Читать онлайн Загадочное происшествие в Стайлзе бесплатно

AGATHA CHRISTIE

«THE MYSTERIOUS AFFAIR AT STYLES», 1916

© перевод с английского Е. Калявина

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Глава 1

Я отправляюсь в Стайлз

Небывалый ажиотаж, который вызвало в свое время знаменитое «Убийство в Стайлзе», нынче уже немного схлынул. Но поскольку дело это прогремело на весь мир, мой друг Пуаро и семейство, члены которого стали участниками драмы, поручили мне написать правдивый отчет об этих событиях. Пора положить конец скандальным слухам, которые все еще витают вокруг этого происшествия.

Для начала изложу вкратце обстоятельства, благодаря которым я оказался вовлечен в эту историю.

На фронте я был ранен и, промаявшись пару месяцев в довольно унылой обстановке военного санатория, получил месячный отпуск для восстановления сил. Не имея ни родных, ни близких, я терялся в догадках, куда же мне теперь деваться. Случай свел меня с Джоном Ка́вендишем. В последние годы мы очень редко виделись, да и раньше, по правде сказать, не были закадычными друзьями. Главной причиной тому была разница в возрасте – Джон старше меня лет на пятнадцать, хотя, признаться, я ни за что не дал бы ему его сорока пяти. Однако в детстве я часто гостил в Стайлзе, эссекском поместье его матери.

Так что мы славно поболтали о былых деньках и дело кончилось тем, что он пригласил меня в Стайлз на все время моего отпуска.

– Почтенный матриарх будет счастлива вновь принять вас под крыло.

– Надеюсь, ваша матушка в добром здравии?

– Не то слово. Разве вы не слышали, что она снова вышла замуж?

Боюсь, я не сумел скрыть изумление. Ведь когда отец Джона, оставшись вдовцом с двумя сыновьями на руках, решил сочетаться повторным браком, его выбор пал на женщину, хоть и очень красивую, но уже не первой молодости. Так что сейчас миссис Кавендиш никак не могло быть меньше семидесяти. Мне она запомнилась как энергичная, властная особа, питавшая несколько чрезмерную склонность к общественной деятельности и жажду признания своих заслуг в свете – она обожала устраивать благотворительные базары и выступать в роли леди Ба́унтифул [Леди Баунтифул – нарицательное обозначение назойливой благодетельницы, дамы-патронессы; персонаж комедии «Уловки кавалеров» ирландского драматурга Джона Фаркера (1678–1707). (Здесь и далее – прим. перев.)]. Надо признать, женщина она была очень щедрая, к тому же обладала собственным, весьма значительным состоянием.

Загородное имение Стайлз-Корт мистер Кавендиш приобрел вскоре после свадьбы. Угодив под каблук жены с первых же дней супружества, в завещании он отписал ей в пожизненное владение не только это поместье, но и бо́льшую часть дохода, что было явным ущемлением прав обоих сыновей. Впрочем, мачеха всегда относилась к ним с беспримерной добротой. К тому же, попав под опеку второй жены отца еще малышами, они, в сущности, считали ее родной матерью.

Младший сын, Ло́уренс, с детства отличался хрупким здоровьем и чувствительной натурой. Он получил диплом врача, но вскоре отказался от медицинской карьеры и поселился в поместье, лелея литературные амбиции. Впрочем, стихи его не снискали ни малейшего признания у публики.

Джон какое-то время занимался адвокатской практикой, но в глубине души всегда мечтал заделаться сельским сквайром. Два года назад он женился и тоже обосновался в Стайлзе. Подозреваю, впрочем, что если бы мачеха увеличила ему содержание, он предпочел бы обзавестись собственным семейным гнездышком. Однако миссис Кавендиш обожала строить планы не только для себя, но и для своих близких, и рассчитывала на их безоговорочное подчинение. Ведь в руках она держала самые надежные поводья – шнурки семейной мошны.

Заметив, как я поражен известием о повторном замужестве его приемной матери, Джон довольно мрачно усмехнулся.

– Тот еще гнусный пройдоха, – с отвращением сообщил он. – Сами понимаете, Гастингс, до чего веселые деньки настали для нас. Что уж говорить о бедняжке Эви… Вы помните Эви?

– Нет.

– Ну да, вы и не можете ее помнить, она тогда у нас еще не жила. А сейчас она компаньонка матери, ее доверенное лицо и, можно сказать, домоправительница. Наша Эви – просто молодчина. Все поместье держится только на ней. Она уже немолода да и красотой не блещет, зато мастерица на все руки.

– Но вы хотели рассказать мне о…

– Да, о муженьке нашего матриарха! В один прекрасный день он свалился на нас как снег на голову, представившись дальним родичем Эви – троюродный кузен или вроде того – хотя Эви, надо сказать, отнюдь не спешила заключить его в родственные объятия. Да и любой на ее месте постарался бы отречься от подобного субъекта, сами поймете, когда его увидите! У него, знаете, эдакая черная бородища, и в любую погоду он щеголяет в лакированных штиблетах! Но маменька сходу прониклась к нему симпатией и предложила место секретаря. Помните, она заправляла в доброй сотне всяких благотворительных комитетов и обществ?

Я кивнул.

– Ну вот, а за годы войны сотня, как нетрудно догадаться, разрослась до тысячи. Так что этот А́льфред, конечно, оказался весьма ей полезен. Но вообразите себе наши чувства, когда маменька вдруг заявила, что выходит за него замуж! Этот тип по меньшей мере лет на двадцать ее моложе! Самый что ни на есть бесстыдный, наглый охотник за наследством! Но что поделаешь – маменька никого не желала слушать, так что свадьба все-таки состоялась.

– Должно быть, это поставило вас в очень затруднительное положение.

– Ничего себе «затруднительное»! Просто чудовищное! Это сущий кошмар!

Вот так и получилось, что три дня спустя я сошел с поезда на остановке Стайлз-Сент-Мэри – крошечном до нелепости полустанке, затерявшемся среди изумрудных полей и проселочных дорог, и не имевшем никаких видимых причин для существования. Джон Кавендиш встретил меня на платформе и усадил в автомобиль.

– Как видите, мы по-прежнему ухитряемся раздобыть пару капель бензина – в основном, стараниями нашего матриарха.

Деревушка Стайлз-Сент-Мэри располагалась в двух милях от полустанка, которому подарила название, а от нее до поместья Стайлз-Корт оставалась еще примерно миля. Стоял тихий теплый день начала июля.

Э́ссекские равнины безмятежно зеленели по обе стороны дороги под ласковым послеполуденным солнцем, и невозможно было поверить, что где-то, не так уж далеко отсюда, грохочут пушки. Казалось, я внезапно очутился совсем в ином мире.

– Боюсь, Гастингс, вы решите, что у нас тут глушь несусветная, – сказал Джон, когда мы свернули на дорогу, ведущую к усадьбе.

– Дружище, да я ведь только и мечтаю пожить в тишине и покое!

– Что ж, если вы стремитесь к деревенской идиллии, то явились по адресу. Я дважды в неделю обучаю добровольцев сельскохозяйственной программы и помогаю на окрестных фермах. Да и жена трудится «на земле», как говорится. Встает в пять утра и до второго завтрака доит коров. И как же славно нам жилось, пока не заявился этот чертов Альфред И́нглторп!

Внезапно Джон притормозил и взглянул на часы.

– Может, успеем заехать за Синтией? Нет, она, должно быть, уже отчалила из госпиталя.

– Разве вашу жену зовут Синтия?

– Нет, Синтия – маменькина протеже, дочь ее старой школьной подруги. Та неудачно вышла замуж за стряпчего, который занимался какими-то темными делишками, на чем и погорел. А вскоре их дочурка осталась сиротой – и без гроша в кармане. Матриарх пришла на выручку, и вот уже почти два года Синтия живет с нами. Работает в госпитале Красного Креста. Его устроили в местечке Тэдминстер, это в семи милях отсюда.

Пока Джон рассказывал все это, мы подкатили к прекрасной старинной постройке господского дома. Какая-то дама в добротной твидовой юбке возилась с цветочными клумбами, но при нашем приближении стремительно выпрямилась.

– Привет, Эви! Прошу любить и жаловать – наш раненый герой! Мистер Гастингс – мисс Говард.

Рукопожатие мисс Говард было до боли крепким. Взгляд ярких голубых глаз на загорелом лице, казалось, проникал в самую душу. Это была симпатичная женщина лет сорока, крепкая, коренастая, с большими ступнями обутыми в практичные ботинки на толстой подошве. Она обладала низким, почти мужским тембром голоса и, как я вскоре узнал, предпочитала изъясняться в рубленном телеграфном стиле.

– Сорняки совсем обнаглели. Я и вас припрягу. Так что берегитесь.

– Буду счастлив принести какую-то пользу, – отозвался я.

– Уж лучше не обещайте. Никогда. Сами потом пожалеете.

– Ну и циник же вы, Эви, – засмеялся Джон. – Где мы нынче пьем чай – в доме или на лужайке?

– На лужайке. День слишком хорош, чтобы сидеть взаперти.

– Тогда пойдемте. Хватит возиться в саду. Сами знаете: «трудящийся достоин награды за труды свои» [Лк.10:7]. Пора и отдохнуть.

– Что ж, пожалуй, я с вами соглашусь, – сказала мисс Говард, стягивая садовые перчатки. Она повела нас вокруг дома к большой лужайке, где в тени раскидистого платана был накрыт стол к чаю.

С одного из плетеных кресел поднялась женщина и сделала несколько шагов нам навстречу.

– Познакомьтесь с моей женой, Гастингс, – сказал Джон.

Никогда не забуду первую встречу с Мэри Кавендиш.

Стройная, высокая фигура, четким силуэтом проступившая на фоне яркого неба. Отблеск скрытого, но неукротимого пламени, мерцающий в изумительных янтарно-карих глазах – подобных я не встречал ни у одной женщины. Поразительная, присущая лишь ей одной, сдержанность в каждом слове и жесте, и в то же время ощущение, что в этом изящном, донельзя цивилизованном теле затаился необузданный первобытный дух. Это впечатление и поныне пылает тавром на моей памяти.

Ясным, глубоким голосом она произнесла несколько слов сердечного приветствия и я опустился в ротанговое кресло, пребывая на седьмом небе от счастья, что принял приглашение Джона. А потом миссис Кавендиш угощала меня чаем и беседовала со мной все с той же спокойной гармонией в манерах и тоне, и я уже твердо знал, что нахожусь в обществе самой обворожительной женщины на свете. Поскольку внимательный слушатель всегда раскрепощает рассказчика, за столом я не ударил в грязь лицом, в юмористической манере обрисовал кое-какие случаи из жизни нашего санатория и, льщу себя надеждой, здорово позабавил хозяйку. Джон, конечно, отличный парень, но его едва ли можно назвать блестящим собеседником.

Из окна веранды, рядом с которой мы сидели, донесся с детства памятный мне голос:

– После чая не забудь написать княгине, Альфред. А второй день праздника пусть откроет леди Тэдминстер, я лично отправлю приглашение. Или стоит дождаться ответа от княгини? Тогда, в случае ее отказа, леди Тэдминстер могла бы открыть первый день базара, а миссис Кро́сби – второй. Ах да, еще надо договориться с герцогиней насчет школьного утренника…

Мужской голос что-то неразборчиво ответил и снова заговорила миссис Инглторп:

– Да-да, разумеется, с письмами успеем разобраться и после чая. Ты так заботлив, Альфред, душка!

