Читать онлайн Чудо-оружие. Как американцы искали ядерные секреты Третьего рейха бесплатно

© Мзареулов В.К., 2023

© ООО «Издательство Родина», 2023

Предисловие

Миф о непобедимости нацистов был развеян союзными армиями навсегда, но легенды о германском научном превосходстве все еще имеют хождение. После окончания войны прошло более двух лет[1], но даже и сегодня не только далекие от науки люди, но и многие наши ученые и военные специалисты думают, что мы, включившись в отчаянную гонку с немцами за овладение секретом атомной бомбы, только благодаря чуду, вися буквально на волоске, оказались первыми.

Конечно, мы были втянуты в эту гонку, но, как теперь всем известно, она оказалась довольно односторонней и положение совсем не было таким отчаянным, как считали тогда. Дело в том, что немцы вовсе даже и не приближались к раскрытию секрета атомной бомбы. Темпы и направление, по которому они двигались, вызывают сомнения в возможности их успеха вообще в представляющий практический интерес отрезок времени. Прошли месяцы после того, как наши ученые доказали возможность изготовления атомной бомбы, а немцы все еще рассуждали об «урановой проблеме» и о возможности создания «урановой машины». Они все еще не знали, как получить цепную реакцию в урановом «котле»[2], и им ничего не было известно о плутонии.

С типично немецким высокомерием германские ученые считали, что если уж они не могут изготовить атомную бомбу, то этого не сделает никто, и поэтому им нет необходимости особенно беспокоиться. В тот день, когда наша атомная бомба упала на Хиросиму, этому самомнению был нанесен сокрушительный удар.

Таковы некоторые факты, установленные так называемой миссией Алсос, научным руководителем которой имел честь быть автор данной книги.

Эта миссия была организована военным ведомством по настоянию военного руководителя проекта атомной бомбы, генерал-майора Л. Р. Гровса. Перед нею была поставлена задача: следуя вплотную за нашими войсками вторжения, выявить со всей точностью, как далеко продвинулись немцы в изготовлении атомной бомбы. Другими словами, это была научно-разведывательная миссия, и так как все, что относилось к бомбе, было «Сверх-сверхсекретно», то, естественно, и наша работа была в то время засекречена. Но теперь о ее деятельности можно рассказать.

В предлагаемой книге рассказано о создании миссии и сделана попытка осветить ее деятельность по выслеживанию немецких ученых и оценке их разработок. Вряд ли стоило писать эту книгу, если бы из нее вытекал единственный вывод о превосходстве американской науки перед германской, по крайней мере в области ядерной физики. Важно знать причины неудач германской науки там, где американская и английская добились успеха. Факты логично приводят к выводу: наука под пятой фашизма не была и, по всей вероятности, никогда не будет равна науке демократических стран.

Слишком многие из нас все еще считают тоталитаризм способным делать конкретное дело там, где демократия только топчется на месте. По их мнению, в областях науки, имеющих военное значение, нацисты были способны «срезать все узлы» и проводить нужную работу безжалостно и с непревзойденной эффективностью. В действительности же дело обстояло далеко не так.

Единственной отраслью науки, в которой немцы обогнали нас, была аэродинамика. Это произошло потому, что Геринг, который был шефом авиации, развязал руки ученым и предоставил им неограниченные средства. Неудача немецких физиков-ядерщиков в значительной мере может быть объяснена самим «климатом» тоталитаризма, под воздействием которого они находились. Таковы уроки, которые следует извлечь из их неудачи.

Большим злом для немецких ученых было распространенное в их среде самомнение. Уверенность в превосходстве германской науки заставляла их считать, что ни одна нация не может сравниться с ними и никто не может иметь успеха там, где не сумели добиться его они.

Другой грубой ошибкой является вмешательство политических деятелей в науку и назначение партийных боссов на важные административные посты. Было бы глупо считать все эти ошибки исключительно германской монополией. Выдвижение политики на первое, а науки на второе место в значительной степени привело к упадку в исследовательской работе и в подготовке немецких научных кадров. Чтобы быть хорошим нацистом, совсем необязательно было быть хорошим ученым. Из немецких ошибок мы можем извлечь урок: оставлять науку ученым.

