Читать онлайн Кофе с перцем бесплатно
- Все книги автора: Даниэль Бергер
Художественное оформление Елены Сергеевой
Издательство благодарит литературное агентство “Banke, Goumen & Smirnova” за содействие в приобретении прав
Автор благодарит Даныяла Ашхаруа за помощь с переводом
© Бергер Д.
© ООО “Издательство АСТ”.
Не знаю, что является сутью других земель, – я ведь нигде не был, но моя родина имеет в своей основе тройственность – кофе, перец и кровь.
Здесь у них нет ни объема, ни массы, ни протяженности, словом, всего того, что свойственно материи. Хотя вру – вот плотность, пожалуй, есть. В том смысле, что они, то уплотняясь, то вновь разрежаясь, как бы придают местному времени вещественность, вкусом и запахом пропитывая эпохи и минуты послеобеденного сна.
Кофе состоит из круглых атомов, которые, смешиваясь с водой, превращают обычную темноту в густую ночь перед самым новолунием. Тьма окутывает тебя, тяжелит веки, делает слова значительными и неспешными – кто вообще решил, что кофе бодрит? Он что, никогда не пил кофе в горячем мареве, смягченном – да и то лишь слегка – полотняной тенью улицы Банщиков?
А перец… Кто отважится провести по перечной доске широким влажным языком, тот немало удивлен будет. Ведь после огня придет сладость. И продержится ровно столько, сколько времени нужно слезе, чтобы омыть глаз. А потом, сквозь слезы, почувствует смельчак и послевкусие, голодное и злое. И увидит, как караван кораблей, груженных жгучим перцем, тонет у самого берега и целый день радует нищих старух обильным уловом рыбы, славно просоленной и перченной, как надо. Но потом рыба надолго уйдет отсюда… Уже кости тех старух, что собирали по берегу перченую рыбу, истлеют, а рыба так и не вернется. Пока однажды не принесут люди жертву морю, сверх меры наполнив его своей кровью и кровью тех, кто живет на ближайших островах. Тогда-то рыбаки заново осмолят лодки, зачинят сети и вернутся домой только под утро, усталые и счастливые. Их жены найдут в желудках рыб тяжелые пули и отдадут их сыновьям, чтобы те играли.
Любой вам скажет, что кофе, кровь и перец, будучи взятыми попарно, дадут три сочетания. Скажет и будет прав. Но если он хоть немного знаком с поварским искусством, то отринет закон о неизменности суммы в результате перестановки слагаемых и найдет еще три возможности. Ведь мы-то, повара, знаем, что в каждом блюде важно то, в каком порядке следуют ингредиенты. Вот поэтому-то сочетаний будет шесть.
И я выберу свое – кофе и перец.
От крови я отрекся пятьдесят лет назад, в последний раз сойдя на берег в качестве судового кока. Море в тот день было похоже на старика, мучимого густой мокротой. Оно отхаркнуло меня, как многих, застрявших в нем своими нелепыми, развороченными телами. Захлебываясь волнами, как приступами кашля, ругалось море шепотом на нас, на испуганных чаек, на вонючую маслянистую жидкость, вытекавшую из тонущего корабля… Море с отвращением сплевывало все это на землю, нарочно метя в скалы, и утирало щербатый рот просоленным рукавом. Из всей команды славного фрегата «Кисмет» только я не разбился о камни. И ныне, перерезая сонную артерию животного – а ведь я мужчина, и мне приходится делать это в праздник жертвоприношения, – я благодарю Аллаха, Милостивого и Милосердного, за то, что дернувшееся под моим ножом животное не пело ангельским голосом колыбельных своим детенышам. Слава Аллаху, Милостивому и Милосердному! Слава Аллаху!
Кофе и перец
Я счастливый человек. Даже сейчас, когда среди седых волос темные стали попадаться все реже и больные суставы порой совсем не слушаются, а спина к вечеру ноет так, что, будь я собакой, завыл бы… Даже сейчас.
Мои сны полны счастья. В них нет ни боли, ни печали, ни уныния, а сомнения, если и прокрадываются ко мне в сон, касаются только приятной возможности выбора. И тогда я, по словам жены, шевелю губами и восторженно поднимаю брови. Там, во сне, я решаю, что подам на стол сегодня.
И едва решу, как сразу же сновидение наполняется в избытке всем, что потребно для главного блюда этой ночи. И продукты всегда наивысшего качества, будь то мраморная, с тончайшим рисунком белой кисти по алому полотну, говядина или живой еще, шевелящий, подобно мне, губами крупный паламут. Валятся откуда- то на стол перцы, краснобокие и полнотелые, баклажаны, блестящие и черные, поскрипывающие от спелости, сладкий лук сам падает под нож.
Щеку обжигает жар от печи. Она ждет, утроба ненасытная, когда я разделю с ней свою любовь. Да, пусть зароком будущего счастья будет запах, источаемый ею, чуть горьковатый запах можжевельника.
А я пока займусь соусом. Чем еще насытить душу, возжелавшую красного мяса из жаркой печи? Может быть, сырым томатным соусом? Мелко рублю – нож сечет нежную мякоть, едва касаясь доски. Все эти ваши блендеры-шмендеры, Иблис отец им! Нет, вот нож возьми из хорошей стали и заточи его! И вот уже красная гора увенчана пряной зеленью, а склоны ее сияют частыми кристаллами соли. И соль впивается в томатное тело, вытягивая из него на поверхность сок.
Я замираю. Предчувствие не слаще ли наслаждения?.. Исчезают цвета и звуки. Даже запах, первый помощник повара, скромно уступает дорогу вкусу. Но спите, правоверные, все спокойно! Спите.
Проснувшись, я могу на мгновение удержать в памяти ниспосланный мне вкус. Он становится все слабее, рассеяннее, в то время как разум, наоборот, проясняется. Наконец я открываю глаза, переворачиваюсь на левый бок и, нащупав мягкое горячее бедро жены, говорю: «Доброе утро, Танели! Что прячешь ты от меня в тайнике под холмом?»
«Зайди, – говорит Танели. – И сам посмотри, Хозяин моих холмов и пещер. Если что найдешь, знай – это твое. Никогда не будет во мне ничего от другого мужчины!»
Так мы здороваемся с моей Танели каждое ут- ро вот уже сорок лет, и никогда не надоест нам это.
Потом я пью кофе. Кофе с перцем.
Помню, как в школе учитель рисовал на доске треугольники, круги, писал какие-то цифры и формулы. Формулы надо было знать наизусть, чтобы потом подставлять числа вместо букв и таким образом получать новые числа. Зачем? Нам не объясняли, но во мне тогда поселилась мысль, что без этих формул не сможет прорасти колос, не будут крутиться колеса арбы, а земля – она ведь такая же, как глобус, только большая – слетит с удерживающего ее стержня и разобьется о небесную твердь.
