Читать онлайн О времени, о душе и всяческой суете бесплатно

Все книги автора: Джон Браннер

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

John Brunner

THE BEST OF JOHN BRUNNER

Печатается с разрешения литературных агентств Jane Judd Literary Agency и Prava I Prevodi.

The Best of John Brunner

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

* * *

Сказочное богатство

Они сказочно богаты. Вы никогда о них не слышали, потому что это единственные в мире люди, кому по средствам купить то, чего они хотят: по-настоящему частную жизнь. В вашу или мою жизнь может ударить молния: вы можете выиграть крупный приз, или оказаться соседом маньяка с топором, или приобрести больного орнитозом попугая, – и вот на вас уже направлен свет прожекторов, а вы застенчиво моргаете и молите Бога о смерти.

Они выиграли призы при рождении. У них нет соседей, а если нужно кого-то убить, они не станут использовать что-то настолько громоздкое, как топор. Попугаев они не держат. А в тех редких – миллион к одному – случаях, когда прожектор все-таки светит в их сторону, они покупают его и велят приставленному к нему человеку просто его выключить.

Я не знаю, сколько их. Я пытался вычислить их количество, сложив сумму валового национального дохода всех стран на планете и разделив полученное на сумму, необходимую, чтобы купить правительство крупной промышленной державы. Ясно же, что невозможно обеспечить себе анонимность, если не можешь купить хотя бы два правительства.

Думаю, таких человек около сотни. Я встречался с одним из них и чуть не встретился еще с одним.

Как правило, они ведут ночной образ жизни. Покупка света у темноты была первым экономическим прорывом. Но когда бы вы ни пошли искать их – хоть в два часа ночи, хоть в два часа дня, – вы их не найдете. Ни в респектабельных клубах, ни на стадионе «Поло Граундс», ни в королевской ложе в Аскоте, ни на лужайке Белого дома.

Их нет на картах. Понимаете? Место, где они решают поселиться, в прямом смысле становится белым пятном в атласе. Их нет в переписи населения, в справочниках «Кто есть кто» или «Книге пэров» Берка. Они не фигурируют в досье налоговой инспекции, а на почте нет их адресов. Представьте себе все те места, где появляется ваше имя: на пожелтевших страницах школьных архивов, в больничных картах, на копиях чеков в магазине, в подписи к письмам. Нигде из вышеперечисленного вы не найдете ни одного из их имен.

Как этого добиться?.. Нет, не знаю. Могу лишь предположить, что на большую часть человечества возможность получить все, о чем они когда-либо мечтали, действует как травматический шок. Моментальная промывка мозгов: стоит поверить в эту возможность, как закрепляется модель подчинения, как сказал бы психолог. Но они не рискуют напрасно. Хотя они не самодержавные властелины – по правде говоря, они управляют лишь тем, что напрямую им принадлежит, – у них все же немало общего с халифом Багдада, велевшим скульптору построить фонтан. Фонтан оказался самым прекрасным во всем мире, и восхищенный халиф спросил у скульптора, может ли кто-нибудь еще сотворить подобную красоту, и скульптор с гордостью ответил, что лишь он один в целом свете на такое способен.

Халиф велел заплатить ему сколько было обещано. А также – выколоть глаза.

В тот вечер мне хотелось шампанского, танцовщиц, ярких огней, музыки, а была лишь банка пива. Зато холодная. Я взял ее, а на выходе из кухни вдруг остановился, рассматривая свою… гостиную, рабочий кабинет, лабораторию… неважно. Все сразу.

Мне даже не верилось. Было двадцать третье августа, я пробыл здесь один год и один месяц, и вот работа закончена. Я никак не мог в это поверить – и не поверю, пока не расскажу людям, не соберу друзей, не раздам им по пиву и не выпью с ними за это.

Я поднял банку и произнес:

– За завершение работы! – Выпил. Решил, что тост не годится, и добавил: – За Эффект Купера!

Ну вот, уже лучше, но не совсем то.

Нахмурившись, я еще немного подумал и, решив, что наконец нашел точные слова, победоносно провозгласил:

– За Сантадору – самое замечательное место на земле. Только здесь мне удалось так сосредоточиться. Да хранит Господь ее и всех, кто отплывает отсюда.

С чувством удовлетворения я пил в третий раз, и тут из тени на открытом крыльце раздался голос Наоми:

– Выпей за меня, Дерек, – сказала она. – Ты близок к цели, но еще не вполне.

Со стуком поставив банку на столик, я подошел к ней и обнял ее. Она не шелохнулась. Она напоминала красивый манекен, демонстрирующий парижскую моду в витрине бутика. На моей памяти она всегда носила только черное и сегодня была одета в черную блузку из сотканного вручную шелка, зауженные книзу обтягивающие черные брюки и черные эспадрильи. Ее светлые, кукурузного оттенка волосы, сапфировые глаза и сияющая от здорового загара кожа выглядели настолько совершенными, что казались ненастоящими. Раньше я никогда к ней не прикасался. Иногда ночью, если мне не спалось, я задавался вопросом, чем это можно объяснить. Она ведь была свободна, ни с кем не встречалась… И находил рациональное объяснение: я слишком ценю этот мирный уголок и то, как хорошо сумел здесь сосредоточиться, слишком сильно, чтобы связаться с женщиной, которая никогда ничего не требует, но которая – ясно же – пожелает забрать все.

– Все готово, – сказал я, развернувшись и всплеснув рукой. – Наступило новое тысячелетие! Наконец-то – успех! – Я подбежал к безумному аппарату, который никогда не рассчитывал увидеть наяву. – Это нужно отпраздновать. Соберу всех, кого сумею найти, и…

Я осекся. Она сделала шаг вперед и подняла руку, которую до этого держала опущенной. В руке что-то было. Теперь, на свету, я увидел бутылку шампанского.

– Как… – начал я.

И подумал еще кое о чем. За все те тринадцать месяцев, что я прожил в Сантадоре, я ни разу не оставался с Наоми наедине.

– Сядь, Дерек, – сказала она и поставила бутылку на столик рядом с банкой пива. – Ты не сможешь никого пригласить. Кроме нас с тобой, здесь никого нет.

Я промолчал.

Она насмешливо изогнула бровь:

– Не веришь? Ничего, скоро поверишь.

Наоми повернулась и направилась в кухню. Вскоре она вернулась с парой бокалов, которые я держал на случай гостей. Я подался вперед, вцепившись руками в спинку стула, и вдруг мне пришло в голову, что я подсознательно отгородился стулом от этой невероятной незнакомки.

Она ловко открутила проволоку на бутылке шампанского, поймала в первый бокал пену, появившуюся, когда она выдернула пробку, наполнила второй бокал и протянула его мне. Я взял его, двигаясь словно глупое, флегматичное животное.

– Сядь, – повторила она.

– Но… где же все остальные? Где Тим? Где Конрад и Элла? Где…

– Уехали, – сказала она. Держа бокал, она повернулась ко мне и заняла единственный свободный стул, не заваленный обломками моего оборудования. – Уехали около часа назад.

– Но… Педро! И…

– Они отплыли. Теперь направляются в другое место. – Она небрежно махнула рукой. – Не знаю куда именно, но они обеспечены всем необходимым. – Подняв бокал с шампанским, она прибавила: – За тебя, Дерек. Поздравляю! Я сомневалась, что тебе это удастся, но попробовать стоило.

Я подбежал к выходящему в сторону моря окну, рывком распахнул его и вперил взгляд в сгущающийся мрак. Гавань как раз покидали четыре или пять рыболовецких судов. Их огни напоминали движущиеся звезды. На пристани валялась брошенная мебель и кое-какие рыболовные снасти. Все выглядело так, будто они и правда уезжали навсегда.

– Сядь, Дерек, – в третий раз сказала Наоми. – Мы зря тратим время. К тому же твое шампанское вот-вот выдохнется.

– Но как они сумели заставить себя…

– Покинуть дома предков, выдернуть корни и устремиться в неизведанные края? – легким насмешливым тоном спросила она. – Это не про них. Они никак не связаны с Сантадорой. Сантадоры не существует. Сантадору построили восемнадцать месяцев назад, а в следующем месяце она исчезнет.

После молчания, которое, казалось, длилось вечность, я сказал:

– Наоми, с тобой… с тобой все в порядке?

– Все замечательно. – Она улыбнулась, и на свету сверкнули ее белые зубы. – Более того, рыбаки не были рыбаками, отец Франсиско – не священник, а Конрад и Элла – никакие не художники, разве что хобби у них такое. Ну, а меня зовут не Наоми, но, раз уж ты привык к этому имени – да и я тоже, – пусть все так и остается.

Теперь я просто не мог не выпить. Шампанское оказалось превосходное. Никогда не пробовал ничего более совершенного. Жаль только, настроение в ту минуту не позволило мне оценить его по достоинству.

– Хочешь сказать, вся эта деревня – бутафорская? – требовательно спросил я. – Что-то типа гигантской… съемочной площадки?

– В некотором роде да. Сценические декорации – так, пожалуй, будет точнее. Выйди на крыльцо и возьмись рукой за узорчатую отделку навеса. Потяни ее посильнее. Она отойдет. Посмотри, что обнаружится на задней стороне. Проделай то же самое с любым другим домом в деревне, у которого такое же крыльцо. Всего их пять. Потом возвращайся, и поговорим серьезно.

Потягивая шампанское, она скрестила свои великолепные ноги, нисколько не сомневаясь, что я поступлю так, как она велела.

Я целеустремленно вышел на крыльцо – скорее чтобы перестать чувствовать себя дураком, нежели по какой-либо иной причине. Включил свет – желтую лампочку, болтавшуюся на неумело приделанном гибком шнуре, – и осмотрел резную отделку на кромке навеса. Свет лампочки привлек жужжащих летних насекомых.

Я дернул кусок дерева на себя, и он легко отошел. Я поднес его к свету и прочел написанное на задней стороне бледными синими чернилами: «Número 14.006 – José Barcos, Barcelona»[1].

Трудно было сразу решить, как мне на это реагировать. Держа, словно талисман, перед собой кусок дерева, я вернулся в дом и встал над сидящей на стуле Наоми. Хотел было гневно высказаться, но так и не придумал, что сказать, поскольку в этот момент заметил этикетку на бутылке. Это было не шампанское. Я вообще никогда не слышал о фирме с таким названием.

– Это лучшее игристое вино в мире, – проследив за моим взглядом, сказала Наоми. – Его производят… о, чуть больше десятка бутылок в год.

Судя по моим собственным вкусовым ощущениям, по крайней мере сейчас она говорила правду. Покачиваясь, я добрался до стула и в бессилии рухнул на него.

– Не буду делать вид, будто понимаю, что происходит. Я… Но я же не мог провести последний год в месте, которого не существует!

– Тем не менее так и было. – Хладнокровно держа бокал красивыми тонкими пальцами, она опустила локти на подлокотники грязного стула. – Кстати, ты заметил, что среди насекомых, слетающихся на свет твоей лампочки, никогда не бывает комаров? Ты вряд ли подхватил бы малярию, но подстраховаться все же следовало.

Я вздрогнул. Ведь не единожды в беседе с Тимом Ханниганом я весело замечал, что одно из величайших преимуществ жизни в Сантадоре – это отсутствие комаров…

– Так, хорошо. Факты начинают производить на тебя впечатление. Теперь давай вспомним позапрошлую зиму. Помнишь, как ты познакомился с человеком, который представился Роджером Герни и с которым ты позднее встретился еще раз?

Я кивнул. Ну конечно, я помню Роджера Герни. После переезда в Сантадору я часто думал, что та первая встреча с ним оказалась одним из двух событий, которые кардинально изменили мою жизнь.

– Однажды ненастной ноябрьской ночью ты оказал Герни немалую услугу: у него сломалась машина, достать нужную запчасть до утра было невозможно, а на следующий день на десять утра у него была назначена важная встреча в Лондоне. Он показался тебе очень приятным, близким по духу человеком. Ты позволил ему переночевать у себя в квартире. Вы вместе поужинали и до четырех утра обсуждали то, что приняло конкретную форму в этой самой комнате. Вы обсуждали Эффект Купера.

Я похолодел, будто та мрачная ноябрьская ночь протянула палец в окно и провела им по моей спине.

– А потом, – продолжил я, – той самой ночью я упомянул в беседе с ним, что для проведения мною необходимых экспериментов существует единственная возможность: поселиться в какой-нибудь маленькой деревушке, где бы меня ничего не отвлекало, где не было бы ни телефона, ни газет, ни даже радио, а жить было бы настолько дешево, что я мог бы на два-три года посвятить себя исключительно работе и не думать о том, как заработать на жизнь.

Боже мой! Я прижал руку ко лбу. Воспоминания всплывали, подобно невидимым чернилам под воздействием огня.

– Верно. – Наоми с удовлетворенным видом кивнула. – А ваша вторая и последняя встреча с этим замечательным Роджером Герни состоялась в те выходные, когда ты, сделав ставку на футбольный матч, радовался небольшому выигрышу. Две тысячи сто четыре фунта семнадцать шиллингов и один пенс. И он рассказал тебе про маленькую испанскую деревушку под названием Сантадора, где существуют идеальные условия для твоих исследований. Он сказал, что только что ездил туда повидаться с друзьями – Конрадом и Эллой Уильямс. Ты едва мог представить, что мечты могут стать реальностью, но когда вы с Герни уже пропустили не по одному стаканчику, тебе уже показалось странным, что ты еще не распланировал всю поездку.

Я с такой силой поставил бокал на стол, что едва не разбил его.

– Кто ты такая? – резко спросил я. – Что за игру ты ведешь?

– Это не игра, Дерек. – Теперь она наклонилась вперед, не сводя с меня синих, похожих на драгоценные камни глаз. – Все очень серьезно. И у тебя в этом деле тоже свой интерес. Скажи честно: если бы ты не встретил Роджера Герни, если бы не выиграл ту скромную сумму, ты бы оказался здесь – или где угодно – и сумел бы сделать Эффект Купера явью?

После долгого молчания, обдумав весь прошлый год, я признался:

– Нет. Нет, если быть честным до конца. Не сумел бы.

– Значит, вот и ответ на вопрос, который ты недавно задал. – Поставив бокал на стол, она достала из кармана обтягивающих брюк маленький портсигар. – Я единственный человек в мире, который хотел получить Эффект Купера и найти ему применение. Больше ни у кого не хватило на это желания – даже у самого Дерека Купера. Возьми сигаретку.

Она протянула мне портсигар и открыла его. Воздух мгновенно наполнился удивительным ароматом. На сигарете, которую я взял, не было названия, единственным опознавательным знаком были едва заметные полоски на бумаге, но, как только я сделал первую затяжку, сразу же понял, что этот табак, как и вино, лучший в мире.

Она с интересом наблюдала за моей реакцией. Я слегка расслабился – улыбка сделала ее более привычной. Сколько раз я здесь видел эту улыбку у нее на лице или – чаще – у Тима или Конрада?

– Мне был нужен Эффект Купера, – повторила она. – И теперь я его получила.

– Секундочку! – сказал я. – Я…

– Тогда я хочу взять его в аренду. – Она пожала плечами, словно речь шла о сущем пустяке. – После этого он останется твоим и всегда будет принадлежать тебе. Ты ведь сам признал, что если бы не… скажем так, кое-какое важное вмешательство, если бы не я, он так и остался бы всего лишь теорией. Интеллектуальной игрушкой. Однако я все же не стану просить тебя считать мой вклад честной платой за аренду. За использование твоего аппарата один раз в весьма конкретных целях я заплачу тебе так много, что ты до конца жизни сможешь позволить себе абсолютно все, чего бы ты ни пожелал. Держи!

Она что-то бросила мне – уж не знаю, где она это прятала, – и я автоматически поймал. Это оказался узкий продолговатый кошелек из мягкой, упругой кожи на молнии.

– Открой.

Я послушался. Внутри обнаружились одна… две… три кредитные карты на мое имя, а также чековая книжка. На чеках тоже было напечатано мое имя. На каждой из карточек красным было напечатано одно слово: «БЕЗЛИМИТНАЯ». Никогда раньше я такого не видел.

Я убрал их назад в кошелек. Я мог бы усомниться в правдивости ее слов, но все сомнения мгновенно испарились. Да, Сантадору создали, чтобы позволить мне работать в идеальных условиях. Да, она это сделала. После того что она сказала про Роджера Герни, невозможно ставить это под сомнение.

Следовательно, я и в самом деле могу отправиться в Мадрид, зайти в автосалон и покинуть его за рулем «роллс-ройса»; на этой машине я могу поехать в банк, написать на первом из чеков сумму в один миллион песет и получить ее – если, конечно, в банке найдется столько наличных.

Не сводя взгляда с кошелька, бездумно застегивая и расстегивая его, я сказал:

– Ладно. Ты – та, кому был нужен Эффект. Но кто ты такая?

– Та, которая смогла получить его. – Она суховато рассмеялась и покачала головой. Волосы всколыхнулись вокруг ее лица, словно крылья. – Больше не донимай меня вопросами, Дерек. Я не стану отвечать, потому что ответы бессмысленны.

Некоторое время я молчал. Наконец, не зная, что еще сказать, я заметил:

– По крайней мере, ты должна рассказать, зачем тебе то, что я мог тебе дать. В конце концов, я по-прежнему единственный человек в мире, который это поймет.

– Да. – Она разглядывала меня. – Да, это правда. Налей нам еще вина. Мне кажется, оно тебе понравилось.

Пока я наполнял бокалы, чувствуя, как постепенно успокаиваюсь после шока и бури эмоций, охвативших меня в последние десять минут, она произнесла, глядя в пустоту:

– Знаешь, ты и правда уникален. В твоей сфере твоему гению нет равных. Именно поэтому ты здесь, поэтому я приложила ради тебя некоторые усилия. Я могу получить все что захочу, но в некоторых вещах я неизбежно завишу от единственного человека, который может мне их обеспечить.

Ее взгляд метнулся к моему новому, не совсем достроенному, но функционирующему аппарату.

– Я хотела, чтобы эта машина вернула мне одного человека, – сказала она. – Он умер три года назад.

