Читать онлайн Кузины бесплатно

Все книги автора: Аврора Вентурини

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

Aurora Venturini

Las Primas

Перевод с испанского Екатерины Гадаевой

Предисловие Марианы Энрикес

Было холодно, или так мне подсказывает моя ненадежная память. Я читала в кровати, на ночном столике стояла чашка кофе, а весь пол квартиры был завален свернутыми в трубочку рукописями, присланными на конкурс премии «Новый роман», организованный газетой Pа´gina/12. Я входила в состав жюри предварительного тура 2007 года. Рукопись «Кузин» заметно отличалась от остальных. Она была напечатана на машинке – тогда это уже было редкостью, – и опечатки автор исправлял «штрихом», который в некоторых местах перекрывал и правильные слова, впрочем, мне это не мешало. Встреча с рассказчицей «Кузин» произвела на меня большое впечатление. Радикальный синтаксис, в котором почти отсутствовали знаки препинания, потому что они ее «утомляли», жестокость, с которой описывались несчастья персонажей, непривычное отсутствие жалости в изображении семьи. «Мы были не совсем обычными, если не сказать – ненормальными», – говорит Юна, рассказчица, девушка с когнитивными нарушениями (Аврора никогда бы не использовала такой корректный термин, она сказала бы, что Юна «отсталая»), чья сестра Бетина – в инвалидном кресле, немая, с тяжелой физической и умственной инвалидностью, нуждается в помощи врачей из специализированного учреждения. В такую лечебницу, как объясняет Юна, направляют безнадежных больных. Именно сцена в лечебнице поразила меня настолько, что я почти вслух воскликнула: «Что это, кто написал эту книгу, что они описывают!» Вот эта сцена: «В ожидании конца уроков Бетины я ходила по коридорам этого вертепа. Однажды я увидела, что пришел священник со служкой. Кто-то отдал Богу простыню, то есть душу. Священник кропил водой и говорил если имеешь душу, да примет тебя Господь во Царствии своем. Чему или кому он это говорил? Я подошла и увидела мужа с женой – не последних людей в городе Адроге. На столе, на шелковом платке лежал какой-то мясной рулетик. Только это был не рулетик, а что-то вышедшее из человеческой матки, иначе священник не стал бы это крестить. Я расспросила медсестер, и одна рассказала мне, что они каждый год приносят крестить такой рулетик. Что доктор им советовал больше не рожать потому что тут уж ничего не поделаешь. А они сказали, что они добрые католики и должны плодиться и размножаться. Я хоть и дурочка, но поняла, что это отвратительно. Тем вечером я не смогла есть, так мне было противно».

Я дочитала роман и, кажется, уже на следующий день позвонила Лилиане Виоле, другому члену жюри, и рассказала ей о моем удивлении, моем смущении, моем восхищении. Роман гениален? Дело в рискованности текста, в эксцентричности, в ощущении, что ничего подобного не печаталось, что этот голос идет из незнакомого места? Кто мог быть автором? Лилиана тоже прочитала «Кузин» и была в таком же состоянии, где-то между зачарованностью и растерянностью. Думаю, мы обе знали, что, если жюри поймет, насколько текст и история радикальны, роман может получить премию. И он ее получил.

Авроре Вентурини было 85 лет, когда она получила премию «Новый роман» от газеты Pа´gina/12. На церемонии она держалась как панк. Худая, необычное лицо, полунасмешливое-полунаивное выражение скрывалось в уголках маленьких, темных, пристальных глаз, – и она сказала: «Наконец-то честное жюри». У нее были десятки опубликованных книг. Она была журналисткой, подругой Эвиты[1], находилась в изгнании в Париже после переворота 1955 года, во Франции подружилась с Виолеттой Ледюк и познакомилась с экзистенциалистами. О ней ходят легенды, их много, и она сама способствует их распространению: с детства Аврора видела призраков; дружила с Викторией Окампо и Борхесом в Буэнос-Айресе (в возрасте шестнадцати лет); большую часть жизни прожила в Ла-Плате; она была графоманкой; держала пауков в качестве домашних питомцев; когда она упала с кровати и лежала в больнице, вся переломанная, она посетила Ад и с тех пор дружит со священником-экзорцистом. Что из этого правда, а что – ложь, не имело ни малейшего значения, в том числе потому, что в этом была достоверность ее книг, в большинстве своем напечатанных в независимых издательствах или получивших муниципальные премии; все они были необычными и концентрировались на одной теме: теме семьи.

«Кузины» – это история о семье и о женщинах. Это, по словам Авроры, автобиографический роман. «Я не очень-то семейный человек, никогда такой не была, но я всегда пишу о моей семье, о семьях», – объясняла она. «Все мои персонажи – чудовищные. Моя семья была довольно чудовищной. Это то, что я знаю. Я не совсем обычный человек. Я странное существо, которому хочется только писать. Я не очень общительна. Единственный день, когда я с кем-то встречаюсь, – это 24 декабря». «Кузины» – монолог дурочки, но не яростный, а скорее тревожный и, главное, вызывающий отвращение. Мужчин в семье нет; мужчины, которые появляются, оказываются насильниками, разрывающими тела этих уязвимых женщин с равнодушием мелких злодеев. История разворачивается в 1940-х: мать работает учительницей, «человек с указкой» – престижная роль для женщины, но и одна из немногих доступных. Юне удается покинуть дом, по крайней мере в мыслях, потому что она художница, у нее есть талант, и ей помогает один из учителей, который убеждает ее изучать живопись в институте и выставлять свои работы. И все же она навсегда связана со страдающими телами женщин своей семьи, ее тети Нене, двоюродных сестер Карины и Петры, спокойной Руфины, с темнотой этого дома на окраине, где царит грусть и Бетина, ее сестра, ездит в своем кресле-румрум по двору и пускает слюни. «Я изобразила тени не смогла удержаться потому что внутри у меня столько теней что когда они довлеют (там же) надо мной я выталкиваю их в свои картины». Это «там же» означает, что слово (в данном случае «довлеют») попало в текст после поиска в словаре, потому что Юне не хватает словарного запаса, и она пишет вопреки языку, вопреки условностям письменного языка, с тем, что ей остается от скудной устной речи. С этой скудностью описана инициация не только Юны, но и других девушек, которых презирают и используют. Первой насилию подвергается Карина, одна из двоюродных сестер: она беременеет от соседа (продавца овощей), и тетя Нене решает, что нужно сделать аборт. В аргентинской литературе немного описаний абортов, а здесь в точности передано все отчаяние подпольной операции: «Пришла доктор которая выглядела как самая обычная женщина. Она спросила которая из нас пациент и какой срок, на что тетя Нене ответила мол три с копейками, и я подумала что это потому что говорят что у кого детки у того и ягодки, но тетя Нене, которая часто недоедала по безденежью, даже за копейки которые принес бы ребенок не пожалела его. Проходите сказала доктор и дрожа Карина прошла, тетя спросила можно ли ей тоже и доктор сказала что нет и закрыла дверь которая нас связывала. Металлический звон инструментов стал громче». История с абортом Карины закончилась плохо, но не будем распространяться об этом здесь. Только добавим, что Петра, сестра Карины, карлица, которая занимается проституцией с подросткового возраста, отомстит за нее. Двоюродные сестры Юна и Петра оказываются союзницами и вместе пытаются прервать насилие, от которого и они пострадают, но все мало этому пессимистичному и жестокому роману, роману без ясных персонажей, роману о невероятных, больных, одержимых, третируемых женщинах. Аврору Вентурини завораживал черный юмор, жестокость, монструозность: она считала себя ненормальной и верила в бесформенную, но в то же время игровую литературу, потому что «Кузины» – это роман, читая который смеешься в голос над провокациями и неожиданными поворотами сюжета. Тела напряжены до предела, письмо клокочет, словно захлебываясь кровью. С «Кузинами» Аврора Вентурини добилась известности, которой искала всю жизнь, и насладилась ею так, как умела, демонстрируя свои шрамы женщины-монстра, которая вырастила себя сама, с насмешливой ясностью.

