Обречённый на одиночество. Том 1

Читать онлайн Обречённый на одиночество. Том 1 бесплатно

ГЛАВА I

Дороги судьбы…

Густой паутиной расстилаются они перед жадным юношеским взором. Зовут и манят… Со светлыми надеждами мы делаем первый шаг, затем второй… И все дальше и дальше отдаляемся от отчего дома.

Дороги судьбы…

Они раскидывают нас по белому свету, завлекая в самые дальние его уголки. Все время ищем чего-то… надеемся… верим и ждем… И только в минуту полного упадка душевных сил, после крушения иллюзий относительно себя и своего, как нам казалось, волшебного будущего мы вспоминаем о родной стороне. Когда счастье равнодушно отворачивается от нас, окрашивая весь зримый мир в унылый серый цвет, когда жестокая и лживая каждую минуту жизнь наносит свой коварный удар, выбивая из-под ног последнюю кочку в самой середине бескрайнего топкого болота, мы устремляемся туда, к нашим корням, надеясь хоть там найти толику успокоения израненной душе.

Алхаст возвращался в аул.

На этот раз его вело сюда не только желание увидеть места, ласкавшие безмятежное детство, и не к родне он шел погостить, что до сих пор делал довольно часто. Нет. Алхаст возвращался навсегда. Возвращался, чтобы очистить от бурьяна и оживить свой двор, развести огонь в очаге и никогда уже более не расставаться с небольшим клочком земли, унаследованным им от отца.

Тропинка петляла на юг по правому берегу Гумса1. Чем ближе она подступала к горам, тем игривей становился ее бег и таинственней ломались зигзаги. То взбегая на пригорок – то скатываясь вниз, сжимаясь в лощине – раздвигаясь на возвышенности, увлажняясь в лесной тени – иссушаясь на косогоре, то незаметно подкрадываясь к реке – то внезапно уносясь прочь, словно испугавшись нахальной скороговорки ее мутных вод.

То и дело попадались обнесенные невысоким плетнём ухоженные родники, над которыми потрудились заботливые руки доброго человека. Алхаст останавливался у каждого родника, подставлял ладони под щекочущие уколы струи, пил от его щедрот… пил, даже если не испытывал жажды… набирал и набирал в пригоршню живительную влагу и с наслаждением прикладывался устами к ее отзывающейся хрустальным звоном прохладе…

Как?.. Скажите, как может быть полноценной жизнь вдали от таких родников?! Оказывается, губил себя, поселившись в городе, чуждом духу, плоти и сути человека, выросшего на просторах вольной природы! Теперь уж ничто не заставит Алхаста покинуть эту первозданную благодать!

Чистая родниковая вода, падая с желоба, напевает свои бесконечные булькающие мотивы. Если внимательно прислушаться к этой журчащей речи, тебя охватывает чувство, будто с тобой делятся самым сокровенным. Каждое слово живой воды, каждый звук ее свободной мелодии проникают в самые глубины твоего сердца, отзываются на малейшее движение души и мысли… И забывается все… Обиды и неудачи беспомощно съеживаются, уменьшаясь до размеров никчемной пылинки. На душе, изнывающей под грузом тяжелых раздумий, становится легко, и солнечный свет преображает весь твой еще недавно такой тусклый мир. Погруженная в ленивую дрёму память пробуждается и вытаскивает из своих кладовых полузабытые картины прошлого, одна краше другой – беззаботное детство… любознательное отрочество… беспечная юность… самонадеянная молодость… И человек отдается воспоминаниям, еще и еще раз… снова и снова проживая самые счастливые дни своей жизни, разделенные с дорогими сердцу людьми. И не хочется возвращаться в настоящее, где нет многих из тех, чьи образы наполняли твое существование смыслом и радостью… а беззаботность, любознательность, беспечность и самонадеянность уже и не твои качества…

Потому и не спешит усталый путник покидать родник, стремясь как можно дольше задержаться в этом волшебном замке, возведенном из отцовских рассказов о седой старине и голоса матери, склонившейся над колыбелью…

Алхаст повесил сумку на ветку придорожного дуба, присел на мягкую траву. И тут же, как это часто бывало в последнее время, печальные мысли вновь овладели его головой.

Жизнь!.. Эх, жизнь ты моя, жизнь!..

Как же подло ты меня обманула!..

Коварная, словно раб, рвущийся в князья! Жестокая, словно человек без Бога в душе! Ты не дала мне ровным счетом ничего из того, что когда-то щедро сулила, но заполнила мое существование болью и несчастиями, от которых обещала оберегать. Сколько раз, когда что-то нежданно приятное, вдруг замаячив на горизонте, начинало ублажать мой взор, проясняло разум и наполняло чувствами мое опустошенное сердце, ты наносила мне удар в спину, открывая на моем слабом теле глубокую рану или же оглушая до помутнения разума. Ты играла мною и моими чувствами, как свирепый смерч с беспризорной соломинкой. Все чистое и светлое ты превращала в грязь, красивое низводила до отвратительного, святое – оскверняла, благородное – охаивала… Но все гадкое и недостойное плодила изо дня в день и возносила до самых небес. Не было в тебе жалости к плачущему страдальцу, а разделить пир со смеющимся счастливцем ты считала ниже своего достоинства. Насыщая чрево свое жирной человеческой кровью, запивая ее солеными человеческими слезами, все более и более наполняясь телами поверивших тебе несчастных, принесенных тобой в жертву самой себе, ты раздуваешься все шире и шире. Когда же ты насытишься, о жизнь, когда же ты успокоишься!

Были времена, когда казалось, о жизнь, что между нами возникла скрытая от всех, известная только нам с тобой таинственная близость. Да, казалось… Казалось, мы созданы Всевышним только друг для друга, все остальное же только ради нас и для нас. Как же я заблуждался, как жестоко обманывался! Нет, жизнь, все оказалось не так! И не друг ты, и не родня, и не товарищ!

Ты держала меня за юного и беспечного несмышленыша. Издевалась над моей доверчивостью. Ты почему-то решила, что ко мне можно относиться с презрительным высокомерием избалованной чрезмерным вниманием красавицы, отвергающей упорные, но так наскучившие ей ухаживания безнадежно влюбленного юноши. Ты даже пыталась бросить меня в кучу своих альчиков, чтобы я затерялся в безликой массе твоих игрушек. Да-да, я все помню, было и такое. Не знаю, с чего это ты взяла, что меня можно превратить в безвольного манкурта, и кто тебе нашептал обо мне как о последнем ничтожестве без роду и племени, без светлой мечты и чистых идеалов. Видимо, тебя обманул кто-то из той своры многочисленных лжецов, что учились у тебя этому подлому искусству. Но я не мог, не имел права не проснуться, хотя и долог был сон, окутавший мой мозг. Я был создан Всевышним не только для насыщения чрева и изнашивания одежд. На мне были и обязанности… и долг. Долг перед кровью, родиной, человечеством. Никто не мог выполнить его за меня или вместо меня. Безропотно прозябать в плену твоих иллюзий было бы для меня унизительно и позорно! Благородный родитель мой родил и растил меня не для праздных дней и беспечных ночей!

Нет, конечно, жизнь, я не так уж глуп и наивен, как тебе кажется. Оказывается, и ты, упоенная своей безраздельной властью, можешь ошибаться. Ты отмеряла мои дни вдохами и выдохами, я же выставил на весы времени память, разум, знания. Ты смогла увидеть только двадцать пять моих лет, я же обозрел и познал твои двадцать пять веков.

*****

…Впервые я узрел тебя в ту, теперь уже седую, эпоху, когда полуголые племена из далеких краев, ненасытным драконом поглощавшие чужие земли, стали все чаще бросать свои алчные взгляды в сторону нахских гор.

В те далекие, овеянные легендами времена нахи жили вольно и в благодати, как и следует жить истинным детям природы. Питались тем, чем их щедро одаривала плодородная земля, оберегали ее от недругов и ни о чем большем не помышляли.

Нахам, наделенным Всесильным Небом не совсем ясным для посторонних, но естественным для них самих восприятием жизни и смыслом существования человека на земле, было трудно понять насаждаемые многочисленными заморскими народами обычаи и правила. Водрузив на вершину горы большие и малые башни, поселив там многочисленных богов, они возносили им бесконечные молитвы, щедро сдабривая хвалебные песнопения жертвенной кровью. Не довольствуясь духовной близостью, чужеземные правители установили с всесильными обитателями священной горы родственные связи, скрепленные совсем небожественной похотью. Возомнив себя избранниками небес, достойными править миром, они устремили свои алчные взоры на чужие земли. Многие малые и большие народы утонули в собственной крови под их могучими ударами. Частыми стали их выпады и против нахов. Требования о покорности становились все настойчивее, а угрозы сопровождались бряцанием оружия. Высокомерных царей с западных берегов раздражала неуступчивость обитателей Кавказа, достойно отвечавших на слова их и действия.

А по-другому и быть не могло!

Разве могли нахи, эти вольные дети дикой природы, принять то, что им не дано было понять?!

«Мы изведем со света род Турпал Нохчо2! – в который уже раз заявлял предводитель чужеземцев. – Разрушим могилы их предков, уничтожим города и селения! Мужчин принесем в жертву нашим богам, а женщин отправим в просторные шатры, чтобы они ублажали наших доблестных воинов!»

И объединились они с соседними племенами…

И собрали войско огромное…

И двинулись алчные чужеземцы на нахов…

К границам священной для сынов Турпал Нохчо земли приблизились несметные полчища захватчиков во главе с жестоким и честолюбивым молодым царем, сменившим на троне убитого заговорщиками отца. Нахским племенам поставили суровое условие – либо рабская покорность, либо полное уничтожение.

А нахи? Древние нахи, Доблестные К,онахи! Теплом благородных сердец своих согревавшие Мать-Нохчийчё3 в тяжелую годину! Пахари и строители, потом своим поившие землю отцов! Воины, телами своими прикрывавшие эти горы и равнины! Как им было стерпеть такое оскорбление от грязных чужаков, какими бы сильными и бесчисленными они ни были?! Будь они даже исполинами, подпирающими головами своими небесный свод! Нет… нет на земле неуязвимых людей! Все мы из плоти и кости, а меч режет плоть и рубит кость. Великан или карлик – все одно. А значит, и мечи нахов будут делать свою прямую работу. Не для того их ковали железных дел мастера, чтобы они покоились в ножнах, когда отчизна в опасности!

Будет битва!.. И – слава отважным!

На западных границах взмыли в небо дымы сигнальных костров. От сторожевой башни к сторожевой башне, от гонца к гонцу со скоростью сокола понеслась черная весть – несметные полчища врагов идут на землю нахов.

И долетела весть сия до сердца Страны нахов – древнего Симсира.

Враг, ломящийся в чужой дом с обнаженным мечом, всегда глух к словам, ибо слышит он только себя и признает только свою правду. Если ты не готов к битве, всякие разговоры с врагом бессмысленны – увещевания и мольбы никогда не останавливали хищника. Проповеди не прекращают войну, хотя и могут с легкостью развязать ее. Жестокость не укротить покорностью!

Предводители нахов созвали воинов со всех селений и крепостей. Войско заполнило обширное поле, на котором оно собиралось с незапамятных времен. Были здесь г,еры4 лучников и пращников, всадников и пеших воинов. Отдельно стояли г,еры мехкарий5, которые в доблести и воинском искусстве не уступали своим бородатым соплеменникам. Особое место занимали летучие г,еры Шахты и Додуша. Их выдвигали на самые жаркие участки сражения, где чаще всего и решалась судьба всей битвы, но это не останавливало молодых воинов, рвущихся в ряды легендарных г,ер.

Готовое ринуться в бой войско ожидало решения Совета Страны.

Вскоре к воинам вышли седобородые старцы.

– Братья! – поднял руку легендарный Ташта, в молодости – великий воин, ныне – почитаемый всеми мудрец. Установилась мертвая тишина. – Враг подступает к нашим пределам. На нас идет огромное войско, чтобы осквернить нашу землю, отнять у нас свободу, превратить мужчин в рабов, а женщин в наложниц! – Над войском нахов поднялся свирепый гул. – Битва будет трудной и жестокой. Враг силен, его воины умеют воевать, военачальники искусны и хитры… Ну и что с того? Мало ли таких полегло от мечей отцов наших?! А мы… Разве не дети мы своих славных отцов?! Разве это не мы пили из кубка победы гораздо чаще, чем хлебали из миски поражения?! Разве не нас кормила эта священная земля?! Каким бы сильным не мнил себя враг, каким бы искусным воином он не был, этот чужеземец не пил воду из наших родников, не пробовал плоды наших садов и не насыщал чрево свое хлебом, взращенным на этой земле! А раз так, то откуда ему было взять благородной доблести, где ему было набраться гранитной стойкости и может ли в нем жить беззаветная вера в свою правоту! Не может быть в нем ни первого, ни второго, ни третьего!.. Мы защищаем то, что принадлежит нам по святому праву! Мы защищаем свои очаги, которые не должны погаснуть никогда! Мы защищаем Родину! Нет большей чести для воина, нет большей чести для наха, чем пасть в бою во имя Отчизны!.. Вам ничего не нужно подсказывать. Вас обучали ратному делу умудренные люди, великие воины. Вы дни и ночи, недели и месяцы проводили в горных походах. Вы засыпали и просыпались в обнимку с оружием!.. Будьте и в бою такими же, какими мы видели вас на военных играх! Вас учили быть достойными к,онахами, так оставайтесь ими и в мирное время, и в бою. А мужество… оно у вас в крови. Помните всегда – мы рождены для Отчизны, нас растили для Отчизны, наш долг – жить и умереть во имя Отчизны! Мы счастливы, что судьба подарила нам шанс еще раз доказать Отчизне нашу преданность! За вашими спинами – ваши матери, сестры, ваши семьи, священная земля нахов! Трусов среди нас не было никогда! Да не накажет всесильный Села6 детей своих страшной карой – увидеть хоть одного такого в нашем племени! Арс-вай! Арс-тох! Тох-тох7!

– Арс-вай! Арс-тох! – громовыми раскатами пронеслось над войском. Удары мечей о щиты покрыли устрашающим гулом горы и ущелья.

Отделившись от старцев, вперед вышел старый жрец и воздел руки к небу, шепча молитвы. Слов его не слышали даже стоящие рядом с ним мудрецы, но никто не сомневался в том, что нет ничего важнее на поле боя, чем помощь и поддержка небес. И потому все застыли в благоговейном молчании…

Жрец завершил свои заунывные молитвы, потер и опустил руки. Твердым и густым, несмотря на возраст, голосом он обратился к войску:

– Воины, с нами Села! Очаги ваши будет стеречь Села Сат8! Атакуйте врага, тесните его! Покажите спесивым чужеземцам, как умеет побеждать славное семейство великого Турпал Нохчо! Арс-вай!

– Арс-тох! – подхватило войско.

– Братья! – снова поднял руку Ташта. – Совет Страны назначает предводителем войска Актин Муоцу. Предводителей г,ер воины выбирают сами! Да сопутствует нам удача в бою!

Над шеренгами блеснули обнаженные клинки – одобрение решения Совета и одновременно салют, которым воины с древнейших времен встречали вновь назначенного военного бяччи9. Никто не заслуживал этой чести больше, чем известный всему Кавказу Муоца. Это был недюжинной силы великан с приятными чертами лица. Суждения его всегда были мудрыми, а речи – короткими. О доблести молодого предводителя ходили легенды. Многие видели его и в бою – не было ему равных на поле брани. В нем сочетались свирепость медведя, ловкость льва и выносливость волка. В мирной же жизни это был мягкий и добрый человек, приветливый со всеми и готовый прийти на помощь ближнему.

Любовь его и страсть – лучезарная Азни… Ласкающая белыми коленями своими бока чистокровной гнедой кобылицы… Предводительница г,еры мехкарий славная зарговза10 Азни… Первая красавица и первая воительница земли нахов Азни бросила взгляд на любимого – короткий, как вспышка молнии, и долгий, как свет звезды. Человек с тонкой и возвышенной душой увидел бы в этом взгляде безмерную гордость за избранника своего и столь же безмерную любовь, но ленивая душа не заметила бы ничего.

Ташта, наслышанный о взаимных чувствах двух молодых сердец, увидел все… Он чуть заметно улыбнулся, но в то же мгновение лицо его исказил острый укол боли в сердце. «О годы, как же вы прекрасны и как жестоки! – пронеслось в седой голове старца. – Молодость, молодость… Какой же скоротечной ты оказалась! О время, как коварна и безжалостна твоя сила! Когда-то ты ласкало и меня нежнейшими словами, клялось в вечной любви, называло единственным и самым желанным! Но очень скоро бросило меня на обочину жизни, отрезав от всего радостного, отобрав все, чем я владел, истрепав и состарив мое тело! Сколько раз я бросался в гущу жестокого боя, чтобы ты не смогло сотворить со мной такое, чтобы я остался в памяти людей молодым и сильным… чтобы жило на этой земле мое имя, не стареющее и не дряхлеющее, а не это никчемное тело. Но и смерть тоже оказалась твоей союзницей… И все же, жизнь, ты прекрасна!»

– Г,еранчам11 явиться к бячче! – раздался зычный голос.

От каждой г,еры отделились по одному человеку и поскакали к возвышенности на южной окраине поля, где их ожидал предводитель.

Муоца представил план предстоящего сражения, определил для каждого г,еранчи его место на поле боя и поставил боевые задачи.

– Войско выставим в макажу12. Пешие г,еры впереди. В первые ряды поставьте самых рослых и сильных. Соберите шишалой13 из всех г,ер, их устрашающий вид и огромные секиры вселят страх в сердца врагов. Когда наши передовые г,еры вклинятся в ряды противника, с флангов в атаку ринется конница. Если наши действия будут слаженными, нам удастся разделить вражеское войско на две части и окружить каждую из них по отдельности. Сил у нас для этого вполне достаточно. Лучникам, гарпунщикам и пращникам обстреливать вражеские ряды непрерывно. Ни моя смерть, ни гибель кого-либо другого не должны повлиять на согласованность действий наших г,ер. Пленных щадить, проявлять к ним уважение, приличествующее воину. Додуш, Шахта, вы со своими летучими ковранаш14 сейчас же выдвигаетесь на запад. Враг только-только сошел с кораблей на берег. Ему необходимо отдохнуть и восстановить силы, прежде чем двинуться дальше вглубь наших земель. Тревожьте его, обстреливайте, не позволяйте спокойно отдохнуть и подготовиться к сражению. Не давайте им сомкнуть глаз, и тогда усталость их станет нашим союзником. Враг, пришедший к нам с мечом, не должен чувствовать себя в покое и безопасности ни днем, ни ночью! Но не вступайте в открытый бой. Жестокая и беспощадная битва их ждет впереди! Г,еранчам охотников и стрелков, не медля, отправить своих людей к месту высадки врага. Пусть обследуют леса, балки и вообще все окрестности и следят за каждым шагом противника. Вполне возможно, они готовят какую-то хитрость. На войне и хитрость – оружие. Если от нас укрыты какие-то силы, я должен знать, где они и какова их численность! Все сведения о чужеземцах необходимо представить до утра.

Г,еранча Маиг, рослый, поджарый молодой человек с вечной улыбкой на лице и невероятно выразительными глазами, поспешил к своим охотникам. Ему и его людям предстояло проделать довольно долгий путь, прежде чем приступить к выполнению поставленной задачи.

– На нас идет не шайка разбойников и воров, а хорошо обученное и организованное войско с опытными полководцами во главе, – продолжил Муоца после недолгой паузы. – Прежде чем вступить с нами в открытое сражение, они попытаются собрать как можно больше сведений о наших силах и месте предстоящей битвы. Их охотники наверняка уже пробираются к нам, а может, пристали к нашим берегам задолго до основных сил и рыщут где-то рядом. Мичов, лучшие твои следопыты пусть выдвигаются для охраны подступов к нашему лагерю и ближайших дорог. Враг должен узнать о нас только то, что мы позволим ему узнать. Самих вражеских лазутчиков не трогать, но запутайте их так, чтобы у них головы закружились!

Муоца оглядел лица соратников, как бы приглашая их высказаться.

Те только согласно кивали, молча разглядывая черточки и точки, выведенные их предводителем на большом плоском камне.

Г,еранчи еще какое-то время изучали план предстоящего сражения. Никаких вопросов так и не прозвучало. Всем все было ясно – враг должен быть разбит в одном сражении. Только так, ибо второго шанса у побежденного в этом бою не будет.

– А теперь, братья, поспешите к своим г,ерам. Времени у нас мало, а сделать нужно очень много. Арс-вай!

– Арс-вай! Арс-тох! – ответили г,еранчи и вскочили на коней, тут же подведенных к ним юнцами.

– Азни, задержись ненадолго, – обратился Муоца к зарговзе.

Изо всех сил натянув поводья, воительница придержала резвую кобылицу, готовую пуститься с места в галоп. Милое лицо, окаймленное золотом волос, повернулось в сторону предводителя, и большие карие глаза уставились на Муоцу.

– Я слушаю тебя, бяччи.

Муоца посмотрел на девушку долгим, проникновенным взглядом и произнес:

– Как только мы очистим землю нашу от врагов и вернемся домой, ты должна занять место у моего очага.

Азни засмеялась задорным, беззаботным смехом.

– Время покажет. Сначала я хочу увидеть своими глазами, как сражается с врагом Муоца, сын легендарного Акты. И если он таков, каким воспевают его илланчи15… посмотрим! Но знай, мой предводитель, если ты в пылу боя попытаешься как-то сберечь моих мехкарий, определив им менее опасные участки, о дисциплине в своем войске можешь забыть. Мои воительницы никому не позволят лишить их возможности показать свою удаль. У каждой второй в моей г,ере на самом почетном месте в башне висит золотой зарг16, а сами они носят славное звание зарговзы. Эта слава и эти зарги получены не за возню у домашнего очага, а завоеваны в жестоких битвах. А остальные мои девушки намерены заслужить почетные награды в завтрашнем сражении. Помни об этом, славный Муоца – военный бячча нахов!

И, не дожидаясь дозволения, Азни ускакала к своим прекрасным и суровым воительницам, звонким криком подгоняя белоснежную кобылицу, послушную воле и мысли своей удалой наездницы.

…Великое сражение, о котором потомки сложат не одно героическое илли, произошло через два дня.

Противники выстроились на широком ровном поле, продуваемом со всех сторон равнодушными ветрами. Облаченные в не стесняющие движения легкие доспехи, вооруженные мечами, копьями и боевыми топорами передовые отряды с той и другой стороны с какой-то тупой ненавистью обреченно смотрели друг на друга…

Ненависть… Лютая человеческая ненависть к себе подобному… И если ненависть одних была понятна и естественна, как рождение и смерть, как сон и явь, – ведь они защищали свою землю и свою свободу, то ненависть других не поддавалась объяснению. Вряд ли нашелся бы мудрец, даже среди самых великих, способный пояснить природу этой непостижимой ненависти. Человек приходит в дом такого же человека, который ни словом – ни делом, ни явно – ни в мыслях не навредил ему, не ведал даже о его существовании, и с патологической ненавистью, со звериным остервенением бросается на него. А потом – кровь, много крови… либо своя, либо чужая… и своя, и чужая… И горе… горе… горе… в саклях и лачугах, в землянках и избах, в хижинах и юртах… везде… Вчера… сегодня… завтра… И ничего не меняется – это люди… человечество

Над полем закружили вороны, почуявшие приближение часа щедрого угощения. Чуть поодаль, на возвышенности, сбивались в стаю неуклюжие голошеие падальщики, в ожидании своей доли от пиршества смерти. Природа застыла в зловещем безмолвии, даже солнце, казалось, остановило свой бег по вечному кругу. Со стороны моря, с далеких западных берегов дул теплый ветер, словно пытаясь вдохнуть силы в захватчиков, паруса которых он раздувал, подгоняя это многочисленное воинство к алтарю Эола. Союзники же нахов – величественные и невозмутимые горы – высились за их спинами, мощной грудью своей разрывая в клочья чужие ветра. Их грозная сила и основательность воодушевляли, уютные ущелья вдохновляли. Там, на самом пике самой высокой горы, восседал великий Села, готовый прислать небесное воинство на помощь детям своим, если их собственные силы истощатся.

Отважный Муоца подъехал к выстроившемуся войску своему и, подняв меч, повернулся к воинам.

– Арс-вай! – словно гром с небес прогрохотал его могучий бас.

– Арс-тох! – отозвалось войско на боевой клич своего предводителя.

Передав поводья товарищу, предводитель нахов вышел вперед.

