Читать онлайн Ведро, тряпка и немного криминала бесплатно

1

День начинается средненько. Десять часов утра, я нахожусь на рабочем месте и не особо усердно мою отделанный псевдомраморной плиткой пол (директор школы на холле не экономит). За дверью мерно капает слабенький дождик, разжижая и без того не особо густую грязь. Вчера на улице было сухо, а сегодня мой фронт работ существенно увеличился. К счастью, подавляющее большинство детишек укомплектовано сменной обувью, и основная грязища концентрируется у входа. Правда, бывают и исключения – например, вот эти три восьмиклассника, которые опаздывают на урок и оставляют за собой зловещие грязевые следы. Непорядок!

Останавливаю и начинаю пересказывать сочинение о роли чистоты в нашем мире. Пацаны вяло ругаются в ответ, не переходя, впрочем, на личности (м-да, технички в школе явно не пользуются авторитетом, попробовали бы они препираться с директором или химичкой). Двоих я знаю – это Мишка и Борька из 8 «а», имя третьего не припомню, хотя он точно знает меня. Ну, это не показатель, меня много кто знает – у нас на всю школу всего три уборщицы. Директор не хочет раздувать штат.

– Теть Марин, отпустите, у нас уроки, – ноет пацан. У него круглая, усеянная прыщами физиономия, пухлые губы и маленькие зелено-карие глазки. Так как же его зовут? Не помню, абсолютно не помню. Пора навешивать на детей бейджики.

– Идите.

Восьмиклассники корчат умильные рожицы (которые им так не идут), вытирают ноги о тряпку и с топотом несутся на уроки. Убираю остатки грязи, полощу тряпку и…

– Марина Васильевна! – из-за угла появляется высокая и сутулая фигура директора.

Он подлетает ко мне словно коршун (кривой нос усиливает сходство) и злобно клекочет:

– Я запретил вам общаться с учениками! Почему вы…

Опускаю тряпку в ведро и секунду прикидываю, не стоит ли напомнить Борису Семёновичу его предыдущие директивы. Не далее как вчера он велел мне, Гальке и Катьке гонять детишек за опоздания. Но сегодня, конечно, он об этом забыл.

– Простите. Это больше не повторится.

Не буду оправдываться. Терпеть не могу. Я даже на суде не оправдывалась – что мне потом и аукнулось. Возможно, когда-нибудь придётся начать… но явно не в этой школе.

К счастью, Борису Семёновичу достаточно грустного взгляда – он не нуждается в моём участии и совершенно самостоятельно начинает вещать о том, что взял меня в школу из жалости и что, вообще-то, уголовнице в ней не место, даже в роли технички. Меланхолично киваю, меня пронзают взглядом. Спохватываюсь и спешно благодарю, рассыпаясь в несбыточных обещаниях.

На самом деле, он неплохой: взял меня в школу, платит зарплату (немного, зато стабильно), не обижает и…

– Да вы вообще слушаете?!

Киваю и еле слышно шепчу:

– Борис Семёнович, я пойду? Мне нужно работать.

– Идите!

Подбираю ведро и по стеночке дефилирую в подсобку. С утра работы немного, и мне, по сути, осталось только вынести мусор и навести порядок в кабинетах физики и химии. У физика «окно», зато у химички что-то практическое – а, значит, придётся опять мыть пробирки после девятиклассников. Пробирки ладно, вчера у них натрий по кабинету валялся, и мы с Катькой так и не поняли, рассеянность это или диверсия.

Вообще-то работаю я техничкой, по-простому, уборщицей, и трогать пробирки мне не положено. Вот только профессия лаборантки не пользуется популярностью, и нелёгкое бремя обслуживания физического и химического кабинета лежит на наших с Катькой хрупких плечах – за что господин директор уже полгода выписывает нам премию. На этой неделе я занимаюсь лабораториями, а Катька царит в туалетах, поэтому не известно, кому повезло больше.

До звонка минут пять, и я решаю выпить чаю в подсобке. Прохожу по коридору и сворачиваю направо. Во-он там – железная дверь, скрывающая вход в нашу каморку.... из которой доносятся чьи-то возмущённые вопли! Ну, и кто там орёт? Галина опять поругалась с Катькой? Чую, передохнуть не удастся.

Решаю разведать обстановку и подбираюсь поближе:

– …нельзя доверить!.. – доносится из-за двери.

– А я виновата, что у неё всего одна пара перчаток?

Интересно, что в нашей каморке забыла учительница по литературе? Такое нежное и возвышенное создание не может соприкасаться с пошлым бытом! Со мной, например, она не здоровается – видимо, я символизирую быт особенно активно.

А кто её собеседник?

– Не истери, подберём что-нибудь! – голос явно мужской, и интонации такие… знакомые. Да только и этому типу тут явно не место.

– Давай возьмём идиотский криминальный роман!

– Нет, Люда, здесь нужно…

Чего забыл наш физик в подсобке, и для чего ему сдались мои детективы, я так и не узнаю: над ухом звенит звонок. Увы! Сейчас коридор наполнится учениками, и подслушивать не удастся. Хватаю ведро и тихо, на цыпочках, прохожу метров двадцать, после чего разворачиваюсь и, уже не таясь, шагаю обратно, к каморке.

Тем временем двери ближайшего кабинета распахиваются и в коридор высыпаются гомонящие пятиклашки. В соседней аудитории шумит 8в, а 9б сидит тихо – похоже, ребята пишут контрольную. Четвёртая и пятая двери открываются одновременно, в коридоре становится людно, и тут наконец учительница литературы покидает подсобку в сопровождении физика.

Последний чуть старше меня, но выглядит, зараза, гораздо моложе (но это не его заслуга, а моя, кхм, недоработка). Зовут его Валентин Павлович, и я знаю его очень, очень давно.

Когда-то мы начинали в одном заштатном НИИ, но потом на меня повесили кражу, а он… благополучно продолжил карьеру. Но длилась она недолго – Советский Союз развалился, НИИ протянул пару лет и последовал его примеру, и след Валентина Павловича затерялся. Да я и не особо следила, куда он делся – из тюрьмы особо не проследить.

Ещё через пару лет я освободилась из мест не столь отдалённых и пошла устраиваться на работу. Наличие судимости ну никак не способствует карьерному росту, так что на жизнь я до сих пор зарабатываю уборкой.

Где-то полгода назад меня позвали работать в школу (была там какая-то сложная схема с участием Бориса Семёновича и моего предыдущего работодателя). Познакомившись с коллективом, я с удивлением обнаружила, что физиком в ней работает мой давний знакомый.

С годами он не стал приятней, и мы ожидаемо не пришли друг от друга в восторг. И если я от вида его противной физиономии страдала молча, то драгоценный физик распечатал какой-то закон и махал им часа полтора. А уж зубами ка-ак скрежетал… даром что не орал. Впрочем, он никогда не орёт, предпочитает шипеть/кряхтеть/пыхтеть, но голос при этом точно не повышает. У меня-то ладно, иммунитет, на зоне и не такие кадры встречались, но дети пугаются.

Вот только что этот тип забыл в нашей каморке? Да ещё и с Людмилой «Литературой», с которой, как мне казалось, у него нечто вроде «холодной войны».

Стараюсь не показать своего любопытства. Подхожу к железной двери и кожей ощущаю нервные взгляды парочки, которая как раз от неё отходит.

– Простите, вы что-то искали? – киваю на дверь.

Валентин Павлович расцветает улыбкой. Тоже мне барбарис.

– Искал. Мариночка, милая, мы проводили опыты и немного намусорили. А вы почему-то не торопитесь убираться.

Ну вот, пожалуйста, опять этот тон. Неясно, где или откуда я должна убираться, и с кем он там проводил опыты, когда всем известно, что предыдущим уроком было «окно». Неужели с «Литературой»?

– В кабинете не вымыто целый урок, – уточняет физик.

Судорожно вспоминаю, что кроме «окна» у него был ещё первый урок. И я опять забыла, что этот тип считает ниже своего достоинства убирать приборы после своих практических занятий и вызывает для этого дела уборщиц. Однако минутку… по плану у него не должно быть никаких опытов. И в эти планы точно не входит исследование наших вещей в каморке.

Однако я не лезу в бутылку и, молча пожав плечами, поднимаюсь на четвёртый этаж. Приборы в лаборатории, поэтому я собираю разбросанные бумажки в корзину и мою доску. Полы… хорошо бы их протереть, но через час дети снова натопчут. Оставлю как есть.

Хм… а зачем я тащила ведро? Хотя, в принципе, ладно, оно же пустое!

Так… зачем мне пустое ведро? Глубоко вздыхаю и протираю глаза. Всё-таки по ночам нужно спать, а не ругаться с соседями и выгонять из дома бывшего мужа. Опять этот физик спутал все планы! Сначала я собиралась оставить ведро в подсобке, но в результате совершенно случайно утащила наверх. Ну, ладно… Мне просто нужно поспать. Или проветриться.

Открываю ближайшее окно и с наслаждением вдыхаю не особо чистый городской воздух.

Ой, а кто это там? Три маленькие фигурки собрались в круг и пускают тонкие струйки дыма. Рассматриваю их повнимательнее. По-моёму, это утренние.

Ау, народ, курить вредно! Пойду прогоню. Директор велел бороться с курильщиками. Правда, велел он всем, а заводить с детьми разговоры он запретил лично мне, но… как там у нас? «Из двух противоречивых приказов выполни оба?». Первый по душе больше. Пора позаботиться о здоровье детей, а то вырастут как мой бывший муж. Говорят, что он в детстве курил…

Автоматически хватаю ведро и выскакиваю из кабинета под мерзкий шум звонка. У физика второе «окно», благо в расписании очередная накладка (мерси новой методистке), и я не опасаюсь наткнуться на него на входе. Мой бывший сослуживец, наверно, отдыхает от занятий у себя в лаборантской… ну, или в учительской.

Сбегаю по лестнице с четвёртого на первый и вылетаю в холл. На проходной сидит Галя, она контролирует вертящийся турникет. Когда мне влетело от директора, она не присутствовала – наверно, пила чай в столовой.

– Куда ты несёшься?

– На выход. Пойду народ погоняю, курят и курят, совсем обнаглели.

– Кто?

– Восьмиклашки. Не видела?

– Да не, видать, они прошли через чёрный ход. Иди, иди, прогони. Вот ведь она, молодёжь, ни стыда ни…

Галина – вдохновлённый разносчик сплетен, но и побурчать она не откажется. Улыбаюсь, киваю, всплёскиваю руками, прохожу через турникет и выскакиваю на улицу.

Дождь, к счастью, закончился, но грязь никуда не делась. Лавирую между луж, обхожу школу и подбираюсь к трём давешним восьмиклашкам. Так вот куда они бегали утром! Нехорошо опаздывать на уроки… а курить вместо литературы (специально притормозила и посмотрела, что у них в расписании) – вдвойне.

Нарушители замечают меня не сразу (ну техничка, ну идёт и идёт, не директор же, в самом деле!). Я не ору, просто отнимаю у всех троих сигареты, швыряю в лужу и заявляю:

– Пачку давайте.

Оцепеневшие от моей наглости пацаны приходят в себя, Борис прячет пачку в карман, Михаил открывает уж было рот, чтобы сказать что-то – по глазам вижу, не слишком приятное.

– Э… а.... – раздаётся из-за его спины.

Поворачиваюсь к нему. Мальчик беззвучно открывает рот и тыкает пальцем наверх. Поднимаю глаза.

Хрупкое тело мелькает в окне четвёртого этажа....

…легко соскальзывает вниз…

…ударяется о землю… выгибается…

… лужа грязи окрашивается ручейками крови…

Молчание. Ребята переглядываются, после чего их взгляды скрещиваются на мне. Облизываю пересохшие губы и тыкаю пальцем в первого попавшегося ребёнка.

– Коля… или кто там из вас… беги в школу, нужно вызвать «Скорую».

