Читать онлайн Неприкаянные вещи бесплатно

Часть 1

Иногда слышишь, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И вроде бы логично, что в мире ничего хорошего не даётся даром, но потом раз – и кому-то буквально на твоих глазах прямо в руки падают счастье и богатство. Кому-то, но никогда не тебе.

Взять хоть наследство – каждый мечтает получить состояние от богатого дядюшки, но видеть это доводится только в книгах и новостях. Но вот стоит умереть кому-то из твоих близких, и тебе перепадут только слёзы, морока с бумагами и траты на похороны.

А иногда и вовсе неясно, к худу чьё-то наследство или к добру – ни дать ни взять настоящий кот в мешке. Впрочем, надежда умирает последней. Особенно – когда кроме надежды ничего больше не остаётся.

Артём Смирнов откинулся на спинку облезлого дивана, закрыл глаза и протяжно выдохнул. Напротив него на обшарпанном столике лежала стопка строго отпечатанных документов, а поверх – убористое рукописное письмо. Бумага была белой, мелованной, хрустящей – не в пример пожелтевшим от времени обоям вокруг. Возможно, кипа листов была самым чистым предметом в дряхлой и тесной однушке.

За последний час парень перечитал бумаги вдоль и поперёк, и строгие буквы будто отпечатались на изнанке его век. Безответные вопросы и канцелярские термины смешались в его голове в сумбурную кашу. Сколько бы он ни думал, понятнее ситуация не становилась.

Всё началось, когда утром в дверь внезапно позвонил курьер. В руках у него было увесистое заказное письмо – официальное, с фамилией, именем, отчеством. К тому же – по адресу съёмки, куда Тёма въехал два месяца назад, никому об этом не говорил и нигде не афишировал. Тогда он пусть и удивился, но сразу смекнул – для лохотрона или спам-рассылки было слишком много мороки. Кто-то явно постарался и потратился, чтобы письмо его нашло.

Ставить подпись было боязно, показывать паспорт – ещё страшнее. Но в итоге курьер молча ушёл с его автографом, а Артём заперся у себя, взял ножницы и осторожно вскрыл плотный непрозрачный конверт.

Бумаги Смирнову выслал местечковый подмосковный нотариус. Две недели назад в глубинке под названием Пеплово Поле умер некий Пётр Ильич Вяземский, и из родни у него оставался лишь внучатый племянник. По закону молодому человеку должно было отойти всё имущество старика.

Ни о каких Вяземских Тёма слыхом не слыхивал. Да и не от кого было. Отца он в последний раз видел в три года, а мама умерла ещё до того, как парень бросил институт.

А ещё он был уверен, что обычно вопросы наследства решаются по-другому. Когда Артём похоронил маму, на него свалилась целая гора бумажной волокиты, и пришлось ждать целых полгода, чтобы ему отошли копейки с её счетов. И заявление пришлось подавать самому – искать его никто не собирался.

– Странное дело…

В конце письма прилагался личный номер нотариуса. Смирнов достал телефон и проверил баланс. Картина не воодушевляла. Минус сто на счету, на карте – последние две триста. На сорок тысяч меньше, чем накопившийся долг за квартплату. На той неделе его опять уволили, искать новую работу времени не оставалось.

Помимо звонка наудачу сотовая связь сейчас ему была ни к чему. Стоило ли тратить сотню ради невесть какой авантюры? Это же, как-никак, два дошика. Или четверть ночи в хостеле.

Парень вздохнул и закрыл глаза ладонью. Как так вышло, что он до такого докатился?

“Баланс пополнен”, всплыла эсэмэска. Артём набрал номер. Пошли гудки.

– Давыдов слушает, – голос в трубке был сухим, низким и усталым. Человек на другом конце линии будто не любил свою работу, но, тем не менее, преданно продолжал её исполнять.

– Здравствуйте, – Тёма стушевался, но одёрнул себя. – Вы тут мне конверт прислали, и…

– А, Артём, – нотариус перебил его как нечто само собой разумеющееся. – Рад, что позвонили. Мне тут как раз написали, что посылка вас нашла. Курьер не задавал вопросов?

– Не понял?

– Ну, ничего особого не спрашивал?

– Да ничего. Глянул паспорт, отдал посылку, уехал.

– Ну и славно, – голос Давыдова едва заметно смягчился. – Мне на вас друг Петра Ильича указал.

– Друг?

– Душеприказчик. Пётр Ильич назначил его исполнителем завещания. Он-то мне ваш адрес и дал.

Тёма сглотнул и машинально огляделся. Осенью темнело рано, во дворе пятиэтажки недобро шелестели деревья. Откуда о нём могли знать? Всех друзей он давно растерял, а бывшие девушки забывали его, как страшный сон. За последние пару лет он не мог вспомнить никого, кто знал бы его по имени. И всё же за ним следили. Без его, разумеется, ведома.

– А… Слушайте, я, конечно, не знаток, но…

– Но?

– Нотариусы ведь обычно… так дела не делают?

Из трубки раздался первый явственный проблеск эмоций – мягкий смешок.

– Да, вы правы. Но смотря где. В большом городе, ясное дело, инстанций вагон, родственников прорва… Всё затягивается, нервы треплет. Но мы проследили – других наследников у Петра Ильича не объявится. Дело закроем досрочно, всё отойдёт вам. Дом с землёй, накопления, имущество… А знаете, чего мы с вами из пустого в порожнее. Приезжайте сами, посмотрите.

– Далеко? – вопрос сорвался машинально. Поток мыслей жужжал в голове будто рой взбудораженных пчёл.

– Нет, не слишком. Павелецкое направление, станция “Пеплово Поле”. Это перед Каширой, от Москвы пара часов. Сегодня, правда, ехать уже поздновато. Вы завтра, пораньше выдвигайтесь. Я вас на перроне встречу, только за полчаса до прибытия наберите.

– Угу, – про себя кивнул Смирнов, – до завтра.

– Всего доброго, – ответ Давыдова ощущался дежурным. Трубку он повесил незамедлительно, не пропустив ни такта.

Артём поставил будильник, заварил чай, залип в ленту и не заметил, как заснул тревожным, беспокойным сном. Во сне его вздёрнули на тонких ниточках, будто марионетку, и за власть над каждой его рукой и ногой боролись безликие, озлобленные кукловоды. Каждый из них тянул струны на себя, и распятое тело их игрушки беспомощно моталось из стороны в сторону. Парень только и мог, что смотреть на множество белых фарфоровых гримас. Смирнов проснулся за пять минут до будильника, когда один из кукловодов выхватил пистолет и выстрелил ему в лоб.

