Читать онлайн Ундина бесплатно

UNDINE

BY FRIEDRICH DE LA MOTTE FOUQUÉ

Иллюстрации Артура Рэкхема

Серия «Малая книга с историей»

Благодарим за предоставленный иллюстративный материал Анастасию Ивановну Архипову

Мы любим бумажные книги

© Н. Жирмунская, наследники, перевод, 2019

© В. Дымшиц, стихотворный перевод, 2019

© АО «Издательский Дом Мещерякова», 2019

* * *

Красавица Ундина никак не могла отвыкнуть от ребяческих замашек

Посвящение

Глава первая

О том, как рыцарь приехал к рыбаку

Давным-давно, должно быть много сотен лет тому назад, жил на свете добрый старый рыбак; однажды вечером сидел он у своего порога и чинил сети. Хижина его стояла среди красивой приветливой местности. Поросшая сочной зелёной травой узкая коса вдавалась в большое озеро, ласково приникнув к прозрачной светло-голубой воде, а волны влюблённо простирали объятия навстречу цветущему лугу, колышущимся травам и свежей сени деревьев. Казалось, они пришли друг к другу в гости и потому и были так прекрасны. А вот людей здесь было не видать, кроме разве что рыбака и его домочадцев. Ибо к самой косе подступал дремучий лес, которого многие побаивались, – уж очень он был тёмный и густой, да и водилась там всякая нечисть, которая выделывала невесть что; вот и лучше было не заглядывать туда без надобности. Но старый богобоязненный рыбак спокойно ходил через лес, когда ему случалось носить в город, что за лесом, вкусную рыбу, которую он ловил у себя на косе. Должно быть, потому ему так легко было идти там, что никаких дурных помыслов он не таил в душе, да и к тому же каждый раз, вступая во мрак этого ославленного людьми места, он звонким голосом и от чистого сердца затягивал какую-нибудь духовную песню.

Лес был тёмный и густой, и водилась там всякая нечисть

Но вот в тот вечер, когда он, не ожидая ничего худого, сидел над своими сетями, на него вдруг напал необъяснимый страх: из лесного сумрака донёсся неясный шум, он всё близился и становился всё слышнее, словно всадник ехал на коне. Всё, что мерещилось старику ненастными ночами, все тайны зловещего леса сразу воскресли в его памяти, и прежде всего – гигантская фигура загадочного белого человека, непрестанно кивавшего головой. Да что говорить – когда он глянул в сторону леса, ему явственно почудилось, будто за сплетением листвы стоит этот кивающий головой человек. Однако вскоре он совладал с собой, рассудив, что до сих пор и в самом лесу с ним не случалось ничего худого, а уж на открытом-то месте нечистая сила и вовсе не сможет взять над ним верх. Он тут же громко, в полный голос и от чистого сердца произнёс стих из Священного Писания, это вселило в него мужество, и ему самому стало смешно, как это он мог так обознаться: кивающий головой человек внезапно обернулся давно знакомым лесным ручьём, который стремил свои пенистые воды в озеро. Ну а шум, как оказалось, произвёл нарядно одетый рыцарь на коне, выехавший из-под деревьев и приближавшийся к хижине. Его пурпурный плащ был накинут поверх голубого, расшитого золотом камзола, с золотистого берета ниспадали пунцовые и голубые перья; на золотой перевязи сверкал богато изукрашенный редкой работы меч; белый жеребец под ним выглядел стройнее обычных боевых коней и так легко ступал по траве, что на пёстро-зелёном ковре и следов не оставалось. Старому рыбаку было всё ещё как-то не по себе, хоть он уже и смекнул, что такое прекрасное явление не сулит никакой опасности; он учтиво снял шапку перед подъехавшим всадником и продолжал спокойно чинить свои сети. Рыцарь остановился и спросил, не может ли он со своим конём найти здесь приют на ночь.

– Что до коня, господин мой, – ответил рыбак, – то для него у меня нет лучшей конюшни, чем эта защищённая деревьями лужайка, и лучшего корма, чем трава, что растёт на ней. Вам же я с радостью предлагаю разделить со мной ужин и ночлег, какие мне самому послал Господь.

Рыцарь был вполне доволен этим, он спешился, с помощью рыбака расседлал и разнуздал коня и, пустив его свободно пастись на цветущей лужайке, сказал хозяину:

– Если бы ты и оказался менее радушным и приветливым, славный старик, тебе бы всё равно сегодня от меня не избавиться; ведь перед нами – большое озеро, а пускаться на ночь глядя в обратный путь через этот лес с его диковинами – Боже нас спаси и помилуй!

– Лучше и толковать об этом не будем! – сказал рыбак и повёл гостя в хижину.