Машинально отмечаю, что вспомнила имя третьего. Восьмиклассник хлопает глазами, потом до него доходит, и он мчится в сторону школы.

Тем временем я приближаюсь к телу: может, ребёнок всё ещё жив… хотя вряд ли.

Ноги не гнутся, руки дрожат (мои, разумеется). Пострадавший же признаков жизни не подаёт: лежит неподвижно, конечности безвольно раскинуты, шея странно изогнута. Тело достаточно длинное – класс девятый-десятый-одиннадцатый. Как же он так…

Усаживаюсь на корточки и трогаю тело. К горлу подкатывает комок. Вскакиваю и, отвернувшись, борюсь с рвотным рефлексом. Позорно проигрываю: завтрак покидает желудок и устраивается рядом.

Повторно склоняюсь к упавшему, протягиваю руку и щупаю пульс. Отсутствует. Похоже, школьник уже не жилец… Или жилец? Я у себя не всегда могу пульс нащупать. А вдруг?..

Хватаюсь за тело и пытаюсь перевернуть. Тяжёлое. К тому же руки скользят. Но проверить, конечно, надо.

– Ребят, помогите.

Сбившиеся в кучку дрожащие восьмиклассники глядят на меня, после чего один из них начинает визжать. Второй мгновенно подхватывает писк. И тут, в довершение всего, на втором этаже распахивается окно, в проёме появляется кудрявая голова биологички:

– Марин, дети говорят, там кто-то летел… а что вы кричите?

Растягиваю губы в улыбке и молча показываю пальчиком вниз. После чего медленно-медленно плетусь к ближайшей стене, чтобы на неё опереться, но ноги подкашиваются, и я сажусь прямо в лужу. Юбка мгновенно намокает.

А пацаны продолжают орать.

2

Во двор заезжает машина «Скорой помощи». Флегматично провожаю её взглядом. Оперативно они… я-то думала, прокопаются как минимум час. В школу просто так не попасть, но это не техника безопасности, а техника разгильдяйства. Большие ворота у нас всегда заперты, ключ у дворника, а дворник – в запое. Замкнутый круг.

Вот, например, неделю назад «таинственные спонсоры» из числа родителей подарили нашей школе три новые парты, и детки таскали их через калитку.

А тут как быстро открыли! Определенно трупы дисциплинируют. Кого-то. Зато меня они расслабляют – я уже полчаса сижу в луже и философски наблюдаю за обстановкой. А, может, и не полчаса – часами как-то не запаслась.

Тем временем из недр реанимобиля дружно выбираются три фигуры. Из-под коротких курток выглядывают белые халаты. Цепляюсь за эту интересную мысль и начинаю думать, чего бы сказала об этом русичка.

«Выглядывают халаты». Представляю халаты с глазками. Да не с простыми, а с длинными, кожистыми трубочками, как у улиток. Какая интересная мысль!

Обитатели реанимобиля почему-то решили загородить от меня труп. Не хотите – не надо. Отворачиваюсь от них и философски смотрю в пустоту. Мысли текут так медленно, перекатываются в голове, словно волны, и я никак не могу заставить себя сосредоточиться на чём-то конкретном. Наверно, так проявляется шок. Хотя с чего бы ему взяться, я что, ни разу трупы не находила?

Перебираю в памяти последние сорок лет. Действительно, ни разу не находила. Упущение!

В поле зрения вдруг появляется круглая физиономия с блеклыми голубыми глазами в обрамлении сетки морщин. Какая-то зараза трясет меня за плечо, а потом отходит, и я вижу светло-синюю форменную рубашку. Милиция. Или как там? Полиция? Кто там нынче ездит на трупы? Вспоминаю свежепрочитанный детективчик. Следственный комитет!

Мужик открывает рот и я, конечно, туда заглядываю. Зубы у него неплохие, довольно ровные, пусть и слегка желтоватые. Ну ладно, хоть кариеса нет. Хотя, может, и есть. Откуда мне знать? Я так-то не стоматолог…

– Свидётели… медики… шок… труп… – бормочет следак.

Ну ладно, вообще-то, он говорит достаточно громко. Мне просто с трудом удаётся вычленить отдельные слова. Чего от меня хочет следак? Зачем цепляться к уборщице, если есть труп?

Кстати, о трупе. Врачи наконец-то констатировали смерть, но вместо того, чтобы радостно упаковать покойного в чёрный мешок, почему-то обращают внимание на меня.

Поднимают и тащат в сторонку, бормоча что-то про «ступор», «укольчики» и «пустырник».

У меня? Ступор? Да ну, это бред…

– А ну ВСТАТЬ!!

Машинально подскакиваю и ударяюсь головой обо что-то твёрдое. Какого?!

Туман в голове постепенно рассеивается. Понимаю, что сижу в машине «Скорой», ласково обдуваемая сквознячком из открытой двери и поливаемая мелким дождиком из неё же, и держу в руке одноразовый стаканчик с какой-то жидкостью. Машинально отхлебываю и недолго борюсь с желанием выплюнуть противную жижу. Терпеть не могу валериану, да и вообще любую дрянь на спирту. Фу!

В итоге воспитание побеждает, я глотаю успокоительное и осматриваюсь. Так-так-так… а «Скорую» изнутри не мешает покрасить, стоящего передо мной врача – раскормить (какой-то он излишне худой), и ещё… у меня почему-то промокла юбка. Вся, целиком. Это ещё почему? Ах да, лужа…

Рассеянно киваю врачу (знаю, знаю, надо сказать ему «спасибо», но меня почему-то не тянет) и вылезаю из машины. Школьников в обозримом пространстве не наблюдается (наверно, их отвели в тепло и оказывают более квалифицированную помощь, дети же всё-таки), но тело на месте. Лежит себе в луже, никого не трогает… Тьфу! Раньше я что-то не замечала за собой подобной циничности, наверно, от медика заразилась.

Вокруг несчастного подростка суетится молодой человек в заляпанных грязью джинсах: рассматривает, фотографирует и записывает в блокнотик. Порой он так низко наклоняется к трупу, что, кажется, даже обнюхивает. Ноздри у него слегка вздрагивают, это факт. Рядом неспешно беседуют двое: невысокий, довольно круглый и совершенно седой, а местами и лысый, следак, и хорошо сложенный темноволосый юноша в кожаной куртке. На мента последний не тянет. Не скажу почему, но не тянет. Наверно, стажёр или практикант.

Делаю несколько шагов, параллельно прикидывая, как бы мне обойти эту троицу, не приближаясь к телу и не вляпавшись в густую, маслянистую грязь. Следак тут же поворачивает голову, пеленгуя меня своими светло-голубыми, какими-то выцветшими локаторами, и вновь переводит взгляд на эксперта. Точнее, на стеклянную пробирку в его тонкой, обтянутой резиновой перчаткой руке.

В пробирке плещется подозрительная жидкость, она же содержится в луже.

– Ну и что это?

Эксперт нетерпеливо пожимает плечами.

– Анализ покажет, – бормочет он. Это в кино они страшно непроницаемые, а сейчас на его невыспавшейся физиономии ясно читается что-то вроде: «Отстаньте и дайте мне поработать!».

Я подхожу поближе и мрачно разглядываю искомую лужу:

– Бомжатина с курицей.

Мент удивлённо разворачивается ко мне:

– «Бомжатина»?

А, чёрт. Следак, кажется, не разбирает наш любимый школьный жаргон.

– Лапша быстрого приготовления. С курицей. Я ела её на завтрак.

Эксперта перекашивает. Легонечко так. Похоже, он невысокого мнения о моём рационе. Да знаю я, знаю, что это вредно! Но мой закаленный желудок уже ничего не берёт. Да и потом, если язва не пришла в сорок, она заблудилась и уже не дойдёт.

– Так это вы обнаружили труп? – уточняет следак. Ещё один любитель риторических вопросов на мою голову! Зуб даю, он уже опросил полшколы.

– Вроде того. Труп упал рядом со мной.

– Отлично!

Не представляю, что тут может быть такого отличного. Но следаку, похоже, виднее – он ласково улыбается, предлагает пройти в здание школы и побеседовать. Радостно соглашаюсь (признаться, мне уже надоело стоять под дождём) и веду его в коморку с железной дверью. стажёр/практикант увязывается с нами, чрезвычайно довольный эксперт остаётся у трупа, что тут же компенсируется попавшимся по пути директором. Он увязывается с нами и всю дорогу нервно бурчит, что зря приютил уголовницу и что ни грамма не удивится, если окажется, что именно я спихнула ребёнка из окна кабинета физики. Я невольно краснею и отвожу взгляд, стажёр с трудом сдерживает ухмылку, и даже полицейский изредка поворачивается, чтобы пронзить нас с директором ехидными взглядами.

И я, в конце концов, не выдерживаю:

– Борис Семёнович, я что-то не поняла, это что, заведомо ложный донос?

Директор резко тормозит и разглядывает меня добрых пятнадцать секунд. Растягиваю губы в улыбке. У него дёргается глаз. Что, вообще-то, логично – за те полгода, пока я работаю, в школе не было ни одной смерти. Наверно, директор отвык.

Тем временем полицейский подходит к двери и мягко толкает её вовнутрь. Заходит. Освоился, зараза такая…

– Ну что ж, проходите, будьте как дома, – директор приветливо скалится и удостаивается недоуменного взгляда из-за открытой двери. – Пардон! Уже прошли.

Он втягивается в дверь, я послушно иду за ним.

Наша каморка это крохотное помещение, в которое аккуратно втиснуты маленький столик, три деревянные табуретки, скамейка, два старых шкафа под вещи (мой – левый) и относительно новый (старательно сколоченный из списанных за ветхостью парт) комод, в котором хранится уборочный инвентарь. Тот, что не стоит в углу вертикально.

Потому свободного места в подсобке маловато, и маневрировать там не так-то и просто. Но довольно упитанного полицейского это никак не смущает – он ловко скользит за столик и размещается на самой надёжной (с виду) табуретке. Я огибаю комод и усаживаюсь напротив, стажёр занимает табуретку с надломанной ножкой (обычно на ней сидит Катька как самая худая из нас), директор же просто прислоняется к стене. На сидение самого молодого из нас – практиканта – он почему-то не покушается. Наверное, потому, что сейчас даже он – представитель властей.

– Дежурный следователь Следственного Управления Следственного Комитета РФ Фёдор Иванович Фёдоров, – представляется полицейский. Имя-отчество кажется смутно знакомым. Старательно напрягаю память… и тут меня осеняет! Расплываюсь в довольной улыбке, припоминая, что Фёдор Иванович это Хучик, совершенно очаровательный персонаж детективов Дарьи Донцовой. И ещё это мопс.

– А это Вадим.

Стажёр-практикант (хотя, наверно, всё же стажёр) складывает руки на груди и склоняет голову. Мы с директором переглядываемся и киваем. Имя «Вадим» не вызывает у меня никаких ассоциаций, ну и ладно. Зато теперь, наверно, будет вызывать.

Полицейский извлекает из кейса какой-то бланк, долго шарит в поисках ручки, и, с трудом одержав над коварной победу (ох, как я его понимаю, сама в своей торбе ничего не найду), приступает к беседе. На допрос это не похоже, скорее, что-то полуофициальное, потому что на бланке, я вижу, написано «Объяснение».

Я представляюсь, кратко описываю свою биографию (родилась тогда-то, тогда-то села в тюрьму, тогда-то освободилась, работала там-то и там-то, и вот полгода назад устроилась в эту школу).

– По какой статье судимы? – уточняет следак.

Пожимаю плечами:

– Простите, не помню, какая это статья, но сидела за кражу. И это было очень давно, – помявшись для приличия, называю годы отсидки.

Следак кивает и делает запись в листе.

– А что вы украли? – интересуется стажёр, за что получает два возмущённых взгляда от нас с мопсиком и один, заинтересованный, от директора.

