Хмельной транзит

Читать онлайн Хмельной транзит бесплатно

© Бахарева К., 2023

© Оформление. ОДО «Издательство „Четыре четверти“», 2023

Тихое место

Середина лета 1981 года. На узком подоконнике настежь открытого окна под ажурной занавеской прижились кем-то посаженные пузатый кактус в пушисто-колючем обрамлении и яркая, пахнущая клопами, витиеватая герань. «Видимо, моей предшественнице нравились дешевые горшки с колючками… Надо бы полить, иначе засохнут… Или выбросить?» – разморенная жарой и послеобеденной сытостью Ирина Ивановна перевела взгляд от пересохшего кактуса на занудную раздатчицу столовой, которая битый час вымаливала прощение. Но тщетно… Принципиальная женщина с громким властным голосом, зачесанными в пучок волосами, сдобренным высоким шиньоном, была готова постоять за интересы вверенных ей детей.

– Ирина Ивановна, голубушка, не увольняйте! Больше такого не повторится!

– Светлана Леонидовна, что вы и впрямь, как маленькая… Что значит: больше не повторится? У вас и не будет впредь такой возможности! Вы бы и дальше таскали с кухни продукты, если бы я вас с поличным не застала. И какой смысл битый час повторять: безнравственно объедать детишек!

– Ирина Ивановна, миленькая, они же малыши, им столько не съесть… Не увольняйте! Христом Богом прошу, мне не выжить… Муж у меня – лоботряс, тунеядец, его с работы поперли, сидит камнем на шее, а зарплата – сами знаете какая…

– И как же от моего прощения ситуация изменится, коль ваш супруг по-прежнему остается на шее и работать, я так понимаю, не собирается? Вы с вымоленного прощения мясо с сосисками домой не понесете? Или хотите, чтобы я в милицию сообщила? Вам же светит уголовное дело! Гоните благоверного в шею. Как заведующая детским садом не имею права оставлять на работе человека, который каждый вечер с полными авоськами… Что там за шум?

Услышав крик, доносящийся с улицы, воинственно настроенная начальница с невероятным усилием наклонилась над пахучей геранью, выглядывая в окно. Причем для сохранения равновесия принципиальная женщина изобразила почти невозможное па – чуть ли не выше головы подняла правую ногу, согнув ее в колене и оттолкнувшись от старого кресла на колесах. Дабы не вывалиться из распахнутого окна, Ирина Ивановна, еще несколько минут назад боровшаяся с жарой, послеобеденной дремой и раздобревшей на детсадовской пище раздатчицей, одной рукой ухватилась за подоконник, а другой – за кактус. Впрочем, на причиненный ущерб своему здоровью мелкими занозами заведующая не обратила ровным счетом никакого внимания. На территории вверенного ей детского сада неизвестный субъект припарковал транспортное средство, по всей видимости «Волгу», перегородив вход в учреждение. В зеркало бокового вида сияющего чистотой автомобиля слепило жаркое солнце, и лучи его, преломляясь на множество линий, создавали эффектный кадр, прыгающим зайчиком обжигая глаза раздраженных родителей. Мамочки с колясками, нервные бабули и одинокие папаши уже успели сбиться в группку и устроить шумное обсуждение на острую тему нахальства и непочтительности неизвестного субъекта, «благодаря» которому они вынуждены терпеть неудобства. Долговязый мужчина в дырявой шляпе, больше похожей на панамку, предположил, что сверкающая на июльском солнце бежевая «Волга» может принадлежать новой заведующей детским садом. Толпа отозвалась очередной волной возмущения, а малыш, до того крепко спавший в коляске, закатил голодную истерику. Через минуту по закону сообщающихся сосудов орать начали все. И дети. И родители, а так же случайные прохожие, готовые постоять за правое дело…

– Скандала мне только не хватало! – в беспокойстве Ирина Ивановна села в кресло, опершись на шершавый стол, вскрикнула от заноз кактуса, вонзившихся в ладонь с невероятной силой. – Светлана Леонидовна, пишите заявление по собственному желанию, иначе пойдете по статье! Разговор окончен!

Принципиальная Ирина Ивановна, вскинув голову, сдобренную шиньоном, в изящных туфлях-лодочках выбежала на вверенную ей территорию с острым желанием распустить стихийное собрание, поскольку недавно назначенной заведующей детским садом неприятности не нужны.

– Не волнуйтесь, товарищи, сейчас я все улажу, расходитесь, не надо кричать!

– Вы хотите сказать, что не знаете, чей это автомобиль? – стихийное собрание уже вынесло безапелляционный вердикт о принадлежности «Волги» новой начальнице.

– Да! По какому праву вы поставили машину так, что даже с коляской протиснуться невозможно, – поддакнула хору расстроенная мамочка разбуженного младенца.

– Увы, я еще не заслужила такую роскошь… Мы все исправим… Нарушителя отыщем и накажем… – Ирина Ивановна не желала портить настроение из-за автомобиля, поэтому разбираться с раздраженной толпой невесть сколько времени показалось ей неуместным. С важным видом женщина засеменила в свой кабинет и сделала то, что обязан предпринимать в подобных случаях каждый советский гражданин – позвонила в милицию…

Как правило, по таким вызовам выезжал обычный наряд милиции. Но в этот знойный день неудачно припаркованная звезда советского автопрома заинтересовала оперуполномоченных из отдела по борьбе с хищением социалистической собственности, сокращенно ОБХСС. Почему? По чьей-то халатности ли, отсутствию патрульного транспорта, недосмотру дежурного сержанта либо обеденному перерыву участкового? Может быть, все может быть… Сейчас об этом можно только гадать. Впрочем, дорогой читатель, давайте предположим, что это простое совпадение явилось дальновидным проявлением профессионального чутья, практически не подводившего советских милиционеров…

Итак, сотрудники ОБХСС – кареглазый капитан Корнеев, по мнению большинства коллег – персона выдающаяся, и его правая рука инспектор Бусько – на вызов приехали в погруженный в тихий час детский садик. По логике вещей, устроенный родителями шум не мог пройти незамеченным для владельца «Волги», однако хозяин злополучного автомобиля до сих пор так и не объявился. Значит, что-то здесь не так. И пока проницательный капитан дотошно опрашивал принципиальную заведующую, инспектор Бусько в деталях осматривал пышущую глянцем щеголеватую легковушку. Стремительность в линии кузова, декоративный контур заднего крыла, ниспадающий багажник, антенна по центру крыши и сверкающая на солнце порывистая фигурка оленя на капоте излучали манящую и недосягаемую буржуазную роскошь. Вытирая струящийся пот с загорелого лба, инспектор не нашел каких-либо царапин, вмятин или, того хуже, ржавых пятен. Он не поленился заглянуть под колеса воздушного, словно вздутого, бежевого корпуса, не забывая и про прямую свою обязанность записать в блокнот государственный номер транспортного средства.

– Ну, Серега, что скажешь? Красавица «Волга»? – возвратившись после опроса заведующей долговязый капитан Корнеев, согнувшись в три погибели, заглянул через гнутые стекла в салон. Отделка приборной доски цвета слоновой кости вполне походила на интерьеры хороших зарубежных марок с картинок запрещенных капиталистических изданий.

– Надежная машинка и долговечная. Правда, говорят, кушает много, – глядя, как капитан любуется салоном автомобиля, подытожил инспектор.

– И это тоже объективный признак благосостояния, Бусько, ведь такая тачка не каждому гражданину по карману. «Волга» всегда означает реальную власть, деньги и реальную мечту, к которой самые амбициозные субъекты стремятся при жизни.

Капитан Корнеев, похлопывая ладошкой по капоту, обошел машину со всех сторон, аккуратно нажал на ручку передней двери, и она с легкостью открылась.

– Вот те раз! Волга впадает в Каспийское море! Ее даже закрыть забыли! Когда на планы денег нет, они становятся мечтой! – инспектор не скрывал ехидного удивления.