То же можно сказать и о догме, будь она политической, научной или религиозной. Дух свободного научного творчества несовместим с косностью догматизма или с такими понятиями, как «еврейская наука» или «арийская наука». Антисемитская доктрина нацистов оказалась бедствием для немецкой физики не только потому, что она привела к изгнанию некоторых известных ученых – их можно было заменить в свое время более молодыми коллегами. Но вторжение догматизма в область научного мышления означало, что нацисты стремились скомпрометировать сам предмет новейшей физики в целом с тем, чтобы сделать непопулярной в университетах «еврейскую науку». Однако наука по своему духу не может быть авторитарной и научное мышление не может диктоваться каким-либо «научным боссом», как бы талантлив он ни был. Вернер Гейзенберг, например, был в Германии выдающимся физиком, ученым с мировым именем, и ни одному молодому германскому физику не пришло бы в голову подвергать сомнению слово корифея. Но научное исследование представляет собой коллективный труд. Это сочетание попыток и ошибок, консультаций и исправлений, в котором участвуют многие умы. И всегда может случиться, что более молодой коллега окажется на правильном пути, а Гейзенберг – на ошибочном, как и было на самом деле.

Джемс П. Бакстер в своей книге «Ученые наперекор времени», отмеченной премией Пулитцера, определяет миссию Алсос как «один из прекрасных образцов кооперирования ученых и военных». В этом отношении благодаря превосходному руководству полковника Бориса Т. Паша это была идеальная организация. Мы имели солидную поддержку в Вашингтоне. Полковник Чарльз П. Николас был нашим «ангелом-хранителем» в Военном министерстве. Доктор Алан Т. Уотермэн помогал нам всем, в чем мы нуждались.

Деятельность миссии Алсос охватывала различные области науки, но в данной книге описывается главным образом то, что имело отношение к атомной бомбе. Вполне естественно, что мы действовали в тесном контакте с разведывательным отделом штаба генерала Гровса.

Все предприятие в целом было новым и неизведанным, поэтому потребовалось некоторое время для того, чтобы мы освоились и получили ясное представление о наших задачах. После этого все пошло настолько гладко, что даже было бы скучно рассказывать. Надеюсь, что мне простят включение в книгу нескольких инцидентов, относящихся к первым беспокойным дням миссии Алсос.

С. Гоудсмит

Боязнь германской атомной бомбы

Если с позиций сегодняшнего дня взглянуть на обстановку конца 1942 и начала 1943 годов, то нетрудно заметить, что в состоянии умов американских и немецких ученых имел место весьма комичный момент.

Американцы, осуществив первую цепную реакцию в урановом котле, считали создание атомной бомбы реальной возможностью и были уверены, что немцы добились в этом направлении еще больших успехов; ведь первооткрыватель явления ядерного деления Отто Ган и автор первой статьи о теории котла, основанного на цепной реакции деления, были немцами! Ядерные исследования немцы начали на два года раньше нас. И, кроме того, в то время все считали, что германская наука превосходит нашу.

Немцы тоже были убеждены в превосходстве своей науки и рассуждали так: если уж они в своих ядерных исследованиях блуждают во мраке, то чего могут добиться в этой области науки американцы.

В июле 1943 года, шесть месяцев спустя после того, как Энрико Ферми под трибунами университетского стадиона в Чикаго осуществил первую цепную реакцию, в ставку Германа Геринга на имя д-ра Гернерта было прислано приводимое ниже письмо. (Надо сказать, что, кроме различных других постов, Геринг возглавлял Государственный совет по исследованиям, созданный для руководства и координации научных работ во всех университетских институтах Германии.) Вот это письмо.

«Секретно. 8 июля 1943 г.

Советнику министерства д-ру Гериерту

Ставка Рейхсмаршала.

Берлин 8, Лейпцигерштрассе, 3

Дорогой партейгеноссе Гернерт!

Посылаю Вам для информации Рейхсмаршала [Геринга] доклад уполномоченного по ядерной физике Государственного советника профессора доктора Эзау. Как видно из доклада, за несколько месяцев дело довольно значительно продвинулось вперед. Эта работа не может за короткое время привести к изготовлению практически применимых машин или взрывчатых веществ, поэтому можно быть уверенными, что в данной области вражеские державы не могут иметь в запасе какую-либо неожиданность для нас.

С лучшими пожеланиями

Хайль Гитлер!

