Читать онлайн Всесильный бесплатно

Всесильный

Ветер набрал силу, гнал волну и бросал брызги в лицо. Волны били о днище и подбрасывали лодку. Хотя свитер намок, было не очень зябко и стоило бы грести дальше, но лодку сносило ветром. Максим вывел ее на отмель, привязал к полузатопленной коряге и натянул над собой тент. Теперь ненастье осталось снаружи, он сбросил одежду и решил переждать. Ветер сотрясал туго натянутый тент, но не задувал в щели. Максим лежал на спине и думал о всяком. Редкие горошины падали на брезент, превращались в светлые пятна и с наветренного края слились уже в сплошные желтые полосы.

Под куполом трудился в заботах крошеный паучок, и не было ему дела до непогоды. Он суетливо перебирал тонкими лапками и больше походил на заводную игрушку. Когда брезент сотрясало порывами ветра, он распластывался на паутине, как матрос на снастях, но иногда срывался, повисал в пустоте и снова взбирался под купол.

Да, братишка, думал Максим, не такой уж ты примитивный. Но стоит ли тебе трудиться? Окончится дождь, встану, скину тент и пропала твоя работа. Максим вдруг заметил, что тот не один. Рядом возилась большая темно-серая паучиха. Она подскочила к супругу и стала быстро жестикулировать. Узнать бы о чем, да как узнаешь? Коллективные твари, вместе гнездо строят, жаль, что весь труд пойдет насмарку.

А ветер не унимался. Сбивал всякий раз одного, другого и, пока тот болтался над бездной, второй беспокойно сновал по брезенту. Самец так увлекся работой, что оказался как раз над головой у Максима. Эге, братец, подумал тот, если ты снова сорвешься, как раз в лицо угодишь. Он решительно провел подошвой по тенту и с сожалением вздохнул. Самка замерла на мгновение и торопливо засеменила по краю, к дождю и ветру.

– Куда ты, глупышка, – громко сказал Максим, – не паникуй. Не трону.

Но разве поймет паук человека?

Косая

Ей было тесно и скучно. Ей было темно. И думалось о своем, потустороннем.

Казалось, так было всегда и было жутко, что так всегда и будет. Она устала от однообразия, которое истомило ей душу. И ей надоело ждать. Её манила капля неба, глядевшая на нее из длинного черного коридора. Она не была еще там никогда, но знала, что судьба её там. И когда бурлящая сила толкнула её, она встрепенулась и вылетела высоко к солнцу.

О, как засвистел ветер! Сколько света и голубизны, простора и свободы!

Нежные струи ласкали бока, а неведомые прежде запахи поведали о тайнах мира. Только бы попасть к людям, думала она. И её желание исполнилось. Но только никто этому не был рад.

Прощание

Клумба около нашего подъезда скорее напоминает полянку, цветов там почти нет, зато трава всегда свежа, об этом заботятся. Возвращаясь как-то домой, я издали заметил, что полянка заполнена кошками. Кошек у нас привечают, но такого количества я не припомню. Видимо, набежали со всех окрестностей. Странным было и то, что они были чересчур смирно настроены: не бегали, ничего не искали, не играли и почти не шевелились. Я невольно замедлил ход и посторонился, пропуская соседку, Валентину Иннокентьевну. Кошачья сходка её ничуть не заинтересовала, она лишь равнодушно скользнула взглядом по необычному сборищу.

Подойдя поближе, я увидел, что и расположены они странно, почти по кругу размером четыре-пять метров. Морды направлены к центру, хвосты чуть подрагивают. Я осторожно приблизился и увидел, что посередине лежит их мертвая подруга. Они с ней прощались, нервно переживая.

Это было так выразительно, что я замер и невольно присоединился к этой траурной церемонии. Так продолжалось несколько минут, потом они зашевелились и в полном молчании, неспеша, разошлись в разные стороны. Погибшая осталась в одиночестве.

