Читать онлайн Бессонные ночи бесплатно

Предисловие

Приветствую тебя, дорогой читатель. Перед тобой книга о потерянных людях, о людях, что ищут свой путь в этом мире. Это книга целиком погружает в тяжелое моральное состояние главного героя. Поэтому перед тем, как начинать повествование, я хочу прояснить некоторые моменты: эта книга не является попыткой ”поныть о жизни”, тем более не является исповедью. Это картина мировосприятия человека, который запутался в себе. Поэтому не стоит воспринимать всё, что описано в Бессонных ночах, как истину об этом мире.

Надеюсь, я не создал у тебя впечатления, что впереди тебя ожидает только монотонный мрачный текст. Нет, думаю, это не так. Бессонные ночи – это в первую очередь эмоциональные качели. В них есть место как грусти, так и драйву.

Перед тем, как начать чтение этой книги, рекомендую тебе ознакомится с предыдущим произведением в этой вселенной, рассказом “Распадаясь”. В “Бессонных ночах” существует довольно много упоминаний событий, произошедших в рассказе “Распадаясь”. Не зная, о чём идет речь, можно счесть некоторые элементы повествования ненужными и не понять их влияния на сюжет этой книги.

На этом всё. Не люблю долгие предисловия в книгах, да и тебя задерживать не желаю, дорогой читатель. Вместо этого, желаю тебе приятного чтения!

1 ночь

Не успел, не добежал. Буквально пару секунд не хватило. Вот так, теперь замерзну насмерть. А вокруг дома, там тепло, но мне нельзя, спешу. Ветер отгибает проржавевшие листы остановки, а затем врезается в плоть, заставляя кости внутри дрожать. Не так я бы хотел умереть. В такой смерти нет ничего интересного. Но я стою и замерзаю на тёмной остановке.

Ниже по течению Города искусственными огнями сияет гигант – Иггдрасиль, наш венец, наша гордость. Древо мира, воплощённое в небоскребе. В зеленом свете дирижабли, кружащие вокруг него, предстают широкой кроною. Даже само небо в центре города светиться зеленым светом. Если бы я сказал человеку прошлого, что в будущем небо будет светиться по ночам, да еще и зеленым, то меня бы приняли за сумасшедшего. Тем не менее, сейчас окрашенное ночное небо стало обыденностью. Свет придает Иггдрасилю некую необъятность.

А я тут, маленький, тонкий стебель, который от холода хочет кусаться. И умудрился же я на пару секунд опоздать на прошлый трамвай! Справа от меня стоит женщина на полторы головы выше меня в длинной пушистой шубе. Хочется с головой зарыться в неё и просто посидеть там, в тепле. Гоню от себя эту мысль. Из тьмы подворотни засверкали хищные кошачьи глаза нового трамвая. Людей внутри мало, большая часть уехала на прошлом. Хоть что-то радует, там бы пришлось ужиматься до такой степени, что под давлением тело бы превратилось в уголь, а он в свою очередь – в алмаз. Грохоча, трамвай двинулся в путь.

Станция, остановка, станция. Остановка затянулась. Вижу, машинистка вышла куда-то наружу. Подхожу к ней:

– Почему мы остановились, что случилось?

– Впереди авария, – ответила машинистка, – там полиция, зафиксируют все и уедут. Подождите.

– А долго?

– Кто знает? Иногда минут две, иногда на пол часа затягивается. Скажите спасибо, что не на мосту. Тут, если хотите можете выйти, там бы надолго застряли.

Так, времени ждать у меня нет, делать нечего, пойду пешком. Выпрыгиваю в сугроб и дохожу до тротуара. Снег попадает ко мне в сапоги, и к ступням спускаются тонкие струйки талой воды. На ногах образуется обруч холода, который со временем начинает ощущаться как раскаленные кандалы. Скоро я оказываюсь прямо на месте аварии.

От вида места происшествия меня бросает в холодный пот. В трамвай с горки на полной скорости врезался грузовик, он превратил заполненный до отказа людьми трамвай в консервную банку с мясом, сам же он влетел в здание, где разрушил магазин и застрял внутри. Холодок пробегает у меня по спине. А ведь я мог ехать на этом трамвае. Буквально пять секунд отделило меня от того, чтобы превратиться в фарш. Десятки людей, у которых были свои жизни, свои дела нынче стали одной ужасающей кровавой массой. Сам трамвай неестественный образом перекосило, он стал напоминать странного хтонического монстра.

Так странно. Когда читаешь книгу или смотришь фильм, где смерти и убийства – это регулярные события, задаешься вопросом, а что ты будешь чувствовать, когда увидишь смерть вживую, как бы парадоксально это не звучало? Я думал, меня будет тошнить или я буду бояться. Но ничего из этого не просыпается в душе моей. Помню, в детстве я один раз шел в больницу с утра пораньше. Вижу, в траве у дороги что-то валяется. Это было тело мужчины: голова его была неестественно повернута, а на затылке виднелся кровавый пролом. Это была моя первая и единственная до сегодняшнего дня встреча со смертью. Но я просто смотрел на мертвого мужчину, ничего не чувствуя. Передо мной лежал уже не человек: лишь груда белков, натянутая на минеральный скелет. То, что когда-то жило, чувствовало, мыслило исчезло в неизвестном направлении.

То же происходило и сейчас, но с единственным отличием, осознанием, что я сам ныне мог быть частью безликого фарша. Мысль это не дает мне покоя на протяжении остального пути. Что прямо сейчас отличает меня от бездушного трупа? То, что мыслю? Машине с отказавшими тормозами было бы все равно. Мне кажется, для природы мы все одинаковы, что живые, что мертвые. В один момент привычная дискретность бытия пропадает из моего разума, я чувствую, что являюсь частью разбитого трамвая и людей в нем.

Сегодня в театральном кружке, расположенном в одном из бывших складов крепости Нордштадт, ныне института, читаем крайне утомительную пьесу. Автор решил не заморачиваться и не создавать красивых предложений. Он просто создал длиннейшие монологи, состоящие из не отличающихся друг от друга фраз. Пьеса таким образом превратилась в ужасающую по своей скукоте мантру:

– Вы должны понимать эту конструкцию. Конструкция эта необычная. Когда я впервые осознал эту конструкцию, я сначала даже не поверил, что такая КОНСТРУКЦИЯ возможно, – во мне было два желания в момент чтения: рыдать и смеяться, – всё я не могу. Автора заклинило что ли? Он не мог хоть одного синонима, черт его побери, подобрать?

– Ты не понимаешь, – говорит сидящая рядом со мной девушка, – так автор передает уникальный стиль речи и характер героев.

Я не понимаю, она сама прикалывается, или, не дай бог, говорит об этом в серьез. Вижу, что некоторые согласны со мной, а некоторые с ней. Вот она – малая гражданская война из-за ерунды.

– Ты шутишь? Тут все так говорят! Вот слушай: я не хочу, чтобы дети умирали с голоду, я не хочу, чтобы права человека ущемлялись, я не хочу, чтобы мой завтрак был холодным (как это связано?), я не хочу, чтобы мои дети чувствовали себя некомфортно на родине, я не хочу, чтобы…

Нарочно я читаю этот монолог на пол тысячи слов полностью. Под конец я начинаю читать каждую фразу с разной интонацией. Меня останавливают:

– Давай просто продолжим дальше, – предлагает наш преподаватель. Я уступаю, но оставшуюся часть занятия мне предстоит просто выживать, слушая и читая эту тягомотину.

После занятия ко мне подходит девушка, которая спорила со мной до этого:

– Вот теперь-то ты понял? Каждый из героев твердит безостановочно о своем. Да, все они обсуждают одну важную проблему, но одеяло перетягивают на себя.

– Зачем для этого многоэтажные монологи? Краткость сестра таланта. В историю входят авторы, что одним предложением, одной фразой способны разжечь сердца. А в воде этой пьесы можно утонуть.

– Тогда каждое произведение превратится в эпитафию. Как будто у автора есть всего пара секунд, чтобы сказать что-то умное, пока он не испустит дух. В любом случае, тебе нужно уметь втягиваться в любую роль, в любую пьесу, пускай она тебе не нравиться, – в последних словах её слышаться мне нотки упрека.

– Ты сомневаешься в моих способностях?

– Я такого не говорила, но сегодня ты был умирающим лебедем.

– А мог бы быть и вполне себе мертвым. В любо случае, если понадобится, я сыграю даже пророка выдуманной шизофреничной религии и даже найду последователей.

– Было бы интересно посмотреть, если хочешь, можем заключить пари, но да ладно, мне пора. Бывай

– Увидимся.