Подозрения стражей порядка несколько усилились: владелец дорогого автомобиля явно процветал, у него хороший стиль, но отчего он беспечно оставил транспортное средство в неположенном месте, да еще не запер? У обаятельного офицера Корнеева с невероятным чувством долга, знакомому далеко не каждому советскому человеку, проснулся азарт невероятной силы. К тому же в салоне 21-й «Волги» внимание сыщиков привлек кассетный магнитофон – настоящая роскошь времен эпохи застоя. Инспектор Бусько тут же не преминул нажать на клавишу воспроизведения, через секунду раздался хриплый голос популярного исполнителя Высоцкого, настойчиво призывавшего привередливых коней не спешить в гости к Богу.

– Тише ты, Серега, детей разбудишь. Тихий час…

Неожиданно осмотр «Волги» прервался появлением хозяина.

Немало не смутившись, представительный, в белой синтетической рубашке и светлых льняных брюках крепкий мужчина средних лет предъявил документы. Благодушно извиняясь, владелец «Волги» Александр Соловьев честно признался, что оставил автомобиль в неположенном месте и готов понести заслуженное наказание. Документы в порядке. Казалось бы, инцидент исчерпан.

«Ишь, какой интересный человек, – размышлял инспектор Бусько, глядя в ясные и честные синие глаза нарушителя, – какой-то весь квадратный».

– Спортсмен?

– Так точно. Мастер спорта по боксу.

– Ух ты!

Бусько вдруг громко икнул. В одно мгновенье он пожалел о своей ненакачанной мускулатуре и никчемной будничной жизни в милицейской форме, представив атлетически точеную фигуру боксера с оголенным загорелым торсом. Инспектор тряхнул головой, изгоняя воображаемое наваждение, от чего обронил фуражку. Поднимая с пыльного асфальта головной милицейский убор, инспектор заметил, как могучая рука нарушителя с изящными золотыми часами и маленьким циферблатом потянулась к заднему карману льняных брюк.

– Нарушитель порядка найден, документы в порядке. Надеюсь, этого хватит для прощения? – с миловидной улыбкой на лице хозяин «Волги» протянул Корнееву хрустящий червонец.

– Это в обязанности инспектора ГАИ входит штрафовать водителя, припарковавшегося в неположенном месте.

– А вы не из ГАИ?

– Нет, к счастью… Мы взяток не берем. Мы ищем, откуда люди их берут. ОБХСС. Капитан Корнеев.

После резкого отказа от предложенного почти новенького червонца боксер с глупой улыбкой продолжал бездейственно стоять на месте. Что-то не давало покоя дотошному капитану ОБХСС Корнееву. Что ему показалось странным, одному Богу известно. Но Соловьеву вдруг стало зябко, пот, струившийся с синтетической ослепительной рубахи, высох, а в душе тоскливо заныло.

Тем временем Корнеев с неторопливой настойчивостью, с какой может двигаться только человек двухметрового роста, сел на мягкий широкий диван просторного салона, мягко закрыл за собой дверь и вытянул ноги. Не зря на некоторых зарубежных рынках 21-я «Волга» официально считалась шестиместной – два кожаных дивана цвета слоновой кости, высокий потолок и почти ровный пол были комфортны для длинных конечностей капитана, в отличие от иных менее прославленных моделей советского автопрома, в которых Корнееву частенько приходилось передвигаться, согнувшись в три погибели. И тут капитан вскочил с дивана, почти выпрыгнул из салона, предлагая сделать такой же осмотр инспектору Бусько. Преданный напарник никогда не злился на деятельного Корнеева, считая одаренного на правое полушарие вышестоящего по званию коллегу гениальным сыщиком. Не торопясь Бусько проделал то же самое: залез в салон, удобно устроился на мягком диване, прикрыл дверцу… и с удивлением глянул на капитана. «Запах!» – услышал он подсказку Корнеева и наконец-то понял, в чем дело. В салоне пахло водкой, сильно… Конечно! Как же сразу не догадался инспектор, впитавший этот дивный, дурманящий хмельной аромат с пеленок: его дед Матвей был известным на деревне самогонщиком! Из первоклассной пшеницы на своем хуторе он гнал чистейший напиток, любовно разливал полупрозрачную живительную влагу по поллитровкам и хранил в огромном шкафу прохладной каморы, чтобы каждый божий день к обеду требовать у бабы Евы налить семидесятиграммовый (и ни грамма больше) граненый стаканчик для верного аппетита. Такая точная мера позволила деду с двумя контузиями после обеих мировых войн прожить до глубокой старости.

Водитель «Волги» – трезв как стеклышко. В крайнем случае, если «употреблял», то немного, да и то с раннего утра. Впрочем, человек с натренированными мышцами вряд ли позволит себе нарушать спортивный режим в знойный июльский полдень. Откуда тогда запах не перегара, смешанного с резкой туалетной водой, а чистейшего спирта, если в салоне нет «пахучих» емкостей?

– Дыхните! – скомандовал капитан.

После грозного приказа воцарилось молчание. Каждый обдумывал услышанное. Соловьев замер с искусственно поставленной улыбкой, теперь больше похожей на гримасу, как будто капитан Корнеев заподозрил его в совершении самого страшного преступления. Инспектор Бусько уже вообразил, как по смене передаст патрульным чудного нетрезвого интеллигентного водителя атлетического вида с устойчивым запахом алкоголя, потому что только спьяну можно оставить дорогую машину незакрытой в детском саду.

– Не пью я, товарищ капитан. Я – спортсмен… – Взгляд Соловьева по-прежнему излучал ироничное спокойствие, словно вместе с мышцами множество часов тренировал рационально обоснованную буддистскую философию.

– Разберемся! Откройте багажник!

Дунуло свежим ветерком, и с этим новым порывом ветра фуражка Бусько вновь очутилась на пыльном асфальте. Поднимая ее в очередной раз, инспектор заметил не только лицо заведующей, все еще торчащей в открытом окне, – казалось, ко всем окнам детского садика прилипли все штатные нянечки и воспитатели.

– Не понял? – с широкой располагающей улыбкой Соловьев попытался включить дурака.

– Все вы прекрасно поняли. Открывайте багажник.

Какую-то минуту Соловьев с усмешкой еще переминался с ноги на ногу, словно ожидая, что принципиальный милиционер вдруг сменит гнев на милость, но поскольку капитан продолжал сурово глазеть на нарушителя, вскоре открыл бардачок «Волги», чтобы оттуда извлечь ключ от автомобиля. Корнеев с Бусько многозначительно переглянулись, принимая во внимание не только невероятную беспечность спортсмена, но и свою непростительную невнимательность при первичном осмотре транспортного средства. Тем временем мускулистый атлет нехотя вставил ключ в замок багажника, несколько раз прокрутил в разные стороны, но тот и не думал открываться.

– Видимо, замок заклинило.

– И давно?

– Сегодня утром еще был в норме.

– Что же случилось за это время?

– Расплавился на солнце… Честное слово, товарищи, не знаю, что с ним. Не ломать же машину.

– Да, ломать не будем. Придется вам проехать в отделение.

– С какой стати?

– У меня есть все основания предположить, что вы угнали эту машину.

– Вы смотрели документы и убедились, что они в порядке, – обалдел Соловьев.

– Меня еще никто не убедил в том, что документы – не липовые. Вот и здесь сверху красочкой кто-то умело подработал. Хотя, не спорю, выглядят как настоящие!

Соловьев тяжело вздохнул, осознавая, что Корнеев вцепился в него мертвой хваткой всеми своими тигровыми когтями.

– Эвакуатор вызывать, товарищ капитан? – быстро смекнул инспектор Бусько.

– Зачем же? Мы и так с ветерком доедем… на «Волге». Тем более, пора освободить территорию, вот-вот проснутся сорванцы и с недюжинной силой, подобно крошечным муравьям, облепят «Волгу», как детскую горку. Заводи машину! – властно скомандовал Корнеев и уселся на пассажирское место.