Окна веранды доходили до пола. Створки одного из них распахнулись и нашим глазам предстала убеленная сединами старая леди с красивым, но несколько надменным лицом. За ней следовал мужчина, всем своим видом воплощавший крайнюю почтительность.

Миссис Инглторп приветствовала меня с неподдельной радостью.

– Как же замечательно, мистер Гастингс, увидеть вас снова спустя столько лет! Альфред, душка, это мистер Гастингс. Мистер Гастингс, это мой муж.

Каюсь, я уставился на «душку Альфреда» с бесцеремонным любопытством. Он определенно казался здесь фигурой инородной и чуждой. И я вполне понимал и разделял предубеждение Джона насчет его бороды – самой черной и самой длинной из всех, что мне доводилось встречать. Помимо бороды, лицо Инглторпа – бесстрастное до такой степени, что это выглядело неестественно – украшало пенсне в золотой оправе. Мне вдруг пришло в голову, что этому персонажу место на сцене, но никак не в реальной жизни. Вложив вялую руку в мою ладонь, он сказал довольно низким, но каким-то елейным голосом:

– Счастлив познакомиться, мистер Гастингс.

Затем повернулся к жене.

– Дражайшая Эмили, сдается мне, эта ду́мочка немного сыровата.

Он заменил подушку на другую и на сию демонстрацию супружеской заботы миссис Инглторп ответила нежнейшей улыбкой. И до чего же нелепо выглядело такое восторженное выражение на лице здравомыслящей во всей прочих отношениях женщины.

С появлением мистера Инглторпа манеры обитателей Стайлза стали принужденными и скованными. Над чайным столом витала атмосфера завуалированной враждебности. А мисс Говард и вовсе не скрывала своих чувств. Миссис Инглторп, однако, ничего не замечала – или не желала замечать. С годами она нисколько не утратила своей словоохотливости и щедро изливала на сотрапезников поток замечаний и восклицаний. В основном они касались ее очередного филантропического проекта – а именно, благотворительного базара, который должен был состояться на днях. Порой старая леди обращалась к супругу, чтобы уточнить какую-нибудь дату или пункт программы, и тот отвечал с неизменной предупредительностью. Казалось, он постоянно пребывает настороже. С самого начала я проникся к нему стойкой неприязнью – а мое первое впечатление о человеке, скажу без ложной скромности, редко бывает ошибочным.

Вскоре, однако, миссис Инглторп отвлеклась, давая Эвелин Говард указания по поводу каких-то писем, и ее супруг обратился ко мне все в той же учтивой и предупредительной манере:

– Насколько я понял, мистер Гастингс, солдатское ремесло – не ваша основная профессия?

– Нет, до войны я служил в «Ллойде» [«Ллойд» – крупнейший рынок страхования, расположен в Лондонском Сити; английская корпорация частных страховщиков, каждый из которых принимает страхование на свой риск. Первоначально занималась преимущественно морскими перевозками. Первое упоминание о «Ллойде» относится к 1688 г., предположительная дата основания – 1734 г.].

– И после победы вы намерены вернуться туда?

– Может, вернусь, а может и нет. Хорошо бы начать все с чистого листа.

Мэри Кавендиш заинтересованно повернулась ко мне.

– А если бы вы получили возможность дать волю своим склонностям, какую карьеру вы бы избрали?

– Ну… так сразу и не скажешь…

– Что, неужели у вас нет склонности ни к чему? Ведь у каждого есть какое-нибудь тайное увлечение, пусть даже самое нелепое!

– Боюсь, как бы вы не подняли меня на смех.

Она улыбнулась.

– Расскажите, и мы это проверим.

– Что ж, в глубине души я всегда лелеял мечту стать детективом!

– То есть, настоящим, как бравые парни из Скотленд-Ярда? Или как Шерлок Холмс?

– Да здравствует старина Холмс! Но, если серьезно, эта профессия меня и впрямь ужасно привлекает. В свою бытность в Бельгии я встретил одного тамошнего сыщика, очень известного. Его рассказы и зажгли во мне страсть к расследованиям запутанных дел. Замечательный малый! Он часто повторял, что успешная детективная работа – это всего лишь вопрос метода. Моя система основана на его теории, хотя, конечно, я всячески ее развил и усовершенствовал. Забавный он человечек, такой, знаете, франтоватый и напыщенный, но при этом большая умница.

– Люблю хорошие детективы, – вступила в беседу мисс Говард. – Но сколько же в них чепухи! Виновный обнаруживается в самой последней главе. Собравшиеся поражены до глубины души. Немая сцена. Да случись подобное в реальной жизни, все давно бы сообразили, кто преступник.

– Множество преступлений так и остаются нераскрытыми, – возразил я.

– Я не полицейских имею в виду, а людей, которые напрямую в этом замешаны. Членов семьи. Их-то не обманешь. Они с самого начала все знают.

Меня позабавила ее уверенность.

– Хотите сказать, если бы вы оказались причастны к преступлению, скажем, к убийству, то сразу смогли бы вычислить виновника?

– Вне всяких сомнений. Конечно, было бы трудно доказать это кучке юристов. Но я бы нутром почувствовала убийцу, окажись он рядом со мной.

– Почему обязательно «он»? А вдруг это будет «она»? – подзадорил я мисс Говард.

– Подобное не исключено. Но убийство обычно ассоциируется с насилием, а стало быть – с мужчинами.

– Если только речь идет не об отравлении. – Я вздрогнул, услышав что эти слова произносит чарующий голос миссис Кавендиш. – Только вчера доктор Бауэрштейн говорил мне, что из-за невежества медиков, большинство которых не способны распознать мало-мальски необычный яд, отравителям сошло с рук не одно убийство.

– Полно, Мэри! Что за ужасы ты рассказываешь? – возмутилась миссис Инглторп. – У меня прямо мурашки по коже, могильным холодом повеяло! А, вот и Синтия наконец-то!

По лужайке легко бежала девушка в форме добровольческого отряда общества Красного Креста.

– Право же, Синтия, сегодня ты чересчур припозднилась! Знакомьтесь, мистер Гастингс – мисс Мёрдок.

Синтия Мёрдок была цветущим юным созданием, полным жизни и задора. Она скинула форменную шапочку и я залюбовался золотисто-каштановыми локонами, тяжелой волной упавшими ей на спину и восхитился белизной маленькой ручки, протянутой за чашкой чая. Будь ее глаза и ресницы чуть темнее, Синтия по праву могла бы считаться красавицей.

Она плюхнулась на траву у ног Джона и с улыбкой приняла от меня тарелку с бутербродами.

– И вы садитесь вот сюда, рядом со мной. Здесь намного приятнее.

Я послушно сполз на землю со своего кресла.

– Слышал, вы трудитесь в Тэдминстере, мисс Мёрдок?

– Точнее, вкалываю как проклятая, – кивнула она.

– Уж не хотите ли сказать, что вами там помыкают?

– Пусть только попробуют! Я бы на это посмотрела! – гордо выпрямилась она.

– Одна моя кузина устроилась сиделкой в госпиталь, так вот она панически боится профессиональных медсестер.

– Ничуть не удивлена, мистер Гастингс. Вы и понятия не имеете, каковы эти медсестры на самом деле! Кошмар и скрежет зубовный! Слава богу, я им не подчиняюсь. Я работаю в больничной аптеке.

– И многих вы уже отравили? – поддразнил я. Синтия ответила улыбкой:

– О, счет идет на сотни!

Но тут ее подозвала миссис Инглторп.

– Синтия, не могла бы ты написать для меня пару строк под диктовку?

– Сию минуту, тетя Эмили!

Что-то в голосе Синтии и той готовности, с которой она сорвалась с места, напомнило мне о ее зависимом положении. С какой бы добротой миссис Инглторп ни относилась к девушке, она явно не позволяла ей забыть о своем статусе в этом доме.

Хозяйка вновь обратила на меня благосклонный взор.

– Джон покажет вам вашу комнату. Скромный ужин подают в половине седьмого. Мы давно уже отказались от вечерних застолий. Леди Тэдминстер, супруга нашего члена парламента – она, знаете ли, дочь покойного лорда Э́бботсбери – установила в своем поместье такой же порядок. Мы с ней решили подавать массам пример строжайшей экономии. У нас образцовое хозяйство военного времени: ничего не выбрасываем, каждый клочок использованной бумаги идет в дело. Мы всё собираем в мешки и отправляем на переработку.

В нескольких словах я выразил надлежащее восхищение, и Джон препроводил меня в дом. Мы поднялись по широкой лестнице, которая после первого пролета разветвлялась и далее вела направо и налево, в разные части здания. Моя спальня была в левом крыле и выходила окнами в парк.

Джон покинул меня, и спустя несколько минут я увидел его в одно из этих окон: он медленно брел по траве рука об руку с Синтией Мёрдок. Но тут раздался резкий оклик миссис Инглторп, нетерпеливо подзывавшей девушку. Она вздрогнула и побежала назад к дому. В тот же момент из тени дерева выступил человек и поплелся в том же направлении. На вид ему было около сорока, на смуглом, безукоризненно выбритом лице лежал отпечаток меланхолии. Казалось, его гложет какая-то тайная скорбь. Проходя под моим окном, он взглянул вверх, и я тут же узнал его, хотя с нашей последней встречи прошло пятнадцать лет и он сильно изменился. Это был младший брат Джона, Лоуренс Кавендиш. Я терялся в догадках: что же могло вызвать на его лице такое мрачное выражение?

Но мне пришлось выбросить Лоуренса Кавендиша из головы и вернуться к собственным заботам.

Вечер прошел как нельзя более приятно, и всю ночь напролет мне снилась пленительная, окутанная тайной Мэри Кавендиш.

Следующее утро выдалось ясным и солнечным, и я с восторгом предвкушал новую восхитительную встречу. И пусть утром мне и не удалось повидать миссис Кавендиш, зато после обеда мы вдвоем совершили упоительную прогулку по окрестному лесу и вернулись домой только к вечернему чаю.

Джон поджидал нас в холле и сразу же увлек за собой в курительную. По его лицу я понял: что-то стряслось. Когда мы вошли, он плотно закрыл дверь.

– Слушай, Мэри, произошла чертовски неприятная история. Эви повздорила с Альфредом Инглторпом и отказалась от места.

– Наша Эви? Уходит?

Джон угрюмо кивнул:

– Вот именно. Видишь ли, она пошла к маменьке и… Да вот и она, пусть сама расскажет.

В комнату, неся в руке небольшой чемодан, вошла мисс Говард. Губы ее были крепко сжаты, она была взволнована, но преисполнена бойцовского духа и словно бы ощетинилась.

– Во всяком случае, я высказала ей в глаза все, что думаю! – выпалила она.

– Эвелин, дорогая, не может этого быть! – воскликнула миссис Кавендиш.

Мисс Говард кивнула с видом мрачного удовлетворения.