Ещё бы. Я никогда не посвящала его в такие тонкости. Да и вообще – ни в какие. Не сказать, что я что-то скрываю, просто не очень люблю обсуждать своё криминальное прошлое.

– Не хотите – не говорите, – торопливо добавляет следак.

Задумчиво касаюсь левого уха. Свой срок я уже отсидела, новый мне не добавят, а так менты могут подумать что-то не то. Почему бы и не сказать?

Провожу языком по губам.

– Скелет.

3

М-да. Подумать только, всего одно слово – скелет – а какой эффект! Доблестные стражи правопорядка, а также примкнувшие к ним личности округлили глаза и удивлённо разглядывают меня, и только неожиданно напавший на директора нервный кашель мешает этой сцене превратиться в немую как в «Ревизоре».

Кстати, директор почему-то смотрит не на меня, а куда-то в сторону, и взгляд у него тревожный и подозрительный. Припоминаю, что в той стороне у нас расположен кабинет биологии, где тоже хранится скелет на подставочке. Директор, наверно, боится, что я могу его умыкнуть. Вот ведь зараза!

– Марина Васильевна, – это уже Фёдор Иванович. – Вы… кхм…

Опять этот кашель! Похоже, в наш город наконец-то пришла осенняя эпидемия. Вернусь домой – наверну чеснока с «бомжатиной» (другой еды в доме нет).

– А можно спросить, – влезает любопытный стажёр, – зачем вам понадобился скелет?

Складываю руки на груди. Не хочу отвечать. Менты и так могут запросить моё личное дело, а директор, в свою очередь, в состоянии обойтись без этой ценной информации. Мне в этой школе ещё работать, и не хочется прослыть идиоткой – а ведь история и вправду слегка идиотская.

Значит, так. Давным-давно, ещё при Союзе, я мирно трудилась в одном НИИ над Очень Секретным Проектом. Одним из обитателей нашей уютной лаборатории был полноразмерный макет скелета, подаренный нам на каком-то протокольном мероприятии. Скелет состоял на балансе НИИ и имел инвентарный номер, а мой тогдашний начальник питал к нему совершенно непостижимую симпатию и ласково называл Гамлетом. И вот однажды скелет потерялся, а череп нашли в моих личных вещах. Потом уже следствие, суд, поганая статья про хищение государственного имущества, вину по которой я не признала, и реальный срок в тюрьме: частично из-за отказа «сотрудничать» (а много я насотрудничаю, если мне ничего не известно), частично из-за закрытого статуса нашего НИИ. Неслабый причём такой срок.

– Ну так зачем?.. – торопит Вадим.

– Да! – вякает наш не менее любопытный директор, и я решаю пойти в отказ.

Но тут на помощь приходит Фёдор Иванович:

– Вы не обязаны отвечать про скелет, – сухо произносит следак в сторону своего стажёра. – У нас объяснение по другим фактам.

– Спасибо, – бормочу я. – Ну что, мы приступим?..

Следак вооружается ручкой; директор нервно теребит свой пиджак и поочерёдно моргает обоими глазами. Похоже, что он пытается подать мне какой-то сигнал, вот только менты просекают это на раз, а ваша покорная слуга – с некоторым опозданием. В итоге Фёдор Иванович бормочет что-то про тайны следствия и настоятельно просит директора выйти. Тот ощутимо бледнеет и медленно, по стеночке, выползает в коридор.

В процессе сердобольный стажёр Вадим предлагает ему валидольчик, но мой непосредственный начальник благородно отказывается. Что, в принципе, понятно – Донцова пишет, что все эти успокоительные здорово замедляют скорость реакции.

Следак переглядывается со стажёром (точнее, сурово сверкает глазами, чтобы тот не отвлекался), кладёт ручку на стол и вновь фокусирует взгляд на мне:

– Для начала, Марина Васильевна, опишите педагогический коллектив.

Ну что ж, по крайней мере, они отошли от темы скелета. И это не может не радовать!

Я начинаю выкладывать сплетни о том, что трудовик мутит с химичкой, физрук ненавидит детей, физик загадочно связан с учительницей литературы, а муж нашей биологички работает в каком-то медицинском вузе, и та то и дело приносит на работу списанные макеты венерических заболеваний со всеми соответствующими частями тела и ужасающими подробностями. И как-то весь этот кошмар разглядели две пятиклассницы… ох, шуму-то было…

Заботливо просвещаю ментов о том, что все парты исписаны сверху и залеплены жвачками снизу; и что учительница русского языка временам читает надписи на столах и иногда даже что-то дописывает (пространно и нецензурно), но детишки об этом пока не догадываются, потому что в тетрадях она пишет правой рукой, а на партах левой.

Рассказываю, что учительница по рисованию в контрах с учительницей по черчению, и если ты вдруг получишь пятёрку по одному предмету, вторая училка посмотрит журнал и влепит двойку из вредности. Поэтому хитрые детки безбожно хватают «лебедей» по ИЗО и тут же получают «заслуженные» оценки по черчению, хотя и то и другое они знают примерно на одном уровне – нулевом.

Сообщаю о том, что отличникам постоянно завышают оценки, потому что они – надежда и гордость. И если десятый класс ещё ничего, но одиннадцатый совсем обнаглел – детишки изволят ходить почти исключительно на предметы с ЕГЭ, а если случайно придут на другие, то всё равно ничего не делают…

Следак прерывает мой бурный рассказ (я с возмущением замечаю, что на листе «объяснения» до сих пор пусто) и приступает к конкретным вопросам.

Девятые классы.

Их всего два, «а» и «б», но в каждом человек тридцать. Куратор у них один на двоих – суровая, мрачная «англичанка». Она обожает классическую литературу и гордо носит на обесцвеченной голове жутковатого вида начёс; не слишком-то любит нашего физика, но дружит с биологичкой. Детишки её боятся. Две трети девятиклассников курят, отдельные личности балуются пивом. Примерно с месяц назад один ученик (нет-нет, не убитый) изволил прийти в состоянии алкогольного опьянения. Сначала его стошнило в туалете, потом сия безответственная личность зачем-то решила пойти на урок и ухитрилась столкнуться с директором. Шуму-то было…

Денис Костылёв, покойный девятиклассник.

О нём я почти ничего не знаю. Нет, правда. Об отношениях в коллективе меня любезно просвещает скучающая на вахте Галька, но промывать кости ученикам она пока что не начала. Каких-то, конечно, я знаю и так, но этот несчастный к ним не относится. Нет, ну, в лицо я его узнаю, но если передо мной посадить десять человек… точнее, положить десять трупов, едва ли смогу понять, который из них Денис.

Зарплата.

А им-то какая разница? Ладно, ладно… зарплата нормальная. Конечно, могла быть побольше, но, в принципе, я довольна. На детективы хватает. На еду – не всегда, но разве я виновата, что нежно любимая мною Дарья Донцова так быстро пишет. Ну а тех пор, как я выпнула Петьку с его перманентным алкоголизмом, мои финансовые дела пошли в гору, и денег стало хватать на конфетки. Со следующей зарплаты, может, и куртку куплю…

Директор.

При всех своих недостатках это хороший мужик. Он взял меня на работу, стабильно выплачивает зарплату, почти не пристаёт… Что? Часто ли ко мне пристают? Да не, не в том смысле! Хотела сказать, не прессует. А в первом смысле… да он же не извращенец! Наверно… Откуда мне знать?

Хотя в последнее время мне кажется, что директор какой-то подозрительно нервный. Эмоции он, похоже, не скрывает вообще! Захотел – наорал, захотел – побледнел…

Само происшествие.

Ну вот, началось. Вздыхаю и начинаю рассказывать, что и зачем. Тёзка любимого мопсика Даши Васильевой Фёдор Иванович довольно щурит глаза и торопливо записывает, изредка подкидывая вопросы: как меня занесло в кабинет физики, куда я так торопливо помчалась, зачем захватила с собой ведро, не видела ли Дениса, где в это время был физик.

Отвечаю максимально развёрнуто и подробно, молчу лишь о странном поведении физика – мне не хотелось бы обсуждать с ментами мои отношения с этим типом.

Потом я просто сижу и жду. Следак торопливо дописывает объяснение и суёт мне его на подпись. Ага, щ-щас! Мне его жуткий почерк в жизни не разобрать. Прошу зачитать. Хучик исполняет мою просьбу без особых восторгов. Хватаю предложенную ручку, секунду раздумываю, а не снять ли перчатки, а то подписывать неудобно и…

Шарах!

Менты нервно вздрагивают, их взгляды скрещиваются на двери. Тихонечко хмыкаю и оставляю на бланке свою закорючку. Потом ещё и ещё – на каждом листе.

Вахтёрша Галина рассказывала, что года четыре назад, когда в каморке потребовался ремонт, дражайший директор опять ударился в экономию, и дверь устанавливал трудовик. Мужик он, конечно, хороший, а столяр так вообще выше всяких похвал, но установка дверей, по-видимому, не его – мало того, что она из железа, к косяку прилегает неплотно, да ещё фиг пойми, в какую сторону открывать. Я, помнится, путалась где-то месяц, следак ухитрился открыть с первого раза, а кто-то с той стороны… похоже, не угадал.

– Дурацкая дверь, – бормочет, переступая через порожек, эксперт.

Следом за ним просачиваются ещё две какие-то личности. Все трое размахивают руками, объясняют, рассказывают и показывают. Я вижу, как тёмные глаза Вадима становятся все больше, больше… в отличие от стажёра, Фёдор Иванович понимает, о чём идёт речь, и мрачнеет буквально на глазах.

Я закрываю глаза, машинально тяну ко рту ручку… а, вот, дурацкий практикум с первого курса. Помнится, я – отличница – сдала его с третьего раза. Баллистика явно не мой конёк. Хотя, наверно, это и не баллистика. Знания в голове сохранились, а название предмета почило в Лете.

Но вывод тут однозначен:

– Вы, что, хотите сказать, он не сам?..

Эксперт раздражённо кивает:

– Скорее всего. Экспертиза покажет.

Следак поворачивается ко мне, черты его лица слегка заостряются. Чуточку, самую малость – но мне вдруг становится жутко. Дешёвая синяя ручка предпринимает попытку вырваться из моих пальцев, по спине сползает капля пота.

– Откуда вы знаете? – ласково улыбаясь, интересуется Хучик.

Угу-угу. Знаем мы эти улыбочки… Я опускаю ручку на стол и пожимаю плечами. Выходит немного нервно.

– Ну, я же всё-таки физик…

Мент удивлённо расширяет глаза. Интересно, с чего это вдруг? Я же ему… а, нет, не сказала. В моём объяснении есть графа про образование, но там записано просто «высшее». Распространяться в подробностях почему-то не хочется, получится как со скелетом.

– Поня-ятно… – тянет Хучик.

Он забирает у меня «объяснение»… и, кажется, впервые обращает внимание на мои руки.

– Будьте добры, снимите перчатки.

Тусклые голубые глаза неожиданно вспыхивают, и я понимаю – не отвертеться. Снимать перчатки ужасно не хочется. В этом простом как тряпка желании нет ничего криминального, просто меня… ммм… слегка напрягает эта болезненная процедура.

– Ну-ну, – торопит следак. Похоже, ему не терпится покинуть каморку и отловить для допроса кого-то ещё.

Послушно киваю, изображаю улыбку и стягиваю перчатку с правой руки. Ну что сказать, рука как рука. Подумаешь, кожа не очень. У нас, уборщиц, это такая профессиональная травма.

– Ну.

Вздохнув, освобождаю от желтой резины свою несчастную левую кисть и демонстрирую следаку кривовато намотанные бинты. Дожидаюсь властного кивка, разматываю дурно пахнущую марлю (бальзамический ленимент по Вишневскому хорошо заживляет, но пахнет он гадостно) и осторожно складываю ладошки ковшиком.

– Твою ж… – бормочет стажёр.

Фёдор Иванович подходит поближе и сочувственно цокает языком. Слева склоняется любопытный эксперт: берёт мою руку в свои и внимательно осматривает четыре уже подживающие ранки.