Из стана врагов под яростный рев соратников навстречу Муоце выступил великан в устрашающем шлеме, с разукрашенным щитом в одной руке и внушительных размеров мечом – в другой.

Противники обменялись оценивающими взглядами, сделали по паре выпадов, как бы разминаясь, и со свирепостью тигров ринулись навстречу друг другу. Какое-то время был слышен только скрежет каленого металла. Блики солнца, отбрасываемые доспехами и клинками бьющихся, метались по рядам воинов, напряженно наблюдавших за поединком.

Это были достойные соперники, равные в силе и мастерстве. Однако на стороне наха было главное преимущество – он был значительно моложе и выносливее.

Чужеземец стал уставать. Удары его становились слабее, движения – медленнее и монотоннее.

Муоца выставил щит против направленного в голову меча и, изловчившись, со всей силы нанес ответный удар в шею. Голова врага повисла на тонкой коже, из вен брызнули обильные струи крови и… на землю рухнула первая жертва жестокой битвы.

Муоца поднял окровавленный меч.

– Арс-вай!

– Арс-вай! – восторженным ревом отозвалось войско на победу своего предводителя.

Муоца вернулся к ликующим нахам, развернулся в сторону ощерившихся пиками шеренг врагов и поднял меч над головой.

– Арс-вай! Бейте врага, к,онахи! На колени его! Арс-тох!

Нахи начали древний боевой танец.

Каждая г,ера выстроилась в свой круг, и над затаившимся в ожидании кровавой бури полем прогремела разноголосая песнь во славу могущественного бога войны Арса. «Арс-вай! Арс-тох! Б,ав! Б,ав17!» – вырывался боевой клич из тысяч глоток. Грохот мечей, с неистовой силой бьющихся о щиты, стоял над полем брани. А молодые воины, выстроившиеся позади основных г,ер, во всю мощь били в яппары18, гром которых напоминал небесные раскаты.

Таинственный ритуал нахов, сопровождаемый выкриками тысяч молодых глоток, ввергал врага в ужас. Чужеземцам казалось, что этот едва известный им, и то только по рассказам старых воинов, народ просто жаждал их появления в своих пределах, что предстоящее сражение для них – самое желанное пиршество. Этим странным людям не терпелось поскорее начать необузданное веселье, насытить изголодавшееся чрево свое вражеской кровью. В души многих чужеземных воинов закралось в тот час сомнение в своей непобедимости. Вдобавок ко всему, беспрерывно нападавшие накануне немногочисленные г,еры нахов не дали им ни часу отдыха после изнурительного морского перехода. Каждая крона, каждый ствол вековых деревьев, каждая возвышенность и даже овраг изрыгали стрелы. Они летели отовсюду, пронзая воинов, пытавшихся даже в этой ситуации держать строй. Зловещий свист смертоносных стрел и свирепый гул бессчетного множества гортанных голосов, доносящихся, как им казалось, даже из-под земли, сопровождали их с того самого часа, как они ступили в эту ощетинившуюся против них страну. А ночью нахи с гиком и свистом врывались в их лагеря, наводя дикий ужас даже на бывалых воинов, многое повидавших на своем веку, и тут же, словно призраки, исчезали в темноте, успевая за эти недолгие мгновения отправить щедрые дары ненасытному Аиду, самому мрачному богу пришельцев.

Предельное напряжение, в котором они пребывали уже более двух суток, вконец измотало захватчиков. Эти известные всему миру искусные и отважные воины желали сегодня не победы и воинских почестей, не славы и богатых трофеев, даже не покорных рабов и услужливых наложниц. Нет. Каждый из них мечтал только об одном – дать отдых гудящему от усталости телу.

А боевой танец нахов разгорался все сильней. Не прекращая выкрикивать боевой клич, они поочередно выскакивали в круг, соревнуясь в ловкости и искусстве владения оружием. Ритмичные удары мечей о щиты, сопровождаемые подстроившимися под их такт яппарами, и неистовый бег по кругу доводили их до запредельного состояния, когда тело и душа сливаются в экстатическом исступлении. И тогда… тогда и боль – не боль, и кровь – не кровь, и смерть – не смерть. Все – благо! Все – жизнь! И жизнь – все!.. Враг рвется к твоим святыням, вознамерился осквернить твою землю, твой очаг. Это в его духе. А если этот враг все еще жив – это неестественное в самом сердце естества! Это оскорбление достоинства наха, его Отчизны, его верований! Это чья-то ошибка, исправить которую нахи просто обязаны! Такова воля Неба – приговор для одних и благословение для других!

…Над войском прогремел громоподобный рык Муоцы:

– Арс-вай! Арс-тох! К,онахи, накормите презренное воронье плотью такого же презренного чужеземца! Только победа! И да выживет только тот из врагов, кто рухнет на колени пред нашей истиной! Б,ав!

Войско нахов ринулось в атаку. Строго следуя плану своего предводителя, собранные в центре атаки шишалой острым клином врезались в ряды неприятеля. Звон металла, победные крики и стоны раненых слились в нарастающий гул, словно над полем боя настежь открылись двери огнедышащей преисподней.

Муоца понимал, что он объявлен военным бяччой не по причине какой-то его исключительности и не потому, что в стране нахов не нашлось отважного воина, более достойного этой чести. Наверное, у Совета Страны были на то свои причины. И главная из них могла заключаться в том, что Муоца не раз бывал в тех краях, откуда пришел завоеватель, и был не понаслышке знаком с его образом жизни. Но предводитель выстроившихся сегодня на поле брани нахов знал и другое – что он, Муоца, всего лишь один из многих соплеменников, способных возглавить войско в любом сражении и в любом походе. Его гибель никак не могла повлиять на исход битвы. Опытные г,еранчи уже не нуждались в чьих-либо советах, вся картина предстоящего боя от начала и до самого конца была не раз прокручена ими в своих головах, все действия были согласованы друг с другом. Не было никакого сомнения в том, что свою задачу каждый из них обязательно выполнит, чего бы это ни стоило. Каждый из них мог в любой момент заменить предводителя и довести сражение до победного конца. Именно поэтому Муоца не стал задерживаться на ближайшей возвышенности, где для него был разбит шатер. Он с самого начала боя бился в первых рядах, и это вдохновляло его воинов, придавало им дополнительные силы.

В разгар сражения Муоца и Азни оказались рядом. Легендарная воительница вместе со своими соратницами молнией носилась среди врагов, осыпая их разящими ударами. Взгляд бяччи, полный беспокойства за нежную Азни и восхищения доблестной зарговзой, на какое-то мгновение выхватил и навсегда отпечатал в памяти образ этой необычной девушки. О Небо, как же она была красива и сколько же в ней было отваги! Как же ей шло это изящное боевое одеяние, как же искусно двигался клинок в ее руках и как же ей была к лицу эта лихая дерзость! О женская красота, сколько же в тебе манящей, завлекающей силы!.. О Женщина, как ты прекрасна! И на людях, и у очага! И в девичьем убранстве, и с младенцем на руках! И в ярком свете дня, и в волнующем полумраке таинственного вечера! Как ты прекрасна всегда… даже с острым клинком в руке, вместо более естественного для нее нежного цветка!.. Скажите, друзья, как, ну как жить такому к,онаху, как Муоца, если рядом не будет такой спутницы, как Азни!? Скажите, как? И если ее нет, зачем тогда вообще жить?! И стоит ли называть жизнью ту тоскливую пустоту, в которую она превращается, если рядом с каждым из нас нет своей Азни!? Ну а Муоца? А Муоца обязательно завоюет сердце этой прелестной воительницы. И руки ее тоже добьется! Даже если для этого ему придется стереть в пыль самые высокие в мире горы и повернуть вспять самые быстрые в мире реки! Как же все это легко и просто, если вознаграждение за такой ничтожный подвиг – лучезарная Азни!

…Окружая рассеченное на две части войско противника, в бой вступила конница нахов. Их внезапное появление вызвало панику. Неуправляемое уже войско захватчиков в беспорядке металось из стороны в сторону, пытаясь найти брешь в сужающемся вокруг него смертоносном кольце…

К вечеру все было кончено.

Враг, возжелавший завоевать этот благодатный край и поработить живущий здесь с незапамятных времен вольный народ, в первом же сражении потерял большую часть своего войска. Многие его воины остались лежать на поле брани, другие оказались в плену и лишь незначительная часть сумела-таки добраться до своих кораблей и отчалить от этого проклятого для них берега…

Следующий после сражения день был тяжелым – нахи прощались с героями, сложившими свои головы в праведном бою. Но не было в этом священном ритуале ни заволакивающей глаза печали, ни рвущей сердце тоски. Только гордость! Гордость за соплеменников, имена которых жрецы высекут на камнях замысловатыми рисунками – чтобы ни время, ни бури не стерли из памяти потомков их героические деяния! Души этих счастливцев, на зависть тем, кого Небо не наградило вчера такой честью, уже восседали в кругу великих предков и с этого заслуженного пьедестала наблюдали за земной суетой сородичей. Они будут вечно наслаждаться благодатной милостью Селы в его щедрых и богатых садах, раскинувшихся в синих далях бездонного неба. А по ночам лунными тропами будут спускаться к своим очагам, чтобы оберегать их от чуждых ветров. И потомки знают, что души умерших должны слышать у родных очагов только благородные и праведные речи…

А потом наступило время праздновать победу. Нахи предались веселью. В благодарность за великую милость, проявленную к ним, дети Турпал Нохчо приносили жертвы Селе и Арсу. Было забито множество скота. В каждой крепости, в каждом селении устраивались обильные пиршества. Народ ел, пил, веселился… И боевыми танцами возносил славу богам – покровителям нахов…

Предводитель войска Муоца предстал перед Советом Страны.

– Враг разбит. Захвачено в плен более тысячи его воинов. Военная добыча доставляется на площадь Мехкан Пх,ёха19. Наши павшие воины с должными почестями погребены в родовых склепах рядом с останками предков. Слава им во все времена! Следуя обычаю, я слагаю с себя полномочия военного бяччи.

Немногословные, мудрые старцы склонили головы в знак признания заслуг Актин Муоцы и благодарности за слова его и дела…

– Актин Муоца, – торжественно произнес Ачакан Ташта от имени Совета Страны, – ты выполнил свой долг перед нашими богами, перед отчизной и нахами! Честь и суть звания Военного Бяччи Нахов ты сохранил незапятнанными.

…Через неделю после победы друзья ввели Азни в башню Муоцы. К,онах и красавица, воин и воительница – достойные потомки благородных предков – соединились в священном браке… Чтобы род Турпал Нохчо не прерывался! Чтобы не погас огонь в очаге! Чтобы жизнь продолжалась – наперекор всем войнам!

Девять месяцев спустя, день в день, появился на свет Болат – первенец счастливой четы. Обрадованный столь щедрым даром Небес, Муоца устроил состязания наездников и турнир для воинов. Он разослал гонцов с приглашением на праздник во все крепости и селения земли нахов. Победителей ожидали в качестве призов чистокровные скакуны, воинские доспехи тончайшей работы и оружие, изготовленное лучшими мастерами. Много славных удальцов показали народу свое воинское искусство, силу и ловкость. Старцы, восседавшие на почетных местах, с удовлетворением наблюдали за состязаниями, вполне довольные молодыми сородичами.

И только Ташта, старый Ташта, сиротливо сидел в стороне, изредка бросая отрешенный взгляд на веселящихся соплеменников. Он был погружен в глубокое раздумье. Счет его дням на этой земле подходил к концу, и старец это знал. Но нет… конечно же, нет! Не страшился Ташта смерти. И не бегал от нее никогда. Она столько раз вставала на его пути, пытаясь заслонить своим мерзким видом все то, что дорого и мило человеку. Она столько раз смотрела ему в глаза, стремясь наполнить его душу ужасом безысходности. Да и сама смерть, привыкшая мучить жертву, кидая ее из ледяного озноба в пылающий жар, каждый раз с наслаждением взирающая на агонию несчастного, переступающего последнюю черту между сияющей явью и бездной неизвестности, – эта самая смерть тоже знала, что Ташта не обращает никакого внимания на ее кривые гримасы и что этот человек всегда будет равнодушен к ней, в каком бы ужасающем обличье она не представала перед ним. Нет, не было под этим небом ничего, что смогло бы заставить дрогнуть отважное сердце, бьющееся в груди легендарного Ташты…

Старца, бесстрашным львом прошедшего по нелегким тропам жизни, терзало совсем другое.

Ташта движением посоха подозвал юнца, который оживленно обсуждал что-то со своими сверстниками, и послал его за Муоцой.

Хозяин торжества не заставил себя ждать и вскоре предстал перед старцем.

Ташта привстал, приветствуя молодого человека.

– У меня к тебе важный разговор, Муоца.

– Может, пройдем под навес, Ташта? Там прохладней и шума меньше. Да и обедать пора.

Старец покачал головой.

– Нет, Муоца, нам надо съездить в одно место… Не хотел я отрывать тебя от веселья с верными друзьями да дорогими гостями, ведь это твой праздник. Но… чувствую, время на исходе. Боюсь не успеть. Конец моих земных дней уже близок, поэтому давай-ка поторопимся. Нас с тобой ждет Туш-Лам. Ты, должно быть, слышал о священной пещере на склоне этой горы?

Молодой человек кивнул.

– Я должен поговорить с тобой о важном деле. Сделать это нужно в той самой пещере.

Муоца поднял на старца удивленные глаза.

– Туда же один день пути… Да еще все время в гору… Это и для молодых-то изнурительно, а вам, в ваши-то… – покачал он головой. – Вы выдержите?

– Выдержу, – улыбнулся Ташта.

Старец провел рукой по белоснежной бороде, встал во весь рост и с каким-то юношеским озорством попытался расправить согнутые долгими годами плечи. Впрочем, получилось это у него довольно неуклюже, что вызвало добрую улыбку на лице молодого человека.

Ташта сел и тяжело выдохнул:

– Да-а, силы уже не те. Но ты не беспокойся за меня… Не так уж и плохи дела у старого Ташты! Вели подготовить нам двух коней, да самых резвых.

Кавказ…

Кавказ, ярко наряженный, словно невеста на свадьбу, но своенравный и дикий, как необъезженный конь, во всей своей красе раскинулся у подножия Туш-Лама. Обогретая летним солнцем нежная зелень медленно покачивалась на легком ветерке. Вековые дубы и буки… кокетливые и стройные, словно юные девы, белоствольные тополя… дикие груши, плодами своими заменявшие нахам хлеб в неурожайный год… красная ольха и мягкая липа… Выросшие в дикой свободе огромные деревья с переплетенными мохнатыми кронами, связанные паутиной лиан… Одно тело, единая судьба… В этом общем для всего живого доме жили и благоденствовали разнообразные звери, которые в других краях встречались только самым удачливым охотникам; здесь водились птицы, от вполне обычных до самых редких и таинственных, которым, казалось, место не в реальном мире, а только в волшебных сказках. Крик… свист… уханье да перепевы…шелест-шорох-треск… Нереальная реальность. Сон наяву… Возродившаяся легенда. Оживший миф… Девственные леса Кавказа, полные неизведанных тайн и сулящие неожиданные встречи – как радостные, так и горькие…

В густых лесных чащах и сырых ущельях не раз пересекались пути беспечного человека и ужасного алмаста20. Немало было среди нахов опытных охотников, хитростью или в открытом бою бравших верх над этим огромным чудищем. Но много было и тех, кто оставался лежать бездыханным после встречи с кровожадным гигантом. Тяжелая рука алмаста, его острые зубы и каменная грудь не оставляли обычному человеку никаких шансов на благополучное возвращение под своды своей башни. На победу же в схватке с этой живой скалой мог рассчитывать только богатырь, обладающий хитростью и недюжинной силой… А когда алмасты выходили на опушку подступающего к селению леса и, рассевшись в круг, заводили свои заунывные причитания, предвещающие близкую беду кому-нибудь из аульчан, башни и сакли горцев наполнялись печалью. «О несчастный х,анех, сын минеха из рода синеха21, вот и к тебе постучалось горе. Вот и для тебя настал час прощания с этим прекрасным миром… И не стар совсем, и жизнью не насытился… И сыновей не женил, и дочерей не проводил… Не суждено тебе было видеть, как взрослеют твои чада… – рыдали алмасты, вновь и вновь повторяя свои зловещие пророчества, словно боясь, что их скорбная весть не дойдет до слуха обреченного. – О несчастные, беззащитные дети, как же вам теперь жить без заботливого кормильца, без его защиты?! Кто вас теперь призреет?! Зашатались стены вашей башни, обвалилась крыша вашей сакли… О Сегалла, разве заслужила ты вдовий наряд в твои цветущие годы?! Не услышать тебе больше теплого слова от любимого, не почувствовать на себе его ласковый взгляд. Ты – прекрасная Сегалла, верная жена и любящая мать – разве заслужила ты такую несправедливость всесильного Неба?! Разве заслужила печальную долю вдовы, которую до конца дней будут сопровождать только жалостливые взгляды?! О горе, о несчастье!..» Услышав из уст алмастов свое имя, человек в тот же день начинал готовиться предстать перед Селой. Отдавал последние распоряжения домочадцам, просил прощения у членов семьи, близких и знакомых, у всех, кого словом или делом, вольно или невольно мог обидеть… И через несколько дней бренное тело его занимало свое место рядом с иссохшими останками предков в печальном пристанище – родовом склепе…

А как же много было… Эх! Как же много было тех, кто раз и навсегда потерял голову от взгляда рыжеволосой лесной красавицы! Кто бродил по лесным чащам, лишенный рассудка муками души, не в силах забыть ее сияющий лик, ее манящий стан и умопомрачительные формы. Страстно мечтая еще раз, еще один единственный раз, увидеть девушку; еще раз бросить всего себя под обжигающий взгляд этих огромных похотливых глаз; еще раз нырнуть в глубокий, дурманящий поток между жизнью и смертью; и напоследок… последний раз в жизни… содрогнуться всем телом и испустить из этого тела дух, так и не найдя в себе сил высвободиться… Нет! Не то!.. не желая высвободиться из обволакивающей власти столь сладостного наслаждения!? А сколько было тех, кто блуждал от горы к горе, от чащи к чаще, словно учуявшие по весне самку майские жуки, опьяненные терпким запахом роскошной косы лесной девы22, обреченные вечно скитаться, не находя удовлетворения ни в чем другом!? И не было, друзья мои, не было человека, сумевшего излечиться от этого тяжкого недуга.

Сочная трава на редких просеках, напоенная досыта обильными дождями, согретая щедрым солнцем, обласканная теплым прозрачным воздухом, всегда была для уставшего охотника приятнее и мягче шкуры медведя, расстеленной у домашнего очага. Нежные к мирному гостю, словно материнская рука, и безжалостные к злодею, как месть кровника, древние кавказские леса во все времена оставались для нахов надежным пристанищем, а для врагов – неприступной крепостью. И потому дети Турпал Нохчо оберегали их, как родовой очаг, который должен гореть вечно…

Путники остановились у подножия священной горы. Молодой человек расседлал коней, стреножил их и отпустил на небольшую поляну с густой травой. Ташта жестом пригласил спутника следовать за ним и с непонятно откуда взявшейся суетливостью пошел вперед. Закинув за плечо переметную суму с вяленым мясом, сыром и ячменным хлебом, этими нехитрыми дорожными яствами горца, Муоца последовал за старцем.

Самый искусный следопыт не нашел бы в этом диком уголке нахских гор ни единого признака пребывания человека. Лес, не знавший топора, травы, не видавшие косы, валуны, не испытавшие силу молота, – все первозданно и естественно, чисто и безмятежно. Муоца был обучен знаменитыми охотниками и жрецами читать лес так же хорошо, как и лица людей. Но, как ни силился, он не смог зацепиться глазом за какую-нибудь примету, которая указывала бы направление, по которому следовало идти, будь то выступающий из-под земли камень, необычное дерево или же что-то рукотворное. Муоца никак не мог понять, как старец, который шел вперед довольно скорым для своих лет шагом, ориентируется в этом однообразном покое буйной растительности. Молодому человеку было хорошо известно – даже такой заслуженный к,онах, как Ташта, был редким гостем на этой горе. Ступать на Туш-Лам и беспокоить души покоящихся в ней предводителей нахов старейшинами народа дозволялось лишь в крайнем случае – если на страну надвигалось бедствие, подобное недавнему нашествию чужеземцев или же назревал раскол среди самих нахов и возникала необходимость посоветоваться с испытанной веками мудростью предков, сверить свои дела и помыслы с их нетленными заветами. Нет, Ташта определял маршрут не по каким-то внешним приметам – их просто не было. Его вело что-то другое… Муоца определил эту неведомую силу как таинственное, не всякому знакомое внутреннее чутье, связывающее благородную сущность старца с духом Туш-Лама…

Вскоре дошли до самой пещеры. Муоце понадобилось некоторое время, чтобы освободить вход от кустарника и огромных листьев папоротника. После долгих молитв Ташты, оба вошли внутрь.

Пещера была широкой, с высокими сводами. На одной ее стене висело разнообразное оружие, на противоположной – старинные боевые доспехи к,онахов и мехкарий. Хотя света поступало мало, в пещере было достаточно светло. Тяжело покачивающаяся сырая паутина и свисающие со свода пещеры летучие мыши свидетельствовали о том, что здесь давно уже никто не бывал. В глубине пещеры Муоца заметил плотно закрытую медную дверь. Ни ручки, ни какого-либо замка на двери не было.

Молодой человек, впервые попавший в святая святых нахов, в их духовную кладовую, чувствовал, что сегодня для него откроется какая-то великая тайна. Может даже быть, наступает самое главное событие в его судьбе, которое обнажит перед ним суть всех символов, окружающих жизнь наха от рождения и до самой смерти, вооружит его ум ключами от смыслов… и он, наконец, сможет понять замысел небес, предопределивших каждому человеку время и место его земной жизни; поймет свое предназначение – главный вопрос всех мыслящих людей во все времена! И как ни хотелось Муоце поскорее услышать откровения старца, все же он сознавал, что не должен торопить его своими вопросами. Все, что нужно, Ташта расскажет и без его расспросов. Разве не для этого он привел его на эту священную гору?

Муоца вышел из пещеры и вскоре вернулся с большой охапкой листьев лопуха. Тщательно протерев пыль с большого камня, напоминавшего скорее трон презревшего роскошь и уют сурового властителя, нежели место для отдыха, он застелил его лопухом и пригласил старца присесть.

– Отдохните, Ташта. Вы, должно быть, утомились. Мы с вами проделали нелегкий путь.

Старец тяжело присел.

– Оказывается, Муоца, когда наступает время покидать этот мир, душа и память человека обретают божественную прозорливость, и перед ним вырисовываются ясные картины того, что было сокрыто до сего часа. Сознание разрывает оковы времени и вырывается на волю из кокона земной ограниченности. Покоящееся под пылью столетий прошлое и двоящееся в глазах далекое будущее в одно мгновенье превращаются в непреклонное настоящее. Много светлого, доброго и поистине праведного предстает взору. И радость, и смех, и любовь. Но эта сияющая картина очень скоро тускнеет, так и не успев насытить взор, ибо в тот же час рядом выстраивается бесконечная вереница бед и несчастий. Горе… слезы… ненависть… И сердце наполняется неизбывной печалью… Зло… Как же, Муоца, как же оно разгуляется по земле нахов, сколько мук и страданий принесет оно нашему народу! Без мудрой отеческой опеки старцев, без верных друзей, готовых разделить тяжкую долю, без надежных товарищей, которые стали бы рядом… В полном одиночестве придется нашим потомкам противостоять наступающей на них огромной несправедливости, бескрайнего моря жестокости и лжи, которое накроет все вокруг и всей своей богопротивной массой накатит на нашу землю. Со всех сторон ринутся на Кавказ враги, пытаясь свести со света семя Турпал Нохчо. К,онахи будут удивляться этому напору, не понимая, что же они сотворили такого страшного и непростительного, что весь этот мир с такой ненавистью набросился на них. И мудрые старцы будут ломать голову, не находя ответ на этот вопрос. Но как же много пройдет времени, Муоца, сколько же прольется крови и сколь великое множество благородных сердец разорвется от горя, пока они найдут тот единственно верный путь, который ведет к спасению…

Ташта был не из тех, кто позволял своему языку вести пустые разговоры. Всегда и везде – и на людной площади, и в кругу родных – из его уст исходила только мудрость. Поэтому Муоца затих, внимательно слушая своего наставника, стараясь запечатлеть в памяти каждое его слово.

Старец долго молчал, закрыв глаза и погрузившись в свои мысли. Боясь помешать ему, Муоца почти перестал дышать.