В отделении милиции непослушный багажник «Волги» осторожно вскрыли отмычкой, на днях экспроприированной у бывалого уголовного элемента. Взорам капитана Корнеева, инспектора Бусько, еще парочки милиционеров, словно пчелы, слетевшихся на устойчивый хмельной запах, и присутствующих понятых (по случаю жалобы на громких соседей пригодились два забредших пенсионера) предстали поливочные шланги вперемешку с огромными, литров на 50, прочными полиэтиленовыми пакетами. Мешки казались такими огромными, будь они черного цвета, использовать такую тару лучше всего было бы для перевозки трупов. И прежде, чем учинять допрос излучающему рационально обоснованное спокойствие Соловьеву, Корнеев отправил все содержимое багажника на экспертизу. Очень скоро опытный в хмельных вопросах эксперт-криминалист Евгений Грищенко вынес свой трезвый вердикт: багажник со змейкой поливочных шлангов – и есть тот самый источник запаха. Спиртосодержащая жидкость – водка… Не самопальная, заводская… по самому настоящему ГОСТу.

– Не проясните, товарищ Соловьев, почему из ваших шлангов и пакетов так навязчиво тянет водкой? – поинтересовался на последовавшем допросе капитан Корнеев у владельца «Волги».

– Проводил обеззараживание дачного инвентаря, – Соловьев невозмутимо поправил расстегнувшуюся золотую запонку на белоснежной синтетической рубахе.

– И где?

– Что где?

– Дача?

– Какая дача?

– На которой вы проводили обеззараживание?

– А… в Вишневке. Недалеко от города…

– Вы в таком виде этим занимались? – довольно топорно намекнул Корнеев на щеголеватый вид задержанного.

– Зачем? Я переоделся…

– Увлекаетесь земледелием?

– Почему нет? Люблю ромашки, помидорчики…

– Сколько соток?

– Где?

– На даче?

– Четыре…

– Не разгуляешься с помидорчиками…

– Это верно… Но больше не дают, даже по большому блату и заслугам… И то не мне, а моей теще…

Корнеев был уверен, что происхождение водки в поливочном шланге нечистое. Но не трупы же, в самом деле, этот нахальный самоуверенный спортсмен в них перевозил, однако докопаться до истины пока не получалось.

– Уведите! – приказал капитан, уткнувшись в заполнение протокола.

– За что? За поливочные шланги или угон моей «Волги»? – ехидно парировал невозмутимый задержанный.

– Гражданин Соловьев, вы не арестованы, а пока только задержаны на трое суток, а там посмотрим…

Санаторий

Морозной ночью в темном сыром бараке при свете маленькой свечки в жестяной банке Гришка Федоров по кличке Федор в сотый раз строчил кассационную жалобу прокурору. Нанесенная обида, высказанная в неровных строчках разнокалиберных букв, нет-нет, а начинала душить и выливаться в виде горьких слез, заливая клетчатый листок тетради так, что слова, написанные чернильным карандашом, расплывались и превращались в неразборчивые каракули. И тогда Гришка снова комкал мокрый листок, бросал на глиняный пол, на время успокаивался и брался за новый. А когда добирался до сути, глухие рыдания вновь накатывали и создавали тот же эффект расплывчатой тетрадной мокроты.

– Федор, слышь, чего нюни распустил? – от рыданий проснулся Дед Филимон. Собственно говоря, по возрасту он мало походил на деда, скорее, это прозвище мужик с ярко выраженными скулами и колючим взглядом получил за многолетний статус в местах не столь отдаленных. Филимон, отбывающий наказание за неслучайное убийство из-за неконтролируемого чувства ненависти к некому милиционеру, который то ли соблазнил, то ли изнасиловал его жену, слез со шконки и, громко шаркая стоптанными кирзовыми сапогами, добрел до стола.

– Роман строчишь? – Филимон, не глядя на Гришкины расплывшиеся каракули, потянулся к недопитому с вечера чифирю, сверкая многозначительными татуировками на руках.

– Жалобу… – смахнул слезу Федоров.

– Малец, тебе еще никто не говорил, что жалоба прокурору только удлиняет срок? Или ты на Хрущевскую оттепель рассчитываешь? Так она давно закончилась… На дворе 1964-й!

– Почему? Но я не виноват… Это ошибка… Должен же прокурор разобраться!

– Глупости… Все вернется к первой инстанции. Жалобу будет рассматривать тот же прокурор района, который влепил тебе срок. Так что бумага твоя многострадальная только для сортира. Поверь, никто ее даже отсылать не будет из нашей глухомани.

– Но это несправедливо!

– Да, конечно… Нет правды на земле, но нет ее и выше.

– Что же тогда? Терпеть?

– Зачем? Терпилами нам по статусу быть не положено. Для начала сопли подотри, чайку выпей. Курить есть?

– Не курю…

– Вот это правильно. Ты закрой глаза и представь, что попал в санаторий. Круглогодичный. И у тебя есть теперь несколько лет активного отдыха. Экстремального, но все же отдыха.

– Какой отдых, Дед Филимон? В бараке на сыром полу или на лесоповале?

– Ну, во-первых, есть вещи, которые ты изменить не можешь, значит, отгородись высоким забором и старайся в каждом моменте заметить хорошее… Не захочешь работать – не заставят.

– Как это?

– Просто в передовиках и шестерках не будешь числиться. Зато будешь жить по справедливым понятиям. Читать тут можно до одури! Станешь образованным, на воле на книжки времени всегда не хватает. А главное – человеком станешь!

– Это как? Я, по-твоему, что же – не человек?

– Нет, ты – малявка, слюни распустил, тебя проткнуть одной левой, защитить самого себя не сумел… Жалобы строчишь…

– Дед, – раздался настойчивый шепот сидельцев с дальнего угла, – хорош воспитывать первоходку, спать дай!

– Все, Федор, спим, завтра спозаранку начнем новую жизнь. Не кисни!

Следующим утром Дед Филимон на самом деле взялся за физическое воспитание малахольного Федора. С какой стати татуированный сиделец с многолетним стажем обратил внимание на слезливого пацана, было непонятно. Одни обитатели барака определили, что Дед готовит смену с прицелом на будущее, другие решили, что подобное покровительство и есть один из способов защиты мальца от поползновений беспредельщиков, для которых не писаны законы принятой жизни по понятиям. Во всяком случае цепляющая своей новизной нескучная картинка из опостылевшей нелегкой лагерной жизни привлекла внимание всех. Для начала Дед сконструировал грушу из сломанной табуретки, обложил ее русским матом, жестяным листом и сложенным в несколько слоев тонким дырявым одеялом, подвесив к балке перекрытия на потолке между шконок. Затем новоиспеченный воспитатель перебинтовал невесть откуда взявшимися старыми бинтами руки неуклюжему и хилому Федору, завершив подготовку амуниции дефицитными грубыми перчатками, предназначенными для работы на лесоповале.

– Становишься в стойку и наносишь удары по груше с такой силой и скоростью, с какой можно идти только на таежного медведя!

– Я и в глаза его ни разу не видал… – пролепетал Гриша, но послушался.

Федоров сосредоточенно прицелился к боксерской груше, несколько раз ударил, но самопальный спортивный снаряд лишь слегка покачнулся… Послышались ехидные смешки и смачные сплевывания в дальнем углу барака, однако это лишь подзадорило будущего боксера, и он выдал серию неплохих тумаков. Через несколько минут тренировки у Федора пересохло в горле, в висках застучало, в глазах потемнело и перехватило дыхание. Филимон бросил колючий взгляд в сторону дальнего угла, откуда все еще доносились ехидные словечки, докурил папиросу и смачно сплюнул. Казалось, ему одному было ясно, что успех в воспитании нового чемпиона не за горами.