Никогда раньше не приходилось мне наблюдать ничего похожего. То ли процедура слишком коротка, то ли смерть редко застает беднягу на поляне, у всех на виду. А может быть, это погибла особенно уважаемая кошка.

Промашка

Васютка гулял с бабушкой и нашел на тротуаре 10-рублёвую монету. Он вытер её о штаны и отнес в ближайшую урну. Любил Васютка порядок.

Что же ты деньги в мусор бросаешь? – спросила бабушка.

– На эту монету всё равно ничего купить нельзя, – уверенно пояснил он с видом опытного и понимающего жизнь человечка.

Васютка еще не догадывается, что деньги можно копить. Нашел бы он такую же монету еще пару раз, и можно было бы приобрести, скажем, воздушный шарик.

Кондовые страхи

– Папочка, ну пожалуйста, ну ты, хотя бы, дверь не совсем закрывай, щелочку оставь, хотя бы малюсенькую. – Анечка приподняла голову над подушкой и просительно улыбнулась. – А я завтра утром сама твою чашку вымою. И ложку.

Аня боится темноты, не верит, что спать при лампе – вредно. Каждый вечер её уговаривают уснуть без света, но тщетно. Она, то выпрашивает не выключать ночник, то шторку на окне открыть, или, хотя бы, музыку включить. Папа уж пробовал приучать её постепенно: сначала лежать в темноте пять минут, потом десять, пятнадцать. Но ничего не вышло, она покорно и почти без страха лежала в темноте, не засыпала и ждала, когда включат свет. Когда она выдержала так целый час, он свой эксперимент прекратил, но понемногу уговаривал.

– Хватит, Анечка, каждый вечер одно и то же.

– Тогда позови сначала мамочку, я с ней забыла попрощаться. Как я засну, если не пожелаю ей спокойной ночи?

Это она, конечно, хитрит. С мамой было легче настаивать на своем и капризничать.

– Сколько можно? Ты через два года уже в школу пойдешь.

– А в школе – темнота? – прошептала Аня.

– Да как тебе сказать…, не то, что ты думаешь. Сама потом всё узнаешь. Короче, когда у тебя прекратятся эти глупые страхи?

– Никогда не прекратятся. Мне каждый раз страшно заснуть, когда кругом тьма. Я же тогда не увижу, кто здесь прячется. И всегда так было.

– Ничего подобного, когда ты было крошкой, ты темноты не боялась, засыпала без света, как миленькая.

– А вот и неправда, еще как боялась. Просто я тогда говорить не умела и не могла пожаловаться. Я даже боялась, когда у мамы в животике сидела, закрою глаза и умираю от страха.

– Ну, это ты уж чересчур. Чего ты там-то могла бояться? Тепло, уютно и мама со всех сторон загораживает…

– Да, папа? А вдруг дядька-бандит залезет?

Черт, подумал папа. Неужели в мире вообще нет надежного закутка?

Под надзором тела

А-а-пчхи!

– Будь здоров.

Стандартный диалог. Чихнул? Получи напутствие быть здоровым и дальше, не заболеть. Несколько раз чихнул, снова здоровья пожелают. Другое дело – кашель. Тут уж не услышишь благословений. Поздно, человек уже занемог. Вот если чихнул, то пока еще здоров. Но может расхвораться. Самое время посулить ему и дальше оставаться в норме.

Возникает вопрос: почему здоровый человек иногда чихает? Это он имитирует простуду – организм тебя предупреждает: поберегись, ты в опасности, можешь и слечь. Стоит промочить ноги, ощутить сквозняк, внезапно оказаться на холоде – тело тебе напоминит: будь осторожен, простынешь. Так уже с тобой было когда-то раньше – озяб и захворал. Ты сам тогда не сопоставил, но тело помнит. Условный рефлекс?

Больше того, чихание заразительно. Кто-то чихнул, и ты можешь чихнуть в ответ: вблизи потянуло холодом, а ты пока опасности не чувствуешь. Организм, как бы, предостерегает, что можно и заразиться. Тот уже почти что слег, но и ты ведь не железный.