– Сегодня, Муоца, нахи живут вполне вольготно. Не о высоте и мощи наших башен говорю, не об изобилии у очага и в хлевах. Достаток во все времена зависел только от самого человека, его упорства и трудолюбия… Не о том речь. Я о другом. Народ почитает и соблюдает древние законы, в обществе есть согласие и взаимоуважение. Наши юноши и девушки как зеницу ока берегут священные традиции нахов. Нет мужчины, который купил бы себе долгую жизнь, заплатив за нее своей честью. Каждый заботится о своем и не зарится на чужое, общественное для всех свято. Мы твердо знаем, что человек, который приходит к нам облаченным в боевые доспехи и с закрытым лицом, никогда не может считаться желанным и почитаемым гостем, какими бы сладкими ни были его речи. Есть у нас для таких и слово, и меч. Пока в стране нахов женщины рожают сыновей, почитающих Отчизну, как родителя своего, и в любой момент готовых во имя нее сложить свои головы, мы – свободные люди и великий народ. Нет на земле силы, способной поставить такой народ на колени!

Ташта посмотрел на притихшего Муоцу.

– Но так будет не всегда, Муоца. Нет, не всегда так будет. Скоро, очень скоро время начнет свою зловещую игру. Добро и зло, правда и ложь перемешаются, переплетутся в запутанный клубок. Невозможно будет отделить светлое от темного, чистое от смрадного. Народы, не сумевшие сохранить кровь свою в чистоте, нарушившие запреты мудрых предков, накличут на себя великие бедствия. Вся земля на несколько столетий превратится в одно сплошное поле битвы. Малые народы растворятся в больших, большие же народы будут без конца воевать друг с другом. Древние законы, испытанные временем обычаи и устоявшиеся в сознании людей традиции объявят устаревшими и изжившими свой век, их будут подменять новыми законами и правилами, сочиненными властолюбцами в угоду самим себе. В душах людей возобладает все низменное и рабское, благородство же, верность и честь будут изгнаны и осмеяны. Человека будут заставлять почитать как Бога такого же, как он, человека, воспротивившегося этому отправят на плаху, и топор палача опустится на его шею, отсекая от тела мятежную голову… Страшные грядут времена… страшные времена…

Старец снова затих. Слабый ветерок, проникавший в пещеру, слегка шевелил его бороду. Лицо, изборожденное вдоль и поперек проржавевшим плугом неумолимого времени, с каким-то обреченным, но стоическим достоинством повернулось навстречу дуновению. Глаза, потускневшие от печали и старческой немощи, придавленные их тяжелой и непреклонной печатью, медленно прошлись по висящим на стене доспехам и оружию. Казалось, этот металл, когда-то обнимавший тела к,онахов и мехкарий, познавший силу их рук и отвагу их сердец, что-то рассказывал старцу. И не было сомнения в том, что тот прекрасно понимал этот немой язык.

«Да, да, – кивал головой Ташта. – Говорить должен тот, кому есть что сказать… Помню, все помню… Не пропадет, ничего не пропадет зря. Ничего не забудется… И пусть для каждого наступает час, когда к жизни земной приходится повернуться спиной, легкие перестают вдыхать живительный воздух и тело просится в свое первозданное естество. Пусть! Смерть не в силах перечеркнуть все. Смерть – еще не конец!»…

Взгляд Ташты остановился на старинных письменах, выведенных на стенах пещеры. Его глаза, еще мгновение назад напоминавшие пасмурное осеннее небо, стали медленно проясняться, густые брови грозно насупились, иссохшая, но все еще достаточно крепкая рука сжала рукоятку короткого меча.

– Слушай меня, сын благородного Акты, внимательно слушай! Помни эту пещеру, бывай здесь… хотя бы раз в году. Это сердце земли твоих отцов, негаснущий очаг души твоего народа! Дорога любого к,онаха, через какие бы далекие земли и страны она не пролегала, непременно должна приводить его к Туш-Ламу. Нет и не может быть для истинного сына славного племени нахов пути мимо этой священной горы! Не может! Иначе – все! Иначе – конец всякому порядку! Иначе все напрасно – и слова, и дела! Иначе – рухнет мир… Когда наступят времена великих потрясений и огромные волны ужасных бедствий станут одна за другой накатывать на землю нахов; когда враг, не сумевший извести наше племя, станет разрушать его духовные крепости, наполняя души и сознание потомков наших ложью и скверной – зашатаются основы жизни. Война, которая будет длиться долгие века, лишит их возможности хоть на короткое время отложить оружие и заняться созидательным трудом. Племя нахов будет сокращаться, вместо того чтобы расти и процветать; города, крепости и селения превратятся в руины… Великое зло… страшным мором пронесется оно по этой земле. Города уменьшатся до башен, селения превратятся в хутора; погаснут тысячи очагов, и сотня сожмется до десяти; цветущие сады зарастут бесплодным кустарником, в заброшенных хлевах поселятся дикие звери… И племя нахов дойдет до крайней черты, за которой только пустота и тлен…Но нет! Небо никогда не сольется с землей, реки никогда не потекут вспять и семя Турпал Нохчо тоже не переведется на этом свете! Оно будет жить! Вопреки всему!.. Когда враг загонит его в тесный угол, когда старинные обычаи и законы станут отступать под натиском ложных новшеств, когда начнут одна за другой рушиться духовные крепости, немногие оставшиеся в живых к,онахи с последней надеждой обратят свой взор в сторону Туш-Лама. Эти славные юноши и девушки, благородные потомки великих предков, ступят на дорогу, ведущую к пещере, в которой мы с тобой находимся. Здесь они найдут ту опору, которую все эти годы искали, здесь обретут ту силу, с помощью которой остановят разгулявшееся воинство зла…

Ачакан Ташта встал, выпрямил сгорбившуюся спину и расправил сутулые плечи.

– Тептар! Священный Тептар Нахов! Именно в этой пещере хранили во все времена наши славные предки Тептар. Он и сейчас здесь. Наступит час и предводители нахов снова соберутся на Поляне Тептара, сядут в круг и будут держать совет, как это не раз бывало на протяжении веков и тысячелетий… Судьба своенравна, Муоца, таинственны и непредсказуемы ее пути. Никого она не одаривает непреходящим счастьем и никого не наказывает вечным горем – ни отдельного человека, ни целые народы. Всякое хорошее обязательно когда-нибудь кончается, есть свои пределы и у плохого. Когда время, сплетая в бесконечную веревку года и столетия, накручивает отведенные ему земные круги, все приходит в расстройство – и природа, и мысли человека. Уставший бык начинает мотать головой, сотрясая тяжелую ношу, волей Селы водруженную на его рога, будто пытаясь скинуть ее в бездонную черную пустоту. Моря начинают разливаться, горы извергаются пламенем. Навлекшие на себя гнев Небес города и селения уходят под землю. Один за другим начинают рушиться казавшиеся незыблемыми крепости на земле и в сердцах людей. Обычаи, чистые и благородные, как намытое в горной реке золото, начинают покрываться скверной сомнений и разочарований. Человек, вышедший за рамки древних канонов, становится жалким и презренным, как трус, упавший на колени перед врагом. Проходят дни, месяцы, годы, пока взбесившаяся жизнь не возвращается в свое обычное русло. Одни народы исчезают навсегда, другие, обессилевшие и обескровленные, превращаются в рабов. Разбойничьи шайки, отбившиеся от тех и других, объединяются и объявляют себя новым народом. Возникшие таким образом народы со временем приносят неисчислимые бедствия всему человечеству. Но недолгим бывает и их век. Не спасают их ни огромное войско, ни тучные земли, захваченные у других народов. Любое дело, начатое со злым умыслом, непременно и завершиться должно злом, а порядок, не основанный на благородстве, не есть порядок. Народ, у которого нет дня вчерашнего, не может рассчитывать на день завтрашний, ибо не может быть дерева без корней. Тишина не рождает эхо… Такое не раз происходило на этой земле до нас, Муоца, такое будет происходить и после нас… Чтобы семейство Турпал Нохчо смогло сохранить себя в День Определения, когда начнут отделять правду от лжи и добро от зла; чтобы сберечь устремленную в небо древнюю башню, возведенную всем народом, вокруг которой смогли бы вновь собраться нахи, рассеянные по лику земному; чтобы предводители нахов провожали год уходящий и встречали год наступающий вокруг Котла Согласия; чтобы потомки наши не отрывались от своих корней, у нас должна быть общая для всех духовная святыня. И тысячелетия назад, и на тысячелетия вперед эта святыня была, есть и будет только одна – Туш-Лам. В этой самой пещере, в которой мы с тобой сейчас находимся, и в лоне этой горы спрятали в стародавние времена предводители нашего племени Тептар Нахов. Наступит время, когда эти письмена раскроют, чтобы довести до всех людей на этой земле их истины. А до тех пор долг настоящих к,онахов – беречь тайну горы и пещеры. А к,онах, посвященный в эту тайну, непременно должен избрать последним своим приютом старинный склеп на склоне Туш-Лама. Такова воля предков. И потому, Муоца, когда и для тебя настанет тот час, который сегодня наступил для меня, ты должен быть уверен в человеке, который проводит тебя в склеп избранных…

Когда Звезда Двух Жизней Воина23 тридцать три раза пронесется по небесному своду, народы снова сойдутся в жестокой схватке. Истерзанную, измученную землю снова зальют человеческой кровью. Застонет от боли и страданий и земля нахов. Обрушившиеся на их Отчизну бедствия и собственное бессилие доведут до полного отчаяния к,онахов и мехкарий. Наступит День Определения… Вооруженный знаниями своего времени и обогащенный мудростью прошлых поколений, повидавший мир и не оторванный от своей земли, прекрасно разбирающийся в хитростях и коварстве врага, изучивший его законы и повадки сын племени нахов взойдет на священную гору. Он откроет эту медную дверь и чистым, понятным языком провозгласит потомкам Турпал Нохчо истинное Слово предков, их мудрые Заветы. Изведенные тяжелыми думами к,онахи примут Тептар как великий дар. Изможденные тела наполнятся силой, скорбные лица прояснятся! Народ, снова познавший свою истинную суть, возродится! Башни снова станут городами, хутора превратятся в большие селения; зажгутся тысячи новых очагов, и сотня снова станет сотней; сады опять зацветут, в хлевах будет плодиться скот…

Наблюдавший за Таштой Муоца видел, что тот мысленно переживал все то, о чем рассказывал. Внутреннее напряжение отчетливо читалось на его морщинистом лице. Казалось, тяжелые годы жизни и мрачные картины будущего навалились на него с новой силой, как бы пытаясь прогнуть это состарившееся тело и могучий дух.

Старец снова сел.

– До того, как покинуть мир живых, я должен был показать тебе эту пещеру и рассказать о ее тайне, – продолжил он после недолгого молчания. – Таково было решение Совета Страны. Но не думай, что ты получил от нас какой-то дар. Нет, сын Акты, это не дар. Это тяжкий груз, который тебе на протяжении всей жизни предстоит нести на своих плечах. Это твой долг, Муоца. Долг перед народом и предками. Священный долг перед прошлым и будущим! Оберегать пещеру и путь к ней отныне предстоит тебе. Об этом месте не должен знать ни враг, ни даже друг. Перед тем, как ты пойдешь той дорогой, по которой пойду сегодня я, выбери самого достойного, лучшего из лучших среди сынов нахов и приведи его сюда, как сделал это я. В свое время тот приведет следующего… – Ташта резво вскочил. – А теперь идем! Я выполнил свой долг. Проводи меня к Селе. Мое старое тело должно упокоиться в склепе Туш-Лама…

Переложив на Муоцу ответственность за пещеру и ее тайну, Ташта облегченно вздохнул, словно с плеч его свалилась тяжелая ноша. Он вышел из пещеры, сопровождаемый своим спутником, но дальше уже пошел не по той тропинке, по которой они шли сюда, а повернул на восток. Обогнув скалу, нависающую над входом в пещеру, Ташта начал спускаться по склону, покрытому огромными дубами в два, а то и в три обхвата. Листва на их густых кронах наполняла весь склон удивительно мягким, но вместе с тем до боли в сердце тоскливым шелестом. Притихли и обитатели леса, словно почувствовали торжественность происходящего на их глазах действа. Казалось, они в скорбной печали провожали старца, идущего держать ответ за свои земные дела перед главным Судьей. Только редкая птица лениво взмахивала крылом и тут же стыдливо затихала. Откуда-то со стороны доносился шум падающей на камень воды. Ташта сбавил шаг, прислушался и, еле заметно улыбнувшись, повернул на этот шум. С каждым шагом поступь его становилась тверже. Голова старца была гордо поднята, а широко открытые глаза уверенно смотрели вперед. Человеку, увидевшему старца в этот момент, и в голову не пришло бы, что тот идет к самому печальному из всех пристанищ, чтобы остаться там навсегда. Ачакан Ташта шел вперед с нетерпением юноши, боящегося опоздать на свидание с любимой, будто его и в самом деле впереди ждала какая-то радостная встреча, о которой он давно мечтал…

Ташта остановился перед устремленной вертикально вверх, словно стена боевой башни, гранитной скалой. Шедший следом Муоца не сразу увидел вход в пещеру, который был скрыт нависающими ветвями деревьев и густой растительностью. Молодой человек понял, что это за пещера. Он вдруг осознал, что увиденное и услышанное сегодня приговорило его быть погребенным не в родовом склепе, о чем мечтает каждый мужчина в этих горах, а именно здесь, в этой таинственной горе… И никто из его родных никогда не поклонится его останкам…

– Я останусь здесь, Муоца, а ты уходи. Перед тем, как вернуться к себе домой, предстань перед Советом Страны. Они расскажут тебе еще много того, что ты как хранитель тайны должен знать… У нас принято, чтобы тот, кто спускается в темноту, оставлял назидательное слово тому, кто остается под солнцем. Мое завещание будет коротким, – голос старца окреп и напоминал сейчас рычащий звон булата. – Народ, покинувший землю предков, перестает быть народом. Он не возродится до скончания света. И край нахов – всего лишь обычная земля, если сами нахи не живут в нем. Я завещаю к,онахам беречь и землю, и народ. Мечом и словом, духом и мыслью… Кто предпочел чужие обычаи и нравы своим, уже наполовину предал. Такой не должен обладать ни правом слова, ни правом руки. Да не изберут предводителем даже над тремя нахами того, чей корень не питался из недр этой земли, и да не достанется право возглавить народ тому, кто желает и добивается этого. Да не вырастут ни в одной нахской семье сыны, которые отделяют свое счастье от счастья народа. И да не осквернят никогда эту священную землю потом несчастного раба… Да останется земля нахов и впредь щедрой на доблестных мужчин и благородных женщин!

Положив свою руку, достойно послужившую Отечеству, на рукоятку меча, расправив плечи, с горделивым взором состарившегося орла, камнем падающего с небесной выси вниз, чтобы разбить о скалы свое уже бессильное тело, не желая влачить жалкое существование презренного падальшика, Ташта твердым шагом вошел в пещеру – последнее свое пристанище…

Муоца долго стоял, не сходя с того самого места, где с ним попрощался легендарный Ташта. Увиденное и услышанное не породило в его голове печальных мыслей. И на похоронах Ташты он себя тоже не чувствовал. Все его сознание, сердце и душа полнились гордостью за свой народ и к,онахов, которых он рождал. И в последний день своей земной жизни Ташта показал пример крепости духа и преданности двум великим святыням – народу своему и Отчизне! Муоца уже знал, что он не зря жил на этом свете, ибо имел честь лицезреть и слушать таких к,онахов, как Ачакан Ташта…

………………………………………….

Настало время, когда и Муоцу избрали членом Совета Страны… Пришел и он к пещере Туш-Лама, ведя за собой возмужавшего Болата. Срезая кусты и ломая стебли папоротника, освободили вход в пещеру. Как когда-то Ачакан Ташта, Муоца поведал и показал все, что должен был поведать и показать, завещая хранить и беречь тайну Туш-Лама следующему за ним посвященному. Потом обогнул скалу, спустился по склону, покрытому дубовой рощей, и стал перед гранитной стеной. Бросил последний взгляд на белый свет…

Вернулся и Муоцин Болат, проводив своего отца, Актин Муоцу, в склеп к,онахов…

…………………………………………………..

Снова я увидел своих пращуров уже через несколько столетий…

Мир оставался все таким же – жестоким и коварным… бессмысленно жестоким и коварным! Человек продолжал враждовать с человеком… будто главный смысл его пребывания на земле заключался только в том, чтобы убить или быть убитым… будто и замысел Создателя, заселившего эту землю бессчетным многообразием жизни, сводился лишь к одному – торжеству зла над добром, лжи над истиной и жестокости над милосердием…

Равнодушное и неумолимое время неслось по очередному кругу…

…Далеко на западе, вокруг города, заложенного вскормленными волчицей братьями, возникло огромное и сильное государство. Оттуда приходили вести, которые восхищали и вместе с тем удивляли нахов. О богатстве и могуществе этой страны, красоте его городов и воинском мастерстве полководцев ходили легенды. Нахи, сами великолепные воины и не менее искусные строители, воздвигавшие башни и крепости на неприступных вершинах гор, умели ценить и уважать доблесть и трудолюбие, в ком бы они ни проявлялись. И каждый раз при упоминании народа Рима они не скупились на самые возвышенные эпитеты. Наряду с этим там творились и мерзкие вещи. Настолько уродливые, что к,онахи, несмотря на все свое богатое воображение, не могли даже представить их себе. Еще более удивительным было то, что такие постыдные дела не считались недостойными. И уж вовсе поражало, что эти гадости стали обычным делом не только среди рабов, но и в обществе якобы благородных людей. К,онахам, привыкшим ценить честь человека (и женщины, и мужчины) выше всяких святынь, было трудно поверить, что такие нравы никем не осуждались и даже стали нормой жизни. Однако, судя по всему, о далекой стране говорили правду – не могли же все купцы, посещавшие города Кавказа, сговориться между собой и просто из праздности обманывать нахов, оказывавших им гостеприимство и обеспечивавших на своих землях безопасность их караванам.

По весне очередной восточный караван пересек Каспийское море и высадился на землю нахов. В пограничном тупе24 хозяева каравана сообщили, что они намерены добраться до Рима, чтобы продать там дорогие ткани и приправы, которые везут из далеких восточных земель. Узнав об этом, двое молодых людей, уже больше месяца дожидавшиеся каравана именно в Рим, примкнули к купцам, намереваясь дойти с ними до столицы империи и своими глазами увидеть чудеса, которые ему приписывали. Караванщики с радостью приняли молодых людей. Путь был неблизкий и довольно опасный, а двое молодых, крепких и, по всей видимости, искусных в ратных делах защитников, вдобавок к тем воинам, которые сопровождали караван, им никак не помешали бы. В мужестве же этих людей сомневаться не приходилось. Блеск в глазах и суровые, несмотря на молодость, черты говорили о многом, особенно караванщикам, чей промысел обязывал обладать умением разбираться в людях с первого взгляда. На караванном пути не раз случались схватки с шайками разбойников, подстерегавших добычу в самых неожиданных местах. Хотя правители земель и брали с караванов дань за безопасность на своей территории, в нужный момент эти защитники редко оказывались рядом. Поэтому дорогие товары караванщиков, да и жизни их тоже, оставались под защитой одних только небольших отрядов, нанятых перед выходом в далекий путь. Прекрасно зная об этой опасности, никто из купцов не был против того, чтобы их охрана усилилась еще двумя воинами. А если к тому же они из нахов, тем более. О доблести свободных горцев им не раз доводилось слышать не только от их друзей, но и от врагов.

– Что за дела ведут вас в далекий Рим? – спросил на чистом нахском наречии один из караванщиков, довольно моложавого вида старик лет шестидесяти, пристраиваясь к молодым людям, которые ехали немного в стороне. Судя по всему, этот человек был в караване за главного. Смуглая кожа лица, совершенно лысая голова с редкими волосинками на темени, огромный красный нос, блестящий от выступающего из всех пор жира, и редкая, но длинная белая борода… Нет, нельзя было назвать его симпатичным человеком, не согрешив при этом против истины. – Там человек очень легко может потеряться. Правда, есть в этой стране и красивые города, и увеселительных мест тоже предостаточно, но зла и жестокости еще больше. Ваш свободный Кавказ не та страна, которую можно променять на порочный Рим.

– А мы никогда и не считали, что Рим, со всеми его красотами и величием, лучше Кавказа, и ни за что не променяем родную землю ни на какую другую, – ответил один из молодых людей, тот, что сидел на сером коне. Хотя он и казался немного старше своего спутника, но ехал по левую руку от него. Купец, прекрасно знакомый с обычаями нахов, тут же определил, что ему ответил младший из двоих. – Мы не собираемся задерживаться надолго в Риме, не намерены мы и поселиться там. Ни там, ни где-либо еще. Мы покидаем эти горы ненадолго. Ровно настолько, чтобы повидать мир, узнать новые народы, ну и себя немного испытать. И не намерены вернуться до тех пор, пока у нас не будет что рассказать тем самодовольным юнцам, которые думают, будто дальше гор, которые они видят с крыш своих башен, и земли-то никакой нет.

– Ну что ж, неплохое желание, совсем неплохое. Желаю удачи. Если вам удастся вернуться живыми и здоровыми, можете не сомневаться, вам будет что рассказать не только юношам, но и бывалым старикам тоже. Этот мир огромен, немало в нем удивительных вещей. Много чудес римляне собрали у себя. Меня зовут Самайл. Долгие караванные пути не первый раз ведут меня в Рим. Мне хорошо известны нравы римлян и их законы. Когда мы доберемся туда, я покажу вам много интересных мест, познакомлю с известными и влиятельными людьми. Для тех, у кого там нет друзей или знакомых, Рим довольно опасный город.

– Спасибо тебе, старик. Я Астамаран Бага, а это – мой двоюродный брат Оздамаран Буга. Мы рады, что нашим попутчиком оказался человек, который знает Рим. Для таких неопытных людей, как мы, это большая удача. С удовольствием проделаем этот путь в вашем обществе. И советы ваши примем с большой благодарностью.

Караван медленно поднялся на хребет. Самайл придержал коня, глубоко вдохнул удивительно ароматный воздух и окинул взглядом открывшийся с высоты хребта простор.

– Кажется мне, молодые люди, что природа, наряжавшая землю, дошла до вашего Кавказа в момент наивысшего вдохновения. Она вволю порезвилась в этих краях. Чудесные места, просто чудесные! И люди все благородные, красивые и стройные, как и сам этот край. Обильный край, словно улей на опушке липовой рощи. Леса, полные дичи, кишащие рыбой реки, сочные пастбища. Человеку, желающему наслаждаться настоящей жизнью, следует жить только здесь. Но… людям, владеющим этими землями, надо все время быть начеку, оберегая их от чужих глаз и рук, как молодую жену старого мужа! Ну да нахам ли с этим не справиться?! Расскажите, молодцы, что нового в ваших краях, на таинственной земле нахов? Много ли произошло изменений с тех пор, как я проезжал здесь в последний раз? Кажется, это было лет десять назад… Да, десять лет… Как время-то летит!..

– Не знаю, Самайл, что вы увидели десять лет назад и насколько хорошо изучили нас и наши земли, – ответил Астамаран Бага. – Десять лет назад мы были еще юнцами. Наш возраст не позволял нам сидеть в кругу к,онахов во время обсуждения ими важных дел. Мы тогда всего лишь слушали рассказы стариков, уже отошедших от дел и повесивших оружие на стену у очага. Но могу сказать, с тех самых пор, как мы с братом помним себя, в наших горах мало что изменилось.

– Когда-то я провел здесь два года. В ваших городах и селениях у меня было достаточно знакомых и друзей. Благородные люди и щедрые хозяева для гостей! Некоторых из них уже нет в живых, – печально добавил Самайл. – Да и от других давно уже не было вестей. Я уж столько раз давал себе слово свидеться с ними, провести хотя бы несколько дней в их обществе. Но все никак не получалось. И годы все прошли в какой-то спешке, все время в дороге, все время с этой вереницей верблюдов и мулов. Так и промотал свое время, как беспечный гуляка наследство отца. Думал, успею еще пообщаться с этими к,онахами, насладиться их мудрыми речами… Получилось, что сам себя обманул… А сейчас уже и поздно, состарился, а старому телу какой покой в чужом доме… Продолжу волочить свой век, пока не сойду в могилу где-нибудь на обочине караванного пути.

Бага попытался немного приободрить, поникшего было, старика.

