди ловили зверей и одомашнивали тех немногих, которые поддавались одомашниванию, строили дома и амбары, устраивали всевозможные хранилища.

Неизвестно, где появился первый гончар, но гончарное искусство подразумевало сознательное или бессознательное сотрудничество тысяч людей. Приходилось поднимать и переносить – иногда на большие расстояния – тяжелые грузы. Как это можно было сделать? Изобретательные люди придумали рычаг, простую лебедку, начали применять валики, а позже, гораздо позже – колесо. Какой-то гениальный гончар приспособил колесо для своих нужд. Как человеку защитить свое тело от холода, дождя или палящего солнца? Одни прикрывались звериными шкурами, другие – листьями или древесной корой, но ничто не могло сравниться с материалами, полученными путем плетения некоторых волокон. Когда эта мысль пришла в голову какому-то великому изобретателю, родилась текстильная промышленность. Шелкоткачество появилось в Китае в незапамятные времена. Подумайте о том, что подразумевало это изобретение: одомашнивание и «обучение» тутового шелкопряда, разведение шелковицы, шелководство в целом! Китайцы приписывают идею шелководства и шелкоткачества императрице Силин Ши, супруге мифического императора Хуанди, который предположительно правил в 2698–2598 гг. до н. э. (Следует добавить, что самые ранние образцы шелка, дошедшие до нас, относятся лишь к династии Хань.)

Самые первые орудия труда изготавливались из камня или кости; позже, когда люди осознали практическую ценность металлов, они начали добывать и выплавлять их, соединять их в различных сочетаниях; так зародились горнодобывающая промышленность и металлургия. Каждое предложение данного абзаца можно без труда расширить до целого трактата.

Чтобы проиллюстрировать почти сверхъестественную изобретательность наших «примитивных» предков, достаточно привести три следующих примера, взятые в трех весьма отдаленных друг от друга частях света. Австралийский бумеранг известен так хорошо, что описывать его не требуется. Он представляет собой метательное орудие изогнутой формы, изготовленное настолько искусно, что, пущенное опытной рукой, описывает сложные кривые и даже может вернуться в руки того, кто его запустил. Южноамериканское типити представляет собой эластичный плетеный цилиндр из коры пальмы якитара, с помощью которого выжимают сок маниока; по мере того как цилиндр вытягивается под тяжестью камня или другого предмета, внутреннее давление растет и сок вытекает. Это изобретение достойно восхищения благодаря своей простоте и эффективности. Но еще поразительнее то, что индейцам удалось открыть большую питательную ценность маниока или кассавы. Сырой сок растения содержит смертельно ядовитое соединение (синильную кислоту), которое разрушается в процессе тепловой обработки. Как индейцы нашли сокровище, которое становится съедобным только после того, как разрушится содержащийся в нем яд? Третий пример – треножник Ли, появившийся в Китае в доисторические времена (культура Яншао). Треножник Ли представляет собой котел на трех полых ножках в форме коровьего вымени; в каждой ножке можно было готовить разные блюда на одном костре, разведенном посередине.

Данные примеры можно было бы продолжать без конца. Выбранные за свою удаленность друг от друга, они подтверждают, что человеческая гениальность распространена повсеместно. Мы знаем, что цивилизация, плодами которой мы пользуемся сегодня, – наследие многих народов; но было ли то же самое справедливо несколько тысяч лет назад? Исследования доисторических эпох убедительно доказали: и в древнейшие времена во многих местах существовали сложные культуры. Это не опровергает моногенеза (теории происхождения всех людей от одной первоначальной пары). Весьма вероятно, что новые виды Homo sapiens зародились в одном месте, но так давно, что к тому времени, когда развились ранние обозримые культуры, человек уже расселился почти по всему миру.

Доисторические путешествия и торговля

Наши предки путешествовали гораздо медленнее и с гораздо большими трудностями, чем мы сейчас. Соблазнительно предположить, что первобытные люди перемещались очень мало и не отходили далеко от своего логова. Однако такое предположение неверно. Для начала можно заметить, что скорость сообщения не возрастала существенно до эпохи пара, которая началась столетие назад. Первобытные люди могли передвигаться так же быстро, как солдаты Наполеона; иногда они передвигались гораздо быстрее. Сейчас все согласны с тем, что в самые ранние периоды, доступные научному исследованию, люди много путешествовали, индивидуально или в составе племени (миграции). Так, несколько тысяч лет назад Северную и Южную Америку открыли и колонизировали пришельцы из Сибири, которые пересекли Берингов пролив. По сути, американские индейцы имеют азиатские корни. Возможно, миграции участились и получили более широкое распространение в позднейшие доисторические периоды, до изобретения сельского хозяйства. Естественно, овладев первичными сельскохозяйственными навыками, люди начали вести более оседлый образ жизни.

Переход от кочевой к оседлой жизни, возможно, стал самым содержательным и мужественным шагом во всей истории человечества. Этот переход гораздо важнее, чем переход от камня к бронзе или от бронзы к железу; его можно назвать переходом от собирательства к производству пищи. Человек не мог осесть на всю жизнь в одном месте, пока не был защищен от врагов, что подразумевало общение с другими людьми и некоторое общественное управление. Кроме того, оседлая жизнь должна была избавить от нужды, для чего требовалось наличие в непосредственной близости достаточного количества пищи для себя, своей семьи и домашних животных. Для оседлой жизни требовались определенные сельскохозяйственные навыки, которые передавались из уст в уста. Выше уже было отмечено, что человечество развивалось в разных местах не синхронно. Одних можно назвать более «передовыми», чем других; и не все проходят одни и те же этапы развития. Переход от кочевой к оседлой жизни произошел много тысячелетий назад в некоторых местах, однако он и в наше время не завершен у арабских бедуинов. Человек всегда был детищем обстоятельств, а поскольку окружающая среда в разных местах сильно различалась, в разных регионах развитие шло по-разному.

Научившись обрабатывать землю, люди со временем получили благословение (и проклятие) в виде владения все большим количеством вещей; их с землей связывали все более прочные связи. Кочевники же, которые бродили в поисках лучшей охоты или рыбалки, периодически возвращались на прежние места, однако к такому поведению их ничто не принуждало, кроме привычки и зачатков одомашнивания животных. Настоящие кочевники шли дальше, не возвращаясь назад, и часто преодолевали огромные расстояния.

Различие между оседлыми людьми, полукочевниками и кочевниками в целом проводится по отношению к тем, кто передвигается по суше, но может с равным успехом применяться и к тем, кто передвигается по воде. Все обнаруженные до наших дней дикари, живущие вблизи рек, озер и морей, способны передвигаться по воде. Однако одни племена склонны к большей оседлости, а другие регулярно бороздят морские и речные просторы.

Каноэ – вероятно, одно из древнейших изобретений человека, оно старше лука. В тех местах, где каноэ особенно нужны и под рукой имеются материалы для их изготовления, они появились уже около 30 тысяч лет назад. Позже появились суда, на которых можно было выходить в море. Судовождение в открытом море достигло своего расцвета много тысячелетий назад. По мнению норвежского археолога А.В. Брёггера, золотой век океанского судоходства приходится на период примерно 3000–1500 гг. до н. э., то есть до плаваний финикийцев. Выводы сделаны с помощью археологической интерполяции, достоверность которой, впрочем, подтверждается многими источниками. Мореходство нравилось первобытным людям, как нравится молодым и сильным во все времена, и почти не найдется других областей, в которых их изобретательность проявлялась более блестящим образом. В мореходстве, как и во всех прочих областях, можно говорить не об одном, а о тысяче изобретений, подробный рассказ о которых был бы бесконечным. Среди шедевров первобытной техники можно упомянуть деревянное каноэ с утлегарью Южных морей, ирландскую лодку корра или корракл, эскимосский плоскодонный умиак и их же водонепроницаемый каяк.

Первые обитатели северо-запада Европы не боялись исследовать туманные и бурные воды Атлантики, а островитяне Южных морей ходили по Тихому океану во всех направлениях. Так, полинезийцы на своих каноэ добирались от Таити до Гавайев, преодолевая расстояние в 2400 морских миль.

В первобытные времена развивалась и торговля. Тому есть множество свидетельств, и одно из ярчайших – реликвии, оставшиеся от торговли янтарем. Самый известный вид янтаря, балтийский, – природный продукт побережья Балтики, но кусочки такого янтаря находят в доисторических гробницах, разбросанных настолько широко, что стало возможно нарисовать карты доисторических путей торговли янтарем. Поскольку янтарь имел большую ценность и его было легко перевозить, в обмен на янтарь скандинавам удавалось приобретать многие вещи, производимые в южных регионах, более развитых благодаря более благоприятным природным условиям. Как и в наши дни, тогда торговля служила одним из главных поводов для общения, одним из проводников цивилизации.

В каменном веке люди быстро осознали особую ценность кремня для изготовления орудий; хорошие кремни с острыми краями можно было найти не везде. Неоднократно доказано существование кремниевых копий и международной торговли кремнями. Скорее всего, люди рано заметили и стали собирать рассыпное золото; из него изготавливали украшения. Видимо, первыми месторождениями, которые начали разрабатывать, стали месторождения сульфидов меди и сурьмы; их довольно легко выплавлять. Так были открыты медь и сурьма. После того как из касситерита (оловянной руды) получили олово, одному из первых гениев металлургии пришла в голову мысль изготовить сплав олова с медью. Так получили новый металл, бронзу, гораздо прочнее меди. Там, где делалось такое изобретение, за каменным веком следовал бронзовый век. Позже другие изобретатели нашли средства выплавки самых плавких железных руд, и начался железный век.

Нет необходимости лишний раз повторять эти важные факты, с которыми читатель, скорее всего, уже знаком, но стоит напомнить о двух вещах. Во-первых, каменный, бронзовый и железный века в разных местах не совпадают. В одном месте они могли начинаться раньше и длиться дольше. Так, в Северной и Южной Америках каменный век продолжался до европейского завоевания. Во-вторых, эти эпохи никогда четко не отделялись друг от друга. Каменные орудия продолжали использоваться в бронзовом веке, а бронзовые орудия – в железном веке. Иногда применение «старомодных» материалов оправдывалось религиозными или церемониальными целями. Так, каменные ножи использовались для обрезания в Египте и Палестине, а нефритовые инструменты – в Китае. В силу социальной инерции многие часто довольствовались укоренением старых традиций и не давали заменять старые орудия новыми. Например, один из десятников, работавший на раскопках с французским египтологом А.Э. Мариэттом, упорно брил голову кремневой бритвой. Более того, доисторические орудия используются и сегодня. В разных частях Европы (высокогорье Шотландии, Пиренеи и т. д.) можно видеть женщин, которые прядут пряжу на ручном веретене с каменной мутовкой.

Многие доисторические мотивы сохраняются в декоративных искусствах, не только античных и средневековых, но и в наши дни. Можно сказать, что в языке форм столько же доисторических следов, сколько в языке слов; историку искусства, как и филологу, доставляет особое удовольствие находить нетленные доказательства далекого прошлого.

Доисторическая медицина

Выше уже говорилось о том, что доисторические люди хорошо разбирались в травах и растениях. Их познания шли от знахарства, распространенного с незапамятных времен. Сотни и тысячи лет знахари упрямо учились методом проб и ошибок. Для нас непостижимо, что предки так долго повторяли столь смутные и небрежные опыты, запоминали результаты и передавали их из поколения в поколение. Тем не менее факт остается фактом: нашим доисторическим предкам, подобно некоторым первобытным племенам, сохранившимся в наши дни, удалось испробовать многие растения и другие предметы и распределить их по разным группам в зависимости от их полезности или опасности. Этот процесс открытия и отбора тем более загадочен, что (подобно созданию языка) протекал по большей части бессознательно. Надеюсь, читателям так же, как и мне, понравится отрывок из книги К. Бингера «Работа врача»:

«Доктор Курт Рихтер из медицинской школы Джонса Хопкинса… рассказывает о мальчике трех с половиной лет, которого приняли в больницу Джонса Хопкинса с опухолью надпочечника – смертельной болезнью. Ребенок имел обыкновение горстями есть соль. Он ел ее, как другие дети едят сахар или варенье. Когда он поступил в больницу, уже не мог поедать соль, как раньше, и перешел на обычную больничную диету. К сожалению, вскоре после того мальчик умер. Теперь оказывается: ребенок независимо от всех открыл то, на что у ученых-экспериментаторов ушло много лет. Состояние пациентов, страдающих от поражений надпочечников, значительно улучшается от добавления к их диете большого количества обычной соли.

Талантливыми учеными можно назвать и белых крыс, с которыми экспериментировал доктор Рихтер… На обычной смешанной диете, состоящей из углеводов, белков и жиров с добавлением витаминов и минеральных веществ, крысы сохраняют предсказуемый уровень роста и набора веса. Если же предложить крысам ингредиенты диеты, не смешивая их, они по-прежнему будут выбирать лишь то, что им нужно для роста и развития на обычном уровне. Но еще примечательнее другое. Если обычная крыса потребляет сравнительно мало соли, крыса, у которой хирургическим путем удалили надпочечники, быстро и механически увеличивает потребление соли для того, чтобы выжить. Другие же крысы, над которыми произвели такую же операцию, умирают, если сохранить их уровень потребления соли на прежнем уровне. Крысы, у которых удалена паращитовидная железа, едят столько кальция, чтобы остаться в живых и не страдать от тетании[1]. Если бы крысы могли читать медицинскую литературу, они бы узнали, что кальций назначают младенцам с тетанией, а также взрослым, у которых паращитовидная железа удалена во время операции по удалению зоба. У крыс, которым вводили экстракт щитовидной железы, развивалось болезненное пристрастие к слабому раствору йода, обычному средству, назначаемому пациентам с гипертиреозом».

Судя по всему, доисторические пастухи умели вправлять переломы и вывихи. Вследствие необходимости возникло акушерство. Самые разумные и сведущие повитухи совершенствовали навыки и обучали им своих молодых помощниц. Во всех подобных случаях самым лучшим и самым суровым учителем, который всегда находился рядом, была необходимость. Если мужчина получал рану в схватке со зверем, если он ломал руку или ногу, сорвавшись с утеса, если у женщины были трудные роды, требовались срочные меры. Другие патологические состояния также требовали немедленных решений. Наверное, призвание к целительству возникло очень рано и стало одной из первых профессий. Если целитель часто добивался успеха, его успехи запоминали больше, чем неудачи; он становился знаменитым, у него появлялись подражатели. Доисторическую медицину можно сравнить с практикой первобытных шаманов, наполовину эмпирической, наполовину магической. Необычайный успех некоторых таких шаманов часто объяснялся их силой медиума или распространенной верой в такую силу. Можно предположить, что лечение силой веры, лечение внушением зародилось, по крайней мере в некоторых местах, на заре цивилизации.

Конечно, в основном мы лишь излагаем гипотезы. Однако по крайней мере в одном случае у нас имеются прямые и многочисленные доказательства особенно рискованной операции. На многих дошедших до нас доисторических черепах имеются следы трепанации. Читатель спросит: «Откуда вы знаете, что операция проводилась на живых людях, а не на пустых черепах – возможно, с ритуальной целью?» Нам это хорошо известно, потому что дыра, проделанная в черепе живого человека, скоро затягивается и недвусмысленно виден рост новой кости[2]. К сожалению, пока не удалось ответить на вопрос, зачем доисторические хирурги проделывали дыры в черепах. Возможно, таким способом пытались облегчить невыносимую боль после сотрясения мозга. Можно также спросить: как это делалось? Ремесленники эпохи палеолита наверняка пользовались какими-то бурами; доказательствами служат камни с проделанными отверстиями и настоящие буры, найденные на раскопках. Должно быть, на то, чтобы проделать отверстие в камне с помощью каменного бура, требовалось очень много времени. Трепанация же должна была проходить сравнительно легко, во всяком случае, для хирурга. Не так легко операция проходила для пациента, хотя тогда уже знали некоторые средства для интоксикации и уменьшения чувствительности.

