Читать онлайн СССР и Гоминьдан. Военно-политическое сотрудничество. 1923—1942 гг. бесплатно

Серия «Новейшие исследования по истории России» основана в 2016 г.

Рецензенты:

д. и.н. Васильченко О.А.,

д. и.н. Михайлов А.А.

© Волкова И.В., 2023

© «Центрполиграф», 2023

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023

Предисловие

Начиная с первого русского посольства в Пекин в XVII в. и на всем протяжении последующих контактов выстраивание отношений с Китаем отличалось сложностью и требовало особого подхода. В XX в., учитывая возросшее взаимовлияние России и КНР и их потенциал в формировании международной обстановки на Дальнем Востоке, «китайское» направление приобрело принципиальную значимость в российской внешней политике.

Необходимость противодействия ряду глобальных угроз безопасности, таких как международный терроризм, транснациональная организованная преступность, незаконный трафик оружия и оборот наркотических средств, нелегальная миграция, торговля людьми, втягивание государств в региональные конфликты, эскалация кризисов и др.¹, требуют консолидации усилий государств даже при наличии между ними серьезных политических разногласий. Востребованной становится сетевая дипломатия, предполагающая гибкие формы взаимодействия.

Выстраивание диалога на региональном и глобальном уровнях невозможно без учета интересов сторон, без глубокого понимания внутренних мотивов и целей, определяющих стремление государств к международному сотрудничеству. В данном контексте весьма актуальным становится изучение сотрудничества государств АТР в обстоятельствах, когда их политические платформы, внешнеполитические задачи и модели развития существенно отличались. Историческим примером такого рода взаимодействия является военно-политическое сотрудничество СССР и Гоминьдана в 1923–1942 гг.

В начале XX в. Россия и Китай пережили революции и гражданские войны. Эти события кардинальным образом изменили не только дальнейшее развитие двух стран, но и характер межгосударственных связей. В последующие два десятилетия (1923–1942 гг.) отношения Советского Союза и Китайской Республики претерпевали кардинальные изменения: от тесного сотрудничества до балансирования на грани войны. На протяжении многих десятилетий идеология и политическая конъюнктура оказывали деформирующее влияние на оценку взаимоотношений СССР и Гоминьдана. Вследствие этого перед современной исторической наукой стоят задачи не только привлечения не использовавшихся ранее материалов, но деидеологизации и деполитизации данной проблематики, пересмотра или уточнения прежних концепций.

В 1920-х гг. – начале 1990-х гг. курс СССР в отношении Гоминьдана (ГМД) оценивался с позиций «интернационализма» и поддержки мирового революционного, коммунистического и антиимпериалистического движения, помощи «прогрессивным» политическим силам Китая, боровшимся за национальную независимость. Приоритетное внимание при этом уделялось Коммунистической партии Китая (КПК).

Первые аналитические работы, касавшиеся политики СССР в отношении Гоминьдана, были опубликованы уже в конце 1920-х гг. Свой взгляд на развитие национально-революционного движения в Китае и причины кризиса советско-китайских отношений представили деятели ВКП(б) и Коминтерна. Поскольку появление этих работ было тесно связано с обострением фракционной борьбы в ВКП(б), для них характерна острая поляризация мнений. Дискуссии по китайскому вопросу и стратегии развития мирового революционного движения отличались тенденциозностью и стали одним из инструментов для подавления внутрипартийной оппозиции. С поражением последней надолго установилась линия на игнорирование ошибок Кремля и Коминтерна по отношению к Гоминьдану и на объяснение провала советского курса в Китае нерешительностью КПК и «предательской» политикой Чан Кайши.

В 1950—1980-х гг. вышли монографии по истории международных и советско-китайских отношений М.С. Капицы, Н.Г. Севостьянова, В.Я Сиполса, М.А. Дубинского². Сквозным мотивом при обосновании советской помощи «китайскому народу» в них служила идея интернационализма и пролетарской дружбы. Серьезным шагом к осознанию внутренних мотивов сближения Москвы и Кантона в 1920—1930-х гг. стала работа Р.А. Мировицкой, в которой на основе анализа интересов Гоминьдана и СССР показана совместная заинтересованность обеих сторон в сильном независимом Китае, определявшая развитие конструктивного диалога до тех пор, пока разрыв не был предопределен усилением в Гоминьдане правых сил³.

Взаимодействие СССР и Гоминьдана в период японо-китайской войны 1937–1945 гг. получило отражение в работах Б.А. Бородина, А.Г. Яковлева, Б.Г. Сапожникова⁴. В них корыстные интересы Японии, европейских держав и США на Дальнем Востоке противопоставлялись принципам интернационализма во внешней политике Советского Союза. Действия Москвы объяснялись с позиций борьбы за мир и оказания помощи «братскому народу», ставшему жертвой нападения Японии и пассивной позиции Лиги Наций. В свою очередь формы и способы оказания военной помощи Советского Союза Китаю в ходе японо-китайской войны 1937–1945 гг. нашли отражение в публикациях Ю.В. Чудодеева и Г.В. Астафьева⁵.

Для периода с 1990-х гг. по настоящее время характерна иная методология исследований, которая строится на поиске во внешнеполитической концепции СССР в отношении Китая геополитических мотивов. Взаимодействие двух государств воспринимается как составляющая сложной многофакторной системы международных отношений. Это способствует формированию широкого спектра подходов к изучению советско-китайского сотрудничества в 1920—1930-х гг., сопровождающемуся, однако, усилением фрагментарности исследований, тяготением к узким аспектам взаимодействия СССР и Гоминьдана в военной и политической сферах.

Примером нового методологического подхода к истории международных отношений в Дальневосточном регионе являются труды А.Д. Воскресенского и коллектива авторов под руководством А.Д. Богатурова⁶. В них в рамках концепции многофакторного равновесия советско-китайские отношения рассматриваются с учетом баланса сил и интересов СССР, Китая, Японии, США и европейских держав, что позволяет точнее выявить мотивы, обуславливавшие периоды сближения и расхождения позиций Советского Союза и Китайской Республики.

Большой вклад в изучение советско-китайского сотрудничества в 1920-х гг. в политической сфере внесли труды Н.Л. Мамаевой, А.В. Панцова, М.В. и В.М. Крюковых⁷. Они заложили базу для исследования роли СССР в стратегии Гоминьдана, эволюции внешнеполитических приоритетов последнего и отношения его к теории и политической практике международного коммунистического движения, влияния Коминтерна на национально-революционное движение в Китае и т. д. Подчеркивая классовый характер советской политики, исследователи приходят к выводу, что декларируемый НКИД курс на поддержку Кантона на практике трансформировался в стремление через КПК и Коминтерн добиться установления в Китае просоветского режима. При этом неудачи Москвы связываются с отсутствием последовательной программы действий, негативным влиянием внутрипартийной борьбы в ВКП(б), ориентацией НКИД на силовые методы, пренебрежительным отношением к мнению противоположной стороны.

Параллельно претерпел изменение подход к оценке личности Чан Кайши. Так, академик С.Л. Тихвинский⁸, раскрывая политическую историю Китая и его контактов с СССР на основе анализа биографий Чжоу Эньлая и Сунь Ятсена, делал акцент на противопоставлении их «преданности идеалам революции» реакционной политике Чан Кайши, основанной на антисоветских и антикоммунистических лозунгах. Тогда как в работах Ю.М. Галеновича⁹ переход Чан Кайши на антикоммунистические позиции объясняется стремлением лидера ГМД к защите интересов своей партии, к построению сильного и независимого Китая.

Сотрудничество СССР и Гоминьдана в военной сфере также получило отражение в отечественных постсоветских исследованиях. А.И. Картунова¹⁰ рассмотрела военный аспект политики ВКП(б)¹¹ и Коминтерна 1923–1927 гг. как часть стратегии в отношении революционного движения в Китае, обусловленную осознанием особого влияния армии на политические процессы в этой стране. Прекращение военного сотрудничества А.И. Картунова связала с преувеличением «народности» НРА и несвоевременной радикализацией революционного движения.