Там у очага, освещавшего скудным отблеском огня полутёмную опрятную горницу, сидела в высоком кресле старуха – жена рыбака. При виде знатного гостя она встала и приветливо поклонилась ему, но затем снова заняла своё почётное место, не предложив его пришельцу, на что рыбак с улыбкой заметил:

– Не взыщите, молодой господин, что она не уступила вам самого лучшего сиденья в доме; таков уж обычай у нас, бедных людей, самое удобное место отведено старикам.

– Э, муженёк, – молвила со спокойной улыбкой жена, – что это тебе в голову взбрело? Ведь гость наш не какой-нибудь нехристь, так неужто захочет он согнать с места старого человека? Садитесь, – продолжала она, обращаясь к рыцарю, – вон там есть ещё один стул, вполне пригодный, только глядите не ёрзайте и не слишком сильно двигайте его, а то у него одна ножка не очень прочно держится.

Рыцарь осторожно придвинул стул, с улыбкой опустился на него, и на душе у него стало вдруг так легко, словно он давно уже свой в этом маленьком домике и сейчас только воротился сюда издалека.

Между этими тремя славными людьми завязался дружеский разговор. Правда, о лесе, о котором рыцарь всё норовил побольше расспросить, старик не очень-то хотел рассказывать, и уж меньше всего сейчас, на ночь глядя; ну, а о своём хозяйстве и прочих делах супруги толковали весьма охотно и с любопытством слушали рассказы рыцаря о его странствиях и о том, что у него замок у истоков Дуная и что зовут его господин Хульдбранд фон Рингштеттен. Во время беседы гостю не раз слышалось что-то вроде плеска у низкого окошка, словно кто-то брызгал в него водой. Старик при этом звуке всякий раз недовольно хмурился; а когда наконец в стекло ударила целая струя и брызги сквозь плохо пригнанную раму попали в горницу, он сердито встал и угрожающе крикнул в сторону окна:

– Ундина! Кончишь ли ты когда-нибудь озорничать? Да к тому же сегодня у нас в доме гость.

Снаружи всё смолкло, потом послышался чей-то тихий смешок, и рыбак сказал, возвращаясь на место:

– Вы уж извините её, достопочтенный гость, может, она ещё какую штуку выкинет, но это без злого умысла. Это наша приёмная дочка Ундина; всё никак не может отвыкнуть от ребяческих замашек, хоть и пошёл ей осьмнадцатый год. Но сердце у неё доброе – это уж верно вам говорю!

– Да, хорошо тебе говорить! – возразила, покачав головой, старуха. – Ты-то вернёшься с рыбной ловли или там из города, и тебе кажутся милыми её шутки. А вот когда она день-деньской вертится перед носом, да ни одного путного слова от неё не услышишь, и в хозяйстве помощи никакой – в мои-то годы! – да ещё боишься всё время, как бы не погубила она нас своими глупостями, – это уж совсем другое дело, тут и святой не вытерпит!

– Ну, ладно, ладно, – усмехнулся хозяин. – У тебя Ундина, у меня озеро. Ведь и оно порой рвёт мои сети и пробивает верши, а всё равно я люблю его, а ты – несмотря на всю маету – любишь эту милую девчушку. Не так ли?

– И то правда, по-настоящему на неё и сердиться-то нельзя, – отвечала старуха, с улыбкой кивнув головой.

В эту минуту дверь отворилась, и белокурая девушка поразительной красоты со смехом скользнула в комнату.

– Ты просто обманул меня, отец! Где же ваш гость? – спросила она, но в ту же минуту, увидев прекрасного рыцаря, застыла в изумлении. Хульдбранд залюбовался прелестной фигуркой, торопясь запечатлеть в своей памяти пленительные черты, пока девушка ещё не оправилась от изумления и из скромности не отвернулась от него. Но всё вышло совсем иначе. Она долго глядела на него, потом доверчиво к нему подошла, опустилась перед ним на колени и молвила, играя золотой медалью на драгоценной цепочке, висевшей у него на груди:

– О прекрасный, приветливый гость, как же очутился ты в нашей бедной хижине? Ты, верно, долго блуждал по белу свету, прежде чем попасть к нам? Ты пришёл из страшного леса, прекрасный друг?

Старуха не дала ему ответить – она стала бранить девушку и велела ей тотчас же встать с колен и приниматься за работу. Ундина, не отвечая ей, придвинула к стулу Хульдбранда низенькую скамеечку, уселась на неё со своей пряжей и кротко молвила:

– Вот здесь я и буду работать.

Старик повёл себя так, как обычно ведут себя родители с избалованными детьми. Он притворился, что не заметил ослушания Ундины, и попытался завести разговор о чём-нибудь другом. Но девушка не дала ему и рта раскрыть. Она сказала:

– Я спросила нашего дорогого гостя, откуда он, и ещё не получила ответа.

