Читать онлайн Остальное белым. Гипотеза бесплатно

Все книги автора: Павел Кузьминых, Татьяна Загидулина

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

П. Кузьминых, Т. Загидулина

Остальное белым. Гипотеза.

роман

ББК 84 (2Рос=Рус)

Э 30

Книга издана при финансовой поддержке

Министерства культуры Российской Федерации

и техническом содействии

Союза российских писателей

Э 30 П. Кузьминых, Т. Загидулина.

Остальное белым. Гипотеза.

роман.– Красноярск :Искра, 2019.–236 с., 100 экз.

ISBN 978-5-86426-231-3

О последних секундах воображаемого пилота

Я – "Як"-истребитель, мотор мой звенит,

Небо – моя обитель,

А тот, который во мне сидит,

Считает, что он истребитель.

С этой песни начинать утро вполне неплохо. «Мир вашему дому!» Даже хорошо. Катенька, конечно, никому не рассказывает о своих странных увлечениях. Об одном странном увлечении точно. Катенька почему-то очень любит самолёты. Как факт. Нравится ей, когда шасси отрывается от земли. Нравится и когда самолёт идёт на посадку. Считается, что взлёт и посадка – самые опасные моменты в полёте. Потому что самолёт умеет планировать даже с полностью отказавшими двигателями. Может даже вполне успешно приземлиться. Первый перелёт через Северный ледовитый океан был осуществлён экипажем Валерия Чкалова. Уже тогда советские инженеры научились бороться с обледенением.

Тонкий слой льда постепенно покрывает аэроплан, ледяное крыло, ледяной винт, ледяной воздухозаборник, лёд на толстом стекле фонарей, а потом только синяя северная темнота. Белый непрозрачный лёд делает самолёт куском металла слишком тяжелее воздуха. Тяжелее, чем нужно. Интенсивность обледенения. Быстрее, чем 1 миллиметр в минуту. Меридиан не пройден. Поэтому Катя любит смотреть, как горят бумажные и картонные самолёты. Чтобы точно не было обледенения. Чтобы воображаемый экипаж успел покинуть кабину.

Катя заказывает наборы для склейки на сайте для моделистов. Там богатый выбор и цены вполне приятные для экономной души редактора научных изданий. Наборы нельзя заказывать оптом, не потому что этого не позволяют условия магазина. Потому что Катя сама решила, что нельзя. Каждый самолёт, который Катя запускает в первое и последнее путешествие, особенный. Каждый, несмотря на то, что все они совершенно одинаковые ЯКи пятьдесят вторые, должен быть заказан и получен на почте отдельно. В разные дни. При разной погоде. После склейки Катя просит Гусева сделать так, чтобы самолет мог лететь. Катя запускает их с одной и той же точки, предварительно ватным диском нанеся на них немного жидкости для розжига. Огненный самолет летит к Енисею.

Катеньке пришло сообщение – товар доставлен. Замечательно, сейчас натянет Катенька джинсы свои любимые, маменькины левайсы, и отправится на почту. Такое себе развлечение. Кажется, почта – то самое место, где нет предела фантазии мирозданья – у них может работать или не работать терминал, у них может зависать компьютер, один раз во время пребывания Катеньки на почте помещение было обесточено на неопределенный промежуток времени. В этот раз, однако, посылка попадает в руки быстро. Как приятно вспарывать ногтем полиэтилен! Нетерпение охватывает Катю. Казалось бы, ничего удивительного в такой знакомой упаковке быть не может. Сколько уже этих ЯКов было-то… В коробке, тем не менее, лежит нечто, что лежать там не должно.

Аудиокассета.

О погоде в Никарагуа. Вайнберги, северные и южные

Катерина идет на кухню и ставит на газовую плитку голубой эмалированный чайник с имитацией росписи. В квартире уже четвертый год ремонт, что морально помогает курить на кухне. Впрочем, после ремонта, разумеется, появится вытяжка. Пока Катя открывает форточку, облагодетельствованную гениальным дедовым инженерным решением – засаленной веревкой правильной длины. Ровно такой, чтобы курево вытягивало, а ледяной воздух не слишком бередил душу.

Отчего в сталинках делали такие маленькие кухни? Черт возьми, это же дом в центре города, здесь проживали представители райкома, в крайнем случае, горкома. Ну и что, что квартира однокомнатная? Шесть метров для приготовления и принятия пищи – это очень мало. Да и вообще – странная традиция – делать помещения в высоту больше, чем в ширину. Или советский человек должен был стать настолько сверхчеловеком, что догадался бы, как использовать это воздушное пространство? Катя сверхчеловеком не была. Периодически ей казалось, что она сидит на дне колодца. Не Асгард. Валерий Чкалов точно бы впал в депрессию и ушел в запой на такой кухне. А Михаил Водопьянов плюнул бы нервно и покинул помещение.

Катенька, однако, ни того ни другого делать не стала. Чайник издал оргазмический вопль – вода вскипела. Барышня в четвертый раз заварила чёрный чай, плеснула себе полкружки слабоокрашенной жидкости, вытянула зубами из пачки сигарету, чиркнула спичкой, по привычке закрывая ее от ветра, хотя сегодня на кухне был штиль, затянулась и наконец пришла в то состояние, когда можно систематизировать и анализировать.

Итак, антресоли. Вот что Катя не хотела предавать очистительному огню, так это антресоли. Еще один камень в огород советских инженеров. Зачем портить пространство над входом в кухню уродливым деревянным ящиком, покрытым к тому же не менее чем восемью слоями масляной краски? Ну восемь слоев – это уже не инженеры, это уже бабуля. Но именно чертовы архитекторы сталинского уюта подтолкнули её к изысканному дизайнерскому решению. Бабуле 98, и она в Эйлате.

Зато теперь есть квартира. Итак, антресоли. Чего там только нет. О! Да тут даже готовальня имеется. Готовальня, мать ее. Открыть? Красные бархатные внутренности. Никелированная мощь империи. Закрыть. Убрать обратно в антипространство. А это что за хреновина? Вроде и линейка, а какая-то хитрая – два в одном. И туча цифири. Нет, ну её. Магнитофон.

Можно предположить, что Катя достанет с антресолей усталую пыльную «Беларусь» или какие-нибудь «Карпаты 202.1». Но нет. Дедов кассетник был не таким старым – «Sony CFS-204L», производился в 1991-1992. Дед любил всё «фильдепёрсовое».

Краткие характеристики магнитолы Sony CFS-204L:

Тип - переносная магнитола

Частотный диапазон радиотюнера:

FM 87,6-107 МГЦ

MW 531-1602 кГц

LW 153-281 кГц

Магнитофонная дека:

Однокассетная, 2 дорожки, 2 канала стерео)

Автоматический уровень записи.

Диапазон воспроизводимых частот 80-8000 Гц

Акустическая система - стерео, широкополосная.

Выходная мощность УНЧ - 2,3 Вт на канал.

Коэффициент нелинейных искажений 10%

Встроенный микрофон.

Выход на наушники 16-68 Ом.

Линейного входа и выхода - нет.

Эквалайзера нет.

Потребляемая мощность 14 Вт.

Коробка не покоцанная, магнитолка без царапинки, хоть сейчас выставляй на АУ.

Катя подцепляет ногтем картон, открывает коробку и достает почти новую магнитолу. Даже не запылилась, странно, учитывая, что убрали на антресоли лет пятнадцать назад. Нет, ничего странного. Бабуля же убирала. А уж кассетник, наверное, и спиртом протёрла. До чего противный скрежет пенопласта! Выкинуть пенопласт. Белая дрянь. Создатель точно горит в аду. Будь Катя прислужником Сатаны, она бы даже не подливала масла на сковородку, где жарится этот малоприятный тип. Как хорошо, что в Катеньке маниакальной любви к орднунгу нет. Бардак душевнее. А с носками проблема решается покупкой одинаковых. Катенька сейчас осторожно двумя пальцами возьмет эти куски синтетической модуляции и сунет в пакетик. Вот так. Завтра же в мусоропровод отправятся. Нечего.

Ну допустим, в розетку мы его сейчас воткнем. А дальше-то что? Кассету вставить? Вставим. С этим проблем никогда не было. Теперь надо разобраться с кнопками. Как Катя это делала в лазоревом детстве? Надо загуглить. Да, вот стрелочка. Тык. Ну и что ты не работаешь? Видеоинструкция. А, надо просто до упора. Всё. Пошло дело.

– Семёнов…

– Да, Николаич, и тебе не болеть.

– Да.

– Ты вот что. С четвёртого вернешься, ко мне сразу, в главк.

– Ну что значит… Твою же мать, Николаич, Ну мне тебя учить, Денисенко оставь.

– Так.

– Блядь.

– Меняет, конечно.

– Блядь, ну как я тебе по телефону.

– Сашка не зли меня совсем. Знаю я твои хитрушки.

– Точно задублировал?

– Ладно.

– Ты образцы из Якутии помнишь? Пробы с седьмого горизонта.

– Верно мыслишь, да

– Слой двадцать пять микрон, напайка волной в вакууме.

– Да, Сашка. Именно. Не видно нашу птичку. Ни на какой частоте. Лети, птичка, неси свет, хе-хе

– Есть фюзеляж, не переживай.

– А теперь неправильно мыслишь.

– У Ничупея установка стоит, цех из окна видать, ты что.

– Твоего допуска достаточно будет.

– Цикл трое суток, не спать тебе

– Вот опять верно. Но бери выше. Ленинская, Александр. Об остальном сам помечтай

– Ладно, выключай. О погоде в Никарагуа? Смешно, да. Обоссутся они там со смеху.

– Ну что ещё забыл? Как? Сам реши, не маленький. Этого своего невыездного задействуй. Вайнберга или как там его.

Вайнберг? Серьёзно? К такому Екатерину Павловну Вайнберг жизнь не готовила. Для начала разберёмся с непонятными словами. Главк, микрон, напайка волной в вакууме. Якутия. Что у нас в Якутии? Алмазы и якуты. И шаманы еще. Стоп. Никаких шаманов. Остановимся на алмазах. Микроны, наверное, к алмазам. Фюзеляж бывает на самолетах. Вайнберг. С напайкой волной в вакууме мне Гусев поможет разобраться, зря что ли я его бред слушаю про всякую физику твердого тела. Или Гончаров. С главком пока хрен с ним. А вот с Вайнбергом поможет Вайнберг, бабуля моя дражайшая. Голдочка Авигдоровна. Позвоним Голдочке.

-Бабуль, привет! Голдочка, дорогая, чем занимаешься? Не отвлекаю тебя от трудов?

-Катюшенька, здравствуй! Какие у меня могут быть труды? Сижу вот, Анечку Шулик смотрю, как говорит-то хорошо, ты-то, наверное, совсем телевизор не смотришь? Зря, зря. Нужно в курсе быть.

-Бабуль, я сразу к делу. Ты каких-нибудь Вайнбергов знаешь? Кроме нас?

-А что такое? Все Вайнберги в нашем городе – нам родные люди. Да ты и сама их знаешь. Впрочем, все нормальные Вайнберги еще двадцать лет назад переехали сюда. Где Вайнбергам самое место. Файвишка вот не перевез тебя, думал вечно жить будет…

-Бабуля!

-Ладно, ну так одна только ветка Вайнбергов осталась в России. Из тех, что в Сибири, разумеется. Наша то есть.

- Хорошо, с этим разобрались. А кто из Вайнбергов был невыездным?

-А тебе зачем?

-Надо, бабуль, просто ответь.

-Нет, ты скажи зачем. Бабушке же тоже интересно.

- Интересуюсь историей семьи.

- Вот иди в архив и там интересуйся. Я уже и не помню ничего. Кто тебе про невыездных глупости наговорил?

-Бабуля, ты в Израиле, даже если ты выдашь гостайну советского союза, тебе ничего не будет.

- Катюшенька, тут Анечку Шулик по телевизору показывают, нет у меня времени сейчас с тобой говорить, дорогая, но ты звони, не забывай бабуленьку свою любимую.

Что мы имеем? Теперь мы точно знаем, что невыездной Вайнберг с бабушкой знаком. И даже близко. И даже кровно. Бабушка, конечно, ничего не скажет, надо идти в архив. А если что-то серьёзное, никакой архив не поможет.

Сова, глобус и ночная охота

Екатерина Павловна не была чужда алкогольным утехам. И сейчас она достала из пыльного и липкого кухонного шкафчика бутылку арцаха, забытую братиком во время последних возлияний. Не допили тогда, штука крепкая. Вынесло после вискаря на раз, надо было с арцаха начинать да мандаринкой закусывать. Так нет, всё же как у людей тебе надо было – виски, пицца, лазанья, армянская водка, а потом дурные алкогольные оргии уже совсем в другой компании. Запомни, братец, твои сослуживцы тебе не поверили, когда ты сказал им, что я твоя сестра.

Катенька не слишком любит вкус алкоголя, но смешивать арцах с колой не позволяют звёздное небо над головой и нравственный закон между людьми.

А выпить надо было всё равно. После прослушивания записи, после разговора с бабулей. Вайнберг. Екатерина Павловна Вайнберг. В стопочку мельхиоровую, удачно имитирующую серебро, самую капельку виноградной водочки. Первая. Вторая. Третья. Долька мандарина. Четвертая. Пятая. Долька мандарина. Фрагмент мандарина. Парт оф мандарин.

Перед походом в заведения, отмеченные большей или меньшей степенью злачности, необходимо выпить. Катенька любила кабак как жанр. Катеньке нравился Блок и его зловещий и тлетворный дух.

Арцах даёт эффект левитации. Катенька полевитировала в самое убогое заведение города – унылую столовку с клетчатыми скатертями и хитами Сердючки (называлось клубом, но здесь правило «nomen est omen» не работало). С братом договорились встретиться уже там.

А вот и брат, ждёт у входа, покуривает свой вонючий «Кент». Павлин. Опять надел рубашку с растительным орнаментом. И эта его туалетная вода уже ушла давно в разряд ретроароматов. Дорогой, тебя до сих пор прёт от того, как в девяносто восьмом кассирша на автовокзале восхитилась твоими запахами? Или что у нас? Стимул, реакция, Павлов, собака?

–Катя, здравствуй! Пойдём?

–Пойдем, Ген.

Незатейливый пир на двоих – бутыль белой лошади и пепельница.

– А можно вашу спутницу на танец пригласить?

Гена уже загашен, а если бы и нет, разве отказала бы себе Катенька в удовольствии потанцевать с малознакомым явно не трудового вида элементом? Есть, конечно, и минусы в элементе. Ладно, Катенькин внутренний голос шепчет ей: «Ему 38, он просто плоховато сохранился».

Под локоточек Катеньку нетрудовой элемент берёт, на танцпол ведёт, жарким дыханием заушные зоны благодетельствует. Катенька уже к арцаху лошади прибавила треть бутылки. Разморило ее, ослабило и без того бракованную бдительность.

–А ваш спутник не против, что мы танцуем с вами? – и локоточек Катенькин сжимает.

– Да не спутник он мне, брат единоутробный он мне.

– Брат? Может, тогда за столик к нам присядете? Поговорим?

– А и присяду, вон брат-то все равно уже нашёл себе собеседницу поинтереснее.

Гена заголяет волосатый жирноватый живот и имитирует половой акт в окружении женщин предпенсионного возраста. У них, наверное, тоже бдительность ослаблена.

– Я вообще-то редактор в «Сове и глобусе», знаете, издательство такое? Мы научпоп делаем. Для всякого школьного возраста. И студенческой аудитории. И просто для всех, для всех! Последнюю книжку редактировала – песня просто – биолюминесценция! Но мне больше гуманитарные нравятся. История всякая, культурология. Жалко только, что у нас Ямпольский не издается. Куда нам до него. А читали его труд «Ткач и визионер»? Пиво, кстати, буду. А вы, кстати, чем занимаетесь?

Катенькин монолог на элемента произвел странное впечатление. Глаза его внезапно загорелись не совсем сатанинским, но всё-таки огнем.

– Я тоже книжки люблю. Недавно вышел альбом с архивными фото. Знаете, Катя, я в Подольске не день в архиве провел. И не два даже.

– А в Подольске это какой архив? Авиационный что ли?

– Авиационный. Опять скоро туда умотаю, на следующей неделе. Надолго думаю, у меня авиаремонтный завод биографический справочник заказал. По послевоенному периоду.

– Влад, вы даже не представляете, насколько забавно, что мы с вами познакомились. Моя фамилия Вайнберг.

– Вайнберг?

Владислав Викторович Леонидов был историком авиации, что не мешало предприимчивости и женолюбию. Владислав Викторович Леонидов обладал хорошей памятью. Конечно, разумеется, можно даже и не сомневаться, он знал фамилию Вайнберг. Знал он и о том, что в архиве авиазавода не было даже копии трудовой книжки. И ни одной фотографии Вайнберга. Только личное дело. Тоненькая картонная папка с тесёмками. По Вайнбергу было мало информации. Ему бы фотографию молодого Вайнберга, скан диплома, может, ещё что-то. И где Вайнберг был между шестьдесят пятым и семьдесят третьим, тоже неплохо бы узнать.

– Вайнберг, Вайнберг.

К столику подошел Гена.

– Кать, на пару слов.

– Гена, отвали.

– Катя, дай ключи от хаты. Пожалуйста.

– А я где ночевать буду? На улице колотун.

– Ну к подружке поедешь. Тебе жалко для брата родного ключи?

– Ладно, проще дать. Пошли.

Катя выдала брату ключи, пообещала убить, если что-то случится с котом, и отправилась обратно к Владу.

– Влад, тут такое дело, брат себе пенсионерку склеил, ключи от квартиры ему дала – жалко стало. Можно я сегодня у вас переночую?

КБ, которого нет

– Катерин Пална, не части так.

– Божественно, но не очень, так, что ли?

– Божественно без не очень, но не части. Ночь длинная, а за второй такой через две границы дуть. Притом мне, человеку без паспорта и немолодому. Ибо не оставит же действительный кадровый...

– Влад, ну перестань дедулю включать, бесит.

– Так дедуля ж и есть, ну. Я ж забыл больше, чем ты знать будешь, Пална. Или не будешь, но всё равно забыл.

– Я тебя умоляю. Кому сейчас эта твоя рухлядь ржавая интересна, хоть и с крылышками. Ну тебе самому, как причастному. Ну мне. Ну ещё двум дебилам, один в Австралии, второй в Белоруссии. Но они в гугле посмотрят. Без книжки твоей.

–Ты, Пална, не понимаешь. Ты посмотри лучше.

Влад достает из шкафа стопку книг разного формата. И разного цвета. Про рухлядь Катенька, конечно, загнула, потому что хороший научпоп очень много кому интересен. А про то, что божественно, это кому как.

– Пална, а хочешь коньяку?

– Ты еще спрашиваешь? Конечно, хочу! О, а это что такое? Девяносто девятого года издания. В мягкой обложке. «КБ № 477». Влад?

– Что, Катечка?

–А что это за КБ? Я про такое и не слышала. Да ведь и авиаремонтного завода у нас нет. Откуда КБ взяться?

–Было такое КБ у нас. Особенное. Оно и снаряды для катюш, и проект гидросамолета могло! Да. Я-то его на излёте застал. Еще коньячку, Катюш?

–А давай! Ты там работал?

– Где ж я только не работал! Ты думаешь, сколько мне лет?

– Давай остановимся на тридцати восьми.

– Да у меня уже внуков двое! Эх, Пална. Работал я там недолго, но насыщенно очень. Я в подробности вдаваться сейчас не могу. Гостайна. У меня и допуск есть.

– А книжка про что?

– Краткая история КБ. Оно к девяносто девятому уже совсем функционировать перестало. Вот и сделал я книжку. За свои, кстати, напечатал. Знаешь, у меня тогда охранное агентство было. И так по мелочи – работки-подработки.

– И что? Интересная история?

– Тут ведь даже не история. Тут люди. Тогда парни чуть иначие были в деле, да... умные, хваткие, ясные. Щас говорят молодые – технократы, но чушь это, да. Им слова «щит родины» пустыми не были, ты пойми, и не хихикай! Андрейка вот Семёнов такой был. Сектор опытной гальваники. Инженером сначала, потом возглавил. Тот вообще пропадал, фанатик, блядь, всё для победы. А фронт и был. И Сашка Свирский, друган его. Завлаб при секторе. Тот к земле поближе, трём короедам алименты, но тоже псих. Ха, а псих-то, правда, помню! Фокусы показывал. Ну монеты к морде прилипали, ладно, хотя тяжёлые. А вот как стакан чая горячего в руке у него леденел, я не мыслю. Сэвэче направленное, или ещё херня какая. Выпьем, яхонтовая моя?

– Выпьем, Владик, выпьем, дорогой! Кстати, ты говорил, что про Вайнберга что-то знаешь?

– Я про всех всё знаю! Родина не спит! Родина бдит! Сейчас, красотулька, сейчас.

Влад встал на карачки и пополз к стеллажу.

–Щас. Все будет.

Влад минуты три выгружал бумаги, потом выудил оттуда целлофановый пакет.

–Вот. Копия личного дела Вайнберга твоего. А тебе зачем, кстати?

–Историей семьи увлекаюсь. Каждую пятницу после обеда.

–Катечка, ты такая.

Не договорив фразу, не допев дифирамб, Влад завалился вперед, растянулся на полу, прихрюкнул и, кажется, уснул. Что же делать Катеньке? Времени шестой час. Домой, однако, пора. Разобьёт Катенька лодку чувственных утех, наскоро сколоченную братиком. Не страшно. С пустыми руками от кавалера уходить как-то неприлично. Зачем ставить человека в неловкое положение? Копию личного дела возьмём. Книжку про КБ тоже. Нужен ещё трофей какой-нибудь. Катя же их коллекционирует. До сих пор майор требует вернуть зеленый томик Гумилёва. Банку с чаем. Оранжевая банка с чёрными пальмами будет органично смотреться на сталинской кухне.

Катенька аккуратно упаковывает документацию в красный дерматиновый рюкзачок, натягивает ботфорты и решает пройтись домой пешком. Ирония судьбы – до любимой сталинки всего три квартала.

– Открывай, я тебе говорю, телефон зачем отключил, говнюк!

– Я тебя не пущу, я с дамой.

– Хоть в подъезд пусти, Гена! Чип от подъездной двери у тебя в связке. Кнопку нажми на домофоне. У меня колготки к ляжкам примерзают уже!

– Ну ладно, только в хату не ломись, в подъезде сиди.

Да, конечно, милый, ещё бы Катенька в свою хату и не ломилась. Обломается твоя утренняя палочка.

– Открывай, Гена, жена пришла, открывай, паскудник! Опять бабу привел! Только жена за порог, а он баб водить! Кобелина! Ухо отгрызу и сожрать заставлю!

И каблучком в дверь. Раз. Раз. Точка. Точка. Тире. Точка. Точка. Тире. Открывает.

– Да это сестра моя. Рита, сестра.

– Сестра не сестра – сами решайте, а я пошла.

– Телефон-то хоть оставь?

– Нахуй иди. Импотентам всяким я еще телефоны не оставляла.