Мир будто замер. Я был слеп с тех пор, как видение нескончаемых денег затмило мой разум. Я поверил, что, коль скоро Наоми могла получить что угодно, значит, она знала, что именно получает. Но она, конечно же, не знала.

В моем воображении разыгрался небольшой спектакль, в котором безликие куклы парили в легких розовых облаках. Одетая в черное кукла с длинными светлыми волосами сказала:

– Он мертв. Я хочу вернуть его. Не спорьте. Найдите способ.

Другие куклы с поклоном удалились. Наконец одна из них вернулась и сообщила:

– Есть такой человек по имени Дерек Купер, у которого имеются кое-какие необычные идеи. Больше никто в мире не задумывается над подобными проблемами.

– Устройте так, чтобы он получил все, что ему нужно, – ответила кукла со светлыми волосами.

Я поставил бутылку вина обратно. Я сомневался – да, все еще сомневался, все еще был ослеплен. Но потом взял кошелек из мягкой кожи и бросил его на колени Наоми.

– Ты сама себя обманула, – сказал я.

– Что?

Она мне не верила. Кошелек, упавший ей на колени, был для нее призраком; она не стала поднимать его, как будто прикосновение к нему превратило бы все из неприятного сна в жестокую явь.

Вдумчиво, все еще пытаясь вычислить, как обстоит дело на самом деле, я сказал:

– Ты говорила, что мой аппарат нужен тебе для чего-то конкретного. Я был слишком шокирован, чтобы гадать, для чего именно. Кое-какие задачи он может выполнить, поэтому я не придал этому значения. Ты очень богата, Наоми. Всю жизнь ты была настолько богата, что не знаешь, что между формулированием проблемы и ее решением стоит еще кое-что. Время, Наоми!

Я постучал пальцем по верху аппарата. Я все еще им гордился. У меня было на это право.

– Ты словно… словно императрица в Древнем Китае. Возможно, эта история случилась на самом деле, не знаю. Представь, однажды императрица сказала: «Мне стало известно, что мои предки обитают на Луне. Как почтительная дочь, я желаю отправиться туда и поклониться им. Найдите способ». И вот они искали по всей империи, и однажды придворный привел к императрице нищего в лохмотьях и сказал: «Этот человек изобрел ракету». «Хорошо, – ответила императрица. – Усовершенствуй ее, чтобы я могла отправиться на Луну».

Я собирался рассказать эту басенку как анекдот и в конце посмеяться. Но стоило мне повернуться и глянуть на Наоми, как все мое веселье испарилось.

Ее лицо было бледным и неподвижным, словно у мраморной статуи, губы чуть приоткрыты, глаза округлены. На щеке блестела подобная бриллианту слеза.

Шутливого настроения как не бывало. Я вдруг почувствовал себя так, словно ударил ногой по камню, а на самом деле расколол бесценную чашу.

– Нет, Дерек, – после долгого молчания сказала она. – Не тебе рассказывать мне про время. – Она пошевелилась, слегка развернувшись на стуле, и посмотрела на столик возле себя. – Это мой бокал? – более легким тоном спросила она, указав на него изящной прекрасной рукой. Она не стала вытирать слезу; та застыла на ее щеке на некоторое время, пока не исчезла от прикосновения горячего, сухого ночного воздуха.

Я кивнул, Наоми взяла бокал, встала и, подойдя вплотную к аппарату, молча разглядывала его.

– Я не собиралась рассказывать тебе, что мне нужно, – наконец проговорила она. – Меня к этому принудило время.

Она сделала большой глоток и продолжила:

– Итак, я хочу знать, что именно может делать твоя пилотная модель.

Я замялся. Столь многое я еще не успел облечь в слова: в течение всего прошедшего года мои мысли занимала исключительно работа, но, расслабляясь в компании друзей, я этой темы не касался и говорил только о пустяках. Чем более я приближался к успешному завершению, тем более суеверным становился, не желая обсуждать цель проекта.

И вот же верх абсурда – теперь, когда я знал, чего она хочет, меня охватил легкий стыд оттого, что мой триумф сводится к такой мелочи.

Чувствуя мое настроение, она посмотрела на меня с легкой улыбкой.

– «Да, мистер Фарадей…» Или это был Хамфри Дэви? «…но в чем его польза?» Извини.

Новорожденный младенец. Неплохо. Почему-то эта цитата запала мне в душу, затронула мои чувства, и я вдруг перестал чего-либо стыдиться. Я был горд – как любой отец или даже больше.

Я отодвинул стопку черновых схем на краю ближайшего к аппарату стола и присел на освободившееся место, сжимая бокал в ладонях. В комнате царила такая тишина, что мне казалось, будто я слышу, как лопаются, поднимаясь кверху, пузырьки вина.

– Я благодарен тебе не за то, что ты дала мне денег или нечто подобное, а за то, что направила ко мне этого убедительного и очаровательного Роджера Герни. Я никогда не встречал никого, кто готов был бы воспринять мои идеи всерьез, а не просто поболтать о них ради развлечения. Я предлагал данную концепцию некоторым умнейшим своим знакомым – например, людям, которых знал в университете и которые давным-давно оставили меня позади.

Раньше я об этом не задумывался. Очевидно, я о многом не задумывался.

– Но только он мог говорить о ней как о чем-то реальном. Я рассказал ему в общем и целом то же самое, что до него говорил другим. Я говорил о… о том, как живой организм своим поведением определяет пространство вокруг себя. Мобиль делает так же. Поэтому у меня он висит вон там.

Я поднял руку, указывая на предмет, и, как по команде, в окно подул ветерок и пошевелил металлические панели, подвешенные в полутемном дальнем углу комнаты. Поворачиваясь, они тихо поскрипывали. В последнее время я был слишком занят, чтобы смазать опоры.

Я нахмурился, мышцы лба у меня напряглись. Это предвещало головную боль, но я ничего не мог с собой поделать.

– Между организмом и окружающей его средой должно существовать полноценное взаимоотношение, особенно с другими организмами. Самосознание было одной из первых вещей, которые бросились в глаза при создании механических копий живых существ. Ученые этого не планировали – они построили механических черепашек с простенькой лампочкой наверху и заложили в них простой инстинкт поиска света, и если поставить это существо перед зеркалом, оно как будто узнает себя… Так это должно происходить. Не целенаправленная пошаговая сборка человека по частям, а попытка определить ту же форму, которую человек принимает при взаимодействии с другими людьми. Это достаточно просто. Но разве можно обработать триллион битов данных, сохранить их, дать им соответствующие времени ярлыки и для репродукции перевести их обратно в… ну, во что? Не могу ничего придумать. То, что тебе нужно, это…

Я пожал плечами, осушил бокал и встал.

– Тебе нужен Эффект Купера, – заключил я. – Вот, возьми.

С полочки на верху машины я взял плоский прозрачный диск размером примерно с пенни, но толще. Для этого я использовал ключ, который так точно вошел в отверстие в центре диска, что простое трение поддерживало его вес. Я протянул его Наоми.

Мой голос дрогнул – ведь я впервые проводил случайное испытание.

– Возьми его. Подержи, потри между пальцами, аккуратно сожми с плоских сторон, зажми в руке.

Она послушалась. Зажав его в руке, она посмотрела на меня.

– Что это?

– Это искусственный пьезоэлектрический кристалл. Ладно, этого, наверное, достаточно. Надень его обратно на ключ. Не хочу портить чистоту эксперимента, поэтому сам трогать не буду.

Нацепить диск обратно оказалось нелегко. Две попытки провалились, а потом Наоми схватила меня за руку, чтобы помочь мне держать ключ ровно. Я почувствовал, как сквозь ее пальцы проходит вибрация, будто все ее тело пело, подобно музыкальному инструменту.

– Все, – без выражения сказала она.

Я отнес диск обратно к машине и аккуратно переместил его с ключа на столбик на считывающем устройстве. Он соскользнул вниз, как пластинка на проигрывателе. На секунду-две я затаил дыхание. Затем началась реакция.

Я внимательно изучил данные на циферблатах. Неидеально. Это меня слегка разочаровало: я надеялся на идеальный эффект с первого раза. Однако данные оказались на удивление точными, учитывая, что она продержала диск в руках едва ли секунд десять.

– Аппарат сообщает мне, что ты женского пола, – сказал я, – стройная, у тебя светлые волосы и, вероятно, голубые глаза, ты потенциально склонна к артистизму, не привыкла работать руками, твой коэффициент интеллекта в районе ста двадцати – ста сорока, у тебя сильный эмоциональный стресс…

Она перебила меня резким, словно удар плети, голосом:

– Откуда? Откуда мне знать, что все это сообщил тебе аппарат, а не твои собственные глаза?

Я ответил, не поднимая глаз:

– Аппарат дает мне знать, что изменилось в том маленьком кристальном диске, когда ты к нему прикоснулась. Я читаю это как своего рода график, если тебе так удобнее. Смотрю на модель, выстроенную циферблатами, и перевожу данные в слова.

– Он говорит тебе что-нибудь еще?

– Да… но, боюсь, здесь какая-то ошибка. Калибровка была сделана на скорую руку, ее надо будет отладить с помощью адекватной статистической выборки, скажем, в объеме тысячи человек из разных слоев общества. – Отвернувшись от аппарата, я натянуто рассмеялся. – Видишь ли, тут говорится, что тебе от сорока восьми до пятидесяти лет, а это какая-то глупость, если подумать.

Она замерла. Я уже подошел к столу, возле которого она сидела, собираясь налить себе еще вина, и только тут понял, насколько она неподвижна. Я уставился на нее, положив руку на горлышко бутылки.

– Что-то не так?

Она встрепенулась и тут же снова ожила.

– Нет, – с легкостью сказала она. – Нет, все в порядке. Дерек, ты самый потрясающий человек на свете. На следующей неделе мне исполнится пятьдесят.

– Ты шутишь… – Я облизнул губы. – Я бы дал тебе… ну, тридцать пять. Конечно, у тебя нет детей, и ты очень тщательно следишь за собой. Но… все равно не больше. Никак не больше.

На лице ее промелькнула горечь. Она кивнула.

– Это правда. Я хотела быть красивой – не думаю, что нужно объяснять почему. Я хотела продолжать быть красивой, потому что это единственный дар, который я могла дать кому-то, у кого, как и у меня, было все, чего он когда-либо мог пожелать. Так что я… я об этом позаботилась.

– Что с ним случилось?

– Я бы предпочла, чтобы ты не знал.

Ответ был дан прохладным, не терпящим возражений тоном. Она демонстративно расслабилась, вытянув ноги перед собой, и лениво улыбнулась. Коснувшись ногой чего-то на полу, опустила глаза.

– Что?.. Ах, это! – Она подняла кошелек из мягкой кожи, упавший с ее коленей, после того как я ей его бросил. Протянув мне кошелек, она сказала: – Возьми его, Дерек. Уверена, ты свое уже заработал. Случайность это или ошибка – называй как хочешь, – но ты доказал, что можешь осуществить то, на что я надеялась.

Я взял кошелек. Но в карман убирать не стал. Только бездумно вертел его в руках.

– Я в этом не уверен, Наоми, – сказал я. – Послушай… – Я взял вновь наполненный бокал и снова сел на стул напротив нее. – Моя конечная цель – получить возможность распознать индивида по следам, которые он оставляет. Ты это знаешь; именно об этой своей мечте я тогда рассказал Роджеру Герни. Но между тогда и сейчас, между простым, поверхностным анализом специально подготовленного материала и последовательным анализом десяти тысяч предметов, подвергшихся влиянию не только конкретного индивида, но и многих других, часть которых, наверное, невозможно разыскать, чтобы определить их постороннее воздействие, а также дальнейшей обработкой результатов в целях получения понятной целостной картины могут пройти годы, десятилетия работы и исследований, тысячи неудачных испытаний, тысячи предварительных экспериментов на животных… Чтобы применить полученные данные, нужно будет изобрести новые технологии! Допустим, у тебя есть этот… твой аналог человека: что ты будешь с ним делать? Ты собираешься попробовать создать искусственного человека, который подходил бы под описание?

– Да.

Услышав это простое слово, я действительно едва не задохнулся. Она будто ударила меня в живот, перекрыв кислород. Тем временем она остановила на мне взгляд своих блестящих глаз и снова слабо улыбнулась.

– Не беспокойся, Дерек. Это не твоя работа. Как мне говорят, в различных местах над этим давно уже работают. Однако никто, кроме тебя, не занимался вопросом целостности личности.

Я не знал, что ответить. Она снова наполнила бокал и продолжила уже более напряженным голосом:

– Я должна задать тебе один вопрос, Дерек. Для меня это так важно, что я даже побаиваюсь услышать ответ. Но ожидание невыносимо. Я хочу знать, сколько еще времени, по твоему мнению, пройдет, прежде чем я получу желаемое. Предположим – запомни, ты должен предположить, – что лучшие умы планеты могут приступить к работе над побочными проблемами. Возможно, они создадут себе репутацию и уж точно разбогатеют. Я хочу услышать твое мнение.

– Ну, это довольно сложно! – заплетающимся языком ответил я. – Я уже говорил, как трудно изолировать следы от…

– Этот человек жил совсем не так, как ты, Дерек. Если бы ты хоть на мгновение задумался, ты бы это понял. Я могу отвести тебя в место, принадлежавшее только ему, туда, где формировалась и развивалась его личность, затронувшая каждую пылинку. Это не город, через который прошли миллионы человек, не дом, в котором обитал десяток семей.

Скорее всего, это было правдой, сколь бы невероятной она ни показалось мне всего час назад.

– Хорошо. Ну, мне еще придется придумать методы обработки неподготовленных материалов – откалибровать свойства каждого отдельного вещества. А еще существует риск возникновения молекулярного шума из-за течения времени и случайных передвижений. Более того, сами испытания еще до считывания информации могут потревожить следы.

– Предположим, – терпеливо повторила она, – что второстепенными вопросами займутся лучшие умы на планете.

– Это не второстепенный вопрос, Наоми. – Жаль, что приходилось говорить откровенно. Моя настойчивость ранила ее, а мне начинало казаться, что какой бы завидной ни была ее жизнь, кто-то уже нанес ей тяжелую рану. – Это всего лишь факт, который необходимо принять.

Она допила вино и поставила стакан на стол.

– Наверное, справедливо было бы сказать, – задумчиво произнесла она, – что… предмет, на который человек оказывает наиболее сильное, наиболее непосредственное влияние, это его собственное тело. Если ты получил столько данных после того, как я всего лишь подержала твой маленький диск в руках, представь, насколько больше можно узнать от самих рук, от губ, от глаз!

Мне стало не по себе.

– Да, конечно. Но считать данные с человеческого тела вряд ли реально.

– У меня есть его тело, – сказала она.

Повисла ужасающая тишина. Глупый, толстый, словно пуля, жук бился головой об абажур на крыльце. Жужжали и другие насекомые, а вдалеке шумело море. Тем не менее тишина походила на кладбищенскую.

Наконец она продолжила:

– Все, что возможно было сохранить, сохранено любыми возможными способами. Я все… – На секунду ее голос надломился. – Я все подготовила. Погибло лишь то, что было им, сеть в мозгу, маленькие синапсы. Любопытно, насколько хрупок человек. – Взяв себя в руки, она снова спросила: – Долго еще, Дерек?

Я прикусил губу и уставился на пол у себя под ногами. В голове все бурлило, пока я обдумывал и отбрасывал значимые факторы, представлял себе проблемы, находил им решение и сводил все к простой непреодолимой преграде – времени. Я мог бы назвать период длиной в десять лет, и этот прогноз все равно показался бы мне по-дурацки оптимистичным.

Но в конце концов я промолчал.

Она ждала. Затем весьма неожиданно весело рассмеялась и вскочила на ноги.

– Дерек, это нечестно! – воскликнула она. – Ты добился фантастических результатов, ты хочешь – и заслуживаешь – отдохнуть и отметить это событие, а я тут достаю тебя вопросами и требую, чтобы ты вытянул ответы из воздуха. Я прекрасно знаю: ты слишком честен, чтобы ответить на мой вопрос, не подумав. Может, тебе нужно произвести какие-нибудь подсчеты. Я держу тебя в забитой барахлом комнате, а ты, наверное, больше всего хочешь на некоторое время выбраться отсюда. Я права?

Она вытянула руку, держа ее очень прямо, как будто собиралась вытащить меня со стула. Нечто, похожее на чистое удовольствие, озарило ее лицо, и, глядя на это, я испытал тот же шок, как когда она сообщила, что ей пятьдесят лет. Она как будто… преобразилась, иначе не скажешь. Сейчас она напоминала девушку на первом в ее жизни балу.

Но эта трансформация продолжалась всего минуту. Ее лицо вновь приняло серьезное и спокойное выражение.

– Прости, Дерек, – сказала она. – Есть… есть кое-что в любви, что я ненавижу. Ты когда-нибудь задумывался, в какого эгоиста она тебя превращает?

Рука об руку мы вышли из дома в летнюю ночь. На небе проглядывал тонкий серп луны, ярко, словно фонари, полыхали звезды. Уже, наверное, в сотый раз я шел по узкой, плохо вымощенной улочке, ведущей от моего временного жилища к гавани. Вот дом Конрада, а там продуктовый магазин и винная лавка; вот церковь с посеребренной лунным сиянием крышей; маленькие коттеджи, выстроившиеся в ряд и обращенные фасадами к морю, где жили семьи рыбаков. А вот – брошенные обломки двухсот семидесяти жизней, на самом деле никогда не существовавших, созданных на заказ, как по волшебству.

Когда мы дошли до пристани, я сказал:

– Наоми, в это невозможно поверить, хоть я и знаю, что это правда. Эта деревня не была фальшивкой, выставочным экспонатом. Она была настоящей. Я это знаю.

Она осмотрелась.

– Да. Она и должна была быть настоящей. Но все, что для этого нужно, – вдумчивость и терпение.

– Что ты им сказала? Ты сказала… кому бы то ни было… «Идите и постройте настоящую деревню»?

– Мне не пришлось этого делать. Они и сами знали. Тебе интересно, как это было сделано?

