Читать онлайн Говорила мама… бесплатно

Русская женщина – самый красивый цветок в мире.

А.Санжаровский

• Всё, что было в судьбе,
• Будет помниться вечно,
• Вот и снова я дома,
• В родимом краю,
• Замирает сердечко,
• Когда старая речка
• Простирает мне руку
• Худую свою.

Иван Семенихин

• Как свят уют родного очага,
• Привычно всё – от звёзд и до росинки…
• Здесь чувствуешь, насколько дорога
• Родительская каждая морщинка.

Иван Семенихин (с. Вязноватовка Нижнедевицкого района.)

В Нижнедевицке у мамушки

Нижнедевицк…

Это уютное степное районное сельцо в шестидесяти километрах к северо-западу от Воронежа.

Сюда в шестидесятые перевели из Евдакова старшего брата Дмитрия. В Евдакове он бегал механиком на маслозаводе. И в Нижнедевицке тоже механничал. Одно время покняжил директором маслозавода. Не уякорился. И нерасторопность спихнула его снова в механики.

Вскоре после переезда Дмитрий женился и зажил отдельно своей семьёй в новом доме через три двора от наших.

А мама и брат Гриша – он работал на маслозаводе компрессорщиком – куликали в аварийном заводском бараке-сарае. Мама мучилась в нём тридцать пять лет, Гриша – тридцать семь. Мыкали горе в этом пролетарском баракко до самой смерти.

Все эти долгие годы строители «счастья на века» горячо обещали им квартиру в доме-новостройке. Только дальше жарких обещаний дело не пробегало. И получили мама и брат жильё лишь на кладбище.

Правда, уже после смерти мамы, в 1996-ом, Гриша дождался-таки уже от новой власти ордера на новую квартиру.

Счастливый, он основательно ухорашивал свой уголок.

Да переехать так и не успел.

Судьба распорядилась по-своему.

Смерть…

Двери их ветхой хилушки были так узки и малы, что в них нельзя было вынести гроб с покойником.

И гроб с телом мамы, и гроб с телом Гриши пришлось выносить в окно.

Очки, футляр положили Грише в гроб. Были у брата пухлые ноги. Их обули в тапочки. А хорошие новые туфли тоже положили. Одну туфлю под левый локоть, другую под правый. Захочет, там возьмёт и переобуется. Мама встретит его ещё на дороге.

Их могилки рядом. За одной оградкой.

И верный Гришин друг посадил в изножье печальную берёзку…

Каждый год я наезжал к своим в отпуск.

То огород поможешь вскопать или убрать картошку.

То погреб подремонтируешь.

То дровец на всю зиму нарубишь…

Всё какая-никакая подмога.

У мамушки мне всегда было добро.

Я был влюблён в её образную простую речь. Не запиши сразу – не запомнишь всё в точности. Пропадёт такая радость.

И стал я записывать за мамой.

Однажды она это заметила и очень расстроилась.

– Толька, сынок… Ты к чему мои слова кидаешь на бомагу? Потом шо, сдашь меня у милицию?

– Боже упаси! Да как Вы такое могли подумать? Я просто так… Нравится, как Вы говорите…

– А и наравится, всё одно не хватай на карандаш, шо я там ляпаю… Да мало ль шо я бегмя ляпону!?

– Успокойтесь… Не буду…

И всё же я тайком записывал.

Набежало тридцать три тетрадки.

Когда я их читаю, вижу и ясно слышу свою маму.

У неграмотной мамы я неосознанно учился писать свои книги – шестнадцать томов собрания сочинений.

Бомба

В школу я пошёл в девять лет без десяти дней.

Безграмотной маме нравилось слушать, как я усердно терзал букварь.[1]

Сама она училась в школе с месяц. По чернотропу бегала. А как похолодало, как пали снега в воронежском хуторке Собацком, учёба и стань.

Не в чем было ходить в школу.

На троих у неё с братьями Петром и Егором метались в служках одни сапоги. Сапоги понадобились братьям.

Как-то мама готовила на плите вечерю.

В тот день я выучил уроки до её возвращения с чайной плантации, и мама попросила:

– Почитай мне трошки.

Я раскрыл букварь и торжественно прокричал по слогам:

– Бом-ба!

– Неправильно! – стукнула мама ложкой по кастрюле на плите. – Бон – ба!!! Ны! Ны посерёдушки воеводиха! А не твоя мыкалка мы!

– Но в букварике – «бомба»!

– Ой да ну-у!.. Ой-ёй-ёюшки-и!.. Та шо ж они там у той Москви понимають!? Негодный твий букварюха! Вкрай неправильный! Выкинь ото!

– А уроки по чём делать?

– Тогда не выкидывай.

И больше мама не спорила с учебниками.

1947

«Махновец»

У нас в девятом классе двадцать пять гавриков состояли в комсомоле и пятеро не состояли.

Я был несостоятельный.

И вот после новогодних каникул всех несостоятельных согнали в директорскую яму.[2] На эшафот.

Нас выстроили вдоль стены.

Звероватый дирюга молча прохаживался мимо нас по своей боевой цитадели и не сводил с нас жестоких глаз. Не мог налюбоваться, что ли?

Дуректор прохаживался, а наша очкаристая классная комсоргиня Женечка Логинова торжественно тараторила из-за его стола:

– Владимир Иванович! Наш класс борется за звание образцово-показательного. Если б эта пятёрка вступила в комсомол, мы б могли выскочить на первое место по школе! Но честь класса им недорога! Какие-то упёртые махновцы!

Тощий дирик примёр посреди кабинета со сложенными на груди руками и – взбежал он под потолочек ростом – с высоты хищневато уставился на нас поверх очков, будто собирался с нами брухаться:

– Ну! Чито будэм дэлат, уважяемие господа махновци? – распалённо вопросил он с родным грузинским акцентом. – На честь класса вам напиливать? А ми можэм на вас на всэх напиливать! Вот ти! – кровожадно ткнул в мою сторону мохнатым чёрным пальцем. – Как ти смээшь писат на комсомолск газэт, эсли сама не камсомолец? Тожа мнэ юни каресподэнт! Нэ будэшь ти юни, эсли нэ паидёшь на комсомол! Вступай аба бэгом! А то я позвоню на редакция «Молодой сталинец», и ни один строчк твой не побэжит болша на газэт!

Я промолчал.

И через полчаса нас табунком пригнали в райком комсомола в грузинском городке Махарадзе (сейчас Озургети). Райком куковал в десяти минутах ходьбы от нашей школы.

А вечером я вприхвалку доложил маме:

– Ма! А я сегодня в комсомол вступил.

Мама горестно покачала головой:

– Оха-а, сыне-сыноче… Везёт же тоби як куцему на перелазе… То в коровью лепёшку ступишь, то в кансомол той…

1956

Кто живёт под полом

Мама гостила у меня в Москве.

Сидела у окна, смотрела во двор и как-то насторожённо стала вслушиваться в голоса снизу. Из-под пола.

Лицо её смяло недоумение:

– Иль тамочки люди балакають под полом?

– Люди.

– Цэ як?.. У нас под полом бессовистни гражданки мыши живуть-панствують… А у вас люди? О столица! В метро спустишься… Дух такый, як лук перегорит! Под полом живуть…

– А чего Вы удивляетесь? Мы на четвёртом этаже. Под нами третий.

Мама покачала головой и ничего не сказала.

Паляница

Рассказывала мама…

– Идуть двое. Дорога довга. Подморились. Бредуть голодняком.

«Вот бы… – замечтался один. – Найди мы паляницу, я б ку-у-усь!..»

Другой прокричал торопливо: «А я бы ку-усь! Ку-у-усь!!!»

И первый шмальнул кулаком второго:

«Ты чего два раза кусаешь?»

Бешеный пух

Года три мама собирала куриный пух мне на подушку. Собрала и понесла на почту посылку.

Не принимают.

– Может, – говорят, – у вас куры бешеные и пух весь бешеный. Справку неси, бабка, от ветврача.

– И шо в той справке докладать?

– Что куры нормальные и пух нормальный.

С такой справкой у мамы приняли посылочку.