– Ген, а гардина почему на полу лежит? Ты сейчас уходишь? Тебе таксо вызвать или проветришься перед встречей с жёнушкой?

-Кать, да пошла ты.

Жизненное пространство очищено. Можно и вздремнуть. Ботфорты только снять.

Доброе утро, Катенька! Только не чай. Выпей лучше «Хан-Куля». Что нам скажет лёгкий вечерний фэйсбук? Перепосты новостей ТВК от местного блогера.

«При невыясненных обстоятельствах скончался известный историк авиации Владислав Викторович Леонидов. Владислав Викторович внес огромный вклад в культуру города. Он был автором более тридцати книг об истории авиации…»

Надо все-таки выпить чаю. Спасибо тебе, Влад, за чай, земля тебе пухом. Катенька сейчас крышку сковырнет… А в банке, оказывается, кроме чая ещё один подарочек от Влада.

Дедушка в чулках

Владичек ты мой нежный пожухлый, на кого ж ты меня покинул-то, дуру такую. А за чай отдельное. И за привычку деньги в якобы неожиданные места прятать, птица мира с пропеллером. Самый большой венок тебе к пасхе притащу, и не сильно убудет даже. А вот кто тебя хоронить такого будет, Катерина Пална сейчас и выяснит. Не сходя с кровати. Дело на три трубки. И два звонка.

– Димочка, кому бы не пропасть.

– Салам, сладкая, рад.

– Сладкие твои под Рамаллахом коня доедают, жиробасина!

– Мир и гармония, сладкая, тоже люблю. Приезжай.

– Приеду. Может. Потом. Блин. Куда?

– Заверни ягоды вожделения в платок терпения, сладкая.

– Динамо ты, Митька. Да и ягоды ассоциации нездоровые вызывают в моем извращённом мозгу.

– Динамо я, котёнок. И что тебе из-под такого динамо надо, говори уже?

– Дим, ты говорил, что в Октябрьском товарищ у тебя есть?

– Говорил.

– Таки есть?

– Да продлит Всевышний дни его в благоденствии.

– Дима, без тебя голова болит. И жопа. Перестань, а. Он труп один пробить может? Вчерашний.

– А тебе с какой целью?

– Научно-исследовательской, как обычно. Митенька, ну помоги.

– Данные говори на трупа.

– Леонидов Влади… ты там чего, подавился? Алё! Дима! Чего смешного? Умер человек, между прочим.

– Котёнок, я уже в теме маленько. И тебе могу, как социально близкой. Он не между прочим умер, а меж двух огней.

– Ди. Ма.

– Объясняю. Тебе понравится. Дедушка с похмелья затейливо подрочить решил. Четыре патрона от КПВТ в жопу, один снаряд от Ноны в глотку, хуй в лапку. И вперед за орденами. Но сердечко ношеное уже, стукнуло.

– От Ноны влез?

– Влез. Так и нашли. Там духами хорошими в хате пахло, товарищ говорил. Еще одного бабы в могилу свели, взываю к милости Всевышнего. И пикантная деталь.

– Да неужели?

– Да. Китель на нём был. И чулки. Кремовые.

– Димка, а тебя в ситуации этой ничего не удивляет?

– Нет, котёнок. Не первый год в дальнем космосе. Даже то, что ты тут каким-то краем светишься, не удивляет. Расскажешь потом.

– Мить.

– Всё, занят.

Самое интересное - ближе к форзацу

Катя нежно прикасается к обложке. Любовь к бумаге неистребима. Катя любит иногда нюхать книги. Если экземпляр хранился в книжном шкафу – запах будет строгий и совершенно определенный, особенно, если шкаф запирался на ключ. Маленький железный ключик. Если книжка зачитана, если ее носили за собой из кухни в спальню, из спальни в кухню, потом запихивали в сумку и читали в автобусе, потом забыли на работе, где она пролежала пару недель, затем опять закинули в сумку и унесли домой, а следом пролили на нее фанту, то запах совершенно иной. Книги от букиниста, гнездящегося за трамвайными путями, пахнут букинистом и его старьем, обитающим в гараже-ракушке, удачно имитирующим антикварный бутик.

Итак, с чего начнем? Катенька любит книжки, особенно с картинкам. Особенно с цветными. Надо было у Владика еще фотоальбом позаимствовать. Тираж сто экземпляров. Подписано в печать 22 апреля 1999 года. Понятно, к майским делал. И кому ты это продать хотел, бизнесмен ты мой усопший? А может, не продать, а может, подарить? Только кому? Сотрудникам КБ бывшим? Кстати, да, сотрудники КБ. Случаи и истории. Жизнь замечательных людей. Предвкушает Катенька увлекательность и загадки, предвкушает тайны и разоблачения. Так. Верстальщик у тебя был так себе, оглавление, видимо, пережитком буржуазным считал. Что ж, придется подряд читать.

«Об аварийных лётных происшествиях и катастрофах в КБ №477

Анализ лётных происшествий. Катенька глубоко вздохнула. Владик, ты меня разочаровываешь. Ну и что ты думал, ты реально думал, что от таких книжек барышни млеют? Не останавливаться. Полнота картины нужна.

«Прочими причинами самолетных аварий 1964 года являются…»

Катеньке скучно! Катенька сейчас с чая на коньяк перейдёт. А почему нет, кстати? Что такое «авиация спецприменения» и почему в книге о КБ столько нудноты. Катя, Катя, это тебе не «Понедельник начинается в субботу». Это серьезные вещи для серьезных мужиков. Солидный господь для солидных господ. А ты думала, что тебе сейчас инструкцию к квесту в реальности дадут?

Ну наконец-то! Все самое интересное, разумеется, ближе к форзацу. Инструкции по эксплуатации гидроаэродромов не самое заманчивое чтиво.

Вот оно!

Семёнов Андрей Васильевич

Родился 24 июля 1924 г. в г. Калинине. Служил в ВВС на Дальнем Востоке, оттуда приехал и поступил в УПА ГУСМП. Работал бортмехаником в авиагруппе УПА ГУСМП и ЛИС АРЗ им. Сигизмунда Леваневского до 1950 г. В 1950 г. после расформирования аэропорта УПА поступил на службу в КБ №477 и там работал сменным инженером до 1954 г. В 1954 переведен на должность начальника сектора опытной гальваники. Приказом № Л312 от 23.03.1973 переведен в п/я № 3543. В 1973 г. уезжает. Старший техник-майор. Награжден орденом Трудового Красного Знамени в 1974 г. (посмертно), знаком «Почетному полярнику»

Свирский Александр Николаевич

Родился 19 ноября 1919 г. в г. Кургане. Проходил срочную службу в рядах ВВС в Североморске. Закончил Балашихинское летное училище, затем Ленинградский институт инженеров гражданского воздушного флота. Служил в рядах 6-ой воздушной армии. Далее работал бортинженером в авиагруппе УПА ГУСМП и ЛИС АРЗ им. Сигизмунда Леваневского до 1952 г. В 1952 г. поступил на службу в КБ №477. Заведовал лабораторией сектора опытной гальваники. Приказом № Л316 от 23.03.1973 переведен в п/я № 7334. Старший инженер. Подполковник. Награжден орденом Трудового Красного Знамени, медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

Вайнберг Михаил Яковлевич

Родился 5 апреля 1931 г. в г. Красноярске. Закончил Томский государственный университет, физико-математический факультет. Член ВЛКСМ с 1949 года. С 1950 комсорг факультета В 1951 г. поступил на службу в КБ №477 инженером АХЧ. В 1956 становится начальником АХЧ. Кандидат в члены союза писателей СССР. Приказом № Л311 от 23.03.1973 переведен в п/я № 2726.

Вайнберг, данный в возмущениях

Катенька притомилась, нужно заказать пиццу. Впрочем, в холодильнике завалялась банка хумуса, оставим мысли о хлебе насущном. Итак, Михаил Яковлевич Вайнберг. А Голда-то, Голдочка, Авигдоровна! Викторовна то есть. Галина Викторовна. Неувязочка. Впрочем, и пятиюродные братья в еврейских семьях считаются близкими родственниками. Не от всей ли души троюродный дядя Боря целует Катеньку в щечку так нежно и жарко при каждой встрече?

– Голдочка, бабуля, привет!

– Катенька! Молодец какая, бабулю не забываешь, радуешь звоночками своими. Как ты, Катенька? Чем удивишь?

– Бабуля, я тут про одного Вайнберга узнала, помнишь, я у тебя спрашивала. В книжке прочитала.

– Это в каких таких книжках про Вайнбергов пишут? Что за книжки такие в этом вашем эсэнге?

– Бабуля, какое эсэнге? Книжка историческая. Про КБ №477, слышала о таком?

– Катенька, где бабушка и где КБ?

– Бабуля, не передёргивай. Михаил Яковлевич Вайнберг тебе знаком? Тут в книжке его биография краткая. Написано, что кандидатом в члены союза писателей был. Родственник наш? Почему ты про такого человека ничего не рассказывала?

– Мишенька-то? Мишенька-то да, родственник. Брат мой двоюродный. Папы наши братьями родными были. Яша и Витя. Рано умерли оба, сама, Катюша, понимаешь.

– Бабуля, ты от темы так далеко не уходи. А где сейчас Миша? Он живой? Он же тебя моложе.

– Катенька, ты же знаешь, что мужчины умирают рано.

– Бабуля, ты слишком много смотришь девятый канал. Про Михаила Яковлевича расскажи.

– Да что про него рассказывать? Мишка, братик мой любимый, Мишка, помню, родился он да такой кривоногий был, думали навсегда таким останется. Кривоногим. И толстеньким. Но ничего. Вырос, выправился. Красивый был, кудри какие! А нос! Весь в маму, весь в Бэллочку! Гордость прямо фамилии нашей. Учился на отлично, а одевался-то как! Брючки-дудочки, батничек в цветочек! И при всем ещё и по комсомольской линии. А потом, как институт-то закончил, пошёл в это самое КБ, но не по специальности, хотя в аспирантуре оставляли, место предлагали даже на кафедре. А он – талант-то свой зарыл, ох, зарыл. Завхозом пошел. Хотя это сейчас к завхозам отношение так себе, а тогда завхоз большим человеком был. Но я ничего о нём толком и не знаю. Пропал он куда-то. Эх, жили бы сейчас с ним в соседних квартирах, по бульвару бы гуляли.

– Бабуль, а что-нибудь, может, сохранилось от брата твоего? Документы какие? Фотографии?

– Да немного, дорогая, ты на антресолях посмотри, там в пакетике лежит трудовая его. И карточек несколько. А зачем тебе?

– Ой, бабуля, кофе сбегает! Пока!

Фельетон

Про сладкоголосого хитреца от лица обутого лица

Дело было в обеденный перерыв. Я шёл в заводскую столовую, потому что рядом завод. Не стоит думать только, что я работаю на заводе. Я совсем не на заводе работаю. На заводе, конечно, работать почётно. Но и в конторе тоже. Все профессии важны. И моя. Я с гордостью могу сказать – я специалист по кадровой работе. У нас кадры решают всё. Тут подходит этот. С кудрями. И одет прилично. У нас так в конторе ходят. Костюм, брюки хорошие, пальто драповое в ёлочку. Говорит мне: «Вам нужны стержни для шариковых ручек?» А кому сейчас не нужны стержни для шариковых ручек? Всем нужны. Особенно в отделе кадров нужны! Пастой, конечно, можно заправлять, мы и заправляем, только со временем они «сопливить» начинают, а у нас точность необходима. Ну и про запас взять можно! Для работы же! Для общего дела! Пошел я с ним, а он ведёт меня дворами. Скоро уже и обеденный перерыв закончится, а мы всё идем. Я его спрашиваю: «Далеко ли идти?» А он отвечает: «Пришли уже». Заходим в парадную. Он чемоданчик открывает свой, дипломат то есть. Там стержни лежат новые. «Вот, – говорит, – сколько вам?» «Дюжину, – отвечаю, – двенадцать штук, чтоб для ровного счета». Отсчитывает. «Пятьдесят копеек, – говорит, – за штуку». Я бы не ради общего дело никогда не пошёл, а он меня загипнотизировал, вот я и попался на удочку. «Дорого это, – отвечаю, -–пятьдесят копеек». А сам думаю, как бы его к отделению милиции привести, чтобы для него это незаметно было. Там бы я им все рассказал, и про стержни, и про то, как мошенника задержал! «Ну дорого, так дорого, пойду я тогда», а я тут и закричал: «Милиция! Тут буржуазия реставрируется! Честного человека на шесть рублей обуть хотят!». Кудрявый наутёк, я за ним, стержни у него вывалились, я их подобрал и в милицию отнес. «Вот, – говорю, – вещественное доказательство моей невиновности». И в газету написал, чтобы читатели знали, какие жулики по улицам нашего города ходят.

Катенька чётко осознает, что газетные вырезки просто так хранить никто не будет. А уж тем более вместе с ценными документами. Трудовая книжка для любого советского и постсоветского гражданина документ наиценнейший, по ней стаж считают. Потом пенсию платят.

Трудовая, трудовая… Фамилия, имя, отчество, год рождения – все совпадает с «Историей КБ», надо еще в личное дело заглянуть, но не думает Катя, что там будет что-то принципиально новое. Дата заполнения трудовой книжки 23.12.1973. Через девять месяцев после перевода в (или «на»?) загадочный п/я. И куда делась старая трудовая? Он же с пятьдесят первого в КБ, если верить Леонидову. «Общий трудовой стаж работы по найму 12 лет /двенадцать лет/». «Со слов». Ну ничего себе! Куда у нормального кадровика денется трудовая? «Приказом № Л311 от 23.03.1973 переведен в п/я № 2726» – совпадает, уже хорошо. Посмотрим поощрения. «За досрочное выполнение 4хмесячного плана по испытаниям шариковых стержней». Опять стержни. Откуда, вообще, эти стержни постоянно возникают. КБ авиационное, а стержни – канцелярские. Одно знаем точно, Михаил Яковлевич организовал досрочное выполнение плана по шариковым ручкам. Видимо, это касалось и его личного финансового плана, уж такие простые вещи Катенька может сопоставить, только как связана авиация и советские паркеры? А Миша-то романтик! Сохранил первое упоминание о себе в прессе.

И самое примечательное. Даты увольнения нет. Последняя запись про перевод. В книжке про КБ тоже ничего нет о дальнейшей судьбе Вайнберга. Личное дело? Леонидов, Леонидов какое же это личное дело? Ни одной фотографии, только копии диплома и трудовой. Да личная карточка. Не принимал, не участвовал, не женат.

Прекратить шовинистическую демагогию!

– Михаил, поймите и проникнитесь степенью оказанного Вам доверия. К результатам Вашей деятельности на посту претензий никаких, но средства, которыми Вы этих результатов достигаете, ниже всякой критики.

– А результаты, товарищ Трофимов, и есть то, что в данном вопросе нужно принять во внимание.

– Да, но…

– Что но? Сами знаете, с чем работаем, и куда это идет. И перед кем отчёт держим. Мы, между прочим, не вы. Цена выполнения - любая. Так что визируйте, и ведите Вайнберга в первый отдел, на инструктаж.

- Позвольте, но эти возмутительные эпизоды! Если Вы умудрились замять милицейское расследование, это не значит, что мы о них не помним! Это несовместимо с доверием, которое Вы предлагаете возложить на этого... этого...

– Этого, с Вашего позволения?

– Этого авантюриста и подголоска. Яблоко от яблони...

– Слышь ты, шкура, блядь!

– Миша, успокойся. А вы, Трофимов, прекращайте эту шовинистическую демагогию и подписывайте. Цени́те хотя бы наше время, если не цéните своё.

– Советская власть не может доверить запятнавшему...

– Щенок. Ты меня за советскую власть не агитируй. Я за неё воевал. А Сашка так и дважды. И полевые методики оба помним. Подписывай.

– Вы, Семёнов, забываетесь! Я в обкоме вопрос подниму!

– Смотри, Мишань, какой автограф красивый. Дуй с ним в первый отдел, всё подпиши, и милости просим на заведование. А Вы, Трофимов, звоните, не стесняйтесь. Вон вертушка, на том столе.

Дневник Нины Афанасьевой, пребывающей в вечной юности

Записи из дневника

(избранные)

17 октября 1951 года

Сегодня уже совсем холодно. А я ненавижу, когда холодно, потому что надо надевать шапку. Мама говорит, что волосы надо мыть раз в неделю, а после шапок они становятся слежавшимися и жирноватыми. Сегодня столкнулась в подъезде с Мишкой. Какой же он красивый! Вряд ли ему нравятся слежавшиеся волосы и толстые лодыжки. Но ничего. Всего полгода – и весна! А там уже и шапки можно не надевать!

23 марта 1952 года

Зима все не проходит. Четверть закончилась. Нахватала, конечно, троек. А ведь в прошлой четверти ударницей была! Это все Мишка виноват. Шастает по подъезду именно тогда, когда я выхожу из дома. Вот прямо в 8.00. Надо подтягивать. Взяться за литературу. Нет, я литературу как явление не отрицаю, хотя читать не очень люблю. И теперь я сама себе даю честное слово, что прочту все, что будет задано! И никакие больше Мишки не помешают мне хорошо учиться!

1 мая 1952 года

Попросила Мишку помочь мне с задачей по математике. А он не согласился. И еще сосед называется! Сказал: «Я тороплюсь, Ниночка, времени мало, это ж школьная программа! Там всё просто! Пока!». А я думала, что я могу ему понравиться. Но разве так говорят девушке, которая нравится? Вот такие бывают соседи.

8 июня 1952 года

Спросила у Мишки, почему давно его не видела. Он загадочно улыбнулся и сказал, что у них изменились правила внутреннего трудового распорядка. И теперь он из дому не в восемь выходит. А когда - не сказал. Говорит – военная тайна. Знаем мы таких военных! Нормальные военные в шинелях и кителях ходят, а этот наряжается – футболка у него белая, а воротник как у рубашки. Недавно узнала, что называется «поло». Поло – это еще и вид спорта. Только у нас таким спортом не занимаются.

17 января 1953 года

Сегодня самый ужасный день. Сегодня мне исполнилось семнадцать. Родители ушли к друзьям, чтобы я отметила в компании одноклассников. А никто не пришел. А я никого и не звала. Но не пришел даже тот, кого звала. Ну и ладно. Ноль внимания, фунт презрения. В школе подарили тетрадку и пожелали хорошо учиться. Только вот всем и нужно, что хорошо учиться. А в тетрадку буду записывать не вот эту всю чепуху, а правильные и нужные вещи.

18 января 1953 года

6.30

Сегодня мне приснилось (или нет?), что моя подставка для чтения поднялась над столом и провисела так примерно 10 секунд. Если бы приснилось, я бы забыла. А если не приснилось, то это что-то неправильное – не может подставка для книг летать. Вот лампа же настольная не летала, хотя на том же столе. Привинченная. Показалось.

18 января 1953 года

15.30

Когда входила в подъезд, встретила Мишку и ещё одного. Раньше я рядом с Мишкой людей других не видела, а это ещё и в гости заходил, раз они вместе из нашего подъезда выходят. В школе всё то же. Опять тройка по литературе. Учительница говорит, что у меня бедный словарь. Что не хватает его на три с половиной листа сочинения по Островскому. А мне просто эта сталь уже вот где! Не хочу! Есть же люди, не созданные для сочинений. И для формул. Вот я ни для чего этого не создана. Я, может, вообще для другого. Может, мне суждено новый сорт свёклы кормовой вывести, да ещё чтобы он в пустыне мог расти!

20 января 1953 года

Ну её, эту свёклу. Буду поступать на историко-филологический. Ничего сложного. Экзамены лёгкие. Всего-то история КПСС и литература с русским. Мама говорит, что на историко-филологический с тройкой по литературе не берут. Но математику я совсем не знаю, физику тоже. Не в кулинарный же техникум идти. И не рабфак. И вообще – не в университет собираюсь, а в педагогический.

22 марта 1953 года

Мишка сегодня зашёл к нам и попросил нитки. Ни за что не поверю, что он зашивает одежду, а не выкидывает её. Ни разу на нём старья не видела. И где он только это всё берет? Я, в общем-то, догадываюсь, где. Но он нитки попросил. И это же не просто нитки. Он даже про цвет не сказал. И улыбался. Как обычно по утрам. У него ещё один клык торчит немного. Совсем чуть-чуть, я заметила. Маленечко совсем. Я спросила, когда он вернет нитки. А нужно было сказать, чтобы не возвращал. Проявить человеколюбие. Ведь и в этом может проявляться человеколюбие. Мы о таком как раз на литературе говорили. Почему-то вспомнилась мне пионерка Валя со скарлатиной. Начальная школа ещё. Где же ты теперь, Валентина? Где я теперь, Нина? Похоже очень звучит. Мне кажется, что что-то должно измениться. Потому что нитки. И Валя-Валентина. Обычное советское стихотворения, а я так плакала в четвёртом классе, когда его читала. Белая палата, крашеная дверь. Как будто я сама сейчас умру от скарлатины.

28 марта 1953 года

Мишка вернул нитки. Я хотела спросить, зачем они ему были нужны. Но не спросила. Застеснялась и закраснелась. А Мишка сказал, что фотоаппарат купил. «Смену». У нас с мамой тоже есть фотоаппарат, но мы не знаем, что с ним делать. Потому что там надо что-то разводить, что-то полоскать. ФЭД какой-то, не знаю даже, работает он или нет. Ещё Мишка спросил, хочу ли я быть его первой моделью. Конечно, я хочу! Только что делать надо? Платье у мамы попрошу. Коричневое. Или не говорить маме? Нет, просто сама возьму её платье. А туфли мы к выпускному уже купили. Белые.

29 марта 1953 года

Позавчера начала вести тетрадку, которую подарили одноклассники. «Записи и впечатления». Решила выполнять обещания, которые сама себе дала.

«Есть радости, которые можно изведать только вдвоём, двум поэтам, двум любящим сердцам», - пишет Оноре де Бальзак в романе «Утраченные иллюзии». Я записала это в тетрадь на первой странице. Потому что, мне кажется, что мы с Мишкой оба немножко поэты. Я хотя стихов не пишу никаких, но теперь так много стала читать, что, кажется, скоро начну.

2 апреля 1953 года

Небо манит, манит, манит

Космос, время и пространство

Грянет грянем грянешь грянет

Миллион электростанций

Миллионы лет в полете

Волны звездных бурь и свадеб

Дирижабли самолеты

Метеоры звездопады

За штурвалом я и вечность

Радиации навстречу мы плывем

По морю неба. Ждем чего-то

Я и ты.

Вот. Написала. Первое моё стихотворение. Не очень похоже на то, что я читала. Интересно, можно это кому-то показать? Наверное, нет. Мама говорит, что если за сочинения тройки, то за стихи и браться нечего – сначала надо школьную программу освоить.