– Еще как может! Боюсь, Эмили пришлось выслушать от меня кое-что неприятное. Такое она не скоро сможет забыть и простить. Пускай, лишь бы только она дала себе труд задуматься над моими словами. А пока что с нее как с гуся вода. Я так прямо и выложила: «Эмили, вы старая женщина, а в народе говорят, что нет хуже дурака, чем старый дурень. Этот проходимец моложе вас на двадцать лет, и не обольщайтесь: он женился на ваших деньгах. Что ж, постарайтесь по крайней мере держать его в ежовых рукавицах. Молоденькая жена фермера Райкса – лакомый кусочек. Поинтересуйтесь у своего драгоценного Альфреда, почему он безвылазно торчит у них на ферме». Ух, как же она разозлилась! Ну, другого я и не ожидала. Поэтому и решила высказать все как на духу: «Мой долг – предупредить вас, пусть вам и горько это слушать. У этого типа один интерес: нельзя ли вас укокошить в вашей же постели и выйти сухим из воды. Он опасен, и вам меня не разубедить. Говорите, что хотите, но запомните мои слова: он коварный мерзавец!»

– И что же она ответила?

Мисс Говард скорчила в высшей степени выразительную гримасу.

– Милый Альфред… Душка Альфред… Злые языки… Злая женщина… Оклеветать ее дорогого мужа! Чем скорее я покину этот дом, тем лучше. Что ж, вот я его и покидаю!

– Но не так же сразу! Неужели вы уедете прямо сейчас?

– Сию минуту!

Мы могли лишь сидеть и молча смотреть на нее во все глаза. Убедившись, что уговоры бесполезны, Джон Кавендиш отправился на поиски расписания поездов. Жена последовала за ним, обронив напоследок, что миссис Инглторп следовало бы прислушаться к мнению Эви.

Стоило ей выйти из комнаты, как выражение лица мисс Говард изменилось. Она стремительно наклонилась ко мне.

– Мистер Гастингс, вы кажетесь порядочным человеком. Могу я вам довериться?

Признаться, я был ошеломлен. Она положила руку мне на плечо и понизила голос до шепота.

– Присмотрите за ней, мистер Гастингс. За моей бедной Эмили. Они все здесь хищники. Все, как один. О, я знаю, о чем говорю. Все они в затруднительном положении. Каждый пытается вытянуть из нее деньги. Я защищала ее как могла, а теперь, когда я не в силах им помешать, они ее облапошат.

– Полно, мисс Говард, – пробормотал я. – Разумеется, обещаю сделать все, что в моих силах, но право же, я уверен, что сейчас за вас говорят обида и усталость.

Она прервала меня, зловеще помахивая указательным пальцем.

– Молодой человек, уж поверьте моим словам. Я ведь прожила на свете куда больше, чем вы. Все, о чем я прошу: держите ухо востро. Вскоре вы поймете, что я имела в виду.

Из окна доносилось тарахтение мотора. Услышав голос Джона, мисс Говард встала и направилась к двери. Уже взявшись за ручку, она обернулась и со значением кивнула мне.

– И прежде всего, мистер Гастингс, не спускайте глаз с этого дьявола – ее муженька!

На дальнейшие объяснения времени уже не оставалось. Мисс Говард окружили домочадцы, слова прощания перемежались протестующими возгласами.

Инглторпы так и не появились.

Когда автомобиль уехал, миссис Кавендиш внезапно отделилась от группы провожающих и побежала через подъездную аллею к лужайке, навстречу высокому бородатому человеку, направлявшемуся к дому. Я заметил, что когда она протянула ему руку, ее щеки порозовели.

– Кто это? – резко спросил я в приступе инстинктивного недоверия к незнакомцу.

– Доктор Бауэрштейн, – коротко ответил Джон.

– И кто же он такой, этот доктор Бауэрштейн?

– Он поселился в нашей деревне, когда врачи прописали ему полный покой после какого-то тяжелого нервного расстройства. Сам он из Лондона. Башковитый парень. Говорят, он один из крупнейших мировых экспертов по редким ядам.

– И большой поклонник нашей Мэри, – невинно ввернула резвушка Синтия.

Джон нахмурился и поспешил сменить тему разговора.

– Пройдемся и потолкуем, Гастингс. Все это чертовски неприятно. У Эви под языком всегда полно колючек, но в целой Англии не сыскать более преданного друга.

Мы зашагали в сторону деревни, сперва по парковой аллее, а дальше через рощу, служившую границей поместья.

Уже на обратном пути, минуя очередную калитку в живой изгороди, мы повстречали молодую женщину. Проходя мимо, она с улыбкой кивнула нам и я не смог сдержать восхищения ее броской цыганской красотой.

– Ну до чего же хороша!

Лицо Джона окаменело.

– Это миссис Райкс.

– Та самая, о которой мисс Говард…

– Та самая! – довольно грубо оборвал меня он.

Я подумал о седовласой старухе, самодержавно правившей в огромном доме, вспомнил смазливое личико, одарившее нас призывной улыбкой, и смутное предчувствие несчастья коснулось меня. Но тогда я от него отмахнулся.

– Все-таки Стайлз – замечательное старинное поместье, – заговорил я с Джоном.

Он кивнул, но вид у него был угрюмый.

– И это прекрасное имение когда-нибудь будет моим. Мне не пришлось бы дожидаться столько лет, если бы отец поступил достойно и составил надлежащее завещание. Не пришлось бы сейчас выгадывать каждый грош.

– Разве вы стеснены в средствах?

– Дорогой Гастингс, вам-то я могу признаться, что я в одном шаге от полного разорения.

– Почему не попросите помощи у брата?

– У кого – у Лоуренса? Он истратил все до последнего пенни на издание своих никчемных стишков в роскошных переплетах. Нет, мы с ним оба нищие. Сказать по правде, мать всегда проявляла исключительную щедрость. Но так было раньше. А с тех пор, как она вышла замуж, конечно… – Он умолк и нахмурился.

В первый раз я почувствовал, что с уходом Эвелин Говард обстановка в Стайлз-Корте неуловимо изменилась.

Ее присутствие создавало ощущение надежности и неуязвимости. Теперь эта броня была разрушена, и сам воздух, казалось, наполнился подозрением. В памяти вдруг всплыло лицо доктора Бауэрштейна, вызвавшее у меня такую антипатию. Безотчетное недоверие ко всем и ко всему заполнило мой разум. И на краткий миг его коснулась тень грядущего зла.

Глава 2

События 16 и 17 июля

Я прибыл в Стайлз пятого июля. Теперь пришла пора поведать о том, что произошло шестнадцатого и семнадцатого числа того же месяца. Для удобства читателя перескажу события тех дней во всех подробностях. Они были выявлены впоследствии на судебном процессе, в ходе долгих и утомительных перекрестных допросов.

Спустя пару дней после своего отъезда Эвелин Говард написала мне и сообщила, что устроилась сиделкой в большом госпитале в Ми́ддлингеме. Этот фабричный городок находился примерно в пятнадцати милях от Стайлза. Мисс Говард умоляла немедленно сообщить ей, если мне покажется, что миссис Инглторп склонна помириться.

Я очень приятно проводил время и единственным обстоятельством, омрачавшим эти безоблачные дни, было неизменное и, на мой взгляд, совершенно необъяснимое предпочтение, которое миссис Кавендиш отдавала обществу доктора Бауэрштейна. Чем приворожил ее этот тип, сущая загадка, но она постоянно приглашала его в Стайлз и частенько они совершали весьма продолжительные совместные прогулки.

Шестнадцатое июля пришлось на понедельник. Денек выдался суматошный. В субботу открылся долгожданный благотворительный базар, а торжественный концерт вечером шестнадцатого завершал это мероприятие. Гвоздем программы должна была стать патриотическая декламация миссис Инглторп, которая собиралась прочесть стихотворение о войне. С самого утра мы занимались обустройством и украшением зала в деревенском клубе, где ожидалось представление. Обедали поздно, а потом посидели в саду. Я обратил внимание на странное поведение Джона: он будто места себе не находил, метался туда-сюда.

После чая миссис Инглторп прилегла отдохнуть и набраться сил перед вечерними трудами, а я пригласил Мэри Кавендиш на партию в теннис.

Незадолго до семи миссис Инглторп позвала нас в дом, чтобы мы успели поужинать – ужин подавали раньше обычного. Мы торопливо переоделись, и еще до окончания трапезы автомобиль призывно гудел под окнами.

И вот уж все позади. Концерт имел большой успех, а выступление миссис Кавендиш снискало бурные овации. Синтию, которая принимала участие в живых картинах, партнеры по сцене пригласили на вечеринку после представления. Так что в Стайлз с нами она не вернулась, заночевав у одной из подруг.

Семнадцатого июля миссис Инглторп, немного переутомившись накануне, завтракала в постели, но уже половине первого сошла вниз в самом бодром расположении духа и утащила нас с Лоуренсом на званый обед.

– Весьма любезно со стороны миссис Роллстон пригласить нас. Это, знаете ли, сестра леди Тэдминстер. Роллстоны – одно из старейших английских семейств, они высадились вместе с Вильгельмом Завоевателем [Речь идет о норманнском вторжении в Англию в 1066. Возглавивший его герцог Вильгельм Нормандский (1028–1087), носил прозвище «Завоеватель» и стал английским королем Вильгельмом I].

Мэри в гости не поехала, сославшись на более раннюю договоренность с доктором Бауэрштейном.

Отобедали мы на славу, а когда отправились в обратный путь, Лоуренс предложил сделать крюк в Тэдминстер, до которого было меньше мили, и навестить Синтию в ее аптеке. Миссис Инглторп заявила, что это отличная идея, но поскольку ей предстоит написать несколько писем, она подбросит нас до госпиталя и уедет, а мы сможем вернуться вместе с Синтией на двуколке.

Бдительный привратник отказывался нас впустить, пока Синтия лично не поручилась за нас. В длинном белом халате вид у нее был еще более свежий и очаровательный, чем всегда. Она проводила нас в свое святилище и познакомила с коллегой-фармацевтом. Эту особу, внушившую нам благоговейный трепет, Синтия непочтительно величала «Крутышкой».

– До чего же много здесь всяких склянок! – воскликнул я, переступив порог комнаты. – Неужели вы точно знаете, что в какой находится?

– Каждый раз одно и то же! – простонала Синтия. – Мы уже подумываем учредить специальный приз для первого посетителя, который придумает что-нибудь новенькое. Я даже знаю вашу следующую реплику: «И сколько человек вы уже отравили?»

Посмеявшись, я признался, что собирался сказать именно это.

– Народ, если бы вы знали, как чертовски легко совершить роковую ошибку и случайно отравить пациента, вы бы не шутили на эту тему. Давайте-ка лучше выпьем чаю. Вон в том шкафу у нас припрятаны всякие лакомства. Нет, Лоуренс, не в этом – здесь мы как раз держим яды. Я имела в виду тот, здоровенный.

Мы премило поболтали за чаем, а потом помогли Синтии вымыть посуду. Едва успели убрать последнюю ложку, как в дверь постучали. Улыбки мигом исчезли с лиц хозяек, сменившись суровым и неприступным выражением.

