Читать онлайн Черно-белое кино (сборник) бесплатно
- Все книги автора: Юрий Левитанский
© Юрий Левитанский, 2005
© «Время», 2005
* * *
Стороны света (1959)
«Что я знаю про стороны света?…»
- Что я знаю про стороны света?
- Вот опять, с наступлением дня,
- недоступные стороны света,
- как леса, обступают меня.
- Нет, не стороны те
- и не страны,
- где дожди не такие, как тут,
- где деревья причудливо странны
- и цветы по-другому цветут,
- где природы безмерны щедроты
- и где лето полгода в году, —
- я сегодня иные широты
- и долготы имею в виду.
- Вот в распахнутой раме рассвета
- открываются стороны света.
- Сколько их?
- Их никто не считал.
- Открывается Детство и Старость,
- открывается Злоба и Ярость,
- море Нежности,
- озеро Жалость
- открывается в раме окна,
- и глухие низины Порока,
- и Любви голубая дорога,
- и в тумане багровом Война,
- – есть такая еще сторона
- с небесами багрового цвета, —
- и река под названием Лета,
- где живет перевозчик Харон…
- Ах, как много у света сторон!
- Все они обступают меня,
- проступают во мне,
- как узоры на зимнем окне,
- а потом они тают
- и вновь открываются в раме рассвета,
- незнакомые стороны света.
«В ожидании дел невиданных…»
- В ожидании дел невиданных
- из чужой страны,
- в сапогах, под Берлином выданных,
- я пришел с войны.
- Огляделся. Над белым бережком
- бегут облака.
- Горожанки проносят бережно
- куски молока.
- И скользят, на глаза на самые
- натянув платок.
- И полозья скрежещут санные,
- и звенит ледок.
- Очень белое все и светлое —
- ах, как снег слепит!
- Начинаю житье оседлое,
- позабытый быт.
- Пыль очищена, грязь соскоблена,
- и – конец войне.
- Ничего у меня не скоплено,
- все мое – на мне.
- Я себя в этом мире пробую,
- я вхожу в права.
- То с ведерком стою над прорубью,
- то колю дрова.
- Растолку картофель отваренный —
- и обед готов.
- Скудно карточки отоварены
- хлебом тех годов.
- Но шинелка на мне починена,
- нигде ни пятна.
- Ребятишки глядят почтительно
- на мои ордена.
- И пока я гремлю, орудуя
- кочергой в печи,
- все им чудится – бьют орудия,
- трубят трубачи.
- Но снежинок ночных кружение,
- заоконный свет —
- словно полное отрешение
- от прошедших лет.
- Ходят ходики полусонные,
- и стоят у стены
- сапоги мои, привезенные
- из чужой страны.
«Грач над березовой чащей…»
- Грач над березовой чащей.
- Света и сумрака заговор.
- Вечно о чем-то молчащий
- неразговорчивый загород.
- Лес меня ветками хлещет
- в сумраке спутанной зелени.
- Лес меня бережно лечит
- древними мудрыми зельями.
- Мягкой травой врачует —
- век исцеленному здравствовать,
- посох дорожный вручает —
- с посохом по лесу странствовать.
- Корни замшелого клена
- сучьями трогаю голыми,
- и откликается крона
- дальними строгими гулами.
- Резко сгущаются тени.
- Перемещаются линии.
- Тихо шевелятся в тине
- странные желтые лилии.
- Гром осыпается близко,
- будит округу уснувшую.
- Щурюсь от быстрого блеска.
- Слушаю. Слушаю. Слушаю.
«Откуда вы приходите, слова…»
- Откуда вы приходите, слова,
- исполненные доброго доверья?
- По-моему, оттуда, где трава.
- По-моему, оттуда, где деревья.
- Нам переходы света и теней
- за древними лесными деревами
- покажутся резными теремами,
- возникшими из света и теней.
- А дальше будет глуше и темней,
- и тропка лисья станет неприметной.
- Она и вправду стала неприметной,
- а все-таки давай пойдем по ней,
- пойдем на ошупь, ветки раздвигая.
- Эге-ге-гей! Ну где же вы, слова?
- «Слова, слова!..» – вздыхают робко листья,
- и тропка поворачивает лисья туда,
- где в листьях прячется сова.
- А может, так же прячутся слова
- за пнями и замшелыми камнями?
- Слова – они, наверное, корнями,
- как дерева, уходят в глубину.
- И тропка нас уводит в старину,
- туда, где бродит пращур волосатый
- по травам, не имеющим названья,
- где снег летит, не названный еще,
- поет еще не названная птица и звезды,
- у которых нет названья,
- в дремучих отражаются очах.
- И пращура охватывает трепет,
- едва доходит до его сознанья,
- какая тяжесть на его плечах.
- В нем глухо пробуждается художник,
- и, сладкие испытывая муки,
- он ждет вас, нерожденные слова.
- Он что-то удивительное лепит,
- мешая краски, запахи и звуки.
- Сначала это только смутный лепет,
- и вдруг он превращается в слова.
- Тогда травой становится трава,
- а этот сумрак зыблющийся – лесом,
- а этот холод падающий – снегом,
- а это чудо маленькое – птицей.
- И я беру из рук его слова.
- Они еще звенят, как тетива
- и как стрела, что пущена из лука.