3 апреля 1953 года

Сегодня пришел Мишка и сказал, что завтра будет солнечно, поэтому можно пойти фотографироваться. Я сказала, что готова и спросила, как нужно одеться. Он сказал, чтобы приходила в том, в чем обычно хожу. А я обычно в форме хожу! Ладно, фартук я точно надевать не буду. Противный он какой-то. И воротничок с манжетами пришью свежие. Праздничные. Широкие и гипюровые. Сейчас сижу, пишу, а сама трясусь. Мы же будем только вдвоём. Ну и что, что в парке? Он сказал в парк прийти. А почему мы вместе не можем из дома выйти? Наверное, он не из дома пойдет. А откуда тогда? Суббота же. Ладно. Пора пришивать манжеты. Договорились на 17.00.

4 апреля 1953 года

Он отщелкал на меня всю плёнку! Целую пленку на одну только меня! Только он почти со мной не разговаривал. Спрашивал какие-то анкетные данные. Спросил, когда и где я родилась. Я и сказала. А мог бы запомнить, когда я его на день рождения звала! Ещё спрашивал, какие оценки в школе и куда поступать буду. Очень, конечно, романтичный! Я тоже спрашивала. Как он к экзаменам в институт готовился. Он рассмеялся и сказал, что всей своей биографией. И ещё. Он потом не домой пошел, мы разошлись у ворот парка. А вечером я хотела у него спросить, когда фотографии будут готовы. Поднялась и постучалась. А дома никого нет. Это хорошо очень, что никого дома не было. Я же первый раз поднялась к нему. Очень волновалась. Хорошо, что не открыли.

5 апреля 1953 года

Утром решила подняться снова. Набралась храбрости и пошла. Два пролета, а сердце билось, как будто только что нормы ГТО сдала на золотой значок. Постучала. Слушаю. Идёт. Открывает. «Ниночка, - говорит, - проходи!». А мне так страшно и неудобно. Я же в гости редко хожу и даже вести себя в гостях плохо умею. Спрашиваю, когда будут готовы фотографии, а он говорит, что готовы они, только сушатся ещё. Посмотреть предлагает. Я согласилась, и мы пошли в ванную. Смотреть, как карточки сушатся.

Профориентационные мероприятия лаборатории селективной агробиологии

«Как всё-таки здорово жить!» - думает Нина. Мишка позвал её не просто в кино или какое-нибудь кафе-мороженое, а к себе на работу! Сказал, что хочет показать какие-то лаборатории. Нина очень обрадовалась, потому что не думала, что после того, что случилось, он станет с ней гулять. Мама говорила, что вот это всё – только после свадьбы. Мама и сама только после свадьбы. А как папа погиб, так никого рядом с ней и не было. Нине было очень страшно, что Миша, взрослый красивый Миша, её, дурёху, бросит. А он! Он позвал её к себе на службу! А там же будут его коллеги. Нине даже немного, да чего там немного, очень страшно.

По сторонам улицы ровно-ровно стоят трехэтажные светло-желтые сталинки. Яркости им придает утреннее апрельское солнце на абсолютно ясном небе. Снега уже нет – за неделю растаял. Погода – будто из фильма. Ни намека на то, что когда-то с этого неба может падать снег, а эти тонкие рябины, пока без листьев, могут мотаться от сильнейшего ветра, который в этих местах весной не прекращается.

Нине очень хочется, чтобы Миша взял ее за руку. Чтобы все было по-настоящему. И пусть сейчас не вечер, а идут они смотреть лабораторию, а не балет «Ромео и Джульетта», это ничего.

–Миша, а твои коллеги точно не против, что ты приведешь меня на ваш сверхсекретный объект?

–Ниночка, в эту лабораторию даже школьников на экскурсию приводят, – Миша улыбается, смотрит на Ниночку, как ей кажется, с такой фантастической нежностью, что она готова растаять вслед за последним апрельским снегом, -–я тебя с ребятами познакомлю, они тебе понравятся, Антон, например, умеет показывать фокусы. Тоже ведь люди.

– Спасибо, Миша! Это все так интересно! А напомни, я забыла, как эта лаборатория называется?

– Лаборатория селективной агробиологии.

– Представляешь, только недавно думала, что вместо филфака буду выводить кормовую свёклу в пустынных районах, – Нина улыбается, потому что ей кажется, что она совершенно чудесно сострила.

– Свёклу, говоришь, – Миша закуривает и, спохватившись, протягивает Нине коробку, – будешь?

– Нет, ты что, я не курю, мама убьёт если запах почувствует.

Нине немного зябко – плащ в середине апреля надевать было преждевременно. Но не надевать же скучное серое пальто, перешитое из какой-то милицейской шинели? А плащ новый. К тому же, если снег растаял – считай лето.

Миша, конечно, от науки далёк, но точно знает, что он мастер в некоторых не менее важных для страны вещах. Велика потеря, тоже мне. И после этого девушки только лучше становятся. Так что, можно сказать, что науке он даже помог. Взял на себя груз ответственности. Выполнил и перевыполнил.

– Нина, знакомься, Антон Васильевич – начальник сектора. Антон Васильевич, это Нина, Нина мой хороший друг.

– Очень приятно, Нина, как Вас по отчеству?

– Можно просто Нина, – Нина смущается, потому что ее никто и никогда на «вы» не называет.

– Тогда начнем экскурсию? Сейчас мы пойдем в лабораторию селективной агробиологии. Вы знали, что можно скрестить персик и морковь? Это я шучу так. Скрестить их можно только в салате, а мы занимаемся более интересными вещами. Впрочем, может быть, сначала чаю?

– Спасибо, – Нина вопросительно смотрит на Мишу. Правильно ли будет согласиться на чай? Почему он молчит?

– Спасибо, Антон Васильевич, мы с удовольствием, кажется, Нина немного замерзла в своем плаще, да, Нина?

– Да нет, всё хорошо, – тихо говорит Нина и прячет руки глубже в карманы, ладошки совсем влажные, может, и хорошо, что Миша так и не взял её за руку?

– Пойдемте-ка в мой кабинет, будем пить чай, и я расскажу об истории нашей селективной.

Какой интересный кабинет! Нину усадили в глубокое мягкое кресло и вручили огромную красную кружку.

– Нина, после войны перед учеными стояла очень серьезная задача. Нужно было хорошо кормить страну. Мы крепко задумались, что должно лечь в основу этого «хорошо кормить». И поняли, что стоит обратить внимание на культуры, богатые белком, потому что, как Вы понимаете, мясо растить долго, а вот фасоль – гораздо быстрее. Но в наших широтах фасоль даёт урожай лишь раз в год. А это неправильно. Это противоречит идее оптимизации. Конечно, фасоль была популярна еще у ацтеков, у ацтеков, как вызнаете, была очень богатая культура, но климат там мягче, Phaseolus vulgaris – фасоль обыкновенная. Вот её-то мы и решили подвергнуть селекции…

Чай очень вкусный. А с чем он? Миша шепнул на ухо, что у них в лаборатории очень любят пить чай с сахан-дайлёй (или как её там). Нина точно знает, что советские ученые плохого не посоветуют.

– Нина, а вы как думаете, с чем можно скрестить фасоль?

Нина молчит, но ей кажется, что она что-то отвечает. И что ей отвечают.

– Нина, пойдемте в лабораторию, я покажу образцы.

Нина встает и идет за Мишей и Антоном Васильевичем. Образцы. Фасоли? Или мы уже не про фасоль? Тепло так от этого чая. И спокойно. И всё интереснее. Витрины из тонкого стекла. Проростки пшеницы? Они очень полезны? Ни за что бы Нина не подумала, что пшеница именно в таком виде может хорошо помогать пищеварению. Хотя пищеварение Нины, насколько она помнит, ни разу ни от чего не страдало. Запах какой странный.

– Миша, мне кажется, пахнет дымом.

– Что ты, Ниночка, здесь не может пахнуть дымом, здесь правила безопасности соблюдаются неукоснительно. Я ответственный.

– Да, Нина, слушай Антона Васильевича.

– Потом объясню, слушай Антона Васильевича.

У Нины внезапно начинает стрелять в ухе. Ей больно, слезы на глаза наворачиваются, но опять отвлекать Мишу нельзя. Хлопок.

– Нина, всё в порядке, - голос Андрея Васильевича откуда-то издалека.

– Всё в порядке, да, ой, можно я немного посижу?

– Конечно-конечно. Вот, давай чаю свежего ещё.

Доставка осуществлена

Со стороны это всё, конечно, выглядело и происходило несколько иначе. Ни из какого кабинета Нина, Антон Васильевич и Миша не выходили. Нина, отхлебнув из кружки, задремала. Немного. Совсем чуть-чуть.

Антон Васильевич встал, хрустнув суставами, долго поглядел на Мишу и вышел за дверь. Миша постукивал пальцами по подлокотнику кресла. Хотелось курить, но чертов Консул не разрешал. Да и папирос осталось штук пять.

– Дверь подержи, – раздалось из коридора.

Миша кинулся к двери и рванул её на себя. Антон Васильевич вкатил каталку на мягких резиновых колесах. Легко подняв Нину из кресла, он переложил её на каталку и пристегнул брезентовыми ремнями.

– Ну что, агент Рахиль. Доставка осуществлена, выводы по итогам. Сиди жди.

– Я выйду, может, покурю?

– Со слухом плохо? Дверь держи.

– Прошу прощения.

Миша Вайнберг снова кинулся к двери и снова растянулась тугая скрипучая пружина. Антон Васильевич выкатил каталку с Ниной, толкая ее перед собой. Миша вернулся в своё кресло, нахохлился и обхватил руками колени.

Антон Васильевич катил Нину по коридору. Резина мягко шуршала по кафелю пола.

– Миша, мне кажется, здесь пахнет дымом.

– Что ты, Ниночка, здесь не может пахнуть дымом, – ответил Консул. В голове девчонки сейчас велась чинная беседа о фасоли. Нина обожала советскую науку.

– Здесь правила пожарной безопасности соблюдаются неукоснительно. Я ответственный.

– Ой, Миша, а можно ещё чаю?

– Конечно, Ниночка. Сейчас нальём.

В конце коридора медленно отворилась тяжёлая дверь с двумя штурвалами. В проёме появился невысокий худой мужчина с пятнистым лицом, приветственно поднял ладонь и отошёл, пропуская каталку. Из-под высокого потолка свет очень ярких фонарей падал на каменный стол. На никелированных деталях барокамеры мертво сияли отблески.

– Сонник?

– Работает. Документы у тебя на столе. Давай первый цикл заводи. Начинай и доложись. Шестая процедура. Я у себя буду. И это, Рябой. Аккуратнее, хорошо?

– Стареешь, Антоха?

– Дошутишься.

Рябой закрыл за Консулом дверь, затянул оба штурвала, и вернулся к каталке. Нина шептала что-то очень тихое. Рябой подкатил каталку к барокамере и начал отстёгивать ремни.

– Вот же изверг, понимаешь, затянул. И меня к аккуратности призывает. А сам в кабинетик, да… – Рябой всегда тихо бурчал мысли вслух во время работы, – Таак, первый цикл. Сначала у нас коктейль, – с этими словами он открыл стеклянную дверцу шкафа.

– Миша, ты чаю обещал.

– А, ну да, Миша же. Миша наш, Мишанечка. Воот, умничка, пей, всё пей. Еще глоточек. Вот хорошая какая девочка. Сейчас тебя дядя Фарид в тихое-тихое место положит, и отдохнёшь там. Никто беспокоить не будет.

Рябой стянул с Нины платье через голову, бросил его в угол. Туфли отправились туда же. Хмыкнул, глядя на белые чулки и хлопковые трусы с лифчиком. Их он снимал почти нежно, чему-то улыбаясь.

– Сейчас мы глазки закроем, ушки закроем, и отдохнёшь. Тихо-тихо будет, – Рябой переложил Нину в барокамеру, поправил повязки на её голове, зачем-то откинул со лба чёлку.

– Тихо-тихо. Хоп, закрываю, – крышка опустилась. Рябой щёлкнул двумя тумблерами на пульте и, покрутив, выставил реле времени на тридцать минут.

– Разбросал тут, бардак на палубе, – собрав одежду и бельё, он повесил всё на спинку стула, уселся и взял со стола картонную папку.

– Подопытная вэ-ю дробь ноль один. Воздействие по шестой процедуре, так. Придумщики они там... где сопроводиловка?

– Распознание агентом Рахиль, стандартный тест, четырнадцать из двадцати… А неплохо. Не была, не болела, не находилась, не имеет, не вступала… Не вступала? Ну-ка?

Рябой подбежал к барокамере и положил ладонь на крышку. Сквозь окошко было видно, как Нина дернулась и раздвинула ноги так широко, как позволял объем барокамеры. Ладонь Рябого двинулась по крышке вниз. Нина сунула пальцы правой руки между ног.

– Конечно, не вступала она. Ну Рахиль, козел пархатый, сколько говорено было? На шестую-то процедуру куда ее теперь такую? Отключать теперь? Назад полцикла теперь? Семнадцать биологических, не выдержит, – Рябой закрутил диск телефона.

– Консул? Это Рябой. Осложнение у нас.

– Объясняю

Ход шестой процедуры хорошо помнишь? Что там у нас после пейотля прописано? Ага. А вот не получится. А вот так не получится. А за неимением. Рахиль твой ебаный постарался, пока прикатывал. Ещё раз такое, и он хер свой съест, за три приёма, согласно режиму кормления, ты меня знаешь. Да, проследи. А с ней-то что теперь делать? Да, всё уже, полцикла депривации и коктейль почти весь, пейотль только остался. На мясо? А у неё четырнадцать из двадцати, Консул. Я вперед Рахиля твоего на мясо. Да. Так. Нет, я другое предлагаю. Продолжаем по шестой, но геката-цикл корректируем немного. И пусть цветут наши пустыни. Конечно, под мою ответственность, вам, гандонам, доверять, что ли. Деятели, блядь. И это. Рахиля в бокс сюда, сейчас. Пусть поприсутствует.

В кабинет, где скучал Миша, вошел Антон Васильевич. Задержался на пороге, как-то сразу оказался рядом с Мишиным креслом и несильно ткнул Мишу в шею. Тот обмяк, глотая воздух. Консул наклонился к его лицу.

– Рахиль, ты всё запорол. Всё. Эта девочка сделала бы для страны больше, чем все агробиологи и прочая шваль.

Неуловимо быстрый удар, вопль, кашель.

– Теперь не знаю. Все на страх и риск. Но запланированного результата не будет точно. Благодаря тебе, Вайнберг.

Хруст, кашель, долгий стон.

– Пойми, Михаил. Главное, что от тебя требуется – это неукоснительное соблюдение инструкций. Их кровью писали.

Хруст, вой, всхлипы.

– Не ной. Ещё раз допустишь – убью. Специально на выходные подгадаю, чтоб двое суток получилось, понял?

Щелчок, вопль.

– Золотые потом вставишь. Пошли, говно. Рябой ждет.

Нина на каменном столе, застывшее лицо, полуоткрытый рот. Миша на полу у гермодвери, держится за грудь и стонет. Антон и Фарид у стола друг напротив друга. Миша видит сполохи в воздухе между ними. Скорее всего, из-за болевого шока.

– Во славу великой матери Гекаты, начинаем.

– Во славу великой матери.

Сполохи.

Рябой идет за пульт. Консул делает Нине укол.

В боксе раздаются звуки, волна прокатывается по телу Нины. Она сначала вздрагивает, потом резко выгибается так, что лопатки и пятки становятся точками опоры. Ритм ускоряется. Пять четвертей. Барабаны. Каждая пятая – гонг. Каждые двадцать секунд голова Нины бьётся о камень стола. Сполохи теперь бегут по ее коже.

– Может, другую?

– Нет, давай продолжим с этой. Реакции хорошие. Восприимчива.

– Я имею в виду ритм.

– Я тоже. Этот оставляем. Миша, а ты чего заскучал? Смотри. Когда ещё доведется.

Щёлк. Нина выгибается. Щёлк. Голова приподнята. Щёлк. Голова крепко прижата к камню

– Выключай. Записывай. Этап второй. Кинестетика.

Музыка затихает, Нина открывает глаза, её тело сводит судорогой, ногти ломаются о камень. Дикий долгий вопль мечется под высокими сводами.

– Она проснулась?

– Нет, она сейчас не может проснуться. Всё нормально. Почти в плановом порядке. Давай, Антон, электроды крепи. И капу ей вставь, зубы сломает.

– Схему помню. Корректировку предлагай, ты же придумал что-то.

– Так козлик же наш постарался, свадхистана смещена. Но воздействие возможно ещё одним способом.

– Понимаю. Может сработать. Фиксирую, креплю, и импульс сразу.

Миша всхлипывает. Один из фонарей под потолком взрывается. Нина перекусывает капу, закатывает глаза и начинает задыхаться. Сполохи собираются в зарево.

– Нехарактерная реакция. Да, не ожидал. Ладно. Очевидно, спазм. По показаниям потом сверим. Фарид, вспышку давай. Посмотрим, как себя поведёт. Вторую. Третью.

Нина разрывает ремни, которыми были пристёгнуты руки, резко садится на столе. Зарево на ее коже пульсирует в такт вспышкам.

– Миша, какая интересная экскурсия. А где учат на агробиолога?

– В сельхозе, Нин, в сельхозе.

– Миша, я говорила уже тебе? Кажется, я люблю тебя.

У Нины хлещет кровь из носа и ушей, но её глаза полны счастьем и она улыбается.. а потом падает на спину без сознания. Зарево гаснет. Миша рыдает уже в голос.

– Посмотрим, хватит ли этого воздействия. В ванну ее, Рябой. А ты опять ноешь, Миша?

– Так ты ему зубы передние выбил.

– И три ребра еще сломал. Сука кудрявая.

Рябой надевает Нине на голову целлофановую шапочку и тащит в ванную. Через пятнадцать минут экскурсию нужно закончить.

Дневник вечно юной Нины Афанасьевой

8 апреля 1953 года

Я совершенно не понимаю, что происходит. Сначала всё было хорошо. Мы с Мишей пошли на экскурсию, Антон Васильевич очень интересно рассказывал о фасоли. Антон Васильевич - это Мишин коллега. Выглядит он, конечно, странно. Нет, на первый взгляд - ничего особенного - разве что волосы чуть длиннее, чем сейчас носят. И глаза - маленькие такие. Сам он не сказать, что толстый, но точно не тощий. Нет. Самое главное - взгляд его. Все лицо выражает радушие, чай наливает с видом ласковой хозяюшки. А смотрит в упор. Внимательно. Сначала всё было хорошо, а после экскурсии Мишу куда-то позвали. Антон Васильевич сказал, что это производственная необходимость. И что такое у них иногда бывает. У меня же нет оснований не доверять Антону Васильевичу. Я шла домой одна. Мне казалось, что время пролетело очень быстро. Было часов 11 утра. Я зашла в хлебный и купила свердловскую слойку - мою любимую. Хотела вечером зайти к Мише, но не зашла, потому что он сам должен. Не собираюсь навязываться.

12 апреля 1953 года

Вот пойду в парикмахерскую и пусть мне там "боб" сделают. Нечего с этой косой ходить. Да и удобнее. Решила начать ходить в бассейн. Мама поддержала. А ещё у нас гортензия зацвела! Ни разу не цвела! Огромный розовый шар на подоконнике. Мама говорит, что на юге гортензия растет на улице. Как такая нежность может расти на улице?

Миша ни разу не появился. Ну что ж, интересный способ расставания – производственная необходимость, и прощай.

17 апреля 1953 года

Эта весна какая-то сверхтеплая. Одна сплошная оттепель. Не помню, чтобы в апреле цвели одуванчики. Впрочем, может, и цвели. Не так уж мне много лет, чтобы мои наблюдения можно было рассматривать как в полной мере объективные, учитывая, что помню я себя лет с пяти.

Сегодня позвонил Антон Васильевич. Это меня удивило. Спрашивал, интересна ли мне агробиология в целом и селективная агробиология в частности. Как не интересна! Пусть и с недавних пор, но некоторые идеи уже появились. Не просто же так я сгоряча о свёкле писала. Антон Васильевич сказал, чтобы я зашла в лабораторию, что у него ко мне серьезный разговор. Я очень хотела спросить про Мишу, но не осмелилась. Всё-таки у нас с Мишей.. понятно, что было. И не хотелось бы, чтобы Антон Васильевич про меня плохо подумал.

21 апреля 1953 года

Сегодня была в лаборатории. Антон Васильевич сказал, что во время и после экскурсии мы очень интересно поговорили. Сказал, что у меня есть потенциал и все такое. Но я не помню, чтобы я что-то говорила. Наверное, это потому, что Миша занимал, да что греха таить, занимает почти все мои мысли. Даже на пятой стометровке брассом – Миша… Или не поэтому? Я пытаюсь сопоставить факты. Я не говорила на экскурсии почти ничего. Помню, что меня мутило. Помню, что пила чай. Помню много о фасоли. По-моему, больше слушала. Но ладно.

Антон Васильевич предложил направление от их лаборатории в институт. Я сначала обрадовалась. А потом он сказал, что институт в Самарканде. Узбекистан! Да я же сойду с ума от этой жары. Но Антон Васильевич заметил, что я могу подумать. Мне не слишком понравилась его интонация. Но потом он снова стал обычным и опять заманил меня к себе в кабинет чаем и моими любимыми свердловскими. Угадал просто. А ещё он сказал, что у меня есть две недели, чтобы решить. Что ж. Две недели - это достаточно.

22 апреля 1953 года

Сегодня день рождения Ленина. И сирень зацвела под моим окном. А ещё я опять не пошла в школу. Совсем не тянет туда. Погода хорошая - гуляю целый день, на озере сижу. И думаю, думаю. Никак не могу забыть про то, что было в ванной. Мне пока сложно сказать, что я испытываю. С одной стороны, Миша поступил подло и бросил меня крайне некрасиво. Но есть вероятность, что он не бросил меня. Что он, действительно, отлучился по каким-то важным делам. Но что-то подсказывает мне, что и во время важных дел можно найти минуту на звонок.

Скоро экзамены. Да и плевать. Сдам и уеду в Самарканд. Потому что здесь каждый угол о Мише напоминает. Так и отвлекусь.

25 апреля 1953 года

Порадовала-таки биологичку своим присутствием. Она в ярости была. А мне плевать. Спросила про митоз и мейоз. Я ответила подробнейше. И даже зарисовала процессы на доске. Это было так, будто меня какое вдохновение посетило. Никогда столь идеально не отвечала. Она спрашивала и спрашивала по темам, на которых я не была. А потом вообще по школьному курсу биологии. Я ответила на все вопросы. С классификации Линнея начиная. Биологичка и обомлела от такого. А потом я убила ее новостью, что у меня направление в институт от лаборатории селективной агробиологии. А не будет больше меня посредственностью при всем классе называть. И не будет больше этих намёков делать. Не её собачье дело, почему меня направляют. За какие такие заслуги, говоришь, сука старая? А за какие такие заслуги ты уже сорок лет в школе работаешь, предмет свой на два с плюсом зная? А за какие такие заслуги я тебя, тварь, должна уважать? Просто за то, что со временем у тебя морщины за ушами появились? Или за то, что по вечерам стишки сочиняешь дурного качества о своей порочной страсти к бывшей ученице, а потом убираешь свою коричневую записную книжку в нижний ящик старого бабкиного комода?