Доисторическая математика

Переход от эмпиризма к рациональному знанию в медицине неизбежно шел очень медленно, так как включал в себя большое количество независимых переменных. Кроме того, лекарственные средства широко варьировались. Перейдем в другую область, математику, где уже на самом раннем этапе возможен скромный вид рационализации и естественной абстракции. Одно из фундаментальных понятий математики – понятие числа. В его простейшем виде оно могло прийти людям в голову очень давно. Возможно, первый математик – великий неизвестный гений – в общих чертах описал это понятие.

Как такое произошло? Мы можем лишь гадать, но наши догадки не случайны и не тщетны. Первый теолог в общих чертах описал идею единства или целостности: одна причина, один мир, одна индивидуальность (самость), один Бог. Почти так же рано должна была возникнуть и мысль о двойственности или дуализме, поскольку в природе много парных явлений. У нас два глаза, две ноздри, два уха, две руки, две ноги; у женщин две груди. Руки особенно наглядны, ведь человек с самого начала пользовался ими неодинаково. Самые простые действия, такие как еда, питье, применение орудий, занятие любовью или драка, подразумевают разные задачи для каждой руки. Две руки демонстрируют правую и левую стороны всего – не простую двойственность, но противоположность, полярность, в пределах которой одна сторона отличается от другой и бывает предпочтительнее. Главное же противопоставление демонстрировала полярность пола. Не только все люди, но и все животные, за которыми можно было наблюдать, либо мужского, либо женского пола. Это было не только очевидно, но и безоговорочно, неизбежно. Более того, противопоставляются все качества и свойства: горячее – холодное, сухое – мокрое, большое – маленькое, приятное – неприятное, хорошее – плохое.

Выделялись и группы более многочисленные, хотя и не столь универсальные. Отец и мать со своим первенцем составляли троицу, триединство. По реке можно плыть вверх и вниз по течению, но для человека, стоящего на равнине, сторон света больше. Если он вставал, раскинув руки, то мог выделить четыре стороны – вперед, назад и по направлению каждой руки. Скоро язык отразит данное наблюдение четырьмя значимыми словами: вперед, назад, направо, налево. Если одной рукой указывать на восходящее солнце, а другой – на заходящее, возникает представление о четырех важнейших точках. К этим четырем составляющим можно добавить пятую – центр, то место, где стоит наблюдатель. Кроме того, он видит небо над головой и землю под ногами. Отсюда возникают категории пятеричности, шестеричности, семеричности. Первую из этих категорий значительно подкрепляет наличие пяти пальцев. Считая предметы по пальцам на руках и ногах, естественно группировать их пятерками и говорить о количестве «рук». Более крупные группы, например десять или двадцать, почти так же естественны, просто их не так легко признать.

Большинство людей, почти все, принимали подобные категории как данность и не особенно думали о них, но, если среди них находился прирожденный математик – а почему бы ему не быть? – он наверняка догадался о существовании чисел, чисел вообще, абстрактных чисел, не зависящих от считаемых предметов. Должно быть, он понял, что пять пальцев на руке, на ноге или пять… чего-нибудь на Кассиопее – суть одно и то же. Ну а теологов и космологов, возможно, завораживало число один, от которого произошли все остальные, или двойка, символизирующая вселенскую полярность, и даже три, таинственный треугольник. Дуализм, получивший развитие в зороастризме, уходит своими корнями в глубочайшие тайники человеческого сознания.

Эти числовые разряды положили начало не только арифметике, то есть чистой науке, но и числовому мистицизму, или чистой чуши. Оба начала росли буйно. Рассмотрим ситуацию в Китае, не забывая о том, что речь идет о доисторическом периоде. Группирование чисел, которое так любят китайцы, возникло в незапамятные времена. Если бы можно было проследить его до самых истоков, скорее всего, мы бы перенеслись в глубочайшую древность. В китайском мировоззрении превалирует идея о вселенской полярности ян и инь, мужского и женского, позитивного и негативного принципов жизни. Ян – мужское, свет, горячее, активное, небо, солнце, скалы и горы, хорошее… Инь – женское, темное, холодное, пассивное, земля, луна, вода, неприятности и зло… (думаю, понятно, что первыми китайскими космологами были мужчины, а не женщины!).

Рис.1 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 1. Символы ян (белое, мужское) и инь (темное, женское) в окружении восьми триграмм

Все примеры дуализма можно выразить через ян и инь. Сексуальное происхождение всех форм жизни, то, что каждому ребенку полагаются два родителя, распространяется на всю Вселенную. Любопытнее всего то, что такая сексуальная космология очень рано получила математическое выражение. Противопоставляется не только отрицательное и положительное (фундаментальное различие, которое позже разовьется в геометрии и арифметике), но и изображение ян в виде непрерывной, а инь – прерывистой линии. Возьмите три и три соответственные линии, и возможны восемь комбинаций, восемь триграмм (ба гуа), ни больше ни меньше (рис. 1). Открытие этой тайны приписывали Фу Си, легендарному первому императору Поднебесной, который правил предположительно в 2953–2838 гг. до н. э. Подобное приписывание – лишь дань глубокой древности. Если сочетать линии ян и инь шесть по шести раз, получится 64 возможные гексаграммы, каждой из которых придавалось определенное значение. Процесс можно продолжать, и его продолжали (математический ум не дремал!), что уже не должно нас волновать.

Интересно, что древние китайские ученые и мистики, сами того не сознавая, занимались комбинаторным анализом. Глупо было бы ожидать, что они сразу понимали все математические последствия своих умозаключений, но их инстинктивные устремления в нужную сторону подтверждаются тем, что они изобрели шестидесятеричный период (систему китайского летоисчисления), который основан на комбинации десятеричного («небесные стволы») и двенадцатеричного («земные ветви») циклов. Китайское название, «цзя цзы», составлено из названия первого «ствола» и первой «ветви». Названия 12 «ветвей» – это названия животных; так, «цзы» – крыса. Поскольку 12 × 5 = Ц) × 6 = 60, возможны 60 различных комбинаций (рис. 2). Это открытие приписывают еще одному мифическому императору, Хуанди, который правил в 2698–2598 гг. Сначала это открытие применялось только по отношению к дням и часам; считать по этой системе годы начали позже, в эпоху Хань (примерно во время Христа), но нас сейчас интересует лишь фундаментальная идея о шестидесятеричном цикле, а не о его применении.

Рис.2 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 2. Шестидесятеричный цикл (китайская система летоисчисления). Десять символов каждого первого столбца похожи; они представляют десять небесных корней. Двенадцать земных ветвей написаны во вторых столбцах, от 1 до 12, от 13 до 24, от 25 до 36, от 37 до 48, от 49 до 60. Каждая группа из двух иероглифов отличается от остальных

Любопытно сравнить китайский календарь с календарем майя. Они так независимы друг от друга, как будто развивались на разных планетах. Майя сочетали гражданский год (хааб), состоящий из 365 дней, с ритуальным периодом (цолькин), состоящим из 260 дней; сочетание давало «длинный год», или «связку лет», как они это называли, из 18 980 дней (= 52 хааб = 73 цолькин)[3].

Обычные китайцы не занимались такими размышлениями; им ба гуа и цзя цзы были такими же естественными, как времена года или фазы Луны, однако привычка к численным категориям у них глубоко укоренилась. Некоторое желание объединять вещи попарно, по три и так далее существует у каждого (оно выражает инстинктивное стремление к порядку и симметрии, основополагающее не только для науки, но и для искусства), но китайцы позволили своему стремлению развиваться свободнее, чем другие народы. Таким образом, им знакомо большее количество разрядов, чем, скажем, для нас четыре основные точки; они группируют по 2, 3,4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 12, 13, 17, 18, 24, 28, 32, 72, 100. У.Ф. Майерс перечислил 317 таких групп, и я уверен, что его список можно продолжить. Конечно, многие из этих групп более позднего происхождения; другие будут добавлены в будущем, но первоначальный замысел почти так же древен, как и сама китайская цивилизация.

Мы очень близко подошли к математике, но затем нас отнесло в сторону. Должно быть, в прошлом подобное происходило много раз; то же самое происходит уже с нами. Любую научную идею можно исказить – и она часто искажается; здесь ничего не поделаешь. Любое орудие можно использовать как с добрыми, так и с дурными целями.

Возвращаемся от фантазии к реальности; возможно, своим развитием арифметика обязана тому, что наши предки не останавливались на небольших и знакомых категориях. Им приходилось многое считать, в том числе сравнительно большие количества. Вождь племени, который, что вполне естественно, хотел оценить свои запасы, задавался вопросом, сколько у него воинов, сколько лошадей, овец и коз. Короче говоря, требовалась перепись, и, даже если племя было маленьким, такая перепись быстро приводила к числам, превышающим количество пальцев на руках. Как же вождь справлялся с задачей? В своем замечательном рассказе о переписи, которую проводил раджа Ломбока (острова к востоку от Бали), А.Р. Уоллес подробно останавливается на возникших неизбежных математических затруднениях. В результате раджа приказал производить подсчеты с помощью многочисленных связок стрел. Как он считал стрелы? Помним, что группирование – основа счета. Каждый язык демонстрирует наличие, как выражаются математики, основания системы счисления. Таким основанием часто бывала пятерка (у многих американских племен), иногда 20 (у майя), но чаще всего 10. Одни основания системы счисления были популярнее других, потому что почти каждый первобытный человек пользовался одним и тем же калькулятором: пальцами рук и ног. Если он ограничивался пальцами одной руки (или ноги), основанием служила пятерка; если он пользовался обеими руками (или ногами), основанием служил десяток. Если учитывались все пальцы на руках и ногах, за основание принималось число 20. Счет по пальцам ног был вполне естественным для теплых стран, где люди ходили босиком. Во многих языках, например в греческом, латыни и арабском, пальцы на руках и на ногах называются одним словом; если требуется уточнение, последние называются «пальцами ног». Как говорится, добродетель посередине. Народы, чьим культурным шаблонам суждено было доминировать над остальными, бессознательно сошлись на использовании десятков. Откуда нам известны основания систем счисления первобытных людей? Следы без труда можно отыскать в языках, пусть даже наша десятеричная система явно представлена нашими числительными. Более того, отчасти благодаря самим словам понадобилось и было инстинктивно создано основание системы счисления. Основание делает возможным в случае необходимости периодически использовать одни и те же слова, с небольшими изменениями; без него потребовалось бы бесконечное множество слов. Так, во многих европейских языках, для того чтобы вслух досчитать до ста, требуется 19 слов: «один», «два»… «десять»; «двадцать»… «девяносто»; «сто». Необходимо помнить несколько вариаций для второго десятка: «одиннадцать», «двенадцать», «тринадцать»… «девятнадцать». Для того чтобы досчитать до 999 999, необходимо добавить всего еще одно слово: «тысяча».

Стихийное стремление ведущих держав к десятеричной системе счисления прекрасно, но, в конечном счете, намного прекраснее чудесная симметрия каждого языка. Подобные вещи поражают воображение! Чем объяснить бессознательное параллельное развитие таких сложных структур – и не в одном месте, а повсюду, где развивается человек? Каждый язык демонстрирует не идеальную симметрию, подобную симметрии геометрического чертежа, но симметрию во многом несовершенную, подобную дереву или красивому телу – живую симметрию.

Как подсчитывались результаты первобытной переписи? Допустим, что каждый считаемый предмет представлен прутиком и что принято десятеричное основание системы счисления.

Делаются пучки по десять прутиков в каждом; общее число прутиков в десять раз превышает количество пучков. Если пучков оказывалось слишком много, человеку, производившему подсчеты, возможно, и пришло бы на ум заменять каждый пучок более длинным прутиком, своего рода «суперпрутиком», и составлять из них новые «суперпучки» по десять пучков в каждом. Если бы подсчитывающий обладал математическим умом и пошел на такой шаг, он мог повторять операцию по мере необходимости. Признав десятки, он мог признать сотни, тысячи, десятки тысяч и так далее, создавая для новых понятий новые слова, а также новые символы. Не забывайте, что количество новых необходимых слов (или символов) стремительно сокращается. Скорее всего, прошло очень много времени, прежде чем для подсчетов понадобилось слово «миллион», и мы сейчас лишь начинаем с известной частотой применять слово «миллиард».

То, что мы называем основными арифметическими действиями (сложение, вычитание, умножение и деление), возникло естественно, если не эксплицитно, из самого процесса перечисления и распределения совокупностей. Идея вычитания также возникла в случаях, когда числа немного меньше круглых и легче подойти к ним сверху, чем снизу, сказать, например, что предметов на 2 меньше, чем 20, а не 18, на 1 меньше 100, чем 99, на 300 меньше 10 000, чем 9700. Доказательствами служат слова (сотворенные народом!) duo-deviginti («без двух двадцать») и undecentum («без одного сто», «один до ста») в латыни, а также triacoston apodeonta myria в греческом; они обозначают соответственно 18, 99, 9700.

Мы допускали, что первые подсчеты производились при помощи прутиков и других предметов, например камушков (calculi на латыни, отсюда «калькуляция», «калькулятор» и т. д.). Кроме того, подсчеты производились при помощи узлов на веревках или зарубок на палочках. Естественно, одни и те же периоды возникали вновь и вновь. Человек, который, пусть и бессознательно, мыслил десятеричным ритмом, делал зарубку подлиннее для десятка и еще длиннее – для сотни; цифры, которые приближались к более длинным зарубкам, легче можно было понять при помощи вычитания из этих зарубок.

Понятия ритма и шаблона появились по необходимости, когда пришлось вести более осязаемый счет в процессе создания орнаментов и украшений. Самые простые измерения, которые требовались при сооружении алтаря или строительстве дома, возможно, вызвали к жизни первые геометрические представления, ибо для того, чтобы красиво украсить различные предметы или тело, требовались не только отдельные измерения, но и полный их спектр плюс по возможности много симметричных и периодических комбинаций декоративных элементов. Лучшей учительницей стала мать-природа; бесконечные узоры, которые можно наблюдать, например, в деревьях, листьях, цветах, у птиц, змей и т. д., становились источником вдохновения для людей, развивших в себе любовь к прекрасному. Некоторые дошедшие до нас рисунки времен палеолита выполнены подлинными художниками. Узоры на керамике и тканях, которые можно видеть в антропологических музеях, доказывают живость воображения и изобретательность наших предков. Ремесленники были способны не только создавать чрезвычайно сложные узоры. Они виртуозно вносили в них изменения; им хватало тонкости осознать ценность небольших отклонений. При создании любой художественной композиции требуется решение, пусть и приблизительное, многочисленных геометрических задач.

Измерить расстояние и разделить его было достаточно легко, скажем, при помощи веревки, которую можно сложить вдвое, вчетверо и т. д. Сложнее было оценить относительное расстояние между звездами знакомого созвездия или изменение расстояния до движущегося небесного тела (планеты), которое приближалось к чему-то неподвижному. Скорее всего, первые «ученые» измеряли эти расстояния тоже с помощью веревок. В таком случае они вскоре наверняка заметили, что расстояние, которое требовалось измерить, уменьшалось, если поднести веревку ближе к глазам. Наконец, какому-то доисторическому Ньютону пришло в голову, что астрономические расстояния – не линейные, а угловые. Понятие угла стало геометрическим и астрономическим изобретением фундаментальной значимости.

Недостаточно произвести измерения; их необходимо выразить, что подразумевало выбор единиц. Недостаточно выбрать единицы; необходимо их сохранить. Сохранение стандартных единиц стало, наверное, одним из первых шагов в научной организации, хотя, естественно, процесс шел так же бессознательно, как и прочие первые шаги. Похоже, почти каждый народ предпочитал в качестве единиц измерения части человеческого тела (локоть, стопу, пядь и т. д.). Наши предки прекрасно понимали, что единиц измерения нужно много: мелкие – для малых расстояний, побольше – для более длинных расстояний и так далее. При этом они не пытались установить устойчивые отношения между этими единицами. Их не стоит винить, скромно помня о том, что и высокоцивилизованные народы наших дней еще не осознали такой потребности.