Мариана Энрикес

Примечание переводчика: знаки препинания в тексте опущены в некоторых местах намеренно. Рассказчица – девушка с проблемами речевого развития, в испанском тексте множество пунктуационных ошибок, это является элементом стиля романа.

Часть первая

Увечное детство

Моя мама была учительницей, с указкой, в белом форменном халате и очень строгая но толковая, она работала в школе в пригороде куда ходили дети из семей среднего класса и ниже и не очень-то одаренные. Лучшим учеником был Рубен Фьорланди, сын бакалейщика. Мама обрушивала указку на головы тех, кто валял дурака, и ставила их в угол с ослиными ушами из цветного картона на голове. Редко кто пытался шалить снова. Мама считала, что знания в детей надо вколачивать. Когда она вела третий класс ее называли сеньорита хотя она была уже замужем за моим папой который ее бросил и так никогда и не вернулся домой чтобы исполнять обязанности отца семейства. Она работала в первую смену и возвращалась домой в два часа дня. Обед бывал уже готов, потому что Руфина, негритянка, отлично справлявшаяся с ролью домохозяйки, умела готовить. Я терпеть не могла ежедневное рагу. В глубине двора кудахтал кормивший нас курятник а в огороде зрели тыквы чудесные позолоченные солнца сверженные и сброшенные из поднебесья на землю, они росли рядом с фиалками и хилыми розовыми кустами, за которыми никто не ухаживал, но они упорно вносили ароматные нотки в эту пропащую сточную канаву.

Я никому не говорила, что научилась определять время по стрелкам часов только в двадцать лет. Это признание смущает и удивляет меня. Смущает и удивляет из-за того что вы еще обо мне узнаете и на ум приходит множество вопросов. В первую очередь приходит на ум вопрос «который час?» Честное слово, я не умела определять время и часы пугали меня так же как скрип инвалидной коляски моей сестры.

Она вот, хотя и тупее меня, умела определять время по часам а читать не умела. Мы были не совсем обычными если не сказать – ненормальными.

Рум… рум… рум… бормотала Бетина, моя сестра, катаясь, несчастная, по садику и вымощенным камнями дворам. Этот рум пропитывался слюнями, которые пускала глупышка. Бедная Бетина. Ошибка природы. Бедная я, тоже ошибка и еще больше моя мама, под тяжестью забвения и чудовищ.

Но все проходит в этом омерзительном мире. Поэтому не стоит слишком уж переживать из-за кого-то или из-за чего-то.

Иногда мне кажется, что мы – лишь страшный сон или кошмар, сбывающийся изо дня в день, он в любой момент может исчезнуть, и больше не появится на экране души, чтобы мучить нас.

У Бетины душевное расстройство

Такой диагноз поставил психолог. Не уверена, правильно ли я его воспроизвожу. У моей сестры был искривлен позвоночник, то есть спина, и сидя она походила на маленького горбуна с короткими ножками и огромными руками. Старуха, приходившая штопать чулки, считала что маме сделали что-то плохое, когда она была беременна мной, а когда Бетиной – что-то еще хуже. Я спросила у психолога, усатой женщины со сросшимися бровями, что значит душевный. Она ответила, что это связано с душой но мне не понять потому что я еще маленькая. Но я догадалась, что душа должна быть похожа на белую простыню скрытую в теле и что если она пачкается человек становится идиотом, вроде Бетины и немного вроде меня. Я стала замечать, что когда Бетина, бормоча румрумрум, ездит вокруг стола, за ней тянется хвостик вылезавший в просвет между спинкой и сиденьем инвалидного кресла и я подумала это наверное душа из нее выходит.

Я снова стала расспрашивать психолога, на этот раз о том, связаны ли жизнь и душа и она сказала что да, и даже добавила что без души человек умирает и душа отправляется на небо если он хорошо себя вел, или в ад если плохо.

Рум… рум… рум… душа так и тянулась за Бетиной, и с каждым днем она казалась мне все длиннее и я стала замечать серые пятна и решила что скоро она вся выйдет и сестра умрет. Но мне было все равно потому что мне было противно.

Во время еды я должна была кормить сестру и специально тыкала ложкой не в те дырки, попадала то в ухо, то в глаз, то в нос и только потом доносила до рта. Мм… мм… мм… стонала несчастная неряха.

Я хватала ее за волосы и плюхала лицом в тарелку, и тогда она замолкала. Разве я виновата в ошибках моих родителей? Я попыталась наступить на торчавший хвост ее души. Но вспомнила рассказы про ад и не стала.

Я готовилась к первому причастию и читала катехизис, и «не убий» ясно отпечаталось в моей голове. Но тычок сегодня, тумак завтра и хвост которого кроме меня никто не видел постепенно удлинялся. Только я его видела и тешилась этим зрелищем.

Школы для учеников с особенностями

Я отвозила Бетину в ее школу. А потом шла в свою. В школе Бетины занимались тяжелыми детьми. Мальчик-поросенок, губастый и круглолицый, с поросячьими ушками, ел с золотой тарелки и пил бульон из золотой чашки. Он хватал чашку толстыми лапками с копытцами и шумно прихлебывал, словно поток лился в колодец, а когда жевал твердую пищу то двигал и челюстями, и ушами и не пользовался клыками которые у него торчали как у дикого кабана. Один раз он на меня посмотрел. Глазки – два невыразительных шарика, теряющиеся в складках жира, все же смотрели на меня и я показала ему язык а он заворчал и опрокинул поднос. Пришли воспитатели и чтобы он успокоился его пришлось связать, как животное, которым он и был.