Прохожу мимо зеркала, смотрюсь в него и думаю, когда я стал таким ублюдком? В последнее время на каждый упрек реагирую болезненно. Чувствую себя до невозможности нервным, надо сбить стресс, развеяться что ли. А не сходить ли мне в бар? Выхожу на улицу и обнаруживаю, что ночь опустилась на город окончательно, а значит, он сейчас вспыхнет. Буквально через минуту, как по команде, улицы одна за другой загораются неоновыми огнями. Весь центр города заливает приятным оранжевым светом. Дальше так называемой зоны благополучия свет слабее и более прерывист. Он буквально образует лабиринты темноты в дворах. Еще через несколько улиц стоит стена мрака: деревни, где освещения не было и в помине. Там до сих пор абсолютная ночь, иногда я даже завитую той темноте. Здесь же небо пылает.

Неспешно иду по улице, глазами выискивая бар, в котором я еще не был. Тошно уже от привычных мест, видеть их не могу. Впереди меня идет мужчина в длинном черном пальто, голова его слегка наклонена вниз. Когда я проходу мимо него, по моем позвоночнику пробегает странное чувство, оно слабым потоком поднимается к голове и буквально говорит мне: “ты знаешь человека сзади”. Слегка вздрагиваю толи от этого ощущения, толи от резкого порыва ветра. Оборачиваюсь. Мы с мужчиной пересекаемся взглядами, я узнаю его.

– Герр Бауэр, здравствуйте! Сто лет вас не видел, – говорю я своему бывшему учителю, которого я и правда не видал так много времени. Чувствую радость от встречи, мне сейчас действительно надо поговорить с понимающим человеком. Столько всего надо ему рассказать.

– Приветствую, Шольц, рад тебя видеть. Как вы?

– Знаете, меня только что чуть не сбил грузовик, трамвай передо мной попал в аварию, выживших нет.

– Что же, тебе повезло, я рад за тебя. Слышал про Иммермана? Он отправился в горы с геологической экспедицией. Я счастлив, что мой ученик стал заниматься научной деятельностью. Всегда им гордился. Только подумай, человек всегда был верен своему пути и всегда тянулся к знаниям.

Я хотел выговорится, а мне опять начинают рассказывать про моих успешных ровесников. Так каждый раз, столько всего хочешь сказать человеку, а он начинает тебе рассказывать совершенно про других людей, пускай даже твоих друзей. Неужто средние ученики для них вообще не существуют? Всегда так было. Раньше Бауэр только и болтал что о Шнайдере и Раэ, его “самых лучших учениках”, великих умах, которым суждено изменить мир. И что мы имеем в итоге: Лилиан Раэ мертва, а Ганс спился. Мне хочется в душе позлорадствовать, но как только мысль об этом мелькает у меня в голове, все нутро мое сворачивается, и привычная печаль заполняет его. Даже вспоминать не хочу, это было так давно.

– Мне налево, – вдруг говорит Бауэр, – мой дом буквально в двух шагах.

– Тогда до свидания, – говорю ему я и в задумчивости иду дальше.

Неожиданно сильный порыв ветра толкает меня вправо на перекрестке. Он буквально разворачивает меня. Что же, кто я такой, чтобы противится ветру? Пойду направо, вдруг что-то интересное увижу. На небольшом возвышении прямо перед входом в портовый район разместилось старое здание, похожее на монстра из дерева и затонированного стекла. Изнутри доносится монотонная музыка, что со временем превращается в белый шум в моей голове.

Зайти туда? Почему нет. Как только я открываю дверь, в нос мне врезается запах пота и духов. Освещения в баре почти нет, а все стены обклеены черными обоями. Мебель обшита черным бархатом. Кажется, люди здесь любят черный цвет. Обычно его ассоциируют с чем-то мрачным или зловещим, но здесь он неожиданно приобрел для меня странный смысл: во мне родилась ассоциация с покоем или забвением. Захожу и вещаю пальто на крючок.

Кажется, это было как раз тем, что нужно. Заказываю виски и жду. Через минуту передо мной появляется стакан, большую часть объема которого заполняет кубическая ледышка. Само виски где-то на дне, постепенно растворяет в себе лед. Делаю глоток. Ну и дрянь. Как люди пьют такое? Совсем отвык от алкоголя, закашлялся. Бью себя в грудь кулаком. Надо выйти и отдышаться, срочно.

На улице меня пронзает порыв ветра. Понимаю, что забыл пальто внутри. Но мне даже нравится это сейчас. Пару часов назад я был готов отправится в ад, лишь бы было потеплее, а сейчас наслаждаюсь холодом. Мозг мой пребывает в некой прострации. На душе все еще погано, но на мгновение мне становится все равно, словно ветер забрал часть разума. Поворачиваю взгляд и вижу следующую картину: какой-то громила с ножом прижал к стене мужчину. То, что я вижу, вводит меня в ступор, я замираю, не зная, что делать. До моих ушей доносится их спор:

– Ты за слова ответишь, предатель, – кричит громила. Кажется второй совершенно не боится.

– Только ножом и умеешь орудовать. Вот так всегда, начинаешь вполне обычный спор, а заканчивается все поножовщиной. Не умеют люди воспринимать критику.

– Сейчас языка лишишься. Ну, я дам тебе шанс спастись. На колени!

В друг, где-то на другой стороне моего черепа появляется желание, чтобы он меня прирезал, плоть захотела почувствовать в себе металл, почувствовать, как через дыру в теле уходит уныние. Усталость бывает и не к таким мыслям приходит. Делаю шаг вперед, другой, третий. Вот я уже впритык к ним, но они меня не видят. Кажется, между спорящими такое напряжение, что вот-вот заряд пробьет молнией, и оба мужчины вспыхнут. Два фонарика во тьме. На секунду я перестал себя контролировать.

– Пшел вон от него, – вырывается из моего рта не мой голос, такой спокойный. Спокойствие в голосе, вот, что может выбесить психов.

“Я не хочу умирать, не хочу ни за кого вступаться. Нет, зачем мне это делать” – думаю я про себя, но тут другая мысль перекрывает все мои панические размышления – “Ты должен был быть в том трамвае”.

– Еще один нацик, – оборачивается ко мне мужлан с ножом. Погодите, что, “нацик”? Я заступился за нациста?

– Я не нацист, – почему я оправдываюсь? Нахера?

– Так и я тоже, – вступается мужчина, до этого прижатый к стене.

Кажется, я перевел внимание психопата на себя. Он двигается в мою сторону, держа нож наготове. Вдруг моя рука выхватывает перчатку из кармана и бьёт по ножу, который вылетает от удара и падает где-то в сугробе. Вижу испуганное лицо нападающего и удивленное лицо другого мужчины. Да я и сам удивлен не меньше их. Кажется, мне повезло, и на моей стороне сейчас эффект неожиданности. Идем ва-банк, становимся психопатами!

– Ты вызываешь меня на дуэль?! – кричу я, – давай, нападай, посмотрим, на что ты способен.

– Да идите к черту! – он быстрыми движениями скрывается за углом дома. Кажется, он решил сбежать.

Подхожу к парню, на которого изначально было совершенно нападение.

– Ты как?

– Да ты псих, – говорит он с улыбкой, – мое уважение.

– Я сам не до конца осознал, что сделал, – говорю я и упираюсь спиной в стену, – словно выпал из реальности на секунду, будто больше не хотел жить. А потом рука сама дернулась и спасла меня. Не поверишь, сейчас такую эйфорию чувствую.

– Понимаю тебя прекрасно: жить осталось несколько секунд, а у тебя есть всего четыре слова перед вечностью. Если бы ты знал, что вот-вот умрешь, какие бы четыре слова ты сказал?

– Это какой-то мысленный эксперимент?

– Ни какой-то, а вполне конкретный, – улыбается он, – так какие?

– Не знаю, не нахожу таких слов. Мне бы хватило и трех, наверное, или даже двух.

– Нет, эксперимент состоит именно в том, чтобы слов было четыре.

– Пока не отвечу тебе, подумаю.

– Что же, ладно. В любом случае, спасибо за помощь. Спас, а сам не знаешь кого.

– Представься, буду знать.

– Конрад Ньюман. И знай, я не какой-нибудь там нацик. Просто, скажем так, лицо, не равнодушное к делам в государстве. Видишь, к чему приводит забота о родине?

– Извини, мне сейчас совершенно не до политики.

– Оно и понятно, тебя чуть не убили только что.

Когда Конрад произносит эти слова, меня пронзает поток холодного ветра. Растираю плечи руками.

– Ты бы хоть куртку надел, простудишься, – Ньюман говорит это в явно шутливой манере, пародируя родительские нотации.

– Переживу.

– Это ты сейчас такой смелый, бесстрашный “самоубийца”. А завтра у тебя будет болеть спина и горло, глаза будут слезиться, а нос потечет. Тебе оно надо?

– И то верно, рано умирать. Зайдем внутрь?

– Ты иди внутрь, а я пойду своей дорогой, – отвечает он, – мне надо спешить. Предлагаю встретиться здесь позже и отметить знакомство и спасение.