Доисторическая астрономия

Мы не случайно заговорили о звездах. Для любого мыслящего человека невозможно было наблюдать за ними ночь за ночью и не задаваться рядом вопросов, глубоко научных по своей сути. Первобытные люди, особенно те, кто в силу теплого климата ночевали под открытым небом, в течение года не могли не замечать сдвиги во времени заката и рассвета, фазы Луны, регулярное смещение Луны влево (в Северном полушарии), изменение положения звезд на разной высоте, сезонное появление и исчезновение созвездий, более сложные траектории движения утренней и вечерней звезды и других планет. Они разными способами познавали процесс течения времени, поскольку не могли не замечать чередования дня и ночи, фаз Луны, смену времен года и лет. Они составляли для себя календари, в которых на основе прошлого опыта предсказывались те или иные события. Их календари основывались на метеорологических наблюдениях, на лунном или солнечном цикле или на сочетании некоторых явлений. Такие календари можно было совершенствовать, так как наблюдения, легшие в их основу, повторялись и уточнялись.

Продолжать перечисление нет нужды. Ясно, что по меньшей мере немногие привилегированные народы, которым больше повезло с климатом, местоположением или развитым мышлением, накопили солидный багаж знаний еще до изобретения письма. В некоторых местах доисторические знания были настолько обширными и разнообразными, что полный их перечень, если бы можно было его воссоздать, занял бы значительное место.

Теоретическая наука

Некоторые читатели возразят: каким бы тогда ни было знание, оно являлось чисто практическим, эмпирическим, слишком грубым и несовершенным, чтобы считаться наукой. Почему не следует называть тогдашние знания наукой? Это была очень слабая, очень несовершенная, однако способная к совершенствованию наука; наука в наше время определенно глубже и богаче, однако для нее характерны те же общие черты. Наука в наши дни весьма несовершенна, однако способна к совершенствованию. Можно сказать и по-другому: тогда теоретической науки не было. Почему? Насколько «чистой», теоретической должна быть наука, чтобы заслужить такой эпитет? Если теоретическая наука – это непредубежденная наука, знания, приобретенные ради самих себя, без намека на их непосредственное применение, конечно, первые астрономы были или могли быть настолько же «теоретиками», насколько теоретики астрономы нашего времени. Возможно, в ту эпоху уже возникли астрологические фантазии, но равно возможно, что их тогда еще не было, потому что они подразумевали бы некоторую степень искушенности, какой тогдашние астрономы еще не достигли. Главной причиной наблюдения за странным поведением некоторых планет могло стать простое любопытство.

Любопытство – одна из наиболее сильных сторон человека, и оно гораздо древнее самого человечества. Возможно, именно оно становилось главной движущей силой научного познания в прошлом – как и в наши дни. Необходимость называют матерью изобретений, техники и технологии, но матерью науки было любопытство. Возможно, мотивы первобытных ученых (в противовес мотивам первобытных техников и шаманов) не очень отличались от мотивов наших современников: они значительно разнились от человека к человеку, от одного времени к другому. В доисторические времена они, как и сейчас, охватывали весь спектр, от совершенно бескорыстного, отчаянного любопытства и духа авантюризма до личных амбиций, тщеславия и алчности.

Если бы исследования с самого начала не вдохновлялись своеобразным бескорыстным авантюризмом, а также тем, что враги науки позже заклеймят опрометчивостью и нечестивостью, научный прогресс шел бы заметно медленнее. О сумме знаний, приобретенных некоторыми первобытными людьми, свидетельствуют данные антропологов, а также поддающиеся анализу достижения древнейших цивилизаций. Оказывается, выйдя на историческую сцену, человек уже овладел многими искусствами, ремеслами, а также практическими знаниями и умениями.

Тогда, как и в наши дни, истинный ученый, как и истинный художник, скорее всего, был или казался немного странным и скрытным; весьма вероятно, что его более практичные соседи уже тогда подшучивали над его рассеянностью. Конечно, ученые и художники не более рассеянны, чем их соседи, просто они сосредоточены на другом. Древний ученый был поглощен собственными размышлениями; его мотивы были менее осязаемыми, его жизнь казалась таинственной. Одни желали славы и признания, другие, вероятно, уже поняли, что слава тщетна и лучше к ней не стремиться. Будь первобытный изобретатель эгоистичным и завистливым, он предпочел бы оставить свою новую идею – скажем, лучший крюк, лучший топор, лучшие материалы для изготовления орудий – при себе, в пределах своей семьи. Почти в каждом случае ученый или изобретатель тяготел к сдержанности. Научный прогресс всегда сопряжен с психологическими и социальными случайностями.

Иногда первобытное изобретательство не только развивалось втайне, но и противоречило общепринятым традициям и обычаям, ниспровергало их. Каждое изобретение, каким бы полезным оно ни оказывалось (а оно не может считаться полезным, пока им не начнут пользоваться), ставит в тупик, смущает. Чем оно важнее, тем больше оно смущает. В первобытные времена, как и сейчас, существовали заинтересованные круги, хотя их существование было, скорее всего, не столь очевидным. Тогда, как и сейчас, прогресс тормозила инерция, для которой свойственны сила привычки и самоуспокоенность, а также недоверие и презрение ко всему новому или чужеродному.

Однако такая инерция – не просто препятствие, но необходимость, как маховик или тормоз. Ее задача – придавать устойчивость и оправдывать вторжение человека в неизведанное. Сопротивление новым орудиям или новомодным идеям было полезным, потому что новшества следовало тщательно проверить перед тем, как принимать их. Каждое принятое орудие было плодом очень долгого процесса проб и ошибок, очень долгой борьбы между изобретателями, новаторами, реформаторами, с одной стороны, и консерваторами – с другой. Последние были гораздо более многочисленными; зато первых можно считать более воодушевленными и напористыми.

Диффузия и конвергенция

Некоторые антропологи-«диффузионисты», похоже, верят, что каждое изобретение было сделано в каком-то одном месте, и если оно оказывалось достойным, то заимствовалось и распространялось повсеместно. Рассуждающие подобным образом Г.Э. Смит и У.Дж. Перри хотели бы, чтобы мы считали Египет колыбелью цивилизации. Столь смелое обобщение не имеет доказательств, и история науки склонна его опровергать. Сходные открытия, то есть идентичные или похожие открытия, сделанные примерно в одно время разными народами в разных местах, довольно часто встречаются в Новое время, и их обстоятельства подробно исследуются. Как правило, такие явления объясняются общностью задач или орудий. Изобретатели решали одни и те же задачи и черпали сведения из одних и тех же источников, а свое вдохновение – из одних и тех же потребностей; одновременность (точнее, квазиодновременность) их побед объясняется сходством потребностей. Мы говорим: «Идея носилась в воздухе». Более того, каждая задача, как только она решена, порождает новые задачи; каждое открытие влечет за собой логическую цепочку других открытий. Почему бы такому не быть в доисторические времена? В этом отношении далекое прошлое отличается от наших дней лишь в том, что в прошлом все двигалось гораздо медленнее, а сходные процессы исчислялись веками, а не годами или месяцами, как сейчас.

Самым внушительным примером конвергенции (в противовес имитации) можно считать независимое изобретение десятеричной системы счисления в разных частях света, ее почти единодушное (пусть и бессознательное) принятие теми народами, чьи культуры стали доминирующими. Это одно из чудес эпохи зарождения науки. Анатомическое объяснение, приведенное выше, достаточно убедительно само по себе, однако оно отнюдь не является исчерпывающим. Почему люди считали десятками, а не пятерками и не двадцатками?

Теория конвергентной эволюции, или конвергенции, как называют ее антропологи, не отрицает частоты заимствований и имитации у разных народов. Ее сторонники утверждают, что сходство разных культур не обязательно является результатом имитации, но может возникнуть и часто возникает благодаря независимым изобретениям. Даже когда какой-либо народ заимствует некую культурную черту, орудие, слово или идею у другого народа, имитация чаще активна, чем пассивна. Более того, орудие или идея должны быть приемлемыми для нового народа. Даже если их принимают не сразу, они все же должны быть приняты, что часто подразумевает такую же долгую и болезненную борьбу, как и при принятии оригинального изобретения. Культурная черта лишь тогда усваивается тем или иным народом, когда она становится совершенно понятна (возможно, ошибочно истолкована), когда она начинает нравиться и ассимилируется. Появление новой черты или нового свойства идет не в процессе простого добавления, но в процессе биологического усвоения, воссоздания. Для того чтобы пользоваться металлическими, а не каменными орудиями, людям пришлось отбросить прежние убеждения и стать – как это называется сейчас – осмысленными пользователями металлических орудий.

Даже если человечество зародилось в одном месте, между его возникновением и зарождением культуры прошло столько тысячелетий, что у людей были бесчисленные возможности расселиться во многих местах, куда толкали их судьба и обстоятельства. Хотя задачи, которые предстояло решать нашим предкам, различались в зависимости от климатических и географических условий, их суть оставалась неизменной. Удивительно ли, что они приходили к одним и тем же или сходным решениям? Разве по сути они не были одними и теми же людьми? Иногда они находили решение самостоятельно; в других случаях обращали внимание на соседей и заимствовали их решение, принимали его, крали или изобретали заново. Заимствование можно истолковать по-разному, и оно значительно варьируется от всего до почти ничего или от рабского подражания до восприятия малейшего намека.

В каждом поселении имелись свои гении и свои тупицы. Однако подавляющее большинство составляли так называемые средние люди. Их количество варьировалось от поселения к поселению не только в силу наследственности, но и потому, что климатические и географические условия (в том числе доступность определенных растений и животных) в одних местах оказывались благоприятнее, чем в других. С самого начала люди очень отличались друг от друга по своим качествам и возможностям. Обитатели приозерных или приморских краев обладали определенными преимуществами по сравнению со своими дальними родственниками, которые находили убежище в горных пещерах или в оазисах в пустыне. Каждый дар природы порождал отличительные потребности. Некоторые из таких потребностей с течением времени исчезали, чем объясняются «утерянные искусства». Первобытные люди умели многое из того, на что мы не способны; кроме того, им удавалось выживать среди таких опасностей, с которыми мы больше не сталкиваемся.

Как некоторые люди выделялись среди своих сородичей, так и некоторые сообщества выделялись среди других сообществ и были способны выполнять определенные задачи, о которых другие даже не думали. Таким образом, они помогали человечеству сделать еще один шаг вперед. Следующий шаг становился возможным благодаря еще одному сообществу, в другое время, в другом месте. Так все шло с самого начала, и так было всегда. Ученые, которые занимаются эволюцией человека, не могут не заметить, что человечество трудится «посменно». Нет привилегированной «расы» или сообщества в абсолютном смысле, но для каждой задачи и в каждое время отдельные личности или отдельные народы могут превосходить остальных.

Рассвет науки не забрезжил повсеместно с одинаковой красотой и одинаковой надеждой. Возможно, одни народы развились рано, подобно вундеркиндам, которые начинают очень рано, но идут не слишком далеко. В следующих главах мы займемся древними народами, чей культурный рассвет стал лишь прелюдией к величайшим достижениям третьего и второго тысячелетий до нашей эры.

II. Египет

Выдающиеся культурные модели складывались в долинах великих рек на севере субтропических регионов. Ясно, что цивилизация большой сложности могла развиваться только там, где достаточному количеству людей удается жить относительно мирно и относительно удобно. Они сообща решают многочисленные задачи и пользуются плодами совместного проживания, поощряя друг друга. Такие реки – Нил, Евфрат и Тигр, Инд и Ганг, Хуанхэ и Янцзы. Возможно, к ним можно причислить Менам (Чаупхрая) и Меконг, хотя низовья двух последних рек (как и устье Ганга) находятся в тропиках. Все названные реки отличаются большой протяженностью (длина самой короткой из них, Менама, составляет около 1200 км, а протяженность Нила и Янцзы составляет соответственно около 5600 и 5150 км). Эти реки питают и орошают громадные территории. Такое совпадение не случайно. Реки, которые несут к морю не только воду, но и людей, товары, идеи, должны быть очень протяженными. При таком условии они обеспечивают достаточную концентрацию и конкуренцию в низовьях. Любая цивилизация, даже наименее развитая, настолько сложна, что не может быть создана небольшими группами людей. Цивилизацию создают сравнительно большие группы – тысячи или миллионы человек. Для того чтобы охватить масштаб задач, которые необходимо выполнить, представьте себе всего один элемент цивилизации – язык. Его развитие подразумевает многообразное и крайне сложное брожение в умах многих и многих анонимных носителей.

Поскольку нас главным образом занимает происхождение нашей цивилизации, в этой и следующей главах рассмотрим две цивилизации Древнего Ближнего Востока, так как они отчетливее всего повлияли на цивилизации Средиземноморья. Более того, две названные цивилизации ближе всего к средиземноморской, хотя ни одна из них не являлась ее законченной частью. Сказанное вполне очевидно для Месопотамии. Верховья Евфрата находятся довольно близко к Средиземному морю, хотя и Евфрат, и Тигр впадают в Персидский залив. Хотя Нил – единственная из названных великих рек, которая течет с юга на север – несет свои воды в Средиземное море, древнеегипетская цивилизация выросла не у моря, а в некотором отдалении от него. Главной водной артерией египтяне считали не Средиземное море, а сам Нил. Древний Египет можно сравнить с огромным речным оазисом посреди пустыни.

Во время периодических разливов удобрялась узкая долина Нила, благодаря чему там можно было выращивать обильные урожаи. Разливы компенсировали сухой, неплодородный климат; Египет пользовался самыми большими преимуществами среди всех стран Средиземноморья. Конечно, невозможно точно сказать, когда зародилась египетская цивилизация, и понять, предшествовала она цивилизациям Месопотамии и Китая или нет. Вопросы первенства не имеют большого значения для обсуждаемых здесь тем. Более того, мы не будем описывать условия, существовавшие в доисторическом Египте. На его территории не было ледникового периода, поэтому его доисторическое развитие не прерывалось, что дало Египту огромное, хотя и не поддающееся исчислению, преимущество перед другими странами. Достаточно сказать, что доисторическая культура Египта относится к концу каменного века. Древние египтяне уже освоили многие сельскохозяйственные навыки. Они выращивали ячмень, спельту (полбу) и лен, изготавливали полотно, имели годичный календарь. Когда на историческую сцену вышли правители I династии, вышеописанные культурные достижения уже существовали. Их можно считать не началом, а скорее расцветом, существование которого было бы невозможно без подготовительного периода, занявшего не одно тысячелетие.

Древнейший исторический период Египта, так называемое Древнее царство, принято ограничивать правлением шести династий (с I по VI). Он продолжался примерно с 3400 до предположительно 2475 г. до н. э., или почти тысячу лет. В данной книге я пользуюсь так называемой краткой хронологией, по которой первый фараон I династии, Менее (Мени), начал править около 3400 г. до н. э. Другие хронисты помещают его гораздо раньше; так, в соответствии с хронологией Ж.-Ж. Шампольона-Фижака, он начал править в 5867 г.! (Во избежание путаницы указание на династию обязательно.) Первая половина древнейшего периода известна не очень хорошо. Говоря о Древнем царстве, мы имеем в виду в первую очередь вторую половину этого периода, так называемую эпоху пирамид (с III по VI династии, ок. 2980 – ок. 2475, то есть около 500 лет). Эпоху пирамид обессмертили многочисленные надписи и другие письменные источники, но прежде всего огромные памятники.

Изобретение письма

Величайшим достижением древних египтян стало изобретение письма. Были ли они первыми, кто его изобрел, или им предшествовали шумеры или китайцы, – вопрос спорный. Во всяком случае, египтяне изобрели свое письмо независимо. Необходимо помнить: когда бы оно ни было изобретено, его невозможно точно отметить на временной шкале. Письмо появилось не одномоментно и не в какое-то определенное время. В Древнем Египте письмо возникло в доисторическую эпоху. Процесс его изобретения, скорее всего, завершился ближе к концу той эпохи. Самые ранние письменные источники, дошедшие до нас, относятся к Древнему царству.