В ожидании конца уроков Бетины я ходила по коридорам этого вертепа. Однажды я увидела, что пришел священник со служкой. Кто-то отдал Богу простыню, то есть душу. Священник кропил водой и говорил если имеешь душу, да примет тебя Господь во Царствии своем.

Чему или кому он это говорил?

Я подошла и увидела мужа с женой – не последних людей в городе Адроге. На столе, на шелковом платке лежал какой-то мясной рулетик. Только это был не рулетик, а что-то вышедшее из человеческой матки, иначе священник не стал бы это крестить.

Я расспросила медсестер и одна рассказала, что они каждый год приносят крестить такой рулетик. Что доктор им советовал больше не рожать потому что тут уж ничего не поделаешь. А они сказали, что они добрые католики и должны плодиться и размножаться. Я хоть и дурочка, но поняла что это отвратительно. Тем вечером я не смогла есть, так мне было противно.

А у сестры душа становилась все больше и больше. Я радовалась, что папа ушел.

Созревание

Бетине было одиннадцать а мне двенадцать. Руфина как-то сказала мол они доросли до созревания, и я решила что-то должно было выступать изнутри нас наружу и стала молиться святой Терезе чтобы это были не рулетики. Я спросила у психолога что значит созревание но она покраснела и посоветовала спросить у мамы.

Мама тоже покраснела и сказала что в определенном возрасте девочки перестают быть девочками и превращаются в девушек. На этом мама замолчала а я так и осталась в замешательстве.

Я уже говорила что посещала школу для неполноценных, но менее неполноценных чем в школе Бетины. Одна девочка сказала что она уже созрела. Я не заметила никакой разницы. Она мне рассказала что от этого несколько дней кровит между ног и нельзя купаться и надо подкладывать тряпочку чтобы не испачкать одежду и что надо вести себя осторожно с мужчинами потому что можно забеременеть.

Той ночью я не могла заснуть и все трогала означенное место. Но оно оставалось сухим и я могла говорить с мальчиками. После созревания я ни за что не подошла бы ни к одному мужчине чтобы чего доброго не забеременеть и заполучить рулетик или что-то подобное.

Бетина немного могла объясняться, она бормотала и мы ее понимали. И вот однажды вечером, во время семейных посиделок на которые нас не пускали из-за неумения себя вести особенно во время еды, моя сестра завопила во все горло: мама у меня кровь из пиписьки идет! Мы были в соседней со столовой комнате. На крик пришли бабушка и два наших двоюродных брата.

Я велела братьям не подходить к кровоточащей потому что она может забеременеть.

Все ушли оскорбленные и мама нас обеих побила указкой.

В своей школе я рассказала что Бетина уже созрела хотя она младше меня. Учительница меня отчитала. Нельзя в классе говорить такие непристойности и она поставила мне неуд по предмету основы гражданственности и этики. Наш класс превратился в группу обеспокоенных школьников, особенно это относилось к девочкам время от времени трогавшим себя чтобы проверить не влажно ли там.

На всякий случай я перестала общаться с мальчиками.

Как-то вечером Маргарита прибежала сияющая и сказала у меня началось и мы поняли о чем она.

Моя сестра оставила учебу после третьего класса. На большее она не годилась. На самом деле мы обе на большее не годились так что я ушла после шестого класса. Да, я научилась читать и писать, хотя последнее с ошибками, писала как слышится, потому что если буква не произносится, зачем ее писать?

Читала я тоже с трудом, из-за моей дислалии как объяснила психолог. Но она предположила что если я буду упражняться то смогу улучшить свою речь и она задавала мне учить скороговорки вроде Карл у Клары украл кораллы а Клара у Карла украла кларнет если бы Карл не крал кораллов то Клара у Карла не крала б кларнет.

Мама наблюдала за занятиями, и если я проглатывала слова, лупила меня по голове указкой. Психолог запретила маме присутствовать во время Карла и Клары, и у меня стало получаться лучше, потому что с мамой я хотела как можно скорее покончить с Карлом и Кларой и ошибалась, потому что боялась взбучки.

Бетина ездила, лепеча, туда-сюда, открывала рот и показывала в него пальцем, потому что хотела есть.

Я не хотела есть за одним столом с Бетиной. Мне было противно. Она хлебала суп прямо из тарелки без помощи ложки, а твердые куски хватала руками. Она плакала если я вызывалась кормить ее из-за той моей привычки тыкать ложкой во все отверстия на лице.

Бетине купили специальный стульчик для кормления с приделанным столиком и дыркой в сиденье для испражнений. А испражнялась она прямо во время еды. От вони меня тошнило. Мама велела не строить из себя неженку или она отправит меня в Лечебницу. Я знала что значит Лечебница, так что ела с тех пор окутанная, так сказать, зловонием какашек моей сестры и шелестом мочи. Когда она пукала, я ее щипала.

После еды я уходила на футбольное поле на пустыре.

Руфина умывала Бетину и сажала ее в инвалидную коляску. Дурочка проводила всю сиесту, уронив голову на грудь, а точнее на груди потому что под рубашкой у нее уже виднелись два довольно круглых и вызывающих холмика так что, хоть и уродина, она стала девушкой раньше меня и Руфине приходилось каждый месяц менять ее тряпочки и подмывать ее.

Я с помывкой справлялась сама и видела что грудь у меня не растет потому что я была худая как палка или как мамина указка. Так мы и жили год за годом, но я ходила на занятия по рисунку и живописи в художественном институте, и учитель по рисованию как-то сказал что из меня выйдет большой художник ведь будучи полусумасшедшей я бы стала писать точно в духе современных экстравагантных художников.

Выставка в институте

Учитель по рисованию сказал мне: Юна (так меня зовут) твои картины стоит отправить на выставку. Даже может быть что-то получится продать.

На меня нахлынула такая радость что я прыгнула на учителя и повисла на нем, обхватив его четырьмя конечностями: ногами и ступнями, и мы вместе упали на пол.

Учитель сказал что я очень красивая, что когда я подрасту мы будем женихом и невестой и он научит меня таким чудесным вещам как рисование и живопись но чтобы я никому не рассказывала про наш план который на самом деле был только его планом, а я подумала что он имеет в виду другие выставки, более значительные, и я снова на него прыгнула и поцеловала его. И он поцеловал меня в ответ и его синий поцелуй отозвался у меня в таких местах, которые я не буду называть потому что это нехорошо и тогда я нашла большой чистый холст и нарисовала красной краской два рта сжатых сцепленных, соединенных, неразделимых, певучих, и над ними два синих глаза, из которых низвергались кристальные слезы. Мой учитель, встав на колени поцеловал картину и так и остался перед ней в потемках, а я пошла домой.