– Не будь слабаком, – Дед явно вошел в раж. – Только так ты можешь добиться невероятной выносливости, чтобы вести бой в нужном темпе! Отдохни пару минут и продолжим!

Удивительно, но Федор оказался весьма одаренным учеником. И не только в боксе. Как будто на самом деле он выстроил для себя установку жизни в экстремальном санатории. Без вертухаев, сирены, вонючей баланды и колючей проволоки. Уже через месяц усиленных тренировок парень показал недюжинные способности в футболе, хотя на свободе вообще играть не умел. Как пнет мяч, тот неизменно летит в ворота. Правда, лагерные ворота сильно отличались от настоящих, размер прогулочного дворика явно уступал футбольному полю, и все же далеко не каждый игрок на воле обладал таким умением обработать мяч. Кроме всего прочего, Федор проглатывал книги, словно горячие пирожки. Точнее, даже не книги, а журнал «Знание – Сила», который в большом достатке в лагерной библиотеке всегда присутствовал. От научных статей по физике и химии у Федора дух захватывало больше, чем от тренировочного процесса и спарринг-боев с наставником. Но признаться в этом Деду Филимону Федор не смел. Засыпая, он мечтал о покорении космического пространства, если не им самим, поскольку реально понимал, испорченная приговором биография не позволит стать даже простым летчиком, так хотя бы конструктором корабля или каким-нибудь научным исследователем межгалактического пространства. И видел по ночам Федор всегда один и тот же сон, в котором укутанный в пеленки парень размером с младенца в маленькой капсуле вместе с тысячами таких же парней парит в космическом бесконечном просторе и тянется к яркому солнечному свету. И ощущение от полета было настолько умиротворяющим и счастливым, что, просыпаясь утром, Федор на самом деле чувствовал себя как в настоящем санатории. Правда, жизнь в параллельной реальности, так или иначе возвращала в лагерное бытие в виде громогласной сирены, хамства вертухаев и отвратительной пищи, но энергию и силу духа восполняла определенно.

Несколько месяцев упорных тренировок с учителем, который ставил жесткую манеру ведения боя, дали результат – Федоров сильно выделялся среди сидельцев реакцией и скоростью. И однажды в затянувшемся спарринге Филимон стал медлить и пропускать удары, так что Гришке дважды удалось отправить Деда в нокдаун. После второго такого приема тренер не поднялся, потеряв сознание. Испугавшись, мальчишка заботливо отнес поджарого Филимона на шконку и облил водой. И тогда у очнувшегося учителя обнаружилась частичная потеря памяти. Когда боксер вспомнил детство, отрочество и юность, стало понятно, что в спарринг-партнеры Дед Филимон больше не годился. В тот же вечер перед отбоем тренер, хитро прищурясь, сел на шконку и закурил папиросу.

– Две минуты и двадцать секунд… Столько времени мне понадобилось, чтобы стать самым молодым чемпионом в полутяжелом весе. Мне было двадцать, и я в финальном бою отправил одного финна в нокаут. Я был не очень сильным, как ни странно это звучит, но у меня была репутация нокаутера. Меня даже прозвали художником нокаута. Это когда у тебя на ринге появляется бешеное чутье, которое и стало моим главным козырем. Я бил в тот момент, когда надо было ударить, когда соперник этого меньше всего ждал… Вскоре меня настигла слава. Как лавина… И я с ней не справился, – Филимон замолчал, глубоко затянулся, выпуская клубок дыма, и продолжил. – Мне трудно было пройти по улице, останавливали на каждом шагу, и все желали со мной выпить… Мог выпить с соседом, дворником во дворе, с сантехником, который чинил в квартире трубы… Боялся отказать, неловко как-то… Я готовился к Олимпиаде, но к 24 годам моя карьера внезапно закончилась. Тяжелые нокауты начали сказываться на быстроте реакции. Я все еще пытался жестко и неожиданно наносить удары, но чаще всего запаздывал. И это не удивительно. К тому времени я перестал серьезно относиться к тренировкам и спортивному режиму. Был в себе уверен, в своих исключительных природных данных, не хотел тренироваться в полную силу… Вино, друзья, девочки, потом семья… В общем, часто к соревнованиям подходил не в лучшей форме. И только коронный нокаутирующий кросс спасал от постоянных поражений…

– Дед Филимон, а как же… Как же ты здесь? За что?

– Это не твое дело. Не твой базар… Сейчас о другом… Ты готов. У тебя есть чутье… Можешь играть…

– Где? В бараке? На лесоповале? – Федор не скрывал удивления. – Мне дали пять лет!

– Здесь. И на тебя уже делают ставки. Все случится завтра. И помни: дело не в силе. А в том, насколько ты готов идти до конца. Мы – победители. Особенными делает нас страх. Но когда страха нет, значит, ты умер. Так что ничего не бойся.

Своего первого соперника Федор увидел перед самым боем. Справедливости ради, конечно, надо отметить, что иногда в бараке на 140 зэков ему попадался на глаза этот большой человек в тренировочных штанах и дырявом замызганном свитере, но официального знакомства не было. Был он широкоплечим, мускулистым с маленькой лысой головой, значительно превосходил в росте Гришку Федорова, и потому решительно считался фаворитом боя. Ставки были явно не в пользу новичка. Впрочем, это не пугало Федора, напротив, он был как никогда спокоен, уверен в себе, потому что верил слову учителя – авторитетного чемпиона, который случайно оказался изолирован на 15 лет.

«Что могло произойти с таким правильным поджарым человеком в искусных живописных татуировках по всему телу?» – долго задавал себе вопрос Федор, пытаясь заснуть в ночь перед боем. Мысль о том, что, быть может, он тоже, как и Федор, не виновен, роднила и согревала душу. И если Дед Филимон – настоящий чемпион – не сломался, выжил в нечеловеческих условиях, так и ему, Григорию Федорову, тоже удастся прожить оставшиеся четыре года. А потом на свободе отомстит своему обидчику по полной.

В назначенный час, когда законопослушные зэки отправились на лесоповал кормить армию насекомых, барак загудел в истошном исступлении в ожидании яркого спортивного зрелища. Алюминиевые тарелки гремели, как ударные инструменты, заключенные орали по очереди имена героев схватки, готовясь вцепиться в глотку каждому несогласному с его мнением о возможном победителе. Лишь Дед Филимон спокойно крутил «Беломорканал» в углу огражденного табуретками самопального ринга, на месте, где должен был находиться тренер и назначенный жребием рефери.

Перед первым боксерским поединком у Федора, глянувшего на мускулы соперника, в животе посеялся страх, но он вышел на ринг, и неуверенность понемногу рассеялась. Лысая глыба мяса то и дело пыталась настигнуть Федора мощной лавиной ударов, но тот каждый раз ловко увиливал в сторону. В первом же раунде после небольшой пристрелки под истошные крики сидельцев Федор в защите вдруг почувствовал момент и внезапно нанес в челюсть сопернику тот самый правый кросс навстречу – убийственный удар, после которого уже мало кто мог встать. Лысая огромная статуя зашаталась и брякнулась на пол. Так молодой боксер вынес могучую глыбу с ринга за один раунд. Зэки замерли на несколько мгновений, ошарашенные тем, что все случилось так быстро и неожиданно, и в оголтелом улюлюканье застучали тарелками в честь рождения нового чемпиона барака. Федора принялись качать даже те, кто ставил на победу проигравшего соперника, и только лишь Дед Филимон с удовольствием разминал самокрутку, понимая, что это и его победа. Игра принесла слегка прихрамывающему учителю заслуженные дивиденды – обшарпанная тумбочка бывалого арестанта к вечеру наполнилась настоящей лагерной валютой – выигранными папиросами и чаем. К тому же из соседнего барака сидельцами был послан поистине царский подарок – эксклюзивная деревянная трость с рукоятью в виде парящего орла, как знак уважения и признания заслуженного авторитета.