Поэтому простой веры учителю мне было мало. Как можно ссылаться в таком важном вопросе на каких-то греков, которые придумали все эти штуки и заставили остальных жить по своим правилам? Ужасно несправедливым казалось мне подчиняться грекам, тем более умершим так давно, что даже моя бабушка не помнила никого из них по имени.
И как-то раз я решил проверить самый невероятный и загадочный из всех известных мне тогда фокусов, а именно постоянство соотношения длины окружности и ее радиуса. Первым делом я вытащил из своего ботинка шнурок и привязал его к спичке, чтобы начертить круг. Потом я долго пылил по песку пяткой, рисуя все новые и новые круги – с помощью шнурка, рукава от рубашки и длиннющего седого волоса с головы моей бабушки. Результат измерения всякий раз подтверждал правоту ненавистных мне греков, а число π – со своими девятнадцатью известными учителю знаками после запятой и, по словам учебника, бесконечным рядом цифр после тех первых девятнадцати – не давало покоя.
Зачем Имеющему знание о каждой капле дождя и о каждой песчинке в море создавать число, знаки в котором сосчитать не под силу даже Ему? Или Он знает всё число целиком, и только нам оно недоступно? Но зачем тогда Он сокрыл его от нас? Может быть, на том конце π, после девятнадцати и еще плюс бесконечности знаков, восседает Он на престоле Своем?
Чтобы узнать это наверняка, я впервые в жизни зашел в библиотеку, и попросил книгу с числом π, и увидел в многоточии на конце длинного ряда цифр дорогу, уходящую прямо к звездному небу, и различил я в этом небе все 99 имен Аллаха.
Я спросил библиотекаря, почему люди не ищут новых цифр дальше, там, за многоточием, и он ответил, что в реальной жизни хватает и двух знаков, а значит, и искать дальше незачем, и печатать их – только бумагу зря переводить!
«Нет уж, – подумал я. – Разве может быть ненужной тропа, которая ведет к престолу Всевышнего? Так ли уж важно высчитывать, сколько яблок есть у Фатиха, если у Орхана их семь, и это в три раза меньше, чем у брата его Фатиха? Разве не должны оба они, Фатих и Орхан, выбросить яблоки и отправиться туда, где за пределами длинного ряда цифр, за вратами из трех точек их ждет Тот, у кого истинное величие и все совершенные качества?»
На следующий день, когда учитель спросил меня, сколько яблок осталось в корзине, из которой Фатих и Орхан взяли свои яблоки, я сказал, что не хочу ничего об этом знать, потому что пока эти два дуралея объедались яблоками, их мать перебрала корзину и выбросила из нее подгнившие, а оставшиеся продала, не считая, все скопом на базаре, и только одно укатилось, и поэтому его склевал петух, но так как это было незрелое яблоко, он тут же заболел и умер, и даже сварить его теперь нельзя. Учитель побил меня линейкой и выгнал из школы. Бабушка немного поворчала, погоревала и отправила в город помогать дяде в кафе.
И теперь я по утрам прибегал на базар в овощной ряд, где торговцы еще только доставали из тележек свой товар и, наспех отобрав плоды с чуть потемневшими бочками, отдавали мне их за бесценок. Тяжело груженный овощами, я возвращался открывать заведение, разводить огонь и кипятить воду.
Однажды дядя серьезно заболел. Тетя полдня металась между кухней и столиками, пока не решилась, наконец, сосредоточиться на готовке и доверить мне обслуживание клиентов.
Теперь я должен был быстро посчитать, на сколько наши посетители съели и выпили, принять у них деньги и, найдя разницу, вынести им сдачу. Но ведь ум мой тогда был занят не сотней курушей, а таинственными бесконечными тропами, ведущими к престолу Всевышнего. И я раздумывал, как же случилось так, что люди стали пользоваться не божественными числами, а презренными круглыми двойками, десятками, сотнями и так далее? Скажете, что иначе и овец в своем стаде не посчитаешь? А я отвечу – и не стоит их считать. Для всего было бы две меры – достаточно и нет. И тогда мужчины, встречаясь в кафе, говорили бы так: сколько у тебя овец, брат мой? Достаточно? О, как радуют слова твои сердце мое! А сколько у вас, уважаемый? Их вовсе нет? Так возьмите от полноты нашей ярок и барашков, чтобы и вы могли радовать нас достатком! И да умножит Всеблагодетельный стада наши…
– Эй, мальчик, сколько с нас?
– Две с половиной лиры, господин.
Но нет, нет. Иблис, бросающий в душу семена гордыни, наверняка опять выкрутится и обратит бесконечность на потеху себе. Вот, скажем, два друга, равные по уму, красоте и талантам, захотят сравняться и в мерах соли, что в доме у каждого. И, отчаявшись прикладывать крупинку к крупинке, – а как иначе исчислить разницу? – призовут Нечестивого в помощь. И тот придет, вооруженный абаком, и, пощелкав костяшками, убедится, что и соли у тех друзей отмерено поровну. Но, упорный в своих планах, он скажет им: «Я нашел, что у Кемрана в доме соли больше, чем у Салиха!»
И когда Кемран поблагодарит за помощь и попросит разделить соль поровну с другом его, этот лжец ответит ему так: «Я не могу отделить излишек соли в доме твоем, ведь он меньше наименьшего числа во Вселенной…
– Ты чего задумался, парень? Принеси-ка мне сдачу, я тороплюсь.
– Да, господин, сейчас!
…меньше, чем число, спрятавшееся за таким длинным рядом нулей, что их количество, наоборот, превышает наибольшее число во Вселенной! Нет, Кемран, я не могу сравнять соль между вами». Сказав это, Иблис уйдет, посмеиваясь. А Кемран скажет своему другу Салиху: «Раз это число столь мало, то не будем печалиться, брат. Во всем остальном мы равны, и да не будет между нами никакого раздора!»
Но той же ночью Салих проснется, услышав Иблиса в сердце своем, и затоскует. И с тех пор любая пища, приготовленная женой или старой матерью его, будет казаться ему пресной, ведь в доме его отныне соли недостаточно, в то время как у Кемрана соли полно и стены дома его не выдерживают этого изобилия и вот-вот треснут…
– Эй, Фарук, отнеси тем женщинам гёзлеме и чай.
– Да, тетушка!
Отвернется Салих от друга своего, и озлобится, и замыслит ужасное: дождавшись, когда не будет никого в доме Кемрана, он прокрадется тайно и зачерпнет из мешка полную меру соли…
– Фарук, ах ты негодник! Чай уже остыл! Где ты ходишь?
– Да-да, сейчас, тетушка, уже бегу!