Рис.3 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 3. Перечень некоторых иероглифических знаков и их произношение. Математические фигуры

Можно предположить, что вначале египтяне использовали пиктограммы (изображения), которые олицетворяли не слова, а предметы и явления. Постепенно изображения делались более условными, упрощались и стандартизировались. Наконец, их начали ассоциировать с устными словами. Позже каждая пиктограмма стала представлять не просто какую-то идею, но определенное слово египетского языка. Скорее всего, еще позже изначальный замысел забылся, и пиктограммы сохранили лишь фонетическую ценность. Писари, имевшие в своем распоряжении достаточное количество таких пиктограмм-фонем, с их помощью записывали слова, состоявшие из одних и тех же звуков. Особенно это касается имен собственных и абстрактных понятий, которые трудно было воспроизвести с помощью картинки. Затем египтяне сделали еще один важный шаг вперед. Определенные символы стали использоваться лишь для обозначения согласных начал таких фонем. Таким образом, в эпоху Древнего царства у древних египтян сформировалась группа из 24 символов алфавита, количество которых с тех пор не росло (рис. 3).

Можно ли поэтому сказать, что египтяне изобрели алфавит? Нет, они изобрели алфавитные символы, однако, похоже, не поняли всей важности своего изобретения. Наряду с 24 выделенными ими «буквами» они продолжали пользоваться другими сложными символами – иероглифами. Такая заминка почти у самой цели может показаться странной, но в истории науки это скорее правило, чем исключение. Изобретатели редко доводят собственные творения до конца. Для завершения требуются другие люди, часто не столь значительные, зато более практичные или более радикальные. Они сознают ценность того или иного изобретения и беспощадно его эксплуатируют. Фарадеи и Максвеллы сеют семена, Эдисоны и Маркони пожинают плоды. Египтяне настолько привыкли к своим иероглифам, что не желали от них отказываться и сохраняли их на протяжении тысячелетий наряду с алфавитными знаками. Кроме того, стоит принять во внимание, что иероглифы и другие условные знаки легче читать, если знать их, чем символы алфавита. Вот почему подобные знаки часто встречаются во всех языках, особенно в языке науки. Вспомните знаки, которые используются в астрономии, химии, математике, – или хотя бы знак $ для обозначения доллара или & для «и». Недостаток всех таких знаков заключается в том, что, не зная их заранее, их невозможно понять. В то же время каждый может прочесть такие слова, как, например, «Венера», «восходящий узел» или «сурьма» или, в случае необходимости, посмотреть их значение в словаре. Финикийцы перевели изобретение египтян на более высокий уровень. Они создали первый семитский алфавит, куда входили только согласные. Греки дополнили его, добавив гласные. Процесс шел два или три тысячелетия, если не дольше.

Как египтяне все же записывали слово своего языка? Большинство иероглифов содержат два типа знаков, фонетические и детерминативы. Первые обозначают звук, вторые – грамматическую категорию слов. Египетские иероглифические детерминативы включали символы для обозначения божеств, людей, частей тела, абстрактных идей и др.; они не произносились. Фонетические знаки представлены как алфавитными символами (согласными), так и сочетаниями согласных, например мр, тм, нфр. Сочетание знаков двух видов дополняет идентификацию слова, облегчает его опознание и запоминание среди нескольких тысяч других слов. Египетское письмо, ставшее результатом свойственного ему компромисса, достаточно громоздко и часто избыточно. Впрочем, англоговорящим читателям не следует судить его слишком строго; «причуды» их собственного алфавита, вызванные сходными компромиссами, изумляют не меньше. Англоговорящим досталось в наследство чудесное орудие, но им не удалось с его помощью последовательно и недвусмысленно передавать произношение своего языка.

Прочитав мое краткое описание иероглифов, любой китаец или синолог скажет: да ведь то же самое относится и к китайским иероглифам! Египтяне и китайцы, работавшие независимо друг от друга в разных частях света, создали два обширных собрания словесных символов. Очень любопытно сравнить результаты этих гигантских экспериментов. Как и любой на их месте, они начинали с пиктограмм; более того, древние китайские и египетские пиктограммы, на которых изображались одни и те же объекты – солнце, луна, горы, вода, дождь, человек, птица, – часто похожи друг на друга. По мере того как два вида словесных символов стандартизировались, упрощались и становились все более многочисленными, оба народа пришли к одному и тому же общему выводу: каждое слово должно содержать фонетический элемент (звуковой знак) и детерминационный элемент (считывающий знак). Китайцы подошли к делу весьма последовательно. Около 80 % их иероглифов состоят из двух частей. Одну часть можно назвать ключом к звуку, а вторую (в нее входят 214 так называемых «классификаторов») – ключом к значению; в целом произношению классификатора и значения фонетического элемента не придается значения.

До какого-то времени достижения китайцев и египтян очень похожи. Однако имеются и фундаментальные различия – а что еще можно было ожидать от двух совершенно не похожих друг на друга народов, которые не одно тысячелетие жили в очень разной физической и психологической обстановке? В египетском письме гласные опускаются, а в устной речи они часто меняются – либо подчиняясь изменению грамматической формы слова, либо чтобы показать вариации значения. В Китае же гласные относятся к корню, обладают семантической ценностью и постоянны. Изучение значений китайских слов невозможно отделить от изучения составляющих их звуков. Можно без труда представить, как из древнеегипетской системы письма возникают алфавитные символы. В китайском письме такие символы появиться не могли. Хотя китайское слово концентрируется на одном иероглифе, более или менее сложном, иногда оно занимает столько же места, сколько и другие символы. Египетское слово больше похоже на слово в любом силлабическом (слоговом) письме; оно может занимать больше или меньше места.

На первых исследователей китайского и египетского языков гораздо больше впечатления произвело сходство между двумя системами письма, чем их расхождения. Обладая больше воодушевлением, чем познаниями, они охотно поспешили прийти к выводам, взывавшим к их разуму. В 1759 г. французский китаист Ж. де Гинь написал мемуары, в которых утверждал, что китайские иероглифы образованы от египетских и что Китай изначально был египетской колонией! Началась полемика, анализировать которую у нас нет времени. Но еще сто лет назад С. Берч (1813–1885) по-прежнему подходил к изучению иероглифов с китайской точки зрения. Берча никак нельзя назвать дилетантом, однако он отличался невероятным рвением; он стал составителем первого египетского алфавитного словаря (1867).

Консонантизм египетского письма стал поводом для еще одной дискуссии. Дело в том, что алфавиты, состоящие из одних согласных, – общая черта всех семитских языков. Не стоит ли в таком случае включить египетский язык в семитскую языковую семью? Вопрос оказался куда серьезнее, чем сходство и отличия китайского и египетского письма. Сходство между китайской и египетской письменностью возникло благодаря сходству задач, которые ставили перед собой древние китайцы и египтяне, и коренному сходству их природы. Сходные элементы в египетском и семитских языках появились в результате определенных контактов и заимствований. Поскольку отрицать это невозможно, дискуссия связана не с самими заимствованиями как таковыми, а с их количеством. Многие выдающиеся египтологи пришли к выводу, что древнеегипетский и семитский языки были тесно связаны, а один из них, итальянец С. Леви, издал коптско-древнееврейский иероглифический словарь, в котором свел воедино многочисленные случаи сходства, которые он обнаружил (или ему казалось, что он обнаружил) между древнеегипетским и древнееврейским языками. Прослеживаются не только параллелизмы в словах и словообразовании, но и одинаковое образование местоимений и числительных. И все же, несмотря на многочисленные случаи сходства, различий между египетским языком и семитской языковой семьей гораздо больше, чем различий между языками, входящими в эту семью.

Возьмем египетские числительные. Слова, обозначающие 1, 2, 3, 4, 5, 10, – африканские, слова, обозначающие 6, 7, 8, 9, – семитские. Что это значит? Это значит, что изначальная языковая семья, к которой принадлежал древнеегипетский язык, была африканской (хамитской), потому что слова для обозначения числительных от 1 до 5 появляются в речи одними из первых – в любом языке. Кроме того, можно сделать вывод, что египтяне считали пятерками (см. предыдущую главу). Позднейшие контакты с семитскими племенами на юге и востоке способствовали проникновению в древнеегипетский язык семитских черт, в том числе исчисления десятками. По мере роста влияния Древнего Египта (в царствование XVIII–XX династий, с конца XVI до XII в., Египет управлял всемирной империей), его язык влиял на язык ближневосточных семитских племен. Многие следы египетского влияния прослеживаются в форме и содержании Библии на древнееврейском языке. Такое взаимное влияние представляет большие проблемы для историков гуманитарных наук. Можно сделать вывод, что Древний Египет все же был неотъемлемой частью мира Средиземноморья. Хотя египетские познания дошли до нас в основном через семитские источники, египетские предания и виды искусства сохранились также на Крите и других островах.

Изобретение папируса

Ценность письма проявилась в полную силу благодаря еще одному открытию, когда появился подходящий для письма материал, легкодоступный и не слишком дорогой. Понятно, что, пока превалировали надписи, высеченные на камне (что, судя по всему, было характерно для Греции в течение многих веков), увековечивали лишь события, имевшие историческое значение. Литературные произведения были слишком длинны для того, чтобы высекать их на камне или металле; для их неустного сохранения требовался более дешевый материал.

Древние египтяне великолепно решили фундаментальную задачу, изобретя папирус. Папирус, изготовленный из мякоти (рыхлой сердцевины) стебля растения семейства осоковых (Cyperus papyrus), которое тогда обильно произрастало на болотах в дельте Нила, оказался превосходным материалом для письма. Сердцевину растения нарезали на длинные полосы, раскладывали их крест-накрест в два или три слоя, замачивали, прессовали и шлифовали. Производство папируса обходилось недорого; сырья на болотах было предостаточно, да и производственный процесс оказался достаточно простым.

Каждое изобретение требует дополнительных изобретений. Помимо подходящего материала, на котором можно писать, необходимы орудия для письма. Египтяне пользовались различными типами пигмента (или чернил), который распределялся на папирусе посредством тонкой кисточки, изготовленной из тонкого камыша (Juncus maritimus), произраставшего на тех же болотах, что и сырье для папируса.

Огромная важность папируса увековечена двумя словами, общими во многих языках: paper и bible. Правда, бумага (paper), на которой пишем мы, изготовлена из целлюлозы и изобретена китайцами; по своей сути она отличается от египетского папируса. Греки называли папирус byblos, а его полосу – byblion или biblion; позже этим словом стали называть любую книгу вообще (ср. подобную же эволюцию латинского слова liber). Слово byblos, возможно (но не наверняка), было образовано от названия оживленного базарного поселения и гавани к северу от Бейрута (Byblos = Эль-Джубайль), поскольку международная торговля папирусами в целом контролировалась финикийцами. Более того, предметы чаще назывались не по месту их происхождения, а по самому известному месту их ввоза. Место же происхождения часто могло оставаться и оставалось неизвестным (индийская тушь, арабские цифры и т. д.).

Превосходство папируса над прочими материалами для письма, которыми египтяне пользовались в то или иное время (например, кость, глина, слоновая кость, кожа, полотно), вполне недвусмысленно. Однако одна его сторона не столь очевидна, хотя для нас именно она наиболее важна. Счета, записанные на кусочках кости, кожи и проч., на протяжении многих веков так и оставались отдельными фрагментами; их не удавалось объединить. Изобретательные создатели папируса вскоре поняли, что почти любое количество отдельных листов можно соединить, приклеив каждый следующий к углу предшествующего. Так получался свиток (volumen, отсюда во многих языках появилось слово volume, «том»), способный вместить текст любой длины. Кроме того, тексты на свитке сохранялись в нужной последовательности. Ширина свитка варьировалась от 7,6 до 47 см. Естественно, длина свитка зависела от текста. Самый длинный из известных – так называемый Папирус Харриса № 1 (Британский музей, № 9999); его длина составляет 40,5 м, а ширина – 40 см. Благодаря изобретению свитка, многие древние тексты дошли до нас целиком.

Изготовители папируса снабдили древний мир Запада превосходным, привлекательным и дешевым средством для распространения своих главных культурных достижений. Конечно, его дешевизна лишь относительна. Папирус никогда не был таким же дешевым и никогда не имелся в таком же изобилии, как бумага, даже изготовленная вручную. Что уж говорить про современную бумагу! Она настолько дешева, что ее постоянно тратят напрасно. Папирус же всегда считался роскошью. Большинство свитков, которыми мы располагаем сейчас, были найдены в гробницах. Свитки сохранились благодаря сухому египетскому климату. Таким образом, значительная часть древней литературы дошла до нас благодаря чудесному совпадению великого изобретения и необычайного климата. Без помощи природы усилия человека оказались бы растрачены впустую. Данное положение иллюстрирует применение пальмовых листьев для письма на Цейлоне (Шри-Ланке) и в Индии. Там пользовались листьями талипотовой пальмы (Corypha umbraculifera), которая произрастает на Цейлоне и Малабаре (юго-западном побережье Индостана). Из листьев и изготавливали нечто похожее на папирус в виде узких полос, которые назывались олла. К сожалению, климат Индии не столь благоприятствовал сохранению олла, как климат Египта – папирусов. Хотя сейчас нас главным образом занимает Древний Египет, литературное наследие которого сохранялось почти исключительно на папирусах, следует отметить, что тому же материалу мы обязаны сохранением большого числа других документов – библейских, греческих и римских. Без папируса в распоряжении римлян оказалось бы гораздо меньше накопленных знаний, а история науки, скорее всего, развивалась бы совершенно по-другому.

Конечно, люди писали и на других материалах, но единственные представлявшие сравнительную ценность, пергамент и бумага, получили распространение позже. Глиняные таблички, которыми пользовались в Месопотамии, можно считать превосходными с точки зрения сохранения отдельных памятников. Однако там не изобрели ничего, сравнимого со свитком; поэтому целостность длинных документов подвергалась большому риску. Если верна легенда, которая связывает изобретение пергамента с Пергамской библиотекой, изобретение пергамента можно отнести лишь ко II в. до н. э. Бумагу же изобрели в Китае в начале II в. н. э. Таким образом, и пергамент, и бумага появились гораздо позже Египта фараонов; можно с уверенностью утверждать, что даже древнейшие пергамент и бумага изобретены более чем через 27 веков после папируса! Иными словами, в течение очень долгого периода времени папирус был не только лучшим, но и, за исключением глиняных табличек, единственным пригодным материалом для распространения культуры.

Более того, папирус был настолько хорош, что им продолжали пользоваться до XI в. (например, папские буллы издавали на папирусе до 1022 г.), хотя китайская бумага известна в Египте примерно с 800 г. н. э., а сто лет спустя ее там уже производили. Тонкий пергамент (или пергамон) – материал превосходный, однако его производство обходилось гораздо дороже, что не позволяло применять его для повседневных нужд.

До тех пор пока письмо требовалось лишь в монументальных, увековечивающих целях, писали очень медленно. Трудно высекать надписи, особенно на твердом граните. Впрочем, данная трудность не служила серьезным препятствием, так как подобные надписи сравнительно коротки. С художнической точки зрения краткость была достоинством. Мастер выказывал отвагу, старался как мог и часто превосходил себя. Отдельные монументальные надписи, высеченные в твердом камне, выбитые или просто нарисованные, принадлежат к числу сокровищ древнеегипетского искусства. Однако после появления папируса писцам приходилось работать гораздо быстрее, чему мешали старые иероглифы. Постепенно выработался новый, более легкий шрифт, скоропись, получившая название иератической (ок. 1900 г. до н. э.). «Иератический» = жреческий, так как почти все писцы были жрецами. Позже (ок. 400 г. до н. э.), по мере того как письмо распространялось все шире, даже иератический шрифт стал слишком медленным, и его заменили своего рода стенографией, которая получила название демотического (народного) письма (рис. 4).

Рис.4 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 4. Переход от иероглифического к демотическому письму

Разумеется, сходную эволюцию претерпел каждый шрифт, но эволюция египетского шрифта была масштабнее: египетские иероглифы можно назвать самыми продуманными из всех когда-либо изобретенных символов. С ними сравнимы лишь китайские иероглифы, которые, впрочем, были гораздо проще. Кроме того, изначально они не были такими красивыми. С течением времени китайская каллиграфия достигла собственных вершин красоты, но всегда была более абстрактной, чем красота иероглифов.

