Читать онлайн Очень искренний рассказ бесплатно

Предисловие

Я не рассказывал об этом двадцать пять лет. Редкие попытки поделиться с кем-то убедили меня, что этого делать не надо. Во-первых, мне просто не верили. А во-вторых, рассказывая, я чувствовал, что постепенно теряю ценное состояние, которое приобрёл. Возможно, что, потрясённый случившимся, я был слишком эмоционален и выглядел не совсем адекватно.

Когда-то давно, когда мне было лет двадцать, я сказал себе, что у меня не будет детей, пока я не узнаю, как им объяснить смысл их жизни. Поскольку сам считал жизнь бессмысленной, если её рассматривать как жизнь отдельного человека, а не человечества вообще. Зачем учиться, развиваться, что-то приобретать, кем-то пытаться стать, соблюдать законы, нормы – если всё это умрёт, исчезнет для меня, когда умру я сам? Примерно так я рассуждал.

И теперь, когда мои дети подросли, у них возникают вопросы, и пришло время давать ответы. О самом смысле говорить толку мало, каждый должен понять его сам. Я могу лишь на примере своего опыта подсказать то направление, в котором его нужно искать. Но когда я рассказывал друзьям какие-то части своей истории, у слушателя непременно возникал вопрос – а зачем, а с чего вдруг? На самом деле без дополнительных разъяснений всё выглядело или фантазией, или безумием. Приходилось каждый раз освещать предысторию, а затем предысторию предыстории, рассказывать всё целиком… Поэтому я и решил рассказать обо всём с самого начала.

Глава 1. Конец

Всё, что я сейчас скажу, есть правда. Всё произошло со мной на самом деле, как бы невероятно это ни выглядело.

Сложно выбрать, с чего начать, поскольку все сколь-нибудь важные события, случавшиеся в моей жизни, прямо или косвенно готовили меня к тому, что произойдёт со мной в 1993 году. Прошло уже двадцать пять лет, но это было настолько сильно, что кажется – всё случилось только что.

Начну с музыкального училища.

Про само училище говорить особо нечего. Такое есть в каждом областном центре. Поступил я туда в двадцать три года на факультет академического пения. Отслужив в армии и отработав пару лет на заводе, захотелось мне славы. Я в то время не верил ни в Бога, ни в чёрта, ни в партию, ни в правительство и писал рок-песни, что называется, против всех. Хотел стать мега-звездой мирового уровня, ну, или хотя бы государственного. Рассчитывал поставить голос. И поставил бы, если б не один досадный нюанс – хронический насморк.

Из-за него я не мог брать высокие ноты: забитые лобные пазухи просто не резонировали. Что касается его лечения, то мама ещё во время моего детства-юношества безуспешно перепробовала все официальные и народные средства, и я к нему просто привык и не обращал особого внимания. До тех пор, пока наш фониатр во время очередного осмотра не вынесла страшный приговор, от которого у меня подкосились ноги, и «небо стало чёрным». Она сказала: «Ну что, друг, солистом тебе не стать, будешь всю жизнь петь в хоре. Разве что ещё одно средство попробовать». «Какое?» – с надеждой спросил я. Её ответ вывел меня из ступора: «Долбить череп!» – улыбнулась она. Ухватившись за этот жуткий лучик надежды, мелькнувший в «чёрном небе», я согласился.

Это оказалась процедура по расширению лобных пазух. В отделении хирургии, куда я лёг по направлению от училища, меня посадили на кресло, привязали ремнями руки-ноги и вкололи местную анестезию. Через пять минут ко мне подошёл здоровый мужик в белом халате. В левой руке – зубило, в правой – молоток. И со словами: «Ну-с? Начнем?» воткнул мне зубило в нос и принялся со всей дури бить по нему молотком…

Не буду описывать, что происходило с моей головой, но отходняк шёл неделю. От нечего делать я бродил по коридорам больницы и наткнулся на занимательный стенд во всю стену. На нём было прикручено всё, что достали хирурги из желудков пациентов. Там можно было стоять часами и удивляться возможностям человеческого организма. Не хватало только кнопки «сортировать» с выпадающим меню: по возрасту, по профессии, по глупости. Соски, машинки и всякие пупсики – это дети на вкус пробовали и случайно проглотили; ложки, вилки и ножи – наверное, повара; ножницы, иголки и пуговицы всех мастей – швеи и портные обедали, а плоскогубцы и гаечные ключи – может, слесаря закусывали. Вот к какой категории отнести замки всех размеров? Разве что молодожёны союз закрепляли?

