Колокол

Читать онлайн Колокол бесплатно

Рис.0 Колокол
Рис.1 Колокол

© Кейли Л., 2023

© Оформление.   ООО «Издательство «Эксмо», 2023

1 глава

Впервые я услышал его, когда мне было лет шесть. Я смотрел в отгрохотавшее небо и через него – или от него – услышал этот звон. Он был так мягок и тих, что я едва его различал, но с каждым днём, с каждым месяцем он становился всё громче. Он звучал почти рядом. А вскоре мы слились воедино. И не было дня, чтобы я не слышал его. Этот звон уже не успокаивал, как раньше, он разрывал на части: моё тело, мою голову, меня в моей голове. Жизнь стала болью, боль была невыносимой. Она сковывала и терзала, с каждым днём убивая меня.

Этот колокол в голове – моё неизлечимое проклятие. С ним я встречаю рассвет и провожу каждый вечер. От него не убежишь, его не обезвредишь, с ним можно только научиться жить.

Вечером должна зайти Маргарет, она привезёт очередное лекарство; в нём не будет толка, но я скажу, что слегка полегчало, она улыбнётся, а потом поймёт, что я вру. Маргарет отведёт меня в ванную комнату, усадит в чугунное корыто и начнёт поливать мою голову горячей водой, а я, стиснув зубы, попытаюсь не кричать, чтобы не пугать её. Вскоре всё закончится. Меня будет знобить ещё около часа, а после я опять стану собой – до следующего утра. Так и проходит моя жизнь, в которой всё очерчено от боли до боли, всё уходит от неё и приходит к ней же. Впрочем, как и у каждого, впрочем, чем я не каждый.

Месяц назад Маргарет решила, что море излечит меня.

– Море всех лечит, – говорила она. – Я увезу тебя в Сен-Мало, там невероятная красота.

Я не помню, как мы познакомились; я вообще мало что помню. С каждым годом всё меньше. Очередной доктор, на которого я сменил предыдущего, сказал, что из-за этой мигрени отмирает мой мозг. Не весь, только некоторые его участки, тем временем другие его части активируются ещё сильней, так что я могу не переживать.

– Вы только не переживайте, – повторил он, глядя в мою карту, – но, по-видимому, вы стали терять память; я выпишу вам лекарство.

Все мои лекарства в ящиках аптекарского стола. Не помню, откуда у меня этот стол, – по-моему, квартиру я снял уже с ним. Здесь было всё, что только могла придумать медицина: таблетки, разгоняющие кровь, таблетки, успокаивающие нервы, таблетки, разгоняющие нервы и успокаивающие боль. Ничего не помогало. Я посмотрел на часы – без пяти шесть. Боль никогда не опаздывала; она, как смерть, приходила секунда в секунду. Когда я сказал врачу, что эта колокольная мигрень накатывает на меня два раза в сутки, утром и вечером ровно в шесть, тот посмотрел на меня, как на психа, и выписал успокоительное.

– Вот, это поможет вам успокоиться, – сказал он, отдавая рецепт.

Но я и так был спокоен, я вообще не подавал никаких признаков беспокойства, как было указано в длинной инструкции. Она, как и таблетки, отправилась в мусор.

– Что за дрянь тебе выписали? – спросила Маргарет, когда увидела нетронутую упаковку в ведре. – Они же знают, что ты не псих? Тебе нужно сменить врача.

Я сказал, что в городе уже не осталось докторов.

– Мы уезжаем из этой дыры. Собирай вещи, – сказала она.

Боль опять подступала, и я уже хуже слышал её голос. Маргарет расхаживала по квартире, собирая мой чемодан.

– Тебе нужна эта шляпа? – спросила она, вертя в руке походную панаму.

Я купил её, когда один из докторов, исписав несколько листов моей больничной карты, посоветовал мне чаще гулять в лесу.

– Свежий воздух – это кислород, а у вас внутричерепное давление, молодой человек; нельзя сидеть в четырёх стенах. Нехватка воздуха, удушье, мигрень, а что дальше? – Он смотрел на меня так, будто это я должен был ответить, что дальше. – А дальше проблемы с памятью. – Вот тут он как в воду глядел.

Тогда я купил походный костюм и вот эту панаму.

– Гуляйте по лесу, слушайте птиц. Потеряйте счёт времени. Вы ждёте свою мигрень к определённому часу, это уже психическое. Неудивительно, что она приходит. Вам нужно выйти в лес и забыть, который час.

Было ровно шесть вечера, когда я свалился у ели, слушая, как дятел стучал своим клювом о древесный ствол. Земля тогда была ужасно холодная – она промерзала весь день, будто специально ожидая, когда я зароюсь в неё головой. Я упёрся горячим теменем в торчащие из-под земли высокие корни. Тогда-то я и потерял счёт времени; сознание я тоже потерял. Пришёл в себя через час – муравьи кусали шею.

Маргарет упаковывает чемоданы. Я слышу колокол. Вижу Маргарет, она что-то говорит. В такие моменты она будто другая, моя Маргарет, – её лицо, глаза, всё её, только она словно другая. Снимает с меня одежду, я шаркаю по холодному полу, спотыкаюсь о высокий порог, залезаю в ванну, она ругает себя, что упустила время, включает кран. Холодная вода. Меня знобит. Ждём, когда нагреется котёл. Горячая. Почти кипяток. Маргарет массирует мне голову своими длинными сильными пальцами. Забирается ко мне, садится сзади так, чтобы я мог облокотиться на неё, обнимает ногами, я вцепляюсь ей в ногу; слышу, как она сдерживает крик. Завтра там будет синяк.

Прости меня, Маргарет.

Она укладывает меня в постель, укрывает ватным одеялом и ложится рядом. В ванной ещё не выключен кран; Маргарет слышит, как льётся вода, но не встаёт с постели. Я знаю, что она плачет, и сделать ничего не могу.

Ночь, как всегда, спокойна, ночью не слышно звона, вот бы не просыпаться вообще…

– Тебе нужно отдохнуть, – произносит Маргарет, – завтра тяжёлый день.

– Мы и правда едем в Сен-Мало?

– Правда. До порта два часа на автобусе, а потом ещё…

Она что-то говорит.

Я закрываю глаза.

Слышу колокол.

Утро.

2 глава

– Море сегодня неспокойно, сэр, – сказал штурман, зайдя в нашу каюту.

– Нестрашно. Как скоро мы прибудем? – спросил я.

– Через четыре часа.

Он остановил на мне свой взгляд. Ему нужно было обойти все каюты, но штурман не двигался с места. Наверное, вид у меня был не очень.

– Вам нехорошо? – всё же спросил он. – В соседней каюте есть врач. Точнее, не то чтобы врач, он ветеринар, но лечит преимущественно лошадей, а лошади, собственно, чем не люди…

На меня накатывала дрожь.

– Всё в порядке, – перебила его Маргарет, – нам не нужен ни врач, ни ветеринар. У него морская болезнь.

Штурман, не раз видя морскую болезнь во всяком её проявлении, недоверчиво посмотрел на меня, кивнул и вышел.

– И почему люди думают, что могут спрашивать всё, что вздумается? – ворчала Маргарет. – Нет, ты видел, как он посмотрел на меня? Как будто я вру. Если я сказала, что у нас морская болезнь, значит, у нас морская болезнь.

Она часто говорила «у нас»: у нас выходной, у нас день рождения, и болезнь моя, видимо, тоже была у нас…

Как много я отдал бы за морскую болезнь! Хоть большую, хоть небольшую, чтобы меня выворачивало, как рваный носок, чтобы полоскало по всей палубе, чтобы проклинал я всех и ненавидел вся, чтобы еле дожил до берега… Я бы променял на что угодно свою мигрень. Но море любило меня, и это было взаимно.

Маргарет ходила из стороны в сторону по и без того узкой каюте.

– Сядь, Марго, ты раскачиваешь палубу, – хотел я пошутить, но по её взволнованному лицу понял, что сейчас для этого не время.

Как-то один из докторов сказал ей, что я могу закончить инсультом. Вот так вот, в любой момент – точнее, не в любой, а во время мигрени. И хоть Маргарет и не верила докторам, но та фраза засела в ней надолго. Она боялась, что я умру. Я каждый раз это видел по волнению, которое она не могла скрыть.

– Успокойся, пожалуйста, – сказал я, но изо рта моего вышло что-то несвязное. Я стал хуже говорить, значительно хуже. Во время этих мигреней что-то заклинивало в мозгу. Я делал вид, что не замечал этого, а Маргарет, думая, что я не заметил, также не подавала виду. Но по её глазам я всё понимал.

Без пяти шесть.

Маргарет была безоружна, никакой тебе горячей воды. Она вложила мне в руку аспирин, а я знал, что он не поможет.

В голове стучало… Или это стучали в дверь?

– Зайдите позже! – крикнула Маргарет.

За дверью не отвечали и продолжали стучать.

– Зайдите позже, пожалуйста!

Стук не прекращался.

Маргарет открыла. В каюту ввалился мужчина. От него разило спиртным, а ещё какой-то животиной; он еле держался на ногах. Я не сразу понял, что он качается, – я думал, что это каюта или меня штормит, но нет, это его штормило самого по себе. Ноги его разъезжались по полу; он пытался облокотиться о дверь, тут корабль качнуло, и мужчина упал на меня, навалился прямиком, как мешок с навозом. Пахло от него примерно так же.

– Я прошу меня извинить, – сказал он.

Фляжка выпала у него из рук; он пытался до неё дотянуться, но безуспешно. У меня разболелась переносица. Обычно мигрень начиналась с неё; сейчас дойдёт и до глаз, потом до висков, и опояшет, будто кольцом для средневековых пыток, всю мою тяжёлую голову. Будет сжимать её и сжимать, и трезвонить, убивая последние клетки и без того истощённого мозга.

– Да что вы себе позволяете, – крикнула Маргарет, оттаскивая его от меня, – вы же пьяны!

– Прошу меня извинить, – бормотал мужчина, – я абсолютно трезв!

– Оно и видно…

– Я, между прочим, доктор. Я лечу лошадей… – Он выпустил протяжную отрыжку. – А опьянел я от страха, – и перешёл на шёпот, – я страх как боюсь воды.

– Пожалуйста, вернитесь в каюту, – чуть не плача, просила Маргарет.

– Я не могу, мадемуазель, я боюсь утонуть…

– А с нами не боитесь?

– Нет, с вами не боюсь, вы не должны утонуть. А вот меня столько раз выбрасывало за борт! Один раз это было… – Он задумался. – Вас ещё тогда и в помине не было, а меня чуть не скормили акулам. Второй раз я только прогуливался по палубе, как вдруг ни с того ни с сего… Видит дьявол, море ненавидит меня.

– Пить надо меньше! – сказала Маргарет.

– Вот в этом вы правы. – Он приподнял фляжку. – Ваше здоровье, – и опрокинул её себе в рот.

– Корабль скоро причалит; шли бы вы уже к себе, доктор. – Она покосилась на него.

– Лучше я здесь посижу. Капитан, как пить дать, собьётся с курса… такая погода, как тут не сбиться, сегодня безбожный туман…

– Я всё же настаиваю, – упорствовала Маргарет.

– Брось, Марго, пусть остаётся, – простонал я.

– Спасибо, молодой человек… Да хранит вас Бог, хоть его ещё никогда не было там, где был я, и, значит, на этой посудине его тоже нет, но он видит, как я вам благодарен. – Наш сосед ударил себя кулаком по груди и выпустил перегарный дух. – Ой, – он посмотрел на меня и скривил лицо, – тоже похмелье?

– Мигрень, – сказал я.

– Мигре-е-ень, – протянул он. – Значит, и вы туда же?

– Куда же?

– Тоже приехали лечиться? Известная байка – море всех лечит. Бедолага, – он похлопал меня по спине, – как мучается… У меня где-то были таблетки… правда, не от мигрени, а от боли в суставах, и не для людей, а для лошадей. Когда-то у меня была лошадь. Но какая, собственно, разница… Вам принести?

– Да, принесите, – сказала Маргарет и стала тянуть его за руку. – Принесите! – Она еле оторвала его от кушетки и вытолкнула за дверь.

– Но позвольте, – успел только возмутиться он, когда дверь перед его носом закрылась.

Этот ветеринар проговорил мне всю мигрень – я словно прокрутил её на быстрой перемотке и сам не заметил, как она прошла. Может, опять его пригласить…

– Он не говорил, в какой гостинице остановится? – спросил я.

– Ещё чего не хватало, – фыркнула Маргарет.

– Жаль, я бы хотел с ним поболтать…

Марго посмотрела на меня с недоверием, но, видно, списала всё на болезнь.

– Ты сможешь найти его по амбре, – сказала она.

Море штормило ещё пару часов; оно билось о борт корабля, креня трескучее судно, качало каюту и нас вместе с ней. Там за стенкой качался ветеринар, он нещадно бился о смежную стену и каждый раз проклинал чью-то мать. Мы держали скользящие стулья, подпирали собою кровать. Вскоре всё подозрительно стихло – так же резко, как и началось.