Астрономия

Знакомство египтян со звездами восходит к самым отдаленным доисторическим временам. Здесь нет ничего удивительного, так как их безоблачное небо и приятная ночная прохлада располагали к размышлениям о движении небесных тел. Древние египтяне не могли не заметить, что звезды распределены на небе неравномерно и образуют скопления (или созвездия) узнаваемой формы. Согласно древнейшим мифам, небо представлялось окруженным телом богини (Нут), стоящей на руках и ногах (рис. 5 и 6). Первые астрономы привыкли рассматривать небо невооруженным глазом и скоро научились распознавать созвездия (в тех широтах они кажутся крупнее, чем в наших). У самого длинного из них, созвездия Нехт, уходило почти 6 часов на то, чтобы пересечь меридиан. Для простоты египтяне разделили широкий пояс вдоль экватора на 36 частей. В каждую часть входили самые яркие звезды и созвездия (или части созвездий), восход которых можно было наблюдать в течение каждого последовательного 10-дневного периода или декады (he decas); поэтому каждая такая группа звезд называлась декан (ho decanos). До нас дошли древние таблицы деканов, где перечисляются звездные характеристики каждого.

Самым важным событием в жизни Египта был ежегодный разлив Нила, богатого плодородным илом, на котором основывалось процветание крестьян (или, если разлива не было, голод). Это событие совпадало или почти совпадало (ибо не отличалось регулярностью) с гелиакическим восходом (первым после некоторого периода невидимости восходом небесного светила непосредственно перед восходом Солнца) ярчайшей звезды на небе, Сириуса, который египтяне называли Сотис (Сопдет). Сотис = Сириус = субп = Собачья звезда. «Собачьи дни», или «каникулярные дни», относятся к самому жаркому периоду, который начинался с гелиакического восхода (то есть первого наблюдаемого восхода Сотис на рассвете). Дата такого восхода различается в зависимости от широты и медленно изменяется с течением времени. Во времена Древнего Рима это было 19 июля, а сейчас 21 июля по юлианскому календарю («3 августа по григорианскому календарю) для Мемфиса. Мне неясно, насколько хорошо можно наблюдать гелиакический восход, так как это подразумевает способность отличить звезду, когда ее элонгация составляет меньше 1°.

Сначала египтяне пытались вести счет проходящему времени при помощи Луны, но, к счастью для них, они обнаружили недостатки такого метода до того, как успели к нему привыкнуть благодаря религиозным церемониям. Поэтому они отказались от лунного календаря в пользу солнечного. Вначале их год разделялся на 12 месяцев по 3 декады в каждом (что соответствует 36 деканам), но вскоре они добавили праздничный пятидневный сезон (hai epagomenai sc. hēmerai). Гражданский или календарный год начинался с первого дня месяца Тот; сотический, или астрономический, год начинался с гелиакального восхода звезды Сотис. Должно быть, продолжительное многолетнее наблюдение за восходом этой звезды приводило египетских астрономов в недоумение. В самом деле, их гражданский год состоял из 365 дней, в то время как гелиакальный восход Сотис повторялся после более длительного интервала, составляющего примерно 36574 дня. Через каждые четыре года (tetraetēris) разница увеличивалась на 1 день, то есть звезда Сотис появлялась не в первый день нового гражданского года, а днем позже. Сорок лет спустя разница составляла уже 10 дней. Видимо, нетрудно было прийти к выводу, к которому пришли древние, что через 1460 лет сотический цикл завершится (так как 365 × 4 = 1460).

Рис.5 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 5. Нут и Шу. Колоссальная фигура Нут, богини неба, поддерживаемой Шу, богом воздуха, на кенотафе Сети I (1313–1292, XIX династия) в Абидосе. Нут каждый день рождает Солнце и звезды. На ее теле размещены названия небесных деканов, а под ней, а также на ее руках и ногах выбиты дни и месяцы, в которые происходит утренний, ночной или вечерний восход соответствующего созвездия.

Сходную аллегорию можно видеть на гробнице Рамзеса IV (1167–1161, XX династия) в Фивах. См. диаграмму и комментарий в: Heinrich Brugsch. Astronomische und astrologische Inschriften altaegyptischer Denkmaeler (Leipzig, 1883). C. 174

Рис.6 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 6. Богиня неба, Нут, поддерживает небо, стоя на руках и ногах. На земле распростерт бог земли, Геб. Посередине изображен бог Шу, который обеими руками поддерживает Нут. Лист 87 Папируса Гринфилда, самого длинного папируса в фиванском тексте Книги мертвых (до разделения на 96 разделов длина свитка составляла около 37 м, а высота – почти 0,5 м)

К. Шох доказал, что продолжительность сотического цикла составляла не 1460, а 1465 лет; он учел вековое ускорение солнца, собственное движение Сириуса и уточненные расчеты arcus visionis. Следующая таблица, основанная на доводах Шоха, показывает, что дата по юлианскому календарю, соответствующая первому дню месяца Тот, гражданского Нового года, в начале четырех сотических циклов в истории Египта передвинулась с 16 на 19 июля; гелиакальный восход Сотиса, в соответствующие дни июля, выпадал на 1-й день месяца Тот в четыре tetraeterides, указанные во втором столбце таблицы.

Рис.7 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Сотический (или юлианский) год, состоящий из 36574 дня, был введен в Риме в 45 г. до н. э. Юлием Цезарем с помощью александрийского астронома Созигена. Начало нового сотического цикла (четвертого в вышеуказанной таблице), то есть совпадение первого дня Тота с гелиакальным восходом Сотиса, на самом деле наблюдали в Египте в 140–143 гг. н. э. Произведя обратный отсчет от этой даты и неверно предположив, что сотический цикл составляет 1460 лет и постоянен, Дж. Г. Брэстед определил то, что он назвал «древнейшей фиксированной датой в истории», эпоху сотического календаря, 4241 г. до н. э. Приняв во внимание поправки Шоха, можно прийти к выводу, что «древнейшей фиксированной датой» был не 4241 г., а 4229–4226 гг. Во всяком случае, необходимо помнить, что эта дата стала результатом обратной экстраполяции, и не придавать ей слишком большого значения.

Астрономические способности древних египтян доказывают не только их календарь, таблицы зенита звезд и восхода звезд, но и некоторые их инструменты, например искусные солнечные часы или сочетание отвеса с раздвоенной рейкой; с помощью этого инструмента они рассчитывали азимут той или иной звезды. Образцы древнеегипетских инструментов хранятся в Каирском и Берлинском музеях, а их точные копии можно осмотреть во многих египтологических и астрономических коллекциях.

Архитектура и строительство

Пирамиды настолько хорошо известны, что их описание не требуется. Впрочем, читатели в своей массе, как правило, представляют лишь три пирамиды Гизы, самые большие, но ни в коей мере не единственные – и не самые ранние. Старейшая из них была построена для фараона Джосера из III династии (XXX в.) в Саккаре, рядом с древней столицей Египта, Мемфисом, к югу от Каира. Пирамида Джосера представляет собой так называемую ступенчатую пирамиду; ее высота составляет около 62 м. Столетие спустя была возведена Великая пирамида Хуфу (Хеопса, IV династия), самая высокая пирамида в Гизе. Пирамида Хеопса считается самой масштабной постройкой Древнего мира и одной из самых высоких, созданных человеком. Высота каждой ее стороны составляет около 236 м; в прошлом ее высота составляла около 146 м. Пирамиды, служившие вместилищем и защитой для гробниц фараонов, сложены из известняковых блоков. Они возведены целиком, за исключением погребальной камеры и ведущих к ней хитроумных, извилистых проходов.

Сооружение таких огромных построек 49 веков назад вызывает множество чисто технических вопросов, ответы на многие из которых не получены до наших дней. Их масштабность поражает! Как архитекторы времен Хеопса могли создать, а его подданные – построить такие сооружения? Хотя древнеегипетское общество можно назвать высокоразвитым по сравнению с неграмотными дикарями, их техническое оснащение значительно уступало нашему. Великие пирамиды настолько чудесны, что некоторые ученые, пытавшиеся познать их тайны, пали жертвами легкой формы безумия и приписывали античным строителям оккультные и метафизические намерения и эзотерические знания, обладание которыми было бы еще чудеснее, чем познания в механике и строительстве, которыми они, безусловно, обладали. Как бы там ни было, древние египтяне построили пирамиды; они стоят в пустыне, самые внушительные свидетельства Древнего мира, лучшие памятники их строителям по сей день. Возможно, они переживут многие постройки, которыми так гордится современный человек.

Достижения строителей пирамид часто обесцениваются утверждениями вроде: «Египтяне пользовались трудом многих тысяч людей, которые работали долгие периоды времени. Они заменяли силу механизмов мускульной силой человека в неограниченных количествах». Конечно, египтяне привлекали к строительству огромное количество людей, но это не только не решает главные архитектурные и строительные загадки, но и предлагает новые, человеческие, – почти столь же сложные. Как можно привлечь к задаче 30 тысяч человек и заставить их работать вместе, слаженно? О таком легко только говорить. Как именно это было сделано? Количество людей, которое можно с пользой привлечь к выполнению определенной задачи в заданном пространстве, ограничено. И даже если представить, что удалось привлечь очень большое количество, скажем, несколько десятков тысяч человек, для одновременной работы, руководство их усилиями требовало значительного искусства и прозорливости. Для удовлетворения же их естественных потребностей требовались немалый административный опыт и развитая система снабжения. Независимо от того, выполняется ли задача с помощью механизмов или армии людей, для ее планирования и решения требуются незаурядные знания, ум и гибкость.

Невозможно перечислить здесь все проблемы, задействованные в египетской архитектуре, ибо имя им легион. Остановимся на одной задаче: возведении гранитных обелисков. Для того чтобы говорить об обелисках, нам придется совершить большой скачок, от так называемого Древнего царства к Новому. Великие пирамиды восходят ко временам IV династии (2900–2750); эпоха обелисков относится к XVIII–XIX династиям (1580–1205); интервал между двумя эпохами составляет 14 веков! Для того чтобы увидеть пирамиды, необходимо поехать в Египет, но обелиски можно видеть во многих европейских странах и даже в Нью-Йорке. Как они создавались? Гранитные глыбы добывались в асуанских каменоломнях, расположенных неподалеку от первого порога Нила. Те самые гранитные каменоломни можно осмотреть и в наши дни. Они служат важной достопримечательностью, главным образом потому, что туристы могут увидеть прямо на месте гигантскую глыбу, заготовку для обелиска, которую пришлось забросить из-за образовавшихся в граните трещин. Если бы оказалось возможно извлечь и воздвигнуть этот обелиск, он стал бы самым большим из всех: его высота достигает почти 40 м, а весит он 1168 тонн. Благодаря этому заброшенному обелиску удалось понять, как древние инженеры удаляли верхние слои гранитного слоя, чтобы определить массу камня для извлечения и выбрать грунт вокруг основной породы. На основании свидетельств в Асуане и других местах Р. Энгельбах объяснил, как протекала работа, в подробностях; он же объяснил, как извлеченный обелиск транспортировали на санях к Нилу, грузили на судно, затем выгружали, доставляли к месту возведения и, наконец, воздвигали. И все же, несмотря на опыт механика и археолога, Энгельбаху не удалось объяснить всё. Например, какими орудиями египтяне резали очень твердую породу? Возможно, для того, чтобы отколоть глыбу от скалы, они не вырезали, а выбивали ее с помощью долеритовых шаров (многие такие орудия найдены на месте), но им нужны были и другие орудия, возможно, металлические. Какими именно орудиями они пользовались? Как высекали сложные и длинные иероглифические надписи на твердом граните?

Искусство египетских архитекторов подтверждается небольшим энтазисом Луксорского обелиска, стоящего в центре Парижа. Этот обелиск относится к эпохе XIX династии (1350–1205). Возведение обелиска было делом чрезвычайно тонким; в случае неудачи архитектор рисковал своей репутацией и, скорее всего, жизнью. Судя по всему, обелиск не поднимали с земли до перпендикулярного положения – это было бы непрактично. Его тащили вверх по длинной наклонной насыпи, пока он не достигал высоты, находящейся значительно выше точки равновесия или центра тяжести; затем из-под него осторожно вырезалась земля, пока обелиск не оказывался на пьедестале; его край опирался о выемку в пьедестале, прислонившись к насыпи. Из этого положения его тянули вверх. Если обелиск падал недостаточно мягко, он раскалывался, и в таком случае годы тяжелого труда были потеряны впустую. Или, если его недостаточно прочно соединяли с основанием, ущерб оказывался непоправимым и архитектурный эффект был испорчен. (Обелиск царицы Хатшепсут (1495–1475) в Карнаке стоит на пьедестале неровно, но неровность очень мала и не портит общего вида.) Задача была сложной и включала столько скрытых трудностей, что невольно задаешься вопросом, не экспериментировали ли египтяне с масштабными моделями, подобно современным архитекторам, чтобы рассчитать вес и точки равновесия обелисков, отрепетировать процесс возведения и таким образом избежать роковых ошибок. Как бы там ни было, египетские архитекторы и их царственные заказчики всецело сознавали свои достижения и с гордостью увековечивали их. Несколько архитекторов обелисков известны нам поименно, потому что их награждали гробницами в Фиванском некрополе и статуями в храме. Надписи на гробницах и статуях свидетельствуют о возведении обелисков, но, к сожалению, не объясняют, как это было сделано. Может быть, объяснение заняло бы слишком много места и не представляло интереса ни для кого, кроме других архитекторов? Впрочем, другим архитекторам наверняка требовались не общие слова, а технические подробности. И в наши дни на памятных табличках, на тех или иных сооружениях никто не пытается даже вкратце объяснить, как был сооружен, например, тот или иной мост.

Позвольте вспомнить двух из этих архитекторов. Первый, Сенмут, был главным архитектором женщины-фараона Хатшепсут (1495–1475). Он воздвиг ее обелиски и обелиски в большом храме в Дейр-эль-Бахри. На статуе он держит на коленях старшую дочь Хатшепсут, Нефрура, чьим воспитателем он был (рис. 7). Второй – Бекнехонс, живший на столетие позже, создатель Луксорского обелиска и, возможно, изобретатель энтазиса; его статуя с высеченной биографией сейчас находится в Мюнхенской глиптотеке.

Рис.8 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 7. Статуя Сенмута, зодчего женщины-фараона Хатшепсут (1495–1475); Сенмут держит на коленях старшую дочь Хатшепсут, Нефрура, свою воспитанницу. Высота статуи – 60 см

Многие обелиски перевезли из Египта в Рим, Константинополь, позже в Париж, Лондон и другие города, и даже через Атлантику в Нью-Йорк. Римляне, известные знатоки строительных трудностей, переместили больше всего обелисков. Так, Латеранский обелиск, самый большой из тех, которые можно видеть сегодня, находится на площади Сан-Джованни в Риме. Его сооружение для Карнакского храма начато при Тутмосе III и завершено при Тутмосе IV (1420–1411). По приказу Константина Великого его перевезли в Александрию в 330 г. н. э., но в 357 г. по приказу его сына Константина II обелиск перевезли в Рим и установили в Большом цирке. В 1587 г. его там обнаружили расколотым на три части; на следующий год под руководством Доменико Фонтана его водрузили на прежнем месте. Тот же Фонтана добился большей славы, воздвигнув еще один обелиск, Ватиканский. Он ниже Латеранского, но зато не был разбит. Обелиск не был завершен египтянами, так как на нем нет иероглифической надписи (поэтому его раннюю историю мы не знаем). Его привезли из Гелиополя по приказу императора Калигулы (37–41) и поставили в цирке, который позже получил название Цирка Нерона. Папа Сикст V распорядился, чтобы его перевезли на площадь Святого Петра, что и было сделано под руководством Фонтана в 1586 г. (рис. 8). Это событие привлекло к себе много внимания; его подробно описал сам Фонтана в своей книге[4].

