Читать онлайн Слёзы верблюда. Сказки для взрослых бесплатно

Пророки из поднебесья

Давным-давно это случилось. Так давненько-то, что до начала строительства Комсомольска-на-Амуре добрых семьдесят лет с малостью оставалось. Но мысли-то вот славный такой город сотворить, поставить на берегу великой реки Дальнего Востока и всей России ещё у царя батюшки имелись. Примерно так и писалось в замыслах добрых: «Да чтобы там корабли строились разные и птицы железные, что самолётами у нас называются, а за границей заморской – аэропланами». Надо вам сообщить, что на месте будущего города, ещё ранее гораздо, в конце девятнадцатого века мужики, понятно дело, со своими семействами, из Пермской губернии принялись избы строить, и несколько домов умудрились за год-то и срубить. Потом, дальше и больше, и село образовалось.

Они по понятной причине окрестили его Пермским. А как же иначе-то? Ведь с тех дальних западных краёв сюда и прибыли, по суше – как бог дал, а по Амуру – на плотах добирались.

Переселенцы уже через год-два справно на новых землях прижились, потому, как без дела сиднями не сидели. Огородами помаленьку занялись, скотину выращивали всякую, зверя добывали, рыбу ловили, к заготовлению дров для проходящих пароходов приступили… Одним словом, спустя рукава, не трудились, не желали житиё свое устроить-то абы как.

Потому и счастливо жили. Ведь там, где достаток имеется, понятно дело, не только переизбыток-то, излишек всяких вещей и продуктов, там и радость приживается, какая ни какая. Но сказ, однако, не об этом.

Проживал, не бедствовал в том селении парень, молодой ещё совсем, вроде бы, его Пантелеем называли. Так-то он считался ничего человеком-то среди приезжего народа, полезным для людей, работящим. Где по ягоды сходит, когда и сохатого завалит, да и рыбу лавливал всякую и разную…

Но вот беда, мечтательный больно был. То ли мамка после его рождения уронила сыночка на пол, то ли ещё что-то произошло. Не ведаю. Но вот он такое иной раз выговаривал, сочинял, что иные-то, мужики, даже бывалые, крестились: «Свят, свят, свят!.. Чур, меня!»

В утверждение ставил, для примера скажем, что он, дескать, во время путины-то кетовой чудище огромное в Амуре видывал, пудов на десять: голова великая, что сундук, глазищи большие, будто деревянные поварёшки. А усища такие, как сразу у семи пароходных лоцманов… и всякое подобно. Говаривал, будто плывёт это страшилище за ним и грубым голосищем требует: «А, ну-ка, Пантелей, угости-ка меня рыбкой!».

Может, и не говаривало оно, это чудище, парню-то ничегошеньки совсем, а так ему поначалу-то со страху, на первой путине, почудилось. Но вот то, что Пантелеюшка совсем не обманывал никого и в разуме находился, когда про это рассказывал, мужики только после узнали. Точно ведь водилось и ныне живёт такое существо в водах Амура.

Из Татарского пролива за кетой часто идёт во время путины. Оно тоже есть очень хочет. Живое ведь. А зовут этого большеного тюленя белухой. Неправды, получатся, тут ни какой не определятся. Просто напросто, Пантелей с самого начала наблюдательней других-то переселенцев оказался.

А случай с ним вот такой непонятный произошёл, что, может быть, и вы за правду не посчитаете. Спорить и убеждать никого не стану. Хочется – верьте, а не желаете, то и не надо. Тут уж, как говорится, дело хозяйское. Но что было, то было. Шила в мешке не утаишь, как люди говорят. Оно острое и колется даже через рогожу. Так ведь – и правда. Один услышит, другой – повторит. А там глядишь, о том, что произошло, полмира уже знает.

Но иногда случается, что быль вдруг сказкой ставится. Может быть, кому-то выгодно это. Ну, да ладно, мы не жадные. От того не обеднеем, если кто-то себе на голову чужую шляпу наденет, и скажет: «Моя!».

Мы тут просто посмеёмся и скажем ему: «Носи, друг! Коли ты уж посмел присвоить чужое, то не теряй». Чего уж там. Если иной корове нравится седло резвого скакуна, то пусть уж и носит.

…Как-то застудился Пантелей на охоте на кабана: голова кругом, жар в теле… болезнь пришла к нему, одним словом. Но вот и оставили его одного-то в избе… выздоравливать. Остальные все при деле, как водится. Мужики и парни на промыслах разных, а бабы с детьми по грибы подались. А он вот остался, почти что, один одинёшенек на всё село – отварами хвойными из трав разных своё здоровьишко в порядок приводил, клюквенным питьём да медком диким, который бортническим-то называется.

Коли уж так вышло, то наказали ему и всё селение при помощи, имеющейся в избе берданки оберегать от всяких разных бродячих бандитов.

Оно ведь и на самом деле редко, но бывало, захаживали в село разные там бродяги китайские, да и русских хватало. Но уходили, убегали, практически, без поживы. Причина ясная. Пермяки – народ крепкий и не особенно-то сговорчивый, на мякине их не проведёшь.

Это нынче народ-то больно уж шибко уважает во всякие игры компьютерные играть. Да и, вообще, многие граждане страсть, как любит, чтобы их обманывали и мошенники организованные, и кампании различные, и чиновники государственные. В старину-то люди гораздо мудрей проживали, смекалистей, что ли.

Вот когда, он в доме-то на пару со своим недугом остался, в скором времени, после ухода по делам важным почти что всех односельчан, услышал, что собаки-то сначала залаяли громко, а потом и притихли. Шаги чьи-то во дворе распознал. Встал с полатей – и к берданке шагнул. Но не получилось никак её в руки взять. Вот беда-то, словно окаменел. Дальше идти не может, да и не хочет почему-то. Руки и ноги совсем его не слушаются.

А тут дверь в избу растворятся, и входят в горницу три бородатых старца, в изношенных одёждах не понятных, с котомками за плечами, кланяются ему. Здорово живёшь, мол, хозяин здешний.

– Приюти,– говорит один из них, самый длиннобородый и старый,– посидим, часок-другой у тебя, отдохнём от дорог дальних. Может, и попотчуешь чем, коли не жалко.

– Чувствую, что люди вы добрые, без злого умысла,– ответил Пантелей.– И мы все тут странников не обижаем. Не хорошо это – на слабых людях злость свою срывать. Но как же я вас накормлю, напою и баснями потешу, если с места сдвинуться не могу? Видать, ходоки вы не простые, а много познавшие.

– Может, оно и так, – согласился один из них и посох вверх поднял.– Оно, твоё окаменение, потому произошло, что ты к стене шагнул, где берданка висит. Поторопился ты, видать, дело не миром, а боем кровавым решить. Правда, оно и понятно, люди тут всякие бродят-ходят.

После слов старца и его жеста почувствовал Пантелеюшка, что не только здоров и силён, даже более чем прежде, но и сердце его какой-то добротой к миру и теплом наполнилось. И до того радостно жить на белом свете стало ему, что он даже, обиду потерял на Дуняшу, которая не только замуж на него идти не согласна, но и знаться с ним не желает.

Накормил он странников борщом с мясом кабаньим, лепёшками пресными с вареньем брусничным, о селе своём много доброго рассказал, о делах текучих. Но более всего-то он сам гостей чудных рассказы дивные слушал – о странах дальних и городах, о Господе Боге, что не на облаках восседает, а живёт всегда, повсюду и во всём…

Ещё они поведали ему, что и шестидесяти годков не минует, как пойдёт по России смута великая. Брат на брата войной подымется, силы разные власть и добро господнее делить станут, крови немало по стране прольётся… В грех люди войдут и Бога чтить перестанут. Кто правый, а кто виноватый, не понятно сделается, потому, как многих бес одолеет. Всё нехорошее оттого случится, что люди иные жить богато пожелают, для того трудов своих не приложивши.

Рассказали они и о том, как на страну нашу нападут фашисты, и люди будут защищать свою Родину всеми силами на всех фронтах, а в тылу будут трудиться днём и ночью для скорого достижения победы над врагом не только старики и женщины, но даже и малые дети. Комсомольск-на-Амуре среди других городов и весей будет не из последних.

А потом многое странного, чудного и тяжелого переживёт Город Юности. Будут и великие подъёмы и падения. Даже наводнение случится великое. Но люди отстоят и город, и два завода, где строились и всегда будут строиться военные и гражданские корабли и самолёты. На помощь Комсомольску и его жителям придёт вся страна.

– Страшно и чудно,– изумился Пантелей.– Неужели всё такое, целиком и полностью приятное, глаза мои посмотрят?

– Да как же ты всё это увидишь,– засмеялся старший странник,– если ты к тому времени помрёшь?

– Хоть и в возрасте солидном уже никак будешь,– пояснил второй,– а погибнешь по несчастному случаю – задавит тебя кедром падающим.

