Читать онлайн Кружение дней бесплатно

И года полетели…

Время смотрит спокойно, с презрением:

Вы меня уже, верно, не вспомните.

Опоздавшее ходит прозрение

По моей гладковыбритой комнате

Недосказано и недослушано

Сердце бьётся другими вершинами

Значит всё безнадёжно разрушено

Ну зачем же зачем поспешили мы

«УмаТурман»

Антон Владимирович шел давно знакомым маршрутом, который пытался забыть последние 13 лет. Все закончилось как-то само собой. Появились другие перспективы. Лучшие. И один из наиболее известных хореографов-постановщиков не стал теряться: он подал заявление об уходе, старший тренер спокойно это заявление подписала и пожелала всяческих успехов. А на “нет” и суда нет.

Пару лет молодой человек кочевал по школам мира, ставя программы в том числе и топовым фигуристам, а потом осел прочно в Майами. Женился, оброс связями. В общем, стал тем, кем он и является сейчас. Топовым хореографом. Жена через год благополучно родила милейшую кареглазую девицу с обворожительной улыбкой.

Жизнь одного из лучших специалистов в области постановок на льду спортивных программ и показательных вступлений складывалась до сего момента исключительно удачно во всех смыслах. И тем более было непонятно, зачем он сейчас идет по этой дороге в направлении того единственного места, где все начиналось и все пошло совсем не так, как ему виделось и хотелось.

– Марья, не отставай! – восьмилетняя девочка с глазами-смешинками бежит за отцом, одновременно пытаясь поймать языком пролетающие снежинки.

Ну что же, привыкай, Мария Антоновна. Если тебе сегодня улыбнется удача, то ближайшие 7-10 лет ты будешь повязана с этим городом.

“Заря” изменился мало. Вывеска другая. По мелочи переделки на фасаде. И, пожалуй, все. И тут все так же сильнейшая мировая школа женского одиночного катания. Именно эта школа и стала поводом к возвращению в Москву с ее снегом и непогодью, и самого Антона, и его дочки. Возможно, они задержатся, если окажется, что не только на любящий отцовский взгляд девочка у него получилась перспективная.

Марья пока мало понимает, на что ее обрекли родители, которым уже лет пять как не живется мирно, так что попытка разъехаться в интересах дочери, возможно, еще и попытка сохранить их трещащий по швам брак. Но сейчас девочка бежит по тропинке и весело ловит пушистые снежинки языком.

****

В холле теснота. Родители толкутся в ожидании, когда детей позовут на просмотр. Перешептываются. Интересуются, кто сегодня смотрит и отбирает себе в группу. Удовлетворенно замолкают, когда узнают, что будет два тренера: Анна Николаевна и Александра Константиновна. Еще бы! Пара олимпийских чемпионок. Перспективные тренеры, у которых уже появились первые «звездочки» на мировом льду. Мечта любого амбициозного родителя пристроить свое чадо к самому лучшему из возможных педагогов. А эти лучшие. Как и во время собственной спортивной карьеры.

Антон прячет улыбку в бороде, потому что отлично помнит, как костерил Анну Николаевну за ужасное вращение, а Александру Константиновну за то, что никак не попадала в музыку в одной из постановок. Когда-то, на правах их тренера, он выквал этих девочек. Его девочек! Лучших в мире. Навсегда! И Антон не сомневается, что обе станут лучшими тренерами. Победитель – это характер.

Запускают группами по 5 человек. С родителями – это полтора десятка душ одновременно. Антон прячется за спинами других, в просвет между чужими головами наблюдая, как Машка выходит на лед в компании еще четырех соискательниц.

С того места, куда позволено встать родным и близким, отлично виден каток, а еще профиль Анечки Кузнецовой, сидящей крайней за тренерским столом, рядом с ней мелькает темный затылок Сашки Абрамовой, третьим на отборе Петров, незаменимый и неизменных главный в мире технический тренер, ловец золотых девчушек, именно его заматеревшую спину видит Богоров.

Девочкам-фигуристкам дают размяться. Потом по очереди Саша и Аня просят выполнять разные элементы: шаги, вращения, прыжки. Голоса Петрова не слышно. Он только наблюдает. Серега никогда не был болтуном. Видимо, решил не меняться с годами и килограммами.