27 апреля 1953 года

Я чувствую изменения в себе. Перечитала прошлую запись. Что-то не так. Ну биологичка, ну спросила. И не с кем поговорить.

Я чувствую злость. Я никогда раньше не чувствовала такой злости. Я не знаю, на кого я злюсь. Но это переполняет меня. Точно, уеду в Самарканд и буду много учиться, уже сейчас штудирую книжки, которые дал Антон Васильевич. А вчера ещё закончила читать "Жизнь" Мопассана. Это по моему личному списку полагалось. Не особо впечатлило. Литературщина. То ли дело селекция. То ли дело.

Страдания молодого Вайнберга

Часть 1

Лунки передних зубов ныли так, что хотелось плакать. Аспирин не помогал. Плакать хотелось и от унижения, которое Миша претерпел в лаборатории. Миша совсем не ожидал, что его развлечения с Ниночкой, соседкой дорогой, девочкой юной невинной, обернутся тремя его сломанными рёбрами и обезображенным его же лицом. Рёбра-то, чёрт с ними, срастутся. Хоть и больно. А вот без зубов как? Нет, на службе скажет Миша, что с лестницы упал. Так всегда говорят. А товарищи и не спросят - им дела до Мишиных зубов нет.

Не ожидал Миша и того, что у Нины кровь из ушей хлестать начнёт. Не было членовредительства в планах. Упыри эти, Рябой и Консул, в детали его не посвящали. А Миша полагал, что просто усыпят и будут что-то измерять. Пульс там. Активность какую-нибудь.

Произошедшее в лаборатории его вообще до глубины души потрясло. И что-то свербило в мозгу - вали от них, дурак молодой, это всё - точно не самое страшное, что они могут сделать. Менгеле, блядь, и компания.

И с Ниночкой что делать, Миша не знал. Ну влюбленная школьница сама по себе не так и ужасна. Но влюбленная школьница, которая может что-то вспомнить. А вдруг она кому расскажет? Не, не поверят. Кто поверит, что советские агробиологи девку к столу голую привязали и пейотом опоили? А потом ещё током хуярили? Нет, Нинка, никто тебе не поверит.

Валить надо Мише. А куда свалишь? Он же в КБ числится. Оттуда, из такого КБ, так просто не свалить. А не просто - не отпустят. Может, в Монголию? Через Тыву? Ну что за бред.

В первую очередь Миша решил заняться зубами. Кому он беззубый-то нужен?

Страдания молодого Вайнберга

Часть 1. Продолжение

Зубы сделать было проблемой. Не с золотым же молодому и красивому щеголять. Мише золото во рту казалось вопиющей цыганщиной. Плохо вязалось оно и с футболками-поло, и с канареечными брюками тонкой шерсти, и со шляпами лучшего мягкого фетра. Миша прекрасно знал, что можно поставить импланты. Знал он и том, что имплантация зубов на родине запрещена. Но это был вопрос денег, а вопросы денег для Миши и вопросами-то никогда не были.

А как вы себе это представляете? После томного вечера и сладкой ночи Миша должен был сказать барышне: «Милая, ты полежи, я сейчас челюсть сполосну»? Нет. Не мог Миша позволить себе такого. Очень хотелось ему подольше оставаться молодым. Желательно всегда. И съемные зубы в чарующие картины вечной юности не входили.

Итак, это был вопрос денег и связей. И то, и другое у Михаила имелось. К зубам своим он относился с особенной нежностью и маниакальным почтением, именно поэтому лечил их у друга семьи Ольги Семёновны Ивановой. Обладательница весьма распространенной в определенных кругах фамилии Ольга Семёновна была барышней увлеченной, осведомленной в области последних достижений изрядно. Поэтому ей было известно, что в прошлом году некто Бранемарк выяснил, что титан неплохо приживается внутри костей живого объекта.

–Есть, Мишенька, один вариант. Не скажу, что я часто это предлагаю пациентам, скажем, нечасто, но можно попробовать титановые импланты. У нас, конечно, они не производятся, больше скажу, не практикуется у нас такое. Зато зубы будут почти как свои. Думай, Миша.

У Ольги Семеновны был свой рациональный интерес. Дружба дружбой, а тренироваться на ком-то надо. Ольга Семёновна не знала, пройдет ли вживление в Мишаню титана успешно, не была она уверена и в эстетической стороне дела. Да и опыты с титаном пока настигли только кроликов. Впрочем, чего не сделаешь ради друга семьи, которой, к слову, у Ольги Семёновны не имелось. Миша ей был обязан. Причем перманентно. Никто бы ему препарат не достал. И уж тем более не доставил в лучшем виде. А Ольга Семёновна этим интеллектуальным хобби давно занималась. В свободное от передовой стоматологии время.

– Я согласен.

Не показавшая своей тихой радости Ольга Семёновна отправила Вайнберга на флюорографию и в тот же вечер озадачила техника.

– Миша, еще кое-что. Курс ипрониазида нужно будет прервать. Потом привезу ещё, оно, конечно, подороже будет, хотя, разумеется, тебе как другу семьи скину немного.

Слишком хороша для Берёзовки

– Екатерина Пална, у нас по гранту проведение интерактивной экскурсии по нашей редакции для школьников сельской местности. Вы помните об этом?

– Ну а я тут причем? Мы по гранту биографический справочник писателей нашей области издали? Издали. Презентацию провели? Я же и провела. Почему опять я? Почему опять школьники?

– Екатерина Пална, ну зарплату же по гранту всем платят. И экскурсию даже самой придумывать не надо – просто поехать в Березовку и показать.

– Вам платят тоже, вы и езжайте. Или Алину отправьте.

– Я не могу. Мне на «Афонтово» утром завтра. В пять утра, между прочим, эфир. Екатерина Пална, вы же сами отказались, а я просил. Упрашивал.

Слово «упрашивал» показалось Кате знаком того, что Игорь Сергеевич дал слабину, и Катенька решила сменить ворчливый тон на тон, которым говорят молодые сотрудницы со своими немолодыми начальниками, желая получить что-нибудь более или менее приятное в рамках осуществления трудовой деятельности.

– Игорь Сергеевич, а давайте я лучше на «Афонтово»?

– Кать, ну ты же опаздываешь всегда. А там встать вовремя надо. Вовремя в машину сесть. И выглядеть хорошо.

- Игорь Сергеевич, я не опоздаю. И выглядеть буду так, что даже вы меня не узнаете. У меня платье есть классное. И туфли на шпильках. Мне это все в Берёзовке демонстрировать? Школьникам среднего звена?

Катя сделала большие глаза, глубоко вздохнула и посмотрела сначала вверх, а потом прямо в душу Игорь Сергеевичу.

– Хорошо, я позвоню на «Афонтово», скажу, что у нас замена. Идите, Екатерина Пална. И не опаздывайте. Ни на эфиры, ни на работу, никуда, в общем, не опаздывайте. Учитесь самодисциплине.

Делать Кате больше нечего! В Берёзовку ехать! Нет уж. Катя поедет на телевидение. А потом еще от работы откосит на денёк. Нужно же отоспаться после прославления родной редакции? Нужно. Тем более в пятницу. А вечером можно и чем-нибудь поинтереснее заняться.

– Игорь Сергеевич, а мне после эфира отоспаться нужно будет. Можно я на работу не пойду в пятницу? Удалённо поработаю. Из дома. Вечером.

– Катерина Пална, - Игорь Сергеевич всегда укоризненно смотрит на Катю в такие моменты, - Катерина Пална…

– Я могу служебную написать. Или отгул взять. Официально.

– Катерина Пална, идите уже. Готовьтесь к интервью. Я вопросы вам на почту вышлю.

Катенька радостно идет домой, понимая, что её рабочий день подошел к концу. Во всяком случае, именно так можно интерпретировать слова Игоря Сергеевича. Да и лечь пораньше нужно. В четыре машина приедет, Катю на съёмки повезет. Встать надо в три. Чтобы выглядеть хорошо.

Авиамарш звонка заставил Катю перестать думать о том, что надеть и стоит ли красить глаза или и так хороши.

– Дима? Привет!

– Привет, сладкая!

– Ты по делу? Или грусть-тоска заела по прекрасному совершенству? В моём, разумеется, лице.

– По делу, сладкая, только это больше тебе надо. По телефону не будем.

– Мить.

– Что? Приезжай, расскажу.

Дима был несколько мрачнее, чем обычно. Восточная сладость речи в этот раз не цвела изящной вязью. Да и ягоды вожделения вопреки ожиданиям блистать не хотели.

– Куда, когда?

- Завтра. Ко мне домой. Не приглашаю. Встретимся у подъезда – прогуляемся.

Вот серьёзно? Если бы не было Катеньке так интересно, что хочет сказать Дима, не стерпела бы она такого! Нет, оно, конечно, никогда бы ничего Диме от тела комиссарского не досталось. Но ради ритуала? Но по традиции?

- Да, Дима, к семи нормально?

- Давай лучше к девяти.

Катя такого от Димы совсем не ожидала. Куда делся сладкоголосый капитан? Где суфийское спокойствие? Откуда эта серьезность?

– До встречи!

– Вовремя будь, пожалуйста. Просьба.

Я проведу для тебя квест

Ну и какого хрена Катя напросилась на эфир? Весь день потом тухлая будет. И дохлая.

– Екатерина Павловна, выходите.

Водитель звонит. Да выйдет она сейчас! Уже у лифта!

– Здравствуйте, дорогие телезрители! Сегодня в гостях у «Рассвета на Афонтово» Екатерина Павловна Вайнберг, сотрудник редакционно-издательского комплекса «Сова и глобус».

– Здравствуйте, дорогие неспящие друзья!

– Екатерина Павловна, редактор сектора научных изданий, расскажет нам о том, что почитать, чтобы расширение кругозора было приятным и увлекательным!

– Недавно у нас вышла книга «Живое свечение», там очень доступно и интересно рассказано о механизмах биолюминесценции. Например, вы знали, что есть светящиеся грибы? А между тем, об этом писал ещё Плиний Старший. Под светом некоторых грибов можно даже читать. Но самое захватывающее, что учёные до сих пор не выяснили, зачем точно грибам нужна такая сверхспособность. Есть даже мнение, что они делают это, потому что это просто красиво.

– Екатерина Павловна, вы биолог по образованию?

– Нет, конечно, я филолог. Но книга написана таким живым и красивым языком, что будет понятна даже самому далёкому от естественных наук человеку. Кроме того, в электронной версии, которая доступна по подписке, есть масса опций, позволяющих буквально препарировать гриб.

Поговорили ещё немного о книжных новинках «Совы и глобуса». Следующим гостем был Михаил Яковлев. Он должен был рассказать о новом развлечении для пресыщенных горожан – интерактивном квесте по городу «Во власти масонов». Прелесть квеста была в полном погружении в дополненную реальность. Михаил Яковлев представлял собственную организацию, занимающуюся изощренным досугом. Сейчас он рассказывал о том, как в городе оказались первые масоны, чем они здесь занимались, упоминал и неопубликованные дневники командора, знакомство с которыми квест предполагает.

Катя слушала Яковлева, пытаясь не уснуть в прямом эфире. Чтобы не уснуть, она держала спину прямо и напрягала косые мышцы живота, отчего вид её становился крайне увлечённым и сосредоточенным.

Конечно, Яковлев хорош. Хоть и не слишком молод. Ну сколько ему? Полтинник? Пусть и полтинник, а морщин за ушами нет. И зубы какие – для среднестатистического россиянина – примечательные. Отличные зубы, надо сказать. Интересно, свои? Ровные, натурального оттенка, без всяческой излишней белизны. А челси! Замшевые классные челси! Очки в черной оправе – очевидно, всем идут. Но на Яковлеве – как родные. Стекла, кажется, нулёвка. Катя тоже иногда носит. Для серьезного вида и общей строгости.

– Екатерина Павловна, вы так заманчиво о грибах рассказывали, что захотелось пригласить вас на завтрак. В «Дискавери» отменный омлет с грибами подают. Не откажете старшему товарищу в удовольствии взбодрить прекрасную барышню крепким кофе?

Еще бы Катенька отказала. Порочная страсть к пожилым, но в достаточной степени сохранившимся мужчинам была у Екатерины Палны всегда. А тут и челси, и очки модные, и подходы инновационные. Второй голос в голове Кати, конечно, в такие минуты всегда хочет заметить, что это все нелогично, пустая трата времени и оно только с виду хорошо сохранилось, вон, посмотри, Катя, у него же морщинка под глазом.

– Пойдемте, Михаил. А как вас по отчеству? Простите, не запомнила.

– Екатерина Павловна, я этого всего не люблю. И лучше на «ты». Ты не против, Катя?

Катя такой скоростью принятия решений была несколько удивлена, однако в голове сразу возникло несколько инструкций.

– Я не против, Миша. Миша, лицо у вас очень знакомое. Часто на телевидение приглашают?

– Случается, Катюша, бывает. Но это не главное в деле организации интересного досуга горожан. Мы больше контентом берем, продуктом. Ходили, наверное, на «Морфеус»?

– Нет, не ходила. Не люблю я квест-румы. Искусственное это всё. Мне больше живая жизнь по душе.

– А вот и зря. На «Морфеусе» очень живо всё.

– Да, мне подруга рассказывала. Не хочу вас, тебя обидеть, но все равно ни за что не поверю, что сидение в тёмной комнате может меня впечатлить.

– Катя, это вызов. После завтрака едем на «Морфеус». Я даже сам проведу – в конце концов, с него я и начинал. Вспомню… былое.

– А с чего ты взял, что у меня дел никаких нет?

– А с того, что на работе тебе выходной дали из-за утреннего эфира, а после кофе ты всё равно спать не будешь.

Миша открыл перед Катериной дверь своего фольксвагена, подал руку, а когда она села, заботливо поправил полу плаща.

Привет, Андрей!

– Итак, Катя, ты заходишь в тёмную комнату. Тебе какой вариант? Лайт или хард?

– А чем они отличаются?

– Лайт-вариант – это неполное погружение. Ты можешь шевелиться, если захочешь, даже перемещаться по комнате, хотя обычно никто не хочет. И текст попроще. Мы обычно с несовершеннолетними это практикуем. Интереснее – хард. Ты садишься в кресло, ведущий пристегивает тебя за руки и за ноги – это совершенно безопасно, как только ты захочешь прекратить, ведущий тут же включит свет, зайдет в комнату и игра будет завершена. Ты, кстати, знаешь, в чем игра заключается?

Миша улыбается, смотрит на Катю. Сомнительная, конечно, идея - быть пристёгнутой к креслу. А с другой стороны, что такого? Это же просто квест? Миша – человек в городе известный, вряд ли он промышляет убийством и расчленением участников своих игрищ. Конечно, хард.

–Знаю. Читала. Ты погрузишь меня в иную реальность. Вербально. Это что-то типа гипноза?

– Нет же. Это игра. Никакого гипноза. Тебе будет интересно. В какую бы ты хотела реальность? Я буду рассказывать историю. Иногда буду предлагать тебе сделать выбор. Да это и не игра больше, а литературщина. Ты же филолог, будешь чувствовать себя в своей тарелке.

- Окей, а какие варианты?

– Турпоездка на Ближний Восток, встреча с преступником, заброшенная школа. Можно еще всякие миры Толкиена или, скажем, Лукьяненко. Или вообще Желязны какого-нибудь. Но тебе скучновато будет. А первые три – обычно впечатляют. Так лайт или хард?

– Спрашиваешь. Хард, конечно.

***

– Ты узнаешь это окно? Ты помнишь, как сидела на подоконнике и выцарапывала имя – Андрей? Ты помнишь, всё помнишь. Ты помнишь, как было тепло за окном, май был невероятный. Никакого снега – только лёгкий ветер. И ты думала – только радость впереди. Пахло зацветшей под окнами кабинета истории черемухой. Ну и что, что голова болит от ветра, ну и что, что ночью нельзя в лес? Собаки. Стаи бродячих собак, выживших после долгой и холодной зимы. Ты всё равно идёшь в этот лес. Потому что ночью, ночью там особенно красиво. А собаки тебя не тронут. Ты чувствуешь запах черёмухи?

– Да.

– Ты вернулась. Окно то же. Не хватает стекла на форточке. Тот же подоконник. Вечер. И так же цветёт черемуха. Ты нашла этот подоконник, села на него и смотришь вниз. Третий этаж. Невысоко, Катя, совсем невысоко. Только ноги переломать. Ты проводишь рукой по облупившейся краске на раме. Закрыть окно? Чтобы остатки стекла не вышибло, когда створка будет биться под порывами майского ветра, что приносит с собой цвет черёмухи. Закроешь?

– Да.

– Ты задвигаешь щеколду. Металл совсем нехолодный. С трудом закрывается – давно никто не пытался. Школа в лесу, бывший санаторий химиков, ставший потом закрытой физматшколой. Ты хочешь пройтись по кабинетам, которые оставили насовсем, когда школу перевели в другое ЗАТО. Куда пойдем?

– Я хочу остаться здесь.

– Нельзя оставаться, нужно идти. Кабинет литературы? Или, может быть, ОБЖ? Если хочешь, можно спуститься в аудиторию, где проходила математика, или сходить к конюшне.

– В кабинет литературы.

– Ты спускаешься по дальней лестнице. Чувствуешь, как пыльно? Не боишься замарать плащ? Стук твоих каблуков отчетлив. Других звуков нет. Или есть?

– Нет.

– Открой дверь. Пройди к шкафу. Слева от двери. Да, к этому. Открой книгу.

– Набокова или Грибоедова?

– Как хочешь.

– Тогда я открою вот эту. Зелёную. «Проблемы поэтики Достоевского».

Кате становится немного смешно и даже интересно.

– Видишь фотографию? Открой на триста семьдесят четвертой странице. Это ты. В черной водолазке. С ещё длинными рыжими волосами. Смотришь из-за плеча. Фото со школьной дискотеки.

Катя становится всё более интересно. У неё есть такая фотография. Дома. В альбоме.

– Вижу.

– Как думаешь, кто её туда положил?

– Не знаю, может, я сама? Когда училась в школе. А потом забыла.

– Нет, Катя, ты сама её не могла положить. Посмотри, книги чистые. А все вокруг – в белой жирной пыли. Кто-то приходил сюда недавно. И вложил между страниц твоё фото, правда, забавно? Я знаю. У тебя есть такая карточка. В альбоме.

– А кто её положил?

– Тот, кто наблюдает за тобой из лаборантской. Ты же помнишь, что при каждом кабинете есть небольшая лаборантская. Непонятно только, зачем она в кабинете литературы. Какие тут могут быть лаборанты.

– Зачем? Какие?

– Хочешь сама у них спросить?

Катю почему-то начинает тошнить. Она точно знает, что это всего лишь квест. Это только квест. Ремни жмут. Попросить ослабить? Но тогда эффект пройдет. А ей так давно хотелось испытать что-то настоящее. А это - похоже. Хоть и игра.

– Нет, скажи ты.

– Я не могу сказать. Я далеко. Меня нет в школе. Там только ты и он.

Катя кладёт книгу на парту и идёт к лаборатории. Она не хочет бежать, нет, нужно узнать, зачем эта фотография лежит в книге.

– Ты кто?

Не отвечают. Катя не слышит ни шороха. Может быть, голос врёт, и никого нет? Катя смотрит на свою руку – рука в пыли. Значит, реально? Запах черёмухи. Начинает болеть голова. Нет, боятся нечего. Ещё не темно, в мае темнеет поздно. Катя хочет сделать шаг, но понимает, что не может. Ноги будто не могут двигаться.

– Я не могу идти. Миша, ответь, кажется, пора заканчивать.

Мы же ещё в игре?

Миша не отвечает. Катя стоит посреди кабинета. Из лаборатории выходит он. Кажется, это Андрей? Тот Андрей, имя которого двенадцать лет назад она выцарапывала на подоконнике. Не может быть.

– Андрей?

– Нет.

– А кто?

– Какая разница? Что мне делать с тобой, милая, раз уж пришла? Не можешь с места сойти? И не сойдешь. Мы побудем здесь, ты же не против?

– Зачем?

– Я ещё не придумал, но мне нравится, что ты стоишь здесь. И не можешь сделать шага.

– Миша!

Катя кричит очень громко. Она слышит свой крик будто со стороны.

– Миша! Хватит! Свет включай!

– Катя, всё в порядке? Сейчас.

Свет в комнате включается. Заходит Яковлев.

– Ну и как тебе?

– Ты можешь отвезти меня домой?

– Да, конечно. И всё же. Как тебе?

– Странно. Давай я подумаю, как мне, а потом расскажу?

– Расскажешь? Встретимся на выходных?

– Ты позвони, я, наверное, смогу в воскресенье.

Чтоб ты жил, как отслужил!

Миша довёз Катю до ее прекрасной сталинки, не пренебрёг открыванием двери. Катя быстро попрощалась и так же быстро направилась к подъезду. Покурить надо. И ещё одну. Что это было? Не ходила же никогда на дурацкие квесты. Время – 11.00. Ещё рано. Поспать надо, вечером ехать к Диме.

Кате не спалось совсем. Она сидела на кухне, курила одну за одной. Её тошнило. То ли от доз никотина, то ли от того, что квест показался ей несколько мрачноватым. Но это же только квест?

Надо кому-нибудь позвонить. Или съесть таблетку, чтобы уснуть. Лучше таблетку. Поспать надо, вечером ехать к Диме. А потом в кабак. Точно. В кабак. Напиться и уснуть снова. Наутро доминанта явно будет в другом месте.

Катя запивает пару таблеток колой и ложится под плед. Включает «Мёртвые души» и засыпает. Несмотря на таблетки сон беспокоен, грань стирается, уже непонятно. Да не нужны эти туфли. Выкинуть. Нет, надо обнять араба, чтобы взорваться вместе с ним, чтобы не зря. Плюшкин какой отвратительный! Плюшкин? Это же конец! Пора вставать.

– Дима? Меня слышно? Я приехала, выходи.

Дима выходит из подъезда. Уже с сигаретой. Он вообще когда-нибудь бывает без сигареты?

– Привет, Катя.

– А как же «сладкая»?

Катя пытается улыбнуться, но что-то мешает. Катя чувствует, что сегодня никаких «сладких» не будет. Почему не дома? Для конспирации встреча у подъезда совершенно алогична. Да и к чему ему конспирация.

– Катя, давай по существу. Во-первых, сегодня же грохнешь все свои вконтакты и фэйсбуки, поняла? Во-вторых, ты уверена, что хочешь еще раз с Яковлевым встретиться?

– Уверена. С кем хочу, с тем и встречаюсь. Что за повелительные наклонения вне контекста?

– Делай, как я говорю. Может, тогда останешься в себе. Ты нахрена с ним пошла на квест? Ты вообще в курсе, что это за квесты?

– Нормальные квесты, 3500 российских рублей, между прочим, сэкономила.

– Ты шутки эти свои для Яковлева прибереги. Юля Соломонова, слышала про такую?

– Нет.

– Так вот, Юля Соломонова. Через неделю после квеста повесилась. Дело было в День защитника отечества. Повесилась, а возлюбленному своему записочку оставила – «С праздником, дорогой! Это было интересно. Чтоб ты жил, как отслужил». Не связываешь?