Поднявшись на мокрую палубу, мы увидели изнемогших матросов и такого же уставшего кэпа. Туман рассеялся. Показался остров с призраками еле заметных домов. Во многих уже погасили свет. На нас смотрел старый маяк из красно-белого камня; он звал своим дымчатым светом, будто приглашая к себе. У берега – скопище лодок и яхт; они покачивались и шумели, тесня и толкая друг друга. Шторм дошёл и до здешних мест. Вскоре мы спустились на берег.

3 глава

Маргарет выбрала номер с видом на залив и лес из мачт. От берега уже отчалила пара бермудских парусников; они покачивались на воде, оставляя дыру в стройной шеренге пришвартованных яхт.

Сегодня я решил не будить её и потому ещё ночью отключил будильник. Незачем ей просыпаться так рано. Сегодня мигрень убивала только меня одного, а Маргарет, укутавшись в льняное одеяло, сверкала из-под него розовыми пятками, то показывая, то пряча их.

Вода медленно стекала горячим водоворотом в проржавевший сток, оставляя лишь облако пара под слезящимся потолком. Просидев ещё с полчаса в остывающей ванне, я оделся и спустился вниз. Консьерж дремал, телевизор за стойкой вещал об утренних новостях. Я решил прогуляться по порту, пока толпы туристов не заполонили все улицы.

Не успел я дойти до дверей, как услышал шевеление в холле. Так и есть, за одним из диванов торчали чьи-то ботинки, чёрные, лакированные, с развязанными шнурками, что чёрными пиявками расползлись по плитчатому полу; дальше такие же чёрные носки и задранные брючины, постыдно оголяющие волосатые мужские ноги.

Точно, это был он.

– Месье, – я подошёл ближе, – месье, вставайте. – Слегка задел его ногу.

Он поморщился и приоткрыл один глаз.

– Что такое?

– Вы что, заснули в холле?

– О, – ветеринар приподнялся на локте, – мой дорогой друг… Как ваша мигрень?

– До вечера я от неё свободен.

– Это не может не радовать. Не так ли?

– Вы же знаете, что спите посреди холла? – уточнил я, оглядываясь по сторонам.

– Ну и что? – Мой новый знакомый протёр глаза. – Этот, за стойкой, ведь тоже спит…

Указав на консьержа, он принял сидячую позу и стал медленно, вдумчиво зашнуровывать ботинки.

– Почему вы не поднялись в номер?

– Вы представляете, какая незадача… Этот, пардон, идиот, сказал, что я здесь не живу. – Он встал и начал отряхивать штаны. – Этот дурень сказал, что все номера уже заняты, и тот, который был якобы моим, – в том числе. Он так и сказал «якобы ваш», как будто я вру. Зачем я, по-вашему, прибыл сюда, чтобы спать на полу?

– И правда, какая-то чушь…

– Вот вы же мне верите?

– Верю.

– А он не поверил, гад… Нет, говорит, у нас вашей брони, и всё тут. На что я сказал, что не сдвинусь с этого места, и лёг на диван. А вот как я упал с дивана – этого, честно сказать, не припомню.

– Вы так и останетесь здесь?

– Ещё чего! Чтобы смотреть на его сонную рожу? – Он скривил свою не менее сонную. – Найду местечко получше. Не прогуляетесь со мной?

Я был рад хоть какой-то компании.

Одни узкие улочки переходили в другие. Мы поднимались и спускались по каменным лестницам, проходя под высокими арками, меж фальшивых пиратов с ручными попугаями и хлебных лавок со сладкой выпечкой, от запаха которой невольно причмокивал рот. Я уже запутался в домах, и если б меня попросили вернуться в гостиницу, то пришлось бы сначала выйти к морю, а уж потом идти по знакомой дороге. Буклет, который я взял со стойки консьержа, оказался пустышкой. По моим расчётам, мы шли на запад, а здесь тех домов и вовсе не было. Я выбросил брошюру в ближайший бак. Удивительно, но этот человек будто и не смотрел на номера домов, не боясь ни тупиков, ни подворотен. Высокие шпили сменялись ещё более высокими стенами, казалось, всё ещё защищавшими остров от возможного вторжения врагов.

– Там тупик, – сказал ветеринар перед одним из замков и, скрипнув ботинками, резко повернул направо. – Нам сюда, – заторопился он.

Я еле поспевал за ним, уже задыхаясь.

– Я думал, мы достопримечательности посмотрим…

– А мы и смотрим, – удивился он. – Вот, пожалуйста, слева от вас – знаменитая крепость… Сюда, пожалуйста, – и повернул меня, направив в один из узких переулков.

– Вы здесь уже были? – спросил я.

– У вас шнурки развязались, – сказал он.

Я посмотрел на ботинки – и правда.

– Подождите, я сейчас…

Стал зашнуровывать обувь, а когда закончил, увидел, что ветеринара нет. Огляделся вокруг – нигде нет. Одни стены и узкие двери, и такие же стреловидные окна с резными рамами на витражах.

– Эй, – крикнул я, – где вы?

Только эхо и тишина.

Должно быть, уже убежал. Я пошёл дальше – ни поворота, ни одной открытой двери. Тупик. Лишь небо сияло утренней ясностью в прямоугольном окошке из башенных шпилей и крыш домов. Они кружились, и небо кружилось. Я прислонился к одной из стен – нужно было понять, где море. Но вокруг – только стены, бесконечные лабиринты оборонительных крепостей…

– Вам помочь? – послышался голос откуда-то справа.

– Кто здесь? – огляделся я.

Из открытой двери безлюдного дома протянулась белая рука с тонкими пальцами и таким же запястьем.

Я пожал руку в белой перчатке.

– Хорошо, что вы приехали, – сказал человек.

– Я? – Я не отводил взгляд от темноты помещения, из которого на меня смотрели только белоснежные белки тёмных глаз.

– Вы, – сказал он. – Я вас ждал, все вас ждали.

У меня похолодело внутри.

– Вы, наверное, ошиблись… – Я отстранился.

– Как я мог ошибиться, если вы сами пришли ко мне?

– Но я не приходил.

– Все так говорят…

Улыбнувшись, незнакомец наконец вышел из сумрака. Он уже не был столь белым, каким казался секунду назад. Цвет лица идеально ровный, как и все линии, обводящие его силуэт. Он и сам был будто рисованный: волосы пепельно-белые, глаза почти чёрные с жёлтым ободком вокруг; по височным впадинам проходили змеевидные вены, просвечивая сквозь пергаментную кожу висков.

– Меня зовут Норах, – представился он.

– А меня…

– Я знаю, – перебил незнакомец.

– Знаете?

– И я даже знаю, зачем вы пришли.

– Не думаю, что…

– Вы пришли избавиться от боли.

Я не мог проронить и слова.

– Каждый, кто приходит ко мне, хочет либо обрести что-то, либо расстаться с чем-то.

– Не понимаю, о чём вы…

– Я помогу вам. – Он подошёл ближе.

– С чего бы? – испугался я.

– С того, что вы поможете мне.

Я хотел отойти от него, но не мог сделать и шага, будто что-то держало меня, будто это он меня держал, просунув свои белые руки в самое моё нутро.

– К сожалению, у вас нет другого выхода…

Тот, кто назвался Норахом, говорил тихо и размеренно; белизна его лица ни на секунду не покрылась ни румянцем, ни морщинами. Мне не хватало воздуха, я расстегнул ворот рубашки.

– Задыхаетесь? – спросил он. – Нет ничего хуже смерти от удушья. Как считаете?

Я никак не считал. Я не знал, как избавиться от этого типа.

– Ты не просто умираешь, – продолжал он, – ты чувствуешь, как умирает твоё тело, примерно так же, как и вы это чувствуете два раза в день уже более семи тысяч дней.

– Откуда вы?..

– Это немало, не правда ли?

Я посмотрел наверх. Небо затянулось тучами. Теперь весь воздух пропитался холодом, тем самым холодом, который исходил от него.

– Красивый остров, не правда ли? – вдруг спросил Норах как ни в чём не бывало.

– Правда, – согласился я, – очень красивый. Маргарет сказала, море всех лечит…

– Она права.

– Вы её знаете?

– Вы же сами о ней заговорили.

– Когда?

– Только что.

Я отступил назад. Этот человек, или кем он там был, вроде как отпустил меня, и я мог бежать. Я бежал до самого моря, уже слыша и всплески наступающих волн, и крики парящих над ними чаек. На секунду они показались мне чёрными, но потом вновь побелели. Горластые птицы призвали дождь. Ливень обрушился плотной стеной. Я весь вымок до нитки, пока бежал. Дома, часовни, стены крепостей, до того просто серые, стали чёрными от дождя. Казалось, я ходил по кругу, сворачивая в одном и том же месте и выходя не туда. Людей на улице не было вовсе, они будто все испарились в секунду. Не знаю, сколько времени прошло, когда я нашёл свой отель. Ветер усилился, я еле открыл тяжёлую дверь, взбежал по лестнице, меня трясло и тошнило, разболелись виски… Ещё было не время, я взглянул на часы: без пяти минут шесть.

Куда делся весь день?

Дверь в номер открыта. Зашёл. Никого. Только распахнутое окно с треском билось о каменные стены, пропуская дождь и крики охрипших птиц. И колокол. Всё ближе и ближе. Я слышал его.

Очнулся в семь. Я лежал на полу, завёрнутый в ворсистый ковёр, голова под кроватью, упёрлась в наш чемодан. Только Маргарет могла меня успокоить. Без неё я не знал, где себя обнаружу – на пороге двери, распластанным в ванной, у унитаза или укутанным в пыльный ковёр, как сейчас. Я выкрикнул её имя. Никого.

Ступени шатались под моими ногами, когда я спускался на первый этаж. Люстра слепила глаза, лампы нещадно били в лицо; я оступился, чуть не слетел. Скрипнул стул консьержа.

– Вы в порядке, месье?

Он видел, что я не в порядке, но виду не подавал. Наверное, думал, что пьян.

– В котором часу она вышла? – еле вымолвил я пересохшим после приступа ртом.

– Простите, месье…

– В котором часу она ушла?

– Ваша девушка? Она не выходила.

– Не выходила?

– Ну, я, конечно, мог не заметить, но, скорее всего, нет.

Я еле стоял на ногах, держась за стойку консьержа.

– У меня мигрень, – сказал я.

– Ох, я думал, инфаркт…

– Вы знаете, где снял номер тот господин?

– Какой господин?

– Тот, что приехал вчера под ночь и заснул у вас на диване.

– Бог с вами, месье, мы не разрешаем спать в холле.

– Вы же сами не пустили его в номер.

– Не пустил? – удивился консьерж.

– У вас были заняты все номера.

– Да половина свободных!

– Почему же вы его не пустили?

– Кого не пустил?

– Потому что он пьян?

– У нас многие бывают пьяны, – он развёл руками.

– Он ещё воняет животиной.

– О ком вы говорите, месье?

– О человеке лет пятидесяти. Он доктор, то есть ветеринар, лечит лошадей и много пьёт, и вчера он заснул на этом диване.

– Никто вчера здесь не спал…

– А проснулся под ним.

– Быть такого не может. – Консьерж надувал огромные ноздри. – На полу в нашем холле никто не спит, это вам не ночлежка.

– Я сам видел.

– Видели? – Он выпучил глаза.

– И вы тоже спали.

– Я мог прикорнуть…

– Кем был тот человек?

– Я не знаю, о ком вы…

– Он приходил вчера к ночи.

– Я каждого провожаю в номера.

– Вы хотите сказать, он пришёл рано утром и просто так завалился за диван?

– Только если на пару минут, иначе я точно увидел бы.

– Вы же спали, чёрт вас дери!

– Не больше пары минут.

– Лет пятидесяти, ветеринар…

– Прошу прощения, мне нужно работать.

4 глава

– «По подозрению в поджоге лесоохранной зоны вчера был задержан…» – опять затрещало радио.

– Чёртовы помехи, – вздохнул владелец отеля и ударил по приёмнику, отчего тот захрипел ещё громче, – ничего невозможно разобрать. На этом острове не связь, а чёрт знает что.

– Прошу вас, вы могли бы уже заняться моим вопросом? – Напротив владельца отеля стоял тот самый постоялец, которого он сам же заселил день назад.

– Пожалуйста, говорите помедленнее, я не успеваю за ходом ваших мыслей. – Хозяин отеля выключил радио.

Суетливый господин заходил из стороны в сторону по хорошо обставленному кабинету, что был, пожалуй, гораздо лучше и больше всех номеров в этой гостинице. Почему «пожалуй»? Потому что господин снял самый лучший номер, как было означено в буклете, который ему вручили при входе в гостиницу ровно день назад. Ровно сутки назад всё было как нельзя лучше. Он высадился на берегу Сен-Мало и пошёл вдоль центральной улицы, надеясь снять приличный отель. Все приличные отели, как оказалось, были заняты, и, как оказалось, нужно было звонить заранее и бронировать их, чего месье Бёрк почему-то не сделал. Ах, да, был не сезон. Летом он ещё подумал бы об этом, но поздней осенью… Кто ездит на море осенью? Ветра такие, что только дома сиди… Все и сидели, в каждом из домов. На улицах никого.