– Бачь, – говорила она потом мне, – как на той почте маракуют. Бешеные куры! Чего им беситься? Или дурочки какие?

Мумиё

Летом мы с Галинкой были в Нижнедевицке.

А в конце сентября снова я приехал. Только один.

Заболела мама.

Сразу за задами нашего огородчика тоскливо, чахоточно желтела новая районная больница.

Но маму туда не положили.

Сказали:

– Нам в первую очередь надо лечить советских тружеников. А дорогушам пенсионерам – славная краснознамённая орденоносная Ольшанка!

И отвезли её за двадцать километров от дома.

Три недели, что пробыла мама в Ольшанке, я возил ей передачи, помогал брату Грише вести дом.

И вот уже под вечер маму привезли.

Гриша только-только закончил белить печку.

Я тем временем домыл пол.

Приготовились к встрече мамушки.

Прошла мама от машины к порожку. Счищает палочкой с сапог грязь. Переобувается в тапочки:

– А то щэ наведу вам в хату грязюки…

За ужином она грустно роняет:

– Шо-то, хлопцы, не хочеться йисты… Думаю, йисты ли свеклý? Вводить ли вас в растрату?

– Смело вводите! – с апломбом бухнул я. – Только сначала выпейте пять капелек мумиё. Я вам привёз…

Гриша подшкиливает:

– Маме он привёз! А ты докажи, что не туфту привёз. Выпей сперва сам.

Я выпил. За еду не берусь.

– Что интересно, Толя сегодня у нас говеет. Праздник у него религиозный, – вприсмешку кидает Гриша.

– После мумиё нельзя сразу есть.

– Мужественный товарищ… Да! Все великие свои новые препараты испытывали на себе! – подпускает он важного туману.

Я тихонько говорю маме:

– А Гриша всё ждал, когда я начну от мумиё зевать.

– Станешь ты зевать, – отбивается Григорий, – когда полсковороды курятины умял!.. Ма! Как Вы себя чувствуете?

– Голова болит и в виски постукивае. Сердце разом ничё. А разом як застукае по ребрах…

– Ма! Когда насмелитесь? – кивнул я на стаканчик с мумиё.

– А шо? Надо зараз начинать пьянку? Потом як-нэбудь.

– Я ж выпил. Цел. И от Вас ничего не отвалится.

Григорий:

– Ну к чему липнуть каждую минуту? Пристал банный лист… Будет пить!

Мама перекрестилась и опустошила рюмочку с мумиё.

– А приятнэ на вкус… И к еде навроде просится…

Впервые за три недели поела с аппетитом.

И вспомнила:

– Ещё до войны мне цыганка нагадала. Если, говорила, в сорок пять переболеешь хорошо, то будешь жить восемьдесят три года…

– А мы не согласные на цыганские восемьдесят три. Наш поезд летит до станции СтоИДалееВезде! – пальнул Григорий.

– Охоюшки, Гриша… Расхороша ж твоя станция. Да не про нас. На старых людей зараз всплошь пришло гонение. Районный главврач Комаров як мне сказанул? Напрямо вот так и фукни в глаза: «В районной больнице нам предписано свыше ударно лечить тех, кто даёт молоко, мясо, хлеб. А ты что даёшь? Пенсию тянешь… В Ольшанку тебе столбовая дорога красными коврами уже выстлана…» А Ольшанкой заздря пужали. Вернулась же жива та ходячая. Про шо ще мечтать?

Бабунюшка Фрося

Наутро я проснулся в пять.

– Чего не спишь? – щёлкнул меня указательным пальцем по руке Григорий.

– Да собираться в столицу надо…

Он подсмеивается:

– Я устрою тебе тёмную прощальную… Надо мне остальное достирать мамино. А то, что я вчера стирал, уже высохло. Ты погладишь… Если думаешь гладить, вставай гладь. Сейчас под раз нужное напряжение. Всё равно не спишь…

Я включил утюг.

– Ма! – хвалюсь я. – А я глажу с обеих сторон. Следов чтоб не было.

Григорий уточняет:

– Следы заметает-заглаживает.

И понёс он завтрак поросёнку.

Мама вздыхает:

– Толька гладит. Гриша побежал на поклон в гости к кабану. А шо ж мне делать? Не лежать же, як коровя? Так я у вас ничего и не буду делать. Разучусь…

– Полежите… Придите в себя от Ольшанки.

Возвращается Григорий и сразу швырь камешек в мой огородишко:

– Ма! Что интересно, за целый час Толька выгладил только сорочку, наволочку и плащ!

– Это он от зависти, – говорю я маме. – Я основательно всё делаю. А он так не может.

– Да, – улыбается Григорий. – Так не могу. Лучше делаю!

Ещё толком не раскидало ночь, когда припостучалась к нам бабунюшка Фрося. Мамина товарка.

– Игде туте наша ольшанска геройша? – шумит гостья и подслеповато пялится за печку, где на койке лежит мама.

– На старом боевом посту! – усмешливо откликается мама.

– Я не разулась…

– Ну и не разувайтесь.

– Хлопцив аж двое. Помоють.

Бабушка подсела на табуретке к маме.

– Ну!? Кто к кому, а я к вам уявилась… Не померли? Хвалитесь! Докладуйте мне и моей тубаретке!

– Та жива ж! Сами бачите! Ну чего его ото шо здря греметь крышкой? В одно слово, раздумала помирать…

– Тако оно способней. Ты у нас крепкая, как жила… А я туточки сама то ли полужива, то ли полумертва… Не пойму… На уколах катаюсь втору неделю! Дуже понаравилось старой дурейке…

– Ну, чего у вас уколами сшивають?

– Кроводавление штопають. Тыкають ну кажный божечкин денёшек! Оно у меня бешеное. Заниженное.

– А у меня завышенное. А обом нам кислувато…

– Да ну его в транду это давленье!.. Оё… – Она прикрыла рот кулачком. – Як же нехорошо ругаться… – Она посмотрела на печку. – Эта божья ладонь всё слышит!.. Нельзяшко при ней ругаться… И штобушки нэ було дуже кисло, вот вам сумочку яблок. Не покупные. Из свого сада.

– Да я ль не знаюшки? Спасибко за подаренье!

– Как раз подгадали вернуться домой к свому дню…

Гриша уставился на бабушку Фросю:

– А что сегодня за день?

– Трифона-Палагеи, – ответила гостья и покачала головой на вздохе: – С Трифона-Палагеи всё холоднее и холоднее. Всё чаще донимають ознобицы, зябуша, ознобуха… Трифон шубу чинит. Палагея рукавички шьёт барановые.

– Цэ так, – соглашается мама.

– Михална! – с подкриком говорит бабушка Фрося. – Чи вы забулы, шо бабака я с глушью на обе пятки? Посадила вам голосок Ольшанка. Кричить мне сильнишь.

– Цэ привсегда пожалуста!

– Слухайте, шо я, глухня, вам расскажу… Тилько воспомнила. Цэ у Россоши було. Женився один. А жинка не всхотела, шоб мать его з ними жила. Он и говорит матери: «Пошли я тебя покатаю». Посадил в машину. Поехали. Стал раз. Поковырялся в моторе. Стал ещё. «Мам, выйди. Я подыму твой бок». Она вышла, он и толкни её в ров. Три дня лежала без сознательности! Потом стала кричать: «Спасите, кто верует в Бога!» Мимо ехал один. Услыхал крик и привёз её у Россошь. Напрямко в трибуналий![3] Вызвали молодых… А у сына уже спрашували соседи, где мать. А он отвечал одно: «Уехала в своё село». И дядько, спаситель матери, сказал сыну: «Ты выбросил мать. А мы подобрали». Посадили тех молодых… А то ещё… Сунули родители пятилетишку дочку на санки и повезли. «Поедем зайчиков ловить!» Привезли в лес, раздели, привязали к дереву и пошли… Ехал один шофёр, услыхал детский плач. Тут подъехал второй шофёр. Один снял с себя фуфайку. Укутал девочку. Едут. Видят мужика и бабу. Девочка и докладае: «А вонь мои злюка мамрыгла и папычка. Они у меня часто напиваются, а потом закрываются от меня на крючок в своей комнате и мучаются.[4] Стонут и кричат». Первый шофёр стал. Сказал второму: «Я прямиком дую в крокодильню.[5] А ты подбери их и тарань туда же». Второй взял их. Везёт. Они шумлять: не туда прёшь, агрессор! А шофёр: «Я знаю, где вы живёте. Но мне надо заскочить на моментушко в одно местынько. А там я вас доправлю до вашего дупла». Их домом оказалась теперь тюряжка. Сталинска дачка… Отака спеклась история. Коли брешу, так дай Бог хоть печкой подавиться!