Подготовке кадров для партийных институтов Гоминьдана и НРА посвящены исследования Д.А. Спичак¹², А.Г. Юркевича¹³. В работах А.Г. Юркевича поднята проблема влияния Высшей военной школы Гоминьдана на о. Хуанпу (Вампу) на характер национально-революционного движения в Китае в 1920-х гг. и формирование режима Чан Кайши. Подчеркнуто существенное различие стратегий военного строительства НРА, разработанных Москвой и руководством Гоминьдана. В монографии В.Н. Усова¹⁴ представлен подробный анализ деятельности органов советской внешней разведки в Китае, раскрыта связь советских военно-политических советников при Гоминьдане с Коминтерном, ГРУ и ОГПУ. Большое значение для изучения советско-китайского сотрудничества в области военной авиации в 1930-х гг. имеет монография А.А. Демина¹⁵.

Характерной особенностью постсоветской историографии является усиление внимания к вопросу о сферах влияния на Дальнем Востоке СССР, Китая и Японии. Политика Токио на Дальнем Востоке стала предметом исследования А.А. Кошкина, Е.А. Горбунова, А.В. Шишова, К. Е. Черевко¹⁶. Их работы в значительной мере позволяют оценить реальность военной угрозы дальневосточным территориям СССР со стороны Японии в 1930-х гг.¹⁷

Зарубежные авторы также неоднократно обращались к теме взаимодействия СССР и Гоминьдана в 1920-х – начале 1940-х гг. Относительно советской внешнеполитической стратегии в западной историографии сложилось две основные точки зрения. По мнению британского историка И. Дойчера¹⁸, политика В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого в отношении единого фронта была направлена на завоевание КПК руководящих позиций в национально-революционном движении, в то время как стратегия Сталина была ориентирована на Гоминьдан, даже в ущерб интересам КПК. К. Брандт и Р. Норс¹⁹, не отвергая полностью обозначенную выше точку зрения, в большей степени склонялись к мнению, что у В.И. Ленина и И.В. Сталина отсутствовал последовательный план в отношении Китая и они расценивали дискуссию по восточному вопросу скорее как средство внутрипартийной борьбы.

Большое внимание зарубежные исследователи уделяют японо-китайской войне²⁰, концентрируя внимание в оценке советско-китайских отношений на геополитическом аспекте.

В частности, американский историк Дж. Гарвер²¹ выдвинул на первый план геостратегические интересы СССР и Китая на Дальнем Востоке, связав начало и окончание их сотрудничества с балансом между стремлением обеих стран к обеспечению своей безопасности и борьбой за сферы влияния в пограничных регионах – Монголии и Синьцзяне.

Для исследований в КНР длительное время было характерно высокое влияние идеологического фактора, отражающееся в завышенной оценке влияния КПК на внутриполитические процессы в Китае в исследуемый период. Ярким примером такого подхода является монография Пын Мина²². Однако в настоящее время происходит переосмысление роли ГМД в становлении китайской государственности и противодействии Японии. Режим Чан Кайши перестает восприниматься как враждебный интересам Китая. В связи с этим изменяются подходы к оценке участия в рассматриваемых событиях КПК и СССР.

В частности, Ло Сяохуэй²³ называет советский фактор одним из наиболее значимых в формировании партийно-политической системы Гоминьдана. Ван Пэй²⁴ обращает внимание на противоречие между теорией и практической политикой СССР. Лю Шили²⁵, признавая большой вклад М.М. Бородина в формирование новой структуры Гоминьдана и его вооруженных сил, полагает ошибочной политику компромиссов Советского Союза с Чан Кайши после событий 20 марта 1926 г.

Оценивая советско-китайское сотрудничество в период японо-китайской войны, Сюэ Дэшу, Ай Хонг, Ли Яньлин, Чжоу Часянь, Ли Ланьфан, Чжан Хэ, У Чжансюй²⁶ сходятся во мнении о высокой эффективности и значимости советской поддержки для сил сопротивления японской агрессии. Вместе с тем Ай Хонг, Ли Яньлин основным мотивом оказания СССР широкой помощи Гоминьдану называют стремление не позволить Японии завершить войну в Китае и перенаправить экспансию на север. Сюэ Дэшу указывает на двойственность политики СССР. По его оценке, готовность Москвы к оказанию военной помощи противопоставлялась стремлению избежать обострения отношений с Японией и прямого участия в войне. Не отрицая заслуг СССР в поддержке национально-революционного движения и движения сопротивления агрессии Страны восходящего солнца, китайские исследователи склонны видеть в политике Москвы готовность пожертвовать интересами КПК для укрепления отношений с Гоминьданом.

Таким образом, следует констатировать наличие обширного комплекса монографий, научных статей и иных публикаций, касающихся различных аспектов взаимодействия Советского Союза и Китайской Республики в военной и политической сферах. Тем не менее как в отечественных, так и в зарубежных исследованиях остается еще много дискуссионных вопросов относительно мотивов и целей советской политики в Китае, роли СССР в формировании политических институтов Гоминьдана и обеспечении боеспособности его вооруженных сил. Сохраняющееся в большинстве работ обособленное рассмотрение советско-китайских контактов в 1920-х и 1930-х гг. с проведением хронологической границы либо по распаду единого фронта в 1927 г., либо по конфликту на КВЖД в 1929 г. мешает целостному восприятию механизма внешнеполитических связей Советского Союза и Китайской Республики.

В связи с этим представляется необходимым еще раз в рамках этой книги проанализировать развитие военно-политического сотрудничества СССР и Гоминьдана в 1923–1942 гг. с точки зрения целостного и преемственного процесса. На базе широкого круга опубликованных и архивных документов из коллекций ГАРФ, РГАСПИ, РГВА, ГАХК, мемуаров, материалов периодической печати обратиться к следующим вопросам:

– как международная обстановка на Дальнем Востоке и внутриполитическая ситуация в Китайской Республике в 1920-х – начале 1940-х гг. повлияли на курс СССР в отношении Гоминьдана;

– как трансформировалась советская политика в отношении Китая на протяжении 1923–1924 гг.;

– какие меры были реализованы СССР в рамках поддержки, оказанной Гоминьдану в политической и военной сферах? И как они зависили от общего вектора советской внешней политики.

Хочется надеяться, что это позволит приблизиться к комплексной, всесторонней, объективной оценке процесса и результатов военно-политического сотрудничества Советского Союза и Китайской Республики в 1922–1942 гг.

Автор выражает искреннюю признательность всем коллегам за содействие в формировании документальной базы и выработке концепции, представление экспертных мнений и ценных замечаний, научное консультирование. Особая благодарность коллективу Института российской истории РАН, ФГБОУ ВО «Амурский гуманитарно-педагогический государственный университет» (ФГБОУ ВО «АмГПГУ»), доктору исторических наук, профессору, заместителю заведующего кафедрой истории по научной работе Института социально-гуманитарного образования ФГБОУ ВО «Московский педагогический государственный университет» (ФГБОУ ВО «МИГУ») С.В. Леонову, кандидату исторических наук, доценту кафедры истории философии и права ФГБОУ ВО «АмГПГУ» В.В. Иванову за помощь в работе надданным исследованием и вклад в профессиональное становление автора.

Глава 1

Факторы, определявшие курс СССР в отношении Гоминьдана в 1923–1942 гг

1.1. Международная обстановка на Дальнем Востоке и ситуация в Китайской Республике в 1923–1932 гг

В 1922 г. с окончанием Гражданской войны и иностранной интервенции на Дальнем Востоке перед РСФСР (СССР) актуализировалась задача выстраивания контактов с государствами Азиатско-Тихоокеанского региона. Учитывая сложности, с которыми столкнулся НКИД в Европе и Америке, азиатское направление становилось одним из приоритетных в советской внешней политике. При этом особое внимание уделялось Китаю²⁷. Значение, которое Москва отводила ему в своей стратегии, было отражено в «Объяснительной записке к проекту русско-китайского договора» (1923): «Наша ставка в Китае весьма велика, так как от выигрыша ее во многом зависит закрепление нашего положения тихоокеанской державы и выход на мировые пути из европейского тупика»²⁸. На характер взаимодействия с Китайской Республикой серьезное влияние оказывала специфика в ней внутриполитической ситуации.

После Синьхайской революции в Китае образовались два ведущих политических центра. Один из них располагался в Пекине, где еще сохранял свое влияние бывший императорский бюрократический аппарат в союзе с северными милитаристами²⁹. Второй политический центр находился в Гуанчжоу (Кантон), где создавалась коалиция революционных сил во главе с лидером партии Гоминьдан (Национальная партия, ГМД) Сунь Ятсеном. В Кантоне был реставрирован старый (1913) парламент, изгнанный ранее из Пекина Юань Шикаем, а Сунь Ятсен избран президентом Китайской Республики. К кантонскому правительству примыкала Коммунистическая партия Китая (КПК). Оформившаяся в июле 1921 г. из марксистских кружков, она была малочисленна и слаба для самостоятельных действий³⁰. С ГМД ее сближало единство взглядов на вопросы, связанные с борьбой за национальную независимость и отмену неравноправных договоров с иностранными державами. Таким образом, на юге Китая сложилась администрация, альтернативная пекинской, а составившие ее политические партии выступили под лозунгами национальной революции и защиты суверенитета Китая.