- Они из цвета, запаха и звука.
- На них еще не высохла роса.
- В них травы отразились и деревья.
- И у меня кружится голова,
- пока я их несу тебе —
- слова,
- исполненные доброго доверья.
Пейзаж
- Горящей осени упорство!
- Сжигая рощи за собой,
- она ведет единоборство,
- хотя проигрывает бой.
- Идет бесшумный поединок,
- но в нем схлестнулись не шутя
- тугие нити паутинок с тугими каплями дождя.
- И после краткой подготовки,
- над перелеском покружив,
- повалят листья, как листовки, —
- сдавайся, мол, покуда жив.
- И сдачи первая примета —
- белесый иней на лугу.
- Ах, птицы, ваша песня спета,
- и я помочь вам не могу…
- Таков пейзаж. И если даже
- его озвучить вы могли б —
- чего-то главного в пейзаже
- недостает, и он погиб.
- И все не то, все не годится —
- и эта синь, и эта даль, и даже птица,
- ибо птица —
- второстепенная деталь.
- Но, как бы радуясь заминке,
- пока я с вами говорю,
- проходит женщина в косынке
- по золотому сентябрю.
- Она высматривает грузди,
- она выслушивает тишь,
- и отраженья этой грусти
- в ее глазах не разглядишь.
- Она в бору – как в заселенном
- во всю длину и глубину
- огромном озере зеленом,
- где тропка стелется по дну,
- где, издалёка залетая,
- лучи скользят наискосок
- и, словно рыбка золотая,
- летит березовый листок.
- То простодушно-величава,
- то целомудренно-тиха,
- она идет,
- и здесь начало
- картины, музыки, стиха.
- А предыдущая страница,
- где разноцветье по лесам, —
- затем, чтоб было с чем сравниться
- ее губам, ее глазам.
Мальчики
Из старой тетради
- Мальчики как мальчики —
- дерутся,
- меняются марками,
- а едва городские сумерки
- за окном растают,
- занавесив лампы
- газетами или майками,
- мальчики читают,
- мальчики читают.
- Взмыленные лошади
- мчатся по полям и по рощам.
- Бородатые всадники
- пьют воду из медных фляг.
- Летит бригантина,
- и ветер над ней полощет
- с белым черепом
- черный пиратский флаг.
- А они упрямо отсчитывают
- версты и мили.
- А они до рассвета не гасят огонь.
- Мальчики живут еще
- в придуманном мире
- скальпов,
- томагавков
- и дерзких погонь.
- Еще к ним придет
- та нелегкая доблесть,
- тот ответ за обещанное
- «всегда готов!».
- На них уже бросили
- грозный отблеск
- малые войны тридцатых годов.
- По ночам через город
- войска идут на ученье.
- Тишина над городом как часовой стоит.
- Тишина эта тоже подчеркивает
- значенье
- того, что завтра
- мальчикам предстоит.
- Еще их фамилий
- не знают военкоматы.
- Еще невелик
- их начальный житейский опыт.
- Но время,
- неумолимое,
- как слова команды,
- уже их зовет,
- и требует,
- и торопит.
- Весь день сегодня в городе
- мимозой торговали,
- и на карнизах голуби
- влюбленно ворковали.
- А я припомнил белую
- сирень, ее метели, —
- над нею, над победною,
- колокола гудели.
- И я припомнил черные
- от копоти соборы —
- там дымом прокопченные
- работали саперы.
- Сапер с миноискателем
- в своей работе точен.
- Он, как хирург со скальпелем,
- на ней сосредоточен.
- И я припомнил добрую
- саперную работу.
- Я сам веду подобную
- саперную работу.
- Сквозь перекрытья грузные
- и сросшиеся камни
- глаза я вижу грустные,
- как дождевые капли.
- За той стеной парадною,
- где вывеска прибита,
- сейчас, как мина, спрятана
- вчерашняя обида.
- О, только бы не смели вы
- обиде поддаваться!
- О, только б не успели вы
- на мине подорваться!
- Сквозь шторы невесомые,
- сквозь плотные ворота
- веди меня, бессонная
- саперная работа!
«За стеною – голоса и звон посуды…»
- За стеною – голоса и звон посуды.
- Доводящие до умопомраченья
- разговоры за стеною, пересуды
- и дебаты философского значенья.
- Видно, за полночь. Разбужен поневоле,
- я выскакиваю из-под одеяла.
- Что мне снилось?
- Мне приснилось чисто поле,
- где-то во поле березонька стояла.
- Я кричу за эту стену: – Погодите!
- Ветер во поле березу пригибает.
- Одевайтесь, – говорю, – и выходите,
- где-то во поле береза погибает!
- Пять минут, – кричу, – достаточно на сборы.
- Мы спасем ее от ветра и мороза!.. —
- Пересуды за стеною, разговоры.
- Замерзает где-то во поле береза.
«То снега да снега…»
- То снега да снега,
- то трава эта вешняя.
- А тайга – все тайга.
- А тайга – она вечная.
- От ее пространств,
- от ее безбрежности —
- этот дух спокойствия
- и безгрешности.
- Топором рубили,
- и огнем губили —
- а ее не кончили,
- а ее не убили.
- Где-то рухнула лиственница,
- и упала, и смолкла.
- Где-то смолка закапала,
- обгоревшая смолка.