Ваш Ментцель».

Если бы человек, подписавший письмо, пожелал назвать себя своим полным титулом, то это выглядело бы так: бригадефюрер войск СС, министериаль-директор[3], профессор, доктор Рудольф Ментцель. Обладатель «Золотого партийного значка» и бригадный генерал пресловутых гиммлеровских войск СС, он возглавлял все имевшие военное значение научные работы в университетах Германии. Он занимал пост, аналогичный посту президента Гарвардского университета Конэнта, который был одновременно президентом нашего Научного совета национальной обороны. К счастью, их сходство на этом заканчивается.

В действительности Ментцель был второразрядным химиком и получил этот высокий пост, действуя по извилистым каналам нацистской партийной политики. Настоящие немецкие ученые относились к нему с презрением, считая его «сержантом от культуры», и посмеивались над тем первым и единственным случаем, когда он попробовал прочесть лекцию по химии. Сам Ментцель по этому поводу как-то заметил, что он тогда только понял, насколько труднее читать лекции, чем выступать с политическими речами. Даже его партийные коллеги смотрели на него довольно-таки тусклым взором. Объяснялось это тем, что имелся секретный доклад гестапо относительно Ментцеля. В докладе выражалось резкое недовольство беспорядочным ведением Ментцелем своих дел; отмечалась невозможность изучения и оценки состояния всех военных исследований Германии в целом и, более того, указывалось, что большая часть опекаемых им исследовательских работ вообще не имеет никакой военной ценности.

Доклад Герингу о ходе экспериментальных работ в немецком урановом проекте

Но, конечно, в те времена, в 1942–1943 годах, никто из нас ничего не знал ни о Ментцеле, ни о его пессимистично-оптимистичном докладе Герингу. Наши ученые ясно представляли себе зловещее значение атомной бомбы, и многие из них втайне надеялись, что работа над нею окажется достаточно сложной и ее не удастся завершить до окончания войны. Когда же возможность создания бомбы стала очевидной, то одна мысль о том, что немцы могут быть впереди, наводила на наших ученых почти панический страх.

Их рассуждения были логичны до наивности. Не следует забывать, что многие из них получили, хотя бы частично, свое научное образование в немецких университетах, а некоторые из ученых, иностранцев по происхождению, даже и не частично, а полностью. Поэтому вполне естественно и в значительной мере оправданно было их преклонение перед немецкой наукой – конечно, наукой догитлеровского периода. Немцы же начали свои урановые исследования за два года до нас, и мы считали, что они на два года опережают нас. Они могли еще не иметь бомбы, но у них уже должны были действовать в течение нескольких лет основанные на цепной реакции котлы. Следовательно, считали наши ученые, в распоряжении немцев уже были искусственные радиоактивные вещества в очень больших количествах, и это приводило их в ужас. Ведь немцам нетрудно было отравить воду и запасы продовольствия в наших больших городах химически неотличимыми веществами и в массовом масштабе сеять смерть среди нашего населения с помощью ужасных невидимых излучений!

Сэмюэль Гоудсмит

Перепуганные ученые называли даже дату и место применения предполагаемых радиационных атак Гитлера. Они считали, что немцам известен Чикаго как центр наших исследовательских работ, связанных с атомной бомбой, и что Гитлер, с его склонностью к драматическим эффектам, должен был избрать день рождества для сбрасывания на город радиоактивных веществ. Многие из занятых в проекте бомбы людей были настолько встревожены, что даже отправили свои семьи за город. Были информированы военные власти, и страх начал распространяться. До меня доходили слухи об установке вокруг Чикаго соответствующей аппаратуры для обнаружения радиоактивности в случае немецких атак.

Именно тогда работа над проектом бомбы приняла характер «состязания» с Германией. К счастью, среди ученых и военных нашлись и реалистически мыслящие люди, которые руководствовались не только страхом: перед лицом немецкой угрозы необходимо было принимать какие-то меры.

Первым конкретным мероприятием было разрушение норвежского завода по производству тяжелой воды – наиболее подходящего вещества для ядерных реакторов. Эта операция, которая считается одним из второстепенных союзнических триумфов в войне, была выполнена британской разведкой, норвежским подпольным движением Сопротивления и американскими бомбардировщиками, ведомыми Бернтом Балченом.