Что касается перенесенной мной «пытки», результат был в прямом смысле налицо: насморк исчез, и после выписки я начал петь как Робертино Лоретти, Лучано Паваротти и Фредди Меркьюри вместе взятые. Я был счастлив. Мой преподаватель был счастлив. А через полмесяца хронический насморк вернулся, и у преподавателей опустились руки.

Глава 2. Голод

Но не у меня. Отработав сезон в хоре Екатеринбургского оперного, вдоволь напевшись Бориса Годунова, я решил-таки победить эту «сопливую» преграду, что отделяла меня от мировой славы.

Поскольку все нормальные способы были исчерпаны, в ход пошли экстремальные.

Закончив первый курс, я устроился поработать на лето на металлургический завод, и меня тут же послали на неделю в колхоз убирать турнепс. Там, отлёживаясь вечерком после очередной коллективной драки с местными на дискотеке, я и наткнулся на какую-то статью в газетке про Поля Брэгга и его систему голодания. Впечатлившись, немедленно приступил к действиям.

Чтоб отрезать пути к отступлению, с утра объявил всей бригаде, что отныне я вегетарианец и не буду есть сутки. Первая голодовка давалась очень непросто: мало того, что жутко болела голова и хотелось есть, вся бригада из двадцати человек издевалась и потешалась надо мной как могла. Я кое-как дождался ночи, и когда все уснули, полез в тумбочку за пряниками. Но как только я начал их уплетать, раздался гром хохота. Все повскакивали и ржали надо мной, но я, не обращая внимания на их издёвки, всё пихал и пихал пряники в рот.

Через пару недель я уже голодал насухую без питья, а ещё через месяц голодал по средам и пятницам. Затем было трое, далее пять суток без еды и воды и, наконец, десятидневная голодовка, разбитая на две части: пять дней всухую плюс пять с водой. Несмотря на голод, сил было немерено. Помню, как на седьмой день голодовки махал кувалдой, забивал сваи в каком-то цехе. В таком режиме я прожил два года: двое суток голодал каждую неделю и десять суток – один раз в три месяца. Надо заметить, что все остальные практики, которые я опишу далее, проходили не одна за другой, а накладывались, как слои пирога, друг на друга, и все они проходили в эти же два года.

В голоданиях самое тяжёлое было – это первые три дня и выход из голодовки. Вообще из-за того, что у меня не было никаких инструкций и наставников, многое делал неправильно. Я не знал, что перед голоданием нужно сделать клизму, и мучился от самоотравления, а во время выхода вообще ел всё, что угодно и в итоге получал длительные расстройства пищеварительной системы. Отсутствие животного белка – так же по незнанию – не компенсировал растительным и получил проблемы с зубами. Но самое обидное было то, что насморк затихал только на время голодовки, а после возвращался. Но русские не сдаются, и я упорно продолжал биться сам с собой.

Хотя биться приходилось не только с собой. Девяностые годы – время смутное: банды на улицах перестреливаются, делят сферы влияния. Приходилось заниматься у-шу, тхэквондо, кикбоксингом. Во время учёбы я снимал комнату то в одном районе, то в другом. И вот угораздило меня снять комнату в полицейском доме. Хозяйка так и говорила: «У нас тут всё РУВД живёт, так что бояться нечего, только саму милицию!». Зря она так шутила… А может, и не шутила вовсе?