О тренировках, спарринге и боксерских боях со своеобразным лагерным тотализатором вертухаям доложили вездесущие стукачи, так что ничего удивительного, что вскоре для профилактической беседы в свой кабинет Федора пригласил начальник лагеря Бобров.

– Ну что, чемпион, про твою победу уже легенды слагают, – подстриженный под бобрик с чуть побелевшими висками коренастый начальник, пытаясь быть добреньким, указал Федору на стул. Парень отказался, – он четко усвоил наставления Деда Филимона: чтобы не попасть впросак, надо держать ухо востро. – Чаю выпьешь?

– Никак нет, гражданин начальник! – вытянулся по стойке смирно Федор.

– Ишь, какой гусь… Я смотрю, ты слюни-то подобрал… И жалобы больше не строчишь…

– Учителя хорошие были, гражданин начальник! – моментально отрапортовал Федор.

– Слышали мы про твоего учителя – убийцу…

– Как это?

– Ты не знал? Милиционера прикончил. Не кого-нибудь… Но я не об этом. Хочешь скостить срок по амнистии?

– Да кто ж не хочет… Но сразу скажу, гражданин начальник, стучать не буду.

– О! И без тебя такого добра хватает. Драться будешь? На звание чемпиона исправительной колонии? – начальник, которого зэки за глаза называли Бобром, вопреки ожиданиям, оказывается, не имел ничего против лагерного бокса, более того, сам предложил Федору проведение неслыханного чемпионата. – Только не в бараке, а в клубе, с настоящим рингом и перчатками.

– А в чем корысть?

– Ты про свою выгоду не думай, тебе амнистия светит, а там, глядишь, твой срок половиной окажется.

– Подумать можно? – Федор, боясь сделать неверный шаг, хотел посоветоваться с Дедом Филимоном.

– Можно. Минуты хватит? Или я снимаю предложение…

– Согласен! – выдохнул заключенный.

– Вот и славно. Бой на следующей неделе. Выигрываешь – подаю на тебя документы. Сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев ко Дню Победы обещал амнистию.

– Вы же, гражданин начальник, обещали просто так…

– Просто так даже прыщ не вскочит. Ты мне веришь?

– Нет.

– Правильно. В нашем мире никому верить нельзя. На вот, подкрепись! – стриженый Бобр неожиданно бросил в мальчишку банкой тушенки, словно футбольным мячиком, а тот быстротой реакции не подвел.

Мистер неизвестный

Дотошный капитан отдела по борьбе с хищением социалистической собственности Корнеев, отправив на положенные по закону трое суток в изолятор временного содержания невозмутимого пижона в белоснежной рубахе с золотыми запонками, стал немедленно наводить справки о владельце «пахучего» автомобиля. Из паспортного стола прислали документы задержанного, а по телефону сообщили, что Александр Соловьев родился на Урале, много лет назад приехал в Минск поступать в институт физкультуры, во время учебы стал мастером спорта по боксу в полутяжелом весе. Прививать любовь подростков к этому виду спорта Соловьев решил в одном известном спортивном обществе, куда пошел работать тренером сразу после окончания института, при этом некоторое время еще выступал на международных соревнованиях. Женат, есть две несовершеннолетние дочки-двойняшки. В общем, обычный советский гражданин, оригинальным способом обеззараживающий поливочные шланги.

– Знаешь, что меня смущает в этих документах? – перед тем как еще раз побеседовать с задержанным владельцем шикарного автомобиля, капитан Корнеев решил приобщить к своим рассуждениям заглянувшего в кабинет инспектора Бусько.

– Что же?

– Последняя запись в трудовой книжке.

– Какая?

– Тракторист на ликеро-водочном заводе.

– Да?

– И на этом заводе он проработал всего 7 месяцев.

– Что же тебя удивляет?

– Человек с высшим образованием, мастер спорта идет работать простым трактористом на ликеро-водочный завод! Зачем?

– Да, зачем?

– А как ты думаешь? Зарплату тракториста сложно назвать высокой, даже в сравнении с тренерским окладом.

– Как говорится, все проходит, но может кое-что застрять. Может, он страдал от алкогольной зависимости? – предположил верный помощник мастера сыска хищений драгоценной социалистической собственности.

– Ага, и пришел на завод, чтобы излечиться… Это как пустить козла в огород. Нет, он пришел туда с какой-то целью. Водка в машине и водка на заводе не могут быть простым совпадением, я чую: что-то здесь не так.

– А ты спроси этого широкоплечего козла, может быть, он тебе еще одну сказку про дачу, волка и семерых козлят расскажет. Кстати, есть у него дача?

– Нет у него дачи, у тещи есть. Спросить-то, конечно, можно, только будет ли толк. Вот что, надо отправить на ликеро-водочный завод официальный запрос: имеют ли место на заводе недостачи основной продукции? Займись этим, Серега.

– Слушаюсь!

На очередном допросе невозмутимый субъект в уже помятой, не совсем свежей рубахе и с трехдневной растительностью на волевом подбородке стойко охарактеризовал свою работу на ликеро-водочном заводе как неудачный опыт.

– Вы бы отпустили меня, товарищ капитан! – все еще пытался превратить недоразумение в анекдот задержанный Соловьев.

– Почему вы ушли с завода? – не унимался сыщик Корнеев.

– Странные у вас вопросики… По собственному желанию. Нареканий не было, насколько мне известно.

– В данный момент, где работаете? – Корнеев как будто начинал терять терпение.

– Нигде.

– Тунеядец стало быть? – оживился двухметровый милиционер.

– Временно безработный.

– Почему?

– Не спешу пока…

– По какой причине?

– Пока не нашел то, что мне нужно.

– И что же вам нужно? На какие шиши живете? – Корнеев расслабился, поскольку его непревзойденная интуиция подсказала, что разгадка хищения уже совсем близко.

– Жена работает. С прошлых соревнований кое-что осталось, – Соловьев широко улыбнулся, обнажив белоснежный зубной ряд, только в невозмутимом его взгляде промелькнула чуть заметная жесткая искорка. – Отпустите меня, прошу вас… Вам же нечего мне предъявить.

И это была чистая правда. Предъявить Соловьеву, действительно, было нечего. А интуицию к делу не пришьешь.

– Ничего, я постараюсь, у меня есть еще время. Вы пока в изоляторе временного содержания отдохните. И ничем-то вас не проймешь.

Впрочем, Соловьев никак не отреагировал на произнесенную язвительную реплику Корнеева, во всяком случае, виду не подал, что его это как-нибудь коснулось:

– Жене моей сообщите, волнуется.

– Разумеется. Телефончик подскажите.

– 66–18–18…

Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Следуя этой древней истине, звонить жене Соловьева Иван Корнеев не стал, а направился незваным гостем прямиком в тихий, усаженный многолетними кленами, переулок буквально в ста метрах от главного столичного проспекта.

На пороге полуоткрытой двери стояла тонкая с чуть заплаканными миндалевидными глазами цвета моря молодая и необычайно привлекательная женщина в наскоро запахнутом халате. Уголки ее пухлых губ слегка подрагивали, передавая нескрываемое волнение.

– Соловьева Нелли Алексеевна? – робко спросил Корнеев.

– Да… – ответила хозяйка квартиры.

– Капитан Корнеев, Ленинское отделение внутренних дел, ОБХСС… – отрапортовал Корнеев, неловко приставив ладонь к виску.

– Что с Сашей? – брови прехорошенькой женщины слегка нахмурились, а губы сложились в неподражаемую уточку.

– Не волнуйтесь, с ним все в порядке, он у нас…

– Что значит у вас, он что-то… что с ним?

– Вы позволите войти? Не в коридоре же разговаривать…

– Да-да… Конечно, проходите, – наконец нашлась расстроенная женщина, – проходите, извините, гостей не ждала, только переоденусь.