Бабушку Фросю мёдом не корми.

Стой у печи да не приставай к чужой речи!

Только слушай.

Ей и самой тоже хочется услышать что-нибудь необычное. Мама это знает и расписывает свой случай:

– А цэ чертевьё в Нижнедевицке скрутилось… Молодые не хотели его мать. Там пара… Она тонка, як щука. Ноги-палки рогачиком. Стоит, як на дрогалях. А шо злая… Хоть у кого вырежет и мозг, и позвоночник… У него мордяка с ведро! Губищи, як лопаты!.. Вот сын вывел мать в лес. Снимает с плеча ружьё. Свете божий… Мать перекрестилась и просит: «Не стреляй меня у спину, сынок. Стреляй у грудь». Он застрелил себя.

21 октября 1977

Качающиеся на лопатах

Приехал я в мае к своим.

Смотрю, на двери замок.

Я за сараи. В огородчик.

Гриша в одной майке. Рубаха повязана на бёдрах. Копает.

В отдальке мама копает грядку под чеснок.

Обнимаемся. Целуемся.

– Ну, как Вы тут?

– Да помало качаемось на лопатах! – вполушутку бросает мама. – Ойно! Да ну ходим у нашу заброшку. Шо мы туточки стоимо?

Я:

– Да Гришу караулим. А ну, не дай Бог, весёлые цыганки украдут нашего женишка! Как пережевать такое горе?

Гриша:

– Гришу кинь на дороге… Споткнутся, но никто не подымет… Ну что, ма, как говорил один, глубоко покурили, мелко поработали, можно и на отдых. Раз Толька приехал, какая тут копка?

Мы идём в наше палаццо.

В эту тоскливую аварийную гнилушку.

Бросается дома в глаза цветастый ковёр во всю стену.

Мама гордовато присмехается:

– Угадай, за скилько взяли?

– За двести?

– Выще! Все шесть сот! Хватит лохмоты туточки развешивать!

– Но стена-то вечно сырая!

– Это верно. На той неделе стенка отвалилась совсем до костей. Еле заделали… Мы подбили под ковёр стари одеяла.

– Ковру надо дышать. Там должен пан воздух прогуливаться.

– Толька! А вы себе ничё не покупили? Машина щэ не бибикае у вас под окном?

– У нас, мам, арктическая тишина под окном. Ну на какие тугрики брать ту машину? Так что у нас ни дачи, ни машины… Из транспорта я держу лишь велосипед. С Вашей доброй руки… Помните, Вы мне купили велосипед, когда я был в девятом классе? С тех пор не слезаю с вела. Четыре уже украли. Купил пятый. Не повезло и с пятым… У нас одни убытки. У магазина на прошлой неделе украли. Зашёл за пакетом молока. Выхожу с пакетом – веселопеда нетушки.

– А мы уже год порося не берём. Кормить нечем. А магазинным хлебом окормлять… Знаешь, куда оно выскочит!.. Гриша, ну шо нам делать?

Гриша с напускным выговором:

– Бабушка! Или ты с Луны упала?

Он достал поллитровку из-за телевизора.

Подбросил и ловко поймал одной рукой:

– Наедем на бутылочку, Михалушка?

– Случай ты не бросишь… И чего вот эти дядьки, учёны, шо ли, не придумають, як человека отохотить от водки?..

– У-у-у, ма… На что Вы замахиваетесь… Это опасно! Да если наука победит пьянство, люди перестанут уважать друг друга! Ну… Пока до этого дело не дошло, суну-ка я своё пойло в холодильник. Не, не пойло… Моя валерьянка! Холодненькая лучше идёт.

– Тебе только б стаканить, – укоряет мама Григория. – Его, Толька, нипочём от бутылочки не выгонишь… От него не открадёшься… Чекалдыкнет один целую бутыляку и болта, и болта… И ляпае, и ляпае… Цэ скилько на его газировку[6] трэба?

– А что нам деньги? Мы сами золото! И… Ма! Не наговаривать! А то подумает Толька, что я, николаевский жених, ещё и вечный аквалангист.[7] А уж если по правде… Всё у меня аллес нормалес.[8] Ведь малопьющий я…

– Ага! Скилько ни налей – всё мало! – без зла погрозила мама пальцем.

– К случаю явления столичанина ну чего не съездить в Бухару?[9] – покаянно вздыхает Григорий. – Ну просто великий грех не остограмиться!

– Трэба ж тогда и к выпивке чего подтащить? – разводит руками мама. – Самэ лучше, сбегаю-ка я на свиданку на низ. Пробегусь по магазинах.

Скоро стол был накрыт.

Гриша налил нам с мамой пива. А себе водочки.

Все встали. Чокаемся.

– Ну! – стукнул Гриша своей рюмкой мою и мамину. – Не дадим прокиснуть нашему антизнобину.[10] Сгинь, нечистая сила. Останься один спирт! Бум! Бум!! Бум!!! За здоровье всех!

– Правильни слова, сынок! Здоровьюшко – всё золото наше!

Гриша лениво потягивал водочку.

А мы с мамой баловались пивком.

Мама всё подкладывала мне грибки:

– Чемпион (она не выговаривала шампиньон и чемпионом его называла) всем грибам генерал. Ломали с Гришей в Чураковом рове. Е щэ грибы гусеником, гуськом растут. Як полотно!

– Что у Вас новенького?

– О Толька! За раз и не проскажешь! – хвалится мама. – У нас районна больница вся водою пидойшла. Канавами больницу обнесли. Обрыли. Ну властюра! Поставили больницу. А потом хватились щупать воду! А она сама нагрянула в подвал. Канавы стали обрывать.

– А толк пляшет?

– Не знаю, самэ лучше… Сёгодни шла к сараю, горобець вжик у самых глаз. Чуть крылом не резанул. Цэ, думаю, к приезду Толеньки.

– И белый голубь у нас на антенне сидел, – добавил Гриша. – И в окно воробейка тукал. Кто-то приедет.

– Зима-зимица путёвая була. Я из тарахтушки[11] на той неделе тилько выскочила. Ведро углю у день спалювалы.

– Ты Митькиных девок ещё не видел? – спросил Гриша. – Ленка… Ух ты, тухты! На Октябрьскую с трибуны от школы орала. Читала что-то. Актиивнущая… Девка-отлёт! Нашей выпечки! На баяне ох и режет – я тебе дам! Формы м-м-м!.. Выше матери. С лица видная. Мужики уже косятся… Ленка хороша. Смелая. До каждого подойдёт. А меньшая, Людка… Худая, как кочерыжка. Худорба напала. Выдула непохоже что. Уже в первом классе. Спрашиваю, женихи есть? Кричит: целая шайка! Все женихи, что были в детсаду, веются за нею и в школе. Ни одного малушу не поменяла.

– Бачишь, сынок, – грустно улыбнулась мне мама, – молодое растёт, старое отваливается… Люди свое дило знають туго, мруть, як мухи… Ну вон зимой Сашка с завода Ползик… Вечером, солнце так уже заходило, був у нас. А ночью помер… У нас на порядке жил Жора. Здоровкался как… Бывай здоров! Его и прозвали Жора Бывай Здоров. С перепою убил себя выстрелом в рот. А соседка у нас во отожгла номиерок! Утром встала, позавтрикала, каплю покопалась в огородчике и опрокинулась. Разделалась… Сёгодни под Три Тополя, – мама посмотрела в окно в сторону кладбища, – уже ухоронили… Часа два назад провезли на машине…

– А почему на руках не несли? – спросил я.

– На руках надо носить, пока жив человек! – хлопнул Гриша вилкой по бутылке. – А то живут и на кулаках друг дружку нянчат.