Через 15 минут двоим девочкам говорят “спасибо”. Для них просмотр закончен. Оставшихся разбирают Саша с Аней, чтоб дать индивидуальные задания непосредственно на льду. Обе молодые тренерши легкие и тонкие, словно им завтра стартовать за сборную, хотя Антон точно знает, что Аня полгода назад родила сына. Даже не верится, что у девочки, которую он сам растил на льду с десяти лет уже сын, муж, все атрибуты взрослой жизни. Страшно быстро летит время.

Еще через 10 минут собирается короткое совещание и провожают очередную девочку. На льду остается его Манюня и хрупкая блондинка.

– Девочки, идите сюда!

Знакомый голос больно кусает в сердце. Сюрприз, которого он не ждал сегодня. Королева льда, оказывается, все так же ходит на просмотры, как в его бытность работы здесь. Женщина, оставшаяся ледяным осколком в его сердце. Старший тренер, которая, не задавая вопросов, подписала его заявление об уходи из этого спорткомплекса и вежливо проводила в аэропорт, пожелав найти себя в новой жизни. Ее, скрытую помощневшим за десяток лет Петровым, Антон не разглядел. Голос ничуть не изменился за эти годы. Или он просто слишком часто слышит его в интервью, поэтому кажется, что это голос из прошлого. Екатерина Мейер, немецкая педантичной и русская эмоциональность на льду. Его личная снежная королева, отпустившая своего Кая на волю, которой он вовсе не желал.

Екатерина спрашивает имена девочек, задает еще какие-то вопросы. Среди прочего интересуется, откуда приехали дети. Блондинку Лизу родители привезли из Самары, а его Машка честно отвечает, что прикатили они из Майами.

– Так издалека? – удивляется Мейер.

– Папа говорит, что учиться нужно у лучших, – а дочь-то умеет правильно подобрать слова.

– И где же твой папа? – в голосе Катерины солнце… пока что. Потому что в этот момент Машка зовет его, и Богорову приходится выйти из сумрака.

В ее карих глазах нет ни удивления, ни досады, которой он опасался. Разве что любопытство. “Может, не узнала?”– проскакивает шальная мысль. Судя по следующей фразе – узнала:

– Твой папа не понаслышке знает, как мы работаем.

В этот момент, понявшая тоже, кто перед ней, Аня, вскакивает и бежит, чтобы обнять. Обнимашки с Аней Кузнецовой. Уже ради этого стоило приехать в Москву.

Катерина продолжает улыбаться, а, молчавший до этого Петров, объясняет девочке:

– Твой папа когда-то был тренером Анны Николаевны.

– И моим, – дополняет картину Саша.

Кажется, его дочь несколько удивлена тому, насколько близкие знакомства ее отец водил с элитой фигурного катания России. К рабочей атмосферу приводит Екатерина:

– Девочки, мы вас берем. Ты, Маша, будешь заниматься у Александры Константиновны, а ты, Лиза, у Анны Николаевны. Завтра общее собрание. Родителям быть обязательно.

****

Глядя все время собрания на Мейер, Антон делает однозначный вывод: ему совершенно не нравится ее стрижка, как не нравится все последние десять с лишним лет. Пусть она вернет свои длинные кудряшки. А в остальном – как и прежде – лучшая женщина мира.

После собрания детей тут же отправляют на тренировки. Родителям можно поприсутствовать. Антон Владимирович совершенно не хочет смотреть на ОФП своей дочери. Что он там не видел? Желания его в совершенно другой части “Зари”. Интересно, кабинет у нее тот же?

Да, она так и сидит в этой каморке под боком у вечно гудящей вытяжки. Интересно, никто не предлагал сменить кабинет или со свойственным этой женщине аскетизмом, она просто не поняла, зачем лишняя беготня из кабинета в кабинет? Стало еще больше фото. И ничего не изменилось, ну, кроме этой жуткой стрижки.

Его не гонят. Ему готовы предложить кофе и даже беседу.