Ни одно из китайских правительств не контролировало всю территорию страны. Реальная власть в провинциях принадлежала местным военным губернаторам. Опираясь на собственные армии и легко переходя из одного противоборствующего лагеря в другой, они действовали независимо от Пекина и Кантона³¹. Военные клики были заинтересованы в иностранной помощи. Непрерывные войны являлись для них основным средством к существованию, а слабо развитая китайская промышленность не могла обеспечить их необходимым вооружением. В 1920–1925 гг. Англия и США, с одной стороны, и Япония – с другой боролись за контроль над Пекином. Оказывая поддержку одной из конфликтовавших группировок северных милитаристов³² – Аньхойской (Аньхуэйской), Фэнтяньской и Чжилийской, – каждая из держав стремилась добиться формирования лояльного к ней правительства. Это еще более дестабилизировало обстановку в стране и являлось препятствием для централизации власти.

Внешнеполитическая стратегия СССР в отношении Китая имела выраженные дуалистические черты – НКИД стремился к одновременному установлению контактов с представителями противоборствующих политических сил. Это определялось как ситуацией в Китае, так и целями, которые преследовала Москва.

Основной из них являлось идеологически обусловленное стремление к развитию мирового коммунистического движения и подъему национальных революций на Востоке. Для этого руководство РКП(б)/ВКП(б) и Исполнительный комитет Коминтерна (ИККИ) делали ставку на кантонское правительство. Период политической и экономической нестабильности в Китае, последовавший за Синьхайской революцией, они оценивали как благоприятный для нового подъема массового протеста. РКП(б) была готова поддержать ГМД и КПК, связывая с ними возможность распространения коммунистических идей и превращения Китая в плацдарм революционного движения на Востоке³³.

В то же время Советскому Союзу было необходимо зарекомендовать себя как активного, самостоятельного участника международных отношений на Дальнем Востоке, готового на равных вести диалог с мировыми державами, а также добиться признания своей легитимности и вернуть прежние экономические позиции в регионе. Соответствующие цели, стоявшие перед НКИД, предполагали диалог с пекинским правительством, официально представлявшим Китай в мировом сообществе. Прежде всего это касалось восстановления дипконтактов с Китайской Республикой, а следовательно, признания СССР, что не могло быть обеспечено Кантоном. Взаимодействие с Пекином было необходимо для урегулирования и других проблем двусторонних отношений, затрагивавших советские интересы на севере Китая.

Во-первых, СССР требовалось в кратчайшие сроки принять меры по восстановлению охраны советско-китайской государственной границы, обеспечить защиту Приамурья, Приморья, Забайкалья от нападений белогвардейских отрядов, находившихся в Маньчжурии. Во-вторых, восстановить контроль над Китайско-Восточной железной дорогой (КВЖД). В-третьих, определить статус бывших подданных Российской империи, проживавших в Китае. В-четвертых, определить статус Внешней Монголии и основания для размещения на ее территории частей Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА). Эти вопросы также находились вне компетенции правительства Сунь Ятсена, изолированного в Гуандуне.

В результате в советском внешнеполитическом курсе развивались сразу два вектора: первый – направленный на установление официальных отношений на базе международного права, второй – ориентированный на межпартийное сотрудничество на идеологической основе. Эти линии не противопоставлялись друг другу, а увязывались в единую схему, сочетавшую отстаивание текущих интересов СССР с содействием мировой революции. В восприятии руководства РКП(б) наличие диалога с Кантоном не противоречило развитию контактов с Пекином.

Данная стратегия получила идеологическое обоснование. Советское правительство позиционировало себя в качестве выразителя интересов не только СССР, но и трудящихся других стран³⁴. Это позволяло объяснить все противоречия восточной политики, исходя из принципа пролетарского интернационализма – Москва контактировала с противоборствующими между собой политическими силами, поскольку все ее действия продиктованы борьбой за права китайского народа (а значит, и СССР, исходя из общности интересов мирового пролетариата). Тот факт, что пекинское правительство оказалось под влиянием империализма и пренебрегало волей собственного народа, оправдывало связи Москвы с Кантоном, как носителем революционных идей, а также попытки отстоять собственные сферы влияния на севере Китая.

Несмотря на двойственность советского внешнеполитического курса, он нашел отклик у китайской стороны. Пекин надеялся создать прецедент для продвижения идеи равноправных отношений с иностранными государствами. Москва со своей стороны рассчитывала на возможность ограничения в Китае влияния Японии, Англии и США³⁵.

В связи с этим закономерным шагом стало восстановление дипотношений СССР с Китаем. Этот процесс протекал в атмосфере давления на Пекин со стороны европейских и американских дипломатов. 24 сентября 1923 г. полномочный представитель СССР в Китае Л.М. Карахан, сообщая в Москву о ходе переговоров, отмечал: «…главы всех миссий великих держав перебывали у министра иностранных дел и предостерегали его против признания нас de jure»³⁶. Французский представитель, в частности, заявил, что если Китай признает советское правительство, то это вызовет вмешательство иностранных держав. Посланник США Шурмэн произвел осмотр КВЖД, настаивая на опеке над магистралью. С этой целью на железную дорогу была направлена комиссия в составе секретарей миссий США, Англии и Японии³⁷.

В данной обстановке Кремль сделал Китаю ряд уступок, которые демонстрировали его дружественную позицию. В конце 1923 г. СССР прекратил взимание причитавшейся России контрибуции за ущерб от боксерского восстания. В 1924 г. Москва отказалась от концессий в Китае и права экстерриториальности для своих граждан³⁸.

31 мая 1924 г. состоялось подписание соглашения «об общих принципах урегулирования вопросов между Советским Союзом и Китайской Республикой», которым были восстановлены их дипломатические и консульские отношения. Подлежали расторжению все договоры «затрагивающие суверенные права или интересы Китая», заключенные «бывшим царским правительством», в том числе с третьими государствами³⁹. Это было важным шагом для обоих государств. СССР постепенно преодолевал международную изоляцию, в которой страна оказалась после Октябрьской революции 1917 г., а Китай создавал прецедент договора с иностранным государством на равной основе⁴⁰.

Соглашение 1924 г. заложило базу для начала обсуждения наиболее острых проблем двусторонних отношений. Прежде всего это касалось интересов СССР в пограничных районах Китая. Для советского правительства было крайне важно сохранить в них свое политическое и экономическое влияние, а также препятствовать аккумуляции антисоветских настроений. Последнее было весьма актуально в связи с тем, что в Китай, а особенно в его северные районы, после 1917 г. направлялся большой поток русских эмигрантов.

В 1920-х гг. в Маньчжурии проживало от 150 до 300 тыс. русских⁴¹. Здесь находились остатки армии адмирала Колчака, формирований генералов Дитерихса, Каппеля, атамана Семенова. Декретом ВЦИК и СНК РСФСР от 15 декабря 1921 г. эмигранты были лишены российского гражданства, их имущество подлежало конфискации. Это заметно ухудшило правовое и материальное положение выходцев из России. В радикально настроенной эмигрантской среде постоянно присутствовали идеи антикоммунистической борьбы.

Северная Маньчжурия, район КВЖД являлись ближайшей к России базой белой эмиграции. Только в Харбине в 1920-х гг. функционировал целый ряд антисоветских организаций: «Дальневосточный русский монархический союз», «Комитет представителей общественных организаций Автономной Сибири», «Восточный казачий союз», «Дальневосточный отдел Братства Русской Правды», «Российская фашистская организация» и др.⁴² Из этих координационных центров осуществлялось руководство контрабандной торговлей (в том числе опиумом), засылка диверсионных отрядов в приграничные районы СССР.