– Давай через недельку, у меня как раз время будет.

– Сойдет, – говорит он и быстрым шагом уходит. На секунду мне кажется, что я его уже где-то видел, но я не могу понять, где.

Оставшуюся ночь, вплоть до трех часов, когда бар закрывается, пью разные коктейли. Все никак не могу опьянеть. А может быть некоторые люди просто одинаковые в обоих ипостасях и даже не чувствуют, что пьяны? В один момент со мной чуть не происходит очередное приключение.

Играет музыка, люди танцуют. Смотрю на них и грущу: может тоже потанцевать? “Один? Ты дурак что ли?” – спрашиваю я у себя. С лева от меня сидит премилая девчушка, которая выглядит довольно веселой. Но не танцует. Может пригласить её на танец? Почему нет, это будет неплохо, да и вряд ли она откажется. Какое-то время ломаюсь, но в итоге решаюсь. Однако перед тем, как произнести первое слово, во мне неожиданно все внутри обвалилось. Некая сторона меня будто бы возопила, что не надо этого делать. Словно я пожалею о том, что скажу, причем очень сильно. Нет, не могу, не буду.

Ровно в тот момент, когда я решил для себя, что все же не буду звать её на танец, она встает на костыли и уходит из бара. Я сижу ни жив, ни мертв. Если бы я действительно пригласил её, то умер бы на месте, осознав, что сделал. Внутри меня холодеет. Еще немного бы и всё…

Ночь на удивление теплая. На улице никого. Не спеша возвращаюсь к себе домой под самое утро, после чего падаю лицом в постель. Заинтриговал меня этот Конрад Ньюман. Кто он и что несет за собой? Мне было плохо. Последние месяцы мне было очень плохо и скучно, скучно жить, скучно идти дальше. Хотелось просто некого покоя и забвения. Но сейчас, что-то заинтересовало меня. Боюсь. Как бы не разочароваться вновь. Мысли. Они текут через голову куда-то вниз, под землю, утягивая меня в темноту. Не могу думать. Спать.

2 ночь

Всю остальную неделю я провел на измене. Ходил по улицам и озирался, вглядывался в лица прохожих. Такое бывает, когда знакомишься с интересным человеком: тут же начинаешь искать его в толпе людей, ожидая случайной встречи на улице. Так и случилось с Конрадом. Однако встретить мне его не удалось. Сколько бы я ни напрягал зрение, сколько бы лиц ни осматривал, его не увидел. Мимо шли толпы, носились машины, создавая завесу выхлопных газов. Дни были серые. После случая с сумасшедшим, что чуть меня не зарезал, я начал опасаться. Сам не знаю чего. Толи того, что он меня подкараулит и зарежет, толи того, что таких как он может быть много. Во внутреннем кармане пальто стал носить с собой кухонный нож. Так спокойнее. В груди моей билось чувство предвкушения заветных выходных, дабы вернуться в тот бар. С ним прошел я через всю эту неделю, не замечая ничего, пропуская информацию сквозь себя навылет. Но время пришло.

Воздух стал чуть теплее с прошлой пятницы. Ветер снова подгоняет меня к бару. Повинуясь ему, я словно плыву по течению невидимой реки, плыву, посылая взгляд в пустоту. На улице никого, лишь я. Быть может, вокруг меня сейчас идут люди, но я их не вижу и не слышу, что мне до них? Они, их мысли и устремления стали шепотом среди мертвых деревьев.

Небо разделено напополам. На востоке темно до невозможности, только блеклые звезды видны в небе. На западе облака стелются бордовым фронтом. В один момент мне кажется, что я пересекаю не пространство, а нечто большее, но уловить мысль или сформулировать её. Передать бы эту картину в фильме. А зачем? К черту, не выйдет нафига. Красивое небо. Любое небо красивое; зачем другим твой небосвод? Передай свои чувства. Они тоже никому не интересны, ты придаешь им слишком много весу. Ведь вся эта история была бы отличным сюжетом для киноленты, не зря же учился? А если зря? На кого я учусь и зачем? Ведь ты мог окончить свою карьеру в трамвае. Было бы забавно. Нет. Вот, передо мной дверь бара, и я спасен от мыслей.

Сегодня здесь меньше народу, чем в прошлый раз, так даже лучше для меня, не люблю переполненных мест. Сажусь за стойку. Разглядываю полки, уставленные бутылками, содержащими всевозможные виды алкоголя. Не могу выбрать.

– Налить что-нибудь? – вдруг спрашивает бармен.

– Не знаю… что у вас есть? – рассеяно отвечаю я, а сам обвожу бар взглядом в поисках Конрад, – давайте начнем наше паломничество с чего-нибудь полегче.

– Паломничество? Ни слова больше. Посмотрим, правильно ли я понимаю ваше настроение.

– Делаете коктейли под настроение?

– Именно, – говорит бармен с улыбкой и начинает свое таинство.

Первый пошел. Второй. Я – машина, работающая на алкоголе. Мое тело – реактор. Я – паломник городской бездны. Конрад все не идет и не идет. Выхожу на улицу, там его нет: ни тени, ни звука, лишь яростные огни Иггдрасился вдалеке. Вечный памятник человечества. В небоскреб стреляли из артиллерии, люди умирали прямо в офисах здания от чумы спустя несколько десятков лет после войны. А после у стен этого здания были расстреляны люди, начавшие последнюю войну. Но Иггдрасиль все стоит. Нет, никогда не падет Иггдрасиль. Лишь вокруг будет вырастать груда трупов наших тел, покуда не проглотит его.

Возвращаюсь внутрь. Внутри растет странное настроение. Словно ком чувств поднимается от желудка, хочет быть извергнут, обратиться в слова. Но некому слушать. А зачем исторгать слова, придавать им форму, когда некому услышать? Сказать бармену? Нет, еще за сумасшедшего примет, выставят. Да и неинтересно ему это будет. Да в принципе никому. Все сидят тут, улыбаются, болтают ни о чем. А глаза-то пустые, без эмоций.

Вдруг на соседний стул садится девушка. Видимо, я был слишком погружен в свои мысли, что не заметил, как она вошла. Её светлые волосы растрепаны, одета она в черную рубашку и черное платье, одна рука перемотана бинтами. Я вижу, что глаза её заплаканы. На секунду наши взгляды пересекаются, и я поражаюсь тому, насколько глубоки её очи, насколько полны они печали. Если бы Бог увидел эти бы глаза… он бы повесился.

– Кто тебя обидел, душечка? – спрашивает у неё бармен, – Что приключилось в жизни твоей.

– Не жизнь это, а чан с дерьмом. Просто Ад, – коротко заявляет она.

Мне словно ударяет в живот кулаком. Чувство, что взращивалось во мне в последние минуты, чувство, что смешалось с актерским пари, заключенным на прошлой неделе, словно обрело тело, страшное, многорукое. Схватило меня за шею, за легкие, за сердце. Оно начинает водить меня, управлять словно марионеткой. Вот кто должен меня услышать. Она поймет меня, ведь она тоже страдает. Иначе и быть не может.

– Не Ад – Инферно. Техно Инферно, – вдруг оборачиваюсь к ней я и начинаю разговор. Она поворачивается ко мне. Во взгляде её я не вижу отторжения, лишь заинтересованность. Я продолжаю, – Наша реальность есть Техно Инферно. Мы живем в безжалостном мире техники, денег и музыки. Однако, у нас есть шанс сонастроиться с высшим измерением, подняться над этим миром, стать выше инферно. Через музыку и танцы, через образы и слова. Отойти от всего, что гнетет, сбросить это. Сплести тело и душу в одно кружево. Это искусство, в котором еще никто не достиг вершины, но это возможно, поверь мне. Ну, что хочешь узнать больше?

– В следующий раз, “пророк”, – говорит она со смешком, после чего залпом выпивает коктейль и встает, – сейчас я не в настроении, но и вряд ли буду.

– И не будешь, ведь ты сбросишь все это с себя и не освободишься, пока не начнешь сонастройку, – да что я такое несу? Идиот, безумец. Пора бежать. Нет, раз начал, продолжай, – как тебя зовут?

– Этель Мейер, – говорит она без энтузиазма и тут же уходит.

И вот я остался один. Снова. Сижу в баре, вокруг люди, рядом бармен, но я один. Такое чувство, что на меня только что светил прожектор, но я не смог сказать ни слова, просто что-то промямлил. Какой бред. Зачем я все это говорил? У девушки и так было все плохо, а тут ты со своим полурелигиозным музыкальным бредом. Молчание настолько неловкое, что хочется просто провалится в никуда. Нужно заполнить образовавшуюся внутри пустоту. Коктейль. Еще один. В один момент ко мне приходит осознание: ты просадил уже 200 кронмарок. Пора заканчивать.