Я рассказала маме про затею с выставкой и она ничего не понимая в искусстве сказала что эти мои бесформенные каракули на картонках только насмешат посетителей, но если учитель хочет так ей от того ни жарко ни холодно.

На выставке, где были и работы других учеников, у меня купили две картины. Жаль что одной из них была картина с поцелуем. Учитель по рисованию назвал ее «Первая любовь». Мне понравилось. Хотя я не совсем поняла что это значит.

Юна это наша надежда говорил учитель и мне это так нравилось что каждый раз когда он это говорил я оставалась после занятий чтобы прыгнуть на него. Он никогда не ругался. Но когда у меня выросла грудь он сказал чтобы я больше не прыгала потому что мужчина огонь а женщина солома. Я не поняла. Но больше не прыгала.

Диплом

Так и получилось что в семнадцать лет я получила диплом по специальности рисунок и живопись, но из-за дислалии не могла давать уроков. Я продолжала рисовать если мне удавалось купить картон потому что краски мне подарил мой учитель который стал часто приходить в гости.

Бетина в своем кресле-румрум крутилась вокруг учителя пока его не укачает, но мама никогда не оставляла нас наедине и один раз влепила мне пощечину видимо потому что увидела как мы целовались, но в щечку а не в губы как актеры в кино.

Я боялась что она запретит учителю приходить в гости. Но она разрешала с условием чтобы мы не целовались потому что если черт к этому приложит руку а учитель приложит другую часть тела я могу забеременеть а учитель ни за что не женится на ученице-инвалидке.

Бетина особенно оживлялась когда учитель приходил чтобы позаниматься со мной и разглядывала холсты и картонки, копившиеся у стены в ожидании выставки в Буэнос-Айресе.

Однажды вечером мама пригласила учителя на ужин и он согласился. Я с ужасом думала о запахах, звуках и жидкостях которые производит тушка Бетины. Но яйца курицу не учат.

Руфина приготовила рулетики. В довершение всех бед я вспомнила рулетик из Лечебницы. Мне очень захотелось нарисовать что-то чтобы выплеснуть эмоции. На картонке я нарисовала картину понятную только мне. Рулетик с глазами и благословляющая его рука. Про себя я прошептала: если у тебя есть душа, да упокоит ее Господь во Царствии Своем.

Ужин

Руфина накрыла стол вышитой скатертью которую мама хранила для особых случаев и поставила красивые тарелки тоже для особых случаев. Когда их доставали у мамы всегда туманились глаза, потому что их ей подарили в тот день когда она связала себя узами брака. Наверное она каждый раз вспоминала как они развязались и папа ушел. Мне не было ее жалко потому что я ее не любила.

Чтоб ей пусто было… Папа себе небось получше нашел, без указки. Папа небось нарожал нормальных детей а не идиоток которые родились у нее и которыми были мы.

В центре стола красовалась керамическая статуэтка, представлявшая парочку селян, обнимающихся в зарослях под ивой. Я как-нибудь нарисую эту сцену, она меня волновала, потому что в семнадцать лет любая девушка мечтает чтобы ее обнимали под деревом в зарослях ежевики.

Мы ели из посуды для особых случаев потому что наша повседневная посуда вся пооблупилась. Приборы мама тоже достала самые лучшие за которыми она следила и говорила, что они из свадебного сервиза. Бокалы увидели свет впервые за многие годы и казались сделанными из чистой воды. Даже рагу показалось другим в окружении такого великолепия.

Достали даже сладкое вино. Другого не смогли, не хватило денег. В стаканах для воды была, разумеется, вода.

Во главе стола села мама, а рядом с ней учитель который пришел вовремя и принес сладости.

Перед учителем – я и Бетина рядом со мной.

Мама сказала сперва кое-что поклюем. Я подумала откуда же нам взять клюв, если речь о новом приборе так мы его никогда не видели, но мама оказывается имела в виду тарелочки с колбасой и сыром на зубочистках в виде шпажек.

Мама сказала угощайтесь пожалуйста возбуждает аппетит и налила вино в бокалы взрослых и воду в наши с Бетиной и когда зазвонили в дверь и вошла тетя Нене мама сказала что это нам сюрприз.

Руфина металась туда-сюда хлопоча с приготовлениями. Тетя Нене принялась ей помогать.

Основное блюдо торжественно внесла Нене. Обычная тушеная курица но на серебряном блюде в окружении зелени, которую принесла Нене, она походила на королевский дар.

И мы принялись уплетать еду каждый в меру своих возможностей. Мама следила без указки но я знала что она спрятана где-то недалеко под столом.

Внезапную бурную ноту добавила Бетина. Неуклюжий и звучный залп сопровождавшийся отрыжкой и мамиными извинениями и объяснениями что бедная шестнадцатилетняя девушка имеет интеллектуальное развитие четырехлетки если верить тестам которые проводили врачи в связи с ее состоянием.

Тетя Нене прервала этот речитатив со словами бедняжка Клелия, так звали мою маму, две отсталые дочери… и тут же метнула кусок куриной грудки в свой рот размалеванный как красный почтовый ящик.

Учитель сказал что совсем я никакая не отсталая а талантливая замкнутая художница и у меня будет выставка в Буэнос-Айресе а в нашем городе у меня уже купили две картины.

Тетя Нене

Тетя Нене тоже рисовала. Холсты она обрамляла и развешивала по всему дому где жила со своей мамой то есть моей бабушкой и мамой моей мамы. В моем доме висели две картины с подписью «Нене», лица девушек с чернющими, коровьими глазами и наглым взглядом которые меня пугали. У одной были усы. Нене говорила что ей нравилось писать портреты и повторяла это учителю который спросил, где она обучалась искусству писать маслом и всему остальному, а она призналась что обожает живопись и ей не нужно, чтобы кто-то направлял ее руку потому что все это идет из сердца словно чистая вода бьющая из источника.

Учитель ничего не ответил. Нене посмотрела на одну из моих картонок и сказала что все эти линии ничего не стоят, что современные художники ей совершенно не нравятся и однажды она расхохоталась глядя на кубистские глупости Эмилио Петторути[2]. Учитель оступился и как стоял рассматривая картину Нене, так и упал прямо на задницу.

Тетя Нене продолжила рассуждать о том что мои каракули может и помогают моей интеллектуальной недоразвитости и что-то для меня да значат… но мы же не можем знать что там в голове у ненормальных происходит, сказала она с вопросительной интонацией.

Мой учитель настаивал, что я являюсь лучшей ученицей факультета, уже получившей диплом и готовой выставлять свои работы в галереях, на что тетя Нене ответила мол хороши ж тогда должны быть остальные и ситуация накалилась.

Мама попыталась разрядить обстановку, заметив что все это детские забавы и я это скоро должно быть брошу.