– Войдите, – произнесла Синтия сухим официальным тоном.

Вошла молоденькая, явно запуганная до последней степени санитарка и протянула Крутышке какую-то бутылочку. Та жестом переадресовала ее Синтии, отпустив при этом довольно загадочное замечание: «На самом деле сегодня меня здесь нет».

Синтия осмотрела склянку с видом непреклонного судьи.

– Это следовало принести еще утром.

– Сестра передает свои глубочайшие извинения. Она забыла.

– Сестре следует ознакомиться с правилами, вывешенными на дверях.

По лицу бедной санитарочки было ясно, что она ни за какие коврижки не станет передавать подобный ответ своей грозной начальнице.

– Стало быть, лекарство будет готово только завтра, – заключила Синтия.

– Очень вас прошу! Нельзя ли все-таки этим вечером?

– Что ж, – милостиво снизошла Синтия, – сейчас мы, конечно, очень заняты, но если удастся выкроить минутку, я этим займусь.

Как только за маленькой санитаркой закрылась дверь, Синтия живенько достала с полки какую-то банку и одним махом наполнив склянку до краев, поставила ее на выдвижной столик окошка выдачи препаратов.

Я расхохотался.

– Не даете им спуску?

– Вот именно. А теперь прошу на балкон, оттуда наш госпиталь как на ладони.

Я последовал за Синтией и ее подругой и добросовестно обозрел все корпуса. Лоуренс замешкался в провизорской на пару минут, но Синтия окликнула его с балкона, и вскоре он к нам присоединился. Наконец девушка взглянула на часы.

– На сегодня все, Крутышка?

– Да, как будто бы.

– Чудненько. Тогда закрываем лавочку.

В тот день мне довелось увидеть Лоуренса совсем в ином свете. Сойтись с ним поближе было куда труднее, нежели с Джоном. Он был полной противоположностью своего брата практически во всем и отличался невероятной замкнутостью и застенчивостью. Тем не менее, было в его манерах своеобразное обаяние. Без сомнений, человек, которому он позволит по-настоящему себя узнать, не сможет не проникнуться к нему глубокой привязанностью. Мне всегда казалось, что с Синтией он ведет себя довольно скованно, а она, со своей стороны, его как будто стесняется. Однако сегодня оба веселились и непринужденно болтали друг с другом, как парочка детишек.

Когда мы ехали через деревню, я вспомнил, что мне нужны марки, так что мы подкатили к почте.

Выходя из отделения, в дверях я столкнулся с каким-то коротышкой. Посторонившись, я начал было извиняться, как вдруг с восторженным возгласом он сжал меня в объятиях и пылко расцеловал в обе щеки.

– Мон ами, Гастингс! – он чуть не плакал от счастья. – Неужели передо мной мой милый друг Гастингс?

– Пуаро! – воскликнул я и увлек его за собой к двуколке. – Вот удача, мисс Синтия! Это же мой давний приятель Пуаро, с которым мы не виделись много лет!

– А мы знакомы с мсье Пуаро, хоть я и понятия не имела, что он ваш старый друг, – весело отвечала Синтия.

– О, я действительно имел честь быть представленным мадемуазель Синтии, – чопорно заметил Пуаро. – Я здесь пользуюсь благодетельным гостеприимством доброй миссис Инглторп. – И в ответ на мой озадаченный взгляд пояснил: – Да, друг мой, она любезно приютила семерых бельгийцев, которые – увы, не по своей воле – покинули родную землю. Мы, несчастные изгнанники, всегда будем вспоминать нашу покровительницу добрым словом.

Пуаро был человек в высшей степени примечательный. В нем было едва ли больше пяти футовов и четырех дюймов, но держался он с исключительным достоинством. Голову, формой своей поразительно напоминавшую яйцо, он неизменно склонял чуть-чуть набок. Напомаженные усы были закручены вверх на армейский манер. Он отличался невероятной аккуратностью в одежде: уверен, пылинка на сюртуке причинила бы ему больше страданий, нежели пулевое ранение.

А между тем этот чудаковатый щеголь – ныне, как я с болью в сердце подметил, припадавший на одну ногу – в свое время был одним из самых прославленных сотрудников бельгийской полиции. Его фантастическое детективное чутье помогло ему с блеском раскрыть несколько весьма громких и запутанных преступлений.

Пуаро показал мне домик на краю деревни, в котором обитали бельгийские беженцы, и взял с меня обещание навестить его как можно скорее. Со шляпой в руках он галантно поклонился Синтии, и мы укатили.

– Какой же он лапочка! – воскликнула Синтия. – Подумать только, оказывается, вы давно знакомы.

– Сами того не зная, вы общались со знаменитостью! – заявил я.

И до самого дома развлекал их рассказами о различных подвигах и триумфах Эркюля Пуаро, так что вернулись мы в превосходном настроении.

Когда мы вошли в холл, из своего будуара выглянула миссис Инглторп. Она явно была чем-то раздосадована, лицо налилось гневным румянцем.

– А, это вы, – уронила она неприветливо.

– Что-то случилось, тетя Эмили? – робко спросила Синтия.

– Не говори глупостей. Что, по-твоему, могло случиться? – набросилась на девушку миссис Инглторп, но тут ей на глаза попалась горничная До́ркас, которая направлялась в столовую. Хозяйка велела ей занести в будуар несколько почтовых марок.

– Слушаюсь, мэм. – Помедлив, пожилая служанка добавила: – Может быть, вам стоит прилечь, мэм? Очень уж у вас утомленный вид.

– Пожалуй, ты права, Доркас… впрочем нет, не сейчас. Нужно написать несколько писем до отправки вечерней почты. В моей спальне разожгли камин, как я просила?

– Да, мэм.

– В таком случае, я отправлюсь спать сразу после ужина.

Она снова скрылась в будуаре. Синтия проводила ее взглядом.

– Ну и ну! И что это, по-твоему, значит? – обратилась она к Лоуренсу.

Тот словно бы и не слышал вопроса – круто развернулся и вышел из дома.

Я предложил Синтии сыграть до ужина партию в теннис. Она согласилась и я помчался наверх за ракеткой. Навстречу по лестнице спускалась миссис Кавендиш. Возможно, воображение у меня разыгралось, но и она показалась мне необычайно взволнованной.

– Как ваша прогулка с доктором Бауэрштейном? Хорошо провели время? – осведомился я, так безразлично, как только мог.

– Я никуда не ходила, – резко сказала она. – Вы не видели миссис Инглторп?

– Она у себя в будуаре.

Ее рука нервно стиснула перила, казалось, Мэри набирается решимости для какого-то отчаянного поступка. Затем она быстрым шагом проследовала мимо меня, пересекла холл и вошла в будуар, тщательно закрыв за собой дверь.

Спустя несколько минут я уже спешил на теннисный корт. Мой путь пролегал мимо распахнутых настежь окон будуара, и я невольно подслушал обрывок разговора. Мэри Кавендиш спросила тоном человека, который из последних сил сдерживается, чтобы не закричать:

– Значит, вы не покажете его мне?

На что миссис Инглторп ответила:

– Мэри, дорогая, оно не имеет никакого отношения к тому делу.

– В таком случае можете смело показать мне его.

– Повторяю, это вовсе не то, что ты думаешь. Это вообще никак тебя не касается.

– Ну, кто бы сомневался, – сказала Мэри с растущим ожесточением в голосе. – Мне следовало знать, что вы приметесь его выгораживать.

Синтия, поджидавшая на корте, встретила меня возбужденным восклицанием:

– Слушайте! Тут, оказывается, был жуткий скандал! Я насела на Доркас и та проболталась!

– Кто с кем поскандалил?

– Тетя Эмили с этим типом! От души надеюсь, что она наконец прозрела!

– Значит, Доркас присутствовала при ссоре?

– Конечно нет! Она как бы случайно оказалась у дверей, за которыми разразилась супружеская сцена в лучших традициях жанра. Хотела бы я знать, в чем там дело!

Я вспомнил цыганистую красоту миссис Райкс и предостережения Эвелин Говард, но благоразумно помалкивал, пока Синтия перебирала все возможные гипотезы, радостно приговаривая: «Теперь-то она прогонит его взашей и пикнуть не даст!»

Мне не терпелось обсудить новости с Джоном, но тот как сквозь землю провалился. Очевидно, возникло какое-то неотложное дело. Я честно пытался забыть подслушанный диалог, но горькие слова Мэри Кавендиш не шли у меня из головы. Что же могло так ее расстроить?

Спустившись к ужину, я застал в гостиной мистера Инглторпа. Лицо его было таким же непроницаемым, как и всегда, и вновь меня поразила фантасмагорическая чужеродность этого субъекта.

Миссис Инглторп присоединилась к обществу последней. Она по-прежнему выглядела взбудораженной, и на протяжении всей трапезы за столом царило неловкое молчание. В особенности тихим был Инглторп: сегодня он не окружал жену знаками внимания, не подкладывал ей за спину подушечки – словом, изменил обычной роли преданного супруга. Сразу после ужина миссис Инглторп снова удалилась в будуар.

– Пришли мой кофе туда, Мэри, – распорядилась она. – У меня осталось всего несколько минут до вечерней почты.

Мы с Синтией уселись у открытого окна гостиной. Мэри Кавендиш принесла нам кофе. Она явно нервничала.

– Зажечь вам свет, молодежь, или хотите посумерничать? – спросила она. – Синтия, отнесешь кофе миссис Инглторп? Я сейчас налью.

– Не беспокойтесь, Мэри, я сам все сделаю – вмешался Инглторп. Он налил кофе и вышел из комнаты, бережно неся чашку перед собой.

Лоуренс удалился следом, а миссис Кавендиш присоединилась к нам в нашем уютном уголке.

Какое-то время мы хранили молчание. Была чудесная ночь, теплая и безветренная. Миссис Кавендиш вяло обмахивалась пальмовым веером.

– Слишком уж жарко, – пробормотала она. – Не миновать нам грозы.

Увы, подобные мгновения, исполненные гармонии и неги, не могут длиться долго. Мой рай был грубо разрушен звуками голоса, раздавшегося в холле. Я слишком хорошо знал, кому принадлежит этот ненавистный голос!

– Доктор Бауэрштейн! – воскликнула Синтия. – Ну и чудно́е же время он выбрал для визита!

Я ревниво покосился на Мэри Кавендиш, но та и бровью не повела, нежная бледность ее лица ничуть не изменилась.

Спустя несколько мгновений Альфред Инглторп провел доктора в гостиную – вопреки шутливым возражениям, что такому бродяге, как он, в приличном обществе не место. Бауэрштейн и впрямь представлял собой жалкое зрелище, будучи с головы до ног заляпан грязью.

– Чем это вы занимались, доктор? – воскликнула миссис Кавендиш.

– Примите мои извинения. Я вовсе не собирался вторгаться к вам, но мистер Инглторп настоял.

– Да уж, Бауэрштейн, видок у вас плачевный, – произнес Джон, появляясь в гостиной следом. – Пейте кофе и рассказывайте, что с вами приключилось.

– Благодарю, с удовольствием.