– Всё занято, месье. – Он слышал эту фразу уже десятый раз за сегодня.

Чемодан его легче не становился, а ещё портфель, который он даже на стойку регистрации поставить не мог – не дай бог забыть. Потом разве найдёшь, когда все как один дома…

В одной из подворотен его встретил высокий человек в белых перчатках, спросивший, не надо ли чего. Так и спросил, а господин так и ответил, что надо бы уже хоть где-нибудь заночевать. Так незнакомец проводил его до отеля, представившись другом владельца. Месье Бёрк же представился доктором.

– Я так и подумал, – сказал незнакомец.

Господин не спросил почему. Он любил говорить всем, что доктор, хоть и никого не лечил.

– Вам что-нибудь нужно в номер? – спросил владелец отеля.

– Чашку кофе и письменный стол.

Доктору нужно было работать, потому он и приехал на остров.

Его поселили в лучший номер на втором этаже гостиничного дома; на первом было слишком шумно, в подвале располагался бар, где постояльцы отмечали приезд и отъезд. В номере всё как полагается: кровать, шкаф и письменный стол; кресло было высоким, с похожим на подушку одутловатым подголовником. В таком кресле приятно было сидеть, за таким столом можно хоть вечность работать. Доктор задвинул чемодан под кровать, а портфель положил на стол. В нём было всё – несколько лет теоретической работы и почти год практического исследования. Об открытии доктора скоро напишут все научные журналы, будут гудеть все сообщества в узких и даже широких кругах. Но это пока лишь теория; на практике же он доказал даже большее, что сейчас нужно было зафиксировать в новой работе и научной статье. Разложив все записи перед собой, доктор принялся за работу – читал и зачёркивал, переписывал, складывал законченное в отдельную папку, завязывал её на шнурок, после, что-то вспомнив, развязывал и снова проходился по записям. Перечитывал, зачёркивал, переписывал, добавлял – и так до самой полуночи не вставал из-за стола, где и заснул.

Когда же доктор проснулся, то обнаружил, что на столе ничего нет, никаких записей – ни черновых, ни самой работы по его исследованию, треть которой он уже написал.

– То есть вы хотите сказать… – встав из-за стола, произнёс владелец отеля, которого доктор прождал всё утро, до этого разворотив весь номер и даже забежав в два соседних. – Вы считаете, уважаемый, что ваши записи украли?

– Я полагаю… – Доктор трясся.

– Случайно, не я?

– Надеюсь, что нет.

– Ну, знаете ли, это какой-то абсурд. Вот если б вы, к примеру, пришли ко мне и сказали, что пропали ваши часы или деньги, то я ещё поверил бы; но записи… Простите, что вы писали?

– Научную работу.

– Тем более, кому она нужна?

– Может, произошла какая-то ошибка…

– Скорее всего, так и есть; скорее всего, никаких бумаг вы с собой и не привозили.

– То есть как это – не привозил?

– Хотите сказать, привозили?

– Да я же писал только вчера! Я привёз с собой журнал исследований, я работал целый год, приехал сюда, в это тихое место…

– А место у нас действительно тихое…

– …чтобы доделать всё и получить наконец патент, но все мои труды бесследно пропали!

– Очень интересно… Как же так?

– Это я у вас хотел спросить!

– У меня? Я ведь даже не видел, что у вас были какие-то записи, понимаете?

– Но вы встретили меня вчера…

– Встретил.

– Проводили в номер.

– Проводил.

– У меня были чемодан и портфель.

– Были.

– Вот! А в портфеле – мои бумаги.

– Вот этого я, простите, не видел.

– Да что же это такое! – Доктор аж подпрыгнул.

Ещё немного, и он закатил бы истерику или вцепился бы этому управляющему в глотку; ещё немного, и он разнёс бы здесь всё. Такого равнодушия доктор никогда не видел, такой безответственности никогда не встречал; ещё немного, и он, и он… так и не сделал ничего. Только стоял, покачиваясь, раздувая покрасневшие ноздри на таком же покрасневшем лице.

– Вы слишком волнуетесь, доктор.

– Да неужели? С чего бы это…

– Но у меня нет причин не доверять вам, – вдруг сказал владелец отеля. – Если вы говорите, что бумаги были, значит, они были.

– Совершенно верно!

– Если вы говорите, что они ценные, значит, они ценные.

– Так оно и есть.

– Но вот вы говорите, что их украли, а с этим я согласиться никак не могу.

– Но не придумал же я это всё! – крикнул доктор, и голос его сорвался со связок, как со старых скрипучих петель.

– А не заходила ли к вам наша горничная? – Управляющий посмотрел на него исподлобья, будто что заподозрил.

– Горничная? – Доктор задумался. – Нет, я не слышал.

– Но вы же спали.

– Я встаю в семь утра.

– Вот видите, она могла прийти и пораньше…

Управляющий отелем нажал кнопку вызова на стационарном телефоне.

– Да-да, – раздалось из хриплого динамика.

– Пусть Люсинда зайдёт ко мне.

– Хорошо. – Трубку повесили.

– Вы думаете, она могла? – взволновался доктор.

– Могла что? – не понял владелец.

– Украсть мои документы.

– Что вы, это никак невозможно, она ещё никогда ничего не крала.

В дверях показался передник.

– Люсинда, пройди-ка сюда, – подозвал её хозяин отеля. – Ты сегодня в номерах убиралась?

– Только на первом этаже, – совершенно спокойно сказала Люсинда.

Она посмотрела на доктора, обвела его с ног до головы смеющимся взглядом и вроде как ухмыльнулась.

– А на втором, значит, нет?

– Я всего не успею, разве можно успеть обойти столько номеров? Сначала зайти к месье Марсо – а он, знаете ли, тот ещё постоялец, распотрошит все подушки, да так, что перья по всему номеру, разворотит все простыни, а потом скажет, что так и было…

– Ох, у месье Марсо ночные кошмары, – сказал хозяин отеля и посмотрел на доктора, будто ожидая от того какого-то участия.

– Я доктор наук, – сказал доктор.

– А, я думал, вы настоящий, – с сожалением вздохнул владелец отеля.

– Но я и есть настоящий!

– Нам бы здесь доктор не помешал. Никак, знаете ли, не угадаешь, кто здоров, а кто нет…

– Потом, эта девушка, – продолжала Люсинда.

– Я извиняюсь, – не вытерпел доктор, – но какое отношение это имеет ко мне?

– Если вы не доктор, то уже никакого, – владелец отеля развёл руками.

– Значит, вы не заходили в мой номер? – Бёрк решил опросить горничную сам. Ему вдруг показалось, что где-то он её уже видел, но вот не мог вспомнить где. – Простите, как, вы сказали, вас зовут?

– Я ничего не сказала, – горничная посмотрела на него.

– Она ничего не сказала, – подтвердил хозяин отеля. – Это я сказал.

У доктора помутилось в глазах.

– Так вы там были? – переспросил директор.

– Где был? – Доктор Бёрк тёр виски.

– В номере с утра. Может, принимали душ?

– Был, в самом номере, но душ не принимал.

– Нет, вас я точно не помню, я же сказала, что убиралась на первом… – Люсинда уже теряла терпение.

– Хорошо, можешь идти, – отпустил её хозяин отеля.

Горничная развернулась, скрипнула туфлями о потёртый паркет и быстро скрылась за дверью. Доктор сел на стул и схватился за голову.

– Послушайте, месье, – наклонился к нему хозяин отеля, – как, простите, вас зовут?

– Андре Бёрк.

– Месье Бёрк, – он положил руку ему на плечо, – иногда какие-то вещи не зависят от нас; они просто происходят, и всё. А некоторые не происходят, и это тоже от нас не зависит.

– Вы хотите сказать… – Доктор поднялся со стула, будто возвышаясь над этим человеком, хотя был на голову ниже его. – …Вы хотите сказать, что мои исследования, мои записи бесследно пропали в вашем чёртовом отеле?..

– Ну зачем же вы так…

– И я должен смириться с этим?

– Поверьте, это лучшее, что вы можете сделать.

– Кто-то украл мои записи!

– Простите ещё раз, сэр, я правильно помню, что вы, когда заезжали, попросили у меня ключ?

– Попросил, – выдохнул доктор и протёр лоб.

– Вы сказали, что вам необходимо закрываться на ключ, – мол, только так вы можете работать.

– Только так…

– Номер был закрыт на ключ, месье Бёрк?

Доктор пошатнулся, владелец отеля удержал его за руку.

– Вам нужно вернуться к себе и отдохнуть. Может, вы сами куда-то спрятали свои записи и забыли об этом…

– Забыл?

– А может, их и не было…

– Они были! – Он схватил того за грудки. – Слышите, были!

– Хорошо-хорошо. – Хозяин отеля разжал кулаки доктора. – Если вы говорите, что бумаги были, значит, они были, а то, что было, можно найти.

– И я их найду. – Доктор попятился к двери. – Слышите меня, я всё здесь переверну, но я найду. – Он хлопнул дверью. – Я найду, – бежал он к своему номеру, – найду, – раздавалось эхом по коридору…

– Он их не найдёт. – Люсинда вышла из-за двери.

– Иначе зачем он здесь, – улыбнулся хозяин отеля.

Доктор уже третий час переставлял все вещи с места на место. Отодвинул шкаф и задвинул его, перерыл письменный стол, перевернул матрас, вытащил все книги из книжного шкафа и даже посмотрел за оконными рамами. Мало ли, может, он и правда их спрятал, может, встал ночью и переложил, и теперь не помнит куда… Но он помнит, – доктор остановился, – он помнит свои записи!

– Я помню, – закричал доктор, – я почти всё помню! И если постараться, – он напрягся, стуча себя по виску, – если постараться, то можно хоть часть восстановить по памяти.

Месье Бёрк мерил комнату размашистыми шагами. Нужно сесть и написать, хоть что-то написать, пока это что-то ещё есть в его голове. Он чувствовал… он не хотел себе признаваться, но чувствовал уже пару дней, с тех самых пор как сел на тот корабль, что с ним что-то не так. Что-то с его памятью. Ему казалось, что люди, которых он видел впервые, уже где-то ему встречались. Эта горничная, он точно где-то её видел, что-то знакомое было в её лице… Доктор схватился за голову. Ну, один раз показаться могло. Один раз, с кем не бывает, мало ли похожих людей… но чтобы два! Да, горничная была второй. Первым был сосед по каюте. Месье Бёрк не только лицо его помнил, он помнил и запах; несло от того знатно, по́том и спиртом. Сосед пару раз заходил в его каюту, спрашивал, как дела, улыбался и уходил. И оба раза доктор вздрагивал. Ему вдруг почудилось, что не только он знал этого человека, но и человек его знал. Больно странной была его улыбка: она будто говорила: «А вот и ты!»

– Но это не важно, – доктор встал, – абсолютно не важно. – Он списал всё на качку. – Нужно действовать, нужно что-то предпринять!

Бёрк открыл портфель, достал пару листов и стал писать. «День первый, – написал он, – что же было в первый день… пациент… пациент чувствует себя хорошо…»

Через пять часов он отодвинул себя от стола – кресло вместе с ним отъехало на полметра, – запрокинул голову на кожаный подголовник и уставился в потолок. На столе лежала гора нетронутых чистых листов бумаги, и только один был исписан до середины. Доктор не вспомнил почти ничего.

5 глава

Я пишу это письмо, зная, что скоро всё закончится. Всё, что происходит сейчас, – невыносимо, и если только смерть есть избавление, так пусть она избавит меня. Прошло немало времени, если его можно счесть, я так устала считать дни, они бесконечны, и нет сильнее боли, чем переживать всё снова и снова… Дорогая мадам Лоран, если это хоть как-то поможет вам, нет, не так (зачёркнуто), если это хоть как-то утешит вас, знайте: не было и дня, когда бы я не проклинала себя.

P.S. Кто-то из нас должен был решиться на это первым, так пусть это буду я.

Ребекка положила ручку в футляр и захлопнула крышку. Ещё раз пробежалась по письму. Бумага дрожала и просвечивала; она была такой хрупкой и тонкой, как и её жизнь сейчас. Стоило написать пару строчек и Фабьену, но на это уже не хватало времени. Они скоро поднимутся к ней, и тогда не будет другого шанса – придётся дожидаться завтрашнего дня, а ещё одной ночи, полной кошмаров и стенаний, она не вынесет. Ребекка услышала шаги, медленно ступающие по лестнице. Так грузно ступал только Фабьен. Ничего, пока он минует двадцать ступеней, пройдёт целая вечность. Ребекка подошла к прикроватной тумбе и выдвинула ящик. На неё смотрел чёрный револьвер. Раньше Фабьен стрелял из него по птицам – там, где они жили, было много птиц. Она не знала, кто положил его сюда, но это уже не имело значения. Барабан был полностью снаряжён.