– Я действительно пришёл из леса, моя красавица, – ответил Хульдбранд, а она продолжала:

– Ну а теперь расскажи мне, как ты туда попал – ведь другие люди боятся туда ходить – и что диковинного с тобой там приключилось – потому что ведь не могло же не приключиться!

Хульдбранд слегка вздрогнул при этом воспоминании и невольно глянул в окно – ему почудилось, будто вот-вот оттуда ухмыльнётся одна из тех образин, что повстречались ему в лесу. Но за оконным стеклом была лишь глухая чёрная ночь. Совладав с собой, он только что собирался начать свой рассказ, как старуха перебила его словами:

– Не время, господин рыцарь, не время сейчас для таких историй!

Ундина в сердцах вскочила со своей скамеечки, упёрла в бока красивые руки и воскликнула, подступив к рыбаку вплотную:

– Не время рассказывать, отец? Не время? Но я так хочу! Пускай, пускай рассказывает! – И она топнула стройной ножкой об пол, но всё это – с такой кокетливой грацией, что Хульдбранду было ещё труднее отвести глаза сейчас от её разгневанного личика, чем прежде, когда она была сама кротость. Однако у старика прорвалось наконец долго сдерживаемое раздражение. Он накинулся на Ундину, упрекая её за ослушание и дурное поведение при постороннем, жена вторила ему. Тогда Ундина крикнула:

– Коли вам нравится браниться и вы не хотите исполнять мои просьбы, спите одни в вашей старой прокопчённой хижине! – И, стремглав вылетев из дома, она в мгновенье ока скрылась в ночной тьме.

Глава вторая

О том, как Ундина попала к рыбаку

Хульдбранд и рыбак вскочили с мест и бросились вдогонку за рассерженной девушкой. Но когда они выбежали наружу, Ундины и след простыл, и даже шорох её маленьких ножек затих, так что нельзя было узнать, в какую сторону она убежала. Хульдбранд вопросительно взглянул на хозяина дома; он готов уже был поверить, что прелестное виденье, так быстро потонувшее во мраке ночи, было не более как один из диковинных образов, что морочили его только что в лесу; но старик пробурчал себе под нос:

– Это она уже не в первый раз так! А теперь вот промаешься всю ночь без сна и покоя: кто знает, не случится ли с ней чего худого там, в темноте, ведь одна-одинёшенька до самой зари!

– Так пойдём же за ней, отец, бога ради! – тревожно воскликнул Хульдбранд.

Старик возразил:

– Зачем? Грех был бы отпускать вас одного глухой ночью в погоню за глупой девчонкой, а моим старым ногам не догнать эту озорницу, даже если бы мы знали, куда она побежала!

– Тогда давайте хотя бы покличем её и попросим вернуться, – сказал Хульдбранд и взволнованным голосом стал звать: – Ундина, ах Ундина! Воротись же!

Старик, покачивая головой, всё твердил, что криком тут не поможешь; господин рыцарь ещё не знает, какая она упрямица. Но при этом и сам он не мог удержаться, чтобы время от времени не позвать:

– Ундина! Ундиночка! Прошу тебя, вернись хоть на этот раз!

Но всё было так, как он предсказывал. Ундины не было ни видно, ни слышно, и так как старик ни за что не хотел допустить, чтобы Хульдбранд один отправился на поиски беглянки, оба наконец вынуждены были вернуться в хижину. Здесь они увидели, что огонь в очаге почти погас, а хозяйка, которая куда менее близко принимала к сердцу бегство Ундины и грозящие ей опасности, уже отправилась на покой. Старик раздул тлеющие угли, подбросил сухих дров и, сняв с полки при свете вновь вспыхнувшего огня кувшин с вином, поставил его меж собой и гостем.

– Вы тоже тревожитесь за глупую девчонку, господин рыцарь, – молвил он, – давайте лучше скоротаем ночь за вином и беседой, чем ворочаться без сна на тростниковой подстилке. Не так ли?