Сидя с чашкой кофе на некогда “своем” месте, Антон осознает, что любимые люди в глазах любящих никогда не стареют. Он, вроде, и видит все изменения, которые оставило время на ее лице и руках, но не замечает их. Для него ей все те же 40. И теперь он уже старше нее в день их расставания. Катя всегда остро, но без лишних слов, реагировала на факт их разницы в возрасте. Оказалось, через десяток лет она будет для него все той же – сорокалетней, а ему станет сорок пять. Он состарится, в отличие от этой вечной женщины.

– Не ждала увидеть тебя, – произносит, держа кофейную чашку у губ, Катерина.

– Иногда беглецы возвращаются? – грустно смеется мужчина.

– Еще и с жертвенными агнцами, – чуть заметно улыбается Мейер, – Ты правда хочешь ребенка засунуть в нашу мясорубку?

Богоров молча пьет кофе, игнорируя вопрос про агнцев.

– Вы вернулись в Москву? – интересуется Екатерина.

– Мы с Машей – да.

Теперь очередь отмалчиваться у женщины.

– Зачем ты подстриглась? – не выдерживает Антон

– Удобно и надо же что-то менять в жизни, – пожимает плечами Катя.

– Это не ты, – огорченно говорит мужчина.

– Я – только старше, – тихо утверждает женщина.

На линии двух пересекающихся взглядов искажается вселенная, стягивая пространство и время в точку.

Вот он зарывается лицом в ее светлые кудри на морском побережье и шепчет на ухо дурацкие нежности, а она смеется и губы ее так близко, что невозможно держаться и не поймать их своими в поцелуй.

Вот ее локоны рассыпаются по его животу, пока язык, губы и даже зубы дарят терпкий экстаз, спускаясь все ниже. И он лишь гладит эти светлые волны руками, то и дело вцепляясь в простыню от накатившего наслаждения.

Вот она откидывает прядь от лица, запрокидывая голову и глядя на табло с результатами технической оценки.

Вот убирает локон за ухо, подписывая плакаты и раздавая автографы.

Вот он обнимает ее после проката кого-то из девочек и утыкается носом в аромат шампуня и бальзама от ее кудряшек.

Она отрезала не волосы. Она украла у него связь с его воспоминаниями. И это злит, будто отобрали право считать ее своей. Пусть в прошлом. Эта женщина совершенно чужая. Другая.

– Рада была тебя видеть, Антош! – Катерина выходит из-за стола, показывая, что время на беседы с ним у нее истекло, а ему так не хочется прерывать эту общность, что он почти бессознательно хватает ее за кисть. Тянет к себе.

Обнимает за талию и прижимается к животу:

– Я так по тебе скучал… А ты подстриглась! -капризно шепчет в ее свитер, утыкаясь лбом.

– Зато больше мне не кажется, что ты гладишь меня по голове, – неожиданно раздается сверху.

Он чувствует, как тонкие пальцы пробегают по его волосам и еще крепче прижимают к себе голову. От свитера пахнет знакомыми духами, аромат которых он узнает в самом людном месте до их пор. Хочется благодарить небо и проклинать время, которое он потерял вдалеке от этих ладоней, этих духов, этого живота, даже от этой мерзкой стрижки. Просто сидеть, вжавшись в нее, и молчать, благословляя каждый миг.

О чем я молчу… и молчу…

Мысли – рекой серебристой.

Аста ла виста, когда время

Застыло как выстрел.

Рисунки оконного льда.

Я жизнь продаю в развес.

Я стрелки назад кручу.

Что держит меня здесь?

Что держит меня здесь?

О чем я молчу… и молчу…

Ветер, проносится ветер.

Накрутит на вертел белье.

Где-то на краешке света

Запрятано счастье мое..

«УмаТурман»

Город снова сыпал ранним снегом, что тут же таял, превращаясь в кашу. Автомобиль, на котором она никак не найдет времени поменять резину на зимнюю, нетвердо шел по дороге. Катя привычно ругнулась на саму себя за подобную безалаберность. Уже третий год подряд в этот период старший тренер, опора всей фигурнокатательной школы одиночников России, чтобы не зазнаться и не сказать мира, пытается по осени угробиться на скользких дорогах, упорно откладывая до последнего поездки на СТО и профилактическое техобслуживание, тянет до предела с заменой шин и вообще становится с возрастом все более расхлябанной. Лет пятнадцать назад ни за что бы себе не позволила так запустить автомобиль, да и только ли его!