Кроме того, русские эмигранты переходили на службу к дунцзюнам. Советниками у Чжан Цзолиня и Чжан Цзучана были начальник Академии Генштаба в России генерал-лейтенант Андогский и бывший полковник колчаковской армии А. Кудлаенко. В 1923 г. до 75 офицеров перешли на службу к У Пэйфу и после обучения в военной академии в Циндао заняли командные должности в его армии. В армиях милитаристов существовали и целые отдельные отряды, сформированные из русских эмигрантов. Так, около 3 тыс. человек под командованием братьев Меньшиковых подчинялись Чжан Цзолиню⁴³. Осенью 1924 г. в составе войск маршала Чжан Цзучана была сформирована бригада КП. Нечаева, насчитывавшая около 4 тыс. человек и усиленная бронепоездами⁴⁴.

Присутствие на сопредельной территории враждебных вооруженных отрядов создавало серьезную проблему в отношениях Москвы и Пекина. Попытка ее решения была предпринята в советско-китайском соглашении 1924 г. В статье 6 указывалось, что оба государства «взаимно ручаются не допускать в пределах своих территорий… деятельности каких-либо организаций или групп, задачей которых является борьба при посредстве насильственных действий против правительств какой-либо из Договаривающихся сторон»⁴⁵. Данный пункт говорил о признании Пекином незаконности попыток свержения советской власти, но к существенному изменению положения дел это не привело. Советским дипломатам удалось добиться лишь того, что служба эмигрантов в китайской армии не была полностью легализована. Однако милитаристы не были заинтересованы в ликвидации русских отрядов. Они планировали использовать наемников для подавления недовольства местного населения и борьбы с революционными настроениями на подконтрольных территориях. Пекинские власти не предпринимали активных действий, так как лояльность местных генералов для них была значительно важнее обязательств перед СССР. Приток русских в китайскую армию резко снизился только в 1927 г., что было связано с военным поражением северных милитаристских группировок.

Ситуация усугублялась еще и тем, что интерес к белой эмиграции проявляли японские спецслужбы. Из мемуаров последнего императора Китая Пу И следует, что в октябре 1925 г. в Тяньцзине атаман Г.М. Семенов и Чжан Сяосюй сообщили ему о готовности Англии, Америки и Японии использовать людей Семенова в качестве ударных антисоветских отрядов, обещая им как военную, так и финансовую помощь. По утверждению Пу И, они предполагали задействовать военные отряды в Маньчжурии и Внутренней Монголии для того, чтобы создать там антикоммунистическую базу⁴⁶. Параллельно Семенов вел переговоры с Чжан Цзолинем и японским Генштабом о формировании боевых отрядов в Маньчжурии. В результате было создано 10 диверсионных групп по 20 человек для заброски на территорию СССР. Однако одна из них была раскрыта советской разведкой, после чего остальные расформированы⁴⁷.

Высокая активность антикоммунистических групп в Китае ставила перед советскими органами госбезопасности задачу их скорейшей нейтрализации. В противодействии Белому движению разведка оказалась эффективней дипломатии. В конце 1922 г. в полосе отчуждения КВЖД был создан русско-китайский партизанский отряд для борьбы с белогвардейцами. Примерно в то же время аналогичные формирования под командованием Г.И. Мордвинова из бойцов Народно-революционной армии Дальневосточной республики, китайцев и корейцев, действовали в долине р. Уссури⁴⁸. В 1923 г. в Пекине и Харбине были созданы резидентуры, напрямую подчиненные ИНО ОГПУ. Началась последовательная работа по выявлению планов и лиц, угрожавших безопасности СССР. Разведывательный аппарат развивался быстрыми темпами. Если в 1926 г. было 5 «легальных» резидентур и чуть более 10 нелегальных, то в 1929 г. число «легальных» достигло 13 (из них 5 в Маньчжурии)⁴⁹.

В качестве примеров успешных операций ИНО ОГПУ в Китае следует отметить следующие мероприятия. В 1923 г. мукденской резидентуре через своих агентов в японских спецслужбах удалось получить архив белой контрразведки всего Дальнего Востока. В 1924 г. была раскрыта подпольная белогвардейская организация в Харбине и ее отделение во Владивостоке (так называемое «дело Ковалева»). В 1928 г. получены документальные данные о наличии у Токио планов создания в Северо-Восточном Китае «Независимой Маньчжурской республики»⁵⁰. В свою очередь дипломатам удалось достичь успеха в решении таких острых для СССР и Китая вопросов, как принадлежность КВЖД и статус Монгольской Народной Республики (МНР)⁵¹.

В 1920-х гг. ситуация вокруг КВЖД была сложной. Коммуникация, пересекавшая Маньчжурию, являлась не только выгодным экономическим, но и стратегическим проектом. В борьбе за контроль над ней столкнулись интересы ряда политических сил. Япония, США и Англия были заинтересованы в росте прибыли и стремились не допустить усиления советского влияния на Северо-Востоке Китая. Пекину контроль над КВЖД был необходим для создания прецедента денонсации неравноправного соглашения и для упрочения власти в Маньчжурии. СССР искал возможности возврата экономических позиций на Дальнем Востоке, которыми обладала дореволюционная Россия, а также пути распространения коммунистических идей.

В этой обстановке соглашение 1924 г. было выгодно и для СССР, и для Китая. В соответствии с ним в отношении КВЖД стороны достигли следующего компромисса. СССР сохранил права собственности и совместного управления на магистрали под предлогом неготовности Пекина к одностороннему администрированию. Вместе с тем Москва заявила о признании китайских органов судебной и гражданской власти, прав Китая в сферах военного и полицейского надзора, муниципального управления, земельных вопросов и налогообложения, за исключением той зоны отчуждения, которая была выделена непосредственно под железную дорогу⁵². Таким образом, Пекин получил возможность денонсировать условия договора, которые расценивались им как неравноправные⁵³. Советский Союз, признавая изменение статуса Китая в системе международных отношений, сохранил экономическое присутствие в Маньчжурии, мог препятствовать распространению иностранного капитала в регионе, а также использовать КВЖД в политических целях.

Советско-китайское соглашение 1924 г. также подтвердило признание СССР Внешней Монголии частью Китайской Республики. Однако вывод контингента РККА из Монголии оговаривался условием ликвидации на ее территории белогвардейских отрядов. Острота вопроса была обусловлена еще тем, что Урга и Москва вели переговоры по демаркации границы. После образования 26 ноября 1924 г. Монгольской Народной Республики глава НКИД СССР Г.В. Чичерин выступил с заявлением, что советское правительство рассматривало МНР как часть Китая, но также признало расширенную автономию Монголии в том смысле, что она может проводить независимую внутреннюю и внешнюю политику⁵⁴.

Таким образом, Москва пыталась создать за счет Монголии буферную зону на значительном участке своей границы, а признание ее автономии было компромиссом по отношению к Китаю. Кремль не мог игнорировать декларируемые им идеи о праве народов на самоопределение, но выделение МНР в самостоятельное государство не отвечало его интересам. Лишившись формального подчинения Пекину, власть в Урге могла перейти под контроль японцев или укрывшихся во Внешней Монголии белогвардейцев. В этом случае из буфера она бы превратилась в источник угрозы для СССР. Кроме того, Кремль рассчитывал за счет уступок в монгольском вопросе укрепить свои позиции в Северном Китае и в дальнейшем воспользоваться ими для подъема революционного движения. На практике это приводило к тому, что в официальных заявлениях СССР признавал МНР субъектом Китая, а фактически препятствовал распространению власти Пекина на ее территории⁵⁵.

Советскую инициативу автономии Внешней Монголии поддержала КПК, рассчитывавшая на ее возврат Китаю после завершения революции. В качестве аргументов в поддержку данной позиции Чэнь Дусю – один из основателей КПК – ссылался на разницу экономических укладов Китая и Монголии, примитивность экономики последней⁵⁶. Улан-Батор не признал советско-китайского соглашения 1924 г., но был вынужден сохранять стратегический союз с СССР, который являлся единственным гарантом его независимости⁵⁷. Китай, со своей стороны, несмотря на стремление вернуть контроль над Монголией, не имел политических и военных сил, достаточных для достижения данной цели. Это вынуждало Пекин мириться с курсом СССР в отношении МНР.

Несмотря на достигнутые в 1924 г. договоренности, укрепление контактов Москвы и Пекина не последовало. Причиной этого стало резкое изменение внутриполитической ситуации в Китае. Осенью 1924 г. Чжилийская группировка потерпела поражение в борьбе с Чжан Цзолинем и Фэн Юйсяном. Новые власти сочли дальнейшее сближение с СССР нецелесообразным, а главные цели – ликвидацию права экстерриториальности, возвращение концессий в Ханькоу и Тяньцзине – достигнутыми⁵⁸. Ориентироваться на завоевание симпатий Пекина в расчете на подъем в Китае революционного движения было бессмысленно.