Опытный следопыт Корнеев тут же оценил обстановку в гостиной, куда пригласила его обеспокоенная Нелли Соловьева: мягкая песочная мебельная тройка из кожаного дивана с высокими удобными креслами дополняла модную немецкую стенку «Хельга» орехового цвета, в центре которой на самом видном месте красовались золоченые кубки за победы в спортивных соревнованиях. Корнеев отличил бы эту стенку из тысяч других, поскольку намедни завершил расследование деяний одной преступной группы, организовавшей торговлю этим дефицитным товаром из-под полы в Центральном Доме мебели. И все же меньше всего сейчас Корнеева интересовали обстоятельства приобретения шикарной мебели, он пришел не за тем. Вот фотографии, в рамочке под стеклом, счастливого семейства на фоне уже знакомой машины где-то в Крыму: улыбки беззубых девчонок-двойняшек в одинаковых платьицах в крупный белый горошек, над ними настоящий красавец Соловьев, заботливо обнимающий загорелую жену… «Кто же вы, мистер Икс? – морщил лоб капитан. – Откуда этот дурацкий запах водки в салоне шикарного автомобиля советского тунеядца?» – мысленно задавал себе вопросы Корнеев. И не мог найти даже малейшей зацепки.

– Это мы с Сашей в Мисхоре отдыхали прошлым летом… – незаметно в гостиную вошла Нелли в строгом и одновременно экстравагантном черном платье без рукавов. Распущенные по оголенным плечам пшеничные пряди волос подчеркивали изящную шею и точеные черты лица точно с обложки модного журнала.

– Часто ездите на море?

– Да, знаете, у нас две девочки, их надо закалять, и пока есть такая возможность, почему бы и нет? Так, о чем вы собирались со мной поговорить? И почему, собственно, мой муж у вас?

– Видите ли, его задержали до выяснения некоторых обстоятельств… И если он ни в чем не виноват, то вскоре его непременно отпустят.

– Каких обстоятельств?

– Давайте все-таки я буду спрашивать. Вам известно, почему не работает ваш муж?

– Как это? Он работает тренером спортивного общества. Мастер спорта по боксу, тренирует мальчишек, выступает сам, пока здоровье позволяет.

– И много зарабатывает?

– Как видите, не бедствуем.

– А вы кем работаете?

– Редактором на телевидении, в музыкальной редакции. Но зарплата у меня, в отличие от Саши, совсем небольшая – 150 рублей с премиальными.

– И что же делает редактор на телевидении в музыкальной редакции?

– Готовлю передачи, трансляции концертов симфонического или народного оркестров, пишу титры. Авторской работы, к сожалению, не дают. И в кадр не пускают…

– Вас не пускают в кадр?

– Да, увы. Я – не Зинаида Бондаренко, не Катерина Нестерович, у нас в кадре могут работать только дикторы. И если случайно мой нос попадает в кадр, режиссер его тут же отрезает…

– Как это отрезает? Он что же – хирург? Это несправедливо! Вы бы украсили любую телепередачу, не только музыкальную… – произнеся этот дежурный комплимент, Корнеев слегка смутился, и на его щеках проступили заметные красные пятна.

Высокий капитан с глазами итальянца, правильными и мужественными чертами лица покрылся испариной и застыл, пораженный насквозь, ибо никогда прежде не встречал таких изумительных глаз, добрых, теплых и в то же время ироничных и загадочных. Сколько времени простоял Корнеев, словно истукан, перед этой женщиной, история умалчивает, однако за это время Нелли Алексеевна успела собрать разбросанные повсюду детские вещи с игрушками и отнести их на привычные места.

– Скажите, Нелли Алексеевна, ваш супруг выступает на соревнованиях не за деньги? – наконец пришел в себя милиционер.

– Конечно, спорт-то у нас любительский, а не профессиональный. Но, выигрывая тот или иной кубок, к нему полагаются премиальные…

– Понятно… Он пьет?

– Да что вы! Спортсмены не пьют… – с изумлением посмотрела на Корнеева изумрудными глазами.

Раздался звонок в дверь. И Нелли со словами «Извините, это, наверное, няня с детьми, сейчас открою!» поспешила в прихожую. Тотчас в квартиру ворвались две бойкие девчушки с тоненькими косичками в одинаковых платьицах.

– Мама, мама, давай возьмем щеночка! Там во дворе такой беленький, пушистый! – весело щебетали близняшки и одна за другой повисли на молодой женщине.

– Без папиного разрешения мы никого в дом брать не будем! – строго парировала Нелли Алексеевна, – переодеваться, мыть руки и обедать! Тамара Григорьевна, – хозяйка тут же сменила строгую тональность на уважительную мягкость, – не могли бы вы побыть с девочками целый день? Мне надо на работу, а муж неожиданно вынужден был уехать. Я доплачу…

– Разумеется, доплатите, я полагаю, рабовладельческий строй давно канул в небытие, – напомаженная рыжеволосая няня в почтенном возрасте, несколько минут назад готовая покинуть квартиру, поскольку вполне резонно посчитала, что уже выполнила свои привычные обязанности семейного воспитателя, тут же вернула на полку нелепую, давно вышедшую из моды, белую дамскую сумочку и вдруг вспомнила:

– Насколько мне память не изменяет, у девочек сегодня музыка? Кто их повезет, раз отец уехал так срочно? Конечно, Тяпкин-Ляпкин… И как же я без обеда? – разворчалась няня.

– У нас пообедаете, разве в этом проблема. У меня все готово…

Тамара Григорьевна подалась на кухню, по дороге недовольно ворча под нос про свой возраст, незалеченную язву, прочие болезни и мизерную пенсию, из-за которой она вынуждена работать и терпеть обеды вне собственного дома.

Битый час капитан Корнеев задумчиво смотрел в распахнутое окно, не обращая внимания ни на вялотекущее рабочее время, ни на полуденный зной июльского солнца. Перед глазами то и дело возникала и исчезала настоящая заноза – эта удивительная молодая особа в черном платье. Чужая жена с двумя детьми… То есть, конечно, на картинке образ красивой женщины появлялся один, но дети подразумевались определенно. И надо признать, что подобный мираж, как наваждение, Корнеев испытывал впервые. Зеленые глаза женщины источали благороднейшее спокойствие, коим может похвастаться разве что полный штиль огромного манящего океана. Тонкая красивая шея, осанка… Мягкая, кроткая, и в то же время строгая… Воспитанная… Образованная… Локоны, пахнущие свежестью… Искренний и подкупающий взгляд… Сочные губы… Корнееву казалось, что после сегодняшнего знакомства он умрет от постыдного чувства, смешанного с таким невозможным кайфом, которого и вообразить не мог прежде. И какого рожна он потянулся на все это смотреть своими глазами, нельзя было просто позвонить? А он тоже хорош, взял и арестовал ее мужа, чтобы женщина волновалась, выдумывала небылицы и выкручивалась перед всклокоченной няней.

– Товарищ капитан! – закричал Бусько Корнееву в самое ухо.

– Чего кричишь?

– Так ты ж не отзываешься… Витаешь в безоблачном небе?

– Ты угадал… Был у Соловьевых в гостях.

– Познакомился с женой?

– Да уж…

– И что?

– Ничего особенного… – насилу оторвался от неведанного томления Корнеев. – Жена Соловьева, ухоженная блондинка в самом расцвете сил, к тридцати годам добилась престижной работы, тихого и обеспеченного замужества, которое позволяет ей растить детей и наслаждаться жизнью. Более того, Нелли уверена, что муж ее – не только прекрасный семьянин и отец двух очаровательных близняшек, он еще и действующий тренер, выигрывающий неплохие премиальные на международных соревнованиях. В семье высокий достаток, приходящая няня, которая помогает воспитывать детей. У Нелли есть все, о чем можно только мечтать: морские курорты раз в год, платья, шубы, кольца, чешский сервиз и мебельный кожаный гарнитур. А главное – у нее есть две очаровательные дочки-близняшки, в которых она души не чает, и любящий муж с шикарным автомобилем, которым Нелли гордится.