С горечью приходилось признавать, что жизнь стала неинтересной. Сколько-то она оттаивала разве что у дочери, общаясь с внучкой. Но Ася жила в Штатах, при всем желании с ее-то занятостью не наездишься. И обременять дочь собою больше необходимого тоже не хотелось. Правда чаще и чаще приходила в голову мысль забросить все и отправиться на заслуженный во всех смыслах слова отдых. Поселиться где-нибудь в пригороде Санта-Барбары в паре кварталов от семьи Настюхи: дочери, ее мужа, внучки – Екатерины Второй, как смеялся зять. И наслаждаться законным правом матери и бабушки на общение со своими близкими.

Работа уже который год не доставляла никакого удовольствия большую часть времени. Лишь в момент, когда она входила снова на лед и полностью погружалась в тренировку, рутина становилась хотя бы немного, если не радостной, то успокоительной и приятной. Но девочки и парни, которых она успела вырастить за эти годы, все лучше и лучше справлялись с обязанностями тренеров и все меньше и меньше нуждались в ее непосредственном участии.

Зато все остальное: подбор персонала, написание графиков, решения административного порядка никто толком делать не мог (спасибо Ваде, незаменимому и бесконечно преданному администратору, что взял хозчасть и рекламные проекты на себя, ждать, что он еще будет рулить кадрами и решать внутрикатковые конфликты между тренерами, хореографами, родителями и юными спортсменами, было бы паразитизмом). Так что теперь большая часть рабочего дня руководителя “Зари” проходила между заполнением бумаг и попытками решить, почему вчерашние чемпионки-соперницы Семенова и Абрамова снова здороваются сквозь зубы? Что не поделили Кузнецова и новый “удочник”, и почему вместо него на льду резвится Петров, который в очередной раз плевал на хронические проблемы со спиной и таскает мальчишек и девчонок с наслаждением? А потом новый приступ, после которого будет названивать супруга-Петрова, плакаться и требовать не допускать любимого мужа до льда. И выслушивать этот плач ей, Кате Мейер. И так без конца! ОФПшник поскандалил с массажистом. Реабилитолог послал на три буквы хореографа при детях. Ах да, и до кучи ремонтная бригада третий день кладет плитку в женском туалете, что вызывает возмущение у спортсменок.

Единственное относительно светлое пятно этого дня – новый набор. Иногда Мейер думает, что только из-за этих восьмилеток, которые приходили каждую осень, она все еще и продолжала ежедневно приезжать на надоевшую по большей части работу. И, конечно, визиты на тренировки, особенно если время позволяло погрузиться в процесс. Выше всяких мечтаний возможность поставить кому-то программу. Чаще, конечно, маленьким. Для взрослых давно есть в штате специалисты узкого профиля.

Женщина взъерошила короткую стрижку, которая придавала ей более строгий вид, вздохнула и направилась руководить, как многие годы до этого.

****

– Нет, где она вообще нашла эту фотографию! – Саша Абрамова возмущенно уставилась в экран смартфона, с которого на нее смотрела она же, но лет на 20 младше. Выражение лица на фото было откровенно придурковатое, – Екатерина Андреевна, скажите мне, откуда у Семеновой это фото?!

Пиар-менеджер Старз оф Мейер, по совместительству олимпийская чемпионка одной из самых неоднозначных и психологически трудных для России олимпиад, с возрастом научилась в такой годный троллинг, что Катерина невольно хохотнула, глядя на фотографию маленькой Сашки.

– А мне нравится, – не сводя глаз с фото, произнесла старший тренер.

Абрамова только закатила глаза к потолку. А ее бывшая наставница и нынешняя начальница невольно подумала, что она бы с удовольствием отправила одну из этих ненормальных в декрет, если только удастся уговорить кого-нибудь из их мужей! Полгода тишины, а если вдруг случится двойня, то, возможно, и год!

На лед высыпала первая пятерка ребятишек. И стало почти хорошо. Даже мысли про уход на пенсию и домик в районе Санта-Барбары куда-то спрятались, потому что наконец-то проснулся интерес.