Мама возразила:

– Не у всех же так. Вон деда Костюху проносили мимо нас на рушниках. У него шестеро сыновцов!

4 мая 1979

Яйца для Москвы

Мы с Григорием завтракаем варёными яйцами.

– Ма, – тронул я маму за локоть, – съели б и Вы хоть половинушку яйца…

– Не, сынок. Я утром не ем. Туда надальше… Часам к двенадцати… А зараз и рота не раззявишь! Ты лучше скажи, почему свои яйца укуснее? В магайзине як-то брала… Никакого укусу! Белок от желтка не отличается… Толька! А тёща хотько изредка вам посылочки подае? Ай не?

– С чего ей подавать? Своего у неё ничего нет. Зимой приезжал её сын Саша. Привозил полмешка картошки своей.

– И то гарна подмога… А наши яйца, в апреле посылали, хороше дошли?

– Хорошо. Только не все проложили…

– В те года пересыпали яйца подсолнухом. А в прошлом годе нэ було нигде ни зернинки. Когда подсолнух поспевает, они чем-то его попрыскають и за неделю весь доспевает. А тут то ли потравили… Люди с Гусёвки кинули курам семян – попадали. И подсолнух во всём районе весь пожгли на корню. Район не сдал государству ни одного зёрнушка. Никто не отвечал. Значит, так надо. А може, зерно само не выздрело… Вот нам и нечем было пересыпать яйца… Что ж это у нас за житуха?.. Как это они там, – мама посмотрела в печали на потолок в аварийных трещинах – так сумели всё дожать до такого краю?.. В Москве без драки не укупить яець! Выкинут же раз в сто лет… О-ёй и житуха…

5 мая 1979

Буквы

Строчу послание своей половинке Галине.

Мама напряжённо всматривается в мои каракули:

– Ин пишет, словно рожает, другой пишет, тилько перо скрипит… Як ты пишешь? Ну и почеркушки… Одни ковылюшки-финтиклюшки! А не буквы! Ну… Вот слово. Ни одной буквушки нэма!.. Ни одной не пойму… Э-э-э… Ничё не понимаю. Напропал одни крючочки. Ну, хлопче, у тебя и подчерк!

– Да не хуже Вашего! А помните, как я, первоклашик, учил Вас писать?

– Помню! – гордовато просияла мама. – Хвамилию свою напишу. Настановлю цилу бригаду буквив. Ще и лишние с мешочек понакидаю.

– Да что фамилию? Вы целые послания строчите! Вот одно я в Москву увезу. Память будет… Сейчас найду…

Я порылся в своих талмудах и показываю маме клок газетного полюшка с её строчкой.

– Ма! Как я ни бился, ничего не смог понять…

– Та ты шо?! Неграмотный у нас? Ясно ж я тут написала:

«Гриша, это каша курам».

– А к чему Вы написали?

– Наварила я каши себе и курам. И край бежать в астроном. А Гриши нэма. Придэ со смены, щэ курячью кашу ухлопае. Курей без ужина и без завтрика ну оставит! Я и наверти ему письмище. Положила под ложку на чугун с курьей кашей. Шоб не перепутал, где наша каша, а где господская, курам… А лучше всего я люблю писать слово часнок.

И она обстоятельно засадила столбик чесноком.

– А ну-ка, мам… На засыпочку… – Гриша подал маме крохотный газетный клок. – Прочтёте ли Вы сами это своё боевое донесение?

Крайком глаза мама стрельнула недовольно на свою записку и в лёгкой обиде поморщилась:

– Нашёл с чего возжигать раздоры… Та шо тут читать? Ясно ж писано! Я ушла в церкву! И с зажмуром тут ничего другого не вычитаешь. Ну шо не понятно?.. Эха, сыноче… Не учитать такое! Выходит, полных три года ты не учился заочно в сельском анституте. А тольке крепенько прохлаждался, за шо и попросили? По барину говядина… Вон твой Валерка… Отбегал в один анститут. Чуе, не выучили его толком. Малувато скопилось в лукошке. Он и дёрнул во второй анститут добирать ума. Целых два анститутища впихнул в одну башню! А ты?.. Или, можа, за шо-нэбудь другое попросили? Только мне про то не стукнул?

– Ну, – кисло усмехнулся Гриша, – в ногах не валялись… Чтоб так уж просить… Я сам ушёл безо всяких высоких прошений, когда меня убедили, что аховый агроном из меня будет. Характеристику навели на все буквы от А до Я… Сам ушёл! Чего чужой хлеб жевать?

– Сам или попросили за шо? Разница… С анститутом материну руку не разбэрэ… Плохи твои дела, хлопче…

Русяточка

– Сынок! Ты Халина не знаешь? С одной ногой?

– Ни с одной, ни с двумя не знаю.

– По-страшному чёртяка стаканил. И бил жинку. Зиночку. У нас её ще Русяточкой зовуть… На Паску получила Зиночка пензию. Он попросил у неё денег. Хотел щёлкнуть у неё капитальцу… А она не дай! Тогда он с любовницей – у них жила на кватыре – изволохали[12] Зиночку. Зиночка заявила в милицию и ушла в Кабанский лес. Залезла в трясовину. В самый мул. Присосало… В сырой тине по грудь була неделю. Побачив тракторист. Сказал, шоб приихалы. На красной легковухе прискакали. Еле вытащили. А войлочные сапоги так и остались в трясовине. Привезли в больницу. В лесу була семь дней. Не ела, не пила. И в больнице ще неделю жила. Ани крошки не ела. В сознательность так и не вернулась. Сёдни померла…

5 мая 1979

Помехи

Мы с Гришей смотрим футбол.

Подсела к нам и мама.

И через минуту, покорно положив голову на плечико, уснула.

Её разбудил Гришин вскрик:

– Проклятухи помехи!

Мама чуть приоткрыла глаза и тихо, вполупотай проговорила:

– Можь, вертун[13] пролетел…

Стало вроде лучше показывать.

Мама снова спокойно задремала.

– Ну опять! – горячится Григорий.

Мама приоткрыла глаза:

– Може, пьяна баба проходэ мимо нашей халабуды… Гриша! А с чего это у тебя пан тельвизор бастуе? Ты ж сёгодни перед ним увесь день приплясывал. Всё настраивал…

– Да-а… Похоже, ма, я настроил его лишь против себя.

Постепенно помехи поубавились.

Да ненадолго.

– Ну а сейчас от чего помехи, ма? – допытывается Григорий.

– Играють погано. Можь, таракан вместе с нами с печки смотрел эту кислу игру. С досады плюнул и пошли помехи…

5 мая 1979

И в аду картошку сажают

Проснувшись, Гриша потягивается на диване:

– Как там Татьяна Ивановна? Копает?

– Это та, что позавчера похоронили? – уточняю я.

– Та. Не дали ногам человека остыть[14] – скоренько оттартали под Три Тополя. Накопала горемычка себе беды… Что интересно… Покопалась в огородчике… Почувствовала себя неважнецко… Пошла в хату, вповтор села завтракать. Будто боялась, что там не дадут поесть… Про запас поела и кукнулась… «Отдала Богу душу. В хорошие, как говорится, руки». Теперь спокойнушко отдыхает на складе готовой продукции…[15] Под интерес, хоть после смерти насморк у неё прошёл?

– Не кощунствуй.

– И не думал. Она как чуяла… На днях в беспокойстве всё спрашивала себя на людях: «Неужели так и помру с невылеченным насморком?» Слышит Бог и ты тоже, не вру…

– А там лопаты дают? – ляпнул я.

Мама печально покачала головой:

– А кто зна… Скилько померло, нихто не прийшов, не доложил… И ничегошки там не продашь. Ни лишний лучок. Ни чесночок… Там в смоле кипять. Я во сне бачила. Место, як комната. Не огорожено. Котла нету. А стоит смола в метр высотою, булькае и собирае с боков в середину. В той смоле сидела морочка.[16] Качается она. Ленивой волной её носит. Колыхается то на ту сторону, то на ту.

«Ты что там делаешь?» – кричу я ей.

Отвечает:

«Картошку сажаю».