Она повернулась ко мне. На ее лице, которое я едва различал в тусклом свете, было написано любопытство.

– Конечно, – воскликнул я. – Боже мой! Создать настоящих людей и настоящее место – при том что от меня требуется воссоздать настоящего человека… Разве мне не должно быть интересно?

– Если бы воссоздавать было так же легко, как создавать, – невыразительно сказала она, – я бы не была… одинокой.

Мы остановились возле низкой каменной ограды, протянувшейся от пристани к острым камням небольшого мыса, прикрывавшего пляж, и прислонились к ней. За нами – шеренга домиков; впереди – ничего, кроме моря. Опершись на локти, Наоми смотрела на воду. Стоя ближе, чем на расстоянии вытянутой руки от нее, я оперся о локоть, сцепил руки перед собой и разглядывал ее так, словно до этой ночи никогда не видел. Конечно, не видел.

– Ты боишься утратить красоту? – спросил я. – Тебя что-то тревожит.

Она пожала плечами:

– Ничто не вечно… разве не так?

– Глядя на тебя, начинаешь думать, что вечность существует.

– Нет, нет, – усмехнулась она. – Спасибо за твои слова, Дерек. Пускай я это знаю, пускай я вижу в зеркале, что по-прежнему красива, очень приятно, когда тебя в этом снова убеждают.

И все-таки как ей удалось этого достичь? Я одновременно и хотел, и не хотел спрашивать ее об этом. Может, она и сама не знала; она ведь только что сказала, что пожелала этого – и желание исполнилось. Поэтому я задал другой вопрос.

– Потому что это… то, что принадлежит именно тебе?

Она отвела глаза от моря, посмотрела на меня, затем снова на воду.

– Да. Это единственное, что принадлежит мне. Ты редкий человек. Ты умеешь сопереживать. Спасибо тебе.

– Как ты живешь? – спросил я.

Я выудил из кармана пачку сигарет, весьма помятую. Она покачала головой, и я зажег одну для себя.

– Как я живу? – повторила она. – О… по-разному. Как разные люди, конечно, под множеством имен. Видишь, у меня даже нет собственного имени. Две женщины – внешне мои полные копии – существуют специально для меня, так что, когда пожелаю, могу занять их место в Швейцарии, или Швеции, или в Южной Америке. Я беру взаймы их жизнь, пользуюсь какое-то время, потом возвращаю. Я видела, как они состарились, сменила их на других, превратившихся в мои копии. Но это не личности – это маски. Я живу под масками. Полагаю, так можно сказать.

– Ты не можешь иначе, – сказал я.

– Нет. Конечно, не могу. До тех пор пока меня не поглотило это желание, я даже представить не могла, что захочу иначе.

Мне показалось, я ее понял. Я стряхнул первый пепел с сигареты в море. Оглядевшись, сказал просто так:

– А знаешь, жаль сворачивать Сантадору. Она могла бы стать очаровательной деревенькой. Настоящей, а не декорацией.

– Нет, – ответила она. Затем выпрямилась и круто развернулась. – Нет! Посмотри! – Она поспешно выбежала на середину узкой улочки и указала на брусчатку. – Разве ты не видишь? Камни, которые были целыми, уже потрескались! А дома! – Всплеснув рукой, она побежала к двери ближайшего коттеджа. – Дерево теряет форму! А вон тот ставень – он болтается на петлях! А ступеньки!

Рухнув на колени, она ощупала выходящую прямо на улицу низкую каменную ступень.

Я пошел к ней. Ее страсть застигла меня врасплох.

– Пощупай! – велела она. – Пощупай! Она истоптана людьми, ходившими по ней. И даже стена – разве ты не видишь, что трещина в углу окна становится шире? – Она снова вскочила и провела рукой по шероховатой стене. – Время грызет ее, как собака кость. Господи, Дерек, нет! Неужели я должна оставить все как есть, зная, что время все ломает, ломает, ломает?

Я не мог подобрать слов.

– Слушай! – сказала она. – О боже! Слушай! – И, наклонив голову, замерла, будто испуганная лань.

– Я ничего не слышу, – тяжело сглотнув, ответил я.

– Словно гвозди в гроб забивают! – Она метнулась к двери в дом и принялась стучать по ней и толкать ее. – Ты должен это слышать!

Теперь я услышал. Из дома доносился тикающий звук – мощный, величественный, медленный ритм, настолько тихий, что я уловил его лишь после того, как она велела мне напрячь слух. Часы. Всего лишь часы.

Встревоженный ее неистовством, я схватил ее за плечо. Она повернулась и прильнула ко мне, как плачущий ребенок, спрятав лицо у меня на груди.

– Это невыносимо, – стиснув зубы, выпалила она.

Я чувствовал, как она дрожит всем телом.

– Уйдем отсюда, – прошептал я. – Давай уйдем, если тебе так больно.

– Нет, я не этого хочу. Я все равно буду слышать этот звук – разве ты не понимаешь? – Слегка отстранившись, она посмотрела на меня. – Я все равно буду это слышать! – Ее глаза заволокла пелена, все ее внимание обратилось к часам в доме. – Тик-тик-тик… Господи, меня будто хоронят заживо!

Поколебавшись, я сказал:

– Хорошо, сейчас я все исправлю. Отойди.

Она посторонилась. Подняв ногу, я изо всех сил ударил стопой по двери. Что-то треснуло. От удара боль разлилась по всей ноге, до самого бедра. Я ударил еще раз – косяк сломался. Дверь распахнулась. Тиканье тут же стало громче и отчетливее.

А лунный свет выхватил из темноты сами часы, расположенные напротив двери: высокий часовой шкаф, выше меня, с поблескивающим при каждом тяжелом движении маятником.

На ум мне пришла строчка из старинного, мрачного негритянского гимна: «По крышке гроба молоток стучит…».

Внезапно я ощутил ту же подавленность, что и Наоми. Я прошел по комнате, открыл стеклянную дверцу шкафа и быстрым движением остановил маятник. Тишина принесла облегчение, подобное глотку холодной воды после долгой жажды.

Наоми осторожно вошла вслед за мной и, как зачарованная, уставилась на циферблат часов. Я вдруг заметил, что она не носит наручных часов. Никогда не видел, чтобы она их носила.

– Избавься от них, – сказала она, не переставая дрожать. – Пожалуйста, Дерек… избавься от них.

Я присвистнул, снова окинув взглядом старое чудовище.

– Это не так-то легко! – сказал я. – Они очень тяжелые!

– Прошу тебя, Дерек!

Меня пугала ее настойчивость. Отвернувшись, Наоми уставилась в угол. Как во всех этих тесных, псевдостаринных домах, здесь было всего три комнаты. Та, где оказались мы, была забита мебелью: большая кровать, стол, стулья, сундук. Подозреваю, что, если бы не это нагромождение предметов, Наоми спряталась бы в углу.

Что ж, можно попробовать.

Поразмышляв, я пришел к выводу, что лучше разобрать часы.

– Тут есть лампа? – спросил я. – Плохо видно. При свете мне было бы проще работать.

Она что-то неразборчиво пробормотала; затем щелкнула зажигалка, и комнату озарило мерное свечение, начало которому положила желтая вспышка. До меня донесся запах керосина. Она поставила лампу на стол так, что свет падал на часы, минуя меня.

Я снял гири и сунул их в карман; затем достал из нагрудного кармана отвертку и атаковал шурупы в углах циферблата. Как я и рассчитывал, без них получилось извлечь весь механизм. За ним, словно пуповина, потянулись цепи, с тихим лязгом преодолевшие деревянный порожек.

– Дай! – прошептала Наоми и вырвала механизм у меня из рук.

Он составлял на удивление малую часть веса этих часов. Она бросилась вон из дома и бегом пересекла улицу. Через мгновение послышался всплеск.

Я ощутил укол сожаления. А потом рассердился на себя. Скорее всего, это не редкий образец антикварного мастерства, а фальшивка. Как и вся деревня. Прижав к себе шкаф и ухватив за передние углы, я потащил его к двери. Часы я разбирал с сигаретой во рту; теперь дым начал застилать мне глаза, и я выплюнул сигарету на пол и затоптал ее.

Каким-то образом мне удалось выволочь шкаф из дома и перетащить через дорогу на волнолом. Я остановился передохнуть, вытер пот с лица, потом встал позади этой махины и со всей силы толкнул ее вперед. Полетев вниз, она разок перекувырнулась в воздухе и со всплеском упала в воду.

Я проводил ее взглядом и тут же пожалел об этом. Шкаф выглядел точно как дрейфующий на волнах мрачный гроб.

Но все же я постоял там минуту-другую, не в силах отвести глаз, потому что не мог избавиться от ощущения, будто только что совершил некий символический акт, смысл которого невозможно объяснить никакой логикой. Его значимость делала его таким же реальным, тяжелым и плотным, как кусок уплывающего вдаль дерева.

Качая головой, я медленно возвращался назад. Оказавшись в дверях, я не сразу обратил внимание на то, что было у меня перед глазами. Затем остановился как вкопанный, поставив одну ногу на истоптанную ступеньку, которая вызывала недовольство Наоми. Желтый огонек лампы слегка подрагивал на ветру, поднимаясь слишком высоко. От него исходил резкий запах дыма, а в камине было темно.

Глядя на лампу, Наоми медленно, будто наслаждаясь каждым движением, расстегивала свою черную блузку. Вытащив край блузки из-за пояса брюк, она сбросила ее и осталась только в черном бюстгальтере. Туфли она тоже скинула.

– Считай это актом неповиновения, – задумчиво произнесла Наоми. Мне показалось, она обращается скорее к себе, нежели ко мне. – Я сниму траурные одежды.

Она расстегнула брюки, и они упали на пол. Трусики тоже были черные.

– Теперь с трауром покончено. Я верю, что все получится. Получится скоро. О да! Весьма скоро.

Заведя за спину тонкие, покрытые золотистым загаром руки, она сбросила лифчик на пол, но последний предмет одежды взяла в руку и швырнула о стену. На мгновение она замерла; затем, как будто впервые заметив мое присутствие, медленно повернулась ко мне.

– Я красивая? – спросила она.

У меня пересохло в горле.

– Боже мой, да, – сказал я. – Ты одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел.

Она наклонилась над лампой и погасила ее. В тот момент, когда опустилась темнота, она сказала:

– Докажи.

А через некоторое время на кровати, застеленной грубым одеялом, после того как я раза два или три повторил: «Наоми… Наоми!», она вновь заговорила. Ее голос казался холодным и далеким.

– Я не собиралась называть себя Наоми. Я подумывала назваться Ниобой, но не смогла вспомнить имя.

Много позже, когда она прижалась ко мне так сильно, будто льнула к утешению, к самому существованию, обняв меня и переплетя свои ноги с моими, теперь уже под одеялом, потому что ночью похолодало, я почувствовал, как шевелятся ее губы возле моего уха.

– Долго еще, Дерек?

Я чувствовал себя потерянным. Никогда еще я не был так обессилен, словно меня бросало по океану во время шторма и колотило о камни. Я с трудом смог открыть глаза.

– Что? – невнятно прошептал я.

– Долго еще?

Из глубин уставшего разума я с боем вырвал ответ, не особенно сознавая или заботясь о том, что говорю.

– Если повезет, – пробормотал я, – это не займет и десяти лет. Наоми, не знаю… – И, приложив неимоверные усилия, закончил: – Господи, ты делаешь со мной невообразимое и после этого ждешь, что я буду в состоянии размышлять?

Но вот что самое невероятное. Мне казалось, я вот-вот провалюсь во тьму, впаду в кому, усну непробудным сном. Однако пока тело отдыхало, мой разум воспарил над сознанием, заняв выгодное положение, откуда мог заглянуть в будущее. Я знал, что сделал. Знал, что мой примитивный аппарат произведет на свет второй, третий, и третий сумеет справиться с задачей. Я разглядел и распознал сопутствующие проблемы и понял, что их можно решить. Я вспомнил имена людей, которым хотел бы поручить работу над этими проблемами: некоторых из них я знал лично, и они, если дать им такой же шанс, какой выпал мне, могли создать в своей области такие же новые технологии, какие создал я. Совпав, как подобранные вручную шестеренки, части составили целое.

Календарь и часы все это время были у меня в голове.

Не все это было сном; многое можно было отнести на счет природы вдохновения, разве что я чувствовал, как возникают эти мысли, и знал, что это правильно. Но в самом конце мне действительно приснился сон, созданный не из видений, а из своего рода эмоциональной ауры. Я испытал полнейшее удовлетворение оттого, что скоро впервые встречу человека, уже ставшего моим ближайшим другом, которого я знал так досконально, как один человек когда-либо знал другого.

Я начал просыпаться. Мне хотелось еще немного понежиться в невероятном тепле эмоций; я боролся против пробуждения и чувствовал, что улыбаюсь, причем уже так давно, что у меня заболели мышцы лица.

А еще я плакал, и подушка намокла.

Я повернулся на бок и осторожно потянулся к Наоми, уже формулируя прекрасный словесный дар, который готов был ей преподнести.

– Наоми! Теперь я знаю, сколько это займет. Потребуется не больше трех лет, возможно, всего два с половиной.

Не найдя ничего, кроме грубой ткани, моя рука продолжила поиски. Потом я открыл глаза и резко сел.

Я был один. В окно лился дневной свет. День был яркий, солнечный и очень теплый. Где же она? Я должен найти ее и сообщить ей замечательные новости.

Моя одежда лежала на полу возле кровати. Я оделся, сунул ноги в сандалии и пошел к двери, помедлил, положив руку на треснувший косяк, пока глаза привыкали к яркому свету.

На другой стороне улочки, положив локти на каменную ограду, спиной ко мне стоял человек. Он никак не выказал, что знает, что за ним наблюдают. Я сразу узнал этого человека, хотя видел его всего два раза в жизни. Он называл себя Роджером Герни.

Я окликнул его по имени. Не оборачиваясь, он поднял руку и как бы поманил меня к себе. Тогда я понял, что произошло, но подошел к нему, ожидая, что он мне все расскажет.

Он по-прежнему не смотрел на меня. Лишь указал на острые камни в конце ограды.

– Она вышла из дома на рассвете и направилась туда, – сказал он. – Наверх. Одежду она несла в руках. Поочередно побросала все в море. А потом… – Он повернул руку ладонью вниз, будто рассыпая горстку песка.

Я попытался сказать что-нибудь, но у меня перехватило дыхание.

– Она не умела плавать, – добавил он через некоторое время. – Конечно.

Теперь ко мне наконец вернулся дар речи.

– Но… Боже мой! – воскликнул я. – Ты видел, как это произошло?

Он молча кивнул.

– И ты не пошел за ней? Не попытался спасти?

– Мы достали ее тело.

– Тогда… искусственное дыхание! Наверняка можно было что-то сделать!

– Она проиграла гонку со временем, – помолчав, ответил Герни. – Она сама это признала.

– Я… – Я осекся. Все стало настолько понятным, что я проклял собственную глупость. – Как долго она еще сохранила бы красоту? – медленно продолжил я.

– Да. – Он придал слову форму. – Вот от чего она бежала. Она хотела, чтобы он вернулся и увидел, что она все еще прелестна, но никто в целом свете не мог пообещать ей больше трех лет. Врачи говорят, потом она бы просто… – он сделал ничего не значащий жест, – разрушилась.

– Она всегда была бы красивой, – сказал я. – Господи! Она была бы красивой, даже если бы выглядела на свой возраст!

– Это мы так думаем, – сказал Герни.

– Как глупо, как бессмысленно! – Я ударил кулаком по ладони. – Да и ты, Герни… ты хоть понимаешь, что натворил, идиот несчастный?

Мой голос дрожал от ярости, и Герни впервые за все время повернулся ко мне.

– Какого черта вы не привели ее в чувство и не послали за мной? Все заняло бы не больше трех лет! Вчера она потребовала у меня ответа, и я сказал десять, но ночью меня осенило: это можно сделать менее чем за три!

– Я так и думал. – Несмотря на бледность лица, кончики его ушей ярко, абсурдно порозовели. – Если бы ты ответил иначе, Купер. Если бы ты ответил иначе…

Вот тогда (я все еще чувствовал себя болтающейся на волнах пробкой, то поднимавшейся, то падавшей, то снова поднимавшейся) я понял, к чему на самом деле вело мое ночное вдохновение. Я хлопнул себя ладонью по лбу.

– Идиот! – сказал я. – Я пока не знаю, что делаю! Слушай, у вас же есть ее тело! Переправьте его в… туда, где находится другое тело, поскорее. Ведь я же, черт возьми, именно этим и занимался – пытался воссоздать человека. А теперь, когда я понял, как это нужно сделать, я могу воссоздать не только его, но и ее!

От того что я в своем странном сне совершил рывок в будущее, меня охватило лихорадочное возбуждение, а мои теории превратились в непреложный факт.

Он странно разглядывал меня. Решив, что он меня не понял, я продолжал:

– Чего ты стоишь? Говорю же, я могу это сделать. Я видел, как это можно сделать. Потребуются люди и деньги, но их можно достать.

– Нет, – сказал Герни.

– Что? – Щурясь от солнечного света, я опустил руки.

– Нет, – повторил он и выпрямился, вытянув руки, затекшие оттого, что он долго опирался локтями об ограду. – Видишь ли, это больше не ее тело. Теперь, когда она мертва, оно принадлежит другим.

Я в оцепенении отступил на шаг.

– Кому? – спросил я.

– Разве я могу тебе сказать? Да и какое это имеет значение для тебя? Теперь-то ты должен понимать, с какого рода людьми имеешь дело.

Я сунул руку в карман в поисках сигарет, пытаясь осознать услышанное: теперь, когда Наоми умерла, она больше не контролировала ресурсы, способные вернуть ее к жизни. Значит, мой сон был… всего лишь сном. Господи!

Я тупо уставился на предмет у себя в руке: это оказалась не моя пачка сигарет, а кожаный кошелек, который она мне вручила.

– Можешь оставить это себе, – сказал Герни. – Меня предупредили, что ты можешь оставить это себе.

Я посмотрел на него. И понял.

