Читать онлайн Не римская Испания. Арбалетчики князя Всеслава. Арбалетчики в Карфагене. Арбалетчики в Вест-Индии бесплатно

Все книги автора: Безбашенный

Цвет текста

Цвет фона

Шрифт

* * *

Благодарности

Я благодарен многочисленным комментаторам на «Самиздате», и в особенности – историку Максиму Владимировичу Нечитайлову. Без их помощи и дельных замечаний эти книги не приобрели бы своего нынешнего вида. Все оставшиеся ляпы исключительно на моей совести. Я также благодарен и художнику Сергею Курганову за его прекрасную работу и долготерпение при согласовании со мной её мелких деталей.

Арбалетчики князя Всеслава

1. Попадание

– Нет, это все долбаный коллайдер! – упрямо твердил Серега, и я махнул рукой, оставив бесплодные попытки переубедить его. Надо оно мне, если разобраться непредвзято? Версия как версия, не лучше других, но и не хуже. И хотя я ее не разделяю, доказать ему как дважды два его неправоту не могу, да и не особо-то хочу. Он свободный человек и имеет право на собственное мнение, пускай даже и ошибочное на мой взгляд. И пока его неправота мне ничем не вредит, я ничего против нее не имею. Не сношает меня ни разу вопрос «кто виноват», гораздо важнее второй извечный вопрос – «что делать». Вся закавыка в том, что ответить на него можно, лишь разобравшись в третьем вопросе – «что за хрень». Этим мы и пытаемся заняться.

Мы – это Максим Канатов, то бишь я, Серега Игнатьев, мой упрямый оппонент, и Юлька Сосновская, его подружка. Все трое, как несложно догадаться, «руссо туристо». Четвертый – Хулио Васкес, местный полицейский, приставший к нам как банный лист из-за нашего «облико морале». Собственно, пристал-то он к Сереге, на которого все же настучали соседи-фрицы. Настучали не на то, что слушал музыку на полную громкость в час ночи, а на то, что фашистами их обозвал. Они тогда возмутились шумом, указав ему на часы, а он заявил им в ответ, что они, фашисты проклятые, вообще в четыре часа ночи на нас напали, и нехрен теперь после этого выступать. Мы с Юлькой евонной чуть со смеху тогда не упали. Утром, правда, подумав, посоветовали ему извиниться, но куда там – это ж Серега! У фрицев, по его мнению, такой комплекс вины за ту войну образовался, что ткни их в него – и твори что левой ноге захотелось, хрен пикнут. Они и не пикнули, они просто настучали, в результате чего нам пришлось познакомиться с представителем испанских правоохранительных органов.

Вот и сейчас этот испанский мент снова норовит вернуться к исполнению служебных обязанностей:

– Сеньор Игнаттифф! Зашем ви… эээ… ударить сеньор Шварцкопф? – Васкес, конечно, не великий знаток русского языка, но говорит понятно – видимо, давненько уже его ведомству приходится иметь дело с «руссо туристо».

– Слушай, ты, сеньор Хренио Васькин, шел бы ты на хрен! – с максимально вежливой и беззлобной интонацией послал его Серега. – Ведь задолбал ты меня уже в натуре! Русским же языком тебе разжевал, что нехрен этому фрицу было на меня стучать!

– Стучьять? Он вас не стучьять! – похоже, учат испанских ментов литературному языку, и в нашем разговорном сленге они явно плавают. – Это вы его стучьять… эээ… по лицо!

– Он настучал на меня вам, а я за это настучал ему по морде лица, – разжевал ему набравшийся терпения Серега. – Стукачей у нас не любят и всегда бьют им морду.

Юлька прыскает в кулачок как от Серегиной логики, так и от усилий испанца понять, что ему втолковывают. Легкомысленной бабе это простительно, но Серега ведь, как всегда, под мухой, и если заведется, запросто может глупостей наделать, и надо это как-то прекращать…

– Сеньор Васкес! Мы не в том положении, чтобы спорить о пустяках! – для доходчивости я обвел рукой окружающую нас картину маслом, от которой оба спорщика как-то отвлеклись. А картина ведь в высшей степени сюрреалистическая. Куда-то исчез усеянный пластиковыми топчанами белый песчаный пляж, а вместо него нарисовался поросший кустарником каменистый обрыв, за которым, как мне что-то подсказывает, бесполезно искать наш отель-троечку. Складывается впечатление, что зашвырнуло нас как-то резко, но незаметно, в какую-то другую местность. Причем у всех складывается, не у одного только меня. Ладно Серега, он под хорошим градусом, ладно Юлька, которая тоже слегка того, но я-то сегодня не более пары стаканчиков легкого вина употребил, которое давно уж из меня выветрилось! Да и мент наш, который сеньор, он ведь вообще при исполнении, и на раздолбая вроде наших он как-то не похож! А посему версию всеобщего глюка отметаем как несерьезную и рассматриваем версию спонтанной телепортации куда-то «туда, не знаю куда». Но вот куда именно – хрен его знает. И сотовые ни у кого не работают – это выяснили первым делом.

– Говорю же, все коллайдер долбаный! – снова нудит Серега. – Перестрелял бы этих долбаных яйцеголовых!

Все, зациклился парень, и конструктива от него в таком состоянии ждать бессмысленно. Юлька тем временем сгребла свои тоже не вполне трезвые мысли в кучку и выдала вдруг гениальнейшую для своего состояния идею:

– Макс, звездани его по другой скуле!

– А смысл? Разобрались же!

– А чтоб снова тряхануло!

– Ну, если ради этого – давай! – соглашается Серега и дурашливо подставляет мне другую скулу, после чего мы оба хохочем.

– Не, мужики, ну я серьезно! Тогда ж получилось!

Тут расхохотался и испанец, до которого тоже наконец-то дошло.

Дело тут вот в чем. Пока нагрузившийся в хлам Серега дрых в номере без задних ног, Юлька заскучала и решила, что с тем же успехом может получить свое и от меня. Она такая, без тормозов. Я вообще-то собирался на пляж и никаких подобного рода интрижек не планировал, но… Незадолго до отпуска у меня вышла размолвка с моей основной подружкой, а у запасных отпуск не совпадал с моим. В результате я поехал отдыхать в гордом одиночестве, а пресловутые курортные романы на практике куда трудноосуществимее, чем в теории – если, конечно, вас не устраивают молодящиеся старушки с комплекцией средних размеров гиппопотама. Меня такие однозначно не устраивают, а Юлька, хоть и не вполне в моем вкусе, не суперкрасавица, но вполне себе сексапильна. Особенно, если учесть, что после нескольких дней жестокого сухостоя я был уже морально готов снять профессионалку, которых тут хватает. И тут вдруг такая же нарисовалась, ничем их не хуже, да еще и бесплатно готова дать, потому как ей и самой хочется не меньше моего, и прелюдий никаких куртуазных ей от меня не надо, а надо сразу в койку. В общем, мои планы как-то сами собой поменялись, и жалеть мне об этом не пришлось. Тем более что опосля постельного мероприятия ничто уже не мешало мне вернуться к первоначальному замыслу искупаться и позагорать всласть. А для чего еще, спрашивается, переться в средиземноморские страны, схлопотав очередной отпуск осенью вместо лета? Вся беда в том, что Юльке засвербело в одном месте тоже искупаться и позагорать со мной за компанию. Забугорные пляжи, в отличие от наших, телесами отдыхающих не переполнены, а эта стерва в натуре без тормозов и купаться, как и загорать, предпочитает нагишом. И ладно бы просто нудизмом занималась, так она ж еще и не только нудизмом, оторва эдакая…

Именно такую картину маслом и застал проснувшийся наконец и разыскивающий ее Серега. Поскольку за действительно предосудительным занятием он нас не застукал, а на пляже мы ничем предосудительным не занимались, полученный от него фингал под глаз я посчитал несправедливым и отплатил ему той же монетой. И надо ж было случиться, что как раз в этот момент и тряхануло! Не сильно, для сейсмически активного Средиземноморья дело обычное, но для нас, жителей Русской равнины, несколько чрезмерно. На это мы и списали охвативший нас мандраж и специфические неприятные ощущения, а поскольку у нас оставался еще нерешенный вопрос – Серега пер дуром, я отмахивался, Юлька пыталась нас разнять, а тут еще и по горячим Серегиным следам на наши головы свалился испанский мент Васькин, который сеньор Хренио – в общем, сиюминутных заморочек нам хватило за глаза, и изменившуюся после пустяковенького землетрясеньица окружающую обстановку мы заметили далеко не сразу…

Море, собственно говоря, никуда не исчезло – вон оно, плещется в двух шагах. А вот широченный курортный пляж, явно окультуренный, испарился начисто – тот десяток шагов песчаной полосы, изобиловавшей камнями и усеянной выброшенными прибоем водорослями, ну никак не тянул на его остатки. От края «дикого» пляжика поднимался довольно круто каменистый склон, поросший травой и кустарником, и эта растительность даже отдаленно не походила на декоративные зеленые насаждения нашего курорта. Но главное – так было повсюду. Насколько мог охватить глаз – мой, по крайней мере, а я на зрение не жалуюсь – вокруг не просматривалось ни единого признака присутствия людей! Естественно, не считая нашей компании.

Компания у меня, надо заметить, подобралась достаточно свежая. Васкеса этого, который Хулио, я вообще наблюдал второй раз в жизни и без особого восторга. Не то чтобы я что-то имел против него лично, парень как парень, но профессия… Не зря ведь у нас говорят «хороший мент – мертвый мент». Да и с этой парочкой соотечественников познакомился уже тут, на курорте. Я ведь чего Косту дэ ла Луз выбрал? Не очень-то фешенебельный это курорт – ну, по сравнению с более известными, и шумные тусовщики его не любят. Прибой им здесь, видите ли, силен да вода холодна! Ну да, прибой океанский, а вода – ну, смотря для кого. Открыть купальный сезон в Подмосковье в середине апреля для меня ни разу не проблема, если вода жидкая, берег сухой и солнце не ныкается за проклятыми тучами. Так что для меня эта вода – что доктор прописал, а если большинство народу изнежено и даже этой океанской воды боится – так и скатертью им дорога. В результате имеем отличные здоровенные пляжи с минимумом размещенных на них человекообразных, что мне, собственно, и требовалось для полноценного отдыха. Меньше народа – больше кислорода. Ведь как вспомнишь эти пляжи отечественных курортов, усеянные дражайшими соотечественниками так, что и ступить-то надо место выбирать – это же ужас! Ага, долгожданный летний отпуск называется! На хрен, на хрен!

Коррид там всяческих со всеми прочими карнавалами я не любитель. Собственно, меня и озеро в шести километрах от дома вполне устраивало, и пока удавалось получить отпуск летом, ни в какие загрантуры я не рвался. Но офонаревшее начальство в конце концов зашухерило мне эту привычную малину, отпустив меня в этот раз лишь осенью, так что за бугор я фактически сбежал от постылых осенних туч, дождей и грязи, на которые так щедра в этот сезон горячо любимая родина. Ну, а поскольку прямо посреди сией Косты дэ ла Луз расположен Кадис, который считается одним из древнейших городов Европы, в единственный непогожий день, выдавшийся таки среди теплых и солнечных, я решил поразнообразить свою культурную программу отдыха экскурсией в его исторический музей.

Сам музей меня, откровенно говоря, разочаровал. Точнее – его содержимое. Я-то по своей наивности надеялся увидеть в музее старейшего из городов грандиозную коллекцию «древнего и средневекового металлолома» – так выразилась о моих вкусах Юлька, увлеченно разглядывавшая финикийские и римские каменюки с черепками и бижутерией и заставлявшая делать то же самое откровенно скучавшего Серегу. Как раз с обмена мнениями об экспонатах и началось мое знакомство с этой парочкой. Увлеченная каменюками и побрякушками деваха, продолжая обниматься со своим спутником, зачем-то вздумала одновременно строить глазки и мне, сразу же напомнив повадки сексуально озабоченных студенток московского пединститута. Мне стоило немалого труда сдержать смех, когда выяснилось, что она как раз оттуда и оказалась – исторический факультет, специализация на античности. Серега же, геолог по образованию, реально трудился среди офисного планктона какой-то жутко крутой московской фирмы, даже отдаленно не связанной с его специальностью. Если я увлекался историей в порядке хобби, то Серега все больше в качестве любителя художественной исторической и альтернативно-исторической литературы, так что оба мы обманулись одинаково, не найдя на витринах музея ни иберийских фалькат, ни римских гладиусов, не говоря уж об их испанских прототипах, ни даже знаменитых толедских шпаг гораздо более поздних времен…

– Так где мы все-таки? – вопросила Юлька, еще раз окинув взглядом радикально изменившийся ландшафт после очередной бесплодной попытки добиться хоть какого-то толку от своего навороченного сотового телефона.

– А хрен его знает, – честно ответил ей Серега.

– Каррамба! Это есть… эээ… чьерт побирай, – перевел нам свое проклятие испанец – неточно, как я понимаю, но достаточно близко по смыслу. Сам же я прокомментировал ситуевину коротким русским словом, буквально означающим шлюху, но в данном случае – досадную оплошность. Для нашего Хренио, который Васькин, успевшего уже за последние годы достаточно плотно пообщаться с «руссо туристо», переводить его не понадобилось.

Неизвестно, сколько бы мы еще разбирались с вопросом «что за хрень», если бы нам неожиданно не помогли. Слева, если повернуться лицом к морю, раздались какие-то неразборчивые за дальностью крики, но явно человеческие, и мы здраво рассудили, что с помощью туземцев мы решим проблему всяко скорее, чем собственными силами. Даже если они вдруг окажутся местной непутевой шпаной – нас ведь трое здоровых мужиков, один из которых вдобавок мент при исполнении. Переглянувшись и обменявшись кивками, мы похватали свои немногочисленные шмотки и всей компанией устремились в сторону многообещающих звуков. Но когда перевалили через отделяющую нас от цели каменистую гряду, увиденное нас озадачило. Судя по буйному поведению, мы действительно нарвались на шпану, но весьма экзотическую…

– Ой как здорово! Киношники! – радостно завизжала Юлька.

– Не, исторические реконструкторы, – поправил ее Серега, и, на мой взгляд, он был явно ближе к истине. Если это киносъемки, то где оператор с камерой?

По сравнению с этими реконструкторами не в пример сюрреалистичнее выглядел их противник – в плавках, сдвинутой на лоб подводной маске с трубкой и с туристической лопаткой в руке, которой он как раз в этот момент отбивал в сторону брошенный в него камень. Сделал он это так ловко, что мы и в самом деле приняли бы их занятия за тренировку реконструкторов, но тут стоящая за его спиной эффектная блондинка в ярко-красном бикини, завидев нас, вдруг завизжала на чистейшем русском языке:

– Помогите!

Тут и хулиганистые реконструкторы обратили на нас внимание. Пока один из них с маленьким щитом и длинным кривым тесаком, здорово напоминающим большой непальский кукри, направился в сторону ловкого ныряльщика с лопатой, двое других обернулись в нашу сторону и принялись раскручивать пращи. Не понявший юмора Васкес прокричал им что-то по-испански, но ни грозный окрик, ни продемонстрированный им резиновый полицейский «демократизатор» впечатления на хулиганов не произвели. Обкуренные они, что ли? Вообще-то обычно исторические реконструкторы – ребята серьезные и подобной хренью не страдают, но мало ли…

От первого просвистевшего камня я удачно уклонился, но воздушная волна от него взъерошила мне волосы на башке. Второй камень с сочным шлепком приголубил Серегу по мясистой ляжке, отчего тот с воплем согнулся, а мент Хренио заорал что-то возмущенное и снова угрожающе затряс «демократизатором».

– Васькин, засунь свой фаллоимитатор себе в задницу! – рявкнул я ему. – Пушку доставай!

– Пьюшка? – озадаченно переспросил этот нерусский тормоз.

– Пистолет, дурья башка! – разжевал я ему.

Пока мент тормозил, новый камень первого пращника задел ему по касательной плечо, а второй заставил меня снова отшатнуться, воспрепятствовав моей попытке подобрать с земли увесистую корягу. Но тут наконец-то рассерженный сопротивлением представителю власти полицейский достал-таки из кобуры свое табельное оружие и принялся трясти уже им.

– Стреляй, кретин! – я уже понял, что половинчатые меры этих отморозков не остановят. Но этот долбаный законник явно решил скрупулезно выполнять все пункты идиотской служебной инструкции.

– Ты идиот или где? – Очередной камень, едва не впечатавшийся ему в лобешню, оказался весомее моих слов, и Васкес наконец-то шмальнул. Ага, в воздух! Впрочем, грохот выстрела все же слегка встревожил хулиганов – хотя, как мне показалось, скорее озадачил, чем напугал. Но тут взвизгнула Юлька, увидев кровь на ноге у Сереги, и эти реконструкторы-отморозки заметили наконец сексапильную брюнетку – кстати, так и не соизволившую толком одеться. Оба, проорав чего-то, ломанулись к ней, явно не воспринимая всерьез преграду из нас, троих мужиков, а когда мы обиделись на такое пренебрежение и заступили им дорогу, один из них выхватил из чехла кривой тесак, похожий на оружие их третьего товарища со щитом. И даже теперь тормознутый испанский мент, уже наведя пушку атакующему в лобешню, все еще пытался урезонить его окриком. Ну не дебил ли? Ведь срубит же его сейчас этот обкуренный – и звиздец тогда нам всем! Мы-то ведь безоружны! Я уже распластался в прыжке за присмотренной ранее корягой – не бог весть что против стального клинка, но на безрыбье ведь и сам раком станешь, – когда Хренио наконец перебздел и выключил тупильник. Пистолет снова грохнул, и пуля вошла точно в переносицу психу с тесаком, уложив того наповал. Второй, ошарашенный, промедлил пару мгновений, за которые я успел завладеть корягой. К счастью, у этого вместо массивного тесака оказался просто длинный нож, для которого моя дубина оказалась слишком крепкой, что и спасло мне жизнь, пока Васкес боролся со своим профессиональным законопослушанием. Но когда его резиновый «демократизатор» под ударом ножа укоротился вдвое, а противник, отскочив к убитому подельнику, подхватил уже ненужный мертвому тесак, дурной мент уложил наконец третьим выстрелом и его.

Их третий подельник тем временем, парировав щитом удар туристической лопаты, схлопотал от ее обладателя ногой по причинному месту, что и позволило нашему естественному союзнику продержаться до нашего подхода. Все-таки отморозок владел своим тесаком мастерски и даже в скорченном от острой боли состоянии оставался весьма опасным. Подбегая, мы убедились в этом, когда последний хулиган, вопя что-то на своей непонятной тарабарщине, резким выпадом едва не срубил противника, споткнувшегося и выронившего от неожиданности свою лопату. Мы катастрофически не успевали, и Васкес уже поднимал пистолет, намереваясь с толком потратить четвертый патрон, когда из обращенной к нам спины этого урода вдруг брызнула кровь и показалось острие гарпуна – блондинка за спиной своего парня, оказывается, успела зарядить не замеченное нами подводное ружье…

Теперь, когда можно было расслабиться, мы узнали наших товарищей по несчастью. Ими оказались Володя Смирнов и его подруга Наташка Галкина, тоже отдыхавшие в нашем отеле. Мы не общались с ними очень уж тесно, поскольку русский за бугор обычно выезжает отдохнуть от горячо любимой родины, а значит – и от дражайших соотечественников. Но сейчас ситуевина такова, что лучше держаться вместе.

– Это есть браконьерство, – машинально констатировал наш горе-полицейский, указывая на подводное ружье.

– Ага, оно самое, сеньор офицер! – покладисто согласился Володя. – Арестовывать меня за это будете? Я ни разу не против!

– Я, кстати, тоже, – прохрипел доковылявший до нас Серега. – Уж лучше в вашей кутузке погостить, чем тут с этими сдвинутыми на истории психами! – мы все дружно расхохотались.

А ведь смех-то хреновый, если разобраться непредвзято. Ведь в дополнение к этим непонятным обстоятельствам глобального, скажем так, плана у нас явно намечаются пусть и более пустяковые, но оттого ничуть не более приятные проблемы. Причем у всех. Это ведь не Россия, где менты, хоть и сволочи во многих случаях еще те, но все же свои сволочи, тоже все понимающие, и если ты не совсем уж уркаган и лично у них лично на тебя нет никакого зуба, то можно иногда разойтись с ними и полюбовно – ты им монету гонишь, сколько можешь, а у них закрываются глаза на некоторые твои шалости, если ты не слишком уж круто накуролесил. Но тут не Россия, тут Испания, хоть и разгильдяйская по сравнению с той же Германией или Англией, но все же Европа, и менты здесь – ага, не наши, а европейские. В основном честные, порядочные, но дотошные законники, ничего понимать не склонные, если ты хоть в чем-то не в ладах с буквой ихнего закона. И Хренио этот, хоть и молодец, и спас нас только что по большому счету, подготовка-то ведь у него и выучка тоже европейские, нашим ментам не чета, но наши менты после такой заварухи уж точно бы сейчас на все мелочи насрали и глаза на них закрыли, а вот как этот Хренио себя поведет – хрен его знает. Очень запросто может статься, что вот сейчас отсмеемся, отзубоскалим, и вспомнит он о букве закона, перед которым мы все виноваты.

На Сереге, например, рукоприкладство висит по отношению к тем фрицам, да еще и оскорбление, и хрен его даже знает, что хуже по последствиям. У этих европейцев, кстати говоря, принцип поглощения меньшей вины большей не работает, так что это два отдельных преступления, карающихся тоже по отдельности. На Володе с Наташкой, если даже и не усматривать в заваленном из подводного ружья хулигане превышения пределов необходимой обороны, один хрен висит браконьерство, да и само подводное ружье на пляже, специально для подводной охоты не отведенном – тоже отдельное прегрешение. Ну, чтоб посадили – это вряд ли, конечно, но арест до выяснения и нехилый штраф – это к бабке не ходи. Юльке аморалка светит за купание голышом вне специального нудистского пляжа, и никого не гребет, что никто посторонний ее в таком виде не наблюдал и ничьи нравственные устои таким манером не попраны – факт есть факт, и тут тоже дело пахнет арестом и штрафом, хоть и поменьше. Ну, и на мне хулиганка в виде драки с Серегой, и хотя заявлять друг на друга мы с ним, конечно, не станем, следы-то в виде фингалов налицо, и не факт, что довод «мы уже и сами меж собой разобрались» имеет хоть какое-то значение для испанских законов. И даже если и не штрафанут, то уж ареста до выяснения едва ли удастся избежать. Впрочем, один хрен имеются еще и трупы, из-за которых нас всех один хрен заметут как свидетелей, и никого, опять же, не гребет, что инцидент с ними мы все согласны считать исчерпанным. Млять, влипли!

– Думаете, это эти, толкиенутые? – спросила Наташка.

– Реконструкторы, – поправил ее Серега, но уверенным его тон не выглядел.

– Сдается мне, что хрен там, – заявил я, показывая трофейный тесак, прихваченный у убитого пращника по пути. Его лезвие имело остро отточенную режущую кромку, что было строжайше запрещено правилами всех без исключения исторических клубов.

– Маньяки какие-то! – сдавленно проговорила Юлька.

– Причем фанатичные – взгляните на их ноги, – я указал на босые мозолистые ступни, явно привычные обходиться без обуви.

– И видок у них какой-то бомжеватый, – добавила Наташка, указывая на замызганные туники и грязные засаленные космы.

– А еще я первый раз вижу реконструкторов, у которых есть деньги на весьма натуральную экипировку – дорогое, кстати, удовольствие, – но нет на стоматолога, – Володя указал на щербатый рот последнего из убитых отморозков.

– И что из всего этого следует? – подозрительно поинтересовался Серега.

– Мыылять! – дружно вырвалось у нас хором после того, как мы переглянулись и поняли, что думаем об одном и том же.

– Каррамба! – поддержал нас испанец. – Мы только появляться там, – он указал на гребень гряды, – они кричать, я немножко понимать.

– Разве они говорили по-испански? – усомнилась Юлька.

– Нет, язык не испанос. Я есть не кастилец, я есть баск. Их слова похожий на язык баск, я немножко понимать.

– Так нас чего, в Страну басков закинуло? – не понял Серега.

– Нет, – мрачно ответил Васкес. – Они показывать на сеньорита Наташа и кричать про деньги и Малака. Малака – это сейчас Малага, старый название.

– Финикийское, – уточнила Юлька. – А баски считаются прямыми потомками испанских иберов.

– Мыылять! – снова дружно вырвалось у нас у всех. – Вот это попали!

– В общем, они хотели продать тебя этим долбаным финикийцам за хорошие деньги, – разжевал Володя Наташке.

– А мне показалось, что они меня по кругу пустить хотят!

– Сперва по кругу, а потом продать, – уточнил Володя.

– А почему?

– Ну, они ж тут все черные, а ты блондинка, штучный товар.

– Так себе бы оставили, раз штучный товар!

– Себе не получится – увидит вождь, позарится, придется подарить, – разжевал я. – Вождю ж разве откажешь? А какую он награду даст – хрен его знает. Может и ничего не дать или дать жалкие гроши. А финикийцы заплатят настоящую цену, у них ведь административного ресурса нет.

– Вы только-только попали, а уже рассуждаете, как настоящие рабовладельцы! – обиженно надула губки Наташка.

– Такова се ля ви! – пояснил Серега, и мы опять дружно расхохотались.

– Кажется, сеньор Васкес, наш арест отменяется? – схохмил я.

Тот – вот умора, млять – достал свою служебную рацию, попытался связаться с начальством, а когда из этой затеи ни хрена не вышло, повторил попытку с собственного смартфона – естественно, с аналогичным результатом. Когда он выругался, я под смешки наших протянул ему свой, то же самое сделали и Володя с Серегой, и тогда только мент, окончательно осознав обстановку, рассмеялся и махнул рукой…

Смех немного разрядил обстановку, подняв настроение, но если серьезно, то попали-то ведь мы капитально. Явная древность, рабовладельческие времена, да еще и достаточно архаичные – иберы местные еще не романизированы, раз на собственной тарабарщине шпрехают. Стало быть, римского имперского порядка нет еще и в помине, и творится тут полный беспредел – если, конечно, за тобой не стоит могущественный род, который сурово спросит с твоего обидчика. Короче – Кавказ в чистом виде. О том, чтобы скрытно пробраться в более благополучные места, оставшись не замеченными аборигенами, не стоит и мечтать. Это нас, современных городских жителей, несложно вокруг пальца обвести, а туземцы тутошние все поголовно охотники и следопыты, и не нам с ними в этом тягаться. Так что легализовываться нам так или иначе придется, просто желательно несколько оттянуть этот неизбежный момент, дабы успеть к нему хоть как-то более-менее подготовиться. Ну и, само собой, не отбросить за это время копыта от голода и жажды.

Обсудив расклад, мы пришли к выводу, что отсюда, где мы наследили, надо один хрен рвать когти, а раз так – нам нужно найти место, не просто укромное, а еще и с пресной водой. Голод и несколько дней на крайняк перетерпеть можно, а вот без питьевой воды мы и за один день ослабеем так, что бери нас голыми руками. Осознав это, мы собрали все свои манатки и трофеи и направились вглубь суши в поисках родника или ручейка – большие водоемы вроде рек и озер нам пока категорически противопоказаны по причине их населенности или частой посещаемости местными братьями по разуму. Все настолько прониклись задачей поскорее слинять, что я едва убедил народ сперва разыскать стреляные гильзы нашего мента Хренио. Мир-то вокруг нас архаичный, и любой кусочек металла в нем – ценность, что при нашем катастрофическом отсутствии местной валюты весьма немаловажно.

Ручеек мы обнаружили, углубившись в лес, и до истока шли по его дну, дабы замести следы. Сперва хотели расположиться прямо у родника, но в зарослях на нас тут же накинулись полчища комаров, и в конце концов мы вернулись на пройденную ранее небольшую полянку несколько ниже по течению, где проклятых кровососов было гораздо меньше. Утолив жажду и передохнув, устроили смотр нашим наличным ресурсам.

Прежде всего, конечно, проверили оружие. Основу нашей огневой мощи составил, конечно, табельный пистолет нашего испанского мента – «STAR 28 PK» под патрон 9 Парабеллум, 15-зарядный. Две полных обоймы за вычетом трех израсходованных патронов оставляли нам двадцать семь добротных мощных выстрелов. Кому-то может показаться, что этого мало? Ну разумеется, будь моя воля, я бы предпочел АК-74, с которым служил срочную – естественно, с полным подсумком, то бишь с четырьмя 30-зарядными рожками. Судя по характерному тоскливому вздоху Володи, его предпочтения едва ли отличались от моих, да и Серега, пускай и не служивший, но школьный курс НВП таки отбывший, явно тоже мечтал о калаше. Эх, мечты, мечты… Если смотреть с этого боку, то повезло нам как утопленникам. Но с другой стороны, попади мы при аналогичных обстоятельствах где-нибудь на просторах горячо любимой родины, что бы мы тогда имели? Ментовского «макарку» с двумя 8-зарядными обоймами! Отбрасываем три патрона для честного сравнения и сосем лапу с тринадцатью выстрелами, и не мощными парабеллумовскими, а жалкими макаровскими. Ментовский патрон, кстати, послабже армейского, и я не от одного человека слыхал о случаях, когда на дистанции в 50 метров макаровская пуля не пробивала даже ватного зимнего бушлата. По сравнению с этим мы живем просто шикарно!

Вторым нашим метательным оружием оказалось подводное ружье Володи – пневматическое, мощное и достаточно компактное, – эдакий «кулацкий» обрез. Гарпунов у него имелось пять, и их действие по незащищенной тушке на воздухе мы уже имели случай понаблюдать. Вставил гарпун тупым концом в дуло, резко вдавил до защелкивания – и оружие заряжено. Радиус действия, конечно, маловат, но дареному коню в зубы не смотрят.

Судя по страдальческому виду Сереги, нога которого все еще болела, две трофейных пращи представлялись ему тоже весьма грозным оружием – ага, в руках аборигенов. Никто из нас обращаться с пращой не умел, и, по правде говоря, я бы предпочел мощную рогатку вроде той, что делал себе в счастливом детстве. Увы, как и следовало ожидать, резинового медицинского жгута ни у кого не оказалось, так что раскатанную губу мне пришлось закатывать обратно.

Негусто у нас оказалось и с холодным оружием. Две трофейных кривых фалькаты выглядели устрашающе. Почти в руку длиной, массивные, башку отмахнуть – нехрен делать.

Та, которой завладел я, по справедливости должна была бы достаться нашему испанцу, честно и благородно пристрелившему ее прежнего владельца. Но при наличии пистолета таскать еще и этот архаичный ятаган нашему досточтимому сеньору Хренио показалось несколько излишним, и он великодушно уступил мне свою законную добычу. Вторую фалькату Володя, служивший срочную в армейском спецназе и научившийся там в совершенстве владеть малой пехотной лопаткой, так же великодушно уступил безоружному Сереге. Вместе со щитом, кстати, дабы было чем укрываться от шальных каменюк местных пращников. Юмор Володин наш страдалец не оценил, но фалькате явно обрадовался. Выглядела она пошикарнее и поновее моей – ее покойный владелец был предводителем уконтрапупленной нами троицы аборигенов. Юлька тут же процитировала нам на память Диодора Сицилийского, который иберийские мечи считал непревзойденными по качеству стали. Серега аж глазки закатил от восторга и был жестоко сконфужен, когда Володя указал ему вмятину на лезвии там, где хваленый клинок встретился со стальным черенком володиной лопаты. Отметина на самом черенке, что характерно, оказалась едва заметной. В утешение я рассказал о своем давнем разговоре со знакомым торговцем ножами. Его родственник был кузнецом и подрабатывал изготовлением штучных клинков на заказ. Работа эта серьезная, и мужик обзавелся прибором для замера твердости по Роквеллу. И вот как-то раз принесли ему и попросили замерить твердость клинка старинной булатной сабли. Замерили, оказалось 38 единиц – это при том, что автомобильная рессора закаливается до 50 единиц, а клинки хороших современных ножей уж всяко не меньше. В общем, дерьмо этот хваленый булат по современным меркам. И если таким было тогдашнее элитное оружие, то можно себе представить, каким был тогдашний ширпотреб.