Я удивился:

– Видите! Сажает!

Мама постно поджала губы:

– Значит, там тоже сажають. Надо Богу молиться… А мы не молимся… Я як кансомолка… Будем исправляться… Я зараз сбегаю на низ. А вы отдыхайте. А завтре будем и мы сажать.

6 мая 1979

Приготовины

Тихо-натихо мне мама прошептала:

– В кассе взаимной помощи моих уже сотенка гуляет рубликов. Как перекинусь, е на шо ховать… Плохо, проценты не дають. В банке напенивается три процента. А тут дурные копейки не пенятся. Как зарастут мои стёжки… Приедешь… Найдэшь ли прислон? То ли дома переночуешь… То ль со слезой в гостиницу шатнёшься…

– Вы что так мрачно настроены?

– А на веселуху не сносит… Это время такое придавило. У нас в прошлом годе сын матери голову отрубил. Як кавун привезли. Кой-кому мать не нужна… Мать хуже слуганки…

– Но к Вам-то это не относится. Лучше б рассказали что про своё детство.

– А шо россказувать? Хорошества мало… У нашего деда Кузьмы була красна скрынька с сахарём. А ключики на пряжке. Хотелось нам в ту скрыньку глянуть хоть чутушки глазком… Мы, детвора, – я, Ягор, Олена – и бороду ему погладим, и расчешем… Он и даст по маленькому кусочку сахарю. А не понравимся мы, ухмурится: «Я б вам и дал, что просите, да давалка высоко! Я вас быстро свожжаю!» – и смотрит на лозинку на печке… Не помню, где вчора була… Откатилось шестьдесят годов, и я помню, как дед Потап в церковной караулке читал: «Будут птицы с железными носами, мать дитя будет пожирать…». Одна бабка и заохай: «Да откуда ж его начинать есть? С головы? С рук?»

«Да сбудется Слово реченное, пройдёт небо и земля, но Слово не пройдёт» – написано в Евангелии.

Дед Потап прочтёт кусочек и оскажет своими словами, про что читал. Пояснит… Всё сбылось…

6 мая 1979

Обыденкой

Лет пять назад покатила я обыденкой на антобусе в Воронеж. Яйца продавать.

Ведро продала. Ведро осталось.

Ну, ведро с яйцами впихнула в пустое ведро и поскреблась ночевать на вокзал. Туда всех пускають.

В вокзале села в тихом уголочке на скамейку. Вёдра поджала под лавку. Сторожý ногами с обох сторон.

Рядом калачеевский хохол-мазница, давай дражниться, умял палку колбасы и этако посмехается мне:

«Теперько можно з голодным боротысь!»

А я за целый день и крошки в рот не вкинула.

И не хочется.

Утром чем свет знову бежмя на базарь.

Расторгувалась…

Взяла я под перёд[17] билет. Тилько выдралась из толкушки у кассы – пылит из-за угла мой антобус из Нижнедевицка. Назад он побежит часа через два. Ждать на лавочке? Ещё просплю отход. А вбегу загодя в антобус, там не страшно и заснуть. Спи не спи, а в Нижнедевицк всё одно привезуть!

И у дверей сошлёпнулись мы с Гришей.

Он весь такой дельной. Насуровленный. Строгий ревизёр![18]

Сначалки так угрозно покосился сам Топтыгин на меня и тут же раздумал лютовать.

В ухмелке поклонился мне генерал:

– Здравствуйте, пропащая бабунюшка Пелагия Михална!

И я ему в полной культурности кланяюсь низэсэнько:

– Драстуйте, сыночок Никифорович!

Тут Гриша совсем задобрел. Отошли от антобуса, и Гриша подаёт мне из пазухи банку жареных картох. Ещё теплом грели-дышали.

Голодуха ахти как подпекала меня.

Да как ото его на людях йисты?

Поставила я банку с картохами к себе в ведро и спрашую:

– Гриша! Ну не сувстренься мы у антобусных ступенюшек, шо б ты делал? Как на пужарь,[19] побежал ба по городу и кричал, как те цыганча, он тоже утерял матерь: «Не видали мою маму?!.. Никто не видал мою маму?!..» – «А какая она?» – «Ойё! Да ну лучшéе всех!»

– Я не цыганёнок и не скакал бы по улицам. Я б чесанул сразу в козлятник.[20]

И обогрели сыночка Гришу в той горький день две большие радости.

И матерь нашлась, и штаны купил.

А уже дома, вечером, мы разогрели ту картошку, что жарил он в четыре часа ночи и в пазухе привозил мне в Воронеж.

За кого можно ручаться?

– Тольчик! Ты у нас женатый…

– И что?

– Да ничего хорошего из того. «Называть женатого женатым неполиткорректно. Следует говорить: мужчина с ограниченными возможностями».

– И в чём мои ограничения?

– Шаг влево – расстрел на месте!

– Не переживай за меня. Левизна меня не колышет…

– Ты-то у нас образцово-показательный одномандатник.[21] А жёнушка, твоя ненаглядная дама-хозяюшка, тебе верна?

– Ясный перец! Что за вопрос?!

– Конкретный. И по существу. У тебя лоб не чешется?

– А с чего ему чесаться?

– Рожки когда режутся, должен чесаться. Переживаю я за тебя. И за оленей. Гляди, какие развесистые у них рога! Столетние дубы таскают на головах! Это дар божий? Или подношение весёлых шалунишек олених?

– Отвянь, редиска! Кончай…

– Чего кончай? В Британии вон даже отмечают 18 октября День Рогатого Бога. Во-о в какой чести оленьи рожки. В этот праздник мужики важно разгуливают по улицам с укреплёнными на головах оленьими рогами. А многие жёнки посмеиваются себе на уме. Они-то точно знают, что наставили рога своим благоверикам…

– Всё ты знаешь…

– Пока ты здесь, чужой закоптелый племенной жеребец не гарцует ли по твоим радостным прериям?

– Да хватит тебе!

– А тебе не хватит слишком доверять этим коварным паранджам? Один умный дядько через газету предупредил: «Женщины – как дети: их нельзя оставлять и без внимания, и без присмотра». А ты легкомысленно оставляешь часто и густо. Ну зачем, милый брате? Ждёшь, когда голова зашатается от тяжести рогов? Я б на твоём месте хорошенько подумал и на досуге всерьёзку поднял бы вопрос о…

– Ну и подымай на своём месте. Только не надорвись!

– Не перебивай… Я бы на принципиальную высоту поднял вопроселли о размандачивании твоей Галюни.

– Чего? Чего?

– Что, заклинило? Не можешь разгрызть простюшкино словцо размандачивание? Оно всего-то и значит лишение твоей Галюни мандата жены. Усёк? Суровая песнь этого проницательного акына, – тукнул он себя кулаком в грудь, – о разводе. Вот мы и выбежали на финишную прямую.

– Да заглохни ты! Пожалуйста, живей покинь арену, отзывчивый. Счастливого пути, болтушок!

И я покивал ему двумя пальцами.

Тут входит мама. Гриша сразу к ней:

– Ма! Как Вы думаете, пока наш доблестный Толяныч мечется в своих вечных журналистских командировках, его Галюня не параллелит ли с кем на стороне? Пока пан Анатолёнок гостит у нас, не жарит ли Галюша в чаду кильку с каким-нибудь запасным диким абреком? По-чёрному не шалит-с?

– Да по виду не должна б. Мягка поведенкой. Меня мамой называ. А там… Сынок! Никогда не ручайся за три вещи: за часы, за лошадь да за жену. Ручатысь можно тилько за печку и за конька на дому.

Копка по-научному

Гриша вскочил в семь. Я за ним.

Он копает в огороде.

И я отважисто пристраиваюсь рядышком.

Гриша присмеивается:

– Что, Толяка? Усердно отрабатываешь за харчи? Отрабатывай, отрабатывай… Копай по науке. Ты слишком глубоко и ровно копаешь. А надо держать лопату под углом! Так легче копать. Учись… Не спеши. Не загоняй себя. Это только старт.

– Не проспим и финиш! Мы, московские, не разучились возюкаться в земле.