– Что ж поделаешь,– вздохнул Пантелей,– от судьбы не уйдёшь. Готов я к любым случаям. Если уж мне такая судьба мучительная выпадает, то уж пускай так оно и будет, как будет. Чего уж там.

– А ты смерти не опасайся, Пантелей,– успокоил парня третий странник.– Не бойся её по одной простой причине-то. В том она заключатся, что вовсе нет смерти. Никто и ничто, и никогда не умирает. Всегда живёт-поживает. Невозможно ведь нигде и никем не быть.

Поведали они Пантелею чудную сказку про его самого.

Она о том, что он снова родиться человеком в мужском обличии и сюда вернётся, уже в новом столетье. Примется он здесь город возводить.

– Не попомните, отцы святые, меня когда-то не очень добрым словом,– признался Пантелей. – Но нелегко мне, тёмному человеку, поверить в то, что вы говорите тут. Мне вот теперь кажется, что сплю я и во сне вас вижу. Так ли это?

– И жизнь, и сон, и смерть,– заверил самый старший из гостей,– всё одно – явность. Потому то, и считай, как знаешь. Но, если желаешь увидеть себя, в новом рождении, то мы можем это устроить.

– Жутковато,– признался Пантелей,– но, пожалуй, по причине любопытства своего, я хотел бы на такое дело взглянуть.

Извлёк самый младший да юркий гость из своей котомочки зеркало с синеватым стеклом, не малое – не большое, на стол водрузил. На подставочке оно надёжной закреплялось, так что упасть и разбиться никак не имело возможности. Установили его старцы так, чтобы каждый сидящий себя в нём мог разглядеть.

Это сейчас мы никаким телевизорам, компьютерам и смартфонам разным не удивляемся, а тогда всё такое чудом считалось.

Но тут надо прямо сообщить, что волшебные вещицы особенные люди во все времена имели в наличии и пользоваться таковыми умели. Тут уж совсем ни какая не сказка. Вас-то, друзья мои, ничем и никак не удивишь. Вы со смехом возразите, подумаешь, мол, невидаль какая. Да и, по-любому, у дедов-то этих, примерно, японский портативный телевизор на батарейках имелся. И все чудеса.

Ага, чувствую, посмеялись уже вдоволь. А ведь поспешили-то активно улыбаться. Здесь с моей стороны пояснение доскональное необходимо предоставить. Зеркало-то у странников этих запросто могло показывать то, что делается в мирах разных. Всё можно было увидеть происходящее, где бы, на каких там самых удалённых от нас-то планетах оно не творилось. Узреть через него даже можно было и страны, нашим глазом совсем не видимые.

Кроме всего прочего, когда имелась охота, запросто немало возможностей наблюдалось по такому зеркалу на прошлое и будущее любого человека взглянуть. До таких вот степеней пока ещё наука наша земная не доросла.

Может быть, и дорастёт, если в мире и на самом деле мир будет, без всяких там распрей. Они человеку-то нормальному не нужны. Только богатеям войны-то и нужны. Им всегда чудится, что мало они ещё богатств для личного пользования у мирных стран и народов отобрали да наворовали.

А наши-то, совремённые телевизоры и прочие устройства, только и демонстрируют новости свои про то, что на Земле-матушке имеется. Не более того. Но редко там покажут-расскажут про что-то и другое. И то ведь, большей частью, сплошные выдумки показывают и, по основе своей, страшные. Не интересно такое для мирных и добрых людей. Детям, мне думается, и подавно многое совсем не стоит наблюдать.

Впрочем, я виноват перед вами опять. Снова стал, уж было, совсем другую сказку рассказывать. А потому остановлюсь и вернусь, к Пантелею и к нашим старцам. Ну, так вот… Ударил, значит, один из них об пол посохом – и в зеркале картинки подвижные появились.

Показало волшебно стекло, как на берег Амура, в месте пристани села Пермского, с пароходов «Коминтерн» и «Колумб» молодые люди с рюкзаками, вещевыми мешками и чемоданами по трапам на берег сходят. Все весёлые такие. Кое-кто даже с гармошкой… А потом, самым что ни на есть крупным планом, да ещё и на стоп-кадре, показалось лицо рыжего, в веснушках паренька.

– Вот это ты, Пантелей, и есть,– пояснил самый главный старец,– только в другом рождении, тоже родом из Пермяцких краёв. Правда, уже зовёшься Валентином, и судьба у тебя совсем иная. Ты город сюда приедешь строить и заводы небывалой величины и значительности.

– Прямо чудо расчудесное получается, – изумился Пантелей.– Хочется поверить, а ведь трудно. Тут уж сами поймите, господа хорошие.

– Имей в виду, что неправды с нашей стороны тут ни на грош не имеется,– заверил Пантелея главный старец.– А кто верует, тот к истине и приходит. Остальные же – впотьмах блуждают. Однако же, и таковых Господь милует, от себя не отвергает…

Посмотрел немного Пантелей по зеркалу волшебному и на то, как заводы на этой земле начнут строиться…

А больше гости случайные не дали-то ему много собой, будущим, любоваться. Не годится на грядущее собственное глаза пялить. Так и с ума можно сойти «Не положено,– сказали,– потерпи, всему своё время. От судьбы никуда не денешься. А она у тебя в следующей жизни шибко счастливой и правильной станет».

На том и расстались они с парнем. Пожелали ему счастья и наказали шибко-то язык не распускать, а то, мол, в специальную психиатрическую лечебницу в Благовещенск или в Хабаровск увезут.

Пантелей, ясно дело, свято пообещал, что без надобностей разговоры такие заводить на людях не возьмётся, а только, когда время назреет к тому. А чего бы кое-кому правду не раскрыть то, когда времечко нужное настанет? И слово данное сдержал.

Поведал он чудную историю одному подпольному большевику на заготовке леса в районе стойбища Дзёмги, что и одновременно Джонгмо называлось. На нанайском языке это означает то ли «берёзовая роща», то ли «деревянный дом». Не столь и важно. У всяких академиков и сказочников разные переводы словесные на любой счёт имеются. Дело не в названиях. Что же такое «большевик» или, как сейчас говорят, «коммунист»? Ну, это представитель одной из партий.

В то время некоторые граждане страны, что себя большевиками называли, пообещали народу, что все люди будут свободны. Они и станут хозяевами земли, заводов, фабрик и много другого.

Вот те самые организаторы новых светлых событий пообещали людям у богатых всё награбленное отнять и бедным отдать. Но, почему-то, ничего такого не произошло – или не получилось у них что-то, или просто они… пошутили. Отнять-то отняли, а вот куда дели то, что добыли, неясно. Видать, и сами запамятовали.

В то время ответственные товарищи и господа любили пошутить, и сейчас то же самое делают. Но шутят теперь гораздо чаще и ощутимей. Один разок пошутят, и глядишь, новые миллиардеры появляются и миллионеры, а с ними и сотни тысяч бездомных, нищих или просто… бедных. Волшебство какое-то, но, почему-то, в одну… сторону.

Как раз о будущем страны нашей разговор у Пантелея с большевиком и случился. Беседовали они зимой, в 1912 году. Тогда Пантелею Ивановичу уже исполнилось семьдесят годков. Но старик он крепкий был, ещё работал, правда, как умел. Иные то и молодые так трудиться способностей не имели, да и желания особо стараться не показывали. Многие ждали самых добрых перемен. Примерно, как сейчас. Ждут и верят в сказки. Может быть, где-то оно и правильно.

Надо бы заметить, что Пантелей Иванович добрым человеком был до конца жизни своей. Ко всем приветливо относился. Что касается внуков, то их он баловал. Понимал, что они и есть продолжение его рода.

А женой-то его не Дуняша стала, она ведь ещё в молодые годы в Амуре утонула. Всякое в жизни бывает. Что уж тут скажешь. А судьбу он свою связал с молодой нанайкой Нюрой из стойбища Пиван. Сейчас этот посёлок «Пивань» называется. Буква «мягкий знак» к слову добавилась. Вот и всё. Люди от такой грамматики лучше жить не сподобились. А с каждым годом и уже веком, получается им всё тревожнее и тревожнее. Правда, не всем, иные так расцвели, что георгины или даже ландыши. Но таковых, прямо скажу, не густо…

Счастливы были, детей воспитывали и на ноги поднимали, да и обжились основательно…

Послушал, значит, рассказ старика Пантелея про будущее людей и всей страны молодой подпольный большевик Пахомов и прослезился.

– Об этом, по всем путям и программам политическим, счастливом времени все мы мечтаем,– заверил он, – и такое… под руководством нашей партии, явное дело, произойдёт. Но то, что ты, старый кулак и эксплуататор, Пантелей Иванович, из ума выжил – есть неоспоримый исторический факт. Ведь такой ерунды нагородил. А ведь всё одно – приятно слышать.

