Читать онлайн Позвольте представиться! бесплатно

© А. Бессонов, текст, 2022

© Авторы, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Вне конкурсной программы

Николай Лесков. Язвительный. Рассказ чиновника особых поручений

1

При прежнем губернаторе у нас не позволялось курить в канцелярии. Старшие чиновники обыкновенно куривали в маленькой комнатке, за правительским кабинетом, а младшие – в сторожке. В этом курении у нас уходила большая половина служебного времени. Я и мои товарищи, состоявшие по особым поручениям, не обязаны были сидеть в канцелярии и потому не нуждались вовсе в канцелярских курильных закоулках; но все-таки каждый из нас считал своею обязанностью прийти покоптить папиросным дымом стены комнаты, находившейся за правительским кабинетом. Эта комната была для нас сборным местом, в которое всякий спешил поболтать, посплетничать, посмеяться и посоветоваться.

Один раз, наработавшись вволю над пересмотром только что оконченного мною следствия, я вышел прогуляться. День был прекрасный, теплый, с крыш падали капели, и на перекрестках улиц стояли лужи. Шаг за шагом я дошел до канцелярии и вздумал зайти покурить. Правитель был с докладом у губернатора. В комнате за правительским кабинетом я застал двух помощников правителя, полицмейстера и одного из моих товарищей, только что возвратившегося с следствия из дальнего уезда. Пожав поданные мне руки, я закурил папироску и сел на окно, ничем не прерывая беседы, начатой до моего прихода, Возвратившийся молодой чиновник особых поручений с жаром рассказывал об открытых им злоупотреблениях по одному полицейскому управлению. В рассказе его собственно не было ничего занимательного, и рассказом этим более всех был заинтересован сам рассказчик, веровавший, что в нашей административной организации обнаружить зло – значит сделать шаг к его искоренению. Из помощников правителя один еще кое-как слушал этот рассказ, но другой без церемонии барабанил по окнам пальцами, а полицмейстер, оседлав ногами свою кавалерийскую саблю, пускал из-под усов колечки из дыма и как бы собирался сказать: «Как вы, дитя мое, глупы!»

2

Среди таких наших занятий растворилась дверь, соединявшая комнатку с правительским кабинетом, и правитель проговорил кому-то:

– Вот наш клуб. Прошу вас здесь покурить; а я сейчас отделаюсь и буду к вашим услугам.

В двери показался высокий плотный блондин, лет сорока, в очках, с небольшою лысиною и ласковым выражением в лице.

– Господин Ден, – проговорил правитель, рекомендуя нам введенного им господина. – Господин Ден приехал, господа, с полномочием князя Кулагина на управление его имениями. Прошу вас с ним познакомиться. Это мои сотрудники N, X, Y, Z, – отрекомендовал нас правитель господину Дену. Начались рукожатия и отрывочные: «очень рад, весьма приятно» и т. д.

Правитель с полицмейстером вышли в кабинет, а мы опять начали прерванный кейф.

– Вы давно в наших краях? – спросил Дена мой молодой товарищ, слывший за светского человека.

– Я первый раз в здешней губернии, и даже только со вчерашнего дня, – отвечал г-н Ден.

– Да; я не то спросил. Я хотел сказать: вы уже знакомы с нашей губернией?

– Не знаю, как вам сказать, – и да и нет, Я знаком с имениями князя по отчетам, которые мне предъявляли в главной конторе, и по рассказам моего доверителя. Но… впрочем, я полагаю, что ваша губерния то же самое, что и Воронежская и Полтавская, в которых я управлял уже княжескими имениями.

– Ну, не совсем, – отозвался один помощник правителя канцелярии, сливший у нас за политико-эконома.

– В чем же резче всего проявляются особенности здешней губернии? – отнесся к нему Ден. – Я буду много обязан вам за ваши опытные указания.

– Да во многом.

– О, я не смею спорить; но мне бы хотелось узнать, на чем именно я могу споткнуться, если буду держаться здесь системы управления, принятой мною с моего приезда в Россию? Я тех убеждений, что неуклонная система всегда достигает благих целей.

Политико-эконом не ответил на этот вопрос Дену, потому что молодой чиновник перебил его вопросом:

– А вы давно в России?

– Седьмой год, – отвечал Ден.

– Вы… если не ошибаюсь… иностранец?

– Я англичанин.

– И так хорошо говорите по-русски.

– О да. Я еще в Англии учился по-русски, и теперь опять седьмой год изо дня в день с крестьянами; что ж тут удивительного!

– Вы, свыклись и с нашим народом и с нашими порядками?

– Кажется, – улыбаясь, ответил Ден.

– Имения князя в нашей губернии не цветут.

– Да, я это слышал.

– Вам будет много труда.

– Как везде. Без труда ничего не двинешь.

– Может быть, побольше, как в другом месте.

– Ничего-с, Нужна только система. Не нужно быть ни варваром, ни потатчиком, а вести дело систематически, настойчиво, но разумно. Во всем нужна система.

– Где же вы намерены основать свою резиденцию? – спросил политико-эконом.

– Я думаю, в Рахманах.

– Отчего же не в Жижках? Там покойная княгиня жила; там есть и готовый дом и прислуга; а в Рахманах, мне кажется, ничего нет, – заметил молодой чиновник.

– У меня на это есть некоторые соображения.

– Своя система, – смеясь, вставил помощник правителя.

– Именно.

Правитель с шляпой на голове отворил двери и сказал Дену: «Едем-с!»

Мы пожали опять друг другу руки и расстались.

3

Село Рахманы находится в соседстве с Гостомельскими хуторами, где я увидел свет и где жила моя мать. Между хуторами и селом всего расстояния считают верст девять, не более, и они всегда на слуху друг у друга. Заезжая по делам службы в К-ой уезд, я обыкновенно всегда заворачивал на хутора, чтобы повидаться с матушкой и взглянуть на ее утлое хозяйство. Мать моя познакомилась с Стюартом Яковлевичем Деном и с его женою и при всяком свидании со мной, все никак не могла нахвалиться своими новыми соседями. Особенно она до небес превозносила самого Дена.

– Вот, – говорила она, – настоящий человек; умный, рассудительный, аккуратный. Во всем у него порядок, знает он, сколько можно ему издержать, сколько нужно оставить; одним словом, видно, что это человек не нашего русского, дурацкого воспитания!

Другие соседи тоже были без ума от Дена. Просто в пословицу у них Ден вошел: «Ден говорит, так-то надо делать; Ден так-то не советует», и только слов, что Ден да Ден. Рассказам и анекдотам про Дена и конца нет. Повествуют, как все отменилось в княжеских имениях с приезда Стюарта Яковлевича, все, говорят, на ноги поднял; даже отъявленных воров, которых в нашем крае урожай, и тех определил в свое дело. Да еще так: самых известных лентяев поделал надсмотрщиками по работам; а воров, по нескольку раз бывших в остроге, назначил в экономы, в ключники да в ларечники, и все идет так, что целый округ завидует. «Вот, – думаю себе, – дока-то на наших мужиков явился!»

Хотелось мне самому посмотреть на рахманские диковины, да все как-то не приходилось. А тем временем минул год, и опять наступила зима.

4

Вечером 4 декабря жандарм принес мне записку, которою дежурный чиновник звал меня позже, в одиннадцать часов, к губернатору.

– Вы, кажется, здешний уроженец? – спросил меня губернатор, когда я вошел к нему по этому зову.

Я отвечал утвердительно.

– Вы живали в К-ом уезде?

– Я там, – говорю, – провел мое детство. К-ой уезд мое родное гнездо.

– И у вас там много знакомых? – продолжал спрашивать губернатор.

«Что за лихо!» – подумал я, выдерживая этот допрос, и отвечал, что я хорошо знаю почти весь уезд.

– У меня к вам есть просьба, – начал губернатор. – Пишет мне из Парижа князь Кулагин, что послал он в свои здешние имения англичанина Дена, человека сведущего и давно известного князю с отличной стороны, а между тем никак не огребется от жалоб на него. Сделайте милость, – не в службу, а в дружбу, съездите вы в К-ой уезд, разузнайте вы это дело по совести и дайте мне случай поступить по совести же.

Поехал я в город К. в эту же ночь, а к утреннему чаю был у моей матери. Там о жалобах к-ских крестьян на Дена и слуху нет. Спрашиваю матушку: «Не слыхали ли, как живут рахманские мужики?»

– Нет, мой друг, не слыхала, – говорит. – А впрочем, что им при Стюарте Яковлевиче!

– Может быть, – говорю, – он очень строг или горяч?

– В порядке, разумеется, спрашивает.

– Сечет, может, много?

– Что ты! Что ты! Да у него и розог в помине нет! Кого если и секут, так на сходке, по мирской воле.

– Может быть, он какие-нибудь другие свои делишки неаккуратно ведет?

– Что ты начать-то хочешь?

– Как, – говорю, – он к красненьким повязочкам равнодушен ли?

– О, полно, сделай милость, – проговорила мать и плюнула.

– Да вы чего, матушка, сердитесь-то?

– Да что ж ты глупости говоришь!