- Повалилась береза,
- топором изувеченная.
- А она – все такая же.
- А она – извечная.
- Неприметны рубцы ее,
- не видны переломы
- за ее буревалами,
- сквозь ее буреломы.
- Только волны зеленые
- ветер гонит по склонам.
- Что – отдельное дерево
- в этом мире зеленом?
- Просто рухнула лиственница,
- и упала, и смолкла,
- Просто смолка закапала,
- обгоревшая смолка,
- как росинка незрячая,
- как слезинка невинная,
- вся почти что прозрачная
- и почти что не видная.
В оружейной палате
- He березы, не рябины и не черная изба —
- всё топазы, всё рубины, всё узорная резьба.
- В размышленья погруженный средь музейного добра,
- вдруг я замер, отраженный в личном зеркале Петра.
- Это вправду поражало: сколько лет ни утекло,
- все исправно отражало беспристрастное стекло —
- серебро щитов и сабель, и чугунное литье,
- и моей рубахи штапель, и обличие мое.
- …Шел я улицей ночною, раздавался гул шагов,
- и мерцало надо мною небо тысячи веков.
- И под этим вечным кровом думал я, спеша домой,
- не о зеркале Петровом – об истории самой,
- о путях ее негладких, о суде ее крутом
- без опаски, без оглядки перед плахой и кнутом.
- Это помнить не мешает – сколько б лет ни утекло,
- все исправно отражает неподкупное стекло.
- Люблю осеннюю Москву в ее убранстве светлом,
- когда утрами жгут листву, опавшую под ветром.
- Огромный медленный костер в конце аллеи где-то
- гудит, как траурный костел, – там отпевают лето.
- И тополь гол, и клен поник, стоит, печально горбясь.
- И все-таки своя у них, своя у листьев гордость.
- Ну что с того, ну что с того, что смяты и побиты!
- В них есть немое торжество предчувствия победы.
- Они полягут в этот грунт, собой его удобрят,
- но их потомки их потом припомнят и одобрят.
- Слезу случайную утрут, и в юном трепетанье
- самопожертвенный их труд получит оправданье.
- …Парит, парит гусиный клин, за тучей гуси стонут.
- Горит, горит осенний клен, золою листья станут.
- Бульвар ветрами весь продут, он расстается с летом.
- А листья новые придут, придут за теми следом.
Первая кровь
Из старой тетради
- А первую кровь мы видели так.
- Снегом нас обдавая,
- легкие танки берут разбег,
- выскочив на большак.
- Дымное зарево впереди.
- Скоро передовая.
- Сбоку идет старшина Свиридов,
- командует —
- шире шаг!
- Потом обгоняют нас на рысях
- конники в вихре белом.
- У эскадронного – белый чуб
- да на щеке рубец.
- У эскадронного по бокам —
- шашка и парабеллум,
- лихо несет его вороной
- в яблоках
- жеребец.
- А нам шагать еще и шагать —
- служба наша такая.
- Мы, говорят, царица полей —
- это, конечно, так.
- Нам шагать себе и шагать,
- службу не попрекая,
- сбоку идет старшина Свиридов,
- командует —
- шире шаг!
- И вдруг навстречу нам, из леска,
- словно бы от погони,
- оттуда, где орудийный гром
- ухает без конца,
- мчатся лошади без людей,
- дикие скачут кони,
- кровь на загривке у вороного
- в яблоках
- жеребца.
- Так и запомнилось навсегда.
- Дикие кони скачут.
- Черная лошадиная кровь
- падает на большак.
- Дымное зарево впереди.
- Бабы в деревне плачут.
- Сбоку идет старшина Свиридов,
- командует —
- шире шаг!
«Каждое утро ходит отец за хлебом…»
- Каждое утро ходит отец за хлебом.
- В булочной рядом он покупает хлеб.
- Он возвращается с черным и белым хлебом
- и режет торжественно черный и белый хлеб.
- Сердится мама: – Куда нам так много хлеба!
- Вот и вчерашний даже не съели хлеб… —
- Но завтра опять берет он две булки хлеба
- и режет старательно черный и белый хлеб.
- Милые, полно, чего уж тут пререкаться!
- Ведь между вами других разногласий нет.
- …О, голодная память далеких эвакуации,
- трудная память наших военных лет!
«В городском нестройном гомоне…»
- В городском нестройном гомоне,
- в людном гомоне и гуле
- по асфальту бродят голуби —
- гули-гули, гули-гули.
- Как под сводом тихой горницы,
- как в домашней обстановке,
- бродят турманы и горлицы
- у трамвайной остановки.
- Между рельсами похаживают,
- как привычною тропой.
- За ними бережно ухаживают,
- кормят пшенною крупой.
- И они отяжелели,
- ожирели,
- дышат еле.
- От крупы и отрубей —
- сытно, жарко.
- Крошки хлебные глотают,
- высоко не залетают.
- Мне их, сытых голубей,
- сильно жалко.
Синяя лампочка
- Это дело давнее. Не моя вина.
- Увезла товарищей финская война.
- Галочкой отметила тех, что в строю.
- – Рано! – ответила на просьбу мою.
- Я остался дома. По утрам в Сокольники
- почта приносила письма-треугольники.
- О своих раненьях и обмороженьях
- товарищи писали в кратких выраженьях.