Ухмыльнулся Пантелей Иванович в свою седую бороду и ничегошеньки не возразил. Он-то знал и ведал гораздо более и о себе, и о людях, и о России, чем даже сам вождь мирового пролетариата. В раздумье он часто перед уходом из нашего мира в иной находился, но не никак не в унынье. Скорей даже, в просветлении. Ведь ведал, верил и знал, что никакой такой смерти в природе и мироздании великом нет и быть не может.

Так вот и я, никакой неправды вам не сказал. Ведь всё и произошло, как старцы Пантелею напророчили. Хорошо ли, плохо случилось, до конца не ведаю, но что было, то и было. А что вот есть, вижу и воспринимаю. Как могу, так и сочувствую всему происходящему. Не сужу никого, ибо грех это. Оно, может быть, перед вашими взорами совсем иное представляется. Ну, дай-то бог слепым прозреть и глухим слух обрести, а детям малым крепнуть да расти.

Слёзы верблюда

Сказку о верблюде хочу вам рассказать. Вот это сейчас я и делаю, с глубоким уважением к вам и признательностью. Впрочем, и не сказка ведь здесь. Ну, да ладно. Если найдётся у вас свободное время, то организуетесь – и мне поверите окончательно и бесповоротно. А врать у меня желания не имеется. Я правдивым ещё до собственного рождения был. Как есть, так и рассказываю.

Истинная правда в том кроется, что в тридцатых годах века, что уже минул, на строительстве города славного, на Амуре, появилось такое именно, диковинное животное. Верблюдом оно в те времена называлось. Вроде, и сейчас так же.

Доставили его сюда сочувствующие товарищи из какой-то очень братской республики, в качестве гужевого транспорта. Это я, как раз, про верблюда, самого истинного, говорю. Он с пристани всякие и разные грузы доставлял и на тележке, специально для того придуманной, и на горбах своих.

Историю про то много людей знают. Тут я ничего такого шибко-то нового не поведал. Но вот не каждый в курсе, что верблюд-то был не совсем, значит, обыкновенный. Ну, да ладно, расскажу всё по порядку.

Произошёл такой вот случай. Как-то раз жевал себе верблюд траву не далеко от пристани-то, где нынче располагается Дом Молодёжи. Животное двугорбое в пищу всякие одуванчики употребляло, а само, почему-то, плакало. Слёзы так и катились по лохматым щекам верблюда.

А тут мимо проходила молодая каменщица, строительница города Ася. Она возьми и спроси верблюда, или шутейно, или по серьёзу полному, чего ты, мол, такой печальный. Ведь и, правда, все рады дню летнему и солнышку, светлому будущему. Оно тогда широко на всех нас наступало. А верблюд вот в горести и печали. Как же так? Не хорошо это.

Но верблюд, не подумавши, может по дурости или от отчаяния полного ответил ей на вопрос самым натуральным человеческим голосом:

– Чему веселиться-то, Ася, если жизнь моя вся кругом не получилась и не сложилась.

Понятное дело, Ася никак не ожидала от верблюда никакого ответа. А тут он, вполне грамотно, и разумно начал держать речь.

Ася, конечно же, недолго думая, почти что, потеряла сознание и заодно резко разучилась говорить и мыслить. Не то, чтобы бы девица в обморок брякнулась, но, где-то, около этого. На мягкое место сходу села. Прямо на кусок бетонной плиты. А там было чему падать, справная девушка, не заморенная. Совсем даже не подиумная. Самая нормальная, с человеческим видом.

Тогда, в тридцатых годах-то прошлого века, худых ребят и девчат не наблюдалось. А вот нынче – пруд пруди, огород – городи. Плохо, что слушает российская молодёжь не российских мудрых людей, а каких-то иностранных советчиков и указчиков.

Они за всех нас уже давно всё решили. Порой даже очень обижаются, если мы к ним на коленях не подползаем. Вот некоторые, особенно, из молодых разучились с людьми на равных беседовать. Приучили их незваные гости подбираться к ним на четвереньках, не в полный рост, одним словом.

Больна, видать, Русь. Ну, думается, что сообща излечим всех в рабство попавших к иноземцам и даже тех, кто за куски не дожаренного теста страну свою продают. Обязательно гастролёрам заокеанским и прочим место своё укажем. Скажем каждому из них запросто: «Прыгай быстро, на своё-то банановое дерево, и проживай там, без разнообразных паник. Судить нас ты, путешественник, не в праве! Береги свой длинный нос! Иначе тебе его отрубят по самую шею!». Так будет, потому что иначе и не бывает.

У нас вон какие славные дети подрастают. Они не дадут в обиду не Родину свою, ни народ. Это уж точно. Они помудрее и покрепче нас. Да и, слава богу!

Прощения прошу. Почему-то отвлёкся на какие-то очень уж, зарубежные сказки. У нас ведь и своих в достатке. Так вот про девушку и верблюда продолжу вам сообщать. И вот, что далее.

Села она, значит, от определённого недоумения и непонимания, на что попало и частично обомлела. Причём, улыбка на её личике появилась, устойчивая такая и шибко игривая. Однако бог дал, умом не тронулась, и даже постепенно, приходя-то, в какой – ни какой разум, выслушала любопытную историю от печального животного с двумя горбами. Вот эта быль.

В одной из среднеазиатских республик жил себе парнишка-пастушок. Махмудкой его звали. Похоже, что по-нашему, это – Миша. Впрочем, кто его знает. Сирота – ни отца, ни матери. К тому же, бедным был и безродным. Но вот, понятно, овец завсегда много при нём находилось. Не ему они принадлежали, а баю богатому.

Впрочем, ясно. От жизни безвинных людей освобождали… Их этому американцы научили, которые и не думают, что их тоже кто-то запросто может… освободить.

Тогда в России гражданская война перекинулась на многие места. Чего уж там скрывать. Однажды позвал к себе богатый бай Махмуда, то есть Мишаню, в избу свою шикарную и сказал ему таковые слова:

– Я тебя, презренный раб, кормил и поил, одевал, обувал! А теперь хочу, чтобы ты в люди выбился. Возможностей для такого взлёта у тебя много сейчас много имеется. Ты должен возглавить, получатся, народные массы в справедливой борьбе против большевизма.

– Чего-то мне не хочется всё такое… возглавлять.

– Секир-башка тебе сделаю! Голову отрублю! Понятно, Махмуд?

– Как не понял? Всё ясно мне стало, о, великий и несравненный. Секир-башка никак не хочу. Потому и любопытствую, когда можно приступать к новой работе.

– Я всегда знал, что ты есть очень умный, Махмуд. Приступать надо прямо сейчас. Так нам англичане велели, ну и другие… американцы. Деньжат мы тебе подбросим на оружие и кое-какую зарплату для добровольцев. Сам Бухарский Эмир, да будет священно его имя во веки веков, поможет нам, то есть тебе. И будешь ты великий воин, настоящий Курбаши!

Так вот и стал Махмудка, а по-нашему, Мишаня, главным басмачом (будем считать, что бандитом), во всей стране азиатской. Самый большой красный командир тех мест Павел Петрович (фамилию подзабыл) никак не мог его поймать и взять в плен или уничтожить его главное окруженье. А может, у него и времени не было такими вот пустяками заниматься.

Но вот однажды их отряды натолкнулись друг на друга. Началась перестрелка. Результат встречи был ничейный, но не в этом дело. Тут другое получилось. Во время совместного отдыха или там политических дебатов, Павел Петрович так, прямо, по-свойски попросил у их атамана пару американских конфет. И ласково, эдак, Курбаши Махмудкой назвал.

Они, поговаривали умные люди, в свободное от охоты друг на дружку время совместно даже кофе пили с цикорием. Правда, без свидетелей. Не хотели они посторонних целебным и дефицитным напитком баловать. Самим маловато.

Вот Махмуд ему дерзко так и ответил:

– Ты уж прости, Павел Петрович, но твой вечный раб, Махмуд, вообще, сладостей не ест. У него, твоего давнего знакомца, на такие продукты сплошная аллергия. Особенно не переваривает он американские кондитерские изделия. Видно, они их делают из кактусов. Да не простых, а сплошь – мексиканских.

Никак на те самые слова не среагировал, не ответил красный командир, почти не сне обиделся. Но злобу и обиду затаил глубочайшую на Махмудку-Мишаню. И вот, как-то, во время распития кофе или чая, какого, зелёного, сдал он однажды азиатского атамана чекистам. Дескать, заберите его, никогда меня конфетами да шоколадом не угощает, окаянный.

Жадный мужик, и нет в нём пролетарской сознательности. Ни какой интернациональной солидарности.

А те и рады, значит. «Ага,– говорят они,– попался! Мы тебя, с большой активностью расстреляем».

– Не надо,– ответствовал Павел Петрович,– на такого эгоиста всемирного пулю тратить. Вы его там, у себя тюрьмах, поспрашивайте, что и как, и после мне отдайте.

Тут следует сказать, что Павел Петрович не только бы завзятым красным командиром, но и колдуном настоящим. Чудеса такие мог творить такие, что ни в сказке сказать – ни пером описать. Вот ему-то и отдали потом Махмудку и рекомендовали: «Делай с ним, чего хочешь, чего пожелаешь. У нас ведь, и на самом деле-то патроны закончились. В стране разруха, сам понимаешь».