– Отчего же глупости? Ведь это бывает.

– Подумай сам: ведь он женатый!

– Да ведь, родная, – говорю, – иной раз и женатому невесть что хуже холостого снится.

– Эй! поди ты! – опять крикнула мать, плохо скрывая свою улыбку.

– Ну чем же нибудь он да не угодил на крестьян?

– Что, мой друг, чем угождать-то! Они галманы были, галманы и есть. Баловство да воровство – вот что им нужно.

5

Объехал два, три соседние дома, – то же самое. На Николин день в селе ярмарка. Зашел на поповку, побеседовал с духовными, стараясь между речами узнать что-нибудь о причинах неудовольствия крестьян на Дена, но от всех один ответ, что Стюарт Яковлевич – такой управитель, какого и в свете нет. Просто, говорят, отец родной для мужика. Что тут делать? Верно, думаю себе, в самом деле врут мужики.

Так приходилось ни с чем и ехать в губернский город.

В городе К. я заехал, без всякой цели, к старому приятелю моего покойного отца, купцу Рукавичникову. Я хотел только обогреться у старика чайком, пока мне приведут почтовых лошадей, но он ни за что не хотел отпустить меня без обеда. «У меня, – говорит, – сегодня младший сынок именинник; пирог в печи сидит; а я тебя пущу! И не думай! А то вот призову старуху с невестками и велю кланяться».

Надо было оставаться.

– Тем часом пойдем чайку попьем, – сказал мне Рукавичников.

Нам подали на мезонин брюхастый самовар, и мы с хозяином засели за чай.

– Ты что, парень, был у нас волей, неволей или своей охотой? – спросил у меня Рукавичников, когда он запарил чай и покрыл чайник белым полотенцем.

– Да и волей, и неволей, и своей охотой, Петр Ананьич, – отвечал я.

Я знаю, что Петр Ананьич человек умный, скромный и весь уезд знает как свои пять пальцев.

– Вот, – говорю, – какое дело, и пустое, да и мудреное, – и рассказал ему свое поручение.

Петр Ананьич слушал меня внимательно и во время рассказа несколько раз улыбался; а когда я кончил, проговорил только:

– Это, парень, не пустое дело.

– А вы знаете Дена?

– Как, сударь, не знать!

– Ну, что о нем скажете?

– Да что ж о нем сказать? – проговорил старик, разведя руками, – хороший барин.

– Хороший?

– Да как же не хороший!

– Честный?

– И покору ему этим нет.

– Строг уж, что ли, очень?

– Ничего ни капли не строг он.

– Что ж это, с чего на него жалуются-то?

– А как тебе сказать… очень хорош, – похуже надо, вот и жалобы. Не по нутру мужикам.

– Да отчего не по нутру-то?

– Порядки спрашивает, порядки, а мы того терпеть не любим.

– Работой, что ли, отягощает? – все добиваюсь я у Рукавичникова.

– Ну какое отягощение! Вдвое против прежнего им теперь легче… А! да вот постой! вон мужичонко рахмановский чего-то приплелся. Ей! Филат! Филат! – крикнул в форточку Рукавичников. – Вот сейчас гусли заведем, – прибавил он, закрыв окно и снова усевшись за столик.

В комнату влез маленький подслеповатый мужичок с гноящимися глазками и начал креститься на образа.

– Здравствуй, Филат Егорыч! – сказал Рукавичников, дав мужику окреститься.

– Здравствуй, батюшка Петр Ананьич.

– Как живешь-можешь?

– Ась?

– Как, мол, живешь?

– А! Да все ела те богу живем.

– Дома все ли здорово?

– Ничего будто, Петр Ананьич; ничего.

– Всем, значит, довольны?

– Ась?

– Всем, мол, довольны?

– И-и! Чем довольными-то нам быть.

– Что ж худо?

– Да все бог его знает; будто как не вольготно показывается.

– Управитель, что ль, опять?

– Да, а то кто ж!

– Аль чем изобидел?

– Вот завод затеял строить.

– Ну?

– Ну и в заработки на Украину не пущает.

– Никого?

– Ни одного плотника не пустил.

– Это нехорошо.

– Какое ж хорошество! Барину жалились, два прошения послали, да все никакой еще лизируции нет.

– Поди ж ты горе какое! – заметил Рукавичников.

– Да. Так вот и маемся с эстаким с ворогом.

– Видите, какой мошенник ваш Ден! – сказал, обратясь ко мне, Рукавичников.

Мужик в меня воззрился.

– А вот теперь я вам расскажу, – продолжал мой хозяин, – какой мошенник вот этот самый Филат Егорыч.

Мужик не обнаружил никакого волнения.

– Господин Ден, ихний управляющий, человек добрейшей души и честнейших правил…

– Это точно, – встрел мужичок.

– Да. Но этот господин Ден с ними не умеет ладить. Все какие-то свои порядки там заводит; а по-моему, не порядки он заводит, а просто слабый он человек.

– Это как есть слабый, – опять подсказал мужичок.

– Да. Он вот у них другой год, а спросите: тронул ли он кого пальцем? Что, правду говорю или вру?

– Это так.

– Вот изволите видеть, им это не нравится. Наказания его все мягкие, да и то где-где соберется; работа урочная, но легкая: сделай свое и иди куда хочешь.

– Ступай, значит.

– Что?

– Сделамши свое, – ступай, говорю, куда хочешь, – повторил мужичок.

– Да. Ну-с, а они вот на него жалобы строчат.

Мужик молчал.

– Ну а на заработки-то он их зачем же не пускает? – говорил я.

– Не пускает-с, не пускает. А вы вот извольте расспросить Филата Егоровича: много ли ему его сыночек за два года из работы принес. Расскажи-ка, Филат Егорыч.

Мужичок молчал.

– А принес ему, сударь мой, его сыночек украинскую сумку, а в ней сломанную аглицкую рубанку, а молодой хозяйке с детками французский подарочек, от которого чуть у целой семьи носы не попроваливались. Вру, что ль? – опять обратился Рукавичников к мужичку.

– Нет, это было.

– Да, было. Ну-с, а Стюарт Яковлевич задумал завод винный построить. Я его за это хвалю; потому что он не махину какую заводит, а только для своего хлеба, чтоб перекурить свой хлеб, а бардой скотинку воспитать. Приходили к нему разные рядчики. Брали всю эту постройку на отряд за пять тысяч, он не дал. Зачем он не дал?

– Мы этого знать не могим, – отвечал Филат Егорыч.

– Нет, врешь, брат, знаешь. Он вам высчитывал, что с него чужие просят за постройку; выкладал, почем вам обходится месяц платою у подрядчика, и дал вам рублем на человека в месяц дороже, только чтоб не болтались, а дома работали.

– Это такая говорка точно была.

– То-то, а не не могим знать. Ну а они вот теперь небось настрочили, что на работу не пущает, все на заводе морит; а насчет платы ни-ни-ни. Так, что ль?

– Не знаю я этого.

– Да уж это как водится. Вот вам и Филат Егорыч, старый мой друг и приятель! Любите-жалуйте его.

Мужичок осклабился.

– А вот меня бы вам в управители! – шутливо продолжал Рукавичников. – А приняли б вы меня?

– Да с чего ж?

– И никогда бы мы не ссорились; все бы у нас по-любезному пошло. Потому что порядок бы у нас душевный был. Ты, Филат Егорыч, пробаловался – на клин тебя, молодой парень какой где проворовался или что другое – за виски` его посмыкал; раздобылся чем таким на Украине, вроде вот Филата Егорыча сынка, ну – в больницу его, а потом покропил березовым кропильцем, да и опять пущай. Так, что ли, Филат Егорыч?

– По-нашему так.

– Ну вот! Ведь я знаю.

Мужичка отпустили.

– Что же это такое однако? – спрашивал я Рукавичникова.

– А вот видишь сам, сударь мой. Господин Ден человек хороший, да мой бы совет ему уходить отсюда, а не то они ему подведут машину.

Рассказал я это дело губернатору во всей подробности. Губернатор просто на стену прыгает: сам он был администратор и восхитился, что в его губернии завелся такой сельский администратор, как Стюарт Яковлевич Ден.

6

В пятницу на масленице у губернатора были званые блины. Весь город почти собрался. За столом дежурный чиновник подал губернатору конверт. Губернатор сорвал печать, прочел бумагу и отпустил дежурного со словом: хорошо! Но видно было, что что-то совсем не хорошо.

Вставши из-за стола, губернатор поговорил кое с кем из гостей и незаметно вышел с правителем в кабинет, а через четверть часа и меня туда позвали. Губернатор стоял, облокотись на свою конторку, а правитель что-то писал за его письменным столом.

– Скверное дело случилось, – сказал губернатор, обратись ко мне. – В Рахманах бунт.

– Как бунт?

– Да вот читайте.

Губернатор подал мне с конторки бумагу, полученную им за обедом. Это было донесение к-ского исправника, писавшего, что вчера «рахманские мужики взбунтовались против своего управителя, сожгли его дом, завод и мельницы, а самого управляющего избили и выгнали вон».