Очень медленно расстегнул молнию. Достал три карточки. Они были запечатаны в пластик. Я сложил их пополам, пластик треснул. Разорвав на части, я бросил их на землю. Потом один за другим вырвал чеки из книжки и позволил ветру унести их, словно конфетти, через стену в море.

Он наблюдал за мной, и к лицу его медленно приливала кровь. Уж не знаю, от вины ли, от стыда. Когда я закончил, он сказал все еще ровным голосом:

– Ты глупец, Купер. На эти деньги ты все еще мог бы осуществить свои мечты.

Я швырнул кошелек ему в лицо и отвернулся. Ослепленный гневом и горечью, я не прошел и десяти шагов, как он позвал меня, и я обернулся. Он сжимал кошелек обеими руками, губы у него дрожали.

– Черт бы тебя побрал, Купер, – бросил он. – Ох, будь ты проклят! Я… я говорил себе, что люблю ее, но не мог так поступить. Почему ты хочешь, чтобы я чувствовал себя настолько грязным?

– Потому что так и есть, – ответил я. – И ты это знаешь.

Когда я упаковывал аппарат, ко мне в дом пришли трое незнакомцев. Тихие, как призраки, безликие, как роботы, они помогли мне погрузить вещи в автомобиль. Я принял их помощь, просто потому что хотел как можно скорее убраться ко всем чертям из этой поддельной деревни. Сказал им побросать вещи, которые хотел взять с собой, на сиденья и в багажник, не заботясь о том, чтобы что-то упаковать. Пока я занимался всем этим, Герни подошел к дому сбоку и встал возле машины. Казалось, он пытается набраться храбрости, чтобы снова со мной заговорить, но я не обратил на него внимания, а когда вышел, его уже не было. Кошелек я обнаружил уже в Барселоне, когда разбирал сваленное в беспорядке имущество. На сей раз там было тридцать пять тысяч песет новыми купюрами. Он просто кинул его на заднее сиденье под кучу одежды.

Послушайте. Наоми победил не долгий срок. Не три года, не десять лет, не сколько бы то ни было лет. Позднее я все понял – слишком поздно. (Так что время победило и меня, как всегда побеждает каждого из нас.)

Не знаю, как умер ее возлюбленный. Но уверен, что знаю, почему она хотела вернуть его. Не потому что любила его, как считала она сама, а потому что он любил ее. А без него ей было страшно. Чтобы воссоздать ее, не нужно было трех лет. Не нужно было даже трех часов. Требовалось всего-то три слова.

И Герни, этот ублюдок, мог бы произнести их задолго до меня – так давно, что тогда еще оставалось время. Он мог бы сказать: «Я люблю тебя».

Вот такие они, сказочно богатые. Они живут на той же планете, что и мы, дышат тем же воздухом. Но мало-помалу они становятся другим видом, потому что все человеческое в них – по крайней мере, на мой взгляд – погибло.

Я уже говорил, они держатся особняком. И – боже мой! боже мой! – разве вы за это не благодарны?

Последний одинокий человек

– Нечасто вас здесь теперь увидишь, мистер Хейл, – сказал Герати, поставив передо мной стакан.

– Прошло, наверное, года полтора, – ответил я. – Но жены нет в городе, и я подумал зайти к вам, вспомнить былое. – Окинув взглядом длинную стойку и столики у противоположной стены, я прибавил: – Похоже, сюда теперь вообще нечасто кто-либо заглядывает. Раньше по вечерам здесь никогда не бывало так пусто. Выпьете со мной?

– Газировку, пожалуйста, мистер Хейл, благодарю вас.

Герати достал бутылку и налил себе. Никогда не видел, чтобы он пил что-либо крепче пива, да и то редко.

– Все изменилось, – помолчав, продолжил он. – Вы, конечно, знаете почему.

Я в недоумении покачал головой.

– Из-за Контакта, разумеется, – пояснил Герати. – Он и все остальное изменил.

Я уставился на него и не смог сдержать смешок.

– Ну, я знал, что он на многое повлиял – особенно на церкви, – сказал я. – Но вот уж никак не думал, что он заденет вас.

– О да. – Он взобрался на высокий табурет за барной стойкой. Это что-то новенькое. Полтора года назад, в бытность мою тут завсегдатаем, у него за весь вечер не нашлось бы и свободной минутки, чтобы присесть. К закрытию он обычно едва держался на ногах. – Я считаю так. В чем-то Контакт сделал людей более осторожными, в чем-то – менее. Но из-за него исчезли многие причины ходить по барам и пить. Вы же знаете, как бывало. Бармен был своего рода профессиональным слушателем, кем-то, кому можно излить душу. После Контакта это долго не продлилось. Я знал одного мягкосердечного бармена, который какое-то время после Контакта еще продолжал в том же духе. Его прямо-таки осаждали одинокие парни, да и девицы тоже. – Герати положил ладонь себе на макушку.

– Профессиональный риск! – сказал я.

– Однако тоже ненадолго. Однажды он осознал, каково будет, если все они пустят тут корни, избавился от них и начал общаться только с теми, кого добавлял сам, как делают все остальные. Примерно тогда же все и закончилось. Люди больше не приходят изливать душу. Необходимость, можно сказать, отпала. Ну а другая важная причина ходить по барам – случайная компания – это тоже отпало. Теперь, когда люди знают, что не нужно бояться самого последнего одиночества, они успокоились и в основном стали самодостаточными. Ну а я подумываю сменить работу. Бары повсюду закрываются.

– Из вас получится неплохой консультант по Контакту, – отчасти в шутку заметил я.

Он, однако, воспринял это всерьез.

– Я подумывал об этом, – серьезно ответил он. – Может, этим и займусь. Вполне возможно.

Я снова осмотрелся. Теперь, когда Герати мне все разъяснил, стало понятно, как это могло произойти. Хоть я и не осознавал этого раньше, мой собственный случай наглядно все демонстрировал. В свое время я изливал душу барменам, ходил по барам, пытаясь убежать от одиночества. Впервые Контакт появился года три назад, спустя год он наделал шуму, и все, кто мог, выстроились в очередь на обработку, ну а несколько месяцев спустя я перестал приходить сюда, хотя был одним из завсегдатаев этого места. О причинах я не задумывался: отнес это на счет женитьбы и необходимости иначе тратить деньги.

Но дело было не в этом. Просто отпала необходимость.

На стене за барной стойкой, как в прежние времена, висело зеркало, и в нем я видел отражение некоторых столиков. Все были свободны, кроме одного, за которым сидела какая-то пара. Мужчина показался мне весьма ординарным типом, а вот девушка – нет, женщина – привлекла мое внимание. Не такая уж юная – на вид лет сорока, – но была в ней какая-то изюминка. Хорошая фигура – несомненный плюс, но в основном дело было в ее лице. Она была худощавой, с подвижным ртом и морщинками от смеха вокруг глаз, и она явно наслаждалась беседой. Приятно было наблюдать, как она получает удовольствие от разговора, и, пока Герати разглагольствовал, я не сводил с нее глаз.

– Как я уже сказал, люди становятся одновременно и более, и менее осторожными. С другими обращаются более осторожно, потому что, если не будут хорошо вести себя, их собственные Контакты могут удалить их, и что с ними тогда станется? А вот по отношению к себе они частично утратили осторожность, потому что их больше не пугает смерть. Они знают, что если это произойдет быстро и безболезненно, то за этим просто последует какое-то неясное ощущение, потом смятение, а потом их добавят, и они растворятся в ком-то другом. Никакого прерывания, никакой остановки. Вы кого-нибудь добавляли, мистер Хейл?

– Между прочим, да, – сказал я. – Около года назад я добавил отца.

– И все прошло хорошо?

– О, как по маслу. Поначалу это привело меня в некоторое замешательство – как будто у меня что-то чешется, а я не могу почесать, – но месяца через два-три все прошло, он просто растворился, и на этом все.

Я ненадолго задумался об этом. В частности, я подумал о том, как странно было вспоминать, как я сам выглядел в колыбели, и тому подобное. Но, несмотря на странность, это успокаивало меня, к тому же у меня никогда не возникало сомнений в том, чье это воспоминание. Все воспоминания, переходившие к получателю по завершении контакта, обладали какой-то неопределенной аурой, помогавшей получателю ориентироваться в собственном сознании.

– А вы? – спросил я.

Герати кивнул.

– Парня, которого знал в армии. Всего через несколько недель после демобилизации он попал в аварию. Бедняга прожил десять дней со сломанным позвоночником, прошел через настоящий ад. Когда он добавился, ему было очень плохо. Жуткая боль!

– Стоит написать вашему конгрессмену, – посоветовал я. – Помочь протолкнуть новый законопроект. Слыхали о таком?

– Какой законопроект?

– О легализации убийства из сострадания, если у человека имеется действующий Контакт. Сейчас они у всех есть, так что… почему бы и нет?

Герати задумался:

– Да-да, я слышал. Поначалу мне эта идея не понравилась. Но с тех пор, как я добавил товарища и получил его воспоминания о том, что произошло… мое мнение изменилось. Что ж, наверное, последую вашему совету.

Мы помолчали, задумавшись о том, что сделал Контакт для мира. Герати сказал, что законопроект об эвтаназии ему поначалу не пришелся по душе; так вот, я, как и многие другие, поначалу сомневался в пользе Контакта. Потом мы увидели его позитивное воздействие на жизнь людей, смогли как следует все обдумать, и теперь я не мог понять, как прожил без него большую часть жизни. Я просто не мог представить себя в мире, где смерть – это конец всему. Какой ужас!

Контакт решил эту проблему. Смерть превратилась в смену оболочки. У тебя перед глазами все расплывалось, может, ты терял сознание, но знал, что очнешься и будешь смотреть на мир глазами того, с кем у тебя Контакт. Ты больше не будешь себя контролировать, но у этого человека будут твои воспоминания, и за пару-тройку месяцев ты пообвыкнешься, приноровишься к новому партнеру, постепенно изменится точка зрения, и наконец произойдет слияние. Щелк! Никакого перерыва, просто гладкий, безболезненный процесс, в ходе которого ты переходишь на новый уровень жизни. Теперь это уже не ты, но и не кто-то другой, а продукт слияния вас обоих.

По личному опыту я знал, что для получателя это может быть в худшем случае некомфортно, но если любишь кого-то, можно и не такое стерпеть.

От воспоминаний о том, какой была моя жизнь до Контакта, я содрогнулся. Заказал еще выпить – на сей раз двойную. Давненько я не выпивал в баре.

Еще где-то около часа я рассказывал Герати новости и пил уже то ли третий, то ли четвертый стакан, когда дверь в бар вдруг распахнулась и вошел парень. Среднего роста, весьма обыкновенной наружности, неплохо одетый. Я бы не взглянул на него дважды, если бы не выражение его лица. Он выглядел настолько разгневанным и несчастным, что я не мог отвести от него глаз.

Парень подошел к столику, где сидела пара, – к тому, с женщиной, за которой я наблюдал, – и встал перед ними. Искра привлекательности в лице женщины погасла, а ее спутник как-то обеспокоенно начал подниматься на ноги.

– Знаете, – прошептал Герати, – видно, грядет беда. У меня в баре больше года не случалось потасовок, но я помню, как это выглядит, когда все к тому идет.

Он предусмотрительно встал со стула и подошел к краю стойки, чтобы при необходимости выйти из-за нее.

Я повернулся на табурете и прислушался к разговору. Судя по всему, речь шла вот о чем.

– Ты удалила меня, Мэри! – говорил парень с несчастным видом. – Ведь так?

– Послушай-ка! – перебил его второй мужчина. – Она сама вольна решать, что ей делать, а чего не делать.

– Заткнись, – огрызнулся парень. – Так что, Мэри? Удалила?

– Да, Мэк, – ответила она. – Сэм тут ни при чем. Это была моя собственная идея, а виноват в этом ты сам.

Я не видел лица Мэка, но он как будто напрягся, задрожал и вытянул руки, словно намеревался силой вытащить Мэри из-за стола. Сэм (я решил, что Сэм – это ее спутник) схватил его за руку и закричал на него.

Тут к ним подошел Герати и велел прекратить перепалку. Им это явно не понравилось, однако они замолчали. Мэри с Сэмом допили свои напитки и покинули бар, а Мэк, проводив их злобным взглядом, занял табурет через один от меня.

– Виски, – бросил он бармену. – Давайте всю бутылку, мне не помешает.

Его хриплый голос был полон горечи. Мне вдруг пришло в голову, что вот уже много месяцев я не слышал подобного тона. Видимо, эти мысли отразились у меня на лице; как бы то ни было, он, заметил, что я наблюдаю за ним, бросил на меня взгляд и заговорил:

– Знаете, в чем все дело?

Я пожал плечами:

– Расстались с девушкой?

– Все гораздо хуже. Да и она не то чтобы бывшая девушка, а скорее бессердечная дьяволица.

Он опрокинул первый стакан виски, который подал ему Герати. Тем временем Герати отошел к другому концу стойки и принялся мыть стаканы. Видимо, утратил привычку выслушивать рассказы о чужих бедах, но не стану же я его за это осуждать.

– Мне она такой не показалась, – как бы между прочим заметил я.

– Да, по виду не скажешь. – Парень выпил еще, а потом некоторое время сидел, уставившись на пустой стакан у себя в руках. – У вас, наверное, есть Контакты? – наконец спросил он.

Это был довольно странный вопрос, и я так сильно удивился, что ответил автоматически:

– Ну… да, конечно, есть!

– А у меня нет, – сказал он. – Теперь уже нет. Черт бы побрал эту женщину!

По затылку у меня пробежали мурашки. Если он говорит правду… надо же, он своего рода живой призрак! У всех моих знакомых был хотя бы один Контакт, а у меня – три. Разумеется, как и у любой супружеской пары, у нас с женой был взаимный, а в качестве подстраховки – на тот случай, если мы оба погибнем в аварии или от какого-нибудь несчастного случая, – я наладил еще один со своим младшим братом Джо и третий – с парнем, с которым учился в колледже (во всяком случае, так я считал, впрочем, я уже несколько месяцев с ним не общался, вполне возможно, он удалил меня, надо бы разыскать его и поддерживать отношения).

Я разглядывал этого одинокого парня. Его звали Мэк – я слышал, что к нему так обращались. Выглядел он лет на десять старше меня, значит, ему было где-то за сорок – достаточный возраст, чтобы обзавестись десятками потенциальных Контактов. С виду совершенно нормальный человек, не считая выражения неизбывного страдания на лице. Если у него вообще нет Контактов, даже странно, что он выглядит всего лишь несчастным, а не до смерти напуганным.

– А… а Мэри знала, что она у вас единственный Контакт? – спросил я.

– Ох, знала. Конечно, знала! Поэтому и поступила так, не предупредив меня.

Мэк налил себе еще виски и протянул мне бутылку. Я собирался отказаться, но если никто не составит бедолаге компанию, он, чего доброго, выпьет всю бутылку сам, а потом, наверное, выйдет пьяный на дорогу, попадет под машину, и тогда ему конец. Мне искренне стало его жалко. Да кто угодно его бы пожалел.

– Как вы узнали?

– Она… ну, сегодня я позвонил ей домой, и мне сказали, что она пошла гулять с Сэмом, а Сэм обычно водит ее сюда. Так и оказалось, а когда я ее спросил, она во всем призналась. Хорошо, наверное, что бармен вмешался, а то я бы потерял самообладание и как-нибудь навредил ей.

– Ну, а как так вышло, что она у вас единственная? – спросил я. – Неужели у вас нет друзей?

Этим вопросом я словно открыл шлюз.

Бедняга – его звали Мэк Уилсон – был сиротой, вырос в приюте, который ненавидел; подростком сбежал оттуда, за какую-то мелкую кражу попал в исправительную школу, которую тоже возненавидел, а когда достиг возраста, чтобы самому зарабатывать на жизнь, уже обиделся на весь мир. Он приложил все усилия, чтобы встать на путь истинный, но обнаружил, что так и не научился, как это сделать. К тому же он так и не приобрел навык заводить друзей.

Когда он закончил свой печальный рассказ, я почувствовал, что этот человек и в самом деле достоин жалости. Сравнив его одиночество с моим комфортным состоянием, я испытал нечто вроде стыда. Может, виной тому виски, но мне так не казалось. Я едва не расплакался и при этом даже не ощутил себя глупцом.

Около десяти или половины одиннадцатого, прикончив большую часть содержимого бутылки, он хлопнул рукой по стойке и попытался слезть с табурета. Его ужасно шатало, он едва держался на ногах, но от моей помощи отказался.

– Что ж, теперь домой, наверное, – безнадежно сказал он. – Если доберусь… Если меня не переедет какой-нибудь удачливый мерзавец, которому все равно, на кого он наедет, потому что с ним-то все в порядке, у него полно Контактов.

Черт возьми, а ведь он прав – в том-то и беда.

– Послушайте, – сказал я, – вам не кажется, что лучше сначала протрезветь?

– Да как я, по-вашему, усну, черт возьми, если не пьян в хлам? – огрызнулся он. Наверное, в этом он тоже прав. – Вам небось невдомек, – продолжал он, – каково это – лежать в постели, уставившись в темноту, не имея Контакта. Из-за этого весь мир кажется исполненным ненависти, мрачным, враждебным…

– Господи! – воскликнул я, потому что его слова поразили меня в самое сердце.

У него в глазах вспыхнула внезапная искра надежды.

– А может быть… – начал он. – Нет, это несправедливо. Вы же меня совсем не знаете. Ладно, забудьте.

Я стал настаивать на продолжении разговора, потому что мне приятно было видеть проблеск надежды в этом лице. После недолгих сомнений он договорил:

– А может быть, вы наладите со мной Контакт? Только до тех пор, пока я не уговорю кого-нибудь из знакомых? На работе у меня есть парни, которых я, возможно, сумею убедить. Всего на несколько дней.

– Прямо сейчас? Ночью? – удивился я.

Эта идея мне как-то не очень пришлась по душе, но если не соглашусь, потом буду чувствовать себя виноватым.

– В аэропорту Ла-Гуардия работает круглосуточный сервис, – сказал он. – Для тех, кто хочет дополнительно подстраховаться перед долгим перелетом. Можно заехать туда.