Жизнь приучила Тёму следить, чтобы все его пожитки помещались в рюкзак. Дома он не задерживался – продрал глаза и выехал спозаранку, под мутным серым небом и промозглой осенней моросью. Электричка отбыла в час пик, но за два часа пути поезд неуловимо обезлюдел. Только сбросив Давыдову пустой звонок, Смирнов заметил, что помимо него в вагоне не осталось ни души. На “Пепловом Поле” он сошёл один.

Поезд не задержался и на две минуты. Когда состав с грохотом скрылся за горизонтом, Артём огляделся – на голом чёрном перроне не было ни кассы, ни даже скамейки. С обеих сторон над станцией возвышалась лесополоса – верхушки деревьев затмевали тяжёлое серое небо. Парень напряг глаза и разглядел между стволов тенистую просеку. Из неё, как покрытый язвами язык, к перрону тянулось полотно старого, в выбоинах, асфальта.

Сквозь шелест листвы донёсся шум мотора. Из-за деревьев чёрной тенью выплыл тонированный “форд”, неспешно развернулся и остановился возле спуска со станции. Из машины неторопливо вышел плечистый седой мужчина в чёрной ветровке, окинул молодого человека взглядом и жестом подозвал его ближе.

Тёма спустился вниз и, выйдя на асфальт, присмотрелся к лицу незнакомца. Про того сложно было сказать что-то конкретное. Он либо плохо сохранился для сорока, либо хорошо – для шестидесяти.

– Здравствуйте, это с вами мы созванивались?

Мужчина мягко улыбнулся и протянул открытую ладонь. Парень потянулся было пожать её…

– Паспорт.

– Что?

– Паспорт доставай. Только медленно, не копошись.

В голосе незнакомца не было угрозы, но Смирнов только тогда увидел, какие холодные и серые у него были глаза.

Сняв рюкзак, он открыл боковой карман, осторожно достал пожёванную тёмно-красную книжечку и… едва заметил, как та размытым пятном пропала у него из руки.

Парень успел лишь пару раз хлопнуть глазами, когда мужчина уже развернул паспорт на второй странице и пристально смотрел то на него, то на ошеломлённое лицо собеседника.

– Угу, угу. Смирнов Артём Валерьевич, русский, Москва, пол – “эм”, девяносто восьмого года… На свет повернись? Руки бы фотографу, конечно, оторвать…

В конец обалдев, Тёма не заметил, как у него чуть отвисла челюсть.

Сухое лицо незнакомца наконец-то расплылось в улыбке.

– Да ладно, извини. Шучу я, – мужик хлопнул парня по плечу и всучил тому паспорт, – осторожность не повредит. Давыдов, – тут он уже сам приветственно протянул молодому человеку ладонь.

– Очприятно… – тонкая щуплая рука беспомощно утонула в широкой лапище.

– Вперёд прыгай, – нотариус достал ключи и направился к “форду”, – ехать нам где-то полчаса.

В салоне машины было сухо и пахло кедром. Хозяин явно о ней заботился и не скупился на уют. На сиденьях были чëрные кожаные чехлы, а с зеркала заднего вида свисали два игральных кубика – резных хвойных, а не плюшевых дешëвки.

Одним из лучших решений Артёма в своë время было сдать на права. После смерти мамы он полгода мучительно и неблагодарно таксовал. Своих колëс у парня не было, поэтому машины ему предоставлял таксопарк. В этих корытах он на всю жизнь нанюхался вонючих ширпотребных ëлочек и насмотрелся на дешëвые фигурки на “торпедах”. У Давыдова всë было иначе – стильно, по минимуму и со вкусом.

– Пристегнись давай, – бросил водитель. Раздался послушный щелчок пряжки ремня. Но, стоило машине тронуться, предосторожность сразу показалась излишней.

Рассекая по просёлочной дороге под сенью деревьев, “Форд” выжимал добрые шестьдесят, но при этом ехал гладко и размеренно, точно кораблик по озеру. Ювелирными мановениями руля нотариус неуловимо избегал ухабы и изящно, как фигурист, входил в повороты. Тёме на секунду представилось, как Давыдов в эпоху застоя возит на чёрной волге какого-то партийного деятеля. Ну или, может, он просто был привычен держать всё под контролем.

Через несколько минут пути свод из зелёных ветвей уступил место пасмурному небу. С захолустной дороги они выехали на шоссе, и перед глазами парня раскинулось необъятное, до самого горизонта, поле гуляющего на ветру ковыля.

– Так вот почему станцию так назвали? – скорее про себя задался вопросом Артём. Давыдов тем не менее услышал и тут же отреагировал.

– Почти. Здесь раньше, ещё при царе, пшеницу сажали. Много наделов крестьянских было, да все головня поела. Слышал про болезнь такую? Колосья чернеют и будто сгорают дотла. И споры у неё ещё – хрен изживёшь. Урожай, ясное дело, коту под хвост, голода страшные были. Землю в итоге забросили, прозвали “Пеплово поле”, чтоб приезжие земледелы здесь носу не казали. Ну, сработало, что и говорить. Название вспомнили, когда землю под дачников размежевали. Поезда ходить начали и автобусы. Кстати об этом…

Сбавив ход, Давыдов одной рукой указал в сторону, а сам начал поворачивать налево. У обочины шоссе Артём увидел автобусную станцию – одинокий скелет из жёлтых труб и гофрированной стали.

– Здесь автобусы до Каширы ходят, – водитель начал углубляться в поле по узкому двухполосному съезду, – где-то раз в час, может, два, ручаться не берусь. При желании можно и до жэ-дэ-путей дойти, если готов семь километров пешком отмахать. Ну, и из города до твоего дома такси можно вызвать. Но главное, гугли номера частников. Яндекс не возит, проверяли. Влетит рублей в пятьсот, но мало ли.

Смирнов упустил, когда дом успел стать “его”, но внимательно слушал и не перебивал. Тем временем бурьян, мерно покачиваясь, окружил “форд” со всех сторон. Единственными признаками цивилизации были асфальтированная дорога и редкие бетонные столбы электропередач. Поверх ворсистых колосков виднелась макушка ржавой водонапорной башни, а где-то за ней – роща из хилых деревьев. Откуда-то из зарослей, заслышав рокот машины, с гулким граем взлетела стая ворон.

– А где, э-э-э… всë? – Тёма недоуменно оглядывался. – Разве тут не дачный посëлок?