– И не поздно вовсе, Самайл. Все вы успеете. О какой такой старости речь? Да вы выглядите моложе нас! И времени потребуется не так уж много. Устроим на отдых ваших товарищей и в течение какого-то месяца проведем вас по городам и селениям нахов. Посетите старых друзей, а заодно и новых заведете. В наших суровых горах и на просторных равнинах немало к,онахов, которые почтут за честь услужить чужеземному гостю.

– Благодарю вас, молодые люди. Спасибо… Ничуть не сомневаюсь, что вы сделали бы это… Я очень хорошо знаю нахов… И эти благодатные земли, которые не дают покоя алчным заморским правителям. Знаю, с какой завистью смотрят на Кавказ народы, находящиеся под гнетом тиранов… Свободная земля, свободные люди… Вы достойны такой жизни!

Перевалив за хребет Бёма25, устремленный с самой макушки гор на север, караван подошел к небольшой речке с мутными желтыми водами. Взору путников открылась роскошная долина. Она не раз упоминалась в древних нахских текстах и легендах. Много писали и говорили о ней мудрецы и ученые Востока и Запада. С юга долину окаймляли горы, с востока границу ее прочерчивал покрытый густым лесом Бёма, с севера одинокий горный отрог закрывал ее от холодных ветров и только на запад открывался ничем не ограниченный простор. Долина была не очень большой, в два-три дня караванного пути. С юга на север ее прорезали несколько рек и речушек. Самая большая из них, Орга26, была еще далеко впереди. Вскоре путники подошли к плотной стене дремучего букового леса. Нахи называли его запретным лесом. Никто не имел права здесь хозяйничать, даже просеку нельзя было прорубить без дозволения Совета Страны. В суровую военную пору леса эти становились для захватчиков неприступной крепостью. Сыны гор, как никто другой владевшие искусством лесного боя, даже незначительным количеством воинов сдерживали во много раз превосходящего по численности врага. Они умело использовали этот надежный щит из вековых исполинов, которые не поддавались ни топору, ни огню.

Когда-то ученые мужи и святые служители назвали эту долину самым благодатным уголком на земле. Никто из них не объяснил, почему «самый благодатный уголок» и почему именно эта долина. Прозвучат когда-нибудь, наверное, ответы и на эти вопросы. А тот, кто хоть раз побывал здесь, и вопросов таких не стал бы задавать, потому что долина сия в самом деле была изумительно красива, ароматный воздух пьянил, а земля отзывалась на труд людей щедрыми дарами.

Караван остановился для отдыха на поляне у самой реки. Слуги отпустили мулов и верблюдов пастись на сочную траву и стали готовить еду для хозяев и довольно многочисленной караванной прислуги. Вскоре над поляной поднялся дым от разведенных под котлами костров, а ветерок разнес по лесу и лощине аппетитные запахи всевозможных яств. Этот запах не мог не привлечь зверей, коими кишели местные леса. Самые смелые из них уже копошились в зарослях вокруг поляны. Караванщиков это не особо беспокоило. Они знали, что ни один зверь, даже самый лютый, не посмеет напасть на такое скопление людей. Однако тревожно фыркающие мулы и удивленно озирающиеся верблюды уже были перепуганы. Ни те, ни другие и не думали пастись. Слугам пришлось подогнать их поближе к стоянке.

В тени огромной чинары хозяевам каравана расстелили старые ковры. Купцы пригласили молодых нахов разделить с ними трапезу.

– Давайте пообедаем вместе, – Самайл указал рукой на места рядом с собой. – Присядьте вот сюда. Попутчики мои хотят познакомиться с вами.

Сидящие полукругом купцы дружно закивали, подтверждая слова своего товарища. Молодые люди заняли отведенные им места.

– Я рассказал им о цели вашего путешествия. Мы просим у своего Бога, чтобы он оберегал вас и послал вам удачу. Будем очень рады, если нам представится случай оказать вам какую-нибудь услугу в пути или в самом Риме, – сказал Самайл от имени всех сидящих. – По правде говоря, нам не совсем понятно, как можно пуститься в такой далекий путь только лишь из простого любопытства… Конечно, если бы заодно с этим… Но мы не видим у вас товара для продажи на рынках Рима, и в переметных сумах не позвякивают эти ваши золотые и серебряные нахарты, чтобы купить там приглянувшуюся вещь. Не знаю, стоит ли любование прелестями Рима такого труда и таких затрат? А, впрочем, это уже не наше дело. Вам, как говорится, видней. Да и кто, скажите мне, кто в этом мире может утверждать, что он по-настоящему узнал нахов? Вы никогда и никому не подражали, оставаясь верными своему пониманию жизни. В вас всегда была своя тайна, так и не разгаданная никем из чужаков. Вы ничуть не изменились с тех самых пор, как этот мир узнал вас. И сегодня нахи такие же, какими в древности их описали в своих письменах наши ученые. Вот и вы пустились в такую даль только лишь для того, чтобы узнать мир и удивить рассказами какого-то бездельника, разлегшегося на крыше башни. И даже не задумываетесь о том, чтобы извлечь из этой поездки какую-нибудь выгоду. Можно побиться об заклад, что подобное не приходило в голову ни вам, ни тем, кто провожал вас в этот неблизкий путь. Это непостижимые для нас вещи!

– Прошу простить, что прерываю вас, Самайл, – заговорил Бага. – Но не так уж мы и чураемся этого мира и его прелестей. Видимо, вы действительно не все знаете о нас и нашей жизни. У нас есть большие отары овец, которых нанятые в чужих землях пастухи летом выпасают на сочных альпийских лугах, а зимовать перегоняют на равнины. Никто не может назвать точное их количество, да и зачем их пересчитывать – все свое, каждый берет, сколько ему нужно. По нашим землям бродят табуны чистокровных лошадей – тоже собственность всего народа. Повзрослевшие юноши выбирают себе коня из любого табуна и сами объезжают его. В наших селениях нет ни одного человека, у которого не было бы коня для ратных дел и лошади для хозяйственных нужд. В кутанах у нас сыра, масла и творога готовят больше, чем мы потребляем сами. Излишки продаем соседям. В наших лесах и на равнинах достаточно пасек, потому в каждой сакле и башне обилие меда и медовых напитков. А наших рыбаков, бороздящих воды Восточного моря27, вы, должно быть, и сами встречали. В горных реках люди запросто, голыми руками ловят царскую рыбу, которой с гордостью потчуют гостей всесильные правители во всех концах мира. Поля щедры, а сады изобильны. Леса полны всевозможной дичи. Даже семилетний ребенок, вышедший в лес прогуляться, не возвращается без добычи. Чего еще желать человеку? И какая разница, сколько еды перед вами – целый бык, зажаренный на вертеле, или сваренная лопатка полугодовалого ягненка? Ведь больше, чем влезет в брюхо, человек все равно не съест. И скажите, какая мудрость в том, чтобы копить и приумножать то, чем ни вы, ни дети ваши, ни дети ваших детей не успеют воспользоваться. Разве в этом смысл жизни? Нет, Самайл, у нас другие ценности, другие святыни. Жить свободными на свободной земле! Выше этого для наших предков не было ничего. А мы… – Бага оглядел своих слушателей и добродушно улыбнулся. – А мы дети своих отцов.

Слуги стали подносить кушанья, источавшие аппетитные запахи. Запеченный на углях дикий индюк, цельная туша молодого козленка, ячменный хлеб, молоко в глиняных кружках, всевозможные напитки различных цветов, сотовый мед в глиняных горшках, фрукты на огромном деревянном подносе. Тут же рядом поставили бурдюки со студеной родниковой водой.

Прошептав молитву на непонятном для молодых нахов языке, старик, сидящий напротив Самайла, отломил краешек лепешки. Вслед за ним все приступили к еде. Чуть в стороне расселись и слуги, оставив двоих прислуживать хозяевам…

– Наши предки с давних времен много говорили и писали о вашем Кавказе, – произнес старый купец, старательно вытерев руки поданным слугой полотенцем. Он был, пожалуй, старше всех своих товарищей. Мягким голосом, приятными чертами лица и светловатым цветом кожи старик выгодно отличался от спутников, будто и вовсе был не их кровей. – Наши ученые мечтали увидеть эти места и хорошо изучить их. Только вот вы никогда не приветствовали такое любопытство чужаков и всякий раз без грубости, но и не особо церемонясь, указывали им на их место. Вы окружаете заботой любого чужеземца, прибывшего в ваши края, возитесь с ним, будто нет для вас никого дороже этого человека. Вы оберегаете его, готовы ему услужить, но никогда не забываете о том, что он – не из вас. «Гость дорог, гость священен, гость в доме огромная благодать, – ответил мне щедрый Дука, когда я попросил его провести меня к Туш-Ламу. – Для любого наха большая честь услужить гостю и, если потребуется, умереть за него. Но мудрецы говорили, что даже самого дорогого гостя не следует слишком долго держать у своего очага. Известно много случаев, Эсип, когда такая беспечность хозяина приносила бедствия и даже позор. Если бы гора эта была моей собственностью, если бы ее можно было взять и принести, я от души и с удовольствием подарил бы ее тебе. Но я не могу распоряжаться тем, что мне не принадлежит, Эсип, и ты не должен просить у меня то, чем я не владею». Дука был щедрым и благородным человеком. Достойный потомок великого предводителя нахов Муоцы. Может и вам доводилось слышать о моем друге Дуке?

Бага и Буга переглянулись. Им очень не понравилось, что одним из их попутчиков оказался Эсип. Именно от него и таких, как он, предостерегал Дука своих сыновей.

Не верю я, говорил он часто, не верю я ветрам, дующим с восточных степей и пустынь. Они покрывают душу песчаной пылью. Другие ветра, изредка накатывающие с запада, севера и юга, хотя и набрасываются жестоким ураганом, сгибают тебя своим порывистым напором, испытывая на прочность твою волю, но убедившись, что ты готов противостоять им, проносятся дальше. Восточный же ветер, хотя нет в нем ни ураганной силы, ни ледяного холода, продувает тебя всего. Он коварен, как сквозняк, и никогда не довольствуется одними лишь легкими своей жертвы, стараясь проникнуть в самую душу, добраться своим могильным дыханием до мозга костей.

Мудрый Дука говорил, что зло, идущее со всех других сторон, будет явным и очевидным, как силуэт хищника за осенним кустом. Зло же с востока змеей проникает в душу и тело человека… Надо быть бдительным к восточным ветрам.

Молодые люди не раз слышали и крепко запомнили эти слова деда.

– У этого Дуки, о котором вы говорите, были сыновья? – Спросил Бага.

– Да. У него было двое сыновей – Астамар и Оздамар.

– Постойте-ка, – вмешался Самайл. – Не о вашем ли деде говорит Эсип?

– Да, это наш Дада.

Эсип встал, широко улыбаясь, подозвал нахов и по-отечески нежно обнял каждого.

– Много времени я провел с вашим дедом, много хлеба-соли съедено в его доме. Я никогда не забывал, сколько добра он сделал, с каким уважением относился ко мне. И всегда мечтал о том, чтобы мне представился случай отплатить ему за это добро. С этой минуты, на все время пути до Рима и в самом Риме, пока мы не расстанемся, вы мои гости. Смело распоряжайтесь всем, что у меня есть, не стесняйтесь, не отказывайте себе ни в чем.

– Мы уважаем и почитаем, Эсип, и ваши слова, и ваши преклонные года. Конечно, в дороге и в незнакомой стране может понадобиться помощь, и мы непременно обратимся к вам, если будем нуждаться в ней. Но, прошу простить нас, Эсип, у нас есть к вам один вопрос. Конечно, мы молоды и мало что повидали в своей недолгой жизни. И не следовало бы нам, наверное, вести такие разговоры с ровесниками наших отцов и дедов. Но тем не менее… Да простятся нам наши сомнения, – в первый раз с момента своего появления среди караванщиков заговорил Буга. Голос его, по-юношески чистый и приятный, не был тем не менее лишен некоторой жесткости, что не могло ускользнуть от внимания слушателей. – Мы ведь тоже, Эсип, не раз слушали мудрых старцев, желая познать людей и этот мир. Мы прошли вдоль и поперек все земли нахов. Бросали детские игры и юношеские забавы, чтобы только послушать рассказы о героях-к,онахах, боясь упустить хотя бы одно слово, слетающее с их уст. Довольно часто рассказывали они и о вас, восточных племенах, людях караванов и рынков. Говорили, что вы любите копить богатства и умеете это делать; что каждый шаг ваш, каждое слово строго выверены и подчинены какой-то цели, которой вы ни с кем посторонним не делитесь. И только… Мы слышали, Эсип, что вы провели у нашего деда пять полных лет. За все это время вы ничем не торговали, не мыли золото в руслах горных рек, не разводили скот. Вы всего лишь общались с нахами, учили наш язык, слушали и записывали наши песни, легенды и сказки. По словам моего отца, вы уже тогда не были молоды. Пять лет довольно большой срок, чтобы добровольно провести его на чужбине, без общения со своими соплеменниками. Если, конечно, это не наказание, наложенное за какую-то провинность, или не попытка укрыться от мести кровников.

Старик внимательно слушал, еле заметно кивая головой. По сощуренным, словно от яркого солнца, глазам было хорошо видно, что слова молодого человека болью отзываются в его сердце.

– Какую же вы преследовали цель, уважаемый Эсип? – продолжал тем временем Буга. – Что вы искали в наших краях? Что хотели узнать? Какие мысли жили в вашей голове, когда вы столько времени проводили под кровлей нашего деда? Еще раз прошу простить меня. У нас впереди долгий и, может быть, опасный путь. Без доверия друг к другу не стоит продолжать его вместе. Мы хотим, чтобы вы доверяли нам, и сами хотим вам верить. Вот почему я и завел этот разговор, вот почему нам важно услышать ваши ответы на эти вопросы… Нам приятно было слышать добрые слова, которыми вы отозвались о нашем деде. Мы благодарны вам за них и рады, что он оставил у вас такую память о себе. «Живший у нас Эсип был мудрым и очень ученым человеком, – сказал он своим сыновьям ровно через месяц после того, как вы покинули его дом. – Это был непритязательный гость, и услужить ему было совсем не в тягость. Но все же мне приходилось всегда быть бдительным, словно босоногому путнику в змеином овраге. Он пришел в земли нахов в поисках чего-то для него важного, с намерением обязательно это найти. Я сердцем чувствовал, что ничего хорошего для нас в этом госте не было. Все чаще спрашивал о Туш-Ламе, стремился попасть туда. И уехал, только окончательно убедившись, что это ему не удастся, что не допустят нахи чужака до священной горы. Я позволял ему находиться в своем доме только потому, что явных причин обвинить его в коварстве или считать нашим врагом у меня не было, а оскорбить гостя, всего лишь подозревая его в чем-то, недостойно благородного человека. Но я никогда не доверял ему». Слова эти были сказаны о вас, Эсип. Мы хотим услышать ваш ответ, прежде чем продолжить путь с вашим караваном. Еще раз прошу простить меня за прямоту. Как говорят в народе, правда она как благородная пчела – дает целебный мед, но и жалит больно. Бывает и такое, о чем не хочется ни слышать, ни говорить. Но с другой стороны, если бы можно было говорить только приятные слова, наверное, люди годами не разговаривали бы друг с другом… Прошу понять меня правильно, Эсип, никто не собирается спрашивать с вас за ваши прошлые дела. В пограничном тупе вы заплатили за право провести караван по землям нахов. Пока вы не покинете наши пределы, ни вам, ни вашему каравану ничего не грозит. Каким бы ни был ваш ответ! Мы просто хотим знать, кто наши попутчики и насколько им следует доверять.

Караванщики внимательно выслушали молодого наха и затихли. Одни из них опустили головы, другие смотрели на Эсипа. Молчание подозрительно затягивалось.

Первым заговорил Самайл. Он сказал Эсипу что-то на своем языке. Слова Самайла вызвали среди караванщиков спор. Судя по их поведению, одни поддерживали Самайла, другие взяли сторону Эсипа. Сам же старик растерянно озирался то на одних, то на других. Наконец он поднял руку, призывая всех к тишине, и хрипловатым, но жестким голосом прикрикнул на своих товарищей. Потом обратился к молодым людям, молча наблюдавшим за происходящим:

– Похожи! Как же вы похожи на Дуку! – Эсип снял какое-то подобие тюбетейки, провел рукой по голове и снова надел ее. – Мне сто тринадцать лет. Когда начинаю вспоминать об увиденном и пережитом, кажется, что их было не сто тринадцать, а сто тринадцать тысяч. Жизнь, молодые люди, не так проста, какой вам она, наверное, кажется. Нет, совсем не проста. Не на всякий вопрос можно найти ответ. Я вот тоже не имею… не имел права сказать вам то, что сейчас скажу. И все-таки… Я остался в большом долгу перед вашим дедом… – Последовала новая пауза. – Я верну этот долг, чего бы мне это ни стоило. Но… какие же вы, нахи, все-таки странные люди. Истинно дети! И совсем не хотите взрослеть. Страшно представить, сколь часто и долго недруги будут играть вами и вашими судьбами, если вы не научитесь распознавать коварство и хитрость ваших врагов…

Среди караванщиков опять возник шум. Самайл пытался что-то объяснить им, но его никто не слушал. Один из них, рослый крепкий мужчина сорока пяти-пятидесяти лет, приблизился к Эсипу. Он схватил старика за плечи своими сильными руками и стал что-то зло выговаривать ему, часто кивая головой в сторону молодых людей. Его грубый тон и, по-видимому, столь же грубые слова заставили старика покорно согнуть спину. Самайл тоже отступил, как только здоровяк бросил на него угрожающий взгляд из-под густых бровей. Из десятка караванщиков ни один не посмел вступиться за старика.

Внимательно наблюдающий за всем этим Буга твердым шагом подошел к вцепившемуся в старика человеку, перехватил его руку в запястье и с холодной решимостью отвел от плеча старика. При этом правая рука Буги крепко сжимала рукоять меча. В его взгляде, застывшем на массивной переносице самоуверенного хама, даже слепой увидел бы нескрываемое презрение.

– Пока Эсип находится на земле нахов, он наш гость, пусть и соплеменник вам. Знайте, что честь и жизнь всякого гостя под защитой наших мечей! – растягивая каждое слово, ледяным тоном проговорил горец.

Бага внимательно наблюдал за караванщиками, готовый в любой момент вступить в схватку. Хотя он и уступил право слова двоюродному брату, ни в коем случае не собирался уступать ему привилегию первым броситься в бой.

Купцы, понимая, где они находятся, отступили.

– Спокойно, Бага, спокойно, брат наш. Нам не нужно ссориться, – мягко произнес Самайл, прижимая правую руку к сердцу. Желая, видимо, показать свое уважение к молодому человеку. – Мои товарищи не желают зла Эсипу. Наоборот, они хотят уберечь его от опасного для него же самого шага.

– Чтобы понять, что тут происходит, вовсе не обязательно знать ваш язык, – все тем же мягким голосом сказал Буга. – Мне кажется, вас не совсем устраивает то, что Эсип хочет ответить на наши вопросы. – Буга посмотрел на старика. – Отвечать или нет – это дело только Эсипа. Пусть он сам и решает, как ему поступить. Если не захочет, пусть не говорит ничего. Но тот, кто попытается силой заставить его молчать, сам замолкнет навеки.

Караванщики еще какое-то время спорили, перебивая друг друга, но вскоре притихли, видимо, договорившись о чем-то между собой.

Самайл подошел к Буге.

– Ох-хо-хо, как же некрасиво все получилось. Чуть было не поссорились без всякой на то причины, – досадливо качал головой купец. – И ты, Буга, конечно же, прав. Впереди у нас долгая дорога, если нет доверия друг к другу, нечего и идти вместе. Мы так рады были, что вы примкнули к нашему каравану, и никак не хотим терять таких попутчиков. Спешка никогда не приводит ни к чему хорошему. Мы не можем враждовать с вами. Хотим дружбы с нахами, и всегда к ней стремились. Всякий мирный человек чувствовал себя на вашей земле даже в большей безопасности, чем у себя дома, потому что знал, что ни коварства, ни предательства с вашей стороны не будет.

– Тем не менее, Самайл, мы хотим поговорить с Эсипом. За все время, что он провел у нас, он не совершил ни одного недостойного поступка, но и заслужить полное доверие Дуки тоже ему не удалось. Поэтому вы должны понимать, что нами движет не праздное любопытство. Независимо от того, поедем мы с вами или дождемся следующего каравана, я не могу не задать ему несколько вопросов.

– Ну что ж, Буга, это совсем несложно будет организовать, – Самайл с улыбкой на лице похлопал молодого человека по плечу.

Сказав Эсипу пару слов на своем языке, он вернулся к своим товарищам.

Но поговорить с Эсипом молодым людям все же не удалось. То ли старика крепко припугнули товарищи, то ли по какой другой причине, только возвращаться к прерванному разговору он уже не желал. Понимая его состояние, молодые люди не стали настаивать.

– Ну что, Буга, как поступим? – спросил Бага, когда они с братом отошли в сторону, подальше от караванщиков. – С ними поедем или будем дожидаться другого каравана?

– Поедем с этим, – твердо и уверенно ответил тот. – Эсип хотел нам что-то рассказать, но те пригрозили ему и он замолк. Ты разве не помнишь, что наши старшие говорили о нем. Они подозревали, что он искал Туш-Лам, чтобы разгадать его тайну. А пытаться проникнуть в тайну Туш-Лама может только враг. Враг нашего народа. Нет, Бага, мы обязательно должны идти с ними. Я хочу знать, что это за люди. Однако нам следует быть бдительными. Не верю я этим чужеземцам и нашему с тобой «другу» Самайлу тоже…

– Ну-у, ему-то не следует верить в первую очередь, – добавил Бага.

…Через три месяца, без каких-либо происшествий в дороге, караван достиг стен Рима. Буге и Баге довелось увидеть земли и народы, о которых они даже не слышали. Молодые люди узнали для себя много интересного, завязали знакомства, а кое с кем успели даже подружиться. И, естественно, многие из новых друзей дали обещание непременно побывать на земле нахов, в гостях у братьев.

Эсип, слегший в дороге от непонятного недуга, к концу их путешествия лежал уже при смерти. За все время пути караванщики не отходили от старика, так и не позволив ему остаться наедине с молодыми людьми. Куда бы он ни отлучался, за ним тут же увязывался кто-нибудь из его соплеменников. Да и Эсип не решался открыто возмутиться такой назойливой опекой.

Однако старику все же удалось поговорить с братьями до отхода каравана в обратный путь. Воспользовавшись моментом, когда власти города пригласили купцов для улаживания торговых вопросов, он позвал к себе внуков Дуки.

Старик совсем исхудал, все тело его сжалось в какой-то скрюченный комочек, в глазах догорали последние искорки жизни. Невозможно было без боли в сердце смотреть на это несчастное существо.

– Присядьте, у меня совсем не осталось времени. Слушайте и не прерывайте меня. Я виноват перед вашим дедом и благородным народом нахов. Вы тоже часть этого народа, в ваших жилах кровь Дуки и потому у вас я прошу прощения моих грехов… Мне не удалось довершить свое грязное дело, но я жил среди вас с коварством в душе. Сегодня я рад, что не смог тогда достигнуть своей цели. Но в то время в моей голове были другие мысли… Я был глух и слеп, ничего не понимал. Мне казалось, что укрепляя силу и мощь моих правителей, я спасаю мир от зла. Как же я заблуждался! Оказывается, я сам и был вестником этого зла, орудием в его руках. – Эсип стал задыхаться. Горло его напряглось, словно там застрял твердый ком. Буга рукой осторожно приподнял голову старика и поднес к его губам кубок с водой. Больной сделал небольшой глоточек. – Зная, что я твердо намерен поговорить с вами, мои товарищи отравили меня. Этот яд и свалил меня с ног… Теперь уже не встану.

– Может, найдется какое-нибудь противоядие, Эсип? – Братья, достаточно узнавшие своих попутчиков за эти три месяца, ничуть не удивились словам старика. – Вы же и сами разбирались в целебных травах и магических заклинаниях?

