Читать онлайн Прощай, Сколопендра! бесплатно

10. В каждом доме есть свой…

Андрэ, тот самый…

ЛЮ-Ю-ДИ!..

Никогда не верьте, что семья – это святое, а старшая сестра-лучший друг младшего брата… У такого брата, как я – лучший друг всегда рядом.(Достаточно взглянуть в темную прорву окна). И зеркала не нужны… Вот сестрица на них помешана, да. Сейчас у нее аж два кавалера – и она, как и положено наивной барышне, мечется в густом лесу из двух сосен… И чем ей нравится глухой (она утверждает: слабослышащий!) артист Андрюша, за которым, кстати, уже повсюду шлепает выводок поклонниц?..

Но что это за девушка, у которой один воздыхатель? Насмешка, право.

Значит, есть у Машки и еще один, на запасной лавочке. Зал, конечно, не порвет и учится на работягу, комнатешку снимает, талантов – ноль. Может потому, что не инвалид вовсе. А то бы Седая Дама быстренько спроворила ему какое-никакое «призвание», ну – или там «дело по душе». Стал бы он играть в театре «Волшебный Очаг», как Андрюша. Или, на худой случай, «преодолевать себя в спорте», как мы с Лехой.

Но у Петьки, как назло, все в порядке: и со слухом и с ногами. Нет у него одного: шансов обаять Машку. Из движимого имущества – допотопный «Урал», правда – с коляской, да еще пес-дедушка, пострадавший от этого самого «Урала». Петька утверждает, что это огромное мохнатое чудище-прирожденный водолаз. И дрессирует его, перессорившись на Набережной со всеми спасателями. Лето кончается, самая страда для кавалеров любого калибра…Топчется по вечерам на площадке, поглядывая на два наших окна, и вызывая заметное сочувствие у местного «педсовета»: угнездившихся под старой липой бабулек.

Но Машка его все-равно игнорирует. Машке нравится Андрэ: кудрявый благовоспитанный юноша. Он обращается к ней на «вы»…Будь я девушкой (и, к тому же – первой школьной красавицей), я бы то же не устоял – особенно, когда тебя называют Мари и несут всякую забубенную чушь…

Впервые мы встретились с Андрюшей этой зимой на благотворительном концерте в театре «Волшебный Очаг». Я туда прилетел на своей «ракете (коляска с электроприводом), а Машка с подругой Катькой притопали на своих.

В числе «особенных детей» («Очаг» им давал возможность выйти в артисты), был и этот краснощекий, чуть полноватый пацан, который уже прекрасно кланялся. Поглядывая на Седую Даму (опекавшую всех «особенных» в нашем городе), ведущая проникновенно шептала в микрофон о тяжелой судьбе нового участника.

…Раньше Андрюша жил в Алуште: там и начал распеваться, входить в дружную актерскую семью. Однажды – в глухую январскую ночь (это он так с репетиции возвращался), Андрюша своим чудным слухом словил «зов о помощи». Не мешкая, юноша в три прыжка достиг перекрестка, где его уже терпеливо дожидались барышня, хулиган и слава.

Барышня, (вы удивитесь!) – была «маленькая и хрупкая», хулиган, само собой – еще тот маньяк, а ненужная ему вовсе слава пришла к Андрюше позже, когда он стал катастрофически терять слух (последствия зимнего нападения).

– Мы специально приехали в Евпаторию, – перебивала уже мамка, оттесняя ведущую за кулисы. – Здесь у вас – театр, здесь у вас – бассейн. Мы долго выбирали: спорт или искусство!..

(На всякий случай, она поедом ела гостевую ложу, где зевало начальство).

Потом открыли занавес наша непотопляемая ведущая выплыла с другой стороны. Она попросила зал сидеть «тихо-тихо»: мальчик плохо слышит аккомпанемент!..

В охотничьем кафтане и в тирольской шляпе пробирался по сцене Андрюша, имитируя схватку с дремучим лесом: шарахался, закрывал лицо руками, в отчаянии подгребал к себе плечи, продираясь сквозь бурелом…Песня называлась «АУ!».

Он так и повторял на разные лады: «АУ!..» или «Ау, ау, ау…». Или – еще: «А – У – У – у – у…». Вот как. Я тогда подумал: может, ему лучше в водное поло, а??

– Тебе понравилось, царь Даниил? (Одно из моих домашних прозвищ: (кстати – самое приличное.)

Мы возвращались домой. Был канун Рождества: вдруг пошел снег. А молодой снег – нахальный, прилипчивый, хотел «ехать» с нами, наматываясь на колеса.

– Тебе понравилось? – Меня даже в плечо толкнули по-свойски, по-домашнему. Значит – Машка и Катька будут всю дорогу молчать, ну, может, хихикать. Подавились восторгом еще в театре.

С Приморской улицы есть небольшой подъем в нашу сторону. Здесь, выше «Музея Пиратов», Машка не выдержала и заорала мне в ухо:

– Я – спросила: понравилось тебе? Я тебя не слышу!..

– Тогда тебе пора на сцену, – брякнул я.

– Катись, «неблагодарное потомство»! (Любимая фраза нашего Родителя № 2.) – И на бросила меня на полпути.(А если б я был ходячим, я бы вообще получил пинок в зад).

Но у меня дисконт. Пожизненный…

Вот так Андрюша (простите – Андрэ) и поселился в нашем доме. Катька его притащила – и, в благодарность, стала Кэтрин. Кумир приходил по субботам – и еще в коридоре что-то поправлял в ухе (должно быть, слуховой аппарат).

Что-то у него всегда выпадало из карманов. Ключ от пиратского сундука (забыл сдать в бутафорию), пистоль белогвардейского офицера («Опять пропал!»);нежный платочек с вензелем «Д» (убьют в костюмерной!). Один раз – даже череп вывалился: мелкий, по-моему собачий…Вот когда Андрюша задрожал (почти натурально), схватился за то место на груди, что символизирует скорбь в немых фильмах – и рухнул без сил, закатив глаза.

Я засек усмешку в глазах сестрицы. Но Кэтрин – схавала:

– Андрэ…О! Вы репетируете, да? Я никому не скажу! Я знаю, что такое классика.

Артист глянул тоскливо и утомленно (как раскрытый агент).

– Переводим Шекспира в детский формат. – Он подождал, чтобы Кэтрин усвоила. – Начальная ступень освоения европейского наследия!..

Кэтрин испуганно мигала.

Андрэ облокотился правой рукой на спинку стула, а левой – небрежно поднес черепок на линию взгляда. Он горько усмехнулся (надо полагать – несовершенству мира).

И тут я не выдержал. Я впал в одну из домашних ипостасей: Злобного Маленького Циника:

– Поздравляю…Роль Второго Могильщика – это гораздо лучше, чем роль Первого Могильщика!

Машка загадочно смотрела в потолок. А Кэтрин на глазах превращалась в Катьку.

Я развернул свою колымагу (а также «клячу», «лошадку» или «поняшку» – в общем, домашнюю механическую «скотину»). – Репетиция – дело святое, – пробормотал я уже в дверях старческим голосом заслуженного мэтра. – Оставайтесь, голуби. – А сам бойко затарахтел в свое личное убежище. И даже – заперся! Хотя ни «таланты», ни «поклонники» мстить так и не пришли.

Засыпая, я подумал, что пора познакомить нашего назойливого гостя с Филимоном.

Друг мой старый Филимон

Лю-ю-ди, а как вы с ума сходите?..

Вот как у меня: однажды ночью прибыли ОНИ, тамтамы. И стали изгаляться. «Там!», пауза, «там-там», опять пауза, а потом тихий серьезный голос с шершавой интонацией (будто ящерица в песках!): «Хай-Тоба, Хай-Тоба: МЫ ИДЕМ!»

Уже это баловство – третью неделю! Кстати: с каждым «добрым утром» ОНИ все ближе и ближе: надо полагать, «ящерка» уже пересекла пустыню. И, судя по кряхтенью, осваивает наши предгорья.

Вся эта тягомота снится в самое неподходящее время (служивые люди говорят: между волком и собакой). Не улыбайтесь: я жив-здоров и «головкой не скорбею». СКОРБЕЮ я совсем другим: и этой скорби порядком уже дюжина лет. Неполная дюжина: через десять дней я вхожу в уголовно-наказуемый возраст. Я сразу стану гражданин: получу паспорт, права на специальный транспорт (с ручным управлением) и, самое главное, законную возможность огрызаться, когда лезут в мою личную жизнь.

Только не подумайте, что я – сирота, брошенная на ветер (и меня третирует старшая сестра…). У меня есть мама и папа, вернее – мать и отец, а еще строже и понятнее – Родитель № 1 и Родитель№ 2. Я же не папуас какой, а вполне себе европейский тинейджер.(Так утверждает запасной Родитель № 3, наш славный опекун дядя Жора.)

Старшие нашей семьи перманентно бывают дома. А так – зарабатывают денежку в жарких странах. Вот и сейчас: они там, где – прежде, чем опустить ногу на глиняный пол, нужно хорошо оглядеться: всякая живность может быть…

А пока мы все встречаемся в «кино», то есть на экране монитора. Прелесть эта скоро закончится, потому что двадцать четвертого августа наша невыносимо дружная семья торжественно (хоть и ненадолго) воссоединится в честь моего маленького юбилея. С ужасом жду.

Лю-ю-ди, вы понимаете, что нужно человеку, которому скоро стукнет четырнадцать?

Только не городите мне про здоровье (можете мое забрать!), и не верещите про «хороших друзей» (мне и Филимона хватит, если что); не заикайтесь о «призвании», «цели» – и тому подобной ахинее: у меня целый склад подобного барахла (Родитель№ 1 постаралась, понатыкав везде стикеры-мотиваторы.)

Прежде всего, человеку нужен дом. Пусть даже одна комната, согласен (вон Петька Черноухов, который живет над нами, снимает у бабы Ули – и ничего…). Своя комната, свое окно; свой вид за этим окном. Свой стол. Свой диван. Свой гардероб – пусть это даже наша огромная трехстворчатая дура, которую мне приходится делить с Филимоном.

Главное, чтоб это все было только МОИМ и – никакой Машки! Только представить, как она трещит здесь с утра до вечера со своей Кэтрин…Но приходится мирится: по пятницам у нас виртуальные свидания с предками. И где накрывается парадный стол?

А теперь представьте, что это ритуальное действо происходит в реале!.. «Утопись!», как говорит Леха.

Приезжают они раз в год – и занимают Машкину комнату. А куды – «дитя»?.. А дитя – ко мне, в «детскую». Хороша «детская»: одной кобыле – семнадцать, а другому бугаю – паспорт получать. Смех один…

И на кухне – не разбежишься. И чуланчика нет. И балкон – первому этажу не полагается. Ну вот скажите: чего им не сидится там, в своих тропиках? Один перелет чего стоит!..Сидели бы там в джунглях да зарабатывали без передыху (да не на обмен с расширением, а на СВОЮ СОБСТВЕННУЮ КВАРТИРУ). Нам и с Машкой и здесь – неплохо не плохо.

Мать у нас – «потрясающая» (это Седая Дама мне уши проела). В редкие приезды (когда она за шкирку вытаскивает семью погулять), с ней бежит здороваться полгорода. А потом еще отходят, счастливы встречей, и оглядываются, ручками машут, на айфоны снимают… «Сама Гренадер с семьей на фоне роддома!».

Вот оно – счастье.

Папа (когда он был еще ПАПОЙ) сказал однажды (ну – это когда поздние гости ушли, а дяде Жоре «постелили» на кухне)), что Гренадер – вовсе не его «эстетический идеал». Впервые он ее встретил в морге (зашибись, как романтично!). Его, тогда молодого хирурга, попросили «подучится» у часто болевшего патологоанатома». Все были семейные, сынок…». Вот он и подучился. Освоился. Даже понравилось: он был независим, имел кабинет. (Вот тут я его понимаю.)

У какого интерна отдельный кабинет? А он в нем сидел и чай пил, между походами в секционку. А еще он отпустил бородку. И как-то совсем оборзел: пошел на танцы в Клуб Медработников. И стоял там, как дурак. Медсестрички пырскали от него. «Морг, господа, не дамский салон…» Сразу и не отмоешься! Он дожил до белого танца (вальс Грибоедова: что эти предки себе позволяли?) – и ждал, ждал… А они, эти накрашенные медички, все бегали и бегали подальше от него. В ту роковую ночь он вернулся с развлечений не в общагу, а к тем, кто никогда не обидит, да-да, к своим покойникам. Он перещеголял даже своего «учителя»: «съел» весь положенный для охраны его здоровья спирт – и утром, ничего не соображая, двинулся навстречу своей судьбе.

Давно и упорно стучали в дверь. Словно мертвецы ломились…

– Дверь там, сынок, низенькая: сам голову нагибал. Еле открыл, да…А тут, представь себе, АНГЕЛ небесный, уже в фате. И голос – откуда-то сверху. Даже не голос, а – глас: «Где вы, я вас не вижу-у!»

Еще б она меня видела!

Я сам в ее грудь уперся. В смысле – в бюст. Да, тут бюст больше подходит… Сам то я – еще вчерашний по состоянию души и тела, а тут – заиграла музыка!.. Ну кому, глядя на Гренадера, придет в голову мысль, что у нее «в рингтонах» – вальс того самого Грибоедова, а?.. Тогда еще мобильные телефоны стоили ужасно дорого: я, например, купить не мог.

Но я не растерялся. Нет. я быстро посунул руку туда, где, по моим профессиональным понятиям, была ее талия. Еще я успел сказать: – С удовольствием, мадам!

И мы закружились в танце. Она только слегка обиделась за «мадам», а так все было вполне пристойно. Это было «прекрасное мгновенье», сынок!

Оказалось, что это – новенькая сестра-акушерка. Что она одна привезла на каталке жертву домашнего аборта, которую всю ночь спасали… Потом-то я ее разглядел, твою мамочку. Здоровался, как честный человек. Но, в отличие от меня, Судьба всегда режет по живому. Все решил пожар…

Тут старик мой замолчал, а я умоляюще глядел на него: ну папа, ну – пожалуйста: мужской разговор! И он повелся.