– Придется наладить односторонний, а не взаимный, – решил я. – У меня нет лишних двадцати пяти баксов.

– Вы согласны? – Казалось, он не мог поверить своим ушам.

Схватив меня за руку, он с силой пожал ее, оплатил счет, вытащил меня на улицу, поймал такси, и мы отправились в аэропорт, прежде чем я как следует обдумал произошедшее.

Консультант в аэропорту пытался уговорить меня наладить взаимный Контакт. Мэк предложил заплатить. Но я упорно отказывался. Я считаю, нельзя добавлять посторонние Контакты в свой список, когда остальные люди в нем – настоящие друзья. Если со мной что-то случится и меня добавит кто-то, кроме жены, брата или давнего друга по колледжу, наверняка все трое очень расстроятся. Впрочем, консультант не стал настаивать, поскольку в аэропорту уже выстроилась длинная очередь из желающих наладить дополнительный Контакт перед перелетом в Европу.

Меня всегда изумляло, как прост процесс налаживания Контакта. Три минуты на то, чтобы отладить оборудование; минута или две на то, чтобы правильно надеть шлемы нам на голову; всего несколько секунд, чтобы завершить сканирование, в ходе которого в сознании, словно из ниоткуда, всплывали фрагменты воспоминаний, и оно воспринимало их как кадры из фильма… вот и все.

Консультант выдал нам стандартные сертификаты и гарантию на пять лет, порекомендовал подгрузку, необходимую из-за личностного развития, временных и географических факторов, мгновенный перенос в случае смерти, период корректировки, возможность выбора в случае наличия более чем одного Контакта и так далее. И на этом все.

Я так и не понял, по какому принципу работает Контакт. Знаю, что до изобретения электронной печати молекул это было невозможно, а после этого информационная вместимость компьютеров сравнялась с вместимостью человеческого мозга и даже превзошла ее. Я слышал, что поначалу ученые пытались сделать возможной механическую телепатию и им удалось найти способ отсканировать все содержимое мозга и перевести его на электронный носитель. Я также знал, что итогом этих исследований оказалась не телепатия, а бессмертие.

Выражаясь простым языком, получилось следующее: только смерть является достаточным шоком, чтобы заставить личность решиться на переход. Тогда она начинает отчаянно желать этого. А если личность незадолго до этого вступила в своего рода контакт с другим сознанием, значит, для нее готово место, куда она могла бы переместиться.

Дальше я из разъяснений ничего не понял. Все остальные, в общем-то, тоже. Какую-то роль играл резонанс: может быть, мозг получателя вибрировал на одной волне с разумом умирающего. Складывалась примерно такая картина, и процесс работал, так что еще нужно?

Я пришел в себя позже, чем Мэк. Контакт был односторонний, его сканировали (это быстро), а у меня создавали отпечаток, что занимает немного больше времени. Когда я очнулся, он пытался что-то выяснить у консультанта. Тот отмалчивался, но Мэк не отставал – он желал получить ответ. Когда я снимал шлем, консультант наконец ответил:

– Нет, никаких побочных эффектов не наблюдается. Неважно, пьяный вы или трезвый, процесс запущен.

Я об этом даже не подумал: ведь алкоголь мог бы повлиять на точность Контакта.

Задумавшись об алкоголе, я вспомнил, что выпил немало виски, а ведь я уже много месяцев не пил ничего крепче пары бутылок пива. На какое-то время у меня по телу разлилось тепло – отчасти от алкоголя, отчасти от осознания того, что благодаря мне последний одинокий человек больше не одинок.

Потом я начал терять связь с реальностью. Подозреваю, оттого, что Мэк взял с собой недопитую бутылку и настоял на том, чтобы мы выпили за нашу новую дружбу, – или что-то в этом духе. Так или иначе, помню, что он поймал такси, назвал водителю мой адрес, а на следующее утро я обнаружил его спящим у меня на диване в гостевой комнате, а в это время дверной звонок надрывался, как электрическая сирена.

Через какое-то время я выстроил эти факты в ряд. Открыв дверь, я увидел на пороге Мэри, женщину, которая вчера, как выяснилось, удалила Мэка.

Она держалась вежливо, но довольно напористо, чему я в своем утреннем состоянии не мог противостоять. Она решительно вошла, велела мне сесть и придвинула стул для себя.

– Это правда? То, что Мэк сообщил мне по телефону? – спросила она.

Я посмотрел на нее отсутствующим взглядом. Я и чувствовал себя каким-то опустошенным.

Она нетерпеливо сказала:

– О том, что он наладил с вами Контакт. Он позвонил мне в два часа ночи и все рассказал. Я хотела швырнуть телефон в окно, но выслушала его и вытянула из него ваше имя и часть адреса. Остальное нашла в телефонном справочнике. Потому что я никому не пожелаю Мэка. Никому.

Теперь я уже начал понимать, что к чему. Но сказать мне было нечего. Я позволил ей продолжать.

– Я как-то прочла один рассказ, – сказала она. – Автора не помню. Может, вы тоже читали. Про человека, который спас другого человека, когда тот тонул. И он был благодарен, дарил ему подарки, пытался делать ему одолжения, говорил, он его единственный друг во всем мире, повсюду ходил за ним, поселился у него дома – и наконец парень, который его спас, больше не смог все это терпеть, взял и толкнул его обратно в реку. Вот вам Мэк Уилсон. Вот почему Мэка Уилсона удалили все, кого он обманом заставил наладить с ним Контакт за последние два года. Я все это терпела почти три месяца, и, насколько понимаю, это практически рекорд.

Раздался щелчок, распахнулась дверь, и вошел одетый в рубашку и брюки Мэк, которого разбудил голос Мэри, донесшийся до гостевой комнаты. Мэри встала со стула.

– Вот видите? – сказала она. – Он уже начал.

– Ты! – воскликнул Мэк. – Тебе что, мало? – Он повернулся ко мне: – Ей недостаточно просто удалить меня и оставить совсем одного, без единого Контакта. Обязательно надо явиться сюда и попытаться уговорить тебя последовать ее примеру! Можешь себе представить, что кто-то настолько меня ненавидит?

На последнем слове его голос надломился, и в глазах у него я увидел настоящие слезы.

Я заставил свой затуманенный мозг работать и пустился в объяснения.

– Послушайте! Я это сделал просто потому, что считаю, что в наше время никто не должен жить без Контакта. Это временно. – Я обращался в основном к Мэри. – Прошлой ночью я перебрал, а Мэк привез меня домой, поэтому он сейчас здесь. Мне все равно, кто он и что натворил. У меня у самого есть Контакты, ума не приложу, что бы я без них делал, так что, пока Мэк не договорится с кем-нибудь еще – может, на работе, – я его выручу. Вот и все.

– Со мной все начиналось так же, – ответила Мэри. – Потом он поселился у меня в квартире. Потом начал повсюду за мной следить, якобы беспокоясь о том, чтобы со мной ничего не случилось. Во всяком случае, так он говорил.

– А что стало бы со мной, если бы с тобой что-нибудь случилось? – возразил Мэк.

В этот момент я глянул на настенные часы и увидел, что уже полдень. Я подскочил.

– Господи! – воскликнул я. – Мои жена и дети вернутся в четыре, а я пообещал в их отсутствие прибраться в квартире.

– Я помогу, – тут же сказал Мэк. – Это самое малое, что я могу для тебя сделать.

Мэри встала. Она смотрела на меня с безнадежным отчаянием.

– Не говорите потом, что я вас не предупреждала, – сказала она.

Итак, она оказалась права. В тот день Мэк мне очень помог. С домашними делами он управлялся лучше многих знакомых мне женщин, и, хотя мы провозились до самого возвращения моей жены с детьми, все вышло идеально. Даже на жену это произвело впечатление. А поскольку близился вечер, она настояла, чтобы Мэк остался на ужин, и он пошел и принес пива, а за ужином рассказал жене о той сложной ситуации, в которой оказался, ну а часов в девять или полдесятого заявил, что хочет лечь пораньше, потому что завтра ему на работу, и отправился домой.

Учитывая обстоятельства, все складывалось превосходно. На мой взгляд, слова Мэри отдавали горечью разочарованной женщины, и мне стало жаль ее. Когда я впервые увидел ее прошлым вечером, она не выглядела настолько несчастной.

Спустя три-четыре дня я начал кое-что смутно понимать. Появилась новая мода – смотреть старые фильмы, снятые еще до Контакта, и, хотя мне это удовольствие – смотреть, как солдаты и стрелки убивают друг друга, не имея Контакта, – казалось весьма сомнительным, все приятели моей жены заявили, что она не должна пропустить это жутковатое зрелище.

Была только одна проблема – дети. Не могли же мы взять с собой полуторагодовалых близнецов. Наша постоянная нянька уволилась, а больше мы никого найти не смогли.

Я пытался уговорить жену пойти одной, но ей эта идея не понравилась. Я заметил, что она перестала смотреть выпущенные до Контакта передачи по телевизору, так что ничего удивительного.

В конце концов мы решили вообще никуда не ходить, хотя я знал, что жену это расстроило, но тут позвонил Мэк и, выслушав меня, сразу же предложил посидеть с детьми.

Замечательно, подумали мы. Он казался вполне заслуживающим доверия и охотно готов был оказать нам услугу. Дети уже давно крепко спали, и мы, ни о чем не беспокоясь, отправились в кино.

Мы припарковали машину и шли к кинотеатру. Сгущались сумерки, заметно похолодало, и мы прибавили шагу, хотя времени до начала вечернего сеанса оставалось еще предостаточно.

Внезапно жена оглянулась и резко остановилась. Шедшие прямо за нами мужчина с мальчиком врезались в нее, и мне пришлось извиняться, а когда они ушли, я поинтересовался, в чем дело.

– Мне показалось, я видела, как за нами идет Мэк, – сказала она. – Странно…

– Очень странно, – согласился я. – Где?

Я огляделся по сторонам, но вокруг было очень много людей, среди которых я увидел несколько человек, похожих на Мэка и одеждой, и телосложением. Я указал на них жене, и она признала, что, скорее всего, ошиблась. Я так и не смог вытянуть из нее ничего, кроме «скорее всего».

Всю дорогу до кинотеатра мы шли медленно и как бы боком, потому что она постоянно оглядывалась. Под конец это начало меня смущать, и вдруг я как будто бы понял, почему она так себя ведет.

– Тебе на самом деле не хочется туда идти, да? – спросил я.

– О чем ты? – обиделась она. – Я всю неделю с нетерпением этого ждала.

– Быть не может, – возразил я. – Подсознание над тобой подшучивает, заставляет видеть Мэка, давая тебе предлог вернуться домой, вместо того чтобы смотреть кино. Если ты здесь только потому, что подружки, с которыми ты сплетничаешь за чашкой кофе, уговорили тебя пойти, а на самом деле ты сомневаешься, что тебе понравится, давай не пойдем.

По ее лицу я понял, что прав как минимум наполовину. Но она покачала головой.

– Не говори глупостей, – сказала она. – Мэку покажется чрезвычайно странным, если мы вдруг вернемся домой, не думаешь? Еще решит, что мы ему не доверяем.

Мы зашли в зал и отсидели вечерний сеанс, должным образом напомнивший нам, какой была жизнь – и, что еще хуже, какой была смерть – в те далекие дни несколько лет назад, когда еще не было Контакта. Когда между двумя фильмами ненадолго зажгли свет, я повернулся к жене.

– Должен сказать… – начал я и осекся, округлив глаза.

Он и правда был здесь, прямо через проход от нас. Я понял, что это Мэк, а не просто кто-то, похожий на Мэка, по тому, как он пытался прикрыть лицо воротником и не дать мне узнать его. Я указал в его сторону, и лицо моей жены сделалось белым как мел.

Мы резко вскочили с мест. Увидев нашу реакцию, он бросился бежать.

Я поймал его через полквартала, схватил за руку и развернул лицом к себе.

– Что ты, черт подери, вытворяешь? – выпалил я. – Это, наверное, самая подлая шутка, которую со мной когда-либо сыграли!

Если что-нибудь случится с детьми, им, разумеется, придет конец. Нельзя наладить Контакт с ребенком, пока он как минимум не научится читать.

А у него еще хватило наглости спорить со мной. Пытаться оправдаться. Он сказал что-то вроде:

– Прости, но я так забеспокоился, что больше не мог терпеть. Я проследил, что все в порядке, и собирался выйти совсем ненадолго, и…

К этому времени жена как раз догнала нас, она прямо-таки кипела от ярости. Я и не подозревал, что она знает столько ругательств, но она пустила их в ход, а под конец врезала ему сумочкой по лицу, и я бросился следом за ней к машине. Всю дорогу домой она втолковывала мне, какой я идиот, раз связался с Мэком, а я честно отвечал, что оказал парню услугу, потому что считаю, никто не заслужил одиночества без Контакта, но, как бы там ни было, звучали мои оправдания неубедительно.

Никогда не доводилось мне слышать что-либо ужаснее воплей наших детей, разносившихся по дому. К счастью, с ними все было в порядке, просто они почувствовали себя одинокими и несчастными, и мы, успокаивая их, долго возились с ними, пока они не утихли.

Только мы вздохнули с облегчением, как открылась входная дверь и на пороге возник он. Конечно, мы оставили ему ключ от двери на то время, пока нас не было: мало ли, понадобится ненадолго отлучиться. Но выйти на несколько минут – это одно, а вот следить за нами до самого кинотеатра и отсидеть весь сеанс – совсем другое.

Я аж дара речи лишился, когда увидел, кто пришел. Это дало ему возможность вставить несколько слов.

– Прошу тебя, пойми! – сказал он. – Я просто хотел убедиться, что с тобой ничего не случилось! Допустим, попал бы ты в аварию по пути в кино, а я даже не знаю, что бы со мной тогда стало! Я все нервничал и нервничал, пока наконец больше не смог терпеть. Просто хотел убедиться, что ты в безопасности, но когда пришел в кинотеатр, забеспокоился о том, как ты будешь добираться домой, и…

Меня настолько ослепил гнев, что я никак не мог подобрать слов. А поскольку я больше не в силах был все это выносить, то в запале треснул его по подбородку. Он наполовину вылетел в открытую дверь, схватился за косяк, чтобы не упасть, и лицо его скривилось, как у маменькиного сынка, ввязавшегося в чересчур грубую игру. Он начал всхлипывать.

– Не прогоняй меня! – взвыл он. – Ты мой единственный друг в целом мире! Не прогоняй меня!

– Друг! – воскликнул я. – После того, что ты сегодня выкинул, я бы не назвал тебя другом, даже будь ты последним человеком на земле! Я сделал тебе одолжение, а ты отплатил мне именно так, как говорила Мэри. Убирайся отсюда ко всем чертям и не вздумай вернуться, а утром я первым делом пойду в Контактное агентство и удалю тебя!

– Нет! – заверещал он. Никогда бы не подумал, что человек может так кричать – словно ему к лицу приложили каленое железо. – Нет! Ты не можешь так поступить! Это бесчеловечно! Это…

Я схватил его, вырвал у него из руки ключ и, невзирая на его попытки прильнуть ко мне, продолжая реветь, вышвырнул его за дверь и захлопнул ее.

Ночью мне не спалось. Я ворочался, уставившись в темноту. Через полчаса услышал, как жена села на соседней кровати.

– Дорогой, что с тобой? – спросила она.

– Не знаю, – ответил я. – Наверное, мне стыдно за то, что вот так взял и вышвырнул Мэка.

– Глупости! – резко сказала она. – У тебя слишком доброе сердце. Ты не мог поступить иначе. Одинок он или нет, но с нами он поступил подло и низко, оставив близнецов одних после того, как дал нам слово! Ты ему ничего не обещал. Ты сказал, что делаешь ему одолжение. Ты ведь не знал, каким человеком он окажется. А теперь успокойся и спи. Я разбужу тебя пораньше, чтобы перед работой ты успел забежать в Контактное агентство.

А в этот самый момент, как будто он нас подслушивал, я добавил его.

Я бы не смог описать – даже если бы пытался в течение долгих лет – скользкое, подлое, липкое чувство триумфа, охватившее его разум, когда это произошло. Я не мог бы передать ощущение, которое должно было сопровождаться словами: «Ура, я снова тебя провел!» Или намек на: «Ты поступил со мной скверно, смотри же, как скверно я могу обойтись с тобой».

По-моему, я несколько раз вскрикнул, когда понял, что случилось. Конечно. Он обманом заставил меня наладить с ним Контакт, так же как проделал это с кучей народу до меня, вот только они вовремя его раскусили и удалили, не предупредив, так что, когда он узнал об этом, было уже поздно мошенничать, как в моем случае.

Я сказал ему, что удалю его утром: это одностороннее решение, и он никак не мог помешать мне. Видимо, что-то в моем тоне дало ему понять, что я говорю серьезно. Хотя он не мог помешать мне, он мог опередить меня. Именно так он и поступил.

Он выстрелил себе в сердце.

Некоторое время я тешил себя надеждой. Боролся против мерзости, закравшейся ко мне в разум, снова отослал жену с детьми к ее родителям на выходные и попытался сам перебороть все это. Не вышло. Поначалу я был занят, выясняя, сколько раз Мэк солгал мне: насчет исправительной школы, тюрьмы, тайного воровства и грязных трюков, которые он проделывал со своими якобы друзьями, вроде того, что он проделал со мной, – но потом внутри у меня будто что-то оборвалось, и мне пришлось позвонить тестю, чтобы выяснить, приехала ли уже моя жена. Не приехала. Я стал грызть ногти и позвонил своему старому приятелю Хэнку, а тот сказал: привет, да, конечно, старик, у меня все еще есть с тобой Контакт, как дела, я в следующие выходные, наверное, лечу в Нью-Йорк…

Я был в ужасе. Ничего не мог с собой поделать. Небось он счел меня то ли психом, то ли редкостным хамом, когда я попытался отговорить его лететь, и мы круто поругались, и в конце концов он практически открытым текстом заявил, что удалит Контакт, если я буду и дальше так разговаривать со старым другом.