– Я сейчас посылаю вас в Рахманы, – сказал губернатор, когда я пробежал донесение исправника. – Сейчас получите открытое предписание к инвалидному начальнику, берите команду; делайте что нужно, но чтоб бунта не было и чтоб виновные были открыты. Собирайтесь скорее, чтоб к утру быть на месте и идти по горячим следам.

– Позвольте мне не брать команды, – сказал я губернатору. – Я там всех знаю и надеюсь без команды исполнить ваше поручение: команда мне только помешает.

– Это как знаете, но про всякий случай возьмите предписание к инвалидному начальнику.

Я поклонился и вышел, а через четыре часа уже пил чай у к-ского исправника, с которым должен был вместе ехать в Рахманы. От города К. до Рахманов всего верст пятнадцать, и мы приехали туда ночью. Остановиться было негде. Управительский дом, контора, людская, прачечная, мастерские – все было сожжено вместе с заводом и мельницами, и по черным грудам теплого пепелища еще кое-где вились синие струйки дыма от тлеющих головней. Поместились в избе у старосты и послали за становым. Утром ранехонько прибежал становой и привез с собой рахмановского мужика, Николая Данилова, взятого им вчера под арест по подозрению в поджоге завода и в возмущении крестьян к бунту.

– Что ж вы узнали? – спрашиваю я станового.

– Поджог был-с.

– Отчего вы это думаете?

– Загорелись ночью нежилые строения, и все сразу.

– Кого же вы подозреваете в поджоге?

Становой развел руками с выражением полнейшего недоумения.

– По какому поводу вы арестовали этого мужика?

– Николая Данилова-то-с?

– Да.

– Да так. Он был наказан в этот день Деном, грубил ему и к тому же ночью оставался у завода, который почти прежде всего вспыхнул.

– И только?

– Да, только-с. Других указаний нет. Мужики все запираются.

– Вы допрашивали кого-нибудь?

– Делал дознание.

– И ничего не узнали?

– Ничего пока.

Вошел староста и остановился у порога.

– Что скажешь, Лукьян Митрич? – спросил я.

– К твоей милости.

– То-то, почто к моей милости?

– Мужики собрались.

– Кто ж тебе приказывал их собирать?

– Сами собрались; хотят с тобой гуторить.

– Где ж они?

– Да вот туточка.

Староста указал на окно. Против окна стояла огромная толпа крестьян. Были и старики, и молодые, и середовые мужики; все стояли смирно, в шапках, у некоторых были палки.

– Ого! сколько их, – сказал я, сохраняя все возможное спокойствие.

– Вся отчина, – заметил староста.

– Ну поди, Митрич, скажи им, что сейчас оденусь и выйду.

Староста ушел.

– Не ходите! – сказал мне становой.

– Отчего?

– Долго ль до греха.

– Ну, уж теперь поздно. Избяная дверь не спасет: если пришли недаром, так и в избе найдут.

Надел я шубу и вместе с исправником и с становым вышел на крылечко. Толпа зашаталась, шапки понемногу стали скидываться с голов, но нехотя, не разом, и несколько человек в задних рядах вовсе не скинули шапок.

– Здравствуйте, ребятушки! – сказал я, сняв шапку.

Мужики поклонились и прогудели: «Доброго здоровья!»

– Накройтесь, ребята, холодно.

– Ничего, – опять прогудели мужики, и остальные шапки с голов исчезли.

– Пожалуйста, покройтесь.

– Мы и так постоим.

– Наше дело привычное.

– Ну так я вам велю накрыться.

– Велишь, такое дело.

Один-два мужика надели шапки, за ними надели и остальные. Успокоился я. Вижу, что не ошибся, не взяв команды.

У самого крыльца стояли сани парой, и на них сидел Николай Данилов, с ногами, забитыми в березовую колодку. Он в черной свите, подпоясан веревкой и на голове меховая шапка. На вид ему лет тридцать пять, волосы темнорусые, борода клинушком, взгляд тревожный и робкий. Вообще лицо выражает какую-то задавленность, но спокойно и довольно благообразно, несмотря на разбитую губу и ссадину на левой скуле. Он сидит без движения и смотрит то на меня, то на толпу.

– Что же вам, ребята, от меня желается? – спросил я сходку.

– Это ты будешь от губернатора-то? – спросил меня середовой мужик из переднего ряда.

– Я.

– Ты чиновник?

– Чиновник.

– Губернаторский?

– Да.

– Ну-к мы с тобой хотим побалакать.

– Извольте. Я вот слушаю.

– Нет, ты сойди оттолева, с крыльца-то. Мы с тобой с одним хотим погуторить.

Я не задумываясь вошел в толпу, которая развернулась, приняла меня в свои недра и тотчас же опять замкнулась, отрезав меня, таким образом, от исправника и станового.

Середовой мужик, пригласивший меня сойти, стоял передо мною.

– Ну о чем будем говорить? – спросил я.

– Мы потому тебя сюда и истребовали, что ты наш, тутошний, притоманный.

– О чем же хотели говорить?

– Да вот по этому делу-то.

Послышалось несколько вздохов со всех сторон.

– Зачем вы выгнали управителя?

– Он сам уехал.

– Еще бы! Как вы его мало что не убили.

Молчат.

– Что теперь будет-то?

– Вот то-то мы тебя и потребовали, чтоб ты нам рассказал: что нам будет?

– Каторга будет.

– За управителя-то?

– Да, за управителя; за поджог; за бунт: за все разом.

– Бунта никакого не было, – проговорил кто-то.

– Да это что, ребята! отпираться теперь нечего, – сказал я. – Дела налицо; сами за себя говорят. Будете запираться, пойдут допросы да переспросы, разовретесь и все перепутаетесь. А вы б подумали, нельзя ли как этому делу поумней пособить.

– Это точно, – буркнули опять несколько голосов.

– То-то и есть. А теперь прощайте!

Говорить нам, стало, уж не о чем.

Я тронул рукою одного мужика, он посторонился, а за ним и другие дали мне дорогу.

7

Начались допросы. Первого стали спрашивать Николая Данилова. Перед допросом я велел снять с него колодку. Он сел на лавку и равнодушно смотрел, как расклиняли колодку, а потом так же равнодушно встал и подошел к столу.

– Что, дядя Николай! Экое дело вы над собой сделали! – сказал я арестанту.

Николай Данилов утер рукавом нос и ни слова не ответил.

– Что ж ты за себя скажешь?

– Что говорить-то? Нечего говорить, – произнес он с сильным дрожанием в голосе.

– Да говори, брат: как дело было?

– Я ведь этого дела не знаю и ни в чем тут не причинен.

– Ну расскажи, что знаешь.

– Я только всего и знаю, что с самим со мной было.

– Ну, что с тобой было?

– Озорничал надо мной управитель.

– Как же он озорничал?

– Да как ему хотелось.

– Бил, что ль?

– Нет, бить не бил, а так… донимал очень.

– Что ж он над тобой делал?

– Срамил меня несносно.

– Как же так срамил он тебя?

– Он ведь на это документчик у нас.

– Да ты говори, Николай, толком, а то я и отступлюсь от тебя, – сказал я, махнув рукой.

Николай подумал, постоял и сказал:

– Позвольте сесть. У меня ноги болят от колодки.

– Садись, – сказал я и велел подать обвиняемому скамейку.

– Просился я в работу, – начал Николай Данилов, – просился со всеми ребятами еще осенью; ну он нас в те поры не пустил. А мне бесприменно надыть было сходить в Черниговскую губернию.

– Деньги, что ли, остались за кем там?

– Нет.

– Что же?

– Так; другое дело было.

– Ну!

– Ну не пустил. Заставил на заводе работать. Я поработал неделю, да и ушел.

– Куда?

– Да туда ж, куда сказывал.

– В Черниговскую губернию?

– Ну да.

– Что ж у тебя за дело такое там было?

– Водку дешевую пить, – подсказал становой.

Николай ничего не отвечал.

– Ну что ж дальше было?

– А дальше зариштовали меня в Корилевце, да пригнали по пересылке в наш город, и, пригнамши, сдали управителю.

– Без наказания?

– Нет, наказали, а опосля ему отдали. Он меня сичас опять на работу приставил, а я тут-то дней десять назад опять ушел, да зашел в свою деревню, в Жогово. Ну, там меня бурмистр сцапал, да опять к управителю назад.

– Что ж он, как привезли тебя к нему?

– Велел на угле сидеть.

– Как на угле?

– А так. Ребята, значит, работают, а я чтоб на угле, на срубе перед всем перед миром сложимши руки сидел. Просил топора, что давайте рубить буду. «Нет, говорит, так сиди».

– Ну, ты и сидел?

– Я опять ушел.

– Зачем же?

– Да я ему молился, говорил: позвольте, стану работать. Не позволил. «Сиди, говорит, всем напоказ. Это тебе наказание». – «Коли, говорю, хотите наказывать, так высеките, говорю, меня, чем буду сидеть всем на смех». Не уважил, не высек. Как зазвонили на обед, ребята пошли обедать, и я ушел, да за деревней меня нагнали.