Потом осторожно касается воспалённой кожи и уточняет:

– Чем это вы?..

Возмущённо фыркаю, отнимаю руку и снова наматываю на рану бинты. Чего сразу я? Вообще-то, это всё Петька.

– Да как сказать, чем… наверное, бывшим мужем. Он страшно не хотел разводиться и почему-то решил, что если воткнет в меня вилку, то суд нас поженит обратно.

Вадим удивлённо округляет глаза, в глазах мента и эксперта – естественный скептицизм. Спешу развеять сомнения:

– Да знаю я, знаю, в руке есть кости и сухожилия, их просто так не проткнёшь. Да он, в принципе, не проткнул, дырочки не сквозные…

Вздыхаю и снова натягиваю перчатку. И ладно бы кто-то помог! Но нет, всё сама…

Полюбовавшись на открытую рану, менты теряют ко мне интерес. Хучик небрежно сует объяснение в портфель, прощается и направляется к двери, эксперты вновь обсуждают что-то своё, и только стажёр, поднимаясь с Катькиной табуретки, с улыбкой интересуется:

– И что там суд, поженил?

Я на секунду перестаю ломать голову над сложной дилеммой (сослаться на шок и отпроситься до завтра или геройски вернуться к мытью полов) и рассеянно отвечаю:

– Угу. Восемь раз.

4

Из каморки выходим все вместе.

Менты тут же поднимаются наверх в надежде отловить для допроса (тьфу, опроса!) классную руководительницу покойного Дениса. Ну-ну, удачи им. Из наших учителей она самая злобная, даром что школа с английским уклоном (хм, может, это не совпадение?). Какая, казалось бы, разница, вот только ментов англичанка не любит до жути. По словам Гальки, это из-за того, что много лет назад у неё кто-то повесился в вытрезвителе. Что за муж, брат или сват это был, Галина не знает, чем создаёт некий повод для недоверия. С другой стороны, до того, чтобы спросить подробности непосредственно у англичанки, на моей памяти никто ещё не додумался.

Но всё-таки я надеюсь, что нервы у наших следаков закалённые, и злобное бухтение на языке Чарльза Диккенса не станет причиной глубокой психологической травмы.

С удовольствием понаблюдала бы за этой баталией – но нет, мой путь лежит в старое, ещё довоенной постройки крыло. Там занимаются младшие классы и заседает, отделившись от коллектива, директор. И если первое обстоятельство ещё можно объяснить логически – детишки, мол, весят мало, и ветхая деревянная лестница (ходить по которой я немного побаиваюсь) не должна под ними обвалиться, то второе – загадка.

Обычно мне нравится кабинет директора – цветы и папки с какими-то документами создают почти женскую атмосферу бюрократического уюта – но сейчас в нём воняет спиртягой, хоть топор вешай.

Здороваюсь и принюхиваюсь. От директора разит чем-то медицинским: пустрыником, валерианкой или настойкой пиона. У меня на спирт нюх намётанный, но нюансы не разберу, даром что бывший муж тот ещё алканавт.

Хотя от директора пахнет приятней; и вообще, ему можно. Не каждый же день в нашей школе кого-нибудь убивают. А если вспомнить про предстоящую ему увлекательную беседу с ментами, так это кого угодно выведет из себя. Бедолага.

Я тоже была под следствием и представляю, что может думать бедный Борис Семёнович. По счастью, меня судили не за убийство! Я настоящих убийц и близко не видела, в нашем блоке их не держали.

Так вот, если судить по прочитанным детективам (а более надёжных источников информации у нас пока нет) и газетным статьям, загадочные школьные самоубийства принято «вешать» или на директора, или, что более вероятно, на классного руководителя – который «не удержал», «не предупредил» и в целом «не бдил». Но англичанка уж точно не даст себя в обиду, поэтому наш директор вполне в состоянии огрести срок по какой-нибудь бестолковой статье вроде халатности.

Хотя о чём это я? У нас на повестке дня криминальный труп, а, значит, директор может быть в безопасности. Если, конечно, он не убийца – но в этом случае мне его, конечно, не жалко.

Но я не сразу огорошиваю его этой информацией – сначала отпрашиваюсь до завтра. Мне можно, у меня стресс. К тому же я на этой работе в принципе отпрашиваюсь первый раз – не люблю отрываться от коллектива.

Директор скрипит зубами и отпускает. Прощаюсь, благодарю и рассказываю о том, что, по словам экспертов, Денис Костылёв выскочил из окна не сам. Ему помогли! Сначала директор не понимает – потом до него доходит, но вместо того, чтобы успокоиться, он бледнеет ещё больше, злобно шипит на меня и принимается лихорадочно шарить в ящиках стола в поисках новой порции успокоительного.

Смущённо ретируюсь в каморку. Затем собираю вещи, выхожу и… ноги сами собой несут меня на второй этаж, в учительскую – посмотреть на ментов.

В кабинетах идут уроки, в лаборантской катастрофически мало места, так что большая, светлая комната на втором этаже – оптимальный вариант. Сюда же, при желании, можно позвать и остальных учителей. Опрашивай, не хочу. Я, пожалуй, не буду им всем мешать, посмотрю одним глазком и уйду…

Далёкий внутренний голос в глубине подсознания бухтит, что подсматривать за ментами – не лучшая мысль в моей жизни. Пожалуй, это тот самый параноидальный внутренний голос, который когда-то отговаривал меня учиться на физика, потом – идти замуж за Петьку, а после махнул на всё воображаемой рукой и теперь лишь изредка подкидывает советы. Сейчас, например, он бухтит про тюрьму.

Посылаю его дальним лесом и тихонько подкрадываюсь к учительской. Приникаю ухом к стене (к двери это подозрительно – а вдруг кто-то выйдет?), ощущаю щекой неровности краски и испускаю разочарованный вздох: в отличие от нашей каморки, в учительской неплохая звукоизоляция. Оно и понятно – между простой деревянной дверью и косяком не наблюдается зловещих щелей. А жаль.

А, может, попробовать открыть дверь?

Я нерешительно трогаю пальцем закрытую дверь и – о чудо! – улавливаю чей-то пронзительный голос:

– ..это меня не колышет!

Похоже, что дело не в чуде и не в прорезавшихся у меня мистических способностях (о да: Марина-подслушивающая-пальцем), просто какая-то нервная дама с той стороны двери перешла на повышенный тон. Интересно, кто у нас такой храбрый? Орать на ментов…

И ведь это явно не англичанка – она, когда злится, срывается не на ультразвук, а на бас (наверно, специально тренировалась). Такое не повторить даже нашему физику, его потолок – это злобное шипение.

– …не хотите… – дальше следует какое-то неразборчивое бормотание (женщина, видно, слегка успокоилась – ну, это точно не англичанка, её так просто не остановишь), – тогда платите!

О-о, тут становится интересно! Нет, мне и раньше было не скучно (убийство всё-таки), но тут, похоже, ещё и шантаж! А голос-то женский, знакомый! Довольно высокий, противный такой, если не сказать, истеричный. Похоже одновременно и на Галину, и на нашу химичку. Но Гальке здесь делать нечего, она должна быть на посту, значит – химичка. Но точной уверенности у меня нет – я редко вижу обоих дам в бешенстве.

Плюю на и без того не слишком-то соблюдаемую мной конспирацию и приникаю глазом к замочной скважине. Тьфу, гадство, да кто их так делает! Ничего же не видно…

Так, а если попробовать осторожно приоткрыть дверь? Аккуратненько, чтобы тётка внутри не заметила? Уверена, что она там одна, препирается с кем-то по телефону (и эта единственная причина, по которой разговор ещё не перешёл в мордобой – с таким-то накалом страстей).

Осторожно касаюсь дверной ручки, начинаю проворачивать и…

Щелчок!

Такой звонкий и резкий, что, кажется, даже директор в своём кабинете удивлённо подскакивает. А уж тот, кто сидит в учительской, уж тем более. Вот как оно…нехорошо получилось.

Торопливо оглядываюсь. Блин, тут даже и спрятаться негде. Сейчас эта, несомненно, причастная к убийству Дениса дамочка свернёт разговор, положит трубку и выйдет. Назад пути нет, и, похоже, придётся перейти в наступление.

Я выпрямляюсь, одёргиваю свою старую курточку в тщетных попытках придать ей приличный вид, поудобнее перехватываю синюю сетчатую торбу, заменяющую мне сумку (а ну как неизвестная шантажистка кинется в бой?), распахиваю дверь и вхожу.

А там, в принципе, всё как обычно. Всё тот же огромный книжный шкаф, все те же четыре новенькие, светло-коричневые парты, заменяющее педагогам столы, все те же цветы на окнах… и удобно устроившаяся сразу на двух стульях Галька, опускающая на рычаг телефонную трубку.

– Ты что, домой? – совершенно спокойно, пусть и несколько удивлённо произносит она. Будто и не орала на кого-то по телефону. Вот только я вижу, что её небольшие зелёно-карие глазки поблёскивают, пожалуй, хитрецой. Вижу – и мгновенно подхватываю её тон.

– Борис Семёнович разрешил мне уйти.

М-да, не быть мне шпионом. Не сказать, что голос предательски дрожит или срывается, но всё же… звучит не очень естественно. Будь я на месте Гальки, давно бы себя рассекретила. Впрочем, она и сама прекрасно с этим справляется: подозрительно щурит глаза, упирает руки в бока, отчего становится ещё больше (объемов Галька немереных, килограммов не взвешенных – сказывается почти круглосуточное бдение на посту, помноженное на нежную любовь к сладкому) и на удивление мирно уточняет:

– Чего притащилась?

Вздыхаю и опускаю руку на сумку, нащупывая сквозь ткань мягкую обложку недочитанного детективчика. Это почему-то придает мне уверенности (знаю, знаю, подслушивать все хороши, а встретиться с жертвой твоего любопытства лицом к лицу – так сразу коленки дрожат).

– Ищу следаков.

– Кого?

– Ну, ментов. Один из них, ну, такой весь, – показываю руками, очерчивая габариты мента. Худым он не выглядит, хотя и до Гальки, естественно, не дотягивает. Так, маленький, немного побегавший по лесу и сбросивший с десяток кэгэ колобок. – Ну, в общем, на мопса похож.

Галька удивлённо приоткрывает намазанные лиловым губы (никак не пойму, для чего она красится – привлекательности при этом не прибавляется) – закрывает обратно. Не думаю, чтобы ей доводилось видеть живых мопсов, да и дело тут не во внешности.

Разворачиваюсь к двери и поясняю:

– У него просто имя такое же.

Покидаю негостеприимную учительскую и направляюсь к лестнице. Галька следует за мной. Я не смотрю по сторонам, но хорошо слышу звук её шагов и чую запах дешёвых духов (дешёвых – не дешёвых, я плохо в них разбираюсь, но исхожу из принципа, что других у Гальки и быть не может). Внезапно на плечо ложится тяжелая, мягкая рука.

– Чего тебе, Галь?

Не люблю я вот это дело. Все обнимашки, целовашки и прочий арсенал телесных контактов прошу оставить кому-то другому. Тем более Галька только что кого-то там шантажировала.

– Твои менты, уж наверное, заняты, – бормочет Галина. – Иди-ка домой, отдохни.

Нет, ничего себе, да? Менты уже, значит, мои… беспредел. Не сомневаюсь, что завтра она не удержится и придумает парочку грязных слухов про нас с Хучиком. Ну, с тем, который Фёдор Иванович.

Спасибо хоть руку с плеча убрала.

Вздыхаю и заверяю сию приставучую личность в том, что как раз собиралась идти. Галька не верит, искоса сверлит меня подозрительным взглядом – мгновенно растягивая лиловые губы в псевдодружелюбной улыбке, стоит мне повернуться в её сторону. М-да.