– Ты не московский. А ковдский. Только уже двадцать лет с городским стажем… Иногда стану у окна. Взгрущу. Как же они живут по городам? Там же одни коробки! Пушкина ссылали в Михайловское. Какая ж это ссылка!? Деревня – благо! Ты б не хотел с годок покняжить в деревне?

– Я б хотел посидеть со своими бумагами.

Из соседнего баракко, потягиваясь, вышел и сел на приступках плотный, быковатый чудик Алёша Баркалов с пронзительно синими глазами и кричит раздетой до красных плавок нашей молодой соседке, копала по ту сторону от нас у забора:

– Шурок! Божечко мой! Живот на живот – вот где барыня живёт! Что ж это ты, улыбашечка, подрываешь у мужиков дисциплинство? – и рукой на нас. – Бог в помочь тебе, раздорогуня Шуруня!

Молодайка заливается.

– Шурок! А ведь будто про меня правильно сказал дорогой товарищ Дидро: «Мои идеи – мои распутницы»!

– Оха ж ты и иде-ейный! Может, озороватушко, дать тебе новенькую острую лопату?

– Да возрадушки тебя я готов шилом вскопать тебе весь огород! Только не сегодня… Я перед тобой святую душу настежь расчехлю! Не мой ноне день… Какой из меня сегодня помогайчик?! В этом деле я классический Нуль Нулич! Потому в надёжные помощники я смело засылаю тебе самого Божечку!

– Бог-то Бог… Сам бы помог!

– Не-е… Я, всеконечно, люблю поработать. А особенно посидеть… Шурок! Дело не в грамматических словах. Мне просто нонь не работается. Не могу из-за тебя. Сижу на ступеньках и смертно воззираю на тебя. Исхожу. Вот ига мне сегодня попалась! Досмотрюсь – кой-где что порепается!

– Я погляжу, ты, Лёшик, дюже многозаботный. Ты уж не убивайся тако. Это не твоего огня дело. Хватя языком-то хлестать! И ты, дурноед, дай своему волнению власть! – хохочет наша соседушка, весело качаясь на лопате. – А то у тебя с жары все мозги поплавились и вытекли в пятку!

– Шурок! Твоя словесная интервенция попала в бидон![22] – отбивается Алёшик. – Мне она, как дверца к уху… А не забыла, что из-под смеха дети бывают? Кто смеётся, тому не минётся! Ты помнишь, жадность – плохая статья в человеке. А у нас всё крупное, ядрёное. Комары с орла! Людей забивают!.. Знаешь, над чем я сейчас строго думаю? В среду 25 июля 1821 года – это был год белой змеи – проездом из Воронежа в Курск царь Александр I пристыл на ночлег в нашем в Нижнедевицке. Будь мы тогда, у кого б он приночевал? Конечно, не у меня. Так и не у тебя, вседорогая Шурок! Он же мужеского построения! С глазами! И глядючи на тебя, мучился б побольшь моего. Ну на что ему такая кипяток ига? Сбёг бы император на сеновал на погребе у пана Григореску!

Шурочка закатывается ещё сильней.

– От чего она такая толстея? – шепнул я Грише.

– От недоедания. В деревне так… Встают до солнца и за лопату. Развиваться! Утомлённое солнце уже село. А они всё катаются на лопатах. Нравится!.. Говорят, кто посадил дерево, тот не зря прожил жизнь. Я не зря. Вот эту яблоньку у забора садил я. За шестьдесят копеек брал ростком на маслозаводе. Яблоки будут. Богатые. Что интересно, цветёт гроздьями. Пупырки кучами. Я посадил на огороде три яблони, шесть вишен. Вон видишь? Моя китайская вишенка расцвела… Во дворе три киевских каштана. Я сажал.

– Двенадцать раз прожил не зря!

Вывернулась из-за сарая мама:

– Хлопцы! Я тилько шо прибежала снизу. Из командировки. Докладую. Площадь вся застановлена народом у магайзина. Хлеба ни крошки. С пустом прибежала шкабердюга. Шо нам пойисты сконбинировать?

– Сами! – отмахивается Григорий. – Что Бог на душу кинет, ту комбинацию молча и берите.

Я прямо на огороде записываю за Гришей в блокнот:

– Ни одна твоя великая мысль не должна проскочить мимо человечества!

– Какие мысли? Дурацкие… День прошёл… Протолкнули его… Ну и… Кончай. Айда в наш вигвам.

Я до того накатался за день на лопате, что еле донёс родные ноженьки до койки.

Упал и пропал. И нога спит, и рука спит, и ухо спит, и мозоли на бедных московских ладонюшках спят…

6 мая 1979

Гришины хлопоты

• Она сидела с кислой миной,
• Ей было наплевать на всё.
• Но он был опытным мужчиной
• И – разминировал её.

В. Забабашкин

Ради женщины мужчина готов на всё, лишь бы на ней не жениться.

К. Мелихан

Гриша посадил цветы на грядке с луком. Поливает цветы из литровой банки. Вода тут же, в железной ржавой бочке. Воды он только что натаскал из колонки.

– В апреле, – ласково вспоминает он, – ездил в Лиски. На областные курсы компрессорщиков.

Утрецо. Солнышко играет. Весна на дворе. Весна в душе. Шпацирую на занятия и мурлычу всяко-разно:

В дверях я с крашонушкой[23] Верушей стакнулся… Ух ты, тухты! Это что-то с чем-то! Радостная, как майская берёзка! Сразу легла ладуня на глаз. Увидал и сердчишко моё опаньки… Ёшки-переёшки-поварёшки! Повело коника на щавель! Влюбёхался по самую макушечку! Быстренько начесал чёлку и вперёд! Давай, давай, Гришуня! – подстёгиваю себя. – Вперёд! На тебя ж смотрит Родина и счастливые папка с мамкой!.. Любовь в сердце не утаишь. Сидим на занятиях… Переглядываемся… Нету лучше игры, как в переглядушки… На переменке пешком по рельсам к ней… Ей вроде совестно от людей вокруг. Гонит девка молодца, да сама прочь нейдёт… Как вспомню сейчас её царские формы… Порохом вспыхивает во мне огонь срочно подправить горькую демографическую картинку в России! На пятнадцать же лет моложе! Декольте по самое не горюй, Гришунечка! Ножки стройняшечки! Бёдра разбежливые, широченные. Евростандарт! Это хорошшо-с! Чем раздольней бёдра у мамки, тем умнее её детки!.. А одевалась как! Ноги уже кончились, а юбка ещё не начиналась! А королевский балкончик[24] какой озорной… Грудёнки стоят, как боевые огненные стрелы! Родные рубежи дорогой Отчизны надёжно защищены!.. Озарушка побегчивая… Быстра… Как молния! Не могла шагом ходить. Всё бегом и бегом. Да навыкладку. Того и жди, невинность обронит… До чего ж Верашенька красива, умна… Надо подбить колья к этой пейзаночке. Ух и работнём на досуге с витаминкой Ц! Стали видаться. Такой закрутился бешеный букетный роман с царской лилией… Расчехлился я на фунфырик… Разлил по рюмашкам и докладываю: «Дорогой товарисч Овидий нам сказал: «Быть влюблённым – значит быть в бешенстве при здравом уме». Так выпьем же за то, чтобы никакие прививки от бешенства не лишали нас способности любить и быть любимыми!»

Котёл кипящих страстей! С тигриным энтузиазмом я штурмом взял этот дерзко-восхитительный, божественно пылающий бастион, будто персонально брал горящий Берлин в мае сорок пятого. И понеслось!

– И долго неслось?