В качестве поощрительного приза за знание исторической литературы Юльке был единогласно присужден шикарно выглядевший кинжал главного убитого бандита.

Кстати, при ближайшем рассмотрении он оказался бронзовым, что несколько удивило народец, а саму Юльку привело в восторг. Помозговав над этим парадоксом – на дворе ведь давно уже железный век, – я припомнил вычитанный где-то факт, что и римские легионеры охотно пользовались трофейными бронзовыми кинжалами и топорами. Выходит, не так уж и плоха бронза по сравнению с местным железом? Хотя – чему тут удивляться? Египет тоже, кажется, несколько веков продолжал пользоваться бронзовым оружием, когда Ассирия перешла уже на железное. Длинный нож второго пращника, вполне железный, достался Наташке. Мелкие ножики в чехлах, прикрепленных к ножнам фалькат, так там и остались, поскольку на них никто особо не позарился. Васкес, когда я предложил ему честно их поделить, аж скривился от презрения, после чего с гордостью продемонстрировал извлеченную из кармана великолепную складную наваху. Узковата, на мой взгляд, но сталь, надо думать, уж всяко не античного качества.

После осмотра оружия мы плавно перешли к осмотру инструментов. Естественно, самое внушительное орудие труда было у Володи. Его лопата оказалась еще и топором, который имелся в ее комплекте в качестве сменной насадки. Мой дорогой швейцарский мультитул, впрочем, тоже произвел фурор, но совсем не тот, на который я надеялся. Народ хохотал до слез, пытаясь понять, за каким хреном я таскал его в своем намотнике, как мы называем поясные сумки. А что тут непонятного? Под дождь с сильным ветром попадать никому не случалось? Порыв ветра зонт наизнанку ни у кого не выворачивал? Заклепочки эти рахитичные на спицах ни у кого при этом не срывало? То-то же! Как раз для таких случаев у меня и моточек медной проволоки подходящей толщины припасен. Отогнул кончик полукольцом, откусил, продел в оставшиеся без заклепки отверстия в спицах, аккуратно сжал плоскогубцами – и зонт снова исправен.

Серега, впрочем, угорал над обилием явно лишних в наших условиях отверток и шестигранных насадок, девчат развеселил столь же неуместный штопор, а Володя ухмыльнулся при виде коротеньких и страшно неудобных ножевого лезвия и пилки, после чего с гордостью показал собственный туристический нож-пилу. Я не стал с ними спорить. Конечно, любой универсальный инструмент ублюдочен по сравнению с нормальным. Например, какой идиот станет пользоваться входящими в мультитул ножницами, когда у девчат есть нормальные для маникюра? Шило же, стамеска и напильник должны еще понадобиться, прежде чем хоть кто-то сообразит, как хреново порой без них. А нож меня и мой складной «Викинг» вполне устраивает. Короткий, но массивный и с надежным фиксатором – хоть деревяшку обстругать, хоть лишнюю дырку в чьем-нибудь не в меру настырном недружественном организме проделать.

Хуже всего обстояло дело со жратвой, состоящей из пары забраконьеренных Володей перед самым попаданием рыбин, которых мы запекли на костре. Без хлеба и без соли рыба ну никак не тянула на деликатес, но выбирать особо не приходилось. Погода стояла теплая, дождя не ожидалось, и для ночлега в принципе вполне хватило бы и подстилки из нарезанного лапника. Увы, только в принципе – бабы есть бабы. Не знаю, каковы они у аборигенов, а наши едва не закатили истерику. Наташка, как оказалось, боится не только мышей, но и всевозможных букашек, которые для нее все тараканы, а Юлька, избавленная от Наташкиных фобий, неожиданно впала в ступор при виде мирно переползавшего тропинку ужа, наотрез отказавшись замечать его очевидные отличия от действительно опасной гадюки. В результате нам пришлось в сгущающихся сумерках заморочиться постройкой приличных размеров шалаша, стенки которого могли служить лишь чисто символической защитой от ползучей мелюзги, но бабы, заняв нас строительным авралом, успокоились. Ну, относительно – периодические поторапливания и сравнения с косорукими обезьянами нам приходилось стойко переносить. Дело затягивалось из-за того, что гарпунный линь Володи в нашем положении был чрезвычайно ценен, и мы хотели сберечь его для целей поважнее этой временной халабуды, а ее каркас вязали виноградной и вьюнковой лозой – обильной, но неудобной.

– Им не шалаш этот долбаный нужен, им нас задолбать этой хренью захотелось! – ворчал Серега, когда мы водружали на перекрестья связанных лозой попарно опор коньковую жердь. – Ну не стервы ли?

– Скажи спасибо, что удовольствовались шалашом, а не потребовали землянку-блиндаж! – подколол его Володя.

– Ага, с последующим евроремонтом! – добавил я для пущего драматизма. Переговаривались мы, конечно, вполголоса – нехрен подсказывать бабам столь элементарные способы задрочить нас всерьез и надолго…

Как и следовало ожидать, построенный нами в конце концов шалаш показался нашим мучительницам слишком тесным, в результате чего нам было безапелляционно предложено разместиться снаружи. Потом им оказалось жестко спать на хвойном лапнике, и пришлось – нам, естественно – искать и рвать в полной темноте охапки папоротника. Жалобы на комаров мы где-то минут пять тупо игнорировали, но последовала истерика, и я посоветовал им нарвать той же лозы – дикого винограда и обыкновенного вьюнка в этом лесу хватало – и сплести себе противомоскитную сетку. Только самим, поскольку мы, мужики – косорукие обезьяны и ни шить, ни вязать, ни плести не умеем. А что я, неправду сказал? Лично мне правда глаза как-то ни разу не колет, гы-гы! Поняв, что на сей раз спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и как-то передумав спасаться самостоятельно, они наконец заткнулись и дали нам заснуть – так нам показалось по нашей наивности…

Сплю я обычно крепко, и когда меня среди ночи разбудили самым бесцеремонным образом, свое отношение к происходящему я сформулировал тоже в весьма крепких выражениях. А как прикажете выражаться, когда ты мирно спишь, никого не трогаешь, а на тебя вдруг с пронзительным визгом налетает некое растрепанное человекообразное, спотыкается, наворачивается с размаху и при этом ухитряется попасть тебе коленкой по гениталиям? А затем с таким же визгом требует помочь, спасти и вообще «ну сделать же что-нибудь» и матерится при этом похлеще тебя самого! Вы бы на моем месте не перебздели?

Спросонья я не сразу въехал, что эти визжащие человекообразные – наши шалавы… тьфу, прекрасные дамы, поскольку сперва мне требовалось разобраться в двух куда более глобальных вопросах – кто я и где я. А разобравшись – не мог уразуметь, что за хрень заставила наших баб подкинуться как наскипидаренные и ломануться из халабуды наружу… гм… ага, так и знал – прямо сквозь стенку. Чего? Какое в сраку чудовище?

Отдаленный, но мощный и раскатистый рык какого-то хищника прояснил наконец ситуевину. Для волка или рыси чересчур, для медведя… Гм… в теплый сезон медведи вроде миролюбивы… Помозговав, я вдруг заподозрил, кто бы это мог быть, но решил оставить пока свои подозрения при себе – перспектива длительной бабьей истерики не очень-то стыковалась с моим желанием наконец-то выспаться.

2. Милитаризация по-попаданчески

Наше утреннее пробуждение ознаменовалось синхронным урчанием пустых желудков. Почесав полученные за ночь ушибы и комариные укусы, напившись, умывшись и прогулявшись до ветра, мы уперлись в извечный вопрос о хлебе насущном. Собирательство даров леса в виде грибов, ягод и орехов возложили, естественно, на баб, для охраны которых с ними оставлялся Серега. Васкес, обучавшийся в юности на скаута и умевший мастерить силки, отправился вместе с Володей на промысел чего-нибудь посущественнее. На самый крайний случай они предполагали вернуться на морской берег, где Володя снова набраконьерил бы рыбы, но в идеале рассчитывали добыть кролика, а то и парочку. Мне стоило немалого труда уломать их обойтись малым количеством силков. Дело в том, что моток нейлоновой бечевы, который у Володи был в качестве запасного линя для гарпуна, сподвиг меня на наполеоновские планы по нашему вооружению.

Не будь у меня моего мультитула с его кучей прибамбасов, я бы и мечтать не смел об арбалете, и на повестке дня стояли бы простые деревянные луки. Наверняка гораздо худшие, чем у аборигенов, которые свои делают умеючи и всяко не второпях, да и стреляют из них всяко получше нас. Нам же нужно что-то эдакое, чего у аборигенов нет, дабы иметь перед ними хоть какое-то преимущество, а заодно и соответствующий имидж – ведь при неизбежной встрече с туземцами нам будет позарез необходимо выглядеть людьми, достойными дружбы, а не рабского ошейника. Пересчитав мысленно свои оставшиеся патроны к пистолету и не сумев ответить на мой заданный самым невинным тоном вопрос об адресе ближайшего оружейного магазина, наш испанский мент убрал с морды лица саркастическую ухмылку и призадумался. Володя же, сравнивший дальнобойность своего подводного ружья с известной ему дальнобойностью спортивного лука, в восторг от сравнения не пришел и согласился с моими доводами сразу же – правда, сомневаясь в осуществимости проекта.

Мне пришлось разжевать нашим крутым орлам, что делать полноценный классический средневековый арбалет – ага, Левшу лесковского нашли – я не собираюсь. Да и стал он таковым далеко не сразу, а эволюционировал постепенно из примитивной грубятины, изобретенной еще римлянами – правда, уже в позднеимперские времена.

Лук у него был простой деревянный, но тугой, поскольку натягивался обеими руками, а спусковой механизм – штырьковым. И штырь, отжимающий взведенную тетиву вверх до ее срыва с упора, и ось спускового рычага вполне могли быть и деревянными, так что самым сложным было пробуравить в деревяшках достаточно ровные отверстия. Ну-ка, кто там смеялся над моими отверточными насадками? В результате – по принципу «инициатива наказуема исполнением» – я был с ходу произведен в главные оружейники.

Бабы, впрочем, мое назначение попытались тут же оспорить – типа одного Сереги им для охраны мало. Ага, знаем мы эту «охрану»! Нас припашут всякую хрень собирать, а сами будут лясы точить «о своем, о женском»! А хрен им – не мясо? Пришлось напомнить прекрасному полу о слышанном ночью отдаленном рыке какого-то хищника, перепугавшем их так, что нас они – своим визгом – перепугали спросонья еще хлеще. Теперь, когда перспектива бабьей истерики была не столь катастрофична, я наконец озвучил свою гипотезу. Фотку микенских Львиных ворот все видели? Львы там изображены стилизованные, конечно, но видок характерный, ни с кем другим не спутаешь. Правда, известный ниспровергатель исторических мифов Скляров считает, что плита с львиным барельефом была привезена микенцами откуда-то с Ближнего Востока. Если он прав, то Львиные ворота – еще не доказательство. Поэтому – ладно, хрен с ними, с Микенами. Про двенадцать подвигов Геракла все слыхали? Подвигом нумер один за ним, если кто не в курсе, числилось удушение голыми руками Немейского льва. И происходило это не в Африке, не в Индии и не на Ближнем Востоке, а исключительно в Греции. То есть в Греции, если кто туго соображает, свои местные львы в то время водились, и большинство историков с этим согласно. Потомки плейстоценового пещерного или пришедших позднее южных или гибридные между ними – вопрос спорный, но нам, татарам, все равно. На нас, детей асфальта, любого из них за глаза хватит. Климат Испании ничуть не хуже греческого, так что и тут львам обитать никакая религия не запрещает. Кто-нибудь из нас Геракл? Лично я – ни разу, так что душить льва – хоть Немейского, хоть обыкновенного – голыми руками однозначно не возьмусь. Между тем, как считают многие историки, европейский лев окончательно исчез только в римские времена, поскольку беспощадно вылавливался для цирковых забав римской черни, обожавшей скармливать львам христиан, иудеев и всяких прочих государственных преступников. Нам же тут, судя по еще не романизированным иберам, до тех римских времен еще как раком до Луны. Ферштейн? Андестенд? Поняли, кошелки?

И с воображением, и с мнительностью у обеих все было в полном ажуре, так что за неимением знакомого Геракла они все и ферштейн, и андестенд, и просто поняли. Поэтому собирать за них грибы с ягодами пришлось одному Сереге, а я занялся поисками «стратегического сырья». Вопрос это не такой уж и простой. Североамериканские индейцы обычно делали свои луки из кедровой сосны, и я не сомневаюсь, что за неимением кедровой вполне сгодилась бы и обычная. Казахи – те, кто победнее – зачастую довольствовались березовым луком. Из орешника – лещины – я и сам в детстве делал. Вся эта растительность – ну, разве что окромя так и не попавшейся мне на глаза ни одной березы – тут имеется, но вот ведь засада – между детским игрушечным луком и луком профессиональным немалая разница. Для настоящего лука дерево должно быть хорошо просушено – случалось, что и годами его выдерживали. Нет у нас тех лет, нет и месяцев. Боюсь, что и недель нет. Нужна такая древесина, которая достаточно упруга и в сыром виде. Тис? Да, англичане вроде делали луки из него. И вроде в Испании его тоже до хренища. Да только много ли мне от того пользы, если я его живьем ни разу в жизни не видел? Может, он и рядом, может, в двух шагах, но кто покажет мне его пальцем? А посему – остается можжевельник, целый куст которого я наблюдал собственными глазами среди декоративных насаждений возле места работы. В лесу, признаюсь честно, не видел ни разу.

С можжевельником мне повезло – хвала богам, в Средиземноморье его куда больше, чем в нашей средней полосе. Найдя здоровенный куст, я спилил пилкой своего мультитула жердину в руку толщиной – пришлось попыхтеть. Это необразованные древние пращуры делали свои луки из кругляка, а мы механику с сопроматом изучали и свой лук будем делать плоским и широким. Затем, и тоже не без труда, срезал ножом ветки и отнес очищенную жердь к нашему лагерю. Проблему собственно лука для своей будущей «вундервафли» я таким образом решил. На ложу в идеале напрашивался вяз, но с ним у меня та же проблема, что и с тисом – кто бы мне его показал? А посему – из чего там ружейные ложа делают? Вообще-то классикой считается орех – грецкий, не лещина. Климат велит им тут произрастать в изобилии, но – опять же, та же история, что с тисом и вязом: ну не знаю я, как он выглядит. Вот яблоня – другое дело. Дичок, конечно, но яблоня – она и в Африке яблоня. Древесина у нее тоже крепкая и не колкая, а что кривая – так мне из нее не корабельные мачты вытесывать, а на арбалетную ложу подходящую деревяху всяко подыщу. Так и вышло. Подобранный кусок не блистал идеальной прямизной, но в дело вполне годился. Отпиливать его короткой пилкой мультитула я затрахался, топором вышло бы в разы быстрее и легче, но топор был у Володи, и приходилось довольствоваться подручными средствами. Самый толстый из сучьев от своего полена я отпиливать пока не стал – он явно напрашивался на спусковой рычаг. Запомнив место – надо будет потом направить сюда Серегу с бабами за яблоками, – я приступил к поискам орешника-лещины. А найдя его, нарезал побольше прутьев толщиной с большой палец – на спусковой штырь, на ось рычага и на стрелы. Запомнил и это место – орехи тоже не помешают. Теперь у меня было все, что требовалось для начала работы над деталями арбалета.

Вернувшись в лагерь, разгрузившись, попив воды из ручья и сходив в кусты до ветра, я спокойно и методично приступил к незаконному изготовлению оружия – благо в седой древности Уголовный кодекс РФ не действует, да и территория не та, так что «три гуся», то бишь статья 222, мне не грозили.

– Держим в банко миллионо и плеванто на законо! – напевал я себе под нос песенку гангстеров из детского мультсериала «Приключения капитана Врунгеля», размечая острием ножа заготовки будущих деталей. Обстругивать твердое дерево ножиком – удовольствие ниже среднего, и удаление основной массы лишней древесины я отложил до возвращения Володи с его топором. Прежде всего я обстругал середину будущего лука под квадрат с плавными переходами к оставшемуся кругляку. Получив таким образом размер выемки под лук в передней части ложи, я сподвигся наконец отпилить от яблоневого полена сук и повертел полено в руках. Его бывший нижний торец выглядел покрепче, да и был потолще. Бочины я позже обтешу топором, а пока я состругал обозначающие их два скоса к торцу и разметил ширину выемки и ее глубину. Запиливался, оставляя немножко «мяса» под дальнейшее остругивание, которое уплотнит и упрочнит поверхность древесины. Середину выемки, куда не доставала пила, пришлось выбирать стамеской и припиливать напильником, после которого снова уплотнять ножом. Подумав, заморочился и канавками в углах, дабы освободить их от нагрузки – концентраторы напряжений нам ни к чему. Примерив к выемке середину лука, я окончательно подогнал ее размеры и снял фаски по острым углам, не поленившись вообще скруглить их. После этого разметил отверстие, через которое будем привязывать лук к ложе. Шило мультитула, исходно не предназначенное для таких работ, было слишком коротким, и насквозь я им полено не пробуравил, но я и не задавался столь несбыточной целью. Мне просто требовалось направление, по которому пойдет другой инструмент…

Я как раз раздумывал, какой именно, когда вернулись наши бабы, погонявшие навьюченного дарами леса Серегу. Завидев весьма малый объем снятой мной стружки, они дружно пришли к выводу, что я просто-напросто отлыниваю от работы, и остались контролировать и надзирать – как за работой, в которой ни хрена не понимали, так и за тем, чтобы я не сожрал принесенных припасов, которые они «собирали в поте лица». Поэтому в следующую ходку за съедобной растительностью Сереге пришлось отправляться одному, что его, скажем прямо, как-то не опечалило. Особенно, когда я подсказал ему, где найти яблоки и орехи. Он понимающе ухмыльнулся, а я тут же схлопотал от баб обвинение в том, что не только бездельничал, но еще и жрал втихаря от пуза, пока они самоотверженно заботились обо всем коллективе. Ага, у кого что болит, судя по пятнам ягодного сока на ихних губах и щеках!

Наиболее подходящей в качестве сверла по дереву мне показалась имевшаяся в наборе сменных насадок большая крестообразная отвертка, которой я и воспользовался. Засверлился, насколько смог – после обтесывания бочин заход отверстия останется, и я углублю его дальше без особого труда, да и навстречу ему шилом пробуравлюсь. Приостановив на этом сверлильные работы, я снова вооружился ножом и обстругал верхнюю плоскость ложи. Подровняв напильником, снова уплотнил ее поверхность ножом и разметил на ней желобок для стрелы. Стамеска у меня имелась только плоская, так что полукруглым профилем я не заморачивался, а прорезал трапециедальный. Но выступающие углы я скруглил и заправил напильником старательно – об них будет тереться тетива из дефицитной нейлоновой бечевы, которую следует поберечь. Дальше, если делать все по уму, требовались топор и бечева, и я отложил ложу, взявшись за будущий спусковой рычаг. Естественно, тут же схлопотал от баб обвинение в том, что мы, мужики, никогда не в состоянии доделать начатое дело до конца. К счастью, рычаг топора не требовал, так что его почти полностью выстругал ножом. Почти – оттого, что требовалось еще отверстие под ось, которое должно быть согласовано с ложей.

Дальше без топора и бечевы делать было нечего, и меня ожидал нешуточный бабий разнос за очередное отлынивание от работы, когда они тут в поте лица… ага, лясы точат! Пока они отыскивали аргументы, вернулся Серега – один он управился раза в три быстрее, чем с ними – с грузом яблок и орехов, и праведный женский гнев обратился на него – мало принес, наверняка сожрал половину по дороге. Отбрыкивался он довольно вяло, поскольку и в самом деле немного подегустировал – тоже ведь нежрамши с самого утра. Пока шла эта разборка, я объявил перекур – и тут же был обвинен в бездумном транжирстве невозобновимых запасов табака. Это Юлька таки вспомнила, что табак завезен из Америки, до открытия которой еще много столетий, а смолили обе похлеще иных мужиков. То, что мои сигариллы «Монте-Кристо» один хрен слишком крепки для них, на их логику никак не повлияло. Впрочем, я давно заметил, что при полном отсутствии цивильного курева с фильтром большинство курящих баб не отказывается и от «Примы». Пока они вставляли в зубы свои тоненькие «Море» с ментолом и щелкали зажигалками, я достал из намотника линзу и сфокусировал солнечные лучи на кончике своей сигариллы. Мне и под слабеньким подмосковным солнцем удавалось прикуривать таким манером, так что добротным средиземноморским грех было не воспользоваться.

Привычка к такому прикуриванию у меня еще армейская, приобретенная в период острого дефицита спичек. Прикурив, я затем поджег от бычка тоненькую стружку, от нее тонкие ветки, а там и развел настоящий костер. А вылупившим круглые глаза бабам пояснил, что сжиженный газ в наших зажигалках – еще более невозобновимый ресурс. Пока они хватали ртом воздух, я понаслаждался крепким сигарным табаком, дал дернуть пару тяг Сереге – ему этого хватило, – понаслаждался еще примерно до половины сигариллы и не без сожаления забычковал остаток – курево в самом деле следовало беречь. Бросать курить после его исчерпания я не собирался, поскольку кое-какие соображения на сей счет у меня имелись, но они не для баб. Сухой рябиновый лист – горлодер еще хуже деревенского самосада…

Вернувшиеся охотники принесли двух кроликов. Одного испанец поймал в силки, второй в последний момент заподозрил неладное и в петлю не вступил, но пока он изображал собственное скульптурное изваяние, Володя шмальнул в него наудачу гарпуном – и попал. Для первой охоты это был редкостный успех, но прекрасный пол возмутила мизерность добычи. По их мнению, два здоровых мужика должны были завалить как минимум оленя. Поэтому рассказывать им обо всех обстоятельствах охоты Хренио с Володей не стали, сообразив, что их едва ли поймут правильно. На меня это опасение не распространялось, и мне Володя тихонько поведал о неудачной попытке добыть третьего кролика, ограбив опередившую их в этом деле рысь. Но грозных окриков большая кошка не испугалась, а тратить без крайней необходимости драгоценный пистолетный патрон Васкес посчитал неприемлемым. Поэтому рысь беспрепятственно удалилась со своей законной добычей, а люди удовольствовались своей.

Испанский мент занялся разделкой добытых кроликов, едва не прихватив в качестве вертелов мои заготовки стрел – я лишь в последний момент пресек эту попытку и послал Серегу за подходящими прутьями в кусты. Володя же присоединился ко мне. Мужик он рукастый, и грубую работенку – там, где тяп-ляп вполне годится, лишь бы держалось – делает быстрее и ловчее меня. Поколебавшись, я доверил ему обтесывание бочин на заготовке ложи, с чем он справился в считанные минуты. Но обтесывать лук я ему не доверил, отобрав топор, а ему, показав на мультитуле шило и отвертку, поручил углублять и доводить до конца начатое отверстие.

– Слушай, а прожечь разве не проще? – предложил он, прикинув предстоящий секс.

– И чем ты собрался прожигать?

– Ну, шило вот это на огне раскалю…

– Я тебе раскалю! – взвился я от такого неслыханного святотатства, – Я тебе в жопу его тогда раскаленным воткну!

– Да ладно тебе кипятиться-то! Жаба давит – так и скажи, я тогда свой нож раскалю.

– Нож твой, и этого я тебе запретить не могу, но тоже дружески не советую. Если мы все не съехали дружно и синхронно с катушек и нас в натуре зашвырнуло в лохматые времена, то такой инструмент, как наш, тут не купить ни за какие деньги. Так нахрена ж его портить, спрашивается?

– А чо портить-то? Чего с ним сделается?

– Ты как калить собрался, докрасна? Так хорошей закаленной стали и этого не надо. Чуть только цвета побежалости появились – ну, потемнела, если по-простому – уже, считай, отпустилась. Звиздец ее закалке, если совсем просто. Станет мягче, будет быстро тупиться – оно тебе надо?

– Понял! На хрен, на хрен! А как насчет трофейных ножиков? Ты вроде сам говорил, что у них сталь сырая…

– Этого я не говорил. Хреново закалена по сравнению с нашей современной – это да, но все-таки хоть слегка, но подкалена – уж всяко потверже гвоздя или там китайского шурупа, у которого шлицы отверткой сворачиваются на хрен… Их, конечно, не так жалко, как наши, но тоже ведь не лишние. Ты уверен, что мы скоро разживемся новыми? Если разживемся – можешь при всех назвать меня долботрахом, и я с тобой охотно соглашусь. А пока – считай меня долботрахом молча, гы-гы!

– Понял. Ну, раз так – будем заниматься бурным и продолжительным сексом…

Пока я аккуратно – орднунг юбер аллес – стесывал кругляк на концах лука и еще более аккуратно достругивал его плечики до толщины в полтора пальца с плавным переходом от квадрата с трехпальцевой стороной, он провертел в ложе дыру насквозь и сам додумался аналогичным манером расширить ее стамеской. К тому моменту, как я доделал утолщенные кончики с канавками для тетивы, отверстие у Володи тоже было готово. Когда мы прикинули длину его мотка бечевы и поняли необходимость экономии, он придумал вколотить в отверстие толстый ореховый прут с надрезами на концах, к которым и вязать лук. Так и в самом деле получилось экономнее и не в ущерб качеству. Для тетивы пришлось свивать бечевку в несколько слоев, но и после этого ее толщина не впечатляла. Впрочем, это ведь нейлон.

Поставив полуфабрикат арбалета вертикально, я встал ногами на плечики лука у ложи и обеими руками растянул его – настолько, насколько у меня получалось, не рискуя надорвать пупок. Володя царапнул кончиком ножа отметку, я плавно вернул тетиву на место, стараясь не тереть ее об ложу, и аккуратно надпилил нацарапанную отметку. Это будет упор, за который мы будем цеплять взведенную тетиву. Состругав ножом часть древесины сразу за надпилом, я разметил наконец окончательный контур ложи и отдал Володе стесывать лишнее. Сам тем временем занялся отверстием под ось в спусковом рычаге. Когда мы закончили, поджаривающиеся на костре кроличьи тушки уже доводили нас своим дразнящим ароматом до исступления…

Сытный обед на тощий желудок – что может быть прекраснее? Впрочем, насладиться крольчатиной без помех сеньор Васькин нам не дал, начав наше обучение языку басков. Показывая на какой-то предмет или показывая жестом какое-то действие, он сперва называл его по-русски, а затем по-баскски, после чего заставлял нас повторять по нескольку раз. И надо сказать, что наш баскский веселил его куда больше, чем нас – его русский. Бабы вскоре взбунтовались, и с этим галантный испанец ничего поделать не сумел, но на нас он оторвался по полной программе. А когда – при всем нашем понимании его правоты – на грани бунта оказались уже мы, он, проявив недюжинный дипломатический талант, тут же научил нас самым грязным баскским ругательствам и весело хохотал, когда мы его же ими и облаяли. Отсмеявшись, Хренио констатировал, что хотя гибралтарские макаки гораздо смышленее нас, мы все-таки не безнадежны, и научить нас в конце концов говорить по-человечески он, пожалуй, сумеет. Типа похвалил.

Перекурив, мы с Володей вернулись к арбалету. Теперь, когда его контуры уже вырисовывались, нам не требовалось сушить мозги над последовательностью работ. Я прорезал стамеской паз под рычаг внизу ложи – с упором, не позволяющим рычагу свисать вниз – и провертел в образовавшихся «ушах» отверстие под ось, которую Володя тут же подогнал по месту. Сменяя друг друга, разметили и пробуравили в ложе отверстие под спусковой штырь, который тут же вырезали и подогнали, после чего вчерне арбалет был готов. Чтобы драгоценная тетива не перетиралась об ложу, мы конфисковали из Юлькиной аптечки кусок лейкопластыря и туго обмотали им середину тетивы, заодно и утолстив ее для лучшего взаимодействия со спусковым штырем.

На приготовление нормальных арбалетных болтов терпения нам уже не хватило. Взяв один из нарезанных ранее более-менее прямых ореховых прутьев, я обрезал его до примерно полуметровой длины, вырезал пазик под тетиву на тонком конце и наскоро заострил толстый, после чего взвел арбалет, осторожно уложил в желобок ложи свою эрзац-стрелу и прицелился в ствол стоящего в двадцати шагах от нас толстенного дерева. Попал я примерно на пол-ладони ниже и на ладонь левее, чем метил, но от древесной коры полетели ошметки, а от несчастной стрелы – щепки. Представив себе, что будет с угодившим под такой выстрел человеком, народец присвистнул и впечатлился. А что до точности боя – главное стрелы сделать по возможности одинаковыми, дабы обеспечить хорошую кучность стрельбы, а уж целиться однообразно и брать поправки при прицеливании как-нибудь научимся.

– Слушай, Макс, а ты уверен, что у местных дикарей ничего подобного нет? – спросил Володя, когда мы наслаждались заслуженным отдыхом.

– Почти, – ответил я ему. – Точного времени мы не знаем, но иберы не романизированы, так что до имперских времен явно далеко. А арбалет вроде нашего появился у римлян уже только в позднеимперские времена, где-то третий или даже четвертый век – нашей эры, естественно. До него была только ручная катапульта вроде стационарных осадных – громоздкая и тяжелая. И кажется, тоже уже в имперские времена.

– А греческий гастрафет? – вмешалась Юлька. – Он же чуть ли не в пятом веке до нашей эры изобретен!

– Да, я в курсе. Но это очень сложный и дорогой агрегат. Сам лук композитный вроде скифского – склеенные вместе дерево и рог, длинный продольный затвор в пазу типа «ласточкин хвост», фиксация по металлическим зубчатым рейкам – ножом и топором его точно не сделать, уж поверь мне как технарю-производственнику.

– Но ведь делали же как-то!

– Да, греки с их достаточно развитой цивилизацией. Но вот ты, Юля, у нас самый главный эксперт по древности. Так скажи нам, где и у кого упомянуты отряды гастрафетчиков из сотен или хотя бы десятков стрелков?

– Ну, я так с ходу не помню, – Юлька наморщила лоб.

– Да не напрягайся – и не вспомнишь. Я ведь тоже интересовался в свое время – не было у греков никаких «гастрафетных рот». Были только отдельные стрелки, скорее всего единичные.

– А чего так? – не понял Володя. – Ведь классная же вещь!

– Все упирается в производство. Один экземпляр с индивидуальной подгонкой деталей – как мы с тобой корячились – можно сделать и на коленке. Несколько экземпляров – сквозь зубовный скрежет и трехэтажный мат, которые нас еще ожидают – тоже можно. Но наладить массовое поточное производство с полной взаимозаменяемостью деталей от разных комплектов – забудь и думать. Это шаблоны, лекала, прочий мерительный инструмент, которого в этих временах нет и долго еще не предвидится. Поставить массовое производство – это и в наши-то времена секс еще тот, а уж в античные…

Остаток дня мы посвятили заготовке полноценных арбалетных болтов – практически одинаковых, ровных, оперенных и с обожженным на огне для твердости острием – и уже настоящей пристрелке нашей зверь-машины. Как я и ожидал, нормальными одинаковыми боеприпасами она стала мазать однообразно, на малой дистанции практически в одну и ту же точку, так что приноровиться брать поправку мне удалось без особого труда. На состоявшемся в тот же вечер импровизированном военном совете образец был – за неимением лучшего – одобрен и рекомендован к принятию на вооружение.