– Нет, дети мои, я не в силах найти противоядие, – покачал головой Эсип. – У каждого из моих соплеменников свой рецепт приготовления яда, у нас не принято делиться с кем-либо ни способом приготовления, ни противоядием. Я даже рад, что все заканчивается… Устал я… Нет ни детей, ни внуков, ни даже племянников… никого… Некому печалиться обо мне, некому вспомнить… Вот с вами сблизился… и полюбил вас… Хотя бы вы вспомните старого Эсипа добрым словом…

Старик перевел дух и продолжил:

– Прав был Дука в своих сомнениях, я действительно был послан нашими жрецами и предводителями узнать тайну вашего Туш-Лама. Нас, несколько человек, обучили тайным знаниям, наполнили наши дорожные сумы золотом и серебром и отправили в страну нахов. Ближе всех к цели удалось подобраться мне. Сразу же по прибытии в ваши края я попал в дом Дуки. То что мой хозяин и есть один из тех, кто посвящен в тайну Туш-Лама, мне стало известно довольно скоро. Я много раз пытался разными уловками вызвать его на откровенность. Отчаявшись добиться чего-либо уговорами, попытался купить его золотом и серебром. Предлагал столько богатств, что не всякий правитель отказался бы от них. Но Дука даже не взглянул на разложенные перед ним драгоценности. «Да спрячь ты этот металл и эти камни, Эсип, – добродушно посмеивался он. – Зачем мне загружать свою башню этими безделушками и потом всю жизнь стеречь их? И какая мудрость в том, чтобы собирать больше, чем нужно для жизни? То, что все равно придется оставить в час смерти? Я же свободный человек, Эсип, и не могу стать рабом ни человека, ни золота! Разве не верх глупости копить то, что ограничит твою свободу!» Да, Дука был таким. За всю свою долгую жизнь мне не встречался человек благороднее, щедрее и чище, чем он. Вы с полным на то правом можете гордиться своими корнями! В ваших жилах течет здоровая кровь, способная противостоять любым недугам!

Эсип затих, услышав какой-то шум на улице. Бага подошел к окну и сквозь толстые бронзовые прутья решетки выглянул наружу. По каменной мостовой шла ночная стража, более двух десятков человек. Это было обычным делом. Такие отряды, следящие за общественным порядком, дежурили всю ночь, обходя улицы и кварталы. В городе орудовали банды грабителей, которые нападали не только на одиноких прохожих, но иногда даже на дома зажиточных римлян, охраняемые немногочисленными наемниками. Особенно активно проявляли они себя по ночам, когда было довольно просто скрыться после своих черных дел. На площадях Рима что ни день можно было услышать жуткие истории о преступлениях этих банд. Ограбления, похищения целых семей с целью получить выкуп. А то и того хуже, уведут прямо из брачного ложа молодую жену какого-нибудь богатого римлянина, который, естественно, не поскупится, чтобы вернуть обратно столь ценное сокровище. С таких вот страшных и позорных сообщений начинался почти каждый день. Именно это и удивляло гостей с Кавказа больше всего. И невозможно было поверить в то, что у городских властей недоставало сил остановить эти злодеяния – не было, наверное, в мире города, в котором одновременно находилось бы столько вооруженных людей, как в Риме. И все это войско, с опытными военачальниками во главе, было хорошо обучено и подчинено строгой дисциплине. Для них не составило бы никакого труда в одночасье разгромить разрозненные шайки разбойников. Видимо, дело было совсем в другом – банды эти находились под тайным покровительством влиятельных римлян, получавших свою долю от их добычи.

Проводив глазами стражу до угла соседнего здания, Бага вернулся к старику, рядом с которым оставался дежурить Буга.

– Похоже, и вы не посвящены в тайну Туш-Лама. Меня это не удивляет. Совет вашей страны подпускает к ней только заслуженных к,онахов, выбранных им самим, а вы еще не успели покрыть славой свои имена. Они знают значение и цену тому, что столь ревностно берегут. Но и эти мудрецы не знают всего. Они считают Туш-Лам и ее тайну собственностью, сокровищем только своего народа. Уверены, что богатства горы и спрятанные там истинные знания спасут ваше племя от самых страшных бедствий. Конечно, они не ошибаются. Ни в коем случае! Но помимо этого, есть и другое, второе значение того, что сокрыто в той горе. А за пределами вашей страны достаточно людей, которым известно это второе значение. Они всегда будут стремиться в ваши края. И Туш-Лам будут искать и не раз еще попытаются отобрать его, изгнав вас с ваших земель или же уничтожив нахское племя… Потому что в этой горе и его тайне – сакральная суть человека, ключ к его познанию и управлению им. Потому что в ней –знания о смысле жизни и загадочных письменах судеб людских. Все племена на земле, звери и птицы, все живое, даже ничтожно малые насекомые, где бы они не находились сейчас, – все оттуда, от этой горы. Начало всего – там! Ученые, обладающие тайными знаниями, не подвергают эту очевидную истину сомнению. Судя по всему, и завершиться все должно там же. Истина, суть и сила того, что лежит между началом и концом всего сущего, и сокрыты в Туш-Ламе… Помнится, вас удивляло, что в самых неожиданных и далеких местах попадались люди, владеющие вашим языком. И этому есть объяснение. Простое объяснение. Ваш язык один из самых древних языков, некоторые ученые уверены даже, что это тот самый язык, на котором говорил второй из отцов человечества. Не знаю. Но одно не подлежит сомнению – разгадать и понять тайну Туш-Лама можно только с помощью вашего языка. Поэтому всякий человек, желающий постичь смысл тайных знаков, хочет он того или нет, должен знать язык нахов лучше самих нахов.

– Да что же это, в конце концов, такое, Эсип! – в тусклом свете факела глаза Буги блестели, словно два уголька. – Везде только и слышно– Туш-Лам да Туш-лам! Дома, у родного очага – Туш-Лам! На площадях – Туш-Лам! На свадьбе, похоронах, на Совете и даже с девушкой у родника – Туш-Лам! Везде и всюду – Туш-Лам, Туш-Лам, Туш-Лам! И теперь здесь, на самом краю света, снова Туш-Лам! И что в нем за волшебство такое? Можно подумать, что весь мир просто готов рухнуть, если кто-то доберется до этой горы!

– Может и не рухнет, Буга… может и не рухнет. Но то, что по нему пронесется невиданный до сих пор ураган, это точно. Ураган, который на одни народы навлечет ужасные бедствия, другим же – принесет долгожданное освобождение от гнета. Много на земле тех, кто мечтает об этом дне, но немало и таких, кто делает все, чтобы он не наступил. Если власть над Туш-Ламом обретут алчные и кровожадные люди, народы и племена попадут под невиданный гнет. Нигде, ни в одном уголке мира не останется ни одного мужчины, который будет в состоянии оберегать от зла жену и детей своих и сам сможет остаться хозяином собственного тела. Небольшая кучка людей станет хозяином мира и будет творить над всеми народами полный произвол. Но если гору и его тайну вскроют благородные люди из тех, кого вы называете к,онахами, весь этот огромный мир и все населяющие его народы будут благоденствовать…

– Так почему бы не вскрыть этот самый Туш-Лам? Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?

– Нельзя. Рано. Слишком рано. Время еще не настало… времени надо созреть. Еще не ступил на землю тот, кто должен ступить… И не возвестили еще последнее Слово. Рано. Еще слишком рано! Многое должно измениться, в том числе и ваш народ. Нахам не достает одного слова, одного знака, чтобы дойти до главной сути Великих Знаний, до самой основы Истины. И слово это должно к ним прийти извне. Но, Бог Ты мой, как же далеко до этого времени! Человечеству еще предстоит столько всего пережить и перестрадать! Но и тогда, возвещенное где-то далеко, оно так долго и с таким трудом будет добираться до вас. Поруганное и оскверненное, задавленное ложью и злом Слово вновь возродится на земле нахов. Этим святым Словом и вскроют Туш-Лам. И только тогда на земле установится справедливость. А до тех пор тайну, гору и ее силу нельзя раскрывать. Хранить такую тайну очень трудно, ибо хранитель должен оберегать ее и от искателей извне, и от своих собственных соблазнов. А вторые нередко сильнее и опаснее всех врагов вместе взятых. Поэтому ваши мудрые вожди доверяют хранение тайны и защиту горы только самым достойным к,онахам… Много, Буга, очень много на земле народов и правителей, которые не раз попытаются изгнать вас с ваших земель и самим стать хозяевами горы. Они не пожалеют для этого ни богатств, ни людских жизней. Именно с такой целью был направлен и я в ваши края. Чтобы разведать тайну Туш-Лама, а заодно и проверить вашу силу…Дука был мудрым человеком. Он сразу же разгадал цель моего появления на земле нахов. За все пять лет, что провел у вас, я все время, куда бы ни уединялся, чувствовал на себе его неусыпное внимание. Он знал о каждом моем шаге, хотя я никогда никакой слежки за собой не замечал. Поэтому, когда возвращался назад, отозванный теми, кто меня послал к вам, у меня не было ничего, кроме основательного знания вашего языка… Но одно приобретение я все же уносил с собой – искреннюю любовь к нахам и вашей прекрасной земле… И сегодня по городам и селениям нахов, притворяясь вашими друзьями, но скрывая в душе своей коварство и подлость, бродит очень много таких же искателей тайны, каковым был я когда-то. Если бы все можно было решить простым захватом горы, вы не знали бы ни одного мирного дня. Но тем, кто мечтает видеть весь мир у своих ног, вовсе не нужны ни ваши равнины, ни ваши леса и горы. Их манит не земля нахов, а Туш-Лам и его тайна. А знает гору и владеет ее тайной всего несколько человек. И ваши вожди строго следят, чтобы посвященных в тайну не было больше, чем нужно. Если идти на вас войной, появляется риск, что ключ к тайне исчезнет навсегда. И тогда все окажется напрасным… Одним из посвященных в тайну, ее хранителем и был Дука… Подскажите-ка мне, где похоронен ваш дед? – неожиданно спросил Эсип.

– Дада пропал без вести в горах.

– Нет, друзья мои, ваш дед упокоился в склепе Туш-Лама… Такова судьба всех посвященных в тайну…

Внезапно подступивший сухой кашель прервал рассказ Эсипа. Сжимая иссохшую грудь похожим на куриную лапку крючком руки, старик зашелся в кашле. Бага сбегал в прихожую и вернулся с глиняным кувшинчиком.

– Глотни молока, Эсип, оно еще не совсем остыло. Это остановит кашель.

Больной с трудом сделал пару глотков. Молоко и в самом деле помогло. Но дышать Эсипу становилось все трудней. Он с большим усилием втягивал в себя воздух, который застревал в горле и отказывался проходить дальше. Легкие старика хрипели с присвистом, словно старые изношенные меха.

– Я не доживу до завтра, – собрав последние силы, произнес Эсип. – Мои задубевшие легкие уже не в силах втягивать воздух. Я еще очень много всего хотел рассказать вам, но… Вы и сами видите мое состояние… Не задерживайтесь здесь, возвращайтесь на Кавказ. Ваше место там. За пределами ваших земель только насилие, горе и рабство. Вам не найти в этом мире ничего, что может привлекать человека, родившегося на Кавказе и выросшего среди нахов. На протяжении всего пути я часто смотрел в гороскоп – ваша судьба тесно связана с Кавказом. Вы нужны там. Возвращайтесь, и как можно скорей. Здесь наступают неспокойные времена. В Римском государстве много рабов – купленные на невольничьих рынках, рожденные в рабстве или захваченные в сражениях пленники. Ходят слухи, будто они восстали и собираются идти на Рим. Говорят, силы их растут с каждым днем. Не думаю, что ими управляют глупые люди. Должно быть, в их среде достаточно бывших воинов, и они вполне могли избрать предводителем человека, знающего ратное дело. Но отношение римлян к рабам всегда было бесчеловечным, это не могло не ожесточить самих рабов. И они, вопреки здравому смыслу, все же могут пойти на Рим. И если это произойдет… Человек, тянувший тяжелое ярмо рабства, становится кровожадным и безжалостным… Случиться может всякое. Восставшие не станут разбираться, кто римлянин, а кто путешественник. Поберечься не мешает, поэтому уезжайте, не откладывая. Может статься, что скоро уже невозможно будет это сделать.

Старик снова затих.

Как и в прошлый раз, по улице прошла стража, поднимая жутковатый в ночной тиши шум своей тяжелой поступью.

– У моих ног, под циновкой, лежит мешочек. Подай его мне, Буга, – попросил Эсип.

Мешочек был небольшим, но достаточно тяжелым.

– Здесь, конечно, не так много, но на дорогу, я думаю, вполне хватит. Примите это от меня как небольшой подарок внукам моего друга, славного Дуки… Если мои соплеменники узнают о том, что у нас состоялся этот разговор, они попытаются убить вас. Конечно, в открытую схватку они с вами не вступят, но вам не спастись от их коварства. Яд и нож в спину из-за угла – это их оружие, которое, к сожалению, промахов не дает. Вам надо уйти отсюда до их возвращения.

– Нет, Эсип, мы не уйдем отсюда, пока не отомстим им за то, что они сделали с вами! – вскочил Буга.

– Уйдете, Буга, уйдете. Должны уйти! Чтобы они ни сделали, сколько бы зла по отношению ко мне ни совершали, они все равно остаются моими братьями, одной со мной крови… Они сделали то, что обязаны были сделать. Это их долг перед своим племенем. Может быть, на их месте я поступил бы так же… Так что уходите и не встревайте в наши дела. А я и так уже слишком задержался на этом свете, и нет ничего, что могло бы радовать меня, проживи я еще сто лет. Когда ты вдруг находишь ложь в том, что тебе всегда казалось единственной истиной на земле; когда ты осознаешь, что всю свою жизнь молился ложным божествам, обрывается нить, которая связывает тебя с этим миром… Одно меня беспокоит – путь, по которому я шел все эти годы… оказался… не тем путем, что ведет к истине и добру… Боюсь, это превратит в неисчислимые муки мою загробную жизнь…

Эсип замолчал, уставившись широко открытыми глазами в каменную стену. Дыхание его все чаще прерывалось, заострившийся подбородок мелко подрагивал.

– Уходите из Рима, – с трудом произнес он. – Счастливо вам добраться! Передавайте мой прощальный поклон вашим горам, пусть и они простят меня… Будьте достойны выпавшего вам жребия!

Хотя в Рим молодые люди добирались три месяца, обратный их путь растянулся на три года. И против римлян довелось воевать, примкнув к войску Спартака. Иначе и быть не могло, ведь Бага и Буга являлись свободными людьми! Естественно, их симпатии были не на стороне поработителей. Да и может ли быть свободным человек, не желающий такой же свободы и другим?! Только тот, кто сам способен стать рабом и безропотно жить в рабстве, может возжелать поработить другого!..

Предводитель гладиаторов, заключив договор с морскими пиратами, собрался уже повести свои отряды к морю, чтобы на кораблях этих разбойников покинуть пределы Рима.

Фракиец встретился с Багой и Бугой, которые уже успели показать себя доблестными воинами. Спартак предложил братьям остаться с ним. Бага был склонен принять предложение гладиатора, однако Буга напомнил ему о том, что их путешествие слишком затянулось и пора возвращаться домой. Да и в верности принятого полководцем решения старший из братьев сомневался. Если даже не обращать внимания на всю сложность перехода к морю под непрерывными ударами преследующих их легионов Рима, Спартак, по мнению Буги, не имел права доверить судьбу стольких людей не подкрепленному ничем слову бесчестного грабителя, которому ничего не стоило обмануть или предать восставших.

Буга прямо высказал свои сомнения.

– Я не вижу иного пути, Буга, – замотал головой фракиец, чей полководческий талант не подлежал сомнению. – Мы не в силах противостоять хорошо обученным и дисциплинированным легионам, которых к тому же с каждым днем становится все больше. Останемся здесь – разобьют рано или поздно. Либо падем на поле боя, либо окажемся на виселицах или прибитыми к столбам. Я в ответе за своих товарищей.

– И кто тебя может призвать к ответу?

– Я сам. Зачем мне другой судья? Идите с нами, вы нужны нам. За этим морем нас ждет свобода. Мир огромен, мы сумеем найти землю, которая никому не принадлежит и за которую не придется проливать кровь.

– Нет, Спартак, – решительно покачал головой Буга, не оставляя в душе бывшего гладиатора никаких сомнений в том, что это окончательное решение братьев. – Мы вернемся на Кавказ. Там наша родина, за которую мы будем сражаться и которую будем защищать от всякого, кто позарится на нее! Мы нужны соплеменникам, и будем с ними! Прощай, брат… От всей души желаем вам достичь свободы, во имя которой вы сражаетесь!

– Удачи и вам, и да помогут боги моим юным друзьям добраться до родного Кавказа! Я рад, что узнал вас. Если Фортуна улыбнется мне и судьба позволит еще немного пожить на этом свете, непременно побываю в ваших горах. Так что ждите гостя, братья мои!

…Только через много лет дошли до Буги и Баги вести о трагическом конце предводителя рабов. Преданное пиратами небольшое войско оказалось на голом песчаном берегу в окружении легионов Рима. Произошла скоротечная и жестокая расправа. Многие восставшие пали в том сражении, остальных же распяли на многочисленных крестах, установленных вдоль дорог, ведущих к великолепному, но кровожадному и развратному Риму…

То не было восстанием с далеко идущими, хорошо продуманными целями. Оно вспыхнуло внезапно, когда доведенным до отчаяния жестокостью и издевательствами рабам представился случай отомстить своим мучителям. У восставших не было сил на долгую борьбу с империей, не было даже союзников среди многочисленных врагов Рима. Единственной движущей силой восстания была ненависть к римлянам и их порядкам. И потому, как всякое начинание, основанное только лишь на ненависти, оно было обречено на поражение. Потому потерпел поражение и Спартак…

………………………………………………………..

…В свое время и Буга шагнул во вторую пещеру Туш-Лама. Через несколько лет после него упокоилось там и состарившееся тело Баги…

*****

А колесо времени продолжало свой мерный ход…

Проходили двадцатилетия28… Проходили века…

Ты и не думал меняться, мир. Наоборот, ты втягивал в свои кровавые игры все новые и новые народы. Крови и слез, бед и несчастий в тебе становилось все больше и больше. Жизнь человеческая… жизнь слабого, беззащитного человека, его дни, месяцы и годы продолжали оставаться во власти непреходящего горя…

…На род человеческий обрушилось очередное бедствие – откуда-то из глубин бескрайних азиатских степей вышли полчища узкоглазых кочевников. Кара небесная, вестники конца света… Словно бесчисленные колонии неутомимых муравьев расползались они по земле, оставляя за спиной разрушенные города, выжженные поля и горы трупов.

Докатилась эта смертоносная волна кровожадных и кривоногих степняков, вросших, казалось, в спины своих низкорослых, но невероятно выносливых лошадей, и до земель нахов. И началась война… Долгая, изнурительная, кровопролитная. Из года в год ранней весной разгорался огонь войны и продолжал гореть ярким пламенем до первых заморозков. Потом, на несколько зимних месяцев, наступал покой – враг уходил зимовать в степи. Но каждой следующей весной война возобновлялась с новой силой, и кровь снова ручьями стекала по склонам Кавказских гор. Нахи косили врагов, словно весеннюю траву, но тех не становилось меньше. С каждым следующим днем их ряды увеличивались. Дошло до того, что среди горцев пошли разговоры о том, что жены степняков рожают детей не так, как все другие женщины – девять месяцев вынашивая в своей утробе, а мечут икру, подобно лягушкам и рыбам. Была даже снаряжена группа охотников с целью выкрасть несколько женщин из лагеря степняков, дабы подтвердить или опровергнуть этот слух. Азиатки были доставлены. Жрицы бога Селы тщательно осмотрели их и пришли к поразительному выводу – это были обычные женщины, которые, естественно, никакой икры не метали. А поразительным сей факт для простодушных нахов казался потому, что ничем иным объяснить многочисленность этого племени было невозможно.

Для кавказцев все азиаты были на одно лицо. Казалось, что их и в самом деле не женщины рожали, а выстругивала рука плотника по одному и тому же шаблону или отливали в однообразных формах. Нахский воин немало удивлялся, когда перед ним буквально из-под земли вырастал именно тот враг, которого он только вчера зарубил собственным мечом. Можно было подумать, что эти странные чужеземцы обладают волшебным эликсиром, способным соединять разрубленные мечом тела и вдохнуть в них жизнь. И не было уже сомнений в том, что враг, которого ты поразишь сегодня в самое сердце, завтра все равно выйдет на поле боя живым и невредимым.

Но этот враг не искал Туш-Лам. Нет. Он вряд ли даже знал о его существовании. Степняки желали только одного – покорить мир своей многочисленностью и талантом военачальников. Им не было никакого дела до силы истинного Слова и тайных знаний.

Война продолжалась годы и годы. Нахское племя все уменьшалось и уменьшалось. Им пришлось отступить к горам, к самому сердцу своих земель. Враг был остановлен у подножий гор, которые превратились для него в неприступную крепость. Однако плодородные равнинные земли на долгое время оказались в руках степняков.

Даже тогда не вскрыли предводители нахов Туш-Лам. Время еще не настало, говорили они, не родила земля пока того, кто должен открыть медную дверь… рано еще…

– Неужели дрогнули храбрые к,онахи! – обратился к соплеменникам прославленный предводитель Борз. – Неужто врагу удалось посеять в наших душах сомнение! Неужто уступят горные орлы степным стервятникам?! Неужели мы опозорим могилы наших славных отцов?! Да неужели же мы, дети Турпал Нохчо, не защитим честь наших матерей и сестер, неужели позволим врагу осквернить нашу землю?! Неужели допустим, чтобы в благодатном краю нахов жили и плодились мерзкие чужаки?! Нет, нет и нет! Не бывать этому никогда! Нахи были, есть и будут всегда на этой земле! Мы будем жить, пока существует этот мир! И да сгинет тот, кто желает нашей смерти! Сегодня ночью мы спустимся с гор и покажем грязным чужеземцам, что такое ярость горца! И если мы истинные нахи, если мы достойны называться сынами своих отцов, этой ночью земля наша насытится кровью врага! Арс-вай! Арс-тох!

– Арс-вай! Арс-тох! – откликнулось войско на клич предводителя.

…Под утро, когда глаза даже самого бдительного воина слипаются, не в силах противостоять сну, нахи с боевым кличем «Б,ав» атаковали лагерь степняков. Острые клинки и меткие стрелы к,онахов начали кровавую жатву. Враг, не ожидавший такой отчаянной вылазки со стороны измотанных и ослабленных нахов, был застигнут врасплох…

Какая же то была страшная ночь!.. Вывалянная в багровой крови черная ночь!.. Стоны раненых заглушали ликующие крики победы, от искр клинков загорались пестрые шатры, хриплый свист перерезанных глоток исполнял жуткий гимн смерти. Кони, обезумевшие от удушающего запаха человеческой крови, с диким ржанием носились по лагерю, добивая своими тяжелыми копытами раненых… И огни отражались в лужах крови, будто сама нахская земля горела под ногами не знавших доселе поражения завоевателей…

С первыми проблесками дня нахи покинули долину и растворились в густых лесах на горных склонах, оставив лежать на поле боя тысячи и тысячи бездыханных тел степняков.

Еще раз сунуться в горы враг не посмел.

«Нет никакого позора в том, если мы отступим перед такими воинами, – решили предводители степняков. – Они достойны быть хозяевами своей земли! Народ, для которого свобода стала религией, невозможно поработить!»

Жестокие и воинственные степняки сотни лет держали полмира под своей пятой, однако нахам, доблестным детям кавказских гор, удалось отстоять свою свободу…

…И Борз, славный Борз, одним ночным боем остановивший длившуюся двадцать лет войну, нашел вечный покой в склепе на склоне Туш-Лама, рядом с Таштой, Муоцой, Болатом, Бугой, Багой и многими другими к,онахами одного с ним семени и одной крови…

*****

Был я свидетелем появления в этих краях и Хромого Тимура. Да-да, и он, знаменитый Темурленг, властелин бескрайних земель и властитель множества народов, возжелал увидеть у своих ног покоренных нахов…

Я видел все, ибо и в ту далекую пору жил в крови и кости моих отцов…

И Тимуру, продвигавшемуся из далекой Азии, скидывая с тронов правителей и покоряя один народ за другим, пришлось остановиться у подножия гор Кавказа. И в этот раз решающее сражение произошло здесь. На поле битвы пало много славных к,онахов и мехкарий. Вместо убитого мужа в строй становилась жена, вместо павшего брата – сестра, вместо сына – престарелый отец. Но, несмотря на все лишения и потери, сопротивление нахи не прекращали. Ни на один день! И уменьшилось племя нахов до половины… потом до четверти… до десятой части… И оказалось оно на грани полного исчезновения. Еще один шаг, еще одна черта и – пустота… пустота… пустота…

«Что же с нами происходит? – сокрушались к,онахи. – Неужели это конец? Неужели эти горы больше не услышат смех наших детей, неужели не увидят искрометный танец юношей и плавную поступь девушек? Неужели перестанет звучать гортанная речь… Неужели древняя, священная земля нахов останется на поругание чужеземному воронью?.. Нет! Не все нахи еще полегли! Если в живых останется хотя бы один к,онах, земля наша не осиротела. И язык нахов будет жить, пока жив к,онах. Он не даст ему умереть. Он будет разговаривать на нем с гранитными скалами, буковыми лесами, стремительными реками и прозрачными родниками. С горами и равнинами. С голубым небом и черной землей. С птицами и зверями. И язык нахов будет жить! Должен жить! Иначе… Никогда не насладится свободой народ, который не убережет родной язык! Если отвергнет народ язык свой, не быть ему более хозяином ни городов и сел, ни полей и пастбищ, ни лесов и рек, ни гор и равнин! Ибо только в языке заключено право любого народа на обладание тем уголком земли, который он называет Родиной!.. А мы… Мы будем сражаться! Либо победим, либо погибнем! Арс-вай! Арс-тох!»