Начальник управления, который жил тремя этажами ниже, держал всё под контролем и периодически проверял, кто тут заселился – так, на всякий случай. И вот, через пару дней, как я въехал, слышу грохот в дверь. Выхожу из комнаты и вижу испуганную хозяйку в прихожей. Спрашиваю через дверь: «Кто там?» А в ответ мат-перемат: «Открывай......! Сейчас…! Узнаешь, кто там!». «Это начальник УВД», – узнала хозяйка, и, судя по голосу, он был очень нетрезв, а судя по ударам в дверь, был большой и сильный.

Трезво оценив ситуацию, я предложил ему прийти утречком на свежую голову. «Я..... тебе сейчас …самому голову…оторву!!!» – заорал блюститель порядка и принялся пинать в дверь. Как я пожалел, что дверь была одна, и та не железная, да ещё и открывалась внутрь! После пятого удара нижняя половина начала прогибаться после каждого пинка. Я навалился на неё, чтоб она совсем не отвалилась, и так держал, периодически меняя отбитые бока. Хозяйка в это время кричала в вентиляцию, звала на помощь. Городского телефона у неё не было, а о сотовых в то время вообще не слышали.

Через пятнадцать минут неожиданно всё стихло. «Подозрительно быстро он сдался…» – подумал я. И был прав: минут через пять боец подзаправился спиртным, вернулся и возобновил осаду с новой силой. Но характер и звук ударов стал очень напоминать работающего дровосека. Резонно рассудив, что глупо отбивать себе пятки, глава управления милиции притащил топор и начал прорубать себе окно в нашу «Европу». Пока я прикидывал, чем буду защищаться от этого разъярённого викинга, на площадке открылась дверь. Видно, звуки летящих щепок, наконец, пробудили любопытство соседей. «Ну все, мучения кончились, я буду жить!» – обрадовался я. Но сосед был из того же РУВД. И колесовать меня хотел его начальник. «А, это вы, Михалыч, разминаетесь? – промямлил сосед. – Извините, не буду мешать». И закрыл дверь.

В продолжении жизни обозначился жирный и большой вопрос. Уже час я подпирал болтающуюся дверь. Наконец Михалыч устал махать топором и, бросив его у истерзанной двери, сел в лифт и поехал, как я подумал, за новой порцией алкоголя. Я сидел на полу, прижавшись ухом к двери, карауля, когда лифт привезёт обратно этот ночной кошмар. Как ни странно, лифт то проезжал мимо, то двери открывались, но никто не выходил. В полном замешательстве, вздрагивая каждый раз, когда жужжал лифт, я так и просидел всю ночь…

Как выяснилось утром, Михалыч бросил топор не из чувства раскаяния или понимания содеянного, а просто он пошёл к себе домой за табельным пистолетом. Дома он передёрнул затвор, принял ещё на грудь и, полный решимости покончить с преступником в моём лице, шагнул в лифт. Но выпито было столько, что кнопки этажей начали расплываться. Сделав пару десятков безуспешных попыток попасть на нужный этаж, начальник управления милиции, вконец обессилевший, так и уснул в лифте с пистолетом в руке.

Поутру весь личный состав, который служил в том же отделении и проживал в этом же доме, осторожно перешагивал через своего начальника и, как ни в чем не бывало, ехал на службу. Надо отдать должное Михалычу: он пришел на следующий вечер и пытался починить сломанную пополам и изрубленную в хлам дверь. Я же, не особо веря в искренность и устойчивость его благих намерений, перекантовался пару ночей на матах в спортзале училища, а потом нашёл себе другое жильё, где никто не прыгал на меня с топором во время моих голодовок.

Глава 3. Waw!

Шла четвертая десятидневка. Если не ошибаюсь, шестой или седьмой день без еды. Я стою на трамвайной остановке, состояние бодрое, чирикают птички, бегут облака. Рядом стоят такие же, как я, только сытые, ожидающие своего трамвая. Вдруг всё резко изменилось.

Нет, с виду всё было то же – всё на своих местах – но стало для меня совершенно другим. Как будто я всю жизнь спал и видел сон, что я живу, а сейчас неожиданно проснулся и понял, что это не сон, а всё взаправду. «О, да всё не так просто, как я раньше думал!» – стоял я с раскрытым ртом и во все глаза смотрел на людей, машины, дома. Я чувствовал за всем и за каждым нечто, ещё непонятое мной, отчего всё приобретало совершенно иной смысл.