– Ну?

– Ну, тут-то уж он меня и обидел больше.

– Чем же?

Мужик законфузился и отвечал:

– Я этого не могу сказать.

– Да, а нужно, – говорю, – сказать.

– На нитку привязал.

– Как на нитку?

– Так, – покраснев до ушей, нараспев проговорил Николай Данилов. – Привел к заводу, велел лакею принести из барских хором золотое кресло; поставил это кресло против рабочих, на щепе посадил меня на него, а в спинку булавку застремил да меня к ней и привязал, как воробья, ниточкой.

Все засмеялись, да и нельзя было не смеяться, глядя на рослого, здорового мужика, рассказывающего, как его сажали на нитку.

– Ну, и долго ты сидел на нитке?

Николай Данилов вздохнул и обтерся. У него даже пот проступил при воспоминании о нитке.

– Так целый день вроде воробья и сидел.

– А вечером пожар сделался?

– Ночью, а не вечером. В третьи петухи, должно, загорелось.

– А ты как о пожаре узнал?

– Крик пошел по улице, я услыхал; вот и все.

– А до тех пор, пока крик-то пошел, – спрашиваю его, – ты где был?

– Дома, спал под сараем.

Говорит это покойно, но в глаза не смотрит.

– Ну, а управителя, – спрашиваю, – как выгнали?

– Я этого ведь не знаю ничего.

– Да ведь, чай, видел, как его перед заводом на кулаки-то подняли?

Молчит.

– Ведь тут уж все были?

– Все.

– И все, должно быть, били?

– Должно, что так.

– И ты поукладил?

– Нет, я не бил.

– Ну, а кто же бил?

– Все били.

– А ты никого не заприметил?

– Никого.

Взяли Николая Данилова в сторону и начали допрашивать ночных сторожей, десятников, Николаевых семейных, соседей и разных, разных людей. В три дня показаний сто сняли. Если б это каждое показание записать, то стопу бы целую исписал, да хорошо, что незачем было их записывать; все как один человек. Что первый сказал, то и другие. А первый объяснил, что причины пожара он не знает; что, может, это и заподлинно поджог, но что он сам в поджоге не участвовал и подозрения ни на кого не имеет, опричь как разве самого управителя, потому что он был человек язвительный, даже мужиков на нитку вроде воробьев стал привязывать. Управителя же никто не выгонял, а он сам по доброй воле выехал, так как неприятность ему была: кто-то его на пожаре побил.

– Кто ж бил-то?

– Не знаем.

– А за что?

– Должно, за его язвительность, потому уж очень он нас донял: даже на нитку вроде воробьев стал привязывать.

Следующие девяносто девять показаний были дословным повторением первого и записывались словами: «Иван Иванов Сушкин, 43 лет, женат, на исповеди бывает, а под судом не был. Показал то же, что и Степан Терехов».

8

Вижу, пойдет из этого дело ужасное. Подумал я, подумал и велел Николая Данилова содержать под присмотром, а становому с исправником сказал, что на три дня еду в О-л. Приехал, повидался с правителем, и пошли вместе к губернатору. Тот пил вечерний чай и был в духе. Я ему рассказал дело и, придавая всему, сколько мог, наивный характер, убедил его, что собственно никакого бунта не было и что если бы князь Кулагин захотел простить своих мужиков, то дело о поджоге можно бы скрыть, и не было бы ни следствия, ни экзекуции, ни плетей, ни каторжной работы, а пошел бы старый порядок и тишина.

Слова «порядок и тишина» так понравились губернатору, что он походил, подумал, потянул свою нижнюю губу к носу и сочинил телеграмму в шестьдесят слов к князю. Вечером же эта телеграмма отправлена, а через два дня пришел ответ из Парижа. Князь телеграфировал, что он дает мужикам амнистию, с тем чтобы они всем обществом испросили у г-на Дена прощение и вперед не смели на него ни за что жаловаться.

Приехал я с этой амнистией в Рахманы, собрал сходку и говорю:

– Ребята! так и так, князь вас прощает. Я просил за вас губернатора, а губернатор – князя, и вот от князя вам прощение, с тем чтобы вы тоже выпросили себе прощение у управителя и вперед на него не жаловались понапрасну.

Кланяются, благодарят.

– Ну, как же? Надо вам выбрать ходоков и послать в город к управителю с повинной.

– Выберем.

– Нужно это скоро сделать.

– Нынче пошлем.

– Да уж потом не дурачиться.

– Да мы неш сами рады! Мы ему ничего; только бы его от нас прочь.

– Как же прочь! Князь разумеет, что вы теперь будете жить с Деном в согласии.

– Это опять его, значит, к нам? – спросили разом несколько голосов.

– Да, а то что ж я вам говорил?

– Та-ак-то! Нет; мы на это не согласны.

– Вы ж сами хотели нынче же послать ходоков просить у него прощения.

– Да мы прощения попросим, а уж опять его к себе принять не согласны.

– Так следствие будет.

– Ну, что будет, то нехай будет; а нам с ним никак нельзя обиходиться.

– Что вы врете! Одумайтесь: вас половину посылают.

– Нет! нам с ним невозможно. Нам куда его, такого ворога, девать некуда нам его.

– Да чем он вам ворог?

– Как же чего еще не ворог! Мужика на нитку, как воробья, привязывал, да еще не ворог?

– Да забудьте вы эту дурацкую нитку! Эка штука большая! Небось лучше бывало при самом князе? Не издыхали, садовые дорожки подчищавши; не гляживали, как вороные на конюшне стоят?

– Ну, дарма. Он господин, его была и воля; а уж этакого, как управитель, он все ж не делал. Господи помилуй! – на нитку вроде воробья сажать… чего мы над собой, сроду родясь, не видывали.

– Подумайте, ребята!

– Что думать! думано уж. С ним до греха еще хуже дождешься.

– Ну, он уж не будет вас на нитку привязывать. Я вам ручаюсь.

– Он другое измыслит над нами не хуже этого.

– Что ему измышлять?

– Он язвительный человек такой.

– Полноте, ребята. Надо губернатору ответ дать.

Пауза.

– Что ж! Мы прощенья просить готовы.

– А управителя примете?

– Этого нельзя сделать.

– Да отчего нельзя-то?

– Он язвительный.

Ничего больше от рахмановских мужиков не добились, и пошло уголовное дело, по которому трое сослано в каторжную работу, человек двенадцать в арестантские роты, остальные же высечены при земском суде и водворены на жительстве.

Александр Бессонов. Письмо Деду Морозу

Привет, дорогой Дедушка Мороз. Меня зовут Полина, я учусь во втором классе. Начну сразу по делу: милый дедушка, подари маме новый сотовый телефон, чтобы она мне подарила свой старый. Теперь объясню почему. Все просто – моя мама самая красивая! Ну и классная… Как и ты! Если не хватит денег, прикладываю все мои накопления – пятьсот пятьдесят рублей.

Если подаришь спортивный костюм, то я разозлюсь и напишу президенту Дедов Морозов, он тебя оштрафует или лишит премии. Я бы на твоем месте подумала, попереживала бы. А почему у тебя в прошлый раз были папины ботинки?

Уже почти год мы с мамой живем вдвоем. Как говорит мама: «Папе надо какое-то время пожить одному». Уже год! Нам так-то нормально вдвоем, но иногда мама смотрит в окно часами, а потом плачет. На выходных меня в съемную квартиру берет папа. Он очень добрый и хороший. Подари ему что-то мужское, например молоток. Он тоже вначале радуется, играет со мной, а потом замолкает и тоже в окно начинает смотреть и вздыхать. Чего они там увидели?! Человека-паука, Киркорова – что?

А что самое интересное, как только я возвращаюсь к ним обратно – каждый расспрашивает, как живет другой. Алё, они что, не могут друг у друга спросить? Я, конечно, многое от себя добавляю. Например, что мама научилась летать. Невысоко, правда, десять сантиметров от пола пока, но это помогает ей меня контролировать с уборкой этой тупой. Только кофту на пол брошу – она тут как тут.

Маме я рассказываю, что папа стал бессмертным. Может ножи глотать и волосы на себе поджигать, когда нет денег на парикмахерскую. Они оба ржут, потом обнимают меня. Я, конечно, понимаю, что они сильно поссорились, не разговаривают, но не год же… Я вот максимум пару часов могу выдержать.

Дедушка Мороз, будь человеком, плиз, или кто ты там… Я фильм смотрела, что в Новый год старые обиды остаются позади. Мне ничего не надо. Ну помири ты этих непутевых! Ребенок я, а ведут себя по-детски – они. Пап, она же, блин, любит тебя…

Перелом

Эта невероятная и очень романтичная история произошла с моим партнером по бизнесу из другого города. Дальше с его слов.

– Ох, и давно это было, но по ощущениям – как вчера. Весна. Обмывали диплом. Гудели всей общагой. Ну подумай сам, верные друзья завтра разлетятся кто куда. А потом будем видеться только на свадьбах, юбилеях и… Все всё понимали. Набрались быстро и сильно. Пошли в лес бороться.