Боюсь, я выгляжу не лучше, даром что даже не пытаюсь натянуть на лицо несуществующую улыбку. Надеюсь, что по дороге мы не наткнёмся на следаков – а то наш Фёдор Иванович точно что-нибудь заподозрит. Кстати, ещё я боюсь, что больше мы с Галькой не будем подругами. Хотя… нет, не боюсь. Я это подозреваю!

На первый этаж мы спускаемся в гробовом молчании. А дальше я направляюсь к двери, а Галька с мрачным видом усаживается за пост. Он, кстати, сделан с размахом – за деревянным столом, оборудованным кнопками управления турникетом, с лёгкостью поместится ещё треть Гальки, 75% меня или, если угодно, одна целая Катька.

– Пока-пока, – в последний раз улыбается Галька, заметив, что я подхожу к турникету. Зуб даю, она уже тянет руку к припрятанному в ящике стола любовному роману (и как они с Катькой могут читать эту гадость?).

Я прохожу через турникет, и, набравшись храбрости, кричу ей из-за двери:

– Галь, ты ничего не хочешь мне рассказать?!

Она слегка вздрагивает (ещё бы не вздрогнешь, когда так орут) и повышает голос:

– Иди уже! Не хочу!

Пожимаю плечам:

– Как знаешь.

Галька кивает, отчего два её подбородка на миг образуют третий, нашаривает злополучный любовный роман и погружается в мир розовых соплей.

Мне остаётся только выйти на улицу, и, лавируя между луж, поплестись домой.

И как вот прикажете выбирать у неё сведения? Заподозрив меня в подслушивании, постоянно тарахтящая Галька замкнулась как банковский сейф. Сейф можно взломать, сейф можно открыть… но, во-первых, я плохо представляю себя с утюгом и бейсбольной битой наперевес (тем более что ни того, ни другого у меня пока нет), а, во-вторых, не смогу выделить из бюджета достаточную для подкупа болтливой подружки сумму. Величина, эквивалентная моей зарплате, едва ли её устроит. Да что говорить, она и меня не устраивает.

А может, попросить Петьку её обаять? Да нет, не вариант, он до сих пор не простил мне удар сковородкой (ха, сам виноват, нечего тыкать вилки куда попало, моя рука ему не бифштекс!). Да и потом, у него едва ли получится изобразить кокетливые ухаживания. Скорее, грязное домогательство. Эх, жизнь моя – жестянка, да ну её в боло…

Тьфу! Накаркала. Торможу и скептически оглядываю раскинувшуюся аки озеро Байкал грязную лужу. Не хочу я что-то проверять её глубину… придётся обходить. Чуть возвращаюсь и меняю маршрут: по тротуару и вплотную к какому-то административному зданию. Помнится, раньше здесь было отделение УФМС, и по окрестным дворам постоянно мотались толпы людей с одним и тем же вопросам: «а где здесь паспортный стол?».

Сейчас таблички, кажется, поменялись – по крайней мере, поток жаждущих регистрации граждан куда-то исчез (надеюсь, злосчастный УФМС перенесли в нормальное место, а не, как обычно, на задворки цивилизации). А тут, наверно, какой-нибудь КУМС (не помню, что это – кажется, что-то насчёт земли).

Присматриваюсь к табличке, читаю: «Следственное отделение Следственного Комитета Российской Федерации по…». По родине Хучика, ясно. Теперь понятно, почему он примчался едва не быстрее «Скорой». Вот гадство! Нужно идти быстрее, пока оттуда не вылезло новых ментов. И постучать по дереву, чтобы не сглазить.

От отгоняющих нечисть плевком через плечо я отказываюсь, но тихонько хлопаю по торбе – где-то там, внутри, должен быть карандаш (это я вроде как постучала по дереву) и ускоряю шаг. Вперёд, вперёд, к дому, там меня ждет любимая кошка, сухая одежда, тёплая ванна и недочитанный детектив.

О трупах, Гальке и шантаже можно будет подумать потом.

      5

Увы, но вчерашним надеждам на отдых и сладкий сон не суждено было сбыться. И дело не в покойном Денисе Костыеве, увы – кому-то после трупов кошмары снятся, но я, напротив, спала как убитая (наверно, из солидарности). Часа этак три.

Потом под окна нашего дома принесло пьяного Петьку, который теперь, после развода, живёт в коммуналке в соседнём районе. К сведению, раньше мы вместе обитали в бабушкиной квартире, а комнату он всё порывался продать и непременно продал бы каким-нибудь чёрным риелторам, если б не ухитрился потерять паспорт.

Первоначально бывшего мужа принесло не под окно, а в подъезд – но тут его ждал сюрприз: после случая с вилкой я таки поскребла по сусекам, заняла у соседей и поменяла замок. Так что, поныв у двери минут двадцать и спровоцировав соседа сбоку на активные действия в виде спуска нежелательного элемента с лестницы, искомый нежелательный элемент поплёлся под окна, где долго изливал на весь двор свой не шибко богатый словарный запас. В какой-то момент у меня, признаться, мелькнула мысль попросить соседского сына вновь включить ту ревущую музыку на немецком, которую мне так прекрасно слышно из спальни. Потом захотелось набрать кастрюлю воды и плеснуть её в Петьку через окно, благо я живу на втором этаже и точно не промахнусь.

Но не успела я определиться с кровавой местью, как оказалось, что соседи снизу не выдержали первыми. Ещё бы, им-то его слышно лучше. Не размениваясь на попытки заткнуть алкоголика своими силами, они позвонили в полицию и вызвали участкового, который сначала поговорил с Петькой, а потом поднялся наверх. Я приоткрыла дверь, показала свой паспорт со штампиком о разводе, бумаги на бабушкину квартиру, но от бывшего мужа, к сожалению, не избавилась. Вместо того чтобы прогнать алкоголика нафиг, служитель порядка принялся уговаривать меня пустить пьянь к себе и прекратить тем самым конфликт.

Ага, щас! Подобные идеи уже посещали меня на прошлой неделе, и дело кончилось вульгарным скандалищем со втыканием в меня вилок – о чём я и доложила участковому с предъявлением вещественных доказательств. Увидев «боевое ранение», тот сдержанно посочувствовал и ушел. А Петька, зараза, остался и услаждал слух соседей своими алкогольными воплями ещё как минимум два часа. Когда он убрался, я выждала четверть часа и злобно пошла убирать подъезд от следов его жизнедеятельности.

В итоге я ужасно не выспалась, и теперь, дрожа от холода, бреду в свою школу по покрытым тоненькой корочкой льда осенним лужам. Ледяная корка ломается, ботинки скользят, а я тихонько ругаюсь и вспоминаю, куда убрала перчатки.

В школу захожу со двора. На проходной у нас Галька, а я не знаю, как с ней общаться. Делать это всё равно придётся, но хотелось бы как-нибудь не с утра – дайте уж я хоть кофе перед этим попью. Благо время позволяет – до первого урока ещё полчаса.

Увы, но надежда выпить горячего (сладкого, вкусного!) кофе обламывается – железная дверь таинственным образом оказывается закрыта.

– Не поняла.

Недовольно дёргаю ручку. Пинаю створку ногой. Что там, что там эффект нулевой. Ну что ж, придётся сходить на вахту за ключами.

Благодаря директору и его жабе у нас нет личных ключей от каморки. Один-единственный ключ висит на вахте, его официальный дубликат у дворника (который перманентно в запое), а сделать себе копии у нас с девчонками за год с момента установки нового замка так руки и не дошли.

И, похоже, так и не дойдут, потому, что сейчас на вахте ключа не имеется, зато почему-то присутствует злая до чёртиков Катька.

Подхожу к ней:

– Привет! А где ключ?

Катька пожимает худыми плечами, поправляет тёплую шаль и неопределённо поводит рукой:

– А кто его знает? Исчез вместе с Галей, – в её голосе проскальзывает раздражение – не нравится, видно, на вахте сидеть. – Борис Семёнович бегает, ищет, думаю, скоро найдёт.

Киваю. Это он может. Носиться по школе и что-то искать – как раз в духе директора, он обожает быть в гуще событий. Прирождённый руководитель. Ещё он очень не любит, когда кто-то из нас не появляется на работе, и постоянно приговаривает: «Проспал – позвони, заболел – позвони, попал под машину – так пусть хоть из морга звонят». Ох, чувствую, Гальке достанется.

– Давай, раздевайся, повесь куртку в гардероб, – предлагает Катя.

– Да нет, спасибо, я лучше так похожу.

Угу-угу. Знаем мы их гардероб. Вроде и дети-то все приличные, но из карманов детей всё равно пропадает мелочь (хотя мне это не грозит, я всё храню в кошельке), пару раз терялись перчатки (в общей сложности восемь пар, у какого, наверно, коллекция) а однажды пропала шапка (правда, потом она обнаружилась в туалете). Не сказать что я сильно боюсь за хранящееся в куртке имущество (два носовых платка и стандартный набор карманного мусора), только… да что уж врать, мне просто-напросто лень.

Открываю рот, чтобы сказать что-нибудь из области вселенской мудрости… и тут к нашей вахте подлетает директор. Ну что сказать, валерьянкой от него не несёт. Уже хорошо. Неизменный деловой костюм идеально отглажен, ботинки – начищены, на лице ясно читается лёгкое раздражение. В общем, всё в норме.

– Марина! – зовет непосредственное начальство, не снижая крейсерской скорости. Повелительно машет рукой, я торопливо бросаюсь за ним, благо ждать он не собирается. – Галину не видели?

– В прошлый раз вчера днём, – честно признаюсь я. – Могу дать её телефон…

– Который она не берёт! Нет уж, идите за мной…

Директор заворачивает в коридор и подлетает к нашей каморке, негромко бурча о тех страшных карах, которые непременно постигнут того, кто забрал ключ. Я незаметно вздыхаю. Да-да, виновата, конечно же, Галька, а не та интересная личность, которая экономит на всём подряд. Я это к тому, что к тем замкам, которые продаются в хозяйственных магазинах, в комплекте идёт три-четыре ключа, но новые замки у нас никто не покупает – используют хранящееся в запасах старьё.

Хотя, может, это не экономия – возможно, что он нам просто не доверяет.

Директор подлетает к каморке и энергично толкает железную дверь. Эффект нулевой. Я подхожу следом, хватаюсь за ручку – всё ещё заперто. Сзади насмешливо фыркает как-то неожиданно собравшийся консилиум в лице двоих физруков (и где они прятались, что я их не видела?). У одного, как мне помнится, сейчас должны быть занятия – видно, директор решил, что дело серьёзно. Впрочем, детишки, наверное, только рады.

– Борис Семёнович, вы посмотрели? – интересуется один из физруков, Валерий Не-помню-чеевич Колобков. Он у нас, кстати, мелкий и лысый, правда, в объёмах слегка подкачал – до настоящего колобка ему толстеть и толстеть.

– Я отправил трудовика, – опускает глаза директор (не от смущения, просто он выше). – Скоро придёт.

Трудовик появляется минут через пять: высокий, сутулый, взъерошенный и без шапки. На вид ему лет двадцать пять, и для него наша школа это первое место работы.

Мне сложно представить, кто в двадцать первом веке пойдёт учиться на трудовика. Народ идёт в педагогические вузы или по принципу «куда взяли», или как продолжатель учительских династий. Но трудовик не очень похож на представителя династии, да и особых способностей к этому делу у него явно не наблюдается. Зато он хотя бы не жалуется (поневоле вспомнишь нашего физика, тот вечно ходит с кислым лицом).

Впрочем, сейчас и трудовик не выглядит особо довольным.

– Г-галина там, – запинается он, – сидит. Голова на столе, лицо набок, вся… синяя. Рядом лужа…

– Крови? – уточняю я. На меня тут же шикают. А что тут такого? Вопрос, как по мне, резонный.

Трудовик запускает в волосы пятерню. Директор убирает телефон в карман, физруки отлипают от стеночки, я навостряю уши и подозрительно щурю глаза.