Посадил супротив себя Павел Петрович Махмудку и говорит:

– А теперь ты дашь мне, басмач окаянный, конфет шоколадных? Или, в крайнем случае, леденцов французских.

– Да не балуюсь я этим,– пояснил Махмудка.– Да и откуда они теперь-то у меня? А если даже и были, то тебя никак бы ни угостил. По той простой причине, что ты не очень надёжный товарищ. А ещё ведь со мною кофеи да чаи распивал.

– За такие твои определения,– серьёзно заявил красный командир,– я превращаю тебя в верблюда. А заодно такое делаю и за антинародные твои зверства.

Что-то там прошептал, чем-то брызнул на бедного Махмудку, и тот впрямь сделался верблюдом.

Потом за счёт больших партийных связей Павла Петровича определили того в клетку прямо в Московский зоопарк. Не каждому ведь счастье-то выпадает в столице российской проживать. А тут повезло, можно сказать. Простой верблюд – и в Москве. Вон он как! Всё ж таки, добрым человеком частично оказался Павел Петрович. Это сейчас в богатых кабинетах столичных сплошные верблюды сидят и за трибунами разные сказки рассказывают . А раньше-то совсем по-иному было. Ну, тешили народ байками, но не систематически, только время от времени.

Годы, значит, пролетели, как и полагается. Красный командир устроился работать в столичный цирк, что когда-то на Цветном бульваре располагался. Стал этот большевик фокусником. Впрочем, он всегда ради личного счастья на Земле фокусами занимался, но ходил под красным плакатом. А вот Махмудка, в качественном состоянии, как есть, верблюда, приехал строить славный город Комсомольск-на-Амуре. Причём, работал самоотверженно.

Очень даже сознательным был и, мне думается, перевоспитанным. Но кормили его справно, чего уж там. По совести. Никто и не ведал, что басмача бывшего балуют караваями народными да расстегаями.

В то время, какая-нибудь пицца или гамбургер даже для животного к смерти или неизлечимой болезни привела бы. Людям Земли, прежде чем есть, что придётся, надо привыкнуть к такому. Точно так же йоги постепенно всякие яды, вместо пепси-колы, научились поедать. Оно ясно, мы не марсиане какие-нибудь.

Сейчас – уже ничего, даже люди всё такое едят. Им приказали считать это пищей. А народ наш покладистый и крепкий, что уж там. Правда, до поры до времени. Если уж мы чипсы научились есть, то Северный полюс, как-нибудь, освоим.

Выслушала Ася такую историю печальную и сразу же поехала в Хабаровск, к самому главному партийному работнику. Решила заступницей бедного животного стать. Там ей самый главный начальник прямо сказал:

– Знаю и ведаю, как расколдовать этого негодяя. И пойду вам, Ася, навстречу. Ведь срок свой тюремный он в качестве верблюда с лихвой отбыл.

– И как же такое сделать?

– Да просто. Стоит мне, Ася специальную бумагу подписать на его-то освобождение, как разрушаться все колдовские чары. Тем паче, что теперь Павел Петрович никакой уже не циркач и не волшебник, а коварный враг народа. Может быть, даже он уже и в природе не существует.

– Так и подпишите эту промокашку с деловыми буквами,– посоветовала Ася,– ради великих всемирных пролетарских справедливостей.

– Но того мало,– стыдливо признался наиглавнейший партийный краевой начальник,– надо бы для полного завершенья дела, чтобы за меня, большого руководителя, получается, вышла замуж красивая девушка. Она обязательно должна быть с новой стройки на Амуре, да и чтоб звали её Ася.

– Если для дела требуется,– твёрдым голосом ответствовала активная ударница новостройки,– то я бесповоротно согласная.

И после вот этих слов они через три часа пятнадцать минут поженились. Причём, жили долго и радостно, за границу отдыхать ездили за государственный счёт, и чаще-то всего, как бы, по делу.

Понятно, что после таких волшебных процедур Махмуд сразу же человеком сделался. Причём, очень сознательным. Поначалу железную дорогу строил, от Комсомольска до Волочаевки. А после стал то ли Членом Союза Художников, то ли Писателей. Мало того, он ведь ещё трижды депутатом городского совета избирался. И скажу вот про что, и вы без сомнения поверите. Его даже орденом каким-то серьёзным наградили.

Ему даже стоит большой памятник в одном из городов российских. Не буду называть ни фамилию геройского Махумуда-Мишани, ни его литературный псевдоним. Просто опасаюсь, что найдутся добрые люди и снесут монумент, поставленный в честь него. Да и честных граждан не хочу утомлять. Лучше уж что-то строить, чем ломать.

Вот так бы не встретил в верблюжьем состоянии Махмуд девушку Асю, ходил бы и на всех плевался. И никто бы и не ведал, что это человек, причём, не простецкий, а в прошлом главарь басмачей и бандитов. Вот и соображайте, сказка здесь или быль. Да и повторюсь. Мне какой резон брехать? За это ведь деньги не платят.

Впрочем, я ошибся в своих утверждениях. Как раз вруны да шалопаи в наше время и процветают. Они подобны сорной траве в огородах всяких, неухоженных. Им-то платят справно, и на гороховом супе они сидят. Они, видите, ребята, получатся, тоже сказочники великие. Наверное, так и есть. Кто его знает?

Но думается мне, что много ещё по стране нашей ходит людей, превращённых в верблюдов, да и в бездомных собак. Плюют они мне вслед и даже лают. Я это чувствую. Но что же я могу поделать? Ведь не колун я и даже не добрый волшебник.

Таёжная ведьма

В то далёкое время, в начале тридцатых годов прошлого века, случилось это. Произошло всё, когда Комсомольск-на-Амуре, поистине говоря, проделывал только слабые и первые и, однако, не во всём твёрдые шаги к своему активному строительству. Молодое племя, что прибыло сюда из самых разных-то городов и весей страны, ощущало себя не совсем в уюте и, скажу вам, не в таком уж и полном здравии.

Чаще-то всего умирали и болели парни, да и девчата, коих поначалу было не густо, от цинги. Такая вот болезнь, когда у человека зубы сами по себе изо рта выпадают, случается тогда, попросту говоря, когда в человечьем организме, не хватает специальных витаминов. Да и не только ведь зубы вываливаются, но и дёсна распухают, кожа чёрными пятнами покрывается.

Зачастую и уход из нашего мира в иной с муками небывалыми происходит. А такое нам совсем ни к чему. Жить нам всем надо и радоваться, пока такая возможность имеется.

Но я в медицинских делах не очень-то большой и умелец. А если кому подробности надобно знать про цингу, то пусть им про болезнь жуткую лекари и поведают. Их это дело – на латыни разной говорить и умников из себя изображать. Разные умельцы в лечебном направлении, настоящие волшебные люди и в белых халатах, и, на самом деле, очень душевные и сочувствующие граждане.

Тому ведь и доказательства разные имеются. Многие из них совсем не хотят больного во время приёма в своих кабинетах, к примеру, задушить навсегда или крепко графином ударить по лбу. Так ведь? Понятно, что так. И в добром их поведении медицинском кроется сердечность необыкновенная.

Правда, наблюдаются среди врачей и прочих фельдшеров ещё более глубинная любовь к пациентам. Ласковость этакая. Пусть и своеобразная, но есть.

Выйдет, к случаю будет сказано, такой вот добрый дяденька в халате белом из кабинета своего в коридор, очки на мощном носу поправит и ласково, этак, ожидающим больным произнесёт:

– Почему и зачем вы здесь столпились?! Я ещё даже чая не попил с бубликами! И нечего тут умирать, понимаешь, в общественном месте! Мне нынче мало платят за всё и про всё. Потому и особых желаний не имею за миску борща или каши на ваших загривках тараканов-то ловить. Пускай меня верхние начальники поймут по-человечески, и тогда я всем улыбаться начну, как голливудский американец.

Вернусь я зараз к добровольцам, что город на Амуре в давние годы начали воздвигать и страдать от цинги и других болезней. Надо вам и про такое доложить. Строители, что были из Хабаровска, местные ребята из амурских казаков, корейцы, нанайцы и другие недугом цинготным не страдали. Знали они, почему и как такое происходит.

Но держали нездешние начальники местных, почему-то, как водится, в отдельных бригадах. Причём, большей частью, на заготовке леса. Потому и общение у местного населения малое с приезжими добровольцами имелось.

Может, это делалось для того, чтобы прибывших энтузиастов и добровольцев из европейской части нашей страны с трудового настроя не сбивать или для великой закалки молодых характеров. Ведь не совсем простые люди-то понаехали с запада государства нашего, очень большого и… уже тогда сказочного по всем статьям.

Даже и москвичи приехали – и удаль молодецкую показать, да и деньжат заработать. А коли уж тут столичные люди появились, то дело почётное получалось для тайги-то дальневосточной.