Была у нас такая традиция по этому делу. Со стороны напоминало кучу малу. Но ужасно весело. Так вот, в этот раз мне не очень повезло, я оказался внизу. Что-то в ноге хрустнуло… И у компании новое развлечение – спасти раненого друга.

Мои верные братья буквально на руках принесли меня в травму. Видок был у меня еще тот: грязный, пьяный и счастливый. Правая нога, помню, ужасно болела.

Сделали рентген. Перелом. Врач поручил медсестре наложить гипс. И тут появилась она… Вот ты знаешь, в кабинет зашел ангел. Совершенно неземное создание. Я таких красивых девчонок никогда не видел. Она мне очень понравилась. Молоденькая такая, видимо на практике. Готовится гипс мне накладывать. Ручки дрожат. Ну, думаю, я у нее первый. Понимаю, что это мой шанс:

– Девушка, вашей маме зять не нужен?

Она на меня посмотрела с таким презрением, что мне захотелось провалиться сквозь землю. Но решил не сдаваться.

– Вы не смотрите, что я пьяный. Просто диплом, все дела. Я так-то не пью.

Она посмотрела еще жестче, но меня было не остановить.

– Вы не смотрите, что я грязный…

Она стала накладывать на ногу гипс и ответила:

– Просто диплом. Так-то вы в чистом ходите.

– Да нет, я…

– Помолчите, больной. Мне некогда ваши пьяные бредни слушать.

Я замолчал и в конце ответил:

– Мы с вами скоро обязательно встретимся.

– Да вы оптимист, я посмотрю. Ну-ну, помечтайте.

* * *

Дальше со слов жены моего партнера по бизнесу из другого города.

– Конец моей первой смены в травме. Сил нет. Ноги еле передвигаю. Глаз дергается.

Насмотрелась такого… Врач говорит, там еще по «скорой» одного привезли. С ним разберись – и домой.

Захожу, а там опять этот выпускник сидит. Но уже в костюме, с цветами. Красивый такой. Говорит:

– Можно вас пригласить на свидание?

Ну а я злая и сразу ему:

– Ага, прям разбежалась с кем попало по свиданиям ходить. Вас зачем опять по «скорой» привезли?

– Я же сказал, что мы еще увидимся.

– Не поняла.

– Вы мне не ту ногу загипсовали! Левую.

– А почему вы мне сразу не сказали?! Шесть часов прошло!

– Трезвел.

Признание

Недавно мне в личку написала моя бывшая одноклассница. Она – учительница, преподает русский язык и литературу в старших классах. Мы с ней всегда в школе ладили, несмотря на стереотипы: она была отличница, а я… Ну, мягко скажем, не отличником.

– Выручай, помогай, нужна твоя помощь!

– Конечно, что случилось?

– Ты же современный писатель!

– Ну как тебе сказать. Мне кажется…

– Не перебивай! Для меня ты – современный писатель. Можно я дам задание своим ученикам – написать сочинение по твоим рассказам?

Меня охватило чувство невероятной гордости! Это мне говорит человек, у которого я списывал в школе! Я держу паузу, чтобы не выдать себя, и пишу:

– Конечно, Настя, я не против. Мне очень приятно.

Проходит какое-то время. Она присылает примеры сочинений и говорит:

– Понимаешь, в твоих рассказах есть одна очень важная для меня деталь…

Ну, думаю, доброта, там, юмор или мощные диалоги…

– Какая?

– Главное – в Интернете нет сочинений по твоим рассказам. Ученики нигде списать не смогут!

Мигом отрезвев от пригрезившийся славы, понял, что быть современным автором очень сложно. И тут же ответил:

– Тогда я – идеальный автор для школы… Пока.

Основная номинация

Ольга Цветкова. Последние дети Земли

Я думал, что прибью их всех. И Колено, и Джефа, и Тихого, и особенно Крота с Алисой. Это они заставили Хани, совершенно точно – они. Выбрали момент, когда я не смог прийти на игру, и… Хани сама никогда не согласилась бы, она до одури боялась оставаться одна в Брошенках. Нам всем там было не по себе: хрусткое гудение светящихся полос вдоль серых стен, мертвые взгляды сломанных камер и черные провалы мониторов, лабиринты серверов и все это непонятное оборудование со щупальцами-трубками… Ну и призраки, конечно.

Из-за них-то Хани и не терпела игру, особенно когда ей выпадало быть «оставленной». На самом деле ничего страшного: тебя заводят в Брошенки с завязанными глазами и оставляют, а ты снимаешь повязку и ищешь дорогу назад в убежище. Не особенно приятно лазить там в одиночку, но Брошенки на то и Брошенки, что никого в них нет уже очень и очень давно. А призраки… Призраки просто бродят, мы уже почти привыкли. Все, кроме Хани. Она клялась, что слышит их шепот прямо у себя в голове, а остальные крутили пальцем у виска. Только мне приходилось верить, ведь мы с Хани лучшие друзья. Раньше я всегда оставался за нее, и в этот раз остался бы, но меня не оказалось рядом. И вот теперь она не вернулась.

– Знали же, что ей нельзя! Совсем дебилы?

Все смотрели на меня так, будто дебилом-то как раз был я.

Или сумасшедшим, ведь я чуть не впервые поднял на них голос. Не то чтобы я был такой же затюканный, как Джеф, но обычно умел находить доводы, а не просто орать.

Мы сидели вшестером в крошечной, но зато только нашей каморке на самой границе между убежищем и Брошенками. Вход в нее мы нашли случайно, как и все другие свои секретные места, где родители никогда нас не нашли бы. Да они особо и не искали на самом-то деле, как-то так давно уже повелось: убежище – их, все остальное – наше. Жаль только, что этого «всего остального» так много, а нас – совсем мало. Семеро, если быть точным. Или уже шестеро?.. Нет, нет, мы обязательно должны вернуть Хани!

– Надо идти искать, а не рассиживаться тут! – снова выкрикнул я, подскакивая на пластиковом ящике, одном из тех, что служили нам табуретами.

– Надо, – ответила Алиса так спокойно, что я даже растерялся. Еще бы, когда так бесишься, рвешься спорить, а с тобой берут и вдруг соглашаются. – Как только ты проорешься, так сразу и пойдем.

Алиса из нас самая старшая: высокая, со светлыми, по-мальчишески короткими волосами. Да она и вообще больше похожа на мальчишку, не в пример Хани. Наверное, поэтому моя подруга именно Хани, а не Алиса. Но зато Алиса главная, и мы привыкли делать так, как она говорит. Она всегда знала, как всем нам лучше, и про то, что Хани бросать нельзя, – знала. Еще бы, ведь их, девочек, всего две.

– Для начала вернемся туда, где мы ее оставили, – меж тем размышляла вслух Алиса, – а там посмотрим.

Сообщить родителям никто не предложил. Хоть мы и последние дети, их «бесценное сокровище», но ничего-то они про нас и нашу связь не понимали. Да и Брошенки никто лучше нас не знал.

Все поднялись молча, и только Крот, вставая последним, фыркнул, вроде бы для себя, но достаточно громко, чтобы слышал каждый:

– А я как раз думал, чем бы мне сегодня заняться? Ну конечно! Сходить поискать нашу курочку, просто отлично.

Хоть мы и держались всегда вместе, но это вовсе не значит, что между нами царила одурелая любовь. Крот меня бесил. И не только постоянной потребностью влезть со своим мнением, но и дурацкой манерой щурить глаза, хотя зрение у него было отличное. Я сжал кулаки. Самое время дать ему в зубы, как давно хотелось. За себя, за Хани, до которой он вечно докапывался. Но Алиса слишком хорошо нас знала. Больно схватила меня за запястье – я только и мог, что со злости дергать рукой. Алиса была сильная, даром что девчонка.

– А тебя и не звали, – огрызнулся я, раз уж драки не вышло.

Крот только хмыкнул и пошел следом за остальными. Придурок.

* * *

Конечно, я боялся за Хани, а как же? А все мне только и твердили, что ничего с ней в Брошенках не сделается. В чем-то они правы, конечно… Люди сбежали отсюда настолько давно, что и родители наших родителей их не застали. Не сбежали даже – улетели, в колонию на ОЗ-1206. Если бы мне сказали, что скоро весь мир заледенеет из-за извержения Йеллоустонского супервулкана, я бы тоже улетел куда подальше. На самом-то деле не так уж сильно все и замерзло, а сейчас стало почти нормально, но никто, само собой, обратно не вернулся. Так что здесь мы и только мы, а от мерцающих силуэтов призраков скорее просто неуютно: они еще никому и ничего не сделали.

Ребята правы, и все-таки… Могла же Хани где-нибудь застрять? Или вдруг ее завалило? Хоть Брошенки уже и обшарили сто раз на предмет всех возможных полезностей, есть и такие места, которые просто так не найти и куда не забраться.

Алиса вела нас по пустым коридорам, в одном месте пришлось пролезать под обвалившимися потолочными панелями – Хани должна была даже с завязанными глазами узнать этот путь, ей достался самый простой маршрут. Сначала этот лаз, потом дверь со сломанным электрическим замком и высоким порогом, потом – Свистящая комната, где из разбитого окна вечно завывает ветер… Не заблудишься, даже если постараться. Значит, что-то все же случилось.