– Только на бумаге, – одними словами отмахнулся Давыдов, – земля давно распродана и размежëвана. Но строиться тут не спешат, а расстояние между участками – считай, хутор. Зуб даю, тут можно полгода прожить и никого из соседей в глаза не увидеть. О, смотри-ка. Приехали.

Наконец густой ковыль расступился. Сперва парень разглядел антенну и флюгер на двускатной крыше, затем – треугольное чердачное окошко, и наконец его взгляду предстал одноэтажный деревенский дом.

Уже издали было видно, что тот был выкрашен в синий, а участок – обнесён деревянным забором. Артём было думал, что Давыдов подъедет поближе, но вместо этого нотариус осторожно затормозил и остановился метрах в двадцати от калитки.

– Так, значит… – кряхтя, мужчина потянулся на заднее сиденье и достал оттуда чёрный кожаный портфель. – Слушай внимательно. Всё, что внутри – твоё. Опись никто не проводил, сам разберёшься. Тела там, насколько я знаю, нет.

– В смысле – насколько знаете…

– Не перебивай, – нотариус не слишком повысил голос, но осадил Тёму настолько резко, что тот оторопел и замолчал. – Внутри две спальни, кухня, есть свет, вода из своей скважины. Осмотрись, захочешь – обживайся. – быстро прожужжала молния, и узловатые пальцы Давыдова выудили из кармана портфеля связку ключей. – Не захочешь – вызывай такси до станции. Налички ж не держишь?

– Нет.

– Так и знал.

Мужчина со звоном положил ключи на приборную панель, достал из кармана зажим с пухлой стопкой банкнот и отслюнявил две хрустящие красные купюры.

– Считай, аванс, – Артём принял десять тысяч с ошалелыми глазами. – А то они только налом берут. У Петра Ильича на счетах были кое-какие средства, мы как раз начали их размораживать. Дальше – больше.

– Ладно, но… – Смирнов с трудом связывал слова в предложения, но всё же решил вклиниться, – вы-то со мной сейчас не пойдёте?

– Я? Нет, никак, – развёл руками Давыдов, – меня клиенты ждут. Да и не любит меня этот дом. Связь есть?

Тёма кинул беглый взгляд на экран мобильного – индикатор показывал две палочки.

– Вроде.

– Чуть что – звони мне. Номер тот же. Сброшу – значит, занят. Перезвоню как только, так сразу.

– А может, вы меня…

– Назад на вокзал? – нотариус резко помрачнел и посмотрел исподлобья, – Я тебе сейчас десятку отстегнул, чтобы ты назад в свою халупу вернулся? Мне, знаешь ли, с этим домом тоже мороки уйма предстоит. Чего тебе в столице-то ловить.

– Ладно, ладно… – Артём опешил. Раз уж он подписался на эту авантюру, стоило довести дело до ума. Да и время старших надо уважать… Сейчас, впрочем, он был слишком растерян, чтобы возражать. Но что-то всё же выдавил из себя.

– А… бумаги там всякие? – и ежу было ясно, что дело мутное и неформальное, но должен же был Давыдов создать хоть видимость легальности.

– А, да я всё за тебя подпишу. Не парься, у меня твоё факсимиле есть.

– В смысле? – голос парня дрогнул настолько, что больше всех удивился он сам.

– Копия подписи. С твоего прошлого трудового договора снял, – пожал плечами нотариус, будто подделка документов была для него обычным делом. – Если покопаться, половина твоих бумаг чуть ли не в свободном доступе лежит.

Смирнов промолчал, язык прилип к нёбу. Сейчас он изо всех сил старался удержать разум в узде и не думать о том, какие ещё бумаги Давыдов мог подписать его именем.

– Да не дрейфь, – увидев, что у Артёма от лица отлила кровь, мужчина усмехнулся не то панибратски, не то издевательски. – Кредитов не наберу. Я, считай, тебе только жизнь облегчу. Мне за эту мороку и так заплатили достаточно. Ладно, выходи давай. На связи.

Стоя на обочине, Артём проводил “форд” потерянным взглядом, а затем медленно повернулся к участку. Теперь ему наконец удалось рассмотреть дом как следует, и тот, казалось, всмотрелся в него в ответ.

Небесно-голубые деревянные стены, шиферная крыша, резные белые ставни – со стороны этот приземистый дощатый короб казался одним из сельских, “старушечьих” домов. Тех самых пережитков советских лет, что дряхлеют, облезают и уродуют улицы деревень как гнилые зубы. Однако жилище Петра Ильича выглядело ухоженным, свежевыкрашенным, прибранным. Тёме не верилось, что старик до самой смерти следил за хозяйством в одиночку. Здесь явно часто шли дожди – свинцовое небо над головой тому свидетель. И всё же казалось, будто за последние полвека на крашеные стены не упало ни капли, а со ставен не отслоилось ни единого лепестка побелки. Дом будто погрузили в криосон или замариновали в формалине – так, замороженный вне времени, он и ждал чьего-то приезда.

Калитка открылась по-кошачьи бесшумно. Стоило Артёму ступить за забор, и что-то изменилось. Не то воздух за чертой участка был неуловимо плотнее, не то вдруг резко похолодало на градус, не то кончики пальцев парня зарябили неизъяснимым теплом. Бурьян за спиной стал будто в расфокусе, а контур дома – чётче, осязаемее.

В глаза запоздало бросилась исключительная пустота участка. Дом нельзя было назвать маленьким, но он таким казался. На десятки метров вокруг него простиралась лишь голая земля без единой травинки. Ни грядок, ни теплиц, ни самого захудалого сарая. Зачем было брать надел в несколько соток и никуда его не приспособить? Может, старик строил планы, но претворить их в жизнь не успел?

Тёма прекрасно помнил, каково это – бесконечно откладывать вещи на потом, да так и умереть. В последние годы у мамы испортилось зрение, и она всё грезила лазерной коррекцией – но руки так и не дошли, ведь семье едва удавалось сводить концы с концами. А потом ей поставили диагноз, и сразу стало совсем не до этого. Ну, может, и к лучшему, что не потратилась, думал Артём. Похоронили её всё равно без очков.

В конце вытоптанной лысой прогалины виднелось крытое крыльцо. Опять классика сельской архитектуры – невысокая лестница, дощатый настил, перила, навесной козырёк. Ступени закряхтели – парень поднялся к резной деревянной двери. Такая же ярко-синяя, она не выглядела серьёзной защитой от воров, но Смирнов уже свыкся, что безопасность участка волновала Петра Ильича не в первую очередь и, видимо, не в десятую.