Первая пятерка, вторая, третья. У выходов из раздевалок кучкуются родители, принимая тех, кому отказано, и радуясь за тех, кого допустили до испытательного срока.

Пятый комплект. Двое, сразу видно, ни о чем. Трое выглядят интересно. Иногда Екатерина ловит себя на мысли, что видит в этих малышах кого-то из тех, кто уже ушел из спорта, завоевав свои медали. Вот и сегодня в светленькой малышке промелькнула одна из самых первых ее чемпионок. А в мелкой брюнетке с растрепавшейся шевелюрой было что-то такое неуловимо знакомое, что никак не привязывалось ни к одному воспоминанию о воспитанницах. Вот она повернулась, улыбнулась и прищурилась. Сердце больно дернулось, но память так и не нашла образ из прошлого.

– Девочки, идите сюда!

Она подзывает двоих, которых одобрили Аня и Сашка. Задает вопросы, чтобы понять, с каким потенциалом, не столько спортивным, сколько человеческим, придется иметь дело в ближайшие лет десять, а то и дольше, если ребенок в течение пары месяцев зацепится и прирастет к их школе.

Блондинка и правда из породы ее первеницы. А вот темноволосая егоза никак не хочет определяться. Самару отдадим Анюте, пусть проверяет на прочность, а со второй сейчас побеседуем поподробнее, может, за разговором всплывет то, что тревожит, и обретет ясность.

– Как тебя зовут? – Катя улыбается солнечной малявке, которая, кажется, и не думает стесняться легендарного тренера.

– Мариа, – легкий акцент выдает, что девочка долго жила не в России.

– Маша, а откуда ты приехала? – нет, не может понять, но в душе все больше штормит.

– Из Майами, – и снова улыбается и щурится знакомо.

– Так издалека? – удивляется Мейер.

– Папа говорит, что учиться нужно у лучших.

И вот тут все встало на свои места, да так, что она невольно схватила за предплечье Петрова, а тот, поняв, что что-то не так, утешительно накрыл ее пальцы своей ладонью.

Вот она поворачивается у бортика и видит его улыбку и солнечных зайчиков выпрыгивающих из уголков прищуренных глаз.

Вот они сидят за столиком в тропической кафешке. Он прикладывает кружок лайма, снятого с бокала с коктейлем к лицу, изображая монокль, а морщинки-смешинки так и брызжут радостью.

Вот он неспешно обводит поцелуями ее ключицу в томной ласке после всех страстей, поднимает голову и взгляд его светился лучиками нежности.

Вот он щурится от накатывающих слез после Чемпионата Мира, на котором выиграла Аня и вся любовь к маленькой чемпионке сползает из зрачков к внешнему уголку века.

– И где же твой папа? – не удается скрыть надежду, вползающую ядовитой змеей и щекочущую душу.

Поднимается и упирается в тот самый прищур, который так удачно передался его дочери. Не улыбается. Смотрит недоверчиво, будто боится, что его выгонят. “Да я давно уже за всё тебя простила. За всё, что раньше, как казалось, не могла”.

– Твой папа не понаслышке знает, как мы работаем, – главное сейчас – не дать голосу сорваться.

Петров оборачивается и еще крепче сжимает ее ладонь, надеясь дать силы и покоя, которого как ни бывало. Аню подбрасывает с места и буквально роняет в объятия обожаемого Антона Владимировича. И он, кажется, тоже тает рядом с этой девочкой. Прижимает ее. Чмокает в макушку. И, наконец-то, Катерина видит его улыбку. Все такую же детскую и открытую. И еще видит, что у него пол головы седые и в бороде пробивается серебро. Он повзрослел. И нет, она не может сказать – “постарел”.

А вот Марию Богорову ее папочка, кажется, не посвятил, куда они идут и насколько близко он сам был знаком с котлом “Зари”.

Однако, не стоит забывать, что у них не встреча одноклассников.

– Девочки, мы вас берем. Ты, Маша, будешь заниматься у Александры Константиновны, а ты, Лиза, у Анны Николаевны. Завтра общее собрание. Родителям быть обязательно.