Да и на самом деле. С какого такого перепугу они будут доверять местным гражданам, из села какого-то… Пермского. Ведь здешние граждане – сынки и внуки местных жителей, получается, недавних кулаков и буржуазных элементов. Видно, потому и не велено им было шибко и доверять. Да и местные тоже, не всегда соображали, что же такое вокруг не ясное творится.

Многое до сей поры из тех времён и теперь не очень понятно, и, видать, так в тайне глубокой и останется, мхом минувших лет поросшей. «Держитесь крепче, герои трудовые! – На митингах кричали ответственные и голосистые начальники на по берегу Амура, под красными флагами. – Помощь придёт! Родина навсегда запомнит своих орлов!».

А Родина что-то не очень и заботилась о добровольцах, и вместо мяса, овощей и фруктов доставлялись сюда на пароходах из Хабаровска совсем уж непонятные вещи. Было дело, вместе с удалой командой красных чиновников приплыла к селу Пермскому большая партия унитазов.

Одним словом, шутили иные ответственные работники, как умели. Нынче такие вот традиции, надо сказать, продолжаются. Причём, не по щучьему велению. Просто, некоторые ответственные работники не понимают смысла своих поступков и всего происходящего. Видать, в школе не очень-то старались хорошо учиться, начиная с первого класса.

Одно меня утешает, что многие события из истории нашей замечательной страны современные дети уже воспринимают, как сказку. Причём, не всегда добрую. Значит, уже с малых лет умеют думать, сравнивать, сопоставлять. А если и на самом деле всё так и происходит, значит, когда они взрослыми станут, то не повторят ошибок своих уже даже не дедов, а получается – прадедов.

Так вот. Вернусь к сказке. Тогда, как раз, добровольцы, и те, кто явились сюда не совсем по своей воле, твёрдо решили, что унитазы и прочие такие приспособления в землянках не очень-то нужны. Кто вот как, я вот лично с ними согласен.

Да и молодые люди, в большинстве своём, ожидали добрых перемен. Надеялись, что главные начальники решат организовать здесь охотничьи и рыболовецкие бригады, группы заготовителей по сбору ягод, грибов и прочих полезных таёжных растений.

Но ведь и сами-то они могли подумать об этом, а не ждать у моря погоды. Ведь были же у них и выходные дни, и свободное время после работы. Правда, некоторые из них, всё-таки, покупали у нанайцев и мясо, и рыбу, и то съедобное, что произрастает в тайге. Деньги, по тем временам, здесь за ударный труд молодые люди получали, причём, не такие уж и малые. Всё справедливо. Если человек не ленится, а работает по-настоящему, то его труд должен хорошо оплачиваться.

Может быть, во многом и потому молодые строители города и одновременно двух военных заводов работали слажено и хорошо. Но вот о собственном здоровье не очень-то и заботились. Ждали указаний сверху. Вот так сказка и перемешивалась с правдой. Нет, что бы вечером или даже ночью любому добровольцу самостоятельно, без всяких приказов и распоряжений начальников, взять, к примеру, и наловить рыбы. Так нет же!

Многие ждали, что придёт к ним добрый дядя в палатку или землянку и скажет: «Кушать подано, господа-товарищи! Вам с горчичкой подать мясо тетерева или со сметаной? А какие салфеточки подать? Голубого али розового цвета?».

Конечно же, деньги – это хорошо, тем более, честно заработанные. Но если их жевать, вместо яблока али груши, то никак витаминами не порадуешь свой организм. Обидно говорить, но такая вот пассивность настоящих героев труда и поныне удивляет историков. Конечно же, учили молодёжь и в те годы выживать в трудных и непривычных условиях. Но не так, как следовало бы.

Не всё было по-настоящему организовано. Потому и происходил трагические случаи. Причём, многие неприятности можно было избежать. Да и нужно было так сделать. Вот и один из них.

Произошёл он в январе, в лютую стужу, во время рытья котлована под одно из зданий будущего судостроительного завода. На нём, между прочим, не в такие уж и давние годы было построено немало ледоколов, сухогрузов, танкеров, паромов, эскадренных миноносцев, подводных лодок (в том числе, и атомных). Всего и не перечислить.

Так вот, парень, а не дядька в солидных годах, Степан, вроде бы, Ржанов, почувствовал во время работы, что силы покидают его. Цинга одолела. Причём так, она добровольца прижала, что он перестал понимать всё происходящее вокруг.

Оставил он свою тяжёлую и ответственную работу и пошёл, куда глаза глядят.

На беду ноги повели его в зимнюю тайгу. Так вот и плёлся парень в сторону заснеженных сопок. Зачем шёл и куда, не соображал. Только иногда его сознание включалось, на короткие мгновения. Примерно, точно так же, как у некоторых наших больших депутатов и членов правительства.

Шёл из последних сил не в клинику, не в санитарную часть, а в неведомые дали. В глухомань, одним словом. Не одну версту зашарпанными валенками промерил. Но через два-три часа силы оставили его совсем, и упал парень на какой-то обледеневший валежник. Пришла пора помирать ему от лютой стужи, физического утомления и тяжёлой болезни.

Лежал он, закрыв глаза, и улыбался. Перед ним существа разные стали появляться. Кроме них, со Степаном беседу уже вели те его друзья и товарищи, которые уже в покойниках давненько числились. И они все в один голос говорили:

– У нас тут хорошо, Стёпа. Давай-ка, быстрей помирай – и к нам. Мы уж тебя заждались. Здесь никаких тебе болезней и в помине нет. Да и всяких там ударных строек не ведётся. Кроме того, у нас не брюхатые дядьки командуют всем, а тем, кому надо. Всё, товарищ Ржанов, у нас по-справедливости, если, конечно, таковая, вообще, имеется.

А Степан такому приёму был очень рад и помирал с улыбкой на лице. «Надо же, ведь, как человека, по-доброму встречают. Может, и одежду там по-настоящему тёплую выдадут. Тут, видать, у них с поставкой вещей и продуктов всё налажено». И глаза закрыл.

Но когда очи свои открыл, то изумился просто. Любой бы человек оторопел от такого увиденного рая. Печка русская, небольшая, поленьями потрескивает, и лежит он на лавке, на мягкой подстилке. Поверх его тела, будто одеяло, большой овчинный тулуп.

Прямо у небольшого, грубо сколоченного стола, старуха, хозяйка избы этой райской, сказочной, копошится, какие-то снадобья готовит. Да ещё так вкусно ароматным мясным бульоном веет, что желание поесть немного, как-то, само по себе у него появилось.

Попытку Стёпа произвёл встать на ноги, чтобы поблагодарить хозяйку за радушный приём и сказать, что, мол, такой-то и сякой-то явился – не запылился в распоряжение Райского комитета и всё в таком роде. Но сил-то подняться с лежанки у него не нашлось.

– Тебе вставать-то не можно,– упредила его старая женщина. – Рано ещё.

– Ничего пока не понимаю.

– А что тут особо-то понимать? Зовут меня Варвара Семёновна. Родом я из здешних казачек. Жизнь такая вот и заставила меня ведьмой сделаться. Самой натуральной, настоящей.

– Так получается, что я нахожусь, Варвара Семёновна, в избушке на курьих ножках.

– Это радует, что ты разумом слабоват. Дураки, они ведь живучи, быстро на ноги встают. Какая тебе тут ещё избушка на курьих ножках? Обычная таёжная изба.

Отвернулся от неё к стене комсомолец-доброволец Ржанов. Нет, не обиделся на бабушку за такие слова.

Просто, энтузиаст первых тогдашних пятилеток старался понять, что же с ним такое происходит.

– Живу я тут одна, сама зверя добываю и рыбу ловлю,– продолжала говорить старуха, – Всё на мне с тех самых пор, когда старик мой на тот свет отправился. А жили мы с ним от всех поодаль. От людей ведь не только радости идут, но и не очень хороших поступков в иных жизнях в избытке.

– Выходит, бабушка, что вот я совсем не на том свете? – вялым голосом заговорил Степан. – Дезертир я паршивый, со стройки без спросу ушёл, смылся. Что обо мне скажет товарищ…

– Вон как получается-то! – всплеснула руками бабка.– Помер бы ведь… как муха.

– А разве я и вправду сильно болел?

– Может, и не сильно. Но подобрала я тебя мёртвого, не больше и не меньше. Нет бы собакам своим, зверовым тебя скормить, так я ж тебя выходила – и заклинаньями, и колдовством всяким и разным почти вылечила. Оно понятно, ордена тебе за это не выдадут. Но, однако же, ещё побудешь ты на белом свете и бабу-ягу не однажды добрым словом вспомянешь. А будешь ты, как есть, большим начальником здесь. Я ж всё наперёд вижу. Однако ж, счастье человеческое заключается совсем в другом.