- Ждать их наказывали. Нас мучила совесть.
- Мы на хлеб намазывали яблочный соус.
- Зимняя нас лавочка у ворот сводила.
- Синяя лампочка у ворот светила.
- Письма читали синими глазами.
- Девушки плакали синими слезами…
- Это дело давнее. Не моя вина.
- Выпала мне дальняя, долгая война.
- В рамах оконных стекла дрожали.
- В ямах окопных сверстники лежали.
- Мины подносили руками усталыми.
- Глину месили сапогами старыми.
- И домой вернулись старыми бойцами,
- в мятых гимнастерках, с чистыми сердцами…
- Это дело давнее. Не моя вина.
- Под холмом могильным зарыта война.
- Зарыта, забыта, но, душ леденя,
- Синяя лампочка смотрит на меня.
- Синяя лампочка стоит перед глазами.
- Девушки плачут синими слезами.
- Синие отсветы лежат на снегу.
- Выключить лампочку никак не могу.
«Окна домов…»
- Окна домов, улиц ночных удивительные глаза!
- Детские сны вы мои окружали.
- Помните, как на войну провожали
- Помните, окна, была гроза?
- Как вы печально тогда дрожали.
- Дальние зарева отражали.
- Окна – и вдруг на стекле слеза.
- О, как всегда меня поражали
- эти загадочные глаза!
- Окна домов, вы меня встречали
- светом веселья, цветом печали.
- Лампа горит, абажур, свеча ли —
- тысячи окон, тысячи глаз.
- Эти взирают на мир надменно,
- эти бесстрастно, недоуменно,
- эти так горестно и смиренно —
- веки опущены, свет погас.
- Где бы ни жил, куда ни поеду,
- с вами люблю затевать беседу,
- то ли по свету, то ли по цвету
- вдруг угадать, что таится за…
- Вечер, опять тебя жду затем лишь,
- что в темноте ты опять затеплишь
- окна домов, улиц ночных удивительные глаза.
«Древнее, неразгаданное пространство…»
- Древнее, неразгаданное пространство
- смотрит на землю холодно и бесстрастно.
- В темных глубинах маленькой светлой точкой
- спутник сейчас проходит орбитой точной.
- Чтоб заглянуть в безвестные те высоты,
- ни к чему ни двадцатый этаж, ни сотый.
- Лучик зеленый, парящий в туманных сферах,
- виден отчетливо в этих осенних скверах,
- где под грибком раскрашенным из фанеры
- утром играют в шашки пенсионеры,
- где возле булочной пахнет горячей сдобой —
- здесь, на земле этой будничной, строгой и доброй.
- А помню еще – за звездным полетом
- я наблюдал и в поле однажды летом.
- И был он так ясен в поле под черным небом,
- в поле, где сладко пахло печеным хлебом,
- где и доселе темные эти дали
- все еще что-то помнили о Дедале,
- смутное что-то, темное об Икаре,
- что-то о божьем гневе, о божьей каре.
- Там, над обрывом, тополи шелестели,
- словно бы крылья в небо взлететь хотели,
- словно бы крылья в небо взлететь пытались,
- путались, расплетались, переплетались,
- и за ночным овином, за старой ригой,
- где-то за дальним лугом, над темным логом,
- все раздавалось – прыгай, Иване, прыгай! —
- все шелестело – с богом, Иване, с богом!
Огонь
- Печной огонь.
- Ночной огонь на Трубной.
- Ручной, и неопасный потому.
- А он живет своею жизнью трудной,
- и незачем завидовать ему.
- Не то что в керогазах —
- в паровозах
- не смеет он считать себя огнем.
- Он всем необходим.
- Но в малых дозах.
- Чтоб суп варить.
- Чтоб руки греть на нем.
- А у него огромные размеры,
- и, полумеры люто не терпя,
- он иногда теряет чувство меры,
- стремясь полнее выразить себя.
- Его солдаты яры
- и поджары.
- Едва дозоры
- скроются на миг —
- он тут как тут.
- Тогда гудят пожары.
- И разговор ведется напрямик.
- Одна вода, вода его тревожит.
- Она одна грозит ему бедой.
- Он все урегулировать не может
- взаимоотношения с водой.
- Тут он молчит.
- Он вынужден смиряться.
- Урчит печурка.
- Тлеет головня.
- И все-таки воздержимся
- смеяться
- над видимой покорностью огня.
Надпись на камне
Джордано Бруно
- Даже в малые истины людям не сразу верится.
- И хотя моя истина так проста и неоспорима,
- но едва я сказал им, что эта планета вертится,
- я был тотчас же проклят святыми отцами Рима.
- Вышло так, что слова мои рушат некие правила,
- оскверняют душу и тело бросают в озноб.
- И стал я тогда опасным агентом дьявола,
- ниспровергателем вечных земных основ.
- На меня кандалы не надели, чтоб греб на галере,
- свой неслыханный грех искупая в томительном плаванье,
- а сложили костер, настоящий костер, чтоб горели
- мои грешные кости в его очистительном пламени.
- Я заглатывал воздух еще не обугленным ртом.
- Сизоватым удушливым дымом полнеба завесило.
- Поначалу обуглились ноги мои, а потом
- я горел, как свеча, я потрескивал жутко и весело.