****

Его Катя видит сразу же между незнакомыми лицами других родителей. И снова вползает змея-надежда, что он подойдет после собрания и заговорит. Нет. Уходит одним из первых. Что же, значит – не сегодня. А, может, и никогда. В конце концов, хотеть, чтобы ребенок добился максимума, и хотеть общения с давно забытой любовницей, которая уже и не женщина для него, это из разных опер.

Она неспешно возвращается к себе и погружается в документы. Ненавистные. Необходимые.

Аккуратный стук в дверь, и седеющая голова, просунувшаяся в проем. Готова ли она его принять на разговор-встречу? Сердце прыгает четверной лутц и выезжает из него, закручивается в спираль без смены ног и пауз.

– Не ждала увидеть тебя, – произносит, держа кофейную чашку у губ, Катерина.

– Иногда беглецы возвращаются? – грустно смеется мужчина.

– Еще и с жертвенными агнцами, – нет, она не осуждает, но жалеет его солнечную девочку, как и всех своих подопечных, – Ты правда хочешь ребенка засунуть в нашу мясорубку?

Богоров молча пьет кофе, игнорируя вопрос про агнцев.

– Вы вернулись в Москву? – ждет боли ответа про жену. Наверное, красивая. Маша очень симпатичная девочка. И не очень-то похожа на отца. Точно молодая. Уж по сравнению с ней-то любая будет молодой.

– Мы с Машей – да.

Странный ответ. Короткий и отметающий всякие возможности к продолжению темы.

– Зачем ты подстриглась? – внезапно задает вопрос Антон. И становится и вправду больно. Наверное, больнее, чем при мысли о жене. Потому что неожиданно.

– Удобно и надо же что-то менять в жизни, – врет Мейер.

– Это не ты, – огорченно говорит мужчина.

– Я – только старше, – сквозь внутреннюю пустоту утверждает женщина.

Нужно прекращать этот мазохистский диалог, который того и гляди закончится ее слезами.

– Рада была тебя видеть, Антош!– Екатерина выходит из-за стола, показывая, что время на беседы с ним у нее истекло. Ей хочется сбежать от его близости. От такого знакомого голоса. От этого обдирающего сердце прищура незабытых карих глаз.

И остро чувствует мужскую горячую ладонь у себя на запястье. А сил сопротивляться тому, как он тянет ее ближе, нет никаких. Его руки на талии, так знакомо и так далеко в памяти. Тяжелый лоб утыкается ей в живот. Оба замирают.

Глухо, поглощённый тканью свитера и ее телом, звучит его голос:

– Я так по тебе скучал… А ты подстриглась!

– Зато больше мне не кажется, что ты гладишь меня по голове, – мягко отвечает она, точно зная, что снова врет.

Ей до сих пор временами, когда ветер шевелит короткие пряди, то и дело мнится, что это его ладонь пробегает по голове, едва касаясь кончиками пальцев.

Она перебирает жесткий ежик переспанных сединой волос, чувствует, как горячий лоб упирается в живот. Время замирает и мир ограничивается кольцом его рук. На глаза наворачиваются слезы, благословляя этот миг и проклиная сотни часов врозь.

У прошлого нас одолжить…

Похоже немного осталось уже,

Становится всё холодней.

И мы со временем осторожней на вираже,

И ждать перемен всё трудней,

Но свежий ветер всё ещё бьётся в окно,

И солнце с небес светится.

А вдруг они как в каком-то старом кино

Когда-то ещё встретятся.

«УмаТурман»

Горячие губы прижаты к ее ладони, пока она второй рукой судорожно ищет в сумке пластырь. Когда язык оставляет влажный след, собирая выступающую кровь, хочется закрыть глаза и потеряться в первобытной дрожи, которую вызывает это прикосновение.

Угораздило же так обрезаться бумагой, да еще и в тот момент, когда он заглянул после двухмесячного отсутствия. Собственно, не появись он, вряд ли бы и порезаться случилось.

– Пластырь, – произносит Екатерина охрипшим голосом.

Мужчина протягивает руку, вынимает из подрагивающих пальцев коробочку и неспешно еще раз проводит языком по ее ладони, прежде чем оторвать губы.

Голова склоняется, пока он открывает упаковку, вынимает защищающую ранку полоску и аккуратно прикрепляет ей на руку. От каждого прикосновения пальцев под ложечкой ёкает. И не спасает даже воспоминание о том, что этот мужчина женат и счастлив. Жена его молода и очень привлекательна. У них отличная дочь, веселая и открытая миру. Разве это не первый признак того, что в семье все хорошо?