…и убьет внезапно вернувшегося друга своего Кемрана, и жену его, и обоих сыновей. И выпьет всю кровь их, так вкусна и солона она ему покажется!
О Аллах, избави меня от ровного счета и точных подсчетов, веди меня золотыми путями Своими вверх по лестнице из чисел, не знающих конца! В Тебе мое пристанище, в Тебе мое утешение!
Пребывая в таких молитвах и размышлениях, я совсем забылся и принес тетушке две лиры вместо двух с половиной, а вместо чаевых – куруш, сломанную спичку и дохлую муху в кармане. Тогда она осердилась и сама пошла к столикам, оставив меня на кухне.
– Иди-ка ты, Фарук, вари кофе и только попробуй сделать еще что-нибудь не так! Я тебя пришибу!
До этого мне никогда не доверяли варить кофе, но я много раз видел, как дядя это делает. Для начала я вытянул руку над жаровней и убедился, что песок достаточно прогрет. Затем помолился, открыл банку, в которой дядюшка хранил кофе, и вдруг внутренним взором увидел, как частицы кофе вырываются на свободу и, попав в поток вдыхаемого мною воздуха, устремляются вверх. По пути они сталкивались с другими частицами, свободно парившими в пространстве кухни, и увлекали их за собой, так что когда запах достиг наконец моего носа, то принес с собой знание не только обо всех блюдах, томящихся, шкварчащих и булькающих вокруг нас, но и запах земли, на которой стоит этот город; а вместе с ним и воспоминания, мечты и мысли всех когда-либо живших здесь, ходивших вверх и вниз по каменным дорогам, то раскаленным от солнца, то скользким от дождя; всех рождавшихся в плаче, рожающих в муках и умирающих в печали; всех, чьи имена мы не знаем, чьи кости уже побелели, но чья плоть успела напитать эту почву, отчего она здесь так влажна, плодородна и пряна.
Не отмеряя ничего и не оскорбляя счетом, я насыпал кофе в джезву, налил туда воды и поставил на огонь. А в положенное время, откликнувшись на зов души моей, добавил перец, которым до этого тетушка так щедро приправляла мясо. Не дав коричневой пенной шапочке покинуть пределы джезвы, я снял кофе с жаровни и наполнил чашку. В этот момент на кухню как раз вбежала тетя. Не обращая внимания на меня, она схватила поднос с кофе и понеслась к господину, сидевшему за крайним столиком.
Через несколько минут тетушка вернулась в крайнем изумлении и прошептала мне на ухо:
– Тот господин, Фарук… Он едва поднес чашку ко рту, сделал глоток и вдруг застыл, как каменный! Будто Аллах, Дарующий бескорыстно блага рабам Своим, ниспослал ему некое откровение на самом дне чашки с твоим кофе. Откровение это пролилось одинокой слезой из левого глаза. Я клянусь тебе, Фарук, он не видит сейчас ничего левым глазом, затянутым пеленой, но правым, кажется, узрел свое будущее! И, не имея возможности вознести хвалу, достойную Великолепного, господин протянул мне, проводнице этого откровения, целых десять лир, поклонился и ушел.
А ну-ка сделай и мне кофе, Фарук. Устала я сегодня…
Уж не знаю, какое откровение было уготовано Всевышним моей тетушке, но вот что она сказала, когда поздно вечером мы, закрыв кафе, шли к дому:
– Пока не должно никому знать об этом. Даже дяде своему не говори. Но пусть кофе с перцем принесет тебе удачу и богатство, когда ты вырастешь…
* * *
Раньше я каждое утро, допив кофе и поцеловав жену, шел на работу. Так было еще год назад. Но с тех пор многое изменилось. А началось с того, что впервые за все время семейной жизни мы с Танели серьезно поссорились.
– Разотри-ка мне поясницу, – попросил я ее как-то вечером. – Ноет, сил нет!
Танели достала камфорное масло и, усевшись на меня сверху, стала разминать мне спину и поясницу. В тот день ее и саму замучила ломота в ногах, так что движения ее были не очень нежны и даже, пожалуй, болезненны. Я кряхтел и помалкивал, зная, что лучше ее не задевать сейчас.
– Ты совсем старый стал, Фарук.
Я не ответил. Что-то уж слишком часто она напоминала мне о возрасте.
– Да, старый! – не унималась Танели. – Нельзя тебе целый день на ногах стоять! Другие уже дома сидят, в саду цветы разводят! А ты только и знаешь, что бегать туда-сюда…
– Разве я бегаю? Я шеф-повар. Мое дело составлять меню и следить за тем, чтобы все работали, как надо. Это же чистое удовольствие!
– Видела я, как ты «следишь»! Не можешь присесть ни на минуту.
– Глупости, Танели! Я постоянно сижу…
– А отчего же у тебя спина сейчас болит, а? Отсидел, что ли? – И она в сердцах надавила мне на поясницу так, что я взревел:
– Ты что делаешь?! Убить меня решила на старости лет?
– А, значит, на старости все-таки? Признаешься теперь?
– Да, мне уже семьдесят. Ну и что? Некоторые и в семьдесят пять работают… И потом, на что нам жить, если я буду цветочками в саду заниматься? Ведь детей у нас нет, и некому нам помочь!
Танели молча встала и пошла на кухню выпить перед сном лекарство, всем своим видом показывая, что массаж на сегодня закончен. Вернулась все такая же раздраженная, легла от меня подальше и, нарочито громко вздохнув, наконец сказала:
– Всю жизнь горбишь спину на других. Вот от этого-то она и болит! Лучше бы хоть раз напряг свою умную голову и придумал, как заработать нам на старость! Правильно говорят про тебя люди – умная голова, да дураку досталась!
Да, я не умею устраивать свои финансовые дела. Многие мои бывшие помощники уже открыли собственные рестораны, а я продолжал работать шеф-поваром, так и не накопив ничего. Но, если не брать в расчет неизбежную старость и немощь, меня моя жизнь устраивала гораздо больше, чем бесконечная беготня владельца ресторана. Ведь я могу, закончив со своими дневными делами, выйти на берег, туда, где меня не увидят посетители и куда не достает гул караоке, и долго сидеть там, слушая море и свои мысли.
В лунную ночь по морю бежит золотистая дорожка, а в безлунную нет, но зато шум моря слышно всегда. Волны – одна громче, другая тише, третья рокочет, четвертая шипит и пенится – подбираются к босым ногам, и в чередовании их можно, если очень постараешься, уловить какую-то закономерность, скорее всего воображаемую, но от этого не менее значимую. И значимость ее сродни бесконечному ряду цифр в числе π, потому что даже если высохнет море и исчезнет вся вода, никуда не денутся те силы, которые заставляют эту воду подниматься и опускаться, перекатываться волнами и стелиться людям под ноги. И кто знает, может быть, эти силы подхватят и меня однажды и, передавая друг другу по цепочке, подталкивая и притягивая, понесут к престолу Того, кто по Своему могуществу сотворил всё сущее.