Поужинали мы остатками крольчатины, которая иначе протухла бы безо всякой пользы, оставив яблоки с орехами на завтрак. Потом Васкес немного поистязал нас еще одним уроком баскской тарабарщины, которую сам он почему-то считал нормальным человеческим языком. Поскольку точно таким же заблуждением наверняка страдали и местные иберы, с учетом их многолюдья – а попробуй только их не учти, – мы, русские, оказывались в явном меньшинстве. А меньшинство всегда и во все времена вынуждено приспосабливаться к большинству. Кто не приспосабливался – наживал себе нехилые проблемы. Оно нам надо?

Что меня зачастую поражает в разумных, казалось бы, человекообразных, так это неспособность многих въехать в раз и навсегда изменившиеся условия жизни. Такая же хрень и у нас – все видели и слыхали одно и то же, даже поучаствовали в одном и том же приключении, вещдоки, опять же, при нас остались – ясно должно бы быть и ежу, что вляпались мы добротно и капитально, и никто нас из этой задницы не вызволит. И тут вдруг оказывается, что не до всех это еще дошло.

– Глянь на мою, – шепнул мне Володя, ухмыляясь.

Гляжу – и сам едва сдерживаю смех. Наташка евонная, прямо как классическая блондинка из анекдотов, телефон свой терзает. Наберет номер, вызовет, пробормочет себе чего-то под нос явно не из куртуазного лексикона, другой номер набирает – ага, с тем же самым результатом «абонент временно не доступен». Жалуется на жизненные трудности Юльке, та тоже телефон достает и тоже пробует – естественно, с аналогичным успехом. Мы с Володей переглядываемся, а они уже Серегу настропаляют, и тому то ли деваться некуда, то ли тоже заразился от них, но гляжу, тоже свой аппарат достает и тоже чего-то пытается. Сперва по всем знакомым, потом, похоже, даже GPS-навигацией озадачился, судя по риторическому вопросу, где ж все эти гребаные спутники. Где, где – в звизде!

Но рухнули мы со смеху не в этот момент, а несколько опосля – когда Юлька, убедившись в бесплодности всех его потуг, обвинила своего в полной бестолковости и беспомощности, а его аппарат – в хронической неисправности, встала, подошла к нашему испанскому менту и – ага, на полном серьезе – спросила у него телефонный номер его полицейского участка, явно намереваясь попробовать звякнуть и туда! Мы давимся от хохота, бабы визжат и кроют нас если и не в три этажа, то в два уж точно, Серега – и тот вымученно прыскает в кулак, а Хренио морщит лоб, подбирая русские слова.

– Связь нет, сеньорита, – сообщил он ей наконец, наивно полагая, что на этом инцидент будет исчерпан…

Если кто не читал Дольника с Протопоповым, то рекомендую – сугубо для лучшего понимания причин всех несуразиц поведения двуногих приматов вида хомо сапиенс. Новоселова с ходу не предлагаю – он уже не для слабонервных и без подготовки чреват для неокрепших умов. Суть же у всех их в том, что вся наша хваленая разумность – лишь тонкий налет, а в глубине каждого из нас как был, так и остался лохматый обезьян, который и рвется наружу когда надо и когда не надо, и хрен бы с ним, если бы он просто рвался, так этот четверорукий деятель же еще и порулить нами норовит. Некоторыми, к сожалению, гораздо успешнее, чем следовало бы. А рулит он, если уж дорвется до руля, исключительно по-обезьяньи, потому как иначе не умеет и даже не представляет себе, что такое вообще возможно. Начальство на работе, например, редко когда удается убедить словами в том, что его запросы нереальны и на попытку их исполнения только напрасно потратится время, нервы и ресурсы. Любые пререкания высокопоставленная обезьяна воспринимает либо как твое нежелание работать – это в лучшем случае, либо как меряние с ней хренами – и тут уже со всеми вытекающими, как говорится. И приходится, скрипя сердцем и прочими потрохами, жертвовать какой-то частью означенных времени, нервов и ресурсов – по возможности меньшей – для наглядной демонстрации непреодолимости законов физики и прочих наук. Неспособность особей с повышенной примативностью – если по протопоповской терминологии – осмыслить и осознать то, что неприятно чисто эмоционально, тоже как раз из этой обезьяньей инстинктивной серии.

Решив, что слабовато владеющий великим и могучим испанец просто-напросто не въехал, чего от него требуется, не владевшая испанским Юлька принялась разжевывать ему на аглицком, которым, тут надо отдать ей должное, владеет недурно – я-то по большей части «читаю и перевожу со словарем». Главным буржуинским языком в Европе владеют практически все, и дело явно идет на лад – ага, в плане понимания. Васькин чего-то на том же аглицком ей втолковывает, а эта оторва – умора, млять – начинает улыбаться и строить глазки. Серега заметно нервничает, мы с Володей прыскаем в кулаки, а бедолага Хренио страдальчески глядит на нас. Я пожал плечами и похлопал пальцем по своему поясному чехлу с телефоном – типа, деваться некуда и лучше уж отделаться малой кровью. Васкес въехал, обреченно смирился с неизбежным, достал свой аппарат и принялся старательно демонстрировать, что и у него тоже «абонент временно не доступен». Если кто думает, что на этом все и кончилось, то напрасно. Она его еще и по его служебной ментовской рации попробовать связаться с участком и с сослуживцами заставила, гы-гы!

– У меня – тоже абсолютно все точно так же! – уведомил я Юльку, сделав морду кирпичом, когда она, оставив в покое испанца, вознамерилась выносить мозги уже мне.

– Ты же еще не пробовал!

– Разве? А чем я занимался вчера вместе со всеми, когда мы только-только вляпались и все пытались прозвониться хоть куда-то?

– Макс, это вчера было, а сегодня?

– А сегодня вы уже попробовали, и результат абсолютно тот же. Ты считаешь, что выборка мала, и предлагаешь повторить этот эксперимент несколько сотен раз для получения статистически достоверного результата? – Серега сложился пополам от хохота, тоже ведь в институте был предмет по основам научных исследований, прикололся и спецназер, догадавшись о сути моей хохмы, хоть и ПТУ только за плечами, и даже до Хренио дошла ее саркастическая составляющая, но Юлька ведь – чистая гуманитарша, да еще и с незаконченным высшим, и не просто так у нас, технарей, слово «гуманитарий» относится к числу весьма обидных ругательств…

– Макс, ну телефоны же могли испортиться! Ну попробуй, вдруг твой исправен! – И ведь хрен куда денешься, поскольку убивать ее на месте в мои планы не входит.

Достаю из чехла, включаю. У меня точно такая же «Нокия Е7», как и у Сереги, и грузится операционка – ну, неторопливо, скажем так.

– Ты что, выключенным его носишь? – поразилась гуманитарнейшая наша.

– Ага, – подтвердил я. – Какой смысл сажать аккумулятор? – я и в прежней жизни обычно выключенным аппарат держал, хоть и не по этим соображениям, а чтоб беспокоили поменьше, а то по закону подлости именно тогда, когда тебе катастрофически недосуг, всем вдруг резко становится от тебя чего-то надо. Понадобится мне – включу и сам звякну, а терпеть лишнее беспокойство за свои же деньги – увольте.

Наконец система загрузилась, но в «Контакты» я, конечно, не полез, а полез в «Файлы», «Диск Е», «Аудиофайлы», «Мелодии звонка», выбираю, нажимаю.

– Але, кто это? Директор? Да пошел ты в жопу, директор, не до тебя сейчас! – отозвался аппарат голосом старушки-вахтерши, отчего даже Васькин рассмеялся, не говоря уже об остальных.

Пока Юлька подробно и обстоятельно, с кучей слов-паразитов, а главное – громко и визгливо – рассказывала мне, кто я сам и каковы мои шутки, я успел вернуться в «Файлы» и как раз добрался в них до папки «Срачи», в которой у меня в натуре срачи – в смысле, подборка крупиц ценной информации, выуженной из куч говна интернетовских форумных срачей.

– Макс, ты звонить собираешься?!

– Конечно нет! Раз уж ты заставила меня включить мою шарманку, так я лучше попробую выяснить вопрос поважнее.

– Какой еще вопрос?

– Иде я.

– Какая идея?

– Иде я нахожуся, – разжевал я этой непонятливой.

– Так у тебя, значит, работает навигация? – Тут уж мы все – мужики, в смысле – заржали. – Это чего у тебя там такое? – ага, наконец-то соизволила заглянуть.

– Фалькаты, – я как раз нашел статью с рисунками этих испано-иберийских ятаганов и кое-какими обобщающими сведениями по ним.

– А, эти сабли? И чем они тебе помогут, милитарист фигов?

– Отступи-ка немножко и – это, аккуратнее, – я вынул из ножен и положил на траву перед собой свою фалькату. – Серега! Клади вот тут рядом свою, буду сравнивать с рисунками и въезжать, иде мы, а точнее – когда, – раз никто другой в спецы по фалькатам не вызвался, придется мне за них отдуваться.

К счастью, принцип тут понятен – слева в каждой подборке самые старые, а чем правее в ряду, тем новее. В смысле – новее по датировке, конечно, а не по физическому состоянию конкретной выкопанной из земли железяки. А по расположению образцов в хронологическом порядке понятна и эволюция стиля – самые старые почти прямые, а чем новее, тем кривее клинок. На самых старых либо совсем нет долов, либо один у самого обушка и относительно широкий, потом добавляются еще и становятся гораздо уже, чисто декоративными, а на самых поздних могут быть и дополнительные, хоть и не обязательно. Наконец, все старые без защищающей пальцы гарды, у средних она появляется, но только на элитных экземплярах, а поздние имеют ее уже все. И судя по стилю наших с Серегой фалькат, обе – средние. Кривизна клинков явная, но небольшая, долы чисто декоративные и выделяют внутренний контур, моя без гарды и без малейших признаков ее наличия в прошлом, Серегина – с гардой, но она и исполнена поэлитнее, и физически новее – не так сильно сточена. В общем, эдакая золотая середина, что называется.

– Короче, дамы и господа, кончайте страдать хренью и терзать ваши ни в чем не повинные аппараты, – посоветовал я им, возвращаясь в меню и выключая свой. – Все они у вас нормальные и исправные, но связи нет и не будет – не с кем. Нет ни сотовых вышек, ни спутников, а есть только вот эти вооруженные дикари вокруг нас. Это не сон и не глюк, и вляпались мы с вами совершенно реально – судя по стилю наших трофеев, где-то в районе третьего века до нашей эры. Добро пожаловать в гадюшник, дамы и господа…

– Нет! Не может быть! Я не хочу! Ну сделайте же что-нибудь! – завизжала вдруг Наташка. – Ыыыыыы! – кажется, до нее только теперь окончательно и дошло.

– Макс, ну, может, это все-таки реконструкторы были, а? – занудила Юлька. – Ну не может же такого быть! Ну не бывает же так!

– Юля, ну тебе же уже объясняли. Фалькаты заточены, видок у покойничков бомжеватый, место курортное, но вспомни, как на Черном море все побережье заселено, а тут Европа, народу местного должно быть как сельдей в бочке, и где этот народ? И еще момент заметь – их было трое, а фалькаты – крутая и обычная – только у двоих, у третьего – просто большой нож. То есть один крутой, второй нормальный середняк, но третий – вообще чмурло. А ведь это не обязаловка, это хобби, да еще и стоящее немалых денег. Ты много видела таких реконструкторов, которые добровольно приняли бы для себя роль нищего чмурла? Все хотят играть в крутых или хотя бы уж в нормальных, если крутизна не по карману, но кому слишком дорого и это, тот не играет вообще. Не игра это у них…

А потом Наташка, въехав во все и осознав, закатила истерику:

– Я же человека убила! Представляете?! Живого человека!

– Во-первых, не убила, а ранила, а сдох он уже самостоятельно, – поправил ее Володя. – А во-вторых, радуйся, что это ты его, а не он тебя. А перед этим – не пустил тебя со своими приятелями по кругу во все дыхательные и пихательные с высокими шансами наградить тебя при этом если и не триппером, то мандовошками.

– Бррррр! Не надо этих подробностей!

– Ну так и успокойся тогда, ты сделала правильный выбор.

– Я его колю, а он – мяаагкий! – схохмил Серега, и мы расхохотались.

Так как никаких признаков близкого человеческого жилья мы так и не обнаружили, а все трое напавших на нас местных хулиганов были нами благополучно помножены на ноль и прикопаны в песке, вероятность нашего обнаружения аборигенами мы оценили как малую. С учетом нашей столь же малой боеготовности, утомляться несением ночного караула смысла не было. Поэтому ограничились тем, что соорудили для нашего испанского мента удобное гнездо на дереве, где тот уже в сумерках и расположился втихаря на ночлег со своей пушкой. В качестве эдакого «засадного полка». Если на нас все-таки нападут ночью, то ради захвата живыми в качестве рабов, а значит, резать нас молча спящими никто не будет, будут вязать, и шумная возня при этом гарантирована. А дальше любителей дармового рабского труда ожидает весьма неприятный сюрприз в виде многозарядного автоматического пистолета и человека, умеющего с ним обращаться.

Хотя бабы и в этот раз подтвердили, что полностью им угодить едва ли возможно в принципе – и подстилка жесткая, и одеял нет, и от насекомых никакой защиты, и вообще мужики ни на что путное неспособны, – переночевать более-менее спокойно нам все же удалось. Впрочем, не сразу. Судя по доносившимся из шалаша довольно долгим шорохам, ахам и вздохам, эти стервы явно решили попрессовать нам психику – типа это мы без женского расположения долго не протянем, а они без мужского обойдутся запросто…

3. Подготовка к легализации

Ура! У нас праздник – наконец-то есть чем позавтракать! Яблоки, правда, микроскопических размеров, а для раскалывания ореховой скорлупы пришлось предоставить бабам мой мультитул, в котором имелись и пассатижи – а то камнями они себе пальчик ушибут или, о ужас, свой маникюр попортят, – но это уже пережить можно. На охоту с сеньором Хренио на сей раз отправился я, дабы заодно и опробовать арбалет в стрельбе по реальному мясу, а Володя, в процессе изготовления первого образца въехавший в суть, получил задание заготовить «стратегическое сырье» еще на пять комплектов и по возможности обтесать заготовки начерно. Вооружать арбалетами и баб мы не планировали – толку-то от них, – но ведь и металлические заготовки на современном производстве попадаются иной раз со скрытыми дефектами, а тут дерево, которому это тем более простительно. А производственного брака, который подведет в самый ответственный момент, нам не надо. Четыре исправных агрегата, считая и мой, нам нужны позарез.

По дороге проклятый Васькин опять устроил мне занятие по баскскому языку. Он вообще с утра объявил нам, что самый лучший способ научить плавать – это бросить в воду. Но поскольку он не такой изверг, он будет обучать нас гуманнее. Теперь он будет реагировать на все наши просьбы и пожелания лишь в том случае, если они будут произнесены на «нормальном человеческом языке». Другое дело, что нужные слова он нам подсказывал, но заставлял произносить их без ошибок, так что удовольствие это было ниже среднего. Я и в аглицком-то не силен, а тут вообще язык в своей основе не индоевропейский, а какой-то архаичный. Вот и сейчас он поправлял меня практически на каждом слове, заставляя повторять по нескольку раз. Смягчился он немного лишь тогда, когда я рассказал ему бородатый анекдот про грузинского учителя русского языка, который проработал по специальности двадцать лет, но так и не понял сам, почему слова «сол», «фасол» и «вермишел» пишутся и читаются с мягким знаком, а «вилька» и «тарелька» без оного. Въехав и посмеявшись, испанец признал, что понять наше издевательство над баскскими словами можно, если поднапрячь мозги.

Напрасно я надеялся, что на этом мои мучения окончены. Хренио вздумал теперь учить меня правильно строить фразу, со всеми этими долбаными временами, склонениями и спряжениями, от которых мои несчастные мозговые извилины начали выпрямляться. В конце концов я обозвал его инквизитором – и, судя по его довольной ухмылке, только польстил этому скоту – а затем процитировал ему несколько «русских» выражений в исполнении среднеазиатских урюков, с которыми мне довелось мыкаться в армии – «буду сделать», «так больше не скажи», «спи сюда», «два неделя», «возьми другой шинел» и тому подобные. Кое-что до него все-таки дошло и снова его позабавило. Разговорившись уже на том языке, который я сам считал «нормальным человеческим», мы пришли к выводу, что натуральных басков в сжатые сроки ему из нас один хрен не сделать, а раз прикинуться иберами нам в любом случае не светит, то владения языком на уровне «моя твоя понимай» в принципе достаточно. В глухих баскских деревушках народ и в наше время простой, и побить чужака могут запросто – чтоб «знал наших». Но – важный нюанс – если этот явный чужак не только ведет себя прилично, но и говорит по-баскски, вероятность пострадать при встрече с местными для него резко снижается. Срабатывает комплекс малого народа, чувствительного к уважению. Правильной речи от чужеземца и не ждут, так что ошибки простительны, а вот сам факт хоть какого-то знания им местного языка уже располагает к нему доброжелательно.

Обсудив расклад, мы решили, что местным при встрече представимся чужеземцами издалека – например, с берегов Балтики. Кельтов из себя корчить не будем – и не похожи, и есть тут настоящие кельты. Германцев, пожалуй, тоже – кельты с ними соседствуют и знают о них немало. Забредет ненароком какой-нибудь знакомый кельт к иберам, окажется вдруг знатоком окрестных стран и народов – и мигом разоблачит нас, как американского шпиона-негра на Украине. Оно нам надо? А раз так, то будем мы, пожалуй, самими собой. Ну, почти самими собой – не современными русскими, конечно, которых еще в природе не существует, а какими-нибудь древними праславянами.

Венедами, например. Правда, славянство венедов, строго говоря, не доказано, но нам не один ли хрен? Главное, что по местным меркам живут эти венеды вообще где-то у черта на куличиках, и о них тут никто толком ни хрена не знает. Какими мы их перед аборигенами изобразим – такими и сойдут для сельской местности.

Сам Васкес тоже выдать себя за местного не мог. Во-первых, современный баскский язык и современные баскские обычаи – это именно современные, а не древнеиберийские. А во-вторых, если ты местный, то кто твои родственники и кто из местных знает тебя лично? Это же архаичный мир, и первый вопрос, который тебе зададут – чей ты. И если явного чужака могут обидеть, раз никто за него не спросит, но могут и отнестись доброжелательно, если повезет, то разоблаченному самозванцу в любом случае придется несладко. Помозговав, я предложил Хренио быть нашим, только не венедом неизвестного здесь племени «русы», а «лицом кавказской национальности», то бишь кавказским ивером. Есть у историков гипотеза о родстве кавказских иверов с испанскими иберами. Степень ее достоверности нас, опять же, ни разу не сношает, нам надо просто правдоподобно залегендировать знание нашим переводчиком языка, явно родственного местному. Заодно и доброжелательнее к нему отнесутся – хоть и не соплеменник, но все-таки что-то вроде того. С этими доводами испанец, поразмыслив, согласился. Остальные нюансы решили обсудить позже, вместе со всеми.

Арбалет показал себя в деле очень даже недурно. Как это часто бывает, кролик обнаружил нас раньше, чем мы его. Видимо, мы удачно отрезали длинноухого от его норы, поскольку, вместо того чтоб юркнуть под землю, где его ищи-свищи, он задал от нас стрекача совершенно по-заячьи – петляя и стараясь скрыться из вида. Подвела его аналогичная заячья повадка – остановиться и замереть на безопасном расстоянии. Для современного зайца это около восьмидесяти метров, с которых из охотничьей гладкостволки попасть в него практически нереально даже пулей, а дробь разлетится так, что вероятность попадания хотя бы одной дробины тоже ноль целых, хрен десятых. Но у древних иберов огнестрельного оружия не водилось, а праща и даже лук – оружие не очень-то прицельное. Замерев и изобразив бесплотного духа метрах в сорока от нас, кролик решил, что этого достаточно. В принципе, он был не так уж и неправ – цель он представлял собой мелкую, а желобок-направляющая арбалета – далеко не ружейный ствол. Будь у меня фирменная дорогая стрела, которая неминуемо испортилась бы в случае промаха – меня бы жаба задавила рисковать ею ради какого-то кролика. Но длинноухому фатально не повезло – простенькой самоделки мне было не жаль, и я рискнул ею без колебаний. Целился, конечно, тщательно, и результаты вчерашней пристрелки не замедлили сказаться – ореховый болт пронизал зверька навылет, так что тот даже заверещать толком не успел.

Его сородичей мы, впрочем, успели спугнуть, так что в ближайшие часы подстрелить или поймать в силки еще одного здесь нам уже не светило, а перспектива потратить полдня, изображая собственные статуи, да еще и с непредсказуемым результатом – однозначно не вдохновляла. Подобрав подстреленного зверька и болт, мы отправились на поиски нового кроличьего пастбища с еще не распуганными обитателями. Треск в зарослях заставил нас насторожиться и замереть – все-таки нашей задачей было добыть мяса, а не совершать героические подвиги а-ля Геракл. Через некоторое время треск возобновился, а затем на тропу с шумным фырканьем вышел кабан. Не особенно крупный, но по-осеннему упитанный, и у нас невольно потекли слюнки. Васкес даже многозначительно положил руку на кобуру, давая понять, что подстрахует, если что. Но я, прикинув хрен к носу, отрицательно мотнул башкой, еще многозначительнее указав на его кармашек с запасной обоймой – адреса ближайшего оружейного магазина, торгующего за евро, мы по-прежнему не знали. В нашем положении даже лев, если только нам не грозит его нападение непосредственно, не стоит потраченного патрона. А кабан – тоже зверь стремительный и стойкий на рану, эдакий маленький носорог, а раненый он обязательно нападет, и одного патрона на него может запросто не хватить. Ну и стоит ли игра свеч? На хрен, на хрен, только не такой ценой! Не без досады мент кивнул, признавая мою правоту, и вместо выстрела мы шумнули, спугивая несостоявшуюся добычу с дороги. Кабан тоже не стал дурить, фыркнул в нашу сторону и ломанулся обратно в заросли.

Найдя другую обширную поляну, мы тихонько засели в кустах и принялись наблюдать. Хренио уже совсем было собрался выдвинуться для установки силков, но замер, увидев то же, что и я – шевельнувшиеся ветки кустарника по ту сторону поляны. Еще понятия не имея, кого там принесло, я аккуратно, стараясь не шуметь, взвел арбалет. И не зря – ветки снова шевельнулись, и на поляну вышла косуля. Эта уж точно в атаку не ринется, и такой подарок судьбы упускать было бы попросту глупо. Дистанция была поболе, чем до того давешнего кролика, но и сама цель гораздо крупнее. Подняв свой агрегат и осторожно уложив в желобок болт, я встал поустойчивее, старательно прицелился, затаил дыхание и плавно прижал пальцами рычаг. Навылет болт на сей раз не прошел – вошел по оперение, да и косуля, получив пернатый гостинец, подпрыгнула и даже попыталась сбежать – пару десятков шагов, после чего ноги нашей добычи подломились, и она рухнула. Ну как тут было удержаться от торжествующего вопля? Конечно, мы распугали им на хрен всех кроликов, но нисколько об этом не жалели – в нашей косуле мяса было на добрых полдесятка! Хрен с ними, пусть пока поживут, нам и в будущем свежее мясо понадобится.

Предоставив длинноухим грызунам радоваться своему везению, мы распределили меж собой груз – Васкес передал мне плетенный из лозы колчан с болтами, который нес до сих пор и к которому был приторочен кролик, а косулю взвалил себе на плечи – и направились обратно к лагерю. По дороге спугнули лису и двух тетеревов, что нас тоже совершенно не расстроило. Мяса и так было больше чем достаточно, за день точно не съедим, да и за два тоже, и наши мысли волей-неволей обратились к вопросу о его сохранности. Засолить нам его нечем – нет у нас соли. Выпаривать морскую воду? А как? Лично мне приходило на ум опускать в воду какую-нибудь тряпку, сушить и сметать кристаллики соли – но сколько ее так выпаришь? Лишних тряпок у нас нет – мы ведь попали, будучи экипированными по-пляжному, даже переодеться не во что, и нужного количества – хоть нагишом разденься – к нужному сроку однозначно не добыть. Зола от костра? В принципе соль в ней есть, но сколько там ее и какой именно? Нарезать мясо тонкими ломтями и завялить? Так это в Африке хорошо, где лето круглый год, а тут осень, и солнце соответствующее. Нет, в принципе-то должно получиться, но мух от мяса отгонять затрахаемся. Разве только дымом от костра закоптить? Поскольку никакой лучшей идеи не придумывалось, мы остановились на ней.

Володя к нашему возвращению уже закончил черновую обработку арбалетных заготовок и даже начал чистовую – благо мультитул я ему на всякий случай оставил. Я сразу же присоединился к нему помогать – и не прогадал, поскольку Хренио с Серегой, которым достались свежевание и разделка добычи, попали заодно и под бабий пресс под видом помощи. К чему свелась их помощь, я что-то не разглядел, но вот наехали они капитально. Им, видите ли, совершенно нечего надеть! И кто в этом виноват? Правильно, мужики! Как будто бы и не они сами настояли на «немедленном прекращении гнусного мародерства», когда мы собирали трофеи с убитых иберов! В результате нам достались только их оружие и пояса с дорожными сумками, а три поношенные и замызганные, вдобавок – продырявленные и окровавленные, но крепкие туники остались на трупах и были закопаны в песок вместе с ними.

Так или иначе, проблема была налицо. Если вдруг испортится погода, что для осеннего времени вполне вероятно, эти немощные порождения современного мегаполиса могут запросто подцепить либо гриппер, либо простудифилис – и что тогда с ними делать? Это во-первых. А во-вторых – легализация в местном социуме. Если наши футболки и безрукавки еще более-менее похожи фасоном на местные туники – отличия всегда можно списать на разницу в обычаях, а брюки – форменные у Васкеса и джинсы у нас – отдаленно напоминают штаны кельтов, то коротенькие мини-юбки наших девчат по местным меркам не лезли ни в какие ворота. Даже у греков, как я сильно подозреваю, а Юлька подтвердила, голыми ляжками сверкали только шлюхи, то бишь гетеры, а порядочным женщинам и девицам полагалось прикрывать их длинной юбкой. В смысле – купаться-то в водоеме нагишом можно и порядочной, это в захолустье вроде Иберии никого не шокирует, а вот в приличном месте шляться неодетой – моветон-с даже для захолустья. Цивилизация, млять!

Своими наездами не по делу наши стервы достали даже галантного испанца. Для начала он вспомнил о своей угрозе и потребовал, чтобы все претензии в его адрес озвучивались исключительно по-баскски. А когда это не помогло – предложил им самим озаботиться своими обновами из шкур добытой нами живности. Тут уж у всех нас увяли уши от Наташкиного визгливого трехэтажного мата – Юлька-то, хоть и оторва первостатейная, все же посовестливее ее оказалась и заткнулась первой. И когда мы, поразмыслив, предложили им в качестве временной меры сплести себе что-нибудь из травы на манер папуасов, она даже показала Наташке пример. Видимо, усмотрела в этом некий игровой элемент исторической реконструкции.

Направив скандальную энергию баб в более-менее конструктивное русло, мы сосредоточились наконец снова на серьезных делах. Мясо уже поджаривалось на костре, и за этим процессом сеньор Васькин мог следить и в одиночку, так что высвободившегося Серегу он откомандировал к нам в помощь. Помочь он нам, правда, мог только на уровне «принеси и подай», но и этого было уже немало. Поднатаскавшись вчера на первом экземпляре арбалета, мы теперь работали гораздо осмысленнее и сноровистее – к моменту готовности обеда три экземпляра были практически закончены. Две последних заготовки лож оказались, как я и опасался, с дефектами, и их мы доделывать не стали.

После обеда, перекура и урока баскского языка Васкес с Серегой заморочились сооружением из прутьев и коры примитивной коптильни – нарезать оставшееся мясо тонкими ломтями мы им помогли – и начали коптить. От дыма обкашлялись все, пока не приноровились. Наладив им коптильное хозяйство, мы с Володей окончательно довели до ума арбалеты и занялись болтами к ним. Прежде, чем задолбались, успели сделать по полтора десятка на арбалет, и решили, что пока достаточно – большего количества один хрен без хорошего колчана стрелку не унести. В качестве разминки провели пробные стрельбы, после которых Володя занялся уже настоящей пристрелкой выбранного для себя агрегата, да и я потренировался дополнительно из своего. Потом он сменил мента у коптильни, давая мне возможность провести арбалетный ликбез и для сеньора Васькина. После испанца настала очередь Сереги, при обучении которого я умаялся окончательно.

Отдыхая у костра – попытавшегося снова задрочить нас баскским языком Хренио мы по-баскски же и послали далеко и надолго, – обсудили подробности нашей будущей легенды перед аборигенами. Итак, мы – праславяне-венеды из далекой страны на востоке, под которой мы договорились понимать нашу Русскую равнину. От Балтики, прикинув хрен к носу, решили отказаться по двум соображениям. Во-первых, морское побережье – место оживленное и куда более известное, чем глухие медвежьи углы внутренних районов материка, и был некоторый риск, что о настоящих прибалтийских венедах местные хоть немного, но наслышаны – янтарь, например, прибалтийский, еще с бронзового века в Средиземноморье поступал. Во-вторых, кое-кто из местных мог быть наслышан от купцов и о Кавказе, с которого, по нашей легенде, был родом Васкес, и чтобы его появление среди нас выглядело поправдоподобнее, нам самим следовало обитать к нему поближе, чем Прибалтика. Мы бы и в Скифии «прописались», но это было чревато разоблачением от наслышанных о скифах греков, которые в Испании тоже имелись. Поэтому и выбрали Русскую равнину в качестве эдакого компромисса.

Разобравшись с вопросом «кто мы и откуда», перешли к вопросу «какого хрена нас сюда занесло». А такого – разведчики мы. Не шпионы, военные секреты выведывающие, а разведчики торговых путей. Разве не могли, допустим, заподозрить наши вожди-князья, что торговые посредники бессовестно их надувают, кладя себе в мошну львиную долю доходов от торговли нашими товарами? И разве не естественно в таком случае желание разведать пути и торговать самим? Иберам устранение лишних посредников хоть раз во вред? Однозначно нет – им самим выгоднее поменьше переплачивать за чужие товары и подороже продавать свои, а военная опасность от нашего «шпионажа» пренебрежимо мала по причине отдаленности «наших» земель. Следовательно, в качестве торговых лазутчиков из далекой-предалекой страны мы местным ни разу не враги. И пожалуй, нас даже и нежелательно обижать – ведь если торговый контакт наладится, то выгода от него многократно превысит нашу цену как рабов. Какая-никакая, а все-таки дополнительная подстраховка, в нашем положении совсем не лишняя.

Следующий вопрос, который с неизбежностью напрашивался – «каким образом мы сюда попали». Естественно, морем. Сушей мы пришли бы с востока страны, а слухи в варварской среде расходятся быстро, и о нас бы знали загодя. Раз этого не произошло, появиться мы могли только с моря. Просто потерпели крушение, отчего и пребываем в состоянии «гол как сокол» и выживаем как придется. Помозговав, присочинили и «подробности». Сперва мы отправились из своего материкового медвежьего угла в Прибалтику. Наш князь догадывается, что «солнечный камень» – янтарь – весьма дорого ценится в южных странах. Но вот беда – нам самим он достается через посредников, и мы хотели бы получать его напрямую, дабы подешевле. Кроме того, именно с балтийских берегов в нашу страну попадает олово, без которого не выплавить хорошей бронзы, и достается оно нам тоже весьма недешево. Ясно, что и тут не обходится без длинной цепи посредников, которую нашему князю совершенно естественно хочется подсократить. Вот с этой миссией мы в Прибалтику и двинулись. Логично?