Первый раз Машину маму Катя увидела три недели назад, заглянув на тренировку к Сашке. Новенькая родительница, на которую еще не пристрелялся глаз сразу привлекла внимание. Уточнять кто это особенно и не требовалось, девочка была очень похожа на свою мать. Всем, кроме глаз. И все же, когда Сашка подкатила к бортику, Екатерина задала вопрос:

– Кто-то новенький из родителей? – чуть кивнув головой по направлению мадам Богоровой.

– Ну да, Машина мама, жена Антона Владимировича, – подтвердила Сашка,– она уж больше месяца тут. Я так поняла смена родительского караула, пока папа в командировке.

Катерина кивает головой. В один день она узнала, как выглядит личная жизнь Антоши, а заодно и то, что самого Антоши уже давненько нет в городе.

После того кофе в первый учебный день, когда он сидел, уткнувшись в нее лбом, казалось, целую вечность. И вдруг резко расцепил руки стоило ей зашевелиться, неловко распрощался и почти выбежал за двери. После этого он ни разу не заглянул к ней. А она ждала. Так ждала, что однажды жутко рассердилась на себя за это упорное сидение в кабинете во время тренировки младших, вместо того чтобы спокойно делать свои дела, требующие серьезного внимания, что завела правило именно на время этих тренировок планировать выездные встречи и обходы классов.

Ну, вот и понятно: интермедии с ностальгией по прошлому интермедиями, а жизнь жизнью. А в жизни все отлично: семья, работа. Не до старых знакомых. А она-то нафантазировала!..

Еще раз бросила взгляд на женщину, потом перевела его на ее маленькое отражение на льду, и поманила девочку к себе:

– Привет, Маша! Как тебе Московская зима? – было интересно, уютно ли девочке здесь после теплого климата далекой страны.

– Привет!.. Ой! – тут же одернулся ребенок, – Здравствуйте, Екатерина Андреевна. Все хорошо. Мне нравится, что так много снега. Я никогда раньше не видела столько.

Американский акцент почти сгладился из ее речи. Дети быстро привыкают к новому и умеют адаптироваться идеально. Ей, похоже, и правда нравилось все: и снег, и лед, и то, как идет ее жизнь.

Невольно улыбнулась, слушая ответ малышки. Они поговорили о снеге, зиме, фигурном катании и скоро надвигающихся весенних каникулах. На прощание Катерина погладила, едва касаясь пушистой макушки, чтобы не растрепать и без того рвущиеся из прически волосы, голову девочки и пошла по своим делам. «Ребенок-солнышко, иначе и не скажешь»,– нежно подумала Мейер.

После этой встречи и заочного знакомства с последним членом семейства Богоровых ей стало не то спокойнее, не то безразличнее, не то понятнее, где она во времени и пространстве. И проще во многом. Приняв, что предыдущее сокасание с прошлым было лишь случайностью или слабостью, вызванной радостью встречи, Екатерина Андреевна выключила тумблер “ожидание” и продолжила жить, откатив эмоции к моменту “до встречи”.

Так и прошли эти три недели. В работе. Заботах. Рутине. Без лишних мыслей. Стук в дверь ничуть не насторожил ее. Только когда следом в проеме появился Тоша, в груди встрепенулись все пришибленные реальностью бабочки и закружили безумный танец, щекоча сердце и диафрагму.

И именно из-за этих сумасшедше крутящихся бабочек она и провела так неудачно ладонью по обрезу листа бумаги для принтера, который держала в руке.

Говорят, что душевные раны – самые болезненные. Определенно эти люди никогда не резались бумагой. Катя, отреагировав на боль, резко втянула через сжатые зубы воздух, а Антон в два шага пересек крошечный кабинет, подхватил ее ладонь и, собрав губами первую каплю крови, сбегавшую на запястье, прижался к ранке.

Одуревшие от такого бабочки, резвились уже где-то в районе ключиц, щекоча плечи изнутри и горло, от чего хотелось то ли закашляться, то ли заплакать. Вместо этого она нетвердой рукой искала пластырь в сумке, глядя, как отросшая челка падает на мужской лоб.