– Нет, а какая связь?

– Так, пошли пройдемся до ларька, сигареты заканчиваются.

– Детально изучив биографию Соломоновой, можно сказать, что квест она проходила, скажем, по мотивам своей многотрудной жизни. В 17 в дурку попала. Ведущий ей варианты предложил – психушка, там, пионэрлагерь. Она и выбрала психушку. А у меня и записи есть. Сдаётся мне, что без вдумчивого исследования трудов и дней Соломоновой дело у ведущих не обошлось. Они же радость доставляют. Эмоции всякие. Я надеюсь, ты не жрала ничего перед квестом?

– Ну позавтракали, нормально всё было. Кофе выпили.

– Юлию Ильиничну тоже кофе угощали в предбанничке тёмной комнаты. Только Юлия Ильинична не первая же.

– Да нормальный Яковлев, ты чего.

– Нормальный, конечно. Мне на твои похороны ирисов букет принести? Или розочек чайных? И даже не жаль тебя будет. Я предупредил.

– Розочки я не люблю. А ты драматизируешь. Мне вообще кажется, что Яковлев на меня запал.

– Катя, никто на тебя не запал. Ты слишком дурная баба для этого. Иди в баню. Если что - предупреждена. Всё. Нет больше времени на практическую педагогику. Работать надо. Такси вызвать?

– Сама справлюсь. Признаков умственной отсталости не выявлено.

Горящие крылья Советов

– Катерина Пална? Алло! Катерина Пална!

И всё-таки какой красивый у Миши голос. Едва заметная, неуловимая почти картавость. И даже не картавость, а искажение длительности всего одного звука. Катя сама, как выпьет, начинает бороться с этим коварным [р]. Всегда безуспешно, впрочем.

– Да, Миша!

– Катя, поехали на Кузнецовский аэродром? Чего в городе сидеть?

Как можно отказаться от поездки на аэродром?!

– Сегодня?

– Да я уже внизу, спускайся.

– Миша, мне нужно кофе выпить, я только встала. Поднимайся ты.

Катя, конечно, из вежливости Яковлева пригласила. И конечно, не ждала, что тут же зазвонит домофон.

Миша заходит в квартиру. Аккуратно снимает ботинки, аккуратно снимает пальто. Серое. В ёлочку. Вешает на плечики в шкаф. Улыбается. Катя успела натянуть джинсы - обычно ходит по дому в трусах и футболке.

– Могу сварить, могу растворимого намешать.

Миша чему-то ухмыляется, оглядывает всё вокруг.

– Свари, Катюш.

***

– Ты выпей кофе, а я быстро себя в порядок приведу и поедем. Идёт?

– Конечно. Ты не торопись. Куришь где?

– Вот пепельница. Везде.

***

Катя пошла в душ. Наряжаться она не будет принципиально. Не в филармонию едем. Мамины старые левайсы, черная футболка, плащ. С собой взять воды. Пить хочется ужасно уже второй день.

***

– Покурим перед воротами. Там нельзя.

– Что делать-то будем?

– А что на аэродроме делают? Вон наш ЯК пятьдесят второй стоит. Прокачу тебя.

– Ты летать умеешь?

– Что в этом странного? Вот удостоверение. Тут полгода курсов, и всех делов.

Удостоверение было. Михаил Семёнович Яковлев. 4 апреля 1969. Шестьдесят девятый, значит? Таки полтинник. Удостоверение выдано 13 сентября 2013 года. Здесь же и выдано.

– Садись, вот так. Я вперёд.

Катя давно так не радовалась. Катя, как только самолёт, в котором она сидит, взлетает, сразу становится спокойной. Полёт.

Миша выдал Кате наушники, надел такие же, помог забраться в кабину. Она будет сидеть у него за спиной. И всё-таки хороша. Когда совсем маленькая была, казалось, что может и не будет столь хороша. Хотя метиски всегда ничего. Нет в ней, конечно, восторженности. Это тоже замечательно - выбивается из канона. Ну родственница. Ну и что? Дальняя же родственница. Почти и не родственница. И ей шаблон не ломать, и Мише весело – острые ощущения, спасибо, Галюня, за такое золотко. Девок молодых у Миши, конечно, сколь угодно - Жанка, вот, земля ей пухом, Алёна Степанна, учитель начальных классов, Авиталь из Сохнута, но та далеко - затянула её ласковая пропаганда, служит сейчас в ЦАХАЛе. Страж Иерусалима. Кудри у нее какие! Рыжие! Жаль, что в Израиль теперь никак - а то погулял бы он по Яффо с этой рыжей, а потом - ни разу же ещё не расстегивал такую пуговицу на таких брюках.

Катя надевает наушники. Она впервые в кабине учебного самолёта. Сейчас. Разогнаться и взлететь! И вся жизнь твоя, Катя, вся твоя жизнь в руках человека за штурвалом!

– Готова?

Громко. Зачем так громко?

– Готова!

Взлетная полоса далека от идеала. Чувствуется каждая неровность. Быстрее. Каждый мелкий камешек. Быстрее! Шасси отрываются от асфальта. Летим! Куда? Это ночью города похожи на микросхемы. А днём на обычные гугл-карты. Миша молчит. Енисей! И горы. Скалы Дивногорские.

– Катя!

– Что?

– Сейчас не волнуйся! Мы закончим полет чуть раньше, чем планировалось. Все хорошо!

– Что случилось?!

– Налево посмотри!

Крыло горело. Совершенно непонятно, почему. Катю охватила паника. Что делают, когда крыло горит? Выпрыгивают с парашютом. Примерно. Катя зарыдала, потому что горящее крыло могло стать последним, что она увидит. И потому что те воображаемые пилоты в деревянных самолетиках, наверное, точно так же боялись. Как страшно. Домой хочется. Как страшно. Голова болит.

Миша тем временем посадил самолёт и вытащил Катю из кабины. На аэродроме их уже встречала скорая и пожарная машины. Так быстро? Всего несколько минут прошло!

– Катя, не молчи!

Катя хочет сказать, но не может. Ей кажется, что невозможно посадить эту машину, если у нее горит крыло, что это все – нереально. Ей кажется, что если она что-то скажет, снова окажется в горящем самолёте.

– Катя! Все хорошо! Это было небольшое возгорание, я быстро сориентировался, рапортовал о ситуации диспетчеру. Всё хорошо!

Катя с недоверием смотрит на Яковлева. Никакого шока он, сука, не испытал. Самолёт посадил. Что там вообще могло загореться!

– Катя, отвезу домой тебя?

Что сказать? Отвези. Отвези сейчас меня домой.

– Катя, не молчи.

Миша берёт Катю за плечо.

– Не трогай меня. Отвези, пожалуйста, домой.

Тенденция. Уже второй раз Кате становится слишком страшно рядом с Яковлевым. Но это просто стечение обстоятельств. Первый раз - игра, второй - ну что он сам поджег крыло самолёта, им же пилотируемого?

***

Никто, кроме Гусева, о тайной страсти Кати к огонькам и огоньку не знал. Гусев, впрочем, тоже мог только догадываться, он никогда не спрашивал, куда деваются уже обученные его силами летать аэропланы.

Катя о своем хобби никому не рассказывала. Приехав домой, она начала сопоставлять факты.

1. Фотография могла болтаться в соцсетях.

2. Информация об обучении Кати в закрытой школе присутствовала даже на сайте этой школы. Школа и сейчас существовала, только в другом месте.

3. Андрей?

4. Яковлев мог знать, что Катя будет на эфире и подготовить всё до эфира, предварительно детально изучив доступную информацию.

5. А идея с возгоранием самолета пришла ей совершенно внезапно. Не успела она подумать о своих смертниках, как Миша начал её неумело успокаивать. Возможно, совпадение. Вероятно, совпадение.

Конечно, было страшно. Кто ж знал, что крыло и правда загорится? А тут еще Яковлев. Демонстрация женственности посредством имитации шоковых состояний. Яковлев, конечно, запал. Подпитывать. Пестовать. Возделывать.

Пригодится.

Теперь по Диме. Дима, конечно, умён. Но много на себя берёт. Имитация глупости как способ привлечения внимания. О ситуации с самолетом, скорее всего, уже оповещён.

Яковлев. Довёз. Проводил до двери подъезда. Интересно, как скоро объявится снова.

После таких приключений нужно спать.

***

Сарай, переделанный под квартиру. Стены выбелены. Пока ехала на трёх автобусах, пока шла по весенней грязи, пока пыталась открыть калитку, вросшую в лёд, ожидала увидеть нечто с прогнившим полом, а здесь целая резиденция. Только стены от сарая и остались. А внутри чисто – ковры лежат, стекло в единственное окно вставлено.

Заходит Миша. В чистом темно-синем пальто и шляпе. Пытается из рюкзака Кати вытащить кошелек. Катя бьёт его по руке.

Из непонятно откуда взявшейся двери выходит Андрей.

– Здравствуй, милая.

Резкий свет – открыть глаза. Проверить, что находишься дома. Встать, включить везде свет. Всё-таки возгоревшееся ни с того ни с сего крыло не могло не впечатлить. Даже если не впечатлило в тот самый момент – впечатляет сейчас – через сны и ощущения. Нужно над этим работать. Нужно заняться чем-то привычным, что даст организму понять, что всё под контролем, что всё как обычно.

Полистать какую-нибудь книгу, читанную уже миллион раз, посмотреть фотоальбомы, залезть в инстаграм.

Дневник вечно юной Нины Афанасьевой

21 июня 1953 года

Сложно описать, что происходило за этот месяц. Почти месяц. Во-первых, я сдала экзамены. Нет. Это не «во-первых». Сдала и сдала – никакого впечатления на меня эти экзамены не произвели.

Почти каждый день я ходила в лабораторию. Мы обсуждали с Антоном (он попросил называть его просто Антоном) книги, которые он мне давал. Это гораздо интереснее Мопассана. Он меня спрашивал, что я думаю по тому или иному поводу. Скажем, идеи Вернадского мне близки. Циолковский… Романтик. Идеалист. Иные представления о пространстве и времени. А вот Федоров – блажь какая-то. Осеменения космоса? Мертвецами? Материализм материализмом, но белковые тела имеют свойство разлагаться. Основа бытия. Все подвержено разложения. Я подвержена буду. Когда умру. Антон тоже. И от Миши только зубы его и останутся. Да запонки янтарные.

Антон постоянно говорил про Самарканд. Разумеется, ни в какой Самарканд я ехать не намерена. Если тебя настойчиво пытаются куда-то отправить, значит что-то пошло не так.

Антон меня не пугает. Но есть объективные моменты. Я ничего не знаю об Антоне. Мы обсуждаем только книги. Я бы не сказала, что это сложные книги. Конечно, он выдает мне их по какому-то плану. От более, как ему кажется, простого к более, как ему опять-таки кажется, сложному. Ничего особенного я в этих книгах не вижу. Странно, что потом он обстоятельно беседует со мной чуть ли не по каждой главе. Иногда у него заранее подготовлены цитаты.

Временами в наших беседах участвует Фарид. Молчаливо. Вставит иногда пару фраз, а потом снова рисует в тетрадке. Любит рисовать колбы.

Антон и Фарид думают, что я улетаю послезавтра. Антон купил мне билет – говорит, что у лаборатории есть возможность оплатить мне дорогу к месту прохождения обучения. Вручил. Лететь, конечно, через Москву. И в Москву я улечу.

Миша исчез. Никто его не ищет. Антон сказал, что Миша уехал в санаторий. Конечно. Люди обычно, когда в санаторий уезжают, никому ничего не говорят. Это же сверхсекретное мероприятие. Мало ли – вдруг кто заподозрит, что грязи на копчик накладывают да душем Шарко задницу полируют.

Итак, сначала Москва.

23 июня 1953 года

На самолет меня провожали Антон и мама. Мама думает, что Антон меня соблазнил. Смотрит на него с недоверием. Антону, кажется, соблазнения совершенно безразличны. Хотя, несмотря, на свой возраст, он очень даже ничего.

Сейчас сижу в Москве. Жду свой рейс.

24 июня 1953 года

Прибыла в Иркутск. В гостиницу не пошла. Вылет через четыре часа. Мама просила телеграфировать. Но отсюда телеграмму нельзя. Покажет Антону. Антон теперь с ней знаком. Надо дать знать, что со мной все в порядке. Подумать.

Предчувствие Востока

– Сплавлять ее надо. Здесь она нам больше ни к чему. Динамика есть.

– Вернется через пять лет.

– Не вернется. Такими темпами. Не вернется. Порвет ее. Хоть и 14 из 20.

– А если не порвет?

– Всё равно не вернется. У нее мотив один – пархатый. Изолирован. Временно.

– Может, вторую серию?

– Порвёт, блядь. Зачем нам мясо? Пусть сама теперь.

– Билеты?

– Вот.

– Может, напоследок?

– Пусть отдохнет. Ломать ее уже в Самарканде начнет.

– А там кто?

– Назир. Если что – под капельницу. Если совсем – никогда не поздно Николая Николаевича подключить. А после Николая Николаевича ей точно никто не поверит. Да и не факт, что она вообще сможет связно излагать после Николаича.

– С Вайнбергом что?

– Да ничего. Сам придет. Куда денется.

Пионерка, коньяк и парабеллум

– Катюша, привет! Какие планы на вечер?

Яковлев позвонил. Планов у Кати на вечер не было практически никаких, надо было доклеить очередную модель, может, заказать какой-нибудь еды, может, посмотреть что-нибудь. В основном Катя скучала по вечерам.

– Привет, Миша! А есть предложения?

– Конечно! Предложения есть всегда. Хотел тебя в гости пригласить. Дача у меня в Подгорном.

Ну понятно. Ну как обычно. Квест, самолёт, гости. Приставать будет. С другой стороны, дома всё равно делать нечего.

– Программа есть? Или на этот раз экспромт?

– Шахматы есть. Ты же любишь шахматы. У тебя разряд есть? Ты, кажется, говорила.

– Ну если шахматы, то пожалуй.

Тут важно понять, каковы цели Яковлева. Если Яковлев хочет обычных плотских дел, то нафига эта ВДНХ в виде игр и полётов. И шахмат ко всему.

***

– Здесь раньше что-то вроде штаб-квартиры «Сибатома» было. Неофициальной.

– Что за «Сибатом»? Я что-то про такую контору не слышала.

– Да решили вот несколько товарищей-физиков мирный атом в мирное русло. Совсем в мирное. Разработки имелись использованию такой энергии в быту. Я сам не физик - мало в этом понимаю. Так – за что купил, за то и продаю. Идея микроволновки с функцией обеззараживания радиацией и часов с биопотентером сама по себе инновационна, что тогда, что сейчас. Но рынок сбыта не наладили. Партию часов на КрАЗ продали. На том и закончились их рыночные опыты. А дом этот сначала купили на деньги конторы, а потом заложили – кредит на производство микроволновок. Микроволновки, как ты понимаешь, никто не покупал. Дом конфисковали, а я уже на аукционе выкупил. Кстати, если интересно…

– Ворота какие прикольные.

– Что они тебе напоминают?

– Ну. Алмаз?

– Нет. Думай.

– Не знаю. Скажи.

– Это же менора. Я так это для себя определил. А что заказчики имели в виду – не знаю. Пойдём?

***

Катя и Яковлев поднялись по лестнице – первый этаж - технический. В доме было очень холодно.

– Да! Кать, извини, я отойду. Да! Это срочно? Настолько? Подъеду.

Миша ткнул в экран смартфона. Экран погас.

– Кать, мне на пару часов отлучиться надо. Но ты посмотри дом, вот тут - коньяк, бехеровка – не стесняйся. Если поесть захочешь – в холодильнике. Извини. Срочно. Постараюсь пораньше вернуться. Но у тебя же завтра выходной?

– Выходной, да. Но я лучше домой.

– Да зачем? В городе сидеть? Отдыхай. Тут же вон, смотри, сосны, воздух свежий. Не подумай чего – скоро вернусь, сыграем в шахматы, а там, если захочешь, отвезу домой. А не захочешь – так оставайся. Завтра поедешь.

– А и правда. Ладно. Хорошо. Пару часов? Ты только, если задерживаться будешь, позвони.

– Вот и отлично, Катюш. Я поеду.

Яковлев вышел из комнаты. Катя услышала звук поворота ключа. Закрыл снаружи? По привычке, наверное.

Дом. Большая комната. Пять окон. Посредине диван. Перед камином два кресла. Камин. Простим Яковлеву этот камин. Не он же заказывал чугунных ангелов в конце концов. Чугунные ангелы, надо сказать, смотрятся одновременно смешно и угрожающе. От времени суток зависит. И кочергу в виде шпаги простить можно. Она, вероятно, тут тоже от прежних. Богаты 90-е изысками. Одни клипы кабаре-дуэта «Академия» чего стоят. Рядом с камином голова Давида. Это уже сам Яковлев. Сложно, конечно, представить его покупающим фрагменты Давида. Книги. Тут всё типично - собрания сочинений отечественных и зарубежных классиков.

Катя налила в стакан, стоящий на столе, коньяка. Задумчиво пригубила. Стало теплее.

Заиграл «Авиамарш». Звонил Дима. Диме отвечать надо всегда. Зря утруждать себя не будет.

– Дима!

– Катя. Привет, сладкая, финиковая. Пальма финиковая..

– Дим, ты бухой опять? Я ж просила – бухим не звонить.

– Да неееееет, Катюх.

– Чего хотел? (тихо) Животное, блядь.

– Сладкая, зацени, чо есть. Помнишь же, как алюминиевый делили? Хотя ты тогда ещё кулички лепила в песочнице, в платьишке коротком оранжевом, да избавит меня всеблагой от жутких педофильских мороков. Так, о чём это я? Ага, Краз. Когда Папа Генерала к себе дернул на разговор, а Петровича в Лефортово, непоняток много было. И кто у нас тут всплыл? Правильно. А кто об этом никому не расскажет? Тоже правильно. Тебе одной, огонь моих чресел. Ка. Тю. Ха. Блядь, чот совсем кроет. Короче, Яковлев твой тогда на встречу парабеллум в барсетке принес и патронов горсть. Четверо генеральских было там. Всех четверых исполнил, веером, из барсетки не вынимая. Потом двоим контроль. Потом перезарядил, и остальным двоим. Вот чего вы, интели, все такие кровожадные? И с девками тут подска...

На этом разговор был окончен. Энергия аккумулятора иссякла. Батарея села. Экран погас.

Допиваться до скотского состояния можно. Дело личное. Но зачем звонить и нести всякую дичь? Сидел бы у себя там, ну где он сидит. Яковлев. Ну даже если оно так и было, то что? В 90-е, наверное, примерно всё и решалось подобным образом. Ни один выпуск новостей без трупов не обходился. И если Яковлев так уж всех порешил, то откуда об этом Дима знать может? Алкаш с фантазией, блядь. Алкаш-фантазер из сказочной Делирии.

В прошлый раз так вообще – о какой-то станции рассказывал. То ли станции, то ли лаборатории. Начитается Лукьяненко и давай выдумывать. Творческая натура, даром что мент бывший. Потом, конечно, оправдывался временным помешательством на фоне общей интоксикации организма. Говорил, возраст, силы и проч., и проч.

***

Катя хотела зарядить телефон. Нашла розетку, воткнула зарядное, но электричество отсутствовало. Миша, вероятно, не успел его включить. Катя не знала, где находится рубильник, поэтому решила просто подождать, когда вернётся Яковлев.

***

Каминные часы советского производства показывали 20.35. Значит, Яковлева не было уже три с половиной часа. Начинало темнеть. Неприятно, когда на улице темно, а штор нет. В самой большой комнате пять прозрачных окон. На втором этаже ещё три комнаты. Но на втором этаже сидеть страшновато, особенно если знаешь, что там, внизу, эти чёрные окна. Сосны слились сначала в темно-синюю, а потом в черную глухую стену. Такси не вызвать. Дача не в самом Подгорном, а километрах в семи. Адреса нет. Некуда и не с чего такси вызывать. Остается только сидеть и ждать Яковлева. Через окно лезть – затея так себе. Второй этаж. Первый – технический.

Остаётся сидеть и ждать. Сидеть на диване посреди комнаты и ощущать, как окна смотрят на тебя. Чёрные поблескивающие выпуклыми глазками ангелы над камином. Ангелочки с пылающими очами. Сейчас нет, но если затопить камин. Наверное, если затопить камин, ангелы будут тёплыми, как живые. Но сейчас они мёртвые. И свет из глаз – отраженный. Курить одну за одной. Скоро кончатся сигареты, и тогда будет нечем заняться. Можно будет просто сидеть и концентрироваться на одной единственной точке – блике на циферблате. Нельзя фокусировать взгляд на антропоморфных скульптурах, а то будет казаться, что они приходят в движение, что тоже смотрят. Сквозь. Или за.

Ноги затекли. Нужно встать. Подняться наверх. Но как оставить эти окна? Как уйти из поля их зрения? Как повернуться к ним спиной? Нельзя, чтобы эти чугунные смотрели в спину.

Нет. Объективно ничего страшного не происходит. Электричества нет, потому что Яковлев забыл его включить. Самого Яковлева нет, потому что на это есть какая-то причина. Не мог же он закрыть Катю в пустом холодном доме. Снаружи. На ключ. Это просто привычка.

Нужно выпить коньяка. Станет теплее.

Ещё глоток.

Ещё.

Глоток.

Есть не хочется.

Кате странно. Ее никогда не закрывали одну в большом пустом доме. Но нужно просто подождать.

Нужно выпить коньяка. Станет теплее.

Ещё глоток.

Ещё.

Глоток.

Нужно выпить коньяка. Станет теплее.

Ещё глоток.

Ещё.

Глоток.

Нужно выпить коньяка. Станет теплее.

Ещё глоток.

Ещё.

Глоток.

Катя ложится на диван. Голова кружится. Ангелы вокруг. Они прикреплены к камину. И никуда сегодня не полетят. Тяжёлая голова. Ноги мёрзнут. Катя кутается в плед. Окна глядят. Как будто она вовне, а не внутри. Стена сосен слилась с небом, пространство неразличимо.

Нужно выпить коньяка. Станет теплее.

Ещё глоток.

Ещё.

Глоток.

Катя чувствует, что пьяна. Ей кажется, что сейчас она будет умирать. Потому что отсюда нельзя выйти. Сколько времени? Она встает, подносит огонек зажигалки к часам – 1.25.

Чтобы быть уверенной в том, что ангелочки никуда не полетят, нужно прикоснуться к одному из них. Тёплый.

Может, Яковлев разбился на трассе? Никто не знает, где Катя. Утром она будет искать рубильник. Сейчас надо спать. Но как здесь спать? Нельзя покидать эту комнату, иначе это неразличимое пространство не оставит ей путей для отступления. Поползет по лестнице. Будет ждать ее у двери спальни.

Нужно выпить коньяка. Станет теплее.

Ещё глоток.

Ещё.

Глоток.

Коньяк закончился. Сигареты тоже, но Катя видела пачку «Мальборо» на камине. Да, полпачки есть. Хватит на ночь.