– Горела общага, сынок, горела общага…Как в таких случаях? Кто кричит, кто стучит, кто уже лезет на подоконник, да…Мы двое: я и Жорка-терапевт. Зима; окна забиты намертво, плаваем в дыму. Дверь уже в комнату выдувается…Жорка в простыню закутался, графин на себя опрокинул – и под кровать. А я обмотал руку полотенцем – и дергал подлую дверь. Выбить ее можно было только снаружи. Вот так он и случилось.

Дверь выбили, а меня схватили. Меня вынесли, как добычу – насмерть передавив грудную клетку. И бросили на холодный асфальт. И тут я сделал последнюю попытку перемудрить Судьбу!

Я закричал: – Филимон! Филимо-он! – Закричал я.

– Где Филимон? – Рявкнули над ухом по-солдатски. Или по-гренадерски, это кому как.

– У окошка слева – Филимон. Это все, что у меня есть.

Папа вздохнул (непростая эта штука – молодость.)

– До сих пор не пойму, почему я тогда вцепился в давно окостеневшего Филимона! Ведь под кроватью задыхался живой полнокровный коллега…Но в панике мы – бессмертны! Да будет вам доподлинно известно, юноша, никто не верит в смерть – до последней секундочки! А вот о спасении имущества – заботятся.

– Мамка вынесла Филимона? – Я был просто в восхищении. – А Жорку, то есть дядю Георгия, кто спасал?

– Ему не повезло, – сообщил отец загробным голосом. – Пожарные вытащили. А мне…Мне пришлось расплачиваться. За ее мужество, за спасенный экспонат…За все, сынок. – И он подвинул к себе что-т недопитое.

Ну все! Пора сваливать: пьяные отцы – это скучно.

Так и прижился у нас бравый скелет. Папашке он напоминал святые годы учебы, мамуле – ее нежданное счастье. Прописали Филю в большом трехстворчатом шкафу (подарок деревенской родни со стороны матери); справили ему гардероб и, под каждый костюмчик, отдельную биографию. Сначала в ход шел только старый морской китель в компании с бескозыркой: потом уже Филимоша стал щеголем.

По негласному договору все новые друзья дома знакомились с нашим верным соседом Филей. Всякое, конечно, случалось…Особенно вечером, когда мы с Машкой выключали свет и просили нового гостя «выпустить котенка из шкафа». А тут еще Дядя Жора достал нам фосфору, вообще – финиш! Машка только успевала сигать за кавалерами в окно: собирать трофеи. Зато головных уборов у Филимона – шляпный секонд-хенд можно открыть.

Знаю, что вы подумали: и дети – полоумные и «куда родители смотрят»?..

А как вам это: перед очередной «Африкой «решил Родитель№ 2 устроить прощальный «сударик» с коллегами (солидные – все, на «мальчишник» пороху уже не хватает). Я, как и положено, ютился у Машки, в «детской»: моя комната была попросту оккупирована.

В разгар торжества (уже пели песни прошлого века: про «компас», «надежду»…) вдруг решили пригласить к столу и нас: «племя младое». И что мы узрели?.. Да Фильку при полном параде: белоснежный халатик (залитый кетчупом: Филя – ел?..), стетоскоп и вполне себе докторский колпачек, съехавший на одну глазницу. Челюсть раскинута «как море широко»: то же – певец!

На следующий день я уже въезжал в свои законные владения.

А вот Филя возвращался в свой шкаф без радости: то падал на меня, обнимаясь, то отстраненно погромыхивал костями… Сидя – такую махину не быстро пристроишь!

А Машка, как назло, застряла у подруги.

Петька и его собака

Больше всех возмущалась баба Уля, квартирная хозяйка Петьки: «В доме – детки, а лифт – один! Выйдут детки, а тут – здрасте! Квартирант завел собаку…Мотоцикла ему мало!»

– Хоть бы щеночек был, ладно! А тут: большая, черная, лохматая – гоцает по хате что твой страус. И – седой, паразит. А голодный – пожизненно: утром оладьи жарила, так сел у порожка – и без взятки не выпустил!

Общество под липой дружно всплескивало руками – и поплотней усаживалось на лавочке: все ждали «Баскервиля», как определила Мелания Сидоровна, самая культурная женщина нашего подъезда.

Пока дом страдал, Петька занялся дрессировкой. Установил бревно на детской площадке и нещадно гонял своего «пенсионера» по азам сторожевой и караульной. Особенно он старался, когда через площадку бочком пробирался Андрюша. Или из своей бесконечной машины вываливался его новый сосед, взявший в аренду почти весь второй этаж (кроме квартирки бабы Ули). Все его называли ББГ (Большой Белый Господин) и был он каким-то крупным постановщиком – одним из тех, которых город приглашал для проведения ежегодного карнавала.

ББГ любил встревать в споры. Вот и сейчас: перед самым входом в подъезд, затормозил. Огромный, в белой футболке с длинными рукавами, он словно вырастал на фоне окна – и подавался головой куда-то ввысь. А бедный Андрюшка и вовсе за ним пропал. Стал тенью на асфальте. Тогда я высунулся из окна – и увидел всего нового жильца. Вкруг его головы реял бронзовый ежик. Пижон. Он говорил, глядя сверху на лохматое Петькино приобретение:

– Какой ризеншнауцер, какой эрдель – прости господи, – терьер!? Дворняга бестолковая. И имя ему – Бобик!

Но вот здесь он ошибся. Я сам накануне подслушал…(Ничего плохого в этом не вижу: если есть распахнутые окна, будут и распахнутые души.)

(Кстати, стихов не пишу, не цепляйтесь.)

Так вот, Машка возлежала на моем шикарном подоконнике, а Черноухов учил собаку приносить газету. Поставил в центре двора, у самых качелей, нашу умную Меланию Сидоровну, а сам прятался за лавкой. По его сигналу старушка доставала из сумки газету и, подражая письмоноше Зине, тоненьким голоском приказывала растерянной собачьей морде: «Ну, че уставился? Бери прессу – и вперед! К хозяину бегом, чучело морское…».

И он принес! Принес эту газету…Машке! Она перегнулась – и забрала ее. Оба они неравнодушны к моей сестре: Петька и его собака.

Вечером он опять слонялся возле наших окон. Машка мечтательно глядела на закат: только что проводила Андрэ и ждала Катьку, чтобы посплетничать вдоволь.

– Не нравится мне ваша компания, – бубнил за стеной Черноухов. – Театр – это обман. Давай лучше возьмем пацана – и съездим в Заозерное, к маяку. Там тихо: все курортники на городских пляжах.

Машка раздражена (я чую это по голосу).

– Запомните, Петр. Во-первых, никакого Заозерного; во-вторых, с чего вы взяли, что его надо хватать и куда-то везти? Он – не на каталке, а на вполне себе приличном транспортном средстве с электромоторчиком. Хотя предпочитает механическую тягу…Но это – для развития рук. Он же пловец. Руки для него – все! И потом…

(Ага! Вот что ее действительно беспокоит…)

– Если театр – обман, то почему вы туда ходите?

– А я и не хожу! – Взбрыкивает Петька (ну не тянет он на солидного Петра). —

А Машку – несет:

– Обман со сцены – РОДНЕЕ, чем такой же с экрана?.. (И вдруг: глупым Катькиным голосом.) – Живой актер, живая сцена…Магия пустого зала. Ах!.. И руку пожать кумиру, да? Он – в рыцарских доспехах, прекрасный как Аполлон…Завтра он принесет мне цветы в костюме символа года…

– В «собачьем», что ли? – Оживляется Черноухов.

– Мама Андрея – костюмер в «Волшебном Очаге». А что касаемо собаки, так его лучшая роль, с вашего позволения, именно собака. Артемон, если вам это что-то говорит.

– А этот – Аполлон?

– А этот Аполлон – концертный номер. Всего лишь. «Ты – изо льда, моя Изольда! А я – твой преданный…». В общем – это вам не интересно.

– Цветы притащит в зубах. Понял.

…Но обманывали не только его (я заметил, что это – ужасно заразительная вещь.)

Была как раз пятница в тот вечер – и мы нежно обнимались с родителями по видео-звонку. Половина из нас была счастлива. Они что-то там радостно тарахтели, а я все глядел на нездешнее солнце, нездешние облака (плывущие к далекой полузаснеженной горе), а еще – на смуглых людей, которые стояли за плетеным заборчиком – и чему-то радовались, хлопая в ладоши. И я мучительно хотел – ТУДА, к ним, ко всем сразу.

…Однажды, во время внезапной краткосрочной побывки, Дрон Большое Ухо (еще из моих прозвищ) подслушал замечательную родительскую беседу.

– Мы сейчас в спокойной африканской стране, – настаивала мать вполголоса. – Мы бы могли забрать Даньку. Он бы так и учился дистанционно, а плавать мы бы возили его на океан. За девочкой приглядывали бы Миллеры: все-равно она там пасется…

Они думали, что я давно заснул в этой чертовой коляске.

А я – не заснул. Я сразу представил СВОЮ Африку – и жгучую, до любовного томления, жизнь. Настоящую жизнь: со всеми этими попугаями, бегемотами, орущими макаками. Ранчо на утренней заре – и целый табун, из которого я выберу себе жеребенка (уже проходил иппотерапию: это гораздо круче, чем плавание).

Я все это представил – и взвыл! Я ревел внутри себя. Потому что никто и никуда меня не возьмет.

И папа (вернее: Родитель№ 2) сказал:

– Мы сейчас хорошо укладываемся в кондиции. За ребенка – дополнительная плата. Зачем нам лишний расход?..Мы решили собирать деньги – или их тратить? Одна поездка к океану обойдется…

И я заткнул уши. Все остается прежним: «поняшка» – и прикрепленная к ней сестра (для ухода и кормления). Не будет мне Африки, ничего не будет…Сгиньте, ранчо и макаки. Прочь с моих глаз, бестолковая черная прислуга. Ноги же есть – ступайте куда-нибудь. Я не просто сын Лучших в Мире Родителей (об этом зудит Седая Дама); я – и сам лучший в мире Источник Экономии. Надеюсь, эти трудолюбивые люди купят вскоре искомую квартиру с большими потолками. И – подальше от нас.

Я знаю, о чем вы сейчас вздыхаете, ЛЮ-Ю-ДИ! Что я – злой, завистливый, неблагодарный. И у меня нет к ним жалости.

Вы правы. Нет.

Я ее УТОПИЛ.

Победитель местных дур: Леха Брасович Шампур

Однажды (это было еще до моей «спортивной карьеры») Седая Дама загнала меня в Уютный Переулок (на ее «супер-ракете» – это запросто: такие делают в Швейцарии и только по заказу). Седая Дама, значит, затиснула меня в этот Уютный, и я на своей тарахтелке никуда не скрылся. Да и не пытался, в общем.

Она подъехала на меня (да, да – «на меня», а не «ко мне») и так сдавила руку, что я понял сразу: слухи о том, что она в юности повредила спину на брусьях, будучи гимнасткой – это всего лишь слухи!.. Она точно занималась самым свирепым самбо.

А дальше она погнала волну: «Как это здорово – заниматься спортом!»

ЛЮ-Ю-ДИ, и вы ей верите?

Но в доме у нас мгновенно завелись журналы с качками и – сопутствующие им, пересуды о рекордах. Седая Дама не уставала в своих происках; она доставала всех – и однажды я с удивлением увидел себя уже сидящим на бортике нашего паралимпийского бассейна.

Долго ждали тренера. Пришел хмурый, малоразговорчивый дядька с лошадиной мордой.

– Сан Саныч, – буркнул он, примащиваясь рядом. – Савраскин.

Потом он накричал на мою мать («Что вы топчетесь? Выход – там!»).

Потом сунул мне в руки какую-то безобразную тяжелую харю (с табличкой на шее), после чего …просто СТРЯХНУЛ меня в воду.

Вот что он думал? Что я задергаюсь, нахлебаюсь, позову маму-Гренадера, наконец?..

А я – мальчик, живущий у моря.

Я паучком (в раскоряку) опустился на дно и уже здесь рассмотрел толком выданную мне образину. Это оказалась жаба из литой резины; и имя ей было «ЖАЛОСТЬ».

Потом я оглядел всю подводную коллекцию. «УПОРСТВО» – бобр еще тот; «СМЕЛОСТЬ» – вся Евпатория в этих таксах! – и дядю Крота с неизбежной лопатой, символизирующей ежедневный труд.

Взять я мог что-то одно. И я взял: кусок отвалившейся кафельной плитки.

– Ну ты и фрукт! – Сказал тренер, обозрев трофей. – Сколько тебе лет, засранцу?

Я понял, что церемониться он со мной не будет. Оно и к лучшему.

– Десять, – сказал я. – И я – не засранец! Показать?..

Когда мы возвращались домой, мама несколько нервно спросила:

– Ну, как тренер? Хорош?

– Зверь! – ответил я. – Конечно, хороший.

ЛЮ-Ю-ДИ, вы знаете, что такое бассейн ранним утром?

Когда дежурные тетеньки сладко дремлют, баюкая вязанье, а над огромной чашей воды незримо колышется воздух.

Вы скажете: очнись, мальчик. У тебя – море под боком.

Есть. А почему вы сами не загораете на этом пляже? Ну, где «особенные дети»?

Вот я – поменьше еще… Мать тащит меня к воде, как плененного крокодила. Даже борозда остается: от двух беспомощных пяток.

Папа при этом, заложив руки за спину, внимательно изучает «Правила поведения на воде»: он их видит впервые: каждый день.

Машка с Катькой вообще ничего не изображают. Уходят на соседний пляж.

То ли дело бассейн: причем именно НАШ.

Когда тут все СВОИ.

Я числюсь полуздоровым (ноги – не в счет). И лесенка ни к чему. Просто – бултых в воду.!

Главное – шапочку не забыть. К примеру: в нашей группе – они все желтые, а, скажем, у незрячих, – красные. Для тренеров и инструкторов – очень удобно. Седая Дама расстаралась…И то: на брусья с ее диагнозом не возвращаются. А плаванье многих бедолаг пригрело. Сам слышал, что она до сих пор «ветеранит», (в смысле – принимает участие в ветеранских заплывах.)В тот день, когда я решил бросить бассейн, она даже Европу взяла.