Перед глазами поплыл легкий туман, размывающий реальность. А через руку, лежащую в его ладони, тысячи коротких импульсов электричества били в сердце, разгоняя его до скорости света.

Пластырь на ладони создает неудобство и словно ограничивает в движении. Она сжимает руку в кулак, надеясь привыкнуть.

Поднимает голову, чтоб поблагодарить, и без предисловий натыкается губами на его губы. По крайней мере, именно так она и будет себе объяснять, откуда взялся этот поцелуй.

Странный поцелуй, соединивший только лишь губы. Его руки упираются в стол и подлокотник ее рабочего кресла. Ее лежат локтями на тех же подлокотниках, не касаясь его.

Прекратить соединение так просто, нужно лишь откинуться головой на спинку, но она вместо этого тянется выше, прижимается плотнее. Дает ему возможность полностью ощутить всю близость и глубину встречи, не избегая и не отвергая. И он, как художник кисточкой, обегает это розовое совершенство, узнавая каждую складочку, запоминая каждую трещинку, но стоит ему лишь опустить ладони ей на плечи, как женщина вздрагивает и отстраняется.

– Не нужно, Тош! Это лишнее!

Она никак не ожидала, что тело может быть настолько предающим и жадным до наслаждения. Теперь будет бояться сама себя.

– Извини! – он выпрямляется и разделяет их столом, выходя на противоположную сторону, – Я совершил ошибку. Не сердись, пожалуйста.

И поспешно покидает кабинет. Бабочки уже давно покинули душу и мечутся по комнате у нее перед глазами, делая мир безумным и разноцветным.

Время замерло, перестало течь…

Ветер по волнам хлопает.

Лодки жмутся в берег, скрипя.

Не напишет так ни один поэт,

Чтобы передать как я жду тебя.

Может, спустим на воду корабли,

Срежем якоря – и прочь от земли.

Старая пластинка. Вальс:

Раз, два, три. Раз, два, три.

«УмаТурман»

Он вспоминает ее губы, как вкус любимого, но давно забытого напитка. Вкус его молодости, счастья, близких заоблачных вершин. Так бывает лишь в начале большой жизни, когда каждое прикосновение – откровение. Запомнить до конца своих дней каждый уголок, каждую складку, каждый лёгкий выдох. Нежить эти мягкие губы так долго, как только она позволит.

Он ещё чувствует вкус металла ее крови. Стальная женщина с нежными губами.

"Ну, обними же! Обними!"– стучит в висках, пока поцелуй соблазняет ее. И не выдерживает. Прикасается к плечам, желая спуститься по руке, обхватить запястья и положить себе на шею.

– Не нужно, Тош! Это лишнее! – тут же ускользает она.

И все, что он видит, в обращенном на него взгляде, страх. Она не рада, не возбуждена. Она его боится.

"Дурак!"– в сердцах выговаривает самому себе.

Кто же месяцами черте где бродит, а потом врывается и лезет с поцелуями ни с того, ни с сего?! Кем она его посчитает после такого?! Проблемой и только. Да он и есть проблема: влюбленный отец ее ученицы. Она волосы состригла, чтобы окончательно о нем забыть, а он лезет целоваться.

– Извини!– Антон отстраняется и закрывается столом, выходя на противоположную сторону,– Я совершил ошибку. Не сердись, пожалуйста.

Так и сбежал, не отдав приготовленного подарка, не показав новые идеи для композиций, которые использовал в своих постановках. Не пригласив на премьеру балета в Большом, которую ждёт вся Москва и куда не достать билетов.

Сидел и смотрел, как Машка напрыгивает двойной аксель, а Саша читает следы от ее коньков. Раньше это делал Петров. Интересно, чем он занят в команде сейчас? Нет, не интересно, особенно в этот момент, когда вдоль бортика идёт женщина с такими нежными губами, не желающая его обнимать.

В какой-то момент она поднимает глаза на трибуны их маленького катка и, Антон почти уверен, что только ради встречи с ним глазами. Фантазер! Она вообще ни на кого толком не смотрит. Пробегает невнимательно и опять погружается в разговор с Абрамовой.