Из деревянной рамки на нас смотрели глазищи нарисованные Нене. Я не удержалась и сказала и потом получила за это указкой: мне кажется что на меня смотрит корова и спрашивает съем ли я ее потому что портрет скучный как коровья морда и уродливый как лицо уродливой женщины.

Нене завизжала как обезьяна в зоопарке и кричала до каких пор ее бедная сестра будет меня терпеть и уже давно пора отправить меня в Лечебницу.

Учитель сказал что у него болит живот и попросил позволения воспользоваться уборной потому что его тошнит. Я обрадовалась так, как будто мне дали художественную премию.

В абсолютной тишине мама сказала Нене что она погорячилась, не надо забывать, что создание картинок на картонках и холстах подаренных учителем помогало мне почувствовать себя наполненной. Нене взвилась как ужаленная: ты что не понимаешь что у этого недобрые намерения, сказала она с вопросительной интонацией а мама возразила что не надо держать в голове дурных мыслей, и ей кажется что такие большие глаза не поместились бы на лице ни у одной девушки если только это не подружка быка.

Я чувствовала что мама меня поддерживает и сдержала слезу которая готова была шлепнуться с грохотом на пол, потому что это была бы гигантская слезища какими я не плакала с тех пор как научилась понимать – хотя бы отчасти – содержание разговоров между людьми называемыми нормальными, а мама и Нене такими и были. Учитель вернулся из уборной и обратился к Нене с такой речью, которую она прервала:

Сеньорита, начал он а она сообщила что она сеньора и он попросил прощения добавив что такая красивая женщина в ее возрасте никак не могла бы остаться в девушках и несомненно супруг очень горд иметь рядом с собой художницу а она уточнила что они расстались потому что заурядные манеры ее бывшего душили ее. Учитель несмотря на всю свою воспитанность не смог сдержать восклицание что в этом доме он все делает не так.

Мама заметила, что несчастный ужин всем кроме Нене в тягость. Она принесла поднос с бокалами шампанского. Оно хранилось для того чтобы отметить пятнадцатилетие[3] одной из ее дочерей то есть мое или Бетины, но мама так и не откупорила бутылку потому что оно того не стоило ведь хронологический возраст не считается если не влечет за собой ежечасное и ежедневное возрастание интеллекта.

Мы вернулись за стол. Бетина уснула в своем кресле и храпела. Как же противно, как ужасно, как кто-то настолько противный и ужасный может существовать, горб буйвола, пахнет мокрыми тряпками. Бедная…

Выпьем за мир, – сказала Нене желая показаться умной. И продолжила рассказывать как она переживает из-за своего развалившегося брака потому что отсутствие сексуального просвещения заставляет ее чувствовать вину и иногда она скучает по Санчо, так звали ее бывшего.

Нене ждала вопросов, но никто их не задавал, и тогда она рассказала что первую ночь, и она покраснела, провела бегая от влюбленного супруга по дому и саду и союз не был осуществлен и он ушел. Слинял.

Она снова наполнила бокал шампанским а уши слушателей объяснением что она девственница и замужем, ни сеньорита, ни сеньора, никто и ее убежище это живопись.

Какой была моя тетя Нене

Она жила уцепившись за юбку своей мамы которая также была мамой моей мамы и таким образом моей бабушкой и бабушкой Бетины. Бабушкины юбки были похожи на сутану священника и ботинки были похожи на мужские ботинки, а волосы она собирала в черный пучок потому что у нее не было седины так как ее мать была индианкой а индейцы не седеют, наверное, потому что не думают. У мамы тоже не было седины хотя она думала.

Нене научилась играть на гитаре по слуху, и когда играла повязывала волосы бело-голубой[4] лентой и ненавидела гринго[5]. Мысли у меня разбегаются когда я пытаюсь описать ее, лезут группами и такие глупые, но следует признать, что она весьма интересный персонаж.

Ей нравилось заводить женихов и целоваться так словно она хотела съесть их губы, и у нее было наверное восемьсот женихов но она хранила свою девственность и даже избегала супружеского ложа, будь оно светским или освященным церковью.

В начале тридцатых в Нене влюбился плотник-итальянец. Какой же он был славный… Высокий, светловолосый всегда чистый и надушенный. Он приходил к дверям бабушкиного домика который не особенно отличался от других и не много стоил. Но так как никто в этой семье не работал им приходилось довольствоваться тем, что им давал дядя Тито который работал в газете.

Тетя Нене хвалилась поцелуями, которыми они друг друга оделяли. Но другого они ничего не делали потому что она хотела до замужества остаться девой. Этого я не понимала. Я думала, что медальон с изображением девы марии который она носила на шее защищал ее от чего-то очень греховного что я связывала с беременностью. Возможно, выйдя замуж, она должна была бы снять этот медальон чтобы дева мария не увидела, уж не знаю чего нельзя было видеть Богоматери. В голове у меня все смешивалось и клубилось и я выплескивала это на картонки, так я написала изящную шейку на которой висело на цепочке изображение Девы Марии Луханской[6] и выступающего из тени которой я добилась растушевывая пальцем широкие черные мазки, огромного мужчину вроде молочника-баска который приносил нам молоко и каждый раз восклицал «аррауиа» или что-то подобное, и с этого туловища стекали устрашающие потоки душившие нежность шейки и дева рыдала. Чтобы передать плач я нарисовала красные разорванные брызги которые мучили создание с лилейной шейкой.

Жених-итальянец принес хорошее дерево и подновил спальню, кровать и ночные столики. Потом он занялся бы мебелью в столовой и другими мелочами необходимыми для достойного дома. Тетя Нене, я это узнала потому что подслушала под дверью, смеялась над гринго, что этот итальяшка себе думает что я пойду за него замуж и буду лопать пасту? Как-то я ей сказала: лучше уж пасту чем все время пить один кофе с молоком.

Она сказала что я должна ей помочь избавиться от итальянца, потому что он ей уже надоел, а я сказала что нет, мне это не нравится и я не буду. Она сказала что мой папа тоже был гринго и бросил маму. Я спросила не стыдно ли ей так обманывать хорошего сеньора, а она ответила что этот итальянский сброд никакого отношения к сеньорам не имеет и в ту же ночь уехала в Часкомус где жил ее брат, мой дядя и брат моей мамы.

Потом я долго ничего не слышала об этой заварушке и тетя Нене целый год не возвращалась в материнский дом откуда выходила побаиваясь столкнуться с итальянцем. К счастью я узнала что он, разочаровавшись в Нене, вступил в союз с девушкой из Генуи и она уже ходила беременная и я подумала, что теперь она наверное не носит медальон с девой марией потому что была с мужем чего деве марии не следует ни видеть ни слышать.

Вскоре у тети Нене появился новый жених, аргентинец из Кордовы. Мне нравился его говорок и я кое-что по этому поводу нарисовала.