Немцы, несомненно, должны были понять наше намерение сорвать их урановые исследования и нашу боязнь оказаться позади в этих исследованиях. Уничтожение норвежского источника получения тяжелой воды было серьезной помехой для немецких работ. Однако в руках у немцев был достаточно большой ее запас для продолжения исследований и наша операция их не остановила. Наоборот, они умножили усилия, и в то же время это сделало их еще более самоуверенными.

Норвежский завод тяжелой воды немцы восстановили быстрее, чем ожидалось, и это также не могло быть поводом для поздравлений в наш адрес. Стало ясно, что они придают урановому проекту очень большое военное значение.

Вот примерно все, что нам было известно. Если урановые разработки противника были развернуты в больших масштабах, то какая-то достоверная информация должна была просочиться через так называемых «нейтральных путешественников» и пленных солдат. Например, мы имели кое-какие сведения о таком крупном предприятии, как проект «Фау–2». Но тот факт, что относительно уранового проекта такой информации не было, мы объясняли совершенством немецкой системы сохранения секретности. В одинаковой степени это могло быть, конечно, и следствием незначительности достижений немецких ученых в этой области, как это на самом деле и было. Но такая мысль, как уже отмечалось, никому даже не приходила в голову.

С таких же позиций мы изучали и немецкие научные труды, попадавшие к нам через нейтральные страны. Всякий раз, когда они публиковали материалы, которые мы сами печатать не стали бы, мы думали, что это делалось сознательно, чтобы дезориентировать нас.

От французских коллег, бежавших вскоре после падения Франции, мы узнали об усиленном внимании немцев к знаменитой французской лаборатории по ядерной физике, возглавляемой выдающимся французским физиком Фредериком Жолио-Кюри, зятем мадам Кюри. Мы узнали, что в Париж приезжал немецкий генерал с намерением вывезти в Германию все важное оборудование лаборатории. Позднее было решено оставить аппаратуру на месте и прислать для работы в парижской лаборатории немецких ученых. Все это говорило об определенном интересе немцев к ядерной физике. Для нас стало ясным, что противник не имеет собственной аппаратуры, необходимой для столь специфической области научных исследований.

Таким образом, о немецком урановом проекте мы знали очень мало, а то немногое, что знали, мы почти неизменно истолковывали в пользу противника. В конечном счете это было, как говорят, к добру, потому что в огромной степени ускорило наши собственные работы. Но в те дни, еще до нашего вторжения в Европу, необходимо было знать побольше.

Обычные сводки разведки давали мало ценного. Постоянно в них содержались фантастические слухи об ужасающих разновидностях секретного оружия и атомных бомб. Об этих случаях доносили и британские агенты, но всякого рода технические детали неизменно представляли собой безнадежную чепуху. Причины были очевидны: ни один обычный шпион не был в состоянии дать нам нужную информацию просто потому, что, не имея научной квалификации, он не мог отличить существенное от несущественного. Требуемые данные нам могла дать только научно подготовленная агентура, а разновидность Маты Хари[4] со степенью доктора физических наук – персонаж весьма редкий даже в детективных романах.

Немецкая разведка действовала не лучше. То, что они ничего не знали о наших работах, ясно из письма, приведенного в начале этой главы. В получаемой ими информации о нас было столь же мало смысла, как и в тех сведениях, которые получали мы. До них доходили слухи о том, что американские ученые в больших масштабах ведут работу над атомной бомбой, но детали, приводившиеся в подтверждение этого, с научной точки зрения были настолько абсурдны, что немецкие ученые попросту игнорировали все это дело в целом.