– И долго неслось, и сладко, брате, неслось… Поди, чёрный пояс по любовным скачкам спокойно можно мне вручать… Саукались так вплотняж… Ну прям два сапога на одну ногу! Звала вкусняшка меня Нежиком. Нежик… Нежный значит… Звала ещё солнценосцем… Песни пела какие духоподъёмные. Оптимистические. «Скорей же целуй меня везде! Уже двадцать звонит мне!» Она расстроила меня своими погибельными метаморфозами. Гриша, говорит, надо драпать нам из компрессорщиков. Мы ж, дурачоныши, на аммиаке пашем! А аммиак – травилка для нас! Как для несчастных мышек… Эта смертная зараза заедает, срезает наш век! Я хоть и дурочка из переулочка, а зря греметь крышкой не стану… Знаешь, до какой решалки я допрыгала? Не тебе говорить, в курсе… Наш женский ум меньше мужского. Эко вселенское горе! Ну и!.. Мы за большим не гонимся. Зачем нам лишний вес?.. Сбегу, говорит, в поварихи. И моя святая мечта – симпозиум по галушкам где-нибудь на волшебных Канарах! И чтоб цветочком ты сиял на том симпозиуме… Я в моменталий сориентировался на лискинской пересечённой местности и тут же эти волшебные Канары шоком перенёс в Лиски. Досрочно такой закатил симпозиумище А!.. Прощальные праздничные сексторжества отфестивалили на евроуровне… Ну бешеный скелетон…[25] И столько накидал ей на том дорогом симпозиуме галушек, что расставались – рыдали… Навпрочь залили слезами жилетки друг дружке. Так разве слезами горе замоешь? Знаешь, я полюбил… Вот такие тирольские пирожки…

– Фантастиш! Это снежком не присыплешь… Дела в нашем колхозе не так уж и плохи! Флаг тебе в руки! Думаю, это ускорит твой гордый бег к финишу в загсе… Я тебя, братушка, понимаю. Ситуацию надо зарулить! Вперё-ё-од!.. Милёшечка! Тихонечко перекрестись и не дыши лет пять. Пять не пять… А хоть немножко надо потерпеть ради важного дела. Отдохни малко от вечного дыхания, чтоб не спугнуть божью удачу, которая, как погляжу, желает вам, сударик, улыбнуться… Всё ж в ёлочку! Да здравствует блицс![26] Жизнь зла, полюбили вот и тебя. Григореску! Это судьба! Ты встретил девушку своей мечты. С прочими мечтами можешь теперь спокойно расстаться. Молодая! Не страхозябра какая… Красивушка! Лучше синицу в небе, чем утку под кроватью… Бери! Пока ветры не обдули да собаки не облаяли. Зерно в колоске, не валяйся в холодке! Кончай кормить завтрашними днями! Ну сколько можно толочь слова в ступе!? Срочно женись и большой привет кенгуру! Неужели ты не знаешь? Жена – величина постоянная. А любовница – величина временная. Ну так чё?

– Чирей на плечо!

– И всё? Ну так бу или не бу?

– Чего бу?

– Будешь или не будешь жениться? Отвечай конкретно!

– Конкретна только смерть…

– А ты?

– Что ты! Что ты, мил братунюшка! Не учи ковыряться в носу… Ну не надо, глупыш, гнать мороз![27] Ты толкаешь меня войти в чужую дверь? С какими глазами входить?.. Жениться старчику на молодиночке – тяжкое преступление! И в это преступление уже впаян фугас-наказание… Горька калина, хоть мёду половина… Ведь дельфин и русалочка вообще не пара! Не пара, Толик… Мне до неё – как пешком до Луны! Я морально расплющен…

– Ну да не поленитесь, застрелите кто-нибудь меня! Не могу я такое слышать… Ну не смеши ж ты мои родные тапочки! Эх, тыря-фыря-мыря! Разбежался жениться и – напопятушки! Пал смертью храбрых?! Но это ещё не повод заказывать похоронные венки! Кончай тарахтеть попой,[28] несчастный трусляй! Как забить горячую золотую пулю такой красавейке – это мы! С царским удовольствием! А как жениться… Ой-ой-оеньки! Что вы! Что вы!! Что вы-с!!! Да дорогие ж граждане товарисчи! Да она ж ну даже не из нашего профсоюза! Глыбоко извините уж, пожалуйста!.. Ну и прыгунец… Эхма-а… Наскочил милашка зайчик на охотника… Такое ура-счастье само плывёт к тебе в штопаные сети! Другой скорострел схватил бы на лету! А есть товарищи, – стукнул я его по плечу, – готовы весь свой век безответственно активно колебаться. Брать не брать?! Брать не брать!?.. По-моему, давно пора взять на супружеский баланс такую красуню! Вижу, и хочется, и колется, а тут ещё и мамка пальчиком грозит? Ну чисто вселенское горе… А ты поступи простенько и со вкусом. Что колется – решительно откинь в сторонку и рыцарски сосредоточься на том, чего хочется. Любовь такой хризантемы! Это несметное богатство! Наследство!.. От какого наследства отказываетесь, сударь? Прямо по-вождистски вынудил квакать! Аж самому противно!.. С затонувшего корабля плыл, плыл один вплавь в штормовом море и на берегу героически отважился утонуть? Выпрыгивать из какой игры… Привет от Эйфелевой башни! Ты не догадываешься, что у тебя не все дома? Учти… Пока всё вертит твою мельницу. Не спи, картонная дурилка! Иначе твои непозволительные колебания раскачают и разобьют лодчонку твоей жизни. Кончай финтитьвинтить. Аполитичные колебания надо прекратить и крепко охомутать набежавший момент. Всё! Леди не шевелятся! Действуй!

– Не-е… Ну куда спешить? Надо подумать…

– Что тут ещё думать, важно засунув палец в нос? В твои старчиковы годы нет времени на медленный танец!

– Почему же нет? Ну куда спешить?.. Как сказано не мной, «брак – благоухающая тюрьма». Что я забыл в тюрьме?.. Набежало раз. Набежит ещё… Да и… Побыли неделю счастливыми и хватит… Да… Вспомнил… Учёные турки доказали, что самой красивой попой считается та, которая наклонена к спине под углом 45 градусов.

– И какие успехи у твоей Веруньки?

– Сорок пять! И у меня тоже сорок пять.

– Стахановцы! И тут вы выскочили на идеал! И ты ещё думаешь?

– Думаю… Хорошего понемножку… Расстались… Птичка улетела, гнёздышко сгорело… Чего остывший пепел ворошить?

– Ну трусляйка! Залез на дерево и теперь не знаешь, как слезть? Ты чего так дрейфишь перед женской оппозицией? Как подумаешь о венце, так со страху, поди, аж яйца обмирают? Да не боись, дуранюшка… Страх – ненадёжный страж… Страх никогда не огородит твой покой… Ну? Женишься? Молчишь… Тогда хоть скажи… За износ фонда амортизации её пупка ты ничего ей в подарок не купил?

– У-у, чего захотел… Тут только начни дарить… Да «что у женщины на уме, не выдержит ни один кошелёк»! Двустволкам я ничего не покупаю. В поту топчешь, топчешь эту солдатскую пилотку… Не щадишь своего родного орденоносного пупка… Мешок собственных сил отважно кинешь! Ещё и покупай!

– Ну на что тебе, ушлёнок, эта временная топтушка? Тебе сорок три… Я не Державин. В гроб ещё не собираюсь сходить и никого не собираюсь благословлять. И всё же скажу… Слушай мой подсказ. Женись и жги дальше!

– Щас! Дай только шнурки разглажу… Каравай выбирай по зубам!.. Ради Бога, не путай Эйнштейна с кронштейном! Лискинские лихие скачки – это одно. А жениться – совсем другое!.. Нет, нашим судьбам не слиться… Да и к чему спешить? У меня не горит… Намотай ус на кулак: дважды два не четыре, а сколько надо. На мой век хватит крашонушек. На всякий горшок всегда найдётся своя крышка! Что да, то да… А если… А если что, бегает запасная Матрёнка – скорая помощь. Есть куда слить бешеную кровушку. Тут через три дома эта кувалда… Ветропузова… По последнему мужу в отставке Котолупова… Правда, страховитая старушка-веселушка… Да ещё эта бактерия с большой дороги с киселём в коробке. Не может число двадцать два написать цифрами. Не знает, какую двойку ставить первой… Свяжет же чёрт… Я этой лапчатке прямостоячей шутя кинул как-то: «Давай дружить?» А она всерьёз: «А чего? Давай, Грягорий! Прибегай нонь в полночь к сеновалу! Я тебе загорать на солнышке не дам!» Эта сердитка чуток постарше меня… На один нолик справа. Ну… Сбегаешь к этой Матрёнке… Там любовня… Как шершавую крокодилиху потискал. Меня от неё штормит. И хочется – ну гормоны сносит! – и жутковато… Однажды обточила крокозябра меня матом и грозится: «Не возьмéшь меня – обесточу в момент! Искрошу из автомата! Я ж девушка-пираньюшка… Кончай балду валять. Не то Аляска отвалится… Я обожаю котов лупить. Хрясь-хрясь – и нету дядяйки Гришони!» Ну накачай какой! Вроде шутит так эта титька в каске. А ты думай! Расслабушечку не давай. Шевели пузырями!