Хульдбранд охотно согласился, рыбак усадил его на освободившееся почётное место хозяйки, и оба занялись беседой и вином, как и подобает честным и добропорядочным людям. Правда, при малейшем шорохе за окном, а порою когда и вовсе ничего не было слышно, кто-нибудь из них поднимал голову со словами: «Это она!» Тогда они умолкали на мгновенье, а потом, убедившись, что никого нет, вздыхали и, покачав головой, продолжали разговор. Но так как они не могли думать ни о чём другом, кроме Ундины, то рыцарю только и оставалось, что выслушивать историю о том, как Ундина попала к старому рыбаку, а старику – рассказывать эту историю. Поэтому он начал так:

– Тому, должно быть, лет пятнадцать, шёл я однажды глухим лесом в город со своим товаром. Жена, как водится, оставалась дома, а в этот раз была на то и особая, радостная причина: Господь послал нам – в наши уже преклонные годы – прелестного младенчика. То была девочка, и мы всё толковали меж собой, не покинуть ли нам ради её блага нашу уютную косу и не поселиться ли где-нибудь в более людном месте, чтобы дать достойное воспитание этому сокровищу, ниспосланному нам небесами. По чести говоря, господин рыцарь, у нас, бедных людей, с этим обстоит не совсем так, как вам, быть может, кажется; но бог ты мой! Каждый делает то, что в его силах. Ну так вот, шёл я, и всю дорогу дело это не выходило у меня из головы. Наша коса так уж мне полюбилась, и такая тоска брала меня всякий раз, как попаду в городскую сутолоку и шум, что я говорил себе: «Вот и ты вскорости поселишься на таком же бойком месте или другом каком, ещё и того хуже!» При всём том я не роптал на Господа моего, а напротив, в мыслях горячо благодарил его за наше дитятко, и ещё от чистого сердца и по всей правде скажу, что ни на том, ни на обратном пути через лес со мной не приключилось ничего худого или необычного, да и вообще-то ничего ужасного я там никогда не видывал. Господь всегда был со мной среди тех диковинных теней.

Тут он сдёрнул шапчонку с лысой своей головы и на некоторое время умолк, творя про себя молитву. Затем вновь прикрыл голову и продолжал:

– Здесь уже, по эту сторону леса, о да, по эту сторону ждала меня беда. Жена выбежала мне навстречу, слёзы ручьями лились у неё из глаз; она была в трауре. «Господи боже! – простонал я. – Где же наш ребёночек? Говори!» – «У того, к кому ты только что воззвал», – ответила она, и молча мы вошли в хижину. Я тщетно искал глазами маленькое тельце; и тут только узнал, как всё это приключилось. Жена сидела с девочкой на берегу озера, весело и беззаботно играла с ней, как вдруг малютка, сидя у неё на руках, перегнулась вперёд, словно увидела в воде что-то удивительно прекрасное; жена ещё слышит её смех, видит, как она, наш ангелочек, перебирает ручонками – и в мгновенье ока быстрым движением выскальзывает из её рук прямо в озеро. Я потом долго искал маленькую утопленницу; но так и не нашёл; она как сгинула.

И вот сидим мы, осиротелые родители, в тот вечер в хижине: говорить нам невмоготу, даже если бы слёзы и не душили нас. Сидим и смотрим на огонь в очаге. Вдруг слышим – что-то зашуршало за дверью; она отворилась: на пороге стояла прелестная девчушка лет трёх-четырёх, в нарядной одежде, и улыбалась нам. Мы онемели от изумления; я даже не сразу понял – то ли это и вправду крошечное человеческое существо, то ли мне просто привиделось. Но тут я заметил, что у неё с золотистых волосиков и с богатого платья струится вода, и смекнул, что ребёнок упал в воду, а ему нужно помочь. «Жена, – говорю, – нам никто не мог спасти наше бесценное дитятко; так принесём же хоть другим то счастье, которым судьба обделила нас».

На пороге стояла и улыбалась прелестная девчушка лет трёх-четырёх

Мы раздели малютку, уложили в постель, напоили горячим, она же не произнесла ни слова, а только всё улыбалась, не сводя с нас голубых, как озёрная гладь, очей.

На другое утро стало ясно, что ничего худого ей не сделалось, и я стал спрашивать, кто её родители и откуда она. В ответ мы услышали какую-то странную и сбивчивую историю. Должно быть, она была родом откуда-то издалека, ибо я не только за все эти пятнадцать лет не смог ничего разузнать об её родителях, но и сама-то она говорила, да и теперь порой говорит такие диковинные вещи, что впору думать, не свалилась ли она, чего доброго, с луны. Всё толкует о каких-то золотых дворцах с хрустальной крышей и ещё бог весть о чём. Самый вразумительный из её рассказов – это как она с матерью отправилась на прогулку по озеру, упала с лодки в воду, а пришла в себя уже только здесь, под деревьями, и тут-то, на весёлом бережку, сразу почувствовала себя как дома.

Ко всему этому у нас прибавилась ещё одна серьёзная забота.

То, что мы оставим её у себя и воспитаем найдёныша вместо нашей утонувшей дочурки, – это-то мы решили сразу. Но кто знает, крещена ли девочка? Сама она ничего не могла сказать об этом. То, что она сотворена во славу и на радость Господу, она знает, – так отвечала она нам много раз, – и всё, что делается во славу и на радость Господу, пусть сотворят и с нею.