Опять звонил тренер: на домашний телефон.

Голос у Савраски – напряженный и вкрадчивый, как у военкома, поймавшего дезертира.

– Сачкуешь?

Да, я сачкую. И дальше собираюсь.

– Что молчишь? Обошел тебя Брасович?

Ах, ну да. Леха Шампур меня «обошел». Это Леха-то?

…Он всегда был вторым. Но теперь у него – путевка на краевые гонки. А я, как уверен Савраска, буду «хлебать чужую волну». Жесткий мужик. Чудо, а не тренер.

Сан Саныч бурчит свое:

– Восемь тренировок!. Ребята интересуются.

Ага, нужен я ребятам: мы тут все – на порядок «злее», чем эти хваленые здоровые спортсмены. Для них проигрыш – только накачка от тренера. У нас же – еще одна упущенная возможность. Возможность увидеть (или услышать: для кого как) – хоть краешек нового мира; пусть для начала это – старая избитая мостовая соседнего города, по которой молодым нетерпеливым ногам пробежать – раз плюнуть!

А мы, притороченные к своим «телегам» и «ракетам», мы познаем новые земли, как раньше флибустьеры – чужие острова!.. Это волнующее до икоты дрожание в кончиках пальцев – и совершенно дикая мысль: вот сейчас, сейчас – за тем поворотом! Случится нечто незнаемое, но – прекрасно ожидаемое.

…Что он там все ворчит в эту свою трубку? Ага, вот.

– Так ты придешь?

(Если бы я мог ХОДИТЬ, ты бы меня вообще не увидел…)

Я нажимаю на самую прекрасную кнопку в мире.

Прощай, Савраска!

ББГ + ББЛ

Наверное, в каждом многоэтажном доме есть свой любимый самодур.

У нас это ББГ: Большой Белый Господин. Когда он проходит, кажется – что все вокруг вытягивается во фрунт: лампы дежурно вспыхивают, лифт подскакивает, а народ на площадке сбивается в сторону. Туда, где под липой на вечной скамье доживает свой век поколение ПЕНСИ.

С площадки – два выхода: по лестнице (двенадцать ступеней) и – второй (для меня лично) – по пандусу.

Так вот. Когда я выкатываюсь, весь народ аккуратненько сходит по лестнице. Пандус – мой!

Но не таков Белый Господин. Не торопясь, всегда в сопровождении своего телохранителя Буцая, он не спеша шествует по моему спуску. Там, внизу, его уже ждет распахнутая дверца автомобиля. Я уже молчу про его цвет…Да вы уже догадались: Большой Белый Лимузин (ББЛ). И ничего удивительного нет в том, что водила у него – черный и блестящий от испарины эфиоп.

Первым делом хозяин сообщил поколению ПЕНСИ, что эфиоп у него – настоящий. Совсем дикий. Чтоб не удивлялись… Он его долго искал. И мундирчик заказал и фуражку.

А от обуви этот гном отказался: ну, дикий он, лесной человечище!.

И вправду – дикий. Маленький, горбатенький, с острой, опять же горбатенькой мордочкой и круглыми, почти без ресниц, очами. Сразу ринулся к скамье, запрыгнул на ближайший сук и, после короткой схватки, выгнал из дупла липы нашего местного кота Челюскина. Это Челюскина-то! Самого огромного кота Евпатории…Мейн-кун, слыхали?

Так и стал там жить, честно. А ББГ ему по утрам еще и гусениц приносил: к вящему ужасу всего «педсовета». И он их ЕЛ.

Как это дитя Африки получило права – тайна. (Говорят, что ББГ купил их вместе с лимузином.)

А у меня начались неприятности. Каждый вечер это чучело ставило свою машину в самом конце спуска, напрочь запирая мне выезд. И каждое утро – тоже. Моя коляска еще не научилась ходить по ступенькам. И утро и вечер превратились в проблему. Я выкатывался к самой бровке и – ждал. Ждал, всматриваясь в левое крайнее окно на втором этаже. Там, в темном треугольнике распахнутых штор, торчал государем в окне Белый Господин. Не спеша пил свой кофе, отдавал своему церберу свои поручения, кидал в дупло свои ключи от машины (и они никогда не летели мимо: водила успевал цапнуть лапкой…).

Если кто-то из жильцов возникал («Безобразие! Мальчик не может спуститься…»), из дома тут же вываливался Буцай и, ухмыляясь, раскачивался на пятках, изумленно пялясь на храбреца.

И самые отважные пробегали мимо: не любят у нас ссориться с богатыми… Но как бы я раньше не вставал, эта чертова машина торчала внизу!. А Господин медленно пил кофе. Да и после кофе никуда не опаздывал: нынче все руководят по телефону. Вот и он туда же.

Поторчав на площадке, я возвращался домой. Дома разрывался телефон.

«Кузнецов!», орал тренер. «У тебя совсем нет самолюбия? Мне подъехать, лузер? »

Ага, подъезжай. Скучно Белому Господину, только и ждет, кого бы унизить.

И я жалел, что дома не раздаются шаги Гренадера…Раньше в дом вела только лестница. Родительница подхватывала меня, коляску – и в свободную руку что-нибудь купленное для обеда. И тащила все это вверх.

А тут им засветил контракт в джунглях. Папе – хирургом; мамке, само собой, принимать роды. Договорившись с Дядей Жорой (он подрядился опекать нас), проинструктировав почтальонку и соседей, мать все-равно столкнулась с неразрешимой, казалось, проблемой: к дому вели только ступени. А Машка в «гренадеры» не годилась по определению. Весь вопрос уперся в какую-то бумагу…И тогда мамаша бросилась в ножки Седой Даме (она к нам благоволила: называла меня крестником). С помощью Седой его и построили: МОЙ ПАНДУС.

Временами я его ненавидел: МОЙ ПАНДУС. Он забрал у меня ПАПУ и МАМУ, а вернул мне РОДИТЕЛЕЙ под номером № 1 и номером № 2.

…Что скрывать – ОНИ были безумно рады, когда сорвались навстречу новым землям, облакам, материкам. Они сами стали детьми: ДЕТЬМИ СВОБОДЫ. «Дети свободы, Данька. Ты должен понимать…». Это – дядя Жора.

И вот – опять. Воскресенье…Август, жара, город ждет карнавала. А я, как дурак, торчу на площадке. Кричу в дупло черному пигмею: «Как там тебя? Отгоняй свое корыто…»

Он кивает, странно (не по-человечьи) раздвинув губы. У него есть начальник. У начальника – ключи. Всем наплевать, что вчера звонил Леха. Он сказал: «Завтра воскресенье: святой день.» Он сказал: «Давай махнем завтра: на набережной уже строят что-то, пляж «Бизон» перекрыт…». Он сказал: «Давай погоняем девчонок, там девчонок – утопись!.. Только я пересяду в твое «турбо, лады?»

Это мы так гуляем. «Турка «у него старая; как все из этой страны: снаружи – навороченная, но все это бижутерия. Зато – самая дешевая «коляска для спортивных и активных». Поэтому он любит рассекать на моей, итальянской, с электроприводом. И я в нашей связке – вроде как «случайно встреченный друг «, если он заарканит такую же бойкую наездницу.

Позднее уже утро. Но выезд, как всегда, заперт. Длинный белый лимузин. Черная харя уже в кабине. Иногда он выскакивает (привычно протирая что-то там на капоте) и рассевшиеся под липой старушки пугливо подбирают ноги. На повестке дня у них всегда злободневный вопрос: он моется, эфиоп, или ему не надо?

Пробегают озабоченные жильцы, поругивая Белого Господина – и шаркают вниз по ступенькам. И кот Челюскин мешается тут же, не решаясь занять дупло.

Жара уже подъедает площадку; я все еще кручусь у спуска.

Я так увлекся, что все упустил. А он – уже рядом! Весь в белом, только сандалии коричневые. А что на голове – я не понял. Я туда просто не достал. ОН – возвышался. Воздвигался, встраиваясь в свободное пространство. И еще:

ЛЮ-Ю-ДИ! Заходя на нашу (колясочников) территорию, никогда не складывайте на груди свои руки. От этого вы кажетесь еще выше снизу.

Я поздно спохватился. Он уже вырос надо мной – могучей белой колонной, подпирающей небо. Потом он нагнулся, одним только взглядом засовывая меня еще глубже в коляску. (Хотя – куда еще глубже?)

Он смотрел на меня так, как дядька Мотыль из соседнего дома, которому неожиданно притащили диковину в его коллекцию насекомых.

– Дай лапу, друг! – Доверительно донеслось с высоты. – А я тебе дам косточку. Вкусную косточку, гав?..

Тяжелые его грабли прямо пригвоздили коляску к бетону.

– Чего надо? – Заорал я в его склонившуюся морду. – Иди отсюда!

И сразу загалдели старушки: моя единственная опора. Баба Улька запричитала, что ей мешали спать ночью: сейчас вот она пойдет – и вызовет участкового…А Мелания Сидоровна добавила: «Ступай, ступай, потом нам расскажешь».

– Щеня, ты чо – не понял? – Голова искренне удивилась. – Я же по-хорошему: знакомиться… Граждане! – Вдруг завопил ББГ. – Я же для них (и он указал на меня), все для них стараюсь.

Будут жить, как детки у пчелки…Вы что, на стены не смотрите? Буцай, – засигналил он в окошко. – Тащи агитацию…

Буцай приволок несколько рулонов: на первом плакате оказалась реклама ЖЕНСКИХ БОЕВ В ГРЯЗИ (ага, как раз для нашего чопорного «педсовета»!), на другом – еще почище: какие-то разноцветные шары – с игривой внизу надписью: «Хочешь сладкий сюрприз, негодник?». Потом вообще что-то непонятное: женская голова в тумане, прямо над ней – затейливая ювелирная штука, явно под старину – словно разобранная на части корона, и все это под размытым текстом: «кому достанутся ПРОПЕНДУЛИИ?».

Швырнув эти образцы на колени старушкам, ББГ гневно уставился на помощника.

– А где самое главное, пиратская твоя …академия? Где ОАЗИС, я в кого говорю?

– В меня… Все, значит, там, на «Бизоне» – у массажиста, то есть – бич-менеджера. Сами велели ему отдать…Сбегать?

– Не надо. Ступай туда…Благодетелей здесь не любят…Отсталые люди!

Он опять опасно склонился.

– Сам ложкой не расхлебаешь своего счастья, юный …технопитек! А сейчас признавайся, как звать сеструху. А-а, не слышу!

Я молчал, в первый раз ощутив себя партизаном на допросе.

– Машкой ее зовут, – отозвалась со скамьи ренегатка. – Но она только школу закончила.

Голова Белого дернулась и отъехала в профиль. Из-под страха мне даже показалось, что она раздулась – и стала размером с его же лимузин. (Зрительно они было на одном экране.)

– Машка, значит. – Он вдруг улыбнулся: вполне безобидно. – Здорово!

И слегка качнул мою коляску. Я чуть не выпал!..

– Что, малыш, не пускают? – Он маршальским жестом указал вниз, на запирающую выезд собственную тачку. И завопил, как полоумный, размахивая руками.

– Сволочи!..Мироеды!.. Кровь народную пьете…Зажрались! – Его крик взметнулся ввысь, прыгая, как человек-паук, по балконам. Захлопали двери и форточки. – Нахапали, а теперь разъезжают, капиталисты чертовы, мистеры-твиттеры…Владельцы заводов, блогов, берлогов! А дитю куда податься (он вновь потряс коляску)? У него, дитяти, крылышек нет.

– Правильно. – Прошамкала ренегатка, имея в виду что-то свое. – Совсем нету совести.

И тут я почуял, что мое кресло стало двигаться в режиме укачивания: туда – сюда, туда – сюда.

Он качал меня одним мизинцем! И в такт движению, как у болванчика, скользила его морда. Я зажмурился – и тут же огреб легкий шлепок по затылку.

– Малыш, ты заснул? Даже «пи-пи» не хочешь?

Тут я услышал новый звук: кто-то легко и споро перепрыгивал через ступеньки. Кто-то больше ребенка, но меньше человека. Вслед раздавались шаги покрупнее.

– Даниил, живой?

Странный вопрос. Не такой уж здесь страх, чтобы помереть.

Я развернулся – и чуть не «поцеловался» с раскрытой собачьей пастью. Черноуховская собака жадно дышала после утренней тренировки. Сам Петька то же был взмыленный: казалось, что его черная футболка (с неизбежным котом в кимоно) вздымается сама по себе.

Лавочка при виде Петьки возбудилась и пришла в движение. Всех опередила Мелания Сидоровна.

– Хам Хамыч! – Указала она всем на ББГ. И победно сжала губы.

А Петька уже попер на господина в белом, хотя мог бы и обойти.

У начала пандуса он подозвал собаку («Пошли, Тристан. Новая игра…») и не спеша стал спускаться вниз.

– Э-Эй! – Предостерегающе крикнул Белый Господин…Но Черноухов даже не тормознул.

Его собака бодро обежала по периметру всю машину и, наконец-то, унюхала то, что искала: правое переднее колесо. К нему-то она и пристроилась, шикарно задрав лапу.

Я так и не понял сверху: не то подоспевший Петька вышвырнул водилу, не то он сам выкатился от греха подальше… В след ему Петька запустил огромную, как поднос, фуражку.

А потом он нежно стронул машину с места и, на виду у всех, задами провел ее в глубину двора, где и поставил на новую стоянку: между двумя мусорными контейнерами.

Даже не захлопнув дверцу, Черноухов спокойно вернулся к освобожденному устью пандуса. Там он похлопал за ушами подбежавшего Тристана. Потом он поднял голову и крикнул наверх, адресуясь по-соседски к автовладельцу:

– Ты там подтолкни пассажира. Он что, заснул?

Белый Господин стоит передо мной. Теперь он сам запирает спуск: всей своей глыбой, с намертво стиснутыми за спиной пальцами.

Я зажмурился (в который раз!). Я уже представил, как лечу живым снарядом – и прямо в черную грудь. А потом перехожу на полную инвалидность: в спинальники.