Выхожу из бара, мне жарко, мне душно. Зачем ты тратишь деньги в пустую? Тебе нужно жить, а не страдать фигней. У тебя много работы. Да, у меня много работы, я должен доделать проект. Доделать и послать все к чертям. Боже. Я ведь даже сценарий не дописал.

Иду по пустым улочкам. Этель, Этель, Этель. Имя не вылезает из головы. Какая она была грустная и одинокая. Когда я вижу грустных и одиноких людей, мне и самому становится грустно и одиноко. Боже, я просто хочу её обнять, успокоить, погладить по голове. Зачем столько много страданий в её взгляде? Что она пережила, что с ней случилось? Мог бы я ей помочь? Вряд ли, я себе-то помочь не могу. Или не хочу.

Вдруг я останавливаюсь на месте. Впереди меня драка. Какие-то алкаши бьют друг друга, кричат и угрожают расправой. Улица узкая, а свернуть некуда. Развернутся назад? Не выход, я просто не хочу. Остается только набраться сил и идти вперед. Как только я подхожу к месту сражения, происходит нечто странное. Завидев меня, участники драки внезапно остановились и отошли в стороны, образуя проход. Когда я начинаю проходить по нему, они кланяются со словом “пардон”. Стараясь не пересекаться взглядами, иду вперед.

Странно, но я чувствую некий подъем, смешанный со сметением. Словно внутри меня нечто говорит: “Вот они, “Великий пророк”, твои первые последователи. Сегодня ты зародил нечто новое. На голове твоей невидимая корона, а если оглянешься, увидишь, что у тебя две тени”.

Но зачем мне оглядываться? Просто продолжаю путь. Завтра много дел, нужно продолжить работу над фильмом. Надо всего-то снять небольшую историю, но сколько же с этим возни. Уже почти месяц прошел, а я не могу продолжить работу, застрял на этапе сценария, но уже набрал команду людей. Они еще не знаю, с чем им работать, ждут. На секунду меня одолевает чувство стыда. Нет, надо начать работать. Я чувствую, что в моей работе наступает точка бифуркации, но до нее осталось еще сделать пару шагов. Однако, я начиняю в кои-то веки получать вдохновение. Мне казалось, что я уже не смогу продолжать творить. Сердце мое начинает биться чаще.

3 ночь

Кабинет в Нордштадте. За окном вьюга, деревья содрогаются под натиском ветра. Сижу, ссутулившись, глаза мои отчаянно пытаются оставаться открытыми: я почти не спал. Домой вернулся поздно, часа в три ночи. Думал, засну мгновенно, но не смог. Я все прокручивал в голове ситуацию с Этель. Мне было стыдно за то, что я наговорил ей всякую чушь. Ведь я не такой, я не сумасшедший и не пророк. Мне хотелось только одного, чтобы я тогда промолчал в баре.

Параллельно с этим я вынашивал мысль, которую должен буду изложить прямо сейчас. Так и метался мой разум из стороны в сторону. Не мог понять, сплю я или брежу. Задумчивость моя вдруг проходит, и я вижу перед собой людей. Вдох. Сердце мое на секунду наполняется теплом от вида привычных, знакомых лиц. Но, как и ожидалось, через пару мгновений радостное чувство сменилось неизбежностью того, что мне надо заговорить, прервать приятную тишину. Прошло столько времени с тех пор, как я начал свой главный проект. Собрать людей оказалось на удивление легко.

В былые времена можно было представить готовую идею – всем наплевать. Тут же я просто изъявил желание создать нечто своё, а люди сами объявились. Видимо, чума нам всем мозги вправила. Но шли дни, недели, месяцы, а идея меня так и не озарила. До вчерашнего дня. Вернее, ночи. Выдох.

– Совместим техно и религию, – резко начинаю я, – молодой человек становится пророком новой религии, что посвящена технологиям, промышленности и торговле. Deus ex machina! Религия никуда не ушла от нашей жизни, но преобразилась. Триодные идолы, как души перекачивают энергию, направляют её, преображая. Наш пророк доходит до ручки в течение этой истории. Что думаете? Техноинферно: индустриальные некрополи и неоновые ангелы.

– Фред, скажи честно, ты это все только что выдумал? – спрашивает меня Ульрик Аттерсон, мой лучший друг, однокурсник и оператор будущего фильма, – Я даже подозреваю, что дело было так: ты вчера опять напился и сдуру это выдумал.

После этих слов он закинул ноги на стол, а руки убрал за голову. Буквально спустя одну секунду он, увидав грозный взгляд преподавателя, убирает ноги обратно под стол. Этот высокий парень с длинными кудрявыми волосами чёрного цвета, казалось бы, воплощает собой заносчивость. После того, как преподаватель успокоилась, он улыбнулся и достал из кармана черный очки, которые затем надел поверх своих обычных очков.

– Ты не далек от правды, – отвечаю я ему, – Однако, идея требует доработки. Которой я и буду заниматься в ближайшие дни, но начать мы можем уже сейчас.

– Фред, – Фрида Ларсен, мой преподаватель посмотрела на меня с жалостью и отчаянием в глазах, – у тебя был целый месяц. А сейчас у нас есть только неоформленная идея. Нам надо спешить. Сейчас нам уже нужен сценарий, а не мутные идеи.

– Ну не знаю, – вмешалась моя одногруппница, Клара Фейербах, – мне понравилось, только подумайте, сколько мы сможем идей осуществить в этом фильме. Что вы все прицепились?

Технобоги, благословите Клару, я был готов сейчас завыть от отчаяния, но хоть кто-то меня поддержал. Клара – красивая девушка, невысокого роста. В её почти кошачьих глазах почти всегда горят огоньки любопытства, что всегда мне в ней нравилось. Клара выступает актером в будущем фильме, а также дизайнером по костюмам. У неё есть некое природное чутьё на то, как должен выглядеть персонаж.

Эти двое: Клара и Ульрик, единственные с кем я более-менее общаюсь. Остальные в группе воспринимают меня скорее как деда, который решил вдруг покорить режиссуру. Даже наша речь немного розниться.

Тем временем Ульрик решил присоединиться к Кларе:

– Да я не цепляюсь, просто шучу. Нормальная идея, правда попахивает шизофренией. Но ты знаешь, за этим психом я пойду куда угодно, – говорит он, похлопывая меня по плечу.

– Я обещаю, сценарий будет готов в течение пары дней, – я поднимаю руки в знак примирения.

Далее пошли неинтересные вопросы про организацию. После окончания совещания мы с Ульриком пошли гулять по улицам.

– В общем, – говорю ему я, – я нашел просто прекрасный, потрясный бар. Мы обязаны туда сходить. Тебе понравится.

– В бар? Почему нет. Надо и отдыхать иногда.

– Да, да. Именно.

– Сегодня? – говорит он с воодушевлением.

– Да, давай в часов семь я зайду за тобой, а там пройду до бара.

Мы пожали руки в честь договоренности. В тоже время, я чувствую, что немного опасаюсь идти в туда снова. Меня до сих пор гложет чувство вины за высказанные глупости. Пока жду вечера, начинаю писать сценарий. Идет вяло. Мне буквально приходится выжимать из себя каждое слово. Что я за режиссер-то такой, что не могу писать сценарий?

Работа, однако идет, и за ней я забываю о переживаниях. Весьма интересно: по сути, я буду писать сценарий в реальном времени, основываясь на собственных похождениях. Даже я не знаю, куда это меня заведет. Поразительно.

Наступает вечер, и я буквально вылетаю из дома на крыльях предвкушения. Через пару улиц показывается дом Аттерсона, откуда я и достаю своего друга. В баре сегодня совсем немного людей, что, в принципе и хорошо. Пара троек человек по углам, да две странные дамочки у барной стойки. Почему странные? – длинные кожаные куртки, странные амулеты, похожие на какие-то непонятые схемы из проводов и электроники, прически словно взрыв. Мы с Ульриком пропускаем пару стакашков. Мой друг принимается танцевать. От него это можно было ожидать и в трезвом состоянии. В это время дверь бара открывается. Я оборачиваюсь, после чего вскакиваю.

– Ты?!

На пороге стоит никто иной, как Конрад Ньюман собственной персоной. Я подбегаю к нему.

– Ну и где ты вчера был? – спрашиваю его я, пожимая ему руку, – я пришел, а тебя и не было весь вечер.

– Прости, – говорит он спокойным голосом, – скажем так, мне помещали непредвиденные обстоятельства. Но вот он я.

В это время к нам, пошатываясь, подходит Ульрик. Его разнесло куда быстрее, чем я предполагал.

– Кто тут у нас? – спросил он

Я представил их друг другу. Через минуту мы уже сидели за барной стойкой втроем. Мы с Конрадом решили рассказать Ульрику про то, как я чудесно спас Ньюмана от смерти.