Девочка рассказывала о себе диковинные вещи

Мы с женой рассудили так: ежели она не крещена, то нечего тянуть с этим, ну а ежели крещена, то маслом каши не испортишь, – в хороших вещах лучше сделать слишком много, чем слишком мало. И вот стали мы думать, какое бы ей выбрать имя покрасивее, ведь всё равно мы не знали, как нам её звать. Наконец решили, что лучше всего ей подойдёт Доротея – когда-то я слышал, что оно значит «дар Божий»; а ведь она и была нам послана в дар Господом, чтобы утешить нас в горе. Но она и слышать об этом не хотела и всё твердила, что родители звали её Ундиной; Ундиной она и хочет остаться. Ну а мне это имя казалось каким-то языческим, да и в святцах его нет; вот я и надумал посоветоваться со священником в городе. Тот тоже никогда не слыхал такого имени – Ундина. С трудом упросил я его отправиться со мной через заколдованный лес, чтобы совершить у нас в хижине обряд крещения. Малютка стояла перед нами такая прелестная в своём нарядном платьице, что сердце у священника растаяло, она так сумела подольститься к нему и тут же так забавно и мило упрямилась, что все доводы против имени Ундина разом вылетели у него из головы. Словом, так и окрестили мы её Ундиной, и во всё время обряда вела она себя благонравно и послушно, хотя обычно была шаловливой и непоседливой. Вот уж в чём жена права: хлебнули мы с ней лиха. Порассказать бы вам…

Рыцарь перебил рыбака, обратив его внимание на шум, как бы от мощных ударов волн о берег; он ещё раньше доносился сквозь речь старика; теперь же с возрастающей силой раздавался у самых окон хижины. Оба собеседника выскочили за дверь и при свете взошедшей луны увидели, что ручей, струившийся из леса, вышел из берегов и вода бешено несётся, увлекая в водовороте камни и древесные стволы. Словно разбуженная этим грохотом, буря прорвала густые тучи, мчавшиеся по небу; озеро ревело под ударами хлещущего ветра, деревья на косе содрогались от корней до самых верхушек и в изнеможении сгибались под бушующими волнами.

– Ундина! Боже милостивый, Ундина! – звали перепуганные мужчины. Но никто не отзывался, и тогда, уже ни о чём не думая, крича и зовя её, они бросились вон из хижины в разные стороны.

Глава третья

О том, как они нашли Ундину

Чем дольше метался Хульдбранд в ночном мраке, так никого и не находя, тем большие смятение и тревога охватывали его. Мысль о том, что Ундина – всего лишь лесной дух, с новой силой овладела им. Уже и сама коса, и хижина, и её обитатели казались ему сейчас, среди завывания волн и ветра, среди полностью преобразившейся, ещё недавно столь мирной местности, обманчиво дразнящим наваждением; но издалека по-прежнему сквозь грохот бури доносились тревожные крики рыбака, звавшего Ундину, и громкие молитвы и пение старухи. Наконец, вплотную подойдя к разлившемуся ручью, он увидел, что тот стремит свой необузданный бег наперерез таинственному лесу и коса тем самым превратилась в остров. «Боже милостивый! – подумал он. – Что, если Ундина отважилась сделать хоть шаг в этом страшном лесу, быть может, в своём смешном упрямстве, именно потому, что я не захотел рассказывать ей о нём, – а тут поток отрезал её, и она плачет одна-одинёшенька там, среди этой нечисти!» Крик ужаса вырвался у него, он стал спускаться к бурлящему потоку, цепляясь за камни и поваленные деревья, чтобы перебраться через него вброд или вплавь и броситься на поиски пропавшей девушки. Ему мерещилось, правда, всё жуткое и диковинное, что видел он ещё днём под этими стонущими и скрипящими ветвями; в особенности же высокий белый человек на другом берегу, – теперь он сразу узнал его, – ухмылявшийся и непрестанно кивавший головой. Но именно эти зловещие видения с силой погнали его вперёд, как только представилась ему Ундина, совсем одна среди них, объятая смертельным ужасом. Он уже схватил было толстый сосновый сук и, опершись на него, ступил в середину потока, пытаясь удержаться на ногах; с твёрдой решимостью он шагнул глубже, как вдруг рядом с ним раздался мелодичный голосок:

– Не верь, не верь ему! Он коварен, этот старик, этот поток!

На маленьком островке среди бурлящего потока сидела Ундина

Он узнал милый звук этого голоса, остановился как вкопанный во мраке, внезапно скрывшем лунный свет, и у него закружилась голова от вихря бурлящих волн, которые неслись вперёд, обдавая его по пояс. И всё же он не собирался отступать.