Медленно, медленно – в непостижимо тягучем кадре, пальцы Господина разжались. Но еще медленнее он сделал шаг в сторону – и кивнул мне головой: «Проезжай…».

Я еще глянул напоследок (когда удирал СО ВСЕХ РУК, вцепившись намертво в рычаги, забыв про джойстик!..), они стояли, словно дуэлянты у барьера. И позиция у Белого Господина, как ни крути, была более выигрышной.

9. И вот тут-то все случилось…

Как на Лехины именины…

Ездить с Лехой – это как попугая выгуливать. Сам себе говорит – сам себе отвечает. Его большой рот никогда не закрывается: задирает всех курортных (и даже ходячих девчонок).

А на тренировках я слышу от него только дежурные фразы: «привет», «давай ты, Кузнец, первый…», «внимание: Савраска на тумбе» и т. д.

Но как только разъезжались по домам – мы становились совсем другими.

Вот скажите, о чем могут базарить два таких «крутых мачо», особенно – если их никто не слышит?

Ясно, о девочках.

Если верить Лешке (по его словам), у него целый гарем, правда – в интернете. Вот там он и рассекает. Фоток нахапал: сортирует и дурит «зверушкам» мозги.

«Какие у вас красивые ноги!», пишут ему. «Вы бегаете или прыгаете?»

А он так, скромненько: «Плаваю. Мастер спорта…Здесь я на Капри. Закат встречаю. Ничего.

Что в маске?»

И визжат, дуры, от счастья. Он им торс – в шикарном гидраке с эмблемой супермена на груди (очки – «глубинки» на морде), что там вообще увидишь?

Но ег о свите – вполне достаточно. Тем, кто требуют личного свидания, дается суровый отпор… Леха – юниор или прибыл на «ответственные сборы» или (что там мелочиться?) уже вовсю гоняется на «короткой воде» в одном «задрипанном европейском городишке». Тренер с потрохами сожрет, если узнает, на что финалист тратит свое личное время. Поэтому: все сурово, анонимно, режим есть режим.

И что? А ничего. Кушают.

И в нашем бассейне Леха числится БАБНИКОМ. Ни одну «шапочку» не пропустит…И все у него – то «звездочки», то «солнышки» (астроном-подводник!). Сейчас на подходе – некая Манютка (из слабовидящих: шапочка – с красно-синей полосой). Я ее разглядел не сразу: и маленькая и тощенькая в одном пакете. И показал мне ее не сам Шампур, а ребята с группы. Чего Леха – то боится? Она и с виду – не в моем вкусе.

А вот и мои ЗАОЧНИЦЫ.

И обе – Алки. Поэтому я зову их: Алки-Виртуалки.

Я обхожусь без «покорителя водных глубин». И без гидрака на фоне заката. Но по мозгам проехаться могу (благо, коляска тут не нужна!).

Первая Алка (по ее словам) – плод несчастной любви португальского дофина и тайской принцессы. Сейчас ее прячут в деревне под Самарой (во избежание международного конфликта). У этой Алки на аватарке – белый слон (тяготеет, значит, к Азии, к маманьке). На одной из фоток – пятилетняя замарашка с прутиком, гусей пасет. А рядом, на лавочке, дремлет подуставшая бабка (неужто – охрана?).

Сейчас она подросла, эта Алка, готовится к великому будущему: изучает «кучу иностранных языков», поэтому на временно-родном пишет с ошибками. Простим…

Я для нее – Быстроногий Олень из племени Чероки. Племя турнуло меня из резервации, выдав ружье и лошадь. Прячусь в Большом Каньоне. Выстроил вигвам; шью мокасины; играю на банджо – кажется, все? Да, мой отец, известный лекарь, умер от горя. Мать – могучая, как сосна, белая скво – то же порядком настрадалась. Просит забрать ее, потому что я – родной и единственный.

А я все шью мокасины. Вот они тут: на аватарке.

Вторую Алку никто не похищал: у нее – другой пунктик.

По ее словам, она – прирожденная экстремалка.

Вот она – альпинистка (неясная фигура на фоне горы); вот она уже с акулами – и они ее любят. А вот еще – сигает на тросе в гигантскую пропасть (вид со спины), а вот еще в пустыне (одна ладошка со скарабеем).

Еще был необитаемый остров посреди океана (кто ее там снимал, Пятница?); айсберг – она и там по льду гуляла; пока не очутилась дрессировщицей в цирке (пожалуйста: вот он лев – на аватарке).

Я сразу подстроился. Стеснительный «ботаник»: и в дождь и в жару – зонтик! Мечтаю откосить от армии. В море захожу только в шапочке, спасжилете и, на всякий случай, с надувным утенком. Еще я боюсь мышей, пауков и хулиганов. Делаю утреннюю зарядку, но только дома. Хулиганы – они повсюду!. Могут даже с утра догнать (после разврата в ночном клубе).

Вторая Алка сразу «купилась»: «Надо сделать из тебя мужика!..»

(Вообще-то не мешало бы…)

«Это просто», пишет она. «Утром встал – и скажи, что все можешь!».

…Вот тут мы с Лехой ее и подловили.

– Она – дэцэпэшка, – сказал Шампур.

«Может, даже спинальница… – », подумал я. Только безнадежники веруют, что их проблема – в болезни, а всех прочих – в лени.

Кроме двух Алок, у меня еще есть одна ЗАЗНОБА. Но это – не для Шампура.

Айше… Она – в реале.

(И сейчас я на нее смотрю только снизу вверх. Так древние на Луну молились.)

…Прогулка с Лехой, как всегда, вылилась в бестолковое шатание – сначала по Дувановской, ведущей к морю, затем по самой набережной, забитой курортным людом.

В своей гавайской рубахе Леха был неотразим (даром, что в коляске). Его это вовсе никогда не смущало.

Сейчас он мне опять лил в уши знакомую лабуду – насчет своего отца. Этот его отец, как я понял, давно слинял, когда с новеньким сыном стало все «ясно». Да многие отцы такие…Как только засекут, что пацан в футбол гонять не будет, – так сразу и вспоминают: кто – о том, что мир велик, а кто – о конкретной исторической родине. Дома этому дураку втемяшили, что папаша – чистокровный грек; Шампуридиадис …плыть не всплыть! Что дико он переживает, и уехал к богатой родне в Салоники: на заработки. Так что учи, сынок, греческий – и папашка там нахватается.

Что интересно – подарки «оттуда» прибывали регулярно. И письмецо прилагалось: всегда уже раскрытое. Там папашка писал, что скоро будет дома, греки – жуткие бюрократы; андыо, сынок, по нашему – «до свиданья»! Мы с Лехой – одного года и родились в один месяц. Только он – на неделю раньше. Но когда мы выбираемся из дома, Шампур у нас – всегда именинник!.. Как-то раз, случайно, я заловил почтальонку Зину в Уютном переулке; «Вот, – сказал я. – Теть Зина, если честно – вы же друг нашей семьи! Вы и нам посылки доставляете…Неужели, к Шампурам действительно что-то из самой Греции приплывает?».

И усмехнулась она как-то странно.

– Не тебе завидовать, Кузнецов! – Это она намекнула, что – как бы там ни было, у меня родителей полный комплект, а Лехина мать умерла в родзале.

А я – не завидовал. Просто Лехина бабушка всегда предъявляла посылку в раскуроченном виде: «таможня у нас – жуткая!». Ага…

Поскольку и мои предки и его «греческий папаша» были на заработках, мы с Лехой считали себя чуть ли не сводными братьями. Правда, мои все-таки появлялись иногда (занимая мою жилплощадь). А у Лехи в этом смысле дела шли туго: там и праздновать-то негде было…Низенький, перекошенный от старости домишко с самодельным, «народным пандусом» из случайных досок. Зато никто и не суется в его каморку. А самое главное – никаких близких соседей.

Я думаю, что именно от бабушки – улыбчивой спокойной старушки, у моего братухи – всегда прекрасное самочувствие. Иногда мне кажется, что он вообще всем доволен. Странно…Я этого не понимаю.

Вот сейчас напялил на башку колпачок именинника – и катит на радость торговкам, забившимся в тень от солнца. Его тормозят, впихивая «бедному мальчику на праздник» то уже наполовину пробную гроздь винограда, то – выбрав поменьше, початок свежесваренной кукурузы, то вообще пирожок из дома. А он их так благодарит, приложив руку к сердцу, что они все хором изнемогают от внезапной жалости – и еще крестят во след.

А я еду с другой стороны, чуть впереди – это чтоб самому не оказаться жертвой их всеядной скорби!..

Потом мы долго стоим (как две полусамоходные баржи) на приколе у трека, где ребята осваивают ролики. Мы едим нашу дань, попутно разглядывая свежие плакаты. Теперь я понимаю, с каком человеком связался глупый Петька…Все стенды завешаны постерами с его боями в грязи, «сладкими сюрпризами» и загадочными пропендулиями, которые получит «самая обаятельная девушка побережья». Увидел я и рекламу того самого ЛОГО-ХАУЗА, которой не оказалось у расторопного Буцая. Какой-то павильон со множеством дверей, стены – прозрачные: ну прям тебе мебельный магазин на распродаже! И всюду – лозунг: «Вступайте в ЛОГО – ХАУЗ, мы сделаем вашу жизнь краше!»

Вот и вляпался Черноухов. Большой Человек – этот сосед… Даже есть официальный титул: ПОПЕЧИТЕЛЬ ГОРОДСКИХ УДОВОЛЬСТВИЙ. И что перед ним Петька, недоученый монтажник, ну скажите!..

Прежде, чем разъехаться в этот замечательный день («амурную» его часть Леха потом будет выдавать порциями), мы еще вместе подкатим к четырем фонтанам. Сейчас, в разгаре дня, они не полощут воздух струями. Меж бетонными вместилищами воды бродят одуревшие от жары аниматоры в тяжелых поролоновых «прикидах»; здоровущая пятнистая лошадь уже примостилась на лавочку, обмахиваясь хвостом как веером. Перед ней стояла Свинка ПЕПА, отведя – на всякий случай! сигарету от дорогущего костюма. Другой рукой страдалица обнимает башку с пятачком – огромную, как на великана. Подтягивалась в тень пара телепузиков и еще весьма странное создание, совершенно неузнаваемое… (что-то я сам упустил в недавнем детстве.)

Не сговариваясь, спустились с Лехой к морю. Ага, море справа перекрыто забором (все с теми же пропендулиями). И пляж «Бизон», соответственно. В нарушение всех курортных норм, здесь – большая стройка посреди белого дня! Работяги в оранжевых жилетах что-то мастерят, слышен мат (похоже, что без него ничего нигде не строят); на входе, сменив охранника, уже торчит незаменимый Буцай. Видно сквозь дырявый забор, как мечется среди помостов и палаток обезумевший от новых обязанностей дядя Жора, (еще вчера работавший здесь массажистом). Между прочим – друг нашей семьи. Сам – терапевт, но считает себя экстрасенсом. Этим и перебивается учебный год (еще и каждую пятницу таскается к нам на видеосеансы с Африкой). А лето, извините – это дойная корова для всех курортных местечек. Полгорода здесь вертится.

Все «Лехины дни рождения» мы заканчиваем «у Геракла». Возле него всегда курортницы. Эй, я подчеркиваю: КУРОРТНИЦЫ, а не – курортники. Дамы его обожают: лежит этакий мачо, сам бронзовотелый, вальяжный такой (словно хахаль в будуаре). Дамы лезут в очередь: делать селфи. Мужик-то голый!..

Видели бы их мужья, убежавшие поближе к пиву (на вынос не продают!), что здесь вытворяют дамочки…особенно по вечерам.

А – если б еще и слышали!

Даром, что ли, мы здесь с Лехой пасемся? Особенно по вечерам.

Но днем дамы – сдержанны. Днем – нельзя. Днем – дети. Днем – только это:

– Будьте любезны, отойдите влево…И вы, и вы («Да-да, с вашим прекрасным малышом! Спасибо. Я хочу снять Геркулеса на фоне этого белоснежного чуда…»).

Что-то новенькое…Для таких дамочек «белоснежное чудо» – это или облачко или. яхта!

Упираясь в подлокотники, я – как змея, медленно вырастаю над коляской.

Яхта!.. Оттолкнувшись от горизонта, прет нагло в акваторию (куда доступ малотоннажным судам запрещен). Все ближе и ближе. Вот развернулась – и вся женская часть пляжа охнула, будто узрела свою мечту. (Ага! так и называется «Мечта Мазая». По нижней кромке белоснежного борта (прямо над волнами!) мчались веселые зайчата, кувыркаясь друг через друга!. А из-за форштевня высовывалась одна большая строгая лапа и такой же огромный косящий глаз: мама-зайчиха не дремлет!

Судно двигалось; малыши кувыркались…

Кто мог позволить себе такой тюнинг?

На палубе – два молодца: встали по местам, охраняя пока пустое место…А вот – и девица из белых дверей рубки (хотите, скажу пошлость от нашего Дикуси, того самого, что читает рэп после полуночи?.. Так он говорит: «Яхта без красавицы, что клев без рыбы.»)

Устроилась, закинула сиськи за борт.

…Стоп! Я схватил мобильный.

– Машка, ты где?

– Дома. «Заряжаю» Филимона. Андрэ уже у двери!

– А Катька? Где твоя пдруга, Маша?

– Где-где…У репетитора, забыл?

Ничего я не забыл! Катька наладилась поступать на отельера (это такой курс: «Гостиничное хозяйство», самое то для курорта.) У репетитора она, ну-ну.

И я развернул колеса в сторону дома. Ее дома.

Штормовое предупреждение

Кто мне, в сущности, эта Катька? Никто. Одноклассница сестры. И то, что она торчит сейчас на палубе яхты «Мечта Мазая» – мне по фигу. Я наперед знаю, кто еще не вышел из белых дверей.

Во след мне что-то кричал мой бессменный напарник по заплывам. Но сейчас мне было не до Лехи, совсем не до Лехи!.. С Дувановской я выехал на площадь, и за каменными львами побежал к трамвайному повороту. Словно кто кулаком толкал меня в спину: быстрее, ну – быстрее же!.. Финишируя, я почти пролетел свой собственный пандус, сдал назад, – чтоб только глянуть в знакомое окно (МОЕ окно).