- Но была моя правда превыше земного огня
- и святейших соборов, которыми труд мой не признан.
- О природа, единственный бог мой! Частица меня
- пребывает в тебе и пребудет отныне и присно!
- Остаюсь на костре. Мне из пламени выйти нельзя.
- Вот опять и опять мои руки веревками вяжут.
- Но горит мое сердце, горит мое сердце, друзья,
- и в глазах моих темных горячие искорки пляшут.
Ледяная баллада
Из старой тетради
- Скоро месяц выйдет. Суля беду,
- он встанет с левой руки.
- Обдирая ладони, ползем по льду,
- по шершавому льду реки.
- (Дома, наверное, спят давно.
- Ставень стучит в окно.)
- Тень часового. Удар клинка.
- Ракет осторожный свет.
- Короткий бой, и жизнь коротка,
- как светящейся пули след.
- (Дома, наверное, спят давно.
- Ставень стучит в окно.)
- А глаза бойца затянуло льдом,
- и рука холодна, как лед.
- Похоронная – это будет потом,
- нескоро она придет.
- (Дома, наверное, спят давно.
- Ставень стучит в окно.)
«Промельк мысли. Замысел рисунка…»
- Промельк мысли. Замысел рисунка.
- Поединок сердца и рассудка.
- Шахматная партия. Дуэль.
- Грозное ристалище. Подобье
- благородных рыцарских турниров —
- жребий брошен, сударь, нынче ваш
- выбор – пистолеты или шпаги.
- (Нотные линейки. Лист бумаги.
- Кисточка. Палитра. Карандаш.
- Холст и глина. Дерево и камень.)
- Сердце и рассудок. Лед и пламень.
- Страсть и безошибочный расчет.
- Шахматная партия. Квадраты
- белые и черные. Утраты
- все невосполнимее к концу
- Сердце, ты играешь безрассудно.
- Ты рискуешь. Ты теряешь в темпе.
- Это уже пахнет вечным шахом.
- Просто крахом пахнет, наконец.
- А рассудок – он играет точно
- (ход конем – как выпад на рапире!),
- он, рассудок, трезво рассуждает,
- все ходы он знает наперед.
- Вот он даже пешку не берет.
- Вот он даже сам предупреждает:
- что вы, сударь, что вы, так нельзя,
- шах, и вы теряете ферзя —
- пропадает ваша королева!..
- Но опять все так же где-то слева
- раздается мерный этот звук —
- тук да тук, и снова – тук да тук
- (сердце бьется, сердце не сдается),
- тук да тук, все громче, тук да тук
- (в ритме карандашного наброска,
- в ритме музыкального рисунка,
- в ритме хореической строки) —
- чтоб всей силой страсти и порыва,
- взрыва, моментального прорыва,
- и, в конце концов, ценой разрыва
- победить, рассудку вопреки!
Птицы в Кишиневе
- В Кишиневе, зимой, а точней говоря – в декабре,
- я внезапно услышал, как птицы поют на заре.
- Где-то снег порошил, и морозы в ту пору крепчали,
- а у нас под окошком по-летнему птицы кричали.
- Приходили ко мне, по карнизу смешно семеня,
- и стучали в окно, и пораньше будили меня.
- Ах, как птицы галдели! Нисколько они не смущались.
- И мои представленья о времени года смещались.
- Все не верилось мне, что в разгаре зимы, в декабре,
- могут птицы, совсем как в июне, кричать на заре.
- – Что вы, птицы? – я спрашивал. – Что вы затеяли, птицы?
- Разве нету у лета границы, где стынут криницы,
- где грачи не кричат, где мороз продирает галчат?
- Разве нету у лета границы, где птицы молчат? —
- Со своей высоты, проявляя ко мне снисхожденье,
- отвечали мне птицы: – Понятно твое заблужденье!
- Лишь одно неприятно – что ты недоверчивым стал:
- даже нам, даже птицам, ты верить уже перестал!
- Ну, а есть ли у лета граница? Едва ли, едва ли.
- Просто лето зимою хранится в глубоком подвале.
- Где-то в темном подвале хранится оно, как вино.
- Если хочешь – услышишь, как бродит и дышит оно!.. —
- Так сказали мне птицы. Но, в зимнюю веря погоду,
- за стеной уже елку готовили к Новому году
- и охапками целыми вату носили домой,
- клали вату на ветки, довольны своею зимой.
- Я не ватному снегу – я птицам веселым поверил.
- И сейчас же откуда-то ветер июньский повеял,
- и трава поднялась, и тутовник зацвел во дворе…
- Вот что было со мной в Кишиневе зимой в декабре.
«К птичьему прислушиваюсь крику…»
- К птичьему прислушиваюсь крику.
- Вижу только море вдалеке.
- Море ходит. Море пишет книгу.
- Книгу о себе. О старике.
- Сети. Сеть ошибок. Сеть сединок.
- Медленно стихающий прибой.
- Что такое старость? Поединок.
- С берегами. С временем. С судьбой.
- Днища рассыхаются у лодок.
- Черный борт ракушками оброс.
- Призрачность улова. Сеть уловок.
- Кто кого? Неведомо. Вопрос.
- Как в корриде, перед мордой бычьей.
- Та же несущественность улик.
- Быть с добычей – или стать добычей.
- Только это. Выбор невелик.