В этой связи советское правительство обратило свое внимание на юг Китая, где набирал силу Гоминьдан. По мнению Сунь Ятсена, объединение страны было необходимо для воплощения в жизнь трех принципов, положенных в основу программы партии: национализма, демократизма, народного благоденствия⁵⁹. Однако лидеру ГМД остро требовалась внешняя поддержка. В условиях дунцзюната основным средством борьбы за власть становились не столько политические, сколько военные методы. Первая попытка Сунь Ятсена расширить подконтрольную территорию закончилась неудачно. В период военной кампании в провинции Цзянси против войск маршала У Пэйфу в 1922 г. Чэнь Цзюнмин – военный министр в нанкинском правительстве, – опираясь на поддержку Лондона и Парижа, осуществил в Кантоне переворот. Окончательно вернуть Кантон под свой контроль Сунь Ятсену удалось лишь в начале 1923 г.⁶⁰ Впоследствии лидер ГМД говорил представителю Коминтерна в Китае С.А. Далину: «Мой лучший друг Чэнь Цзюнмин оказался изменником, он подкуплен У Пэйфу, подкуплен англичанами из Гонконга!»⁶¹

В отличие от северных группировок, вследствие своего курса на освобождение Китая от полуколониальной зависимости и власти милитаристов, он не мог рассчитывать на помощь Запада. В письме в Москву от 26 января 1923 г. полпред СССР в Китае А.А. Иоффе связывал неудачи Гоминьдана с тем, что Сунь Ятсен «всегда базировался исключительно на юг и поэтому слишком зависел от империалистических держав»⁶². В случае возобновления операций ГМД против Чэнь Цзюнмина нельзя было полностью исключить опасность иностранной военной интервенции. Переговоры Сунь Ятсена с США и Японией об экономической помощи также закончились провалом⁶³. По воспоминаниям Чан Кайши, «одни западные державы не скрывали враждебного отношения к революционному правительству, а другие относились к нашему делу с полным безразличием, и, разумеется, никто даже не помышлял о том, чтобы протянуть нам руку помощи»⁶⁴. В этой ситуации наиболее приемлемой кандидатурой на роль союзника явилась Москва.

Такой шаг, как оказание военной и иной помощи Китаю, когда СССР еще не преодолел разрушительные последствия революции и Гражданской войны, должен был иметь под собой веские основания. Поддерживая Гоминьдан, Москва делала ставку на укрепление своих политических позиций в стране и на продвижение через ГМД и КПК коммунистических идей. В связи с этим ожидалось ослабление влияния на Дальнем Востоке Англии и США. В 1922 г. А.А. Иоффе писал И.В. Сталину и Л.М. Карахану о роли Китая в мировой политике: «Место для нас здесь чрезвычайно благоприятное. Борьба с мировым капитализмом имеет огромный резон и громадные шансы на успех… Китай, бесспорно, узел международных конфликтов и наиболее уязвимое место международного империализма… Так как помимо всего прочего европейский империализм страдает экономически и не исключена ведь возможность, что он бросит китайские колонии для своего спасения…»⁶⁵

Кроме того, кантонское правительство не было вовлечено в дипломатические маневры Пекина, и Москва могла рассчитывать на его поддержку. В интервью японскому информагентству «Кантон ньюс сервис» на вопрос корреспондента о готовности руководства ГМД признать СССР Сунь Ятсен отвечал: «…дружеские отношения между моим правительством и Россией продолжаются. Они никогда не были прерваны, поэтому и не встает вопрос о восстановлении их специальным, формальным признанием, ибо мое правительство наделе признало Россию без всяких условий»⁶⁶.

Помощь со стороны СССР имела большое значение для Сунь Ятсена, столкнувшегося с отсутствием иных союзников и нехваткой сил для достижения намеченных политических целей. Опыт боевых действий РККА периода Гражданской войны в России и партийного строительства РКП(б) мог быть полезен для Гоминьдана, так как они уже на практике подтвердили свою эффективность. Успешное начало взаимодействия с СССР позволило Сунь Ятсену в короткий срок укрепить позиции на юге Китая⁶⁷.

В начале 1924 г. при активной поддержке Коминтерна и РКП(б) был сформирован единый фронт КПК и Гоминьдана – организационная форма межпартийного блока, позволявшая членам КПК вступать в индивидуальном порядке в ГМД при сохранении компартией своей самостоятельности. Начало процессу было положено еще в июле 1922 г., когда II съезд КПК принял закрытую резолюцию о «едином демократическом фронте». В августе того же года ЦИК КПК поддержал идею членства коммунистов в Гоминьдане. В 1924 г. аналогичное решение было принято I съездом ГМД. Официально основной задачей единого фронта являлось развитие революционного движения в Китае, посредством сотрудничества ГМД и КПК под лозунгами национально-освободительной борьбы. Это был важный шаг к расширению социальной базы революции⁶⁸.

Дальнейшее объединение страны планировалось ГМД путем военного похода из гуандунской базы на север. Смерть Сунь Ятсена 12 марта 1925 г. не повлекла отказа от этой цели, однако привела к изменению расстановки сил в партии. В июле 1925 г. администрация генералиссимуса Сунь Ятсена была преобразована в Национальное правительство, а партийная армия в Национально-революционную армию (НРА). Номинально главой Гоминьдана стал Ван Цзинвэй, являвшийся одновременно председателем правительства, Военного совета и Центрального военного совета партии. Однако особая роль вооруженных сил в подготовке и осуществлении Северного похода⁶⁹ способствовала тому, что с 1926 г. основные рычаги управления в ГМД перешли к командующему 1 – й НРА, а в последующем главкому НРА Чан Кайши (Цзян Чжунчжэну). На II съезде партии (1926) он также был избран членом ЦИК ГМД, а уже в июле того же года председателем Постоянного комитета ЦИК ГМД⁷⁰. В дальнейшем, независимо от занимаемых постов, контроль над армией позволил Чан Кайши удержать власть и стать фактическим лидером Гоминьдана.

Официально начало Северного похода было объявлено Национальным правительством 1 июля 1926 г.⁷¹ Ход боевых действий складывался в пользу ГМД. Милитаристы имели численное превосходство, но действовали разрозненно и часто конфликтовали между собой. В октябре 1924 г. поддержку ГМД оказал ранее входивший в Чжилийскую группировку маршал Фэн Юйсян. 23 октября его войска, переименованные в Национальную армию⁷², заняли Пекин⁷³. Фэн Юйсян стал наиболее эффективным союзником ГМД. Части его 1-й Национальной армии действовали в тылу Чжилийской группировки. В течение 1926 г. силы НРА овладели провинциями Хунань, Хубэй, Цзянси и Фуцзянь⁷⁴.

Военные успехи способствовали увеличению численности НРА. Вместе с тем росли разногласия в командовании и партийном руководстве. После смерти Сунь Ятсена обострилась борьба между левым и правым течениями в ГМД, возникшими после создания единого фронта. Принципиальное значение приобрел вопрос о взаимодействии КПК и ГМД. По воспоминаниям Чэнь Дусю, одним из условий, поставленных Сунь Ятсеном коммунистам, было их подчинение партийной дисциплине⁷⁵. Однако КПК такое положение не удовлетворяло.

Это стало толчком к поляризации мнений внутри ГМД. Левая группа ориентировалась на развитие рабочего и крестьянского движения, расширение контактов с СССР и союза с китайскими коммунистами. Консолидация правого крыла Гоминьдана происходила вокруг фигуры Чан Кайши. Политическую систему Советов, с характерными для нее диктатурой и террором, он считал не совместимой с тремя народными принципами Сунь Ятсена. Еще в 1923 г. в своем докладе по итогам поездки в СССР Чан Кайши подчеркивал: «Судя по тому, что я видел, РКП(б) доверять нельзя… У РКП(б) в отношении Китая есть только одна цель – превратить Компартию Китая в свой послушный инструмент»⁷⁶. Политика правых приобрела отчетливую направленность на ограничение деятельности коммунистов в Гоминьдане.