Однако сквозняк может заставить чихнуть и младенца! А ведь он-то никогда еще ничем не болел, и тело его приобрести такой хитрый навык никак не могло. Память ему досталась от предков, это врожденный, безусловный рефлекс, инстинкт.

С годами отношение к неизбежности собственной кончины меняется. Многое уже повидал, испытал, создал то, что смог. Силы уже не те, друзья, почти все, ушли, подруги не привлекают. Страх смерти, может быть, не исчезает совсем, но отступает. И вот, ты равнодушно бредешь по улице, задумался, переходя дорогу, о чем-то несущественном и вдруг слышишь резкий сигнал автомобильной сирены. Ты вздрагиваешь и замираешь. Тебе было, как бы, почти всё равно, но тело боится.

Можно подумать, что всё это припахивает мистикой. Не слишком ли, чтобы тело что-то знало, помнило и напоминало о своих неосознанных опасениях его величеству сознанию?

Да, так устроена жизнь. Органы, ткани и даже клетки регулируют свою деятельность, чтобы любым возможным способом, не мытьем, так катаньем, поддерживать жизнь. И это отнюдь не всегда сохранение постоянства внутренней среды. Американский физиолог Уолтер Кэннон почти сто лет назад описал гомеостаз живой ткани, как «мудрость тела». Гомеостаз приспосабливается к окружающим условиям, подстраивается к переменам и тренирует свои усилия. Каждая нормальная клеточка ведет себя целесообразно и на общее благо.

Поэтому тело способно подсказать нашему таинственному «Я» что-то полезное и не всегда призывает нас к беспутству и разгулу. Впрочем, разум не всегда обязан следовать за опекой тела. А тело обычно залечивает раны, не привлекая разум на помощь.

Реабилитация смерти

Живая ткань прилагает усилия, чтобы восстановить жизнедеятельность, если она пострадала по той или иной причине. На это направлен инструмент поддержания живучести – гомеостаз. «Мудрость тела» – назвал гомеостаз Уолтер Кеннон. И это, в самом деле, мудрая деятельность. Речь не идет о поддержании неких идеальных, сакральных, констант организма, которые природа как-то хитро, почти волшебным образом регулирует, как высшую, недоступную для нас цель. Главное – сохранить жизнь. Больше того, при изменении условий существования гомеостаз перестраивает свою работу и находит новые оптимумы.

А ведь в мире всегда нарастает беспорядок, это закон природы. Бросьте в стакан кусок сахара, он быстро растворится и подсластит воду. Но ждать, пока в стакане сладкой воды образуется кристалл сахара, а вода станет пресной, не стоит. Можно добиться этого, например, выпариванием, но процесс не пойдет сам. Конечно, вещи тоже не всегда спешат разрушаться и долго сохраняют свои свойства и форму, а вот живые существа изменчивы, но остаются живыми. Они как-то умеют обходить этот суровый закон. Правда, атаки враждебного окружения иногда их частично повреждают, но они себя легко восстанавливают, иначе не смогли бы выжить.

При ухудшении состояния система теряет устойчивость и выполняет те или иные пробные действия. Хуже самочувствие – увеличивается интенсивность случайных шагов и так до тех пор, пока не исчезнет нестабильность. Это напоминает скопление беспорядочно движущихся в растворе частиц пыли в окрестности полюса холода. Принцип прост: если тебе плохо, делай хоть что-нибудь. А если хорошо, то на этом успокойся. В результате будет найден наиболее благоприятный режим, в котором есть шанс сохранить жизнь, гомеостаз на страже. К этому стремится всякая тварь – жалкая амеба, берёза, заяц и даже человек, невероятные создания природы. Внутри каждого – целый мир, то, что пережито. Семья, друзья, сослуживцы, соседи образуют устойчивый фон, мирок, в котором протекает жизнь. Среду со своими связями, отношениями и обычаями, мудрыми и не очень. Каждый из нас погружен в свое человеческое окружение, мы живем вместе с людьми, а они существуют внутри нас. Вы потеряли друга, но он не ушел в небытие, пока вы сами живы. При смене поколений мимолетная среда исчезает навсегда. Мы присутствуем в этом мире временно. Пока мы здесь, мы восхищаемся или презираем, надеемся или унываем, наслаждаемся или страдаем и всё это вместе с теми, кого мы любим или ненавидим. Тяжело примириться с неизбежностью предстоящей утраты. И, тем не менее, сама возможность ощущать и радость, и горе возникает от того, что мы смертны.