Приходили трамваи, входили-выходили люди, а я всё стоял, потрясённый внезапно открывшейся мне непонятной глубиной и наполнением всего вокруг. Было ясно, что во мне заработал некий инструмент, воспринимающий какую-то нефизическую составляющую этой жизни. И что с этим делать – я не имел ни малейшего понятия.

С этой минуты мои поиски способа оздоровления соединились с огромным желанием разобраться с этим неожиданным изменением моего восприятия окружающего мира.

Хотел поделиться с друзьями. Но понял, что мои описания очень смахивают на психическое расстройство на фоне голодовок. Никто вообще не понимал, о чём я. И я начал искать объяснений в литературе, журналах в надежде, что кто-то пережил подобное, и мне всё станет ясно. Да и голодовки, как я понял, от насморка избавляли ненадолго, и в поисках способа для продления эффекта я наткнулся на слегка шокирующий способ лечения – уринотерапию.

Так как нормальные и приличные способы мне уже не помогали, я решил: «А, катись оно всё! Будь, что будет!» Почему я на неё решился? Отчасти из-за того, что находился в некотором тупике, а отчасти из-за того, что она, как и голодания, была абсолютно бесплатная, но преподносилась как панацея от всех болезней.

И вот одним прекрасным утром я помочился в стакан, собрался с духом, зажмурился, зажал нос и с четвёртой попытки, залпом, не закусывая, наконец, выпил всё до дна. Поскольку на кону стояла цель моей жизни, моё звездное будущее, я готов был делать всё, чтоб её приблизить. Не берусь подтверждать те эпитеты, которыми награждалась урина – что она разумная и сознательная. Лично я в этот период выглядел полным несознательным дураком. Поначалу я пил по стакану в день, но в идеале в той брошюре, которой я руководствовался, предлагалось пить всю мочу, и постепенно я дошёл до этого. Ну, а пить нужно из чего-то, и приходилось всюду таскать с собой кружку.

Как оказалось, круговорот жидкости в моём организме происходил очень интенсивно. Могло приспичить и на улице, и на занятиях, и на работе. Деваться было некуда – доставал кружку и искал место, где её можно наполнить: надо ж для чистоты эксперимента выпивать всё до капли. Друзья спрашивают: «Ты чё кружку-то таскаешь?» А у меня принцип: научился сам – научи другого! И я так прямо всё и рассказываю: мол, пью всё, что написаю, и вам советую. Надо сказать, что друзей у меня в тот период поубавилось…

Как-то тянем мы кабель. Бригада в пять человек – лезем под крышей мартеновского цеха, одной рукой цепляемся за фермы, другой держим кабель. Внизу орудуют сталевары, плещется расплавленная сталь, жар поднимается вверх, к нам. И вдруг мне приспичило! Кричу всем: «Стойте! Мне урину пить надо!»

Суровые, мрачные сталевары думали, что видели в этой жизни всё. Но, подняв взор кверху, они забыли про плавку. Четыре мужика, как обезьяны болтались под потолком на высоте метров так тридцать и с интересом смотрели на пятого. А он, обвившись ногами за швеллер, с важным видом отцепил от пояса кружку, пописал в неё, выпил, прицепил кружку обратно к поясу, и вся компания потянула кабель дальше. На следующий день уже весь завод знал про писающего монтажника.

Но это произошло уже после того, как я ушёл из училища, закончив второй курс. Оставил училище я не из-за того, что разуверился в возможности победить насморк и стать певцом, а в связи с очередным необъяснимым случаем, произошедшим со мной и вывернувшим моё сознание наизнанку. Для меня пение и слава не были самоцелью. Я, как и положено рокеру, хотел своими песнями всколыхнуть людей. Я видел, как спиваются работяги от безысходности и отсутствия каких-либо перспектив в жизни. Хотелось посеять в умах мысль о сверхчеловеке, которым может, как я считал, стать каждый.