Удрученно посмеиваясь над собой, доктор поведал, как обнаружил в каком-то труднодоступном месте редкий вид папоротника, пытаясь добыть его, поскользнулся и постыднейшим образом шлепнулся в грязный пруд.

– Я успел немного обсохнуть на солнце, но, конечно, выгляжу совершенным чучелом, – заключил он.

В этот момент из холла донесся голос миссис Инглторп, которой зачем-то понадобилась Синтия. Девушка поспешила на ее зов.

– Возьми-ка мой бювар, дорогая. Я иду спать.

Двери в холл были открыты настежь. Когда Синтия поднялась с места, я встал, а Джон стоял совсем рядом. Таким образом, сразу трое свидетелей могли поклясться, что миссис Инглторп в этот момент держала в руках чашку с еще не тронутым кофе.

Для меня приятный вечер был безнадежно испорчен присутствием доктора Бауэрштейна. Казалось, этот человек никогда не уйдет. Наконец он поднялся, и я вздохнул с облегчением.

– Прогуляюсь с вами до деревни, – сказал мистер Инглторп. – Нужно обсудить счета с земельным агентом. – Он повернулся к Джону. – Пусть никто меня не дожидается. Я возьму ключ от входной двери.

Глава 3

Страшная ночь

Чтобы прояснить эту часть моего повествования, прилагаю план второго этажа поместья Стайлз-Корт. Обращаю внимание читателя, что в комнаты прислуги из левой части здания ведет отдельная дверь. Эти служебные помещения не имеют сообщения с правым крылом, где расположены комнаты Инглторпов.

Посреди ночи меня разбудил Лоуренс Кавендиш – крайне встревоженный, со свечой в руке. Я сразу понял, что стряслось нечто из ряда вон выходящее.

– В чем дело? – спросил я, садясь в постели и пытаясь собраться с мыслями.

– Мы боимся, что с мамой случилась беда. Похоже, у нее что-то вроде припадка. А она, как назло, заперлась изнутри.

– Иду сейчас же.

Спрыгнув с кровати и на ходу натягивая халат, я поспешил за Лоуренсом через коридор и галерею в правое крыло дома. У двери в спальню миссис Инглторп к нам присоединились Джон и пара насмерть перепуганных служанок.

– Что же нам делать, как по-твоему? – обратился к брату Лоуренс, и я подумал, что никогда еще присущая его характеру нерешительность не проявлялась так заметно.

Джон яростно подергал ручку двери, но это не возымело никакого эффекта. Очевидно, дверь была заперта изнутри на замок, или даже на задвижку. Тем временем все домочадцы были уже на ногах. Из спальни доносились душераздирающие стоны. Нельзя было терять ни минуты.

– Сэр, попробуйте попасть к ней через комнату мистера Инглторпа!– вскричала Доркас. – Ах, бедняжка, как же она там мучается!

Внезапно я понял, что из всех обитателей дома не видно и не слышно одного лишь Альфреда Инглторпа. Джон отворил дверь его спальни. Там царила кромешная тьма, но Лоуренс осветил все углы свечой. Ни малейшего следа присутствия хозяина, постель даже не смята.

Мы кинулись к смежной двери, но и она оказалась заперта со стороны спальни миссис Инглторп. Положение было отчаянным.

– Господи, как же нам быть, сэр? – причитала Доркас.

– Попытаемся выломать двери, что же нам еще остается. Но это дело нелегкое, – вздохнул Джон. – Вот что: пошлите кого-то из горничных вниз разбудить Бэйли, и пусть он немедленно отправляется за доктором Уилкинсом. А мы тем временем займемся дверями. Погодите-ка, я вспомнил: ведь из комнаты Синтии тоже можно попасть к матери?

– Да, сэр, но эта дверь всегда заперта на задвижку, ее никогда не открывали.

– Надо все-таки проверить.

Джон помчался по коридору к спальне Синтии.

Мэри Кавендиш уже находилась там, тщетно пытаясь разбудить девушку. Но у Синтии, видимо, сон был на редкость крепкий. Спустя пару мгновений Джон вернулся.

– Бесполезно. Там тоже заперто. Что ж, будем ломать внутреннюю дверь: она выглядит податливее, чем та, коридорная.

Мы дружно налегли на дверь и попытались ее высадить. Дверная коробка была сработана на совесть и долго сопротивлялась нашим усилиям. Наконец она затрещала под натиском и дверь с оглушительным грохотом распахнулась.

Всей гурьбой мы ввалились в спальню, причем Лоуренс по-прежнему сжимал в руке свечу. Миссис Инглторп содрогалась на постели в сильнейших конвульсиях. Рядом с кроватью валялся ночной столик, должно быть, опрокинутый во время припадка. Но когда мы вошли, судороги прекратились и бедная женщина обессиленно откинулась на подушки.

Джон бросился через всю комнату к газовому рожку и зажег свет. Снарядив горничную Энни в столовую за бренди, он склонился над матерью. Тем временем я отпер дверь в коридор.

Члены семейства больше явно не нуждались в моих услугах. Я повернулся к Лоуренсу, чтобы спросить, не пора ли мне незаметно исчезнуть, но слова застыли у меня на губах. Никогда прежде мне не доводилось видеть человека, объятого таким неописуемым ужасом. Лицо было белым как мел, рука со свечой дрожала так, что воск то и дело с треском проливался на ковер. В глазах застыла паника, или какое-то сходное чувство, они неподвижно смотрели в одну точку поверх моей головы. Я невольно проследил за его взглядом, но не увидел ничего, что могло бы вызвать такую ошеломительную реакцию. В камине дотлевали угольки, а на каминной полке выстроились в ряд разные безделушки. Все выглядело абсолютно невинно.

В жестоких мучениях миссис Инглторп, видимо, наступило затишье. Она даже смогла заговорить – отрывистыми короткими фразами, то и дело хватая ртом воздух.

– Мне уже лучше… как глупо было… запирать двери…

На кровать упала тень, и я поднял глаза. У двери стояла Мэри Кавендиш, обхватившая за плечи Синтию. Казалось, она поддерживает девушку, чтобы та не упала. Синтия явно была не в себе и мало что соображала. Ее лицо пылало, она несколько раз зевнула.

– Бедняжка Синтия, она так напугана, – тихонько сказала миссис Кавендиш.

На Мэри был белый халат, в котором она работала на ферме, и я понял что сейчас гораздо позднее, чем я воображал. Только теперь я заметил, что за оконными шторами пробивается рассвет и что часы на каминной полке показывают без чего-то пять.

От жуткого сдавленного вопля со стороны постели у меня кровь застыла в жилах. Передышка кончилась и несчастная старуха корчилась в новом приступе конвульсий. Эти спазмы, видимо, были еще мучительнее предыдущих. Не зная, как их облегчить, мы беспомощно толпились вокруг кровати. Последняя судорога изогнула тело страдалицы так, что какое-то время она опиралась только на пятки и затылок. Тщетно Джон и Мэри пытались влить в нее еще немного бренди. Минуты шли… Очередной пароксизм – и тело снова выгнулось дикой дугой.

В комнату решительным шагом вторгся доктор Бауэрштейн и застыл рядом с нами. В тот же миг, впившись взглядом в доктора, миссис Инглторп прохрипела:

– Альфред… Альфред… – и вытянулась на постели без малейших признаков жизни.

Бауэрштейн бросился к ней, схватил за руки и принялся энергично сгибать их и разгибать – я сообразил, что это приемы искусственного дыхания. Не прекращая своих манипуляций, он отдал слугам несколько отрывистых приказов. Повинуясь властном жесту доктора, мы попятились к дверям и уже оттуда зачарованно следили за его попытками спасти умирающую. Кажется, уже тогда все мы в глубине души осознавали их безнадежность. А по лицу Бауэрштейна я понял, что он и сам не питает на этот счет никаких иллюзий.

Наконец он распрямился и удрученно покачал головой. В этот момент в коридоре раздался топот и в спальню вбежал суетливый низенький толстячок – личный врач миссис Инглторп, доктор Уилкинс.

В нескольких словах Бауэрштейн пояснил, что проходил мимо парковых ворот, когда оттуда выехала машина, посланная за доктором Уилкинсом, и, узнав, в чем дело, со всех ног побежал в дом. Потом обреченно махнул рукой в сторону тела, распростертого на постели.

– Оч-чень грустно. Весь-ма прискорбно, – пробормотал доктор Уилкинс. – Бедняжка! Вечно так утруждала себя, так перенапрягалась – вопреки моим рекомендациям! Я предупреждал ее! Сердце было далеко не в порядке! «Поберегите себя»! – да, именно так я ей и говорил! – «Поберегите себя!» Но куда там! Ее стремление к добрым делам было неукротимым! Вот организм и не выдержал. Организм взбун-то-вался!

На протяжении этого монолога, я заметил, как доктор Бауэрштейн сверлит местного эскулапа взглядом. Настойчиво и веско Бауэрштейн произнес:

– Конвульсии были необычайно сильны, доктор Уилкинс. Жаль, что вы не успели засвидетельствовать это лично. Подобные спазмы не соответствуют признакам инфаркта – скорее, они похожи на столбняк или эклампсию.

– А-а! – протянул доктор Уилкинс с умным видом.

– Нам лучше переговорить с глазу на глаз, – Бауэрштейн обратился к Джону. – Вы не возражаете?

– Конечно, как скажете.

Все вышли в коридор, оставив докторов наедине. Дверь закрылась и я отчетливо услышал, как в замке повернулся ключ.

Медленно мы спускались по лестнице. Я чувствовал необыкновенное возбуждение. Без хвастовства скажу, что обладаю незаурядным дедуктивным талантом, и поведение доктора Бауэрштейна породило в моем мозгу целый вихрь самых диких и невероятных гипотез. Мэри Кавендиш коснулась моей руки.

– В чем дело? Почему доктор Бауэрштейн ведет себя так странно?

Я пристально посмотрел на нее.

– Сказать вам, что я думаю?

– Конечно!

Я огляделся, но нас вроде бы никто не мог подслушать, остальные находились слишком далеко. Понизив голос до шепота, я продолжал: – Должно быть, ее отравили! Уверен, доктор Бауэрштейн подозревает именно это.

– Отравили?!

Мэри отшатнулась к стене, зрачки ее расширились от ужаса. И вдруг она закричала так пронзительно, что я вздрогнул:

– Нет! Нет! Этого не может быть!

Отвернувшись, она стремглав бросилась вверх по лестнице. Опасаясь, как бы ей не стало дурно, я побежал за ней, но догнал только в галерее. Смертельно бледная, она привалилась спиной к перилам, но от моей помощи отмахнулась почти раздраженно.

– Не надо, не трогайте меня. Я хочу побыть одна. Дайте мне пару минут. Я должна немного успокоиться. Пожалуйста, ступайте к остальным.

Я нехотя повиновался. Джон и Лоуренс сидели внизу в столовой. Мне пришлось разделить с ними несколько минут совместного молчания. Я прервал его вопросом, который, уверен, интересовал нас всех:

– А где же мистер Инглторп?

Джон медленно покачал головой.

– Где бы он ни был, в доме его нет.

Наши взгляды встретились. Где же, в самом деле, Альфред Инглторп? Его отсутствие было странным и необъяснимым. Мне вспомнились предсмертные слова миссис Инглторп. Что они значили? Что еще она могла бы нам сказать, если бы успела?