– Я же говорил, что ты безумец, – начал Ульрик Аттерсон, – на тебя идут с ножом, а ты перчаткой отбиваешься.

Тут мой мозг зачем-то создал мерзкую шутку, которую мой пьяны рот решил изречь.

– Ну да, у Ганса в таком случае хотя бы пистолет был, – сказал я и тут же пожалел, – черт, простите. Зря я так. Мне как-то мерзко от того, что я сказал. Ребят. Предлагаю выпить за память Лилиан Рае!

Чокаюсь с Ульриком и Конрадом. Конрад спрашивает меня, про кого я говорю и просит меня рассказать ему эту историю. Но нет, не сейчас. Она слишком грустная и странная для такого вечера. Ульрик снова пускается в пляс, а Конрад уходит, куда-то, известно, куда.

Я остался сидеть за стойкой один, но тут ко мне обращается одна из тех двух девушек, что сидели здесь с самого начала. Вид её тут же вызывает неподдельный интерес. Одета она в гигантскую черную толстовку, которая на много размеров превышает подходящий ей. Причёска у неё ассиметричная: шевелюра тёмных волос зачесана на левый бок, правый же выбрит. На нём банданой закреплено что-то типа радиоприемника. Вверх над её головой поднимается антенна. Провод от портативного радио уходит куда-то под капюшон толстовки. Шнурки на капюшоне толстовки оканчиваются двумя керамическими черепами. На поясе у неё закреплен череп ворона.

– Парень, а ты что, знаешь Лилиан Рае и Ганса Шнайдера? – спрашивает она

– Ну да. Я так полагаю, ты тоже? – отвечаю вопросом на вопрос.

– Бедные ребята. Это все проклятие. Пожиратель личности затронул её душу.

– Не понял. Ты про что вообще?

Девушка, которую, как оказалось, звали Никс. Когда-то она была оккультистом. Вернее, электрооккультистом, специалистом по созданию амулетов от коротких замыканий и “искрящихся демонов. Она рассказала мне о проклятии Пожирателя личности, которое, по её мнению, затронуло и Лилиан. Пожиратель личности властвует над всем Городом, постепенно пожирая наши черты характера, делая нас пустышками. Мне кажется, он коснулся и меня, забрав мою способность радоваться жизни. Шучу. В один момент вторая девушка потянула Никс за рукав:

– Нам пора в “Дракона”, – сказал она.

– Дракона? – осведомляюсь я.

– Ты не знаешь, что такое “Неоновый Дракон”? – Никс изумляется моей неосведомленности, – это лучший танцевальный клуб нашего города, там один из наших всем заправляет. Ты просто обязан сходить туда с нами.

– Пойдемте, я не против, – отвечаю я, загораясь энтузиазмом.

Мы уходим. Со стороны Конрада и Ульрика это, наверное, выглядело так: Я завожу разговор с двумя девушками и исчезаю в неизвестном направлении. Никс открывает дверь своей машины и приглашает меня внутрь на заднее сиденье.

– Не страшно ехать в одной машине с двумя незнакомками? – спрашивает Никс

– Меня зовут Фред, – я протягиваю им руку, – приятно познакомиться.

– Меня Никс, а это Кера, моя подруга.

– Вот видите, уже не страшно, – ободрительно говорю им я.

Мы поехали. На секунду я вспомнил, что оставил своих друзей в баре, но потом рассудил, что им там и без меня будет весело. В сущности, со мной им будет даже грустнее. Если сильно напьюсь, так потянет на грустное, начну ныть. Нет уж. Лучше попытаюсь повеселится сам в клубе.

Подъезжаем к зданию, и я понимаю, что уже видел его раньше. Когда-то тут располагался небольшой ресторанчик. Пару раз я заходил сюда с друзьями… которых больше никогда не увижу. Внезапная волна грусти накатывает на меня. Мне хочется бежать отсюда как можно быстрее. Нервно глотаю воздух. Наваждение проходит, но горький осадочек остается. Я вспоминаю, как мы гуляли в здешних местах: Я, Ганс, Лилиан и… Нет. Все. Хватит.

Что было, то прошло. У меня сейчас уже другая жизнь. Я собираюсь тусить, танцевать и развлекаться, и никакая чертова память не отберет у меня эту ночь. Память – злая старуха, что читает страшные сказки на ночь. Сегодня мне не до неё. Еще на подходе к дверям клуба я слышу странную, непривычную электронную музыку. Местами монотонную, местами просто разрывную. Музыка вызывает во мне подъем странной энергии. Кажется, вот мое техно-инферно. В бой. Раскрываю двери клуба, девушки за мной.

Внутри довольно много людей. Все они совершенно разного вида. Признаться, я ожидал увидеть здесь сборище панков, но нет, тут не только они. Помимо ребят в косухах, здесь можно увидеть и мужчин в пиджаках и рубашках, а также женщин в классических платьях и костюмах. Здесь присутствуют представители всех поколений (которым дозволено сюда входить). На небольшом возвышению вижу музыкантов, вооруженных синтезаторами, электрогитарами и инструментами, которые мне будет крайне тяжело описать (некие коробки с кучей лампочек и проводов, которые издают ритмичные синтетические звуки.

По началу мне не уютно в такой большой компании. Танцую, но аккуратно. Со временем музыка все сильнее поглощает и завлекает меня. Пить не хочется, хотя алкоголь уже весь выветрился из меня. Мы танцуем еще некоторое время. Замечаю, что Никс хочет мне что-то сказать. Наклоняюсь к ней, она орет, но я не могу расслышать из-за громкости музыки. Отходим с ней подальше.

– Кера не важно себя чувствует, мы пошли, – говорит она, – удачи повеселиться и спасибо, что составил компанию.

Тут она раскрывает руки. Пару секунд стою, не понимая, что все это значит. А, так она что, обняться хочет? Обнимаю её, после чего прощаюсь с ней и с Керой. Они уходят. Тут я понимаю, что первый раз с кем-то обнимался за последние пару месяцев. Либо времени нет, всё в спешке, либо нет людей, с кем можно было бы обняться.

Одновременно по мне, как по проводам, проходят два чувства: душевное тепло и холодная горечь. Возвращаюсь в танцевальный зал. Пробую танцевать, но в одиночку это как-то глупо. Странно. Я посреди огромной толпы, но сейчас чувствую себя одиноко. Кажется, мне тоже пора идти. Уже направляюсь к выходу, как вдруг начинает играть песня, которая мне невероятно нравится. Что же, можно остаться еще на пару песен.

Я танцую и подпеваю песне. В один момент, я замечаю, что мне подпевает рядом стоячая дама. Поворачиваюсь к ней и чуть не умираю. Сердце мое решило на долю секунды остановиться, когда я увидел, что передо мной Этель. Вида я не подаю и продолжаю танцевать. Интересно, узнала ли она меня? Вдруг мне по ноге прилетает стакан и со звоном разбивается. Ничего себе, думаю я, благо не поранился. Жестами показываю Этель, что стоит отойти от осколков, она понимает, мы уходим в угол танцплощадки и продолжаем танцевать там. Как-то неправильно все это, без приветствий, без лишних слов, просто взяли и стали танцевать вместе. С другой стороны, я ничего не имею против.

Со временем, пол зала равномерно заполняется мелким битым стеклом. Крупные осколки убирают, но мелкие остаются. Танцы заменяют диффузию, и стекло распространяется. Но это ничего. В таких танцах на битом стекле даже есть свой шарм. Этель уходит за барную стойку, а я выхожу на улицу отдышаться от долгих танцев. Кажется, я танцевал уже два часа без отдыха.

Вижу две знакомые фигуры, направляющейся по направлению к клубу. Машу им рукой и подзываю к себе.

– Ты куда пропал? – спрашивает меня подошедший Ульрик, – мы тебя обыскались. Только что сидел за стойкой, а потом раз, и испарился.

– Еле-еле смогли узнать, где-ты, – говорит Конрад

– И как вам это удалось?

– Мы прошерстили окрестность, а когда не нашли тебя, вернулись в бар. Туда через некоторое время вернулась одна из дамочек, с которыми ты укатил. Она забыла там свою сумочку. Нет худа без добра, она заодно поведала нам о твоем местонахождении, – объяснил Конрад.

– Ну как ты тут, навеселился? – спросил меня с улыбкой на устах Ульрик.

– А то! Заходите. Одно открытие за другим. Сначала бар, теперь “Неоновый дракон”. Отличный клуб. Пойдемте.

Какое-то время мы танцуем рядом. Временами поглядываю на Этель. Сидит у барной стойки, такая же грустная как вчера. Грустная и одинокая. Не могу я. Когда я вижу грустных и одиноких людей, я и сам становлюсь таким же. Хочу пригласить её на медленный танец. Обнять её, приласкать. Не могу решится. Так, сейчас музыка подходит к концу. Если следующая песня будет романтическая и красивая, то обязательно приглашу её. Ей богу, приглашу.