– Н-нет. Какая-то засохшая хрень вроде пены. Вот здесь, – он машинально подносит конечность к своей небритой физиономии, но тут, спохватившись, вертит ладонью в воздухе, – у лица.

– Ключи? – хищно осведомляется директор. И ведь никто, заметьте, его не затыкает!

– Рядом, на столике.

– Так-так, – директор ощутимо мрачнеет.

Я уже говорила, что он плохо скрывает эмоции? Так вот, по сравнению с обоими физруками Борис Семёнович просто Джеймс Бонд. За покерный стол им лучше вообще не садиться; впрочем, за «мафию» тоже. Хотя… да кто бы говорил! Я, кстати, тоже далеко не секретный агент – саму себя, мне, конечно, не видно, но окружающие наверняка отмечают что-то вроде неестественно бледности. А ещё у меня пальцы дрожат.

– Ломаем дверь? – предлагает Колобков. Директор хмурится, сводит брови на переносице, окидывает железную створку подозрительным взглядом и неуверенно заявляет:

– Сможете снять с петель?

Теперь уже дверь в каморку изучают специалисты (т.е. физруки), и что-то особого воодушевления на их лицах не наблюдается. У каждого свой букет эмоций, трудовика до сих пор пробивает мелкая дрожь, но мужики единодушны в одном – в здоровом профессиональном скептицизме.

– Тут, это… – выдаёт наконец трудовик, заметив, что старшее поколение предпочитает отмалчиваться, – лучше, того… с другой стороны.

То есть со стороны комнаты. В которую нам как раз не попасть, потому что окна мы закрываем на шпингалеты (собственноручно этим занималась – теперь вот жалею, почему же не поленилась!). Всё равно, значит, чем-то придётся пожертвовать – дверью, стеклом или… Галькой.

Тут меня словно дёргают за язык. Подскакиваю, как воробей, и бойко (словно за стенкой не лежит труп бывшей подруги) выкладываю то, что безуспешно пыталась сформулировать раньше:

– Нам нужно вызвать полицию!

Ну вот, пожалуйста, вякнула. Все мы задним умом крепки. Вроде бы и сказала всё правильно, но директор щурит глаза уже на меня (сначала он пепелил злобным взглядом трудовика). Поправляю куртку, рассеянно улыбаюсь. И эта улыбка почему-то выводит его из себя.

– Оставим полицию, – бухтит он, стремительно багровея. Как странно… раньше бледнел, а сейчас покраснел. – Вы двое, идите на уроки, дайте детям задание, пусть не сидят без дела. Мы с Колобковым остаёмся здесь, а вы, Марина, – он наклоняет голову набок, и я получаю возможность разглядеть его крючковатый нос с нового ракурса, – сходите-ка к Павлычу за ключами.

Павлыч – это наш дворник, достаточно бодрый, но постоянно злоупотребляющий алкоголем дедок. Зовут его вроде Семён (а, может, Иван). По непонятной традиции, корни которой восходят к тем тёмным, почти доисторическим временам, когда я и знать не знала об этой школе, у него хранятся дубликаты ключей от всех технических и подсобных помещений, включая кабинет трудовика. От главных ворот у него, как ни странно, оригинал, что создаёт нам дополнительные трудности. Почему получилось так, что директор (который, кстати, не слишком-то любит пьянь) до сих пор его не уволил, есть тайна за семью печатями. Кажется, Галька пыталась тут что-то разнюхать, но нарыла лишь то, что вакансия «дворник» у населения не в чести, и начальству нет смысла менять одного престарелого алкоголика на другого.

Кстати, о Гальке. Похоже, что ей уже не помочь. Пена из горла по пустякам не идёт. Но всё же… не могу я думать о её смерти. Просто в голове не укладывается. Кажется, что сейчас дверь откроется и…

– Что встали? Дверь сама не откроется!

Поток моих мыслей прерывает недовольный директор. Заметила я в последнее время, что в стрессовой ситуации он мгновенно теряет остатки своей обходительности. Что вчерашний эпизод с трупом, что сейчас.

Торопливо застёгиваю куртку и на всякий случай уточняю:

– А почему я?

Да-да, такой идиотский вопрос мог задать исключительно мазохист, а я к ним вроде не отношусь. Но всё-таки интересно, какими соображениями он руководствовался.

– От вас всё равно толку нет, – любезно просвещает начальство (угу, я, в принципе, и предполагала что-то подобное) и, подумав, добавляет, – к тому же вы знаете, где он живёт.

Ну, это бабка надвое сказала (директор, конечно, не бабка, но всё же какое-то сходство имеется). Я знаю дом. В конце сентября директор послал нас с Галиной с каким-то там поручением. Работу, естественно, сделала Галька, меня она, похоже, взяла с собой для моральной поддержки (чтобы было с кем поболтать по пути), потому, что велела остаться во дворе. Я существо не такое уж любопытное, так что не стала ругаться, достала из торбочки детективчик и примостилась с ним на скамейке.

А теперь вот жалею, потому, что с дворником надо что-то делать. Не могу же я мотаться по всему дому, выспрашивая у каждого встречного-поперечного, где можно найти конкретного индивидуума. Нет, ну, конечно, могу… но не тогда, когда в школе, возможно, уже лежит труп!

Так что, собрав свою волю в кулак, я, уже развернувшись к выходу, поворачиваюсь обратно и тихонечко говорю:

– Борис Семёнович, я не знаю номер квартиры…

– Двенадцать, – без запинки отвечает тот. – Комната номер два.

– Спа… спасибо.

Вот это да! Какой же он у нас информированный. Настоящий шпион. Мой дом он, случайно, не знает? А Катькин? А физика? Странные дела творятся…. Да ничего, разберемся. Даша Васильева же как-то разбирается!

Стоит мне вспомнить героиню обожаемых детективов, как настроение неуловимо ползёт вверх. Я перехватываю торбочку поудобнее, бодро припускаю по коридору, обгоняя дефилирующих в том же направлении физруков… и тут нашему директору почему-то приспичивает меня задержать.

– Марина Васильевна!

– Да? – откликаюсь я и тут же ловлю подозрительный взгляд директора. Тот, видно, не понимает причины охватившего меня воодушевления (ну ладно, ладно, какое воодушевление в такой ситуации, это просто выброс адреналина).

– У вас есть с собой телефон?

– Нету.

Стыдно признаться, но телефона у меня нет ни с собой, ни вообще. Последний мой аппарат (самый простенький и, к тому же, б/ушный), нагло пропил бывший муж аккурат перед эпизодом с вилкой. Я тогда не особо расстроилась, благо звонить было некому (впрочем, хотелось бы посмотреть на того, кто купил эту рухлядь).

Впрочем, пропажа магнитофона и телевизора ещё в «доразводные» времена тоже не сильно меня возмутила, но вот когда он повадился таскать мои детективы и продавать их букинисту, мне пришлось изменить своим правилам и устроить грандиозный скандал. Вообще-то, я очень тихая, безобидная и спокойная, но это если не доводить (а доводить нужно долго, потому, что с первого раза до меня не дойдёт). Петька, кстати, вполне впечатлился – во всяком случае, книги он больше не воровал.

Новый телефон планирую взять с зарплаты, осталось перекантоваться три дня.

– Хорошо, пойдёмте со мной.

Мы добираемся до кабинета директора, после чего Борис Семёнович находит в столе старенький полуразряженный аппарат.

– Возьмите вот этот. Вот здесь, – он тычет в кнопочки, на экране высвечиваются цифры. – Мой второй номер. Будут проблемы – позвоните.

Хватаю телефон и бросаю его в торбу, символизирующий сумочку. У директора дёргается мускул под глазом. Ладно, ладно, впредь буду поаккуратней. Подумать только! «Будут проблемы – позвоните». Он сказал это так, как будто уверен – будут, и непременно. Нет, я, конечно, тоже подозреваю нечто подобно – только директор, похоже, знает это наверняка.

Закидываю торбу на плечо и вылетаю из школы. Катька, которая до сих пор сидит на вахте, не обращает на меня внимания. Впрочем, это и хорошо – вот Галька бы непременно устроила мне допрос. Кто, куда, что случилось, зачем же так быстро? Ну, мы, конечно, подруги, но любопытство – это святое. А Галька…

Никак не могу поверить, что Галька умерла. Нет! Она жива, конечно, жива. Подумаешь, пена. С чего бы ей умирать? Наверно, у подруги случился сердечный приступ, она же полная, с ними такое бывает. Или… инсульт! Конечно! При инсульте лицо должно посинеть. Ну, ничего, сейчас я раздобуду ключи, вызовем «Скорую»… можно, конечно, вызвать её немедленно, но железная дверь-то закрыта, а директор, наверно, не позволит её ломать. Потом ведь придётся её ремонтировать, а на это нужны деньги. Которых у школы, естественно, кот наплакал. Так что он, наверно, и пытается всеми силами предотвратить расход средств. Но… там ведь Галька! Ей плохо. Ей надо помочь!

Я машинально ускоряю шаг, и, задумавшись, поскальзываюсь на ещё не растаявшем утреннем льду. Ноги уезжают вперёд, я опрокидываюсь на спину. Торопливо встаю, сворачиваю в подворотню, ещё какая-то сотня метров – и вот он, долгожданный подъезд! Благо наш дворник живёт неподалёку от школы. Да все мы, в сущности, обитаем поблизости – вот ещё, при такой-то зарплате тратить денежку на проезд! Лучше поискать что поближе, благо уборщицы всем нужны.

Значит, так: забегаю в подъезд, стучусь в первую попавшуюся квартиру, вызываю в школу «Скорую» и «МЧС» (надеюсь, они-то откроют железную дверь), и уже потом, не торопясь, выполняю просьбу директора. Можно, конечно, сразу побежать к школе, но я не хочу, чтобы он что-нибудь заподозрил. Мне же потом это все и аукнется. А так наш директор, надеюсь, подумает на кого-то из физруков, а я останусь не при делах. Нет, я, конечно, могу не париться, принести ключи и прикинуть, чем он займётся потом, но ведь там Галька… А вдруг она всё же умрёт?

Как ни странно, проблем с осуществлением плана не возникает. Я спокойно проникаю в подъезд, благо о такой нужной вещи, как домофон, жильцы, видно, и слыхом не слыхивали (хотя кто бы говорил, у нас его тоже нет). О лифте, видимо, тоже… впрочем, зачем он в советской пятиэтажке? Поднимаюсь на второй этаж и нахожу нужную дверь. Она обита кирпичным дерматином (ей-богу, наш, вишнёвый, выглядит куда лучше) и украшена тремя звонками. Вот уж дурацкая причуда, даже если это коммуналка (а, наверно, так и есть, потому, что в обычных квартирах комнаты не нумеруют).

Звоню в ближайший звонок. Эффект нулевой. Поочерёдно тыкаю пальцами в остальные кнопки и, наконец, добиваюсь того, что в глазке (он, кстати, всего один) мелькает какая-то тень.

– Добрый день! – безуспешно пытаюсь придать голосу несвойственную ему официальность. – Мне требуется алкого… э-э-э, дворник Павлыч. Не помню, Иван он или Семён. А ещё – телефон. Нужно вызвать «Скорую» и полицию.

Ура! Дверь распахивается, в проёме появляется мрачная тётка моложе меня лет на десять. Она скептически оглядывает мою скромную персону, хмыкает и ловко перегораживает своим телом вход.

– Чего надо?

Похоже, с первого раза она не расслышала. Повторяю свою патетичную речь, на меня гневно сопят, заставляют снять обувь, после чего всё-таки пропускают к телефону. Осторожно шагаю по длинному, грязному коридору, борясь с желанием зажать нос. Воняет в квартире ужасно. Хозяева, наверно, уже принюхались и почти не чувствуют, но я ловлю себя на мысли, что то и дело поглядываю на стены в надежде обнаружить противогаз.