Жить, как известно, опасно; от этого умирают. Страх смерти заложен в нас природой. В загробную жизнь уже даже и слюнтяи не верят, хотя стараются себя в этом убедить. Смерть ужасна, но без неё не прожить – это наша сестра. Повреждение ощущается, как негативное состояние, а избегание опасности радует. Разумеется, мы не можем знать, что на самом деле чувствует живая ткань. Даже о тайных мотивах своего собеседника мы только догадываемся. Во всяком случае, для внешнего наблюдателя живое воспринимает повреждение, как неприятное ощущением – и действует, а восстановление – как приятное – и успокаивается. Любая наша клетка ведет себя, как крошечный субъект, и ощущает, хорошо ли ей, либо есть угрозы, и тогда она бьется за безопасность. Нейроны мозга тоже ощущает свое состояние, как хорошее или плохое, но для одного нейрона «плохо» это холодно, а для другого – голодно. Так из этих маленьких впечатлений и складываются наши чувства. От плохого уклоняются, к хорошему тянутся. Конечно, при желании, поведение ткани можно описать, как, скажем, избегание состояний с низкой свободной энергией. Обе интерпретации описывают поведение реалистично и обе могут оказаться верными. Дело вкуса, суть не меняется от того, как мы это назовем.

Не было бы смерти, и нечего было бы желать, бояться, не о чем сожалеть. И если бы мы когда-либо, вдруг, встретили бессмертное существо, оно не имело бы чувств, так как ничего бы не хотело, у него отсутствовал бы повод что-то ощущать. Оно не совершало бы никаких поступков, потому что ему некуда и незачем было бы спешить. Для него текущий момент был бы воплощением вечности. Этот демон равнодушно рассуждал бы, но «без слез, без жизни, без любви».

Любовь и риск

Весна уже плавно переходила в лето, я шел через парк и думал о всяком. Солнце припекало, и народ предпочитал проводить выходные за городом. Хотелось тени, я покинул аллею, пересек рощицу и вышел на широкую ухоженную тропинку, где скамейки помещались лишь с одной стороны и обычно их занимают парочки, где им никто не мешает. Сейчас здесь было безлюдно, бродили только голуби. Они подбирали корм, выложенный еще прохладным утром добрыми старушками.

Некоторым птицам было не до еды, они занимались флиртом. Мне навстречу семенила одна такая пара. Кавалер нежно ворковал, распушал перья, забегал перед дамой то с одной, то с другой стороны, резко поднимая и опуская голову. А иногда, немного отстав, чтобы она поняла, как плохо быть одной, вдруг с победным криком бросался вперед, догонял и преграждал ей дорогу, преданно заглядывая в глаза. Он, как бы, успокаивал подругу после недолгой разлуки: «Вот он я, родная, никуда не делся, мы вместе навсегда». Заметив возможных соперников, которые, впрочем, продолжали мирно поедать крошки, голубь слегка распускал крылья, как будто он немного орел, и угрожал клюнуть. Эти ритуальные угрозы никого не пугали.

Дама, между тем, как бы не слишком замечала его стараний, но и не отвлекалась на еду – сейчас был не тот момент. Она медленно переступала шаг за шагом, и я невольно остановился.