Признаки конфликта между КПК, поддержавшей ее левой фракцией Гоминьдана и правыми проявились при обсуждении вопроса о резиденции Национального правительства⁷⁷. Поставленная перед выбором между Уханем и Наньчаном, конференция Ц,ИК ГМД приняла решение в пользу левых. Столицей был признан Ухань, главой правительства стал Ван Пдинвэй. 10 марта 1927 г. III пленум Ц,ИК ГМД лишил остававшегося в Нанчане Чан Кайши постов в исполкоме партии, сохранив за ним лишь должность главкома НРА⁷⁸.

Тем не менее эти разногласия не повлияли на успешное продолжение Северного похода. 22 марта 1927 г. войска НРА овладели Шанхаем, а на следующий день заняли Нанкин. Международные позиции Гоминьдана также окрепли. Несмотря на общее недовольство националистической политикой ГМД, западной коалиции не сложилось. Опора на милитаристские группировки как инструмент давления на Чан Кайши оказалась неэффективна⁷⁹. Лондон был готов вести диалог с той из политических сил, которая обеспечила бы его экономическую стабильность. В декабре 1926 г. министр иностранных дел Великобритании О. Чемберлен выступил с заявлением, в котором признавал возросшую силу и легитимность китайского национализма. Для США была характерна противоречивость взглядов на Китай. Вашингтон пользовался всем комплексом особых прав, которые принадлежали европейским державам, но в общественном мнении США были сильны миссионерские настроения. Стало очевидным ослабление Пекина и возросшее влияние ГМД на политические процессы в Китае.

Чан Кайши использовал сложившуюся ситуацию для нового витка борьбы за власть. 12 апреля 1927 г. по его приказу в Шанхае и других городах прошли антикоммунистические акции. 18 апреля Чан Кайши создал в Нанкине собственное правительство, взяв под контроль провинции Цзянсу, Чжэцзян, Фуцзянь, Аньхуэй. В итоге уханьская база левых, власть которых распространялась на провинции Хунань, Хубэй, Цзянси, оказалась блокирована силами Гоминьдана и войсками милитаристов⁸⁰. Кроме того, усилились противоречия между левой фракцией ГМД и коммунистами⁸¹. 15 июня 1927 г. ЦИК Гоминьдана в Ухане принял решение о разрыве с КПК.

В условиях сильного влияния политико-идеологических факторов на межгосударственные контакты кризис единого фронта закономерно привел к ухудшению советско-китайских отношений. Чан Кайши изначально негативно воспринимал попытки Москвы вести через КПК агитационную работу и воздействовать на политику правительства ГМД. По мере роста личного авторитета задача выхода из-под опеки Кремля стала приоритетной для Чан Кайши. Антикоммунистические взгляды главкома НРА находили поддержку и среди милитаристов. Так, в начале марта 1927 г. в интервью корреспонденту японской газеты «Осака Майничи» Чжан Цзолинь высказался о готовности «сотрудничать с кантонцами, если только они освободятся от коммунистов – членов Гоминьдана»⁸². Но, несмотря на свое недовольство политикой Москвы, Чан Кайши и его сторонники понимали значение советской помощи для хода военной кампании. До середины 1927 г. это являлось сдерживающим фактором и замедляло окончательный распад единого фронта. В начале мая 1927 г., при всей очевидности конфликта с коммунистами и при наличии разногласий внутри партии, Северный поход все же был возобновлен.

Дальнейшее продвижение войск НРА на север затрагивало японские интересы в Маньчжурии. Поддерживая режим Чжан Цзолиня, Токио рассчитывал на укрепление своих позиций в регионе. Северо-восток Китая привлекал Страну восходящего солнца как плацдарм для расширения зоны влияния на Дальнем Востоке. В апреле 1927 г. Япония взяла курс на вторжение в Китай. Одним из первых шагов нового кабинета Танака – лидера партии Сэйюкай – стала отправка в конце мая 1927 г. войск в провинцию Шаньдун для противодействия установлению власти ГМД. Японские контингенты были расположены в г. Цзинань и порту Циндао. Это заставило НРА остановить наступление. Однако под давлением антияпонских выступлений, вспыхнувших в Китае, Токио был вынужден вывести свои войска из Шаньдуна⁸³.

В то же время правящие круги Японии приступили к планированию широкомасштабных территориальных захватов на континенте. В связи с этим представляет интерес «Политическая программа в отношении Китая», датированная серединой 1927 г., более известная как «меморандум Танака»⁸⁴. На протяжении длительного времени в отечественной историографии считалось, что этот программный документ был выработан в ходе «Восточной конференции», проходившей в июне 1927 г., и 25 июля 1927 г. был представлен премьер-министром Танака императору Хирохито. В том же году копии меморандума были захвачены советской резидентурой в Харбине и Сеуле, а позже его текст (полученный китайской прессой по своим каналам) опубликовал журнал «Чайна критик»⁸⁵.

Некоторые современные исследователи (в России – К.Е. Черевко, в КНР – Ю Синьчун и др.) склоняются к версии о фальсификации данного документа в Москве⁸⁶. Они обращают внимание на стилистику текста, не свойственную другим докладным запискам премьера Танака императору; на подозрительную легкость, с которой секретный документ стал достоянием общественности; на его содержательное сходство с программой, разработанной японским ультраправым «Амурским обществом» («Кокурюкай»), а также на то, что стенограммы конференции 1927 г. не подтверждают обсуждение вопросов о курсе Японии на мировое господство⁸⁷.

Однако независимо от происхождения меморандума сам факт его публикации в периодической печати имел серьезное политическое значение. В документе содержалась концепция военной экспансии Японии на евразийском континенте: «Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию… все остальные азиатские страны и страны Южного моря будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится нарушить наши права…»⁸⁸ Относительно военного конфликта с СССР в тексте указывалось: «Продвижение нашей страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии приведет к неминуемому конфликту с Красной Россией»⁸⁹. При этом в качестве объекта нападения значились не только территории вдоль границ Приамурья и Приморья, но и «необходимость вновь скрестить мечи с Россией на полях Монголии»⁹⁰.

Следовательно, Москва получила веские основания для наращивания своего оборонного потенциала на Дальнем Востоке. В этой связи руководство ГМД получило повод поднять вопрос о международной поддержке борьбы против оккупации японскими войсками части китайской территории. Содержавшиеся в документе отсылки о подготовке Японии к конфликту с США осложнили и без того напряженные отношения Вашингтона и Токио. В Англии и Франции, имевших колонии в Юго-Восточной Азии, также усилилось недовольство политикой Японии. Таким образом, «меморандум Танака» эксплуатировался различными державами в качестве средства для обоснования укрепления собственных позиций на Дальнем Востоке и вовлечения государств-соперников в вооруженное противостояние с Японией.

Чан Кайши осознавал угрозу, исходящую от Японии. Ряд военных и политических неудач 1927 г.: поражение в районе Суйчжоу, усилившее позиции гуансийских генералов Ли Цзун-жэня и Бай Чунси; разрыв с КПК; усиление внутрипартийной борьбы – привели к отставке Чан Кайши и его последующей поездке в Японию. Тогда в ходе встречи с премьером Танака он обсудил перспективы двусторонних отношений. Их позиции совпали только в вопросе борьбы с КПК. Чан Кайши не был готов согласиться на расширение японского влияния в Маньчжурии и Внутренней Монголии даже в обмен на покровительство Токио. Впоследствии в своем дневнике он отмечал, что Япония использует в своих целях отсутствие единства в Китае и поддерживает военные группировки в ущерб его национальным интересам⁹¹.

В ноябре 1927 г. Чан Кайши по приглашению Ван Цзинвэя вернулся в Китай, так как в ГМД вновь сложилась кризисная ситуация. Созданное в апреле 1927 г. нанкинское правительство распалось. Началась подготовка к IV пленуму ЦИК ГМД, целью которого являлось объединение партии и воссоздание правительства. В этих условиях Чан Кайши стал компромиссной фигурой для представителей как левого, так и правого крыла партии⁹².

В начале 1928 г., после реорганизации правительства, Чан Кайши вновь возглавил НРА и продолжил Северный поход. Его поддержали армия Фэн Юйсяна и войска губернатора провинции Шаньси Янь Сишаня⁹³. Когда силы НРА приблизились к г. Цзинань, японский парламент, как и в 1927 г., принял решение об отправке войск в Китай. 2–4 мая 1928 г. произошел так называемый «цзинаньский инцидент»: спровоцированное японцами столкновение с армией ГМД, сопровождавшееся гибелью мирных граждан. По требованию Токио НРА оставила Цзинань и зону железной дороги Тяньцзинь— Пукоу⁹⁴. Тем не менее Японии не удалось остановить продвижение ГМД на север. Уже в июне 1928 г. войска Янь Сишаня заняли Пекин (переименованный в Бэйпин) и Тяньцзинь. Гибель Чжан Цзолиня в результате взрыва поезда в июне 1928 г. облегчила Гоминьдану формальное объединение страны. В декабре 1928 г. Чжан Сюэлян, возглавивший Маньчжурию, официально признал нанкинское правительство⁹⁵.