Нахи дрались с остервенением обреченного волка, загнанного сворой собак в свое логово. Лишившись правой руки, воин перехватывал меч левой, если острый клинок чужеземца отсекал и ее, он, словно зверь, рвал врага зубами. Заталкивая обратно вывалившиеся наружу внутренности, все сильнее затягивая ремни на доспехах, чтобы не рассыпались на части изрубленные тела, бились славные сыны гор с врагом, превосходящим его в сотни раз…

Это была жестокая битва! И живой не был живым на этом страшном поле, и мертвый не был мертвым. Все перевернулось, все перемешалось, не отличить ни спин – ни лиц, ни ног – ни рук. Свет-тьма, правда-ложь, чистое-грязное, свое-чужое, внутреннее-внешнее – все слилось в единый невообразимый клубок, мокрый и извивающийся, словно змеи в брачный сезон… Все забыто. Нет ни победы, ни поражения. Ничего нет. Только кровь, боль и запредельная усталость… Шум оглушал, кровь и пот ослепляли… Ничего не слышно, ничего не видно. Руки просто поднимают и опускают меч, и совсем неважно, на кого он обрушит свою тяжесть. Твой затупившийся меч глухо ударяется о чью-то плоть. Он уже не режет ни мышцы, ни даже кожу, но с хрустом ломает чей-то хребет. В то же мгновение на твою голову обрушивается совсем безболезненный, но невероятно тяжелый удар, который бросает тебя в объятия мрака…

Ненасытная смерть покинула в ту ночь подножья гор, груженая тяжелыми сумами, до краев наполненными человеческими жизнями…

Тамерлан поднялся на гору, служившую воротами в горные пределы нахов. До сих пор ни одному завоевателю не удавалось ступить на нее ногой. Знаменитый Хромец из далекой Азии был первым.

Говорят, Тамерлан долго смотрел на величественные и суровые горы, закрывавшие собой южный горизонт. Он был погружен в тяжелые раздумья. Где-то там, в горах, свершили нахи свой суд над его сыном, сбросив отпрыска самого могущественного человека на земле с высокой скалы в пропасть… Летописи говорят, что никто так и не узнал, какие мысли роились в голове завоевателя. То ли из уважения к доблести врага, то ли желая сохранить жизни своих воинов, то ли засомневавшись в возможности покорить этот край, то ли еще по какой причине, но на следующий день Тамерлан собрал войска и продолжил свой путь на север, оставляя в стороне горы, которые он успел возненавидеть…

И «Потрясатель вселенной» не смог добраться до Туш-Лама. Может, он и слышал об этой горе, может, и желал захватить ее… Нет, точно, желал! Потому что Тамерлан был знаком с Истинным Словом, Туш-Лам же был частью этого Слова. Тогда как же он мог не слышать о тайне горы? А если знал и не пожелал вскрыть гору, разве Тимур был бы в таком случае тем грозным и могущественным Темурленгом, которого помнит история?!

И в этот раз предводители нахов смогли сохранить завещанную предками тайну…

А склеп на склоне Туш-Лама продолжал принимать в свое лоно к,онахов. Один человек от каждого поколения делал последний свой шаг во вторую пещеру священной горы, показывая следующему за собой посвященному свою сияющую спину…

______________________________________

…Такой ты и была жизнь. Коварной. Жестокой. Вечно беременной ложью и никак не желающей разродиться и очистить утробу свою от этой скверны. В твоем нраве всегда присутствовало все мерзкое и недостойное. Потому благородные люди и презирали тебя. Честь и совесть выше тебя!

Долгие годы, как одержимый, я рыскал по белому свету, терзал себя думами до судорог в мозгу, но так и не понял, жизнь, что ты есть и в чем твой смысл.

Немало уже лет позади…

Не смог я постичь твою истину…

Да и была ли у тебя она, эта истина, о самый кошмарный из всех кошмарных снов! Есть ли… был ли на земле хоть один человек, который нашел в тебе надежное пристанище и беззаботно нежился на твоих перинах, о горькая для честных людей, но щедрая к бесчестным, приласкавшая их и угождающая им во всем продажная распутница?! Как жаль, что мне пришлось узнать тебя… Как жаль, что тебе довелось узнать меня!

И все же, хвала Создателю, не вечно мне быть в твоей власти. И досталась ты мне без всякой платы, и отдам я тебя тоже даром.

Но не прошла ты бесследно. Удалось тебе оставить в мыслях моих свой глубокий след… и шрамы на моем трепетном сердце…

И как мне забыть все, что ты вытворяла надо мной? Как поднимала до заоблачных высот и с размаху била оземь. Как игралась моей душой, моим телом, словно ребенок игрушкой. Кровь мою ты не проливала и кости не ломала, но вволю поизмывалась над сердцем моим. А мои мысли… мои вольные мысли… легкие на подъем и быстрые на ногу мои мысли ты опутала своими вязкими нитями, словно паук беспомощную бабочку… И сейчас ты, о коварная жизнь, подло сидишь в засаде, обнажив свое ядовитое жало…

Жизнь!

Жизнь?

Жизнь…

*********

ГЛАВА 2

Когда-то дом родителей Алхаста был полон многоголосьем жизни. Здесь счастливо жила большая и дружная семья отца Абу и матери Марет – Солта, Салах, Башир, Кока, Човка. Первые двое уже шагнули в тот возраст, когда юноша не способен думать ни о чем другом, кроме как о милых, улыбчивых, застенчивых созданиях в ярких косынках; влюбляется что ни день и вполне уверен, что именно он и есть тот красавец-парень, которым все девушки на свете просто обязаны бредить. Башир, хотя и вымахал чуть ли не до старших братьев, все еще ходил подростком, никак не желавшим расставаться с хулиганистым детством. Кока была взрослой девушкой. Она приняла на себя большую часть женских дел в хозяйстве, чему мать не могла нарадоваться. И Човка, совсем еще ребенок, вечная соперница Алхаста в бесконечном споре за внимание родителей, но вместе с тем старательно подражающая во всем старшей сестре, считая и себя вполне взрослой, хотя бы для того, чтобы подмести в доме и во дворе. Ну и, конечно же, Алхаст, герой нашего повествования, самый младший, но отнюдь не избалованный ребенок в семье.

На ужин дружно рассаживались за большим столом. Кроме отца – ему Марет накрывала отдельно в соседней комнате. Такого порядка в этом доме придерживались строго, хотя никто из детей не понимал, почему отец не может сидеть с ними за одним столом.

Мать ставила на стол поднос с галушками и мясом.

– Я спрятала в двух галушках по зернышку кукурузы и фасоли, – говорила она детям. – И пусть кукурузное зернышко достанется самому красивому из вас, а фасолина – самому счастливому.

Это была ее давняя хитрость, ставшая семейной традицией. Дети уплетали галушки, уверенные, что заветные зернышки действительно обладают магической силой. И никого не надо было упрашивать есть.

Может, и не было в том никакого смысла, однако галушка с фасолиной почему-то всегда попадалась Алхасту. И всякий раз, как только она оказывалась во рту, он прикусывал язык. Крича от боли и в бессильной ярости бегая по комнате, Алхаст проклинал и галушку с фасолиной, доставшуюся именно ему, и счастье, которое она будто бы приносит, и язык свой, который, словно назло ему, глупо встревал в торопливую работу его острых детских резцов…

Сгрудившись вокруг отца, дети допоздна заслушивались его рассказами. Сказки матери каждый из них давно уже знал наизусть, потому что они засыпали под них еще с колыбели, да и не так уж много их было. А Абу, с его отменной памятью и большим талантом рассказчика, умел каждый раз привносить что-то новое в давно уже известные истории, пробуждая в детях интерес к деяниям предков и любовь к традициям народа.

– Аба, расскажи нам о Шайх-Берсе1, – попросил в один из таких вечеров Алхаст.

Он много раз слышал, как взрослые говорили об этом святом, бывал вместе с отцом и в мавзолее над его могилой в горном Курчали2. Знал он и то, что этот легендарный человек был его прямым предком в одиннадцатом колене. Потому мальчик страстно желал знать о шайхе все.

– Конечно, расскажу. – Абу вешал свои неизменные четки на гвоздь в стене над тахтой, укладывал рядом с собой Алхаста, как самого младшего, подкладывал правую руку себе под голову, закидывал ногу на ногу и начинал неторопливый рассказ: – Я и сам довольно часто размышляю о тех героических временах, чтобы хоть в мыслях уйти подальше от нашего испорченного грязными и коварными людьми времени, чтобы присоединиться к благородным предкам, почувствовать аромат свободы, которой была наполнена их славная жизнь.

…Берс. Великий герой, обладавший недюжинной физической силой и львиной отвагой. Шайх, первым провозгласивший ислам в чеченском обществе и вернувший его в лоно истинной веры в Единого Бога. Мудрец, объединивший народ, разобщенный и обескровленный бесконечными войнами с захватчиками. Благородный человек, щедрый и отзывчивый на чужую боль.

Дед Берса, Темболат, был известным и уважаемым человеком в чеченских горах и на равнине. Тимарболата, отца Берса, родила ему молодая жена, которую он привел в дом после смерти своей первой супруги, оставившей ему двоих сыновей. Оба они были уже взрослыми людьми, каждый имел свое вполне добротное хозяйство. И потому большую часть своего времени отец проводил с младшим сыном. И, конечно же, любил его. Недаром же говорят в народе, что особенно нежна к теленку старая корова. Старшие вовсе не были в восторге от того, что отец проявляет особые чувства к их младшему брату и уделяет ему больше внимания. Иногда недовольство это даже проявлялось в каких-то вполне понятных намеках. Но Темболат не придавал этому значения, считая такую ревность обычным капризом сыновей, недовольных тем, что место их матери занимает другая женщина.

Каждой весной Темболат уходил в горы. «Размять кости и поохотиться», – как он говорил. Обычно он возвращался через неделю, но не с охотничьей добычей. В переметных сумах Темболат привозил с гор не мясо оленя или тура, а золотой песок и несколько самородков. И привозил он каждый раз ровно столько, сколько хватало ему и его семье для безбедной жизни ровно на один год. Никогда он не брал с собой в горы ни одного человека – ни из родни своей, ни тем более из чужих. Даже сыновья, плоть от плоти его, не знали, куда он уходит и где берет золото. С расспросами по этому поводу никто из них к отцу не приставал, зная, что это бесполезно. Дети были уверены, что тот сам все расскажет и покажет, когда посчитает нужным сделать это.

Однажды Темболат не вернулся из своего обычного похода в горы. Его долго искали всем аулом, но даже следов отца Тимарболата так и не нашли. Темболат был в довольно преклонном возрасте, из его могучего когда-то тела давно уже ушли прежние сила и ловкость, потому старейшины рода посчитали его погибшим. Наверное, не справился с каким-нибудь коварным зверем или столкнулся на узкой тропе с алмастами, живущими в горных пещерах, решили они. Мало ли случается в горах? Горы, они ведь полны опасностей. Не так поставил ногу – и ты летишь в пропасть, выбрал не то место для ночлега – и ты уже жертва кровожадного хищника…

Не выдержав такого горя, вскоре слегла и мать Тимарболата. Ровно через три месяца ее не стало.

Юный Тимарболат остался один в большом и пустом доме. Все дела в хозяйстве легли на его не успевшие еще налиться силой плечи. И дом, и земельный надел, который надо было обрабатывать, и скот, за которым следовало ухаживать. Это были отнюдь немалые заботы для всего лишь двух неопытных юношеских рук. Но Тимарболат со всем этим хозяйством неплохо справлялся. Успевал и свои дела делать, и братьям помогать.

Ежедневный тяжелый труд и суровые условия жизни в горах закалили Тимарболата. Он вырос сильным и ловким молодым человеком, а долгие зимние ночи в полном одиночестве научили его созерцать и размышлять. Трудолюбие, хозяйственность и дружелюбие, готовность прийти на помощь каждому, кто в этом нуждался, снискали ему уважение среди аульчан, а победа в состязании в древнем Гуни3 прославила имя сына Темболата и за пределами родного Курчали.

Гуноевец, у которого после нескольких дочерей родился долгожданный сын, солнечным сентябрьским днем устроил большой праздник, на который созвал гостей со всех ближних и дальних аулов. Главным зрелищем любого такого праздника, конечно же, было состязание удальцов в ловкости и силе. Так было и в этот раз. Наградой победителю объявили не стада, не табуны и не отары, не красное золото и не белое серебро. Состязание за такие обыденные призы не привлекло бы стольких претендентов со всех уголков нахской земли. Хозяин празднества дал слово выдать за победителя свою старшую дочь. А за гуноевскую Чиллу всякий к,онах, хоть раз видевший ее, без тени страха вступил бы в единоборство с кем угодно, будь тот хоть самим Аржа-Хожей4, оседлавшим девятиглавого дракона. Даже если бы это стало последним боем в его жизни! Не раз бывали случаи, когда горячие молодые люди обнажали клинки в споре только за мимолетный взгляд черноокой Чиллы, за одно ее благосклонное слово. Лишь суровые законы гор и удерживали их от кровопролития. И как же было удальцам не собраться на состязание, где победителя ждала такая награда?!

В центре ровной поляны вырыли широкую яму глубиной в два локтя, поместили туда огромного барана и объявили условие состязания:

– Всадник на полном скаку должен перелететь через яму. Но это только полдела. Победителем признается тот, кто в момент прыжка схватит барана и вытащит его из ямы.

Люди подходили к яме и, удивленно цокая, качали головами. Такого крупного барана ни до, ни после в этих горах никто не видел. Не баран, а прямо бык какой-то!

Многие к,онахи, еще минуту назад гарцевавшие на великолепных чистокровных скакунах, легким прикосновением богатырских колен сдерживая их нетерпение и изредка устремляя горделивый взгляд на прекрасную Чиллу, отошли в сторону, усомнившись в своих силах и в способности своих коней преодолеть в прыжке столь широкую преграду. Никто не хотел опозориться на глазах у всего Нохчмохка. Но немало нашлось и тех, кто был вполне уверен в себе и прыти своего четвероногого друга. Они и вступили в спор за вожделенную награду.

Легким ударом хлыста и громовым криком пускал всадник коня вперед. Словно коршун перелетал тот над ямой. В это короткое мгновение всадник зависал вниз головой и, едва не вываливаясь из седла, тянулся к барану. Но до цели все равно не дотягивался… И уносился прочь, подальше от колких шуток зрителей.

Подъезжал новый претендент.

Короткий взмах хлыста, гортанный гик… Бросок вперед, прыжок… Конь вытягивается струной… Всадник, будто подстреленный, сваливается вниз… Треск подпруг… Вздох восхищения зрителей… и несостоявшийся жених снова в седле, а баран – в яме…

– Э-э, нет, гунойцы хитры, они и не собирались отдавать Чиллу кому-либо, иначе не поставили бы такое невыполнимое условие, – слышалось из толпы зрителей. – Видно, не нужен гунойцам зять! Красавица Чилла и сегодня будет спать у ног своей матери!

Претендентов на руку красавицы Чиллы набралось много. Один за другим выезжали на поляну легендарные удальцы, не раз удивлявшие своими подвигами эти горы и населявших их горцев. Все, кто решился попытать счастья, сделали по одной попытке. Но на вторую никто из них так и не решился. А огромный баран продолжал метаться по яме, время от времени затравленно блея.

– Что же вы там приутихли, курчалинцы? – стали подшучивать над своими соседями гунойцы. – Почему же никто из вас не пытается заслужить Чиллу, хотя сторожить ее у родника что ни день ваши молодцы не ленятся? Силы не те или кони ваши способны только за тучными коровами гнаться? Неужто в славном Курчали не осталось удальца после гибели легендарного Темболата?

Тимарболат, державшийся в сторонке от старших родичей, уступая им право участия в состязании, не выдержал упрека. Огрев хлыстом коня, в нетерпении бившего копытами о землю, он выскочил вперед.

– Знаменитый Темболат, имя которого даже враги произносили с уважением, а соплеменники с почитанием, не ушел бесследно. У него остались сыновья, которые не уронят честь отца и сумеют приумножить славу его рода! Пусть об этом знают все в этих горах и на равнине!

Эти слова молодого человека, сказанные с холодным металлом в голосе, дошли до самых дальних концов поляны. Собравшиеся на праздник люди, услышавшие их, поняли – этот молодец сделает то, на что ни у кого сегодня сил не хватило – он увезет из Гуни невесту.

Конь Тимарболата молнией взмыл над ямой. Всадник схватил барана за рог и потянул вверх. Как только эта тяжелая туша оторвалась от земли, рог отломился и баран с ошалелым блеянием рухнул обратно в яму. Тимарболат развернул коня и повторил попытку – второй рог барана также остался в руках удальца. Все уже решили, что и сын Темболата уедет из Гуни с опушенной головой. Но на лице самого Тимарболата никто не заметил даже тени сомнения в собственных силах. Было видно, что неудачи только раззадорили его. Глаза молодого человека горели еще большей решимостью – его устраивала только победа! По условиям состязания, он мог сделать еще одну попытку, но это был его последний шанс.

Красавица Чилла, стыдливо пряча лицо, завороженно наблюдала за курчалинцем. Это и понятно, ведь здесь решалась и ее судьба тоже. Неожиданно для нее самой все ее существо затрепетало, как весенний листик на ветру. Это было то самое чувство, которое одно только и питает корень жизни. Как часто и бывает, возникло оно внезапно и озарило ее душу, как вспышка молнии озаряет ночное небо. И разве вправе кто винить ее в том, что она желала победы именно тому, кто разбудил в ее юном сердце волнительные чувства.

Сквозь шум и выкрики толпы до Тимарболата долетел звонкий и чистый голос девушки:

– Волчьей хваткой его!..

Тимарболат повернулся в сторону девушек, среди которых стояла Чилла, и мимолетной улыбкой поблагодарил за совет.

В третий раз взлетел конь курчалинца над ямой. Тимарболат воспользовался советом юной Чиллы. Он на короткое мгновение повис вниз головой, крепко схватил барана за холку и тут же выпрямился в седле, держа мертвой хваткой мохнатую тушу огромного животного. Он проскакал вперед и бросил его к ногам старцев, следивших за состязанием.

С той самой весны имя Тимарболата стало известно во всех уголках нахской земли. Слава о нем разнеслась по горам и равнинам. Самые именитые к,онахи приезжали в Курчали, чтобы познакомиться с сыном Темболата и завязать с ним дружбу. Редкий день обходился без гостей в его доме.

У Тимарболата теперь было все, что должно быть у настоящего наха – чистокровный скакун на привязи, красавица жена у очага и уважение в народе!

Как и его отец, Тимарболат тоже часто уходил в горы на несколько дней. Правда, он не привозил оттуда ни дорогой металл, ни драгоценные камни, но переметные сумы при возвращении всегда были полны олениной или медвежатиной.

А сердца старших братьев Тимарболата уже грыз червь сомнения. После смерти отца они долго искали место, куда он ходил по весне и привозил золото. Но так ничего и не нашли. Они знали, что их младший брат тоже часто уходит в горы и ни разу еще не возвращался без добычи. Правда, каждый раз невестка приносила деверьям что-нибудь из охотничьей добычи Тимарболата – то лопатку оленя, а то и целую тушу косули. Но не такого подарка ждали те от младшего брата. Они не сомневались в том, что отец рассказал Тимарболату о заветном месте. Ведь он любил его больше их всех, значит, вполне мог указать ему место, где спрятан клад. И в горы он ходил, по их мнению, вовсе не охотиться, а совсем с другой целью, иначе зачем, спрашивается, молодому человеку проводить вдали от дома долгие дни и ночи, оставляя в одиночестве юную красавицу жену? Тем более что недостатка ни в чем он не испытывал – и земли под хлеба, и скота у него было вполне достаточно. Не голод же его туда гнал, в конце концов!

В один из дней, когда Тимарболат в очередной раз собрался в горы, старшие братья тоже тайно стали готовиться в путь.

Два дня им удавалось следовать за ним, хотя трудов это стоило неимоверных. Иногда они начинали даже сомневаться, действительно ли их брат и его конь состоят из плоти и кости, а не из какого-то там гранита. Они шли и шли вперед, хотя кони их от усталости уже стали спотыкаться. Вечером третьего дня Тимарболат остановился на отдых. Он развел костер под огромным выступом скалы, нарубил веток орешника, из которых соорудил что-то вроде ложи, и прилег. Конь его стоял тут же, поедая овес из торбы и изредка фыркая. Братья отошли подальше от места стоянки Тимарболата, чтобы ни он сам, ни конь его не почуяли их присутствия, и тоже расседлали коней. Ночь была темной и холодной, какой она в это время и бывает в горах. Путники почти три дня не покидали седел. Были, конечно, короткие привалы, но они требовались скорее не всадникам, а животным. Вдобавок ко всему, весь день шел холодный, моросящий дождь. Братья промокли и продрогли. Они прилегли, укутавшись в теплые бурки, и тут же уснули мертвецким сном.

Проспавшие до первых лучей солнца преследователи обнаружили, что Тимарболата нет на месте. Зола от его костра уже остыла. Было понятно, что покинул он это место довольно давно. Раздосадованные братья затеяли было грызню, но вскоре успокоились, решив, что виноваты они оба и теперь уже нет никакого смысла спорить. Надо было решать, что делать дальше. Нечего было и думать о том, чтобы найти в этих диких лесах не то что одного человека, но даже целое войско, если бы кому-то вздумалось его здесь укрыть. Но что-то все равно надо было предпринять. Не могли же они, в самом деле, допустить, чтобы Тимарболат один пользовался богатствами, спрятанными в горах. Или они должны достаться всем, всем троим, или никому! В конце концов, они тоже являлись сыновьями Темболата и имели на наследство те же права, что и их младший брат! Да что там какие-то права?! Это им, как старшим в семье, отец должен был поведать о кладе в первую очередь! Это было бы справедливо!..

Братья решили устроить засаду.

Они, конечно же, понимали, что даже вдвоем им не справиться с Тимарболатом в открытой схватке. Его можно было одолеть только хитростью.

На тропе, по которой должен был возвращаться Тимарболат, братья вырыли яму, как это делали охотники на крупного хищника, и замаскировали ее так, что ни зверь, ни тем более человек не учуяли бы западню.

Злодеям пришлось ждать несколько дней. И вот однажды поутру, когда они уже отчаялись дождаться здесь Тимарболата, тот показался на склоне горы. Переметные сумы за седлом всадника были полны и тяжело свисали по бокам. Да и поступь коня не казалась, как обычно, легкой. По всему было видно, что виной тому была тяжесть ноши.

Спустившись с горы, Тимарболат на некоторое время исчез из поля зрения братьев. Тропинка в этом месте уходила в густые заросли подлеска. Но он вот-вот должен был появиться из-за ствола огромного бука примерно в ста шагах от западни. Злоумышленники, притаившиеся в кустах у самой тропинки, обнажили сабли.

Ничего не подозревавший Тимарболат и его конь провалились в яму, с треском ломая ветки и сучья, которыми она была тщательно накрыта. Сломавший ногу конь повалился на бок и всей своей тяжестью придавил правую ногу всадника. Тимарболат оказался зажатым между каменистым грунтом и тяжелой тушей коня. Выбраться из этих крепких тисков было непросто, если вообще возможно. Подбежавшие в тот же миг коварные братья изрубили Тимарболата. Вместе с хозяином принял смерть и его верный конь.

Убийцы спустились в яму и с жадностью набросились на переметные сумы. Однако, вскрыв их, они нашли не то, что искали. Вместо золотого песка и самородков, которые привозил их отец, в сумах младшего брата лежали простые тонкие медные пластинки с выгравированными на них непонятными знаками. Эта добыча не только не могла обогатить, она не стоила даже простого путешествия в соседний аул. Медь хотя и ценилась, но не была в этих горах редким металлом. А они из-за этих ничего не стоящих пластин убили человека. И не просто человека, а своего единокровного брата.