Мы считали, что если бы нам удалось заполучить одного немецкого ученого, то мы быстро разузнали бы, чего достигли в этой области все остальные. Нам, физикам, эта проблема казалась совсем простой. Ведь даже те из нас, кто не участвовал непосредственно в проекте бомбы, знали довольно хорошо о положении дел. Никакие ухищрения военных органов безопасности не могли этого предотвратить. Военным трудно это понять. Ученые, активно работающие в некоторой общей области исследований, неизбежно образуют своего рода клан. Они работают совместно и знают все друг о друге. Нельзя оторвать группу ученых от их привычных мест и заставить их исчезнуть вместе с их семьями без того, чтобы их оставшиеся коллеги, удивленные этим, не сделали правильных выводов. Это, как мы знали, было справедливо и для Германии. Поэтому некоторые из нас настаивали на том, чтобы попытаться встретиться с немецкими учеными в Швейцарии. Однажды нам стало известно, что выдающийся немецкий физик-ядерщик Вернер Гейзенберг был на совещании в Швейцарии. Многие из нас знали Гейзенберга еще задолго до войны и даже были близко знакомы с ним. Если кто-нибудь из нас получил бы возможность хотя бы немного поговорить с ним в Цюрихе, то, вероятно, мы уже знали бы все, что нас интересовало. «Но то же самое мог бы сделать и он!» – возражали более мудрые военные умы. Они также отлично понимали, что квалифицированный ученый в роли шпиона может оказаться неудачником. Он, по всей вероятности, больше бы выдал секретов, чем собрал бы сам. Требуется нечто значительно большее, чем накладная борода и поддельные документы, чтобы уберечь ученого от разоблачения его другими учеными, даже если он будет молчать, что представляется маловероятным, когда речь зайдет о его специальности. Ученый может выдать секретные сведения без всякого злого умысла. Мне приходилось присутствовать при разговорах, когда два собеседника старались не обмениваться никакой определенной информацией. Они прилагали максимум усилий, чтобы не выболтать секрет, и беседовали только о допустимых вещах. Но самое их умалчивание и уклонение от определенных тем было весьма красноречивым для остальных.

Так обстояли дела в нашей среде в то время, когда наши войска готовились к вторжению в Европу. Нам ничего не было известно точно о немецком урановом проекте. Мы только предполагали, что он развивается в том же направлении и, по всей вероятности, значительно быстрее нашего, и, естественно, мы сильно нервничали.

Гитлер хвастался новым секретным оружием. Что он мог иметь в виду, кроме атомной бомбы? Мы располагали разведывательными данными о Фау–1 и Фау–2. В перспективе немцы могли их использовать как средство доставки атомной взрывчатки. Из данных разведывательной авиации вырисовывалась картина таинственных установок, расположенных вдоль берегов Франции. Не были ли они фундаментами урановых котлов, предназначенных для производства бомб или по крайней мере для получения огромных количеств радиоактивных отравляющих веществ? И нечего удивляться тому, что наши отряды вторжения были снабжены специальными детекторами для обнаружения радиоактивных веществ. К счастью, они оказались ненужными.

Мы готовимся изучать немецкую науку

Вначале миссия Алсос («Urmission», как могли бы назвать ее немцы) представляла собой укомплектованное научным и военным персоналом небольшое подразделение, направленное генералом Гровсом в Италию. Миссия вернулась еще до падения Рима, собрав весь возможный материал в университетах Неаполя и Южной Италии. Как и ожидалось, с научной точки зрения ее деятельность не имела большого значения. Однако сам факт осуществимости подобной миссии и ее оперативность имели свои последствия. Было решено послать с войсками вторжения во Францию более крупную миссию, охватывающую все виды военных научных разработок. Организаторами миссии явились военное и военно-морское ведомства, Управление научных исследований Ванневара Буша и разведывательный отдел штаба генерала Гровса.

Полковник Борис Паш, военный руководитель первой миссии Алсос, был, естественно, кандидатом на тот же пост и в новом составе. Почему и как автор настоящей книги был назначен ее научным руководителем, остается загадкой для меня. Много месяцев спустя я узнал из одного документа, зашитого невнимательным секретарем в мое досье в Вашингтоне, что рассматриваемый вариант (речь шла о моей персоне) обладает «некоторыми ценными преимуществами, но и определенными недостатками». Недостатков, как я себе представлял, было много; преимуществ, достаточно существенных для того, чтобы отозвать меня с работы в области радаров, которой я тогда был занят, было, вероятно, два. Первое заключалось в том, что, будучи физиком-ядерщиком, я не участвовал в проекте атомной бомбы; другими словами, меня можно было «израсходовать», и если бы я попал в руки немцев, они не смогли бы извлечь из меня каких-либо важных секретов о бомбе. Второе состояло в том, что я был лично знаком со многими европейскими учеными, знал их области научной деятельности и владел европейскими языками.