Наконец, она оказалась вблизи от меня и ухажер, обогнав ее, неожиданно обнаружил постороннего. Он перестал ворковать, сложил перья, сразу похудев до заурядного подхалима, и торопливо взлетел на соседнюю лавочку. Ему вдруг стало не до барышни. Впрочем, она не очень-то и заметила утрату, присоединилась к обедающим, и ее уже трудно было отличить от прочих.

Больно сердобольный

Иногда так бывает, ищешь одно, а натыкаешься на другое. И это, другое, застревает в памяти навсегда. Так случилось однажды, когда я гулял по лесу, раздумывая о всяком, и понемногу наполнял корзинку дарами осени.

Собирая грибы, я незаметно для себя отклонился от привычного маршрута и оказался в глухой чаще. Солнечный свет здесь слабо проникал через густое переплетение веток в кронах деревьев. Я с трудом обходил пни, пробирался через торчащие корни, а корзина цеплялась за голые сучья и колючки. Грибы еще продолжали попадаться, я двигался за ними наугад. В таком лесу невозможно двигаться по прямой, петляешь, как придется, от одного просвета к другому. Под ногами теперь была голая почва, не поросшая травой. Пропала даже крапива и островки мха перестали радовать глаза зеленью. Потом грибы окончательно исчезли, и я напрочь потерял направление.

Внезапно, за одним из стволов я заметил что-то сероватое, матово отсвечивающее на черной земле. Я перелез через поваленное дерево и увидел голый череп. В одной из глазниц торчала шишка. Он свободно лежал на поверхности земли, сиротливо прислонившись к щербатому стволу. Других частей скелета вокруг не было видно. То ли хищники растащили, то ли кто-то неизвестно зачем приволок сюда одну лишь только голову. Голову крупной собаки, немолодой уже, если судить по зубам.

Наклонившись, я понял, что привезли сюда и бросили не голову, а живого пса. К стволу дерева был привязан плотный брезентовый поводок, а на конце поводка сидел намертво закрепленный кожаный ошейник.

Хозяин таким путем когда-то избавился от своего питомца: то ли он стал не нужен, когда состарился, то ли надоел. А может быть, пес просто в чем-то провинился.

На земле, рядом с черепом, лежала миска. Хозяин все-таки пожалел старого друга и оставил ему немного еды. Он, конечно, понимал последствия и так пытался успокоить остатки своей совести.

Не знаю, погиб ли пес от голода, или его растерзали дикие жители леса, когда он окончательно ослаб. На поводке я не заметил следов зубов: пес не пытался таким способом освободиться. Не догадался. Или не решился тронуть хозяйское имущество.

Больным не читать

Всякому известно, что врачевание – это таинство. Если рецепт слишком примитивен, то кто такому предписанию поверит? Наш организм сложен, недомогания загадочны, а хворь не приходит одна. Простыми способами здоровье не вернуть. Когда врач советует наложить холодный компресс и не выпишет никакой микстуры, в следующий раз больной наверняка запишется на прием к кому-нибудь другому. А если это не реально, то как-нибудь обойдется подручными средствами.

Поэтому, некоторые охотнее верят бабе Любе из соседнего подъезда и употребляют крапиву, вываренную в настое неспелой клюквы на парном козьем молоке. И микстура будет особенно эффективна, если на крапиву незадолго перед тем, как её сорвали, помочилась собака.

Вот почему лекарства, приготовленные сложным путем и на основе многих ингредиентов, вызывают больше доверия у пациентов.

Особенно стараются гомеопаты. Они смешивают в строго определенной пропорции выжимки из десятков экзотических трав, каждая из которых имеет латинское название. И это обычно помогает. Главное – верить. Тогда в роли панацеи может выступить и плацебо. В связи с этим, существует простой способ внушить пациенту, что лекарство сложное, и не сделано на скорую руку. Стоит лишь указать его название так, что его трудно будет прочесть и невозможно произнести.