И знаете что?! Сразу же заиграла именно такая композиция. Видимо это судьба. Проталкиваюсь меж людей к барной стойке. Замираю прямо позади неё. Не решаюсь. Нет. Должен решиться. Глубокий вдох. Осторожно касаюсь рукой её плеча. Зову её на танец, маню рукой за собой. Её грустное личико на секунду просияло.

– Танцевать? Со мной? – её лова прорвались сквозь шум музыки, словно не встретили никакого сопротивления.

Я киваю и беру её ладно в свои. Мы выходим почти в центр зала и начинаем танцевать. Я тихонько подпеваю песне:

<…>

Хоть не знаем имен

Но мы только вдвоем

Не нужны имена

Когда здесь только я

Когда здесь только ты

В танце черной весны

Мы растопим снега

Разобьем небеса

Мы пройдем сквозь года

И мы будем всегда

Помнить эти часы

Когда в танце мечты

Мы кружились с тобой

Под луной золотой.

<…>

И вот моя душа снова как струна: натянута до предела. Я уже не я. Моей стеснительности, моего страха не осталось и следа. Я крепко сжимаю Этель в объятиях и целую. Когда я осознаю, что сейчас натворил, мои руки холодеют.

– Давай встретимся еще? – спрашиваю я, – потом, как-нибудь.

– Давай, – тихо и застенчиво отвечает она, – а я послушаю еще твоих проповедей, пророк. И потанцуем.

– Послезавтра, в полночь.

– Где?

Мой мозг секунду перебирает самые странные места, которые я знаю. Тем временем, я осознаю, что прямо сейчас создаю сюжет своего бедующего сценария.

– Дерево распятых игрушек, – отвечаю я. Она кивает. Все любители погулять знают эту странную достопримечательность.

Песня кончается, я выпускаю Этель из своих объятий. Она уходит. Я возвращаюсь к парням. Ульрик пожимает мне руку:

– Уважаю. Давно тебе пора было пригласить какую-нибудь горячую девушку на танец, а то все один крутишься.

Пропускаю это мимо ушей. Однако что-то в моей душе эти слова задевают. Да. Обычно один все кручусь. Но это же не навсегда, в один день все будет по-другому?

Вдруг у нас образуется танцевальная компания из ребят нашего возраста: несколько парней и пара девчонок. Мы встали вкруг, взялись за плечи и запрыгали под музыку. Все это произошло так спонтанно, без договоренностей, без слов. Из всех в нашем кругу я знаю только двоих. А дольше пары дней знаю только Ульрика. Но странно: сейчас мне кажется, будто мы все знали друг друга всегда, всю жизнь, будто мы сейчас одна большая семья. В этом полупьяном угаре, в этом бешеном танце я на какую-то минуту нахожу спокойствие.

***

Шесть часов подряд. Ровно столько мы танцевали в ту ночь в “Неоновом драконе”. Теперь же мы идем по холодному ночному Городу, совершенно пустому и тем прекрасному. Мы идем кварталами “Кольца благополучия”, которые этой ночью представляются мне корнями Иггрдасиля. После недавних лютых заморозков, сейчас устоялась весьма приятная погода.

– Лучшая ночь в моей жизни, – заявляю я, – бесподобно мы провели время. Кажется, я уже никогда этого не забуду.

– Да, повеселились на славу, – рассудил Ульрик, – вот оно, твое “Техно-инферно”, вот из каких мест ты берешь идеи для сценария, а?

– Для сценария? – вдруг удивляется Конрад, – ты пишешь сценарии?

– Ну да, я же режиссер, – отвечаю я, сам не менее удивленный таким вопросом, – а что?

– Извини, но я думал, что ты инженер. По крайней мере, у меня было такое чувство.

– Странно. Я когда-то действительно учился на инженера. Потом перевелся правда.

Я всматриваюсь в лицо Конрада. Оно кажется таким… знакомым. Видел прежде, сто процентов. Да нет, быть не может. Точно видел, только где? Пару секунд шестерни моего мозга скрипят, пытаясь выдать мысль.

– А как ты догадался? – спрашиваю я его, – мы случайно прежде не были знакомы?

– Возможно, Фред. Я и сам начинаю об этом задумываться. Только когда?

И тут молния воспоминаний сверкает у меня в мыслях. Точно. Не может быть.

– Военный госпиталь! – вскрикиваю я, – точно. Я поступил на инженера, но в тоже время достиг призывного возраста. В первый же мой день на фронте меня ранили. Легкое пробили пулей. Остаток войны я провел в госпитале. Там меня чуть не избили солдаты из соседней палаты за какую-то шутку, сам уже не помню какую. Точно, ты тогда защитил меня, надавал одному из них, а остальных прогнал, – я жму ему руку, – еще раз спасибо за тот случай.

– Теперь и я вспомнил. Удивительно, но через несколько лет, ты вернул должок и спас меня, – он улыбнулся, – рад, что так случилось. И все же, почему ты не вернулся на инженера.

– Сам до конца не понимаю. Не захотел. Знаешь, после чумы, а затем и войны, началась новая жизнь. Казалось, все было отрезано, пути назад нет. Мне хотелось начать все сначала. Признаюсь, меня еще и гложило чувство вины тогда.

– Начинается, – шутливым тоном проговорил Ульрик. Ему не впервой слышать рассуждение, которое я сейчас вот-вот исторгну.

– Я не сделал ничего на войне, просто приехал и словил пулю. И все. Я был совершенно бесполезен. А ведь я занимал место в госпитале, тратил медикаменты. Не просто бесполезен получается. Даже вреден.

– Неправда, – вдруг прервал меня Ньюман, – Смотри. Будь на твоем месте другой солдат, который не словил бы пулю, он бы сам могу убить человека и не одного. Он бы мог продлить войну на несколько секунд. Ты же, по сути, приблизил её конец.

– Да, то есть, из-за меня мы быстрее проиграли?

– А мы и должны были проиграть, Фред. Это была безумная, ненужная и позорная война. Я думал, поражение что-то изменит в нашем обществе, но нет! Все осталось как прежде. Во истину, всегда стоит Иггдрасиль. И всегда на верхушке его сидят самые гнилые люди. Те же рожи. Из года в год. Мир рушится, а им – ничего. Нет, Фред. Ты был лучше, чем любой солдат на той войне. Прости, я распалился.

– Ничего страшного, – говорю я, – у всех у нас есть груз на душе. Бывает лучше иногда разделить его с другими.

– Однако, – вмешивается Аттерсон, – я бы предпочел сделать вид, что этого разговора не было.

Игнорирую друга.

– Конрад, а ты сам-то что на войне делал? Если ты так говоришь, и в тоже время воевал за наших…

– Я все расскажу. Но позже, а сейчас не время. Лучше пойдем дальше.

Так мы гуляли до шести утра. Силы со временем покидают меня, и я вынужден вернутся домой. И снова я падаю лицом в кровать и почти мгновенно засыпаю. Какое блаженство. После стольких дней бессонницы, когда я говорил с сами собой о бесполезных, тупых вещах. Просто сон, без сновидений. Какое же блаженство вечного покоя тогда чувствуют мертвецы?

4 ночь

Снова театральный кружок. Все повторяется. Во время занятия чувствую себя хорошо, даже в приподнятом настроении. Сразу после чувствую пустоту внутри и грусть. Вот уже второй год после окончания ухожу домой пешком в полном одиночестве. Один по ночному городу. И каждый раз меня ждут одинаковые мысли: иду один и думаю о том, что иду в одиночку. Странно и бессмысленно.

Стоит ли мне туда ходить – вопрос, который каждый раз крутится у меня в голове. Зачем я там. Ощущаю себя не на своем месте, но я так чувствовал себя почти всю жизнь. На утро я снова пойму, что здесь мое место, что я люблю этих ребят всем сердцем и не покину их до конца. Но это утром. А сейчас вечер, за окном буран, темно.

Занятие закончилось пять секунд назад. Мы аплодируем друг другу за хорошо проведенное время. Стою в задумчивости и растерянности. Часть ребят уже ушла. Клара, которая тоже ходит в театральный, собирает вещи. Подхожу к ней, хочу начать разговор, но заминаюсь. Не могу придумать, с чего начать. Слова не приходят в голову. Как обычно, в прочем.

– Ну как там проходит твоя постановка? – не нахожу ничего лучше, кроме как спросить, как дела, – как успехи?

– Да все нормально, – она даже не оборачивается.

Смотрю в окно. Как с вами общаться люди? Я пытаюсь сблизиться, узнать получше, да и просто поговорить. Ничего в ответ. А она разве должна тебе? Нет. На стекле вижу свое отражение: угрюмое, унылое. А что с таким говорить впрочем? Странно, мне всегда казалось, что я являюсь человеком, с которым интересно общаться. Для того, чтобы таким стать я прошел долгий путь, читал, учился, развивался. Не такой уж и интересный в общении, как оказалось.