Рассказала Варвара Семёновна о том, что ходила на лыжах к самому заместителю начальника строительства завода, поведала ему про то, что подобрала паренька, почитай, уже не живого. Но на ноги пообещала его непременно поставить.

Сообщила она большому начальнику-командиру, что лично обязательство такое на себя берёт и возлагает.

– Подобных ему, больных цингой, бабушка, к сожалениям нашим, у нас много,– вздохнул начальник. – Цинга проклятая людей мордует. Что и делать-то, не знаем и не ведаем. Да ещё контра разная гадости строит. Враги скрытные и недобитые революцией, нам продуктов не поставляют вовремя. Ощутимое вредительство вокруг происходит.

Конечно же, частично Варвара Семёновна согласилась с большим начальником. Враги народа, конечно, есть в стране. Но их не так уж и много. Не на каждом пеньке сидят, что называется.

Старуха откровенно призналась Степану, что всю стройку в обереге она держать то не сможет. Сил у неё на то волшебных не хватит. Да и ответственность за деяния тех главарей стройки на себя брать не желает, у коих вместо мозгов тараканы в башке. Отвечать за их дела гадкие намерения не имеет. Но совет добрый дала большому начальнику.

Проще говоря, силой своей колдовской приказала она ему создать ближние и дальние охотничьи угодья и артели, рыболовецкие бригады, отряды заготовителей ягод, грибов, трав и всего прочего. Кедровые орехи от цинги помогают, но большей частью черемша. Она – главная сила от таких болезней. Да и отвары из разных трав помогают.

А черемша, можно сказать, такой дикий чеснок с широкими листьями. Но здесь, в тайге, всякий произрастает, и лук самый – разный. Лечись – не хочу.

Всё нужное начальник записал себе в блокнотик, а Варваре Семёновне руку пожал и сказал:

– Спасибо, товарищ бабушка! Так мы поступать будем и сейчас, и после. А Степана нашего берегите. Парнишка славный, надёжда стройки, один из лучших и честных рабочих. Таких бы нам побольше. Настоящий герой, и, может, и более того. Слава труду! Слава товарищу…

Но таёжная колдунья не услышала, какому товарищу прокричал «славу» большой здешний начальник. Добрая женщина скоренько выскользнула за дверь его кабинета-барака. Больно уж не уважала плакатных разговоров. Надо сказать, что и права была в этом. Уж слишком они похожи на назойливую и порой глупую современную рекламу.

Как уж есть, так и есть, и ничего с этим не поделаешь. Любим подражать мы всяким странам с их странными понятиями о свободе человеческой, потому и зачастую глуповато выглядим. Как та обезьяна, что штаны, вместо рубахи, на голову надевает.

Они там, за своими буграми, гордятся такими выкрутасами, а нам не пристало. Мы-то, хоть юмор и обожаем, но, по сути своей, люди серьёзные. Не забывать бы об этом, тогда всё и пойдёт нормально.

– Чего там, Степанушка, кота за хвост тянуть, – старуха подняла к потолку избы

указательный палец.– Вот я тебя и излечила. Ты сейчас, как есть, здоровей племенного

быка! Или не ощущаешь?

– Как же! – возрадовался молодой передовик ударной стройки. – Здоров я! Потому

и пошёл совершать очередные трудовые подвиги.

– Прямо таки и пошёл! – подбоченилась Варвара Семёновна и произнесла. – Сил поднабрался – и старуху можно по боку. Не помощи ей никакой, получатся, от дурачка Степана не надобна. Живи тут одна, такое дело выходит, без благодарности от молодого поколенья.

– Почему же ты меня, Варвара Семёновна, дурачком называешь? Не нравится мне такое Говоришь не подумавши. Причём, неоднократно. Если бы ты знала, как я здорово в шашки играю, то не стала бы таких мне определений давать.

– А что, умник, получатся? – она поставила перед Степаном большую миску с борщом и жбан горячего брусничного напитка. – Даже одного не понимаешь, что тебя с твоими заболеваниями самые большие медицинские академики года бы полтора лечили, не менее… До тех самых пор, пока бы не умер.

– Нет патриотизма и гордости в твоих словах за нашу славную медицину, Варвара Семёновна. Плохо это.

– Как есть, так и говорю. Так вот. До той самой поры бы и занимались твоим здоровьем, пока бы ты не помёр. Оно, когда по науке-то врачуют, чаше всего, так и получатся. У них традиция такая… добрая. Кроме всего прочего, сказала я вашему основному командиру, что ты поживёшь у меня месяца три. До весны, получается. Ясно, что и зарплату тебе, какую – ни какую начислят. Они там всё могут. Ты мне за это леденцов французских купишь.

– С леденцами проблем не возникнет и с другими штуками. Другое волнует. Если я буду на стройке отсутствовать, а здесь присутствовать, такое, бабушка, справедливо разве получится?

– А как же! Понятно, справедливо,– старуха достала из сундука старые шашки с доской и положила их на стол.– Поужинаешь, и сыграем с тобой пару партий. Ещё посмотрим, оголец, кто из нас поумней. Я с самим графом Воронцовым играла и даже с товарищем Ворошиловым, с огромным революционером. Так после этого оба на меня в обиде остались.

Конечно, Степан ухмыльнулся. Что ж, пусть старушка потешится. Может пару раз он ей специально и проиграет. Но не больше. Дело принципа.

В общем, провели они между собою двадцать восемь шашечных поединков. Только-то одну из них Степан изловчился свести к ничейному результату. Остальные – проиграл, как в народе говорят, вчистую. И пришлось ему-то и, на самом деле, остаться пожить немного у колдуньи.

Интерес у него к шашкам после этого не только закрепился, но очень даже в развитее определённо вошёл. Даже каким то чемпионом стал.

Такая вот случилась история, не совсем и на сказку похожая.

Вампир Егор Петрович

Как-то раз на электромонтёра Валерьяна уже под вечер поздний да под самым городом, медведь напал. Просто так наскочил на него косолапый, без всяких причин. Валера, молодой, энтузиаст самых ранних пятилеток и разных починов, мирно и тихо, без всякой злобы только что со столба на землю спустился. На нём он провода друг к дружке привязывал и на ролики наматывал. На таких столбах раньше провода и держались разные – и телефонные, и электрические.

Слез, а тут, здравствуйте, пожалуйста – медведь! Причём, с нехорошими намерениями и желаниями.

А ведь к слову-то говоря, Валерьян даже никак не успел хищника обозвать. Наоборот, он ему, хамскому зверю и, видать, не шибко умному, всё же заявил ответственно:

– Э-э, дружок шерстяной и нахрапистый, давай-ка, того, разойдёмся мирно! Меня злить не стоило бы! А то я тебя железякой перешибу, и тебе ведь обидно сделается.

Но такой речи косолапый зверь не понял. Ясно дело, не волшебный был и ни какой там не говорящий. И тут догадался Валера, как бы, окончательно, что пришло ему время, может, и быть, электромонтёром, но только уже не на этом свете.

Когда медведь встал на задние лапы и пошёл на передовика всего местного электроснабжения, тут раздалось такое завыванье, что зверь дремучий на момент оторопел крепко.

Да что уж там скрывать, и Валериану тошнотворно сделалось. А когда появилось перед ними существо, обликом человеческое, но с рожей мертвяка не первой свежести, тут медведь понял, что не прав. Погорячился косолапый, получается. Потому, в целях собственной безопасности, из-под деревянного столба дёру дал.

У Валеры ноги стали, будто каменные, и подумал он с горечью и обидой: «Уж гораздо мне было бы приятней, если бы меня медведь сожрал».

Загвоздка тут заключалась в том, что электрик, много что про вампиров разных слышал и усмехался принципиально над всякими вредными для народа высказываньями такого порядка и нежелательных направлений. А вот сейчас и сам имел полную возможность понаблюдать, будто академик Павлов какой, за повадками неизвестного и не очень симпатичного существа.

– Я хоть и вампир, вурдалак, такой сякой,– отчитался перед Валерой за своё недостойное поведение полуистлевший мужчина непонятного возраста,– но, однако, ты меня особо не опасайся. Веди себя спокойно, с учётом того факта, что я твою никчемную жизнь спас.

– То есть, как это понять и осознать такое определенье – «никчемную»? – вдруг осмелел Валериан.– Я, может, лучший самый и есть по электропроводке не только на берегах этих дремучих, а почти что на всей планете. Допускаю, что Эдисон американский будет порасторопнее меня, да Ильюха, что напарник мой. С остальными соревноваться до победного конца завсегда стану. И мне за такое, может, и грамоту выпишут.

– Мудрёные речи-то произносишь,– признался вампир,– нам такое не понять. Однако, я доложить тебе пожелал, что притомился вконец от человечьей кровушки. Передо мной теперь другая задача стоит. Ежели сдружимся и по нраву ты мне придёшься, то всё тебе про то, как есть, выложу. Ты мне поможешь полезное дело свершить. А я тебе славу великую организую. Добром тебя каждый помянет.