Тогда я запаниковал и позвонил своему младшему брату Джо. Его не было дома. Моя часть сознания заверила меня, что волноваться не о чем, просто он уехал куда-нибудь на выходные. Но та часть сознания, которая принадлежала Мэку, заявила, что он, наверное, мертв, а мой старый друг бросит меня, и очень скоро у меня не останется ни одного Контакта, а потом я умру навсегда, прямо как в том фильме прошлым вечером, где людей убивали, а у них совсем не было Контакта!

Я опять позвонил тестю. Да, жена и близнецы приехали, собираются кататься по озеру на лодке приятеля. Меня это повергло в шок, и я попытался сказать, что это слишком опасно, не пускайте их, я сам приеду и помешаю им, если придется, и…

Это не прекращается. Мэк довольно долго сливался со мной, и я все надеялся, что, когда произойдет щелчок, все станет лучше. Но стало хуже.

Хуже?

Ну… не уверен. В смысле, это правда, что раньше я шел на самый ужасный риск. Например, уходил на работу на весь день, а жену оставлял дома одну – а ведь с ней могло произойти что угодно! И Хэнка я не видел по многу месяцев. И не проверял, как там Джо, при каждой удобной возможности, а то, если он погибнет, нужно же время, чтобы наладить другой Контакт вместо него.

Впрочем, сейчас стало безопаснее. Теперь у меня есть ружье, и я не хожу на работу, а с жены и вовсе не спускаю глаз, и мы очень аккуратно поедем к Джо, чтобы тоже не позволить ему наделать глупостей, а когда разберусь с ним, поедем к Хэнку и не дадим ему отправиться в тот безумно рискованный полет до Нью-Йорка, и тогда все, может быть, наладится.

Однако меня очень тревожит, что рано или поздно мне придется лечь спать. А вдруг с ними что-нибудь случится, пока я сплю?

Галактический потребительский отчет номер один

НЕДОРОГИЕ МАШИНЫ ВРЕМЕНИ

(Отрывок из журнала «Выгодная покупка», выпуск за январь 2329 СЗГ,

издание Консолидированной галактической федерации потребителей)

Введение

Эксперименты в области путешествий во времени по принципу Азимова – Нотсодасти были проведены на Логее еще в две тысячи сто седьмом году, однако череда невероятных несчастных случаев, слишком печально известных, чтобы подробно описывать их здесь, привела к законодательным ограничениям, согласно которым данный принцип используется только во время редких и чрезвычайно дорогостоящих исследований, одобренных правительством.

Однако около века назад (из-за недавних откликов точная дата неизвестна и не поддается определению) посмертная дискуссия с Эйнштейном позволила доктору Аяксу Яку из Университета Спики сформулировать фундаментальные уравнения теории застывшего поля. Свет, пролитый на этот вопрос его знаменитым постулатом о том, что якция и реякция одинаково уместны, настолько упростил путешествия во времени, что закон со временем отменили, и началась торговля машинами времени. (На большинстве планет требуется операторская лицензия – нажмите желтую клавишу у себя на компьютере, чтобы узнать подробности.)

На Земле, Осирисе, Конфуции и ряде других планет были приняты стандарты безопасности и работоспособности данных машин. По слухам, рассматривается Галактический стандарт. К сожалению, они не обладают силой закона, кроме списков исключений (см. ниже). Мы считаем это неправильным. Как наверняка заметили наши члены, в настоящее время широко разрекламированы машины времени со скидкой, а путешествия во времени стремятся соперничать с полетами в космос на рынке популярного отдыха. Невозможно переоценить необходимость предупреждения наших членов против слепого доверия к заявлениям рекламщиков.

Протестированные бренды

Большинство крупных производителей бытовой техники предлагают в своих каталогах машины времени, и мы надеемся со временем провести тщательное исследование данной сферы. Однако неопытные потребители, скорее всего, станут в больших количествах приобретать аппараты, стоящие десять тысяч кредитов и меньше, поэтому мы решили провести испытания всех моделей, обнаруженных по этим ценам. Как обычно, мы купили образцы анонимно у наших регулярных продавцов.

Мы приобрели по два экземпляра обеих моделей, полная цена которых превышает наш лимит, однако их можно купить дешевле через агентство со скидкой («Мировой странник» и «Хронокинетор»); по одному экземпляру по полной и дисконтной цене двух моделей дешевле десяти тысяч кредитов («Супершифтер» и «Темпора Мутантур»); и по два экземпляра двух моделей, которые, судя по всему, продаются только со скидкой («Прыжок куда угодно» и «Вечный твистер» – последняя, между прочим, позиционируется как «импортная»).

Чтобы довести до конца полный спектр испытаний каждой модели, мы приобрели замену экземплярам, вышедшим из строя в ходе испытаний, не считая тех случаев, когда было ясно, что это лишь зря потратит наше время и ваши деньги.

Внешний вид и отделка

В целом все машины соответствуют принятому стандарту, хотя алмазная подсветка приборной панели «Мирового странника» имела дефект, а все наши тестировщики, кроме одного, сочли золотую и платиновую мозаику на полу «Супершифтера» «дешевой и вульгарной». Ручки на внутренней стороне дверцы «Прыжка куда угодно» отвалились при первом же использовании модели, и пришлось заменить их. К отверстию подходит пятнадцатисантиметровая труба волновода девятого размера, и мы рекомендуем заменить ее перед тем, как совершать какие бы то ни было путешествия на машине, так как во многих популярных исторических периодах трудно найти волновод данного калибра, а поскольку – в качестве разумных мер безопасности – машина является невидимой и неосязаемой, пока закрыты дверцы, у вас не получится обратиться к готовому прийти на помощь местному жителю с просьбой выпустить вас (да и к кому бы то ни было еще – тоже).

Набор инструментов и запчастей на случай чрезвычайного положения адекватен на всех моделях, кроме «Вечного твистера», у которого оказался сломан рациоцинатор; инструкция напечатана справа налево на классическом арабском (возможно, это ошибка фабричного компьютера), а сорок семь запасных транзисторов превратились в куски загрязненного полистирола.

Гарантии

Все гарантии оставляют желать лучшего. Гарантия на «Мирового странника» почти удовлетворительна: она гарантирует замену любой детали, дефект которой обнаружен в течение первых ста часов личного использования, однако владелец обязан сам организовать доставку дефектных деталей на фабрику, что довольно трудно осуществить во время какого бы то ни было путешествия.

Мы рекомендуем получить ретемпоративный страховой полис; несколько компаний предлагают их по разумным расценкам.

Гарантия на «Вечный твистер» занимает сорок восемь страниц мелким шрифтом, и, чтобы разобраться в ней, требуется распознавание компьютером. В некоторых случаях, если покупатель предъявит производителю какие-либо претензии, все его имущество может быть подвергнуто аресту в пользу импортера машины. Мы рекомендуем не подписывать этот документ и не возвращать его, как того требует компания.

Источник питания, передача и панель управления

В «Мировом страннике» имеется встроенная станция синтеза, весьма надежная и высокопроизводительная, хотя пробка магнитной бутылки все время разбалтывалась на обоих наших экземплярах и ее было трудно заменить прилагаемым ключом Мёбиуса из-за слишком короткой ручки.

Все остальные модели, кроме одной, работают на стандартных ядерных батареях. Только «Хронокинетор» предлагает опцию автоматического сброса отработанного топливного стержня; остальные придется прочищать вручную. Создатели «Темпора Мутантур» могут обменять использованные стержни на новые – в теории хорошая идея, но с точки зрения потребителя – недоработанная. Один из наших испытателей получил задание обменять груз стержней во время посещения стандартной целевой зоны тысяча семьсот семьдесят девятого года, и ему пришлось ждать замены до тысяча восемьсот двенадцатого из-за неправильной маркировки посылки на фабрике.

Упомянутое выше исключение – это «Вечный твистер», источником питания которого являются железно-никелиевые батареи с дополнительным педальным генератором. Импортер утверждает, что это идеальное упражнение, помогающее пользователю поддерживать себя в крепкой физической форме по пути в варварские эпохи. Наши испытатели придерживались прилагаемой инструкции, однако всем, кроме одного (серебряного призера по поднятию тяжестей на последней Олимпиаде Юпитера), пришлось по прибытии отдыхать не меньше недели. Вероятно, это не лучшее начало семейного отпуска.

В пяти из шести машин механизм передачи является узнаваемой вариацией оригинального дизайна Яка, и любой квалифицированный механик сумеет устранить мелкие неполадки. (NB: Механики доступны не ранее две тысячи тридцать четвертого года, однако создатели модели «Супершифтер» запустили тренировочную программу для сотрудников, обитающих в более ранних периодах, популярных среди отдыхающих. Список прилагается к машине.)

Мы не можем ничего сказать о передаче «Вечного твистера», поскольку черный ящик с надписью «Не открывать» генерирует окаменелое поле. Попытки осмотреть ящик изнутри привели к беспорядочным, хотя и не летальным, взрывам. Мы считаем это серьезным изъяном дизайна.

Панели управления более дешевых машин выглядят мрачно, но весьма просты в управлении. Недостатком «Хронокинетора» мы считаем то, что дисплей его три-ви отражается в главном наборном диске временного периода, поэтому курсор сложно разглядеть. Недостаток «Темпора Мутантур» в том, что на панели управления находятся три-ви, музыка, сенсорно-визуальные выходы и парфюмоляторные отверстия, тогда как само управление расположено в подлокотнике сиденья оператора, и его можно случайно активировать локтем. Недостаток «Мирового странника» заключается в том, что в одном из наших экземпляров перепутаны метки рычагов движения вперед и назад: первое испытание заполнило лабораторию толпой шумных и плохо одетых дикарей, позднее идентифицированных как монголы, которые никак не давали нам вернуть их обратно в машину. Со временем их пришлось депортировать согласно правительственному постановлению, запрещающему несанкционированный вход в настоящее время.

На «Вечном твистере» хорошая расстановка контрольных систем и инструментов. Однако осмотр показал, что четыре из восемнадцати инструментов ни к чему не подсоединены. Один из наборных дисков для выбора периода пришлось рассматривать в зеркало, но стрелка не вращается против часовой стрелки. Создатели утверждают, что им можно пользоваться напрямую, но, если так задумано, мы считаем, им следовало приложить к стандартному оборудованию мазь против онемения шейных мышц.

Работа

Как мы уже упоминали, Галактический стандарт пока не опубликован. В наших испытаниях мы опирались на Конфуцианский стандарт (КС), адаптировав его под более строгие требования Земного стандарта (ЗС) в зонах исключения.

Прежде всего мы измерили радиус окаменелого поля (КС и ЗС – пять метров). Все модели подходят, кроме двух.

На одном из экземпляров «Прыжка куда угодно» поле сократилось вдвое во время тестового прыжка в тысяча восемьсот девяносто восьмой год, так что голова испытателя оказалась в том году, а ноги остались в настоящем. Починка была организована быстро, но к сожалению, изолированную верхнюю часть испытателя обнаружил предприимчивый владелец ярмарочного киоска, и в течение восьми часов до спасения она исполняла роль оригинальной мишени в его шоу. (Это была игра под названием «Тетушка Салли», в ходе которой участники получали призы за точность броска деревянных шаров.)

Импортеры «Вечного твистера» утверждают в рекламе, что радиус поля их машины «соответствует установленным стандартам». Одному из наших экземпляров удалось покрыть четыре целых одну десятую метра, но вторая не смогла преодолеть отметку в три целых семь десятых метра. «Мировой странник» и «Супершифтер» без труда увеличили поле до десяти метров, и мы выступаем за то, чтобы эту цифру сделали минимумом для Галактического стандарта.

Далее мы протестировали диапазон и точность. КС задает самый малый диапазон в пять тысяч конфуцианских лет (около четырех тысяч семисот шестидесяти двух стандартных земных лет), с точностью плюс-минус один месяц за десять повторов на меньшей дистанции.

Все модели поддерживали норму в диапазоне меньше тысячи СЗЛ. Однако ни одна машина не работала удовлетворительно в более долгих путешествиях. В частности, из-за перепадов энергии одна из моделей «Хронокинетора» дважды приземлилась в верхнем плейстоцене, а другая в триасовом периоде. После того как мы заменили модератор батарей, обе модели работали удовлетворительно. «Мировой странник» якобы способен перемещаться на одиннадцать тысяч четыреста двадцать один год, что намного превосходит стандарт, однако при таком высоком уровне расхода энергии все время вылетала пробка.

У «Вечного твистера» нами зарегистрирован максимальный показатель в две тысячи триста восемьдесят девять лет, но ни один из аппаратов не смог воспроизвести данный показатель, а средний показатель обоих составил один год семнадцать дней. Один из экземпляров вообще отказывался двигаться, пока мы не заменили предохранители на пятисантиметровые шины, а на другом сгорел изоляционный материал. Осмотр выявил, что материал был сделан из плохо выделанной шкуры животного. Мы заменили его на современную синтетику, но от запаха оказалось невозможно избавиться.

Наконец мы обратились к проблеме исключенных временных периодов. В данном случае мы опирались на ЗС вместо КС, потому что ЗС больше соответствует человеческим предубеждениям.

Не все понимают, для чего нужны исключения, так что стоит прояснить этот вопрос. Часто считается, что исключают те периоды, которые наиболее подвержены возникновению парадоксов, в ходе чего обычные туристы могут нарушить последовательность причины и следствия. Подобные периоды действительно исключены, но не нами. Их патрулирует темпоральная полиция, базирующаяся, как принято считать, в десять тысяч шестисотом СЗГ, поэтому туристы никак не могут туда попасть.

В данном случае мы имеем в виду периоды, когда происходили события, в традиционном толковании которых чрезвычайно заинтересованы определенные инициативные группы: например, скитания сынов Израилевых, медитация Будды под деревом Бо, канонизация Эмили Дун, чаяние Берта Таддла и так далее.

Практически на всех планетах единственное законодательство, определяющее использование машины времени (помимо лицензии оператора), касается автоматического отключения, которым должна быть обеспечена любая продающаяся на той или иной планете машина. Это в некоторой степени варьируется в зависимости от желаний покупателя, так что на Земле человек может выбрать любой из десятка христианских списков, однако шансы приобрести список Корана на Новом Иерусалиме практически равны нулю (а попытка карается серьезным штрафом). И так далее.

Ни одна машина не считается соответствующей стандарту, если не действует в соответствии хотя бы с одним из этих списков. Всего их около двухсот. Чтобы закрепить за собой крупную долю рынка, производители, как правило, предлагают базовый набор из двадцати списков. Остальные – на выбор, за дополнительную цену.

Если бы мы решили проверить все списки на всех машинах, это отняло бы очень много времени, поэтому мы отобрали десять самых популярных, десять среднего уровня популярности и десять из тех, которые предпочитают различные меньшинства. Результат следующий:

«Мировой странник»: все евро-американские списки, включая иудейские и католические, работают отлично, но азиатские – плохо, а остальные – удовлетворительно.

«Супершифтер»: хорошо во всех областях, кроме исламской (отключение в год хиджры не сработало на обеих моделях).

«Темпора Мутантур»: хорошо, но неоязычники вряд ли одобрят, поскольку в список имеющихся дополнений не входит период Юлиана Отступника.

«Хронокинетор»: возрожденный эллинизм – отлично (машина изготовлена греческой фирмой), удовлетворительно в других областях.

«Прыжок куда угодно»: во всех областях удовлетворительно или хорошо, однако Уэслианский список имеет дефект: он позволил стать свидетелем сочинения по меньшей мере семи гимнов.

«Вечный твистер»: без рейтинга. Отключение существует, и на уцелевшем экземпляре из двух, прошедших испытания, оно работает хорошо, учитывая все произошедшее. Однако оно работает либо случайным образом, либо согласно какому-то списку исключенных периодов, который испытателям добыть не удалось. Наши испытатели добросовестно посетили все периоды, которые должны быть исключены. Показатель серьезности дефекта: несчастный испытатель, которому было поручено проверить период чаяния Берта Таддла, вернулся в прошлое страдающим неуправляемой истерией, и его отчет пришлось отложить на три часа, пока мы пытались заставить его прекратить смеяться.

Выгода

Не считая монгольского вторжения, «Мировой странник» работает хорошо и соответствует требуемым стандартам. Следовательно, мы считаем его наиболее «Выгодной покупкой». Те, кто готов пожертвовать функциональностью в пользу повышенного комфорта, могут предпочесть «Супершифтер», являющийся менее дорогой моделью, а тем, кому быстро становится скучно, наверняка придется по душе широкий диапазон развлечений в «Темпора Мутантур». Однако мы считаем, что ни одну из моделей не следует покупать, не имея хорошей ретемпоральной страховки.

Мы ни в коем случае НЕ рекомендуем приобретать «Вечный твистер». После того как сгорел изоляционный материал, мы отправили на анализ образцы шкуры животного. Когда выяснилось, что это кожа логейской ящерицы, у нас возникли кое-какие подозрения, и мы провели дальнейшее расследование.

Выяснилось, что эти машины импортированы из две тысячи сто седьмого года. Они собраны по схематике «ученого»-самоучки по имени Бронг, у которого осталось около тридцати миллионов машин, после того как путешествия во времени были ограничены законодательством. Воспользовавшись недавней отменой этих правил, импортеры, которые торгуют ими сейчас, скупили весь его склад якобы по цене восемнадцать кредитов за штуку, чтобы продавать за три с половиной тысячи кредитов. Мы сообщили об этой беззастенчивой спекуляции в Галактическую торговую палату. Мы считаем, что даже цена в восемнадцать кредитов завышена. Мы сдали наши экземпляры торговцу металлоломом и получили всего одиннадцать кредитов.

Ярмарка

– Подходите! Подходите!

Слова были английские, а значит, человеческие, но производили их голосовые связки, состоявшие из цепи электронов, громкость им придавали резонансные камеры в вакууме радиотрубок, а гигантские глотки, извергавшие их в ночь, были повсюду.

«ВЫ НАЙДЕТЕ ЗДЕСЬ ВСЁ! ЧТО БЫ ВЫ НИ ИСКАЛИ!»