И там – непонятное: злой Машкин профиль и – на пол-экрана, слишком благополучное лицо нашего великого артиста и (кадр влево) – «вот и он, вот и он – наш веселый Филимон!». Самая страшная его ипостась: ХИРУРГ ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ. В меру окровавленный халатик, стетоскоп, повисший на грудине (анахронизм, но что поделаешь…); ну там еще шапочка, перчатка медицинская с откусанным «пальцем»…(Машка знает толк в деталях.)

И все трое ПИЛИ ЧАЙ. Спокойненько так, деловито. Никогда не поверю, что этот хилый чувак с «переговоркой» в ухе, – единственный, кто морально уцелел после первой встречи с нашим Филимоном! Что-то не сложилсь…

И сама Машка сделала знак, чтоб я катился дальше.

У Керимовых – свой байрам. Чуть не опрокинув мой драндулет, как ошпаренный, – выскочил, наперевес с хурджином, бобо Худайберды, отчим Катьки. И, выбросившись из дома, чуть ли не в припрыжку припустил по улице, успев крикнуть мне на прощанье: «Салом, джигит!».

А ведь обратно: вежливый, обходительный. За руку здоровается. Вот сколько раз увидит на дню – столько и приветствует. Приветы передает: сестре, родителям и, обязательно, «Филимону-бобо», потому – что со слов падчерицы усвоил, что это самый пожилой мужчина в роду».

Двери за ним не захлопнулись: меня увидели. Мне даже кивнули, приглашая.

…Еще тот характер. Не лицо – а маска застывшего размышления (чего бы ни касалось – она никогда не договаривает…). И в руке у нее всегда – недокуренная сигарета под чопорным узким рукавом.

Звали ее Эмилия Карловна (а вы знаете немку, которую звали иначе?).

Обычная в Крыму семья: муж – узбек, жена – фрау, дитя, как водится, русская девочка. Отчим ее удочерил, но фамилию гордая «дойч» отстояла.

Так что проблем, (когда нужно «прижать» Катьку), у Машки – нет: достаточно пригрозить, как она, подлая Машка, представит ее новому кавалеру по полной программе: Екатерина Худайбердыевна Миллер.

Не только я не мог понять, что связывало их, таких неповторимо разных: нордическую валькирию (пусть даже – с усохшими крыльями) и совсем не чванливого, скорей – покладистого, сына степей.

Зина – почтальон, (которую наше сообщество домовое кличет Зина-Новостей Корзина), авторитетно заявила, что в данном случае тут виноват «квартирный вопрос»: он всем рулит!

– Был у ей, у Карловны, другой муж – Адольф! И жила она на третьем этаже, за собором…

«За собором!», взволнованно переглядывалась лавочка.

– Пришел Адольф, а дома – Ральф… Тот, который в их землячестве главный. Вот такой случился «гутен-морген»!..

– В морду дал? – Наводили бабоньки мосты.

– И поди – ногами…

– Да нет… – Сомневалась гордость дома, культурная Мелания Сидоровна. – Сели, шнапсу выпили.

– А вот ты не путай! – Не соглашалась Зина. – Всего-то и сказал: «Фатера – моя! А ты с дитем – ступай лесом…».

– Вот – гад! – Обрадовалось общество. «С дитем, на мороз…».

– Да не, жарко было… – Вздыхала почтальонша. – Глобальное потепление, слышали?..В то лето и косатки покидались на берег, весь берег в косатках, ужас! И наши соловьи до своего Конго не долетели – так полстаи и рухнуло: прямо в море.

Бзик у нашей Зины – переживать за всех зверюшек.

…Да вот еще: дочка Миллерши как-то сама у нас на кухне проговорилась, что «прошлый папа» – вот так взял и выставил маму ни за что: за ерунду какую-то.

А что у нас – ерунда? (Налево сходила. Делов-то…)

Но вот самое интересное: на каком пунктике они сошлись: (очень образованная Эмилия Карловна и, скажем так, во всем остальном – добрый Худайберды), никто не знает. Может – действительно, квартирный вопрос?

Дом у них, конечно, примечательный. Видимо, сам узбек и строил. Шикарный пандус… (Даже обидно, что в семье – ни одного инвалида). Участок приличный, а нигде – никаких ступенек. Вот где рай-то… (катайся – не хочу!); яблони там всякие, огороды можно развести; бобо (дядюшка по-узбекски) Худайберды арык копает (правда – уже который год…); чинару, орех посадил над арыком (те уже выросли почти). Есть капитальный гараж (вся лачуга Лехина поместилась бы!..)), но на машину бобо еще не собрал. Еле-еле второй этаж до ума довел: занятый человек. И служба у него суровая.

Я сам как-то слышал, проезжая мимо чайханы у Гезлевских ворот: «Худайберды – маленький человек, но – большой начальник. Все люди стоят и слушают: один Керимов знает, что делать. Мальчик: еще один чайник – двА лепешкА…»).

Это он о себе. Большой начальник. На работу – только с портфелем (ну – или с хурджином, если спешный вызов). Однажды Катька шепотом заявила Машке, что отчим «работает на правительство». Секретный агент: плыть – не всплыть!

На террасе у них – прохлада. Что-то растет рядом в бочках, выставив матовые зеленые лопасти. Горшочки – в целый ряд; в горшочках – полезные для организма специи.

Потрясающий кадр: Эмилия Карловна стоит, несколько сместившись от центра, на фоне огромного оранжерейного окна; спиной ко мне стоит: свет, пусть и разреженный, съедает все оттенки длинного – в пол, платья; правая рука – сама! подчеркивает смысл неизреченного…Только дымок привязан к мундштуку.

Не думайте об этом… Это просто – манера. Она и с дочкой говорит через плечо.

Иногда мне кажется: в этом запыленном окне она заново пытается сложить свою судьбу. Потому, что реальная ее не устраивает.

– Что еще нового в этом мире, джигит?

Как супруга узбека, она называет «джигитами» всех половозрелых мальчиков.

…И вопрос о Катьке вдруг повис в воздухе. Что-то у нее всегда припасено…Мне надо кричать, мне надо спешить – а у меня словно язык отнялся. Что она, в самом деле, уставилась в это окно: дворик свой никогда не видела?

– А куда побежал дядя Худайберды?

Дымок резко дернулся – и указал на входную дверь.

А то я сам не знаю.

– Ты за этим приехал? Да, джигит?.. Нашего дядю срочно затребовали на службу. Он же там «большой начальник», помнишь?

Я кивнул ее спине.

– Что-то там случилось, в Молочном. На трое суток увяз…Ну не может «правительство» без Керимова обойтись!.. – Последние слова она буквально выплеснула мне под ноги.

Зло меня взяло. Он же на работу побежал, а не в чайхану.

– Обсерватория – важный объект. А на вечер объявили «штормовое предупреждение».

– Да, конечно. Он там тучи метлой разгребает. Хотя, если его нет дома…

– А у вас – ВСЕ дома?

От неожиданности она даже развернулась. И тут я понял, что сказал.

– Я имею в виду, вам известно, где ваша дочь…сейчас, фрау Эмилия?

«Фрау Эмилия» – это ей нравилось.

– Естественно. Она со своим молодым человеком катается на швертботе.

Тут я выпал в осадок.

– Молодой человек, швертбот? Это я правильно понял?

– А что здесь не понять? – Передернула она плечами. – Кэтрин – здравомыслящая девушка: она свободна в своем выборе. К тому же – молодой человек посетил мой дом. У него европейские манеры. Он обеспечен, воспитан… Он и меня приглашал, но – дела, дела!

Она вдруг рассмеялась: ее позабавил мой оглушенный вид.

– Чем-то расстроен, джигит? Я чего-то не знаю о тайнах твоего сердца?

– Он весь в таком белом, да?

– Стиль Ривьеры. Да. Он весь в белом. Белый лимузин… – (Глубокий вдох.) И – белоснежный швертбот.(Еще один вдох.) Имеет свой бизнес на побережье. В основном – развлекательного свойства. Здесь же – курорт!..

Слово «курорт» она произнесла так, будто с чем-то загодя уже смирилась.

…Ай да Кэтрин!

– А твоя сестра не с ними, джигит?

– Упаси Боже!

– Ты ревнуешь? – И она так уставилась на меня, что я все прочитал в ее взгляде. У меня нет будущего: мой «лимузин» – унитаз на колесах. А ее дочь – умница.

– Узбеки называют это КИСМЕТ. Судьба. – Напутствовала она меня перед выходом. – Но в жизни есть много занятий…

Я уже не слушал. Я летел из этого дома, словно финишировал на Параолимпийских…

Дура ты, уважаемая фрау Эмилия!

Предчувствие

Я не стал заезжать сразу на пандус (мой свободный пандус!), а тормознул у подножия лестницы, залитой полуденным солнцем. Дюжина прекрасных высоких ступеней, – я давно сосчитал их глазами. Мысленно я давно по ним носился: галопом! Как Черноухов со своей утренней собакой.

Сейчас у нижней ступеньки шел инструктаж: дядька Мотыль из дома напротив вправлял мозги маленькому помощнику.

Дядька Мотыль – человек в светлом плаще. Его знает вся округа. У него есть старинный брегет в кармане и – потрясающий сачок для ловли насекомых. В сложенном виде он помещается туда же: во внутренний карман плаща. Вот без этой «купеческой луковицы» и своего хитрого сачка он никогда не является народу. Только в комплекте.

Даже на службе (а служил он там же, где и жил; вахтером соседней многоэтажки) он сидел в жару щеголем, не снимая драгоценного плаща. Сразу даже и не поймешь: портье это – или приехавший с севера курортник.

Чтоб было понятно, дядька Мотыль – самый известный в городе коллекционер-энтомолог. Я сам когда-то был на его выставке в краеведческом музее: ужас! Где это он все собрал?

Пейзажи и ракушки сейчас не в ходу: приличные люди обожают «композиции из малой фауны»: лепят на стенку бабочек, «стрекоз над прудом», в общем – все такое. Самые продвинутые увозят товар живьем. Но их – мало.

Говорят, что у Мотыля в доме – «перезагрузка». И там он – король! И к себе на шестой этаж он ведет клиента лично (в свободный от дежурства день). А еще я точно знаю: по крайней мере – в тех двух окнах, которые «глядят» на меня, – никогда не гаснет свет. Никогда! А когда случаются перебои с электричеством – стекла таинственно мерцают: там – свечи.

В сезон вся окрестная детвора сторожит своего «кормильца»; все «вооружены» пустыми спичечными коробками или подходящей аптечной тарой. Даже взрослые (не смейтесь!), уходя в поход (куда-нибудь на водопады или в Долину Привидений), на всякий случай берут с собой обычный школьный сачок, чтобы какая-нибудь редкость ненароком не пролетела мимо. А уж про мобильную малышню – я и вовсе молчу.

Летом они просто атакуют дверь соседнего дома. Проникая вместе с жильцами сквозь кодовый запор, они несут дядьке Мотылю все, что скакало, трещало и свистело лишнего в окрестных травах. Толку, судя по недовольному виду Мотыля, было от этого мало, – но иногда он некоторым совал мелочь: на перспективу.

Сейчас он допрашивал низенькго тшедушного человечка, стоявшего на две ступеньки выше (это – чтобы видеть глаза рекрута). Разговаривал он так, будто лежал в шезлонге на пляже.

– Значит – так, до самого озера и дошел?.. А «фасетки» свои взял с собой? Нет, не взял. Не можешь отличить махаона от простой совки… Куда смотрит семья и школа? Забирай свою гусеницу…Стой! Ну-ка приведи сюда этого… – И большой, как у памятника, рукой указал на забившуюся в тень большую белую фуражку.

– Дядька Мотыль, не надо. – Вмешался я. – Я сам к пандусу еду. Я позову.

Он обернулся ко мне – и сурово изрек:

– Сидеть! Ты мне тоже нужен…

Посланец его, меж тем, с трудом вытолкнул на свет маленького черного водителя. Отослав помощника, дядька Мотыль ухватил за воротник новую жертву. Сразу – невесть откуда, появился у него под рукой и крохотный рабочий альбомчик: для наглядной агитации.

– Понимаешь? Ферштейн?.. Инглыш?.. Парле ву франсе… – Допытывался он, загоняя и без того перепуганную мордочку подальше в фуражку. – Что, вообще ничего? – Поражался дядька Мотыль. – Это в наш то век… Вот сюда гляди: это – Павлиноглазка Атлас. В Африке она, родной. Ты же сам оттуда, верно? Я понимаю: Африка – большая…Но чем черт не шутит?..Тебе на родину скоро, да? (В конце каждой фразы водила кивал – и дядьку Мотыля это вдохновляло.)

– Ты мне, рулевой, бабочку, я тебе – «мани». Ферштейн?

– Да, сэр. – Неожиданно громко сказал водила.

Дядька Мотыль победно оглядел детвору. Есть контакт!

– Так ты понял?

– Да, сэр.

– Вот, гляди… – своей монументальной рукой коллекционер указал на соседний дом.

– Ты – здесь, я – там. Видишь дверь? Ножками-ножками – туда. Будет Павлиноглазка – хорошо! Нет – других тащи: Африка – богатая. О-кей?

– Да, сэр.

Я уже тихо давился от смеха. Я знал, что услышу дальше.

– Ступай, малой… Постой, а как тебя зовут? Вот из е нейм?

– Дасэр! – кивнул эфиоп.

Физиономия дядьки Мотыля вытянулась:

– Понаехали… – Буркнул он. – Своих шоферов не хватает, что ли?

Это он обращался уже ко мне.

– Чего скалишься? Знаешь, какие крылья у этой бабочки? – И, всплеснув руками, он показал нечто несусветное: величиной с распахнутое окно.

– Нет, Кузнецов, лучше мы про Африку с тобой будем базарить… Когда, говоришь…э-э, сеанс связи? – Его лицо под круглой шляпой вдруг стало восторженным и уязвимым: «Где-то там, на черном-пречерном материке в зеленых-презеленых джунглях под синими-пресиними небесами обитает…»

Почему-то мне стал противен этот сказочный зачин.