Наконец мы услышали, что наши доктора спускаются вниз. На бородатом лице Бауэрштейна нельзя было прочесть ни единой эмоции. Он явно решил держаться на заднем плане, уступив главную роль Уилкинсу. А того прямо-таки распирало от радостного возбуждения и чувства собственной значимости, хоть он и пытался сохранить подобающую случаю личину сдержанного профессионализма.

– Мистер Кавендиш, мне нужно ваше разрешение на вскрытие.

Лицо Джона передернулось.

– Разве это так уж необходимо? – мрачно спросил он.

– Абсолютно необходимо, – подал голос доктор Бауэрштейн.

– То есть, вы хотите сказать…

– То есть, я хочу сказать, что ни я, ни доктор Уилкинс в данных обстоятельствах не вправе подписать свидетельство о смерти.

Джон опустил голову.

– Что ж, полагаю, мне остается только дать свое согласие.

– Благодарю вас, – бодро сказал доктор Уилкинс. – Мы предполагаем провести аутопсию завтра вечером. – Он посмотрел в окно, откуда лился утренний свет и поправился: – Точнее, уже сегодня вечером. И, вы уж не взыщите, в такой ситуации никак не обойтись без процедуры дознания. Но не стоит переживать! Как правило, это простая формальность.

Наступила пауза, а затем доктор Бауэрштейн вытащил из кармана два ключа и протянул их Джону.

– Вот ключи от смежных спален. Я запер обе, и, по моему мнению, лучше им пока оставаться запертыми.

И на этом доктора откланялись.

В голове моей вертелась одна идея, и я чувствовал, что настал момент ее обсудить. Но только с предельной осторожностью. Я знал, что Джон испытывает ужас перед оглаской. Он был беспечным оптимистом, предпочитающим прятать голову в песок, лишь бы не замечать грядущих осложнений. Его будет нелегко убедить в преимуществах моего плана. Лоуренс, в свою очередь, был менее консервативен и обладал куда более развитым воображением. Я надеялся обрести в его лице союзника. В любом случае, мешкать нельзя. Пора брать штурвал в свои руки.

– Джон, выслушайте, что я хочу предложить.

– Я весь внимание.

– Помните, я рассказывал вам о своем друге Пуаро? Бельгийце, который поселился здесь у вас? Я еще говорил, что он бывший сыщик, и весьма знаменитый.

– Да, припоминаю.

– Прошу, позвольте пригласить его для расследования этого дела.

– Сейчас? Еще до вскрытия?

– Да, следует действовать как можно скорее, если… если дело нечисто.

– Чушь собачья! – взорвался Лоуренс. – Уверен, это проделки Бауэрштейна! Уилкинс и не думал ни о чем подобном, покуда Бауэрштейн не вбил это ему в башку. У всех гениев есть пунктик, и у Бауэрштейна это яды. Неудивительно, что ему повсюду мерещатся отравители.

Признаться, бурная реакция Лоуренса меня удивила. Он так редко проявлял сильные эмоции.

Джон явно колебался.

– Не могу с тобой согласиться Лоуренс, – наконец сказал он. – Мы должны последовать плану Гастингса, хоть я и предпочел бы выждать какое-то время. Может, еще удастся избежать публичного скандала.

– Нет-нет, вам незачем бояться огласки! – с жаром заверил я. – Пуаро – это воплощенная осмотрительность и деликатность!

– Что ж, будь по-вашему. Даю вам карт-бланш. Хотя если мы правы в своих подозрениях, расследование будет недолгим. Да простит мне Бог, если я возвожу напраслину на невиновного!

Я взглянул на часы. Было шесть утра. Медлить нельзя.

И все же я позволил себе пятиминутную задержку. Драгоценное время я потратил в библиотеке, разыскивая медицинский справочник и статью, в которой описывались симптомы отравления стрихнином.

Глава 4

Пуаро начинает расследование

Деревенский коттедж, в котором разместили бельгийцев, стоял чуть ли не у самых ворот парка. Можно срезать путь, пройдя напрямик по тропинке через некошеную лужайку в излучине подъездной аллеи. Я решил пойти этой дорогой и уже почти добрался до сторожки привратника, как вдруг мое внимание привлекла фигура человека, спешившего к дому. Я узнал мистера Инглторпа. Но где же он был все это время? И как намерен объяснить свое отсутствие?

Увидев меня, он тут же воскликнул:

– Боже мой, какая трагедия! Бедная моя жена! Я только что узнал!

– Но где же вы были? – повторил я вслух вопрос, который занимал меня все это время.

– Де́нби задержал меня допоздна. Когда мы покончили с делами, было уже около часа ночи. Вдобавок оказалось, что я все-таки забыл захватить ключ от входной двери. Мне не хотелось никого будить, так что Денби устроил меня на ночлег у себя.

– А как вы узнали о случившемся?

– Уилкинс позвонил Денби и все ему рассказал. Бедняжечка моя Эмили! Она была такой великодушной… такой самоотверженной! Совсем себя не щадила! И вот результат!

Меня захлестнула волна отвращения. Каким непревзойденным лицемером был этот субъект!

Извинившись, я сказал, что очень спешу, и порадовался, не услышав вопроса, куда я направляюсь.

Вскоре я уже стучал в дверь коттеджа «Околица». Не получив ответа, забарабанил с удвоенной энергией. Окно над моей головой осторожно приоткрылось и оттуда выглянул Пуаро собственной персоной. Увидев меня, он издал удивленное восклицание. В нескольких словах я поведал ему о случившейся трагедии и о том, что требуется его помощь.

– Погодите, мой друг, сейчас я вас впущу и вы сообщите подробности, пока я одеваюсь.

Спустя пару минут он открыл дверь и отвел меня в свою комнату. Там он усадил меня в кресло, и я изложил всю историю, ничего не утаивая и не упуская ни одного обстоятельства, каким бы незначительным оно ни казалось. Тем временем Пуаро с величайшей тщательностью совершал свой туалет, подолгу обдумывая каждое действие и каждую деталь гардероба.

Я рассказал, что случилось ночью после того, как меня разбудили, о предсмертных словах миссис Инглторп, о странной отлучке ее мужа, о подслушанном мною накануне обрывке разговора между Мэри и ее свекровью, о ссоре между миссис Инглторп и Эвелин Говард, а также о подозрениях, которыми поделилась со мной бывшая компаньонка.

Увы, изложить все это четко и последовательно, как подобает истинному детективу, мне не удалось. Я то и дело повторялся, забывал и путал детали, возвращался к событиям, о которых уже рассказывал. Пуаро слушал меня терпеливо, с ласковой улыбкой.

– Сумбур в мыслях, не так ли, мон ами? Не спешите. Вы пережили шок, душа в смятении… вполне естественно. Теперь давайте успокоимся и разложим все факты по полочкам, каждый – на отведенное ему место. Будем анализировать и взвешивать, важное – запоминать, ненужное – отсеивать, вот так (он комично надул гладко выбритые щеки): – Пуфф! Сдуйте прочь всякий вздор!

– Звучит прекрасно, но как же вы определите, что важно, а что нет? По-моему, принять такое решение невозможно, – усомнился я.

Пуаро энергично покачал головой и тут же принялся благоговейно подправлять свои усы.

– Все не так уж страшно. Сами посудите! Один факт влечет за собой другой. Что ж, продолжим. Можем ли мы увязать следующий факт с предыдущим? Шарман! А вот этот маленький фактик? О, как любопытно! Он не подходит! Чего-то не хватает – какого-то пустяка, одного звена в цепи. Мы проверяем. Мы ищем. И эту недостающую деталь, эту, на первый взгляд, ничтожную мелочь, мы помещаем на отведенное ей место! – Пуаро сделал экстравагантный жест рукой. – И вдруг оказывается, что она очень важна! Это потрясающе!

– Ну, раз вы так говорите…

– Ах! – Пуаро с таким свирепым видом погрозил мне пальцем, что я невольно поежился. – Берегитесь! Настоящий детектив никогда не должен говорить: «Ерунда, это не имеет значения. Раз этот факт ни с чем не вяжется, лучше выкинуть его из головы». Этот порочный путь ведет в тупик! Любая мелочь имеет значение!

– Помню, вы всегда это повторяли. Вот почему я перечислил все детали этого дела независимо от того, кажутся они мне важными или нет.

– И я весьма вами доволен. У вас отличная память, вы добросовестно изложили все факты. О порядке, в котором вы их привели, я распространяться не стану – право, это весьма прискорбно! Но сделаю скидку на ваше состояние – вы взволнованы, вы расстроены. Так что прощаю вам и то, что вы упустили один факт первостепенной важности.

– И о чем же я забыл рассказать? – заинтересовался я.

– Вы не сообщили, хорошо ли миссис Инглторп отужинала накануне.

Я изумленно воззрился на него. Видимо, проклятая война погубила мозг гениального сыщика. Но он сосредоточенно счищал невидимые пылинки со своего летнего пальто и не обращал внимания на мой оторопелый вид.

– Не помню, – признался я наконец. – И вообще, не вижу, какое это может иметь…

– А! Вы не видите! Но это имеет принципиальное значение! От этого зависит очень многое!

– Не понимаю, с чего бы это. – Я понемногу начинал раздражаться. – Насколько я помню, она мало ела за ужином. Она была расстроена, и это лишило ее аппетита. Что, в общем-то, выглядело естественно.

– Да, – задумчиво сказал Пуаро. – Это и было вполне естественно.

Он извлек из бюро небольшой чемоданчик, затем повернулся ко мне.

– Что ж, теперь я готов. Теперь мы проследуем в шато́ и изучим все детали на месте. Простите, мон ами, вы, очевидно, одевались второпях, и галстук у вас набок. Позвольте мне…

Быстро и ловко он придал упомянутому предмету гардероба идеальный вид.

– Вуаля! Ну что ж, тронемся в путь!

Мы в резвом темпе покинули деревенскую улочку и свернули на подъездную аллею усадьбы. Здесь Пуаро остановился на мгновение и окинул печальным взором живописные просторы парка, еще переливавшегося капельками утренней росы.

– Ах, красота! Какая красота! И все же, увы, живущая здесь семья пребывает в пучине скорби и отчаяния.

С этими словами он пристально посмотрел на меня, и я ощутил, что невольно краснею от смущения под этим долгим изучающим взглядом.

А была ли семья и впрямь охвачена горем? Так ли уж искренне домочадцы миссис Инглторп оплакивают ее кончину? Я понял, чего не хватает атмосфере Стайлз-Корта – неподдельного душевного тепла. Умершая не владела даром вселять любовь в сердца ближних. Ее смерть могла вызвать у них ужас, потрясение, но никак не глубокую скорбь.

Пуаро, казалось, прочел мои мысли. Он грустно покачал головой.

– Что ж, вы правы, ведь, в конце концов, их не связывали кровные узы. Она была добра и великодушна к этим Кавендишам, но не стала им родной матерью. Голос крови нельзя недооценивать, голос крови никогда не удастся заглушить!