Месье Лоран поднимался по высокой лестнице, останавливаясь каждые четыре ступени. Одышка подходила к горлу, душила его, не давала сделать и лишний шаг. Когда-то он мог целыми днями гулять по лесу, палить по воронам и почти не уставать. Теперь же не было ни леса, ни птиц, одна проклятая лестница…

Набрав в грудь воздуха на ближайший пролёт, Фабьен поплёлся наверх. Ребекка не спустилась в бар, и он уже знал почему, он всегда это знал и никогда не был готов. Пора бы уже привыкнуть, но разве к такому можно привыкнуть? Перила шатались под тяжестью его грузного тела, ступени скрипели при каждом шаге; Фабьен остановился отдышаться, захрипел глоткой, откашлялся, но ровнее не задышал. Схватившись за шаткие перила, он тянул своё дряхлое тело, тянул и поднимал его на второй этаж. Он почти дошёл. Вон уже дверь Ребекки в самом конце коридора, вот и ступеней почти не осталось, только последняя на самом верху… Знакомая дрожь остановила Фабьена, пробежала по телу, от темени до пальцев ног, свела мышцы, оцепила его всего. Он опустил голову на перила, отдышался; в глазах потемнело, голова закружилась, так бывает, скоро пройдёт…

Фабьен открыл глаза и чуть не споткнулся – у самой лестницы играл ребёнок. Он чувствовал, он знал, что встретит его опять.

– Ты же сейчас упадёшь, – сказал Фабьен, любуясь мальчишкой. – Лестница крутая, видишь, какая высокая, нельзя здесь играть.

Мальчик встал и, с хитрым прищуром посмотрев на Фабьена, пошёл вниз.

Месье Лоран провожал его взглядом.

– Пойдём со мной, – обернулся вдруг мальчик.

– Я не могу, – Фабьен не сводил с него глаз, – мне нужно…

За дверью Ребекки прогремел выстрел. Прихрамывая и задыхаясь, Фабьен побежал к её комнате. Схватился за ручку, оглянулся на лестницу – мальчишка уже ушёл. Будто его и не было вовсе.

Официантка в длинном платье с рюшами, волной спускавшимися книзу, протирала пыль с барной стойки. Посетителей не убавлялось – казалось, этот бар мог растягиваться вширь. Из официантов только она и Фабьен, дочь её ещё не спустилась, но Фабьен – она окинула взглядом толпу – как под землю провалился.

– Всё приходится делать самой, – ворчала она.

– Простите, – сказал еле слышный голос.

Женщина обернулась.

– Простите, что отвлекаю вас, – повторил доктор, – понимаете, тут такое дело, полнейший абсурд, но всё же, но всё же это произошло, а мне никто не верит. – Он бегал суетливыми глазками под толстыми линзами больших очков. – Они думают, я псих, директор отеля и горничная, они думают, я не в себе…

Ирен кивала. Она тоже так думала – и даже не пыталась это скрывать. Этот доктор уже третий день искал свои записи, третий день обыскивал номер, переворачивал всё; он хотел обыскать и другие, но Люсинда не дала ему ключи.

– Я им сказал, что приехал сюда поработать, понимаете, это тихое место, – он осмотрелся вокруг, – нет, не именно это, а в целом весь остров. Я приехал в свой отпуск, я хотел дописать… Но бумаги пропали – и, самое страшное, я не помню, что именно писал, ничего не могу вспомнить…

Доктор прищурился, снял очки, достал платок, протёр линзы, положил платок, надел очки.

– Простите, мы нигде раньше не встречались? – спросил он, глядя на Ирен.

Мадам Лоран оглядела его с ног до головы, задержала взгляд на покосившемся галстуке и смачном пятне на рубашке, вздохнула и покачала головой.

– К счастью, нет, – соврала она, – не встречались.

– Так о чём это я, – продолжил доктор, – может, вы их нашли?

– Нашла что? – не выдержала Ирен.

– Мои бумаги…

Она хотела сказать, где ему искать свои бумаги и куда бы уже пойти, но с лестницы спускался Фабьен; он что-то вопил, как всегда задыхаясь.

– Ирен, – он не мог отдышаться, – простите, любезный, – отодвинул доктора, – Ирен, тебе нужно подняться наверх.

– Что-то случилось? – вмешался тот.

– Нет, пожалуйста, – замахал на него Фабьен, – идите себе куда шли, идите-идите…

– Я искал свои бумаги…

– Да идите вы уже! – крикнула на него Ирен. – Чёрт тебя подери, Фабьен, почему ты всё время мямлишь? Ты можешь сказать, что случилось?

– Дорогая, – посиневшими губами пролепетал он, – тебе лучше подняться наверх.

– Да что с тобой?

– Случилось, случилось…

– С-с-с… л-л-л… никакого толку от тебя! – Ирен бросила тряпку на стойку бара и пошла к лестнице. Фабьен, кашляя и задыхаясь, еле поспевал за ней.

– Если вы найдёте мои бумаги!.. – крикнул им вслед доктор.

– Идите к чёрту, любезный, – выплюнул Фабьен.

В комнате стало свежо и прохладно, ветер гулял по волосам Ребекки, по её ещё тёплому телу, поглаживая хрупкие руки и умиротворённое белое лицо. Окна хоть и были распахнуты настежь, запах крови никуда не уходил.

– Как я устала каждый раз отмывать эти полы и застирывать платья, Фабьен, – ворчала Ирен, выжимая тряпку. – Теперь твоя очередь. – Она вытирала красные капли возле кровати.

– Моя? – Месье Лоран отшатнулся от тела. – Ты же знаешь, как я боюсь крови!

– А чего ты не боишься, Фабьен?

– Господи, Ирен! Это труп твоей дочери! – Он еле сдержал рвотные позывы.

– Тебя каждый раз будет тошнить? Мне ещё и за тобой чистить? – Она убрала с лица дочери окровавленные кудри.

– Я говорил тебе, что надо ей сказать! Лучше сказать, Ирен! Я этого больше не вынесу, – взвыл Фабьен, – я скорее сам застрелюсь.

– От тебя дождёшься, как же…

– Знаешь, – он перешёл на шёпот, – я опять видел его. Он сидел на лестнице и играл, а потом позвал меня за собой, и я сказал, что не могу…

– Это я уже не могу! – Ирен расстёгивала платье на дочери. – Помоги мне переодеть её и перенести в ванную.

Платье сняли, Ребекка осталась лишь в нижней сорочке. Ирен осмотрела её.

– Бельё в порядке, нужно только простирнуть платье и помыть ей волосы.

– Сколько это ещё будет продолжаться, – трясся Фабьен, – она же должна понимать…

– Она ничего никогда не поймёт. Норах сказал, это последнее, чего она хотела.

– Но почему мы не знали?..

– Это я должна была всё знать? Ты хочешь сказать, это я виновата?

– Не начинай, прошу тебя! – Он схватился за голову. – Если тебе будет легче, это я во всём виноват.

– Мне не легче.

– Послушай, Ирен, надо объяснить ей, надо попытаться…

– Чтобы она совсем с ума сошла?

– А так по-твоему лучше? – Он вылупился на неё.

– Так она хотя бы ничего не помнит. Мы ничего не сможем сделать.

– Мы можем убрать револьвер! – Фабьен поднял оружие дрожащими пальцами.

– Мы, по-моему, с тобой уже решили, что лучше так, чем по-другому. – Ирен включила воду, постепенно наполнявшую ванну, окрашиваясь в красный цвет. – Или ты забыл, что было месяц назад?

Фабьен не забыл. Он очень чётко помнил, как под окнами их спальни собралась толпа зевак. Ребекка тогда выбросилась из окна. Слава Господу, что они с Ирен успели затащить её тело к себе до приезда жандармов. А когда те всё же вломились к ним, сказали, что девушку уже забрали медики. Наутро полиция обзвонила все госпитали и морги, но Ребекки, естественно, не было ни в одном. Вернувшись к ним, они с удивлением увидели живую Ребекку, пусть и немного уставшую. После таких ночей она всегда просыпалась без сил. Директор отеля уверял полицию, что всё в безусловном порядке, что никакого самоубийства в его отеле не было и быть не могло. Это абсурд, полнейший абсурд, говорил директор, а девушка была просто пьяна и валялась под окнами; её родители, мол, были тоже не в себе, потому и мололи всякую чушь…

Они помыли Ребекке волосы и уложили на чистую постель. Ирен забрала с собой грязное платье и вышла из комнаты.

Пока её не было, Фабьен и не взглянул на Ребекку, он не мог на это смотреть. К смерти невозможно привыкнуть, думал он, даже если видишь её тысячу раз. Вдруг за дверью кто-то пробежал; шаги быстрые, мелкие. Фабьен обернулся – только сандалик сверкнул в дверях. Месье Лоран вздрогнул, припал к окну и закрыл глаза рукой.

– Ты опять плачешь, Фабьен? – В комнату вернулась мадам Лоран с новым платьем и принялась расстёгивать на нём пуговицы.

– Я опять видел его, Ирен, – сказал осипшим голосом Фабьен. – Он преследует меня.

– Даже не говори мне об этом, не начинай. Мне хватает её, – она кивнула на дочь, – ещё и тебя я не вынесу.

Фабьен попятился к двери – от запаха крови его постоянно мутило.

– Вот и всё, – она положила новое платье рядом с Ребеккой, – словно и не было ничего. – Погладила волосы дочери.

– Мы так и будем жить, Ирен, делая вид, что ничего не случилось? – обернулся на неё Фабьен.

– А ты ещё не привык? – И она выдала какую-то горькую, несвойственную ей улыбку.

6 глава

Я бродил по Сен-Мало до полуночи, ища тот проклятый дом. Все они были как один, и никакой не запомнить: серые и тёмно-серые, с каменной кладкой и белыми окнами, с высокими арками и маленькими балконами, с покатыми крышами и флюгерами на них. Лавки – посудные, кондитерские, сувенирные… Узкие улочки, старые лестницы, невысокие домики в три-четыре этажа… Каким же был тот дом? Я ничего не помнил, ничего, кроме белых перчаток и такого же белого лица. Чего он хотел от меня? Почему от меня? Почему моя Маргарет?

– Почему бы и нет, – сказал тот же голос.

Он стоял напротив, всё такой же, каким я его и запомнил.

– Хорошо, что вы пришли, – он протянул мне руку.

Я не ответил.

– Ваше право, – он улыбнулся.

– Где Маргарет? – спросил я.

– Не с вами?

– Нет.

– Вы уверены?

– Вы же знаете, что уверен!

– С чего мне знать?

Удивительно, но лицо это было настолько степенным, что не выдавало никаких эмоций; даже вопросы его звучали не вопросами, а утверждениями. Он только и делал, что соглашался со мной, отчего ещё больше злил.

– Пока я не встретил вас, она была рядом. – Я подошёл к нему.

– Может, она и сейчас рядом, просто вы не видите её? – Человек снова улыбнулся.

Он что-то знал, точно знал – и издевался надо мной. Чёртов псих… Я не мог понять его взгляд; он вроде как изучал меня, оценивал, примерял на меня что-то…

– Что вы сделали с Маргарет? Зачем она вам?

– Мне – незачем, – сказал он совершенно спокойно. – Люди теряются, друг мой.

– Я вам не друг, – я разжал дрожащие кулаки, чтобы ненароком не врезать ему.

– Это не вам решать.

Уголки его рта слегка приподнялись; он надвинул широкую шляпу на свой ровный и длинный нос и указал мне вперёд, будто там видно было, куда идти. Ни одного фонаря не горело на этой проклятой улице.

– Сегодня на острове перебои с электричеством, – сказал он, – глупые чайки поджарились на проводах. Вы когда-нибудь видели, как падают сгоревшие птицы?

– Нет, не видел.

– Они какое-то время ещё сидят на проводах, а через миг, как куски угля, падают на землю, поднимая своей чёрной тушкой такой же чёрный клуб пепла. Вы не были в лесу после пожара?

– Не был.

– Ваше счастье. Пройдёмте.

Мы пошли, только вот я не видел куда. Я ступал осторожно, боясь наткнуться на спящих бродяг или мерзких крыс, на что-либо спящее, – я не любил темноты. Было слышно, как кто-то шерудится по углам подворотен и пищит; я боялся этих тварей до жути.

– Не бойтесь, почти пришли, – сказал незнакомец.

Через пару метров мы уткнулись в массивную дверь. Он потянул её на себя. Та заскрипела, но поддалась, не сразу, нехотя, с тугим стоном проржавевших петель; дверь отделяла себя от каменной кладки проёма.

Темнота, такая же, как и снаружи.

Этот незнакомец… Как же его звали… Норах. Он взял что-то со стены и чиркнул спичкой; свеча затлела, испуская чёрный взвивающийся дым. Норах нёс чугунный подсвечник, освещая мне путь.

Вниз вела длинная лестница, крутая и мелкая, как раз чтобы удобнее было упасть. Я ступал боком, только так мои ноги не соскальзывали со ступеней. Одну за другой, одну за другой я перешагивал их, пока не спустился в подвал.