– Павлиноглазка! – Резко перебил я. – Вот с такими крыльями, – и я выгнул спину гусем, собираясь взлететь… – Понял. Передам…Сегодня как раз пятница.

– Ты любишь пятницу, фантазер?

– С чего вы взяли, что я – фантазер?

– Кирюша донес, – ответил чистосердечно дядька Мотыль. – А уж он видел твой подоконник, не сомневайся!

Куда уж там… Мелкая эта шпана везде пролезет! Давно у меня чесались кулаки и на Кирюшу и на его компанию; первый этаж – всегда заложник.

– А вот пятницу я, с вашего позволения, – просто ненавижу…

Он понимающе ухмыльнулся:

– Да-да, я в свое время то же изображал примерного сына…Но, однако, они к вам прислушиваются?

– Непременно…Кстати: вывоз экзогамных видов запрещен. Африка заботится о своей фауне.

Он спрятал альбом – мгновенно.

– Ты же умный мальчик. И родители, надо полагать, не дураки вовсе. – Он наклонился к моему уху и выложил расценки. Конечно, речь шла о засушенных экземплярах.

Мне понравилось. И сама идея и мой гешефт. Осталось надеяться, что эта бестолковая бабочка летает именно возле ранчо родителей.

Выпрямившись, дядька Мотыль озабоченно взглянул на свой брегет – и почесал в самое пекло, сменив просторный шаг на иноходь индейца. Может – ищет лопух? Я от этого Кирюши сам слышал, что «учитель», когда идет на любительские поиски, меняет свою шляпу на самый большой лопух в городе. Маскируется…Что вы хотите: бывший школьный зоолог! Это у него – в крови. Натуралист…

Ну – а у меня в крови – вечные школярские ценности. И я крикнул – в спину уходящему партнеру: «Свободу плодожеркам!». Не так, чтоб очень громко, но кое-какая малышня услышала. И – бегом к пандусу.

Встретила меня одна Машка: злая, рассерженная от несостоявшегося спектакля.

– Это – Катька! – Шипела сестрица. – Потому, что Андрэ не к ней ходит, а ко мне! Она меня – топит: такую игру сорвала!.. Джек – пот! И по телефону, крыска, не отвечает. Какие репетиторы, Данька: все давно на пляже.

– Ты права, царевна Марья!

Я подкатил к столу, чтоб порыться в остатках пиршества.

– Не переживай, родная. Конец великой зависти! У нее уже есть кавалер…

Она обмерла, свалилась в кресло. У девчонок всегда так?

Потом она бросилась душить меня, на каждый глоток воздуха выдирая новые подробности.

А потом забубнил сигнал видеозвонка – и мы сразу, как по команде, превратились в дружную неунывающую семью. Родитель№ 2 записал все данные о бабочке. Родитель№ 1 понесла обычную ахинею: о том, что «безумно скучают, хотят обнять и погулять – вместе!». ЛЮ-Ю-ДИ! Имейте совесть забывать на время, что у вас есть дети!..

И, как всегда, я в тот вечер подкатил к своей «космической кабине»: широкому, размалеванному под панель управления, подоконнику, распахнутому в свежесть и близкую ночь. Панель – с циферблатами и кнопками, рисовали еще в детстве: мама – Гренадер очень хотела заставить меня «поверить в мечту», типа – я не корячусь в инвалидной коляске, а мчусь сквозь звездные просторы (плыть – не всплыть!).

…Но что примечательно: ведь поверил тогда! Иногда и сейчас балуюсь под хохму.

Но я всегда знал: увести свой корабль с Земли – это только полдела. Главное: никогда не возвращаться! Иногда я так и засыпал, уронив голову на руку, а другой рукой вцепившись в единственный настоящий рубильник, присобаченный чуть правее и ниже самой панели.

Сходу я в эту ночь так и не вписался. Штормовое предупреждение – частый гость в наших краях. Мне то что?.. Не – рыбак и не моряк, не таксист полуночный – и даже – не электрик дежурный (у нас в бурю провода рвет…).

Но вот что погано: и спать не могу и в сон клонит.

Скажите, вон та звезда на небе – она чья? Можно, она будет моей бабушкой? Куда это я залетел…И кто качает мое кресло, бабушка, ты? Кто удерживает Землю, когда я бегу по песку…Вот они все – под ногами, эти мелкие колючие ракушки, а вот и Машка, маленькая пятилетняя дура, уговаривает возиться в ее детском песке. А я хочу в море: я – дельфин. Все дельфины любят плавать…Но Машка носится за мной по пляжу: с идиотским совочком и ведерком. И такое солнце было в тот день! Молодые папа и мама, молодая планета; все сверкает, искриться – и тень от маяка еще не шевельнулась…ни разу.

…Вот они: сидят у дастархана. Все три преступника.

Мамаша. Папаша и его друг Жора, вечный затейник. Все они беспрестанно хохочут, передают друг другу какие-то бутерброды, а потом все дружно идут в заплывы.

Уже какой-то дядька с репродуктором бегает по пляжу: что-то кричит каждому в ухо. А Машка катает меня маленького по песку (я не даюсь одевать панамку), я не хочу! Потому что – потом в свою детскую коляску и – послеобеденный сон! А мне интереснее носиться со всеми, люди уже бегут не понарошку – они пинаются, вопят – где-то кричит оставленная без присмотра музыка.

– Спать, Козленок. Спа-а-ать! – Орет Машка и, наконец-то, запихивает меня и в панамку и в коляску: ловко, сразу.

Ага! Вот она отвернулась, бежит к веселому морю, где плавают счастливые люди…А я – САМ! иду, нет – я плыву, раздвигая сгустившийся воздух. Из самого пекла – в самую тень. Гигантский рукав накрыл берег: и стало темно. И этот УДАВ подполз ко мне – и медленно стал виться кльцамиг, загоняя в свой несметный желудок…И вдруг он встал на дыбы, этот новый хозяин берега и, живой жужжащей колонной пошел к морю, сметая хвостом все лишнее в свою утробу. И я уже был внутри: в странной пустой норе. Больше всего я боялся потерять свою лихую панамку с бегемотиками. Без нее – солнышко напечет, и головке будет бо-бо. Целая СТАЯ песка (бубнящая, скрипящая, орущая…вот!) кружилась вокруг, раскачивая УДАВА. И сквозь гул до меня донеслось: «Где ты, Козленок?»

А я все ждал, когда закончится глупая сказка.

Я закрыл панамкой лицо.

Я открыл лицо: страшная серая туча. Я в коконе. Кокон – живой. И я заревел в панамку.

…Наверно, я кого-то разжалобил. Меня вдруг сильно тряхнуло – и вылущило, как горошину из стручка. Цепляясь за вокруг руками, размахивая «бегемотиками», я вдруг увидел себя одного – над целым океаном света. И мне предстояло долго и страшно погружаться все нижу и ниже.

Вот оно

Гроза. Началось…

Я дернул рубильник и «вернулся». Пора закрывать окна…

И Машка не спит. Девчонки – все с приветом: и кавалер не нужен, а все обидно, что он с другой. Да еще – с лучшей подругой»!

– Да что ты возищься? – Нервничает она.

А вот теперь – точно не закрою! (Это мой мир – за окном…)

Машка отчего-то дрожит. С виду не понятно, но я знаю. Я чую.

– Данька, ты видишь? – Спрашивает она шепотом. – Что это?

– Спутник, наверно…

– Две луны над горизонтом?

– Все в мире движется, – философски замечаю я.

Но поглядеть – есть на что! Вторая луна пометалась (будто высматривая посадочные огни) – и выкатилась в чистое, незанятое тучами пространство…Но тут потихонечку стал звереть ветер; стекла еще не трещали, а вот рамы – поскрипывали.

Машка, пританцвывая, к окнам явно не торопилась…Что-то в ее голове звучало – более важное, чем очередные «роды природы». Рамы ее не слушались… Да и сама лна – никого не слушалась, кроме всеповелевающего танцевального ритма.

А я вдруг понял, что никуда мне не деться от этой штормящей грозы, от этих раскатов грома. УРАГАН (Смерч…Заозерное…Маяк) не только – в буквальном смысле! выбил почву у меня из под ног, но и напрочь отбил слух, вернее – свернул всякую тягу бесится от музыки. Я ЕЕ НЕ ОЩУЩАЮ. (Ну так, как Леха, например, который «танцует» торсом все, что слышит).

А я слышу только шум ветра, перестук дождя, скрип шагов, визг несмазанных петель на рамах + то, что делается вокруг природно; как ворчит Челюскин, забираясь в свое дупло – и как бранчливо шипит Дасэр, маленький водила большого человека, – со своей стороны отстаивающий свое право захватчика на это несчастное дупло. Но когда на скамью под липой садится наш местный хулиган Кирюша (с орущей музыкой!..) Я этого не понимаю. Я слышу – вот шум, вот какофония, вот кто-то там дерется, не поделив ноты. А саму мелодию – организм не принимает. Дядя Жора (с детства меня лечивший) говорит, что у меня – «музыкальная амнезия». Спасибо – что вообще не глухой!

Поэтому: все, что скрипит, топает, говорит – я слышу (вот, опять: «Хай-Тоба, Хай-Тоба, мы – идем…»), а что Машка напевает – плывем мимо! Я и Дикусю, ночующего на пляже, люблю потому, что по ночам он не ПОЕТ, а проговаривает все свои дневные впечатления. И без всякой «мандолины» в руках…Так что это – не совсем рэп. «Хорошим словам одеваться не к чему», приговаривает Дикуся.

А вторая луна шла и шла в гости, прожигая ореолом небесные хляби. Теперь это было кольцо, и оно – вращалось! Само по себе вращалось.

– Страх господень!.. – Сказала Машка голосом Зины-почтальонки. – Батюшки, что творится…Конец света!

И он наступил…

Громада тьмы обрушилась сразу. И ветер стал бить в окно – словно чужая, неведомая сторона жизни просилась внутрь. Почудилось – дом зашатало!

И молнии вызмеились – две одновременно! И синие расхристанные хвосты уже цеплялись за раму…Кто-то стучал к нам в окно: «Впу – сти – те…Впу – сти – те…».

– Данька, гляди!

Да я и сам уже видел. Это кольцо, (что вращалось, как полоумное) – уже висело перед самым окном. Вот это – финиш! Оно заглядывало к нам. Чего-то требовало.

– Приехали… – Просипела Машка, словно у нее и голос отнялся.

«Приплыли…», подумал я.

И вдруг все стихло. И снаружи ПОСТУЧАЛИ. Вполне по-человечески. Даже робко.

– Не пускать! – Взвыла сестрица. – Данька! МЧС, полицию, спецназ… – живо!

И запрыгала в поисках своего мобильного (а он у нее – всегда на груди).

А я – не спешил. Я услышал знакомый голос.

– Привет, – вымучил я. – Привет, Хай-Тоба.

– С кем ты говоришь? – Встрепенулась Машка.

«Мы – идем!», ответили мне. И я понял, что – наконец-то! сошел с ума (как и предрекал наш опекун дядя Жора). Он так и говорил: «Сначала ты УСЛЫШИШЬ голоса, а потом их – УВИДИШЬ.»

…Нерешительно стронулись с места створки окна (словно их кто-то придерживал в ладонях). И тут же в узкую щель протиснулась нахальная клешня мрака. И оттуда – будто зеленая молния! что-то спрыгнуло мне на темечко, потом – врезалось в Машкин айфон – и забилось, затаилось где-то в недрах комнаты.

Тогда я спокойно перегнулся и сдвинул створки рамы (отрубив от «клешни» большой коготь…). Потом я сделал то, что делал каждый вечер: глянул на себя в темную прорву окна. И увидел дурака, испугавшегося грозы.

Гость

Развернувшись, я направил коляску к сестре. Тишина меня напугала. Да и Машка, честно сказать… Стоит, как зомби – и глаз не сводит с моего стола. А на столе – подумаешь, ужас! гуляет кузнечик. Кузнечик как кузнечик, разве что чуть крупнее обычного. Наверно, ему буря мозги повредила: и лапки, гляди! разъезжаются, и головой непрестанно трясет – как баба Улька из верхней квартиры.

– Выкинь его! – Очухалась сестрица. – Немедленно выкинь эту пакость!..

Пакость, ага. А паук Сережа в ванне – дар небес?

Я не сводил с него глаз. Мне показалось, что он – раскланивается, держа на отлете невидимую шляпу.

– Чем он тебе помешал, старая вздорная мымра? (Одно из ее домашних прозвищ: кстати – успокаивает…)

– Он – …страшный! И появился неожиданно. – Голос Машки окреп, но суетливость в жестах осталась. – Ты видел где-нибудь, чтобы насекомое не боялось людей…Ты – присмотрись: он как хозяин бродит. Он – мутант, говорю тебе! Ой, он сейчас прыгнет…

И он – прыгнул! Он прыгнул мне на плечо.

– Царь Даниил! – Взмолилась Машка. – Я же теперь не засну: хоть убей!

…Когда это ее самочувствие меня волновало, скажите?

– …У него, может, семья за окном: детки плачут, мамку ждут… – Продолжала Машка свою ахинею. – Им же плохо без мамки.

– Да? – Удивился я.

– Ну хочешь, я сама его выброшу… Через дверь, конечно.

– Зачем? – Я уже цапнул живой трофей.

– Нет, царевна Марья, сделаем по-другому. Он же – необычный, правда? Крупнее и …общительнее. Вдруг – это очень редкий вид? Наш дядька Мотыль не поскупится.

– «Блуждаете во мраке, юноша!». Правильно папа говорит.

Но для меня Родитель№ 2 – не указ. Тут больше бобо Худай подойдет:» Не слушай женщин, джигит, и тогда останешься мужчиной.»

И я подкатил к нашему трехстворчатому монстру, открыл древнюю, как мир, дверцу – и зашвырнул туда добычу. «Ступай к Филимону!».

А утром я проснулся в дурдоме. Правда, я там никогда не был, но у меня же есть старшая мудрая сестра, которая знает все в этом мире (правда – не точно…).

На цыпочках она прокралась в мою комнату. Тихо – не скрипнув! потянула на себя тяжелую дверцу – так, немного, где-то на четверть ладони, – и строго приказала; «Эй, ты где? Давай быстрее – на свободу! В поля, луга, пампасы…».