С этим женихом они пели, она играла на гитаре а другая подруга заваривала мате. Продолжалось это недолго. Этот господин не мастерил ни мебели ни чего-то другого. Как-то июньским вечером когда рано темнеет он прижал ее к стене и она закричала как петух поутру и пришел дежуривший на углу полицейский и оторвал наглеца – пришлось оторвать потому что он вцепился в мою тетю – и забрал его в участок.

Это был краткий и скандальный роман. Думаю, у нее были и другие, но под сурдинку, пока не появился дон Санчо который ее завоевал.

Дон Санчо, республиканец из Испании мне очень нравился потому что был похож на Дон Кихота из Ла-Манчи.

У меня была книжка в твердой обложке с фигурой Рыцаря с конем Росинантом и пузатым Санчо Пансой, но у тетиного жениха совсем не было пуза, он был тощий как жердь и так складно говорил, что я с нетерпением ждала, когда они вдвоем придут в гости пить чай с печеньем, которое он покупал. Но чай с печеньем-то меня как раз не очень интересовал, а вот послушать голос сеньора Санчо хотелось. Он рассказывал увлекательные истории о своей далекой родине вдохновляя меня на новые картины и услаждая мои уши названиями вроде Аллея Инфанты или река Мансанарес, и я представляла себе девочку в белом платье и с маленькой короной на голове, сжимающей охапку цветов, и воды Мансанарес заполненные танцующими в волнах яблоками[7] похожими на головки пухлощеких херувимов, которых я и нарисовала.

Дон Санчо подарил мне чудесную фарфоровую куклу которую я должна была назвать Нене, в честь моей тети и его возлюбленной. Мама считала что раз мне скоро четырнадцать куклы мне уже ни к чему. А я положила ее в свою кровать и ночью мы обнимались.

Я поняла что моя судьба как одинокий дождь сеялась с пасмурного неба когда мама встряхивая простыни на моей кровати вытряхнула Нене, мою куклу и ее очарование разлетелось вдребезги, а у меня появился тремор и его долго не могли вылечить. Я выросла после этого крушения. Какой-то обломок ныл внутри меня. Фарфоровые осколки Нене, моей куклы, впившиеся в печень вызвали нервное воспаление, а еще я научилась плакать.

Я опять плакала когда тетя Нене бросила мужа то есть дона Санчо. Однажды я спросила почему она отказалась исполнять свои супружеские обязанности. Она ответила что не следует обсуждать такие личные темы со мной, потому что я ее племянница и должна уважать ее и что еще будет время обсудить со мной пикантные и грязные дела.

Я ответила что ее сестра, другая моя тетя, наверняка делает пикантные и отвратительные дела со своим мужем а Нене велела мне закрыть рот.

Тетя Инграсия

Она была замужем за Даниелито, своим двоюродным братом, и у них было две дочери. Мою семью должно быть преследовало какое-то проклятие, потому что мои двоюродные сестрички ходили в коррекционную школу и у одной из них было по шесть пальцев на каждой ноге и нарост на руке который был почти как палец. Но не палец.

Другая сестричка, как говорили, была лилипуткой, что значит то же что карлица.

Тетя Инграсия забрала их из школы и у старшей Карины в четырнадцать лет был дружок а другая двенадцатилетняя Петра за ними шпионила. Дядя Даниелито не имел сильного характера и оставлял семью на волю волн словно судно без штурвала. Инграсия ненавидела меня потому что я писала картины и была красивой как модель с картины Модильяни «Женщина в черном галстуке».

Тетя Инграсия считала что я тоже была не совсем нормальной но скрывала это за своим рисованием и приятной внешностью. Я думаю она не ошибалась… Я жила только ради живописи и окружающий мир переставал существовать когда я оставалась наедине с собой на прекрасном острове цветов и оттенков.

Тетя Инграсия жила на окраине города, в большом доме с садом. Дядя Даниелито работал в нотариальной конторе и редко появлялся дома.

Я выросла плохо представляя себе нормальный брак и здоровую семью. Я поклялась не выходить замуж. Поклялась жить ради живописи. Я поклялась много в чем пока не узнала, что клясться грешно и тогда я больше не клялась.

Когда Карина забеременела пришла тетя Нене в отчаянии предлагая тете Инграсии заставить ее сделать аборт. Мать-одиночка в пятнадцать лет, нет, только не это…

Я спросила у Петры видела ли она как парень делал девушку беременной а она сказала что я отсталая и хоть и рисую, а гораздо невежественнее чем я сама думала, и она мне все рассказала.

В восемнадцать лет четырнадцатилетняя девочка открыла мне глаза. Меня это очень расстроило как и история с абортом который я увидела во сне и нарисовала. На большом куске картона я изобразила карту мира в центре которой плавал головастик пытаясь защититься от трезубца который хотел проткнуть его, и головастик вдруг начинал напоминать человеческое семечко, уродливого младенца постепенно меняющегося и в конце концов превратившегося в милое дитя, и тогда трезубец воткнулся в его пузико и он уплыл вверх за границу карты. Эту картонку на которой приключения этого крошечного существа были показаны с разных сторон внимательно изучали и социальные психологи воспользовались случаем чтобы задать мне вопросы, на которые я старалась отвечать так чтобы как можно сильнее их запутать. Думаю, я их запутала. Я прочитала их наивные заключения. Про себя я посмеялась над ними, над их самоуверенностью и их жалостью по отношению ко мне.

Когда я придумала название для своей работы думаю они осознали ошибочность своей интерпретации: «Аборт». Так я ее назвала.

За «Аборт» я выиграла медаль.

Тетя Нене и моя сестра Карина

Карина умоляла меня остаться с ней на весь день и всю ночь до следующего утра потому что ей было страшно.

Я осталась. Признаюсь что шестипалость и ее идиотизм вызывали у меня отвращение.

Она рассказала мне что когда она оставалась на кухне в доме, который как я уже упоминала был большой и старинный, приходил сосед с другого участка и они принимались целоваться – и от каждого поцелуя я… – а потом раздевались и он сжимал ее и она не знала почему в первый раз ей было очень больно между ног и сильно пошла кровь, но она не сказала маме то есть моей тете Инграсии. Теперь она понимала что надо было ей сказать потому что тетя Нене накричала на нее и назвала беременной идиоткой и сказала что ее отвезут в одно место где ее снова сделают небеременной и еще Карина попросила у меня совета. Но я ничего не сказала потому что еще не разбиралась в проблеме. Она обняла меня.