– Если ты не существуешь, если ты всего лишь мираж, я не хочу больше жить, хочу стать тенью, как ты, милая, милая Ундина! – он громко произнёс эти слова и снова шагнул в глубь потока.

– Да оглянись же, оглянись, дурачок! – послышалось вновь совсем рядом, и, глянув в ту сторону, он увидел при свете внезапно вышедшей из-за туч луны под сплетёнными ветками деревьев на маленьком островке среди бурлящего потока Ундину, со смехом прильнувшую к траве.

О, как кстати ему пришёлся теперь его сук! В несколько прыжков одолел он расстояние, отделявшее его от девушки, и очутился рядом с ней на маленьком клочке земли, надёжно заслонённом шумящей листвой вековых деревьев. Ундина слегка приподнялась, обвила руками его шею и притянула к себе на мягкую траву.

– Вот здесь ты мне всё и расскажешь, прекрасный мой друг! – шепнула она. – Здесь эти старые ворчуны не услышат нас! А этот навес из листьев наверняка уж стоит их жалкой хижины!

– Это само небо! – ответил Хульдбранд и обнял её, осыпая страстными поцелуями.

Между тем старый рыбак подошёл к берегу ручья и крикнул молодым людям:

– Эй, господин рыцарь, я приютил вас, как это принято между честными людьми, а вы тут милуетесь тайком с моей приёмной дочкой, да к тому же ещё заставляете меня тревожиться и искать её среди глубокой ночи!

– Я сам только что нашёл её, отец, – ответил рыцарь.

– Тем лучше, – сказал рыбак. – Ну а теперь не мешкая приведи-ка её сюда, на твёрдую сушу.

Но Ундина и слышать о том не хотела – уж лучше она отправится с прекрасным чужеземцем в дремучий лес, чем вернётся в хижину, где ей во всём перечат и откуда прекрасный рыцарь всё равно рано или поздно уедет. С невыразимой прелестью она запела, обнимая Хульдбранда:

При звуках этой песни старый рыбак горько заплакал, но её это ничуть не тронуло. Она продолжала целовать и ласкать полюбившегося ей гостя, который наконец сказал ей:

– Ундина, если тебя не трогает горе старика, то меня оно растрогало. Пойдём к нему!

Она в изумлении раскрыла свои огромные голубые глаза и наконец произнесла медленно и неуверенно:

– Ты думаешь? Хорошо, я согласна со всем, чего ты хочешь. Но пусть этот старик сперва обещает мне, что даст тебе рассказать обо всём, что ты видел в лесу, и – ну, а остальное сладится само собой!

– Ладно, ладно, только воротись! – крикнул ей рыбак, не в силах вымолвить больше ни слова.

Рыцарь обнял девушку и перенёс её через бурлящий ручей

И он протянул ей руки через ручей и кивнул головой в знак согласия на её требование; при этом его белые волосы как-то чудно упали ему на лицо, и Хульдбранд вновь вспомнил кивавшего головой белого человека из леса. Но, отогнав от себя это наваждение, рыцарь обнял девушку и перенёс её через бурлящий ручей, отделявший островок от твёрдой суши. Старик прижал Ундину к сердцу, осыпал поцелуями и не мог наглядеться и нарадоваться на неё; появилась и старуха и тоже старалась ласками умилостивить беглянку. Никто уже и не думал упрекать её, тем более что и Ундина, забыв свой гнев, осыпала приёмных родителей нежными словами и ласками. Заря уже занималась над озером, когда они наконец пришли в себя после радостной встречи; буря утихла, птицы дружно запели на влажных ветвях. Так как Ундина всё ещё настаивала на обещанном рассказе рыцаря, старики с улыбкой покорились её желанию. Завтрак накрыли за хижиной под деревьями со стороны озера, и все уселись, радостные и довольные; Ундина, которая ни о чём другом и слышать не хотела, устроилась на земле у ног рыцаря, и Хульдбранд начал свой рассказ.

Глава четвёртая

О том, что приключилось с рыцарем в лесу

– Тому назад дней восемь приехал я в имперский город, что находится за лесом. Там как раз готовился турнир и другие рыцарские состязания. Я принял в них участие, не щадя ни коня, ни копья. И вот как-то, когда я, отдав шлем одному из моих оруженосцев, остановился у барьера, чтобы передохнуть немного от этих радостных трудов, мне бросилась в глаза прекрасная дама в богатом убранстве; она сидела на галерее и смотрела на состязания. Я спросил своего соседа, кто это, и узнал, что зовут её Бертальда и она приёмная дочь одного из самых могущественных герцогов этого края. Я заметил, что и она глядит на меня, и, как это бывает с нами, молодыми рыцарями, если поначалу я твёрдо сидел в седле, то теперь уж и подавно. Вечером я был её кавалером на танцах, и так продолжалось ежедневно до конца торжеств.