По пути нагибаюсь, чтобы погладить по спинке метнувшуюся под ноги кошку (о, генератор запаха обнаружен!) и отчётливо отмечаю, что в не особо приятное амбре кошачьего туалета каким-то неведомым образом вплетаются куда более омерзительные нотки. Выпрямляюсь и следую за хозяйкой, смерив подозрительным взглядом неплотно прикрытую межкомнатную дверь. Между прочим, вторую справа.

Ускоряю шаг, добираюсь до большой комнаты и, машинально пересчитывая выцветшие цветочки на грязном халате не рискнувшей оставить меня одну женщины, последовательно вызываю «МЧС» и «Скорую» (пожалуй, опустим подробности того, как я втолковывала первым, что железная дверь закрыта, а за ней человек без сознания, а вторым – приметы, по которым я вычислила, что у Гальки случился инсульт). Хозяйка ведёт меня обратно, бурча под нос, что зря я пришла, потому, что «дружок-алкоголик в запое». Кивает на ту самую, источающую подозрительные миазмы дверь, и отступает в сторону. Заходить туда она явно не собирается.

Переступаю через порожек и попадаю в небольшую, тёмную комнату. Хм, хм… признаться, жилище дворника выглядит довольно уютно (запах, правда, с уютом не сочетается, ну да ладно). Ни книг, ни телевизора в комнате не имеется, но стены покрыты относительно новыми бежевыми обоями, на окнах – симпатичные шторы в цветочек, а мягкую, удобную кровать, на которой и возлежит господин алкоголик, я с удовольствием забрала бы себе. На полу, правда, не ковёр, а линолеум… тоже мне новшество! Как говорится, хозяин – барин, но стелить линолеум в спальню....

Качаю головой, раздвигаю занавески, подхожу к растянувшемуся на кровати дворнику…и принимаюсь лихорадочно шарить в торбе. Достаю телефон и набираю номер директора.

На «Скорую» я уже не размениваюсь. Если у мужика в груди торчит нож, она едва ли ему понадобится.

Особенно если он уже начал пахнуть…

6

Услышав о том, что я опять – второй день подряд! – нахожу труп, дражайший директор, конечно, в восторг не приходит. Правда, относится с пониманием – сначала, судя по звуку, роняет телефон, потом долго кашляет в трубку, после чего, заикаясь, умоляет меня успокоиться.

– Борис Семёнович, что мне делать? – бормочу я, отодвигаясь от трупа на максимальное расстояние. Оказываюсь у двери, лицезрею в щёлку круглую щеку подслушивающей хозяйки и, поборов неприличное желание резко пнуть дверь, дабы та отпечаталась у неё на носу, возвращаюсь к окну.

– Вызывайте полицию, – поколебавшись, произносит директор. – О подобных вещах нужно докладывать сразу же. Иначе проблем не оберёшься.

Вот ведь заявочки, а? Да кто бы говорил! Хотя… может, это он на основе собственного опыта?

– Марина, вы слушаете?

Хм, хороший вопрос. Я стою в чужой квартире, рядом с не особо свежим криминальным трупом (о да, нож в груди – основной признак насильственной смерти) и… да, естественно, слушаю.

– Ага.

– А вы так, случайно, не знаете, кто вызвал в школу «МЧС»?

Подскакиваю на месте и крепко сжимаю директорский телефон, чтобы случайно не уронить. Вот это, называется, я попала! Директор, наверно уж, обо всём догадался… но признаваться мне всё же не хочется. А вдруг он ещё не уверен? Впрочем, открыто лгать своему непосредственному начальнику у меня тоже желания нет – придётся импровизировать.

– Лежит, – понижаю голос до шёпота, – лежит на кровати и не шевелится. Не шевелится. Вообще! А в груди – нож.

Вот она, вот она, сила искусства! Директор мгновенно меняет тон и начинает меня успокаивать. Просит взять себя в руки, не терять сознание и спокойно, максимально хладнокровно хлебнуть валерьянки. А уж потом добраться до городского телефона, вызвать полицию и т.д. и т.п.

Киваю и, вспомнив про телефон, тихо шмыгаю носом.

– Д-до свиданья.

Нажимаю на кнопочку и ещё успеваю услышать, как наш дражайший директор издаёт длинный, нервный, не особо членораздельный вопль. Хм. Надеюсь, он это не мне.

В принципе, в школе и так-то хватает объектов для воплей, а тут и МЧС, и менты…

О, кстати! Бросаю на труп последний, прощальный взгляд, и, немного подбуксовывая на линолеуме, решительно направляюсь к двери. Тётка в халате за какую-то долю секунды до, казалось бы, неотвратимого столкновения успевает возмущённо отшатнуться от косяка (а я, признаться, забыла о её присутствии), после чего упирает руки в бока и щурит глаза. Маленькие такие, блестящие… не сказать, чтобы поросячие, но очень недобрые.

– Простите, мне снова нужен телефон, – торопливо бормочу я.

– Чё, сразу было никак?

Виновато пожимаю плечами:

– Простите, так получилось. Я нашла этот труп две минуты назад.

Чёрт! Чёрт!!! Вот кто меня за язык-то тянул?! Хозяйка, уже повернувшаяся в сторону кухни, мгновенно разворачивается обратно. Полы не слишком чистого халата облепляют пухлые ноги, нижняя челюсть медленно отвисает:

– К… к…

А что это значит? «К..к…». Наверно, «какой». Поколебавшись, я открываю дверь и заботливо просвещаю:

– Вот этот!

Тётка, естественно, в шоке. Недоверчиво щурясь – видимо, первый испуг прошёл – заходит в комнату, издаёт нервный звук и тут же вылетает обратно. В её хриплом сипе слышится возмущение – и я, кажется, знаю почему.

Немного приоткрываю дверь, нагибаюсь – пожалуйста, в щёлочку труп не видно, а дальше хозяйка, наверно, и не заглядывала. Тогда как мёртвый мужик может лежать здесь и день, и два.

– Т-ты… – бормочет тётка.

Похоже, в её неплохо обработанном мыльными сериалами мозгу зарождаются какие-то подозрения. Спешу их развеять.

– А я тут причём? Похоже, что Павлыч лежит тут с неделю.

Ну, это я, конечно, прибавила. Не больше двух дней. Хотя… да откуда мне знать? Эксперт разберётся.

Тётка в халате заметно спадает с лица и на подгибающихся ногах ведёт к телефону, после чего оставляет наедине с аппаратом и молча уползает пить валерьянку.

Вскоре приезжают менты – и как на грех, ни одного знакомого лица! Пересказывать допрос я не буду – там всё равно нет ничего интересного. Все нудно, до ужаса скучно… и долго. Вырваться на свободу мне удаётся где-то за два часа до конца рабочего дня. И нет бы пойти домой, отдохнуть – вместо этого я проклинаю свою исполнительность и грустно ползу в надоевшее до чёртиков учебное заведение. Туда, где я провожу свои серые будни, туда, где знаю каждую жвачку под партой и каждую надпись сверху… В общем, туда!

Поднимаюсь по обледеневшему крыльцу, долго стою у двери, пропуская многочисленных гомонящих школьников, после чего наконец попадаю к Катьке.

– Привет!

– Привет, привет, – бухтит та, сбрасывая с плеч тёплую шаль и поправляя воротник униформы. – Пока ты шаталась чёрт знает где, у нас тут тако-ое было…

Катька вновь укутывается в шаль и демонически шмыгает носом. Похоже, у неё насморк – а, может, очередное обострение аллергии на пыль. Во всяком случае, надо держаться подальше.

– Ммм?

– Значит, так, – деловито начинает подруга, – сижу я на вахте, никого не трогаю, и тут припирается МЧС. Стоят, гудят, потом вылезли из машины и сразу сюда. Ломать дверь, говорят. Кому, мол, там плохо? А я-то откуда знаю? – бросает на меня возмущенный взгляд, я виновато пожимаю плечами. – Пошла разбираться. Эти торопят, директор бухтит, а я ношусь, как Савраска.

Понятия не имею, что за тварь эта Савраска, но Катька частенько её поминает.

– Нашли нашу дверь и сломали её к чертям. А там… – рассказчица демонстративно ёжится и старательно выдерживает паузу, – мёртвая Галя.

– Как?.. – я с ужасом вспоминаю, что, кажется, забыла про Гальку на фоне убитого дворника. Определённо, в моей жизни слишком уж много трупов.

– Так, – на удивление равнодушно произносит подруга.

Впрочем, в следующей фразе в её хриплом, простуженном голосе вновь прорезаются зловещие нотки:

– Лежит на столе совсем мёртвая, жуть! Ну, МЧС тут же позвонили ментам. А те говорят – не понятно. Не то какой-то там приступ, не то вообще отравление. Экспертиза, мол, разберётся. И уехали. И только потом, минут через сорок, приехала «Скорая». Вот кто её вызвал, не знаю. Постояли, поругались, кольнули директору успокоительное и уехали.

– Ого, ничего себе тут у вас, – бормочу я.

– А то! А правда, что Павлыча убили?

Торопливо оглядываюсь, на всякий случай плюю через плечо (по Катькиным сухим, потрескавшимся губам расползается улыбка) и киваю. Катерина расширяет глаза. М-да, похоже, любовь к сплетням это заразно, и путь передачи – злосчастная вахта. Вот раньше Катьке было чихать и на дворника, и на «Скорую» с МЧС, а тут посидела на Галькином месте – и сразу такой интерес!

– Правда-правда! Я нашла его труп. А откуда ты знаешь?

– Я слышала, как директор обсуждал с кем-то, как тебе везёт на трупы, – морщится Катька. Кожа на её худеньком, узком лице постоянно сохнет и шелушится, так что гримасы получаются особенно убедительно. – Кстати, он велел, чтобы ты после ментов.

– А-а. А зачем?

– Откуда мне знать? Не сказал.

– Угу. Ну, я побежала.

И я действительно побежала. Вприскочку, благо директор ужасно не любит ждать. Взлетаю по хрупкой деревянной лестнице, ведущей в старое крыло, добегаю до нужного кабинета, рывком открываю дверь…

– …что это, как минимум, странно… – сидящий в пол-оборота к двери мерзкий физик резко обрывает фразу и выпрямляется на обитом зеленой тканью допотопном стуле. При этом вся его спортивная тушка как-то подбирается, спинные мышцы под слишком тесной рубашкой (похоже, кому-то нужно сесть на диету) напрягаются, глаза недовольно щурятся и находят моё лицо.

Директор реагирует менее нервно (ещё бы, после дозы успокоительного) – слабо шевелится в кресле, на котором возлежит (ума не приложу, как на такой конструкции можно раскинуться, но ему это удается), вздергивает свой крючковатый нос и поднимает на меня острый подбородок.

– А, Марина…

– Добрый вечер, – чирикаю я.

– Знаете, я бы так не сказал… – он говорит очень медленно, растягивает слова, и, зная нашего неугомонного директора, выглядит это странно. – Я понимаю, у вас, естественно, стресс.

– Стресс, как же, – бормочет физик, – нашла второй труп и довольна…

Борис Семёнович пропускает его слова мимо ушей. Я – нет. «Нашла труп и довольна». Ну, разве не чушь?!

– Я был бы рад отпустить вас домой, – устало произносит директор, – но не сейчас. Помойте, хотя бы, коридор и каморку…

Кажется, я бледнею. Директор поворачивает голову набок и принимается внимательно разглядывать нечеткую тень своего крючковатого длинного носа.

– Ваш стол нужно протереть. Там лежала ваша коллега. Когда её нашли, – звучит жутковато, но директор настаивает.

Я кротко вздыхаю и выхожу, спиной ощущая недовольный взгляд чьи-то глаз. Хотя почему «чьих-то»? Физиковых, естественно. Директор не станет буравить несчастную уборщицу взглядом, а с этого типа и не такое станется. Вот интересно, что он такое втирал директору? Наверно уж, что-то насчёт убийства.