Среди этих посредников – германцы. Континентальные, если таковые уже есть, или скандинавские – нам один хрен. Ни те, ни другие ну никак не жаждут потерять доходы от посреднической спекуляции, и их интерес сорвать нашу миссию очевиден. А самый надежный способ достичь этого – уконтрапупить нас на хрен. А значит, постановляем – просочиться через ихние засады в Британию с помощью богов Авося с Небосем и такой-то матери мы как-то ухитрились, а вот обратный путь через германские земли и моря нам заказан. При попытке обойти их через Галлию, которая на территории будущей Франции, мы пострадали от жадности галльских беспредельщиков – то ли они по жизни такие, то ли германцы их настропалили, нам о том никто не доложил, да нам и по барабану. Бандитов отмороженных во всех племенах хватает, и их никто не любит, так что если среди наших слушателей и затешется какой случайный кельт – сильно обидеться вроде не должен. Остался южный морской путь – через Средиземноморье, в самом начале которого мы и потерпели крушение, и в результате его лишились тех остатков имущества, на которые не позарились галлы. Сами едва спаслись на обломках судна – и на том хвала Авосю.

Тем более что в плане своей бедности мы не сильно-то и соврем, о чем спохватились как раз в ходе обсуждения. Ну, сперва-то мы считали, что кое-что таки имеем, поскольку в наших кошельках мелодично позванивала полученная в кадисских магазинах и забегаловках сдача – испанские евромонеты. Ну, мелодично – это я, конечно, ради красного словца сказанул, но вообще – приятно так позвякивали. Звонкая монета – она ведь и в Африке звонкая монета, в отличие от бумажной банкноты обладающая вполне реальной собственной ценностью – ценностью металла, из которого она изготовлена. А если при этом она еще и редкая – так тем более. Коллекционеры редких монет и в древности, надо полагать, существовали, а наших современных монет в античном мире, сильно подозреваю, водится куда меньше, чем античных монет – в нашем.

Смущали разве только надписи на латинице, пока еще ни разу не международной, но я тут же выдал вполне правдоподобную отмазку о римском эмигранте, наладившем у нашего князя чеканку звонкой монеты вместо прежних куньих и беличьих шкурок, и был страшно горд своей находчивостью. Современная «арабская» цифирь в этом плане была не так опасна – мало ли какие цифры могут быть в ходу у малоизвестных здесь народов?

– Макс, мне кажется, это уже слишком, – засомневалась вдруг Юлька.

– А что в моей идее не так?

– Ты тут в дебри какие-то с буквами и цифрами лезешь, а на саму монету в целом взглянул?

– А чего на нее глядеть? Монета как монета…

– Ты в музее с нами был?

– Ну, был. И чего?

– Монеты римские видел? Хотя бы тот денарий серебряный республиканский?

– Млять! Ты права! Я – дурак на букву «м»! – признал я очевидное, поняв наконец ее намек. Ведь даже жалкий бронзовый десятицентовик – ровненький правильный кружочек без малейшего дефекта, с четкой окантовкой и рифлением по краю – выглядел просто божественным шедевром чеканки по сравнению с солидной серебряной римской монетой. А она ведь периода поздней Республики, то бишь римляне успели уже перенять основные технические достижения греков и работали в общем и целом не хуже их. Медяки же, само собой, чеканились в античном мире еще небрежнее. Ну и какой идиот поверит, что в глухом медвежьем углу, о котором здесь и не знает-то никто – только от нас и узнают, чеканятся такие монеты? Ясно, что показывать их местным нельзя ни при каких обстоятельствах, и это значит, что мы – нищие. В натуре как после кораблекрушения, гы-гы!

Вроде бы в целом получалось складно и правдоподобно, да вот беда – какого хрена с нами делают наши бабы? Какой идиот додумался взять эту беспомощную обузу в дальнее и опасное путешествие? Так в эти простые и суровые времена никто не делает, и в этом слабое место нашей легенды. Обмозговав ситуевину и так, и эдак, решили совсем уж сумасбродных для этого мира обычаев «своим» венедам не придумывать, а появление среди нас баб замотивировать «неизбежными на море случайностями». Короче – не брали мы их с собой и брать не собирались. А попались они нам уже по пути через германские воды и земли, где похитители-германцы продавали их на одном из местных рынков, куда нас совершенно случайно занесло в тот момент отовариться провизией, и пришлось нам потрясти мошной заодно и на их выкуп – они оказались из видных и влиятельных семей в нашем племени, что прекрасно видно и по их капризности, так что деваться было некуда. А миссию нашу тоже никто не отменял, и оказии отправить их домой не представилось, вот и вынудили нас обстоятельства двигаться дальше с ними. А как иначе? Вернуться, не выполнив княжьего повеления, никак не можно, если голову на плечах таскать не надоело. Крутой у нас князь, и никакие объективные обстоятельства его не сношают, и решений своих он никогда не меняет. Сказал «не то голова с плеч» – значит, так тому и быть.

Последнее обстоятельство – с князем-долботрахом – вызвало было довольно-таки резкие возражения Володи с Серегой, оказавшихся вдруг урря-патриотами и не пожелавшими «оплевывать родину перед иностранцами». А Наташка, тоже оказавшаяся вдруг патриотически озабоченной «встающей с колен», даже целую истерику по этому поводу закатила. Я затрахался разжевывать им элементарные, казалось бы, соображения. На той территории, которой в будущем предстоит стать Россией, сейчас праславянами запросто может и не пахнуть. Ну и оно нам надо – переться через кучу опасностей через все Средиземноморье, дабы «вернуться» в этот заснеженный зимой и дождливый летом холодильник, в котором нас никто и не ждет? Со временем, разобравшись в обстановке, «мы будем посмотреть», а пока надо натурализовываться тут – хотя бы для того, чтобы выиграть это драгоценное время. А для этого желательно, чтобы кто-нибудь из сильных мира сего предложил нам поступить к нему на службу – естественно, почетную и хорошо оплачиваемую. Шантрапы, готовой служить любому, тут хватает, и таких никто не ценит. А вот люди, прибывшие издалека по воле своего повелителя и преодолевшие по пути немало трудностей и опасностей – не в пример желаннее. Преданность – она как раз ценится. Князь-долботрах, о котором мы не будем рассказывать направо и налево, а «проговоримся случайно», как раз и подскажет потенциальному нанимателю, что переманить нас, хоть и нелегко, но от такого долбанутого правителя все же можно…

Потом бабы опять вспомнили о святом и вечном, то бишь о тряпках. Циновку из травы плести они уже запарились – ага, сплетя полуметровую примерно полоску где-то сантиметров на пятнадцать шириной. Вдобавок разве ж это ткань? Не стильно! Причем тряпки собственных кавалеров, которыми и так уже пользовались при необходимости, они уже не считали, а нацелились ограбить сугубо нас с Васькиным – меня на мое большое пляжное полотенце, на котором я сплю, между прочим, а испанца – на его форменную полицейскую куртку. Типа он и в футболке не задубеет, а им – ага, совершенно нечего надеть. А на чем мне спать и под чем ему тогда, спрашивается, кобуру с пистолью ныкать от посторонних глаз, когда мы наконец на местных наткнемся? Их гениальное решение, что раз мы мужики, то можем и из шкуры той косули что-нибудь взамен – для себя, а не для них – изобразить, нас, конечно, не вдохновило, и тогда они принялись качать права – типа без наших тряпок они всенепременно и вот прямо сейчас загнутся, а они – люди и тоже имеют право на жизнь. Причем направлен этот вынос мозгов был главным образом на Хренио, которого они посчитали, как европейца, наиболее дрессированным нынешними профеминистическими законами, а как мента – представителем власти, который, если чего, то может и приказать непокорному, то бишь мне. Ага, щас! Какой такой власти? Чья здесь сейчас юрисдикция? Но этот довод мне и не понадобился – Васкес взорвался, и совсем не в ту сторону, в которую хотелось бы этим двум. Наорал на них по-испански, потом добавил на ломаном русском, куда примерно они могут засунуть себе свои права, если не в состоянии реализовать их сами и без ущемления аналогичных прав других. Позже, поостыв, он нам еще кое-что порассказал…

Эти испанские феминистки уже достали всех до поросячьего визга. Мало им законов о сексуальных домогательствах и о домашнем насилии, под которые можно подвести хоть и многое, но не все, так они не так давно дополнительно еще и «половое насилие» изобрели, под которое теперь подводится любая конфликтная ситуевина бабы с мужиком, если мужик не уступает им добровольно. То, что одного из его сослуживцев стерва-женушка под этим соусом до нитки при разводе обобрала – это еще ладно, не всем ведь, слава богу, такие достаются. А как вам, сеньоры, вот такое? Устраивают эти трижды проклятые антиглобалисты очередные беспорядки в Барселоне, дела там плохи, и их, полицейских из Кадиса, срочно перебрасывают туда на подмогу. На площади беснуется толпа, в ответ на уговоры в полицию летят камни и бутылки, и самое время не только «демократизаторы» применить, но и водометы, и слезоточивый газ, и резиновые пули. И все это есть, да только начальству, каррамба, страшно приказ отдать! Ведь эти сволочи из толпы в первые ряды свое бабье выпихнули, и не дай бог чего с какой из них случится – это же по судам потом затаскают за означенное «половое насилие»! Одна еще и разделась до пояса, другая вообще полностью, и попробуй только прикоснись к ним! Каррамба!

Стоит перед тобой такая, бесится, орет, визжит, плюется, швыряет в тебя чем ни попадя, да еще и «демократизатор» твой табельный так и норовит прямо из рук у тебя вырвать, а ты тронуть ее не смей, поскольку даже вот это «тоже типа женщина», и за «половое насилие» отвечать придется по полной программе. Хоть вообще эту дубинку с собой не бери, чтобы ее у тебя не отобрали, да тебе же по башке ей же и не отоварили! Это же, каррамба, курам на смех! И вот что тут прикажете делать? В тот раз бузотеров подвела их же собственная глупость – им так понравилась беспомощность полиции и собственная безнаказанность, что они сдуру всех своих стерв в первые ряды выдвинули. Тут-то тогда и вжарили по середине толпы навесом из водометов и газовыми гранатами! Потом и резиновыми пулями туда же добавили те, кто на возвышении находился и мог стрелять поверх голов. И только с этими «тоже типа женщинами» больше всего мороки оказалось – каждую приходилось вязать втроем, а то и вчетвером, дабы – не дай бог, к выпуклостям их даже случайно не прижаться и обвинения теперь уже и в сексуальных домогательствах не схлопотать! Он, Хулио Васкес, вовсе не сторонник ни замшелых средневековых традиций, ни этой глобализации. Он тоже, представьте себе, сеньоры, обеими руками за прогресс. Но не в таких же, каррамба, уродливых формах!

Так и не решив пока ничего с тряпками для баб, постановили, что для начала надо бы постираться. В собирательской экспедиции по лесу наши заросшие грязью дамы обнаружили ниже по течению ручья на лесной опушке небольшое озерцо, где и решили устроить купание и стирку. Причем, что интересно, момент своего «озарения» Юлька с Наташкой подгадали так, что Володя с Серегой оказались занятыми у коптильни, а значит, охранять их предстояло нам с Васькиным. Не иначе как задались целью «приручить» нас с ним не мытьем, так катаньем, млять! И если испанца, Дольника с Протопоповым и Новоселовым не читавшего, эта перспектива воодушевила, то меня, с их трудами хорошо знакомого – как-то не слишком. После вчерашнего ночного давления на нашу психику через уши я отчего-то сильно заподозрил, что теперь нам ее будут прессовать через зрение. Увы, в многом знании много печали, поскольку так оно и вышло. Как я и ожидал, начали эти стервы с купания и уж поиграли на наших нервах всласть – старательно делая вид, будто и не подозревают, что мы за ними наблюдаем…

Юлька есть Юлька – плескаясь, устроила целое эротическое шоу, оказавшееся для нас с Хренио нешуточным испытанием. Но и Наташка выступила в том же духе – то ли Юлька ее настропалила, то ли она и сама оторва еще та… Поскольку блондинки не в моем вкусе, мне ее выдержать было легче, а вот испанский мент едва не пропал. Заметили они это или просто рассудили, что в южных странах светлые блондинки в дефиците, но после представления – кроме спинок они друг дружке еще и прочие части тела помыли, отчего Васкес аж застонал – сориентировались они грамотно. Выйдя, отряхнувшись и изобразив красочное смущение оттого, что мы наблюдаем их в стиле «ню», обе стервы подхватили свои тряпки и направились стирать их – правильно, в разные стороны, за кустики. При этом Наташка, нарочито покачивая бедрами, как бы невзначай задела плечом испанца, а Юлька таким же манером – меня. То, что для этого обеим пришлось сделать крюк, поменявшись местами, их нисколько не затруднило. Задев нас, обе снова изобразили смущение, но ожгли нас жаркими взглядами и закачали бедрами еще энергичнее. Естественно, Хренио купился и покорно поплелся за Наташкой, не оставив мне ничего иного, как последовать за Юлькой…

Что нас собираются развести как лохов и продинамить, я сообразил с ходу, так что дара речи от Юлькиного фортеля не потерял.

– Макс, тут ведь нет ни стиральной машины, ни порошка!

– Вижу. Электрической розетки тут тоже нет. И что с того?

– Ну, я же вот так, без ничего, не умею! Помог бы, а?

– А я, значит, умею?

– Ну, ты же мужчина!

– А почему бы тебе не попросить об этом Серегу? Тебе не кажется, что это было бы логичнее?

– Да толку от него! Он же мальчик домашний, от армии отмазавшийся, а ты служил.

– И чего?

– Ну, тебя в армии всему научили, ты все знаешь и умеешь и вообще можешь выкрутиться из любого безвыходного положения…

– Хорошо, я тебе покажу, как это делается, – мне тоже следовало постираться, так что кое-какой резон в ейных доводах был. – А ты пока бери-ка арбалет и покарауль!

Чтобы добраться до донного песка, мне пришлось отгрести в сторону покрывавший его ил, после чего подождать, пока осядет муть, но при отсутствии мыла иной альтернативы не было. На вид после стирки с песком мои шмотки, когда высохнут, едва ли будут выглядеть намного чище, чем выглядели до того, но хоть не будут так засалены, а это важнее с точки зрения практичности. Закончив, я отжал свои тряпки от воды и развесил их на ветках кустов, после чего, «не поняв» намека в виде красноречиво протянутых мне Юлькиных тряпок, бултыхнулся в воду сам и с удовольствием выкупался. Выйдя и отфыркнувшись, забрал у нее арбалет и с наслаждением уселся на травке.

– А мои?

– Ты видела, как это делается? Приступай. А я буду караулить.

– Сволочь! Эгоист! Самец!

– Ага! Да еще какой! – и по собственному опыту, и по труду Новоселова я прекрасно знал, что позволить бабе вить из себя веревки – самый верный способ быть продинамленным на поощрение. А нахрена тебя, спрашивается, поощрять, когда ты и так под каблуком? Вместо глупости, на которую меня столь настойчиво подбивали, я погрузился в медитацию – зря, что ли, биоэнергетикой в свое время увлекся? Раздуть собственную эфирку до размеров слона и накачать ее энергией под завязку – элементарные азы ДЭИРовской «единички», зато на подсознательном уровне это воспринимается приматами как признак высочайшего ранга в иерархии обезьяньего стада.

– Макс! Ну мне же сил не хватит!

– Отжать – так и быть, помогу. Если ты не будешь тянуть резину до вечера.

– Ну у тебя же быстрее получится!

– Вот как раз и потренируешься, чтоб у тебя тоже быстро получалось.

Ее шипение вряд ли сильно отличалось от шипения королевской кобры, но этим меня не проймешь. Мы, биоэнергетики ДЭИРовского толка, народ толстокожий. Медитируя и накачивая помимо плотной эфирки еще и частичную невесомость – полная левитация, конечно, так и осталась для меня несбыточной мечтой, – я не забывал и лапать занявшуюся ремеслом древней прачки и продолжающую яростно шипеть Юльку за ее выпуклости – эфирными руками, конечно. Поняла она, что происходит или нет – хрен ее знает, но ощущает что-то эдакое явно – вон как спина напряглась! Понятно, что и ее «динамо-машина» включена на полную мощность, и сегодня точно ничего не светит, но урок я ей преподал.

Предоставив ей шипеть и кипеть самостоятельно, я вернулся на прежнее место и застал там уже вернувшихся раньше меня Васкеса и Наташку – нестиранных и сверлящих друг друга яростными взглядами. Этого я тоже ожидал – не владеющий моими знаниями по этологии мент был оскорблен в лучших чувствах, но и стервозная блондинка недооценила горячего южного мачо, не позволившего использовать себя в качестве прачки. Зато, судя по следу пятерни на щеке, он явно попытался позволить кое-что себе…

Я указал ему на воду, дав понять, что сам уже искупался, и испанец с удовольствием последовал моему примеру, а Наташка, поняв, что ей грозит так и остаться нестиранной, направилась к Юльке. Вот и прекрасно – как раз и выкрутить тряпки друг дружке помогут. Когда Васькин выкупался, я подсказал ему идею насчет песка под донным илом, и он тоже кое-как привел в относительный порядок свое полицейское обмундирование, после чего сменил меня на карауле. Я как раз придумал к этому времени, как сделать курительную трубку, чем привел его в восторг, поскольку он тоже был заядлым курильщиком, а курево у нас катастрофически заканчивалось. В свою очередь испанец подсказал мне лучшую замену табаку, чем рябиновые листья, указав на прибрежные ивы. В самом деле, североамериканские индейцы курили ведь ивовые листья – я вспомнил читанных в детстве «Сыновей Большой Медведицы». Придя в благодушное настроение, я даже позволил Хренио помучить меня очередным уроком баскского языка, на котором мы и пообсуждали «этих стерв», резонно рассудив, что они сейчас заняты абсолютно тем же самым на трехэтажном русском.

После того как бабы закончили свои постирушки, мы подверглись их изощренной мести. Обе снова устроили прямо у нас на глазах эротическое купание, а затем разместились нагишом на берегу – ага, с понтом обсыхать. Но к этому мы были уже морально готовы, и ожидаемого эффекта им добиться не удалось, что их изрядно обескуражило. Зато я снова дал волю эфирным конечностям, энергетически полапав обеих без всяких куртуазных церемоний. Кажется, обе чего-то почувствовали, поскольку зыркнули недовольно, затем переглянулись и стали принимать позы еще эротичнее. А когда и это не помогло, они с яростным раскачиванием бедрами и колыханием верхних выпуклостей вышли к самой кромке берега, где трава доходила до самой воды, и уселись там рядышком, изображая страстно увлеченных друг дружкой. И пожалуй, довольно убедительно – не знай мы, что они нормальные, так могли бы на это и купиться.

Ничего не подозревавшие о кипевших на озерце шекспировских страстях Володя с Серегой как раз к нашему возвращению закончили шашлык, так что за ужином мы могли пожалеть разве что об отсутствии соли с перцем да бутылочки хорошего красного вина – увы, не бывает в реальной жизни полного идеала. Впрочем, недовольны этим оказались только все те же, что и раньше, а нам, мужикам, и так шашлык пошел за милую душу.

4. Легализация поневоле

Следующие пять дней прошли для нас спокойнее и размереннее, поскольку в три арбалета мы таки рискнули добыть и небольшого кабанчика, которого тоже до кучи прикоптили над костром, так что сиюминутные заботы о желудке от нас временно приотстали. Мы тренировались в стрельбе из арбалетов и в фехтовании на деревянных подобиях мечей – кое-какие уроки нам преподал и Васкес, обученный обращению с полицейским «демократизатором», а Володя, как бывший спецназер, натаскивал нас по ножевому бою. Не то чтобы нас так уж прямо тянуло меряться воинским мастерством с аборигенами, но жизнь ведь не всегда спрашивает наши желания, да и положение обязывает. Мы посланцы нашего князя или где? А раз так, то и люди мы в нашем племени не совсем простые – кто ж каким-то мужланам-лапотникам серьезную миссию доверит? Учитывая славянские реалии, которые вряд ли были так уж сильно другими и у их предков, получить соответствующее нашей легенде задание мы могли только в том случае, если мы – княжеские дружинники, да еще и не из последних. А дружинник – человек военный по определению, так что хоть какие-то боевые навыки мы иметь просто обязаны.

И не только одиночного боя, но и группового, в том числе и в строю. Вот тут-то, когда Хренио вздумал дрочить нас боем двое на двое, да еще и рядышком, изображая строй, я и въехал наконец-то в рациональный смысл армейской строевой подготовки! Точнее, умом-то я в это въехал гораздо раньше, еще в армии, и наш взводный прапор на очередном занятии по строевой на говно изошел от моих вопросов самым безобидным тоном, когда ж нам наконец раздадут пики и щиты, и какова роль пикинеров в тактике современного боя. Так то было въезжание умом, а вот сейчас, в эти дни, я уже не просто въехал, а осознал и прочувствовал – ага, в самом буквальном смысле. Когда тебе заезжают в полный контакт изображающим меч деревянным охреначником по изображающей щит плетенке из ивовых прутьев, которую ты держишь за плетеную же рукоять кулачным хватом, и ты не имеешь права увернуться, а обязан принять удар на этот горе-щит – не прочувствовать этого невозможно…

В современных военных и военизированных подразделениях все это, конечно, давно уже в прошлом, отчего и превратилась та строевая давным-давно в идиотский анахронизм, но есть из этого общего правила одно частное исключение – полицейские подразделения для разгона уличных бузотеров. И хотя сам Васькин служил не в таком подразделении, а в обычной городской полиции, имелось на участке и спецснаряжение, и обращению с пластиковым щитом и «демократизатором» и кое-каким действиям с ними в строю учили и их. И пару раз, как он успел уже нам рассказать, все это даже пригодилось. Испанцы вообще народ горячий, а тут еще и эта глобализация. Хорошо покупать за гроши китайский ширпотреб вполне приличного качества, когда у тебя есть нормальная европейская работа, по-европейски же и оплачиваемая. Но чем больше на рынке того китайского ширпотреба, тем меньше такой нормальной работы остается для европейцев. Кадис, конечно, не Мадрид, и в него никакие шахтеры из Астурии протестовать против ненужности никому их слишком дорогого угля не поедут, да и студенты-антиглобалисты как-то больше тот же Мадрид и Барселону предпочитают, и Кадис в этом плане гораздо спокойнее, но все в этом мире относительно, и бывают беспорядки даже в Кадисе. Один раз тех же антиглобалистов разгоняли – не так, как в Барселоне, но поукрываться щитом от камней и бутылок и поработать «демократизатором» ему пришлось. И буянили-то ведь не столько кадисцы, сколько фанаты, съехавшиеся из других городов, а тут же еще и с натуральными «понаехавшими» этими то и дело проблемы. В Испании это в основном марокканцы, которые тоже ну никак не подарок – второй раз их уже урезонивали, и тоже спецснаряжение лишним не оказалось…

И тут технически прямая аналогия с античным миром выходит. Щит этот полицейский – чем не римский скутум? Иногда полицейским даже и в натуральную «черепаху» строиться приходится, если демонстранты особо свирепые попадутся. А «демократизатор» – чем не аналог знаменитого римского пехотного гладиуса? Так что вполне подходит полицейская подготовка для разгона демонстраций в качестве методики обучения античному бою строем.

Естественно, Хренио не забывал учить нас и баскскому языку, и на уровне «моя твоя понимай» у нас уже начинало кое-что получаться. А куда денешься, когда время от времени этот изверг включает «моя твоя не понимай» по-русски?

С грехом пополам решили и проблему временной замены бабьих длинных юбок. Наши большие пляжные полотенца оказались для этой цели узковаты, но Юлька додумалась подшить их к нижним краям их мини-юбок, удлинив их таким образом. Другое дело, что ни иголок, ни ниток не оказалось ни у той, ни у другой, а уж у нас тем более. Проблему с нитками решили, расплетя на них остаток Володиного линя – после использования на арбалеты его осталось около метра, что дало нам три метровых примерно куска толстой нейлоновой нити, а вот над иголкой пришлось поломать голову. В конце концов я вспомнил свои детские эксперименты – как-то раз я делал иглу наподобие большой «цыганской» из медной проволоки, а ее у меня немного имелось. Откусив кусок в мизинец длиной, я расплющил один конец гладким камнем на другом камне и провертел в нем отверстие шилом, после чего аккуратно припилил кончик за ним напильником и скруглил углы. Затем еще аккуратнее, дабы не переборщить, подплющил ушко с ребра, обеспечив ему вытянутую форму, как у настоящей швейной иглы. После этого обколотил тем же камнем другой конец – холодная ковка упрочняет металл, что для мягкой меди совсем не лишнее – и заточил острие напильником.

Юлька пришла от моего изделия в восторг и тут же пожелала превращения в такие же иголки всего остатка моей проволоки, но у меня на нее были другие планы. Пока бабы подшивали полотенца к своим юбкам – сперва, конечно, попытавшись припахать к этому нас, но безуспешно, – я занялся трубкой. Чубук у меня уже был готов – он короткий, и высверлить в нем нужные отверстия было делом техники, а вот как прикажете делать длинное тонкое отверстие в мундштучной части? Вот для этого мне и понадобилась моя проволока. У молодых побегов того же орешника и других кустарниковых мягкая сердцевина, которую я и высверлил расплющенным и заточенным наподобие перового сверла концом проволоки, длины которой вполне хватило. Склеил я обе части сосновой смолой. Поскольку деревянные трубки быстро прогорают, да и не один я заядлый курильщик – ясно, что их понадобится немало, и инструмент для их изготовления требовалось сохранить. Поэтому, выдержав уже привычное бабье обвинение в эгоизме, я ограничил их одной иголкой, которую мне пришлось дважды выпрямлять, когда они ее погнули. Ладно, спасибо хоть не потеряли…

Сориентировались мы с тряпками вовремя – осень и в Испании нежаркая. Не то чтоб очень уж похолодало, но в пасмурные дни и ночами наши пляжные шмотки оставляли желать лучшего. Наташка то и дело куталась в форменную рубашку нашего испанского мента, чем изрядно нервировала Володю, а Юлька все время выпрашивала у меня мое пляжное полотенце, и от этого не был в восторге Серега. Я тоже, поскольку мне спать в результате приходилось на моей безрукавке и ничем не укрытым. А неуютно было всем – ведь в довершение всех неудобств нас охватила еще и изрядная сексуальная озабоченность. Одно дело просто съездить без бабы в отпуск на пару недель, и совершенно другое – попасть хрен знает куда, да еще и, по всей видимости, насовсем. А бабы и вовсе остервенели, периодически лаская друг дружку, но держа даже собственных парней на голодном сексуальном пайке. Мы же с Васкесом уже были готовы взбеситься и при всем страхе неопределенности мечтали о том дне, когда наконец-то выйдем из «подполья» и легализуемся в местном социуме, а значит – доберемся и до местных шлюх. А пока…

Нет, эта Юлька дохлого достанет! Навязалась на мою голову! Серегу своего спровадила с Хренио на берег моря – попытаться выпарить хоть немного морской соли, – а в лес по яблоки с орехами и ягодами ее, стало быть, мне сопровождать. Володя-то доволен – остался один со своей Наташкой, и у него неплохие шансы все же раскрутить ее на выпуск накопившегося пара, а каково мне? У меня и так-то ширинка на штанах того и гляди лопнет, а эта оторва мозолит мне глаза своими туго обтянутыми чисто символической одежкой выпуклостями! И ладно бы молча свои ягоды искала – ага, хрен там! Поболтать ей охота! Просто так, ни о чем – типа что вижу, о том и говорю. Интересно ей, видите ли, чего это я вдруг вздумал пух с одуванчиков на полянке собирать. Ну неужели так трудно было за последние дни въехать, что я зря ничего не делаю!

Набрав наконец достаточно пуха, я скомкал его поплотнее, получив некое грубое подобие ваты…

– Макс, ты гений! Нам с Наташкой как раз ватные тампоны нужны!

– Ну так и насобирай на себя и на Наташку.

– Так а тебе-то вата на что?

– Все тебе расскажи…

Естественно, суррогатная вата требовалась мне уж всяко не на бабьи тампоны. Осень в самом разгаре, не за горами зима – пусть и испанская, но все же, – без огня коньки отбросим. А как его прикажете добывать, тот огонь, если солнце на небе отсутствует по причине облачности или темного времени суток, и от моей линзы толку ноль целых, хрен десятых? А зажигалки наши уже дышат на ладан. Деревяшки тереть или каменюками искры высекать – занятие сугубо на любителя, коим я никогда не был. Придется, конечно, никуда мы от этого не денемся, но и в этом случае нужен трут, то есть что-то легко воспламеняемое. Например, предварительно обожженная вата, что я в свое время, начитавшись «Академии выживания» Воловича, проверил лично. Карандаша с кремнями для зажигалок по его совету городить не стал, поленился, а вместо этого снял с пустой зажигалки жестяной ограничитель искр и чиркнул по обожженной и притушенной вате. Полыхнула сразу! Пустая зажигалка у меня уже есть, скоро и еще одна будет, да и остальных я предупредил, чтоб свои по исчерпании газа не выкидывали. Разжевал ей в общих чертах – вроде дошло.

– А тебе волю дай – все себе туда запихнешь, – я показал пальцем, куда именно. Юлька захихикала и показала мне язык, я сделал ей пальцами «козу», она кинула в меня орех и попала в лоб, я подобрал его для адекватного ответа. Эта оторва, хихикая, ретировалась легкой рысцой, и я метнул орех вдогонку, попав ей в туго обтянутый мини-юбкой зад. Она ойкнула, швырнула в меня еще пару орехов и продолжила ретираду, так что мне для ответного обстрела пришлось двинуться следом. Как-то незаметно мы очутились возле давешнего озерца.

– Хватит, Макс, синяки мне наколотишь! Пошли лучше купаться!

Юлька есть Юлька – разделась без малейшего стеснения и полезла в воду в чем мать родила. Я полез следом, и эта безбашенная тут же же окатила меня брызгами. Я окатил в ответ ее, она подобралась поближе и плеснула мне прямо в морду, я сделал то же самое, и как-то само собой вышло так, что мы сошлись врукопашную, вскоре ставшую весьма увлекательной. Потом, ощутив не только мои руки на своих верхних выпуклостях, но и мое закаменевшее естество в ложбинке между нижними, Юлька вспомнила о том, что вода не стерильная, и мы перебрались на берег, где о дальнейшем времяпрепровождении разногласий у нас как-то не возникло…

– А ты не хотел бы, чтобы мы с тобой были вместе постоянно? – огорошила она меня, когда мы закончили свои дела и отдыхали. Ну вот, млять, начинается! Как и все пединститутские, Юлька озабочена не только сексуально, но и матримониально. А оно мне надо?

– Прямо так сразу? – лучше всего в таких случаях обернуть дело в шутку.

– Можно и не сразу, но какой смысл ждать у моря погоды?

– А чем тебя Серега не устраивает?

– При чем тут он? Я же говорю о нас с тобой. Разве тебе не нужна женщина?

– Ага, нужна позарез, и минимум пару раз в неделю.

– Макс, ну я ж серьезно! Раз уж мы тут застряли, так надо же жизнь налаживать.

– Ну так и налаживай ее с Серегой. Чем он тебе плох?

– Ты что, издеваешься? Он же рохля и бестолочь! На фиг он мне такой сдался?

– Кажется, в прежней жизни ты это недостатками не считала.