– Пуаро, – не вытерпел я, – признайтесь, бога ради, с чего это вам приспичило узнать, хорошо ли миссис Инглторп поела прошлым вечером? Я все это время ломал голову над вашими словами, но так и не смог сообразить, какое отношение это имеет к расследованию?

Пару минут он хранил молчание, вышагивая рядом со мной. И наконец заговорил:

– Я не против дать объяснения, хоть, как вы знаете, и не люблю раскрывать карты до завершения расследования. На данный момент существует подозрение, что миссис Инглторп умерла от отравления стрихнином, предположительно подмешанным в ее кофе.

– И что из этого?

– Так-так, а в котором часу вам подавали кофе?

– Примерно в восемь.

– Стало быть, выпить его она должна была не позже половины девятого. Ну, или, ненамного позже. Что ж, стрихнин – довольно быстрый яд. Его действие ощущается очень скоро, приблизительно через час после приема. Однако в случае миссис Инглторп симптомы не дают о себе знать до пяти утра: девять часов проходит с момента, когда она сделала последний глоток кофе! С другой стороны, сытная тяжелая пища, принятая в то же время, что и яд, может замедлить его действие, хотя и не на такой срок. Тем не менее, этот фактор нельзя сбрасывать со счетов. Но, по вашим словам, жертва почти ничего не съела за ужином, и все же признаки отравления не проявились до следующего утра! Любопытное обстоятельство, друг мой. Разумеется, кое-что на этот счет мы выясним после вскрытия. А пока просто сделаем заметку на память.

Когда мы приблизились к дому, нам навстречу вышел Джон. Лицо его было осунувшимся и усталым.

– Чертовски неприятная история, мсье Пуаро, – сказал он. – Гастингс объяснил вам, что мы не желаем огласки?

– Всецело вас понимаю.

– Видите ли, пока что это сплошные подозрения. Никаких доказательств.

– Вот именно. Следует соблюдать величайшую осторожность.

Джон достал портсигар и, закурив, взглянул на меня.

– Уже знаете, что этот проходимец Инглторп вернулся?

– Да, я столкнулся с ним у ворот.

Джон швырнул спичку на ближайшую клумбу. Педантичная натура Пуаро была не в силах вынести подобное святотатство, он тут же подобрал ее и аккуратнейшим образом закопал.

– Ума не приложу, как теперь с ним обращаться, – продолжал Джон.

– Едва ли ваше общение продлится слишком долго, – тихонько заметил Пуаро.

Эта загадочная реплика явно поставила Джона в тупик. Все еще размышляя над ее значением, он вытащил из кармана два ключа – те самые, которые передал ему утром доктор Бауэрштейн.

– Покажите мсье Пуаро все, что он захочет увидеть.

– Так эти комнаты заперты? – спросил Пуаро.

– Да, по распоряжению доктора Бауэрштейна.

Пуаро задумчиво кивнул.

– Видимо, он был уверен в своем заключении. Что ж, это весьма облегчает нашу задачу.

Мы вместе поднялись в комнату, где произошла трагедия. Для удобства читателя прилагаю план комнаты с ключевыми предметами меблировки.

Пуаро запер дверь изнутри и приступил к тщательному осмотру комнаты, прыгая от одного предмета обстановки к другому с проворством кузнечика.

Я же остался у двери, опасаясь случайно повредить какую-нибудь улику. Пуаро, однако и не подумал оценить мою предусмотрительность.

– Что это с вами, друг мой? – с удивлением вскричал он. – Чего вы там застыли, как э… как у вас там говорится? Как баран перед новой калиткой?

Я объяснил, что боюсь уничтожить доказательства преступления, к примеру, затереть следы на полу.

– Следы? О чем это вы? Здесь как будто полк солдат протопал. Смело ступайте сюда и помогите мне. А свой чемоданчик я положу вот тут, пока он мне не понадобится.

Он так и сделал, но оказалось, что крышка круглого столика у окна была плохо закреплена, она накренилась и чемоданчик соскользнул на пол.

– Вот так стол! Ах, мой друг, можно жить в большом доме и не иметь комфорта!

Изрекши эту сентенцию, маленький сыщик возобновил свои поиски. Особое внимание он уделил лиловому бювару для бумаг на письменном столе. Из замочка торчал ключ. Пуаро извлек его и вручил мне для осмотра. Однако ничего особенного я в нем не увидел. Это был обычный ключ от йельского замкá [Йельские замки – популярные автоматические замки, придуманные в конце XIX века американскими изобретателями и механиками отцом и сыном Лайнусом Йелем Старшим и Лайнусом Йелем Младшим] на простом проволочном кольце.

Затем Пуаро обследовал косяк взломанной нами накануне двери и убедился, что перед этим она действительно была заперта на задвижку. С той же дотошностью он обозрел дверь, ведущую в спальню Синтии. Как я уже говорил, она тоже была закрыта на засов. Тем не менее Пуаро решил проверить какую-то свою догадку и несколько раз отпер и снова запер дверь. Делал он это с величайшими предосторожностями, стараясь не шуметь. Внезапно что-то в самом механизме задвижки привлекло его внимание. Он скрупулезно ее осмотрел, выхватил из своего чемоданчика пинцет, извлек из механизма какие-то волокна и бережно запечатал их в конвертик из пергаментной бумаги.

На комоде стоял поднос со спиртовкой и маленькой кастрюлькой, на дне которой еще оставалось немного какой-то субстанции темного цвета. Рядом – чашка с блюдцем. Из чашки несомненно что-то пили. Я просто диву давался, как же мне не хватило наблюдательности обратить внимание на этот поднос раньше. Ведь это же настоящая улика!

Пуаро осторожно обмакнул кончик пальца в жидкость, лизнул и скривился.

– Какао… с ромом, если не ошибаюсь.

Затем он опустился на колени перед опрокинутым ночным столиком. На полу у изголовья кровати валялись несколько книг, разбитая настольная лампа, спички, связки ключей и осколки кофейной чашки.

– О, это весьма любопытно! – протянул Пуаро.

– Должен признаться, что не заметил ничего особенно любопытного.

– Правда, не заметили? А вы приглядитесь-ка к лампе: абажур раскололся на две части, они лежат так, как упали. Зато кофейная чашка не просто разбита вдребезги – осколки буквально превратились в пыль!

Я пожал плечами.

– Что ж, должно быть, на них кто-то наступил.

– Совершенно верно, – произнес Пуаро очень странным тоном. – Кто-то наступил на них.

Он поднялся с колен и медленно отошел к каминной полке. Здесь он остановился и принялся рассеянно передвигать безделушки и сувениры, прикасаясь к ним лишь кончиками пальцев и выстраивая в прямую линию. Эта хорошо знакомая мне привычка означала, что Пуаро весьма взволнован.

– Да, мон ами, – наконец заговорил он. – Кто-то наступил на эту чашку и растер осколки в порошок, и сделал он это, потому что в чашке был стрихнин, или, что гораздо серьезнее, потому что стрихнина в ней не было!

У меня не нашлось слов для ответа. Я был абсолютно сбит с толку, но знал, что требовать объяснений сейчас бесполезно.

Через пару минут Пуаро очнулся от своих раздумий и продолжил осмотр комнаты. Он подобрал с пола связку ключей, повертел их, выбрал один, самый новенький и блестящий и сунул в замок лилового бювара. Ключ подошел, Пуаро открыл портфельчик с бумагами и, поколебавшись пару секунд, снова его захлопнул, щелкнул замком, а связку ключей положил в карман вместе с тем ключом, который ранее извлек из замочной скважины бювара.

– У меня нет полномочий просматривать эти бумаги. Но это должно быть сделано как можно скорее!

Затем Пуаро проверил содержимое шкафчика над умывальником. Под окном в левой части комнаты его заинтересовало пятно, еле различимое на темно-коричневом ковре. Пуаро опустился на четвереньки, внимательно его рассмотрел и даже понюхал. Закончил он свои исследования тем, что отлил немного какао из кастрюльки в пробирку и тщательно ее закупорил. И наконец достал из кармана записную книжечку.

– Мы сделали в этой комнате шесть интересных находок, – деловито сказал он. – Мне их перечислить, или вы предпочтете сделать это сами?

– Нет-нет, лучше вы, – поспешно отозвался я.

– Что ж, очень хорошо. Прежде всего, у нас имеется кофейная чашка, растертая в пыль. Во-вторых, бювар с ключом в замке. Пятно на полу – это три.

– Пятно, возможно, появилось раньше, – перебил я.

– Нет, ведь оно все еще слегка влажное и пахнет кофе. Четвертая улика: обрывок какой-то темно-зеленой ткани, всего пара ниточек, но этого вполне достаточно, чтобы установить цвет.

– А! – вскричал я. – Так вот что вы запечатали в конвертик!

– Именно так. Может выясниться, что это нитки были случайно выдернуты из платья миссис Инглторп, в таком случае они не имеют никакого значения. Вскоре мы это узнаем. Ну и, наконец, пятая находка! – Театральным жестом он указал на большое пятно свечного сала на полу у письменного стола. – Это пятно появилось только вчера, в противном случае расторопная горничная немедленно убрала бы его с помощью промокательной бумаги и раскаленного утюга. Однажды с одной из лучших моих шляп случилась такая трагедия… впрочем, не будем отвлекаться.

– Скорее всего, ковер закапали стеарином прошлой ночью. Все были так взволнованы. А может, свечу уронила сама миссис Инглторп.

– Вы принесли в комнату только одну свечу?

– Да, ее держал Лоуренс Кавендиш. Он был очень напуган и все время смотрел сюда, – я кивнул на каминную полку. – Казалось что-то, увиденное на этой полке, буквально парализовало его.

– Любопытно, – уронил Пуаро и быстрым профессиональным взглядом обшарил указанную часть комнаты. – Да, такое поведение и впрямь наводит на размышления, но не его свеча оставила на ковре это большое пятно стеарина, потому что оно белого цвета, а свеча мсье Лоуренса, которую он, как мы видим, позабыл на туалетном столике – розовая. Кроме того, в спальне миссис Инглторп имеется настольная лампа, но не обнаружено ни одного подсвечника.

– И какой же вывод отсюда следует?

Вместо ответа мой друг посоветовал воспользоваться собственными извилинами – весьма раздражающая манера!

– Ну хорошо, а шестая находка? – не отставал я. – Полагаю, это образец из остатков какао?

– Нет, – задумчиво сказал Пуаро. – Я мог бы включить его в список шести находок, но я этого не сделал. Нет, о номере шесть я, пожалуй, пока ничего не скажу.

Он в последний раз окинул взглядом комнату.

– Полагаю, здесь нам уже делать нечего, разве что… – Он пристально уставился на пепел за каминной решеткой. – Огонь горит – и все сжигает дотла. Но если повезет – возможно – посмотрим!

Ловко передвигаясь на четвереньках по каминному коврику, маленький бельгиец с величайшей тщательностью и осторожностью просеял золу в очаге. Внезапно он издал тихий возглас торжества.

– Гастингс, пинцет!

Я тут же передал требуемый инструмент и он бережно извлек из кучки пепла обгоревший клочок бумаги.

– Что вы скажете об этом, мон ами? – воскликнул Пуаро.