Это был бар или что-то вроде того. Обычная пивнушка с толпой людей. Все они разом посмотрели на меня. Тот, кто пил, оставил бокал, кто докуривал, обжёгся подступившим к пальцам тлеющим пеплом. Замешательство их длилось недолго, пока Норах не посмотрел на них. Тогда они продолжили пить, ударяя кружки о кружки, роняя пену на деревянный стол; сигары дымились и тлели, гогот и смех отлетали от стен. Я искал глазами Маргарет, всматриваясь в женщин.

– Её здесь нет, – сказал Норах, – пойдёмте присядем.

– Откуда вам знать? – Я не унимал нарастающей злобы. – Вы же не знаете, где она!

Норах выбрал ближайший столик.

– Если б я не знал, – равнодушно сказал он, – то не предложил бы вам вернуть её, не так ли?

Он придвинул под собой стул, я сел рядом.

– Что вы сделали с ней?

Норах будто не услышал вопрос. Единственное, чего мне хотелось, это вцепиться в его глотку; единственное, что удерживало меня, – мысли о ней.

– Я предлагаю вам сделку, – не замечая моего гнева, сказал он.

– Идите вы знаете куда!

– Мы пойдём, но не сразу. – Норах улыбнулся. – Не злитесь, прошу вас. Злость мешает нам думать.

– Вы похитили её? – Я встал из-за стола, с грохотом отодвинув стул.

В баре все замолчали и опять посмотрели на меня.

– Вы любите пиво? – как ни в чём не бывало спросил Норах.

Бар опять загудел. Я огляделся по сторонам. В дрожь бросало от этого места. Волнение скрутило живот, поднялось до груди, застряло у горла.

– Что это за место? Что здесь вообще происходит? – Мне казалось, все взгляды устремлены на меня; даже общаясь друг с другом, все эти люди будто подсматривали за мной. – Я сообщу в полицию.

– Сообщайте… Официант. – Он поднял руку.

На стол перед нами грохнули большие кружки, наполненные доверху пивом; по стенкам стекала хмельная пена.

– Вы пейте-пейте, – подталкивал Норах.

Я отхлебнул.

Официантка не двигалась с места, она буквально уставилась на меня. Прилипла своим испытующим взглядом и не отходила. Норах показал ей, чтоб ушла. Отмахнулся от неё, как от мухи. Та отошла, но не так далеко – встала возле барной стойки и всё так же сверлила меня взглядом.

– Почему она так смотрит на меня? – спросил я.

– Да кто ж её знает… – Он отпил из кружки и причмокнул.

– Может, ей нужна помощь?

– Может, и нужна; оставьте ей побольше чаевых.

– Почему вы выбрали меня?

– Вы можете мне помочь.

– Я даже сам себе помочь не могу. Сегодня я очнулся под кроватью, завёрнутый в пыльный ковёр, как какой-то пьяница или забулдыга, не дошедший до постели.

– Я в курсе всего, что с вами происходит. Я предлагаю вам игру.

– Где Маргарет?

– Хотите увидеть её?

– Да кто вы, чёрт возьми?

– Я тот, кто поможет вам. Разве не для этого вы сюда пришли?

– Мне не нужна ваша помощь.

– А Маргарет? Ей тоже не нужна моя помощь?

Норах резко встал и направился к выходу. Я опрокинул стул и побежал за ним. Бар опять заглох, а после вновь включился. Мелкие ступени то и дело валили меня с ног, я сбился со счёта, сколько раз оступился. Норах же шёл невозмутимо; он и не смотрел под ноги, а только возносил своё статное тело над этими развалинами. Скрип двери, запах прохладной полуночи… Темень поглотила все улицы. Непроглядная и холодная, она проникала в меня. Норах не сбавлял шаг. Мне пришлось уже бежать за ним.

– Где Маргарет? – кричал я ему.

А он всё так же шёл, несбивчиво и ровно. И лишь сверкнул полами своего пальто, зайдя за угол ближайшего дома.

– Подождите! – крикнул я.

Но Норах даже не замедлился. Мы обошли дом и завернули в узкий переулок; я натыкался на мусорные баки и какие-то корзины с бельём. Жилой квартал – целый лабиринт, непроходимый в одиночку. Мне казалось, этот человек видит в темноте – иначе как он уворачивался от всего, на что натыкался я? Наконец узкие стены прилегавших друг к другу домов вывели нас на широкое поле, по периметру которого лишь высились стены уходящих вдаль крепостей.

Норах остановился у одной из них. Старинная крепость походила на форт, длинный и замкнутый, обороняющий город. На башнях его не хватало стрелков, а у подножия – покатого рва. Окна форта смотрели на нас; в них было так же темно, как и снаружи, только светлые рамы выбивались из черноты.

– Не хотели бы вы сыграть со мной в одну игру? – спросил Норах.

– Сейчас не до игр, мне нужно увидеть Маргарет.

– Хорошо. – Он улыбнулся. – Нужно? Смотрите!

И перевёл взгляд на крышу форта. Я посмотрел туда же. В одном из высоких окон башни, у самого края стояла Маргарет. Она пошатывалась от ветра – вперёд-назад, вперёд-назад.

– Господи, Маргарет… – Я хотел закричать, но боялся её напугать. – Остановите, – еле вымолвил я, – остановите её!

– Кто, я? – удивился Норах. – Я не могу исполнить два желания за день… Одно я уже исполнил, – он указал на неё, – вы же хотели её увидеть, не так ли? Так смотрите, кто вам мешает…

Маргарет была словно прозрачная, её босые белые ступни упирались в выступ окна, тонкие руки держались за раму.

– Зайди обратно, – шептал я ей, – зайди обратно…

– О, она вас не услышит.

Марго наклонилась, её платье зацепилось за раму; она обернулась, одёрнула его, посмотрела вниз и увидела меня. Я хотел крикнуть, но она шагнула вперёд и камнем полетела на землю. Глухой грохот стоял у меня в ушах. Она, словно сломанная кукла, лежала на траве.

Я кричал и бежал, рыдал и падал, я повторял её имя и проклинал весь мир, я ненавидел себя, её, этот остров, эту жизнь… Я добежал до неё. Какая она маленькая и хрупкая… Я склонился над ней; через слёзы ничего не было видно, всё плыло и качалось, предательский тремор не давал прикоснуться к её волосам.

– Маргарет, моя бедная Маргарет, – шептал я, давясь слезами.

Дотронулся до её платья, до груди и до шеи, руки мои дрожали… Что-то не то! Убрал с лица окровавленные волосы. Это…

– Что-то не так? – спросил Норах.

– Это не она! – кричал я как сумасшедший. – Не она, не она…

– Конечно, не она, – спокойно сказал Норах.

– Но вы сказали…

– Я ничего не говорил – я лишь показал, что может произойти. Вы так упрямы… – Он отошёл от тела. – С одной стороны, это хорошо. Но с другой – отнимает столько времени!

– Мне нужно к Маргарет. – Я отходил от него, от неё, от этого проклятого места. – Надо бежать с этого острова, найти Маргарет и бежать, – шептал я, пятясь от этих двоих. Споткнулся о землю, повернулся в сторону порта и побежал.

– До встречи! – крикнул он мне вслед.

Я не помню, как добежал до отеля. Перед глазами всю дорогу стояла та девушка, покачиваясь, одёргивая платье и падая плашмя. Она мертва, мертва, и я ничего не мог с этим поделать.

Вбежав в холл, я разбудил консьержа, встретившего меня недоумённым взглядом.

– Всё в порядке, месье? – спросил он.

Я лишь отмахнулся.

– Может, чаю? Который час? – Он протирал глаза.

Я залетел в номер. Никого.

Ноги отяжелели, будто волокли за собою чугунные цепи. Я весь обмяк от усталости; нужно было продолжить поиски, заявить в полицию, но сил хватило, лишь чтобы рухнуть в кровать. Я расстегнул рубашку и опрокинулся навзничь, раскинув руки, как на поле боя. Ещё три часа до рассвета. Три часа, и боль настигнет меня. Я уже закрывал глаза, когда увидел кого-то в дверях. Чёрная фигура в белых перчатках смотрела на меня.

7 глава

Покои на верхнем этаже старой крепости раньше были тюрьмой, в их стенах держали узников перед казнью; потом решётки сменили на окна, а нары убрали.

– Тебе здесь никто не помешает, – сказал Норах, открыв тяжёлую дверь. Та заскрипела противным писком, длинным протяжным зевком – и нехотя впустила.

Ребекка зашла в пустую комнату; от каменных стен пахло столетней сыростью, тёмный потолок без единой лампы. Человек, с которым она пришла, так и стоял в дверях.

– Ты сказала, что хочешь побыть одна, – сказал он, – я правильно понял тебя?

– Да, – Ребекка кивнула.

– Это отличное место, – он оглядел комнату.

– Только ничего не видно.

– Что именно ты хочешь увидеть?

– Небо, может быть…

– Небо? – Норах подошёл к окну и отдёрнул тёмное полотно. Через потрескавшиеся стёкла старого окна множеством мелких звёзд играло небо.

– Спасибо, – тихо сказала Ребекка.

– Знаешь, говорят, в полночь звёзды светят особенно ярко – и особенно здесь, на этом острове. – Норах посмотрел на неё. – Думаю, тебе стоит дождаться полуночи.

– Хорошо, – сказала она, по-прежнему не поднимая глаз.

– Знаешь, Ребекка, почему люди из года в год совершают одни и те же ошибки?

– Нет.

– Они забывают, что уже совершали их. Как и ты забываешь всё, каждый свой день. – Он подошёл к ней и поправил кудрявые локоны на её висках. – Они забывают всё, Ребекка. Им кажется, они помнят, но все их воспоминания – лишь плод их фантазии; они ложны, как и сам человек.

– Я не могу забыть только один день…

Норах приставил палец к её губам.

– Знаешь, чем хороша наша память?

Ребекка молчала.

– Она бестелесна. Её невозможно убить. Нам только кажется, что она внутри нас, но это мы внутри её. Мир представлений – отдельный мир. Сначала мы строим его, и пока мы его строим, он молчит, выжидая, когда мы поставим последний кирпичик, создадим последнего человека из тех, кого не можем забыть, когда мы воскресим мёртвых и убьём живых, когда посадим последнее дерево… Ты же помнишь деревья в том лесу? Ты, наверное, заглянула за каждое, не так ли, Ребекка?

Она кивнула.

– Каждое дерево в нём посадила ты. И теперь уже не ты управляешь тем миром, это он управляет тобой. Твоим телом, твоими мыслями, твоим страхом. Ты и правда думаешь, что сможешь сбежать? Вот так?

Ребекка молчала.

– Каждый из нас – раб своего страха, девочка, каждый страх создан своим рабом.

Норах пошёл к двери; звук каблуков его тёмных заострённых туфель эхом отбивался от стен.

– Сделай одолжение, – он остановился в дверях, – помаши мне рукой.

– Подождите, – окликнула его Ребекка, когда тот уже вышел. – Вы знаете, что я хочу сделать?

– Разве ты не просила об этом вчера? Разве ты не просишь об этом каждый свой день?

– Значит, вы не остановите меня?

– Это не в моей власти. – И, улыбнувшись, Норах ушёл.

Ребекка слышала, как удалялись его шаги, как они спускались по лестнице всё дальше и дальше, а вскоре исчезли совсем.

Какое хорошее место, думала Ребекка. Ей казалось, что можно и по-другому, не выходя из своей комнаты, но там ей могли помешать – мать и Фабьен жили в соседних. И хоть им не было до неё никакого дела, они могли случайно зайти к ней. Но здесь, здесь она была в безопасности от всех, кроме себя самой.

Ребекка оглядела промозглые стены, провела дрожащими пальцами по прохладным камням, вдохнула могильную сырость. Наверное, так и пахнет смерть, решила она, сыростью и холодом.

«Лишь бы никто не хватился меня, – думала Ребекка, – лишь бы никто не помешал…»

Фабьен Лоран протяжно храпел в измятой, взмокшей от пота постели. Каждый раз, пытаясь заснуть, он перекатывал своё грузное тело с боку на бок, со спины на живот, издавая свистящие звуки, вырывающиеся из мясистых ноздрей.

Ирен искоса наблюдала за ёрзающим мужем, ожидая, пока тот заснёт. В другой день она пошла бы к Ребекке за берушами или вовсе осталась бы у неё. Но не сегодня. Сегодня у неё были другие планы, как и неделю назад, – но тогда всё пошло наперекосяк. Тогда она попросила у доктора, у этого психа, дать ей снотворного; он высыпал ей в руку почти всё, что у него было. Ирен растворила десять таблеток в молоке и принесла Фабьену, тот выпил – и ничего. Ничего не случилось. Его даже не перекосило во сне, ему даже не было плохо. Ни боли, ни ужаса. Ни радости, ни отмщения – ничего не испытала Ирен. Он встал как ни в чём не бывало, пошаркал своими тапками в ванную комнату, прочистил забитые пазухи и вернулся назад. Пока Ирен слушала, как Фабьен харкал, вытряхивая из себя всю засохшую слизь, она сама чуть не умерла от злости. Ещё немного, и все оставшиеся таблетки она выпила бы сама. Но решила переждать, решила придумать другой план, найти иной способ. Вполне возможно, у этого спятившего докторишки и таблетки-то были просроченные. И Ирен придумала; она решила всё сделать сама. И вот теперь, когда храп её мужа заглушал все остальные звуки в их спальне, мадам Лоран медленно подошла к кровати, взяла большую подушку, сжала её обеими руками и опустила на лицо мужа.