– Ну ты сравнил! В прежней жизни у него крутые и влиятельные родоки, все есть, работает в офисе, платят шикарно, не перетруждается. Ты только представь себе, заканчиваются лекции, звоню ему по сотовому, выхожу, а он уже ждет – весь из себя упакованный и на шикарной тачке, у подруг глаза от зависти лопаются. И по фиг, что время еще рабочее – у него такой блат, что его всегда отпускают без проблем. Ну, не каждый день, конечно, но пару-тройку раз в неделю – запросто. Едем с ним в ресторан, оттуда на дискотеку, с нее – к нему. По выходным в ночном клубе тусуемся, летом – по забугорным курортам. Как праздник какой, так у них шикарный корпоратив. И отказа мне ни в чем не было. Захотелось какую тряпку или побрякушку – без проблем, телефон поновее и попрестижнее – тоже запросто. Разве на студенческую стипуху так поживешь? И работа после института, опять же – на нормальную устроиться блат нужен. Так если за такого замуж выскочить – и жизнь будет нормальная, и работа приличная, в том же офисе и с таким же блатом, а не школьной училкой с этими олигофренами, которых спросишь на уроке, кто взял Измаил, а они отвечают, что они не брали, хи-хи! Но где она теперь, та прежняя жизнь, а где мы? И на фиг он мне такой здесь, когда весь его блат остался там? А с нуля и без блата у тебя шансов нормально устроиться во много раз больше.

– Так ты, может, тогда обождала бы, пока устроимся, а то вдруг ошибешься?

– Да что тут ждать? Ясно же все и так! Не судьба так не судьба, я же не совсем дура и понимаю, что может и не повезти, но говорю же, с тобой шансов на удачу больше.

– Юля, не пори горячку, – высказывать ей открытым текстом все, что я знаю и думаю о подобных ей приспособленках, означало бы неизбежную и крупную ссору, чего тоже не хотелось. – По-твоему, это ко времени?

– Ну, я же не тяну тебя прямо сейчас в загс расписываться. Я говорю просто о стабильных отношениях. Так как?

– Ага, стабильные! А между нами, мужиками? Ты понимаешь, что предлагаешь мне отбить тебя у Сереги?

– А ты разве не справишься с ним?

– А надо? Нас четверо – я имею в виду мужиков, вооруженных и способных хоть как-то этим оружием воспользоваться. А туземцев вокруг сотни и тысячи. И ты хочешь, чтобы при таком раскладе мы еще и вдрызг рассорились меж собой? Извини, но такого подарка местным отморозкам я делать уж точно не собираюсь!

На это ей возразить было нечего, но губки она обиженно надула. Ничего, переживем! Тем более что есть вопросы и поважнее…

– Раз уж ты у нас историчка, да еще и самая лучшая среди нас, – ага, на нашем безрыбье, – так скажи-ка ты мне лучше вот что. Что тут за хрень вокруг нас творится?

– Ты имеешь в виду историческую обстановку? – кажется, профессионализм таки одержал верх над обезьяньей обидой. – Ну, если ты уверен, что мы в третьем веке до нашей эры… А ты точно уверен, кстати?

– Ну, не на все сто, конечно, я ж так и сказал, что где-то в районе. Может быть и четвертый, но уж точно не пятый – тогда эти иберийские фалькаты были точной копией этрусских кописов и греческих махайр, а на наших уже явно вполне сложившийся местный стиль виден. А может быть и второй, но уж точно не первый – там уже была бы, по идее, хорошо заметная романизация, да и порядка, надо думать, побольше было бы…

– Логично, – согласилась Юлька. – Я, конечно, больше классической греко-римской культурой увлекалась, и по ней точно бы тебе век определила, но чего нет, того нет, а по этим варварским саблям – ну, за неимением лучшего ориентира принимаем третий век до нашей эры плюс-минус лапоть неизвестного нам размера. Итак, третий век, – она наморщила лоб. – Раз эти уроды собирались продать нас в Малаке, значит, она где-то не очень далеко. Тогда это, скорее всего, Бетика, юго-запад Испании…

– Причем атлантическое побережье, – добавил я. – Прибой такой же, как и там, – я указал пальцем вверх, но она кивнула, въехав без пояснений, что я имею в виду.

– Значит, мы к северу от Кадиса, и сейчас это финикийский Гадес. Фигово, что мы не знаем точного времени. До конца Первой Пунической, а это двести сорок первый год, Бетикой владеет Карфаген. И уже давно, так что если это на самом деле и четвертый век, то все равно Карфаген. С конца войны он ее теряет и сохраняет только Гадес. Но это ненадолго – в двести тридцать седьмом, кажется, в Гадесе высаживается Гамилькар Барка с армией и за несколько лет восстанавливает власть Карфагена над всей Бетикой. Она сохраняется и большую часть Второй Пунической – до двести восьмого года, когда сюда начинает вторжение Сципион, и в двести шестом овладевает страной. Но это все чисто номинально, а на самом деле страна так и остается все это время варварской. Рим только в сто девяносто седьмом провинциальную систему здесь учредит, а настоящая романизация – это да, уже в основном первый век…

– В общем, дело ясное, что дело темное, – резюмировал я.

– И вляпаться как кур во щи можно запросто, – добавила Юлька. – Слинять бы нам отсюда надо, если по уму, но вот куда?

– Ты думаешь, где-то лучше?

– Не знаю. Обстановку я тебе обрисовала? Ты мужик, ты и думай. И над этим, и над тем, о чем мы говорили раньше…

– Ага, уже скриплю извилинами, – млять, ну в чистом виде протопоповский «принцип незаменимости самки», и даже мысли у нее не возникает, что античный мир, в который нас забросило, полон баб, и на ней свет клином уж точно не сошелся, гы-гы! А она еще и снова прильнула, да выпуклостями своими верхними щекочет.

– Ты бы оделась уж, что ли? А то пора бы уж и возвращаться, да и жрать охота.

– Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда? – съязвила эта оторва, но одеваться все же начала. Насобирав быстренько еще яблок с ягодами и орехами, дабы не вызывать ненужных подозрений, мы вернулись к нашему лагерю.

Мое предвкушение сытного обеда было обмануто самым бесцеремонным образом. Я едва успел выкурить трубочку, когда на поляну внеслись как угорелые Хренио с Серегой.

– Мы видели в море парус! У самого горизонта, но он направляется к берегу!

Легализовываться прямо сейчас мы не собирались – явно ведь еще не готовы, но понаблюдать за местными в разведывательно-познавательных целях смысл имелся. Похватав на всякий случай свои манатки, мы устремились к берегу моря. И успели вовремя.

Прямо к тому месту, где мы притаились в зарослях, приближался довольно приличных размеров корабль – судя по пузатости и отсутствию тарана на носу, это был «купец», то есть грузовой транспортник. Но он был не один – его преследовали две небольшие ладьи. Примитивного по сравнению с ним вида, но гораздо быстроходнее за счет узкого обтекаемого корпуса и большего числа весел. Несмотря на меньшие размеры, людей там явно хватало, и их намерения сомнений не вызывали. Но и на «купце» моряки не даром ели свой хлеб – прямо у нас на глазах с него выстрелили тяжелым дротиком из какого-то стационарного механизма и, похоже, попали – на идущей ему наперерез ладье раздался вопль, и с нее полетели в ответ стрелы и камни. Рано, еще не сблизились достаточно, так что все ушло в недолет, а торгаши уже снова взвели свой агрегат и заряжали в него новый дротик…

Пиратам это явно не понравилось, и первая ладья резко ускорила сближение, а вторая устремилась к корме. Но на «купце» тоже нашлось несколько луков и пращей, а его более высокие борта обеспечивали экипажу немалое преимущество при перестрелке. Тяжелый стреломет торгаши развернули против второй ладьи и долбанули по ней горящим дротиком, да так удачно, что на ней загорелся парус. Ее команда была вынуждена отвлечься на тушение пожара, что на мачте, да еще и в условиях качки на волнах, оказалось задачей нетривиальной. Кто-то там, как мне показалось, даже за борт свалился, и им пришлось озаботиться еще и спасением утопающего…

Первая ладья тем временем зашла-таки наперерез «купцу» и начала пристраиваться к нему борт о борт – трое уже приготовили крючья на веревках для сцепления на абордаж. Хотя пираты и понесли потери при обмене метательными снарядами, у них еще сохранялось численное преимущество, да и вторую ладью рановато еще было сбрасывать со счетов. В тот самый момент, когда ладья настигших добычу разбойников вильнула к носу атакуемого судна, а двое – третьего свалила меткая стрела – закинули на его борт свои крючья, кормчий «купца» вдруг, не сбавляя хода, резко вильнул навстречу противнику, и высокий нос тяжелого судна врезался в низкий борт ладьи. Раздались треск дерева и вопли людей, ладья сильно накренилась, несколько человек с нее полетело в воду, а тяжелый «купец» по инерции продолжил движение, пока вообще не перевернул ее. Это сразу же изменило соотношение сил в пользу обороняющихся, которые не замедлили воспользоваться подарком судьбы, безнаказанно расстреливая барахтающихся в воде пиратов. Одного, кажется, даже трезубцем загарпунили.

Кое-кто из попавших впросак пиратов оказался поумнее прочих. Пока дурачье карабкалось на почти плоское днище своей ладьи – оттого-то она и перевернулась так легко, что была практически без киля – умные поплыли к берегу. Таковых набралось около десятка, но одного или двух отправили кормить морских крабов лучники с «купца». Остальные доплыли до отмели и встали на ноги, но один из них, схлопотав в башку летучий гостинец от пращника, споткнулся и рухнул в воду – судя по пузырям вырвавшегося из его легких воздуха, его можно было тоже смело вычеркивать. На второй ладье, экипаж которой уже справился с пожаром, сообразили, что дело дрянь. Получив еще один снаряд из тяжелого стреломета, на абордаж ее команда не пошла, а развернулась и, спустив рей с бесполезным парусом, на всех веслах понеслась к северу. Преследовать их быстроходную посудину торгашам на их тяжелом судне не было ни малейшего смысла, и экипаж «купца» переключил свое внимание на тяжело дышавших спасшихся пиратов. Пара стрел воткнулась в песок у их ног, а судно направилось к берегу, и незадачливые разбойники, которых оказалось шестеро, обратились в бегство.

Вмешиваться в вооруженную разборку повздоривших меж собой аборигенов в наши планы не входило, но судьба распорядилась иначе – шестеро пиратов бежали в нашу сторону, и шансов остаться незамеченными у нас практически не было. Не повезло. Правда, бежали они трусцой, чтобы не отстали двое прихрамывающих – видимо, пострадавших при столкновении судов.

– Только арбалеты! – прошипел я Васкесу, который потянулся было за своей пушкой.

– Да, ствол только на крайняк! – согласился и Володя. Испанец кивнул, убрал пистолет, и мы дружно взвели свои тугие агрегаты. Возможно, у Сереги и баб было и свое особое мнение, но это было мнение не служивших штафирок, и нас оно как-то не заинтересовало. Демократия – она для мирного времени хороша, а мы сейчас на войне…

– Подпускаем их вон до той каменюки! – предложил Володя, указывая на валун шагах в пятидесяти от нас.

– Далековато, – пожаловался Серега, стрелявший похуже нас.

– Бьем парами. Первыми – мы с Хренио, вы с Володей – когда мы будем перезаряжаться.

Володя кивнул, соглашаясь с моей тактикой.

– Только двоим в одного не бить, распределите цели, – напомнил он. – Встаем все вместе, рявкаем, ошарашиваем их – и шмаляйте.

– Яволь, герр фельдфебель! Я бью вон того бомжа! – выбранный мной противник живописными лохмотьями и впрямь напоминал бродягу, но имел медные шлем и маленький щит, которые ему явно жали, а мне, ясный хрен, придутся как раз впору, как и его, явно ненужный трупу, прямой меч. – Ты, Хренио, того с большим щитом или вон того с копьем – решай сам! Володя, ты с Серегой – по обстановке!

Задумка Володи оказалась удачной. Когда мы вчетвером резко встали и рявкнули вразнобой, но громко – пираты опешили от неожиданности и остановились. Не давая им времени опомниться, мы с Васкесом выстрелили. Мой болт угодил в грудь «бомжу», хотя и ниже, чем я метил, а наш испанский мент, явно угадав мои мародерские соображения, поразил в верхнюю часть грудины щитоносца, который со стоном завалился на бок. Мой бомжара оказался живучее, но и ему поплохело – встал на колено и оперся на копье, – видно, что уже не боец.

Пока мы перезаряжались, оставшиеся четверо пиратов ринулись на нас, но Володя свалил уже заносящего копье для броска бородача, а Серега продырявил ляжку у самого таза пращнику, отчего тот тоже осел, хоть и пытался снова встать. Двое уцелевших неслись на нас с обнаженными фалькатами, но мы с испанцем уже перезарядились, – оба, получив по болту в брюшины, подломились и растянулись на земле. Насчет наших фехтовальных навыков в сравнении с даже ранеными аборигенами никто из нас не самообольщался, и рисковать мы не стали. Перезарядившись, мы методично расстреляли подранков с нескольких шагов – орднунг юбер аллес. Бабы вздумали было возмущаться «этим варварством», но мы их возмущение дружно проигнорировали. Не по-охотничьи это – подранков оставлять. Мы же не браконьеры какие-нибудь, верно?

Наплевали мы и на обвинения в мародерстве, когда прибарахлялись трофеями. Оружие – это вообще святое, но на сей раз мы, послав бабью «цивилизованность» подальше, не побрезговали и прочей добычей. Драное и грязное тряпье со «своего» бомжа я снимать не стал, но его – точнее, уже мой – широкий кожаный пояс перекочевал на свое законное отныне место, мой новый шлем, как я и угадал, прекрасно разместился на моей башке, а ременную перевязь маленького щита я перекинул через плечо. Копье – хорошее, с длинным наконечником – я пока воткнул древком в землю, да и ознакомление с содержимым привешенных к поясу мешочков тоже отложил на потом, поскольку был занят делом поважнее – изучением своего нового меча и кинжала. Ну, новыми-то они были только для меня, а прежнему владельцу послужить успели немало, но в целом их состояние было очень даже неплохим – почти не ржавые и почти не сточенные.

Васкес тем временем хмурился, разглядывая свой меч – того же типа, что и у меня, но оказавшийся бронзовым.

– Хренио, бронзовый клинок вряд ли заметно хуже нынешних железных, – подбодрил я его.

– Ты так думаешь?

– Уверен. Присмотрись – он же у тебя почти новый, не старинный. Кто бы продолжал в железный век делать бронзовые мечи, если бы они были так плохи?

– Гм… А почему тогда с бронзового оружия перешли на железное?

– Железа гораздо больше, чем меди, так что медь дороже. А еще дороже олово, которого совсем мало, и спекулянты накручивают на нем бешеную прибыль. Железо нынешнее – совсем дрянь, с нашей сталью не сравнить, но оно в несколько раз дешевле бронзы, и им можно вооружить многих. Так что твой меч – элитное оружие, которым ты можешь гордиться.

– Макс прав, – подтвердила Юлька, – в греческих преданиях простые воины воюют железными мечами, а близкие к богам герои – бронзовыми.

– Ну, если так…

Пока наш испанский мент раздумывал и заценивал свой трофей уже в качестве эксклюзивного, я принялся снимать со «своего» бомжары ременные сандалии.

– У тебя головка не бо-бо? – ехидно поинтересовался Серега, указывая пальцем на мои практически новые кроссовки.

– Обувь, особенно современная, снашивается быстро, – разжевал я ему. – Что будем носить, когда наша развалится?

– Ну, тогда уж местную купим…

– Когда купилки местные заработаем. Но пока что нам никто еще не предложил непыльной и высокооплачиваемой работы, – съязвил я, продолжая разувать труп.

Тут уж даже бабы лишь молча засопели – поскольку дежурное обвинение в мародерских наклонностях меня не впечатлило – а мужики деловито последовали моему примеру. Володя даже рассмеялся, когда Серега, только что осведомлявшийся о моей башке, примерил обувь одного из убитых и, превозмогая брезгливость, переобулся в нее. А что прикажете парню делать, и до жиру ли ему, когда угодил он в эту переделку обутым в легкомысленные пляжные шлепанцы? В конце концов поснимали с убитых пиратов и туники – тряпки тоже снашиваются, и запасные не помешают, так что к концу нашего прибарахления на трупах остались лишь их набедренные повязки, которыми мы побрезговали.

Убитых нами разбойников было шестеро, и у четверых были медные или бронзовые нагрудные пластины на перекрещенных ременных лямках – как раз по одной на каждого. Конечно, до полноценного панциря им было далеко, но ведь и знаменитые греческие гоплиты на самом деле далеко не все в «анатомических» кирасах разгуливали – многие довольствовались панцирями из бычьей кожи, поверх которых вот такая нагрудная бляха вроде наших трофейных – то, что доктор прописал. Если не пропадем сразу, то на кожаные панцири мы как-нибудь уж заработаем, это дешевка, а вот металл в античном мире – немалая ценность. На втором из пристреленных мной бандитов была бронзовая скругленная треугольная пластина с тремя выпуклыми кругами на груди и квадратная медная на спине – естественно, ему она жала, а мне пришлась впору.

Мой новый пояс оказался довольно увесистым из-за подвешенных к нему мешочков. В одном из них я обнаружил кремень и огниво с трутом, которые мне, конечно, весьма пригодятся – когда кто-нибудь из аборигенов соблаговолит научить меня обращению с ними, а второй оказался кошельком. Причем, к моей немалой радости, не пустым, а даже, можно сказать, практически полным. В основном монеты были, конечно, медными и бронзовыми, многие с полустертыми изображениями, а некоторые даже позеленевшими, но деньги – они и в античном мире деньги. Тем более что несколько монет оказались все же серебряными. Приятно все-таки ощущать себя обеспеченным человеком, гы-гы! Но полюбоваться своим начальным в этом мире капиталом и заценить его как следует мне не дали.

– Местные! – предупредил не забывавший поглядывать по сторонам Володя.

Ретироваться было поздно, и мы дружно взвели арбалеты, готовясь преподать аборигенам урок хороших манер. К счастью – не знаю уж, к чьему именно, – эти аборигены оказались хорошо воспитаны. Оружие у них в руках, конечно, имелось, даже пара луков, но в целом держали вновь прибывшие его так, чтобы показать нежелание применять по назначению. С виду они, на мой взгляд, не особо-то и отличались от побитых нами беспредельщиков, но держались как-то… гм… ну, солиднее, что ли? А их предводителя я, кажется, даже узнал. Ну да, так и есть – именно этот кучерявый бородач в красном плаще как раз и распоряжался на атакованном пиратами пузатом «купце». Вот о его речи не могу сказать, что я ее узнал, хотя несколько слов таки показались знакомыми, из чего я заключил, что язык все же родственен баскскому.

– Я не есть хорошо иметь язык! – так, наверное, прозвучал мой вымученный ответ по-баскски. И какого, спрашивается, хрена этот торгаш вздумал обратиться именно ко мне? Я кивнул Васькину, приглашая его поотдуваться за нас. Предводитель торговцев озадаченно оглядывал нас обоих, силясь понять, кто же из нас главный. На мне, с учетом шлема и нагрудника, трофеи напялены поценнее, а у Хренио его полицейская форма незнакомого аборигенам фасона выглядит посолиднее.

У Васкеса тоже далеко не сразу вышло поговорить с собеседником – судя по его наморщенному лбу, задачка оказалась не из легких. Но в конце концов они вроде начали понимать друг друга, и испанец начал даже переводить для нас. Я не ошибся – бородач оказался главным на «купце», хотя наш горе-переводчик и не понял, был ли его собеседник хозяином судна или только начальником его экипажа. Впрочем, для нас это пока особой роли не играло. Так или иначе, почтенный Акобал, сын досточтимого Гискона из Гадира приветствовал нас и заверял, что не имеет к нам претензий за перехваченные нами прямо из-под его носа трофеи. Судя по кислым рожам его людей, он не врал – соберись он обмануть нас, его матросня была бы в курсе и искрилась бы улыбками до ушей. Правда, почтенный Акобал выражал сожаление о том, что мы не захватили ни одного из пиратов живым – он бы охотно купил у нас пленника за любую разумную цену. Да, да, не поскупился бы, поскольку проклятые лузитанские пираты в последние годы совсем обнаглели, а у пленника можно было бы выпытать весьма ценные сведения о них. Но что сделано, то сделано, на все воля богов, а пока предводитель торговцев приглашал нас на берег, где его люди разбили лагерь для отдыха и сбора добычи.

Мы переглянулись – момент был критический. Имена явно финикийские, да и Гадир – это финикийское название Гадеса, а за финикийскими купцами всякое водилось. Но почтенный Акобал поклялся Ваалом, Мелькартом и Астартой, что считает нас союзниками и намерен отнестись к нам соответственно.

– Его клятвам можно верить? – подозрительно поинтересовался Володя, когда Хренио перевел нам – уж очень явно люди финикийца зыркали на наши шмотки и раздевали глазами наших баб, особенно Наташку.

– Он поклялся своими богами, а с ними финикийцы не шутили, – задумчиво проговорила Юлька. – Похоже, что говорит правду.

– Да, похоже, – согласился и я. – Взгляните на эти недовольные рожи его матросни. Служивые явно не предвкушают ни поживы, ни развлечений с девочками.

При моих последних словах «девочки» возмущенно фыркнули. Но матросня в самом деле приуныла после клятвы своего предводителя, и это был хороший признак. Вряд ли простые матросы с простого торгового корабля обучены самообладанию североамериканских индейцев. Большинство «маленьких простых человечков» – обезьяны обезьянами, и скрывать свои эмоции они совершенно не умеют. А нам все равно нужно было рано или поздно легализовываться, и раз уж мы один хрен обнаружены – лучше сделать это сейчас.

Посовещавшись и прикинув все за и против, мы решили принять приглашение финикийца, о чем наш испанский мент его и уведомил.

5. Гадес

Временный лагерь команда «купца» разбила прямо у пришвартованного к берегу судна. Им тоже досталось в столкновении с пиратами – человек пять были ранены, а в сторонке лежали двое убитых, которых как раз собирались хоронить. Но в целом настроение моряков было приподнятым. Как мы поняли из обрывков фраз – прежде чем почтенный Акобал грозным окриком велел матросне не болтать попусту – небольшая по финикийским меркам «круглая» гаула «Конь Мелькарта» только что вернулась – ну, почти вернулась – из какого-то весьма дальнего и опасного плавания, за которое их всех ожидала достаточно щедрая награда – если, конечно, боги окажутся милостивы и позволят доставить груз в целости и сохранности. Пока что боги были милостивы – ни бурь серьезных не послали, ни сильных и длительных встречных ветров, из-за которых плавание могло бы затянуться и экипажу могло бы не хватить запасов питьевой воды. Хвала богам, ничего этого не случилось, а теперь вот еще и лузитанским пиратам не дали себя ощипать, а ощипали их сами. Это, конечно, мелочь по сравнению с ожидаемой наградой, но все равно приятно. Вот такие вела команда судна разговоры, пока строгий начальник не пресек их – видимо, каких-то подробностей посторонним, то есть нам, знать не полагалось…

Сами мореманы в основной своей массе не показались нам похожими на финикийцев, да и говорили между собой на более-менее понятном нашему испанцу языке. То есть они явно были местными испанскими иберами – ну, за исключением разве только нескольких человек – и практически ничем не отличались ни от тех лузитанских разбойников, с которыми разделались не без нашего участия, ни от тех троих отморозков, которых мы порешили в первый день нашего попадания. Какие-то мелкие племенные различия, безусловно, должны были существовать, но мы-то ведь в них ни ухом, ни рылом. И кстати, как бы нам не пострадать от этого. Кем, а главное – чьими были те трое, нам ведь никто не доложил. Хорошо, если тоже залетные «гастролеры» или урки вне закона вроде беглых рабов, но кто даст гарантию? Что, если эти уроды окажутся вполне добропорядочными местными молодчиками, никому из местных ничего худого не сделавшими, а развлекавшимися лишь с бесправными и беззащитными чужаками? Это в родовом социуме предосудительным не считается, даже наоборот – молодец, не прозевал дарованной судьбой удачи. И плохи наши дела, если правда выплывет наружу, тут дело пахнет кровной местью, как на Кавказе, и Васкес, выслушав мои соображения, полностью с ними согласился. Обкашляв этот расклад всей компанией, мы решили своими первыми трофеями особо не светиться – от греха подальше, как говорится. Благо для постоянного ношения нам вполне хватает и сегодняшней «честной» добычи.

Нашу легенду почтенный Акобал «схавал» вполне доброжелательно и на «вшивость» проверять не стал. И пожалуй, даже не особенно-то и заинтересовался подробностями. Видимо, не только балтийский янтарь, но и британское олово в сферу его коммерческих интересов не входили. Я сперва машинально это дело отметил, но осознав, мысленно спохватился – как так? А какого ж тогда хрена, спрашивается, этот финикиец делает в Атлантике севернее Гибралтара? Плавание на гребных судах с многочисленным экипажем, который надо кормить и поить – дело накладное, и перевозимый товар своей ценностью должен эти расходы, а главное – связанный с путешествием риск, как минимум оправдывать. То бишь чем ценнее товар, тем лучше, дешевку же возить – какой смысл?

И если с южным направлением понятно, там Африка, а это золото, слоновая кость и ценные тропические породы дерева, то что на севере ценнее янтаря и олова? Меха куньих вроде соболей, куниц и горностаев, составлявшие ценнейшую часть экспорта средневековых Новгорода, а затем и Московии, в теплом античном Средиземноморье как-то не особо-то и популярны – нет еще пока этой характерной для Византии христианской привычки кутаться в одежку наглухо вне зависимости от климата, а значит, и спрос на них не столь уж велик, чтобы взвинтить цену на этот вполне возобновимый при умеренном промысле ресурс до небес. А вот олово и янтарь – совсем другое дело, и не просто ж так мы именно на них легенду нашей миссии завязываем – правдоподобнее для античного мира просто некуда. И Юлька вон тоже въехала, да на меня озадаченно глядит. Киваю ей едва заметно – типа тоже все понял и тоже с этого прихреневаю. По большому счету только знаменитый балтийский янтарь да богатые оловом и оттого не менее знаменитые британские касситериты и могут интересовать финикийцев на Севере, который для них в Атлантике – все, что к северу от Гадеса. Чем же тогда, спрашивается, этот явно крутой купчина таким сверхценным торгует, если янтарь и касситериты ему неинтересны?

Не то чтобы без балтийского янтаря Средиземноморью совсем уж не кушалось и не спалось – уж точно не предмет первой необходимости. Но жажда сильных мира сего обладать предметами роскоши никуда не девается, а этот прозрачный желтоватый камень и весьма редок вне Прибалтики, и реально красив, да еще и легко ассоциируется с солнцем. Есть солнечный металл – золото, и есть солнечный камень – янтарь, и оба ценны уже хотя бы в силу этого. А олово – это бронза, без которой античному миру не обойтись и в эпоху железа. Это доспехи как аристократов, так и тяжелой линейной пехоты, а кое-где, судя по новому мечу Васькина и Юлькиному кинжалу, это по-прежнему и оружие нападения. Это и наконечники таранов военных гребных кораблей, то бишь флот всех античных морских гегемонов. Это еще и элементы конструкций, за которыми затруднен сберегающий их от ржавления уход – бронза не так боится коррозии, как железо. Это и всевозможная нужная в хозяйстве мелочевка вроде швейных иголок, булавок, спиц, заколок и даже рыболовных крючков, которую сложно или вообще невозможно выковать из железной крицы. Это и относительно дешевая массовая бижутерия для широких народных масс, которым не по карману золотая и серебряная. Это и довольно дорогая, зато очень легкая и удобная по сравнению с керамической посуда. И наконец, это мелкая разменная монета, без которой не обойтись античной торговле. Но если меди в античном Средиземноморье более-менее хватает, то с оловом беда – все собственные месторождения выработаны еще в эпоху бронзы, так что античный мир эпохи железа крепко подсел на касситериты Британии. А оттого и стоит олово в Средиземноморье дороже и железа, и меди, тоже не таких уж и дешевых, кстати, уступая в цене лишь золоту и серебру, а этого гурмана не интересует ни оно, ни «солнечный камень». Подозрительно это как-то выглядит…

Сам же он о своем бизнесе тоже не распространялся, сказав лишь, что является приказчиком и доверенным лицом досточтимого Волния, богатого и уважаемого в Гадире торговца, владельца не только «Коня Мелькарта», но и нескольких других судов, а также всяких прочих достойных и прибыльных дел. Что заинтересовало финикийца всерьез, так это наши арбалеты. Купчина, как выяснилось, знал о греческом гастрафете, и для него не были секретом ни его сложность, ни его дороговизна. Наши же агрегаты поразили его простотой конструкции и тем, что сделаны «на коленке», чего мы и не отрицали. Глупо отрицать очевидное, и мы, предвидя интерес аборигенов к нашему не известному никому здесь оружию, заранее условились, что вообще-то у нас были нормальные, изготовленные профессиональными оружейниками, но мы лишились их при кораблекрушении и вместо них уже здесь, на берегу, вооружились самодельными. Тем более что уж данный-то факт – абсолютная правда, а чем больше в нашей легенде будет правды – тем правдоподобнее будет она вся. Так оно и вышло. Трудно сказать, поверил ли Акобал всему услышанному, но оружейным обстоятельствам при таком «вещдоке» поверил безоговорочно, и это здорово повысило нашу ценность в его глазах.

Поинтересовавшись нашими ближайшими планами и поняв, что посещение ближайшего центра местной цивилизации в них входит, финикиец тут же пригласил нас отправиться в Гадир на его судне. До города недалеко, можно и пешком дойти, но разве не лучше преодолеть этот путь на добром морском корабле? Самому же Акобалу, учитывая вконец обнаглевших лузитанских пиратов, четыре арбалетчика вовсе не кажутся лишним грузом. Да и вообще – тут моряк многозначительно усмехнулся, – здесь люди с нашими знаниями и способностями не на каждом шагу встречаются, и в городе нас, очень даже возможно, ожидает интересное предложение…

Какие на нас виды у финикийца, да еще и в финикийском же городе, мы могли только гадать. Дурную репутацию этих прожженных охотников за наживой у тех же греков и римлян, о которой нам напомнила Юлька, сбрасывать со счета не следовало. Понятно, что это мнение их врагов и конкурентов вполне может быть и предвзятым, и даже скорее всего, но ведь дыма без огня не бывает. Поэтому уши развешивать мы не будем, предложения всякие могут быть, в том числе и такие, которые, как выражался небезызвестный дон Корлеоне, оппонент «не сможет не принять». Но если и так, то с нами хрен он тут угадал – у нас козырной туз в рукаве припрятан в виде пистолета Васкеса, и еще неизвестно, кто кому чего будет предлагать в духе означенного крутого дона. В общем, получалось, что рискнуть стоило, на чем мы и сошлись во мнениях.

Обрадованный нашим согласием, Акобал предложил нам разделить с ним трапезу, что выглядело хорошим признаком – по обычаям большинства народов после совместной еды не полагается причинять друг другу вред. Впрочем, к предложенному им вину мы приложились лишь тогда, когда выпил и он сам, и его кормчий, да и после этого особо на выпивку не налегали. То, что обиды на это финикиец не включил и взглянул на нас даже с одобрением, тоже показалось мне хорошим признаком. А вот когда я, уже после еды, набил свою самодельную трубку сушеными ивовыми листьями и закурил, взгляд торговца стал каким-то настороженным. Причем, как мне показалось, относилось это не к факту курения в целом, а к самой трубке – именно за ней следил его немигающий взгляд. На мой аккуратный вопрос о причине интереса торговец ответил, что и среди его соплеменников есть любители подышать дымом, но их курильницы другие, а такой, как у меня, он никогда не встречал. Что интересно, при последних словах моряк отвел взгляд в сторону, и у меня сложилось впечатление, что тут он несколько лукавит. Не насчет курения финикийцев, хорошо знакомых с коноплей, а именно насчет моей «странной» трубки. Над этим, пожалуй, следовало поразмыслить как-нибудь на досуге, а пока я объяснил ему, что в моей стране многие курят такие трубки, как у меня. Вроде бы это его настороженность развеяло, но не без колебаний…

Ночевать мы расположились, конечно, в стороне от лагеря моряков и на этот раз не поленились караулить. Пистолет наш испанский мент держал заряженным, с досланным в ствол патроном, и на предохранитель его не ставил – благо самовзводный ударно-спусковой механизм на это рассчитан. Но мореманы хоть и кидали жадные взгляды на наших баб и наверняка обсуждали меж собой и их достоинства, и как они опробовали бы их, будь их воля, что для подобной публики вполне естественно, на деле вели себя прилично. Хоть и не вволю, но более-менее, сменяя друг друга, мы все-таки выспались, а наутро, позавтракав, погрузились на «Коня Мелькарта».