Какое-то время раздумываю о том, не стоит ли мне задержаться у кабинета и попытаться подслушать хоть что-нибудь, но тут же отметаю этот вариант. Уверена, мерзкий физик легко просчитает эту возможность, так что по делу и рот не откроет. А если меня поймают, то будет… не слишком приятно.

Так что, вздохнув, я возвращаюсь в «старшую школу» и приступаю к уборке.

Старательно – даже слишком! – оттягивая неизбежное, мою коридоры, в результате чего к тому времени, когда я добираюсь до каморки, на улице успевает стемнеть. В незашторенное окно коварно заглядывает луна, на прислонённой к стене двери играют серебристые отблески, в дверной проём почему-то дует, в самой коморке темно, и выглядит всё это довольно зловеще. Неспешно обдумывая череду странных убийств (несчастный мальчишка и дворник – чем не череда, да и смерть Гальки ещё под вопросом), рассеянно щёлкаю выключателем. Эффект нулевой.

Так, а это уже наглость! Мы меняли эту несчастную лампочку неделю назад, она не должна была так быстро перегореть. Может, все дело в криворуком трудовике? Эх, чуяла я, он не дружит с электроприборами!

Пылая праведным негодованием, щёлкаю электрический чайник (запью чаем стресс). Коварный прибор берёт пример с лампочки, то есть гордо меня игнорирует. Так-так, это точно не трудовик, потому, что в коридоре свет есть.

Заподозрив неладное, направляюсь на угол, к щитку, и точно – крохотный рычажок, отвечающий за подачу электроэнергии в наш кабинет, оказывается повёрнут в нерабочее положение. Хм… интересно, и давно он в таком состоянии? Не думаю, что копошившиеся в коморке менты и ломающие дверь МСЧ-ники бегали до щитка. Да и не сказать, чтобы они особо нуждались в освещении, потому, что были здесь днём. Значит, электричество выключили позже… или раньше! Зачем? Может, это сделала Галька?

Вздыхаю и недолго массирую виски. Гальке это тем более незачем.

Ну, ладно, вся эта детективная чушь – не мои заботы. Моё дело скромное – вымыть пол, вымыть стол и пойти домой…

Продолжая убеждать себя в том, что меня нисколько не интересует причина Галькиной смерти, я быстренько протираю стол. Большую часть отвратительной засохшей лужицы уже соскребли менты, но мне всё же противно. И жутко…

Закончив со столом, принимаюсь за грязные, затоптанные множеством ног полы. Воду меняют три раза, жалея, что под рукой нет хлорки (забыла её в туалете, а идти туда лень). М-да… судя по степени загрязненности, здесь потопталась рота солдат, и каждый из них предварительно чем-то вымазывался.

В завершение уборки тыкаю шваброй под батарею… и вытаскиваю оттуда смятый обрывок тетрадного листа. Интересно, откуда он тут взялся? В каморке, вообще-то, школьники табунами не ходят.

Задумчиво разворачиваю и читаю: «в подсобке, 18-00».

Опираюсь на швабру и окидываю каморку орлиным взором (кое-кто, кстати, действительно называет её подсобкой, но мне так не нравится). Так-так… вот здесь лежала мёртвая Галька, а злополучная батарея пониже и немного правее. Подруга вполне могла держать в руке эту записку, а потом её уронить.

Поколебавшись, подношу бумажку к лицу.

Мне кажется, или она действительно пахнет дешёвыми Галькиными духами?

7

Нет, однозначно, у меня паранойя. Записка, много часов провалявшаяся под батареей и извлечённая из-под оной мокрой и грязной шваброй, не может пахнуть духами. Правда, это вовсе не означает, что её писала не Галька.... или не Гальке. Уверена, что тетрадь потрошил тот самый загадочный убийца, из непонятных соображений вознамерившийся перебить весь наш коллектив. И отпечатков пальцев он, думаю, не оставил. Во всяком случае, будь я убийцей, то точно бы не оставила.

Хотя кто его знает? Может, мне стоит отдать записку ментам? Проверят, посмотрят, проведут экспертизу.

А что, хорошая мысль. Но как я им докажу, что записку оставил убийца, а не какой-то случайный прохожий? Ой, тьфу, какие прохожие в нашей коморке… Допустим, что я не сама её написала. Вот если б менты её сами нашли… но нет. Наши доблестные полицейские почему-то не озаботились обследованием батарей, и бумажка попала в мои загребущие руки.

Так-так, осмотрим её повнимательнее.

Подношу записку к глазам и снова читаю короткое сообщение. Почерк вроде как ровный и достаточно круглый, хотя в некоторых местах и имеются предательские угловатости. Наклон – вправо (ох, лучше бы влево, тогда я была бы уверена, что таинственный автор записки левша). Большие буквы большие, мелкие буквы, соответственно, мелкие. О чём это говорит? Закрываю глаза и пытаюсь извлечь из памяти остатки полезной информации. Увы, увы… графолог из меня нулевой. Все, что я помню – если строчка «ныряет» вниз – у человека комплекс неполноценности, «уходит» вверх – мания величия.

Два слова на этой записке находятся относительно ровно, что говорит об отсутствии ярко выраженных комплексов. Похоже, что физик таки отметается – у этого кадра, настолько я знаю, настолько завышенная самооценка, что дальше уже никак. А жаль. Ей-богу, было бы здорово, если бы он оказался преступником. Да и Людмила его, сиречь Литература… не нравится мне она, хоть убей. Ну вот зачем, скажите на милость, они заходили в коморку? А выносили мозги директору? Непонятно. Но ничего, ничего, я всё это выясню…

Не особо старательно домываю полы, одеваюсь и выскальзываю из школы. Прибегаю домой и долго, тщательно изучаю всю имеющуюся литературу. Особой пользы это, конечно, не приносит, зато в голове медленно, но верно формируется коварный план.

Следующие несколько дней я с упорством перечитавшего детективы маньяка добываю образцы подписей: старательно караулю у кабинетов, и, дождавшись конца урока, гоняю дежурных под предлогом срочной уборки, после чего, оставшись одна, торопливо – пока в класс не вбежала новая партия детишек – сличаю два слова в записке с написанным на доске. Увы, но особой пользы методика не приносит – на доске в основном пишут детишки (едва ли учителя рискнут написать слово «классная» с одной «с»). Впрочем, таким нехитрым способом мне таки удаётся исключить из списка подозреваемых русичку, биологичку и, к огромному сожалению, «литературу».

С остальными учителями выходит облом, но старания вашей покорной слуги замечает директор (и, боюсь, не он один) – вызывает к себе и пространно так заверяет, что, несмотря на странную череду смертей (прикусываю язык, чтобы случайно не ляпнуть «убийств»), он не собирается выгонять меня из школы, так что мне нет необходимости мыть полы после каждого урока. С трудом сдержав нервный смех, рассыпаюсь в благодарностях и торопливо выскакиваю из кабинета. Директора тоже приходится исключить – во время его длинной речи я не внимаю и трепещу, а просто сижу на стуле, потупив взор прямо в его документы, и по памяти сличаю почерк с запиской. Между ними не обнаруживается ничего общего, и я ухожу со спокойной душой, провожаемая недовольным взглядом директора, удивлённого моей рассеянностью (ещё бы, обычно во время таких «душевных разговоров» я поддакиваю и киваю, а не молчу, уставившись в стол).

На какие-то сутки в поисках устанавливается временный перерыв, но потом в мои руки попадает классный журнал 5 «а» (ничего криминального… ну, почти), и я последовательно вычёркиваю из списка подозреваемых одного физрука, одного трудовика и, вообще, всех школьных учителей кроме физика и химички (и то потому, что у пятых классов они не ведут).

С последним – как и следовало ожидать – возникают некоторые проблемы. Начнём с того, что эта зараза ленится заполнять журналы! То есть не пишет в них темы. Оценки он ставит, и ещё как, но толку мне от них ноль – в основном это тройки с четвёрками, а мне нужны восьмёрки и единички. Ещё дорогой Валентин Павлович никогда не берёт в руки мел, а только диктует, что кажется очень и очень подозрительным. По крайней мере, мне. Детишки, напротив, не видят в этом ничего странного; и даже тот факт, что формулы они дружно переписывают из учебника, не больно их настораживает. Хотя тут и вправду нет ничего подозрительного, мало ли у кого какие причуды… просто обидно. Какое-то время у меня хранились его письма ко мне в тюрьму, не так уж и мало – штук семь или восемь – но после одного неприятного случая я все повыкидывала.

В общем, три дня я пасусь на четвёртом этаже в надежде раздобыть вожделенный образец почерка и постоянно нервирую физика своим видом. Нет, ну, конечно, не постоянно, про работу я тоже не забываю, так что вижусь с ним только на перемене… которых у нас одиннадцать штук. Работать в две смены не слишком удобно, но детей у нас много, а школа не так велика, чтобы пустить всех в одну – и физика, чувствую, это злит. Не нравится, видимо, наблюдать мою любопытную физиономию после каждого урока (мне тоже не слишком приятно на него пялиться, но я же терплю!).

Правда, вскоре он привыкает – увидев меня с Донцовой на подоконнике, уже не бухтит про неполный рабочий день, а просто сверкает глазами и, решительно развернувшись, красноречиво хлопает дверью. Угу, ну, по принципу «вам там не место». Примерно в двух-трёх из десяти случаев за ним следует учительница по литературе, которая при виде меня неизменно поджимает губы и ускоряет шаг, дабы без особых проблем проскользнуть в эту самую дверь. Хотелось бы знать, зачем… нет, в принципе, догадаться нетрудно, но я не могу представить, как можно делать вот это… вот с этим.

Раздосадованная неудачей с этим противным субъектом (чьи действия, кстати, начинают казаться все более подозрительными), я забиваю на конспирацию и, не измыслив каких-нибудь детективных излишеств, последовательно прошу образец почерка у последнего физрука (кто не помнит, у нас их два), трудовика, методистки и двух завучих. Вот так вот, элементарно, сую под руку бумажку и просто прошу написать пару строк про Галину. И ведь, что интересно, никто не рискует не уважить память покойной, послушно хватает ручку и царапает по бумаге; и ни один почерк даже отдалённо не напоминает каракули в записке. Что заставляет меня не то что расстраиваться… но возлагать на персону дорогого нашего Валентина Павловича большие надежды.

И вот, наконец, выжидательная тактика приносит свои плоды. Сие эпохальное событие происходит через три дня после начала «охоты» – я дожидаюсь, когда из кабинета радостно повыскакивают измученные физикой детишки и изволит выползти сам господин тиран и садист (на меня он привычно не обращает внимания) и, опасливо осмотревшись по сторонам, проникаю в пустой кабинет.

Ах, какой же он неуютный! Стены выкрашены противной бледно-зелёной краской, огромные окна, как всегда, занавешены длинными тёмно-синими шторами, на противоположной стене зловеще ухмыляются портреты великих физиков. Один Перельман выглядит слегка недовольным – наверное, потому, что он математик. Похоже, что физик собрался принимать с Перельманом экзамен. «Ответишь, что сделал вот этот мужик с нестрижеными ногтями – пятерка. Не ответишь – садись, а-ха-ха, ДВА!»

Хотя я в это не верю. Ей-богу, для подобных коварных целей можно было подобрать портрет и получше. А это обычная газетная распечатка, двумя-тремя кнопками прицепленная к какой-то корявой фанерке в дальнем углу. В том самом, в котором стоит бедный, чахлый, облезший искусственный цветок и торчит перекочевавшая из кабинета биологии коряга. Вот уж не знаю, зачем мерзкий физик её притащил. Не то для того, чтобы Перельман не скучал (тоже мне, знаток мужской психики, лучше бы формул повесил), не то потому, что считает, что с такой композицией кошмарные фотообои на соседней стене будут выглядеть хоть немного правдоподобней. Ерунда это всё. Вот уж не знаю, где он добыл этот ужас, но уверена – лучше всего эта деталь интерьера будет смотреться на помойке!