В полубреду Кате кажется, что в замке шевелится ключ. Да! Это точно! Сейчас он откроет дверь. А Катя попросит отвезти её домой, а дома уснёт на своем диване под своим пледом, а завтра будет болеть голова, но потом всё точно будет хорошо. Дома шторы, она закроет шторы и проспит весь день.

Катя встаёт, ее шатает, но она идет в сторону входной двери. Она уже не боится повернуться спиной к окнам, потому что сейчас включится свет. И тогда, тогда её повезут домой.

Дверь открывается.

– Ты кто?

Мужчина хватает ее за руку.

– Пойдем-ка на экскурсию. Мы ещё не были на первом этаже.

– Что случилось?

Он тащит Катю по лестнице, она шатается, но приходится сохранять равновесие, чтобы не упасть лицом вниз.

– Домой мне надо, ты куда меня тащишь.

– А ты думаешь, куда? Пионерка, блять. Экскурсия, я сказал.

Дверь гаража открыта. Мужчина затаскивает туда Катю.

Катя не сопротивляется. А как сопротивляться? Тело не слушается, голова в состоянии «ноль». Ей даже почти не страшно, ей даже немного спокойнее, потому что рядом вроде человек, а не эти.

Дверь. Лестница. Помещение два на два. Лампочка над дверью.

– Если я тебя закрою здесь, то никто и никогда тебя не найдет. Отсюда невозможно выйти. Дверь прочная. Очень.

– Зачем ты меня сюда привел?

– Я сказал. На экскурсию.

Кате начинает смеяться. Ситуация располагает. Мужчина бьёт ее по лицу. Несильно, но она слегка ударяется о стену, сползает вниз.

Газлайтинг. Tale qale

– Катюша, ты так сладко спала вчера! Не стал будить. А в шахматы можно и сейчас сыграть. Белыми или черными?

Катя поднимает голову с жёсткой диванной подушки. В комнате светло. Странно, что она не проснулась, как только свет начал проникать в окна. Она трогает затылок - всё в порядке. Смотрит на Яковлева. Белая футболка-поло, джинсы, очки - всё как обычно. В доме тепло. То ли оттого, что Яковлев включил отопление, то ли от солнца, проникшего в каждое из пяти окон.

– У тебя здесь душ есть?

– На втором этаже. Кофе, чай?

Катя поднимается по лестнице. Вчера она на это так и не решилась. Экскурсия ещё была.

– Кофе. Миш, я чего-то не понимаю? Что это было вчера?

Катя начинает сомневаться, что что-то вообще было.

– Я приехал, ты спала - воздух свежий так на людей действует. Будить не стал. А что?

– Экскурсия?

– Катя, что-то не так? Какая экскурсия?

– Нет, всё хорошо. Я в душ.

Екатерина Павловна стягивает джинсы, футболку аккуратно складывает на корзину для белья. Внимательно разглядывает свои руки. Она всё время внимательно разглядывает свои руки. Если где-то облупился лак, нужно подкрасться. На предплечье небольшой синяк. Значит, было? Значит, тащили ее по лестнице вниз? И по второй – узкой? Или?

– Катюша, твой кофе. Плюшки вот ещё. Любишь "Свердловские"? Я обожаю. О моих отношениях с плюшками можно пару томов "Mein kampf" написать.

Миша смеётся, полагая, что хорошо пошутил. Кате начинает казаться, что все реплики Яковлева будто заранее прописаны. Это сценарий? Где камера? Сейчас он предложит пепельницу.

- Кать, не стесняйся, вот пепельница.

А сейчас спросит, ждёт ли меня кто-нибудь дома.

- Тебя дома не потеряли? Я это не к тому, что ехать пора, ехать-то совсем не пора.

- Да нет.

Сейчас спросит, с кем живёт Катерина.

– Так белыми или чёрными?

– Монетку брось.

Чёрные. Кате всегда выпадает играть чёрными. Обычно она сражается с компьютером или телефоном. Но с человеком, конечно, интереснее. Наблюдать за движением мысли на лице, за принятием или непринятием решений, за сожалением об очевидной ошибке, за радостью от ошибки соперника. После партии в шахматы человек обыкновенно открывается с какой-то новой стороны, ещё один слой луковой шелухи. Слой за слоем.

Кроме всего прочего – шахматы – это воплощённая красота. Неважно, кто поставит мат, партия, если это не турнир, может длиться сколь угодно долго. В рамках доски – шестьдесят четыре клетки. Симметрия. Даже сверхсимметрия. Красота заключается в намеренном нарушении гармонии – фигуры двигает желание игрока, его расчёт или спонтанное решение поставить слона под бой. А вдруг он не заметит? И тогда можно будет забрать ладью. И тогда никакой рокировки он уже не сделает. Последнее неправильно само по себе. Нельзя надеяться на невнимательность соперника. Нельзя недооценивать.

Дневник вечно юной Нины Афанасьевой

30 июня 1953 года

Приняла волевое решение. Вернулась в Москву. Телеграфировала маме. Больше никаких импульсивных решений. Улетела в Самарканд. Снова телеграфировала. Надо отдать направление в приемную комиссию, зачислиться и только после этого лететь в Якутск. Антон поймет, что я зачислена. И больше о моей судьбе не справится. Это будет логично.

23 июля 1953 года

Русский характер

Глубь души

Сегодня я был невольным созерцателем одной из сцен, глубоко тронувшей мою душу. Сегодня я убедился воочию, что есть люди, готовые жертвовать всем ради другого, почти незнакомого человека. А именно меня поразила та чисто русская заботливая душа, которая несмотря на все невзгоды жизни остается чувствительной искренней и сердечной.

Дело в том, что, придя в больницу и ожидая очередь, чтобы передать одну книгу для чтения; я заметил одну женщину (звали ее Софья), упорно добивающуюся встречи с одним гражданином Д… Это была простая лицом и одеждой женщина, с темно-карими глазами, живыми и искристыми, с небольшим свёртком в руках…

Когда, наконец, открылось окно для передач, я обратил внимание на то, что она молча передала этот сверток одному мужчине в больничной одежде, который, остановясь и приняв сверток, который вдруг заморгал глазами, из которых вот-вот должны были хлынуть слёзы, дрожащим голосом, в котором слышались слёзы и признательность горячей нежности и счастья, он заговорил быстро горячим шепотом, не переводя дыхания: «Во век не забуду твоей заботы, Софья, всю жизнь буду помнить о тебе, а если останусь в живых, отплачу тебе всем, что имею…» Дальше он говорить уже не мог, и только, уставясь в нее горящими глазами, молчал, испытывая то чувство признания, любви и нежности, которое можно побудить только от сердечной искренности.

Стоя тут же неподалёку, я тоже ощущал, как невольно благодарен и мужчине, и женщине.

Меня поразила эта немая сердечность, и я с благоговением подумал, что есть на свете люди с открытым сердцем и глубокой заботой и любовью к человеку. Да! И их миллионы!

24 июля 1953 года. Гор. Самарканд

На этом первая тетрадь дневника вечно юной Нины Афанасьевой заканчивается. На форзаце сзади написано «Афанасьев М.О.»

Марк, ты где?

Нина просыпается в 4.35. Общежитие. Скоро будет очень жарко, сегодня нужно успеть на консультацию, а потом всё же сбегать на рынок. До чего вкусные тут помидоры! А какая кинза! Да такой кинзы никогда дома не видели. Никакой кинзы дома не видели. Оказывается, поступление по направлению все равно предполагает экзамены. Но Нине эти экзамены что? Месяц посидеть в Самарканде. Тем более, что здесь столько всего интересного. Того и гляди в тени древней стены материализуется из подрагивающего мягкой рябью воздуха красный джинн-ифрит. Нет, Ниночка, не материализуется – это все жара. Нина, ты так хороша – белое платье в голубой горох с юбкой-солнце. Нина, как ты хороша – волосы выгорели немного, теперь поблескивают апельсиново-кофейно. Нина, как ты хороша – веснушки на носу, нежные персиковые скулы, а глаза! Глаза у тебя, Нина, голубые, как Байкал под вечерним августовским небом! Но на сердце у Нины неспокойно. Будто медленно распадается эта красивая мерцающая душа на атомы. Атом – раз. Ничего не чувствовать. Атом – два. Ничего не хотеть. Атом – тысяча четыреста тридцать семь. Марк. Марк Афанасьев сказал Нине недавно, что она чудо как хороша. Они проговорили всё утро, а потом Нина вернулась – с помидорами и кинзой. Пока девочка делала салат, Марк рассказывал удивительную историю о том, как они с ребятами ходили в горы, а там внезапно пошёл снег, как было страшно, когда вокруг палатки бродил медведь, как было весело встретить пенсионеров – героев Гражданской войны. Как пенсионеры выгнали медведя и предложили Марку и ребятам выпить.

Будешь салат? Нет. Да вкусный же. А чай? Здесь чай ароматный. Не то, что у нас там. Я не хочу чай. Хочешь, я расскажу тебе, как мы с друзьями планеризмом занимались? А ещё у меня разряд по парашютному спорту. Хочешь, прыгнем с парашютом? В тандеме. Или просто друг за дружкой. Не хочу я прыгать с парашютом. Марк, а ты сам откуда? А это важно? Нет, но... Да примерно оттуда же, откуда и ты. А почему в сельхоз местный решил? Направление дали. Да я, в общем-то, всегда… Марк! Ты где?

Марк!

Нина сидела на голубой табуретке посреди общей кухни, перед ней стояла пиала с салатом. Пахло помидорами, кинзой и чесноком. Напротив только что сидел Марк, но, кажется, на полсекунды Нина о чем-то задумалась…

Марк!

Здесь я, покурить выходил. Ты куришь? Да, хочешь попробовать? Хочу. Пойдем тогда до магазина. У меня папиросы кончились. В магазине сейчас обед. После обеда пойдем.

Нине кажется, что контуры Марка подрагивают. Нет, все в порядке. Рубашка белая с короткими рукавами, широкие темно-синие брюки. Лицо гладкое. Совсем на Мишу не похож.

Кто такой Миша? Я не хочу об этом говорить. И все же? Зачем ты спрашиваешь. Ну Миша и Миша. У меня был знакомый Миша. Предателем оказался. Мы в горы пошли тогда, а когда у меня нога в курумнике застряла между камней, он сделал вид, что не слышит, как я зову его. Я сам, конечно, выбрался. Но в горы больше с ним не пойду.

Вот и обед закончился. Пойдём за сигаретами? Пойдём!

Пачку «Шипки», пожалуйста!

Марк?!

Нина оборачивается. Куда пропал Марк, вместе же заходили.

Марк не будет есть арбуз

Тяжело уснуть, каждый час просыпается Нина. Нет, жара ушла, нет, пить не хочется, но как только засыпает, как только ненадолго расслабляется ее тело, сразу по нему пробегает дрожь, от икр до шеи - спазм. Нина просыпается. Ей только что казалось, что она прыгает с обрыва, но нет - она в кровати, под тонкой казённой общажной простынью. Это нормально.

Вчера гуляли с Марком по городу. Он предложил поехать в Агалык. На один или два дня.

Марк, ты что здесь делаешь? Зашёл, услышал, как ты кричала. Всё хорошо, я спать буду. Ты уверена? Ты кричала так громко, что было слышно с того конца коридора. Уверена. Скоро уже вставать, нужно выехать пораньше, чтобы не умереть от жары в автобусе. Уходи, мне нужно поспать, встретимся у вахты. Нина. Да? Не забудь панамку, голову напечёт!

Глаза Нины закрываются ещё до того, как Марк закрывает за собой дверь.

Автобус на Агалык идёт почти пустой. Нина и Марк едут молча. Нину мутит - небольшие перевалы, водитель гонит, как в последний раз. Солнце поднимается и начинает прожигать тонкие стенки автобуса. Молодые люди пересаживаются на другую сторону. Скоро солнце дойдет и туда, но к тому времени они будут уже в Агалыке.

Марк, а ты знаешь, куда идти? Знаю, конечно. Побродим немного, потом в Баги Шамал. Там тень, переждем жару. Ты взяла воду? Я же говорил, возьми. Молодец.

Представь только, по этому саду мог гулять какой-нибудь эмир. Да ну. Он, наверное, весь день сидел во дворце!

Санаторий красивый какой. Но далеко этим санаториям до эмирских дворцов, стены которых пропитались запахом благовоний и звуками танбура.

Газировки? Я вишнёвую люблю. Есть вишнёвая? Пузырьки, колючие пузырьки содовой и аромат вишнёвого сиропа. Как же тут здорово! Какие огромные деревья – Нина такие впервые видит. Нина впервые видит настоящий сад. Она, конечно, читала про вишнёвый сад у Чехова, но он ей представлялся чем-то унылым где-то в средней полосе России. Да к чёрту вишнёвый сад с этой дурой Раневской! Мещаночка романтическая. К чёрту Лопахина с его топором! И Варьку, идиотку гордую, туда же. Варенья вишнёвые, видите ли. Салфеточки кружевные, лафитнички, рюмашки узорчатые. Какое гадкое всё. Мелкобуржуазное и пошлое. Кстати, Чехову-то оно, наверное, таким и казалось. Это потом всякие недобитые учительницы литературы начали сожалеть о прекрасных вишнёвых садах. Нине больше нравится газировка. С вишнёвым сиропом.

– Девушка, подскажите, как пройти к фонтану?

– Извините, не подскажу, я здесь случайно – мы просто гуляли. Из Самарканда приехали.

– Вы? Мы здесь совсем недавно, скучновато. Съездили на экскурсию. Прошлись по окрестностям, а что остальные семнадцать дней делать? Танцы скучные, культмассовый сектор до сих пор ничего, кроме бега в мешках, придумать не может.

– Можно в Самарканд съездить.

– Да были мы в Самарканде. По жаре совершенно невозможно долго гулять.

Перед Ниной стояла совсем молодая девушка. Больше всего Нину поразили голубые лаковые туфельки с атласным бантом и каблуком-рюмкой. Волосы у девушки были светлые, аккуратно уложенные – два скрученных валиками локона, симметрично расположенных по бокам, идеально ровный пробор. Лицо у новой знакомой было, как у киноартистки с открытки – чёрные брови, чёрные ресницы и идеальной формы красные губки. Никогда Нине такой не быть.

Через несколько секунд появился мужчина, он был лет на пятнадцать старше девушки, зачёсанные назад волосы плохо скрывали лысину.

– Девчата, беседуете?

– Да, котик! Это моя новая знакомая, её зовут… Как вас зовут?

– Нина.

– Очень приятно. Меня – Галя. А это Серёжа. Будем знакомы! Серёжа, как здорово, что я встретила Нину. Нина, а пойдёмте к нам в гости? У нас в номере есть арбуз. Арбузы здесь просто невероятные!

Не дождавшись ответа, Галя резко повернулась на каблучках-рюмочках и зашелестела светло-зеленым платьем в сторону санатория. Сергей, молчаливо согласный со всем, что предлагала Галя (в отпуске можно не задумываться о всяких глупостях вроде споров с молодой пассией о порядке времяпрепровождения), поражая Нину идеально ровно спиной, спокойно проследовал за женщиной. Нина решила не отказываться. А что? Арбуз.

Вдовец и вдова

– Ниночка, а вы чем занимаетесь? Ну когда не гуляете по восточным городам и их предместьям?

– Я поступаю. В сельхоз. А вы?

– Серёжа – геолог. Он ищет алмазы. И разные другие красивые камни. Да, дорогой? Может быть, сам расскажешь нашей гостье? У тебя это всегда, совершенно всегда, выходит занятно!

– Нина, я работаю с алмазами в основном, но это не те алмазы, которые в галантерее продаются, и не те, которыми режут стекло.

Нина заинтересованно смотрит на Серёжу. Галя в это время вытаскивает из-под кровати огромный арбуз.

– Котик, порежь, пожалуйста!

Серёжа берёт нож и взрезает арбуз.

– Мы ищем особенные алмазы. Они не такие прочные, как те, которые обычно представляют при слове «алмаз». Мир изящных полиморфов. Дело в том, что алмаз бывает и хрупким. Они очень разные, эти алмазы. Нам нужны с определённым до тысячной показателем преломления. Чтобы дисперсия правильная была. И есть подозрение, что найдём.

– Интересно, правда?

Галя преисполнена гордостью. Ей кажется, что Серёжа почти с другой планеты. Дисперсия! Как же скучно дома с мужем, а тут – и преломление, и алмазы, и сады эмирские! Женщина трогает себя за шею, не выбились ли волосы из прически?

– Очень.

Нине и правда интересно.

– Девчата, давайте арбуз есть? Галя, это тебе. Ниночка, это вам.

Марк от арбуза отказался. Аллергия у меня на арбузы. Спасибо.

– Галя, а вы кем работаете?

– Я медик.

– Врач?

– Нет, медсестра, но я пойду на врача учиться. Хочу быть педиатром. Очень детей люблю, - сказала Галя, бросив быстрый взгляд на Серёжу.

Давайте я схожу за вином? Хорошо сидим, товарищи! Тут до магазина минут десять. Я мигом.

Спасибо, Марк! О, ты так быстро? Нет, Марк, я вино не буду, Гале и Серёже налей, вы же не против, если мы вас угостим? Спасибо за гостеприимство! За встречу!

На тюрьме

Нина проснулась в семь вечера. Жара сморила. А ребята пока спят. Марка только нет, наверное, погулять пошел. Или за сигаретами.

– Галя, Серёжа! Я пойду, наверное, тут автобусы плохо ходят, надо возвращаться. Галя! Галя?

А у Гали глаза открытые. Не спит Галя. Сидит в кресле и не спит. И не отвечает. И у Серёжи открытые. Не двигаются.

– Хватит разыгрывать меня!

Нина уже сама не верит, что ее разыгрывают. Но пытается разбудить Галю и Серёжу. Нина прикасается указательным пальцем к губам женщины. Они не мягкие. Она думала, что губы будут мягкими. На пальце остается красная помада.

На столе стоит огромная тарелка с арбузом. В пепельнице пара окурков. Это Марка. Больше никто не курил.

Нина понимает, что Галя и Серёжа мёртвые. Нину рвёт на кровать. Арбузом.

***

– Гражданка Афанасьева, пройдёмте в отделение.

– Зачем?

– Для установления личности. Паспорта при вас нет, другого документа не имеется.

***

– Нина Васильевна, расскажите, пожалуйста, ещё раз об обстоятельствах встречи с гражданином Савельевым и гражданкой Меркитовой.

– Они пригласили нас с Марком в гости. В номер. На арбуз.

– Что было дальше?

– Мы разговаривали, ели арбуз, потом Марк сходил за вином. Они выпили, а я не пью, потому что вообще не пью и потому что жарко очень. А потом я уснула. Когда проснулась, нашла Галю и Серёжу. Спустилась на вахту и всё рассказала. Там вызвали милицию.

– Кто такой Марк?

– Мы поступаем вместе. В сельхоз.

– Где вы познакомились?

– В общежитии. На кухне.

– Как долго вы знакомы?

– Дней десять. Сразу, как я заселилась..

– В общежитии не проживает ни одного Марка.

Нина подняла глаза и внимательно посмотрела на следователя.

– Как же? Мы каждый вечер вместе проводили. И вместе в Агалык поехали. Газировку пили.

– Продавец газировки не помнит никакого молодого человека. А вас помнит.

В кабинете было очень жарко. Вентилятор на темно-синем металлическом основании, стоявший на подоконнике, гонял горячий воздух.

– Нина Васильевна, вы же сами прекрасно понимаете, кто сядет за убийство Савельева и Меркитовой.

Следователь сам страдал от жары. Он не был утомленным или нервным, от жары он страдал всегда, голос его был ровный, никаких эмоций ни в мимике, ни в движениях замечено не было.

– Алексей Федорович, я ничего не понимаю. Марк…

– Нет никакого Марка, Нина Васильевна.

Нина, представив, что никакого Марка нет, сначала озадачилась, потом вздрогнула и посмотрела в окно. Марк!

– Да вон он! Внизу! Он пришёл за мной! Марк!

Следователь посмотрел в окно. Разумеется, никого внизу не было. Раскалённый белый киоск "Розпечати" не привлекал посетителей в это время дня.

Либо дура, либо косит под дуру. Освидетельствование? Ну освидетельствование.

– Там никого нет.

Почему он не видит? А что, если... Нина заплакала и уже не могла остановиться. Голова разболелась, жара усугубляла. Девочку увели в камеру. Она не реагировала ни на один раздражитель. Только ревела беспрерывно. Потом внезапно остановилась, тело стало расслабленным и мягким. Она лежала на спине и повторяла не своим, каким-то тихим низким голосом: "Нет. Нет. Это молоко. Это туман. Он как молоко. Нет".

Диссоциативное расстройство идентичности

Нина захрипела, запрокинула голову назад, набрала воздуха в легкие и резко села, уставившись пустым взглядом в стену.

– Нет. Нет. Это молоко. Это туман. Он как молоко. Нет.

Продолжая сидеть неподвижно, Нина несколько смущала соседок по камере.

Вызвали бригаду.

Нину увезли в больницу.

***

– Ну что, Ниночка, как себя чувствуешь?

Девушка подняла глаза на врача.

– Не хочешь говорить? Не можешь? – уже шепотом сказал доктор, мужчина лет пятидесяти, чуть полноватый.

На шепот реакции не было. Нина продолжала смотреть в одну точку. Врач взял Нинину руку и немного приподнял. Рука застыла в этом положении.

– Уведите девушку в палату. Привяжите обязательно.

Ночью Нина внезапно осознала, что находится в больнице. Ремни жали безбожно. Руки отекли. Очень хотелось пить.

– Кто-нибудь! Ответьте! Пожалуйста!

– Чего орешь, марамойка? Людям спать мешаешь.

Нина сразу не заметила. С ней палате находились еще пять женщин.

Привязана к кровати была только Нина.

Наутро врач совершал обход.

– Доброе утро, Нина! Как себя чувствуешь?

– А можно меня отвязать?

– Конечно, можно. Отвяжите, пожалуйста, Нину Васильевну. Нина, расскажи, почему ты плакала?

– Не знаю. Не помню, чтобы я плакала. Я проснулась ночью, мне очень хотелось пить, но я не плакала.

Доктор сделал пометку в большой зеленой тетради.

– Ты говорила товарищу следователю про Марка. Ты шутила?

– Нет, мы с Марком ездили в Агалык..

Еще одна пометка.

– Расскажи, пожалуйста, как выглядит Марк.

– У него очень светлые волосы, светлые голубые глаза. Он всегда опрятен – носит белые рубашки. Он красивый.

– О чём вы разговаривали с Марком?

– Обо всем. Только я успевала о чём-то подумать, Марк уже говорил об этом. Мы много говорили об агробиологии. У него тоже направление от лаборатории, как и у меня. Знаете, никогда бы не подумала, что люди могут быть так похожи.

– Хорошо, Нина. Спасибо. А теперь отдыхай.

***

– Всё ясно с ней, она и грохнула. Шизофрения. Диссоцитиативное расстройство идентичности, если быть точным. Нет шансов на выздоровление, Фарид Анварович. Жаль.