Подобрать оптимальное на данный момент лекарство против конкретной болезни – тяжелая работа. Для начала изучают, какими препаратами лечили эту болезнь раньше. Каждый кандидат влиял по-своему на множество симптомов болезни и возникает соблазн подобрать такую смесь факторов, которая бы ликвидировала проявление нескольких симптомов сразу. Поэтому лекарства, в силу добрых намерений их авторов, иногда имеют сложный состав.

Осуществить эту задачу на практике, однако, отнюдь не просто. Воздействие любого вещества зависит от дозы, но это не прямая зависимость. То, что в малых концентрациях лечит, в больших иногда калечит. Необходимо подобрать оптимум. Для этого выделяют несколько базовых концентраций, влияние которых следует проверить в эксперименте, и эти опыты крайне трудоемки. Допустим, приготовили 10 растворов разной степени насыщенности (это очень грубый подбор, для поиска хорошего оптимума требуются более тонкие нюансы). Каждый из растворов нужно протестировать на десятках животных, изучая влияние на известные симптомы болезни. А потом проконтролировать на людях. На это уйдут многие месяцы, но это проверка лишь одного вещества, а испытать придется каждый из предполагаемых ингредиентов.

Составные части могут в комбинации усиливать, ослаблять, менять знак и продолжительность эффекта друг друга, не говоря уже о побочных проявлениях. Так происходит не всегда, но ведь следует в этом убедиться. Предстоит каждую из концентраций одного вещества испытать в комбинации с каждой из концентраций второго. На это при добросовестном исследовании (если значимость выводов хотя бы 95 %) уйдет 2–3 года, а чтобы найти оптимум для трех компонентов – 15–25 лет. Подбор четырех компонентов займет целый век, если кто-то профинансирует этот адский труд. Конечно, исследование можно упростить, если исключить заведомо бесперспективные варианты. Тогда завершить подбор можно гораздо быстрее. Однако ясно, что хорошо оценить эффективность и безопасность смеси нескольких простых лекарств – нереально. Проще выбрать наиболее обещающую смесь из нескольких проверенных, выбранных из лучших побуждений, но почти наугад. Поэтому выписанный вам препарат, составленный более чем из-трех частей, основан на данных, полученных на скорую руку.

Кроме того, что индивидуальное лекарство иногда имеет сложный состав, врач чаще всего выписывает больному комплексный рецепт, который с трудом умещается на бланке. Доктор, конечно, пытается учесть возможность лекарственного взаимодейстия. Но теперь вспомним, что больной, как правило, употребляет смесь таблеток и микстур, от многих специалистов: терапевта, хирурга, уролога, кардиолога, невропатолога и пр. Совместное их применение иногда проблематично, а в инструкциях обычно указывают лишь пары, находящиеся в резком диссонансе. Лечащий врач должен учитывать все лекарства, которые принимает его пациент, и назначенные другими специалистами – тоже. Но, как правило, он этого не делает. И даже если вы очень важный человек, находитесь на особом обслуживании, ваш доктор вряд ли справится с этой задачей. Таких данных наука пока просто не способна получить. Может быть, на этот раз всё для вас и окончится благополучно, но кто об этом знает заранее?

Между тем, наука развивается, и появляются шансы нащупать истинные причины болезни. Тогда можно попытаться ликвидировать поломку осмысленно, воздействуя на вышедшее из строя химическое звено. Например, для лечения язвы желудка используют ингибиторы протонного насоса, который перекачивает ионы Н+ через клеточную мембраны против градиента, затрачивая на это энергию, полученную тем, или иным способом. Это, в свою очередь иногда патологическим образом меняет кислотность среды и требует вмешательства медиков. К настоящему времени уже обнаружены лекарства, угнетающие протонный насос, снижающие уровень соляной кислоты в желудочно-кишечном тракте и облегчающие состояние больного. Но протонный насос играет ведущую роль в огромном множестве процессов, достаточно назвать лишь производство АТФ в митохондриях или обеспечение информационных процессов в мозге. Поэтому внешнее вмешательство в его работу может привести к повреждению важных функций и к неприятным последствиям. И этот пример не является какой-то редкой неудачей.