Генерал Лесли Гровс

Полковник Борис Паш

Во всяком случае, преимущества все-таки перевесили недостатки, и я получил назначение. Но полностью я осознал характер предстоявшей работы лишь после того, как был проинструктирован и прошел проверку благонадежности в Вашингтоне. Сначала я думал, что она состоит в изучении состояния немецких радарных разработок и физики вообще. Поэтому я был отчасти удивлен, когда майор из проверочной комиссии отвел меня в сторону и сказал: «Вы, конечно, понимаете, что в действительности ваша задача состоит в том, чтобы разузнать все о разработке атомной бомбы?»

Однако официально моей обязанностью было выявление состояния немецкой науки вообще. Атомники смотрели на это, как на камуфляж для прикрытия истинного назначения миссии, но я старался делать все зависящее от меня и миссии, чтобы и другие области научной деятельности не оставались вне нашего поля зрения.

Я был единственным в миссии ученым, официально проинструктированным относительно нашего собственного проекта атомной бомбы. Военные опасались, что я мог знать о нем слишком много, и это могло быть одним из недостатков, упомянутых в моем досье. Меня должен был сопровождать представитель генерала Гровса, обязанный не спускать с меня глаз. Это был тот самый майор, который отозвал меня в сторону и сообщил мне истинную цель нашей миссии. Он обладал огромными полномочиями и имел дело без всяких посредников с самыми высокими американскими и британскими властями.

В моем представлении это был «загадочный майор», и сначала мне трудно было понять его. Я был убежден, что солидная шпионская организация снабдила нашу разведку подробной информацией о немецкой атомной бомбе, и когда майор, несмотря на все мои настояния, не сказал об этом ничего, я решил, что он просто не хочет мне говорить об этом. Его молчание казалось чересчур уж загадочным. И только некоторое время спустя я обнаружил, что его молчание в основном объяснялось отсутствием информации. Попросту говоря, наша шпионская организация не способна была иметь дело с ядерной физикой. Таким образом, наш майор, несмотря на его прямые связи с высшими властями, в конце концов совсем не прятался за какой-то мантией таинственности. Когда я понял это, наши отношения стали прекрасными, и, хотя сейчас он и не носит военной формы и преуспевает как архитектор, мы продолжаем оставаться близкими друзьями.

Вскоре после того, как мы обосновались в Париже, к миссии присоединились двое гражданских, до некоторой степени ознакомленных с секретами атомной бомбы. Один из них, инженер Фред, хорошо знал Европу, обладал талантом следопыта и был прекрасным компаньоном. Другой, Джим, также показал себя неутомимым в работе. Остальные члены миссии официально не были посвящены в ее задачи, хотя совершенно очевидно, что физикам и химикам даже без инструктажа было кое-что известно об урановой проблеме. Что касается таких людей, как физик из Мичигана Уолтер Колби, биохимик из Висконсина Карл Бауман, химик из Принстона Чарльз Смит, астроном из йеркской обсерватории Джерард Куипер, физик из Нью-Йоркского университета Эд Сэлент, Аллан Бэйтс из фирмы «Вестингауз», и некоторых из временных членов миссии, то им было известно куда больше, чем могли предполагать наши военные работники безопасности.

При рассмотрении начальных планов организации миссии Алсос за столами в Вашингтоне они казались довольно простыми. В состав миссии для постоянной службы было включено лишь немного ученых; других же предполагалось присылать по мере необходимости. Это никогда не выполнялось точно. Когда необходимость возникала, то люди редко оказывались на месте: канцелярщина и волокита делали невозможными быструю переброску их из Соединенных Штатов к месту действия даже в наиболее важные моменты.

Задачей ученых было получение и анализ всей информации, имеющей отношение к немецкой науке. Опираясь на эту информацию, им предстояло решать, какие именно места, институты, сооружения и люди на территории противника были важны для получения интересующих нас сведений. Полковник Паш и его персонал должны были обеспечить, чтобы мы первыми получили этих людей и заняли нужные объекты. Они должны были также снабжать нас всеми относящимися к делу разведывательными данными, собранными другими подразделениями американской и английской армий.