С ветром морякам не повезло – по терминологии капитана Врунгеля, дул крутой «вмордувинд», и практически вся команда гаулы села на весла. Но матросня гребла весело – по прикидкам Акобала до Гадира, то бишь Гадеса, даже таким ходом было примерно полдня пути. А мы, со своей колокольни, обратили внимание на то, что вопреки расхожему стереотипу никакими прикованными к веслам рабами тут и не пахнет. Да так оно, собственно, и должно быть, если исходить из здравого смысла. Пиратов в море, как мы уже видели, хватает, а они ведь, по античным-то временам, не только ограбят. Люди – тоже добыча, которую на любом невольничьем рынке можно сбагрить за наличные. И если в планы купца не входит стать добычей пиратов, то для него важно, чтобы и вся его команда – немногочисленная, кстати – была с ним в этом вопросе солидарна. Свободному матросу есть что терять при попадании в пиратский плен, а что теряет раб? Для него это шанс сменить хозяина и судьбу – может быть, на еще худшую, но может быть ведь, что и на лучшую – это уж как повезет. Ворочать веслом – работа не из легких, а главное – не сулящая никаких перспектив на улучшение, и какой смысл рабу дорожить ею? Еще ведь вовсе не факт, что у нового хозяина на новом месте жизнь окажется тяжелее… По дороге торговец, поручив управление судном кормчему, подсел к нам поболтать – типа светской беседой нас развлечь. И в ходе болтовни то и дело – как бы невзначай – заговаривал о своем хозяине.

По его словам выходило, что досточтимый Волний – хозяин правильный, и служится у него хорошо. Не в том смысле, что легко – это Акобал подчеркнул особо, – но Волний не самодур и достать ему звезду с неба не прикажет. В том, что в нормальных человеческих силах, он требователен, но справедлив, а главное – своих людей в беде никогда не бросает.

Финикиец почти не ошибся в расчетах – пусть и не в полдень, но еще задолго до вечера впереди показался город. По омывающему его морю сновали небольшие рыбацкие суда, представлявшие собой уменьшенные копии «Коня Мелькарта», а при приближении к Гадесу нас остановила «длинная» военная бирема, судя по двум рядам весел. Впрочем, остановила дружески – и судно, и самого Акобала местные должностные лица, видимо, хорошо знали. Так, поболтали с ним немного на гортанном языке, явно финикийском, да и дали отмашку продолжать движение.

– А чего вояки без мачты с парусом? – не понял Володя.

– А это и не вояки, это морские менты, – разжевал я ему. – Окрестности города патрулируют от пиратов и контрабандистов. С двумя рядами весел они любую ладью и любого «купца» догонят в два счета, а парус им на малых расстояниях без надобности.

Переговаривались мы, естественно, по-русски, так что наше дремучее невежество в морских делах для аборигенов так и осталось нашей тайной. Оно и к лучшему, если учесть, что по нашей легенде мы уже обогнули с севера на попутных кораблях всю Европу…

Наша гаула вошла в залив, и нас поразило, как изменилась береговая линия. Современный Кадис – естественно, старый город – стоит на соединенной с материком косе, а Гадес финикийцев – ну, точнее, Гадир, если по-ихнему – оказался на острове. Удивил нас и Акобал, направивший свое судно не к причалам финикийской цитадели, а к предместью на материке напротив нее. Там тоже виднелись и добротные финикийские постройки, но в основном преобладали примитивные местные и, по Юлькиной оценке, даже кое-где и греческие. То есть в предместье явно обитали диаспоры, не относящиеся к «титульной нации» города. Зато гавань тут оказалась гораздо обширнее, чем в финикийской части города, и именно в ней разгружалось большинство прибывающих в Гадес судов, не говоря уж о рыбацких баркасах. Как раз на наших глазах к причалу пришвартовалась здоровенная гаула, заметно крупнее Акобаловой, и с нее начали сноровисто выгружать какие-то тюки и амфоры, пока начальник или хозяин корабля завел беседу с портовым чиновником.

«Конь Мелькарта» прошел дальше, миновал солидные каменные причалы и уткнулся в простой деревянный в самой глубине гавани. Поручив кормчему руководить разгрузкой, Акобал быстро переговорил с встретившим его служителем склада – кажется, говорили по-иберийски – и поманил нас. Переглянувшись, мы последовали за ним – по сходням колонной по одному, а на причале перестроились в колонну по два. Впереди мы с Васькиным, за нами бабы, замыкали Володя с Серегой. Это было условлено еще на корабле – раз мы выдаем себя за княжеских посланцев, коими могли быть только дружинники, значит, должны быть привычны ходить строем. Арбалеты мы держали в положении «на плечо», но колчаны с болтами сдвинули на правый бок для максимальной готовности к стрельбе. Морды, естественно, сделали кирпичом, дабы никому из портового отребья и в голову не пришло попробовать нас на зуб. Впрочем, тут никто особо и не бездельничал.

От склада – небольшого и явно частного – мы прошли по немощеной, но достаточно хорошей грунтовой дороге между каменными оградами дворов и подошли ко входу в довольно приличного вида усадьбу – по мнению Юльки, греческого стиля, хотя и без притязаний на классическую помпезность. Акобал попросил нас подождать во дворе вместе с сопровождавшим его матросом с гаулы, а сам прошел в дом.

– Нас не схватят? – опасливо поинтересовалась Наташка.

– Вряд ли, – успокоил ее Володя. – Дом небольшой, и сильных слуг в нем – пара-тройка, не больше.

– Спрятать там можно и десяток, – заметил Серега.

– Можно, если подготовить засаду загодя, – согласился и я. – Но у них не было на это времени.

В самом деле, никого из своих людей финикиец вперед себя не послал, да и идти-то тут было всего ничего, так что подготовить нам пакость обитатели усадьбы не успели бы чисто физически. Это, конечно, не значило, что можно расслабиться совсем, но и особо напрягаться смысла не было. Нападать на нас с целью обращения в рабство прямо сейчас здесь явно никто не собирался.

Переговорив – по-русски, конечно – на эту животрепещущую для нас тему, мы даже успели выкурить трубку, затягиваясь по очереди, когда показавшийся в дверях Акобал пригласил нас зайти в дом – прямо так, даже не разоружаясь. В доме финикиец представил нас хозяину – седому, но довольно крепкому старику, показавшемуся мне непохожим ни на финикийца, ни на грека, ни на ибера, а затем представил нам его – досточтимого Волния, ведущего здесь все семейные дела почтенного купеческого клана Тарквиниев. Досточтимый, как выяснилось, тоже прекрасно владел иберийским языком, так что двойного перевода нам не потребовалось. Он с интересом выслушал краткое изложение нашей легенды и с еще большим интересом посмотрел наши арбалеты, после чего, не вдаваясь в подробный допрос о наших приключениях, сразу же поинтересовался, каков наш князь и хорошо ли нам у него служилось.

К этому вопросу мы подготовились заранее и ответили, как и было между нами условлено: что князь наш весьма велик, и служить ему верой и правдой – великая честь для каждого венеда. Князь же не только велик, но и мудр, и грозен, и у него не забалуешь, а уж службу порученную не исполнить – да упасут нас всемилостивейшие боги от такой беды! Добавив еще несколько славословий своему несуществующему повелителю и лишь самым косвенным образом тонко намекнув, до какой степени утомил нас этот скряга и долботрах, мы явно произвели на хозяина усадьбы благоприятное впечатление. Во всяком случае, старик понимающе усмехнулся и посетовал на то, что страна наша, как он понял, находится слишком далеко, и путь туда слишком труден и опасен, а его почтенные гости, как он видит, не очень-то к нему готовы. И хотя он, конечно же, одобряет и может лишь приветствовать нашу преданность своему великому и мудрому повелителю, не желаем ли мы пока, находясь здесь, послужить другому – гораздо менее великому, но едва ли менее щедрому? Заметив наши заранее согласованные и срежиссированные недоверчивые усмешки, Волний добавил, что пока еще ни один человек, служащий роду Тарквиниев, не жаловался на хозяйскую скупость. Те же, кто служит не за страх, а за совесть, имеют все шансы даже разбогатеть и сделаться уважаемыми людьми. Поэтому он предлагает нам хорошенько подумать над этим, а пока нас накормят и определят на постой. По его знаку, означающему окончание приема, Акобал вывел нас из основного здания в пристройку и передал с рук на руки хозяйскому управляющему.

Роскошных апартаментов нам, конечно, никто не предоставил, но разместили по местным меркам неплохо – проходя через двор, мы заметили, что помещение для домашних слуг выглядит куда скромнее. Накормили, правда, вместе со слугами, но сытно – ячменной кашей и рыбой с пшеничными лепешками, оливками и виноградом, да и вино оказалось неплохим. Не знаю уж, как тут принято обращаться с домашними рабами, но на их кормежку хозяева, похоже, не скупились. Да и не выглядели обедавшие с нами рабы «крепышами из Бухенвальда».

– Кажись, нам дают понять, что на службе мы будем питаться еще лучше! – предположил Володя, и мы, поразмыслив, согласились. Собственно, никто из нас и не сомневался, что предложение старика надо принимать, просто следовало набить себе цену. Когда освоимся и осмотримся, будет виднее, а пока надо брать, что дают. А судя по интересу «досточтимого» к нашим арбалетам, задействуют нас наверняка по воинскому ремеслу. С одной стороны, после срочной службы в «непобедимой и легендарной», такая перспектива не могла не насторожить, но с другой – в этом мире профессия воина всяко почетнее, чем в нашем, а служба нас ожидает не в казенной армии, а явно в частной, нечто вроде ЧОПа нашего мира, а это уже совсем другое дело…

Вечером мы с Хренио напросились на прием, объявили досточтимому Волнию о нашем принципиальном согласии и предложили обсудить детали. Старый этруск – судя по принятым в этом роду именам – объяснил нам в общих чертах свое видение нашей службы. Оказалось, что нас угораздило попасть в довольно оживленную обстановку. В глубине страны взбунтовались турдетаны – как мы поняли, местное иберийское племя. У семейства же Тарквиниев находятся там принадлежащие ему рудники и металлургические мастерские, приносящие немалые доходы, и Волний намеревался на днях отправить туда подкрепление. Именно в него нам и предлагалось вступить в качестве воинов-стрелков. Как пояснил нам наш наниматель, сражаться с бунтовщиками в чистом поле там найдется кому и без нас, нам же предстоит охрана тамошнего семейного предприятия. Это в идеале, конечно, поскольку в условиях беспорядков никто ничего гарантировать не может. Но где дополнительный риск, там ведь и дополнительное вознаграждение, а рисковать своими людьми понапрасну в семье Тарквиниев не заведено.

Переглянувшись, мы согласились – без особого восторга, конечно, но выбирать было не из чего. Старик же, получив наше уже окончательное согласие на найм, тут же велел своему управляющему выдать нам аванс, в качестве которого каждый из нашей четверки стал обладателем пяти серебряных монет гадесской чеканки. Кроме того, нам было объявлено, что с этого момента мы поставлены, говоря современным языком, на полное довольствие.

Утром следующего дня хозяйский управляющий повел нас на рынок для закупки всего необходимого. Как оказалось, «полное довольствие» по понятиям этого времени означало лишь еду, питье и кров, а экипироваться мы должны были за собственный счет. Собственно, для приобретения экипировки нам и был выдан аванс.

Впрочем, за некоторым исключением. Когда я, остановившись у лавки кузнеца-оружейника, пожелал прицениться к массивным железным наконечникам для стрел, управляющий сообщил – к моему немалому удовольствию, что расходные боеприпасы идут за счет нанимателя, после чего принялся яростно торговаться с кузнецом. В результате наши дорожные котомки сразу же потяжелели, приняв в свои утробы свертки с тремя десятками маленьких, но смертоносных железяк на каждого. Когда управляющий расплачивался, я обратил внимание, что стоил каждый наконечник одну маленькую бронзовую монетку, которых у нас хватало трофейных. Так же бесплатно нам досталась и нужная для их прикручивания к древку суровая нить, и по мотку крепкой бечевы для запасных тетив. Но на расходниках халява и закончилась.

Прежде всего, посовещавшись, мы вспомнили, что сырое дерево недолго сохраняет свои упругие свойства. То, что годилось в качестве временной меры, не годится для долгосрочного применения, и нам следовало первым делом сменить «кризисно-выживальщические» дуги наших арбалетов на что-то посерьезнее и подолговечнее. Поэтому мы направились к торгующим готовыми изделиями и полуфабрикатами плотникам со столярами в поисках подходящих хорошо просушенных досок. Идеалом был бы тис, но дела с ним никто из нас в прежней жизни не имел, и как выглядит его древесина, мы не имели ни малейшего понятия. Проконсультироваться же с аборигенами – так, чтобы наверняка, без ошибок – было затруднительно даже через нашего переводчика-баска. Все-таки современный баскский – ни разу не древний иберийский. Прикинув хрен к носу, мы тис по этой причине забраковали и решили поискать что-нибудь более знакомое. К счастью, нам удалось обнаружить ясень. В лесу я бы его хрен нашел – тоже ведь не знаю, как выглядит само дерево, но древесина-полуфабрикат – другое дело. С ясенем я как-то раз дело имел, когда делал себе на заводе хороший нож – в то время таких было еще нигде не купить – и на накладки рукояти и ножны искал хорошее дерево, достойное клинка. Эх, сюда бы мне сейчас тот нож! Увы, он остался дома, как и многое еще, что мне бы тут весьма пригодилось… Вот тогда-то, когда я его делал, мне как раз ясеневую древесину и показали, а в процессе работы над накладками и половинками ножен и последующего горделивого любования делом своих рук я хорошо запомнил текстуру.

Она похожа на дубовую, только ясень пористее, а главное – тонкие темные прожилки поперек годичных колец у него идут через всю толщу доски. Хорошо заметно это, конечно, только на полированной поверхности, а к местным, грубо обработанным полуфабрикатам мне пришлось внимательно приглядываться, дабы не ошибиться. Но ничего, разобрался и опознал. Приценились, выбрали заготовки – тоже, кстати, не чисто ритуальная процедура. Полноценными свойствами обладает только ядровая древесина, внутренняя, которая потемнее, а светлая заболонная, что ближе к коре – дрянь. На художественные поделки или на топливо годится, а в серьезное дело – сразу на хрен. Я этот нюанс просек, когда к своему ножу деревяшки делал, а тут еще и Наташка, вдруг заинтересовавшаяся, чего это мы там колупаемся, тоже эту тонкость подтвердила. Она, оказывается, студентка Лестеха! Млять! И не сказала сразу, когда я ломал башку в лесу над деревом для наших агрегатов! Ну и кто она есть после этого! Хотя и мы, конечно, тоже хороши. Володя не вспомнил, я не поинтересовался, посчитав бестолковой гуманитаршей, а ей самой и вовсе было ни к чему. Бабы ведь ставить себя на место другого не приучены, и ей и в голову не пришло, что мы можем не знать столь элементарных вещей. Но так или иначе разобрались, заготовки выбрали, и на пару медяков каждый разорился. Дороговато для мира, где дерева до хренища, а металла не в пример меньше? Так ведь и деревяшка-то не просто вчера срублена, а просушена хрен знает сколько времени и предварительно обработана. Тут от силы четвертушка от медяка за саму деревяшку, а все остальное – за возню с ней.

Щиты у нас уже имелись, а у меня, хвала богам, и хороший медный шлем, что уберегло мой кошелек от серьезной траты – остальным пришлось выложить по половине серебряной монеты – сдачу им отсчитали бронзовыми – за кожаные шлемы. Выбор был достаточно широк – от помпезных, имитирующих греческие коринфского типа, даже под металл подкрашенных и навощенных для блеска, и до совсем уж похабных, из мелких обрезков кожи сшитых, чем и обеспечивалась их дешевизна. Сперва-то все, конечно, приценивались к шикарно выглядевшим «греческим», но быстро поняли, что это вариант для пижонов, по соотношению «цена-качество» далеко не оптимальный. Похабщину брать, конечно, тоже не хотелось, это ведь себя не уважать. Остановились в конце концов на компромиссном варианте – не имитирующем металл, без помпезного гребня, сшитом из отдельных кусков, зато с назатыльником, а сама основная часть укреплена дополнительными полосками и проклепана в наиболее ответственных местах железными заклепками. Да и чисто внешне такой шлем выглядел уж всяко посолиднее дешевки.

А вот на кожаные панцири нам пришлось раскошелиться всем четверым, облегчив свои кошельки на серебряную монету и несколько бронзовых. Но что было делать? Это гоплит-фалангист защищен большим щитом и может в принципе сэкономить на доспехах, если не стоит в первой шеренге строя, а наши маленькие щиты такой возможности не предоставляли. Поворчав, мы потрясли мошной и облачились в толстую бычью кожу. Дополнительно пришлось разориться на такие же кожаные наручи и поножи, но экономить на здоровье и безопасности было глупо. Многие туземцы экономят, как мы заметили, маскируя скаредность удалью, но нам-то это зачем, когда возможность есть?

А потом наши глаза полезли на лоб, когда мы узнали цену обыкновенных, казалось бы, тряпок, оказавшихся лишь немногим дешевле наших кожаных доспехов. После сообразили, что кустарное ткацкое ремесло развито слабо и производительность его мизерная, так что удивляться особо нечему. Трофейные туники у нас, хвала богам, имелись, но требовались шерстяные плащи, да и тряпки для баб, и это удручало. К счастью, управляющий подсказал, что изделия из тканей дешевле в финикийской части города, поскольку финикийцы торгуют продукцией крупных мастерских, в которых у них используется бесплатный труд рабов.

В результате мы отправились на остров, высившийся громадой мощных укреплений. Как объяснил нам ставший нашим невольным гидом управляющий, внутрь городских стен стража чужеземца не допустит, но в этом и нет нужды, поскольку торговля идет перед стенами. Так оно и оказалось. Довольно быстро мы нашли лавки торговцев тканями и готовыми изделиями из них, в одной из которых, поторговавшись с помощью управляющего, приобрели довольно приличные воинские плащи гораздо дешевле, чем в предместье. Но если управляющий надеялся, что на этом его мытарства заканчиваются, то напрасно – наши бабы дорвались до шопинга! Впрочем, их можно было понять – на рынке было практически все, и от товарного изобилия разбегались глаза. Ну, особенно если не сильно привередничать. Ткани, например, если дешевый – ну, относительно дешевый, по здешним понятиям – ценовой диапазон смотреть, так мешковина мешковиной, да даже и в среднем ценовом диапазоне тонкостью выделки тоже как-то не впечатляет, наша самая грубая джинса, пожалуй, потоньше соткана, чем тутошние тряпки для тутошнего среднего класса. Есть, конечно, ткани и сопоставимого с современным ширпотребовским качества, но это здесь уже ни разу не ширпотреб, а самая что ни на есть роскошь. Таких в Гадесе, как я понял, и не выделывают, и все они здесь привозные – импорт, короче говоря.

Пока Юлька с Наташкой, вгоняя Володю с Серегой в тоску, приценивались к тончайшему полупрозрачному египетскому полотну, стоившему немереных денег, а обломившись, переключились на заценивание еще более дорогих пурпурных тканей и ювелирных украшений, мы с Васкесом злорадно ухмылялись. Оказалось – зря. Местные покупательницы – по крайней мере, те, что помоложе и посимпатичнее – одевались в основном по греческой моде, и кое-кто – в это самое египетское полотно, сквозь которое просвечивало соблазнительное тело. Это ведь только в старости семитки нередко бывают безобразны, а в молодости они зачастую очень даже аппетитны, а тут еще и не чистые семитки в основном, а скорее уж с семитской примесью, скажем, так что нам с испанцем пришлось испытать немалые муки. Вдобавок неподалеку торговали живым товаром, в том числе девушками, и продавец, конечно же, показывал покупателям товар лицом, то бишь обнаженной натурой. И каково было нам с Хренио означенную натуру наблюдать! Тут уж мстительно ухмыльнулись Володя с Серегой, когда управляющий назвал нам цены на молодых красивых рабынь, отчего нам едва не поплохело. Правда, добавил, что по ту сторону города, тоже вне городских стен, находится храм Астарты, в котором к услугам жаждущих женского тела есть немало жриц любви, но дорогие берут серебром, а от дешевых, которые одарят любовью за несколько бронзовых монет, велик риск подцепить в нагрузку к любви еще и скверную болезнь. Ага, утешил, называется! Переться вокруг города лишь для того, чтобы взглянуть на храм с его жрицами и только облизнуться, мы, естественно, не пожелали. В качестве теперь уже настоящего утешения управляющий подсказал нам, что там, куда мы вскоре направимся для прохождения службы, найдется немало женщин, в том числе молодых и симпатичных, как профессионалок по торговле телом, так и относительно порядочных, но весьма стесненных в средствах, среди которых наверняка окажутся и сговорчивые в отношении способа подзаработать…

Наши бабы тем временем тоже успели найти некий разумный компромисс между своими разгулявшимися хотелками и тощими кошельками своих кавалеров – весьма близкий к их полному опустошению, судя по довольно кислым физиономиям. Прибарахлившись с грехом пополам по той же греческой моде обычным полотном вместо египетского и бронзовой бижутерией вместо золотой и серебряной, они бросали теперь завистливые взгляды на богатеньких финикиянок и явно проникались марксистскими убеждениями в духе двух немудреных арифметических действий – отнять и поделить. Особенно досталось от них ни в чем не повинной супруге почтенного Акобала, семейство которого мы повстречали на рынке. Финикиец, получивший вчера «получку» за рейс, как раз на глазах у лопающейся от зависти Наташки приобрел для жены пару золотых серег весьма тонкой работы, да еще и с самоцветами. Увидев нас, моряк охотно поболтал с нами и одобрил наше решение поступить на службу к семейству Тарквиниев. По его словам, с такими хозяевами не пропадешь, и уж точно не прогадаешь – иначе разве служил бы им он сам? Впрочем, об этом он мог бы и не говорить – массивная золотая цепь с медальоном на шее, пара браслетов на руках и перстень-кастет с широкой блямбой в виде львиной головы на пальце были красноречивее любых слов. Еще красноречивее выглядела его половина в наряде из того же египетского полотна, да еще и с пурпурной вышивкой по краю, что наших баб и вовсе вогнало в ступор, а Володя с Серегой скисли еще сильнее, предвидя долгое и нудное «пиление».

Мы же с Васкесом заценили прежде всего саму бабу – фигуристую, все при ней, как говорится, но стройную, невзирая на двоих детей, а главное – без единого семитского признака во внешности, но не смахивающую и на гречанку с их фирменным греческим носом. Если таковы же и местные иберийки там, где нам предстоит тащить службу, так понятна недовольная гримаса Юльки! Ноги разве только у акобаловской супружницы чуток коротковаты, но именно чуток, даже на мой придирчивый по этой части вкус, и будь мне, допустим, предложен выбор из нескольких смазливых баб, включая и ейную точную копию, так за одно только это я бы такую уж точно не забраковал. Да и судя по предлагавшимся в наложницы рабыням, брюнеткам во всяком случае, если дела наши пойдут удачно, то не составит особого труда подыскать себе и подходящую испаночку…

Наши же бабы, исчерпав покупательные ресурсы Володи с Серегой, вместо того чтобы благоразумно завязывать с этим делом и не расстраиваться зря, вздумали еще и ювелирные лавки с вообще запредельными по цене цацками разглядывать. Нет, ну я понимаю, конечно, что блестят они ярко и соблазнительно, а работа тонкая, да еще и с жемчугом и самоцветами, но должен же всему быть какой-то разумный предел. Им же и через год все это едва ли по карману будет, ну и какой смысл тогда губу раскатывать, спрашивается? Но в конце концов, как и следовало ожидать, к этому нехитрому выводу пришли и они сами, хотя едва ли их бедолагам-мужикам станет от этого легче – вынос мозгов им теперь гарантирован, надо думать, надолго. Тем не менее шопинг наконец-то закончился, и мы вернулись в предместье – как раз к обеду.

Вторую половину дня мы посвятили приведению в порядок и подгонке нашей новой амуниции и оснащению арбалетных болтов приобретенными наконечниками. Заметив наше усердие, хозяин приказал управляющему оборудовать для нас стрельбище прямо во дворе, и весь остаток дня мы тренировались, приноравливаясь к возросшему весу наших боеприпасов. Кстати говоря, выданный нам хозяином для расстрела старый кожаный щит наши болты пронизывали навылет с пятидесяти шагов. Большего расстояния во дворе попросту не нашлось, иначе показатель наверняка был бы гораздо лучшим. С той же дистанции мы так же убедительно издырявили и старый, посеченный в боях, кожаный панцирь, а с двадцати шагов пробили и бронзовый умбон того расстрелянного ранее щита. Правда, только один раз, попав в серединку, поскольку при боковых попаданиях болт рикошетировал. Это заставило нас уделить больше внимания точности стрельбы. В усадьбе нашлись весы, и мы заморочились приведением наших боеприпасов к строго одинаковому весу, унифицируя по возможности и геометрию. Изумленный управляющий позвал хозяина, и у почтенного главы клана Тарквиниев тоже полезли глаза на лоб, но результат подтвердил нашу правоту – уже при свете принесенных домашними рабами факелов мы убедительно расстреляли с предельной дистанции старые кувшины. В общем, наш наниматель остался нами весьма доволен…

6. На службе

В следующие три дня нас познакомили с нашими будущими товарищами по оружию и с командиром. Командира – такого же ибера, как и его люди – полагалось именовать почтенным Тордулом. Двое из пришедших с ним воинов называли его, правда, просто Тордулом, без «почтенного», но дозволялось это только им одним. Попытавшийся последовать их примеру новичок был так задрочен начальником на тренировке, что едва не падал от изнеможения.

– Повоюй под его началом с наше да заслужи его уважение в боях – вот тогда и для тебя он станет просто Тордулом! – растолковали наказанному два ветерана. Мы же, понаблюдав, намотали себе на ус – после того как Хренио разобрался в ситуевине сам и разжевал ее для нас. Слишком слабы мы еще были в иберийском языке, чтобы понимать все самим с ходу. Спасибо хоть, Тордул, который «почтенный», оказался все же не долботрахом и въехал в наше плохое владение языком. Впрочем, понимать стандартные команды нас научили быстро – не так уж они и сложны. Строевой подготовкой нас тоже особо не дрочили. Все это шагание в ногу, да еще и со слитным выбиванием пыли из плаца, называемым «строевым шагом», требовалось только от тяжелой линейной пехоты вроде греческих гоплитов, мы же представляли собой пехоту легкую, подвижную, тесным плотным строем не воюющую. Вспомнив армейские навыки, вбитые в нас в «непобедимой и легендарной», мы с Володей продемонстрировали начальнику такой класс строевой подготовки, что тот офонарел. Не ударил в грязь лицом и Васкес, честно оттянувший собственную солдатскую лямку в испанской армии. Даже не служивший срочную Серега после школьной НВП и институтской военной кафедры оказался недюжинным знатоком шагистики – ну, по сравнению с не обученными ничему подобному иберами.

Вот в чем нам пришлось здорово помучиться, так это в рукопашной. Ведь «длинным коли, коротким коли» – это не для нас. Бой врассыпную предполагает серию поединков, что значительно повышает требования к фехтовальным навыкам бойца. Даже бывшего спецназера Володю иберы Тордула побивали не единожды и не дважды. Меня с моим небольшим еще доармейским опытом спортивного фехтования как-то раз сделал даже салага-новобранец! Это ли не конфуз! А чего еще было ожидать, когда в античном мире, а на его варварской периферии в особенности, фехтованию учатся сызмальства? Мелкая пацанва, которой, по нашим меркам, еще только из рогаток по воробьям пулять да девчонок за косички дергать, уже имеет кое-какие навыки обращения с оружием. Да и нашему испанскому менту тоже доставалось частенько. В современной Испании с ее всеобщей помешанностью на корриде редко какой испанский мальчишка не мечтает стать знаменитым тореро, и Васькин крепко надеялся на свой точно поставленный укол шпагой. Но испанские быки не пользуются щитами, а иберы владели ими в совершенстве, и это изрядно осложнило нам жизнь. Хуже всех пришлось Сереге, не умевшему вообще ничего – его неизменно колотили все. Не задрочили нас в эти дни лишь потому, что Тордул все же понял некоторые особенности прицельной стрельбы из арбалета, требующей не сбитых и не слишком уставших рук, и несколько щадил нас. Зато драться с нами ставил всякий раз своих ветеранов, от которых нам, конечно, перепадало по первое число, так что нашим арбалетным привилегиям новобранцы-иберы не очень-то и завидовали…

Такое явление, как «разговорчики в строю», наш отец-командир в принципе допускал, но требовал от нас, чтобы мы даже между собой говорили по-турдетански. Это племя, оказывается, населяет почти весь юго-запад Испании, и здесь его представители тоже в большинстве. Поначалу мы ворчали, но во время одной из коротких передышек между учебными боями он разжевал нам свою позицию. Как оказалось, его абсолютно не волнует тот факт, что на непонятном ему нашем собственном языке мы почти наверняка перемываем кости лично ему – в конце концов, то же самое делают и все остальные. Разве меняется суть от того, что они делают это на турдетанском, а значит – шепотом? Но в строю речь каждого должна быть понятна всем, и он хочет, чтобы мы как можно скорее овладели языком большинства в полной мере. Это было не только справедливо, но и в наших же собственных интересах, так что все наши возражения отпали сами собой.

В целом, сравнивая нашего начальника с отечественными отцами-командирами, мы не могли не отметить, что дрочит он нас исключительно по делу, а никакой идиотской муштры по принципу «чтоб затрахались» у него нет и в помине. И вскоре, в отличие от «родного» армейского командования, Тордула мы зауважали по-настоящему.

Готовили нас, конечно же, «не просто так, а по поводу». На четвертый день досточтимый Волний устроил нашему отряду смотр. Кроме нас, четырех арбалетчиков, отряд состоял из десятка пращников-балеарцев и двух десятков копейщиков-турдетан с фиреями кельтского типа – овальными щитами гораздо крупнее наших маленьких круглых цетр, но помельче и полегче римского скутума. Копья были тоже не особо длинные – где-то в человеческий рост, как раз для подвижного боя, а у большинства имелись и дротики, в том числе и цельножелезные – саунионы, при виде которых нам стало понятно, откуда растут ноги у пилума римских легионеров. После смотра и показательного учебного боя, которыми старый этруск остался вполне доволен, его управляющий раздал каждому по серебряной монете – в качестве премиальных за хорошую подготовку, а Тордул дал всем «увольнительную» на остаток дня.