Я могу себе позволить не думать ни о чем целый день – редкая роскошь для любого человека – и забавляться, пропуская сознание между потоками происходящего вокруг, так чтобы не задеть их и не потревожить воды своего внутреннего покоя. И в такие дни я бываю весел, отдавая приказы и подбадривая помощников, но не касаюсь обычной кухонной суеты. Я наперед знаю, что спросит один или что скажет другой, и отвечаю им вполне здраво и подобающим тоном, но ответы мне также заранее известны и исходят не из глубины сознания, а откуда-то из его боковой ветви, предназначенной для того, чтобы не путались ноги при ходьбе. Само же сознание, отщепив от себя эту малость для внешнего мира, заполняет все мое существо, освещая его безмятежной радостью.
Разве я могу променять эту радость и еще тысячи других, ей подобных, на вечные заботы хозяина ресторана? Засыпать и просыпаться с мыслями о налогах и жаловании для работников, спорить с поставщиками, улыбаться инспекторам, по десять раз на дню лично проверять чистоту уборных, завтракать таблетками от давления, изжоги и депрессии, ревниво следить за соседними заведениями и мечтать о расширении бизнеса и умножении своих тревог? Разве я могу?
Все это я попытался на следующий день объяснить жене, и она, любя меня и жалея, кивала в ответ.
– Хорошо, пусть не ресторан, – сказала она, когда мы, помирившись, засыпали в объятиях друг друга. – Пусть не ресторан, но хотя бы маленькую кофейню на три-четыре столика мы можем открыть? Я бы сама обслуживала посетителей и выносила им десерты, а ты бы варил свой кофе… А потом, когда мы совсем состаримся, можно нанять человека в помощь…
Я задумался. Маленькая, уютная кофейня – это уже не так страшно. Тем более, что у меня есть секрет – кофе с перцем. С тех пор как тетушка запретила мне говорить о нем, я не готовил его ни для кого, наслаждаясь им по утрам в одиночестве да иногда с Танели. Не пренебрегаю ли я откровением, если не делюсь им ни с кем? Ведь Тот, кто дает всему живому средство к существованию, ничего не делает напрасно.
– Ты не только самая красивая женщина на земле, но еще и самая мудрая. За это я тебя и люблю, – прошептал я, зарываясь лицом в волосы моей Танели, и мы во второй раз за ночь предались любви, закрепляя согласие между нами.
Одно дело – принять решение об открытии кофейни. Совсем другое – открыть ее.
Прежде всего я рассудил, что помещение для кофейни надо искать в центре города, там, где есть туристы и деловые люди, готовые заплатить за кофе с перцем достаточно, чтобы обеспечить хороший доход даже маленькому заведению на три-четыре столика. Но найти свободный уголок в центре непросто, да и арендную плату там требуют за год вперед. Мебель в кофейне должна быть высшего качества, добротной и удобной. Как и посуда. Нельзя обманывать людей, наливая кофе в картонные или пластиковые стаканы. Даже если они этого и не поймут – ведь не каждому дано чувствовать вкус так, как мне, – все равно нельзя. Что это за кофе такой, с перцем и пластмассой? Или бумагой? Это не кофе, а помои. Тьфу! Сохранить вкус кофе можно только в толстостенной фарфоровой чашке с округлым дном, сухой и прогретой до температуры песка в полуденной пустыне. Увидите, что где-то наливают кофе в картонный стакан «на вынос», – бегите оттуда. Там хозяин или дурак, или мошенник, так что не помогайте ему набивать свой карман.
Основательно посчитав все расходы, я приуныл. Но ненадолго. Ведь если Всевышнему угодно, чтобы кофейня открылась, то деньги найдутся. А если нет, то стоит ли об этом горевать?
Сев с утра за телефон, я обзвонил всех друзей и попросил подумать, кто мог бы вложить деньги в кофейню. Заручившись их поддержкой, я с легким сердцем отправился на работу. И пусть остальное решит за меня Тот, кто открыл мне секрет кофе с перцем.
Прошла неделя или даже больше, прежде чем позвонил мне друг Хакан и сказал, что со мной готов встретиться какой-то богач, владелец компании «Анаит Инвестмент».
– Вообще-то он инвестирует в большой бизнес, в химию, строительство и все такое, но я убедил его, что у вас серьезный проект с перспективами сетевого роста. Так что будем надеяться на лучшее!
Желая произвести впечатление на инвестора, я решил подготовить хорошую презентацию – с такими приходят обычно агенты, продающие дорогую технику для ресторана.
В назначенный день, когда я, стоя перед зеркалом, завязывал галстук – шерстяной, красный с небольшим вкраплением серебряной нити, позвонил друг Эмре:
– Хорошие новости, господин Фарук! Я только что переговорил с одним очень богатым человеком. Он может принять вас сегодня в шесть часов вечера!
– Постой-постой… Сегодня в пять я должен быть у инвестора в его офисе на бульваре Туран!
– Ну и прекрасно! Это совсем рядом – вам надо дойти до конца бульвара, свернуть на улицу Банщиков и дальше направо – вот его дом. Успеете! Там спросите, где дом Зарзанда – его все знают.
Шерстяной галстук давил с непривычки, спина намокла от волнения, но в целом я чувствовал себя уверенно – к чему переживать, если все складывается так удачно?
Офис «Анаит Инвестмент» занимал отдельное здание в самом дорогом районе Фетхие. Странным мне показалось только отсутствие людей в этом офисе. Я-то представлял себе, что там, как в сериалах показывают, целыми днями бегают туда-сюда офисные клерки с бумагами, проходят какие-то совещания и все такое… Но богачам виднее, как вести свои дела. В настоящих инвестиционных компаниях, наверное, и долж- на стоять такая мертвая тишина. И люди в них работают бесшумно, укрывшись за тяжелыми темными дверями, будто бы сделанными из могильных камней.
Меня встретил парень лет двадцати пяти, вежливый. Провел на второй этаж в кабинет, больше похожий на зал музея, такой он был огромный. По стенам висели портреты каких-то мужчин и женщин в старинной одежде, и я молча глазел на них, думая, что сейчас в кабинет должен еще кто-то прийти. А потом, опустив глаза, увидел вдруг хозяина – я сразу понял, что это он, – сидящего за длинным столом старика с глазами выпученными, как у черепахи, и с таким же кривым, опущенным вниз дугой ртом.
Парень, сопровождавший меня, теперь стоял справа от него, благочестиво соединив руки на груди. Он едва кивнул мне, как бы позволяя начать речь. И я начал.