И отбежала к окну, распахнула в во всегдашнюю ширь – и, приманивая рукой, еще раз позвала:» Цып-цып, насекомое… Или ты хочешь к злому дядьке – в «зоокружок»?».

Но терпение – оно не вечное (особенно в августе, на исходе жары, когда тебе – дуре! семнадцать и ты хозяйничаешь в комнате младшего брата). И старая рассохшаяся дверь моего склепа-гардероба распахнулась полностью: зло и безжалостно.

ЛЮ-Ю-ДИ, такого визга я отродясь не слышал!..

Куда уж тут притворяться, что давно не спишь…

А эта безмозглая курица еще взяла – и отшвырнула от дивана, где я сплю, мое домашнее кресло. Все – я в ловушке!

– Это ты, ты, гад? Когда успел только?

– На место поставь! – Зарычал я. – Давай сюда «клячу»…Рехнулась?

– Там, там… – Машка судорожно кивала (и рукой и головой – одновременно) в распахнутое нутро старого шкафа.

– Что – «там»? Дай мне встать (что означало: тащи коляску).

Лавируя подальше от моего гардероба, сестра толчком направила «клячу» к дивану. Балансируя на руках, я привычно перекатился на кожаное сиденье – и развернул колеса.

– Стой! – Запоздало обеспокоилась сестрица. – Может, сначала – полицию?..

– Не все же здесь бабы! – Буркнул я.

И тут я – попался…Крик скопился у меня в горле, но позади была Машка. Отступать некуда!

ОНО занимало всю, свободную от Филимона, площадь. И стояли они молча, как два привидения: одно – хоть и страшненькое, но давно знакомое. А другое…Другое, я полагаю, был кошмар, «галлюцинация» в стиле дядьки Мотыля!..

– Дверь была закрыта, – Произнес я сквозь зубы. – Никого не было: я бы услышал!..

– Может, это – сволочь Андрэ? – Вдруг вполне рационально прикинула Машка. – Отомстить хотел – за Филимона, а? Хоть и не испугался даже…Ну да, – она хлопнула меня по плечу, – у него же мама – костюмер, помнишь?

…Нужен мне твой Андрэ – с его мамой в придачу!

И тут я заметил простую, но чем-то неизъяснимо знакомую вещь: этому, незваному чучелу, в шкафу было элементарно тесно. Странной своей башкой ОНО прямо-таки упиралось в верхнюю полку, где хранились головные уборы Филимона. И – неожиданно! тонкий писклявый голос оборвал наши переговоры.

– Еды и тени под каждым листом!..П-п-простите!.. В-внедрился, ж-жалею, з-здрасте! – И это страшилище еще попыталось склониться в поклоне. (Но антресоль явно мешала.)

– Ты кто? Тебя Андрэ подослал? – Закричала из-за моей спины Машка.

А я спросил строго: «А Чего ты пищишь, как девчонка?»

– Модулируюсь… – Поправил гость. – Я – ИМАГО.

– Кто, кто он? – Переспросила сестра.

– Учить надо было зоологию в седьмом классе!

Гость уже выставил из шкафа огромную голенастую лапу, поразминал ее (явно испытывая облегчение) – и вдруг прямо-таки выпал из своего узкого гнезда. И ВЫРОС! Стал охлопывать себя по плечам и пузу, заодно отряхиваясь от помощи (ну как пацан после купания в море, когда взрослые лезут к нему с полотенцами).

Лапки впереди у него были маленькие и беспомощные (что мне сразу понравилось). Так что сверху он выглядел беззащитным. Ну – а с нижними «костылями» реквизитор перестарался: ну не может аниматор ходить с такими ногами, не может! Три шага – и обо что-то да споткнется!

– Привет, артист! – Ответил я бодро. – Как ночевалось в нашем «гробу»? Или ты с утреца проник, агрессор несчастный?

– Внедрился, жалею, здрасте… Здрасте, внедрился, жалею…Жалею, здрасте, внедрился… – Затрещал он быстро, словно отстукивая азбуку Морзе. – И вдруг – выдал:

– Это же ваш Код Встречи, земляне. Наставник Хэм не мог ошибиться: он часто бывает на вашей планете…Давайте попробуем еще раз…Я желаю вашей культурной фауне – пищи и крова под каждым листом!

– Данька! – Не то восхитилась, не то все-таки оскорбилась Машка. – За кого он нас принимает, за мошкару, что ли?

– Нет-нет! – Испуганно вскинулось чучело – и вдруг две шикарные антенны уперлись в потолок: это были «усики кузнечика»… (Такой бы прикид – да на карнавал: не все же Машке изображать цыганку…).

– До «мошкары» – вам …высоко! «Мошкара» – может подняться в воздух, а вы – только на железных птицах.! Без них вы – просто гусеницы…П-простите, я знаю – нежданный гость – хуже саранчи, так, человек?

Теперь он обращался только ко мне. (Понял, кто в доме – хозяин.)

Я благосклонно кивнул.

– А ну – снимай маску, чувак. Нам все понравилось, пора и честь знать!

И вот тут ОНО издало какой-то клекот (должно быть – давилось смехом под своей личиной). И вдруг… один из его роскошных усиков изобразил в воздухе ЗНАК ВОПРОСА.

А потом и вовсе: произнес такое, ЧТО сестрица Марья квалифицировала позже как вселенский терроризм.

– Я бы съел ваших учителей, сударь! (Тут мы с Машкой переглянулись; скорей – заинтересованно, ем возмущенно.) – А потом бы назначил других, более компетентных…пусть даже стажеров!

…И снова его длинный блестящий ус-антенна изогнулся вопросительным знаком.

(Ага, понял: ОНО – вверх совершенства, а я, стало быть, папуас: понимаю только вербальные символы…).

– Но я прибыл сюда с миром! – Воскликнул он пафосно. И я заметил: жвалы его при этом даже не дрогнули, а круглые зенки – выставились, не моргая.

А Машка уже тыкала мне в спину мобильничком: давай, царь Даниил, предпринимай что-нибудь!..

– Ты сам, человек, поместил меня в карцер…Нарушил святое право гостеприимства!

– Куда, куда я тебя поместил?

– швырнул меня в темный чулан!.. – Продолжало обвинять пугало. – Хотя я и отношусь к классу высокоорганизованных членистоногих…

– Псих! – Радостно зашептала сестра в спину. – Полицию, Данька! Нет, стой: «смирительную рубашку» лучше…

Как все девчонки, она не просчитывала шаги. А я помню, как наш опекун недавно сказал – в ответ на ее явную глупость: «Так, ребята, давайте определяться: или – взрослые, или – дети…Дом – или интернат?»

– И поскольку… – Продолжал явный проходимец, – я, как и вы, вхожу в Царство животных, я требую, чтобы ко мне…

ОНО еще и требовало, плыть – не – всплыть!

– Погоди – ты, долговязый! Ты хочешь сказать, что это маленькое насекомое, которое я зашвырнул вчера в…

– Да-да! Спрятал…Залжил на хранение!. Вчера. В свой пищевой запас.

– Куда, куда?..

– В место, где вы храните свою еду.

– Мы храним там еду? – Дернулись мы вместе с Машкой.

– Надо же где-то ее хранить. – Благоразумно ответило чучело. – Там, откуда я прибыл, у меня то же есть тайник с припасами. Я – такой же хищник, как и вы.

– Ты охренел, приятель! Ты – каннибал?

А Машка вдруг зашлась истерическим смехом:

– Данька! Мы съели Филимона…Мы Филимона съели, въехал?..

– На здоровье, – буркнул я. Меня зацепило совсем другое.

– Слушай, таракан! – Спросил я по-простецки. – Ты хочешь сказать, что ты и есть тот самый «прыгун», которого я самолично забросил в шкаф?

– Именно. Сам. Невежливо.

– Ты будешь мне сейчас впаривать, что ты – тот самый глупый кузнечик, что залетел с к нам с ураганом?..

Его верхние короткие лапки возмущенно забегали по грудине.

– Ураган – это совпадение. А у меня – иной транспорт.

Плоская зеленая башка закачалась в знак возмущения (как зрелый подсолнух на ветру). Я не верил ему…И стал судорожно вспоминать, как Леха «базарит» с бомжами:

– Слышь, мужик…Бери ноги в руки – и греби отседа. Дорогу отыщет непьющий, усек? Вали давай…

– Ты мне до сих пор не веришь? – С ужасом переспросил детский альт (ну точь-в-точь, как у меня в прошлом году, когда голос «ломался»…)

– Не верю! – Хотел я воскликнуть. Но тут в моем сознании ожили знакомые ритмичные удары: «Хай-Тоба, Хай-Тоба…». И я – заорал.

– Ты – кто? – Заорал я.

И тут он сложил на груди все свои – лишние сейчас? лапки, а взамен, пугая жестким шорохом. – выросли – и развернулись (как два косых паруса!) два огромных крыла. И усики-антенны заколыхались: каждое – над своим.

– Позвольте представиться! – Шаркнул исполин своей «арматурной» ногой. – Сто тридцать восьмой потомок из рода Длинноусых Кавалеров… – И так тряхнул башкой, что усики тут же «перекатились» над его выпученными зенками, и одно коснулось меня, а другое…

– Не дергайся! – Приказал я Машке. – Это – действительно…кузнечик. Тот самый, вчерашний. Так у них – знакомятся. Через обоняние.

– Чушь какая-то.! – Проворчала сестра. – Мы – в реале, или – где? Может – это голография?

– А где хотя бы две лазерные пушки? Помнишь, как над фонтаном?..

– Все-равно не поверю, – трясла головой сестра. – Не поверю, пока…

– Пока – что, ИМАЖКА?..

– Кто-кто?

– Имажка – полноценная женская особь. Я – имаго, ты – имажка.

– Машка-имажка, – смехотнул я, хотя мне было совсем не до веселья. – Так чего ты хочешь от нашего…э-э, гостя?

– Чтоб он опять стал таким же маленьким, – и она изобразила руками крохотный чуланчик: не больше спичечного коробка.

Этот громила уставился на меня. И я ему подмигнул: «Давай!».

8. Мы не одни в этом мире

Защитник

В дверь забарабанили: упорно и настойчиво…

Машка рванулась на выход: дурочка думала, что посторонние сейчас – уместны. Я еле успел затолкать эту зеленую дылду обратно к Филимону.

Первым влетел в комнату огромный лохматый Тристан. И с ходу, заметьте, принялся облаивать убежище нашего внезапного гостя. Следом вразвалку вошел Черноухов – и то же, представьте, поперся к шкафу. Я только и успел, что показать Машке страшенный кулак (усугубив его зверской рожей).

И Машка врубилась. Что ни говори, а семейные ценности у нас – на первом месте. Вот и сейчас: отодвинув пса, сестрица заняла сторожевую позицию перед шкафом.

– Так! – Изрек Петька, засовывая руки в карманы своих вечных черных джинсов. – Что за крик, граждане жильцы первого этажа? Я думал…

Но он – не только думал. Он медленно и настойчиво подбирался к цели. Туда, где Машка распласталась по всем дверцам сразу: крест – накрест (если кто видел северянок в разгар сезона занимающих место на пляже, – тот сразу поймет!).

Чтобы усилить защиту, я сделал вираж – и подкатил к Машке. Однако я не учел, что и для Петьки я был всего лишь «бедным мальчиком на колесах».

Для начала Черноухов только приказывал: мне, собаке и Машке (всем – сразу!).

– А ну – брысь… Сейчас я с ним разберусь.

Приплыли!..Жилец сверху точно был уверен, что у нас в шкафу (нет, не террорист!), – скорей – Машкин поклонник, с которым вышел конфликт.

Но сестра стояла насмерть, словно приклеенная монтажной пеной.

Однако, он быстренько справился. Машку – на диван; меня – к окну… Потом он погладил собаку, спросив ее – так, что все слышали: «Гнать негодяя?». И пес облизнулся: видно «гонять негодяев» – было его любимой забавой.

Тут же, без паузы, Черноухов резко рванул на себя дверцу – и отскочил в боксерской стойке. И собака ринулась внутрь… Что-то там – загрохотало, захрустело, даже зачавкало (?!). Потом она испуганно взвизгнула, выбилась задом наружу: не то – таща что-то, не то, наоборот, от чего-то освобождаясь…

И тут Машка мы просто всхлипнули от смеха, когда Петька приказал шкафу: «Выходи, Белый, я жду…». Но, вместо соблазнителя, на свет божий из мрачной норы явилась его престарелая ищейка; только на миг! – и обратно втянулась, и опять что-то трещало, сбивалось и уминалось в неведомую композицию.

Шкаф покачнулся (а такого сроду не бывало…). Но главного Петька не просек: как оттуда, одним гигантским скоком, взлетел «маленький зеленый штурмовик», – и спикировал в мою коляску. А следом…

Следом (разъяв от ужаса пасть), вывалилась из чужой страшной будки пожилая учебная собака…А на ней – Филимон! Плохой ездок, Филя почти лежал на мохнатой спине, и его длинные конечности жутко трещали, грозя расстаться с собственным стовом. Но галстук и цилиндр (в котором Филимон встречал Андрэ), сохранились. И радостный оскал – то же.

Пока Тристан мотался, тыкаясь куда попало – Черноухов зачарованно молчал, а Машка уже рыдала от смеха… Всем было весело. Особенно – мне: в голове у меня настойчиво и тревожно звучал знакомый писклявый голос: «Царь Данька, Царь Данька – ты меня слышишь?..Плотоядное псовое похитило твою добычу из охраняемого склада! Могу вмешаться, могу вмешаться…»

Честно, я думал – что после этого случая Петька будет обходить стороной нашу полоумную семейку…Но уже под вечер этого дня Машка нежно щебетала с ним через контрольно-пропускной пункт: подоконник.

А он (снаружи!) старался говорить тихо, чтобы старушкам, навострившим уши, и крохи не доставалось от чужой беседы.