На городской башне часы пробили двенадцать. Небо становилось всё глубже; казалось, оно затягивало её в себя. Ребекка упёрлась ладонями в подоконник; он высокий, шершавый, половина камней сколоты. Она сняла тугие туфли – и вот уже стоит на холодном полу. Ставни старых окон туго всажены, проржавевшая резьба петель наглухо держит неподвижные створки. Ребекка потянула за ручку – окно не шевелилось; дёрнула ещё раз – стекло затрещало, рама скрипнула, ржавчина осыпалась с петель. Ребекка потянула на себя ручку; прохладный ветер ноябрьской ночи повеял на её заплаканное лицо. Одной рукой схватившись за створку окна, другой держась за откос, она взобралась на высокий подоконник. Весь остров был перед ней.

Фабьен вырывался и мычал. Ирен давила всё сильнее, даже улеглась на подушку. Она и не знала, что он такой сильный – этот старый дохляк разваливался на части все годы, что она с ним жила. Ирен уже выбилась из сил; руки дрожали от усталости, волосы упали на лоб, облепив её красное, вспотевшее от натуги лицо. Фабьен дергал руками, ногами и хрипел, снося всё, что лежало на прикроватной тумбе. Он был будто таракан, перевёрнутый на спину, таракан, которого никак не получалась прихлопнуть. Ирен навалилась всем телом. Фабьен снёс все вещи с тумбы; об пол брякнуло что-то металлическое. Ножницы, поняла Ирен, она нащупала их ногой. Вот они, сейчас, сейчас… Ирен прижала подушку одной рукой, другой же потянулась к полу, и хватка её ослабла. Фабьен стал заглатывать воздух, приподнялся и попал ей рукой по лицу. Она схватила ножницы, скинула подушку и с размаху всадила металлическое остриё прямиком в набухшую шею Фабьена. Хрип забурлил натекающей в горло кровью, она наполнила рот, окрасила зубы, вытекла на подушку. Тело билось в предсмертной конвульсии, издавая последние звуки, выпуская последний свой дух. Ирен посмотрела в застывшие глаза мужа и отпрянула от него. Дыхание её становилось ровнее, как и осанка, как и цвет лица. Она убрала взъерошенные волосы, заколола их на затылке, выпрямила спину, оправила платье и накрыла подушкой обезображенное предсмертной гримасой лицо Фабьена.

Ребекка смотрела в бездонное небо, на тёмные силуэты ночных домов. На крыши с крутящимися флюгерами, на мачты спящих кораблей. Они мирно покачивались, танцуя, охраняемые тёплым светом большого маяка. Ветер раздувал её волосы и ночную сорочку, поднимая подол до колен; ноги покрылись гусиной кожей, она вся ею покрылась. Скоро закончится всё: её ночные кошмары, её бесконечный стыд. Она уже не будет выкрикивать его имя, не будет искать его каждую ночь, просыпаться в слезах, биться головой о подушку, заламывать руки, ненавидеть себя. Ребекка встала на скрипучий откос и посмотрела вниз; голова закружилась, руки вцепились в каменную кладку, ноги окоченели – не пошевелить. Так она никогда не спрыгнет. Ребекка вдохнула прохладный воздух. Лучше не смотреть… Не смотри вниз. Выдохнула. Подняла взгляд.

Недалеко от башни ей навстречу шли через пустое поле два силуэта. Один прибавил шаг, потом побежал – вроде что-то кричал, или ей показалось… Нет, ей не помешает никто. Ребекка подняла одну руку, потом вторую, приблизилась к краю и прыгнула вниз. Дыхание перехватило, она захлебнулась воздухом, задохнулась страхом, закрыла глаза и рухнула навзничь. Что-то треснуло в голове. Звук шагов, чье-то дыхание, мужской плач, женское имя. Не её.

8 глава

– Он не сможет этого сделать. С чего он взял, что у этого парня получится? Кто он вообще такой? Ты его знаешь, Фабьен?

Ирен стояла у барной стойки и протирала бокалы. Чистое стекло скрипело под быстрыми пальцами. Женщина по третьему разу брала один и тот же бокал, тёрла его уже сухой тряпкой и, не глядя, ставила к другим на поднос. Бокалы издали трескучий звон; один наклонился, упал на другой, другой – на следующий, и вот уже крайний слетел с подноса и со звоном разбился об пол.

Тёмные ботинки тяжёлым прихрамывающим шагом подошли к стойке, голос вздохнул и захрипел, будто кашель застрял посреди пересохшего горла, полная рука в синих венах и старческих пятнах потянулась за метлой и совком, осколки замели в угол.

– Пожалуйста, Ирен, не мельтеши, – сказал уставший мужской голос, – ты разобьёшь все бокалы, опять… И их вычтут из нашей зарплаты.

– У нас нет никакой зарплаты, Фабьен, – официантка покосилась на него, – ты забыл?

– Ты говоришь бред, Ирен, полный бред.

– Бред – всё, что здесь происходит, – она поставила со звоном ещё один бокал. – Я не могу больше быть официанткой, Фабьен; кто угодно, только не я. Меня уже тошнит от этой посуды, от этой грязи, от этого отеля, в котором…

Вдруг что-то заскрипело за одним из дальних столов. Фабьен посмотрел на Ирен, но она будто не замечала этого, она никогда не замечала его…

Фабьен пошёл на звук – тихий, робкий, но всегда зовущий, – медленно переступая с ноги на ногу, боясь ненароком спугнуть его. За столом двигали стулья, они скрипели деревянными ножками о такой же деревянный пол, туда-обратно, назад-вперёд. У Фабьена пересохло в горле, в носу защипало, глаза покрылись влажной пеленой. Пепельница на столе подскочила на месте. Послышалось тихое «ой».

Фабьен подошёл к столу, отодвинул один из стульев и заглянул под него. Мальчишка лет пяти неотрывно смотрел на месье Лорана и тёр затылок.

– Ты ударился? – Тот улыбнулся.

– Угу, – мальчик кивнул.

– Не дело тут играть, сынок, не то место.

Мальчик вылез из-под стола и отряхнул пыльные коленки.

– А теперь отряхни руки, – сказал Фабьен.

Мальчик отряхнул и руки.

– Пойдём играть, – сказал он, – пойдём на улицу.

– Не могу, – выдавил из себя Фабьен, – я сейчас не могу.

– Но я хочу! – Мальчик топнул ногой и надул губы.

– Я знаю, знаю, что хочешь, но я правда не могу пойти с тобой.

Мальчик пожал плечами, развернулся, побежал к выходу и скрылся за дверью.

Фабьен ещё долго смотрел на дверь. Грудь его сжало, он захлебнулся воздухом, опёрся на спинку стула, подвинул его к себе и сел. Шаги мальчишки уже стихли за дверью, да и дверь перестала скрипеть от залетевшего в подвал сквозняка. Месье Лоран расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, потом ещё одну, и ещё, и потёр грудь.

– Что ты там делаешь? – крикнула ему Ирен.

Фабьен молчал.

– Ты слышишь меня? – Она подошла, шурша своим длинным многослойным платьем.

– Я видел его, Ирен, – сказал Фабьен, – он опять приходил.

– Сколько раз тебе говорить, что это не он, – рассердилась мадам Лоран. – Не он, понимаешь ты или нет?

Фабьен понимал, но ничего не мог с собой поделать.

– Когда же это всё закончится, – вздохнул он.

– У него ничего не выйдет, – сказала Ирен. – Вот попомнишь мои слова.

– Чччч, тише! Он может услышать…

– Ну и пусть, пусть слышит! Мне всё равно! – кричала она. – Ты всегда был тюфяком, Фабьен, ты не смог постоять за нас, и мы все…

– Ты обещала не на-по-ми-нать мне, – он схватился за голову и закрыл уши, – ты обещала больше не говорить мне об этом!

– Обещала, ну и что? Что ты мне сделаешь, а? Разобьёшь мои стаканы?

– Не кричи, по-жа-луй-ста, – трясся он, – не кричи…

– Ты трус, Фабьен, чёртов трус, и всегда им был; если б не ты, ничего не случилось бы! Ничего не случилось бы с Жоэлем, ничего не случилось бы с нами…

– Страх – это не порок, Ирен, это проклятие! Моё проклятие! – Он стучал кулаком по груди.

– Ради бога, Фабьен, к чему этот дешёвый спектакль? Иди лучше столы протирать, нечего здесь ныть!

Фабьен медленным шаркающим шагом поплёлся к барной стойке, взял тряпку, плюнул на неё и пошёл к столам.

– А я тебе говорю, что видел его, – опять заворчал он. – Я не понимаю, почему ты его не видишь, он же был здесь под тем столом, позвал меня, а потом убежал…

Ирен делала вид, что не слышит.

– Почему он приходит только ко мне? – не унимался Фабьен; подбородок его задрожал, глаза раскраснелись. – Почему ты не видишь его, Ирен? Или видишь, но делаешь вид, что не видишь…

– Я ещё не сошла с ума, Фабьен. Хватит нам и одного сумасшедшего!

– Кого? – не понял он.

– Тебя, кого же ещё… – Ирен приложила палец к губам и прислушалась. – Тихо, Ребекка идёт.

Оба они замолчали.

По лестнице спускалась Ребекка.

– Бедная девочка, – сказал Фабьен.

– Нечего её жалеть, – шикнула на него Ирен.

– Вот чтобы так, каждый раз… у меня бы точно духу не хватило.

– Вот в этом ты прав, Фабьен: у тебя точно ничего не хватило бы, ты же тюфяк… Хорошо, что Бекки не твоя дочь.

– Чего ж тут хорошего – каждую неделю такое…

– Тише ты! – шикнула она на него, когда девушка подошла поближе.

– Может, ей всё же сказать? – перешёл он на шёпот.

– И как ты ей скажешь, что ты ей скажешь? Совсем из ума выжил? – шипела на мужа мадам Лоран.

Взгляд девушки был растерянный, улыбка еле касалась кончиков губ; она зябко смотрела по сторонам, будто вспоминая что-то.

– Мама, – обратилась она к Ирен, – почему на мне опять новое платье? – Она разглядывала тонкую шелковистую ткань в мелкий цветок.

– Так разве оно новое? – удивился Фабьен. – По мне, так точно такое же.

– Нет-нет, – Ребекка замотала головой, – я помню, что было другое, разве ты не видишь, Фабьен?

– Ей-богу, не вижу, дорогая; платье как платье, такое же, как и было, и ты такая же, как была. – Он улыбнулся ей.

Девушка помолчала, прикусила губу и посмотрела на месье Лорана.

– Ты что-то хотела, Ребекка? Может, сока или воды? – спросил он. – Или чего покрепче – вина, например?

– Ты говорил, что видел его, Фабьен…

– Кого? – переспросил он, надеясь, что неправильно понял, надеясь, что Ребекка совсем о другом.

– Жоэля, – сказала она. – Почему он приходит к тебе? Почему не зовёт меня?

– Никто ко мне не приходит, девочка, – он подошёл к ней и погладил по плечу. – Мне показалось. Я же старый, что с меня взять…

– А мне вот ни разу. – Ребекка понурила голову. – Даже во сне. – Она замолчала, потом проглотила подступившую горечь и продолжила: – Ты же знаешь, что это я…

– Не надо, Ребекка, не надо, – перебил он её.

– Я должна, должна сказать…

– Замолчите все! – Ирен разбила ещё один бокал об пол. – Никто не приходил и не приходит; его нет, понятно вам, нет!

– Уже второй бокал, – вздохнул Фабьен.

– Я уберу, – сказала Ребекка.

Все трое молчали. Девушка знала, что должна сделать, знала, но не хотела никому говорить, не хотела расстраивать их. Как же так получилось, что в тот день ничего не закончилось?.. Ребекка не могла ответить на этот вопрос. То, что она сделала тогда, то, что успела сделать, преследует её и сейчас.

Бар стал наполняться людьми. Они заходили сюда как ни в чём не бывало, смеялись, заказывали выпить, ворчали на нерасторопного Фабьена и самодовольную официантку, подмигивали Ребекке, не получали и взгляда в ответ и вскоре оставляли все попытки дешёвого флирта. Сколько их сменилось за всё это время, она уже сбилась со счёта. Сначала Бекки смотрела на них с завистью, потом с равнодушием, теперь же почти не видела их. Не было для неё иных мыслей, иного мира, кроме того, что каждый вечер возвращал её в тот день.

– Смотри, снова он пришёл, – сказала Ирен, кивнув в сторону странного посетителя.

– Кто? – Фабьен огляделся.

– Этот псих.

– До сих пор не нашёл? – Фабьен покачал головой.

– Видимо, и не найдёт, – ухмыльнулась Ирен.

– Жалко его.

– Себя пожалей, – фыркнула она.

Фабьен почесал шею под подбородком и надрывно закашлял.