Местные, кто не был женат или не имел постоянной подружки не слишком тяжелого поведения, направились в известную им местную забегаловку, имея целью недорого нагрузиться вином и совсем бесплатно подраться с финикийской матросней. Володю с Серегой, прознав о полученной ими премии, бабы снова раскрутили на шопинг, а мы с Васькиным решили просто прогуляться. За предместьем располагалась небольшая речка, а за ней – бедная рыбацкая деревушка, в которой, по словам управляющего, из-за конкуренции со стороны гораздо лучше оснащенных и имеющих привилегии финикийцев и благополучные-то семьи едва сводили концы с концами. Депрессивный район, если говорить современным языком. Будучи при мечах и кинжалах, мы могли не опасаться приключений с местной шпаной, зато кое-какие иные приключения, если повезет, могли наклюнуться. Характер этих желанных для нас приключений диктовался самцовым инстинктом, не очень-то удовлетворенным за дни сидения в лесу, а теперь и вовсе раздраконившимся при виде не слишком тепло одетых баб на гадесском рынке. Как искать понятливых и сговорчивых, тоже особых сомнений не вызывало. Понятно, что и в депрессивном районе таковы далеко не все, но в общей массе всегда найдется и такая. А искать, естественно, на водоеме, куда бабы ходят за водой или постирать тряпье, да и не только тряпье. В отличие от греков с римлянами, здешний народ не знал общественных бань, и свои гигиенические проблемы решал проще и естественнее…

Нам повезло. Вскоре после того, как мы уселись на траве со своей стороны речки, со стороны рыбацкого поселка к берегу спустилась молодая разбитная бабенка, быстренько освободилась от своего убогого тряпья и полезла купаться. Увидев нас, она слегка испугалась, но наше сдержанное поведение ее вскоре успокоило, а блеск и звон пересыпаемых из ладони в ладонь медяков весьма заинтересовали. На этом, само собой, и строился наш незамысловатый расчет. Район-то депрессивный, и чем торгануть бабе из такого района окромя своего передка? Переплыв речушку в пару взмахов, местная «русалка» замаскировалась от нескромных взглядов с той стороны в зарослях, но так, чтобы нам с нашего места было на что посмотреть. Судя по обеим растопыренным в нашу сторону пятерням, молодая рыбачка ничего не имела против того, чтобы быстро и легко подзаработать – лишь бы только перед родней и соседями на этом не спалиться. Из-за плохого знания языка нам, правда, пришлось объясняться с ней больше жестами, чем словами. По пять медяков с каждого нас вполне устраивало, но эта стерва возмущенно зажестикулировала, давая понять, что десяток – это «с носа». Такая расценка нас бы по причине сексуальной неудовлетворенности тоже устроила, но мы уже заметили жадный блеск в ее глазах и поняли, что можно поторговаться. Этим мы и занялись из спортивного интереса, сбив в конце концов цену до семи медяков с каждого. В общем, договорились, и она выбралась к нам на травку, предоставив себя в наше распоряжение…

А наутро следующего дня, после плотного завтрака, наш отряд выслушал напутственную речь нанимателя, по команде Тордула двинулся строем к пристани и погрузился в три небольших туземных ладьи вроде давешних пиратских – просто так и в этом мире никто никому денег не платит, и нам предстояло зарабатывать свое кровное жалованье собственным потом и чужой, по возможности, кровью. Грести нам в этот раз пришлось вместе со всеми, но длинные узкие ладьи были легкими и шли ходко, а там уже поймали и попутный ветер. Мы быстро пересекли окаймленный островами морской залив и обогнули мыс напротив финикийской части Гадеса, на котором располагался турдетанский городок Гаста. За мысом морские волны увеличились, и качка резко усилилась, но это было явно ненадолго – мы шли вдоль берега, направляясь к эстуарию реки Бетис, в которой Хренио, несмотря на изменившуюся береговую линию, легко опознал современный Гвадалквивир. Мы угадали – наш дальнейший путь был вверх по реке. Ветер стих, паруса пришлось спустить, и мы снова уселись на весла. Грести против течения стало несколько труднее, зато исчезла качка. К полудню берега моря уже скрылись из вида, и у ближайшего удобного для причаливания места Тордул объявил обеденный привал.

Пока на кострах поспевал обед, начальник ввел нас в курс предстоящих задач. Наш путь лежал в Кордубу – крупный металлургический центр в глубине страны, где семье Тарквиниев принадлежало несколько рудников и литейные мастерские. Бунт местного населения подвергал нешуточной опасности имущество и бизнес нашего нанимателя, а он был уж точно не из тех, кто мирится с подобным безобразием. Кое-какие собственные силы у досточтимого Волния там уже имелись, и нам предстояло увеличить собой их число и мощь.

Более подробно обстановка в изложении нашего отца-командира выглядела следующим образом. Выдвинувшиеся и достигшие власти во время прежних войн вожди Кулхас и Луксиний не захотели довольствоваться положением мелких царьков в своих городках и вознамерились подмять под себя всю окрестную территорию. Оба помимо личных кельтских банд-дружин и турдетанского ополчения подвластных городов имеют еще и наемные отряды кельтиберов. Южные царьки – Аттен и Коррибилон – официально держат нейтралитет, но многие их подданные, тоже турдетаны, присоединились к бунту, а на южном побережье бастулоны и даже финикийские города Малака и Секси открыто поддерживают мятежников. Вдобавок Кармона – центр владений мятежного Луксиния – лежит на пути к Кордубе. В принципе досточтимый Волний всегда ладил с вождями, и у них не должно бы быть причин для вражды с его людьми, но мятеж есть мятеж – в его неразберихе всегда найдутся желающие воспользоваться беспорядками. Поэтому уже с завтрашнего дня следует быть готовыми к любым неожиданностям, а прямо с этой ночи – нести строгую караульную службу. Кроме нашего нанимателя в Гадесе есть и другие владельцы рудников, тоже направляющие туда сейчас свои собственные подкрепления, аналогичные нашему. Но согласовать свои действия меж собой досточтимые хозяева то ли не смогли, то ли не захотели, так что каждый отряд будет добираться до места назначения самостоятельно и не имея сведений о потенциальных союзниках.

– Кто в лес, кто по дрова, долбаные угребки! – прокомментировал Володя, раздосадованно сплевывая.

– Млять! – поддержали его мы с Серегой.

– Каррамба! – присоединился к нашему мнению Васкес.

Смысл наших выражений был настолько ясен по интонации, что Тордул даже не поинтересовался их точным переводом на турдетанский. Он и еще кое-что попытался нам рассказать, но из-за плохого знания языка поняли мы далеко не все. Что еще вроде бы Аттен с Коррибилоном тоже посылают туда кого-то, а возле самой Кордубы стоит еще и какой-то Ромен – и тоже, надо полагать, не в гордом одиночестве. Хреново все-таки не знать языка!

Начальник усилил бдительность вовремя. Уже на следующий день мы заметили на южном берегу реки лихие конные разъезды, в которых наш командир и его ветераны опознали кельтиберских наемников кармонского Луксиния, которые нас, конечно же, тоже заметили, а один из разъездов даже подъехал к самой воде и окликнул. Тордул переговорил с ними, сообщив, что мы – люди досточтимого Волния. Реакция кельтиберов не показалась мне очень уж дружелюбной, но как-то дело все же устаканилось без драки. Лихая мятежная кавалерия сделала вид, что любезно пропускает нас, а мы – что якобы на полном серьезе нуждались в их любезности. Дипломатия-с, мать ее за ногу!

Потом начали попадаться и пешие отряды, в принадлежности которых как-то тоже сомневаться не приходилось. И вот с этими взявшимися за оружие пейзанами договориться было труднее – их вожаки, только-только выбившиеся «из грязи в князи», зачастую строили из себя пуп земли. Но у них были пращники, и проверять их мастерство на себе никому не хотелось – не за бесцельные стычки нам платил наниматель, да и вообще… Скрипя зубами, наш командир вел переговоры с каждым таким возомнившим себя властью прыщом, которого не удавалось миновать, свернув к противоположному берегу реки. Чаще, к счастью, нам это удавалось, и пару раз местные «паханы», жутко оскорбленные проявленным нами таким манером «неуважением к власти», приказывали своим пращникам обстрелять нас. Хвала богам, это были не балеарцы, да и метали они разнокалиберные камни, а не свинцовые «желуди», так что их стрельба ушла в «молоко».

Тем не менее эта «народная борьба» нам здорово досаждала. Ведь каждый раз переговоры о нашем мирном проходе сводились в той или иной форме к банальному вымогательству, и начальству стоило немалого труда отклонять эти наглые притязания без явной ссоры. Привалы на берегу нам пришлось прекратить – вставали обычно на якорь посреди реки и питались всухомятку. Лишь изредка приставали к какому-нибудь маленькому селению, дабы набрать воды в колодце или роднике, поскольку воду из реки пить все же без крайней нужды не стоило. Через день на северном берегу показалась Илипа – небольшой турдетанский городок, ничего такого уж примечательного собой не представлявший – все те же деревянные причалы и все та же низенькая каменная стена с деревянным парапетом по верху. Естественно, мы проигнорировали приглашающие жесты стражи на причалах, отклонившись к южному берегу, так что городишко особо и не разглядели. Впрочем, местная власть попыталась проявить настойчивость, отрядив за нами в погоню пару ладей. Нагнав нас и увидев вместо беззащитных торгашей хорошо вооруженный отряд, таможня скисла и дала «добро», хотя и клятвенно заверила нас, что до Кордубы мы живыми точно не доберемся, а если каким-то чудом доберемся, то уж на обратном пути нам «дружески» рекомендовалось сделать хороший крюк. Зато днем позже Тордул порадовал нас сообщением, что земли луксиниевской Кармоны мы благополучно миновали и до Кордубы осталось дня три пути.

Когда нам встретилась идущая навстречу торговая ладья и наш начальник переговорил с людьми на ней, выяснилось, что в Кордубе и ближайших окрестностях сохраняется порядок. Ну, относительный – народ волнуется, ропщет, пошаливают залетные банды, но такого беспредела, как вокруг, не наблюдается.

Беспредел мы вскоре все же увидели и сами. На берегу реки схлестнулись два отряда, увлеченно и самозабвенно пускавших друг другу кровь. Аборигены были до такой степени увлечены взаимоистреблением, что на наши ладьи не обратили ни малейшего внимания, что нас как-то не расстроило. Кто из них за кого, было совершенно непонятно, поскольку внешне они ничем друг от друга не отличались. Гражданская война, млять!

– Как они хоть сами-то своих от чужих отличают? – не въехал Серега.

– Так они ж деревенские, – разжевал ему Володя. – Людей в деревне мало, все друг друга знают лично.

Так или иначе, мы держали нейтралитет и уж всяко не намеревались нарушать его первыми, по крайней мере – пока. Вот на месте, когда приступим к охране и обороне священной и неприкосновенной хозяйской собственности – тогда другое дело. Тогда уж любой, посягнувший на нее, должен будет горько об этом пожалеть – не потому, что мы что-то имеем против него лично, а потому, что такова наша работа.

Кое-где из-за прибрежных зарослей виднелись и дымки – солидные, добротные, объемистые, явно не от костров, а от пожарищ. Видимо, противоборствующие стороны не гнушались и акциями устрашения против населенных пунктов противника. Глядя на дым, наши товарищи по оружию из числа турдетан хмурились – это была их страна. Из частых разговоров с ними мы уже выяснили, что вся обширная долина реки Бетис населена их соплеменниками-турдетанами, называемыми еще по старинке турдулами, и получалось, что тут действительно свои воюют со своими. Впрочем, у гражданских войн собственные правила, и понятие «своих» на них весьма своеобразно…

Местность постепенно повышалась, течение реки усиливалось, и выгребать против него становилось труднее. Но никто не роптал – всем хотелось поскорее миновать неспокойные места. Как и ожидалось, по мере приближения к Кордубе обстановка становилась безопаснее. Сперва исчезли дымы из-за зарослей, затем отряды «народных мстителей», а там и конные разъезды кельтиберов сменились другими. Мы-то четверо разницы не разглядели, но наши бойцы по каким-то одним только им ведомым признакам опознали кордубских соплеменников. Те, услыхав, кто мы такие, обрадовались, поскольку надеялись, что за нами следуют подкрепления посерьезнее. Да и население встречающихся на берегах реки деревень выглядело приветливее. А потом за очередной излучиной Бетиса показалась наконец и сама Кордуба.

Город был покрупнее большинства виденных нами ранее – испано-иберийских, конечно, не Гадеса. Укрепления, конечно, тоже ни в какое сравнение с гадесскими не шли – обычные иберийские земляной вал, стена из неотесанных камней и деревянный парапет сверху. Только все это покрупнее и посолиднее, да еще и частые деревянные же башни для стрелков. Издали мы увидели, что и дома внутри стен не все иберийские – несколько и в греческом стиле. Немалым было и предместье вне оборонительного периметра.

Когда мы подплыли поближе, то увидели и причину столь вольготного и даже беспечного расселения местных жителей. Внезапно хрен тут кто к городу подступится.

Уже за полкилометра до городской пристани нас окликнул кавалерийский разъезд, а за ним маячили и другие. Среди них мы заметили и тяжеловооруженных всадников в толстых кожаных доспехах, а в некоторых, вооруженных полегче, но пооднотипнее, наши ветераны признали конницу царя Аттена.

Хватало, конечно, и пехоты, среди которой опытные аборигены указали нам и на местную кордубскую, и на подкрепления, присланные южными царями. Сила была солидная, да и сами вояки не выглядели совсем уж зелеными новобранцами вроде наспех мобилизованной деревенщины. Понятно, что и эти в основной своей массе ни разу не профессионалы, потому как ни один местный турдетанский царек не в состоянии кормить и оплачивать столько профессионалов, наверняка подавляющее большинство из них ополченцы, но руководимые профессионалами и неплохо экипированные, да и выучка у них какая-никакая все же просматривалась.

Но в осадок мы выпали не от этих уже привычного нам вида местных бойцов, хотя собранная сторонниками порядка сила и впечатляла не на шутку – счет шел уж всяко на тысячи вооруженных и организованных людей. Несколько в стороне от городского предместья мы увидели лагеря-биваки всех этих отрядов, но поразил нас только один – укрепленный довольно неказисто, даже малость похуже, чем парочка из туземных, но строго правильной прямоугольной формы и с видневшимися за забором ровными рядами одинаковых палаток. Это было настолько непривычно и неожиданно, что мы просто с изумлением уставились на такое чудо, затем переглянулись между собой, снова на лагерь уставились и снова переглянулись, после чего поняли, что теперь знаем, кто такой этот таинственный упомянутый нашим командиром «Ромен»…

– Римляне?! – вскричали мы чуть ли не хором.

– Да, ромеи, – подтвердил Тордул, поняв нас и без перевода.

Итак, в Испании – по крайней мере, в южной части страны – уже стоят римские гарнизоны. С учетом отсутствия в стране карфагенских войск и даже упоминаний о них, получалось, что мы провалились во времена уже после Второй Пунической.

– Если точно, то после двести шестого года до нашей эры, когда карфагеняне окончательно оставили Испанию, – сообщила Юлька по-русски. – Ну, я же не спорю, это пока все еще третий век, – судя по ее язвительному тону и обращенной ко мне усмешке, это следует понимать как камень в мой огород?

Хрен с ней, пусть зубоскалит, если ей это доставляет удовольствие, а у нас тут вопрос поважнее. Итак, после двести шестого. Но вот насколько после? Ладно, это, надо полагать, скоро выясним. Может быть, как раз у римлян и выясним – если я хоть что-то понял в ситуевине, то мы с ними вроде бы не враждуем. Правда, самих гордых квиритов мы увидели не сразу – перед лагерем маршировали и тренировались в основном такие же испанские иберы, как и наши товарищи по оружию, но уже плотным строем.

– Полицаи, что ли? – схохмил Володя.

– Да, ауксиларии – вспомогательные войска союзников, – подтвердил я, и Юлька согласно кивнула.

У римлян вообще армия, если кто не в курсе, далеко не из одних только их хваленых легионеров состоит, а минимум наполовину из так называемых союзников – формально независимых и сохраняющих собственную государственность, часто даже и налогов в римскую казну никаких не платящих, но обязанных по первому же требованию Рима предоставить ему вспомогательные войска – как раз вот этих самых ауксилариев. Минимум половина армии ими комплектуется, и в результате войско с одним пятитысячным примерно римским легионом полностью насчитывает не меньше десяти тысяч, а нередко и гораздо больше. Бывает, что одних только соплеменников латинян римляне мобилизуют в полтора, а то и в два раза больше, чем своих сограждан, а ведь еще же и прочие италийцы имеются, тоже военнообязанные. И если латиняне обучены и экипированы аналогично римлянам, то прочие союзники – сборная солянка, воюющая по собственным племенным традициям, что и обеспечивает римскую армию практически всеми видами войск. Невольно вспомнились и интернетовские форумные срачи, на которых великие знатоки римской манипулярной тактики поучали, как и чем противодействовать ей, чтоб раздолбать этот хваленый римский строй к хренам собачьим и резать потом как баранов эту не приученную к бою врассыпную толпу. Ага, щас! У них еще италийские союзники есть, включая конницу и легковооруженных, как раз под тот бой врассыпную прекрасно заточенных, а здесь, в Испании, – еще и вот эти местные испанские, которые тоже в беспорядочной резне ни разу не профаны!

А потом нам попались наконец на глаза и сами «оккупанты». К лагерю как раз возвращалась из ближайшего леса колонна легионеров в полной выкладке под командой центуриона, которого легко было узнать по развернутому поперек гребню на шлеме. Потом за тренирующимися иберами мы разглядели и римских «салажат», которые по командам старшего синхронно дергались подобно деревянным манекенам, отрабатывая слаженность действий копьями. Римских – это в данном случае условно, в том смысле, что это не испанцы, а прибывшие из Италии, а уж собственно римляне они или союзники латиняне или вообще подвластные италийцы, на них крупными буквами не написано.

Именно слаженным строем замуштрованных до состояния зомби солдат – римских, союзных латинских и значительной части италийских – и был силен Рим, и сейчас мы собственными глазами наблюдали картину подготовки его военной машины. Сравнивая будущих владык мира с иберами, я не мог не отметить, что в поединках – таки да, местные в большинстве случаев в самом деле очень даже вполне смогут перерезать этих зомбированных болванчиков именно как баранов. Да что местные – пожалуй, после той преподанной нам фехтовальной подготовки даже шансы нашей четверки выглядят неплохо. Но в тесной свалке против римского строя… Брррр! На хрен, на хрен, мне как-то совершенно не интересно, одного я убью или аж целых двух, пока не завалят меня самого, мне просто самому еще пожить охота!

Однако окончательно нас добили даже не сами хваленые легионеры. В конце концов, в их наличии ничего такого уж удивительного и нет – ну, промазал я маленько с датировкой, ну так я ж и не спец ни разу, а для дилетанта разве не простительно? Знал бы прикуп – жил бы в Сочи, как говорится. Время тут такое, уже римское, ну что тут с этим поделаешь? Но тут – ага, в дополнение ко всем уже преподнесенным нам сюрпризам – из-за угла лагерной ограды вдруг раздались глухие рокочущие трубные звуки. Обернувшись туда, мы остолбенели, увидев… слонов!

– Макс, ты в наш запас ивовых листьев, часом, конопли не подмешал? – подозрительно поинтересовался Володя. – А то мне чего-то хрень какая-то мерещится…

– Мне тоже! – поддержал его Серега. – Или я совсем дурак, или мы уже каким-то непонятным хреном очутились в Африке!

– Ну, если только вместе со всей Испанией, – схохмил и я.

– Не, а если серьезно – что за на хрен? – не унимался Володя.

– Слоны Ганнибала? – предположила Юлька.

– Пожалуй, – согласился я. – Только бывшие. Были его, стали римские, – это, конечно, не буквально надо понимать, что ганнибаловские, а в том смысле, что бывшие карфагенские, скорее всего. А откуда в Испании еще взяться слонам?

Оправившись от изумления, мы разглядели и темнокожих погонщиков, и снующую поодаль такую же темнокожую кавалерию.

– Так это куда мы вляпались? – простонал Серега. – То есть – в когда?

– Ну, сколько-то слонов Сципион должен был захватить у карфагенян еще во время испанских войн, но вряд ли так уж много, и вряд ли они были в хорошем состоянии, – припомнила Юлька. – Шансы на то, что это именно они, невелики. Потом Карфаген выдал Риму всех своих боевых слонов сразу же после окончания Второй Пунической. Часть их римляне передали своему союзнику Масиниссе, но не всех. Сколько-то оставили себе, но точное количество неизвестно. Это, кажется, двести первый год до нашей эры. А вот сколько прошло с тех пор…

– Не очень много! – заявил я, указывая на мечи римских «салажат», явно прибывших из Италии недавно. – Сравните с мечами ветеранов!

– Как у вас с Васькиным! – заметила даже Юлька.

– А у салаг чего за хрень? – спросил Володя.

– А у салаг уставной гладиус старого образца, еще не «испанский», – разжевал я.

– И чего это означает?

– А то, что производство «испанских» в самой Италии еще не развернуто, и перевооружение на них пока проводится тут, в Испании, по мере возможности. Этих, как видите, еще не перевооружили. Получается, что со Второй Пунической прошло от силы лет десять, а скорее – гораздо меньше…

– Военная реформа Сципиона Африканского? – блеснул наконец знаниями и начитавшийся в свое время исторической литературы Серега.

– Ну, на тот момент еще не Африканского, но вообще-то – ага, она самая.

– Это ж с какими людьми мы, получается, сосуществуем? – поразилась Юлька. – Может, даже увидим их, познакомимся…

– Закатай губы обратно! – оборвал ее мечтательный настрой Володя. – И кто-нибудь, подскажите мне, как нам теперь выкарабкаться на хрен из этой задницы?!

– Прежде всего не дергаться, пока не разберемся как следует во всем этом раскладе, – процедил я. – Не зная броду, млять, только хрени всякой напорем…

Наших сослуживцев слоны, конечно, тоже повергли в ступор, но ненадолго.

– Досточтимые стрелки! Не соблаговолите ли вы говорить на понятном для всех нас нормальном человеческом языке? – с издевательской учтивостью обратился к нам начальник. В самом деле, сидя на веслах, мы были «при исполнении», так что требование командования было справедливо. Но с другой стороны…

– Так! Все заглохли! Помните о нашей легенде! – переводя Тордулу общий смысл наших разговоров, нужно было не переборщить и не сболтнуть лишнего, в том числе и не показать чрезмерной для недавно приезжих осведомленности, и я лихорадочно соображал, в какой степени искажения слухи о Второй Пунической должны были достичь «нашего» медвежьего угла…

– Наша страна далека от этих мест, почтенный! – начал я, быстренько прикинув хрен к носу. – Только через греков и скифов доходят до нас известия отсюда. Мы слыхали, что где-то тут, в теплых странах, шла большая война Рима с Карфагеном. Очень большая и очень долгая. Мы слыхали, что у Карфагена есть великий воин Ганнибал, а у него – очень большие и свирепые звери с рукой на носу, – тут подсказывавший мне иберийские слова и дополняющий меня Васкес хмыкнул, но я настоял на «дикарском» термине, поскольку по нашей легенде мы сейчас наблюдали слонов впервые в жизни, да и наши непосредственные информаторы едва ли видели их вживую. – Слыхали мы и о великом воине римлян – Сципионе. Но нам говорили, что зверей с рукой на носу у него нет. Мы знаем, что греки – обманщики и хвастуны, но так нам говорили и скифы, а они обычно бывают более правдивы, пока не выпьют слишком много. Откуда эти звери у римлян?

– Вам сказали правду, но это было давно – большая война уже кончилась. Сципион победил Ганнибала и отобрал у него этих зверей вместе с погонщиками. Теперь они служат Риму.

– Мы ничего не слыхали о конце этой войны. Дозволь спросить – давно ли она кончилась?

– Четыре года назад. Девять лет назад римляне и примкнувшие к ним наши изгнали карфагенян из нашей страны, а четыре года назад Сципион окончательно победил Ганнибала в Африке, – ответило начальство, подсчитав в уме. Затем, вернувшись с небес на грешную землю и опомнившись окончательно, спохватилось:

– Кто приказал вам перестать грести?! За весла, лентяи!

7. Рудник

Приказав приданным отряду рабам обслуги начать выгрузку и оставив распоряжаться одного из своих ветеранов с парой бойцов, Тордул повел нас в город. После коротких переговоров с привратной стражей мы прошли внутрь и зашагали по улице между уже привычных в Испании каменных оград. Улица была не то чтоб очень уж извилистой, но и далеко не прямым проспектом, так что попетлять нам немножко пришлось. В конце концов мы остановились у ворот в довольно солидный двор с высокой оградой, за которой виднелась крыша еще более солидного дома в греческом стиле. Раб-привратник, разглядев нас, бросился в дом докладывать хозяевам, после чего нас без промедления впустили во двор. Указав всему отряду расположиться пока в углу двора, начальник подозвал к себе второго ветерана-турдетана и, глянув на нас с Хренио и так и не поняв, кто ж из нас главный в нашей четверке, на всякий случай нас обоих. Так, вчетвером, мы и вошли в дом, показавшийся мне даже снаружи пороскошнее, чем дом нашего нанимателя.

Командир – видимо, уже бывавший здесь ранее – провел нас прямо к хозяину, мужчине средних лет с властным лицом и представительной лысиной, который картинно возлежал на резном ложе и лакомился виноградом, отщипывая его с блюда на маленьком изящном столике… Один раб как раз в этот момент подавал ему очередное блюдо, второй развлекал его игрой на двойной флейте. Обратили мы внимание и на огороженный портиком внутренний дворик с лужайкой и маленьким бассейном, где занимались своими делами несколько женщин и играло двое детей. Античная греко-римская классика! Мы с Васькиным невольно облизнулись, но конечно, не на интерьер этот классический, на который нам плевать и по большому счету, и по мелочи, а на баб, поскольку за время похода успели уже изрядно по бабам соскучиться, а парочка тутошних бабенок выглядела весьма аппетитно, пожалуй даже шикарно. Одна сидит и с пряжей возится, а нога на ногу, и та, что сверху, туго обтянута, и ее профиль легко просматривается. А вторая болтает с ней стоя, с кувшином в руках и кувшин этот к себе прижав, да так, что у нее верхние выпуклости оказались туго обтянутыми. Начальству, заметившему направление наших взглядов, пришлось даже гневно зыркнуть и зашипеть на нас…

– Приветствую, тебя, Тордул! – хозяин шутливо отсалютовал нашему командованию только что допитым кубком вина. – Ты даже не представляешь себе, как я рад твоему прибытию!

– Точнее – моего отряда? – осклабился тот.

– Ну, ты и один стоишь трех хороших бойцов, – отшутился обладатель всей этой роскоши. – Но ты прав – я рад каждому прибывшему с тобой человеку.

По его знаку флейтист заткнулся и вышел, а другие рабы внесли табуреты – резной для нашего «почтенного» и простые для нас, рядовой солдатни. Но вина всем налили из одного и того же кувшина – видимо, здесь тоже не было принято слишком уж злоупотреблять субординацией. Смакуя напиток, оказавшийся очень даже неплохим, мы с Хренио не без удовлетворения отметили, что интенсивная языковая практика пошла нам на пользу, и мы понимаем уже почти все.

Тордул представил нам хозяина, досточтимого Ремда, приходящегося племянником досточтимому Волнию и возглавлявшего, говоря современным языком, металлургическое предприятие нашего нанимателя. Из сказанного с очевидностью следовало, что наш отряд поступает в распоряжение означенного Ремда, который с этого момента становится для нас вышестоящей командной инстанцией…

– Я все-таки рассчитывал, что дядя пришлет мне лучников! – заметил наш новый «главнокомандующий», заслушав доклад нашего непосредственного о численности и составе подкрепления.

– Ты не хуже меня знаешь, досточтимый, как нелегко найти хороших лучников в нашей стране, – возразил Тордул. – Все лучники Гадеса наняты городом, а греки…

– Знаю! Да и сколько там тех греков! Будь это легко – я нанял бы сам, не беспокоя такими пустяками дядю. Но их нет, а они нужны как воздух!

– Четыре моих стрелка вооружены маленькими аркобаллистами! – так назвал наш командир на греческий манер наши арбалеты, и по его знаку мы показали хозяину дома свое оружие.

– Самодельные?! – поразился тот.

– Они говорят, что можно сделать гораздо лучшие, если им предоставить мастеров и все необходимое.

Я подтвердил, поскольку над этим вопросом уже мозговал, а схему спускового механизма классического средневекового арбалета знал. При наличии металла и людей, умеющих его обрабатывать, особых сложностей я тут не видел. За исключением разве только финансовых, конечно, но под «всем необходимым» подразумевается ведь и звонкая монета.

– Думаю, что эту проблему мы решим! – проговорил Ремд, поразмышляв. – Со временем. А пока вы и со своими самоделками вполне сойдете за лучников, – он уже сообразил, что ценой снижения скорострельности в нашем оружии достигается гораздо лучшая прицельность, так что в грубом приближении примерно то на то и выйдет. – Итак, четверо – негусто, но куда лучше, чем ни одного.

Как оказалось, мероприятия, аналогичные советской «политинформации», знали и жаловали и в античном мире. «Досточтимый», придя в благожелательный настрой, просветил нас об обстановке в стране. Со слов нашего непосредственного начальника мы уже успели вычислить, что на дворе стоит 197 год до нашей эры. Четыре года прошло с момента окончания Второй Пунической войны и почти десять – с изгнания из Испании карфагенян. Таким образом, формально верховная власть в стране теперь принадлежала Риму, но до сих пор наместниками здесь были люди из окружения Сципиона, продолжавшие его политику невмешательства в местные порядки. Кое-какая дань с подвластных племен, конечно, взималась, а беспредел пресекался, но в остальном «римская» Испания жила своей собственной жизнью – гораздо лучше, чем под прежней властью Карфагена. Да и то сказать, разве сумел бы Сципион овладеть страной, если бы на его сторону не перешло местное население? И разве только иберы? Финикийцы Секси, Малаки и даже самого Гадеса, устав от тяжелой и загребущей руки североафриканского «старшего брата», добровольно присоединились к Риму на правах союзников и живут себе, как и жили. В Гадесе, например, до сих пор нет римского наместника. Но в этом году римский сенат, недовольный слишком малыми доходами от формально подвластной страны, отказал в назначении ставленникам Сципиона и направил в Испанию двух преторов – Гая Тудитана в Ближнюю Испанию и Марка Гельвия в Дальнюю, как раз из турдетанских земель и состоящую.

Оба наместника – ставленники группировки, соперничающей с кланом Сципионов, которую после смерти ее прежнего лидера, Квинта Фабия Максима, возглавляет теперь сенатор Марк Порций Катон. Этот ревнитель «римской старины» требует превращения Испании в настоящую римскую провинцию, и Марк Гельвий – его личный ставленник – свирепствует в турдетанской Бетике сверх всякой меры. У Кулхаса, например, верного союзника Сципиона, этот глупец отобрал одиннадцать из двадцати восьми подвластных тому ранее городков. Конечно, Кулхас – не природный царь своих земель, а воспользовавшийся военной неразберихой захватчик, но разве так следует обращаться с союзниками? Если добавить к этому резко возросшие поборы – сам-то Катон честен, надо отдать ему должное, но о его прихлебателях этого не скажешь, а они наполняют свою мошну ну никак не за счет римского государства, которое требует своей львиной доли – стоит ли удивляться недовольству местного населения? Странно было бы, если бы оно не восстало!

Проинформировав нас в общих чертах о «большой политике», Ремд перешел к разбору «малой», касающейся нас непосредственно. Как мы уже въехали и сами, мятежные вожди воюют с новыми римскими наместниками и их новыми римскими порядками, а против прежних сципионовских ничего не имеют. Частные владельцы рудников, в том числе и Волний, таким образом, их врагами не являются. Если отношения между ними были нормальными при Сципионах, с чего бы им испортиться теперь? Загвоздка в другом – говоря современным языком, в «эксцессах исполнителей». У Кулхаса с Луксинием и в постоянном-то войске были тысячи людей. Теперь же к ним добавились еще и многие тысячи крестьянского ополчения. Разве за всеми уследишь? Дисциплина же у этих «партизан» еще та – формально подчиняясь своим вождям, на деле они творят все, что самим заблагорассудится, и уж случая пограбить не упустят. Вожди же, нуждаясь даже в таком войске, вынуждены смотреть на эти безобразия сквозь пальцы, так что управы на мародеров нет никакой. В результате каждый владелец ценного имущества оберегает его сам, как только может – вот как наш наниматель, например.