Единственным признаком новизны был врезанный в дверь стальной замок. Тёма перебрал ключи на связке: с виду к скважине мог подойти только один. Механизм был хорошо смазан. Пара оборотов – и дверь подалась на себя. Пахнуло землистым нафталином и старой сухой бумагой. Перед Артёмом открылась окутанная полутьмой прихожая.

Рассеянного уличного света было мало, чтобы как следует рассмотреть комнату, но с порога виднелись бликующая лампа на потолке, две подсобные двери – слева и справа, и ещё одна, главная, напротив парадного входа. Слева от последней стоял приземистый комод, а над ним…

Скрип. Скрип. Скрип. Скрип.

Тёма прищурился, оглянулся. На уровне его глаз мерно, как маятник, качалось что-то круглое и мертвенно-бледное, похожее на диск полной луны. Стоило ему приглядеться, как бледное пятно застыло как по команде. И посмотрело прямо на него.

Белые глаза-плошки с чёрными зрачками пронзили его немигающим взглядом.

Артём отшатнулся назад, к спасительному свету улицы, и быстро нащупал в кармане телефон.

Скрип. Скрип. Скрип. Скрип.

Лицо опять пришло в движение. Белая гримаса будто дразнила его.

Путаясь в пальцах, парень включил фонарик. Яркий свет разогнал тени и очертил новые контуры.

Кукла. Советская неваляшка из двух пластмассовых шариков. Искусственное, карикатурное лицо придурковато улыбалось. Кто-то грубыми мазками выкрасил игрушку в чёрный, как монахиню. Нетронутым остался только круг лица с рваными краями. Из-за этого в полумраке тело игрушки было не разглядеть, а вот глазастая морда, наоборот, казалась куда бледнее и чётче.

Тёма как следует присмотрелся – и неваляшка опять замерла. Лицо было явно фальшивым, похожим на маску, а вот глаза в полумраке будто дрожали, расплывались, сверлили чёрными точками зрачков. Срочно надо было включить свет. Взгляд сполз с куклы на стену, и…

Скрип. Скрип.

Метнулся обратно – та застыла, будто дразня. Создалось впечатление, что она выдерживает момент, чтобы броситься вперёд и невесть как сожрать незваного гостя.

Рука судорожно метнулась ощупывать стену. Выключатель нашёлся за несколько секунд, но и этого хватило, чтобы на загривке у Смирнова высыпали мурашки. Комната залилась ярко-жёлтым, лампа осветила салатовые обои, паркет “ёлочкой”, белый шпаклёванный потолок.

Кукла не сдвинулась с места. Сразу стало комфортнее.

Найдя в себе мужество разглядывать неваляшку на свету, Тёма робко поставил пару опытов. Та замирала, только если пялиться на неё пристально и в оба глаза. В остальное же время, если смотреть на неё периферически или не смотреть вообще, кукла приходила в неспешное, равномерное движение.

Как выяснилось, игрушка стояла на навесной полке над комодом – взгляд гостя не мог её пропустить. Рядом с ней, порознь, как музейные экспонаты, были расставлены странные и, казалось бы, бесполезные вещи: пустая фоторамка с чёрной ленточкой в углу и гранёный стакан с мутной водой.

Смирнов подошёл поближе и осторожно взял неваляшку в руки. Не считая утяжелителя, кукла казалась полой и удивительно лёгкой. Не сквозняком же её так качало, в конце концов.

Фоторамка, в свою очередь, казалась обычной, пусть чёрная лента и наводила на мрачные мысли. Парень заглянул в стакан и тут же поморщился: в мутной жиже плавала старческая вставная челюсть. Брезгливо отведя взгляд, Артём заметил, что перед каждым предметом лежали маленькие рукописные бирки. На пожелтевшем картоне были выведены номера.

“Триста двадцать пять.” “Четыреста пятьдесят один.” “Ноль-сорок шесть”.

Как минимум, подумал Смирнов, это вряд ли были цены. Может, дед был скопидомом, как гоголевский Плюшкин? А посредством бирок, видимо, вёл хламу учёт.

В любом случае с уверенностью отвечать на этот вопрос пока было рано. Краем глаза следя за вновь начавшей поскрипывать неваляшкой, Тёма потянул дверь, ведущую вглубь дома.

Прихожая выходила на довольно просторную кухню, также явно служившую столовой. Памятуя о прошлом опыте, парень не стал ждать новых сюрпризов – сразу потянулся к стене в поисках выключателя. Но перед тем, как он щёлкнул кнопкой, что-то бросилось ему в глаза.

То тут, то там из мелких зазоров в паркете выбивались тонкие ниточки света. Это могло значить только одно – где-то в доме есть спуск в подвал, и всё это время внизу горела лампочка. Стоило взять на заметку и поискать люк, но сперва – осмотреться и пока об этом не думать. Равно как и о том, сколько стараниями этой лампы придётся платить за свет. Артём хмыкнул.

Щелчок выключателя – и на потолке ожила люстра с оранжевым тканевым абажуром. Теперь можно было ясно рассмотреть лимонные крашеные стены, ворсистый бордовый ковёр, застеленный клеёнкой обеденный стол. По левую руку были обшарпанный, но чистый кухонный гарнитур с плитой и мойкой, пузатый холодильник “Орск”. Напротив входа же покоился внушительный отопительный котёл, а справа от него – гостеприимная дверь с окошком и стеклянной ручкой.

Приемлемо, подумал Тёма. На задрипанных съёмках он повидал много кошмарных кухонь. Тут хотя бы не пахло ни тухлятиной, ни прогорклым жиром, ни… парень одёрнул себя. Ни мертвечиной. Что там сказал Давыдов? “Тела там, насколько я знаю, нет.” Шутка шуткой, но холодильник открывать он повременит.

Смирнов шагнул вперёд и сразу вздрогнул. Из-под половиц раздался резкий и суматошный шорох – никак у деда мыши развелись? Нет, звук был слишком громким. Что-то размером с…

Тишину разорвал пронзительный вой.

С кошку.

Артём всполошился и начал судорожно оглядываться. Неужто перед смертью дед запер в погребе кота? Сразу вспомнился рассказ Эдгара По, где безумец замуровал питомца вместе с трупом жены. Чудо, что зверюга ещё не околела от голода. Бедолагу надо было срочно вызволять.

Люк обнаружился в дальнем углу, неприметно врезанный в пол за столом. Тёма поддел пальцами ручку и с силой потянул на себя. Дверца открылась, из подвала пахнуло удивительно сухим воздухом, пылью, старостью… И тут мимо его лица просвистела чёрная тень.