– Как-то странно болит шея сегодня… Ты не знаешь почему?

– Не имею ни малейшего понятия, – сказала Ирен и пошла забирать заказ.

Взъерошенный человек в измятом пиджаке, в покосившихся набок очках ходил между столиков, заглядывая под каждый. Иногда его вышвыривали из бара, но он не терял запала – приходил снова, но уже с другой стороны, подходил к другим столам, спрашивал, кто из какого номера и не находили ли они его бумаг. Теперь же он подошёл к барной стойке, зашёл за неё и стал рыться в бутылках, неосторожно опрокинув парочку.

– Уведи-ка его, – указала Ирен дочери.

Ребекка осторожно подошла к гостю.

– Простите, месье, – чуть похлопала она его по плечу, – месье, простите…

– Да-да, – суетливый постоялец поднял голову из-под стойки.

– Вы опять что-то ищете?

– Ищу, ищу… – Доктор протяжно вздохнул. – У меня пропали все записи, около тридцати листов. И я ничего не помню, понимаете, я надеялся вспомнить, но так и не смог… Вы, случайно, не видели их? – Он прищурился.

– Не видела, – пожала Ребекка плечами.

– А я раньше не видел вас? – Доктор опустил очки с переносицы.

– Думаю, нет, – она улыбнулась.

– Странно, вы на кого-то похожи, но я никак не могу вспомнить, на кого.

– Может, вам кажется? – сказала Ребекка.

– Может, вы и правы, – согласился он, поправляя очки.

– Проводить вас наверх?

– Нет, я сам. – Он поставил упавшие бутылки на место. – Я тут уронил…

– Ничего, я поставлю.

Человек извинился, откланялся и ушёл.

– Слава богу, – сказала Ирен.

– Аж жалко его, – вздохнул Фабьен.

– Официантка, – крикнул кто-то из-за стола, – почему пиво тёплое?

– Почему это происходит со мной, – ворчала Ирен, направляясь к недовольному посетителю. Тот, уткнувшись в меню, пододвинул к ней пиво.

Ирен потрогала кружку.

– Оно ледяное… – сказала она.

– Вы уверены, мадам Лоран? – спросил посетитель.

Ирен вздрогнула от этого голоса. Посетитель медленно опустил меню. Чёрные смеющиеся глаза смотрели на неё.

– Как поживаете? – Он заулыбался редкими короткими зубами.

Ирен не сводила взгляда с этого взлохмаченного, дурнопахнущего человека.

– А, это ты, – как-то грустно сказала она.

– Я, – он почесал затылок и цыкнул. – Болит, знаете ли, старый шрам на погоду, сегодня ветра`…

– Ветра́, – сказала Ирен.

– А вам идёт эта форма, – он еле сдержал подступающий смех, – вы будто в ней родились.

– Будете ещё что-то заказывать? – спросила она.

– Пиво поменяйте, тёплое, – сказал человек и ещё раз подмигнул ей хитрющим глазом.

9 глава

Мой дорогой Андре, я хочу предостеречь тебя от того, что неизбежно случится. Если не случилось уже. Почему неизбежно? Потому что отговаривать тебя бесполезно. Всё, о чём ты написал мне в письме, заставило шевелиться все волосы на моей и без того обезумевшей голове. Да, я стар, это так быстро приходит: беспомощность, беспринципность, безнадёжность, без ножа, я ем теперь стейки без ножа, Андре, просто насаживаю их на вилку и ем. И мне всё равно, что обо мне подумают, хотя все, кто вокруг меня, уже разучились думать. Они, как малые дети, всему учатся заново – собирают пирамидки из фигур, раскладывают пазлы, вспоминают, как играть в пасьянс, чтобы утром опять всё забыть. Я в доме престарелых, в очереди на тот свет; ты тоже в очереди, Андре, но твоя очередь ещё далеко, и потому ты не понимаешь этого. Как и не понимаешь того, что творишь. Послушай старика, я был твоим учителем и куратором, ты был единственной надеждой на курсе, хотя так оно и бывает всегда. Тот, кто лучше других, либо сходит с ума, либо превращается в монстра. Умерь своего монстра, сынок, не гневи Бога, ты поморщился сейчас, я знаю. – Андре будто слышал, как смеется профессор, словно тот стоял сейчас перед ним. – Ну прости меня, старика; да, теперь и я в него верю, я теперь тоже в секте. Ты слышишь, как смеётся твой старик, смешно, правда? Из учёного в проповедники… И тебе, знаю, тоже смешно. У меня даже книга их есть. Здесь у всех она есть – входит, так сказать, в дорожный набор. В дорожный набор на тот свет. Белые тапки, халат и Библия – вот что в итоге нужно, а не стопки старых журналов с хвалебными статьями о себе. Сколько их было, да, Андре, этих статей? Даже ты обо мне писал свою курсовую. Помнишь? Но знаешь, что я чувствовал тогда? Я чувствовал себя мёртвым при жизни; да-да, именно так чувствуют себя те, кого пытаются заживо увековечить. Не стремись к тому, мой мальчик, ничего хорошего в том нет. Тебе придётся конкурировать с мертвецами, с гениями всех времён. Нелегко обогнать призраков, они проходят сквозь стены… О чём это я? Ах да, я чувствовал себя почти мёртвым при жизни, но теперь я жив при почти что смерти… Парадокс. Нет амбиций – нет боли, только тишина и покой. Здесь так спокойно, Андре… Навести меня, как будешь в городе, я надеюсь, ты скоро будешь. То, что ты намерен сделать, не укладывается в голове, даже в моей, даже ради науки, к чёрту науку… Ты сгниёшь в тюрьме! Одумайся, Андре, это не то, чего…

В дверь постучались. Доктор Андре Бёрк положил письмо в нагрудный карман.

– Месье Бёрк? – В кабинет вошёл невысокий мужчина со взглядом, выражающим то ли смущение, то ли сожаление, то ли желание провалиться в подпол.

– Говорите уже, – выпалил Андре, зная, что скажет этот раскрасневшийся человек.

Вошедший достал из-за спины распечатанный конверт из плотной почтовой бумаги и передал его доктору. Тот смотрел на тонкий конверт и уже знал, что в нём. Все отказы приходят в тонких конвертах. Согласие, как правило, присылают уже с договором, а тут… Он разорвал письмо и выбросил его в корзину.

– Они сказали, – мямлил вошедший, – они сказали, что нет доказательной базы, месье. Что, даже если все лабораторные исследования будут иметь положительный результат, выдвинуть ваш препарат на рынок без практической доказательной базы они не могут. Он якобы слишком сырой. Нужны добровольцы… Но вы сами понимаете, что это почти невозможно.

– Это полнейший бред! – Бёрк всплеснул руками. – Что они хотят этим сказать, что я шарлатан? – Он раскраснелся. – Я три года потратил на этот препарат, ещё год провозился с мышами…

– С крысами, сэр.

– Не важно! Я три года возился с этими тварями, спал в лаборатории, да я жил здесь… Никто, слышите меня, никто не может говорить мне, что препарат не имеет доказательной базы!

– Нет достаточных клинических испытаний, месье Бёрк. В соответствии с регламентом нужны испытуемые, и если б ещё среди взрослых…

– Да плевал я на регламент! Мне не нужны взрослые добровольцы; я взрослых хоть завтра найду, и они это прекрасно понимают!

– Детей вам, то есть нам… детей нам никто не даст.

– Если б они только поняли… – Он подошёл ближе к старшему лаборанту. – …если бы они только знали, чего лишится медицина, чего лишатся они сами… Это же миллионы, сотни миллионов, а если минздрав включит препарат в рекомендуемый перечень…

– Они сказали, что не могут рисковать. Так и написали, сэр: «Слишком большие риски». Они боятся судов.

– А послать ко всем чертям годы моих трудов, годы трудов всей команды они не боятся?

Лаборант замялся и ещё ниже склонил голову.

– Что опять? – Профессор смотрел на него.

– Они распускают вашу группу, месье.

– У меня забирают людей?

– Со следующего месяца они будут работать на других проектах. Мы разрабатываем новое лекарство от бессонницы…

– От бессонницы? – завопил доктор.

– И ещё одно от дерматита…

– От дерматита? – Бёрк почти охрип.

– Нужны люди. Вы взяли слишком много людей, университету не хватает рук…

– Университету не хватает мозгов! Они хоть понимают, что делают? Я пытаюсь перевернуть представление о сложнейшем врождённом недуге, я пытаюсь поставить детей на ноги, а они лечат дерматит?!

– Они полагают, это безопасно – лечить дерматит. И побочных эффектов там практически нет, кроме повторного дерматита…

В углу кабинета доктора в одной из трёх клеток запищала белая крыса.

– Кстати, про этих, как вы выразились, тварей, – не поднимая взгляда с пола, продолжил лаборант, – на вас накатали жалобу защитники животных…

– Что? Вы издеваетесь надо мной? – Доктор Бёрк рухнул в кресло, опрокинул голову и закрыл лицо руками.

– Я – нет, месье, я не посмел бы… – заикался старший лаборант.

В свои пятьдесят три года он был всего лишь лаборантом, и его всё устраивало. Доктор Бёрк всегда завидовал таким людям, как месье Элиассон, бесцельным и бесхарактерным.

– Они говорят, – продолжил, заикаясь, лаборант, – они выдвигают обвинения…

– Кто «они»?

– Правозащитники, месье.

– Ах, да…

– Они говорят, мы издеваемся над животными.

– Я стою на пороге великого открытия, а им жаль каких-то крыс?

– После того как в своём интервью вы рассказали о методе работы, о том, что специально парализуете их…

– Я делаю это ради людей!

Доктор Бёрк врал, и сам знал об этом – никогда он не думал о людях, никогда не хотел никому помочь. Однако то, что впоследствии ему понадобится доказать свою теорию на реальных подопытных, он понимал. Но кто же на такое согласится? Поэтому доктор пошёл на то, на что пошёл. Он покажет этим идиотам, кто есть кто. Единственный человек, чьей поддержки он ждал, чьё мнение для него хоть что-то да значило, был в пансионе для душевнобольных. А скоро он и ему не сможет написать. Андре Бёрк нащупал в кармане письмо, которое не дочитал, когда вошёл этот Майлз, похлопал себя по карману, вздохнул и недвусмысленно посмотрел на лаборанта.

– Я, наверное, пойду, – раскланялся тот, пятясь спиной к двери.

– Идите-идите, – отмахнулся от него профессор.

– Я думаю, вы ещё возьмёте своё, сэр, всё ещё будет…

Больше всего доктор Бёрк ненавидел жалость к себе, тем более от тех, кто этой жалости заслуживал больше, чем он сам.

– Идите, Майлз, вы свободны.

Майлз Элиассон ещё долго кивал, ища дверную ручку за спиной.

Дверь наконец захлопнулась. За ней выдохнули, и так громко, что доктор понял – их неприязнь к друг другу была взаимной.

Андре Бёрк достал из кармана письмо и развернул его.

…это не то, чего ты достоин, – продолжал он читать. – У тебя великое будущее, сынок; ты загубишь и себя, и всех, кто рядом. Ты очернишь репутацию научного совета университета, мою, в конце концов. Хотя с моей можешь делать всё, что угодно, мне она уже ни к чему. Забавно, правда, Андре? Всю жизнь создавать себе имя, чтобы под конец забыть, как тебя зовут… Я забываю многое, Андре, и вспоминаю ненужное мне. Я вспомнил, например, сколько раз вчера почистил зубы – двенадцать раз, Андре, двенадцать. Но они не знают об этом; здесь лечат от всего, даже от того, чего нет. Лекарства, которые мне дают, слабо действуют, но это и хорошо, я не хочу потерять последний рассудок. Кто же тогда вразумит тебя, Андре? Богом прошу (зачеркнуто) науки ради, забудь об этой затее. Твоя разработка гениальна, ты сделал так много, неужели ты рискнёшь всем? Нужно подождать год или два, может быть, пять лет, всё изменится, а если не всё, так многое. Может, сменится состав комиссии… Конечно, такое редко когда случалось, даже на моём веку. Если кто и менялся в правлении, то только по причине смерти кого-то. Но не надо отчаиваться, Андре, – время, и ещё раз время. Оно всё расставит по местам. То, что ты решил работать в одиночку, – немыслимо. Без научного сообщества мы никто. Что будет, когда все узнают, – и как ты собираешься объявить об этом всем? Даже об успехе (о провале я и думать боюсь), как ты объявишь об успехе своих испытаний? Выйдешь на трибуну с отчётом и скажешь: так, мол, и так, позвольте представить мой незаконный эксперимент… А что дальше? Тюрьма, исключение из научного сообщества? Ты пишешь мне об учёных, поступивших точно так же, но рисковали они только собой или своими детьми. Химический состав твоего препарата не имеет аналогов в мире, я читал о нём, я восхищён, только ты мог дойти до такого, моя вера в тебя всегда была велика. Но, Андре, милый Андре, риски слишком огромны, а шансы малы. Никто не рискнёт, никто не позволит…

Доктор Бёрк не дочитал до конца. Вместо слов поддержки, которых так ждал, он получил лишь упреки. Никто не хотел рисковать, думал Бёрк. Все держались за свои кресла потными бюрократическими ручонками, все повторяли одни и те же слова: «Практическое исследование препарата не признаётся возможным, все компоненты слишком токсичны». Такие отписки доктор Бёрк получал даже из частных фармацевтических компаний. Он ушёл бы из университета, он работал бы на кого угодно, только б ему дали работать, – но никто не хотел рисковать…

Доктор Бёрк посмотрел на часы: почти девять. Подошёл к телефону, нажал. После сигнала раздался приятный голос:

– Что-то принести, месье Бёрк?