Луксорский обелиск был перевезен в Париж, на нынешнее место, морским инженером А. Леба в 1836 г. Нью-йоркский и Лондонский обелиски изначально стояли вместе в Гелиополе, где их воздвигли при Тутмосе III (1501–1448). Оба обелиска около 22 г. до н. э. римляне перевезли в Александрию. Абдул-Латиф ибн Юсуф аль-Багдади, ученый, живший в XIII в., видел оба эти обелиска; П. Белон (1517–1564), посещавший Александрию около середины XVI в., видел только один. В промежутке один из обелисков упал; к счастью, груды песка, накопившиеся вокруг него за века, смягчили падение, и обелиск остался целым. В 1878 г. его перевезли в Лондон. Стоящий же обелиск перевезли в Нью-Йорк и воздвигли в Центральном парке в 1881 г. За перевозку обелиска в Америку и повторное его воздвижение в Нью-Йорке отвечал уроженец Барбадоса инженер Г.Х. Горриндж (1841–1885), который издал великолепный рассказ о своем достижении, содержащий сведения обо всех остальных обелисках. Его труд по-прежнему считается образцовым по данной теме.

Уже упоминалось, что заброшенный Асуанский обелиск весил бы 1168 тонн. Остальные вышеназванные обелиски (перечисляю их снова, начиная с самого высокого) – Латеранский, Ватиканский, Парижский (Луксорский), Нью-йоркский, Лондонский – весят, соответственно, 455, 331, 227, 193 и 187 тонн. Древние египтяне могли работать с обелисками гораздо большими, чем теми, что сейчас можно видеть на Западе; Асуанский обелиск был бы почти в шесть раз тяжелее Лондонского. О воздвижении обелисков под руководством Фонтана в 1586 г. и Горринджа в 1881 г. говорили как о девятидневном чуде, и все же рабочие лишь повторяли часть работы, которую проводили их египетские предшественники за тысячелетия до них.

Рис.9 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 8. Повторное возведение египетского обелиска в Ватикане в 1586 г., произведенное Доменико Фонтана

Лучшим подтверждением гениальности древнеегипетских инженеров могут служить хвалебные рассказы современных инженеров (в частности, О. Монферрана о сооружении Александровской колонны в Санкт-Петербурге). В распоряжении современных инженеров и архитекторов имеются мощные механические орудия, появившиеся в результате многовековых усилий; древнеегипетским инженерам удалось выполнить сходные задачи без подобных средств. С этой точки зрения современным египтянам не стоит жалеть о том, что много обелисков увезли из их страны. Каждый из «ссыльных» обелисков – почти вечный памятник славы Древнего Египта.

Математика

Архитектурные и строительные достижения Египта подразумевают хорошие знания арифметики и геометрии. Во-первых, необходимы были простые средства для того, чтобы вести сложные подсчеты. Такие потребности удовлетворились рано. В Эшмоловском музее в Оксфорде можно видеть булаву эпохи фараона Нармера, правившего до I династии (то есть до 3400 г. до н. э.); на ней сообщается о захвате 120 тысяч пленных, 400 тысяч быков и 1 миллиона 422 тысяч коз. Это большие цифры; они записаны способом, напоминающим римские цифры: символы для каждого десятка (вплоть до миллиона) повторяются по мере необходимости. Так же римляне записали бы 2304 в виде ММСССШ. Самые большие разряды записывались первыми, а остальные по мере их важности, но так было не всегда; разряды могли группировать в любом порядке. Позже появился упрощенный способ, когда вместо 10 100 000 записывали 100 000 × 101.

Что касается геометрии, необходимость в ней была очевидна даже при сооружении таких простых памятников, как пирамиды, что возвращает нас в XXX в. Строители пирамид должны были точно вырезать известняковые блоки перед тем, как поднимать их на их место; самые крупные блоки укладывались в сложную конструкцию над усыпальницей фараона с целью уменьшить давление на потолок; 56 таких потолочных блоков имеются над усыпальницей в Великой пирамиде; в среднем они весят 54 тонны. По свидетельству археолога Ф. Питри, точность, которой достигли при строительстве пирамиды Хеопса (IV династия), почти невероятна.

Обтесывание камней, которые должны были плотно прилегать друг к другу, требовало некоторого знания стереометрии (далее мы увидим, что в этой области египтяне зашли поразительно далеко). Можно утверждать, что такие работы требовали и познаний в области описательной геометрии и стереотомии. Недостаточно было решать такие задачи в общем плане, поскольку резчику по камню необходимо было точно показать, как следует резать известняковые блоки. Однако такие познания оставались эмпирическими и, скорее всего, несформулированными.

Хотя можно с уверенностью утверждать, что архитекторы пирамид обладали серьезной математической подготовкой, без которой не могла быть выполнена теоретическая часть их задачи, у нас нет математических текстов эпохи Древнего царства, как и других царств вплоть до XII династии (2000–1788). Хотя два самых важных текста дошли до нас в позднейших редакциях, вероятнее всего, они появились именно в ту эпоху.

Арчибальд[5] перечисляет около 36 оригинальных документов, связанных с египетской математикой; они написаны на древнеегипетском, коптском и древнегреческом языках и датируются от около 3500 г. до н. э. до 1000 г. н. э. (разброс составляет 45 веков). Всего насчитывается 16 документов до 1000 г. до н. э., причем два из них затмевают все остальные.

Давайте рассмотрим их подробнее. До нас дошли два сборника математических задач. Их можно назвать трактатами – древнейшими из существующих учебников математики. Они существуют в виде свитков папируса, которые называются соответственно (по фамилиям первых владельцев) папирусом Голенищева (или Московским математическим папирусом, так как он находится в Москве) и папирусом Ринда (он хранится в Лондоне). На самом деле папирус Ринда состоит из двух свитков папируса (они находятся в Британском музее и хранятся под номерами 10057 и 10058), но фрагмент, связывающий два этих свитка, был обнаружен в Нью-Йоркском историческом обществе. Два свитка из Британского музея и нью-йоркский фрагмент составляли один свиток или один трактат. Папирус Голенищева древнее; он относится к XIII династии (начавшейся в 1788 г. до н. э.), однако в нем отражены способы решения задач, принятые в эпоху предыдущей династии. Папирус Ринда относится к эпохе правления гиксосов (примерно XVII в. до н. э.), но является копией более старого документа времен XII династии. Таким образом, два этих почтенных трактата, хотя и появились в разное время, представляют одну и ту же эпоху, эпоху XII династии (2000–1788), или, грубо говоря, XIX в. до н. э. Период XX–XVII вв. до н. э. считался временем научного расцвета в Древнем Египте, в то время как период, следовавший непосредственно за ним, примерно XVI–XII вв. до н. э., отмечен расцветом политическим, когда Египет стоял во главе всемирной империи. Любопытно, что интеллектуальный расцвет предшествовал политическому, а не совпадал с ним и не следовал за ним, как можно было бы ожидать.

Как ни странно, два этих выдающихся папируса имеют одну и ту же длину (544 см), но, в то время как папирус Ринда имеет полную ширину (33 см), папирус Голенищева – своего рода карманное издание, и его ширина составляет лишь четверть от папируса Ринда (8 см). Хотя последний, видимо, является более ранним, удобно вначале рассмотреть папирус Ринда.

Огромное строительство, предпринятое в эпоху пирамид, требовало деятельности клерков, которые сохраняли и увековечивали традиции в виде методов и рецептов, задач, расчетов и таблиц – а также того, что соответствовало нашим копиям чертежей. Можно предположить, что такие традиции, постепенно обогащавшиеся, сохранялись до конца расцвета Древнего Египта. Так, сооружение множества обелисков при XVIII и XIX династиях предполагает, что архитекторы передавали результаты многочисленных экспериментов, полученных методом проб и ошибок, своим ученикам; данные также передавались от двора одного фараона к другому. Вероятно, сохранению научных традиций очень способствовали жрецы, самые образованные люди для своего времени. Так, судя по вступительным словам на папирусе Ринда, его написал писец по имени Ахмес.

Судя по всему, Ахмес сознавал огромную важность своей задачи. Во вступительной части папируса Ахмеса объясняется, что он посвящен «совершенному и основательному исследованию всех вещей, пониманию их сущности, познанию их тайн». Перед нами практически научный трактат, то есть систематический отчет о доступных знаниях в его области. Конечно, древний учебник ни в коей мере не является таким же систематическим, как пособия, написанные в наши дни, но в нем прослеживается вполне внушительная методика. Подумать только! Некий Ахмес, живший почти за столько же веков до Христа, сколько живем мы после Христа, приступает к решению основных задач арифметики и геометрии в том виде, в каком они представлялись его современникам!

Прежде чем описывать содержание папируса Ринда, необходимо объяснить, как египтяне представляли себе дроби. По какой-то странной причине для них были приемлемы лишь аликвотные дроби, то есть дроби вида 1/n имеющие числитель, равный 1, и знаменатель, выраженный натуральным числом. В порядке исключения использовались две «вспомогательные» дроби, 2/3 и 3/4. Вторая из них, «три части», то есть 3/4, использовалась редко, зато первая – «две части», то есть 2/3, очень распространена. Для дроби 2/3 существовал отдельный символ, который часто встречается в математических текстах.

Папирус Ринда начинается с таблицы разложения дробей типа 2/(2π + 1), в которой n — натуральное число от 2 до 50:

Рис.10 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

То, что таблица помещена в начало трактата, типично для его полутеоретического, полупрактического характера. Писец или его неизвестный предшественник экспериментальным путем пришел к некоторому уровню абстракции и счел целесообразным представить его.

Затем следуют 40 арифметических задач (см. задачу 4 на рис. 9), которые связаны с делением 1, 2…, 9 на 10, умножением дробей, задач на дополнение вычитаемого до уменьшаемого (дополнить 2/3 1/30 до 1; правильный ответ – 1/5 1/10), задачи на величины (сумма некоторой величины и 1/7 от нее равняется 19; найти величину. Ответ – 16 1/2 1/8), деление на дробь, деление на меру хекат, деление хлебов в арифметической прогрессии (см. пример ниже). Эти задачи ведут к уравнениям первой степени с одним неизвестным. Конечно, на папирусе нет уравнений, но можно отметить символы, обозначающие сложение, вычитание и даже один символ, представляющий неизвестную величину. Задача в Берлинском папирусе (№ 6619) Кахуна (XII династия) решается двумя уравнениями, причем одно из них квадратичное, с двумя неизвестными. В современной записи:

х2 + у2 = 100

У = 3/4 х.

Рис.11 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 9. Папирус Ринда, задача 4 (частично в Британском музее, частично в Нью-Йоркском историческом обществе). Верхняя часть воспроизводит изначальный иератический шрифт; ниже приведена запись иероглифами с транслитерацией. Вольный перевод: «Раздели 7 хлебов между 10 людьми». Решение: каждый получит по 7/10 = 2/3 + 1/30, то есть нужно сначала каждый хлеб разделить на 3 части и дать каждому по две, а затем разделить оставшуюся треть на 10 частей и дать каждому по одной.

Рис.12 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Всего 7 хлебов, что правильно

Ответ: x = 8, у = 6. Тогда 82 + 62 = 100, или 42 + З2 = 52; мы узнаем числа, фигурирующие в теореме Пифагора (к ней мы еще вернемся).

Вот последняя арифметическая задача:

Задача 40. «Раздели 100 хлебов между 5 людьми таким образом, чтобы доли, доставшиеся каждому, находились в арифметической прогрессии и 1/7 от суммы трех самых больших доль была равна сумме двух меньших. Какова разница между долями?»

Решение: пусть разница между долями составляет 51/2 Тогда доли, доставшиеся 5 людям, будут

23 171/2 12 61/2 1, всего 60.

Столько раз, сколько необходимо умножить 60, чтобы получилось 100, на столько же необходимо умножить эти доли.

1 60

2/3 40

Всего 12/3 на 60 дает 100.

Умножить на 12/3:

Рис.13 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Задачи 41–60 связаны с вычислением площади и объема, а задачи 61–84 носят смешанный характер. Площадь треугольника вычисляют умножением его основания на половину стороны; это верно лишь для остроугольных треугольников. Объем цилиндрического амбара диаметра d и высоты h вычислялся по формуле (d — 1/9d)2h. Это довольно близко к площади круга – 0,7902 d2 0,7854d2, как если бы π равнялось не 3,14, а 3,16.

Нет оснований полагать, что египтяне знали теорему Пифагора, если не считать одного косвенного указания на это в Берлинском папирусе. Возможно, египтяне получили нужные ответы эмпирическим путем, но вопрос остается неясным. То, что приобрести такие знания было относительно легко и они преодолевали и более серьезные трудности, – несерьезный довод. В истории науки обычное явление, когда задачи не всегда решались (одним народом либо всеми коллективно) по мере возрастания сложности.

Ссылка Демокрита Абдерского (V в. до н. э.) на мудрых египетских harpedonaptai, то есть землемеров, которые измеряли расстояния веревкой с узелками, часто трактуется неверно. По словам Демокрита, ни один современник, в том числе египетские землемеры, не превзошел его в построении фигур из линий и в расчете их площади. Комментаторы без дальнейших доказательств пришли к выводу, что землемеры могли вычерчивать нужные углы с помощью веревки с узелками. Скорее всего, функция веревки с узелками была астрономической, а не математической. «Растягивание шнура» было одной из первых церемоний при закладке храма. Шнур или веревку необходимо было растягивать по меридиану, чтобы правильно сориентировать храм. Вполне возможно, что «растягиватели веревок» умели также строить перпендикуляр к меридиану; возможно, они делали это с помощью веревки, поделенной на 3, 4, 5 частей. Впрочем, это лишь догадки, как и все гипотезы, по которым открытие теоремы Пифагора приписывают древним индусам или китайцам.

В Московском математическом папирусе (папирусе Голенищева) всего 25 задач, но одна из них захватывает дух. Похоже, она доказывает, что древние египтяне умели вычислять объем усеченной пирамиды, и решение у них такое же, как у нас, представленное формулой

V = (h/3) (a2 + ab + b2),

где h — высота усеченной пирамиды, а и b – стороны квадратных оснований.

Это решение можно назвать шедевром древнеегипетской геометрии. Оно свидетельствует о раннем развитии науки в Древнем Египте и о гениальности египтян. Скорее всего, решение было найдено ими уже в XIX в. до н. э., если не раньше, и они так и не превзошли его, хотя продолжали работать на протяжении еще трех тысячелетий.

Техника и технология

Самым главным техническим достижением с точки зрения его культурных последствий стало изобретение папируса, которое обсуждалось выше. Скажем несколько слов о двух других событиях, каждое из которых открывало бесконечные возможности, – изготовление стекла и ткачество.

Невозможно установить, когда стекло впервые было изготовлено специально (сохранились несколько образцов додинастической эпохи), но к началу XVIII династии (ок. 1580 г. до н. э.) стекло уже производили в широком масштабе, а к середине той эпохи (ок. 1465 г.) техника изготовления стекла достигла высокого уровня. Стекло получается из сплава кварца (кремнезема) со щелочью. Щелочь, обнаруженная в египетских образцах, – по большей части сода; поташ присутствовал лишь в малой пропорции. Это доказывает, что кремнезем египтяне добывали главным образом из натрона (декагидрата карбоната натрия), а не путем выщелачивания древесной золы; остатки стекольных заводов были обнаружены на раскопках во впадине Вади-эн-Натрун на северо-востоке Ливийской пустыни, между Александрией и Каиром. Впадина получила свое название благодаря озерам, богатым содой. (Этот богатый источник соли и соды эксплуатируется по сей день.) Египтяне изготавливали глазурь разных видов, главным образом для покрытия глиняных сосудов, а также разноцветное стекло – аметистовое, черное, синее, зеленое, красное, белое, желтое. Значит, они знали, что добавление определенных металлов или оксидов некоторых металлов к основным материалам (кварцевому песку и карбонату натрия) позволяет добиться желаемых эффектов. Было бы крайне ошибочно называть подобные эмпирические познания химией или говорить, например, что древние египтяне знали кобальт, потому что кобальт обнаружен в античном стекле (уже в эпоху XVIII династии). Тем не менее наличие кобальта имеет большое значение, так как соединения кобальта в Египте не встречаются; их приходилось ввозить из других регионов (Персия, Кавказ). Значит, египетские стеклоделы уже были настолько искушенными, что искали за границей различные ингредиенты, чтобы добиться новых цветов, в данном случае – синего.