…В кричащей обертке шириной в три мили, завязанной кроваво-красным бантом. Упаковка важнее товара; если правильно завернуть, то за товаром выстроится очередь из мужчин (и женщин), готовых покупать. И покупать. И покупать.

«ВАМ ХОЧЕТСЯ РОМАНТИКИ?»

Возможно, тот, кто ввел эту трепетную, соблазнительную, похотливую нотку в сей стерильный, механический, бессознательный рев, был гением. По крайней мере, успеха он точно добился.

«ВАМ ХОЧЕТСЯ ОСТРЫХ ОЩУЩЕНИЙ?»

Также дозвуковой поток и ультраакустику по вкусу; результат – волосы на затылке встают дыбом, а по организму проходит пугающая, но при этом приятно тонизирующая доза адреналина. Даже если знать, как это работает, все равно ничего не меняется. Это напоминает непорочной деве о той ночи, когда она была уверена, что ее преследует мужчина, – но ведь она сюда не придет, правда? Можем выбросить ее из головы. Это напоминает Джевонсу о том ощущении, которое возникает, когда висишь в пространстве, переворачиваясь в петле, – в пятидесяти, ста тысячах футов над землей на скорости в тысячу – тысячу с половиной миль в час.

«ВАМ ХОЧЕТСЯ РАЗВЛЕЧЬСЯ?»

Чудовищный голос будто намекал, что некоторые люди развлекаются странными способами, при этом имитируя хитрую, вкрадчивую, понимающую интонацию, которой никогда не мог бы владеть, терпимость по отношению к человеческим причудам, бывшим для него всего лишь цифрами в бухгалтерском учете. Джевонсу пришла в голову дикая мысль о Молохе, и его бесстыдный живот наполнился огнем. Захотелось расхохотаться.

«НУ? ПРИХОДИТЕ И ВОЗЬМИТЕ!»

Но кое-что тут не предлагали. Вам не полагалось этого хотеть, потому что этого нигде не было. Тишины и покоя.

«ПОСМОТРИТЕ НА КОЛОССАЛЬНЫЙ… ПОЛЮБУЙТЕСЬ НЕВЕРОЯТНЫМ…
ПРИХОДИТЕ В ГИГАНТСКИЙ…»

У тебя в лексиконе что, одни гиперболы? Джевонс обнаружил, что механический голос завел разговор у него в голове. Он разговаривал с намеками, вел словесную дуэль с разумом, которого не было. И в некотором роде получал ответы.

«ЭТО САМОЕ БОЛЬШОЕ! ЭТО ЛУЧШЕЕ!»

Свет! Звук! (Без камеры – это происходит здесь и сейчас и по-настоящему.) МОТОР! О’кей, парни, катитесь! Куда? А мне-то откуда знать? Может, на все четыре стороны. В конце концов, это от тебя зависит. Кто ты? А мне-то какое дело? Я машина. Но предположим, что ты – Алек Джевонс, бывший летчик-испытатель, бывший военнослужащий, бывший сын и бывший муж, бывший то да сё, практически все бывшее. Даже приближаешься к финальной стадии: почти бывший человек. Но у меня с самого начала было преимущество. Я никогда не был человеком. Я не знаю, чего мне не хватает.

– …шиллингов, пожалуйста. Пять шиллингов, пожалуйста. Пять шил…

Это происходит здесь и сейчас, запомни. Не дома и не за пять тысяч миль отсюда, а дом там, где сердце, вот только сердца не имеют к этому никакого отношения, а ты ведь знаешь, каковы люди за пять тысяч миль отсюда, не правда ли? Должен бы – в конце концов, тебе столько раз об этом говорили. Будь хорошим мальчиком и скажи: «Э…»

Щелкнул турникет, и скрытая беседа в голове у Джевонса стихла вместе с ним, словно телефонную трубку опустили на рычаг. Великан с латунными легкими сделал свое дело; Джевонс вошел. Стоило ему попасть внутрь, как великан заметил его, словно символ в памяти компьютера, статистику участия в отчете о доходах и расходах. Но голос его он больше не слышал.

Над головой – движущаяся дорожка. Он слышал ее гудящее бассо остинато в сочетании с порывистыми, дрожащими, диссонансными руладами, которые выводили в ночи сопрано, альты и теноры киоскеров. Они предлагали напугать его до потери памяти, шокировать и/или доставить ему наслаждение; предлагали дать ему возможность проявить себя – и еще много чего. «Как мило с их стороны, – кисло подумал Джевонс. – Позволить тебе заплатить за вход, а еще заплатить им, а потом всю работу ты делаешь сам».

Он продвигался вслепую в вихре и блеске Ярмарки по одной из артерий длиной в милю, несущих кровь машин к их многочисленным сердцам. Кровь – это деньги, люди же случайные вредители, с которыми нелегко справиться. Деньги подчиняются правилам статистического распределения, где-то найдешь, где-то потеряешь, кроме тех случаев, когда вмешивался человек – неуклюжий, несговорчивый, неучтенный фактор. Тогда приходилось менять правила.

Толпа плескалась вокруг него, подобно полихромным волнам вокруг куска гранита. Неплохая вышла метафора, разве что камень тоже двигался. Он и правда был серый, как гранит, по сравнению с яркостью румяных девиц, напоминавших колибри, и суровой черно-белой гаммой парней (подтекст: эффективность, мужественность, никакой чепухи). Он шагал прямо, что для многих было бы невозможно; он приковывал к себе взгляды. Начать с того, что он был… немолод. Остальные посетители Ярмарки в большинстве своем были молодыми. Юность – хаотичное время. Остальные пытались повторить свою юность и были заняты невозможностью воссоздать ничего, кроме осознания, что скорость им уже не по силам, не понимая, что если бы молодые люди, которым они так завидовали, обладали самосознанием более старшего поколения и поменьше демонстрировали ложную гордыню, они бы тоже признали, что скорость трудно вынести, тем более получить от нее удовольствие.

На него смотрели недолго. Потом люди каким-то образом забывали о морщинах на его на лице, о седых висках. Они поглядывали на его плечи и читали в водянистых синих глазах цель – непонятную, а значит, ее следовало избегать, бояться, ненавидеть. Он выглядел опасным. Так ему удавалось идти по Ярмарке по прямой. Для большинства мужчин это было бы невозможно, для женщин – немыслимо, ведь повсюду поджидали молодые люди, готовые произвести на женщину впечатление, схватить ее, небрежно раздавить и – если тоска достигла пика – швырнуть, словно мелкую рыбешку, обратно в поток, несущий денежную кровь к органам Ярмарки – паровым органам, электронным органам, псевдочеловеческим органам, таким как глотки орущего великана, который своим ревом, рокочущим по всем окрестностям, призывал прийти и развлечься, пускай здесь нечего есть, кроме соленых орешков и попкорна, и нечего пить, кроме молочного коктейля (поправка: коктейля из соевого молока; на Ярмарке все дорого, но не безумно, иначе приток крови замедлился бы), ибо завтра мы умрем. Ну а если не завтра, то послезавтра или еще через день.

«Я не должен быть здесь, – вдруг подумал Джевонс. – Это место для тех, кто не умеет думать и должен действовать. Я же могу действовать, но должен думать. Зачем я пришел, в конце концов? В поисках ответа? Если так, то на какой вопрос?»

– Тебе одиноко, милый?

Господи, неужели у нее все так плохо, что она ищет партнера прямо здесь, на Ярмарке? Видимо, да.

– Иди к черту.

«Очевидно, вот мой ответ, – подумал Джевонс. – Если когда-нибудь найду вопрос, в котором хотя бы столько же смысла, сколько в ее вопросе».

Он достиг подножия винтового эскалатора, направлявшего поток на верхний уровень Ярмарки – уровень движущейся дорожки, которая сама по себе служила развлечением, сама по себе стоила денег за входной билет, если человек молод и ловок и обладает быстрыми рефлексами. Внешняя полоса опоясывала Ярмарку на скорости пять миль в час, но внутренняя выдавала все пятьдесят. В основном эскалаторы двигались горизонтально. Но вас могли согнать, если вы шли на второй круг по Ярмарке; место, где вы стояли, запоминало ваш вес и убеждало вас посетить какой-нибудь киоск вместо транспортного устройства. Игра заключалась в том, чтобы удержаться на ногах, когда вас пытались столкнуть на скорости в пятьдесят миль в час, после того как вы уже прошли один круг.

Или так он слышал. В дни его молодости Ярмарка была менее замысловатой. Осторожно, Джевонс! Ты начинаешь честно признавать свой возраст! (А почему бы и нет? Потому что, если вспомнить, что ты здесь уже так давно, придется признать, что ты виноват: весь этот механический переполох, уничтожающий время, эти лихорадочные поиски временной нирваны – все это твоих рук дело. Это ты виноват!)

Хорошо, признай свой возраст относительно времени, но не в плане старческого слабоумия. Винтовой эскалатор бросил ему вызов, и он оттолкнул юношу в черном, за плечом которого под одеждой просматривался пистолет. Видимо, одна из этих современных пластиковых моделей, иначе сканеры на входе отобрали бы его. Джевонс едва успел бросить резкое, неискреннее извинение в ответ на дуло возникшего в руках у мальчишки пистолета; спираль вывела его из поля зрения и дальности до того, как побелевший палец сумел нажать на спусковой крючок, но до него донесся крик сопровождавшей стрелка разочарованной девушки:

– Че ты этого не сделал, а? Че? Думаешь, я хочу все время слоняться с ублюдком, которого шпыняют, как какого-то…

Обратная перистальтика эскалатора вытолкнула его, словно рвоту через желтогубый рот, на верхний уровень. Теперь Ярмарка окружала его со всех сторон, бурля и вскипая подобно разъяренной воде. Шум усилился вдвое. Через дорогу от него толпа расступилась, и источник криков и неистовой музыки стал очевиден: группа девушек в откровенных костюмах громоподобно играла на сверкающих латунных рожках, а одна из них выстукивала непрерывный ритм на чем-то вроде оснащенной усилителями ударной установки. Девушка была толстой; она вся тряслась. Толстый старик в соседнем киоске смотрел на нее и содрогался от передавшегося ему похотливого экстаза, то и дело прерываясь на громкие призывы посетить его собственное шоу.

Разделенная на сегменты дорожка шириной в сто футов бежала мимо. Когда-то – не так давно – он обладал достаточными рефлексами, чтобы выполнить невозможные маневры на самолете весом в десять-двадцать тонн футах в пятидесяти от земли. Будто во сне, он сделал шаг вперед, приноравливаясь к колебаниям и ряби дорожки, как танцор, подстраивающийся под неуклюжего партнера. Впереди дорожка пыталась столкнуть девушку, завершившую круг. Ей удалось продержаться на вздыбившемся участке секунд десять, прежде чем тот сбросил ее, и она с криком покатилась под ноги мужчинам на сегменте, который двигался на скорости сорок миль в час. Один из мужчин резко ударил ее ногой, а потом они скрылись из виду.

Пошатываясь, девушка направилась к краю, но тут ее схватил за руку дядюшка в костюме шута, по сравнению с которым патрулирующие Ярмарку люди казались лишь мрачной шуткой.

– Никак прокатиться надумала? Знаешь же, что это для того, чтобы попасть куда-нибудь в другое место, а не вернуться назад?

Девушка разрыдалась. Потоки слез размазали ее густой макияж. Дядюшка повернулся, чтобы скинуть ее с дорожки, но к тому времени Джевонса уже унесло так далеко, что больше он их не видел.

Да тебе-то какое дело, свирепо спросил он себя и тут же понял, что ответ таится в волнующем ритме роликов у него под ногами, в том, как подрагивание и скрип какого-нибудь изношенного, несмазанного подшипника нарушает гладкий ритм движения, овладевая им, проникая своей упругостью в кости его тела, убеждая сделать то или это…

…и он двигался по бегущей на скорости в пятьдесят миль в час полосе, как будто с детства на ней катался, на каждом переходе впитывая в себя еще по десять миль в час, не дрожа и не спотыкаясь.

Вот нужное место, подумал он, наконец твердо встав на центральной полосе. Хорошо, теперь сделай все что можешь, черт возьми…

Ярмарка вокруг вертелась, словно разноцветный водоворот звуков и запахов. Этим вечером на дорожке было не так много людей. Группка детей лет десяти-двенадцати прорвалась на центральную полосу неподалеку от него, но вскоре заинтересовалась аттракционом впереди и снова сошла. Наблюдая за ними, Джевонс моментально ощутил себя в их возрасте, вспомнив, как ходил смотреть на стройку первой, величайшей из Ярмарок, бывшей всего лишь парком аттракционов. Горки были больше и лучше всех остальных; с этого все началось. Теперь были и другие – очень много. Если верить рекламным лозунгам, лишь одну эту Ярмарку за ночь посещал миллион человек. Миллион человек, бегущих от неуютной реальности тишины и мыслей, от опасности завтрашнего дня, от смерти, поджидающей в небесах, которую, к счастью, не было видно, потому что Ярмарку защищала крыша от дождя…

А теперь признай свою вину, хорошо? Его расслабленное тело позволило ему задуматься и ухватиться за идею, как собака за любимую кость, посылая разряд агонии сквозь дряхлые и гниющие зубы в сознание, служившее единственным оправданием человеческой расы, а эти люди прилагали все возможные усилия, чтобы лишиться его на одну хаотичную, полную удовольствий ночь…

С чего все это началось? Тебе ли не знать; ты был там. Пророчество после события – давай! Все началось, когда первая мать успокаивала испуганного ребенка, пытаясь как-нибудь отвлечь его; продолжилось, когда люди забыли вырасти, когда призрак детства превратился в настоящих людей за морем, и этот призрак непрестанно ждал возможности сбросить на тихие, уютные дома водородную бомбу и паралитический газ. Разумеется, от этого они и бежали.

О, приближалась война. Она приближалась уже долгие годы и продолжит приближаться, пока не начнется, и никто уже не сможет подвергнуть этот факт сомнению. Она начнется, и это так же верно, как и то, что твое наследие при рождении – страх, молча обратился он к стоявшему впереди ребенку. Людям так долго это внушали, что им кажется, будто от них этого в некотором роде… ожидают.

А потом Ярмарки кончатся, и начнется ад, хотя разве некоторые люди не считают все это адом, это вечное разочарование, поиски чего-то вечно недостижимого?

Эскапизм. Побег. Уйти. Бежать – бежать по дорожке на Ярмарке, потому что ты можешь погибнуть, дурень ты этакий, да и стоит ли жизнь того, чтобы жить?

По всей стране – по миллиону посетителей за ночь, тех, кто не лежит без сна в темной комнате, охваченный тревогой, тех, у кого нет будущего: они погружаются в единое вечное, как им кажется, настоящее, однако ничто не вечно, ведь снова и снова наступает рассвет, и солнце напоминает о водородной бомбе, а дождь – о распылении паралитического газа. (Выкрикни: «Газ! Газ!» – но разве они заметят, хотя их обучали пассивной обороне и как вести себя при атаке паралитическим газом и радиации; эти мальчишки и девчонки, принесшие в жертву два года на алтаре ненависти – побеспокоятся ли о том, чтобы бежать дальше и быстрее, чем бегут сейчас, как можно дальше от действительности?)

Когда он преодолел пять с половиной миль на скорости пятьдесят миль в час, пол у него под ногами начал ходить ходуном. Бух! Сначала колдобины были маленькие, но, если он продолжит игнорировать предупреждение, они вырастут. Мысленно он находился слишком далеко во времени – дорожку тогда еще даже не построили – и менял положение по инерции, с легкостью серфингиста, покоряющего волну.

Что ж, началось – его мозг продолжал работать, – и некоторое время все шло нормально. Нет ничего страшного в том, чтобы искать в воображении убежище от воображаемой угрозы; куда хуже проиграть битву с чем-то настоящим.

Подвинься; повернись. Без толку. Попробуй изогнуться. Но данные сообщают банку памяти, что вес остается одинаковым, плюс-минус изменения, вызванные его перераспределением. На четверть мили дальше. На полмили.

Но ту битву они проиграли. И виноват в этом он – он и все остальные, кто должен был это предвидеть. Кто мог бы взять свою жизнь в свои руки и не дать постепенно распространиться ненависти и страху, которые теперь управляли (нет, не его детьми – он не только бывший муж, но и бывший отец) этими юношами и их девушками. Последним не было еще и двадцати, а они уже превратились в гулящих, но ведь они были потеряны и пусты и не имели будущего лет с десяти.

На три четверти мили дальше, и поверхность дорожки бурлила, как Атлантический океан во время бури, а мужчина держался без малейшей дрожи, великолепно контролируя свое положение.

– Эй, пацаны! Вон тот старый хрен знает, как надо! Смотрите-ка! Эй, детка, погляди-ка на этого хрыча!

На милю дальше – неслыханно, невероятно, но не невозможно: реле вытянулись дальше, чем предполагали дизайнеры, переключатели замкнулись, цепи остыли, пол выровнялся, и дорожка продолжала плыть по кругу вперед и вперед, пока не догнала сама себя, но она не была змеей, и над ней не нависала угроза полного исчезновения. Не таким образом.

– Эй, папаша! Ты где так держаться научился? Эх, мне бы так! Мистер откуда кто черт возьми послушай папаша девчонка не нужна бог ты мой старикан ну и напугал ты меня О ЧЕМ ТЫ ВООБЩЕ ДУМАЛ МУЖИК?

Из восторженного щебета мальчишек и девчонок вырвался возглас дядюшки. Его лицо побагровело от злости, которая так же плохо сочеталась с его кричащим одеянием шута, как и автоматический пистолет, который он носил на бедре вместо шутовской побрякушки. Шум и мишура реальности вдруг снова захлестнули Джевонса, отвлекая его от упреков себе и своему поколению. Один из молодых парней повернулся к дядюшке.

– Иди в баню, поганый назойливый говнюк, – сказал он медово-сладким голосом.

Дядюшка не смотрел на него и не слушал: он видел выражение в глазах Джевонса, выражение призрака, навеки привязанного к месту убийства, за которое он был проклят. Это, лишь это вдруг заставило его закрыть рот, охладило его пыл, и он снова затерялся на движущемся, вздыбленном пути среди воплей киоскеров.