– …Обратимся к энциклопедии. Правильно обжаренный кофе оказывает возбуждающее и тонизирующее действие на центральную нервную систему. Кофе возбуждает также желудочную секрецию. Пуриновые алкалоиды кофеин, теобромин и теофиллин, входящие в его состав, действуют как анальгетики, устраняя мигрень, а также повышают количество эндорфинов в крови.
Перец же, а вернее смесь перцев – черного, белого, зеленого и душистого, которую я для упрощения называю просто перцем, богат эфирными маслами, главным образом состоящими из дипентена и фелландрена. При нагревании они также переходят в алкалоиды, сходные с феромонами животных и веществами, усиливающими и закрепляющими запах духов…
…Одним словом, перец усиливает и облагораживает аромат кофе, привнося в различные сорта арабики различные же ноты, от цитрусовой до ванильной…
…И к тому же вам как мужчине будет полезно узнать, что кофе с перцем весьма хорош для потенции…
Закончив речь, я посмотрел на старика, выразительно подняв брови. Но он, к моему ужасу, кажется, уснул. Его молодой помощник вновь кивнул и направился к двери, жестом приглашая меня следовать за собой. Так бесславно завершилась первая в моей жизни встреча с инвестором.
Выйдя на улицу, я зажмурился от яркого солнца. Подождав, пока исчезнут зеленые круги перед глазами, побрел в сторону улицы Банщиков. «Фарук, ты дурак, – сказал я сам себе. – От тебя ждали что-то там про перспективы сетевого роста, а ты распелся, как торговец зельями в базарный день, рекламирующий чудодейственное средство для мужского уда. Ну кто тебя тянул за язык? Старик наверняка уже лет двадцать как все свои семена рассеял, а ты ему про потенцию… Ох!»
Я свернул на улицу Банщиков – самое сердце Старого города, и за моей спиной сразу смолк шум машин, нетерпеливые гудки и пиканье светофоров. Здесь люди ходили только пешком, неторопливо и с достоинством. Вот и я, отдышавшись, перешел на размеренный шаг. Поднимаясь вверх по улице, туда, где виднелось облако белого пара над старой баней, я дошел до магазина ковров. Заметив человека, склонившегося с лейкой над палисадником у дома напротив, я обратился к нему: «Не подскажете, где я могу найти дом Зарзанда?» Человек обернулся ко мне, и я узнал владельца «Анаит Инвестмент». Тут только я сообразил, что дом на улице Банщиков, перед которым я стою, фасадом своим как раз выходит на бульвар Туран и в нем находится офис старого Зарзанда.
Повторять еще раз свою презентацию было глупо, поэтому я вздохнул и спросил: «Надеюсь, у вас найдется на кухне джезва? Я просто сварю вам кофе с перцем». Старик кивнул.
В той части дома, где располагалась квартира Зарзанда, было уютнее, чем в офисе. На кухне я нашел все, что нужно: несколько сортов кофе, прекрасный перец, джезву и даже толстостенные фарфоровые чашки, сохраняющие в неприкосновенности вкус напитка. Пока я готовил, Зарзанд протер от уличной пыли маленький столик на открытой веранде и принес туда несколько подушек, чтобы сидеть на диване было удобнее.
Потом я подал кофе с перцем. Старик сделал глоток и прикрыл глаза, как будто погрузившись в дремоту. Я сидел тихо, стараясь не тревожить его.
На улице быстро темнело. Лавочники, не признававшие электричества, зажигали фонари и развешивали их под козырьками крыш.
– Чего ты хочешь? – заговорил наконец Зарзанд голосом высоким и таким же скрипучим, как дверцы шкафа на его кухне – того, в котором хранились специи.
От звуков этого голоса все окрестные торговцы вмиг забыли о своих товарах, побросали фонари и молча разошлись по домам, и только мусорщик, старый курд, все еще бродил под окном и временами орал по-верблюжьи, выдавая тем свое присутствие.
– Чего ты хочешь? Славы? Денег?
– Я хочу только открыть кофейню на пять-шесть гостей, которых я смогу угостить своим кофе. Но если это слишком сложно и дорого, я согласен и на двух-трех гостей, лишь бы они были достаточно щедры, чтобы можно было умереть в достатке…
– Я открою эту кофейню. Мне не нужны больше всякие глупости вроде бизнес-планов с развитием сети. Я понимаю, что никто кроме тебя не сварит такой кофе, а значит, кофейня будет всего одна… Но зато это будет самая известная кофейня в Турции, а может быть, и во всем мире. Не беспокойся, ты заработаешь на этом деле столько, сколько пожелаешь. Слава владельца бизнеса также пусть достанется тебе. Все, на что я претендую, – это партнерство. Но я буду скромным и незаметным партнером. Ты согласен?
– Да, – ответил я, не веря своим ушам.
– Хорошо, – Зарзанд пошевелил шнурок над столиком, и где-то в глубине дома зазвенел колокольчик. – А теперь иди. Мой помощник проводит тебя.
Танели встретила меня упреками:
– Ты почему не брал трубку? Я места себе не находила! Все думала, что могло с тобой случиться!
– Ох, Танели, душа моя, погоди… Дай мне разуться и помоги снять с шеи эту удавку, и я все тебе расскажу!
Жена торопливо развязала на мне галстук, подала тапочки и приготовилась слушать. Я как можно подробнее рассказал ей про обе встречи, описал дом и офис Зарзанда, его помощника и все прочее. И чем дольше я говорил, тем тише становился мой голос, пока я окончательно не перешел на шепот и не замолчал от усталости.
– Фарук, – вдруг промолвила Танели также шепотом. – Все, что ты мне рассказал, весьма странно и удивительно. И этот Зарзанд по твоему описанию больше походит на старого магрибского колдуна, а не на обыкновенного человека… Не лучше ли забыть о нем и поискать другого инвестора, а?
– Ну что ты, что ты! Кто еще предложит такие условия? Другой инвестор загонит в кабалу и выжмет все соки из меня и из нашей кофейни. И потом, будь Зарзанд колдуном, разве смог бы он сделать хотя бы глоток моего кофе? Ведь ты же знаешь, что я творю молитву всякий раз, снимая его с жаровни!
– Твоя правда, Фарук. Бегут от молитвы Иблис и дети его…
И Танели успокоилась насчет Зарзанда, выпившего мой кофе без всякого видимого вреда для себя. Мы посидели еще немного, спрашивая у темноты, что же нам принесет будущее, да так и уснули. А утром моя жизнь круто изменилась.