Когда Нене пришла в одиннадцать на следующий день мы уже были готовы и вместе с ней сели в повозку из тех закрытых в которые впрягают лошадку и направились на окраину города. Остановились в бедном районе. «Ад» решила я назвать свою следующую картонку которая уже зрела во мне как и в Карине, теперь я знаю, зрел ребенок, но Нене сказала что он еще не был ребенком всего через три месяца после первородного греха совершенного племянницей Кариной и соседом, цветоводом, женатым и пожилым человеком годившимся в отцы обесчещенной Карине, о котором не следовало рассказывать никому, даже дяде Даниелито который был двоюродным братом как для нее так и для мамы и для Инграсии. И она добавила что хоть Даниелито и размазня если тут в нем проснется свирепость ко всей этой похабщине мы добавим еще и семейную трагедию.

Я заметила что Карина плакала без слез и пальчиками поглаживала живот когда тетя Нене сказала про похабщину, и я поняла что Карина любила ребенка которого носила в утробе и у меня мурашки побежали по коже.

Мы ступили на глинистую почву бедного района и из очень бедного дома вытирая руки вышла старая женщина в просторном халате и фартуке, она пригласила нас войти потому что доктор скоро придет. В ожидании мы сели на диван извергший облако пыли потому что его не чистили, и я чихнула потому что у меня аллергия на пыль.

В зеркале висевшем на противоположной стене я заметила как мало из себя представляем мы и тетя Нене, в своем костюме плотно облегающем ее толстое тело и туфлях, со своими накрашенными ногтями и лицом похожим на коровьи лица с ее картин (не ешь меня). Но тут какой-то голосок спрашивал зачем ты хочешь убить меня, но я только услышала его иначе.

Я слышала как в соседней комнате ходили готовя инструменты, о чем я догадалась по металлическому звону походившему на тот что я слышала когда мне удаляли миндалины в Итальянском госпитале в Буэнос-Айресе.

Пришла доктор которая выглядела как самая обычная женщина. Она спросила которая из нас пациент и какой срок, на что тетя Нене ответила мол три с копейками, и я подумала что это потому что говорят у кого детки у того и ягодки, но тетя Нене, которая часто недоедала по безденежью, даже за копейки которые принес бы ребенок не пожалела его.

Проходите сказала доктор и дрожа Карина прошла, тетя спросила можно ли ей тоже и доктор сказала что нет и закрыла дверь которая нас связывала.

Металлический звон инструментов стал громче. Карина не плакала. Я догадалась что в комнате был еще кто-то кроме доктора. Через полтора часа дверь открылась и доктор сказала что мы можем войти. Карина еще лежала на кушетке, под действием анестезии. Доктор позвала тетю Нене, я услышала как она сказала что с нас сорок песо. Какой кошмар… сказала Нене.

Я сжала уродливую руку Карины. Она пожала мою, и я обрадовалась что она не умерла.

Когда она пришла в себя вызвали машину. Мы вернулись в дом тети Инграсии и Карины. Нене не стала выходить и поехала к себе домой на той же машине. Но перед этим прошептала чтобы мы никому ничего не рассказывали потому что аборты запрещены законом и если кто-нибудь узнает мы все отправимся в тюрьму в Ольмос.

Петра

Петра, сестра Карины, тоже моя двоюродная сестра, вышла нам навстречу. Она хотела знать все в деталях и мы заставили ее поклясться, что она сдержится и не разболтает их иначе мы все окажемся в тюрьме в Ольмос. Это вы окажетесь, крикнула карлица, потому что я не ходила, и я пообещала ей что если она разболтает то что ей Карина по наивности своей расскажет, я обвиню ее в принуждении Карины к аборту. Она поклялась не рассказывать.

К тому же она пообещала показать нам (каким-то образом) как любая женщина может не беременеть если примет меры предосторожности. Я удивилась, как она может столько знать в четырнадцать лет. Она призналась, что занимается этим с двенадцати. Но после менструации она использует презервативы или отсчитывает определенное число дней – не помню какое – в которые можно и без презерватива. Но она настаивала, что не стоит доверять календарю.

Карина легла в свою кроватку и попросила чаю с молоком и тостов.

Петра поведала, что незачем в чем-то себя ограничивать и с презервативом хорошо но только он должен быть правильно закреплен потому что если нет то он может порваться и тогда…

Я спросила куда нужно прикрепить презерватив, к кошельку, к карману или…

Петра раскрыла свой гиппопотамий рот и объяснила мне куда и как. Меня стошнило тем что я даже не ела, и я пошла домой пешком чтобы проветриться и попытаться забыть подробности всей этой истории, в которую я вляпалась из жалости к Карине. Теперь мне было жаль мертвого ребенка который не мог защищаться. Но меня утешали слова Нене о том, что в три месяца с копейками он еще никто и звать его никак.

Домашний уют

Тетя Нене сказала что скучает по уюту своего домика где она жила со своей престарелой матерью, также матерью моей мамы и тети Инграсии и нашей общей бабушкой, и что в этом священном месте она чувствовала себя счастливой потому что восхищалась своей матерью и когда у них появлялись деньги от ее брата – тут я не стану углубляться в родственные связи – они покупали печенье и сладости и красное и белое вино, и вдвоем пировали разговаривая о старых временах и что она не знает что бы она делала без матери. Я ей сказала, что бабушка такая старая что может умереть в самый неожиданный момент и она влепила мне пощечину. Тогда я прошипела ей на ухо что это она устроила преступление против ребенка Карины и ангелы-хранители детей ее накажут. Несчастная закричала что я ей хамлю, она кричала громко, чтобы мама услышала, и мама оставила меня без сладкого за ужином, хотя было мое любимое – персики в сиропе. Нене ушла.

Дома у нас был телефон который зазвонил примерно через час после ухода Нене, и ее плачущий голос в трубке сообщил нам что бабушка лежит в кровати холодная, то есть мертвая.

Мы все пошли к ней, даже Бетина в своем инвалидном кресле. Мы нашли тетю Нене в гостиной, сидящей на диване с бабушкой на коленях, всхлипывающей мамочка моя… мамочка моя… мамочка моя…

Пришли двое бабушкиных сыновей, братья Нене и мамы, а также Инграсии и Даниелито, которых вы уже знаете, но даже все вместе они не смогли отцепить тетю Нене от бабушки.

Один тянул на север, другой на юг, третья на запад и четвертая на восток. Я закричала что они ее сломают как мою куклу Нене, которую мне подарил дон Санчо муж Нене, и они перестали так сильно тянуть и дергать в разные стороны, и так как бабушка была холодная и твердющая они положили ее на кровать и с трудом закрыли ей глаза потому что веки стали похожи на сухие листочки и было неприятно видеть что она нас больше не видит, но усопшим и не нужно смотреть, и они сказали что надо позвонить в похоронное бюро чтобы заказать для нее гроб от чего тетя Нене завыла мамочка моя я не позволю ее закрыть не позволю ее закопать… Тогда позвонили медсестре, которая пришла и дала тете успокоительное и она заснула на диване с открытым ртом из которого у нее вывалилась вставная челюсть, которую я подняла и бросила в унитаз.