Парень едва успел пригнуться, когда, вихрем взвившись по лестнице и совершив виртуозный кульбит, в центре кухни приземлился здоровый чёрный кот.

Зверь начал вальяжно вылизываться. На жертву голодоморов котяра решительно не походил. Его чёрная шерсть лоснилась на свету, а пушистый хвост стоял гордой трубой.

Закончив прихорашиваться, он деловито обошёл свои владения по кругу, затем уселся перед ошалевшим Артёмом и пристально посмотрел ему в глаза. Обрамлённые зеленью продолговатые зрачки кота, казалось, искрились не по-звериному острым умом.

Убедившись, что всё внимание человека приковано к нему, кот встал, развернулся и целеустремлённо побежал к открытому люку в подвал. Смирнов подорвался следом, лишь когда чёрный кончик хвоста скрылся в темноте подобно наживке или поплавку.

Приставная лестница вела глубже, чем можно было ожидать, да и потолок в погребе был удивительно высокий – метра два-два с половиной. Вымощенный бетонными плитами коридор не освещался, но буквой Г уходил налево, и оттуда, из-за угла, лился яркий воспалённый свет.

Его-то проблески Тёма и видел в темноте. Кот как ни в чём не бывало сидел на границе между светом и тьмой, мерно виляя хвостом. Парень не заставил четвероногого проводника ждать, завернул за угол и… обомлел.

Вереница из лампочек Ильича освещала бесконечные ряды деревянных стеллажей, но вместо банок с соленьями на их полках были выставлены абсолютно разные, хаотичные экспонаты. Дореволюционная домашняя утварь лежала рядом с поломанными безделицами советских лет, пыльные книги и фотоальбомы – с реликвиями военного времени, медали и ордена – с пластиковыми дешёвками прямиком из девяностых.

Потолок подвала был укреплён системой балок и свай. Из-за стеллажей Смирнов не видел дальних стен – погреб был удивительно просторным и явно пролегал под всей площадью участка. Потому-то, мелькнула мысль, землю наверху и не застраивали.

Несмотря на стылую осень, воздух здесь был горячий и сухой, будто в сушильной камере, но никаких машин для этого вокруг видно не было. И посреди всего этого огромного хранилища, прямо под одной из ламп, стоял лакированный письменный стол с кожаным креслом, а на нём – перьевая ручка и толстый учётный журнал.

Кот запрыгнул на стол и выжидающе сел, точно сфинкс или статуя. Зелёные огни глаз пронзали Артёма немигающим взглядом, а кончик хвоста, будто приглашая, лёг на обложку книги.

Парень осторожно оглядывался по сторонам, его шаги гулко отдавались в тени подвала. Перед каждым предметом, будь то фарфоровая чашка без ручки или детская пружинка-”радуга”, лежали всё такие же, как и в прихожей, бирки со пометками-цифрами.

Когда Тёма протянул руку к журналу, кот в нетерпении прильнул к лакированному столу. Книга ощущалась удивительно тяжёлой. Смирнов пролистал пару страниц – столбики из трёхзначных чисел, рядом с каждым – неразборчивые пометки… Неужто опись имущества? Пётр Ильич никак знал, что ему недолго осталось, и озаботился. Надо бы разобраться, но не здесь.

Стоило поднять журнал со стола, как из-под его обложки что-то со звоном выскользнуло на пол. В свете лампы блеснул увесистый, явно древний нательный крест.

Артём наклонился вниз – и кот, распрямившись в воздухе, тут же прыгнул через его спину, приземлился на лапы и быстро засеменил обратно к выходу. Едва юркое чёрное пятно скрылось за углом, парень сразу почувствовал, что находиться в подвале одному у него нет ни малейшего желания. Белая россыпь вон в той мутной полулитровой банке подозрительно походила на чьи-то зубы, а потёртый бюст Сталина будто бы неотрывно смотрел на него в оба бронзовых глаза…

Взяв находки в охапку и стараясь не смотреть по сторонам, Тёма спортивным шагом направился к выходу.

Уже наверху плотно закрыв за собой люк – кот ладно, но мало ли что ещё вылезет! – он положил журнал с крестом на кухонный стол и услышал тихое шкрябанье. Кот времени не терял – встал на задние лапы и царапал когтями межкомнатную дверь. Жизнерадостно белая и со стеклянной вставкой в центре, та явно вела в жилую комнату: через окошко Тёма видел диван, пару кресел, две двери и приземистый столик.

Неужто усатый решил устроить ему тур по всему дому? Котяра шмыгнул в щель, едва Смирнов толкнул дверь вперёд.

Беглого взгляда хватало, чтобы понять: за гостиной тщательно следили, но в последние годы почти ей не пользовались. Добротная мебель была расставлена полукругом для удобства беседы, на полках виднелись домино и сложенная шахматная доска, а на лакированном столике лежала стопка бросовых журналов за девяностые и начало нулевых. Артём пробежался взглядом по обложкам и не сдержал улыбки: “Все тайны мира”. “Архивы СМЕРШа”. “Что скрывает КГБ”. “Необъяснимо, но факт”. “Откровения Вольфа Мессинга.” Это отчасти объясняло подвал. Личностью Пётр Ильич явно был увлечённой.

Когда-то он, видимо, принимал здесь гостей, но с годами стал нелюдим, и в просторной комнате отпала нужда – разве что как в проходной между кухней и спальнями. Вдоль правой стены гостиной виднелись два проёма, вместо дверей занавешенные трескучей бахромой бамбуковых штор – там, верно, были спальни.

Между проходами возвышался грозный сервант из чёрного дерева. За стеклом красовались несколько хрустальных бокалов и гжельский чайный сервиз, а рядом – ещё несколько экспонатов с бирками. Поясная фляжка с кожаной оплёткой, золочёный зажим с пачкой рублёвых купюр и расписной латунный подстаканник.

Тёма вопросительно прищурился. Может, здесь дед держал те ценности, которыми вдобавок пользовался в обиходе? Сложно было сказать.

Не за стеклом, по краям серванта, стояли только три небольшие иконы и приземистый резной графин… Ага.

Этот уже не стоял.

Пока Смирнов разглядывал наследство, кот запрыгнул на полку и деловитым тычком морды спихнул прозрачную бутыль на ворсистый ковёр. Та не разбилась, лишь опрокинулась набок. Плохо притёртая пробка выскользнула, и из горлышка хлынула прозрачная жидкость. Артём быстро среагировал и поднял графин – из него успела вылиться от силы треть.

Водка?.. Тёма принюхался к горлышку и отпрянул от резкого, летучего запаха. Какое там. Чистый спирт.