Резкая боль в свисавшей левой руке прервала речь Хульдбранда и привлекла его взгляд к больному месту. Ундина вонзила свои жемчужные зубки ему в палец, и вид у неё был при этом хмурый и недовольный. Но тут же она заглянула ему в глаза с нежностью и грустью и еле слышно прошептала:

– Вы поступили точно так же!

Потом она прикрыла лицо руками, а рыцарь, ошеломлённый и растерянный, продолжал свой рассказ:

– Эта Бертальда оказалась девушкой надменной и своенравной. На другой день она уже нравилась мне гораздо меньше, чем в первый, a на третий – ещё того меньше. Но я оставался при ней, ибо она была ко мне милостивее, чем ко всем другим рыцарям, и так получилось, что я шутя попросил у неё перчатку. «Я дам вам её, – молвила она в ответ, – если вы и только вы один расскажете мне, каков же на самом деле этот знаменитый лес, о котором бродит столько дурных толков». Не так уж нужна была мне её перчатка, но слово есть слово, и какой же рыцарь, мало-мальски наделённый честолюбием, заставит дважды просить себя пройти такой искус.

– Вы, наверное, полюбились ей? – перебила его Ундина.

– Похоже на то, – отвечал Хульдбранд.

– Ну, тогда она, должно быть, очень глупа, – со смехом воскликнула девушка. – Гнать прочь от себя того, кого любишь, да ещё в такой лес, о котором ходит худая слава! Уж от меня-то этот лес и все его тайны не дождались бы ничего подобного!

– Итак, вчера утром я отправился в путь, – продолжал рыцарь, ласково улыбнувшись Ундине. – Стволы сосен розовели в утренних лучах, ложившихся светлыми полосами на зелёную траву, а листья так весело перешёптывались, что я в душе посмеивался над людьми, которые ожидают чего-то страшного от этого мирного места. Скоро я проеду лес насквозь туда и обратно, говорил я себе, довольно улыбаясь, но не успел и оглянуться, как уже углубился в густую зеленоватую тень, а открытая прогалина позади меня исчезла из виду. Тут только мне пришло на ум, что в таком огромном лесу я легко могу заблудиться, и это и есть, пожалуй, единственная опасность, грозящая здесь путнику. Я остановился и посмотрел на солнце – оно стояло уже довольно высоко. Взглянув вверх, я увидел в ветвях могучего дуба что-то чёрное. Подумав, что это медведь, я схватился за меч; и тут вдруг оно говорит человечьим голосом, но хриплым и отвратительным: «Если бы я здесь наверху не наломал сучков, на чём бы тебя, дуралея, сегодня в полночь стали жарить?» – и ухмыльнулось и зашуршало ветвями; мой конь шарахнулся прочь и понёс меня, так что я не успел рассмотреть, что это была за чертовщина.

Диковинный человечек, корчась всем телом, скачками нёсся рядом с конём

– Лучше не поминайте его, – молвил старый рыбак и перекрестился; жена молча последовала его примеру.

Ундина устремила ясный взгляд на своего милого и сказала:

– Самое лучшее во всей истории – это то, что на самом деле его не изжарили. Дальше, прекрасный юноша!

Рыцарь продолжал свой рассказ:

– Мой перепуганный конь чуть было не разбил меня о стволы и торчащие сучья. Он был весь в мыле от испуга и возбуждения, и я никак не мог осадить его. Он нёсся напрямик к каменистому обрыву; и тут мне почудилось, будто наперерез взбесившемуся жеребцу кинулся какой-то длинный белый человек; испуганный конь остановился, я вновь сладил с ним и тут только увидел, что спасителем моим был никакой не белый человек, а светлый серебристый ручей, бурно низвергавшийся с холма и преградивший своим течением путь коню.

– Благодарю тебя, милый ручей! – воскликнула Ундина, захлопав в ладоши. Старик же только задумчиво покачал головой.