Так я отомстила за слезы Карины. Мне было интересно наблюдать за тем как приехал траурный катафалк и как бабушку положили в гроб. Ее уже завернули в саван и она казалось старенькой-старенькой.

Пришли соседи и какие-то родственники, которых я не знала.

Бетину спрятали на чердаке среди ненужных вещей, чтобы избежать неловкостей с газами с какашками и с мочой. Дом был битком набит и пришедшим подавали кофе в маленьких чашках. В это время мало кто действительно скорбит об усопшем, потому что все разговаривают и смеются, пьют кофе и если есть чего пожевать не отказываются и от этого.

В этот момент проснулась тетя Нене и с волчьим воем снова завопила свое моя, моя, грубо расталкивая родственников и друзей подходивших к преставившейся бабушке…

И просила дать ей бабушку чтобы она отнесла ее в спальню потому что пора пить чай. Когда она дотронулась до тела, то завопила почему вы ее оставили на холоде, она замерзла, замерзла. Потом она закричала что у бабушки не хватает зубов. И заплакала уже не по бабушке а по зубам в которых были золотые крючочки.

Она пошла на кухню и принесла котелок с углями чтобы согреть свою маму, мою бабушку, и поставила его под гроб потому что никто не захотел вмешаться и воспрепятствовать этим действиям которые только усугубили бы трагикомедию.

Когда я думаю, я могу произносить красивые и умные слова, которые недоступны мне в устной речи.

Оставалось еще несколько часов до того как покойную нужно было везти на кладбище и хоронить, но жар от котелка потихоньку ее надувал и она уже не была тоненькой, она поправилась и порозовела, хотя запах от нее шел неприятный. Господин из похоронного бюро попросил убрать котелок, потому что жар ускорял процесс разложения, а тетя Нене врезала ему со всей силы и господин поспешил удалиться в то время как мухи бодро влетали в комнату и направлялись в сторону спящей, и тетя Нене отгоняла их испанским веером который ей подарил дон Санчо, единственный из родственников кто не пришел. Не знаю, считался ли он родственником. Он не пришел. И к лучшему.

Запах густел, и многие стали выражать соболезнования и исчезать пока тетя Нене с веером в руках сражалась с мухами облаченными в синий с зеленым отливом и поющими песни алчности.

Черные коровьи глазищи тети Нене глядели на немногих присутствующих, а бабушка продолжала надуваться. Тетя Нене сказала, видите, как она поправилась? Медсестра дала ей успокоительное и тетя Нене снова провалилась в беспамятство, чем люди из похоронного бюро воспользовались чтобы закрыть бабушкин гроб и поработать мухобойкой чтобы очистить воздух.

Оживившаяся тетя Нене хотела увидеть свою маму, но ту уже закрыли крышкой и тогда Нене упала и стала биться головой об пол требуя увидеть маму. Какой-то священник попросил выполнить просьбу столь преданной дочери. Тогда крышку чуть-чуть отодвинули и тетя Нене завопила, что ее подменили, что это не лицо ее любимой мамочки а рожа какой-то жабы. Медсестра снова ее усыпила. Когда пришло время везти бабушку-жабу на кладбище, тетя Нене ушла в глубь дома приговаривая: мама, жабу уже унесли, можешь выходить.

Семейная радость

Тетя Нене теперь должна была жить одна, но она стала рассказывать как готовит ужин себе и маме и все поняли, что у нее крыша поехала, и решили что кто-то должен с ней остаться на время, пока она не придет в себя в чем никто не сомневался, потому что такая здоровая женщина как Нене вполне способна оправиться от нервного расстройства вызванного неизмеримой болью от смерти матери. В этот момент объявился учитель рисования извиняясь за то что не пришел раньше на помощь нашему горю. Он сказал что хотя и не имеет чести быть кровно связанным с болящей, он совершенно готов присмотреть за ней и приготовить еду, и предположил что кто-то еще мог бы составить им компанию потому что друзья познаются в беде.

Даниелито предложил заплатить медсестре и она согласилась, и я тоже решила остаться за компанию.

Пока тетя Нене ходила между кухней и гостиной накрывая на стол и варила на кухне картошку, бататы и яйца, а также другие овощи и немножечко мяса оставшегося от вчерашнего рагу, я поставила две картонки – я всегда носила их с собой – и действуя по вдохновению, быстрыми мазками выполнила образы навеянные многочисленными событиями этой трагической недели, словно сошедшими с картин Гойи. Я уже говорила, что мое внутреннее я разбиралось в деталях и образах, и весьма отличалось от видимой всем дурочки которая изъяснялась без точек и запятых потому что точки и запятые сбивали ее с толку и она путалась в словах. Иногда я ставила точку или запятую чтобы отдышаться, но всегда предпочитала общаться устно и быстро чтобы объясняться понятнее и избегать пауз которые раскрывали мою неспособность к словесному общению, потому что слыша свой голос я путала мысли звучавшие в голове и шелест произнесенных слов и замирала разинув рот, думая о том что бывают слова толстые и тощие, слова черные и белые, слова безумные и мудрые, слова спящие в словарях и никем не используемые. Здесь например я поставила запятые. И точки. Но теперь мне надо выйти во двор подышать и поразмышлять во дворе обрамленном клумбами растений усыпанных красными цветами, много, много, много цветов и они еще называются недотроги или семейная радость и как-то вечером я хотела сорвать веточку чтобы поставить в вазу на столе в гостиной у бабушки которая теперь стала гостиной тети Нене но они мне сказали что эти цветы им не нравятся они дикие и не подходят для букета и тетя Нене выплеснула их вместе с водой на клумбу а пустую вазу поставила на стол.

И так как мне хотелось украсить черный овальный стол без скатерти в гостиной, я налила в вазу воды из-под насоса и срезала несколько цветков семейной радости и мне понравилось.

Учитель помогал Нене чистить картошку и бататы и мыть другие овощи и пошел купить мозговую косточку чтобы еда была вкуснее. Мне не хотелось есть.

Мы сели за стол учитель, медсестра, я, а тетя Нене ходила туда-сюда со всякой снедью. Я заметила что она поставила тарелку для бабушки но бабушки не было.

Она спросила мама хочешь добавки и сама же ответила разве что немножечко, спасибо милая, и я испугалась потому что голос был бабушкин хотя бабушку уже похоронили и она небось взорвалась там от перегрева котелком который Нене поставила под гроб и от которого бабушка надулась как шарик.

Учитель и медсестра переглянулись обеспокоенно покачивая головой, и шептали чтобы у тети прошло это помутнение рассудка и она перестала бы видеть то что другие не видят, ведь говорят что бывают люди которые видят усопших и их зовут медиумами.

Продолжить чтение