– Поле зато. Опытное.

– Это да. Есть пара препаратов. Интересных. Организм молодой.

Американский шоколад как ёмкий символ

В кабинете, половину которого занимал стол на двух тумбах, на подоконнике сидел и курил Андрей Семёнов. Пласты дыма лениво ползли на улицу, влекомые прикрученным к пластине рыжего текстолита вентилятором. Эта конструкция успешно заменила стекло форточки. В пепельнице с литой арабеской было уже с горкой папиросных окурков. В крашенную белым дверь грохнуло.

– Открыто.

– Вызывали, начальник? - Саша Свирский, пригнувшись, ввалился в кабинет, и места там окончательно не стало.

– Сашка, блядь, ты из четвёртого через Покровку бежал?

– Ну почти. Показывай давай, что у тебя.

– Телефон твой в линию точно фуфляк транслирует?

– Точнее некуда. Про погоду в Никарагуа позавчера специально по ролям с Мишанькой наговаривали. Ты показывай давай.

Андрей вынул из тумбы стола контейнер, снял крышку.

– Смотри.

– Руда какая-то. Откуда?

– Из якутского геологического, вестимо. Шалицкая прислала. Очень нехарактерные породы для той глубины залегания. Седьмой горизонт шахты, сам понимаешь. Полкилометра почти. Откуда там бокситы коры выветривания?

– Считаешь, ниобий?

– У меня нет поводов не доверять Шалицкой, но нашим сунул посмотреть тоже, в химическую. Девяносто процентов дают, что касситерит.

– И он, значит, будет нашим радиопоглощающим покрытием. Ниобий.

– Он, родимый. Давно думал, ещё после той подлодки немецкой, считал кое-что. А тут само в руки. Я же сразу на нашей маленькой образец покрыл в четыре микрона, и под ЭМИ-радар его. И как в чёрную дыру, Сашка. Не отражает совсем. Отчёт вот, в папочке, почитай на досуге. По технологии просто всё, расплав и напайка волной в вакууме.

– Это ладно. Одно не пойму. Нахрена ты хочешь сразу фюзеляж делать? На образцах отработаем, опишем, в план поставим без суеты.

– Времени может не быть, это во-первых. Есть информация, что всех нас могут передать в Восточную контору. А изделие будет – сразу убедительности прибавится. Сам же знаешь, с кем работаем.

– Не напоминай. А во-вторых?

– А во-вторых... Ты вот, Свирская твоя рожа, всю жизнь завлабом был?

– Самим пригодится, вслуччего?

– Именно. Вслуччего. Дай папиросу, что ли, свои все скурил, тебя дожидаясь.

Свирский извлёк из кармана пиджака портсигар, раскрыл его со щелчком, и протянул Андрею. Тот взял папиросу, смял её мундштук и, сжав в зубах, посмотрел на Свирского, сощурив правый глаз. Сашка ухмыльнулся и резко выпрямил ладонь под папиросой. Семёнов довольно пыхнул синеватым дымом.

– Чорт лысый, как ты все-таки это делаешь?

– Не знаю, Андрюха, сколько раз тебе повторять. Само выходит. Но ещё объясни, в целях ликвидации безграмотности среди меня, подряд трое суток зачем? Ну, что это я делать буду, без вопросов. Твоей волной ложку мельхиором покрывать, а не фюзеляж. И то ОТК забракует. Но почему не в несколько циклов-то?

– А расплав короткоживущий. Окисляется сразу почти даже в вакууме. Так что тигель перевезем наш к Ничупею, и начнём, помолясь, и приняв спорамин.

– Не, спорамин у Стругацких от похмелья принимали.

– Ну ты понял же. Шоколад у американцев в Мурманске помнишь?

– Как забыть, - Сашка улыбнулся каким-то воспоминаниям. - Там фенамин был в составе вроде.

– Ну вот что-то подобное надо.

– И ты хочешь Мишку задействовать?

– Мишку. Даром, что ли, мы его на АХЦ посадили. Пусть отрабатывает.

Ароматы Кировского РОВД в жилых помещениях

Надо позвонить Диме. Надо рассказать ему о случившемся. Катя всегда прекрасно отличала объективную реальность от разного рода наваждений. Стоит заметить, что разного рода наваждений в жизни Катерины Палны практически не случалось. Иногда ей снились странные сны, иногда она внезапно начинала испытывать страх, который называла ужасом перед Ничто, но с феноменом ложных воспоминаний она была знакома исключительно теоретически.

Фильм такой есть советский – «Операция Ы и другие приключения Шурика». В ряду других приключений – наваждение. Увлекшись чтением очень сложной книги, Шурик не замечает, как оказывается в квартире очаровательной Лиды, как ложится с полуобнаженной Лидой на тахту и как едет обратно в институт. В себя герой приходит уже возле автомата с газировкой (что-то с этой советской газировкой явно не то).

Как приехала на дачу к Яковлеву, Катя помнит. Но отчетливо помнит и экскурсию. И синяк на руке имеется. Но синяк мог появиться после коньяка – люди бывают немного неуклюжи после 0,5 коньяка, на то они и люди – существа несовершенные. Тем более, Дима хотел что-то сказать, но телефон сел, не предоставив Диме возможность закончить свой монолог.

Дима не отвечал. На каждый из семи сделанных в течение часа звонков. Дима не отвечал в двух случаях – либо он умер, либо предавался низменным инстинктам. В смысле инстинктам, продиктованным желаниями материально-телесного низа.

На восьмой звонок Дима все же ответил.

– Катюха! Сладкая моя, пожар души! Именины совести! Сердца то есть. Именины.

– Дим, а чего не отвечал?

– Спал я... Спал. Спал. Спал.

Дима замолчал. Катя через трубку уловила ноты этилового спирта в голосе Дмитрия Сергеевича.

– Ты бухаешь что ли до сих пор?

– Я по-тре-бля-ю.

– Поговорить надо. Срочно. Важно. Ты можешь ненадолго перестать потреблять?

– Конечно. Ты приезжай, я вот уже перестаю. Вот уже прямо в эту минуту.

Катя, конечно, поехала. Только Диме она могла рассказать о своих впечатлениях. Другие были для впечатлений слишком впечатлительными.

И вот уже Екатерина Павловна Вайнберг нажимает кнопку звонка. Это как в песенке детской:

По ночам, на кладбище хозяин

Ждёт своих врагов на карнавалы.

Ждёт своих любовниц на шабаш.

По ночам на кладбище хозяин

Ждёт своих начальников на ужин,

Подчиненных ждёт на погребенье,

Ждёт детей… Но только нет детей.

Катя вполне могла посочувствовать Хозяину кладбища.

По ночам на кладбище хозяин

Ждет гостей отметить полнолунье

Ждет гостей на праздник. Почему-то

Никого хозяин не дождался.

С каждой всплывающей в голове строчкой Катерина понимала грустного Хозяина всё лучше. Никого Хозяин не дождался. А организм, хм, хм, органон, блин, алкоголем отравленный, наверное, расположился удобно на кровати и скалится в припадке забрезжившего делирия.

Когда госпожа Вайнберг уже была готова откланяться, задвижка заскрежетала. Дима выглядел в лучших традициях перестроечного кинематографа.

- Катя, – Дима попытался сконструировать улыбку, но ему подчинялась только правая половина лица. Левая подчинялась, видимо, самому Сатане, поэтому вместо улыбки получилось просто кривая рожа.

– Сейчас реанимироваться будешь. Расскажешь все, а потом можешь дальше свои утехи продолжать.

– Катя, – интонация этой реплики как бы говорила: «я несколько удивлен подобным обращением со мной, но сформулировать свои ощущения точно, а уж тем более развернуто – нынче не в силах».

– Ноги куриные есть? А, вот. И перец. Ты иди, помойся. Хотя бы фрагментарно. А то от тебя Кировским РОВД пахнет.

Дима вышел из ванной, тело его дрожало, ему явно хотелось обратно в нежные объятья «пития хмельного». Кате, в свою очередь, хотелось намекнуть ему на клизму для скорейшего эффекта, однако вид организм имел подавленный, а клизма могла возбудить негодование.

– Бульон есть. Шоты пить. Порядок именно такой.

После всех принятых мер в организм снова вселился Дима.

Множащиеся Михаилы

– Яковлев, и правда, оказался странноватым.

Катя подробно рассказала про квест (Дима взялся за шалую голову), самолёт (Дима красноречиво посмотрел на неё и тихо выразился на незнакомом Кате языке) и про дачу («Ну и какого хуя ты туда поперлась вообще?»).

– Катя, вот ты сейчас поедешь домой и будешь там очень тихо сидеть. С Яковлевым твоим ни по телефону, ни по сети, ни через форточку, никак, поняла?

– А ты мне муж уже командовать?.. Ай, блин, что делаешь…

Силы в похмельной лапе достало на увесистого леща.

– Я, душа моя, уберечь пытаюсь. То, что ты щас трёшь. Сама не врубаешься? Совсем снегурочка? Аккаунты свои грохнула? Нет? Молодец, чо. Сейчас давай удаляй. Да, и на хорнете тоже. Нет, просто закрыть нельзя. А я пока...

И не коси лиловым, ещё и домой тебя повезу. На такси, не бойся. Теперь слушай. Что самое гнилое и стремное в имеющейся ситуации. Помимо самого факта, что она сложилась.

– Да чо страшного-то, – Катя осеклась. Внезапно действительно стало очень страшно. Совпадение-случайность-тенденция-традиция..

– Кать, я тебе факты изложу. Как смогу. Но оно не выстраивается пока. Стержня осевого нет.

Никакой Яковлев твой не Яковлев, Катенька. Кто такой – пока вопрос. Смотри, как получается – 1969 год рождения, значит, сколько ему? Полтинник. Паспорт менял пять лет назад. А до этого в апреле 2004, ну тогда все меняли. А вот тот паспорт, серпастый-молоткастый, Михаил сдал. Из архивов ничего, конечно, не пропадает. Вот копия паспорта.

Паспорт

гражданина Союза советских социалистических республик

Яковлев Михаил Семёнович

национальность

русский

паспорт выдан Отделом внутренних дел г. Дудинка

4.05.1985 года

Похож? Да, моложе, конечно, на тридцать лет. Похож, говоришь. А теперь сравнивай – строение уха – это как отпечаток пальца. Индивидуальное очень. У Миши образца 2019 года мочки какие? Я увеличил фото с паспорта – у того Яковлева мочки свободные, а у нынешнего – прилегающие. Возрастные изменения? Допустим, хотя они не прирастут, только шить. Форма козелка разная. А это уже серьёзно. Не смотри на меня так. Это первый приём распознавания фейков и двойников.

– А ты не загоняешься, друг мой? Ну с ушами?

– Слушай, бля. Азы судмеда потом обсудим. Я ж запрос сделал в Дудинку. Был там Яковлев. Электрик Михаил Семёнович Яковлев. Закончил Черногорское (внезапно) ПТУ, вернулся в Дудинку и стал мирно проводку тянуть и в щитках колупаться. Женился 13 марта 1989 года. А потом поехал по профсоюзной путевке в Уфу, по словам жены, а оттуда телеграфировал: «Зоя зпт прости зпт не вернусь зпт счастья в личной жизни тчк». Зоя, кстати, до сих пор его козлом считает.

– Ну бывает. Загулял. Решил на севера не возвращаться, польстился на лёгкую и приятную жизнь без страха быть сожранным росомахой.

– Кать, росомахи в Дудинке не жрут людей.

– Я образно.

– Дальше он в девяносто первом отсветился. Квартиру купил. Пятикомнатную. В центре Новосибирска. Ему на тот момент двадцать два года было, а из капитала – бесценное умение чинить розетки.

– Ну ты сам же рассказывал, возможностей много было. Может, крутанулся удачно.

– И с покупкой гастронома на Диктатуры пролетариата в Красноярске тоже. Ну да. Ему же уже целых двадцать четыре года было! Заматерел. Не пори херню, Кать, по поводу такого даже тогда вопросы возникали.

– Допустим. А дальше?

– А дальше наш юноша расстрел устроил. Из барсетки, помнишь, модно раньше было... Это потом уже в них деньги да бумаги таскать стали. Кобура же идеальная. И вот такого я даже на тогдашнем беспределе не помню. Стреляли, да. Наглухо, случалось. Но вот чтобы так, четверых валом, двоим контроль, перезарядить, и контроль остальным – это нет. Это я, блядь, не знаю, кем быть надо.

– Не подумала бы сроду.

– Да ты вообще ничего не думала. Ой интересно, ой, какой мущщина. Ты мне ещё потом про Леонидова расскажешь, почему у него в халупе кензой твоей пахло.

– Дима.

– Потом, говорю. Я плачевен. Излагать получается, прокупать нет. Еще бульона дай.

– Щас. Так а потом что по Яковлеву?

– Потом девяностые закончились. И о нем лет десять ничего слышно не было. А тут опять явление святого Михаила – массовика затейника и друга хипстеров и тинейджеров. Сначала открыл кофейню. Там сейчас веганская столовая. После запрета курения в общественных местах не стал ждать, пока клиентура уйдёт – сразу и закрыл. А ещё через три года – квесты. Сам вёл сначала. И до сих пор иногда сам ведёт. Позиционирует всё это как интеллектуальный досуг для засидевшихся в телефонах подростков. И снова хипстеров.

– Этих квест-румов до хрена и больше.

– Ага. Только в основном после них фотки в инстаграме под апельсиновый раф, а не дурка с моргом.

– Дим, ну вот все, что ты сказал даже как-то логично. У меня бы только уши вызвали вопросы, а все остальное – биография, не самая среднестатистическая, но биография. Ну расстрел – пиздец, конечно. Но в принципе тоже логично.

– Это ты пиздец, а не расстрел. Но тебя жаль почему-то. Поэтому продолжаю.

– Прости, пожалуйста.

– Яковлев зачем-то в Додоново каждую неделю таскается. А Додоново, помнишь, я говорил тебе, чтоб ты все забыла, что по пьяни я придумал, что литературщина? Так не литературщина.

И с чего это все кажется тебе логичным? Мальчик из Дудинки, унылый электрик, вдруг в одночасье в 22 года миллионером становится? Логично? Бабы убиваются в прямом смысле после игрищ, логично? Теперь надо выяснить, какого рода у него к тебе интерес. С тем, что интерес есть, ты спорить, я думаю, не будешь.

– Не буду. Может, просто того.. Ну..

– «Того» и «ну» можно без спецэффектов. А тут стресс-тест какой-то.

– Тест, значит. На выявление чего?

– Кто бы знал. Давай ещё сорок, и вызываю. Завтра про Леонидова расскажешь. Честно и детально.

– Дим, да ничего такого.

– А такого и не надо. Там вдоволь уже. Обстоятельства вспоминать будешь. Приехал, пойдём.

– Пойдём.

– По поводу завтра, – Дима открыл дверь такси, – садись, инструкции у тебя имеются, не отсвечивать. По поводу завтра. Завтра в двадцать ноль ноль будешь дома. Я приеду. Никого не впускать, на работе скажи, что заболела, больничный на неделю сама сделаешь?

Катя села на заднее сидение. Дима обошел машину и сел с другой стороны.

– Поехали.

– На неделю?

– Пока на неделю. Ладно, больничный завезу тоже завтра. Звони уже своему Игорьку, говори, что ангина у тебя или как ты там обычно от работы отлыниваешь?

– Игорь Сергеевич, я заболела очень. Да. Не приду завтра. Конечно, врача вызову, чтобы официально. Боюсь, двумя днями не отделаюсь. Нет, на презентацию не приду, температура высокая, понимаете. Спасибо, Игорь Сергеевич! Спасибо! Не надо больничный? Хорошо, я тогда если через дня три не приду в себя, все равно возьму. Нет, не смертельно.

– Вот. Сиди дома. В магазин выйдешь – Игорька встретишь, а он тебе пиздов даст за прогулы. Еда дома есть? Доставку тоже не заказывай.

– Дим, ты в себе? Это ж просто доставка еды.

Дима глянула на Катю так, что она поняла, что будет до завтра питаться исключительно гречкой и креветками, оставшимися с нового года.

– И не вздумай забухать.

– Да кто бы говорил!

– Приехали. Десять минут подождите, сейчас обратно поедем, - обратился Дима к таксисту.

Дима довел Екатерину Павловну до квартиры.

– Яковлев здесь был?

– Ну был.

– Тогда сейчас молча заходишь в квартиру, молча отключаешь всю технику, роутер, компьютер. Всё из розеток. Далее идешь и вырубаешь пробки. Делаешь все быстро – такси ждёт. Потом захожу я. А там увидишь.

Всё началось, когда мне прислали кассету

– Пожалуйста. Вот микрофон. Поздравляю тебя, Шарик, ты балбес. Сколько раз говорил тебе, не таскай ты всех подряд в хату. Ладно, поехал я.

Ну вот и как Катя расскажет все подробности? Что говорить? Как ляжками после душа перед Яковлевым сверкала? Или как с Леонидовым до полускоткого состояния в кабаке нажралась? Дима-то думает, что Катенька – девочка-цветочек, а тут. Впрочем, какая ей разница, что Дима думает? Кто он ей такой? Так, сладкой иногда называет – вот и все чистые чувства. Разве что переименует в телефоне в Катьку-геронтофилку.

И про кассету надо рассказать. А как про кассету рассказать без горящих самолетиков?

– Всё началось, когда мне прислали кассету. Точнее, я ее случайно нашла в своей посылке.

– То есть прислали. И что было на кассете?

– Разговор был. Я вообще не поняла, о чем эти люди говорили.

– Включай.

– Семёнов…

– Да, Николаич, и тебе не болеть.

– Да.

– Ты вот что. С четвёртого вернешься, ко мне сразу, в главк.

– Ну что значит… Твою же мать, Николаич, Ну мне тебя учить, Денисенко оставь.

– Так.

– Блядь.

– Меняет, конечно.

– Блядь, ну как я тебе по телефону.

– Сашка не зли меня совсем. Знаю я твои хитрушки.

– Точно задублировал?

– Ладно.

– Ты образцы из Якутии помнишь? Пробы с седьмого горизонта.

– Верно мыслишь, да

– Слой двадцать пять микрон, напайка волной в вакууме.

– Да, Сашка. Именно. Не видно нашу птичку. Ни на какой частоте. Лети, птичка, неси свет, хе-хе

– Есть фюзеляж, не переживай.

– А теперь неправильно мыслишь.

– У Ничупея установка стоит, цех из окна видать, ты что.

– Твоего допуска достаточно будет.

– Цикл трое суток, не спать тебе

– Вот опять верно. Но бери выше. Ленинская, Александр. Об остальном сам помечтай

– Ладно, выключай. О погоде в Никарагуа? Смешно, да. Обоссутся они там со смеху.

– Тебя не смутило, что там твоя фамилия фигурирует? Ты до сих пор думаешь, что запись у тебя случайно оказалась?

– Ну смутило немного. А тут Леонидов подвернулся. Он же историк авиации. С ним бы всё равно ничего не того – он совсем в говно был. Да нет, Дим, с ним в любом случае не того, но там усугубило. Мы с ним в кабаке познакомились. Он, как мою фамилию услышал, расцвёл – Вааайнберг!

– Подвернулся внезапно? Человек, который точно знает, кто такой Вайнберг? Пьяной девчонке в кабаке? Ну-ну, продолжай.

– Потом к себе позвал (ну не говорить же, что сама попёрлась радостно), коньяк там, все дела, там его на «поговорить» пробило, извращенца старого (поговорить, подумать только!), а я решила поподробнее о КБ расспросить и о Вайнберге. Он гнать начал, вырубился в позе свиноматки кормящей. Ну я решила сама богатой Леонидовской библиографией заняться. Книжку почитать взяла и личное дело Вайнберга.

– И банку.

– Какую банку?

– Оранжевую. С пальмами, Катя, с пальмами.

– Да я на память. Кто ж знал, что там не только чай.

– А наследники интересовались. Банкой-то.

– Что теперь, возвращать?

– Катя. Продолжай.

– Тебе позвонила. Ты все и рассказал. Про затейливые акты онанизма средней степени тяжести. Леонидов больше полезным оказаться не мог. Впрочем, вот материалы, которые у меня имеются – фельетон, фото, личное дело, книжка про КБ.

– Кать.

– А?

– А в посылке-то что было?

– Какая разница. Ну чехол для телефона.

– Катя, не пизди.

Дима сказал это убедительно.

– Набор для авиамоделирования.

– Ну и где модель?

– Ты только не смейся. Я их клею, а потом в последний путь отправляю. Они сгорают в полете над Енисеем.

– Бля. Ладно.

– Короче, Михаил Вайнберг – мой дед двоюродный. Он, наверное, уже умер – мужчины редко до такого возраста доживают, ему бы сейчас восемьдесят восемь было. Работал в КБ завхозом, хоть и образование высшее имелось. После семьдесят третьего о нем никакой информации. Ну нет и нет, я не то чтоб забила, просто дала себе время подумать.

– Катя…

– Да?

– Это на фото дед твой?

– Ну да.

– Сканер включай.

Сличение и разоблачение

– Катя, блядь, Катя! Смотри. Да ну нет. Нет.

– Что смотреть-то?

– А ты не врубаешься?

– Нет.

– На козелок посмотри, - Дима достал из сумки планшет, открыл фото Яковлева и поднес планшет к экрану Катиного компьютера.

– Ох, ни хрена себе! – Катя, может быть, впервые в жизни так сильно удивилась. На волне этого удивления Катерину Палну начало мутить, она откинулась на спинку дивана, запрокинула голову назад и закатила глаза. Глубоко вздохнула и замолчала.

– Катюх, с тобой все в порядке?

– Дима! Со мной все просто охренительно! Дай я тебя обниму!

Барышня внезапно мобилизовалась, подскочила к креслу, в котором восседал Дмитрий Сергеевич, наклонилась и прижалась своим туловищем к туловищу несколько обескураженного товарища. Секунд через восемь Катя от Димы отлипла и сказала: «Вот это я понимаю – квест в реальности! Что делать будем?».

Дима никогда не видел Екатерину столь воодушевленной. Более того, она никогда не пыталась прильнуть к нему и восемь секунд не отцепляться.

– Кать, ну какой квест? Яковлев кучу народа положил, чуть меньшее количество до дурки довел, зачем-то таскается в очень странный ПГТ, а это я еще не все про него знаю.

–Так вместе и узнаем. Он же мной интересуется? Интересуется.

– Трижды чуть не пришиб. Хорош интерес. Продуктивен, главное.

– Ну не пришиб же? Значит, не хотел пришибить.

– Катя, я сказал сидеть дома, значит, будешь сидеть дома.

– Не, теперь я точно сидеть дома не буду. Теперь всё в систему складывается. Теперь интересно. Я знаю, что надо сделать.

– Ну?

– В Додоново поехать. За Яковлевым. Но преследовать его мы не будем. Я у него в машине телефон забуду. Кстати, для этого надо с ним встретиться. Сейчас и напишу. Скажу, что соскучилась по нему, по затейнику. Оставлю, значит, телефон у него в машине. Включу геолокацию, и мы отследим, куда он ездит. И повод будет лишний раз встретиться – а встретиться необходимо. Закинуть удочки, посмотреть реакции.