* * *
В офисе Зарзанда для меня обустроили отдельный кабинет, соединенный с кухней. Мне предложили выбрать любых поставщиков кофе – хоть бы и самых дорогих, но я остановился на простом честном кофе, известном с детства каждому турку, твердо настояв только на том, чтобы обжарка была свежайшей, – это действительно важно. То же касалось и специй. Возраст перца я определяю так: беру щепотку и слегка растираю между пальцами. Свежий перец источает благоуханные эфирные масла, которые, попадая в поры кожи, обдают тебя добрым теплом. Старый же перец лишь царапает пальцы острыми своими песчинками и пахнет горько, как слезы вдовы. Такой перец лучше сразу выбросить – ничего он не даст уже ни мясу, ни чорбе, ни тем более кофе.
Вскоре меня повезли фотографироваться для рекламных проспектов. Накрасили, как невесту перед свадьбой, поставили под яркие лампы и щелк-щелк-щелк. Улыбку! А я и вдохнуть не мог толком в тесном кителе, но делал все, что мне говорили, – улыбался, играл бровями, приветственно поднимал руку и держал поднос с чашками.
Вот только никто не мог мне сказать, где же будет располагаться наша кофейня. Я несколько раз пытался поговорить с Зарзандом об этом, но он отвечал, что всему свое время и проблем с местом не будет. В конце концов я решил не сердить его расспросами, ведь несмотря на то, что мы частенько теперь сидели с ним на веранде и беседовали, как старые друзья, я никогда не забывал, кто он, а кто я.
Однажды Зарзанд спросил, зачем я творю молитву, когда варю кофе, и я объяснил, что в этом и заключается весь секрет моего кофе, а вовсе не в специях. Зарзанд хмыкнул:
– Фарук, ты так любишь всю эту мистику, что забываешь – всему есть простое и рациональное объяснение. Нет, я не призываю тебя отказаться от произнесения молитвы над джезвой – вполне возможно, что волновые колебания твоего голоса резонируют с поднимающимися на поверхность частицами кофе и придают им энергию, чтобы вкус раскрылся полностью. Нет-нет, еще раз, я не призываю тебя отказаться от своего ритуала, но, пожалуйста, будь так добр, ради эксперимента попробуй как-нибудь сварить кофе, обращаясь не к богу, а, например, к самому себе. Я уверен, ты не почувствуешь разницы! Насколько свободнее был бы человек, обрати он к самому себе благодарение, веру, поклонение, послушание и милость. И любовь. У нас, христиан, есть заповедь, помогающая постичь эту истину, – возлюби Бога всей душой, и всем сердцем, и всем разумением твоим; и возлюби ближнего своего, как самого себя. То есть мы имеем здесь одного субъекта, к которому обращены слова, и три объекта, на которые должна быть обращена любовь субъекта, – Бога, ближнего и самого себя. В любви к ближнему мы пользуемся сравнением: возлюби его, как себя. Степень же любви к Богу дана количественно, а не сравнительно: всем своим существом. Но если мы всю полноту своего существа направим на любовь к Богу, то сколько останется нам на себя, а уж тем более на ближнего, а? Я-то думаю, что этим количеством отмеряется любовь к себе, иначе откуда нам знать ее степень? Ведь можем же мы и себя любить весьма мало, да и к ближним относиться не лучше? А вот если мы себя полюбим всей душой, всем сердцем, всей крепостью своей и разумением, то и от избытка этой любви, имея ее от себя же в ответ, – ведь не может же любовь к себе быть безответной? – вот от избытка-то мы и других полюбим… Но тогда придется признать, что один объект во всей этой истории лишний. А именно – Бог. Есть я – бог, дарующий себе любовь и отвечающий любовью себе, и есть ближний, на которого этот ответный избыток любви моей проливается.
Помолчав приличествующее такой глубокой мысли время, я сказал:
– Взвешиваясь, взвешивайся с равным се- бе, – и пошел прочь.
Вот уж Зарзанд точно позна́ет, как всё устроил Всевышний, гораздо раньше меня. И поймет, что не важны эти «колебания голоса», если ты ежеминутно творишь молитву в сердце своем и молитва эта обращена к Единственному, достойному поклонения!
Настал день пресс-конференции, на которой я как лицо бренда Faruk’un Biberli Kahvesi представил проект нашей кофейни. Уж не знаю, какими посулами Зарзанд собрал журналистов, – не припомню, чтобы хоть раз в жизни видел на центральном канале репортаж об открытии кофейни, да еще и в нашем маленьком Фетхие. Кому, скажите, придет в голову снимать это на камеру? Тем более что пока наш проект существовал лишь на экране в виде красивых картинок. Но я уже стоял там у жаровни в своем белом кителе и привычным движением рисовал джезвой круги на песке.
Когда первые гости сделали по глотку и, почувствовав тихую радость от соприкосновения губ и языка с кофе, осознали вдруг, ради чего мы подняли такой шум и собрали их здесь, я подошел к камере и твердо, но в то же время ласково и интимно произнес фразу, ставшую слоганом нашего бренда:
Это хорошо для вашей потенции! It is good for your potency!
Домой я вернулся поздно вечером. Танели до последнего не верила, что меня покажут в новостях по всем каналам, и теперь сидела, утирая слезы счастья:
– Мой любимый Фарук! Прости меня, что сомневалась в тебе и в этом замечательном господине Зарзанде! Мне весь день звонят наши друзья и родственники, поздравляют и желают нам процветания. А я, как сумасшедшая, только и бормочу в трубку «спасибо, спасибо», а сама реву! И конечно же все спрашивают, когда откроется кофейня и можно будет попробовать твой кофе, ведь журналисты наговорили таких слов – ох, у меня даже голова кружится, дай-ка прочитаю, я ведь записывала за ними… вот… «Это волшебный напиток… Даже если вы не любите кофе, вы должны попробовать кофе с перцем от Фарука… Этот вкус дарит счастье… Мужчины, пейте кофе с перцем, это хорошо для вашей потенции… Женщины, мы не знаем, скажется ли кофе на ваших желаниях, но наслаждение вы испытаете точно… Кофе с перцем станет символом нашей страны, ведь в любви к нему мы все едины…» Неужели это все не сон, Фарук?!
– Я и сам иногда боюсь этого. А ну-ка ущипни меня посильнее, а я тебя… Ой, больно!..
– Ай, да и ты мне синяк оставил, Фарук! Хорошо хоть на таком месте, где никто не увидит… Давай же теперь включим телевизор, там еще будут повторять новости!
Но что новости?! Те, кому посчастливилось тогда попробовать кофе с перцем, так расхваливали его, что совсем скоро по телевизору только и говорили о моем кофе. Экономисты спорили, поднимутся ли теперь цены на кофе и специи и стоит ли вводить эмбарго; диетологи рассуждали о его полезных свойствах, повара пытались узнать секрет и соревновались между собой, и все вместе они гадали, когда же откроется кофейня. Мне и самому хотелось бы знать. Но Зарзанд никуда не торопился.