Слово за слово – и тут разговорились они, как старые знакомые. Даже временами при беседе обниматься стали.

Договорились основательно по случаю завтрашнего дня воскресного на рыбалку сходить, карасей половить на озере Мылки. Но, всё одно, Валерий, по отчеству Иванович так, ненароком, поинтересовался у вампира:

– А вот мне, для примера, любопытно будет поинтересоваться, Егор Петрович, как там у вас, на другом свете, с качеством электропроводки дела-то обстоят?

– Мне-то почём про такое дело знать? – ответствовал не без растерянности вампир.– Как-нибудь, уж и обстоят. Я ведь не на том свете нахожусь, а покуда – на этом. Вот свершу доброе-то дело, решу организационную и практическую задачу, тогда уж, Валериан, и могу туда командироваться. А в противном случае – не произойдёт мне никакого покоя.

Условились они, что Егор Петрович у Валериана будет обитать, в его холостяцкой комнатушке, в бараке, в кратчайшие и рекордные сроки отстроенном.

Не сказать, что бы домик тот молодёжный был сотворён очень даже безобразно, но, где-то, около того.

– Соседям и соседкам выскажу, что ты, Петрович, – пояснительно предупредил его Валера,– есть мой родной дядька и приехал ко мне погостить из города Тулы. А что у тебя с тела половина мяса-то попадало и кости видны, то ничего.

– А что скажешь-то?

– Дам им понять толково, что ты больно старый, и уже нигде не работаешь, даже грузчиком. Соврать здесь необходимость имеется. Если правду про тебя объявить, то некоторые товарищи воспримут тебя, без сомнений разных, за американского шпиона.

– Делай, как знаешь,– согласился вурдалак.– Лишь бы тебе славно было.

По дороге-то до барака, Егор Петрович и поведал про себя Валерию, что и на самом-то деле ему-то уже должно быть по возрасту побольше полутора веков. Он тут, не совсем далече, работал на золотых приисках, вроде бы, китайской компании. Землекопом числился.

После, в какое-то время, убежал оттуда Егорушка, совсем ещё молодой в те годы-то. Но, однако, его разбойники под селом Пермским и порешили. Видать, не просто так, для разнообразий. Тут ясно, что он тайну великую про них в себе хранил. А кто много знает, тому лучше сидеть дома на печи и жевать калачи. Это про тех, у кого, конечно, хлебобулочные изделия имеются в наличии. Но если нет, то и так посидеть можно и по телевизору кулинарные передачи посмотреть.

На следующий день сходили они на рыбалку – счастье-то своё попытать. Наловили по ведру карасей и всякой всячины. Егор Петрович почти половину их улова в сыром состоянии сожрал. Он решил в рационе своём пищевом перейти только на рыбные продукты. Так что, у Валериана появилась в душе великая вера в то, что ночью ненароком товарищ добрый его не съест. И такое предположение электрика очень даже порадовало.

За неделю-две стали они в таких друзьях числиться, что не разлей вода. Вместе всюду ходили, даже в клуб «Ударник», на танцы. Надо сказать, Егора-то Петровича молодёжь местная не шибко полюбила. Им, по совести говоря, не очень-то Егорова рожа свирепая по нраву пришлась. Не приглянулся. А, Лиза, будущая невеста-то Валеры, так и выразила своё мненье окончательное электрику:

– Вы, товарищ, можете не рассчитывать на наше с вами совместное счастье в организованном порядке. Вам почему-то какие-то личности мужского происхожденья с основательно пиратскими физиономиями ближе, чем родная бабушка.

– Вы мою родную бабушку-то, товарищ Елизавета, не имеете никаких прав мою светлую память про неё тревожить. Она честно и открыто трудилась на пошиве мужских брюк и завсегда за смену выдавала три нормы. У неё даже медаль специальная имеется.

Вот так, слово за слово, и рассорился он крепко со своей невестой. А кому такое понравиться, коли так вот укоряют. «Что-то в ней буржуйское имеется,– подумалось Валериану в его тоске молодецкой,– не зря же в конторах всяких просиживает и бумажки разные с места на место перекладывает».

А могла бы ведь, для примера, гвозди-то куда-нибудь вбивать, как другие-то девушки. У неё работа не понятная, загадочная почти. Да и то настораживает, что в электричестве ничего она не соображает».

Двух недель не минуло – и Егор Петрович решил, что время настало открыться окончательно. И такую вот штуку с загвоздками он Валериану поведал.

По случаю в свои-то молодые годы подслушал он разговор двух самых на приисках разбойников коронованных. Он с бережка реки Амгунь камушки в воду бросал. Мечтал, про то, как вернётся из дальних краёв с большими деньжищами в свой город Самару и каким образом он их со своей Дусей тратить на разные покупки станет.

А в то время то, в глухой ночи один разбойник другому-то под честное слово и для дела нужного поведал, где зарыты несметные сокровища какого-то, небось,

белогвардейского атамана. Говорили про то, как раз, что в тридцатые годы его отрыть следует. Но только не им, а самому помощнику сатаны. Он должен будет приплыть-то на пароходе на стройку города невиданную.

Потом клад заграбастает и не себе, а передаст американцам. Для пакости, чтобы всякие там алмазы и прочие дорогие штучки нашенским людям не достались. Может, на те самые деньги за наше добро вечное для иноземцев они ещё там какую-нибудь революцию организуют.

Оно ясно. Если нам плохо, у них такая вселенская радость возникает. А когда их петух жареный в одно место клюёт, то помощи требуют. Причём, помощи такой, что нашему мужику и на триста лет жить бы хватило.

Ещё вот сам сатана прознал ранее про то, что о сокровищах этих приисковый землекоп Егор ведает. Он и постановил молодого старателя посредством чужих рук на нет свести. А потом сделать решил из этого юноши самого настоящего и злого вурдалака. К тому-то месту, где добро-то зарыто, вампиру никак по заклятью специальному подойти никак нельзя.

Всё это нечистая сила придумала. Она отчего-то во все времена-то американцев обожает. Почему такое происходит, никому не ведомо. Может, потому, что они такие улыбчивые. Рожи корчат, а про честных людей всего мира всякие гадости думают. Впрочем, может, всё и не так совсем. Может быть, они замечательные люди, а мы вот – невоспитанные негодяи.

– Дела-то крутые завертелись, Валерик, – завершил свой рассказ Егор Петрович.– Время упускать никак нельзя. Завтра, к вечеру, их Хабаровска прибывает сюда пароход. А на нём переправляется важный ревизор какой-то. Он и есть шпионский разведчик, по наущению сатаны. Он тот клад забрать собрался. Звать его Еремей Климович Бесовичев.

– Всё серьёзно получатся, и фамилия у гражданина определяющая. Но откуда ты про всё знаешь?

– Да проще пареной репы! – пояснил самый добрый и сознательный на планете вурдалак. – У нас, вампиров-то, имеется своя телепатическая и беспроводная связь. Которые сочувствуют новым направлениям в стране, всё мне и передают, прямо, в голову. Кое-кто расколдоваться желает и помереть по-человечески. Иные сатане досадить условились. Больно хитра и сноровиста нечистая сила.

– Теперь всё ясно мне стало. Вам бы ещё электричество, кроме телепатий всяких, то стране-то нашей можно было со всей Вампирией экономичные и политичные связи задумать. Однако, как с кладом быть-то? Пропадёт ведь.

– Чего пропадёт? Сейчас ночь глухая. Пойди и отрой сокровища. Никто и не подумает поинтересоваться, что там с лопатой такое шарахается, чучело или привидение.

– Сам ты, Петрович, привидение. А я истинный комсомолец. Но скажи, куда идти! Я всегда готов!

Ну, Егор Петрович всё и разъяснил ему. А как же? Клад оказался совсем рядом. В трехстах шагах от пристани, под старой сосной. Так что, вот всю-то ноченьку не спокойную Валериан всякие там брильянты и золото к себе в комнату и носил.

Случайным встреченным людям с большим терпением пояснял, что землю чернозёмную к себе домой таскает. Задумал, значит, в двухсотлитровой бочке из-под горбуши фикус у себя в комнате посадить. От него взгляду приятно делается. Может, по той причине девушка какая-нибудь на него, Валериана, вниманье обратит и скажет: «Вот моё счастье и не просто, а замысловатое – с фикусом заморским».

Сатанинский шпион и вредитель, Еремей Климович Бесовичев, про то всё, насчёт найденного клада, телепатически прознал. Потому прямо с парохода в реку Амур и сиганул. Обиделся на то, что ему богатства не достались.

А дальнейшие дела простые. Егора Петровича, в конечном результате по-человечески умершем, захоронил Валериан с большим почётом и уважением. Клад, понятно дело, целиком и до мелких копеек, он начальству местному сдал.

Рассказал, им так. Дескать, проходил, мол, мимо-то, смотрит – лежит добро-то. Ему поверили, руку пожали, грамотой самой почётной наградили и зарплату подняли. Потом сделали старшим электриком. Он-то почётной грамоте очень рад был, три дня смеялся и спал с ней.