Из стекла делали бусы, мозаику и вазы. Последние формовались из тощей глины. Выдувное стекло появилось значительно позже.

Некоторые ткани изготавливали в доисторическую эпоху. Египетский метод прядения и ткачества можно понять по макету станка времен XI династии (2160–2000) и по настенным рисункам времен XII и последующей династий. Маленькие макеты всевозможных предметов и орудий помещали в гробницы. На настенных рисунках изображаются женщины, занятые прядением и ткачеством. Макет и рисунки найдены в Фивах и сейчас находятся в Каирском музее. Отдельные куски полотна, обнаруженные в гробницах фараонов, отличаются столь тонким плетением, что невооруженным глазом их с трудом можно отличить от шелка. Кроме того, найденные полотна полупрозрачны. Даже если бы мы не располагали образцами такого полотна (эпохи Древнего царства!), мы могли бы догадаться о его существовании по рисункам, на которых конечности женщины видны сквозь ткань, которая на ней надета. Художник воспроизводил в точности то, что он видел. В качестве примера можно привести настенные росписи в гробнице Нефретере, жены фараона Рамзеса II (1292–1225). На них изображается богиня Исида, которая провожает Нефретере в ее гробницу.

Металлургия и горное дело

Одно из основополагающих открытий человечества – открытие твердых сплавов. Его сделали во многих местах независимо друг от друга. Там, где его сделали, оно породило или подготовило промышленную революцию. Мы считаем, что век металла сменил каменный век, хотя Древний Египет производит впечатление своего рода победоносной каменной культуры: металлические орудия исчезли, в то время как каменные памятники по-прежнему можно видеть в долине Нила. Однако создание таких памятников, скорее всего, стало возможно благодаря металлическим резцам. Во всяком случае, металлические инструменты способствовали увеличению их количества. Металлические инструменты преобразили не только труд каменотесов, но и многие другие ремесла; оружие из металла в корне изменило политическое равновесие.

Металлы открыли не в Египте; их открыли в доисторическую эпоху. Скорее всего, открытие сделали случайно, причем одновременно во многих местах. На Синайском полуострове в изобилии имелась медная руда; местные жители или гости из Египта могли обкладывать костер кусочками этой руды. Некоторые кусочки выплавлялись, и утром среди угля находили блестящие кусочки меди. Египетские женщины с самых ранних известных нам времен красили глаза малахитом. Малахит – это медная руда (основной карбонат меди); если кусочек малахита падал в костер, он мог выплавиться и появлялся кусочек меди. Если мужчине в первом случае или женщине во втором случае хватало наблюдательности и ума, чтобы сделать вывод из случайного происшествия (умных людей немного, однако они встречаются в любое время), они повторяли эксперимент в разных условиях, получали больше меди, били по металлу молотом и придавали куску желаемую форму, делали новые орудия труда, применяли эти орудия… Как всегда, речь здесь идет не об одном открытии, а о целой цепочке открытий, ведь для ковки меди требовался не один человек. У каждого кузнеца появлялись последователи, а у каждого последователя – свои последователи. Ко времени строительства пирамид медный век давно начался.

Рудные залежи редко ограничиваются каким-то одним металлом. Древние металлурги вынуждены были добывать нечистые металлы, то есть смесь одного основного металла – меди – с другими. Возможно, они заметили превосходящую ценность некоторых сплавов и позже стали делать сходные сплавы, смешивая разные руды. Иными словами, они заметили: если сплавить вместе разные руды, качество конечного продукта повышается. Еще позже, гораздо позже мастера стали делать определенные сплавы, смешивая металлы в постоянной пропорции. Всего один абзац подводит итог многим тысячелетиям металлургических опытов.

Самым известным сплавом в древности была бронза, то есть сплав меди и олова. Возможно, первая бронза появилась случайно еще до XVIII династии (1580–1350). Образцы меди, выплавленной ранее того времени, содержат различное количество олова, мышьяка, марганца или висмута. Изобретение бронзы, то есть сплава меди с определенным количеством олова (от 2 до 16 % в Античности; от 9 до 10 % в наши дни) стало почти таким же важным шагом вперед, как открытие самой меди; это изобретение знаменовало собой начало новой эпохи. Бронза крепче и тверже меди, особенно при ковке. (Данное утверждение справедливо, только если доля олова мала, скажем, 4 %; если она чуть больше, скажем, 5 %, сплав после ковки становится хрупким, если его периодически не закаляют в процессе.) Температура плавления бронзы ниже, чем температура плавления меди; кроме того, бронза легче поддается формовке. Выплавленная бронза не уменьшается в объеме, как выплавленная медь, и не так быстро абсорбирует газы. Бронза нашла широкое применение в эпоху XVIII династии и позже.

Где египтяне брали олово? Возможно, в конце Древнего царства его уже импортировали в Египет. Олово ввозили с некоторых островов, из финикийского Библа (нынешнего Джебейла в Ливане) и, возможно, даже из Центральной Европы. Самым очевидным источником был Библ, в окрестностях которого имелись как медные, так и оловянные рудники. Таким образом, сплав двух руд появился довольно рано – сначала случайно, но затем его начали производить специально.

Если та или иная руда оказывалась особенно ценной, если на нее был спрос, местные жители вначале выбирали запасы, лежащие ближе к поверхности, а затем приступили к строительству шахт. В эпоху Древнего царства уже широко разрабатывались шахты на Синае; их эксплуатация была реорганизована в эпоху XII династии, во времена Сесостриса I (1980–1935) и особенно широко развивалась при Аменемхете III (1849–1801). В то время рыли колодцы и цистерны, строили казармы для рабочих, дома для надсмотрщиков и укрепления для защиты от бедуинов. В местности Серабит-эль-Хадим на Синае по приказу фараона вырыли огромный резервуар в скалах; управление шахтами велось весьма методично. Развалины этого шахтерского поселения, построенного почти 38 веков назад, можно видеть и в наши дни.

Время от времени египтяне находили применение метеоритному железу, но основными их металлами были медь и бронза. Железная металлургия гораздо труднее медной; она началась и развивалась в Западной Азии, а в Египет попала очень поздно (в Навкратисе, в VI в. до н. э.). Возможно, азиатские кузнецы попадали в Египет до того времени, что объясняет присутствие немногочисленных железных орудий, более или менее науглероженных и закаленных. Они датируются 1200 г. до н. э. и позже.

Для того чтобы увеличить температуру в металлургических печах, египтяне уже во времена V династии пользовались трубками для подвода сжатого воздуха, а в эпоху XVIII династии и позже – воздуходувными мехами.

Медицина

Нет необходимости подчеркивать древнее происхождение египетской медицины; во всех цивилизациях медицина развивается очень рано, поскольку необходимость в ней настолько универсальна и настолько насущна, что ее невозможно обойти. Можно не сомневаться, что даже в ранние доисторические дни, за много тысячелетий до нашей эры, в Египте уже практиковали медицину в том или ином виде. Например, малахитом в качестве подводки и мази для глаз пользовались еще представители бадарийской культуры; галенит в тех же целях начали применять позже, хотя еще в додинастическую эпоху. Обрезание – ритуал, возникший в незапамятные времена; следы этой операции видны на телах, извлеченных из доисторических могил (около 4000 г. до н. э.). Очень четкое описание этой операции вырезано на стене гробницы времен VI династии (ок. 2625–2475); см. рис. 10.

Имхотеп, самый первый врач, чье имя увековечено в записи, был визирем Джосера, основателя III династии, в XXX в. Имхотеп был ученым, астрономом, врачом, архитектором (возможно, именно он спланировал первую пирамиду, ступенчатую пирамиду Саккара). Позже его чествовали как героя и безупречного врача, а еще позже – как бога медицины, прототипа Асклепия (так же как ученый бог Тот стал прототипом Гермеса и Меркурия). О медицинских познаниях Имхотепа нам известно очень мало, но факт его обожествления очень важен; его можно смело считать первым великим медиком в египетской системе ценностей. Тем, кто называет отцом медицины Гиппократа, необходимо помнить, что Гиппократ по времени находится примерно посередине между Имхотепом и нами. Такое уточнение помогает шире взглянуть на науку древности.

В эпоху пирамид было не просто много лекарей; среди них имелось немало узких специалистов. Так, нижняя челюсть, найденная в гробнице IV династии (2900–2750), подтверждает искусство древнего дантиста: отчетливо видно отверстие на альвеоле, сделанное с целью вскрытия абсцесса под первым моляром. Судя по надписи на надгробной плите Ири, главного врача фараона VI династии (2625–2475), он был также «дворцовым глазным врачом» и «дворцовым желудочно-кишечным врачом» и носил титул «того, кто разбирается во внутренних жидкостях» и «охранника ануса».

Рис.14 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 10. Самое раннее изображение хирургической операции: обрезание, производимое каменным ножом. Саккара, начало VI династии (приблизительно конец XXVII в.)

Дошедшие до нас около семи медицинских папирусов сравнительно поздние, от XII до XX династий (2000–1090), но в большинстве из них отражены явно более ранние знания, которые восходят к Древнему царству, к IV династии. В двух самых ранних папирусах, так называемых фрагментах Кахуна и Гардинера (ок. 2000 г. до н. э.), речь идет о женских и детских болезнях, а также о болезнях домашнего скота. Два самых важных папируса, так называемые папирусы Смита и Эберса, датируются XVII–XVI вв. Папирус Смита относится к тому же времени, что и математический папирус Ринда. Грубо говоря, дошедшие до нас выдающиеся математические и медицинские трактаты в целом относятся к одному периоду, концу Среднего царства – началу Нового царства, перед началом имперской эпохи, когда Египет управлял миром.

Рассмотрим подробнее два самых известных медицинских папируса, папирус Смита и папирус Эберса. Оба они значительно длиннее остальных. На основании расчетов, произведенных автором этой книги, в семи перечисленных медицинских папирусах 3746 строк; в папирусе Смита 469 строк, а в папирусе Эберса 2289 строк, поэтому вместе они составляют 2758 строк, или почти 75 % всех папирусов. Поскольку все рукописи в конечном счете произошли от одних и тех же источников эпохи Древнего царства, можно с уверенностью предположить, что изучение папирусов Смита и Эберса позволит нам довольно подробно узнать о древнеегипетской медицине.

Начнем с более молодого папируса, папируса Эберса, так как он значительно (почти в пять раз) длиннее папируса Смита и до самого недавнего времени был лучше всего известен. Впрочем, разница в возрасте невелика и составляет примерно столетие; она ничтожна, если иметь в виду, что оба текста отражают более древние традиции. Мы уверены, что папирус Эберса был написан немного позже, чем папирус Смита, но было бы неблагоразумно заключать, что содержание первого относится к более поздней дате, чем содержание второго.

Папирус Эберса представляет собой свиток в 20,23 м длиной и 30 см высотой; текст разделен на 108 колонок по 20–22 строки в каждой. В нем содержится 877 рецептов лекарств от широкого спектра болезней или симптомов. Заклинания рекомендуются лишь в 12 случаях, а в иных случаях терапевтическое лечение не кажется неразумным, хотя описание болезни и лекарства часто выглядит непонятно. Структуру свитка можно представить следующим образом.

Указания перед началом лечения для усиления его действия. Внутренние болезни. Болезни глаз. Болезни кожи (с приложением прочих). Болезни конечностей. Разное (особенно болезни головы, например языка, зубов, носа, ушей и косметические). Болезни женщин (и вопросы, связанные с домашним хозяйством). Сведения по анатомии, физиологии и патологии, разъяснение терминов. Хирургические болезни.

Подобный порядок вызывает много возражений, однако намерения автора вполне ясны. Он стремился по возможности объединить все возможные сведения, которые могли понадобиться врачу; он написал один из самых первых медицинских трактатов (36 веков назад!).

Папирус Смита гораздо короче. Высота его 33 см; возможно, длина составляла 5 м, но начало утеряно, и теперь длина свитка составляет 4,7 м. Это копия гораздо более старого текста эпохи пирамид, возможно, даже начала того периода – скажем, XXX в. После того как он был в обращении на протяжении нескольких поколений, обнаружили, что его термины устарели.

Один врач, живший в конце эпохи Древнего царства, примерно в XXVI в., решил «осовременить» текст, добавив глоссы (заметки на полях или между строк) (всего 69), в которых объяснялись бы устаревшие термины и обсуждались сомнительные вопросы. (N. В. В папирусе Эберса также есть глоссы, общим числом 26, но они сильно запутаны). Эти глоссы составляют самую ценную часть папируса.

Текст, дошедший до нас, делится на две части – 17 колонок (377 строк) впереди и 472 колонки (92 строки) сзади. В последней части содержатся только рецепты и заклинания; она не должна нас отвлекать. Главная часть представляет собой трактат по хирургии, исполненный подлинной научности, значительно превосходящей папирус Эберса.

Конечно, область хирургии была заражена иррациональными идеями не так сильно, как область внутренних болезней. Во многих случаях, с которыми приходилось иметь дело древним хирургам, причина травмы была слишком очевидной, чтобы прибегать к магическим заклинаниям. Внутренние же болезни всегда загадочны и скорее порождают суеверные представления не только у пациента, но и у врача. Папирус Смита состоит не из рецептов, а из описания конкретных историй болезни. Видимо, автор трактата планировал описать болезни по частям тела, от головы до ног. К сожалению, описание останавливается чуть ниже плеч – то ли потому, что писцу помешали, то ли потому, что конец манускрипта утерян. Такой порядок – eis podas ес cephales, a capite ad calces – оставался стандартным на протяжении всего Средневековья, однако он кажется настолько естественным, при первом приближении, что не следует полагать, будто он появился впервые у египтян.

48 историй болезни, которые разбираются в папирусе, дошедшем до нас, классифицируются следующим образом.

Обсуждение начинается с головы и черепа, далее спускается ниже через нос, лицо и уши, к шее, ключице, плечевой кости, грудной клетке, плечам и позвоночнику, где текст обрывается, оставляя документ неполным. Без какого-либо дополнительного указания на расположение текста содержание трактата тем не менее тщательно разделено на группы историй болезни. Каждая группа связана с той или иной частью тела.

Вот эти группы:

A. Голова (27 историй болезни, первая неполная):

Череп, вышележащие мягкие ткани и мозг, истории болезни 1-10.

Нос, истории болезни 11–14.

Область верхней челюсти, истории болезни 15–17.

Височная область, истории болезни 18–22.

Уши, нижняя челюсть, губы и подбородок, истории болезни 23–27.

Б. Горло и шея (шейные позвонки), истории болезни 28–33.

B. Ключица, истории болезни 34–35.

Г. Плечевая кость, истории болезни 36–38.

Д. Грудина, вышележащие мягкие ткани и ребра, истории болезни 39–46.

Е. Плечи, история болезни 47.

Ж. Позвоночник, история болезни 48.

Неоконченная история болезни 48 подтверждает наши подозрения, что оставшаяся часть документа утеряна. Обсуждение каждой истории болезни проходит систематически следующим способом:

1. Название.

2. Осмотр.

3. Диагноз.

4. Лечение (за исключением безнадежных больных, которых сочли не поддающимися лечению).

5. Глоссы (пояснения, словарик неясных терминов, если они встречаются при обсуждении истории болезни).

Название Истории 4 гласит: «Указания в связи с зияющей раной в его голове, доходящей до кости и расколовшей его череп»; название Истории 6: «Указания в связи с зияющей раной головы, доходящей до кости, разбившей его череп и вскрывшей мозг его черепа».

Описание осмотра обычно начинается так: «Если ты осматриваешь человека, у которого…» По форме похоже, будто учитель наставляет ученика, что тому надлежит делать. Особо оговариваются ответы, полученные у пациента, зрительные, обонятельные и тактильные наблюдения, движения частей тела пациента по указанию врача. Как ни странно, 8 из 10 хирургических операций объединяются осмотром, а не лечением. Можно предположить, что работа хирурга считалась подготовкой к медицинскому лечению и была от него независима.

Диагноз всегда предварялся словами: «Ты должен сказать ему [пациенту]…» и заканчивался одним из трех заявлений:

1. Недуг, который я буду лечить.

2. Недуг, которым я буду довольствоваться.