Я начал волноваться, ведь слава и солома быстро сгорают. Сегодня все говорят о кофе с перцем, но кто вспомнит о нем завтра, когда что ни день, то новости – тут война, там революция, а в Бурсе родился теленок с тремя головами…
Видимо, Зарзанд тоже хорошо понимал все риски, поэтому недели через две после той пресс-конференции наконец объявил, что нашел идеальное место для кофейни. В Стамбуле. В аэропорту.
Услышав это, я не сдержался.
– Господин Зарзанд, – задыхаясь от волнения, сказал я. – Дорогой господин Зарзанд! Я очень уважаю вас, и вы, конечно же, больше моего понимаете в бизнесе, но вот что касается кофейни… Господин Зарзанд, я мечтал о тихой, уютной кофейне в центре Старого города, где люди могли бы неспешно провести время за беседой с друзьями… А что такое кофейня в аэропорту? Я не хочу, чтобы мимо меня пробегали эти толпы вечно спешащих туристов, которым и дела нет до кофе с перцем! Которые будут требовать, чтобы я налил им кофе «с собой», и возмущаться тем, что я не держу у себя в кофейне бумажных стаканов. Нет, нет, нет и еще раз нет. Я не полечу ни в какой Стамбул, уважаемый господин Зарзанд!
– Дорогой Фарук, – ответил он мне своим скрипучим голосом, но на этот раз к скрипу добавилось раздраженное кошачье шипение. – Ты совершенно прав в том, что в бизнесе я смыслю побольше твоего. И если я считаю правильным с коммерческой точки зрения открыть нашу кофейню в стамбульском аэропорту, то значит, так оно и есть. Вспомни наш уговор, дорогой Фарук. Я обещал тебе деньги и славу, а ты согласился с тем, что заниматься финансами и вести дела буду я. Так что же тебе не нравится?
– Простите, господин Зарзанд, мою вспыльчивость. Меньше всего я хотел вас рассердить, но разве с коммерческой, вернее с пиар, как выражается наш дорогой маркетолог, точки зрения поместить кофейню в аэропорту – это хорошая идея? Кофейня могла бы стать одной из достопримечательностей города, как пятисотлетний хаммам, как древние руины или Ликийская тропа… Словом, тем, ради чего и приезжают туристы в наш маленький, но уютный Фетхие. Но задвинуть ее в аэропорт… Сколько человек увидит ее там? Хорошо, пусть немало, согласен. Но ведь никто не приедет в аэропорт специально ради кофе с перцем! И вскоре о нем забудут! И только, может быть, какой-то особенно чуткий турист, разбирая сувениры, скажет друзьям: мол, будете в Стамбульском аэропорту, попробуйте диковинный кофе с перцем… Нет, не принесет эта кофейня нам ни денег, ни славы. А только лишь разорение дому моему, оставшемуся здесь без хозяина!
– Теперь, когда я так ясно вижу, – сказал Зарзанд уже гораздо доброжелательнее, – что говоришь ты не из упрямства или заносчивости, а лишь искренне желая успеха нашему делу, я должен открыть один секрет, который наверняка убедит тебя в правильности моего решения… Дело в том, что скоро произойдет событие, которое сделает тебя и твой кофе известным не только на всю Турцию, но и на весь мир.
Знай же, что благодаря усилиям нашего мудрого лидера близок час, которого все ждут. И не просто близок, а уже все готово для встречи людей, от решения которых зависят судьбы народов. И встреча эта состоится в Стамбуле. Мне стоило многих усилий убедить весьма высокопоставленных чиновников организовать их первую встречу прямо в аэропорту в нашей с тобой кофейне. И я верю в то, что кофе с перцем поможет им, после всех бед и огорчений, несмотря ни на что протянуть друг другу руки в залог будущего мира… Вот почему я прошу тебя, дорогой Фарук, мужественно перенести разлуку с родным домом и любимой женой и отправиться в Стамбул. Обещаю, что тебе не придется пробыть там слишком долго. И еще попрошу тебя хранить в тайне всё, о чем я сейчас рассказал. Ты сам понимаешь, какое сейчас сложное время…
Вечером того же дня я собрал чемодан, поцеловал мою милую Танели со всей нежностью, на которую только способен человек, и выехал в аэропорт.
* * *
Место под кофейню нам выделили весьма престижное – в стороне от обычных пассажирских маршрутов с duty free, зато сразу после зала прилета официальных делегаций. Вместо невнятных объявлений о рейсах здесь слышалась тихая музыка да шум воды из фонтанчика. Ни конкурентов, ни соседей у нашей кофейни не было, лишь напротив находился магазин с сувенирами, в который посетители заходили реже, чем скряга угощает соседей ужином. Я же целыми днями и вовсе сидел один, от скуки переставляя так и этак посуду на стойке да погружаясь иногда в дремоту.
Почуяв исходящее от меня, несмотря на трепет в ожидании грядущих событий, уныние, прокрался как-то в мой послеобеденный сон Иблис, одетый в офицерскую форму с серебряными звездами суперинтенданта на плечах. Но никакая форма не могла скрыть шрамов, полученных им при падении с неба.
– Я пришел проститься с тобой, Фарук, – заявил он мне с ходу, усаживаясь за столик в кофейне.
– Вот это да! – удивился я. – Значит, бусины с нитки уже упали со звоном на землю, а имам Махди родился и вошел в тот возраст, когда сможет изгнать тебя и всех сыновей твоих?
– Нет, Фарук. Ты не увидишь его прихода в этот мир, не надейся. Пить столько кофе – вредно для здоровья. Совсем скоро твое сердце разорвется на тысячу мелких кусочков, и даже глазастая Танели не сможет собрать их все, чтобы принести к престолу Того, чье имя я не могу произнести!.. Зато я могу легко сосчитать оставшиеся тебе дни!
– Посчитай, будь добр, раз это так легко тебе. Но я не уверен, что ты толком сможешь посчитать даже людей, стоящих напротив. А ну-ка попробуй.
– Э, нет, я все твои хитрости знаю! Ты сейчас предложишь мне считать не как нормальные люди, а в бесконечных дробях! Вот, мол, идут мимо нас один целый девяносто девять сотых с хвостиком человек, а хвостик там такой длины, что, пока я буду его произносить, ты уже проснешься, закроешь свою кофейню и уйдешь отсюда. Нет уж, благодарю.