Парень, обалдевши, перевёл взгляд на кота. Тот жадно и с упоением вылизывал мокрое пятно на ковре.

Нет, всё. “Хватит,” – решил Артём. Только сейчас он понял, насколько устал – от двухчасовой поездки невесть куда, от мутного Давыдова, который больше пудрил мозги, чем помогал; от этого безумного места и от всех его секретов. Надо было перевести дух. Или хотя бы попить. В горле пересохло.

Плюнув и взяв из шкафа подстаканник, Смирнов пошёл на кухню. Металл приятно холодил руку – такие он видел только в детстве, в поезде, когда ездил с мамой на юг. Сперва парень открыл воду – струя была прозрачной и ничем не пахла. Небось и правда своя скважина. Затем Тёма открыл газ на плите и чиркнул спичкой. К счастью, ничего не взорвалось – хотя бы пока. Лишь конфорка зашлась синим пламенем.

На полках нашлись добротного вида эмалированный чайник, чистый гранёный стакан и полупустая коробка “Майского”. Срок годности ещё не вышел – дед купил его где-то за месяц до смерти. Хотя бы сухим продуктам, подумал Артём, в этом доме он был готов доверять.

Вскоре чайник засвистел. Зажурчала вода – и пакетик укоренился в кипятке змеящимися бурыми прожилками.

– Годится, – Смирнов взял подстаканник со стаканом в одну руку, журнал в другую и направился в гостиную к самому удобному на вид креслу. Медного цвета чай дымил струйками пара, а пушистый алкоголик тем временем продолжал вылизывать ковёр на предмет последних капель спирта.

Пока отставив стакан в сторону, парень открыл учётную книгу на первой странице. Его глаза невольно округлились – на внутренней стороне обложки размашистым почерком было оставлено короткое, как телеграмма, послание.

“ВЕЩИ В ЧУЖИЕ РУКИ НЕ ОТДАВАТЬ.

БЕЗ ПРИСМОТРА НЕ ОСТАВЛЯТЬ.

ПЕРВУЮ СОТНЮ НЕ ТРОГАТЬ.

ПРОСТИ, НАСЛЕДНИК.

ТЕПЕРЬ ЭТО ТВОЯ НОША.”

Ноша? Вот эти вещи не трогать? Что он там сжёг… Старик писал в спешке – никак умом тронулся на старости лет. Растерянно бегая взглядом по строкам, Тёма потянулся за чаем и поднёс стакан ко рту.

Хрип.

Свист.

Из лёгких будто силой выдавили весь воздух. Губы и ноздри обожгло кислой едкой вонью, в горле осел маслянистый трупный привкус. Пальцы сжали ручку подстаканника до дрожи, онемевшую кисть руки будто прошибло током.

В глазах помутнело – остекленевшим взглядом Артём бессильно смотрел, как клубы пара скручиваются в тонкие спирали, тянутся к глазам, пытаются просочиться в ноздри и открытый рот. И тут вокруг его запястья сомкнулись холодные серые пальцы. Шею обдало сыростью и холодом. Смирнов окоченел, не в силах повернуться. Из-за его плеча веяло гнилью. Кто-то прерывисто, сипло дышал.

Откуда-то издали, как во сне, раздалось приглушённое шипение кота. Припав к земле, зверь взвизгнул и бросился вперёд. Ледяные пальцы разжали хватку, Тёма судорожно отшвырнул стакан. Тот разлетелся вдребезги, чай расплескался, подстаканник со звоном отлетел в угол. Серая тень растворилась в один миг, как двадцать пятый кадр, но Артём всё же успел повернуться, чтобы увидеть чёрные рытвины глазниц, зияющий провал рта, изорванные лохмотья губ, сгнившую плоть дёсен с огарками зубов.

Парень рухнул на пол в холодном поту, сбивчиво дыша и пытаясь унять дрожь во всём теле. Сквозь горячечное сердцебиение он услышал, как пятно на ковре зашипело и вспенилось, увидел выжженные чёрные прогалины, учуял мерзкий запах палёных волос.

Мысли метались в черепе напуганной птицей. Дед что, чай чем-то траванул для таких галюнов? Или вода в кране с подвохом? Тёма поднял руку и увидел на запястье четыре лиловых пятна. Длинных и тонких, будто сосуды под кожей полопались в форме цепкой синюшной пятерни.

Кот продолжал шипеть куда-то в сторону, но, учуяв вонь, брезгливо выбежал на кухню. Артём с трудом поднялся, проковылял за ним на ватных ногах и трясущимися руками достал телефон.

Давыдов взял на третьем гудке.

– Повезло тебе, перекур у меня.

– Тут, тут… да тут… – зубы парня отбивали чечётку и не давали ему связать пары слов.

– Так, давай со мной. Вдо-о-ох. Вы-ы-ыдох.

Смирнов медленно вдохнул и так же медленно выдохнул. В голове прояснилось. Благо, кухню вонь пока не затронула.

– Лучше?

– Да, спасибо, – Тёма нервно огляделся. Кот начал напористо тереться ему об ноги. Стало легче. – Тут, в общем… Я пришёл, а тут кот какой-то и всякого хлама целый музей…

– Ага, значит, с Бегемотиком ты уже познакомился. Он с Петром Ильичом был, сколько я его помню. И дальше что?

– Чайку решил попить, и тут мертвец привиделся… или не привиделся. В руку мне вцепился, а вместо чая я чуть кислоты не хлебнул.

– Ага, – из трубки донёсся утробный снисходительный смешок, – ну, с боевым крещением тебя.

– Да в смысле?! – Артём чуть не сорвался на крик. И тут ещё что-то смешное было?

– Да в коромысле. Потрогал ты что не надо было. Вещи у Петра Ильича не простые, а неприкаянные. Он на них всю жизнь, можно сказать, положил. Читал вот про фонд Эс-Си-Пи?

– Так это ж крипуха дешёвая.

– Они – да. А жмур, с которым ты поручкался – крипуха?

Парень сглотнул, повисла неловкая пауза. Ему до последнего казалось, что нотариус над ним издевается, но синяки на запястье и ожоги на ковре говорили об обратном.

– То-то же, – мужчина победоносно хмыкнул. – В общем, дело такое. В нужном месте и в нужное время на вещи может остаться отпечаток. Нужное место и время – это когда при ней кто-то отъехал. Кинжал, которым нанесли первый удар Цезарю. Крест, с которым до конца не расставался Распутин. Часы, которые встали, когда разбился Гагарин. Или кабриолет, в котором Кеннеди башку размозжили. Вещь такие моменты впитывает и становится заряженной – неприкаянной. Чудеса начинает творить, полезные и не очень. Как их использовать, сведущие люди давно прочухали – вон, у всяких спецслужб это на поток поставлено. А Пётр Ильич так и вовсе их целую кунсткамеру насобирал. И теперь они все твои.