– Катя, ты запала что ли на этого дедана? У тебя Стокгольмский синдром? Совсем девочка долбанулась? Киса куку?

– Дима. Ни на кого я не запала. – Катя вдруг стало немного обидно. На дедана. Запала. Щас же. – Да и он вообще-то мой двоюродный дед, если что. Как в твоей бритой голове столько извращений одновременно живёт? У тебя там ферма имени Чезаре Борджиа?

– Во-первых, Се́зара де Бо́рха-и-Катане́и. Но дела не меняет. Во-вторых, Катя, убить или трахнуть тебя твой родственник хочет, я не знаю, но в любом случае что-то тут не общепринятое.

– Да норм всё. Сделаем, как я сказала? Ну хорошо же придумала.

– Ладно, только все разговоры с Яковлевым записывай. По возможности. Потом буду анализировать. Но я бы тебе всё равно не рекомендовал…

– Если ты мне будешь что-то не рекомендовать, я буду делать, как сама захочу. В конце концов, мой дедушка. Подозрительно хорошо сохранившийся. Кстати, ответил. Пишет: «Катюшка, я тоже соскучился, зайчонок, можем завтра увидеться. Заеду в 21.00?». Нет, ты посмотри, зайчонка нашел. Значит, завтра в двадцать один ноль ноль. Дима?

Дима с мрачным видом разминал шею.

– В двадцать один ноль ноль. Обувь удобную надень. На всякий случай.

– Это ещё зачем? Я планирую, наоборот, нарядиться. Энтузиазм надо поощрять.

– Ну посмотрю я, как ты будешь по лесу, например, ковылять, например, на своих шпильках. Или куда он там тебя повезет?

– Не знаю, думаю, он за свои восемьдесят с лишним лет научился удивлять дам.

– Катя, повербанк, главное, не забудь. А так хорошо – езжай, конечно, расскажешь потом. Ну я пойду, ты напиши, как завтра всё закончишь. Со второго своего телефона.

– Откуда ты про второй знаешь?

– Катя. Логика. Один оставишь в машине, а без смартфона жить не можешь. Ну.

Ломаная из пункта А в пункт Б

3 июня 1989 года.

Мужчины здороваются за руку. Миша Вайнберг не любит крепких рукопожатий. Ему и прикасаться-то к другим людям не слишком приятно, а ведь некоторые еще и потрясти конечностью любят. Иные – обладают потными ладонями и все равно отдают дань традиции. После такого приветствия Мише всегда хочется вымыть руки и тщательно их вытереть свежим полотенцем, чтобы они снова стали чистыми и сухими.

Но в поезде это сделать сложно. В этот раз контора оплатила только купе. Миша злился на контору и за то, что не СВ, и за то, что отпускать не отпускают, а платят меньше, чем надо. А тут еще и Нина нарисовалась. С ней связываться – себе дороже, мало ли, что произошло с ней за столько лет, мало ли чего она нафантазировала. Такая простая – позвонила на домашний: «Привет, Миш! Узнал?»

Узнал. Что с того?

***

Газ просачивается сквозь маленькую трещину. Невидимый газ заполняет собой пустоты – его не хватит на всю пустоту мира, но хватит на маленький участок.

Газ просачивается сквозь маленькую трещину. Трубопровод. Лето.

***

– У Кольки бутсы - так бутсы! Крутые..

– Да ничо они не крутые, чо, думаешь, надел бутсы и уже Черенков?

– Чё ты, а?

***

Давление низкое. Почему? Да мало ли. Нужно дать больше газа.

Газ готов заполнить всю пустоту мира. Но наполняет только этот участок. Давление увеличивается. Невидимое озеро растекается. Рядом перегон.

***

Газ не имеет цвета и запаха.

***

– Да договорился я! Нас встретят.

– Точно?

– Ну конечно, Люд.

– А кто? Как его зовут?

– Артур его зовут.

– А фамилия?

– Да зачем тебе фамилия?!

– Говорила тебе, по путёвке надо! А ты – дикарём, дикарём! Поселят опять в сарай с земляным полом!

***

Машинист чувствует, что потянуло бензином. Машинист знает, что рядом трубопровод. Но газ не имеет цвета и запаха. Мало ли.

***

– Лена, мне кажется, я Сашке нравлюсь.

– Брось, никто ему не нравится. Ему только он сам нравится.

***

По поездам можно сверять часы.

***

Когда уже остановка? Размяться бы.

– Опаздываем.

***

– Михаил.

– Очень приятно. Тёзка.

Кроме мужчин в купе две женщины - едут давно, почти не спускаются вниз. Одна читает книгу в коричневой обложке, вторая - постоянно спит.

– Выпьем?

– Можно и выпить.

– Дамы, присоединитесь?

– Жарко…

***

Из пункта А в пункт Б выехал поезд со скоростью N километров в час. Из пункта Б в пункт А выехал поезд со скоростью N километров в час. На каком участке пути они встретятся, если первый поезд изменил скорость с N на M, а второй поезд с N на Z.

И почти никто этого не заметил.

***

Для образования большого и невидимого озера газа необходимо 20-25 дней. Каждый день мимо идут поезда. И почти не опаздывают.

***

– Серёг, пошли покурим, а?

– Только что же курили.

– Ну а чо ещё делать... скучно…

***

Странно, что купейный вагон в конце состава.

Открыть окно. Вот что за экология? Реки вспять... По тайге едем, а бензином тянет!

***

Реки вспять…

Спать пора. Миша лежит на своей полке и смотрит в пустоту, ограниченную верхними нарами. Час ночи уже. Второй Миша - новый знакомый - аккуратно повесил пиджак на плечики. Он жене бусы купил. И гордо продемонстрировал новому знакомому. Безвкусные аметистовые бусы. Такой молодой, а уже женат - оно ж как - сначала ты ей бусы аметистовые - от чистого сердца и пылающей души, потом - новый электромиксер и набор кастрюль. И всё. Прошла любовь. На кастрюлях и закончилась. Или на миксере.

Нет. Никаких бус. Никакого пожара внутренностей. Пригодятся.

***

-Ну хоть бы затушил!

***

Огненная вспышка - вспыхнул каждый миллиметр озера.

Из пункта А в пункт Б выехал поезд. Из пункта Б в пункт А выехал поезд. Они встретились в точке D. Координаты точки D совпали с координатами огненного озера газа.

До пункта А поезд не доехал. Как и до пункта Б.

***

Когда вокруг огонь, кажется, что спастись нельзя. Купе близко к выходу. Спасибо, контора, что купе. Спасибо, что второе.

Шоковое состояние позволяет человеку осуществлять сверхчеловеческие действия. Вайнберг чувствует холод. Полыхает. Но он все равно чувствует холод. Он понимает, что его кожа - обожжена. Но он идёт. Время замедляется, ему, кажется, что идёт он очень медленно. Выход близко. Выход? Свобода же. Второй Миша не идёт. И даже не сидит. Обгоревшая женщина с верхней полки животом на столе - рука заломлена, кожа черная. Вторая женщина на полу - голова закинута назад. Она только что захрипела, но этот звук растворился, будто в вакууме, был смят - фантик от конфеты, брошенный мимо урны.

Свобода – пиджак Миши. Там документы. Немного вернуться, забрать.

***

Из вагонов выбегают горящие люди. Они не знают, как остановить огонь на своем теле.

Вайнберг тащит на себя пиджак, пиджак не поддается, будто прилип к плечикам, а те – к стене. Так и есть. Оплавились. Вайнберг с силой дергает, пиджак у него в руках. Вместе с плечиками. Снова идет к выходу. Из первого купе доносится булькающий сдавленный хрип. Как это можно услышать, когда все звуки поглощены огнём? Сделать вид, что не слышал. Не мог слышать. Убеждай себя, тварь, век помнить будешь. Слышал ведь.

Идти к выходу.

Ты слышал.

Вернись.

Вайнберг дёргает дверь купе. Дверь поддаётся легко. Черное лицо и белки глаз. Черная дыра рта с поблескивающими зубами. Надо тащить. Оно живое. Но чтобы тащить, нужно шагнуть к нему – в купе.

Вспышка в конце вагона. Яркая, розовая с желтым. Вайнберг в панике, ему кажется, что полыхнуло прямо перед глазами, что выжгло глаза.

Вытащи.

-Руку…

Вайнберг прижимает к себе пиджак и сам не понимает, как оказывается на усыпанной пеплом серой траве. Он падает и пытается отползти от вагона. Вокруг слышны крики. Он чувствует, что крики далеко. Вайнберга знобит. Нельзя отпускать пиджак.

Время останавливается. Ползти больше нет сил. Знобит.

***

Недалеко от путей стоит девушка в белых туфельках и плаще. Зачем плащ? Лето.

Миша поднимает голову. Его сознание выхватывает из черно-красного пространства светлую фигуру.

– Живой.

Звуки растягиваются. Конца этому слову нет. Оно существует одновременно во всех измерениях. Нечеловеческим голосом сказанное. Но слово не заканчивается. Оно звучит одномоментно – не от начало до конца, а всё сразу.

– Дай руку…

– Живой.

Снова разносится на нечеловеческой частоте. Гул в ушах. Гул над всей тайгой. Гул прокатывается в сторону Адлера – прямо по рельсам. Гул прокатывается в сторону Новосибирска – по полотну.

Она разворачивается и, перешагивая обугленные тела, уходит в лес.

Эй, красивая, поехали кататься!

Домофон зазвонил в 20.55. Видимо, Яковлев решил извлечь даму прямо из квартиры.

– Катенька, это я! Открывай.

Они, конечно, об этом не договаривались, но Катя кнопку всё равно нажала. Пусть поднимается. Всё равно пока не готова.

– Миш, мне ещё несколько минут нужно, сам понимаешь.

– Да, милая. Я подожду.

– Садись, я сейчас. Кофе?

– Нет, кофе нас в другом месте ждёт.

Катя красила губы перед зеркалом, стоящим на комоде. Методично и внимательно. Чтобы получилось ровно. Поверх помады она нанесла немного блеска – шикарно – красные блестящие пухлые редакторские губы. Делала так она только по особым случаям, например, когда впервые пришла в издательство. Почему-то Кате хотелось выглядеть особенно хорошо этим вечером. Стрелки. Подвести. Чулки со швом. Сегодня именно эти чулки и кружевной пояс. И немного духов. Никто бы не решился поспорить, что девушка в чулках со швом и кружевном поясе чувствует себя готовой на великие дела. И никто бы даже не подумал, что эти великие дело связаны с оставлением телефона под задним сидением фольксвагена.

– Я готова. Идём?

– Катенька, выглядишь чудесно. Пойдём.

Миша приобнял Катерину Палну за талию, но она не ощутила того, что ощущала раньше, когда кто-нибудь другой обнимал её за талию, это новое чувство было сродни, пожалуй, некоторому беспокойству, как будто она что-то забыла и никак не могла вспомнить, что именно нужно сделать.

Яковлев, как обычно галантный, открыл Кате дверь автомобиля, лёгким движением руки поправил Катин плащ, обошёл машину сзади и приземлился на водительское сидение. Сегодня на нём было кашемировое чёрное полупальто. Он явно знал толк в элегантной простоте.

– А поедем мы в ресторан. В «Хозяине тайги» была?

– Ну конечно.

– А потом на подъёмнике..

– Подъёмник же до восьми?

– Не проблема.

Запись длилась уже двадцать минут, можно было отправить Диме.

– Миша, очень пить хочется, есть вода?

– Сейчас остановимся, я куплю.

– Спасибо, дорогой.

Катя выслала запись, сопроводив кратким содержанием – «Дима, ожидается ресторан и канатка». Дима ответил ровно за секунду до возвращения Яковлева: «Ок».

В ресторане было немноголюдно.

– Здравствуйте, Михаил Семёнович! Я провожу..

– Спасибо, Кирилл.

– Катенька, присаживайся.

– Миш, а на канатку-то зачем?

– А ты ночью на канатке каталась?

Катя глянула в окно. Фонари, освещающие горнолыжную трассу, горели ярко. Как-то слишком ярко, возможно, это потому что ночь была особенно темной – ни Луны, ни звезд не было видно. Кате очень не хотелось ни на какой подъёмник. Чувство, что что-то важное испарилось из головы, не покидало, заставляло нервничать, но показывать этого было нельзя. Тут в голове возникла картинка – кадр – пустая кухня, стены обиты клеенкой с рисунком под гжель. Кадр – в окно кто-то заглядывает. Большие желтые глаза большой страшной птицы. Кадр – она. Одна – дома никого. За окном почему-то темный лес. Кадр – она одна. Дом Яковлева. Что-то внутри говорит: «Беги». Кадр – пустое окно. Птицы нет. Куда делась птица? Она вспомнила это ощущение. Оно было точно таким же, как когда прилетала эта большая желтоглазая птица. Ей сказали, что таких птиц не бывает. Ей сказали, что она придумала, что увидела по телевизору или прочитала. Она в это почти поверила. Или совсем поверила. А потом забыла. Все эти кадры прокрутились в голове Кати мгновенно.

– Нет.

– Ну и вот.

– Я и днём-то ее побаиваюсь, может, не надо канатку? Может, просто пройдемся?

– Как скажешь, Катюша.

Миша улыбался, смотрел Екатерине Палне в точку между глаз, покручивал на пальце кольцо из белого золота. Он заказал Кате шампанского, а себе чая с чабрецом.

– Миша, а расскажи о себе? Ты откуда сам?

Нужно снизить градус. Не смотреть на кольцо. Смотреть в глаза. Поймать взгляд и не отпускать.

– Я из Дудинки. Знаешь, родился на северах, но так и не смог их полюбить. Раз поехал по делам на материк, так и остался здесь. Но зачем это вспоминать? Это так давно было. Да и не главное это. Катя, самое главное всегда происходит здесь и сейчас. Я бы лучше тебя послушал. Ты даже не представляешь, как это приятно – слушать тебя.

– А что мне говорить?

– Что хочешь. Расскажи, например, чем ты сегодня занималась.

Это напоминает обычный ужин. Двое сидят друг напротив друга и обсуждают пустяки. У Кати чешутся запястья, она не знает, куда деть руки. И поминутно прикасается к своей шее.

– Утром бегала, погода же хорошая. Потом рукописи читала – работа у меня такая. Что ещё? Да ничего.

Девушка улыбается, но несколько вымученно, со стороны, должно быть, это хорошо заметно.

– А почему ты подъёмника боишься?

– Неуверенно себя чувствую.

Когда Катя впервые поднималась на канатке, она закрыла глаза, казалось, что все сейчас остановится. И никто не придет, чтобы запустить механизм. И люди вокруг исчезнут, а она будет сидеть одна до наступления темноты, которая сначала будет красться по земле, а потом потянется к ней, стащит с кресла и поглотит до пустоты.

– Скажи, а ты с какого возраста себя помнишь?

– Лет с трёх, наверное.

Екатерина Пална помнила себя очень хорошо. Лето. Слои горячего воздуха дёргаются, словно сейчас сам собой будет соткан из них джинн. Как в мультике про Алладина. Но джинна нет. Она вспоминает, как потерялась во время праздника, кажется, дня города, как ей казалось, что никто ее не ищет. И она думала, как теперь будет жить только наедине с собой и этим пыльным дрожащим джинном. Она вспомнила и почувствовала, что сейчас Яковлеву можно рассказать все. В ней проснулось какое-то безграничное к нему доверие. Она готова и на канатку, и в самолет. Но как только она осознала это, ей резко стало не по себе. Какая канатка? Что с ней?

– Ты выросла здесь?

– Да. Здесь. Я не хочу об этом говорить. Миша, что-то у меня от шампанского голова разболелась. Очень сильно. Так сдавливает, что просто с ума схожу. Прости, пожалуйста, я собеседник неважный. Добросишь до центра?

– Конечно, Катюша, может тебе цитрамона?

– Ой, нет. Он все равно не помогает. Мои таблетки дома. Да и в сон меня клонит. Можно я на заднем поеду, пожалуйста?

– Конечно, дорогая моя.

Анонимные миры

Здесь стоит пояснить, что телефон, который Катя собиралась оставить в машине Яковлева, был заранее подчищен. Карта памяти извлечена, а синхронизация с другими устройствами – отключена. Все пароли из кэша были удалены. Казалось бы, Яковлев мог что-нибудь заподозрить, но телефон должен был зазвонить только в тот момент, когда Миша будет находиться в машине. Все остальные номера Катя, разумеется, заблокировала.

– О... Миша... – Катя постанывала на заднем сидении, изображая женщину, излишне предавшуюся ритуалам во славу богов винопития и виночерпия.

Фонари и вывески мелькали и гипнотизировали. Это был гипноз рода «я смотрю на себя со стороны – эта девушка – это я, но и не я одновременно, могу ли я быть на самом деле другим человеком, например, тем, что стоит на балконе восьмого этажа и только наблюдает за проезжающими авто». Подобный гипноз действовал умиротворяюще. Легко что-то делать, когда абстрагируешься от тела.

– Скоро приедем.

– Ты же проводишь меня до дивана и накроешь пледом?

Катя решила уйти в плотные слои реализма.

– И поцелуешь свою девочку перед сном?

Не переигрывать! Не переигрывать!

– Конечно, Катя. Приехали. Сейчас я помогу тебе выйти.

Миша довел немного размякшую и уже поверившую в свою головную боль Катю до дивана.

– Я сама тебе позвоню, Миш… Я так больше не буду.

Катя немного позавывала, застонала, что-то пробормотала и стала ждать, пока дверь захлопнется. Однако этого не произошло.

Миша снял с Катерины Палны туфли, стянул платье и чёрные чулки. Она не сопротивлялась. Он сейчас уйдет. Девушка даже умилилась такой заботе, но Яковлев внезапно перевернул её на живот, достал шприц и нежно воткнул тонкую иглу в правую ягодицу.

Катя мгновенно пришла в себя, резко встала с дивана.

– Ты охренел совсем! Ты что делаешь, скотина!

– Катя, лучше сядь. Ты всё равно сейчас не сможешь ничего сделать. Через минуту твое сознание несколько изменится.

Миша был удивительно спокоен.

– И ещё. После того, как всё закончится, ты ничего не вспомнишь.

– Я сейчас полицию вызову. Ой. Чернота в глазах. Ты сейчас меня убьешь… и расчленишь…

Катя мягко опустилась обратно на диван, дыхание её стало спокойным.

Яковлев достал из сумки еще один шприц, перетянул жгутом руку Катерины, долго нащупывал вену, а потом произвел забор крови. Затем, аккуратно уложив ее, толстым скотчем обмотал лодыжки, примотал руки к телу. Пальцем провел по накрашенным губам (кое-где помада выходила за контур), раздвинул их указательным и большим, средним, не прилагая усилий, разжал зубы и вставил в рот капу.

Она выдержит. У неё же наверняка 19. Проснётся как ни в чем не бывало. Потом наблюдение и утилитаризм. Что она, не поможет родственнику? Какая красивая история – просто «Жди меня». И я вернусь. Я вернулся. А ты не помнишь, как в твои семнадцать переписывалась с очень интересным собеседником? И удивлялась, почему он так хочет видеть твои слова, но совершенно не хочет видеть тебя? И всё-всё рассказывала ему. И про желтые глаза большой птицы, и про клеёнку под гжель, и про школьную дискотеку. Это так удобно – анонимные миры. Что имя? Нет имён.

Яковлев достал из сумки небольшую чёрную пластиковую штуку , напоминающую игру «Тетрис». У штуки имелись провода – один он прилепил к правой пятке Кати, второй к макушке.

Электро́лиз — физико-химический процесс, состоящий в выделении на электродах составных частей растворённых веществ или других веществ, являющихся результатом вторичных реакций на электродах, который возникает при прохождении электрического тока через раствор, либо расплав электролита.

Нужно проанализировать состав раствора до электролиза и после.

Начать с малого – 1мА. Никакой реакции. Теперь 10 мА. Человек не может оторваться от источника тока. И не надо. И невозможно.

Дурка – на любителя кайф

– Ниночка, тебе надо будет ненадолго у нас остаться. Все хорошо будет. Ты из-за экзаменов переволновалась, а тут еще и жара. Ты долго гуляла? У нас здесь климат особенный – днём никто из дому не выходит.

– Да, но я сейчас отлично себя чувствую. Можно мне в общежитие? У меня там вещи. А ещё я маме обещала телеграммы давать каждую неделю. А то она волнуется.

– Ниночка, вещи, которые тебе сейчас необходимы, выдадут. А прогулки, да ещё и в самое пекло, могут тебе повредить. Ты же не хочешь снова приступ?

– Какой приступ? Всё же хорошо, поплакала маленько – бывает. Знаете, у меня так иногда случается – поплачу чуть-чуть, а потом снова всё хорошо.

– А Марк?

– Марк? Да это я пошутила. Мне просто скучно одной было – я никогда так далеко от дома не уезжала, по маме очень скучаю, по подружкам, по школе. А Марка я придумала – специально. И рассказала вам, потому что думала, что это будет забавно.

Рассказывая все это, Нина вдруг поняла, что в ней включился какой-то дополнительный режим – она вспомнила, как писала в дневнике про биологичку. Вспомнила злость, которая тогда переполняла и выливалась через края чашки тонкого фарфора с гжелевской росписью. Почему-то ей очень нравилась такая роспись. Современные посуда, мебель, интерьеры были функциональны и сдержанны, но создавалось стойкое ощущение, что можно вещь заменять идентичной до бесконечности. Единственное, что отличало вещи друг от друга – имена тестировщиков, фасовщиков, сборщиков. В остальном – все они были не вещами, а идеями вещей. Но эти расписные фарфоровые штуки были настоящими, будто в них жило что-то, кроме идеи, в них была уникальность.

Врач усмотрел в репликах Нины Васильевны Афанасьевой симптомы. Диагноз подтверждался.

На шкафу стояла медная сигаретница. Наверное, существовали какие-то правила, запрещающие держать психиатрам в своих кабинетах тяжёлые предметы.

Нина глянула на сигаретницу. Доктор взгляд Нины поймал.

– Ниночка, вам отдохнуть надо. Бури, проводи Нину до палаты. Турсун, поставь Нине серу в четыре точки. Ниночка, привязывать вас больше никто не будет.

Как больно! И горячо. Горячо и больно. Слёзы потекли. И не пошевелиться. Что они вкололи? Нужно глубоко вдохнуть и медленно выдыхать. На выдохе боль всегда меньше. Несколько раз. Очень хочется не чувствовать сейчас эти четыре точки. Попробовать сосредоточиться на четырёх точках.

– О, Нинку привезли! Не будешь сегодня ночью орать, девонька. Успокоили тебя.

– Турсунка, а можно мне аминазина с серой, а? Ломает, ох, ломает. Абстяг, сука, аааа.

– Бабы, а давайте в города?

– Отвали, Зин.

Глубокий вд

Продолжить чтение

Следующие книги в серии

The Hobbit / Хоббит. 10 класс

Номер: #3

Никаких запретов