– Ну и где она? – растерянно спросил Колено, будто и вправду думал, что нам и надо-то было всего лишь добраться до места, где оставили Хани.

– Стоит и тебя дожидается, умник. – Крот, как всегда, не упустил случая открыть рот.

Лысая смуглокожая голова Колена потемнела еще сильней, и круглая металлическая пластина над правым ухом, у него особенно заметная, проступила во всей красе. У нас у всех такая была, мы называли ее «метка», но у остальных метку частично скрывали волосы. На вопросы – откуда она и зачем – родители отвечали что-то невразумительное. Еще бы, у самих-то не зудят перед сном края кожи, касающиеся металла.

Мы топтались в просторной комнате с круглым столом посреди. Его обступали стулья и одно большое кожаное кресло, в котором немедленно развалился Крот. По всему там должна была сесть Алиса, но она заняла обычный стул, и каждый все равно понял, кто тут главный. Еще здесь оказались пустые стеллажи до самого потолка и огромный запылившийся экран. А вот чего здесь точно не было— так это Хани.

– Оттуда мы пришли, – сказал я, кивая на дверь, – значит, обратно она не пошла… Или повернула где-то не там? Вот же…

Ходов тут десятки: как тупиков, так и долгих-долгих коридоров, уводящих вглубь Брошенок. Их все и за неделю не обойдешь. Наверное, отчаяние от этой мысли отпечаталось у меня на лице, потому что наша суровая Алиса вдруг совсем мягко ответила:

– Хани не дура, чтобы несколько часов кряду лезть напролом неизвестно куда. Если она заблудилась, то сядет и дождется нас, а если бы что-то случилось – кричала бы. Верно же?

Я кивнул.

– Вот как мы сделаем…

Алиса принялась делить нас на пары, указывать на коридоры, а потом появился он, и мы все замолкли.

Призрак.

Нет, их и правда здесь было полно – по пути сюда мы, как и всегда, встретили не меньше пяти штук, – но с этим что-то было не так. Все это сразу поняли. Уж очень по-человечески он сюда зашел, осмысленно остановился и уставился на нас. Он смотрел, и мы смотрели.

Фантомный силуэт был не выше меня; мы вообще редко видели «взрослых» призраков, но оттого было только хуже. Казалось, мы и сами можем такими стать.

– Может, Хани умерла, и это ее душа? – пискнул Джеф, и мне немедленно захотелось его стукнуть.

– Она не умерла, дебил!

Алиса шикнула на нас обоих. Я-то и не собирался больше ничего говорить. Только идиот мог подумать, что Хани…

Призрак на мгновение замерцал, будто не знал, что ему делать, а потом принялся махать полупрозрачной рукой – так машут, когда зовут кого-то с собой. Он переместился к двери, противоположной той, из которой мы недавно пришли. Прошел сквозь нее, а потом вернулся обратно и снова замахал.

– А он, похоже, знает, где наша курочка, – довольный собой, сообщил Крот, будто без него никто не понял.

Я уже был на полпути к двери, когда Алиса осадила меня:

– Нет. Никто за ним не пойдет.

– Но он же знает, где Хани! – воскликнул я.

– И где же Хани? – язвительно отозвалась Алиса. – Вот именно что непонятно, где она. Ты не подумал, что он ее вот так же куда-то заманил и с ней могло случиться что угодно?

Об этом я и правда не подумал, но на самом-то деле мне было все равно.

– Он знает, где Хани, – повторил упрямо. – Даже если это ловушка, нам что, теперь бросить ее?

– Мы не можем рисковать собой, ты знаешь.

Я знал, конечно. Последние дети. Просто так взять и сгинуть мы, наследники Земли, не имели права. Это нам родители с пеленок втирали. Не то чтобы мы их так уж слушались во всем, но и совсем не понимать не могли. Только вот при чем тут Хани?

– Я пойду ее искать, и мне плевать, что ты зассала. Ясно тебе?

Я нарочно выбрал слова погрубее – так все решится быстрее. На один мой разумный довод у нее будет три еще разумнее, а тут она или разозлится и обрубит на раз, или уж поможет, но без всех этих плясок вокруг да около. Она не разозлилась, но и не помогла.

– Иди. Только остальные не пойдут.

Для одного себя мне разрешение и не требовалось, но ведь Алиса понимала, что не так много толку будет, если больше никто не поможет. Ни завал не разобрать, ни подстраховать в случае чего. Но Джеф, Тихий, Колено и даже Крот молчали, будто их происходящее совершенно не касалось. Призрак терпеливо ждал. Я так злился на Алису, на всех, что жуть от одного только присутствия такого разумного, такого… настоящего куда-то отступила. А ведь мне еще идти с ним по Брошенкам. Одному.

– А вот Хани бы точно пошла. За любым из вас, – кинул я им на прощание, чтобы хоть как-то отомстить.

Я порывисто шагнул к двери, и призрак тут же дернулся вперед, чтобы указывать мне путь.

– Меня-то ждать не собираешься? – не нужно было оглядываться, чтобы узнать, кому принадлежит насмешливый голос.

Скрипнуло кресло, с которого скатился Крот, и вот он уже рядом. Готов идти со мной. Ну почему именно он? Из всех – он?!

Я заставил себя сглотнуть язвительные слова, так и рвавшиеся с языка. Не мне нужна помощь, а Хани. И если идти со мной согласился хоть бы и Крот, пусть будет так. Наверняка он просто выбесился на Алису, что та без спросу решила за всех. Ну и ладно, какая разница-то? Вдвоем больше шансов. Вдвоем – не так страшно.

– Ну, – сказал я скорее себе, чем Кроту, – пошли, что ли…

* * *

Как только мы вышли в коридор, оставив позади комнату с ребятами, я разом позабыл и о том, как наверняка злится Алиса, и о причинах, по которым со мной увязался Крот. Отважиться пойти за призраком, когда в комнате полно друзей, – плевое дело, а вот оказаться с ним считай что наедине в молчаливых Брошенках…

Призрак оглянулся, будто проверяя, идем ли мы за ним, хотя мне показалось, ему вовсе не нужно этого делать, чтобы знать. Через полупрозрачный силуэт я видел и нагромождения ящиков, и железные ступеньки лестницы, по которой призрак провел нас в огромный ангар с цистернами. В чем-то такое путешествие напоминало нашу игру, только глаза мне не завязали, но от этого вовсе не было легче. Я невольно огляделся, хотя, конечно, уже бывал здесь. Щербатая серая плитка пола, плетение стальных реек под невообразимо высоким потолком. И цистерны, цистерны, цистерны в два моих роста. Каждая была маркирована белыми цифрами, и я почему-то представил, что они доверху набиты кусками человеческих тел. Тут же захотелось стряхнуть, отогнать дурную фантазию, но мне не дали. Прямо из зеленовато-серых стен начали выглядывать призраки, пялиться своими едва различимыми глазами. Словно раньше живые их просто не интересовали, а теперь я и Крот почему-то…

Лязгнуло железным прямо за спиной.

Я вздрогнул всем телом, по позвоночнику будто кто-то пробежался ледяными пальцами снизу вверх.

Шея одеревенела страхом, не давая повернуть голову.

– Прости, Алекс…

Голос Крота. Теперь-то я оглянулся. Он наступил ногой в жестяное ведро и теперь стряхивал его с ноги. Как же, как же он меня напугал, зараза! Хотелось ответить как-нибудь грубо и обидно, но тут до меня дошло. Крот и «прости». Он ведь на самом деле только что извинился. И не привычным вредным голоском, с вечной издевочкой, а совершенно по-человечески.

– Да ничего, бывает, – бросил я, постаравшись затолкать изумление куда подальше. И почему-то именно сейчас показалось уместным спросить: – Что это ты вдруг решил со мной пойти? Алиса же сказа…

– Потому что своих не бросают.

И он пошел дальше, догонять манящего нас с другого конца ангара призрака. Я поспешил за ним, и страха разом стало меньше. Будто до этого я шел один, а теперь нас по-настоящему стало двое.

Призрак уводил меня и Крота в глубины Брошенок, где мы лазили не так уж часто. Многие рукава коридоров и вовсе начали казаться незнакомыми. Неужели Хани и правда пошла так далеко одна, просто поверив полупрозрачной фигурке – даже не поймешь, девчонки или мальчишки? Мне стало все сильнее казаться, что права-то была как раз Алиса, а не мое упрямство. Вдруг они уже нашли Хани в одном из коридоров-близнецов совсем рядом с убежищем, а я с Кротом бреду прямиком в ловушку?