Я внимательно осмотрел улику. Бумага была очень плотная, совсем не похожая на почтовую. Вот точное воспроизведение этого обрывка:

– Пуаро! – вскричал я. – Это же фрагмент завещания! [Гастингс узнал неизменную юридическую формулу: «Это есть моя последняя воля и завещание»]

– Ну, разумеется.

Я взглянул на него с подозрением.

– Вижу, вы не удивлены?

– Нисколько. Это я и ожидал найти.

Я молча наблюдал, как он с методичностью, присущей всем его поступкам, прячет свою находку в чемоданчик. А в голове моей крутился целый вихрь мыслей. Что еще за таинственное завещание? И кто его уничтожил? Вероятно, это он оставил пятно стеарина на полу? Допустим. Но как он вообще смог попасть в комнату? Ведь двери были заперты изнутри!

– А теперь, друг мой, нам пора, – бодро прервал мои размышления Пуаро. – Я хочу задать несколько вопросов горничной по имени… Доркас, если я не ошибаюсь.

Мы прошли через комнату Альфреда Инглторпа, и Пуаро задержался здесь для непродолжительного, но весьма основательного осмотра. Выйдя в коридор, мы заперли дверь, как и двери спальни миссис Инглторп чуть ранее.

Пуаро изъявил желание осмотреть будуар, и я проводил его туда, а сам отправился на поиски Доркас.

Однако когда я нашел и привел ее, будуар был пуст.

– Пуаро, где вы? – окликнул я.

– Я здесь, мой друг.

Оказалось, он вышел через французское окно на лужайку и застыл, очарованный яркими куртинами в форме разнообразных геометрических фигур и символов.

– Восхитительно, – бормотал он. – Восхитительно! Какая симметрия! Обратите внимание на этот полумесяц. А эти ромбы! Какая аккуратность! Как идеально выверено расстояние между растениями! Должно быть, эти клумбы разбиты недавно?

– Да, кажется этим занимались еще вчера. Может, вы все же вернетесь? Я привел Доркас.

– Э бьен, э бьен! Ладно. Но, Гастингс, никогда не жалейте лишней минутки для того, что услаждает взор.

– Да, но это дело важнее!

– А почему вы решили, что эти дивные бегонии не важны?

В ответ я лишь пожал плечами. С ним и впрямь было бесполезно спорить, если на него накатывал такой стих.

– Вы не согласны? Но никто не знает, как обернется дело. Ладно, давайте побеседуем с нашей славной Доркас.

Доркас чинно поджидала нас в будуаре, скрестив руки поверх передника. Аккуратно уложенные в прическу седые волосы покрывал белоснежный чепец. Словом, Доркас была воплощением идеально вышколенной преданной служанки, которую редко встретишь в наши дни. Разумеется, к иностранцу Пуаро она испытывала величайшую подозрительность, но ему быстро удалось завоевать ее расположение. Для начала он предупредительно подвинул к ней стул.

– Садитесь, мадемуазель.

– Благодарю, сэр.

– Вы служите у своей хозяйки уже много лет, не так ли?

– Десять лет, сэр.

– Долгий срок! Долгая верная служба. Вы были очень к ней привязаны?

– Она была мне доброй и щедрой госпожой, сэр.

– Что ж, тогда вы не откажетесь ответить на несколько моих вопросов. Я задаю их с ведома и полного одобрения мистера Кавендиша.

– Я к вашим услугам, сэр.

– В таком случае, припомним, что произошло вчера после обеда. Ваша хозяйка поссорилась с мужем?

– Да, сэр. Но не знаю, подобает ли мне… – замялась Доркас. Пуаро заглянул ей в глаза.

– Добрейшая моя Доркас, мне нужны мельчайшие подробности этой ссоры. И не бойтесь, что поступаете скверно, выдавая хозяйские секреты. Ваша госпожа мертва, и если мы хотим за нее отомстить, нам необходимо знать все. Ничто не может вернуть ее к жизни, но если дело нечисто, убийца должен понести наказание.

– Воистину так, аминь! – пылко откликнулась Доркас. – Не будем называть имен, но есть в этом доме один обитатель, которого никто на дух не переносит! В недобрый час переступил он наш порог!

Пуаро подождал, пока схлынет ее праведный гнев, а потом вновь перешел на деловой тон.

– Ну, так что насчет этой ссоры? С чего она началась?

– Видите ли, сэр, вчера я случайно проходила по коридору в этой части дома…

– В котором часу?

– Точно сказать не могу, сэр, но задолго до чаепития. Может, часа в четыре, а может, чуть позже. Так вот, сэр, как я уже и сказала, я случайно проходила мимо, и услышала, как господа разговаривают – очень громко и сердито. Я вовсе не собиралась подслушивать… но… словом, так уж вышло, что я остановилась. Двери были закрыты, однако хозяйка говорила очень четко и ясно, я слышала каждое слово. «Ты солгал мне и предал мое доверие», – сказала она. Что сказал на это мистер Инглторп, я не разобрала, он говорил немного тише, но вот ее ответ: «Как ты смеешь? Я содержу тебя, кормлю и одеваю! Ты обязан мне всем! И вот как ты меня отблагодарил – навлек позор на нашу семью!» Что он сказал на это, я опять-таки не расслышала, а хозяйка продолжала: «Как бы ты сейчас не оправдывался, это ничего не изменит. Я ясно вижу, в чем состоит мой долг. Я приняла твердое решение. И даже угроза публичного скандала меня не устрашит». – Тут мне показалось, что они собираются выйти в коридор, и поспешила убраться.

– Вы уверены, что слышали голос мистера Инглторпа?

– Но, сэр, а с кем же еще она могла так разговаривать? В пять миссис Инглторп позвонила и велела принести в будуар чашку чая – и ничегошеньки из еды. Ужасно она выглядела – такая бледная и расстроенная. «Доркас, – говорит, – я испытала настоящее потрясение». – «Очень жаль это слышать, мэм, – говорю я на это. – Выпейте горячего чайку и сразу почувствуете себя лучше». Она что-то держала в руке – не то письмо, не то просто записку, она глаз не сводила с этого листка бумаги, будто не могла поверить в то, что прочитала там. И хотя я еще не ушла, она не смогла сдержаться, знай бормочет: «Всего несколько слов – и все изменилось!». А потом возьми да и скажи мне: «Никогда не доверяй мужчинам, Доркас, они того не стоят». Я поспешила вниз и принесла ей чашку отличного крепкого чая, она поблагодарила меня и сказала, что как только выпьет его, ей, несомненно, полегчает. «Ума не приложу, что мне делать, Доркас, – говорит. – Скандал между мужем и женой – это ужасно. Я предпочла бы все замять, если бы только могла». Тут вошла миссис Кавендиш, так что хозяйка ничего больше не сказала.

– А эту бумагу, чем бы она ни была, она при этом держала в руке?

– Да, сэр.

– А что она сделала с ней потом, как по-вашему?

– Не могу сказать точно сэр, но, вероятно, заперла в своем лиловом портфеле.

– Это там она хранила самые важные бумаги?

– Да, сэр. Каждое утро она приносила его с собой в будуар и забирала в спальню каждый вечер.

– А когда она потеряла ключ от его замочка?

– Обнаружилось это вечером во время ужина, сэр. Хозяйка очень расстроилась и велела мне поискать его как следует повсюду.

– Но у нее же был дубликат?

– О да, сэр.

Отвечая, Доркас с любопытством взглянула на маленького детектива. Признаться, я и сам был заинтригован.

Пуаро улыбнулся.

– Не удивляйтесь, Доркас, моя работа – все знать. Это тот самый потерянный ключ? – Он продемонстрировал служанке ключ, который вытащил из замка бювара, когда мы с ним были наверху.

Доркас вылупила на него глаза.

– Так и есть, сэр, это он. Но где же вы его нашли? Я каждый уголок обыскала.

– Ах, уверяю вас, вчера он был совсем не там, где сегодня. Но поговорим о другом. Имеется ли в гардеробе вашей госпожи темно-зеленое платье?

И снова Доркас изумилась до глубины души.

– Нет, сэр!

– Вы совершенно в этом уверены?

– Совершенно, сэр.

– А еще у кого-нибудь в доме есть наряд зеленого цвета?

Доркас призадумалась.

– У мисс Синтии есть зеленое вечернее платье.

– Оно светло- или темно-зеленое?

– Этакая салатовая воздушная ткань, сэр, ее вроде бы называют шифон.

– Ах нет, это нам не подходит. И больше ни у кого нет никакого зеленого предмета гардероба?

– Я ничего такого не видела, сэр.

Если ответ и разочаровал Пуаро, понять это по его лицу было нельзя. Он только сказал:

– Хорошо, оставим это и двинемся дальше. Есть ли у вас основания полагать, что прошлой ночью ваша госпожа могла принять снотворное?

– Только не прошлой ночью, сэр. Я точно знаю, что она этого не делала.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что коробочка из-под порошков была пуста. Она приняла последний два дня назад, а новое лекарство еще не прислали.

– Вы точно это знаете?

– Абсолютно точно, сэр.

– Что ж, тогда все ясно. Кстати, хозяйка не просила вас вчера подписать какой-нибудь документ?

– Подписать документ? Нет, сэр!

– Когда мистер Гастингс и мистер Лоуренс вчера вечером вернулись домой, ваша хозяйка сказала им, что занята перепиской. Полагаю, вы не имеете ни малейшего представления, кому были адресованы эти письма?

– Боюсь, что не имею, сэр. У меня был свободный вечер. Скорее всего, письма отправляла Энни, спросите у нее. Впрочем, она такая растяпа! Даже посуду из-под кофе до утра не удосужилась прибрать. Вот что здесь происходит, когда меня нет и некому присматривать за порядком.

Пуаро воздел руку:

– Доркас, раз уж эти чашки не убрали до сих пор – умоляю, оставьте все как есть, совсем ненадолго. Я хотел бы на них взглянуть.

– Как вам будет угодно, сэр.

– Когда, говорите, вы ушли из дома вчера вечером?

– Около шести, сэр.

– Спасибо, Доркас, это все, что я хотел узнать. – Он встал и подошел к окну. – Не могу налюбоваться этими клумбами. Кстати, сколько садовников работает в усадьбе?

– Всего трое, сэр. До войны, когда Стайлз-Корт содержали, как подобает господскому дому, их было пятеро. Хотела бы я, чтобы вы увидели наш парк тогда, сэр, воистину было на что заглядеться! А сейчас у нас только старый Мэннинг, и молодой Уильям, да еще эта выскочка-агрономша, из современных. Разгуливает в бриджах и все такое прочее. Господи помилуй, ну и времена настали!

– Хорошие времена еще вернутся, Доркас. По крайней мере, мы на это надеемся. А сейчас не могли бы вы прислать ко мне Энни?

– Сию минуту, сэр. Благодарю вас, сэр.

– Почему вы заподозрили, что миссис Инглторп принимала снотворное? – с живейшим любопытством осведомился я, едва дождавшись ухода Доркас. – И что еще за история с ключом и дубликатом?

– Не спешите, мой друг, один вопрос – один ответ. Что касается снотворного – я просто это знал. – Жестом фокусника Пуаро выхватил из кармана коробочку – фармацевты упаковывают в такие свои порошки.