3. Недуг, не поддающийся лечению.

Три диагноза завершаются последним безнадежным вердиктом; но в 49 историях болезни в трактате одному из трех вердиктов предшествуют другие наблюдения. В 36 из 49 случаев другие наблюдения представляют собой повторение названия болезни или наблюдений, уже сделанных при осмотре; в оставшихся 13 в диагноз включены одно или более заключений, основанных на фактах, установленных при осмотре. Это самые ранние сохранившиеся примеры наблюдений и выводов, старейшие известные доказательства индуктивного процесса в истории человеческого разума.

Параллельно с систематическим использованием трех вышеуказанных вердиктов в конце трактата приводится несколько условий, более конкретно описывающих состояние пациента:

A. «До его выздоровления».

Б. «До того, как пройдет его рана (или ушиб)».

B. «Пока ты не поймешь, что он достиг решающей стадии».

Сухость и серьезность этих древних медицинских текстов производит очень сильное впечатление. Врач, который их записывал, был не только опытным, но и мудрым; иногда его взгляды напоминают взгляды Гиппократа. Например, иногда он рекомендует выжидательную тактику, призывает довериться целительной силе природы или рекомендует ждать, «пока ты не поймешь, что он [пациент] достиг решающей стадии»; это напоминает учение Гиппократа о кризисе.

Нет оснований полагать, что древние египтяне изучали анатомию, проводя намеренные вскрытия. Однако они пользовались случаем и экспериментировали по возможности, благодаря чему успели накопить много знаний. Конечно, мумификация трупов людей и животных, которую практиковали с незапамятных времен, могла многому научить древнеегипетских врачей, хотя я отношусь к такому источнику знаний с большой долей скепсиса. Бальзамировщики были слишком заняты своим трудным искусством, чтобы обращать внимание на несущественные анатомические подробности. Возможно, позже, гораздо позже, во времена Птолемеев, традиция мумификации облегчила греческим ученым возможность систематически проводить вскрытие, но это другая история. У нас нет доказательств того, что мумификация в Древнем Египте оказала влияние на знания анатомии.

Рис.15 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 11. Папирус Смита, История болезни 6, приведенная в тексте. Это не оригинальный иератический текст, а его иероглифическая транскрипция

Автор, чей труд увековечен в папирусе Смита, уделял много внимания вопросам анатомии и физиологии. Он знал о важности пульса и о связи пульса и сердца. У него имелись смутные представления о сердечно-сосудистой системе, хотя, разумеется, не о кровообращении, которое до У. Гарвея никто ясно не понимал. Его познания в области сосудистой системы безнадежно затруднялись неспособностью провести различие между кровеносными сосудами, сухожилиями и нервами. Однако его наблюдения над мозгом поистине поразительны (рис. 11): «При осмотре человека с зияющей раной головы, доходящей до кости, разбившей череп и вскрывшей мозг, ты должен пальпировать рану. Если окажется, что от удара по черепу образовались вмятины, сходные с вмятинами в расплавленной меди, и что-то внутри пульсирует и трепещет под твоими пальцами, как слабое место на голове младенца до того, как оно затвердеет, – когда оно твердеет, пульсация и трепетание пропадают до тех пор, пока его [пациента] череп не вскрыт, – и он истекает кровью из обеих ноздрей и страдает неподвижностью шеи».

Автор трактата знал о существовании оболочек мозга, цереброспинальной жидкости и извилин головного мозга (которые сравниваются с волнообразной поверхностью металлического шлака). Более того, он понимал, что мозг – место управления организмом и что особые виды управления локализованы в отдельных частях мозга.

Итак, папирус Смита и в меньшей степени папирус Эберса дают весьма благоприятное представление о медицине, анатомии и физиологии древних египтян и о научных взглядах, которые они приобрели по меньшей мере за два тысячелетия до Гиппократа.

Египетская «наука»

Хотя приведенные выше сведения о египетских архитектуре, математике и медицине кратки, они, по моему мнению, вполне достаточны для того, чтобы ответить на вопрос, который склонен задать читатель (как мне подсказывает мой опыт преподавания). Можно ли говорить о египетской «науке», или все, о чем мы писали выше, – эмпирические сведения и фольклор?

Что такое наука? Разве нельзя сказать, что всякий раз, как делается методическая попытка решить какую-либо задачу, в соответствии с заранее установленным порядком или планом, мы являемся свидетелями научной методики, на наших глазах происходит самый настоящий рост науки? Конечно, древние методики кажутся детскими и слабыми по сравнению с нашими, но отнесутся ли ученые 5000 г. к нашей методике столь же благоприятно, как мы сейчас? Необходимо было с чего-то начинать. Древние египтяне не только начали, но и проделали значительный путь по той дороге, какой следуем и мы. Например, разве таблицы из папируса Ринда не представляют намеренную попытку решать задачи в общем, так сказать, на упреждение? Такие таблицы – подлинные предшественницы всех многочисленных математических таблиц, которыми мы так гордимся сегодня. Вероятно, были и другие таблицы, составленные писцами для ведения счетов и измерений, которых требовали гигантские стройки. Нет ничего удивительного в том, что такие документы до нас не дошли, ведь они не должны были сохраняться в гробницах навечно. Они предназначались для конкретного, сиюминутного применения и постепенно ветшали. И разве нельзя считать наукой классификацию болезней в папирусе Смита, методику, которой следовали при обсуждении каждой истории болезни?

Отдельные читатели, считающие, что наука – изобретение греков (разве ученые на протяжении многих веков не повторяли это?), наверняка возразят: «Возможно, то, о чем вы говорите, – наука, но не чистая наука». Почему? В конце своего замечательного исследования, посвященного папирусу Смита, Дж. Г. Брэстед пишет: «В самом деле, оба эти человека, жившие в первой половине третьего тысячелетия до нашей эры, хирург, изначальный автор трактата, и его позднейший последователь, записавший глоссы… были первыми известными учеными-естествоиспытателями. На протяжении долгого времени развития человечества они первыми столкнулись с огромной массой явлений, достойных внимания; они собирали и излагали их, иногда из интереса к спасению пациента, иногда из чистого стремления к научной правде, в качестве побудительных выводов, которые они извлекали из наблюдаемых фактов».

Уверен, что не только египтяне, достигшие уровня составления математических и медицинских трактатов, но и их более простодушные предшественники уже были чистыми учеными, то есть людьми, которыми двигало настолько острое любопытство, что практические результаты и непосредственные плоды их исследований отходили для них на второй план. Что касается писца Ахмеса и неизвестного автора папируса Смита, не сомневаюсь, что сегодня ни один ученый не может читать их трактаты без волнения, ибо признает в них собственные интеллектуальные черты.

Если считать критерием чистой науки беспристрастность, можно сказать, что наука никогда не бывает полностью «чистой» или полностью «нечистой». Обстоятельства жизни и неизбежное развитие обязывали древних египтян решать множество технических задач; изучение этих задач порождало научные интересы, которые простирались за пределы непосредственных решений. Развитие египетской науки предваряло развитие науки в целом.

В том, что до середины второго тысячелетия в Египте развивалась наука, не может быть никаких сомнений, но увы! Это развитие замедлилось и постепенно сошло на нет. Каковы причины замедления и упадка? Такие же вопросы можно задать и применительно к Китаю, Греции, Риму, исламу; на них невозможно ответить исчерпывающе. Сначала развитие египетской науки, а позже и самой жизни остановилось из-за сочетания политического и религиозного обскурантизма. Наука и знания египтян пришли в упадок, но позже их усилия были продолжены другими народами. Одно и то же снова и снова повторялось в прошлом и повторяется у нас на глазах; то же самое может повториться и в будущем, но обскурантизм, как бы хорошо он ни был организован, никогда не бывает всемирным и постоянным.

Искусство и литература

Хотя главным образом нас занимает наука, необходимо сказать несколько слов об искусстве и литературе Древнего Египта, потому что читатель в среднем не так хорошо знаком с ними, как с искусством и литературой более поздних времен. Те, кому повезло жить рядом с каким-либо крупным музеем, возможно, немного знакомы с египетским искусством, но даже и в таком случае предубеждения могут помешать ему разглядеть его как следует. Я слышал замечания образованных людей, которые утверждали, что в египетском искусстве все стереотипно и статично, что человеческие фигуры изображались фронтально и так далее. На самом деле почти все образцы древнеегипетского искусства, даже периода Древнего царства, отличаются поразительной живостью и чувственностью. И это искусство, далекое от статики, за время своего долгого существования значительно развилось. Более того, оно крайне сложно, так как включает такие огромные памятники, как пирамиды, Сфинкс, Колоссы Мемнона, храмовые комплексы. Традиционные статуи фараонов действительно можно назвать застывшими, поскольку они ритуальны и символичны. В то же время многие другие статуи – даже изображающие фараонов и их жен – полны индивидуальности и передают много особенностей, настроений, характерных черт. Достаточно упомянуть лишь самые популярные примеры. Вспомним бюст принца Анкхафа (IV династия) в Бостоне, статую жреца Каапера, известную также под названием «Шейх эль Балад» (V династия) в Каире, статую сидящего писца в Лувре, голову царицы Нефертити (XVIII династия) в Берлине. Благодаря Египту мы видим некоторые самые самобытные и трогательные портреты древности. Описывать их не стоит. Лучше взять альбом по древнеегипетскому искусству и непредвзято полистать его на досуге.

Искусство нельзя отделить от литературы. В Древнем Египте (как и в христианских странах в Средние века) изобразительное искусство выступало в роли литературы для неграмотных. Конечно, подавляющее большинство народа было неграмотно, так как различные виды письма были настолько сложными, что прочесть письменный текст были способны лишь несколько человек из тысячи.

Рис.16 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 12. Гиппопотам, синий фаянс. XVII династия (XVII или XVI вв.), который доказывает, что не все изображения древних египтян были фронтальными. Такой ракурс ни в коей мере не являлся исключением

В египетских гробницах мы находим огромное количество предметов, которыми пользовались живые люди (их уменьшенные копии помещались в гробницах для того, чтобы ими пользовались в загробной жизни; см. рис. 12); более того, на барельефах и настенных росписях приведены почти все их занятия. Такие изображения гораздо нагляднее любых словесных описаний. Мы видим, как феллахи эпохи пирамид пахали, сеяли, собирали урожай, молотили, ткали; мы видим плотников, гончаров, пекарей, кузнецов, погонщиков на колесницах, лодочников и моряков, писцов, а также жонглеров и акробатов, борцов, танцовщиц и музыкантов, женщин, идущих на рынок; мы любуемся сценами охоты на осоковых болотах (рис. 13) или в пустыне; мы знакомимся не только с людьми, но и с их животными-спутниками, коровами и телятами, ослами, баранами, собаками, кошками, лошадьми, а также домашней птицей, зайцами, гусями и утками, совами и журавлями, мышами, газелями и антилопами, горными козлами, ихневмонами (мангустами), леопардами, крокодилами, гиппопотамами, жирафами, слонами; мы посещаем сады и поля, виллы знати со всеми их дополнительными постройками; мы смотрим на колесницы и корабли. Красота увековечена в макетах, рельефах, картинах и рисунках, а также в бесчисленных предметах, которые в изобилии дошли до нас. Короче говоря, мы без труда можем представить себе жизнь в Древнем Египте во всем ее бесконечном разнообразии. О ней нам известно гораздо больше, чем о некоторых более близких нам по времени периодах. Мы определенно знаем египтян эпохи пирамид гораздо ближе, чем греков – современников Гомера; правда, во втором случае у нас есть «Илиада» и «Одиссея», однако нам недостает богатства иллюстраций, которые помогают ярче представить, как жили люди две тысячи лет назад.

Рис.17 История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности

Рис. 13. Вид папирусного болота на Ниле. Цветы и вертикальные линии изображают заросли папируса. Посмотрите на людей в камышовой лодке, гиппопотамов, птиц, рыб, мангуста (справа от центра). Это один из многих барельефов, посвященных рыбалке и охоте на болотах, в мастабе Мереруки.

Мастаба – памятник Древнего царства

Египетская литература находится далеко не на одном уровне с египетским изобразительным искусством – ни с точки зрения качества, ни с точки зрения количества, однако она самобытна, выразительна и производит глубокое впечатление. Она не обязательно оригинальна, так как Египет рано подвергся влияниям извне; однако она остается своеобразной, единственной в своем роде. Наши представления о ней весьма несовершенны, потому что письменные документы представляют лишь небольшую ее часть.

Подавляющее большинство документов было утеряно. Шансы на сохранение имели лишь документы, которые помещали в гробницы. Эпоха Древнего царства представлена очень скупо; более того, мы почти ничего не знаем о литературе до так называемых «Текстов пирамид», которые представляют собой всего лишь магические песнопения. Однако начиная с периода после VI династии мы располагаем достаточно обширной коллекцией литературных отрывков, разнообразных и осмысленных. Во времена XII династии (2000–1788) «авторы» уже жаловались, как трудно сказать что-либо новое! До нас дошло разнородное собрание текстов, название которого, Книга мертвых, способно ввести в заблуждение. Почти все папирусы относятся к эпохе Нового царства или позднейшей, но многие главы Книги мертвых сочинены в эпоху Среднего царства, а некоторые – даже Древнего царства; истоки так называемых «Текстов пирамид» можно проследить до IV и даже до I династии. Автором Книги мертвых принято было считать бога Тота, основателя науки и искусства, изобретателя письменности, покровителя ученых и чиновников. В Книге мертвых собраны истории о потустороннем мире, погребальные песнопения, ритуалы, письма фараонов и обычных людей, исторические записи, законы и договоры, трогательные истории, например сказка о Синухе и другие, предшествовавшие «Тысяче и одной ночи», собрания поучительных изречений для образования юных принцев (прототипы средневекового трактата «О правлении князей» (De regimine principum), плачи и сборники афоризмов, наводящие на сравнение со сходными книгами Ветхого Завета. Тон повествования часто напыщенный, помпезный, а банальные метафоры создают впечатление однообразия; с другой стороны, рассказ оживляют прямота, живописность и юмор. Тем, кто собирается судить древнеегипетскую литературу, необходимо помнить о возможности неверного ее толкования или по крайней мере о невозможности точной ее оценки в силу наших недостаточных познаний языка и людей, которые на нем говорили. Нельзя забывать и о том, что понятие «древнеегипетская литература» растянуто во времени на два тысячелетия и предшествует древнегреческой и древнееврейской литературе.

Зачатки религии

Нет смысла пытаться объяснять очень сложную религию древних египтян, так как она скорее иллюстрирует их мифопоэтическую фантазию, а не склонность к наукам. Однако развитие науки подразумевает определенный уровень развития нравственных и социальных идеалов. Можно задаться вопросом, почему они так рано развились в Египте? Ответ включает множество факторов, некоторые из них находятся за пределами нашего понимания; здесь достаточно вкратце обсудить политические и религиозные представления древних египтян.

Ни одна цивилизация не возникает за один день или за один век; ее развитие подразумевает объединение и преемственность усилий, что едва ли возможно без достаточного уровня политической концентрации и стабильности. Такие условия очень рано возникли в долине Нила; с их помощью легче понять то, что можно назвать «египетским чудом».

Некоторое политическое единство было достигнуто в доисторические времена (скажем, к 4000 г. до н. э. или раньше), однако оно пока не включало весь Египет. На его территории существовали два царства, царство Нижнего Египта (Дельта) и царство Верхнего Египта, длинная лента, которая тянулась от Мемфиса (Каира) до первого порога Нила (Асуан, Сиена). Начало династическим периодам положил фараон Менее (Мена), который объединил два царства, надел двойную корону и назвал себя «правителем Верхнего и Нижнего Египта» или «повелителем обеих стран». Этот союз не был вечным, однако продолжался на протяжении первых шести династий (Древнее царство), или примерно с 3400 до 2475 г., то есть почти тысячу лет. Такого времени достаточно, чтобы сложились определенные нравственные представления и нравственные обычаи. Тем читателям, которые полагают, что существование Древнего Египта было единообразным и монотонным, я напоминаю, что в его истории существовало три периода стабильности:

Продолжить чтение