Мы ведь ничего-то про этих призраков не знали. Совсем-совсем. Родители их даже не видели. Или не признавались, хотя, скорее, правда не видели. Это даже забавно, ведь вроде бы именно им и полагалось бы видеть и верить в такое. В призраков, жизнь после смерти, ведь верят же они в Бога. Даже не улетели на ОЗ-1206 из-за этого. Не сами родители, конечно, их тогда еще не было, а их пра-пра-пра. Верили, что должны остаться на Земле, где их создал Бог, и смиренно принять то, что он им пошлет. Как по мне, так Бог вряд ли хотел бы, чтобы они сгорели в тучах раскаленного газа или вымерзли от вулканической зимы. Почему им не думалось, что именно Бог помог колонизировать другую планету и улететь туда? Наверное, большинство тех, кого заморозили и отправили на ОЗ 1206, так и считали. А вот другие – нет, и они остались.

Я бы так точно улетел. Но мы с родителями вообще очень разные, даже если не считать наших металлических меток на голове и цифрового кода на запястьях. Мой код был «ПО 0748–2485», что бы это ни значило. Родители и сами понимали разницу, но любили и жалели, считая, что нам придется страдать. А еще называли «надеждой»…

Наверное, мы с Кротом очень глупо поступили. Когда «надежды» так мало, разве можно терять еще целых две ее части?

– Интересно, еще далеко? – спросил я, просто чтобы было еще что-то, помимо звука наших шагов и тишины.

Заряд смелости, который в меня впрыснули слова Крота, потихоньку замещался пустотой отчаяния. За себя уже особенно нечего было бояться, мы шли слишком долго. Глупо было бы заманивать нас настолько далеко, чтобы просто убить, ведь правда же? А вот то, что мы все еще не нашли Хани, – это удручало по-настоящему. Может, никаких призраков и правда нет, я и остальные их попросту выдумали, и наш фантомный проводник – тоже лишь часть фантазии? Я просто сам запутал себя и Крота и теперь…

– По-моему, за нами кто-то идет, – Крот, плетущийся сильно позади, вдруг оказался совсем близко и шептал мне в самое ухо: – Не заметил?

Если честно, то я не обращал внимания. Вот до того самого момента, как он мне это сказал. А теперь я вдруг понял, что за смутная тревога во мне засела. Я тоже чувствовал. Не видел, не слышал, но каким-то неназываемым чувством ощущал присутствие. Оно совсем не походило на подглядывание призраков, тут другое: то легкий шорох, то скользнет длинная тень, а еще взгляд, который следует за тобой.

– Спрячемся? – шепнул я Кроту.

Тот коротко кивнул, дернулся в сторону. Я заметил, куда он смотрит: сбоку нагромождение коробок, за ним плохо освещенный коридор и двери, двери. Часть закрыта, но открытых достаточно, чтобы нас так просто было не найти. Крот прошмыгнул за ближнюю коробку, я следом. Затаились. Согнувшись, двинулись в коридор, стараясь держаться густых теней. Может, нам все почудилось, но проверять ни один из нас не хотел.

Призрак, заметив наш маневр, замотал головой, засуетился. Но плевать я хотел. Это он нас завел, и я уже не знал, не был уверен, желает он нам помочь или наоборот. Крот, похоже, считал точно так же.

Мы пробрались мимо двух открытых и одной запечатанной двери.

– Давай сюда! – Крот дернул меня за рукав.

Электронный замок на двери справа светился красным, будто был закрыт, но от подземных толчков или еще чего его частично выбило, и дверь поддалась. Мы скользнули внутрь и бегло осмотрелись – кругом какие-то чёрные блоки с лампочками и проводами. Сзади пиликнул и щелкнул замок. Я шел последним и мог поклясться, что оставлял щель! Именно для того, чтобы подобного не случилось, я же…

Крот глянул сначала на дверь, потом – на меня. Сейчас я принял бы от него любую издевку. Но он даже взглядом не упрекнул, метнулся к двери. Похоже, вся его вредность осталась там, где безопасно.

Крот толкнул дверь. Над ней вдруг замигала красная лампочка, а по полу и по нашим лицам заметались алые полосы.

«Несанкционированное проникновение! Несанкционированное проникновение! Несанкционированное проникновение!»

Динамик в углу надрывался, будто стремился обезвредить злоумышленников одними только мощными ударами звука.

– Скорей, может, есть другой выход!

Мы с Кротом бросились осматривать, ощупывать стены. На мгновение в комнату занырнул призрак, бессильно заметался и убрался назад в коридор. Может, он и правда не хотел нам зла, только какая теперь разница.

Динамик надрывно вопил о проникновении, мешая собраться и подумать. Как тут вообще что-то уцелело? Наверное, какие-нибудь важные данные, которые нам при всем желании не украсть. И, конечно, в таких местах не делают несколько выходов. Как следует в этом убедиться мы не успели.

Откуда-то сверху – скрежет и шипение.

Я, может, не заметил бы, но вдруг запах затхлости в воздухе сменился резким, химическим. Не сговариваясь мы с Кротом задрали головы: прямо под потолком открылись небольшие окошечки, и воздух над нами заколебался – газ!

Сначала я еще пытался подтянуть ворот куртки к самым глазам, дышать через ткань, но запах почти не ослабевал. Я перестал ощущать ноги – в первые минуты только пальцы, потом до самых коленей. Крот тоже рухнул на четвереньки. Мы поползли к замуровавшей нас двери. Сначала помогая ногами, потом – на одних руках.

Лежа на животе, молотили кулаками в глухую равнодушную поверхность.

Раньше сюда наверняка сбежалась бы охрана, а теперь – никто. И услышать тоже некому. Единственные существа, знающие о нашей беде, не могли помочь.

Я изо всех сил старался не думать, что нам остается только лежать без движения под ор сирены и медленно умирать. Если повезет, удастся потерять сознание…

Я мог только едва-едва моргать, и, пусть мы вряд ли лежали так хотя бы полчаса, мне уже начинало казаться, что я сойду с ума. От бессилия, от страха, от невозможности забыться из-за навязчивого голоса, бьющего из-под потолка. Наконец он стих сам собой. Только красная лампочка продолжила мигать. И если раньше мрачная тишина Брошенок угнетала, в нее хотелось плеснуть смехом, болтовней, то сейчас казалось, что нет ничего блаженнее отсутствия звука. Будто оглох на мгновение, и это было до странности хорошо.

А потом я услышал что-то за дверью. Кто-то топтался, скребся, возился. Несколько ударов – тишина. И тогда я испугался по-настоящему. Смерть от жажды долгая и случилась бы не прямо сейчас. А еще она хоть и ужасна, но все же понятна. Но если сюда ворвется кто-то… Кто-то, кого я не мог и представить, тогда… Я боялся, что страх будет слишком огромным. Зато все случится быстро.

За дверью снова стало тихо. Может, от газа, от неподвижности и долгого звучания сирены в ушах мне просто показалось? Я даже не мог спросить Крота, слышал ли он то же.

И тут снова: шаги, возня. Дверь медленно отворилась внутрь. Задела мою голову – хоть я и не мог двинуться, но чувствовал все отлично. Тот, кто входил, видимо, понял, что мое тело мешает открыть дверь, и двигался осторожно. Тогда я увидел этого кого-то…

Захотелось вскрикнуть, подскочить, но я мог только дважды моргнуть и произнести про себя: «Алиса…»

Она протиснулась в щель, в секунду огляделась. Я уже принюхался к специфическому запаху парализующего газа, но Алиса сразу ощутила, сморщила нос. Времени у нее было не так много, но она не суетилась. Задержала дыхание, подхватила меня под руки, поволокла в коридор и усадила, прислонив спиной к стене. Продышалась и только потом ринулась за Кротом.

Мне невольно пришла мысль, не останусь ли я таким навсегда? Алиса, конечно, придумает, как вернуть нас в убежище, но я не хотел, не хотел быть таким. Я стал изо всех сил втягивать в себя воздух, чтобы прогнать из тела отраву, и вдруг ощутил, что уже слегка могу шевелить губами. Сразу стало так хорошо, будто пробежался за руку с Хани. Хани… Только бы и она не попала под одну из таких охранных систем.

– Откуда ты здесь взялась? – еле пережевывая слова спросил Крот.

– У меня было видение, – загадочным голосом ответила Алиса, а потом уже издевательски добавила: – Что вы во что-нибудь вляпаетесь без меня! Я шла за вами, дурень. Вы бы так и не заметили, если бы не решили какого-то черта сунуться за эту дверь.

– Так это тебе, значит, надо сказать спасибо? – Крот явно пытался возмутиться, но язык еще плохо его слушался, и вышло вяло. – О, как мы признательны, что из-за тебя оказались в газовой комнате!

В интонациях все равно проступил прежний ненавистный мне Крот, но я внезапно не ощутил раздражения. К тому же он был прав: мы не полезли бы туда, если бы не заметили слежку Алисы.

– Из-за меня вы до сих пор не в ней, – отрезала она.

И это тоже была правда. Не здесь, так в другом месте подобное могло случиться. И не помог бы уже никто.

– Может, я и считаю, что вы ерунду затеяли, но не могу позволить, чтобы из-за своей дурости вы тоже погибли.

– Тоже погибли? – Я вдруг разом ощутил, какой подо мной ледяной пол, как холодит спину стена. – Тоже – как кто?

Алиса совсем по-девчоночьи опустила глаза.