Нам предстояло решить еще одну серьезную задачу: наладить взаимодействие между военным и гражданским персоналом миссии. Это было чем-то новым в военной истории, что практически еще не имело прецедента. Кто и когда будет возглавлять и принимать решения что делать, куда направляться и как действовать? Позднее о миссии Алсос говорили как об «одном из самых прекрасных примеров сотрудничества военных и гражданских людей». Полковник Паш никогда не покидал нас. Мы питали к нему полнейшее доверие, а его подчиненные без всяких канцелярских проволочек обеспечивали все, что нам требовалось, как только наши войска овладевали важными объектами. В свою очередь полковник Паш никогда не подвергал сомнению наши суждения, когда мы говорили, что такой-то «объект» имеет первостепенную важность. Миссия Алсос своей деятельностью доказала полную возможность бесперебойной и эффективной совместной работы военных и гражданских лиц при условии, что их усилия основываются на взаимном доверии и взаимопонимании.

Полковник Паш был большим специалистом в части подбора людей. Все офицеры, его группы были прекрасные парни, специалисты по административным и оперативным вопросам. Это были подполковник Джордж Экман, прямо-таки чародей в вопросах борьбы со всякого рода канцелярской волокитой; майор Дик Хэм, первоклассный законовед, административное искусство которого избавляло нас от многих беспокойств; полевые операции проводились под умелым руководством майора Роберта Блэка или капитана Реджинальда Огестина; имен еще нескольких офицеров и унтер-офицеров назвать здесь нельзя, так как они были профессиональными сотрудниками контрразведки. Все это были великолепно обученные и натренированные люди, знавшие по одному и более иностранных языков.

Один из офицеров миссии, майор Рассел Фишер, был рекомендован мною, поскольку он был физиком и я был знаком с ним много лет. Весь остальной персонал: водители, механики, агенты, писари под командой сержанта Лолли, наш блестящий фотограф Микки Саргууд – показывал прекрасные образцы дружной работы.

Миссия была уникальной организацией, и весь персонал отлично понимал всю серьезность стоящих перед нею задач и считал себя в привилегированном положении.

Миссия Алсос была любимым детищем некоторых офицеров разведки в Военном министерстве и разведывательного отдела штаба генерала Гровса. К этой разнородной группе время от времени прикомандировывались ученые, главным образом гражданские, некоторые надолго, а большинство для выполнения кратковременных поручений. В целом весь коллектив действовал как одна большая семья; ссоры возникали очень редко и были незначительными, хотя, естественно, до того как установилась такая плодотворная атмосфера, были некоторые полезные для дела столкновения взглядов и мнений.

Сначала нам казалось возможным руководить действиями отдельных команд нашей миссии из парижской штаб-квартиры, но недостаток соответствующих средств связи в районах военных действий не позволил это осуществить. Посылавшиеся нами в различные места команды должны были действовать автономно и принимать свои решения самостоятельно. В предварительном планировании было мало проку, так как на местах всегда возникали неожиданные ситуации, предвидеть которые было невозможно. Например, когда Аллан Бэйтс с двумя агентами контрразведки прибыл в Урах (Южная Германия) для вывоза металлургической лаборатории, он нашел население города в смятении. Освобожденные «перемещенные лица», перепившись, начали буйствовать. Буйство стало принимать опасные размеры. Бэйтс немедленно организовал и вооружил (из запасов конфискованного оружия) роту из французских военнопленных, установил временное гражданское самоуправление, прекратил разгул и создал систему распределения продовольствия. Все это он вынужден был сделать для того, чтобы защитить двух наших агентов, себя и интересовавших нас немецких ученых. К счастью, гражданские и военные сотрудники миссии Алсос были людьми, способными принимать решения на месте, и не требовали большой опеки.

Управлять из Парижа действиями отдельных групп миссии Алсос на местах было невозможно. В еще большей степени это было невозможно делать из Вашингтона. Офицеры в штабе Гровса, ответственные за эту область, были способными и приятными людьми. Хотя они и были юристами, а не учеными, им все же не хотелось предоставлять нас самим себе, и поэтому они пытались руководить нашей деятельностью из-за океана. А мы должны были рассматривать любой приказ из Вашингтона как десять заповедей Моисея, абсолютно обязательных к выполнению без всяких «может быть». Внушительно выглядевшие радиограммы на розовых бланках со штампом «Совершенно секретно» или, что еще хуже, «Донести об исполнении» были в состоянии повергнуть в дрожь любой штаб. Время для исполнения ограничивалось зачастую только 24 часами.