На завершающем этапе Северного похода Чан Кайши столкнулся с проблемой выработки новой идеологии. После разрыва с КПК прежние лозунги стали неприемлемы для ГМД, а группировкам, еще недавно боровшимся за власть, требовался объединяющий фактор, консолидировавший их силы против общего врага. В итоге Чан Кайши вновь обратился к антикоммунистической риторике и идеям борьбы за национальную независимость. На тех же основаниях строился и внешнеполитический курс ГМД, основным движущим мотивом которого было стремление защитить партийные интересы.

В декабре 1927 г. руководство ГМД заявило о причастности советских военных советников, дипломатов и представителей Коминтерна к организации «Кантонской коммуны»⁹⁶ и ряда антиправительственных восстаний. Нанкин фактически обвинил Москву во вмешательстве во внутренние дела Китая. Работники консульства СССР в Гуанчжоу были арестованы, и те из них, кто не имел дипломатического иммунитета, расстреляны. Советские представительства были закрыты на всей территории страны, за исключением Синьцзяна, Маньчжурии и Внешней Монголии⁹⁷.

В конце 1920-х гг. резко обострилась проблема КВЖД. СССР имел официальное соглашение с Пекином по экономическим вопросам, связанным с ее эксплуатацией. Но коммуникация имела и политическое значение. Относившиеся к ней советские административные институты широко использовались ИККИ в пропагандистских целях. Оценивая роль КВЖД для деятельности Коминтерна в Китае, генерал К. И. Сербинович, один из сторонников атамана Г.М. Семенова, в марте

1928 г. сообщал английскому консульству: «Эта железнодорожная линия служит как бы промежуточной базой и охватывает тыл всех вооруженных сил Верховного Правителя Китая, борющегося с Югом. В данный момент центром политической работы III Интернационала является Харбин, так как Южное правительство Китая изгнало всех официальных представителей СССР…»⁹⁸ По мнению Сербиновича, гражданская война в Китае была необходима Коминтерну, так как она могла вызвать революционный подъем в стране вследствие роста налогов, колебаний местной валюты и других негативных экономических явлений⁹⁹. Это являлось веским основанием для Чан Кайши, чтобы оценивать КВЖД как источник угрозы гоминьдановскому режиму.

Среди других причин конфликта на КВЖД следует выделить стремление Чан Кайши отвлечь население от внутренних проблем, создав образ внешнего врага; улучшить свое материальное положение, в расчете на крупные займы иностранных держав, заинтересованных в развитии конфронтации с СССР; препятствовать сближению Чжан Сюэляна с северными милитаристами. Чжан Сюэлян, напротив, надеялся, что контроль над КВЖД укрепит его позиции в Маньчжурии и сделает менее зависимым от Нанкина¹⁰⁰.

Экономически конфликт на КВЖД не был выгоден китайской стороне. В газете «Тихоокеанская звезда» от 5 января 1929 г. отмечалось, что в 1927 г. по сравнению с 1926 г. только СССР и Англия увеличили объемы торговли с Китаем. Для Советского Союза рост товарооборота составил 12 949 261 таэль¹⁰¹. Сделки с США, Японией, Францией, Голландией и Германией, напротив, сократились ввиду затруднений с доставкой грузов по р. Янцзы, безопасность судоходства на которой не обеспечивалась местными властями¹⁰².

Конфликты между милитаристскими группировками, не прекращавшиеся с 1913 г., разрушили экономику страны. Журналист А. Хью в газете «Норс Чайна стар» от 31 января 1928 г. отмечал: «В течение октября – декабря 1927 г. 1970 предприятий вынуждены были прекратить свои дела в Пекине… Налоговые ставки увеличены до чрезвычайных размеров. Скоро будет введен так называемый налог на предметы роскоши, в которые включены спички и керосин… Крестьяне мобилизуются на фронт… несмотря на это, их хозяйство облагается налогом в 8—10 раз больше того, который они платили год-два тому назад»¹⁰³.

Обострение отношений с СССР способствовало углублению кризиса в Северном Китае. Информационное агентство «Азиатик» утверждало, что в августе 1929 г. «семь крупных китайских банков в Пекине и Тяньцзине прекратили платежи»¹⁰⁴. Чжан Сюэлян впоследствии сообщал в Нанкин, что к концу октября 1929 г. лишь военные расходы составили 40 млн долл.¹⁰⁵ Таким образом, лишь веские политические мотивы могли заставить Чжан Сюэляна и Чан Кайши пожертвовать таким важным источником финансовых поступлений, как работа КВЖД.

В начале июля 1929 г. на совещании генералитета, проходившем в Пекине под председательством Чан Кайши, было принято решение об установлении полного контроля над магистралью¹⁰⁶. 10 июля 1929 г. по приказу центрального правительства мукденские войска захватили телеграф КВЖД, отстранили советских специалистов от работы. Более 200 граждан СССР были арестованы. Армия Чжан Сюэляна концентрировалась на советско-китайской границе¹⁰⁷. 13 июля 1929 г. Кремль заявил протест по поводу действий Мукдена¹⁰⁸. Отказ Нанкина от переговоров, последовавший 17 июля, стал поводом для разрыва дипломатических отношений между Советским Союзом и Китаем¹⁰⁹.

22 августа 1929 г. на всей территории Северо-Восточного Китая было введено военное положение. На границе с СССР участились провокации¹¹⁰, а на стратегических направлениях была сосредоточена 300-тысячная группировка мукденских войск¹¹¹. В этой ситуации Москва прибегла к силовым методам. Локальные операции упреждающего характера были успешно проведены Особой Дальневосточной армией (ОДВА) в Приамурье в районе Лахасусу, Фугдина; в Забайкалье – у ст. Маньчжурия, Чжалайнор, Хайлар, Цицикар; в Приморье – под Мишаньфу (район озера Ханка)¹¹².

Поражения вынудили китайскую сторону перейти к дипломатическому урегулированию конфликта. В качестве гарантий Москва потребовала возврата к исполнению договора 1924 г., восстановления в правах управляющего дорогой и его помощника, освобождения всех советских граждан, арестованных в связи с конфликтом. 26 ноября 1929 г. мукденские власти согласились принять предварительные обязательства, что позволило приступить к переговорам¹¹³. Их сложность заключалась в несогласованности позиций Чжан Сюэляна и Чан Кайши. Последний надеялся на затягивание конфликта путем вовлечения в него иностранных держав, заинтересованных в расширении своих концессий в Маньчжурии. С этой целью Нанкин предпринял попытку уже в ходе переговоров поднять вопрос об «агрессии СССР» в Лиге Наций¹¹⁴.

Выступление китайской делегации нашло отклик в мировых средствах массовой информации. 1 декабря 1929 г. газета «Тихоокеанская звезда» опубликовала подборку соответствующих сообщений ведущих европейских и азиатских информагентств. Дипломатический обозреватель «Дейли телеграф» (Лондон) в статье, касавшейся обращения нанкинского правительства к державам, подписавшим пакт Келлога, и совету Лиги Наций, указывал, что «это обращение имеет целью добиться интервенции держав против „советского вторжения в Мань-чжурию“… члены Лиги Наций, по всей вероятности, не будут приветствовать просьбу Нанкина о вмешательстве». «Журналь де Деба» (Париж) счел обращение бесцельным, «ибо Лига не может давать приказы Советскому Союзу, не являющемуся ее членом». «Форверст» (Берлин) одобрил намерение Китая. «Хоци» (Токио) отмечал, что «конфликт из-за КВЖД доказал, что Лига Наций и пакт Келлога – никчемные, пустые „украшения“»¹¹⁵. Советская пресса связывала действия нанкинских дипломатов, включая обращения к иностранным коллегам, с их желанием «сохранить остатки своего авторитета, которому нанесен сокрушительный удар…»¹¹⁶.