– Никто… Я правда надеюсь, что Хани жива, но она бы вернулась, хотя бы попыталась. Мы ее уже нашли бы, разве нет? Что, если она тоже забрела в какое-то такое место?

– Но нас-то ты вытащила! Вот и ее вытащим мы.

– Ага. Точно. И ее – мы…

* * *

Отправиться дальше сразу, конечно, не получилось, да и спустя час мы все еще двигались неверными шагами. Алиса предлагала вернуться, но и я, и Крот решительно отказались. И так сколько времени ушло впустую.

Призрак ожидал нас и, как только мы выразили готовность идти, поплыл вперед. Теперь он двигался быстрее, чем поначалу, но, может быть, мне просто так казалось, потому что ноги я переставлял с усилием.

Алиса шла позади нас, и я прямо-таки затылком ощущал, как она недовольна тем, что пришлось расстаться со своей осторожностью и шагать прямиком в ловушку, как она считала. Я уж не стал говорить, что призрак-то наверняка о ней и раньше знал: его полупрозрачные приятели ведь изо всех щелей торчат. Или призраки не умеют переговариваться на своем призрачном?

Вдруг на полу, прямо посреди очередного коридора, я увидел пластмассовую заколку. Заколку Хани. Я схватил ее и сжал в кулаке. Еще бы знать, что это значит… Ну, кроме того, что идем мы правильно. Она сама бросила или уронила, когда… Нет, вот об этом «когда» думать совсем не хотелось.

– Вон еще! – крикнул Крот через минуту и, пробежав вперед, наклонился за чем-то. Да уж, он всегда видел лучше меня. – Ее брелок. А наша курочка не такая и курочка. Еще бы пораньше сообразила.

– У нее имя есть. – Может, я теперь и не обратил бы внимания на насмешку в свой адрес, но только не над Хани.

– Расслабься, я ж любя.

Мы нашли еще носовой платок и красный проволочный браслет прежде, чем увидели приоткрытую дверь. И тут мне послышалось, будто наш провожатый зашептал «там, там» и проплыл прямо сквозь дверной пластик. Я уже понял, что внутри, но почему-то боялся заглянуть. А вдруг…

Алиса рванула на себя дверь, прежде чем я набрался мужества.

В помещении сидела Хани. Живая…

Я так и стоял дураком, хотя мне отчаянно хотелось кинуться к ней и обнять. Мы ведь друзья, но как она отнесется? Как посмотрят Крот и Алиса? И вообще, может, Хани и не подозревала, как мы волновались, как боялись?

Она вскочила пружинкой и через мгновение уже висела у меня на шее, тычась каштановой макушкой мне под подбородок.

– Вы нашли, нашли меня, – всхлипнула тихо мне в рубашку.

Я неловко соединил руки у нее за спиной. Вот дурак: конечно, ей одной было куда страшнее, чем нам!

Так странно и приятно оказалось ее обнимать, но тут подала голос Алиса, и Хани смущенно отскочила. От ее карих глаз по веснушкам на щеках ползли две мокрые дорожки.

– Ты чего не вернулась? Куда тебя понесло? – накинулась на нее Алиса.

– Я хотела сразу назад, правда, но он меня очень-очень просил. – И Хани повернула лицо к застывшему посреди комнаты призраку. – Так звал, что я… Я не знаю. Я пошла за ним. А когда поняла, что я уже так далеко и вряд ли сама смогу вспомнить, как домой идти, оставила вам следы. Вы ведь их подобрали, правда? Особенно браслет…

Я вернул браслет Хани, и она радостно нацепила его на правое запястье.

– И что, призрак позвал тебя сюда? – вскинула бровь Алиса.

– Да, и… – Хани вдруг погрустнела. – Я не уверена, что он хотел мне показать именно это, но сами посмотрите.

И она кивнула на соседний зал, отгороженный стеной с огромным окном. Мы вошли.

– Это что, гробы?!

Они рядами лежали по всей комнате и были открыты, будто ждали. Я подошел ближе и отшатнулся. Гробы были подписаны. Все. И так вышло, что на ближайшем ко мне была табличка с надписью: «Хани Джонс». Ко мне подбежали Алиса и Крот, мы вместе принялись читать. Здесь были все наши: и Колено, и Тихий, и Джеф.

«Каспар Шнайдер» – настоящее имя Крота, «Алиса Вилле», «Сергей Тихонов», «Джеффри Моррис», «Колин Блэк» и мое – «Алекс Фишер». Были здесь и незнакомые имена, а часть гробов вообще оказалась погребенной под рухнувшим потолком. Похоже, зал был куда больше, чем могло показаться, но из-за обвала пролезть дальше нам ни за что не удалось бы. Да никому особо и не хотелось. Каждый остановился напротив «своего» гроба и вглядывался в его пустые белые недра. Хани, стоявшая в дверях, тихо произнесла:

– Еще и поэтому я осталась ждать здесь…

– А это твой призрак тоже объяснил? – взвилась Алиса. – Что это все значит?

– Я его не настолько хорошо понимаю, хотя здесь и слышу чуть лучше. Но все равно только отдельные слова, настроение…

– Настроение?! Может, нас тут готовятся в жертву принести!

– Алиса, прекрати! – Уж я-то не сомневался, Хани не стала бы от нас ничего скрывать. – Она-то тут при чем? Мы даже толком не знаем, что это и зачем.

– Вообще-то, – подала голос Хани, – призрак хотел, чтобы я пошла за ним дальше, но там на дверь упала какая-то штуковина, и мне одной ее не сдвинуть.

«Да, да, туда», – снова шепот, и по тому, как насторожились остальные, я понял, что они тоже услышали. Неужели Хани ничего не выдумала, просто ее чувства острее? А в этом месте и мы тоже понимаем призрачные слова.

– Мы никуда не пойдем. – Алиса решительно мотнула головой. – Возвращаемся.

Теперь, когда Хани стояла рядом, в безопасности, я был целиком согласен с Алисой. И все же любопытство настойчиво предлагало сходить и посмотреть. Мои сомнения разрешил Крот:

– Если это правда гробы, то кто, вы думаете, нас собирается туда положить? Да, давайте вернемся и поможем родителям принести нас в жертву, или что они там еще удумали. А то ведь им нас еще искать придется, беда-то какая.

Алиса насупилась, но все же кивнула. А потом, чтобы оставить за собой хоть какое-то последнее слово, сказала:

– Но вы еще вспомните меня, когда это окажется ловушкой!

«Ловушка, ловушка», – зашелестел призрак, и Алиса победно глянула на Крота.

* * *

Мы пошли, конечно. В смысле не домой, а дальше, куда хотел призрак. Хоть Алиса и не признавалась, но и ей наверняка хотелось узнать, что там такое за заваленной дверью.

Дверь прижала одна из тех высоких штуковин, усыпанных кнопками и негорящими табло, о назначении которых мы ничего не знали. Упала она так удачно, что дверь под ней даже не угадывалась: наверняка туда не лазили даже пра-пра. Теперь-то уж никто из нас не повернул бы назад. Ведь мы могли увидеть что-то нетронутое из того, прежнего мира.

Вчетвером мы, хоть и не без труда, смогли столкнуть штуковину, и она с грохотом повалилась на пол. Мы, конечно, и не надеялись, что прямо за дверью увидим нечто особенное, но все равно немного расстроились, когда перед нами оказался самый обычный коридор – такой же, как сотни других, излазанных вдоль и поперек. Только освещение здесь было немного иное – ярче, живее. Мне даже показалось, что с каждым шагом призрак становится четче. По-прежнему полупрозрачный, но уже не просто смутный детский силуэт, а вполне себе светловолосый мальчик в чем-то вроде комбинезона без рукавов.

А еще появились голоса. Много-много. Будто кто-то впрыснул мне в голову тысячи чужих мыслей. Даже показалось, будто метка над виском разогрелась. Но меня это почему-то не испугало, будто даже казалось… Привычным?

Совсем скоро мы услышали гул, словно за стеной работало что-то большое. Я бы удивился, что здесь еще что-то может функционировать, если бы сам пару часов назад не напоролся на сигнализацию. Воспоминание не прибавляло смелости, но рядом были Крот и Алиса, а еще, конечно, Хани, так что чего мне бояться?

Помещение, куда мы вошли, заполнял шум. Еще здесь стоял здоровенный компьютер с маркировкой на корпусе «Морфей-0748». В убежище мы видели работающие компьютеры, но большей частью они были персональными – пусть даже и промышленными, но все равно не такими огромными. От него к стенам тянулись тысячи проводов и проводков, так что они покрывали почти весь пол.

Призрак-провожатый стоял здесь же, а рядом с ним – еще несколько полупрозрачных детей, причем двое совсем маленьких, не старше трех лет. Я понадеялся, что все они не умерли…

Мы застыли и оглядывали махину и не очень-то понимали, зачем нас сюда привели и тем более чем тут можно помочь. И пока мы вот так растерянно изучали комнату, призраков стало больше. Ровно на четыре. Они стояли перед нами… Вернее, мы стояли перед… Собой? Наши копии, такие же просвечивающие насквозь, как остальные фантомы.