- Только это. Прочее – подробности.
- Этим и подробности полны.
- Ощущенье краткости и дробности.
- Напряженной сжатости волны.
- Только волны. Волны, за которыми
- набегают волны, в свой черед.
- Это все подчеркнуто повторами.
- Взад-вперед. И снова – взад-вперед.
- Белый – синий. Белый цвет и синий.
- Дни и годы. Годы и века.
- Та же повторяемость усилий.
- То же повторение рывка.
- Поплавок неверен и обманчив.
- По воде расходятся круги.
- И тогда на свет выходит мальчик.
- Он глядит на свет из-под руки.
- Сети. Сеть ошибок. Сеть сединок.
- Слабенькая детская рука.
- Вьется леска. Длится поединок.
- Лишь вода – темна и глубока.
Как отдыхает вино
- Знаете, как отдыхает вино?
- Сорок дней и ночей, погруженное в сон,
- то бормочет оно, то вздыхает.
- Винодел на дубовые бочки глядел
- и почтительно так говорил винодел:
- – Здесь вино отдыхает!
- Тише, тише! Здесь дремлет языческий бог!
- Молодой и веселый языческий бог
- в тесной люльке дубовой вздыхает.
- До чего ж ему крепко намяли бока!
- Он еще им покажет себя, а пока
- он в покоях своих отдыхает.
- Беспокойные сны его так неясны —
- сорок дней и ночей он какие-то сны
- непонятные видит.
- Но однажды, презрев этот сонный покой,
- он о днище дубовое двинет ногой
- и на улицу выйдет.
- У него вся рубаха расшита огнем,
- и высокая черная шапка на нем
- из бараньего меха.
- Как швырнет он о землю ее сгоряча
- и пойдет по дорогам бродить, гогоча
- и шатаясь от смеха.
- Приступая к язычески щедрым дарам,
- будут жирных баранов колоть по дворам,
- и под окнами, шуму наделав,
- он пройдет, выгибая насмешливо бровь,
- ощущая, как бьется в нем крепкая кровь
- виноградарей и виноделов.
- А пока в погребах ему зреть – в погребах,
- где дощатый настил виноградом пропах,
- он лежит до поры, отдыхает.
- Тише, тише! Здесь дремлет языческий бог.
- Молодой и веселый языческий бог
- в тесной люльке дубовой вздыхает.
Женщина, которой ничего не нужно
- Что вы с собой делаете? Что вы себе думаете?
- Ничего не делаете. Ни о чем не думаете.
- Пусто засыпаете. Пусто просыпаетесь.
- Да и то лишь кажется, будто просыпаетесь.
- В накуренном зеркале – ваши руки дремлющие,
- ваши губы дремлющие, ничего не требующие.
- И кровать спальная – будто место лобное.
- Что-то в груди треснуло. Что-то в душе лопнуло.
- Под упругим свитером все мертво-мертвенно.
- Сигарета с фильтром дымит, дымит медленно.
- А много ли истрачено того тепла женского?
- Давно война кончена, и спросить не с кого.
- А вы все боль копите, в вине горе топите —
- то ли горе топите, то ли в море тонете.
- Тонете, тонете, уже не просыпаетесь,
- и лишь на дне снится вам, что вы просыпаетесь.
«Вот мною не написанный рассказ…»
- Вот мною не написанный рассказ.
- Его эскиз.
- Невидимый каркас.
- Расплывчатые контуры сюжета.
- А самого рассказа еще нет,
- хотя его навязчивый сюжет
- давно меня томит,
- повелевая —
- пиши меня,
- я вечный твой рассказ,
- пиши меня
- (и это как приказ),
- пиши меня
- во что бы то ни стало!..
- Итак, рассказ о женщине.
- Рассказ
- о женщине,
- которая летала,
- и был ее спасительный полет
- отнюдь не цирковым аттракционом,
- а поиском опоры и крыла
- в могучем поле гравитационном
- земных ее бесчисленных тягот…
- Таков сюжет,
- уже который год
- томящий мою душу неотступно —
- не оттого ль,
- что, как сказал поэт,
- я с давних пор,
- едва ль не с детских лет,
- непоправимо ранен женской долей,
- и след ее,
- как отсвет и как свет,
- как марево над утренней рекою,
- стоит почти за каждою строкою,
- когда-либо написанною мной?..
- Таков рассказ. Его сюжет сквозной.
- О чем же он? О женщине. Одной.
- (И не одной.)
- Навязчивый сюжет,
- томящий мою душу столько лет,
- неумолимо мне повелевая —
- пиши меня,
- я вечный твой рассказ,
- пиши меня
- (не просьба, а приказ),
- я боль твоя,
- я точка болевая!..
- И я пишу.
- Всю жизнь его пишу.
- Пишу, пока живу. Пока дышу.
- О чем бы ни писал —
- его пишу,
- ни на мгновенье не переставая.
Рубеж
Из старой тетради
- Травка в окопе жесткая и шершавая.
- Летное небо, невыносимо синее.
- Пьем скупыми глотками болотную воду ржавую,
- и от этого жажда становится невыносимее.
- А ведь есть где-то реки (то ли Волга, а то ли Висла),
- вода родниковая зябкая, как ветер рассвета.
- Но раскаленное солнце над нами повисло
- и снижается медленно, как осветительная ракета.