После провала выступления китайской делегации в Лиге Наций США через свои посольства в Англии, Франции, Италии и Японии попытались добиться осуждения действий Москвы этими странами¹¹⁷. 3 декабря 1929 г. наркому иностранных дел М.М. Литвинову были вручены декларации французского, американского и британского правительств. В них внимание СССР и Китая обращалось на 2-ю статью пакта Бриана – Келлога, согласно которой урегулирование любых споров должно осуществляться исключительно мирными средствами¹¹⁸.

В ответном заявлении НКИД СССР подчеркнул: «Действия Красной армии были вызваны соображениями абсолютной необходимой самозащиты и ни в коей мере не являются нарушением каких бы то ни было обязательств, вытекающих из Парижского договора…»¹¹⁹ Чжан Сюэлян также не желал эскалации конфликта. Это способствовало скорейшему завершению переговоров. 3 и 22 декабря 1929 г. в Никольск-Ус-сурийске и Хабаровске харбинский дипломатический комиссар Цай Юньшен от имени мукденских властей и нанкинского правительства подписал протокол о восстановлении статус-кво на КВЖД, возобновлении исполнения сторонами Мукденского и Пекинского соглашений 1924 г.¹²⁰

Таким образом, советско-китайский конфликт на КВЖД 1929 г. можно считать следствием столкновения политических интересов Москвы и Нанкина на Дальнем Востоке. Советский Союз боролся за сохранение экономических позиций в регионе, сферу влияния в Маньчжурии и за плацдарм для распространения в Китае коммунистических идей. Для ГМД это была прежде всего попытка вытеснить СССР из Северо-Восточных провинций, поставить под свой контроль экономически и стратегически важную линию коммуникаций. Поскольку ситуация на КВЖД вышла за рамки локального пограничного инцидента и получила широкую международную огласку (хотя ни одна из западных держав не пошла на открытое вмешательство), восстановление статус-кво на советско-китайской границе стало не только военно-политической, но и дипломатической победой Москвы. Тем не менее общего положения дел это изменить не могло. Прекращение сотрудничества СССР и ГМД, разрыв дипотношений с Китаем ослабили позиции Москвы на Дальнем Востоке.

В то же время Чан Кайши удалось добиться успехов в борьбе за отмену неравноправных договоров. В условиях вялотекущей гражданской войны и обострения отношений с СССР Нанкину пришлось пойти на ослабление антииностранных выступлений, усилив внимание к дипломатическим методам. При этом достаточно отчетливо проявились две традиционные доктрины, на которых строилась гоминьдановская дипломатия: «сдерживай варваров руками самих варваров» и «разделяй и подчиняй»¹²¹.

Разрыв с КПК и конфликт с Москвой создали благоприятную обстановку для активизации диалога ГМД со странами Западной Европы и США. Тактика ГМД сводилась к следующему. Во-первых, Нанкин играл на конфронтации «советизма» и «империализма», рассчитывая, что антикоммунистическая политика обеспечит лояльность западных держав, заинтересованных в ослаблении позиций СССР на Дальнем Востоке. Чан Кайши надеялся добиться если не поддержки Европы и США, то, по крайней мере, того, чтобы удержать их от помощи северным милитаристам. Во-вторых, используя внимание иностранных держав к китайскому рынку и их конкуренцию за сферы влияния, Нанкин стремился к пересмотру или отказу от неравноправных договоров¹²².

В 1927–1930 гг. Нанкин далеко продвинулся в вопросах о тарифной автономии и ликвидации права экстерриториальности. 25 июля 1928 г. был подписан договор с США о таможенных тарифах. До конца 1929 г. аналогичные соглашения были заключены еще с 12 государствами, в том числе с Францией, Германией, Норвегией, Англией¹²³. В то же время Нанкин поставил под свой контроль морские и соляные таможни, а также почтовые учреждения¹²⁴. К сентябрю 1931 г. правительству Чан Кайши удалось сократить число стран, пользующихся правом экстерриториальности, с 16 до 4. Сохранили свои привилегии Франция, Англия, Япония и США. Китайская сторона достигла соглашения с Великобританией и Бельгией о возвращении концессий в Тяньцзине, Сяньмыне, Чжэцзяне, Пдюцзяне и Ханькоу. В 1930 г. из 33 иностранных концессий в Китае осталось только 13¹²⁵.

Таким образом, Гоминьдану в короткий срок удалось не только добиться международного признания, но и значительно продвинуться по пути к выходу из полуколониальной зависимости. Однако переговоры с Москвой завершились безрезультатно. В русле курса на ликвидацию неравноправных договоров Чан Кайши настаивал на передаче китайской стороне полного контроля над КВЖД Кремль отверг эту инициативу. Политические разногласия также не были урегулированы. В итоге процесс восстановления дипломатических связей между Москвой и Нанкином затянулся до 1932 г.

В 1923–1929 гг. в развитии контактов Москвы и Гоминьдана следует выделить два этапа: 1923 – первая половина 1927 г. и середина 1927–1929 г.

На первом этапе сближение позиций СССР и ГМД проходило на фоне конкуренции Советского Союза и европейских держав, Японии, США за сферы влияния в Китае. Отсутствие там централизованной власти, постоянная борьба региональных правительств требовали от советской дипломатии дифференцированного подхода. Ей необходимо было учитывать как собственные цели в регионе, так и возможность их реализации в диалоге с представителями конфликтующих политических сил Китая. Обстановка позволяла действовать сразу в двух направлениях: оказывать поддержку единому фронту в составе ГМД и КПК в расчете на достижение идейно обусловленных целей и в то же время развивать дипломатические отношения с официально признанным правительством в Пекине, исходя из государственных интересов СССР в Маньчжурии и Монголии.

Влияние, оказываемое Западом на Пекин, препятствовало распространению Москвой коммунистических идей и подъему революционного движения на севере Китая. Поскольку приоритетной во внешней политике РКП(б)/ВКП(б) в 1920-х гг. являлась теория мировой революции, посредством подъема в зависимых государствах национально-освободительного движения, это способствовало активизации диалога между Москвой и кантонским правительством Сунь Ятсена.

Программа Гоминьдана отражала подъем в обществе патриотических настроений, выраженных в националистической идее. Сближение понятий национализм и патриотизм было обусловлено острой необходимостью преодоления разрушительных последствий затянувшегося периода отсутствия в Китае центральной власти, постоянной вражды милитаристских группировок, сильного иностранного влияния в стране. Кремль стремился использовать ориентированность Гоминьдана на борьбу за объединение и суверенитет Китая, а также его готовность к сотрудничеству с КПК и СССР для укрепления собственных позиций и распространения коммунистических идей.

К 1927 г. произошла консолидация правого крыла ГМД вокруг фигуры Чан Кайши. Последующий распад единого фронта был обусловлен попыткой Москвы радикализации и «коммунизации» национально-революционного движения в Китае без учета мнения и стратегии Гоминьдана. Это вызвало ответное стремление последнего защитить партийные интересы, отстоять право на независимость своего курса и выйти из-под политической опеки Кремля. Ввиду особой значимости для обеих сторон идеологического фактора военно-политическое сотрудничество СССР и Гоминьдана вряд ли могло быть продолжено. Антикоммунистический курс Нанкина способствовал нормализации его отношений с европейскими державами и США, международному признанию и пересмотру неравноправных договоров. Для СССР прекращение диалога с Нанкином ослабляло его позиции на Дальнем Востоке.

В 1929 г. столкновение интересов СССР и ГМД, обоюдно стремившихся к укреплению своего влияния в зоне КВЖД, привело к кризису советско-китайских отношений и разрыву дипломатических контактов. Это создало благоприятную обстановку для перехода Токио к активным действиям в отношении Китая. В дальнейшем именно перед лицом новой опасности – военной угрозы со стороны Японии – правящие круги СССР и Китайской Республики пришли к переоценке значимости двусторонних контактов.

1.2. Формирование советской политики по отношению к Гоминьдану в 1923–1932 гг

В 1920-х гг. внешняя политика СССР выстраивалась на основе баланса между текущими государственными интересами и стратегическими целями развития мирового революционного движения. Уже в начале 1920-х гг. ВКП(б) была осознана необходимость отказа от курса на одностороннюю отмену договоров, заключенных Российской империей, и на призыв восточных народов к денонсации соглашений, ущемлявших их суверенные права¹²⁶. На смену этому пришли общепринятые нормы внешней политики и международного права, в том числе признание легитимности подписанных ранее межгосударственных договоров. Советская Россия стала выступать как правопреемница Российской империи и начала борьбу за возвращение былого статуса в мировом сообществе.