Но ведь оно и никогда не было самоцелью. Просто хочется иногда внимания, хочется поговорить, быть рядом с кем-нибудь. Да и чего таить, зачастую просто хочется быть кем-то любимым. Даже в уме тяжело это признавать. Тяжело признавать свое совершенное одиночество. Кажется, я никогда не смогу нормально общаться с противоположным полом. Да и как тебе смочь, словно говорит со мной моё отражение в зеркале, откуда тебе знать нормальные паттерны поведения, у тебя и примера-то не было.

Кроме того, ты для них всех как динозавр. Разрыв в возрасте небольшой. Разрыв в поколениях огромен. А ты все так же ведешь себя как подросток. Пытаешься, причем неудачно. Просрал ты свою молодость, теперь пытаешься наверстать упущенное. Хватит. Пора завязывать говорить с самим собой.

Иду домой. Зима скоро кончится, я чувствую это в воздухе. Хотя на редкость холодно, а ветер дует как бешенный. Сегодня я должен встретиться с Этель. Я уже сам этому не рад. Но нужно идти до конца. Как странно. Тогда, в ту ночь, в клубе я чувствовал такую радость, такое хорошее настроение. Возможно ли это повторить, или я уже никогда не испытаю тех же эмоций? Неужели я вкусил счастья, чтобы продолжить жить обыденно. Надо будет еще раз сходить туда, хотя бы попытаться. Словно наркоман, питающийся хорошими эмоциям. Так все люди такие, с другой стороны.

Эх, вот так каждый раз, когда иду один. Нельзя мне одному ходить, мысли самые поганые лезут в голову. Не все так плохо сейчас: по крайней мере, у меня есть цель, есть к чему идти. Пусть эта цель – это гребанный путь в никуда, на который я встал из-за спора, о котором я мог бы забыть давным-давно.

Подхожу к дверям своего дома. Смотрю наверх, проводя взглядом по зеленым окнам подъезда. На некоторых этажах горит слабый свет. Сверху падает снег, переливаясь в свете уличных фонарей. Все будет также: открываю подъезд, поднимаюсь по лестнице, вожусь с замком, который всё время клинит, прихожая, в кровать без сил. Каждый день один путь. Я уже и не помню, как идти к дому, не помню, где дом. Я просто иду. Все из раза в раз повторяется. В конце концов я проделаю такой же бездумный путь в могилу. Не хочу. Поворачиваю в сторону и иду дальше по улице. Пока не встречусь с Этель, не вернусь домой.

Старыми переулками иду к окраинам города, где в обычном, ничем не примечательном дворе стоит дерево распятых игрушек. Символ современности. Старый ствол с отпиленными ветками. Да и само дерево укороченно наполовину. К древесине гвоздями прибиты плюшевые игрушки. Приколочены за лапы и хвасты. С дерева на прохожих смотря не моргающие глаза игрушек. И они улыбаются. Они замерзают, их рвет ветер, заливает дождь, но они все равно улыбаются. Когда я вижу улыбку плюшевой игрушки на витринах магазинов, они кажутся радостными и дружелюбными. Но улыбка этих игрушек полна боли. Так улыбается человек, который потерял всё, который уже мёртв глубоко внутри, но продолжает притворяться счастливым и жизнерадостным.

Рядом с деревом стоит старый порванный диван. На него я и присаживаюсь, пока жду Этель. Проходит минута, пятнадцать. Начинаю ходить кругами. А снег все идет и идет. Крупные хлопья. Кажется, минул уже час.

– Конечно не придет, – бормочу я себе под нос, – конечно не придет. Глупо было думать.

Разворачиваюсь, чтобы уйти. Вдруг слышу позади себя хруст снега.

– Подожди, – слышу я знакомый голос.

Этель стоит передо мной. Она одета в длинное пальто, отороченное белым мехом. Шея её обвита шарфом на подобие петли. Она скрестила на груди замерзшие руки, на которых нет перчаток, чтобы их согреть. Такие тонкие руки. Этель достает сигарету и закуривает.

– Прости, что заставила тебя ждать, хотела убедиться, – тут она затянула сигаретный дым.

– Убедиться в чём?

– Что ты не опасен.

– А я вызывал подозрения? – говорю я, а сам чувствую внезапный укол совести.

– Ну знаешь. Место ты выбрал то ещё. Дерево, блять, распятых игрушек. Я сначала подумала, что ты маньяк. Приду сюда, а ты меня задушишь, а потом разделаешь на части, которые выбросишь прямо в залив. И буду я по кусочкам путешествовать по миру, – немного мечтательно произносит она, – а потом страх заместился любопытством: что ты за человек такой, что первое свидание назначаешь в старом, полузабытом дворе, у дерева с прибитыми на нём плюшевыми игрушками?

– Я не свидание назначал, – интересно, насколько я краснею, когда говорю эти слова.

– Ты приглашаешь девушку на танец, целуешь её, назначаешь встречу, а потом говоришь, будто это не свидание? Ты реально стрёмный… в хорошем смысле.

Хороший смысл слова стрёмный. Это что-то новенькое.

– Так что расскажешь? – говорит она, подойдя поближе, – кстати, может пойдем куда-нибудь. Я дико замёрзла тут стоять. Точнее, вот там, – она указала на арку одного из домов, – наблюдала оттуда, пытаясь понять, насколько ты всё-таки опасен. Ты меня не заметил?

– Нет. Честно сказать, зрение у меня не лучшее. А так да, можем пойти куда-нибудь.

– Давай ко мне тогда. А пока идём, расскажешь суть твоей идеи.

Наверное, мне стоило заранее подготовиться к этому, проработать убедительную речь, вернее, проповедь. Но, как всегда, я всё спустил на тормозах, понимая, что всё равно из-за прокрастинации ничего не успею. Приходиться придумывать на ходу. Как ни странно, получается весьма неплохо. Сказка моя состоит в следующем: наш мир несовершенен, он является своеобразным чистилищем для душ. Чтобы из этого “техно-инферно”, мира, который по сути своей абоминация плоти, души и металла, нужно добиться апофеоза объединения души и тела, то есть, дойти до состояния “сонастроенности” с высшей сферой.

– Веками люди пытались добиться этого через религию. Молитвами, постами и прочей лабудой. Но такая духовная практика была неискренней. Человек никогда не отдавался своей вере до конца. Многие просто превращали её в средство контроля или заработка. Они все упускали самое важное. Источником духа является музыка, так как ничто так сильно не задевает наши чувства, не манипулирует ими, как музыка. Она является потенциальным безграничным ключом к океану духа. Однако недостаточно просто слушать музыку. Нужно пропустить её через свое тело, наполнить ею каждую свою клетку. За этим и нужен танец.

– Почему же все танцоры не “возносятся”?

– Они превращают это в работу. Суть вознесения не в том, чтобы использовать заранее заданные движения, повторять их из раза в раз, а в том, чтобы плыть по реке мелодии, чтобы твое тело подчинялось нотам, что как пули прошивают твоё сознание. Есть и третий аспект этого нелегкого пути: атмосфера. Окружение должно идеально подходить к музыке и танцам, дабы мы могли вознестись.

Я даже удивлен, что Этель просто слушает этот бред. Кажется, она даже заинтересована в нём. Хотя мне просто кажется. Быть не может, что такая чушь действительно кого-то заинтересует. С другой стороны, приятно, когда тебя слушают, когда вникают в твои слова.

Меж тем, мы пришли на северную окраину города, где располагаются очень старые дома. Они были старыми еще в моем детстве. Словно игла пронзает мое сердце, когда я понимаю, что мы заходим в дом, где когда-то давно жила ныне покойная Лилиан Раэ. Один дом, другой подъезд. Как странно. Говорят, что мир тесен, но чтобы настолько…

– Ты знаешь Лилиан Раэ? – спрашиваю я у Этель.

– Никогда не слышала. Это кто, певица такая?

– Нет. Не важно.

Мы заходим в темную и холодную квартиру. Этель щелкает переключатель, после чего зажигается висящая на потолке лампочка, непрерывно жужжащая. Своим тусклым желтым светом она заливает помещение. На деревянном полу валяется старомодный вычурный ковёр. Небольшое помещение представляет собой одну комнатку с печкой (их часто можно встретить в старых домах, появившихся до создания центрального отопления), кроватью и парой шкафов. У окна стоит стол с одним стулом. На столешнице видна банка, приспособленная под пепельницу, заполненную окурками. Само помещение словно впитало в себя запах сигарет, перемешанный с запахом духов.

– Добро пожаловать, – говорит Этель, небрежно бросая пальто на кровать.