- А она смеется над нами – вода без меры и счета.
- Стороной идут облака, черные и горбатые.
- Раненый просит воды, поминая бога и черта,
- но раскаленное солнце медленно, медленно падает.
- И когда мы вылазим на бруствер, и бежим по песку прибрежному,
- и немцы бросаются вплавь, не надеясь на нашу милость,
- чувствую я, что солнце висит над нами по-прежнему,
- но что-то такое в мире переменилось.
- Это воде возвращается ее изначальная ценность.
- Волны зализывают кровь на песке и следы.
- И мир, на части разрозненный, вновь обретает цельность
- и вновь состоит из простых вещей – из солнца, земли, воды.
«Не там, где сходятся…»
- Не там, где сходятся,
- где встреча
- и на ромашках ворожат,
- где, губ не пряча,
- не переча,
- уже собой не дорожат, —
- совсем не там,
- а много позже
- есть час,
- незнаемый тобой,
- где две судьбы,
- еще не схожих,
- одной становятся судьбой.
- А до того,
- в горах плутая,
- на крутизну,
- под облака
- тебя ведет тропа крутая,
- не проторенная пока.
- Секут дожди и почву месят,
- грозя обвалами камней.
- …Который год,
- который месяц
- иду к тебе,
- а ты ко мне.
- О, как тропа моя извита,
- и ты на ней
- в иные дни
- то вдруг теряешься из виду,
- а то —
- лишь руку протяни.
- И снова пропасть под ногами
- непостижимой глубины,
- и равнодушными снегами
- мы, как стеной,
- разделены.
- В пути застигнуты пургою.
- С дороги сбились.
- Но весной
- все начинается другою,
- неповторимой новизной.
- И я смеюсь над буревалом,
- где страх меня одолевал,
- где я грустил,
- за перевалом
- увидев новый перевал.
- Ломая кромку ледяную,
- опять бежит моя тропа
- туда, где сходится вплотную
- с твоей судьбой
- моя судьба.
«Моя любовь к тебе – как горная вершина…»
- Моя любовь к тебе – как горная вершина
- или волна солоноватая морская.
- Все, чем я жил и чем живу, она вершила,
- ни на минуту от себя не отпуская.
- Я видел, как она растет и как шагает,
- то сокрушительна, а то нетороплива.
- Она то стужей леденит, то обжигает,
- пора прилива у нее, пора отлива.
- Она не бросит ни за что, но и не просит
- бежать за ней, когда за дверью непогода.
- Она раскинется тайгой, где нету просек,
- а то прикинется рекой, где нету брода.
- А ты все так же дорожишь лишь небом синим.
- Зачем ты веришь в эту ложь, не понимаю,
- и так растерянно дрожишь под небом зимним,
- и так испуганно живешь от мая к маю.
«С мокрой травы в лесу…»
- С мокрой травы в лесу стряхиваю росу.
- Хочешь, стихотворенье из лесу принесу?
- В комнате, еще темной, чмокнешь во сне губами.
- Земляникою пахнет теплой? Сеном? Или грибами?
- Где-то кузнец стрекочет, травинка щеку щекочет —
- тебя разбудить от солнца стихотворенье хочет.
- А ты все не просыпаешься, все ты не просыпаешься,
- одними губами сонными медленно улыбаешься:
- «Что, мол, опять за шалости? Нет в тебе, видно, жалости!
- Где же черты солидности, признаки возмужалости?..»
- Все это знаю издавна – не к чему повторенье.
- Тихо выходим из дому – я и стихотворенье.
- Мутную тишь дремотную ранняя птаха будит.
- Нет у меня солидности, видимо – и не будет.
- Дачу еще не выстроил, не обзавелся чином.
- Толстую палку выстрогал ножиком перочинным.
- Иду не спеша, помалкиваю, палкой своей помахиваю,
- с мокрой травы в лесу стряхиваю росу.
«He бойся явных – бойся тайных тюрем…»
- He бойся явных – бойся тайных тюрем.
- В одну из них тебя еще заманят.
- Застенчивыми шторами и тюлем
- решетки откровенные заменят.
- А там шкафы, насупленные, строже,
- чем стражники, глядящие из мрака.
- А там слоны поставлены, как стражи,
- на подписные томики Бальзака.
- Крепка тахта, окованная плюшем, —
- как в прочности семейной заверенье.
- …Приходим в гости. Ужинаем. Пляшем.
- Благодарим хозяйку за варенье.
- От музыки подрагивает горка,
- поставленная в узенький простенок.
- О, сладкое варенье! О, как горько
- от медленно играющих пластинок!
- О, ханжество тюремного комфорта,
- где пахнет прошлогоднею сиренью
- и газовая высится конфорка,
- как памятник забытому горенью!
- Похвальность добродетельности верной —
- не все равно ли, с милым ли, не с милым!
- …А на углу уже торгуют вербой.
- Она тревожит запахом несмелым.
- Она бела, как твой домашний кафель.
- Две ветки покупаю наудачу
- и, маленькие, влажные от капель,
- несу в твою тюрьму, как передачу.
«Лес лопочет у окна…»
- Лес лопочет у окна в полудреме.
- Женщина живет – одна в чужом доме.
- Дом не брошен, не забит. Войди в сени —
- и почувствуешь: забыт, забыт всеми.