– Новости какие-нибудь есть?

– Да, месье Бёрк, пришёл ответ по нашему делу.

– И что там? – Бёрк уже ничего не ждал.

– Он положительный.

Трубку положили. Бёрк и не успел ничего сказать, как из смежного с ним кабинета вышла секретарша; она так широко улыбалась, что и ему пришлось улыбнуться в ответ.

– Звонила директриса… – Элен задыхалась. – Она сказала, мы можем приехать во вторник.

– Отлично, – обрадовался Бёрк.

Элен наклонилась к нему, но Андре лишь похлопал её по плечам, как друга, как ребёнка, как пиджак, что спадал с вешалки.

Потом он оглядел кабинет, подошёл к шкафу, достал с нижней полки большую коробку, доверху забитую макулатурой, вывалил всё содержимое на пол и стал наполнять её личными вещами. Сложив в неё стопку журналов, несколько книг, набор ручек, подаренных на тридцать пятый день рождения, и такой же набор – на тридцать шестой, фотографию с профессором в рамке и несколько дипломов, взял коробку и пошёл к двери.

– Значит, мы всё-таки уходим? – спросила Элен.

– А ты хотела остаться?

Элен покачала головой. Без него эта работа теряла всякий смысл.

10 глава

Особняк мадам и месье Лоран

Люсинда припала ухом к двери, боясь пошевелиться или вздохнуть. Всё в ней замерло, как и она сама; кровь отхлынула от конечностей, ослабив её руки, подкосив ноги, пульсируя лишь в одном виске раздражённым нервным тиком. Там, в комнате Жоэля, мадам Лоран разговаривала с доктором. Половину слов Люсинда так и не расслышала – она боролась с неприятной щекоткой в носу, которая появлялась так же внезапно, как и исчезала, каждый раз угрожая ей чихом. Люсинда потёрла нос. В руках её был таз с полотенцами – сегодня должны были мыть Жоэля. Его всегда мыли по вторникам. Она пошевелила носом, шмыгнула, потёрла его ещё раз и опять схватилась за таз, который чуть не грохнулся на пол. Тогда бы она не дослушала до конца; она и так не могла разобрать половины. Ирен говорила очень тихо, а доктор постоянно проглатывал слова, он всегда бубнил себе под нос, – но слух Люсинды за все годы работы в этом доме стал настолько тонок, насколько тонки были эти стены.

Мадам Лоран говорила о муже, да, точно, его имя Люсинда чётко расслышала.

– Фабьен, будь он проклят, – говорила она, – я должна быть уверена, что всё пройдёт как надо. Вы принесли, что я просила?

– Нет, – слышался голос доктора, – порошок у меня в комнате.

– Вы уверены, что это точно его…

Люсинда вскрикнула, закрыла рот руками, и таз с полотенцами грохнулся на пол. За дверью замолкли. Люсинда зажмурилась от страха, но быстро взяла себя в руки, подняла таз и как ни в чём не бывало постучалась.

– Входи! – приказала мадам Лоран.

Люсинда вошла вся красная; казалось, щёки её никогда ещё так не горели.

– Что такое, Люсинда? – спросила Ирен. – Что это ты, уже и в руках ничего удержать не можешь?

– Я, я… – Она чихнула.

Ирен отшатнулась.

– Только не говори мне, что ты больна.

– Нет, мадам.

– В этом доме слишком много пыли; когда ты уберешь здесь всё?

– Весь дом? – удивилась Люсинда.

– А кто, по-твоему, должен это делать? Я? – Ирен хмыкнула, окинула Люсинду с ног до головы презрительным взглядом. – Я зайду к вам через час, доктор, – сказала она, исчезая за дверью.

– Да, мадам.

Люсинда с доктором принялись раздевать мальчика. Его дебелое тело напоминало пергаментную бумагу, он почти ничего не ел.

– Может, потому он и не может ходить, – сказала Люсинда, – у него и мышц-то почти нет.

– Нет, не поэтому, Люсинда. – Доктор произнёс это таким тоном, будто давал ей понять, что не её ума это дело.

Она не возражала. В этом доме многое её не касалось, но это совсем не означало, что Люсинда не могла ничего решить. Она могла многое, теперь могла.

В комнату вошла Ребекка.

– Я совсем забыла, какой сегодня день, – сказала она.

Доктор взял на руки раздетое тело Жоэля; руки мальчика, как палки, болтались на весу. Ноги были такие же тонкие.

Ребекке вдруг показалось, что пальцы на правой ноге Жоэля сжались.

– Посмотрите! – вскрикнула она. – Он пошевелил, вы видели?

– Видел, – ответил доктор, – ещё вчера. Чувствительность постепенно возвращается, но у нас ещё много работы. Надо ставить его на ноги и пробовать ходить.

– Вы думаете, это возможно? – Лицо Ребекки засияло, как никогда прежде.

– Я не думаю, – совершенно уверенно сказал доктор, – я знаю.

Пар, поднимавшийся над ванной, закрывал всю умывальную комнату. Доктор погрузил Жоэля в горячую воду; мышцы мальчика расслабились, лицо уже не выглядело таким напряжённым.

– Мне нужно к себе, – сказал доктор, выходя. – Позовёте меня, когда закончите.

Люсинде стоило проследить за мадам Лоран. Видит бог, она могла проследить за каждым в этом доме и остаться незамеченной, но Ирен Лоран сама следила за всеми не хуже её.

Поставив тазик с полотенцами на туалетный столик, Люсинда не сводила глаз со спины доктора. Он никогда ей не нравился, с самого первого дня, когда только переступил порог этого дома. Тогда она поняла, что этот странный тип себе на уме. Доктор шёл прямо по коридору, потом свернул в свой кабинет и закрыл за собой дверь.

– Закрой дверь, Люсинда, всё тепло выпустишь, – сказала Ребекка, обтирая брата смоченной в мыльной воде мочалкой.

– Я сейчас, – сказала та, – принесу чистые полотенца.

– Так вот же они! – крикнула ей вслед Ребекка, но Люсинда уже вышла за дверь.

Она сняла стучащие туфли и на цыпочках прокралась к двери кабинета доктора. Мадам Лоран уже была там.

– Я уже ничего не боюсь, – говорила она.

– Нужно быть осторожнее, мадам.

– Да, я знаю.

– Никакой паники быть не должно.

– Я знаю, знаю, mon cher[1]. Ну, давайте же скорее…

Доктор что-то пробубнил и куда-то пошёл. Люсинда отшатнулась от двери… и снова припала к ней: нет, его шаги отдалялись от неё, а не приближались; должно быть, он пошёл к окну.

– Вот, возьмите, – сказал он немного погодя, – это то, что вам нужно.

– Вы уверены, что этот порошок сработает, доктор? – услышала Люсинда голос Ирен.

– Уверен. Только делайте всё, как я сказал. – Он выдержал паузу. – Не переборщите. Каждый день по щепотке в еду или воду, и через месяц он…

– Сам? И не вызовет никаких подозрений?

– Нет, у него попросту остановится сердце. Но если вы переборщите, мадам, признаки смерти будут весьма подозрительны: лопнувшие сосуды глаз, удушье, отёк…

– Ой, не говорите мне.

– Вот только порошок имеет слегка выраженный молочный вкус…

– За это не волнуйтесь: на ночь он выпивает стакан молока. Это единственное, что он пьёт помимо виски.

– Вот и замечательно. Думаю, после первой недели он уже сляжет. А дальше – дело времени. Всё будет идти медленно и плавно, но главное – результат.

– Ты придёшь ко мне сегодня, mon cher? – вдруг спросила мадам.

Этого Люсинда уже не желала слушать. Она отошла от двери, надела туфли и вернулась к Ребекке.

– Твои полотенца здесь, – сказала та, не отрываясь от брата.

– Да, я поняла. Я вспомнила, что… – Люсинда прислушалась.

– Ты заметила, как он шевелил ногой? – Ребекка взяла ковш с горячей водой и полила Жоэля, мальчик поморщился. – Видишь, ему не нравится, – она засмеялась. – Наверное, мыло попало в глаза.

Жоэль что-то мычал.

– Я промою, промою, – умывала она брата, – не ворчи. Ты только посмотри на него, Люсинда, мне кажется, он всё понимает… Как ты думаешь?

Люсинда молчала, уткнувшись носом в дверной проём.

– Да что с тобой? – возмутилась Ребекка. – Разве тебе всё равно, как чувствует себя Жоэль? Доктор сказал…

– Тихо-тихо. – Люсинда замахала рукой на Ребекку. На неё можно было махать, даже дерзить – она не разделяла людей на господ и прислугу. – Твоя мать с этим доктором что-то…

– Да знаю я что, – совершенно спокойно сказала Ребекка.

– Знаешь? И тебе всё равно?

– А какое мне дело до её похождений? Они любовники, ну и что…

– А, ну да, любовники…

«Если мадам Лоран выйдет от доктора сейчас, – думала Люсинда, – то не получится ничего разглядеть».

– Позови-ка доктора, Ребекка, – попросила она.

– Но я ещё не домыла Жоэля…

– Позови, говорю тебе.

– Подожди ещё пять минут.

Люсинда не могла больше ждать. Она приоткрыла дверь в ванной и крикнула на весь коридор:

– Мы уже домыли мальчика, месье Бёрк!

Дверь в кабинете доктора открылась.

– Иду-иду, – крикнул он, – сейчас буду!

Доктор вышел, а следом за ним – и Ирен; в руках её была стеклянная бутыль, наполовину наполненная белым порошком.

«Молочный вкус», – крутилось в голове Люсинды.

Доктор шёл к ней навстречу. Ирен скрылась у себя в спальне.

– Быстро вы сегодня, – сказал он, взяв из таза большое полотенце. Вытащил мальчика, поставил его на край ванны, обернул с ног до головы и завалил на себя. – А ты вырос, Жоэль… Ничего, скоро из ванны сможешь выбираться сам. Люсинда, придержи дверь, – попросил он, но той уже не было.

– Странная она сегодня, – сказала Ребекка, вытирая мокрую голову брата.

– Как те лекарства, которые я вам даю? Вы уже лучше спите? – спросил доктор.

– Да, спасибо, значительно лучше.

Ребекка врала. Месяц назад она пожаловалась доктору на беспокойный сон, что ночью её мучают кошмары и иногда во сне она видит, как выбрасывается из окна… На самом же деле днём её тоже мучили кошмары, днём она тоже хотела умереть; хотела этого постоянно, но боялась кому-либо признаться, даже самой себе. Доктор выписал ей успокоительное, сказав, что круглосуточный уход за братом мог не лучшим образом сказаться на её психическом состоянии и лучше бы ей хоть время от времени, но выходить на улицу – гулять по лесу, например. Но Ребекка ненавидела этот лес. Она боялась его больше любого кошмара, больше собственных мыслей; даже смотреть в его сторону не могла. Потому и закрывала окна шторами, а гуляла только по дому, вечерами, когда Жоэль засыпал. Ходила, как привидение, из комнаты в комнату, из зала в зал. Таблетки не помогли.

– Я очень рад, что вам лучше… – Доктор вгляделся в неё. – У вас синяки под глазами. Вы не спите?

Ребекка кивнула.

– Можете зайти ко мне за снотворным. Помните, я выписывал его мадам Лоран…

Люсинда вбежала на кухню. Через четверть часа мадам Лоран спустится обедать, тогда её комната будет пуста. А пока Люсинда зарылась с головой в огромном кухонном шкафу со специями и крупами. Нужно было найти что-то подходящее, белое или молочно-белое, какой-то порошок… У нее разболелась голова, пора уже накрывать на стол, а она вместо этого разворотила всю кухню… Соль была слишком крупной, да и этот вкус… не будет же он пить соленое молоко. А сахар… Нет, всё это не то. Люсинда бегала глазами по высоким полкам и уже хотела закрыть шкаф, как увидела банку с красной этикеткой, на которой большими белыми буквами значилось «Пекарский порошок». То, что надо! Она встала на цыпочки и потянула банку к себе.

Осталось только пробраться в комнату к мадам Лоран.

11 глава

Фабьен захлебнулся табачным дымом. В глазах всё плыло – черви, трефы, пики… Одна мелочь, в последнее время только она ему и попадалась. Он перестал ездить по карточным клубам, окончательно решив, что там одни шулеры, что там все в заговоре, все хотят обдурить его, все играют краплёными картами… Поэтому пригласил всех к себе, они играли его колодой. Фабьен проигрывал уже третий раз подряд.

Продолжить чтение