– Что ты! Я вовсе не буду просить тебя о таких вещах. Попробуй посчитать, как умеешь. Вопрос ведь только в одном: действительно ли ты можешь посчитать людей своими обычными средствами? Ведь надо для начала убедиться, что считаем мы равнозначные вещи, а не смешиваем баклажаны с пауками, которые успеют разбежаться, пока мы их перекладываем из одной чаши в другую. Все люди такие разные – один с бородой, другой кривой на один глаз, третий безумен, а четвертый – вообще женщина. Разве можем мы сложить их в одну корзину для подсчета?
– Как же ты надоел мне, Фарук! Спит человек или бодрствует, кривой он или слепой, женщина или мужчина – это все один биологический вид.
– А что это значит?
Иблис достал телефон и, потыкав в него своими черными пальцами, вслух прочитал:
– Человек – это двуногий примат, который в ходе эволюции стал благодаря большому и сложному мозгу доминирующим видом на Земле и смог развить передовые инструменты, культуру и язык. Хотя люди различаются между собой по многим признакам, таким как генетическая предрасположенность и физические черты, два разных человека имеют в среднем более девяносто девяти процентов генетического сходства.
– Ты что же, вслед за учеными поверил, будто человек произошел от обезьяны?
– О нет, я своими глазами видел, из какой грязи был сделан человек! Но что касается девяноста девяти процентов генетического сходства между любыми людьми, по-моему, это очевидно.
– Так не хочешь ли ты сейчас же вооружиться шприцем и взять у этих людей анализы, чтобы убедиться в том, что они действительно на девяносто девять процентов схожи между собой и вообще являются людьми? Иначе легко ошибиться при подсчете, ведь кривой на один глаз и эта красотка – оба на поверку могут оказаться бесплотными духами, а тот парень – плодом своего собственного воображения, и мы все находимся в его бреду.
– Нет уж, Фарук, поверь мне, – прошептал Враг так проникновенно и сочувственно, будто говорил с безобиднейшим идиотом. – Я и без анализов не ошибусь. В каждом из них я вижу лакомую человеческую душу.
– И эти души тоже на девяносто девять процентов схожи между собой?
– Ах, как же ты все повернул, гнусный пройдоха! Ведь сам знаешь, что каждая душа неповторима и уникальна!
– Знаю, о враг мой! Потому-то весь этот счет существует только в твоем воображении. А Всевышний нас по головам не считает. Мы для него всегда «один», «один», «один» и каждый особенный. И если каждый из нас – один, то какой смысл в счете? Но разреши мне угостить тебя кофе, чтобы прогнать тень печали, омрачившей твой лоб.
– Валяй! – Иблис равнодушно махнул рукой.
Когда аромат, исходящий от кофе, заставил Иблиса начать беспокойно шевелить носом и облизываться, я восславил Всевышнего и, чуть примяв поднимающуюся пенную шапочку своим дыханием, подхватил джезву и вернулся к столу. Аминь.
Иблис, убедившись, что себе я наливаю то же самое, а потом без опаски пью, схватил свою чашку и отхлебнул из нее… На миг он застыл, закатив глаза, будто всматриваясь в свои внутренности – что же там происходит, и вдруг задымился, да так сильно, что где-то запищала пожарная сигнализация, а на наши головы полился дождик из потолочных оросителей.
Иблис отскочил в сторону, отряхнулся и, чуть не плача, проревел:
– Будь ты проклят, Фарук! Запомни же – дни твои сочтены!
К нам со всех сторон бежали охранники с огнетушителями. Заметив их, Иблис грязно выругался, ударил об пол копытом и пропал в облаке зловонного дыма.
– Вот и посмотрим, – пробормотал я, когда пожарные в моем сне наконец-то выключили сигнализацию. – На все воля Аллаха. А он своими планами ни с тобой, ни со мной не делится.
* * *
Еще со вчерашнего дня аэропорт наполнился полицейскими. Они постоянно подходили ко мне, задавали дурацкие вопросы, и в итоге я даже повздорил немного с каким-то важным человеком из охраны, но, как это и свойственно мне, решил все проблемы миром и чашечкой кофе с перцем.
А сегодня – именно тот день, ради которого я вот уже месяц живу в Стамбуле, в гостинице, а мою любимую женушку вижу только на экране телефона. Я рад, что скоро все закончится, но сперва надо прожить несколько долгих и трудных часов.
Накануне я специально посмотрел новости, чтобы хорошенько запомнить лица прибывающих гостей. Не хватало еще протянуть чашку кофе какому-нибудь переводчику и опозориться на весь мир.
Музыки рядом с кофейней больше не слышно. И вообще мало что теперь слышно из-за какого-то еле уловимого, но противного гула, давящего на уши, так что я постоянно встряхиваю головой, однако это не помогает. Наверное, это как-то связано с рациями, по которым то и дело переговариваются полицейские. Все они нервно посматривают в сторону взлетно-посадочной полосы, будто бы от их взглядов время может пойти быстрее или попутный ветер вдруг принесет самолет на час раньше.
Внезапно среди толпы полицейских появились люди в деловых костюмах. Они быстро шли прямо на меня, вертя головами и на ходу отдавая какие-то указания. Передо мной они остановились как вкопанные. Главный из них замер, уставившись куда-то повыше моей головы. Я поднял взгляд – надо мной красовалось название кофейни и слоган: It is good for your potency!
– Это что еще такое? – воскликнул главный. – А ну-ка уберите отсюда эту надпись! Срочно!
– Но это наш слоган, – возразил я. – Все знают, что кофе с перцем хорош для вашей потенции. Хотите, я сделаю чашечку, и вы убедитесь?
Кто-то из полицейских захрюкал, сдерживая смех. Главный побагровел.
– Снять немедленно!
Один из его подчиненных бросился выполнять приказ, довольно грубо оттолкнув меня от стойки, отодрал пластиковую панель и втолкнул ее в нишу над столом.
Уже через несколько секунд полицейские рации включились разом и загудели, словно пчелиный рой, а затем журналисты как по команде ринулись в зал для встречи, выставив вперед камеры и микрофоны.
В опустевшем зале я вдруг увидел парня, аккуратно раскладывающего товары в магазинчике напротив. Вот он на миг поднял голову, и я, к великому изумлению, узнал помощника Зарзанда. Тут стеклянные двери распахнулись, и прямо на меня побежали журналисты, стремясь занять место как можно ближе к кофейне.
Я, не теряя драгоценных секунд, поставил джезву на жаровню и встал у стойки, втянув живот и придав лицу как можно более благожелательное выражение. Как раз вовремя – к нам, держась на почтительном расстоянии друг от друга, приближались те самые высокие гости. Навстречу им, сдержанно улыбаясь, шел наш лидер. Все они остановились в метре от кофейни, защелкали фотоаппараты, засверкали вспышки, и тут кто-то из журналистов, слишком высоко подняв свою палку с микрофоном, стукнул ею по верхней панели над стойкой. От удара пластиковая табличка It is good for your potency!