- Полумрак и тишина, ничего кроме.
- Женщина живет – одна в чужом доме.
- На диване дремлет кот ожирелый.
- Муж ей дарит в Новый год ожерелье.
- Он ей много покупал, много купит.
- Тянутся к ее губам его губы.
- Занавешено окно, постель постлана.
- Все вокруг занесено. Уже поздно.
- Лес бормочет у окна в ночной дреме.
- Женщина живет – одна в чужом доме.
«Как медленно тебя я забывал!..»
- Как медленно тебя я забывал!
- Не мог тебя забыть, а забывал.
- Твой облик от меня отодвигался,
- он как бы расплывался, уплывал,
- дробился, обволакивался тайною
- и таял у неближних берегов —
- и это все подобно было таянью,
- замедленному таянью снегов.
- Все таяло. Я начал забывать твое лицо.
- Сперва никак не мог глаза твои забыть,
- а вот забыл, одно лишь имя все шепчу губами.
- Нам в тех лугах уж больше не бывать.
- Наш березняк насупился и смолк,
- и ветер на прощанье протрубил
- над нашими печальными дубами.
- И чем-то горьким пахнет от стогов,
- где звук моих шагов уже стихает.
- И капля по щеке моей стекает…
- О, медленное таянье снегов!
Румынские цветы
Из старой тетради
- Пропыленные клены и вязы.
- Виноградные лозы в росе.
- Батальоны врываются в Яссы
- и выходят опять на шоссе.
- Здесь история рядом творится.
- И, входя в неизбежную роль,
- нас державные чествуют лица
- и приветствует юный король.
- Сквозь цветы и слова величальные
- мы идем, сапогами пыля,
- и стоят генералы печальные
- за спиной своего короля.
- Астры падают справа и слева,
- и, холодные хмуря черты,
- напряженно глядит королева
- на багровые эти цветы.
«К морю стремился…»
- К морю стремился, морем дышал на юге.
- Но когда мое сердце слушать начнут врачи —
- они услышат отчетливо посвист вьюги
- и голос филина, ухающего в ночи.
- Бьет кабарга копытцами дробно-дробно.
- Бьется над логом сохатого трубный зов.
- Это Сибирь в груди моей дышит ровно
- всей протяженностью древних своих лесов.
- Это во мне снега по весне не тают
- и ноздреватый наст у краев примят.
- Птицы Сибири в груди у меня летают.
- Реки Сибири в крови у меня гремят.
- Это во мне медведи заводят игры,
- грузно кряжи качаются на волне.
- Ветер низовый. Кедры роняют иглы.
- Хвойные иглы – это во мне, во мне.
- Это во мне поднялся и не стихает
- ветер низовый, рвущийся напролом.
- Смолка по старой лиственнице стекает.
- Бьет копалуха раненая крылом.
- Я ухожу из вьюги, из белой вьюги.
- Лодка моя качается на волне.
- Еду куда-то. Морем дышу на юге.
- Белые вьюги глухо гудят во мне.
«Где-то в городе белом…»
- Где-то в городе белом, над белой рекой,
- где белеет над крышами белыми дым
- и от белых деревьев бело —
- в этот час по ступеням, как горы, крутым,
- как его пролетевшие годы, крутым,
- поднимается он тяжело.
- Он в передней привычно снимает пальто,
- и никто не встречает его, и никто
- с ним не делит его вечеров.
- Здесь когда-то его обнимала жена,
- а теперь обнимает его тишина
- этих белых, как снег, вечеров.
- А на двери – железная ручка звонка
- и железные буквы – над ручкой звонка
- полукругом – «Прошу повернуть!».
- А друзьям недосуг – не звонят, не стучат,
- и весь вечер железные буквы кричат:
- повернуть! повернуть! повернуть!
- Надо срочно по улицам белым бежать,
- поскорее заставить звенеть, дребезжать
- позабытый друзьями звонок.
- Второпях пробегаем знакомый звонок,
- а потом покупаем в складчину венок,
- а всего-то был нужен звонок.
«Как я спал на войне…»
- Как я спал на войне, в трескотне и в полночной возне,
- на войне, посреди ее грозных и шумных владений!
- Чуть приваливался к сосне – и проваливался. Во сне
- никаких не видал сновидений.
- Впрочем, нет, я видал. Я, конечно, забыл – я видал.
- Я бросался в траву между пушками и тягачами,
- засыпал, и во сне я летал над землею, витал
- над усталой землей фронтовыми ночами.
- Это было легко – взмах рукой, и другой,
- и уже я лечу (взмах рукой!) над лугами некошеными,
- над болотной кугой (взмах рукой!), над речною дугой
- тихо-тихо скриплю сапогами солдатскими кожаными.
- Это было легко. Вышина мне была не страшна.
- Взмах рукой, и другой – и уже в вышине этой таешь.
- А наутро мой сон растолковывал мне старшина.
- – Молодой, – говорил, – ты растешь, – говорил, – оттого и летаешь…
- Сны сменяются снами, изменяются с нами.
- В мягком кресле с откинутой спинкой и белым чехлом
- я дремлю в самолете, смущаемый взрослыми снами
- об устойчивой, прочной земле с ежевикой, дождем и щеглом.
Продолжить чтение
Другие книги автора