Братья выбрались из ямы. Молча засыпали тело Тимарболата – сына их отца – и труп его коня сырой землей. Медные пластины остались лежать в той же яме… вернее, уже могиле.

Обозленные на себя и на весь белый свет убийцы отправились домой. Всю дорогу до аула они то и дело вступали друг с другом в яростную перепалку, с остервенением пускали стрелы в каждую птицу, имевшую неосторожность попасться им на глаза, будто и они тоже были виновны в том, что им не удалось заполучить золото и драгоценные камни.

Чилла забеспокоилась на восьмой день. Тимарболат обещался вернуться через неделю. Жена знала, что супруг обязательно вернулся бы к назначенному сроку, даже если бы находился на самом краю света. Он держал слово, кому бы его ни давал и чего бы ему это ни стоило. То что утром восьмого дня Чилла не услышала во дворе ржание коня мужа, могло означать только одно – с Тимарболатом что-то случилось. Никаких других причин быть не могло. Да и братья его вели себя как-то странно. В жестах и мимике какая-то озлобленность, слова не скажут, чтобы не прикрикнуть на невестку. Такого они себе раньше не позволяли. И жены их все время о чем-то таинственно шептались, старательно избегая ее. А если она все же оказывалась рядом, тут же замолкали или заводили разговор на житейские темы.

Чилле было известно, что оба деверя, вышедшие из дома вслед за ее мужем, вернулись только два дня назад. Зная, что брат их задерживается дольше обычного, ни один из них даже не заглянул к ней, чтобы поинтересоваться судьбой Тимарболата и сказать ей хотя бы пару ободряющих слов. А то что они в обиде на брата из-за какой-то отцовской тайны, она знала уже с первых дней своего замужества. Конечно, она пыталась как-то снять опасное напряжение в их отношениях. И мужа не раз просила, чтобы хоть раз взял их с собой. Но тот и слышать ничего не хотел об этом.

– И с собой я их взял бы, и отдал бы им все, чего они только пожелают. Но не знаю я, не-зна-ю, где находится эта гора со «спрятанными сокровищами», а другого им ничего и не надо. Да, Темболат не раз брал меня в горы. Много чего рассказывал о прошлом нахов, говорил и о будущем. Он был человеком долга, которому всегда оставался верен. Тяжелое это бремя отец переложил на мои плечи. Не знаю, почему! Во всяком случае, я его ни о чем таком не просил. Святой долг ограничивает мою свободу в словах, делах и действиях. Даже если бы хотел, не могу переступить через черту, которую обозначил отец. Но ни о каком золоте и всяких драгоценных камнях он мне не рассказывал, да я никогда и не просил его об этом. Что бы вы тут не думали. Не знаю, почему отец не брал с собой моих братьев. Не знаю, почему не вел с ними те же беседы, что и со мной. Не знаю! Но одно могу сказать с полной уверенностью – он ни в коем случае не преследовал цели сделать мою жизнь более обеспеченной, чем у остальных своих сыновей. Не понимаю, чему вы тут все завидуете. Темболат не оставил мне ничего, кроме тяжелой ноши ответственности за судьбу племени нахов, которую он сам нес всю свою жизнь. А делиться этим грузом я не имею права ни с братьями, ни с друзьями, ни с собственными детьми, если они не окажутся достойными взвалить ее на свои плечи. Как бы я сам этого ни желал! О чем еще говорить, если я не могу повести братьев даже на могилу нашего отца!

– Что? На какую еще могилу? В своем ли ты уме? – удивленно воскликнула Чилла. – Разве отец ваш не пропал без вести?

– Нет, – тихо промолвил Тимарболат, еле заметно покачав головой. Потом, выдержав короткую паузу, продолжил: – У отца была особая судьба, он не мог быть похоронен на кладбище. Ни на аульском, ни на каком другом. Ему предначертано было упокоиться в склепе, рядом с останками великих к,онахов. Мне выпало проводить его в тот склеп. Я последним из живых слышал его слово, видел его спину. Когда весь аул его искал, я, конечно же, знал, что Темболата они не найдут, но сказать об этом не мог. Да, женщина, и такое тоже бывает на этом свете. Посвящение предполагает ответственность, знания заставляют размышлять. Но не будем больше об этом. Все сущее находится под властью времени. В назначенный срок происходит то, что должно произойти; закрывается то, что должно закрыться; открывается то, чему предписано открыться; прерывается то, что и должно было прерваться именно в наступивший момент. Точно так же бывают и тайны, которые никто не имеет права открыть до того самого момента, когда настанет их срок. К моему счастью… или к несчастью… не знаю… в такую тайну и посвятил меня отец. Я не могу открыть ее ни братьям, ни тем более тебе. Не я хозяин этой тайны… Я запрещаю тебе рассказывать кому-либо об этом нашем с тобой разговоре. Но ты должна знать и помнить всегда, что супруг твой связан определенными обязательствами. А потому не донимай меня расспросами.

Этот разговор между Чиллой и Тимарболатом состоялся два месяца назад. С тех пор и беспокойство ее возросло, и недобрые предчувствия терзали. Все время жила в ожидании, что вот-вот чьё-то коварство или предательство нанесет ее мужу удар в спину.

То, чего она так боялась, видимо, и произошло.

Отбросив в сторону все правила нахского этикета, Чилла переступила порог родственников мужа.

– Ваш брат задержался в горах дольше обычного. Я боюсь, что с ним что-то случилось, до сих пор он всегда возвращался в назначенный им самим день. Может, стоит поискать его? Вам, мужчинам, должно быть, известны все горные тропы…

Братья переглянулись. Невестка не увидела на их лицах ни беспокойства, ни печали.

– Нам известно, что произошло с нашим братом и где он, нечего чужим искать его, – жестко сказал старший из братьев. – Если нужна будет чья-то помощь, мы сами скажем об этом. И ты тоже уходи в свой Гуни, отныне ты вдова.

– Вы убили его! – в ужасе воскликнула Чилла.

– Закрой свою пасть! – рявкнул деверь. – Кто может спросить с нас за нашего человека?! Он наш, и мы вольны поступать с ним так, как нам вздумается. Не тебе обсуждать наши действия, это не твое дело!

– Но…но… – голос Чиллы дрожал, слезы душили ее. – Но тело… похоронить… как же… без могилы… без надмогильного камня!..

– Ты что, не понимаешь, что тебе говорят? – продолжал деверь все так же грубо. – Или ты испытываешь мое терпение? У тебя только одна дорога! Сегодня же отправляйся в свой Гуни, женщины помогут тебе собраться. И чтобы я не слышал от тебя более ни слова! Разговор окончен!

И братья ушли, оставив своих жен утешать Чиллу…

Молодая вдова в тот же день покинула Курчали. Чтобы не видеть злорадства на лицах убийц своего мужа и их жен, она не проронила ни единой слезинки, пока не покинула этот ставший уже ненавистным ей аул. Но оказавшись одна в достаточном отдалении от него, дала, наконец, волю чувствам…

Перед ее глазами возник образ Тимарболата – короткая черная борода, ласковые, добрые глаза, улыбка… какая-то необычно щедрая, всепрощающая улыбка. Блестящие доспехи, облегающие мощный торс. Огромный баран, вздернутый сильной рукой… В тот день не одна только Чилла смотрела на гостя из соседнего аула влюбленными глазами. Ее ревнивый взгляд уловил немало девичьих глаз, устремленных на молодого курчалинца. Тимарболат пришел в этот день в Гуни на ее, Чиллы, счастье… на слишком короткое счастье…

Долго плакала несчастная женщина, сидя под обжигающими лучами безучастного полуденного солнца, одинаково светящего и для добрых людей, и для злодеев…

Неожиданно у нее закружилась голова, на короткое мгновение она потеряла сознание. Через некоторое время все повторилось. На этот раз головокружение продолжалось дольше, накатила тошнота… Она все поняла!.. В первый раз с того самого дня, как Тимарболат ушел в горы, Чилла улыбнулась. Конечно, она не могла знать, сын у нее будет или дочь, но в одном поклялась бы на чем угодно – в дверь убийц однажды ранним утром, поздним вечером или ясным днем обязательно постучится мститель, который спросит за кровь отца!

Накопившаяся в душе ненависть к убийцам и вера в неизбежную расплату вернули Чилле силы. Она встала и гордо выпрямила согнувшуюся было спину. Суровый крик молодой женщины, перед которой подлые люди выставили горькую чашу раннего вдовства, долетел до притаившегося в низине Курчали:

– Пусть знают в Курчали все сплетники и сплетницы, все, кто позволяет грязным мыслям рождаться в своих пустых головах, а в трусливых сердцах своих поселили злобу, – Тимарболат, подобного которому не было на нашей земле, не ушел бесследно! Если будет дочь – не спастись вам от сиротских проклятий, если же сын – ждите мстителя! Бодрствуйте, убийцы, ибо заснув, вы можете уже не проснуться!..

С этого самого дня в ушах курчалинцев многие годы будет звучать пронзительный крик несчастной вдовы. Он, как предвестник гласа небес, ураганом пронесется по нахской земле…

Вскоре Чилла стала матерью. Племянника, громким криком возвестившего о своем появлении в этом мире, гунойцы, родственники его матери, нарекли именем Берс.

…Через год после этих событий, в пору, когда осетр идет на нерест, братья Тимарболата поехали на нахские острова в Восточном море.

Сам по себе осетр не особо ценился у нахов. Многие вообще не ели его, презрительно называя «собачьей рыбой». Но икра осетра была чрезвычайно питательной и вкусной. Известные даже в дальних краях нахские врачеватели изготовляли на ее основе разнообразные снадобья, исцелявшие от многих хворей. Поэтому каждой весной на нахские острова и в прибрежные селения стекались толпы людей со всех уголков. Здесь они солили икру в больших дубовых бочках, чтобы ее с избытком хватило на долгую зиму.

С ранней весны до самого позднего лета нахская приморская полоса превращалась в одну огромную стоянку караванов.

В порт небольшого городка, заложенного нахами в устье Терека на самом берегу моря, прибывали длинные вереницы больших и малых судов восточных купцов, а также северян, спускавшихся по Волге. Отсюда расходились их товары по всему Кавказу.

С сыновьями Темболата, уже загрузившими свои арбы бочками с засоленной икрой, разговорился какой-то чужеземец. Курчалинцам не понравился его диковинный вид. Длинные волосы, свисающие до самых лопаток, клинообразная неухоженная борода, начисто сбритые усы и улыбка, то ли хитрая, то ли любезная, которая никогда не сходила с губ. Для глаза кавказца привлекательного в нем действительно было мало. Однако слова его немало удивили братьев, если не сказать больше.

– В стране вашей есть одинокая гора, – сказал он на чистом нахском языке. – Тот, кто найдет эту гору и вскроет ее пещеру, будет жить на этом свете в свое удовольствие, обладая несметными богатствами и великой властью. Мне сказали, что вы сыновья Темболата. Это имя не раз произносилось и произносится поныне в землях за двумя морями. Я тоже слышал о нем. Темболат знал, где эта гора, был посвящен в ее тайну и владел ключом к заветным сокровищам. Если бы вы отыскали это место, жизнь ваша превратилась бы в сказку. Даже кусочек металла величиной с женскую кисть из этой пещеры, будь то золото, серебро или даже медь, ценнее целого каравана этой вашей икры!

Братья вспомнили о медных пластинах, которые они оставили в яме, когда засыпали землей Тимарболата и его коня.

Они поручили аульчанам свои арбы, а сами пустили коней в сторону гор. Не заезжая в родной аул, повернули к тропе, на которой в тот роковой день устроили брату засаду. Искать не пришлось – они и через тысячу лет не забыли бы это место. Как одержимые, стали раскидывать землю, сгорая от желания поскорее добраться до заветных пластин.

Картина, представшая их глазам, наполнила сердца убийц неописуемым ужасом. В яме, которую они собственноручно закидали землей год назад, не было ни медных пластин… ни костей самого Тимарболата, ни даже каких-либо следов того, что здесь когда-либо лежал труп человека. В «могиле» лежал только обтянутый полуистлевшей кожей скелет коня.

Таинственные силы всегда влекут убийц на место своего преступления, и они рано или поздно обязательно возвращается туда, где пролили человеческую кровь. Эти двое тоже не раз бывали там, где совершили свое злодеяние. Конечно, дело было вовсе не в том, что они испытывали какие-то угрызения совести. Говорить о совести вообще не приходилось! Сожаления о содеянном, раскаяния или чего-то в этом роде ни один из них, естественно, не чувствовал, хотя совсем не думать о произошедшем тоже не получалось… Просто ноги сами несли их сюда, куда бы они ни держали путь. Братья могли бы поклясться – никто не вскрывал эту яму с тех самых пор, как они засыпали и тщательно утрамбовали ее. Ни человек, ни зверь. Тогда куда подевались эти проклятые пластины? Где останки Тимарболата? Не мог же труп просто взять и исчезнуть! Не живой же человек! Останки коня – вот они, лежат нетронутые!.. Что же это происходит! И что все это значит?

Убийцы с ужасом осознали, что они совершили не просто убийство, что в те времена не являлось такой уж редкостью, не только братоубийство, что являлось дикостью во все времена. Здесь было что-то еще… Что-то ужасное, угрожающее, леденящее душу, чего ум их не мог постичь. Какая-то зловещая тайна…

Страх, проникший в эти подлые сердца в тот час, не покидал их уже никогда, до самой смерти. С этим страхом братья ложились, с этим страхом просыпались, всегда и всюду чувствовали его мертвую хватку, сжимающую горло…

А Берс тем временем рос умным и любознательным. Силой и ловкостью он далеко опережал сверстников. В драках, которые часто случаются среди детей и подростков, никому не удавалось одержать верх над сыном Чиллы. Он всегда бился с остервенением волка-одиночки, которому не на кого рассчитывать, кроме как на самого себя. Не оставались в долгу и побежденные. Они наносили Берсу удар, против которого бессильны были и храбрость его, и сила.

– Вместо того чтобы тут с нами драться, лучше отомсти за отца, если ты мужчина! – не раз слышал он за спиной.

Больно ужаленный этими словами, сгорая от стыда и беспомощности, мальчик бежал домой и набрасывался на мать с расспросами:

– Нана! Мне надоело, нана, я не могу больше терпеть эти упреки! Скажи мне, скажи, кто убил моего отца? Где его могила? Почему мы никогда не бываем на ней? Скажи, где мне искать убийц? Почему ты скрываешь от меня правду, позволяя моим кровникам безнаказанно ходить по этой земле? Все попрекают меня этим!

Но мать каждый раз успокаивала сына. Мол, дети и сами не знают, что говорят, они просто пытаются хоть чем-то поддеть его, потому что чувствуют – он лучше их во всем. А зависть, говорила она, заставляет человека и не такое творить. Мальчику, которому только-только исполнилось семь лет, рано еще было знать всю правду.

Зашевелились и курчалинцы, до которых дошли слухи о том, что их племянник не по годам силен и ловок. Братья-убийцы совсем не желали, чтобы на противоположном берегу реки вырос враг, который однажды может явиться к ним с оружием в руках. Они пару раз даже попытались похитить племянника. Но братья Чиллы, вовремя проведавшие об этом, пришли на центральную площадь Курчали и объявили:

– Курчалинцы, то, что вы убили своего брата и нашего зятя, это ваше дело. Мы не вправе спрашивать с кого-то кровь их человека. Но Берс сын нашей сестры, которую вы сделали вдовой. Он родился в нашем доме, подрастает там и стал членом нашей семьи. И если по вашей вине с ним что-то случится, это уже будет нашим делом. Мы спросим за его кровь! Пусть об этом знают в Курчали, пусть об этом знают во всем Нохчмохке, пусть об этом знают все!

Только после этого прекратились попытки убийц добраться до племянника. И Чилла, иссохшая от непреходящей тревоги в душе, немного успокоилась.

Берс уже не играл со сверстниками, он не в силах был терпеть их перешептывания за своей спиной. Взрослые еще как-то сдерживают язык, но дети, как известно, непосредственны и наивны. Они могут наговорить самые ужасные вещи, даже не подозревая, что их слова могут ранить. Они еще не ведают, что язык человеческий – это клинок, который режет глубже и больнее клинка булатного. Потому от ребенка часто можно услышать то, за что взрослый ответил бы кровью.

Берс молча проходил мимо весело играющих детей и исчезал в густом лесу на левом берегу Гумса. Мальчику уже было девять лет. Он считал себя достаточно взрослым, чтобы всегда иметь при себе оружие. И хотя по обычаю не положено было ему пока носить кинжал, с ним всегда был нож, для которого он сам смастерил ножны, висящие на гашнике шаровар.

Однажды, бесцельно бродя по лесу, мальчик наткнулся на раненого волка. Прожеванная передняя лапа висела на мышце и коже, острый конец сломанной кости торчал наружу. Грудь и бока были исполосованы глубокими порезами от клыков. От сочившейся из десен крови перед мордой образовалась небольшая алая лужица. Судя по всему, сей благородный обитатель горного края сцепился с более крупным и сильным зверем.

Берс огляделся. С кем же это волк так яростно сражался? Чуть поодаль, в густой траве, лежал барс. Он был мертв. То что это опасный и жестокий зверь, знал каждый житель гор. Наслышан был о кровожадности этих свирепых хищников и Берс. Беспечные пастухи или дровосеки довольно часто становились его жертвой. Даже бывалый охотник с гордостью вывешивал у себя дома шкуру барса, если ему удавалось добыть ее.

– Ну и ну, молодец, волчище! – воскликнул восхищенный Берс. Он удивленно разглядывал то бездыханного барса, то раненого волка. – Ну и разделался ты с ним! – мальчик легонько пнул мертвую тушу в бок. – Ты что же это, шкура пестрая, думала волка одолеть? Спросил бы у меня, я бы рассказал тебе, как опасно встречаться с волком. Ты же всего лишь кошка-переросток, каким бы страшным ни пытался выглядеть! Какой из тебя воин!?Только и умеешь сидеть в засаде и нападать исподтишка! Лучше шел бы ловить мышей на заброшенную поляну какого-нибудь больного и одинокого горца, чем переходить дорогу волку! Живым остался бы!

Увидев человека с ножом в руках, волк оскалился, но тут же закрыл глаза, издав почти человеческий стон. Мальчик понял, что он не представляет никакой опасности. В таком состоянии он ни для кого не мог представлять угрозу, тем более для него, вооруженного острым ножом. Берс медленно приблизился и осторожно погладил его по голове. Кажется, тому это понравилось. Мальчик осмотрел раны. Зверь не сопротивлялся прикосновению человека, только шкура его иногда судорожно подрагивала. Берс определил, что раны, хотя и были глубокими, вполне могли зажить, но добывать себе пищу в таком состоянии волк не смог бы. Помочь ему в этом вполне по силам было самому Берсу. У него спрятаны в лесу лук и стрелы, умел он ставить капканы и ловить рыбу, а живности в лесу и реке вполне хватало.

Серьезной раной была перебитая лапа. Мальчик вспомнил, как его дядя ставил зёпар5 на сломанную ножку козленка.

Берс сбегом в аул и вскоре вернулся с узелком в руках. Развязал его, достал клубочек шерстяных ниток, баночку с мёдом и кусок чистой ткани. Взял нож и настрогал палочки. Погладив недоверчиво скалящегося волка, он приступил к делу…

Мальчик возился довольно долго, но с работой справился. Сломанная лапа была обложена тремя обернутыми в слегка прожеванные листья подорожника палочками и плотно перевязана. Оставалось только ждать, когда кость срастется.

Справившись с этой непростой для него задачей, Берс нарвал веток и связал их корой тутовника. Получился настил, вполне пригодный, чтобы перетащить волка в какое-нибудь укромное место. Бережно уложив на него раненого зверя, мальчик подложил ему под голову свою рубаху.

Не прошло и часа, как мальчик и волк оказались в маленькой, но вполне просторной для них пещерке под скалой у самой реки…

Мальчик заботился о волке – приносил ему еду из дома, кормил мясом подстреленных им птиц и мелкой дичи.

Раны с каждым днем затягивались. Лапа волка, которую Берс перевязывал каждый день, уже заживала, кость тоже срослась.

Ровно через месяц волк в первый раз со дня схватки с барсом вышел из пещеры. Как бы пытаясь отблагодарить человека, зверь, осторожно ступая на раненую лапу, бегал вокруг своего спасителя, терся о его колени, тянул за штанину, приглашая поиграть с ним. Берс просто сиял, глядя на него… Гроза леса был здоров…

Мальчик и волк почти каждый день проводили вместе. Они бродили по лесу, то охотясь, то просто играя друг с другом. А вечером зверь провожал мальчика до самой околицы, смотрел ему вслед, пока спина его не исчезала за домами, и возвращался в лес. На второй день друзья встречались там же, где расстались накануне.

Однажды летним утром, как только они встретились, волк схватил Берса за рукав и потащил за собой. Мальчик доверял четвероногому другу. Так, как ему, он больше не верил никому и никогда. Берс знал, тот его не обманет и никогда не предаст. Ведь это зверь, а не человек! Потому мальчик спокойно следовал за ним.

Перейдя на правый берег реки, они шли все дальше и дальше на юг, пересекая лощины и обходя скалы. К полудню узкая звериная тропа, пролегавшая по буковому лесу, вывела их на лесную поляну. Берс увидел каких-то людей, сидящих в тени раскидистой кроны огромного дуба на самом краю поляны.

Один из них встал, поманил мальчика рукой и мягким голосом сказал:

– Подойди к нам, Берс. Мы ждали тебя!

Мальчик удивился тому, что незнакомец назвал его имя, но не стал задавать вопросы, а молча подошел. Волк, его верный друг, остался стоять на краю поляны.

Старцы дружно встали, приветствуя Берса, как совсем взрослого человека. Их было девять. Каждый по-отечески обнял его. У мальчика почему-то не было ощущения, что он стоит перед посторонними людьми, хотя видел их впервые. От них веяло чем-то родным и близким.

Старцы были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Берсу даже показалось, что он вряд ли запомнил бы, кто есть кто, представься они именами. Хорошо еще, что они этого не сделали. Длинные белые бороды, ясные добрые глаза, одинаковые белоснежные одеяния, на головах серые бараньи папахи. Светлые, почти сияющие лица. Различались только посохи старцев. И не было там двух одинаковых посохов.

Старцы внимательно наблюдали за мальчиком. Изредка посматривали друг на друга, сопровождая это легкими кивками. Хотя никто из них не произносил ни слова, Берсу все же казалось, что они переговариваются между собой.

Наконец один из старцев обратился к мальчику:

– Темболатан Тимарболатан Берс! Ты сын славного отца! Из славного рода! Твоим предкам выпал жребий стоять на страже святых ценностей земли нахов! Они были покорны своей судьбе и исполнили свой долг до конца. И тебе выпал тот же жребий, и на тебе лежит тот же долг. Расти, учись. Природу слушай более, чем людей. Вода в вечном своем круговороте, рождаемые водой ветра, покачиваемые ветрами травы и листва, кормящиеся травой и листвой животные будут для тебя лучшими учителями, нежели привязанный к колесу желаний язык человеческий. Окинь внимательным взглядом небесные выси, обозри глубины земли, пройдись взором своим по дальним горизонтам и прими только ту истину, которая живет с ними в полном согласии. Истина всегда находится в гармонии с окружающим миром! Мы будем опекать тебя, ты не будешь чувствовать себя в одиночестве. Предназначение твое определено давно, а тептар жизни своей ты напишешь сам. Ты выполнишь возложенный на тебя святой долг! Сумеешь принять от предшествующего и передать последующему! Придет время, мы опять пригласим тебя сюда и расскажем еще многое. А сейчас иди, тебя проводит тот, кто и привел сюда. О том, что видел и слышал, не говори никому. До встречи, Берс, сын Темболатан Тимарболата!