– Да на кой они мне нуж…

– А тебя не спрашивали, – Давыдов рявкнул в трубку так резко, что и так уже дёрганый Артём чуть не выронил телефон, – это дело семейное, и кроме тебя на пост заступить некому. И будь уверен, едва ты сюда приехал, те, кому надо было, прознали. Так что увяз ты, считай, по самые уши.

– Да вы… – Смирнов лишился дара речи, – вы обманули меня!

– Нет. Недосказал. Но, кстати, слушай, – голос смягчился, – я тебя и порадовать могу. Секунду… Телефон проверь.

Парень оторвал смартфон от уха – на экране всплыло уведомление от банка. На его счёт поступило тридцать пять тысяч рублей.

– Э-э…

– Я ж не шучу, что это работа. А за работу, как известно, платят. Пока ты там чаи гонял, я над счетами Петра Ильича ещё поколдовал. Что тебя там, говоришь, до усрачки напугало?

– Чай…

– Да не чай, дубина. Расходники неприкаянными не становятся. Пил его откуда, мешал, может, чем. В общем, разузнай про эту утварь всё. Откуда взялась, как работает и почему. Справишься – ещё накину. Так, бывай. У меня клиент.

И он повесил трубку. Артём простоял ещё где-то полминуты, отрешённо держа телефон возле уха, пока кот выписывал уже тридцатую восьмёрку вокруг его лодыжек. А потом решительными шагами подошёл к мойке.

Так, рассуждал он, дело было явно не в воде. Стакан-убийцу дед среди домашней посуды тоже вряд ли бы держал. Ну и, что самое главное, в приготовлении чая участвовал только один предмет с биркой. Логика была железная.

Прежде чем действовать, Тёма достал из шкафчика кружку в горошек, наполнил её из-под крана и осушил до дна. Потом повторил. И как следует умыл лицо ледяной водой, щедро забрызгав толстовку и столешницу.

Подстаканник безобидно блестел из того же дальнего угла – казалось бы, красивое ценное изделие, так безалаберно брошенное на пол. Кислота и вонь тоже куда-то улетучились, возможно, вслед за проявлением призрака. Никуда не делись только уродливые проплешины на ковре и паркете – как от крови Чужого в культовом ужастике.

Смирнов взял со столика тканую салфетку и осторожно, будто ловил осу, накинул её на подстаканник, после чего укутал его в свёрток. А затем – подошёл к серванту и посмотрел на осиротевшую бирку.

“Ноль-шестьдесят три”.

“Первую сотню не трогать”, всплыл в голове наказ из журнала. Ага, и часу на работе не прошло – а уже нарушил технику безопасности. Артём вернулся в кресло, открыл журнал и пролистал страницы в поисках нужного номера.

Есть! Напротив крупных цифр была ёмкая подпись:

“Подстаканник латунный наградной, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Выкуплен пятого апреля две тысячи десятого года. Продавец: Голицын Пэ. Вэ.”

Никаких пометок, что искусная поделка травила своих хозяев или про призрака с разъеденным ртом – как ни посмотри, журнал маскировался под обычную учётную книгу антиквара-любителя. Зато рядом был записан мобильный телефон продавца.

Тёма набрал номер, тихо надеясь, что Голицын за столько лет не скопытился.

Его надежда таяла с каждым гудком, но в конце концов трубку подняли.

– Да? – на звонок ответил немолодой мужчина в некой степени подпития.

– Здравствуйте, м-м… господин Голицын? – за такое обращение парень был готов ударить себя ладонью по лицу, но шлепок бы услышали в трубке.

– А кто спрашивает? – Голицын тяжело дышал, и у него заплетался язык. Если за эти годы он ещё не склеил ласты, то был к этому на верном пути.

– Здравствуйте, меня Артём зовут. Послушайте, мой дедушка у вас несколько лет назад купил редкую вещь, я пытаюсь её историю узнать… Подстаканник, помните?

– А-а… И слышать ничего не хочу! – мужик повысил голос и скатился в нечленораздельные звуки. Он явно знал, о чём речь, и это явно задело его за живое. Надо было спасать положение.

– Я вам заплачу! – выпалил Тёма, пока собеседник не бросил трубку.

Пауза.

– Сколько?

– Десять тыщ…

– Пятнадцать.

– По рукам, – ещё вчера за такие деньги Смирнов был готов чуть ли не убивать, но сейчас трата казалась ему оправданной.

– Но не по телефону. Адрес есть где записать?

– Диктуйте.

Голицын жил на задворках Каширы в часе езды от Пеплова Поля. Закончив разговор, Артём загуглил номера каширских таксопарков.

– Машину подадим, – отозвался диспетчер, – пятьсот рублей. Только без сдачи подготовьте. У водителя размена может не быть.

Помимо двух “пятаков” налички у Тёмы не было. В серванте, кажется, лежали какие-то деньги, вспомнил он и подошёл посмотреть на золочёный зажим.

“Ноль-тридцать три”, гласила бирка. Парень раздражённо закусил губу. Может, в серванте Пётр Ильич хранил самые опасные артефакты, чтоб те всегда были на виду? Хотя… Давыдов говорил, что расходники неприкаянными не бывают. В понимании Артёма деньги были самыми что ни на есть расходниками. Может, предостережение касалось только зажима…

Сходив на кухню за полотенцем, Смирнов аккуратно, как заправский сапёр, вытянул из зажима пачку банкнот, после чего, не касаясь металла, вернул изделие на своё место. По загривку пробежал холодок, но парень списал это на нервы. В этом доме была оправданной любая паранойя.

В пачке оказалось несколько купюр суммарно тысяч на восемь, пара из них, к великой Тёминой радости, пятистарублёвые. Ну а что, банкноты как банкноты. Замызганные немного, правда – в какую-то бурую крапинку. Но он видал и похуже.

Вскоре раздался звонок от диспетчера – тот сказал, что машина подъезжает. Убрав свёрток с подстаканником в рюкзак, Артём пошёл на выход. В прихожей всё так же скрипела неваляшка – на неё он даже не посмотрел. Кот уселся в паре шагов от входной двери, провожая парня пристальным взглядом.

– Сторожи, – бросил тот усатому, хмыкнул и запер дверь снаружи.