– Не понял, гордится мужем или автомобилем?

– Скорей всего и тем, и другим…

– Сама где работает?

– На телевидении, но получает немного…

– Богема… – присвистнул верный помощник капитана и плюхнулся на расшатанный стул, задумчиво бросая взгляд на растрескавшийся от старых побелок потолок, от чего по обыкновению упала на пол фуражка, которую он позабыл снять в помещении, поскольку образован был не сильно.

– И не говори… Что у тебя? Ответ пришел? – не отвлекаясь от наблюдения за летним зноем за окном, Корнеев с величайшим трудом заставил себя вернуться к теме расследования.

– Да. Ответ производителя не заставил себя ждать: недостачи водки на заводе не обнаружены, технологический процесс не нарушен.

– Уж больно отпускать задержанного не хочется, слишком много совпадений. Навестим ликеро-водочный завод?

– Товарищ капитан, я ж не пью в рабочее время!

– Ну хоть подышишь…

Поражение как победа

Весну 1965 года советское общество встретило с новыми надеждами. И не только от того, что сменившего Никиту Сергеевича Хрущева на посту лидера коммунистической партии Леонида Ильича Брежнева отличал более спокойный стиль руководства. До махровой эпохи застоя оставалось еще целое десятилетие, и страна на всех порах неслась вперед к полной победе коммунизма, осваивая новые технологии и грандиозные экономические проекты, что на благосостоянии простых граждан сказывалось мифически виртуально или не сказывалось вовсе.

В отдельно взятом бараке воцарился особый оптимизм, ибо в апреле, по случаю 20-летней даты, было объявлено о восстановлении празднования в СССР Дня Победы, отмененного еще в послевоенном 1947 году. Нужно признать, что Указ ЦК КПСС, в котором говорилось о предстоящих широкомасштабных празднованиях с вручением фронтовикам юбилейных медалей, мало интересовал Гришку Федорова. Напротив, он совсем не утруждал себя мечтой поучаствовать в готовившемся параде на Красной площади. Федора, как и всех сидельцев, волновало в этих приготовлениях только лишь одно слово – амнистия.

Начальник исправительного заведения Бобров не обманул: подал необходимые документы, и под предпраздничную амнистию Федор попал. Но прежде чем скостить срок своего незаслуженного наказания до условно-досрочного, неожиданным образом прославленному в местах не столь отдаленных, молодому боксеру предстояло поучаствовать в боях на звание чемпиона лагеря, поскольку маховик лагерного тотализатора не могла остановить будущая амнистия, даже если она подписана самим Брежневым. Какие дивиденды от триумфального выигрыша в азартной игре получал начальник лагеря, история умалчивает. Ясно было только одно: с каждой победой Федора папиросно-чайные склады в тумбочке у Деда Филимона неизменно пополнялись, тем самым подогревая его и без того непререкаемый авторитет.

В местном клубе на сцене под красочным рукописным транспарантом «Привет участникам соревнований!» устроили настоящий ринг. Собрание осужденных воодушевленно отметило появление необычного ограждения из дефицитных прочных веревок.

– Это прямо как настоящий подарок к суициду петуху после гарема. – Войдя в клуб, в один голос отметили бритые уголовники, вожделенно хохоча и сплевывая на пол.

Лагерным спортсменам по случаю чемпионата даже выдали настоящие боксерские перчатки, и по команде зрительный зал заполнился серо-черными ватниками зэков. В первом туре при полной тишине Гришка вышел на ринг и за один раунд вынес боксера из соседнего барака. Жахнул, что тот под канаты упал, подкошенный. Все произошло так быстро, что мрачный зрительный зал даже согреться не успел. Ко второму туру ватники расшевелились, понемногу выкрикивая в поддержку бранные слова из скудного лагерного лексикона, и Федор выиграл по очкам у местного вертухая, по собственной глупости поспорившего с начальником, что нокаутирует молодую лагерную знаменитость. К этому времени вся серая масса ватников уже исступленно визжала в экстазе от невиданного зрелища, в котором сбылись мечты многих сидельцев положить на лопатки ненавистного конвойного упыря.

В четвертьфинальном матче соперник Федорова продержался всего два неполных раунда. Казалось, радости начальника колонии Боброва не было предела, он точно знал, на кого поставить в тотализаторе лагерного чемпионата.

В полуфинале способный ученик Деда Филимона должен был выйти против новенького субъекта зоны.

– Чувствую, это подстава… – за черными кулисами с призывным приветственным плакатом, сидя на лавке и постукивая орлиной тростью, шепнул Дед Филимон своему подопечному перед выходом на ринг.

– С чего ты решил?

– Не понимаю, почему его причислили к стопроцентному фавориту. Мне его рожа знакома. Где-то видел… Может, даже на ринге…

Дед Филимон, одной рукой опираясь на резную рукоять трости, другой держась за левый бок, с невероятным усилием поднялся с лавки, и любому, кто в этот момент оказался бы рядом, стало бы заметно, что выражение его ввалившихся глаз как будто утратило воинственный дух.

– Не могу вспомнить… Что-то с памятью моей стало… Неважно.

Учитель заботливо дотронулся до плеча молодого боксера, и тот, глядя на страдающего частичной амнезией тренера, как-то сжался весь, скукожился, словно маленький мальчик перед невыученным уроком, охваченный боязливым чувством нарастающей беды, и благодарно пожал руку в ответ.

– Иди, парень, воюй! Тебе пора на волю.

Дед Филимон сидел на лавке, смотрел вслед ушедшему Федору, вспоминая холодные рябые зрачки давно забытого соперника, смешанные с непреклонностью чемпиона.

– Белград… – прошептал Филимон, и голова его безвольно повисла на жилистой шее.

В первом же раунде полуфинального боя Федор сильно повредил правую руку и был отправлен в нокдаун за пределы самопального ринга. Очнувшись, каким-то девятым чувством Гришка ощутил под собой раздавленную конечность, но успел встать до того, как местный рефери объявил нокаут. Залитый кровью от рассеченной брови правый глаз не открывался. Левым Федор зацепил пронизывающий взгляд странного рябого зрачка соперника с перекошенной безобразной ухмылкой на лице. «Не иначе как в каком-то профессиональном бою тебя встречал Дед Филимон», – подумал Федор, вспоминая слова учителя, и с невероятной быстротой перестроился. Во втором раунде парень стойко играл одной левой и сумел противнику ответить тем же. За несколько секунд до конца боя Федоров, не щадя больной руки, со всей мочи ударил справа. Это был нокаут. Только гонг не дал рефери довести счет до конца, и победу присудили Федору по очкам.

По стеночке медленно пробираясь по коридору, Федор чувствовал себя будто на двое перерезанным. Глаза в крови, рука повисла как плеть… И все же этот полуфинальный матч казался чуть ли не лучшим боем в короткой Гришкиной спортивной карьере.

– Жаль, не удалось добраться до финала, – устало прошептал Федор и плюхнулся на лавку, на которой недавно сидел его авторитетный наставник. – С такой рукой мне…

– А кто тебя просил выигрывать?

– Не понял, – Федор вытер здоровой рукой окровавленные глаза и, к удивлению, рядом вместо Деда Филимона увидел стриженого Бобра, именно так заключенные нарекли начальника лагеря.

– Как это не просил? А амнистия? А уговор? – не понял Федор.

– Вроде взрослый парень, а все в сказки веришь… Я ж на твой проигрыш ставил.

– Хм… А кто этот новенький? Профи?

– Догадливый… Попался на спекуляции золотом…

– Значит, я победил настоящего профессионала, прав был Филимон, надо уметь побеждать свой страх, иначе ты – умер!

– Иди к врачу, умник! – недовольно буркнул Бобр, помечая что-то в записной книжке.