– …Что ты прицепился к Белому? – Светским тоном дразнила Машка. – У него сейчас – другая симпатия: Екатерина Худайбердыевна Миллер! «Дочь трех культур», как утверждает фрау Эмилия. Ты бы видел, какая у них суматоха в доме!..Все носятся, чистят, скоблят… ББГ – не дурак: зачем ему офис в городе открывать? А у Катьки – места, хоть завались! Надеюсь – они и шофера своего заберут: а то сидит в дупле, как белка. Бедный Челюскин… только кругами все бродит и бродит вокруг скамейки.

– А у меня – другие сведения, – не соглашался Петька. – Они всю ночь колбасились, эти соседи: баба Улька заснуть не могла. Потом – эта катавасия у вас! Тристан из-под койки не вылезает…Одно хорошо: научился препятствия брать. Как он сиганул отсюда, из окна – я аж обрадовался. Сколько с ним бился: никогда барьер не брал! А теперь, правда, из-под кровати не вытащишь. Как его учить? Может, опять напугать?

– Страхом, Петр, только заик лечат. Испортишь…

Остальное мне было не интересно. Я выехал, чтобы не мешать их воркованию. В коридоре потрепался с Катькой по домашнему телефону (сестрица предупредила, что ее «для этой крысы – нет!»). Неутомимая от счастья Кэтрин тут же завалила меня какими-то хозяйственными проблемами, «а бобо Худай – на своей идиотской службе!», в доме – завал, мужских рук не хватает… ей вызвали парикмахера… смотрел ли я затмение луны… какие у них чудные обои… чего Машка дуется, она – не права, ей, Катьке, такое предложили, что все прямо охнут!..

А в Машкиной комнате была особая красота жизни: здесь было ТИХО.

Одно окно, всегда зашторенное. Плакаты (все – с психологическими изречениями и графиками «изучения личности»), три светильника – два в постоянном режиме: для освещения целой грядки горшков с целебными растениями: (идея Гренадера, помешанной на здоровом образе жизни). Стол, конечно: блокнотики, комп, бесплатные флаера. Узкая девичья кровать с неизменной мягкой игрушкой… Что на этот раз? Ага, пингвинчик.

Здесь я открыл клапан карманчика. Кузнечик выскочил сразу – и давай обшаривать стол. И ведь нашел, что искал: тень между двумя стопками журналов. Я услышал его голос, как бы царапающий ушную перегородку.

«Есть хочу…Ты слышишь, человек? Гонша хочет есть.»

– Какой еще Гонша… Еще Гонша будет?

«Это – мое лужайное имя. Вот у тебя домовое – царь Данька. А у меня – Гонша. Бабушка так назвала.»

– А почему – «лужайное»?

«Потому что «гонша» – это луговая собачка. Подвижный я очень…Личинок давай, тлю собери; ну там – мушек на десерт…»

– Слушай, нахал: ты совсем бакен-бок?

«А что такое: бакен-бок?»

– Это когда башка на бок…С приветом, в общем.

«Понял… Не беспокойся: никто бы не послал сюда необразованную букашку. Вот тебе твой привет: Еды и тени под каждым листом. Тащи личинки…»

– Да перестань ты пищать. Не девчонка!

Он, по-моему, обиделся. Он сказал, что их имажки – вообще не стрекочут. Что это – сугубо «мужское дело». И вообще: я еще не слышал сверчка в брачный период; так что разговаривать со мной – не о чем.

Но тут я его срезал:

– То же мне – сверчок! Если бы у тебя была старшая сестра…

На что мне заметили, что «ни старших, ни младших сестер» в их лужайном царстве нет; все потомство – одного возраста, с раздельным воспитанием. И вообще: где личинки?

– Достался мне голодный бомж, – психанул я, уже подбираясь к заветным грядкам.

Но мне тут же как по мозгам ударили:

«Имей уважение к старшему брату… Мой род древнее твоего на четыреста миллионов лет!»

– Ага, – поддержал я его:» И все личинками питаетесь?..»

Но он уже прытко ковылял в сторону выбранного горшочка…А потом я почти услышал, с каким наслаждением он вгрызается во что-то нежное и съедобное.

Потом он икнул, а потом рассудительно заметил: «Перекусить – сойдет. Ну – есть же у вас кормовые поля…Я же не инфант после первой линьки. Я – сто тридцать восьмой потомок великого ордена…

– Да знаю, знаю, – оборвал я его. – Аристократ, а трескаешь, как саранча!

…Лучше бы я этого не говорил… Он даже листом подавился.

«Не смей меня сравнивать с Короткоусыми Пожирателями…Это – не благородно.!»

– Да не вопи: у меня уже – звон в ушах!..И какая разница: кузнечик там, саранча?..

«Простая… Как у человека – с обезьяной.»

– Ну прости, Гонша. (Тут я почему-то припомнил дядьку Мотыля: когда он сокрушался об упадке знаний.)

Но усики его обиженно трепетали…Потом один из них выпрямился столбиком: это был знак прощения. Жор продолжался.

Опять звонок! Нет, что хотите, но домашний телефон – это для террористов! В нем нет «черного списка».

И я просто вернулся в свою комнату. Машки уже не было. Было открытое всем ветрам окно, второе от залива (если мыслить эпохально.) Только и достался мне, как приз, чудовищный треск Петькиного драндулета. Сбежала, негодяйка… С тем, кого весь день хаяла, обвиняя в излишней подозрительности. А все-равно: «маленький злобный циник» – это я, собственной персоной. ЛЮ-Ю-ДИ, если я не прав – кто первый бросит в меня комментом?

Возвращение блудной сестры

На крышке ноута сидел мой кузнечик. Мы говорили: он на своем птичьем, я на своем человечьем языке.

Уже зажглись огни – в доме, стоявшем на особицу. Там, на шестом этаже, жил дядька Мотыль со своей коллекцией. Тень хозяина уже бродила из комнаты в комнату (отсюда казалось, что он там проходит через стены).

Машка мне рассказывала, как она однажды водила туда Эмилию Карловну. Отобрав для подарка нужные экспонаты, фрау Мюллер долго торговалась, потому что хозяин никак не хотел «пойти навстречу немецкому сообществу», решившему оригинально встретить своих земляков…Когда они вышли из высокого дома, было (по словам Машки) тепло и грустно. Решили до Гезлевских ворот пройтись пешком. В сквере – прислушались: под ногами копошилась еще непойманная живая жизнь.

И тут замерцали светляки (Машка сказала: «Будто – звездные ясли!..».)

И мамаша Миллер перешла в наступление…Чопорно так семенила в своем длинном платье, но вообще-то бойко сновала за светящимися задами насекомых. Это жутко как обогатило предполагаемые презенты…

…Красавица наша явилась к полуночи; две мощные руки подсадили Машку с наружной стороны окна – вот она! – ни дать ни взять – Золушка, проморгавшая полночь. Сидит прямо на моем пульте управления: мокрая, босая и – счастливая (не видать мне финиша раньше Лехи!). Счастье – это прежде всего ВОЛНА, – так что не спрашивайте.

Меня эта ВОЛНА накрыла, понятно?

Гонша вспорхнул мне на плечо: то же чувствует настроение. К тому же – он охотник, ночной охотник.

Ругаться мне не хотелось. Но Родители были далеко… А Машка «впервые опечалила мне сердце «(как сказала бы Родитель№ 1). И я сделал строгие глаза старого постника, ударив о пол домашней тростью. И даже проскрипел; до изумления гадко…

– Доброй полуночи, мадмуазель! Или уже – мадам?

– Хам Хамыч! – Бросила Машка тоном незабвенной Меланьи Сидоровны.

«Скажи ей, царь Данька, что ночью много охотников на беспечных самок…»

– Да заткнись ты!

– Пацан! А не рано ли ты начал? (это уже – Машка!)

– Это я не тебе…Это я ему. – Только тут она разглядела моего оппонента.

– Как, он еще здесь?

Она спрыгнула с «космической панели», собираясь удалиться в свою комнату.

Я выставил свою трость как шлагбаум.

– Да, он со мной. В отличие от тебя.

Она ухватилась за эту трость, как за штангу. Сейчас как дернет – и вывалюсь я из кресла. Даже без крика.

– Подурачились – и хватит…Поскакал, понял?

Я смахнул насекомца в кармашек.

– Сама – скачи…А он прилетел ко мне. Это – раз! Он искал меня – это два…

– И он нашел дурака – это три!

Машка нагнулась ко мне, изучая зрачок, а точнее – признаки психзаболевания. (Новая тенденция ее любимой психологии.)

– Ты хоть знаешь, домашний дикарь, что творится сейчас в мире?.. Плащ-невидимку изобрели; мысли читают!.. Жука телепортировали на метр семьдесят…А ты все веришь в сказки, Козленок. Выкинь всю свою фантастику…С букашкой вместе!

И она-таки выдрала трость…Я – накренился, но она меня словила. (Заботливая сестрица.)

«Это кто – букашка?», услышал я просевший от обиды голос. «Сейчас я во всем разберусь…»

И он был уже на подлоктнике, в боевой позе: передние лапки подогнуты, задние – огромные, как опоры моста! ноги чуть дрожат в нетерпении…Сейчас прыгнет! На Машку…А Машка – девушка простая (прихлопнет, как пить дать…).

И я прикрыл «смертника» теплым щитом ладони.

_ Надо в серьезные сайты заходить, – буркнула сестрица напоследок. – Ты и не заметил, что детство кончилось?..

– Еще – неделя. – Сказал я. – Целая неделя детства. А потом – тревожная юность, незабываемая зрелость и – благополучная старость…На старт, Гошка! Да, я буду звать его – как захочу… Он – Гошка, поняла?!

– Господи, – вздохнула Машка (уже одной ногой в коридоре). – Он уже и имя своему таракану придумал…Осталось – совершить с ним несколько подвигов. Ну там – мир спасти, к примеру.

…Его усики искололи мою ладонь в знак возмущения. И он все грозился мне в ухо не совсем понятными карами: подземным трибуналом; летучим эскадроном «черно-желтых» и страшными челюстями наставника Хэма. На этого мифического наставника он возлагал больше всего надежд.

Но Машка уже пошла к себе, заявив напоследок, что она не желает жить с сумасшедшим – и поэтому завтра, то есть – уже сегодня! здесь будет дядя Жора.

Наконец-то ее дверь захлопнулась. И МЫ остались одни во всем мире. Я – и кузнечик. Я подъехал к распахнутому окну. Ночь усмехалась; было полнолуние: праздник самоубийц (по Машкиной терминологии). Плохо, когда женщины лезут в психологию: в этой науке нет места ЧЕЛОВЕКУ. Есть только так называемая психика: еще одна «среднебольничная температура». Там, где просто нужна бабушка у постели внучка, им все заменяет кушетка психоаналитика. Я вздохнул: да какая бабушка, откуда?..

А Гошка все бегал по «космической панели». Что-то выискивал…У кнопки «звездная карта» его усики-антенны приняли стойку…

И вдруг все разом – сместилось, задвигалось и перестроилось…В темном провале окна исчез и видимый край лавочки и столетняя липа над ней; куда-то провалилась луна – сообщница безумных; а звезды испуганно заметались (словно невидимая рука тасовала их), и потом – враз! исчезли – а вместо них, уже знакомых, – стала проявляться и выстраиваться НОВАЯ картина, ЧУЖИЕ созвездия – и вся неместная Вселенная!

«Смотри, человек!», услышал я восторженный стрекот, – сейчас мы – Млечный Путь, поворачиваем направо, так – осторожненько… Здесь – Перекресток! а сейчас проскочим на объездную… Видишь – это уже Моя галактика: МОТЫЛЕК! Ее звездное гнездо – в туманности БАБОЧКА. Видишь, человек?

Я видел. Но у меня одна мысль зудела: почему я никогда не мог «включить» эту карту? А я, можно сказать, вырос у этого подоконника.

Мою шею щекотали его усики.

«А вот и моя окраина: созвездие Скорпиона! Там слева, между двумя парными звездочками, есть тайный лаз через черную дыру. Там сторожат щитомордники. Злые ребята. Но с ними можно договориться.

– О чем ты?

«О твоей сестре. Она же нам мешает, так? Мы ее продадим на плантации. И щитомрдники нам помогут. Правда, не бесплатно.»

– Гошка: кто из нас с приветом? Я не собираюсь продавать сеструху…Рабство запрещено!

По-моему, это его не очень смутило.

«Так ведь – никто не узнает, царь Данька!. А мы – станем свободны: будем вместе ходить на ночную охоту; я тебе покажу, как гонять уховерток – и ты узнаешь: какое это счастье – рыться в палой листве…

– А как же – сеструха, Машка?

«Дикий ты: права твоя сестрица… Стой!» – Он опять ловко приземлился в самый «Центр управления». Поскакал там. «Вот, гляди. Моя планета: Цветущий Луг! Правда, она – самая красивая?.. »

– Ты мне про Машку не закончил, работорговец!

«А что тут добавить?.. Хотя…Вот смотри: усиков у нее нет. Так? Зато – выносливая: бегает и днем и ночью. Яйцеклады – на месте, но вот еще пары рабочих рук на груди не хватает, да. Для невольницы – минус! Но я считаю – это ничего: обретет нормальную биомассу (а это – не больше пяти граммов для рабыни, да и то сказать: в брачный сезон!) и будет окучивать поле, как и все остальные… Лопухи там славные: жить есть где. Что еще надо, скажи?»

– Ну ты и жук, Гошка! – Заметил я с восхищением, приходя в себя от нешуточной перспективы. – А теперь покажи свой дом, флибустьер ты наш звездный! Может, и я к тебе в лачугу нагряну…

«Не получится.»

– Что не получится – лопух слишком маленький? Или… – Тут меня осенило! – Да тебя, родной, просто там не ждут!.. Выгнали, выслали, значит – ты беглый?

«Не совсем так», – дипломатично ответил Гоша. «Я – официальное лицо. Я послан с миссией: пройти экзамен – и получить назначение. Очень серьезное назначение… Не закрывай окно.»

С этими словами он спрыгнул в темноту. А я – остался ждать.

Явление дяди Жоры

Друг семьи и «второй папа» явился, как и обещал.

Формально – он нам опекун. Наши Родители даже хотели поселить его здесь, в нашей квартире, чтобы «временный отец» надзирал за растущей порослью. Мы еле отбились от такого счастья.