Что-то было не в порядке. По пути к калитке Смирнов почувствовал на своей спине десяток холодных хищных взглядов. Вороны, которых они с Давыдовым спугнули по пути сюда, теперь выжидающе кружили над домом. Как стервятники, высматривающие падаль, подумал Тёма, вот только, насколько ему было известно, он был ещё жив.

На обочине дороги припарковалась зелёная “гранта”. Парень помахал водителю, вышел за калитку, и… в небесах раздался пронзительный вороний грай.

Птицы, будто движимые единым порывом убивать, чёрными пулями спикировали вниз. Артём сам не заметил, как ноги понесли его к машине. Он запрыгнул на переднее сиденье и захлопнул дверь за собой за секунду до того, как первая из ворон врезалась в стекло и сползла вниз, а остальные, поняв, что жертва вне их досягаемости, вновь набрали высоту.

Пернатые твари уселись на линиях электропередач как зловещие горгульи, будто надеясь, что Смирнову хватит глупости высунуть нос наружу.

– И часто у вас тут такое бывает? – чернявый мужичок за рулём, казалось, выпал в осадок не меньше его пассажира.

– Не знаю, – только и выдавил Тёма, – поехали.

Монотонные пейзажи Каширского района сейчас скорее успокаивали, а вот окраина города навевала тоску.

– Приехали, – водитель остановился у одной из обшарпанных пятиэтажек.

Парень полез в карман за деньгами и вдруг остановился, увидев на левом боку коричневую кляксу размером с мелкую монетку.

“Ворона, чтоль, обделать успела?” – мелькнуло в голове. Но пятно оказалось сухим.

– Спасибо, – Смирнов сунул таксисту пятьсот рублей. Тот кивнул и, едва хлопнула дверь, дал по газам.

“Так, первый подъезд,” – Артём сделал несколько шагов к хрущёвке и тут подскочил так, будто над его ухом взорвалась петарда. За его спиной раздался грохот, лязг и забористые матюки.

Он оглянулся – его недавний шофёр, не проехав и двадцати метров, вписался кому-то в бок на следующем же перекрёстке. Серьёзных пострадавших с виду не было, но водители уже выходили разбираться. Его это, конечно, не касается, подумал Тёма, но такими темпами он начнёт шарахаться от каждого шороха.

Подойдя к домофону, он ввёл сказанный Голицыным код и поднялся на третий этаж, стараясь не дышать, а если и дышать, то ртом. Звонок в шестую квартиру был ожидаемо выжжен сигаретой, но исправно зашёлся пронзительной трелью.

Из-за двери пахнуло перегаром, табаком и нестиранным бельём. За порогом стоял оплывший мужик лет шестидесяти в очках с роговой оправой, с залысинами на седой голове и пожелтевшими от никотина усами.

– Артём? – перед интервью Голицын, похоже, опрокинул для храбрости ещё пару-тройку по пятьдесят.

– Здравствуйте, – Тёма неуверенно протянул хозяину руку.

– Пётр Васильич, – тот ответил. Ладонь мужика была рыхлой и потной. – Проходи, разувайся. Ща тапки какие найду.

Тапки по виду годились молодому человеку в отцы, но пол пугал его ещё больше. Хозяин жестом позвал его на закопчённую кухню, указал на табуретку и сел напротив.

– Ну, показывай, – Голицын облокотился на стол обрюзгшими локтями и закурил.

Парень робко достал свёрток и развернул его на столе. В свете тусклой люстры латунь подстаканника блестела каким-то болезненным, желтушным светом.

– Да, он самый, зараза, – перед Петром Васильевичем будто положили дохлую кошку. – Знал бы ты, сколько крови он из меня высосал…

– Буквально? – Артём сглотнул.

– Ха, травишь, чтоль, – хозяин уже прикончил одну сигарету и сразу потянулся за новой, – да память дурная эта жестянка для семьи была, а сбагрить я её никак не мог. Пока твоему деду она не приглянулась. Деньги доставай.

Смирнов отсчитал пятнадцать тысяч и положил их на край стола. Голицын бесцеремонно пододвинул их к себе пухлой пятернёй, затянулся и заговорил.

– Отец мой, Василий Голицын, героем труда был, полрайона, считай, сам застраивал. Ну его, значит, к награде приставили, премия там, а вместе с ней – подстаканник этот памятный от какого-то мастера именитого. Он до самой смерти в кресле сидел, чай только из него пил. Вроде видный человек был, но мать рассказала – водился за ним грешок. Так-с…

Пётр Васильич крякнул, поднялся к холодильнику, достал из морозилки полупустую бутылку водки, налил себе стопарик и осушил одним махом. Гостю, кстати, не предложил.

– Налево, в общем, отец мой ходил. И баба у него была вообще без царя в голове. Ревнивая до жути. Говорила, мол, бросай жену, ко мне уходи. А он что, дурак – это ж такое пятно и на жизни, и на карьере. В общем, как мать моя забеременела, он образумился и с любовницей с концами порвал. А эта стерва того так не оставила, изводилась, ядом истекала.

Пошла вторая стопка.

– В общем, мне полгода было, как она извиняться пришла. Не знаю, на кой он её на порог впустил, но отравила она его. Из этого самого подстаканника. И с собой следом покончила. У нас же на квартире. Мать как со мной домой вернулась, у неё тогда, наверное, в голове что-то и надломилось. Места себе больше не находила. А похороны тогда делом были накладным, вот мы отцовы пожитки и начали распродавать. Всё, кроме подстаканника этого треклятого. Мать наотрез отказывалась – говорила, пока он в доме, отец с нами рядом. Сама им при этом не пользовалась, держала на видном месте.

Дыхание Голицына стало тяжёлым, будто он едва сдерживал слёзы.

– Как мне двадцать исполнилось, ослабела она совсем не по годам, один я за ней и ухаживал. А однажды с работы возвращаюсь – а она в кресле сидит мёртвая. Челюсть отвисла, будто в болях страшных умирала. И подстаканник этот в руке. До сих пор её лицо мерещится…

Наполнив очередную стопку, Пётр Васильевич неуклюже бухнул бутылку на стол с такой силой, что чуть её не разбил.

– С ней тогда особо не церемонились. Сказали, с горя на себя руки наложила, отравилась. Вот только крысиного яда у нас дома отродясь не водилось. Подстаканник я этот с тех пор видеть не мог. Да и не могу. Покупать его никто не хотел, в округе все историю слышали, а незнакомцам отдавать мне тогда совесть не позволяла. А потом девяностые, жена от болезни умерла, я квартиру в центре на эту халупу разменял… Концы с концами свожу, и приходит твой дед.