И кому дано знать, какие мысли породила в голове девятилетнего Берса эта встреча на лесной поляне! Думается, что он, еще в детские годы отличавшийся ясным, цепким и не по годам глубоким умом, осознал то, что в силах постичь только люди, отмеченные особой печатью Небес. Не знаю. Но, хоть и размышлял он на обратном пути над всем, что увидел и услышал, в лучезарных глазах мальчика не было заметно ни удивления, ни страха перед неизвестностью…

А время продолжало идти размеренной поступью в глубины вечности… Ночь сменялась днем, весна сменяла зиму… зеленела природа, потом желтела, затем багровела… чтобы отдохнуть и зазеленеть с новой силой…

Время шло… Меняя то, что должно меняться, покрывая старческими морщинами то, что и было создано, чтобы состариться в свое время…

Время шло, то наполняя жизнь волшебным ароматом, то обращая все в горечь… заставляя тосковать по дню вчерашнему, пугая днем грядущим, и… разлучая-разлучая-разлучая с любимыми и дорогими…

Берс рос. Уединялся в лесные чащи, чтобы поразмышлять в одиночестве; поднимался на горы, чтобы беседовать с необозримыми далями; спускался на равнину, чтобы изучать людей. Травы и листва… окружающая его многоликая природа за один день давали ему больше знаний, чем какой-нибудь обиженный на судьбу наставник смог бы дать за год. Земля наполняла его тело силой, родниковые воды питали ум, а чистейший, пропитанный вкусом родины воздух закалял характер.

К своему пятнадцатилетию Берс мог уже обозреть то, что не было дано увидеть другим, познал то, что для других было недоступно, и понял то, что было неподвластно пониманию других. Он уже знал, что каждое создание божье имеет свое предназначение, и научился правильно читать свитки своей судьбы.

Вместе с другими юношами уходил и в горы под водительством опытного наставника. Известный в нахских краях и за их пределами доблестный Шита обучал юнцов воинскому искусству, выживанию в самых суровых условиях, взращивал в их сердцах мужество и отвагу. Он будил подростков среди ночи и гонял их по обледенелым вершинам и глубоким ущельям, заставляя преодолевать неслыханные трудности. Он берег коней, но был безжалостен к их седокам. Ни один юнец не имел права утолить свой голод прежде, чем накормит своего коня. А в горах, покрытых вечными снегами, корм для них приходилось добывать неимоверным трудом. Шита научил юношей высекать искру изо льда и кормиться с кончиков своих стрел. И не только этому. Оказывается, спрятанное от глаз можно увидеть в щебетании птиц, скрытое за облаками хорошо знакомо кронам деревьев, а удивительные повести камней и трав о земных недрах были намного понятнее обычных людских рассказов, состоящих из скудных и затасканных слов, редко раскрывающих суть вещей и явлений. Бывали они и на Мертвой реке6, изучали ее прозрачные воды, которых всякое живое существо обходит за версту. Перевалив еще за две горы, пили из Родника храбрости7. После первого же глотка из этого источника, сердца наполнялись отвагой, желанием совершить такие подвиги, каких мир не знал со дня своего сотворения. Каждый наполнял свой бурдюк волшебной водой и приторачивал его к седлу, чтобы приложиться к его горлышку, когда придется особенно трудно и нужно будет найти в себе поистине богатырскую силу и бесстрашие для преодоления, казалось бы, непреодолимых препятствий, поджидавших на каждом шагу.

Юнцы, возвращавшиеся домой после двух месяцев тренировок и испытаний, чувствовали себя уже вполне взрослыми и искусными воинами. Это были уже охотники, способные идти по следу, что оставляет в воздухе птичье крыло; следопыты, умеющие видеть сокрытое в недрах горы, всего лишь попробовав на вкус вытекающую из нее воду; истинные горцы, знающие цену доблести, стойкости, товариществу… Достойная смена уходящим поколениям, уже выстроившая в своих душах прочнейшие крепости любви к Отчизне и своему племени!

После возвращения из похода Берс еще раз побывал на лесной поляне, куда его когда-то привел волк.

Старцы встретили юношу как самого дорогого гостя. Усадили, как прежде, перед собой, задали несколько вполне обыденных вопросов, чтобы снять некоторое напряжение, в котором пребывал Берс. А потом долго, очень долго изучали его, изредка обмениваясь короткими, многозначительными фразами.

Опекуны остались довольными своим подопечным. Тело и дух Берса достаточно окрепли, чтобы нести предназначенную ему ношу.

«Юноша готов исполнить свой долг!» – заключили старцы.

– Передай Чилле наши добрые пожелания, – старцы встали. – Скажи, пусть не пытается удержать в гнезде сокола, крылья которого уже налились силой. Рыскающий по лесам волк никогда не станет дворнягой! Рожденному заботиться об Отчизне, недостойно думать только о своем очаге! Избранный, которого опекают служители истины, сумеет реализовать свое предназначение!

– Как мне представить вас матери? – спросил Берс.

– Мы – Победившие Сомнения. Победившие сомнения в этом мире и в мире потустороннем… Так и скажи Чилле.

…Однажды, проходя мимо людей на аульской площади, Берс снова услышал за своей спиной знакомые перешептывания. Суть еле долетавших до его слуха слов была все та же – пока племянник гуноевцев нежится за спинами родственников матери, кровники, убившие его отца, спокойно живут в своих саклях, растят детей и занимаются хозяйством, ничуть не опасаясь за свои жизни.

Берс тут же вернулся домой, усадил перед собой мать и твердым, не допускающим возражений голосом взрослого мужчины, который в состоянии призвать к ответу всякого, кто посягнет на его честь, спросил:

– Нана, кто убил моего отца? Почему ты скрываешь от меня это? Я уже не ребенок и хочу ходить по этой земле с высоко поднятой головой. Мне надоели упреки сверстников. Надо мной все смеются, потому что позволяю убийцам отца спокойно разгуливать по земле. Знай, нана, я твердо решил оставить тебя здесь и уйти в Курчали, к родственникам отца, если ты и сегодня не расскажешь мне правду. Надеюсь, что хотя бы они поведают мне все об отце и его убийцах.

Чилла и сама собиралась рассказать обо всем сыну именно сегодня. Ровно пятнадцать лет назад убили ее мужа Тимарболата. Вот уже пятнадцать лет кровоточила рана на ее сердце, пятнадцать лет назад закатилось солнце ее счастья. И у Берса наступала пора совершеннолетия. Чилла без малейшего сожаления отдала бы жизнь свою ради того, чтобы этой кровной мести не было – несчастная мать боялась, что с ее единственным сыном может случиться беда. Это же мать! Что, скажите, что может быть для матери дороже своего ребенка!? Она девять месяцев носила его под нежнейшим, любящим и безгранично добрым своим сердцем; родила в страшных муках, которые, кажется, превратили бы в песок гранитную скалу; заботилась о нем, не зная сна и отдыха; кормила его из вен своих, собственную кровь превращая для него в молоко. Разве может быть что-то дороже этой Боли, этой Надежды, этой Веры?! Ведь мать – это то создание, которое не раздумывая бросится в огонь ради своего чада, но никогда не согласится с тем, чтобы ради нее с головы ребенка упал хоть один волосок. Ведь именно их слезы, слезы наших матерей, и их молитвы хранят эту землю!.. Мать… Да, Чилла была матерью!

– Слушай меня, Берс! – Чилла встала и гордо выпрямилась. – Да, ты вырос… Мне непросто было растить тебя одной. Как могла, оберегала от бед. Зимой укрывала от холода, летом прятала от горячих лучей солнца. Пыталась сберечь от сглаза и порчи, в бесконечных молитвах просила у Небес покровительства для тебя. Но, как бы ты ни был мне дорог, я согласилась бы увидеть тебя мертвым, нежели опозоренным… Ты не имеешь права ходить по земле, не отомстив за смерть отца. Твой отец был благородным человеком, он один стоил целого мира. Ты его кровь, его плоть! Помни это! Твоего отца убили не чужие люди, тебе нет необходимости искать отмщения на стороне. Убийцы – его братья. Именно они и совершили это убийство… Убили предательски, зная, что в открытом бою им никогда не справиться с ним… Исполни свой долг, Берс, сын Тимарболата, отомсти за отца!.. Но, ни в коем случае, не враждуй с невиновными только потому, что они из Курчали. Твои дяди, когда шли убивать единокровного брата, не спрашивали разрешения, не просили благословения ни у родственников, ни у аульчан…

Берс поднялся на то самое место, откуда его мать когда-то объявила убийцам свой приговор, и стал пускать в Курчали стрелы.

Убийцы, давно уже ожидавшие возмездия, выставили на улицу чучело – решив, если стрела поразит чучело, значит, юноша настроен пролить кровь.

В мгновение ока несколько стрел пронзили чучело…

Наслышанные о богатырской силе растущего у родственников матери сына Тимарболата, курчалинцы знали, что день отмщения рано или поздно наступит, и с тревогой ожидали появления сородича. И день этот наступил – повинные в смерти Тимарболата пали от рук его сына. Вскоре с разрешения старейшин их семьи покинули Курчали и переселились за Терек, не успев даже похоронить сраженных будущим имамом убийц своего отца.

Берс вернулся в родной Курчали и поселился там навсегда.

Сын Тимарболата стал таким же известным и уважаемым человеком, как и отец. Во многих селениях обширных нахских земель у него были друзья, которые часто навещали его. Вскоре он взял в дом и жену из соседнего Беноя8. А тот день, когда он впервые побывал там в качестве зятя, стал самым значимым днем в истории нахов.

Берс и его друг, центароевский Оду, сидели в отведенной им комнате, когда до их ушей долетели слова женщин, переговаривающихся во дворе:

– А зятек-то наш и не думает обнажать кинжал, предпочитая отсиживаться среди женщин и детей в то время, когда его тесть и шурины вышли на смертный бой… Таков ли Берс, каким его рисует молва? Бенойцы породнились с ним, выдали за него первую красавицу, которой добивались благороднейшие люди из нахов. Уж не ошиблись ли мы? Достойная ли оправа курчалинец для нашего жемчуга…

Ужаленный этим незаслуженным упреком, Берс, как раненый зверь, выскочил на улицу. Они с другом не знали, да и откуда им было знать, что бенойцы ушли сражаться. Ведь по обычаю все совершеннолетние мужчины покидали свой двор к первому визиту зятя. Их отсутствие именно так и было воспринято гостями.

Когда Берс и Оду добрались до места, бой еще не начался. Бенойцы и аварцы стояли друг против друга с обнаженными клинками, готовые в любой момент ринуться друг на друга.

Берсу хотелось уберечь своего друга. Оду был одиноким человеком, еще в детстве потерял родителей, не было у него ни братьев, ни сестер. Даже двоюродных.

– Оду, ты в этом мире один, как перст. Если с тобой что-то случится, твой род оборвется, а этого допустить нельзя… Оставайся здесь, я сам справлюсь.

– А ты, Берс? Разве ты не такой же? – покачал головой Оду. Ему не понравились слова друга. Берс не должен был… не имел права говорить ему такое. – Мы с тобой, Берс, не знали братьев, рожденных нашими матерями. Ни у тебя, ни у меня никогда не было ничего, кроме собственных тел и преданных сердец! Так что в этом отношении ты не богаче меня… Мы с тобой никогда не делили дела на свои и не свои. Слово друга для каждого из нас всегда было законом. Но сегодня я нарушу этот прекрасный закон дружбы, Берс. К,онахи в такой день должны следовать другому закону – закону чести! Лишние слова ни к чему, Тимарболатан Берс! В бой мы вступим вместе!.. Я уступаю тебе право первенства, но только потому, что на нас смотрят родственники твоей жены, они должны увидеть доблесть зятя… Но уступаю только право первого удара по врагу. Дальше будем бить их вместе! Начинай бой!

Берс хорошо знал своего друга и понимал, что Оду будет твердо стоять на своем и переубедить его не получится. Поэтому он прекратил споры и поднес руку к рукоятке шашки.

…Когда-то предки нахов такими же клинками остановили арабских воинов, рвущихся вглубь Кавказа, чтобы утвердить здесь ислам. Это было несколько столетий назад. С тех пор никто ни с востока и ни с запада, ни с юга и ни с севера не пытался силой навязать нахам свою религию или иные ценности.

И хотя некоторые из нахов, проживавшие на восточных окраинах страны, имевшие постоянные торговые и хозяйственные связи с соседями-мусульманами, и переняли некоторые атрибуты ислама и обычаи его носителей, все равно мусульманами в полном смысле слова они еще не были. Точно так же, как не были до конца христианами и нахи, населявшие южные и северные окраины, хотя здесь и не обошлось без влияния христианской Грузии. А в центральной части земли нахов продолжали доминировать древние культы.

…Аварцы давно уже следовали исламу, к которому их приобщили еще сподвижники пророка Мухаммада. Из таких же мусульман состоял и отряд, который вторгся на земли новых родственников Берса. Возглавлял их давний враг бенойцев, шайх Абумуслим, который не раз вступал в их пределы, преследуя далеко недружелюбные цели.

Это был человек огромного роста и недюжинной силы. Из-под бараньей папахи, плотно надвинутой на лоб, недобрым огнем сверкали его черные глаза. Густая, длинная борода аварского предводителя развевалась на восточном ветру, как боевое знамя.

Берс направил своего коня прямо на него.

Оба воина долго смотрели друг на друга.

Аварец увидел в глазах противника безмерное мужество, твердую решимость и юношеский азарт. Берс же заметил в глазах человека, с которым ему предстояло сразиться, какое-то сомнение… или сомнения. Нет, не страх, не слабость или панику. Именно сомнения. И сомнения эти с каждым мгновением нарастали.

Абумуслим был не только отважным воином, но и обладал даром провидца. Не случайно еще при жизни его признали святым.

Он понял всё! Против него сегодня выступил человек, которому предстояло совершить множество великих дел, и его клинок не сможет помещать осуществиться предначертанному свыше. Сила настоящего и правда будущего были на стороне молодого чеченца.

Берс обнажил клинок.

То же самое сделал и Абумуслим.

На глазах у аварцев и бенойцев состоялась короткая схватка. Абумуслим не смог оказать серьезного сопротивления – шашка Берса свалила его с ног. Аварцы собрались вокруг тяжелораненого предводителя. Их жаждущие отмщения глаза со свирепой ненавистью смотрели на Берса. Но шайх Абумуслим произнес слова, которые не позволили пролиться новой крови. Они погасили жажду мести в сердцах аварцев, как ливень гасит лесной пожар.

– По воле Всевышнего этот человек, Тимарболатан Берс, станет продолжателем святого дела, – сказал Абумуслим. – Ни один человек, верующий в Единого Бога, не должен становиться на его пути, ибо он – избранный. Берс – это дар Божий всему нахскому народу. Почитайте его, как почитали меня. Будьте ему друзьями, а не врагами.

Как только Абумуслим произнес эти слова, на глазах у изумленных нахов и аварцев от тела Берса отделилось какое-то мутное облако. Оно витало над головой сына Тимарболата, как бы вытягивая из него все свои корни. Внезапно налетевший ураганный ветер свернул облако в комок и унес ввысь – Темболатан Тимарболатан Берс был готов исполнить свою миссию…

Рана Абумуслима оказалась смертельной. Соратники восприняли слова своего предводителя как завещание и молча ушли, положив его тело на носилки из клинков. Бенойцы не только не стали чинить им препятствия, а наоборот, даже проводили до границы своих земель…

Выполнив таким образом долг зятя, Берс со своим другом направился домой.

Впечатлений от сегодняшнего дня было предостаточно. Ехали неспешно, обсуждая бой и все, что за ним последовало. Во всем этом для них, особенно для Оду, было много странного и непонятного.

Расставаться не хотелось. Друзья решили провести эту ночь где-нибудь на лесной поляне. Выбрали место на горном хребте в землях общества белгатой9, расседлали коней, развели костер, поужинали, еще какое-то время делились впечатлениями от столь богатого на события дня и легли глубоко за полночь…

То была особенная ночь! Великая ночь, которая без сожаления завершила старое и открыла широкую дорогу новому! Ночь, когда на землю нахов снизошло СЛОВО! Самое правдивое из всех правдивых, самое чистое из всех чистых, дополняющее и завершающее все, что было ниспослано и произнесено прежде! Не гремел гром, не сверкали молнии, не хлестал дождь, не бушевал ветер. То была тихая и спокойная ночь. Луна изливала с небесных высот на дремлющую землю свой нежный свет, трава и листва медленно покачивались на ласковом ветерку, птицы затихли в священном безмолвии, звери не тревожили друг друга… Сама природа – свидетельница вечности – очистилась в ту ночь в святом прощении!..

Эта ночь на белгатойском хребте многое изменила в Берсе. В голове рождались новые, до сих пор не посещавшие его мысли, а сердце горело жаждой познания и служения Богу.

Вчера вечером на белгатойском хребте отходил ко сну Берс, сын Тимарболата, сегодня утром проснулся Шайх-Берс, которому предначертано было вернуть нахов в единобожие под знаменем уже ислама.

Каждый сын в этих горах знал всегда – всякое большое дело и всякий дальний и опасный путь должны начинаться с благословения матери. Без этого ни одно начинание не могло иметь успех. Берсу тоже хотелось сделать свой первый шаг на этом богоугодном поприще с благословения матери. Но благословить его должна была не просто мать, а мать, уверовавшая в Единого Бога. Поэтому миссию свою Шайх-Берс начал с Чиллы – самого дорогого и близкого человека.

– Нана, – ласково обратился он к Чилле. – Все те божества, к которым мы обращали свои мольбы… Божества, которых благодарили и у которых просили помощи и заступничества, оказывается, не имели ничего общего с истинным Богом. Мы шли по ложному пути, который не мог привести нас к счастливой вечности. У мудрых и честных людей принято отказываться от ложного, сколь привычным бы оно ни было и сколь правдоподобным бы ни казалось, когда перед ними открывается безоговорочная и ясная истина. Давай-ка и мы с тобой, нана, последуем примеру мудрых. Настало время, когда нам следует очиститься от скверны многобожия и вернуться к светлому единобожию.

Но мать посмотрела на сына с сомнением. С тем самым – материнским! – сомнением, которое наполнило ее душу – и без того не обласканную счастьем – какой-то тоскливой, ноющей тревогой.

– Умереть бы твоей матери вместо тебя10, сын мой… Умереть бы твоей несчастной матери за тебя! Что это ты говоришь? Что же это ты надумал?

– Мы должны вернуться к единобожию, нана, – уже тверже сказал Берс. – Я намерен призвать нахов вернуться под сень веры в Единого Бога, чтобы они не молились каменным идолам и невнятным призракам! – голос сына снова стал мягким и тихим. – Мне очень хочется, чтобы мать, родившая и вырастившая меня, первой стала рядом со мной. Я прошу тебя, нана, произнеси слова, которые озарят твою жизнь Светом Истины! Свидетельствуй, что Бог един и что ты веруешь именно в Него! И после этого благослови меня на святое дело как мать и праведница.

– Да, я подозревала… я всегда подозревала… Вы не могли и не желали жить, как все остальные люди… Ни дед твой, ни отец, и вот теперь ты… Вам почему-то удавалось видеть то, что недоступно для глаз обычных людей, вы знали то, что не дано было знать другим. Видимо, такова ваша, особенная, судьба… Но, сын мой… Не слишком ли тяжелый груз ты взваливаешь на свои плечи. Будет очень непросто убедить к,онахов отказаться от того, чему их отцы и деды поклонялись на протяжении столетий, и принять новую, непонятную им веру. Да и одинок ты. Ни брата, чтобы стал рядом, ни соратников, которые шли бы за тобой… Как же ты одинок, сын мой, неужели мне суждено потерять и тебя, как когда-то отца твоего!..

Берс подошел к матери и с безграничной сыновней любовью погладил ее седую голову.

– Эх, нана, нана… Если бы я в силах был сделать тебя счастливой, видит Бог, я не пожалел бы для этого жизни своей… Как же хорошо я понимаю, что сейчас творится в душе твоей. Ты не беспокойся, нана, есть у меня товарищи, есть соратники. Меня будут опекать Победившие Сомнения, о которых я тебе говорил. Помнишь? Я всегда чувствую их присутствие рядом с собой, особенно сейчас. Есть у меня и верные друзья, не раз испытанные в дальней дороге и жестоких схватках. Твой сын вовсе не одинок, нана. Ни один человек, который выходит на путь, ведущий к Богу, Создателю всего сущего, не может быть одинок. С ним всегда будет его Бог. С ним всегда будет любовь к своему Богу и безграничная вера в Него.

А мать все равно боялась… Боялась мать!.. О сердце матери! Разве может быть под небом что-то добрее и трусливее тебя!? Оказывается, даже сердце матери Берса, отважного воина и святого человека, тоже способно бояться!.. Матери наши… Безмерна сила вашей любви! Велика сила тепла рук ваших!.. Позор и вечное презрение сынам, для которых на этом свете есть что-то дороже и священнее матери!.. Да будут благословенны наши матери во все времена!..

Мать боялась, она хотела сберечь своего единственного сына… Как же хорошо она понимала, какие опасности и лишения ждут Берса на избранном им пути. Если бы враг стоял у границ нахских земель и воины собирались на поле брани, чтобы дать ему достойный отпор, Чилла, не задумываясь, снарядила бы туда сына, даже зная, что вечером к ней привезут его бездыханное тело! Хотя он – частица ее души, хотя в нем и только в нем был весь смысл ее жизни, она растила его не для того, чтобы прятать за своей спиной, когда над Отчизной нависает опасность! Но то, что он сейчас задумал, было совсем другое…

Но и слишком настаивать на своем Чилла тоже не стала. Она знала своего сына, хорошо знала. Берс никогда не делал и не говорил того, в чем не был уверен. Даже в детстве… К тому же и эти сны, которые все чаще посещали ее в последнее время… Сын на белом коне, в белоснежных одеждах… Меч в его руке, горящий ярким пламенем, словно факел… Отступающая перед ним тьма… И серебряный свет, следующий за ее сыном…

– Справишься ли, сын мой? Хватит ли у тебя сил? Я так боюсь за тебя!..

Берс снял обувь и ступил босой ногой на камень. Нога оставила на камне глубокий след11.

– Сила у Бога, нана, все в Его власти.

Велико было изумление матери. Чилла никогда не поверила бы, что в человеке может быть столько силы. Она точно знала, что вчера еще ее сын не был таким. Минувшая ночь многое изменила. Тимарболатан Берс не был ни слепцом, ни тем более глупцом, который пошел бы по сомнительному пути… Мать поверила сыну… и всем сердцем, переполненным любовью к единственному чаду своему, благословила Берса на праведные дела…

В тот же вечер к ним наведались и Победившие Сомнения.

Приехавших верхом на одинаковых статных конях старцев встретили как самых дорогих и желанных гостей. Берс, поддерживая стремя, помог каждому сойти на землю, проводил гостей в дом, а коней отвел под навес в глубине двора. После короткого приветствия, молодая супруга Берса кинулась хлопотать у очага.

– Нет, дочка, мы есть не будем, – остановил ее один из старцев. – Не проголодались еще, да и спешим. Ты лучше угости нас молоком, нет на свете лучшей пищи.

Хозяйка сбегала в погреб и принесла молоко. Берс принял из рук супруги глиняный кувшин и, наливая в глиняную же кружку, угостил гостей утренним молоком.

– Спасибо, Берс! Да благословит Господь это твое угощение! Да наградит Он этот дом изобилием! – поблагодарил старец Берса и обратился к молодой женщине: – Сходи, дочка, пригласи к нам Чиллу.

До появления Чиллы гости не проронили ни слова. Все, что нужно было сказать, услышать и увидеть, было давно уже сказано, услышано и увидено…

Вскоре пришла и Чилла. Увидев гостей, она удивленно посмотрела на сына. Скользнув взглядом по лицам старцев, женщина побледнела, подбородок ее еле заметно дрогнул. Сыну, наблюдавшему за ней, показалось даже, что она вот-вот заплачет. Но Чилла совладала с собой и, слегка наклонив голову в знак приветствия, остановилась у двери.

– Уж не растерялась ли ты, Чилла? – с добродушной улыбкой обратился к ней все тот же старец. – Да, это мы… Конечно, мы… Да, прошло много лет с тех пор, как мы вместе с Тимарболатом бывали в этом доме. Знаем, что ты познала с тех пор немало лишений… Знаем… Но что делать, таков этот несовершенный мир… Не было в нем человека, не испытывавшего несчастий и лишений… Каждый должен покинуть его, когда настанет назначенный ему срок… А Тимарболат всегда был готов встретиться со смертью. Он не боялся ее, никогда не боялся. И не позволил бы себе недостойным поступком попытаться продлить хотя бы на миг свое пребывание на этой земле. Твой муж честно исполнил свой долг перед Небом и людьми, не шел на поводу у плотских желаний и страстей, был чист душой, благороден в словах и делах. Каждый из нас горд тем, что знал этого человека в бренной жизни и мечтает оказаться рядом с ним в жизни вечной… Бог наградил тебя великим счастьем быть ему спутницей, возблагодари за это Господина судеб!

Продолжить чтение