К нему и Лиза на этой почве вернуться пожелала, так он ей отказал всячески. И причина-то понятная. Ежели любовь настоящая, а не показная, то ведь можно и простого человека заметить, без всяких почётных грамот.

Люди сказывают, что после того случая многие жёны и подруги разных московских начальников себе лисьи шубы купили. Ну и что с того? Совпаденье получилось, потому что дело к зиме шло.

За своё старание и пользу государству принесённую Валериан с премии-то за молодёжную находчивость, в смысле сокровищ, приобрел себе добрый такой перочинный ножичек. Не ведаю, но допускаю, что он в музее нашем под стеклом лежит или даже, где-нибудь, в Москве-матушке.

Но, может, и не так всё, и какой-нибудь иностранный господин, из командировочных, небось, им запросто свиное сало режет. Ножик-то надёжный, советского производства. С ним можно не только в кино сниматься, у его лезвия сталь добрая и точится славно.

Гордая Инга

Много разных историй, легенд и сказок слышал о Комсомольске-на-Амуре. Но разве обо всём поведаешь? Есть ведь и такие, какие пока ещё рассказывать не очень желательно. Да и ни одна жизнь для этого понадобится, да и не только моя. Одним словом, обо всём не сообщишь. Тут и время надо иметь свободное, да и настроение. А когда оно появится? Не ведаю.

Но бог даст, найдутся добрые молодцы, острые на язык-то и перо, и что-то особенное скажут про минувшее наше. Но пока молчат, видать, час такой не настал для откровения полного. Тем летописцам, что в бронзовые и каменные памятники превратились, гораздо проще. Стоят они себе на площадях больших и малых по ночам семечки щёлкают и над нами посмеиваются. А ведь есть над чем. Чего уж там.

Ну, да ладно. Кому гордым ходить пристало, пусть себе ходит. Мы же промолчим и послушаем, что другие скажут. Правда, кто много болтает, тому чаще всего и сказать-то нечего, да и не может он говорить-то. А хочется даже речь большую произнести с какой-то пламенной гордостью не за страну, не за людей, а за себя такового вот, необычного.

Вот тут-то к месту будет сказку о гордыне человеческой вам и поведать. Таковой грех среди других человечьих преступлений перед Господом и людьми не на последнем месте стоит. Благо, если когда-нибудь и кто-то излечится от этой болезни. Себе и всем во благо. Но, чаще то бывает, что иной гражданин таким вот гордым индюком перед Всевышним и является. Сраму и позору не избежит он в иных мирах. Не получится. Такие люди – просто курам на смех.

Жила – была в начале тридцатых годов в Комсомольске, что на реке Амур, продавщица кооперативного магазина продуктовых и продовольственных товаров. Смазливая такая, молода женщина, на мордашку ничего себе, и она про свою красоту и обаятельность хорошо ведала. Потому и гордая очень была. Инга её имя.

Прибыла она сюда не с самой большой компанией работящих девчат, что хетагуровками назывались и были доставлены на берега Амура на пароходе «Косарев». Она появилась здесь ещё раньше, на другом пароходе, «Профинтерне», с женской командой кооперативных работников.

Ни с кем из молодых парней не только дружить, но и знаться не желала. Видать, за людей многих из них не считала. Даже и не здоровалась с ними. С начальниками, правда, большими в улыбчивое состояние входила, и то, время от времени. А надо бы сказать, что парни-то по ней сохли. Всех отшивала. Принца или кого-то подобного, видать, ей надо было встретить. Не ведаю точно.

Но вот замуж пойти хотела только за видного человека. Это, конечно, её дело частное, чего на свою жизнь планировать. Беда-то не в том заключалась, что много про себя небывалого возомнила, а совсем в другом. В том именно, что на всех-то свысока смотрела, даже на подруг свих. Я, мол, особенная, а вы – нетушки.

Одним словом, корчила из себя академика какого-то, ну, понятно, не нормального, а из ума выжившего. Чего уж там правду скрывать. От гордыни своей и заносчивости, если по-учёному рассуждать, она и сама страдания получала. Никто с ней тоже ведь потом знаться не хотел. Каков привет – таков и ответ. Частенько по вечерам приходила она на берег Амуру и слёзы роняла украдкой.

Вот однажды сидела она на камушке у реки и вздыхала, думала про жизнь свою непутёвую. Уже ведь и по-настоящему мечтала о том, как нрав-то свой переменить в лучшую сторону. В мыслях оно всё гладко рисовалось. Придумать то всякую фантастику можно. А в жизни – оно сложнее. Правильно ведь говорят, что дурак думкою богатеет. Так оно и есть. Правда, мечтать, конечно, надо.

Но совсем-то не стоит уплывать в полную неправду. Да и глупую ложь с мудрой сказкой не следует путать. Они друг дружку не понимают.

Сидела она, значит, так однажды у реки и вдруг видит, что подлетел прямо к ней большой такой орёл-рыболов и сказал на нормальном и, частично, понятном русском языке:

– Там далеко, красна девица, потаенное место есть! По тайге надо идти пять вёрст на север, до самой далёкой деляны. Потом пройдёшь немного по большой тропе нанайских охотников. Там под большим дубом косточки лежат во мхах древних. Так знай же, что они для тебя. Если найдёшь их, то характером переменишься и от гордыни освободишься.

Произнёс орёл эту речь замысловатую и улетел. А она от гордости своей ничегошеньки у него и не переспросила толком, не поблагодарила и даже «до свидания» не произнесла.

Однако слова птицы большой ей в голову запали. Дождалась она того момента, когда ей отгул дадут за ударную работу, и пошла по раннему утру в сторону самой дальней северной деляны. Как раз там трудовая молодёжь строевой лес заготавливала.

Не очень скоро, но нашла она это место и косточки человеческие, на самом деле, мхами почти спрятанные. И стало ей почему-то жаль того погибшего человека неизвестного, да и себя тоже. Заплакала она горько, и полились почти что ручьём её слёзы на травы таёжные и косточки выбеленные окропили. И тут чудеса произошли небывалые.

Ожили кости-то, и не просто ожили, а возродился из них человек. Не сказать, что бы перед ней красавец предстал, но ничего парень. Такой высокий, чернобровый, небритый правда. И сказал он:

– Ты не бойся меня, Инга. Долго я тебя ожидал здесь…

Раскраснелось, запылала её лицо от гордости наплывшей. Хотела она возразить ему и пристыдить незнакомца даже. Но не смогла. Ведь и вправду почувствовала, что любит она этого парнягу.

Да и не только его обожает, а весь мир, всех людей, тайгу вокруг, небо над головой… Всё стало для неё новым, необычным, и гордыни, как не бывало. Любовь с первого взгляда всё излечила.

– Согласна я, – ответила она, – с тобой хоть на самый край света идти. Люб ты стал мне, и ничего не хочу более знать и ведать.

Он, понятно дело, обнял её, приласкал, как мог, и совсем на мертвеца не стал походить. Что ж, ведь и такое случатся, причём, не только в сказках и легендах разных.

Поведал парень, что зовут его Володя, что он из белогвардейцев, поручик…

Понятно любому, что на стройку им идти заказано было. Белогвардейца, тем более, из мёртвых воскресшего ни за какие коврижки красные начальники не пощадили бы. Хотя, может, и вошли бы в положение. Но Инга и Владимир судьбу пытать не стали и отправились ещё дальше, на север, к селениям староверов. Там никто документов у них спрашивать не станет и происхождением молодой пары интересоваться.

Так вот, всю жизнь они вместе прожили. Он со временем себе и паспорт сделал на фамилию то ли Иванова, то ли Петрова. А ведь на самом-то деле, родом он почти что из принцев и происходил. Князь, вроде как, Орленский. Но тут я могу ошибиться, может, и граф, и совсем с иной фамилией. Может Юсупов или Хвостов. Но какая разница, если люди счастливы.

Поборола любовь-то Инги гордыню в себе самой. Добрее её-то потом по всей реке Амгуни никто не встречался, и все семеро их детишек людьми настоящими стали, образование получили, никого и никогда не обижали… и даже не расстреливали. Одним словом, в папку с мамкой пошли. Долго Инга и Владимир вместе жили и счастливо, пока, понятно дело, Господь их не прибрал, к себе ни призвал.

А на стройке, когда Инга исчезла-то, некоторые, из несознательной молодёжи, слух пустили, что превратилась молодая и горделивая женщина в чайку белокрылую. Они утверждали: потому так произошло, что знаться она ни с кем не желала. Вот, как раз, это и есть самая настоящая ложь. Языками-то чесать проще, нежели, к примеру, дрова пилить или там другое, какое-нибудь дело делать.

Волшебные ступени

Может быть, кто познакомится с этой историей, тот не поверит, что случай здесь описан самый достоверный. Пусть будет, как будет. Можете не верить, пожалуйста. Обиды ни на кого не держу за недове