Но девушка, прижимавшаяся к заговорившему юноше, одарила его восхищенным взглядом и похвалила его за то, как ловко ему удалось отделаться от дядюшки, и тот не преминул воспользоваться преимуществом и ускользнул вместе с ней в темноту, чтобы найти уголок, где их не потревожит никто, кроме других парочек, поставивших перед собой ту же задачу. Оставшиеся ребята так громогласно хвалили Джевонса, что от их шумных восторженных восклицаний ему стало не по себе.

– Видимо, нам еще есть чему поучиться у вас, стариков, – сказала одна из девиц – та, что полушутя предложила бросить ради него своего парня, – с неохотной, вычурной откровенностью: умоляя, заклиная его научить ее чему-нибудь, для чего ее парень был еще слишком молод. Джевонс вдруг ощутил приступ тошноты.

Вот он одолел машину, мозг из стекла, германия и меди, запустивший бесконечный поток дорожки. Ну и что? Засунь-ка ты свои похвалы в… ну да ладно. Научить тебя чему-нибудь, сестрица? (Скорее уж дочурка.) Ты не поймешь того, что я хотел бы показать тебе, – не захочешь понять. Он упрекнул себя за то, что принял их пустые аплодисменты, пусть даже на долю секунды, и их возгласы гремели, словно проклятия, у него в затылке, по мере того как он слепо плыл назад, через людской поток к берегу, к твердыне, к череде киосков.

– ПОДХОДИ И… – провозглашали они. – ХОЧЕШЬ… – кричали они ему в лицо.

Хорошо. Значит, началось все с бегства от врага, который так и не раскрыл карты. Это было двадцать-тридцать лет назад. Мы ненавидели его: сначала за все, что, как нам говорили, он собирался сделать, потом за то, что он все-таки не сделал. В чем героизм – какие медали можно заслужить, – в чем привлекательность несостоявшейся войны, войны, которая, если случится, станет адом со всеми вытекающими последствиями – объятой огнем плотью и медленной пыткой для всех?

Чертов вшивый вонючий сын… иностранки…

– Прости, Джевонс. Ты больше не можешь у нас служить.

– Что? Почему?

– Ну, твоя мать…

Ладно, она получила гражданство. Смеющийся парнишка – наполовину иностранец; стали бы те детишки восторгаться им, если бы знали об этом? Если бы он обратился к ним на языке, которым владел в совершенстве еще до того, как научился бормотать по-английски? Отступил бы дядюшка? По-прежнему не стал бы вынимать пистолет из кобуры? Да ни в жисть.

– Прости, Алек. Но так больше продолжаться не может. У тебя нет работы и никаких шансов найти новую. Я ухожу от тебя – это не обсуждается! («И подам на развод, потому что ты не платишь алименты», – правда, этого она не сказала, только подумала.)

Стала бы та девушка с полными страстного желания глазами предлагать ему свое тело и… ну что там у нее под этими крашеными, похожими на солому волосами? Никогда. Ее бы охватил ужас, ведь несколько лет спустя: «Прошу прощения, мисс…»

Как ее, черт возьми, могли бы звать? Наверняка у нее хорошее англо-саксонское имя. Допустим, Смит. «Нет, мисс Смит. Нам стало известно, что пять лет назад вы… э… имели связь с человеком, чьи предки под подозрением».

Лязг! – раздался в его сознании звук железных ворот. Пока что так выглядит путь к большинству работ, ко всем правительственным постам, ко всем привилегиям – возможно, в будущем это окажется вход в тюрьму.

Начнем с ненависти к человеку за океаном. Для нее нет причины – это необязательно. Если тебе не нужна причина, чтобы кого-то ненавидеть, зачем останавливаться на этом? Почему бы не возненавидеть соседа? Это то же самое.

Чуть дальше, справа, Джевонс заметил менее шумный, нежели остальные, киоск – большой и с менее вычурными плакатами – и ощутил бесцельное, неосознанное влечение к этому месту.

Оно пользовалось популярностью. Когда он подошел, двери открылись и наружу хлынула толпа, выглядевшая пресыщенной, будто подавленной тем, через что прошла: ни тебе криков, ни смеха, ни хихиканья… Что это с ними там сделали? Напугали до потери памяти? Они вполне могли бы счесть это развлечением – убежать, словно мазохисты, из мира страха в мир страха.

Он поднял голову и медленно прочитал слова на ближайшем плакате, а потом сказал себе: что ж, на этом все. Это последнее предательство. Это КОНЕЦ, и вы, вы, гиганты с латунными легкими, можете растрезвонить об этом всему миру.

Плакат говорил – и весьма тихо, спокойным шрифтом (это неправильно: о конце света нужно объявлять полужирным шрифтом, и желательно на бумаге с черной траурной рамкой), – он говорил: СТАНЬ КЕМ-НИБУДЬ ДРУГИМ! КЕМ ТЫ ХОЧЕШЬ БЫТЬ? ЛЕТЧИКОМ-ИСПЫТАТЕЛЕМ/КИНОЗВЕЗДОЙ/ОХОТНИКОМ НА КРУПНУЮ ДИЧЬ/ГЛУБОКОВОДНЫМ ДАЙВЕРОМ/ПОТРЯСАЮЩИМ ЛЮБОВНИКОМ!!!!!!

На плакате был изображен десяток невероятных девушек, танцующих для красивого, улыбающегося юноши.

На платформе перед билетным киоском стоял мужчина в темном костюме. Странный из него зазывала. Он никого не зазывал («Призыв зазывалы способен растлить тебя», – почему-то подумал Джевонс). Да в этом и не было нужды. Одних плакатов было достаточно, чтобы не дать иссякнуть потоку людей.

«Вот что собиралось уничтожить кино и телевидение, – вспомнил Джевонс. – До того как Ярмарки оставили их не у дел, предложив больше отличных развлечений в огромной упаковке эконом-класса». Он слышал об этом. Это назвалось «тотальная сенсорная идентификация». Ее использовали для тренировки агентов разведки, чтобы выяснить, кто быстрее сломается на допросах различных видов, а также чтобы дать человеку другую личность. Сокращенно – «Тотсенсид». Tot – по-немецки значит «мертвый», то есть вашему Ид пришел конец. Шутка. Ха-ха.

А теперь она здесь, загрязняет относительно чистый воздух Ярмарки. Вот последнее слово: мы избавим вас от всех бед. Избавим вас не только от беспокойства, но и от тела. Не будьте самим собой – все равно вы тупица. Будьте кем-нибудь лучше, сильнее, успешнее, а когда все закончится, все станут одним и тем же человеком, и мы назовем его Адам, и вот с чего мы начали.

– Следующий сеанс как раз начинается, сэр, – сказал зазывала, менее всех остальных киоскеров на Ярмарке походивший на зазывалу. – Не хотите зайти? Смею вас заверить, наше шоу очень популярно.

«Да, наверняка, – кисло подумал Джевонс. – Как «убежать от всего этого», не утруждая себя тем, чтобы на самом деле куда-то идти?» А почему бы и ему не окунуться? Ты ведь пришел искупить грехи, не так ли? Грех бездействия? Ты здесь, чтобы посетить ад, который сам завещал молодому поколению, – разве можно теперь останавливаться?

Он устало кивнул.

– Да, зайду.

В помещении было около сотни одноместных диванчиков. Молчаливые билетеры распределяли посетителей: мужчины справа, женщины слева. Джевонс увидел мужчину (?), умолявшего билетера позволить ему (?) пройти туда, куда он (?) хочет. Когда он (?) попытался вложить деньги в ладонь билетера, сверкнули накрашенные красным лаком ногти. Билетер выглядел так, будто его тошнит. Джевонс тоже ощутил тошноту и, ни о чем не заботясь, рухнул на свободный диван, посмотрев на умный ящик, куда нужно было засунуть голову. Никаких зеркал, никаких экранов или электронно-лучевых трубок – только ощущения участников.

Погас свет, и голос из ниоткуда велел аудитории принять нужное положение. Он так и сделал – и перестал быть Алеком Джевонсом…

Но он вернулся в кабину самолета – и какой чудесный это был аппарат! Когда он открыл подачу топлива, всплеск силы прижал его к сиденью. Круто разворачивая самолет, он ощутил знакомое давление противоперегрузочного костюма, отгонявшего кровь от конечностей.

Иллюзия была совершенной, и она задела что-то глубоко внутри него, о существовании чего он даже не подозревал. О, вернуться туда, откуда я пришел! – воскликнул он. Малая доля его разума сознавала, что на самом деле он не здесь, но он был рад утратить это знание…

И все же это тоже было бегством. Что он любил в далеком, одиноком воздушном пространстве, где днем виднелись звезды? То, что там больше никого не было, никаких признаков топчущегося, орущего, шипящего человечества.

А потом все закончилось, и он вспотел. Так вот почему он хотел снова забраться в самолет, который не станут использовать в якобы грядущей войне, вместо того чтобы оставаться внизу, на твердой земле, пытаясь исправить последствия того самого греха бездействия, от которого он бежал.

Следующая иллюзия оказалась не менее идеальной, и он был женат. Только что женился. Но женился согласно какой-то иностранной церемонии (и это слово ворвалось к нему в сознание), и ему было все равно, ведь это счастливейший день в его жизни, а ночью его ждет невероятно красивая девушка. Она протянула к нему руки в дверях их хижины (хижины?), и ее зубы ярко сияли на черном лице (ЧЕРНОМ???), и он опустил глаза в нарастающем изумлении и обнаружил, что у него тоже черная кожа, а ему наплевать, потому что сенсорный эффект проникал глубоко, до самого конца. До – самого – конца. До… самого… конца…

И тут зажегся свет, и люди начали медленно подниматься на ноги, вставая с диванов со смешанным ощущением насыщения и волнения, как будто никак не могли определить, что с ними не так. Однако к этому примешивалось тихое удовлетворение, и в том, как юноши пошли навстречу своим девушкам – девушкам, которых, скорее всего, никогда не встречали до того, как подцепить их на краю дорожки сегодня ночью, – сквозила внезапная нежность. Долгое время он сидел на диване, обхватив голову руками, до тех пор пока билетер не похлопал его по плечу.

– Хотите остаться на следующий сеанс, сэр? Знаете, программа совершенно другая… однако мы вынуждены настаивать на том, чтобы за каждое представление платили отдельно…

– Да, – вдруг решил Джевонс. – Да, останусь.

Теперь, когда он потерял работу, деньги, которые он заплатил за билет, должны были бы пойти на ужин, но, черт подери, что-то в этом было, и он хотел понять, что именно.

Помимо него осталось еще несколько человек. Несколько из тех, кто сегодня вечером был летчиком-испытателем и африканским женихом или невестой, нырнули вместе с ним за жемчугом в зелено-голубые, внушающие суеверный страх глубины Тихого океана и превратились в малайца, медленно умирающего из-за перенапряженного сердца и перенапряженных легких, лопнувших барабанных перепонок и голода. Это было неприятно, но по-настоящему.

А потом он женился. Церемония была ему незнакома, но он подозревал, что она, скорее всего, еврейская, а его новая жена назвала его монотонным русским словом «дорогой», которое он понял как будто дважды: отчасти через умный ящик, отчасти потому, что и так прекрасно знал, что она говорит.

От этого он едва не задохнулся. Его разум очистился, он разъяренно подскочил с дивана, сорвав с головы умный ящик и проявив при этом полное пренебрежение к его судьбе, и ринулся к ближайшему билетеру, чтобы выяснить, кто тут главный.

– Главный, сэр? Тот человек, которого вы видели снаружи, у стойки перед киоском, – это менеджер.

Джевонс выбежал прежде, чем билетер договорил, и схватил за рукав человека у стойки – зазывалу, не похожего на зазывалу.

– Как вы до этого додумались? – с долей свирепости потребовал он ответа, боясь, что его надежды напрасны.

Зазывала смерил его долгим, задумчивым, пристальным взглядом и сказал:

– Вы очень проницательный человек, мистер…

– Джевонс, Алек Джевонс.

– Итак, как вы это восприняли?

– Вы демонстрируете людям тех мужчин и женщин, которых они ненавидят, потому что считают другими. Они выходят отсюда, понимая, что африканцы и русские…

– И немцы, и китайцы, и малайцы – пока что это вся наша линейка…

– …чувствуют то же самое, что и мы, испытывают те же удовольствия, переживают те же невзгоды! – Торопливо закончив, Джевонс залился краской, от волнения кровь прилила к щекам, слова путались.

– Вы очень умны, мистер Джевонс, – сказал зазывала. – Вы первый из наших клиентов, кто это понял.

– Но… особенно русская сцена… как вы обошли цензуру? И секс тоже?

– Разумеется, этот концерн спонсируется государством. Вы же не думали, что частная фирма могла выпустить нечто вроде «Тотсенсид»? Должен признать, секс – это приманка, но вы наверняка заметили, что это не такая дешевка, какие обычно встречаются на Ярмарке.

Сердце Джевонса запело безмолвную оду радости; он усмехнулся, и тихий смешок едва не перешел в истерический хохот.

– Нам редко попадаются такие… пожилые… люди, как вы, – сказал зазывала. – Нас интересует не сегодняшний день, а завтрашний. Мы слишком долго портили мир, быстро его в порядок не приведешь, но мы хотя бы начали. Скоро наступит братство человечества, как мы любим говорить. Да, по обе стороны Железного занавеса. – Он окинул взглядом неряшливую одежду Джевонса. – Если хотите, вы могли бы помочь приблизить это время. Работа не нужна?

Джевонс хотел было согласиться, но кое-что припомнил.

– Правительственный концерн? Меня не возьмут. Моя мать – натурализованная гражданка, меня потому и выгнали с прошлой работы.

– Не говорите глупостей, – спокойно ответил зазывала. – От чего мы, по-вашему, пытаемся тут избавиться? Приходите завтра вечером к семи, хорошо? Я все устрою. До скорого.

Назад через дорожку, вниз по винтовому эскалатору, назад через турникет, назад в мир, в котором в конце концов все еще осталась надежда, назад к реальности, в которой не будет ада, не будет войны, а Ярмарки исчезнут, потому что жизнь снова будет стоить того, чтобы жить, а не просто ждать.

Щелкнул турникет; снова начался диалог, однако на сей раз Джевонс не спорил с великаном с латунными легкими, а соглашался с ним.

– БОЛЬШЕ НЕ БЫВАЕТ! – кричал великан. – ЛУЧШЕ НЕ БЫВАЕТ!

И в сердце Джевонса тихий голосок наделил машину человечностью, которой она была лишена.

– Больше не бывает! – радостно кричал миру Джевонс. – Лучше не бывает!

Что за чушь

Провода энцефалографа тянулись к его черепу, словно паутина, сплетенная пьяным пауком. На глазах, словно монетки, лежали мягкие клейкие подушечки, придавая Старлингу сходство с трупом, оплетенным пыльными гирляндами времени. Но этот труп – пухлый и цветущий, не совсем мертвый – напоминал вампира. В комнате, как и в любом мавзолее, царила тишина, однако пахло здесь средством для мытья пола, а не пылью; гробом ему служила больничная койка, а саваном – тонкое хлопковое одеяло.

В палате было темно, и только сквозь вентиляционные отверстия на корпусе аппарата слабо мерцали желтые огоньки. Но, когда Уиллс открыл дверь из коридора, упавший через его плечо луч света позволил ему как следует разглядеть Старлинга.

Он предпочел бы вообще не видеть его в таком состоянии. Не хватало только свечей, да и то лишь потому, что он не был мертв. Это можно было исправить, имея в своем распоряжении подходящие инструменты: остро заточенный кол, серебряную пулю, перекресток, где нужно захоронить тело…

Уиллс одернул себя. Свежий пот покалывал лицо. Опять на него что-то нашло! Безумная идея все возвращалась, будто рефлекс, будто расширяющиеся под воздействием белладонны зрачки, хоть он и пытался избавиться от нее. Старлинг лежал неподвижно, как труп, потому что привык не тревожить прикрепленные к голове провода – вот и все! Вот и все! Вот и все!

Словно дубиной, он вколачивал эти слова себе в сознание, чтобы заставить мозг подчиниться. Старлинг спал уже много месяцев. Лежал на боку, приняв типичное для спящего человека положение, но из-за проводов почти не двигался, отчего постель казалась нетронутой. Дышал он сам. Все нормально.

Вот только жил он так уже несколько месяцев, а это невероятно и невозможно и никоим образом не нормально.

Дрожа с головы до ног, Уиллс сделал шаг вперед. И в тот момент это снова произошло. Теперь это случалось десятки раз за ночь. У Старлинга началось сновидение.

Электроэнцелограф зарегистрировал изменения в активности мозга. Подушечки на глазах Старлинга почувствовали движение глаз и подали сигнал. Прозвучал тихий, но пронзительный гудок.

Старлинг засопел, пошевелился, двигаясь осторожно, будто хотел согнать усевшуюся на него муху. Гудок стих. Старлинг проснулся – нить его сна оборвалась.

И тут же он снова заснул.

Уиллс представил, как он окончательно просыпается и понимает, что в палате кто-то есть. Тихо, как кошка, он вернулся в коридор и закрыл дверь. Сердце колотилось так, словно он едва избежал катастрофы.

Почему? Днем он мог спокойно общаться со Старлингом, проводить испытания так же беспристрастно, как и на ком-либо другом. Однако по ночам…

Он прогнал образ Старлинга днем, Старлинга, похожего на труп на койке ночью, – и пошел по длинному коридору, стиснув зубы, чтобы не стучали. То и дело он останавливался возле других дверей, прижимал к ним ухо или на секунду заглядывал в палаты. За некоторыми из этих дверей скрывался чей-нибудь личный ад, шокирующее насилие которого должно было бы внести разлад в его собственную нормальность, как было всегда. Но ничто не влияло на него так, как пассивность Старлинга, – даже молитвенные стоны женщины в палате номер одиннадцать, которую истязали воображаемые демоны.

Продолжить чтение

Другие книги автора

Овцы смотрят вверх

Всем стоять на Занзибаре

На волне шока