Облик её меня удивляет. Этель одета в серую футболку, поверх которой надета черная жилетка. Одна из пуговиц жилетки сломана, но еще держится на нитках. Сама жилетка при этом заправлена в бледно-желтую юбку, которая в свою очередь располагается поверх черных брюк. Сама юбка натянута неравномерно, как бы идя по диагонали вниз справа налево. Закрепляется все это большим кожаным ремнём на талии. Правое предплечье Этель перевязано бинтом, что тоже привлекает моё внимание. Что скрывается под ними?

В это время Этель снимает свой шарф-петлю, обнажая кожаный ремешок, который обхватывает её шею. Немного заторможенно Этель подходит к одному из шкафов.

– Тебе чай или кофе? Знаешь, я уже не могу без кофе. Могу десять чашек в день выпить. Однажды моё сердечко скажет мне “прощай” из-за этого. Ну и славно. Так что пить будешь?

– Я бы тоже от кофе не отказался на самом деле.

– Оно тоже помогает с сонастройкой? – не могу понять, сарказм это или нет.

– Да, ибо приводит сердце к более быстрому ритму.

– Надо же, а мне казалось, приводит к аритмии. Пророк, а ведь я даже не знаю, как тебя зовут.

– Фред. Меня зовут Фред, но это не имеет значения.

Этель ставит стол рядом с кроватью, на него же она ставит две кружки, после чего уходит на кухню, где ставит чайник. После она возвращается и садится на кровать, я сажусь рядом с ней. Не могу перестать пялиться на бинты на руке.

– А как ты сам дошел до своих идей? Прочитал где или просто придумал?

– Долгие часы и дни раздумий о жизни. Это был не легкий путь, – опять начинаю врать. Мне все более и более неловко это делать, да куда теперь деваться? – но я дошел до этого, хоть и не сразу. Теперь же мне нужно найти идеальное сочетание музыки и места. Я уже перепробовал множество вариантов. Теперь я прихожу к выводу, что это невозможно сделать в одиночку…

– А так вот оно что. Теперь в игру вступаю я?

– Зависит от тебя. Если ты поверишь мне, встанешь со мной на этот путь, то мы вознесемся вместе.

Она смотрит на меня, прямо в душу заглядывает своими глубокими глазами, полными тоски, красными от слез. Она слегка приоткрывает рот, словно собирается что-то сказать. Тут раздается свист чайника. Этель резко вскакивает, чтобы налить нам кипятка и заварить кофе.

– Ну как тебе мой дом? – спрашивает она

– Если честно, выглядит довольно грустно.

– Так и есть. Не знаю, зачем привела тебя сюда. Подумала, будет неплохая идея. А теперь мне снова тошно от этого места. Как обычно.

– Прекрасно понимаю, мне моё место жительство тоже осточертело.

– А меня оно просто убивает.

– В каком смысле?

– Этот дом, – говорит Этель, – с ним ничего хорошего никогда не было. Да и с моей семьей тоже. Еще задолго до моего рождения здесь уже творилось лютое дерьмо. Ты знаешь, а ведь у меня было два брата. Хех. Было. А потом не стало. Но то, как это произошло… у меня до сих пор кровь стынет в жилах. Ладно, не зачем мне тебя историями кормить.

– Но ведь тебе нужно выговориться, да? – понимающим тоном спрашиваю у неё я. Она молча кивает, и тогда я говорю ей, – ничего страшного, расскажи.

– Хорошо. Спасибо. Мне про тот случай соседка рассказала. Хорошая была женщина. Так вот. Отец мой был охотник. И на вот той вот стене у него обычно весело ружьё. В тот день отца не было дома, а мать ушла в магазин, который буквально в пяти минутах от дома. Из моих братьев старшему было пять лет, а младшему три года. Соседка говорила, что они оба были очень хорошими мальчиками, – она замолчала.

– Что случилось дальше? – спрашиваю её я, сам понимая, к чему всё идет.

– Они начали играться. Старший взял со стены ружье и в шутку направил на младшего, – её губы затряслись, – скажи мне, Фред, как ружье могло быть заряжено? Как?!

Минуту мы сидим в тишине. Этель выкуривает сигарету, после чего продолжает:

– С тех пор у нас в семье уже ничего не могло быть хорошего. Отец запил по-чёрному. Мать стала шляться по мужикам. Старший из братьев тогда отправился в детдом, и я никогда его не видела. Потом появилась я, да только дела до меня уже никому не было. Соседка, да, та самая, как-то зашла к нам зимой. В квартире было холодно, а я валялась у печки, завернутая в пеленки, почти синяя от холода. Она стала за мной присматривать.

Меж тем папа упился до цирроза и скончался. Мать нашла себе другого жениха и уехала, бросив меня, как ненужную игрушку. Но перед этим она еще и продала квартиру. Так бы и осталась я в детдоме, да только квартиру купила соседка. Наверное, луче бы я тогда попала в детдом. Может быть, с братом бы встретилась.

От былой семьи у меня осталась лишь фотография: я, мать и отец. На лицах их улыбки, но за ними все равно видны боль и отчаяние. Я сожгла эту фотографию, не могла смотреть на неё.

Взгляд Этель застывает, будто перед ним появляется что-то, привлекшее её внимание. Но уже через мгновение она продолжает:

– В общем вся квартира словно впитала в себя безнадегу и боль. А теперь порционно отдает её мне. Словно я положила грусть на счет в банке и теперь получаю проценты. Иногда мне кажется, что дома все помнят. Любое зло, любую несправедливость, любую печаль. А потом, когда они случайно сгорают, или их сносят, бродят по свету одинокими призраками.

– Призраки домов… звучит концептуально…

– И при этом идеально вписывается в твою картину мира, пророк, – улыбается она. Мне становиться не по себе: как быстро она переходит от улыбки к печали и наоборот!

Еще раз окидываю её взглядом. Такая худая и хрупкая. Светлые волосы её растрепаны. Щеки впавшие, под глазами мешки. Левой рукой она тихонько поглаживает перебинтованную правую.

– А что у тебя с рукой? Почему она в бинтах?

– Не важно.

– Как не важно? Расскажи.

– Брось. Это реально ерунда, – говорит она, отводя взгляд.

– Нет, – говорю я, а сам беру её ладони в свои, – это важно.

– Ладно. Смотри.

Она медленно начинает рассматривать бинт. Напряжение пробегает по моему телу. Плохое предчувствие нарастает. Сейчас ты увидишь там множество уколов и нагноений, говорит мне моя интуиция. Но нет. Вместо этого я вижу продольные порезы на предплечье. Вот чёрт, она пыталась покончить с собой.

– Я уже испугался, что ты колешься, – говорю я, пытаясь сбить создавшаяся напряжение.

– И это было. Ну, я не кололась, просто закидывалась. Но мне перестало помогать. Вот я и решила перерезать вены. Да затем сама испугалась, да побежала к врачу. Такая глупость. Теперь видишь, мне было стыдно показывать это. Надо было либо идти до конца, либо вообще не начинать. Ну, по крайней мере, я не колюсь.

– На деле всё еще хуже. Зачем это тебе? Почему? Откуда в тебе столько боли?

– Хомяк упал в пиво и утонул, – совершенно серьёзно сказала она, – знаешь, у меня была металлическая кружка. Так вот, мой хомяк сначала каким-то образом запихнул себе за щеку магнит, а потом свалился в кружку. Как ты понимаешь, у него не было шансов. А я ведь любила его.

– Правда? – у меня случился когнитивный диссонанс.

– Нет. Я просто решила посмотреть на выражение твоего лица. Смешно ведь получилось? Нет? Ну и ладно. В общем, пророк, готовься к дурацкой истории. Давно это было, хотя нет, совсем недавно – она улыбается ломанной улыбкой, после чего начинает свой рассказ, по мере развития которого взгляд Этель уходит все дальше в пустоту

– Был один парень… сука, надеюсь, что именно был. Я тогда была молодой и очень тупой, – сказала она, максимально растянув слово “очень”.

– Прям вообще королева дур. Наверное, сейчас не далеко ушла. В общем, влюбилась я в него по уши. Типичная история, да? Уже нравится? Думала, какой красавчик! Сейчас понимаю, что самый обычный мужлан. Души в нём не чаяла, а сама была ему не нужна. Вот только напрямую он это мне говорить не хотел. Вместо этого обходился как с половой тряпкой. Это я сейчас понимаю. Тогда же думала, что так и надо.

И вот однажды вечером я навязалась пойти с ним гулять. Какой тогда был красивый закат. Парень был более нервным, чем обычно. Странно на меня косился. Вдруг он предложил пойти под мостом. Тогда-то я и начала подозревать неладное. Надо было тогда бежать, да, черт возьми, я не могла. Сначала я всё еще не понимала опасности, а потом уже было слишком поздно. Он прижал меня к грязной, смердящей ссаниной стене. Приставил нож к горлу.