– Не успел я твёрдо усесться в седле и натянуть поводья, – продолжал Хульдбранд, – как вдруг, откуда ни возьмись, рядом со мной очутился диковинный человечек, крошечный и безобразный, с изжелта-смуглым лицом и огромным носом, почти такой же величины, как он сам. Большой рот его был растянут в глупой ухмылке, он непрестанно отвешивал поклоны и шаркал ногой. Мне стало очень не по себе от этого паясничания, я коротко кивнул в ответ, поворотил моего всё ещё дрожащего коня и мысленно пожелал себе другого приключения, а буде такого не окажется – пуститься в обратный путь, ибо солнце тем временем уже начало клониться к закату. Но тут этот сморчок в мгновенье ока отскочил и вновь очутился перед моим жеребцом! «Дорогу! – крикнул я с досадой. – Конь разгорячён и, того и гляди, собьёт тебя с ног!» – «Э, нет, – прогнусавил коротышка и расхохотался ещё глупей прежнего. – А где же денежки в награду? Ведь это я остановил вашу лошадь; а не то – лежать бы вам со своей лошадкой там, на дне оврага, ой-ой-ой!» – «Хватит корчить рожи! – крикнул я. – На, бери свои деньги, хоть всё это и враньё, потому что спас меня вовсе не ты, ничтожная тварь, а вон тот добрый ручей!» – и швырнул золотой в его диковинную шапчонку, которую он, на манер нищего, протягивал мне. Я поехал прочь; но он продолжал кричать мне вслед и вдруг с непостижимой быстротой вновь оказался подле меня. Я пустил коня галопом, он скачками нёсся рядом, хоть, видно, туго ему приходилось, и при этом извивался и корчился всем телом, так что глядеть на это было и смешно, и противно, и удивительно, да ещё всё время вертел над головой монету, взвизгивая при каждом прыжке: «Фальшивые деньги! Фальшивая монета! Фальшивая монета! Фальшивые деньги!» – и выдавливал это из глотки с таким хрипом, словно вот-вот после каждого возгласа рухнет замертво оземь. А из раскрытой пасти у него свешивался мерзкий красный язык. В растерянности я придержал коня и спросил: «Что ты кричишь? Чего тебе надо? Возьми ещё золотой, возьми ещё два, только отстань от меня!» Тут он снова начал отвешивать свои тошнотворно угодливые поклоны и прогнусавил: «Нет, не золото, сударик мой, никак не золото! Этого добра у меня у самого вволю, сейчас покажу!» И тут вдруг мне почудилось, что я вижу сквозь зелёный дёрн, как сквозь зелёное стекло, а плоская земля стала круглой, как шар, и внутри неё копошились, играя серебром и золотом, маленькие кобольды. Они кувыркались через голову, швыряли друг в друга слитками драгоценных металлов, прыскали в лицо золотой пылью, а мой уродливый спутник стоял одной ногой внутри, другой снаружи. Те подавали ему груды золота, он, смеясь, показывал его мне, а потом со звоном швырял обратно в бездну. Потом снова показывал кобольдам мой золотой, и они до упаду хохотали и улюлюкали. А затем они потянулись ко мне своими почерневшими от металла пальцами, и – всё быстрее и быстрее, всё теснее и теснее, всё яростнее и яростнее закружилась и забарахталась вокруг эта чертовня – тут меня, как раньше мою лошадь, охватил ужас, я пришпорил коня и, не разбирая дороги, вновь помчался в глубь леса.

Под землёй копошились, играя серебром и золотом, маленькие кобольды

Когда я наконец остановился, уже вечерело, потянуло прохладой. Сквозь ветви белела тропинка, которая, мне думалось, должна была вывести меня из лесу в город. Я пытался пробиться к ней, но из-за листьев на меня глядело неясно белеющее лицо со всё время меняющимися чертами. Я хотел объехать его, но куда бы ни повернул, оно было тут как тут. В ярости я решился наконец направить коня прямо на него, но тут оно брызнуло в глаза мне и лошади белой пеной, и, ослеплённые, мы вынуждены были повернуть назад. И так оно теснило нас шаг за шагом прочь от тропы, оставляя свободным путь лишь в одном направлении. Когда же мы двинулись в ту сторону, оно следовало за нами по пятам, не причиняя, однако, ни малейшего вреда. Когда я изредка оглядывался, я видел, что это белое струящееся лицо сидело на таком же белом гигантском туловище. Порою казалось, что это движущийся фонтан, но мне так и не удалось увериться в этом. Измученный конь и всадник уступили белому человеку, который всё время кивал нам, словно хотел сказать: «Вот так, вот так!» Понемногу мы добрались до выхода из лесу, я увидел траву, и озеро, и вашу хижину, а длинный белый человек исчез.

– И хорошо, что исчез, – сказал старый рыбак и тут же заговорил о том, каким образом его гостю лучше всего добраться в город к своим. Ундина начала потихоньку посмеиваться над ним. Хульдбранд заметил это и молвил:

– Мне казалось, ты рада, что я здесь; чего же ты веселишься, когда речь идёт о моём отъезде?

– Потому что ты не уедешь, – отвечала Ундина. – Попробуй-ка переправься через разлившийся лесной ручей на лодке, на коне или пешком – как тебе будет угодно. Или лучше, пожалуй, не пробуй, потому что ты разобьёшься о камни и стволы, которые уносит течение. Ну а что до озера, то тут уж я знаю – отец не слишком далеко отплывёт на своём челноке.