В скромном лагерном медпункте, куда добрел Федор после полуфинального боя, местный Айболит наложил ему шину на сломанную руку и выдал дефицитный бинт, чтобы тот сам смыл запекшуюся кровь с лица. К этому времени рассеченная бровь перестала сочиться и, по мнению субъекта, некогда дававшего клятву Гиппократа, надобность в наложении швов отпала.

– Не боись, и так заживет. Как говорится, до свадьбы!

– Лучше бы до амнистии…

– Это кому как нравится. Слушай, боксер, тут твой друган старшой лежит.

– Кто? – не понял поначалу Федор, – Дед Филимон?

– Для кого Дед, а для кого и осужденный Филимонов.

Гришка бросился за ребристую ширму, за которой на железной панцирной кровати с закрытыми глазами лежал Дед Филимон.

– Филимон! – тихо позвал Федор, но наставник не реагировал.

– Без сознания он… Звать бесполезно, – пояснил Айболит.

Гришка присел на краешек кровати, осторожно погладил теплую жилистую руку Филимона, но ответа не было.

– Я выиграл! Филимон! Выиграл у этого новичка в полуфинале! По очкам, правда, но руку сильно повредил… Так что с финалом пролетаю… Слышишь? Этот соперник профи был, ты точно с ним знаком. Я теперь это понял…

– Зря стараешься, не слышит он, в коме.

– Что с ним? Почему в коме?

– Сарафанное радио передало, мол, кто-то помог твоему наставнику упасть за то, что не передал особые пожелания начальства по проведению полуфинала, основанные на заведомом проигрыше. А Филимонову такой договор не понравился.

– Это ж как надо было Деда нокаутировать, чтобы он впал в кому, – холодея, шепотом произнес Федор.

– Много и не надо. У него такой букет… Странно, что вообще еще живой. Он давно страдал и провалами в памяти, и псориазом, а еще прогрессирующей атрофией головного мозга, эпилепсией… К тому же быстро зрение терял, печенка никакая… Несколько лет назад у него была трепанация черепа, я тогда в больничке областной интерном практиковал. После той операции он провел в коме несколько дней, но выбрался. Так вот один из его лечащих врачей мне признавался, что еще никогда не видел, чтобы головной мозг был так сильно поврежден.

– Хм… Он поправится?

– Не думаю… Да и что это за жизнь… Одно мучение… Кто его здесь лечить будет?

Гришка навзничь упал на накинутое поверх Филимона тонкое одеяло, вжимаясь в поджарое тело, не выпуская безвольной его руки, и глухие беззвучные рыдания сдавили юношескую грудь. Выплакавшись, он долго сидел в оцепенении. Громко стучал медицинскими инструментами местный Айболит. Тикали настенные часы. В пустой комнате изолятора так же стояли стол, пошарпанные стулья, и черное небо едва виднелось в решетчатом окне, от которого веяло вечным мраком.

А потом, находясь в каком-то ступоре, Федор почти весь день стирал майку и трусы, которые были пропитаны запахами победы, поражения и крови, принадлежащей как ему, так и профессиональному сопернику, осужденному на пятнадцать лет колонии усиленного режима.

Уже следующим утром Гришка, осунувшийся и поникший, чувствуя в животе неподъемный камень, смотрел в дальний угол барака, где пустовала заправленная кем-то шконка Филимона.

Ближе к полудню Федора вызвал к себе начальник исправительной колонии. Гришка с ходу понял, что особого дела у главы ведомства закрытого типа к нему нет. Немного постояв по стойке смирно, расслабился, переминаясь с ноги на ногу.

– Не отпало еще желание на волю? – ухмыльнулся Бобров.

– Только возросло…

– Да, теперь тебя тут точно никто не держит. Отмучился старый боксер… – начальник помолчал с минуту и продолжил. – Но я слов на ветер не бросаю, несмотря на то, что Филимонов слова своего не сдержал.

– О чем это вы? О каком слове?

– Бой проиграть лагерному новичку… Ты должен был проиграть! Впрочем, это он здесь новичок, а на свободе боксировал будь здоров! Филимонов его вспомнил, встречались они в Белграде. Да, я много потерял. Целое состояние.

– Мне он ничего не говорил, да и не зачем было… – Федор бросил взгляд в дальний угол кабинета, где красноречиво красовалась деревянная трость ручной работы с рукоятью в виде парящего орла, и в груди кольнуло так, что осужденный за совершенное не им разбойное нападение еле-еле сдержал накатившие горестные слезы.

– Забудем… Скоро пойдешь по УДО, месяц у тебя есть перекантоваться. Но защитников у тебя здесь больше нет. Запомни это! Да, и игр у нас с тобой больше не будет.

Месяц пролетел удивительно быстро. Федор старался заглушить боль потери наставника чтением любимых научно-популярных журналов. Это давало некоторую уверенность, что заключение по-прежнему можно считать своеобразным санаторием. Рука понемногу заживала. Парень научился справляться левой, иногда помогая согнутой в локте и подвязанной платком правой резать хлеб в столовой или удержать тарелку с лагерной баландой. Странное дело, но соседи по бараку не сильно докучали Федору, то ли в память об ушедшем авторитете, то ли из уважения к показанным им результатам в боксерских боях. И только одно оставалось неизменным в отряде: висевшая на прежнем месте нелепая груша, которую смастерил для тренировок Гришки учитель.

И вскоре пахнувший свободой день настал. Гриша Федоров входил в новую, совершенно незнакомую жизнь, окрепший, умудренный лагерным опытом, жаждущий безусловного отмщения.

День знаний

Известно, что термин «застой» появился после политического доклада Михаила Сергеевича Горбачева, в котором Генеральный секретарь ЦК КПСС отметил, что «в жизни общества начали проступать застойные явления». Доклад этот был озвучен в феврале 1986 года, именно тогда миллионы советских граждан с удивлением узнали, что почти 20 лет жили в эпоху застоя, а не развитого социализма, как принято было считать раньше.

Так вот. В 1981 году, одном из самых застойных, советские люди четко осознавали, что живут и работают в супердержаве, богатой и процветающей стране. Это чувство, как ни парадоксально, позволяло гражданам государственную собственность считать народной, то есть своей, и при каждом удобном случае присваивать. Хищения государственного имущества приобрели в эпоху застоя настолько массовый характер, что борьба с «несунами» превратилась в детективную игру: отгадай, где спрятал. Справедливости ради надо признать, что и государство постаралось в развитии этого небывалого прежде широкомасштабного застойного движения, ибо вплоть до осени 1981-го пол-литровая бутылка водки стоила в магазине 3 рубля 62 копейки, а День знаний 1 сентября был грандиозно отмечен не только торжественной школьной линейкой подрастающего поколения, но и возросшей ценой на сорокаградусную аж до пяти с половиной советских рублей. Разумеется, такой резкий скачок привел к новому всплеску хищений. Вездесущие «несуны», как правило, продавали огненную воду на 50 копеек дешевле или по той же цене. Но покупатель при этом всегда был рад, приобретая все-таки заводское производство, а не опасный «самопал».

Понятное дело, сотрудники отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности (сокращенно ОБХСС) капитан Корнеев и инспектор Бусько прибыли на проходную ликеро-водочного завода не подышать спиртосодержащими испарениями. Через проходную под конец рабочей смены двигался или проползал нескончаемый поток работников. По-хорошему, тщательно проверять, то есть обыскивать, следовало бы каждого. Но в этом случае проверка грозила затянуться до утра. Вот троица с песней про камыш нетвердой походкой весело прохромала рядом, усердно поддерживая не стоящего на ногах товарища посередине. Мгновенье спустя, заметив служителей порядка, тощий синюшный субъект перед самой проходной достал из-за пазухи емкость, за несколько мгновений осушил ее и с гордо поднятой башкой продефилировал мимо.

– Смею предположить, что дети этого работяги, чтобы нарисовать папу, из всех цветов выбирают только синий, – с тоской заметил инспектор Бусько.

Продолжить чтение