– А чего тут особо-то шевелить? Верочка в твоём ассортименте… В твоём послужном списке счастливое исключение. А ты всё ударяешь по лубью.[29] Или ты сдвинутый по голове? Ну на что тебе этот вымирающий эректорат?.. Не к лицу бабке девичьи пляски… А не хотел бы… Чтоб по твоему желанию вечерами на десерт подавали витаминчик Х, этот шоколадный перепихнин с повторином? У меня жёнушка молодёнушка. Хорошо-с! Ты б не желал, чтоб и у тебя перед глазами всегда жужжала молодая пчёлка?

– Да что ж я буду делать с детсадом?

– А что ты будешь делать с домом престарелых?

7 мая 1979

Беспокойный друг

Вечером пришёл к Грише его дружок, сорокалетний холостяк Валерка.

– Вот, – подаёт Грише газетную вырезку. – Ты всё толкуешь о выборе себе невесты… Ответственное предприятие. Переживаю я за тебя. Не нарвись на какаси.[30] Читай внимательно. Пособие для холостяков. Выбирай себе качалку по груди… Тут всё оюшки ладно расписано. Главное – читай внимательно…

– Давай сюда твоё ненаглядное пособие.

Гриша берёт вырезку и читает…

Что говорит о женщине форма её груди

Впервые гадать по форме женской груди начали в Испании в XVIII веке. С тех пор появилась целая наука – стерномантия. Ученые-стерноманты несколько столетий занимались изучением предмета, и вот что им удалось выяснить.

Оказывается, характер женщины можно определить по форме ее груди, а зная характер, не составит труда предположить, как сложится судьба женщины в дальнейшем.

Лисьи носики

Такая грудь по форме напоминает лисичку, которая подняла острый носик вверх и что-то вынюхивает. Обладательница «лисьих носиков» легка на подъем, весела, сексуальна, но немного ленива.

Яблоки

Считается, что среди женщин, чья грудь по форме напоминает яблоко, чаще встречаются фригидные. В то же время это очень верные женщины, которые не любят менять партнеров и становятся хорошими хозяйками.

Груши

Грушевидная форма груди выдает страстную любительницу секса. Она ветрена, легкомысленна, хотя может быть хитрой и коварной, если захочет.

Баклажаны

У самых артистичных женщин грудь похожа на баклажан, они непредсказуемы и сведут с ума любого, кто встретится им на пути.

Арбузы

Властные натуры обладают массивной грудью, напоминающей зрелые арбузы. Они напористо идут к своей цели, не сворачивая с пути.

Укусы пчелы

Противоположный «арбузам» тип женщин.

Они приятны в общении, игривы и легки на подъем. Часто у них много друзей-мужчин.

Не менее красноречиво говорить о характере женщины могут и соски. Если большую часть времени соски торчат так, что ими можно резать стекло, то их обладательница, скорее всего, отличается добротой, щедростью и великодушием. Слабо выраженные соски выдают скрытный характер. Темные соски свидетельствуют о любви к риску, с такой женщиной точно не соскучишься: авантюра – ее второе имя. А вот розовые соски чаще всего встречаются у девушек тонкой душевной организации, они нежные, и легко чувствуют перемены в настроении своих мужчин.

Прочитал Гриша и вздохнул:

– Остановлюсь я, наверное, на баклажанах… Или на лисьих носиках… Окончательно пока не решил…

– Я вижу твоё смятение. И я тебя понимают как никто. Зима. Все литавры[31] сократы одеждой. Как узнать? Как играть? И на этот случай выдаю второй вариант, доступный во все времена года. Воть этот…

Как определить характер женщины по глазам

Глаза – это основное оружие женщины. Их обаяние и притягательность, стальной блеск и упрямство – заставляют мужчин покоряться, и делать все, чтобы добиться ответного блеска глаз любимой. Но мужчина, как известно, в глаза женщине смотрит редко – эта «деталь» волнует его меньше всего. И зря! Потому как заглянув в них, можно узнать кое-что интересное не только о характере женщины, но и о ее темпераменте.

Японские физиогномисты считают, что в глазах человека написан не только его характер, но и его прошлое, будущее и настоящее. Так что если мужчина вознамерился выбрать себе подругу жизни, прежде чем сделать свой окончательный выбор – необходимо внимательно всмотреться в глаза избранницы. Существует одно интересное старинное японское наблюдение, говорящее о том, что если у женщины радужка глаза не достигает нижнего века, то такие дамы, как правило, отличаются высокой выносливостью, агрессивностью и вспыльчивостью. Удлиненные глаза с широким веком, как бы чуть-чуть вытянутые к вискам, присущи женщинам, которые в будущем будут обладать хорошим материальным положением. Такая форма глаз гарантирует здоровую и счастливую старость. Маленькие глазки, с редкими белыми ресничками, свидетельствуют о скупости, хитрости и очень большой бережливости своей обладательницы.

Такие женщины не глупы и весьма своеобразны. Но они живут себе на уме. И японцы считают, что при встрече с такими барышнями нужно проявлять особую осторожность. Девушки с большими, ближе к круглым, глазами, ясными и горящими – это счастливицы, которых ожидает удивительная жизнь полная событий. Перед ними будет открываться будущее, и они будут видеть перед собою только прекрасные перспективы. В жизни таким дамам все будет даваться легко.

Глазастая правда

Голубые глаза. Эта милая крошка только внешне кажется такой беззащитной и податливой. На самом деле она четко придерживается принципа «если кошка голубоглаза, ей не будет ни в чем отказа», поэтому парой поцелуев мужчина не отделается – ублажать девушку придется по полной программе. А вот получит ли мужчина то же самое взамен – это зависит от ее настроения. (Пример: Николь Кидман).

Серые. Она на редкость работоспособна, но подвигов в постели от нее не приходится ждать – это, пожалуй, единственная сфера в жизни, где она совершенно не заботится о результативности. Впрочем, если мужчина отдает преимущество качеству, а не количеству, такой вариант его вполне может устроить. (Пример: Шарлиз Терон).

Коричневые. Зажечь в ней огонь желания – дело не хитрое, но вот поддерживать его намного сложнее. Она очень чувственна, но ленива. Зато и от мужчины многого не потребует. Так что если в отведенное для обеденного перерыва время у мужчины осталось немного свободных минут, то он может смело предаться страсти. (Пример: Бритни Спирс).

Зеленые. В метро она этого делать не станет. Но если мужчина остался с ней вдвоем, то она поможет воплотить в жизнь любую эротическую фантазию – для нее не существует табу. Своими ласками она способна довести мужчину до безумия. Но когда придет время заняться, собственно говоря, делом, мужчина будет несколько разочарован ее индифферентностью. Зеленоглазую партнершу больше интересует собственно любовная прелюдия, нежели секс. (Пример: Линда Евангелиста).

Серо-голубые/зеленые. Чтобы растопить эту ледышку, придется попотеть. Заранее предупреждаем: душевная теплота в этом случае стоит не на последнем месте. Зато если уж получится, то этому счастливцу можно будет только позавидовать: у нее нет комплексов. К тому же она чрезвычайно романтична, нежна и темпераментна. (Пример: Мадонна).

Темно-карие. Ее импульсивность и раздражительность – ничто по сравнению с темпераментом. Даже если мужчина немного не в форме, откладывать свидание не стоит. Во-первых, сама она заводится с полоборота. Во-вторых, готова экспериментировать до утра, использует все свое богатое воображение и всю нежность, дабы мужчина смог почувствовать себя настоящим мужчиной. (Пример: Салма Хайек).