Вдобавок все эти обстоятельства приводят к парадоксальному раскладу. С одной стороны, группировка Катона в перспективе намерена полностью прибрать страну к римским рукам – в том числе и все прибыльные дела передать римским гражданам. Таким образом, в долгосрочных интересах клана Тарквиниев, дабы не потерять рудники, было бы восстановление прежних порядков, за которые и выступают мятежники. Но, с другой стороны, их господство чревато разорением здесь и сейчас. Этого тоже допустить нельзя, и от наемников клана требуется соблюсти некую золотую середину – отвадить мародеров от собственности клана, не нанося им при этом слишком уж большого урона. Конечно, хороший бандит – мертвый бандит, но пусть уж лучше их убивают римляне, расплачиваясь за это собственной кровью, и чем обильнее – тем лучше…

С этим «отеческим» напутствием наш отряд и направился в горы к северу от Кордубы, где и располагалась вверяемая нашему попечению собственность клана. Путь шел вдоль притока Бетиса, но речушка оказалась с таким течением, что подниматься по ней на лодках мазохистов не нашлось. Вместо этого мы пылили по тропе пешком – судя по ее основательности, наш выбор не был оригинален – и радовались тому, что большая часть груза навьючена на мулов, а не на нас.

Правда, бурный поток имел и немаловажное преимущество – никакая зараза в быстротекущей воде не успевала завестись, так что воду из речки можно было пить безбоязненно. Я ведь уже упоминал, кажется, что воду из Бетиса мы не пили, даже местные? Хреновая вода на югах, всякой дрянью зараженная, и если пить ее некипяченой – маета брюхом почти гарантирована, а много ли толку от бойца, то и дело бегающего на толчок? А чаевничание, хоть и известны в принципе травяные отвары, в Средиземноморье как-то не повелось – наверное, надо быть азиатом, чтобы додуматься в жару пить горячее. Сейчас, правда, осень, но осень местная, южноиспанская, не так уж и сильно от лета отличающаяся, да и зима, надо полагать, тоже будет ну никак не подмосковной. Поэтому и пьют здесь не воду, а либо слабенькое вино, если культура виноделия имеется, либо пиво, если виноград не возделывается. Ну, разбавляют разве что той водой, если задача стоит именно жажду утолить, а не бухнуть.

По пути нам изредка попадались маленькие убогие деревушки, огороженные лишь чисто символически – скорее чтобы не дать разбрестись немногочисленной скотине, чем сдержать каких-нибудь злоумышленников. Стены некоторых из жалких хижин даже не были промазаны глиной, а представляли собой простую плетенку из прутьев. Но один раз, на второй день пути, мы прошли через селение куда посолиднее, как те, что преобладают на плодородной равнине – с нормальными каменными постройками. Ну, точнее – каменно-глинобитными. Где-то до пояса примерно сложенная из крупного булыжника каменная ограда дворика и такой же высоты каменный цоколь самого жилища, а выше его стена уже глинобитная до самой кровли, такой же соломенной, как и у тех убогих халуп, что мы миновали ранее. На улицах между дворами и в окнах домов мелькали довольно симпатичные женские мордашки, и некоторые поглядывали на нас весьма игриво. А мы ведь уже успели соскучиться по бабам – в смысле весь отряд. И когда Тордул, идя навстречу страждущим солдатским массам, объявил большой привал, мы все ощутили изрядный прилив неподдельной преданности командованию.

Правда, начальство напомнило, чтоб никто не смел хулиганить – народ здесь горячий и обидчивый, а обижать местное население категорически не рекомендовалось. Но никто и не собирался. Деньги имеют такое свойство – из глухих медвежьих углов стекаться в крупные культурные и деловые центры. В результате в означенных медвежьих углах звонкой наличности остается гораздо меньше, чем хотелось бы их обитателям, и реальная покупательная способность полновесной монеты здорово возрастает. Стремление заработать ее – тем более. Если в гадесском предместье мы с Васькиным отсчитали обслужившей нас рыбачке по семь бронзовых «чешуек» с носа, и это хорошенько поторговавшись и сбив запрошенную цену, то тут удовольствие обойдется явно подешевле. А чтоб в крупном поселке, стоящем на оживленном тракте, да не оказалось шлюх – быть такого не может.

Довольны, впрочем, были и Володя с Серегой, для которых поиск платной любви не был актуален. Дело в том, что мучимые таким же сухостоем, как и мы с Хренио, но куда хуже нас воспитанные, наши сослуживцы-иберы уже начали подкатываться с соответствующими предложениями к Юльке с Наташкой, чем здорово их возмутили. Хотя сильно подозреваю, что не столько самим фактом своих домогательств, в такой ситуевине вполне естественных и неизбежных, сколько мизерностью предлагаемого им за понятливость и сговорчивость вознаграждения. Обе, будучи единственными бабами в отряде и оказавшись оттого в центре внимания, успели уже возомнить себя эдакими ефремовскими Таисками Афинскими, к которым, если ты не сам Александр Македонский или хотя бы не Птолемей Лаг, то меньше чем с талантом серебра – двадцать шесть кило, если кто не в курсе – даже не вставай в очередь, гы-гы! Большим спросом пользовалась Наташка как куда более редкая в этих краях блондинка, и Володя недавно едва не съездил в зубы одному особо нетерпеливому и настойчивому, что было бы чревато нешуточной и весьма нежелательной для нашего отряда дракой. Думаю, что именно эти соображения и сподвигли наше командование пойти навстречу чаяниям масс.

Так или иначе, грех было бы не воспользоваться командирской поблажкой. Молодые турдетанки, как мы с Васкесом и ожидали, судя по супружнице Акобала – довольно привлекательные создания. Две первых, на которых я положил глаз, оказались «не из таких», и мне пришлось извиниться, дабы не наживать неприятностей. Тут ведь с этим делом строго – бесхозная баба еще может пошалить, если в передке свербит, и это ей, если вскроется, кроме проблем с замужеством в будущем, ничем больше особо-то и не грозит, а вот если замужняя на таком деле попадется – супруг-рогоносец и повесить ее за это вправе. Ну, не совсем самочинно – суд общины должен сперва ейную виновность в чрезмерной легкости поведения установить, но это же деревня, где все знают всех, и долго ли установить-то? И если установил – туши свет, сливай воду. Ну и хахалю ейному, знамо дело, тоже ничего хорошего ожидать не приходится. А жаль – первая вообще классной девахой оказалась, хоть и, увы, слишком юна, а вторая, хоть и постарше, чем мне бы хотелось, но тоже еще очень даже вполне. Но раз они «не такие», то ведь и мы же в курсе расклада и с полным пониманием. Зато третья оказалась бесхозной, как раз нужного сорта и тоже вполне в моем вкусе. Профессионалкой она, видимо, не была, поскольку некоторое время все же строила из себя целку, но и я ведь свой «инструмент» не на помойке нашел. Сифилис, хвала богам, Колумб из Америки еще не завез, но и триппер или еще какую-нибудь подобную хрень подцепить как-то не хотелось. На хрен, на хрен, лучше уж тут потратить время на уламывание «любительницы»! Наконец я ее уломал в принципе и договорился о деталях. Как я и ожидал, расценки здесь были существенно ниже гадесских – за «разок по-быстрому» с меня было запрошено жалких три бронзовых «чешуйки», так что я даже торговаться не стал. Мы уже шли к укромному местечку, когда…

Специально для тех, кто не служил в армии, открою великую военную тайну. В «непобедимой и легендарной» есть такие команды, которые солдаты любят, но есть и такие, которые люто ненавидят. Самые любимые – это «Отбой!» и «Разойдись!», самые ненавистные – «Подъем!» и «Становись!» или, как вариант, «Строиться!». С обоими вариантами последней команды есть, конечно, один нюанс, зависящий от времени на часах. Если по распорядку время приема пищи, то это не в счет, пожрать – это святое. Но если эта долбаная команда звучит в неурочное для жратвы время – жди неприятностей. Увы, именно «Строиться!» и прозвучало – в тот самый момент, когда мы с красоткой занырнули в тенистый уголок, и я уже начал жадно ее лапать. Естественно, не по-русски, а по-турдетански, но что это меняло? Выражаясь исключительно по-русски, в добрых три этажа, я направился к месту сбора. Настроение было, конечно, «хоть прикуривай». А у кого на моем месте оно было бы иным? Не настолько, конечно, чтоб набить начальству морду лица, но рассказать ему подробно и обстоятельно о нем самом и о его предках я был намерен всерьез.

Тордул все понимал. И мы видели, что он понимает, и он видел, что мы видим. Увы, рядом с ним присутствовали и некие «обстоятельства непреодолимой силы» в виде успевшего уже спешиться запыленного всадника, водившего взад-вперед не менее запыленного, да еще и взмыленного коня.

Марш-бросок с полной выкладкой, да еще и по петляющей каменистой и страшно пыльной – ага, «день-ночь, день-ночь, все по той же Африке» – горной тропе – удовольствие из серии «на очень сильного любителя». Никто из нас означенным любителем себя не числил, но кого из командования трахает мнение солдатни?

Уже на бегу наш «почтенный» передал по цепочке информацию, разложившую все по полочкам. Суть ее заключалась в том, что на рудник напали. В Кордубе нас просветили, что представляет собой типичный рудник, так что больше нам разжевывать обстановку не очень-то и требовалось. Кто напал и сколько их – вопрос второстепенный и на расклад мало влияющий. Работа на рудниках такова, что нерадивый раб из числа домашних слуг исправляется моментально, стоит лишь пригрозить ему продажей туда.

Долбить крепчайшую каменюку плохо закаленным, и оттого давно затупившимся кайлом, в темноте и сырости, дыша пылью и ядовитыми испарениями, да еще и согнувшись в три погибели – рабы мрут там как мухи, и владельцам рудников постоянно требуется свежее пополнение. Но как заставить гарантированных смертников, которым терять заведомо нечего, добросовестно пахать в таких условиях? А элементарно. Загнать в пещеру, дать инструменты, масляные светильники и корзины для руды, поставить у входа сильную круглосуточную охрану и приказать ей «всех впускать, никого не выпускать». Не будет корзин с добытой рудой – не будет рабам ни жратвы, ни воды. Воды, правда, в самом руднике хватает, да только она там такая, что пить ее – лучше уж сразу повеситься. Понятно, что в большой толпе забубенных каторжников всегда найдется безбашенный экстремал, который и такой воды попьет, но питаться камнями вряд ли получится даже у такого отморозка.

Горы к северу от долины Бетиса – современная Сьерра-Морена, как объяснил мне Васкес – богаты металлом, и рудников в них до хренища. Парочку их мы уже видели по дороге, и на обоих работа была организована именно таким манером. У кого-нибудь есть еще вопросы об обстановке в случае нападения на охрану рудника извне?

– И чего я не взял с собой из дому губную гармошку? – прохрипел Володя, когда мы очередной раз перешли с бега на шаг. Он и так всю дорогу нудил, что вляпались мы сдуру, нанявшись лагерными вертухаями. Бывшему спецназеру такой вариант службы представлялся довольно унизительным, и возразить тут ему было особо нечего. Мне это, что ли, нравится? Одно дело охранять от разбойников купеческие караваны, и совсем другое – стеречь рабов на каторге. И хотя наш командир, уже не раз бывавший в конечном пункте нынешнего марш-броска, уверял, что там все «не так плохо», верилось с трудом. То, что «экономика должна быть экономной», прекрасно понимали и в античности. А что может быть экономнее концлагеря с зеками? С другой стороны, при худшем раскладе мы ведь вполне могли бы брести сюда в и оковах под конвоем аборигенов, и по сравнению с этим мы сейчас были просто в шоколаде. «Каждому – свое» – так, кажется, было написано на воротах какого-то из немецких концлагерей…

По мере приближения к «Аушвицу», как мы успели уже окрестить меж собой будущее место службы, Тордул приказал перейти на нормальный шаг, а затем и вовсе остановил колонну. Судя по переговорам с гонцом, что-то его беспокоило. Отдышавшись, мы прислушались к их разговору, а потом начальник и сам сообщил нам свои соображения. Странным было отсутствие дыма. Взбунтовавшиеся рабы, вымещая накопившуюся ненависть, должны были непременно поджечь все, что горит. И если этого почему-то не произошло, то не значит ли это, что на руднике нас ждет засада? Конечно, по уму бунтовщикам следовало сваливать подальше и поскорее, не дожидаясь неизбежного подхода карателей. Но что, если они каким-то образом прознали о наших небольших силах? В этом случае и сам Тордул на месте их вожака не упустил бы случая разжиться драгоценным оружием. Но, хвала богам, гонец до нас доскакал, и мы предупреждены, а значит – предстоит переиграть противника и устроить ему показательное подавление мятежа.

Выслав вперед и по бокам дозоры, командир свел нас с тропы и повел параллельно, через заросли. Поскольку требовалось двигаться скрытно, темп получался черепашьим, но никто не возражал. Шутки кончились, мы на войне, и угодить в засаду к разъяренным рудничным сорви-головам никого не вдохновляло. Мы мало-помалу продвигались к месту назначения, но ничего не происходило, и начальство нервничало все сильнее. Мы, глядя на него, тоже…

У последнего поворота Тордул с гонцом влезли на большое дерево, и оттуда долго что-то разглядывали и о чем-то совещались. Потом спустились с явно обескураженным видом и дали «отбой тревоги» – кажется, «антитеррористическая спецоперация» отменялась, и это не могло не радовать. Выйдя к руднику нормальной походной колонной, мы поняли причину перемены планов командования.

На огораживающей рудничный лагерь стене мы увидели вооруженных оборванцев, которые могли быть только рабами. Но вместе с ними – и похоже, без малейшего намека на конфликт – стояли и воины, в одном из которых наш командир узнал начальника рудника. Мы выпали в осадок – ведь получалось, что рудник отбился с помощью рабов, которые почему-то встали на защиту своих угнетателей!

Примерно так оно в общих чертах и оказалось.

– Я же говорил, что тут не так все плохо, – напомнил нам «почтенный».

Он рассказал нам, что раньше, очень давно, на рудниках клана Тарквиниев было «все как у людей», то есть тот самый концлагерь, который мы и ожидали увидеть. Но в годы молодости досточтимого Волния как-то раз по причине умиротворения страны иссяк поток пленников, и рабы резко подорожали. Мизерная выработка иногда даже не окупала затрат, и некоторые рудники тогда были совсем заброшены. Вот тут-то досточтимый Волний и придумал нынешний порядок, при котором выработка каждого раба учитывается отдельно – по выплавленному из добытой им руды металлу – и при достижении определенного суммарного веса – немалого, конечно – раб освобождается. То бишь на рудниках Волния рабы зарабатывали себе свободу и сами старались добыть побольше, дабы освободиться побыстрее. Кормить их, конечно, приходилось досыта, но это себя оправдывало – ведь из-за заброски части рудников металл дорожал. А когда в период войн рабы снова подешевели, новый порядок все равно остался достаточно выгодным, чтобы не возвращаться к старому – примерно то на то и выходило. Ну и какой тогда смысл зверствовать? Некоторые, заработав свободу, даже остаются в качестве вольнонаемных – уже не в шахтах, конечно, а кто в литейке, кто надсмотрщиком, кто воином-охранником.

Наш испанский мент, въехав в эти порядки, только одобрил их. Мы и раньше-то были наслышаны, что современные испанские кутузки – прямо чуть ли не санаторий по сравнению с нашими отечественными, а по словам Васькина выходило, что не очень-то эти слухи и преувеличены – сам он приходил в ужас от того, что слыхал или читал о наших каталажках. По его мнению, это был форменный идиотизм, только тиражирующий закоренелых преступников и никого не исправляющий. В испанских тюрьмах режим содержания зеков отдан исключительно на усмотрение администрации, и практически все вновь прибывшие попадают на самый легкий, который ну никак не в их интересах самим себе ухудшать. Есть, конечно, и у них такие, что бегут при случае, но это у кого срок совсем уж запредельный, а чтоб массовый бунт заключенных случился – такого там даже представить себе никто не в состоянии. Из-за чего бунтовать, когда с тобой обращаются нормально, пока ты сам не напросишься на худшее? На наш взгляд тут, конечно, не все так однозначно – много ли, спрашивается, профилактического толку от такой отсидки, схлопотать которую потенциальный сиделец не очень-то и боится? У нас-то ведь именно страх угодить на зону главную роль играет, сдерживая не совсем уж пропащих, и в этом главный смысл нашей тюряги, а у них, получается, все направлено на облегчение жизни охраны. Хотя, надо признать, эта цель у них достигается успешно, и в этом смысле – таки да, тарквиниевский рудник куда больше похож на тюрьмы современной Испании. Да и чисто психологически, как не мог не признать даже Володя, на такой «зоне» вертухаем служить уж всяко не так омерзительно.

Зачем при таком порядке нужны надсмотрщики? А чтоб порядок был. Чтоб сильные работали сами, а не отбирали выработку у тех, кто послабее, а то бывали тут такие, «просекшие службу»…

В результате при нападении взбунтовались только те рабы, кому было еще пахать и пахать, близкие к «дембелю» однозначно приняли сторону администрации и охраны, а колеблющиеся «середняки» разделились примерно пополам. Поэтому в целом рудник отбился, хотя и не без потерь, которые сейчас как раз подсчитывались.

При подсчете, впрочем, оказалось, что потери немалые. Пять воинов, два надсмотрщика, три вольнонаемных работника, около пятидесяти рабов убитыми и почти сотня ушедших с напавшими. Немалым оказался и имущественный ущерб. На лежащие небольшим штабелем в литейке медные слитки бандиты не позарились, но унесли гораздо более дорогое олово, которое в этих горах отсутствовало и было исключительно покупным. Хотя, как мне показалось, начальство не так уж и огорчено его потерей – по сравнению с чем-то другим, гораздо более ценным. В разговоре двух «почтенных» прозвучало «черная бронза».

Нам, конечно, никто подробностей не разжевывал, но кое-кто из наших сослуживцев-турдетан был наслышан об этом весьма твердом и баснословно дорогом сплаве, технология которого унаследована с седой старины и является великой тайной. А при учете людей выяснилось, что убит занимавшийся ее выплавкой старый мастер и исчез помогавший ему мальчишка ученик – и кто-то вроде видел его присоединившимся к бунтовщикам…

После плотной еды с вином мы подключились к несению службы. Обходя по стене свой участок периметра в паре с местным охранником, я не упустил случая поговорить с ним и кое-что у него выяснил. Нападавших было не так уж и много – мой напарник не считал, но на глаз заметно меньше сотни. Из них человек двадцать хорошо вооруженных профессионалов – вдобавок каких-то слишком дисциплинированных, не похоже это на обычных бандитов. Остальные – шваль, кое-как вооруженные грязные оборванцы, скорее всего взбунтовавшиеся рабы с каких-то других рудников. Доходяги, кожа да кости, но свирепые, хуже тех профессионалов. Этих беглых каторжников, правда, и положили в схватке добрую половину. Что меня особенно заинтересовало, по соображениям напарника напавшие вполне могли захватить рудник полностью – вместе с примкнувшими к ним местными рабами у них получался подавляющий численный перевес. Но почему-то, захватив и разграбив литейку, они отказались от штурма административного здания, где были основные ценности. Просто их главный скомандовал отход, и его отборные головорезы организованно отступили, нисколько не интересуясь судьбой примкнувшего к ним отребья. Судя по всему, они получили что хотели, и дальнейший бой им не требовался.

Когда мы сменились, Хренио, как оказалось, тоже устроил опрос всех, кого только мог. Ну, мент есть мент, ему положено. И выяснил он в целом примерно то же, что и я, только поподробнее.

– Мне очень сильно кажется, что это нападение – заказное, – таков был его вывод. – Главарь бандитов по описанию похож на финикийца. Думаю, что это конкуренты нашего работодателя, и ниточки почти наверняка тянутся в Гадес. Вот нащупать бы их…

В полиции наш испанец был не сыщиком-криминалистом, а обыкновенным патрульным, но какие-то общие основы криминалистики изучал и он. Не будешь же подключать высококвалифицированного следователя к каждой мелкой курортной краже. Проанализировав полученные сведения, Васкес однозначно связал причины нападения с черной бронзой. Как он установил, рецепт сплава давно уже не тайна для тех, кого он интересовал. Просто в качестве легирующей присадки использовался порошок из толченых самоцветов, что и делало цену черной бронзы заоблачной. То есть она всегда была дорогой, а теперь и вовсе, поскольку самоцветы поступают с севера Испании, из Астурии, а лузитанские пираты в последние годы перекрыли дешевую морскую перевозку. По суше же драгоценные камушки проходят через кучу посредников, так что теперь покупатели древнего сплава будут выкладывать за него целое состояние. Кому и зачем она нужна – хрен ее знает, но раз неизменно выкладывали немалые деньжищи до сих пор – наверняка будут и впредь.

По мнению Хренио, в Гадесе кто-то еще помимо Тарквиниев владел бизнесом по выплавке черной бронзы, а сейчас решил воспользоваться военной неразберихой для монополизации этого сверхдоходного предприятия. И главным доводом в пользу этой версии для него было то, что на складе в административном здании ценной добычи было раз в десять больше, чем в литейке, и обыкновенные грабители ни за что не отказались бы от его захвата. А посему – не грабители это были, скорее всего, а наемники, выполнившие полученный заказ за обещанную им щедрую награду. Скорее всего, суть заказа состояла в том, чтобы лишить конкурента квалифицированных кадров, что и было достигнуто убийством старого мастера и уводом его ученика. Немножко готовой черной бронзы и щепотку мелких самоцветов прихватили заодно, а олово забрали просто для отвода глаз, чтоб было больше похоже на обычный в военное время грабеж. Потом расплатятся им с тем привлеченным для массовости «пушечным мясом», которое уцелеет.

Васькин считал, что расследовать это дело ему вполне по силам – теоретически. На практике для этого нужно содействие командования, которое под большим вопросом. Оснований подозревать начальство в сговоре с напавшими он не усмотрел, но воины есть воины, и склад ума у них ну никак не полицейский. Если даже и одобрят его инициативу, то помогут так, что лучше бы не помогали вообще. Серьезное расследование – оно ведь тишину и скрытность любит, а не постановку всех вокруг на уши.

Поразмыслив, я не мог не согласиться с аргументами испанца. Раз так – пускай пока начальство само порешает глобальные вопросы. Оно ведь умнее нас не на один гадесский шекель в месяц и не на десять, вот и пускай отрабатывает денежный эквивалент своего начальственного ума. Но втихаря проработать версию нашего мента, конечно, стоило. Нас ведь сюда в каком качестве закинули? В качестве вовремя попавшегося под руку более-менее подходящего суррогата дефицитных лучников. И раз наниматель кинул нас сюда – значит, именно здесь мы ему в данном качестве и понадобились. Бабы вон уже нудят, что сослали нас, дураков набитых, из крутого культурного центра в глухую дыру, где ну никаких тебе развлечений. Что толку от хорошего жалованья, если его тут абсолютно негде и не на что потратить? На мой взгляд, захолустье тем и хорошо, что при хорошем заработке позволяет хорошо набить мошну, что в дальнейшем пойдет только на пользу. Но был резон и в бабьем мнении. Мы ведь не собираемся париться тут рядовой солдатней всю оставшуюся жизнь, верно? Вот и пусть начальство облажается да проникнется готовностью оценить таланты подчиненных, тогда и легализуем наработки. Спешка ведь, как гласит народная мудрость, хороша только при ловле блох. Это мы, кстати, уже вполне постигли и на практике – уж очень кусачие тут блохи…

Кое-какие следственные действия предприняло и начальство. Два воина с собакой-ищейкой прошли по кровавому следу ушедших бандитов до ручья, в котором он и оборвался. Пройдя вверх по ручью, следопыты нашли на лесной поляне следы кратковременного привала с кострищем, на котором, по их мнению, отдыхали только беглые рабы, затем ушедшие дальше, вглубь гор. Вернувшись к месту, где в ручей впадал еще один, поменьше, воины поднялись по нему и нашли следы крови, а затем двух добитых и наскоро прикопанных раненых, оказавшихся из числа тех двадцати крутых профессионалов. Дальше бандиты ушли уже по берегу вдоль ручья, но у преследователей уже не было времени – к вечеру им было приказано вернуться.

Получалось, что напавшие на рудник после ухода разделились. Беглые рабы ушли в горы, где ищи их теперь свищи, на что лишних сил у нашего командования не имелось. А профессионалы, как выяснил Васкес путем аккуратного распроса следопытов за ужином, направились, по всей видимости, параллельно долине Бетиса в западном направлении, что вполне укладывалось в его версию. Преследовать их начальство, не имея соответствующего приказа сверху, на себя ответственности не взяло, поскольку это тоже требовало ослабления охраны рудника. Правда, отправило двух верховых с донесением в Кордубу, дабы голова об этом поболела у досточтимого Ремда. Нам оставалось лишь надеяться, что тот не промедлит с решением…

Утром следующего дня Тордул подвел меня к мастеру, плавящему с помощью двух рабов обычную бронзу, и объявил, что согласовал с начальником рудника наше перевооружение. Мастер с обоими помощниками уже получил соответствующий приказ и ждет моих указаний. Что ж, такую оперативность я мог только приветствовать. Как я уже успел заметить, общее состояние металлургии и металлообработки в этом мире оставляло желать лучшего. Поэтому на стальную арбалетную дугу – как у позднесредневековых арбалетов – я и не рассчитывал. Хватит пока деревянной, а со временем подумаем и над роговой. Зато из бронзы и здешние оружейники вполне могли изготовить и металлическое крепление дуги к ложе, и натяжной механизм. С зубчато-воротковым мы заморачиваться, ясный хрен, не будем, а вот рычажная «козья нога» напрашивается сама собой. Но главное – это классический средневековый спусковой механизм с «орехом». Самому-то мне вспомнить их устройство особого труда не составило. Для инженера-производственника будущего, коим я являлся, ничего в этих механизмах сложного нет. Но оказалось, что местный античный производственник, ни разу не из двадцать первого века, – совсем другое дело. Ох и затрахался же я разжевывать ему, что мне от него нужно! К счастью, при виде абсолютно нового для него агрегата, в мастере проснулся профессиональный интерес, что здорово облегчило мне задачу. Попробуй-ка растолкуй другому то, чего он не только не знает, но и знать не хочет. Объяснив ему наконец задачу и убедившись, что суть он уловил, я с сознанием выполненного долга выкурил трубку. Вот бы всегда так все удавалось!

8. По долинам и по взгорьям

Нет, все-таки правы древние, когда говорят, что боги завистливы. Удачно разрулив проблему изготовления нового арбалета, я решал следующий по значимости вопрос. Это начальству долг повелевает проявлять неусыпную бдительность, а мы с Васькиным уже вычислили, что противник успешно выполнил свои задачи и слинял подобру-поздорову, так что реальной опасности в ближайшее время не ожидалось. И теперь я отчаянно сушил мозги, силясь изобрести благовидный предлог отпроситься у командования в ту давешнюю деревню, где вчера у меня так грубо сорвалось столь приятное времяпрепровождение. Да и разве одного только меня туда тянуло? Как оказалось, удалось вчера решить свои сексуальные проблемы только одному из двоих тордуловских ветеранов, который бывал там уже не раз и знал деревню как свои пять пальцев. И пока мы, салабоны, теряли время на поиск доступных бабенок, он сразу завернул к знакомой, которую не надо было уламывать, и не потерял попусту ни единой минуты. Вот что значат знания и опыт!

Я наконец нашел ту уважительную причину, по которой командир ну никак не должен был мне отказать. Арбалет ведь, как известно, состоит не только из дуги и ложи со спусковым механизмом, но и из тетивы. Осмотрев рудничное хозяйство и не обнаружив в нем подходящей конопляной бечевы, я возликовал в душе. Вот она, причина! Теперь как раз та самая пресловутая бдительность должна подтолкнуть начальство закомплектовать будущую «вундервафлю» всем необходимым как можно скорее! Ясно же и ежу, что если нужной бечевы нет на руднике – надо дуть за ней в деревню. Если найдется готовая – тут же и купить, если нет – заказать тамошним бабам, чтоб сплели. Ведь не самому же мне ее плести, в самом-то деле!

– Максим, ты гений! – сообщил мне мучимый теми же проблемами Хренио. – С меня причитается!

– Я знаю! – ответил я ему без ложной скромности, и мы оба счастливо расхохотались, предвкушая совмещение полезного с приятным…

– Млять! Только не это! – простонал я уже через несколько мгновений, когда стража у ворот суетливо распахнула створки, и через них влетел верховой. Увы, дурное предчувствие меня не обмануло.

– Строиться!

Проклиная в три этажа войну и все, что с ней связано – последний раз я был таким махровым пацифистом только в «непобедимой и легендарной» – я пошел «беспрекословно исполнять все приказы командиров и начальников».

В том, что мы с испанцем недооценили паскудство судьбы, нашей вины нет – мы просто-напросто не знали всех обстоятельств. Теперь начальство довело до нас недостающую часть головоломки, и она нас не обрадовала. По злому капризу гнусной стервы Фортуны нам предстояло не мешкая дуть в ту самую деревню, но не вдвоем, а всем отрядом. Выяснилось, что в той деревне гостила у родни какая-то важная баба – то ли жена, то ли родственница кого-то из досточтимых Тарквиниев – из-за все еще недостаточного знания языка мы не разобрали этих тонкостей – и в аккурат этой ночью ее вместе с детьми злодейски похитили напавшие на деревню разбойники. Члены клана Тарквиниев – это не хрен собачий, тут уж насрать на опасность ослабления охраны их рудника, тут нас всех сейчас заставят землю носом рыть в поисках пропавшей и всего ейного выводка. Вот не было печали, млять!

И хотя никто нам вчера эту не в меру «почтенную» Криулу не показывал и мы понятия не имеем, как она выглядит, почему-то воображение рисует эдакий собирательный стереотипный образ жен больших начальников – нечто жирное, сварливое, высокомерное, капризное до омерзительности и расфуфыренное похлеще иной цыганки. Тут уже местная аналогия. В целом молодые турдетанские бабы мне нравятся, довольно многие настолько близки к моему придирчивому вкусу, что глаз за них цепляется, даже не ожидал, но вот их традиционный деревенский парадный бабий прикид – хоть стой, хоть падай. Как раз в такой по случаю предстоящих официальных мероприятий женушка тутошнего старосты вырядилась – и не лень ей еще таскать такую тяжесть! Хоть и не золото это, конечно, а ярко надраенная бронза, но один ведь хрен металл. Ожерелье на шее такое, что можно облаченного в доспехи супостата им громить как кистенем, подвески височные, хоть и не такого размера, но тоже на аналогичную ассоциацию наталкивают, но главное – две толстых дисковых ребристых блямбы по бокам от башки и диаметром как раз примерно с ту башку! Ежу понятно, что они полые, но при таких размерах они уж всяко потяжелее не только моего открытого шлема, но и закрытого коринфского, пожалуй. А учитывая еще и громоздкие размеры – легко представляю себе все связанные с ношением подобной гигантской бижутерии неудобства. Почему-то вот и «почтенная» эта похищенная такой же примерно увешанной ярко надраенными блестяшками представляется, гы-гы!

Надо отдать командованию должное – до мысли о том, что злоумышленники таким манером, возможно, просто усылают большую часть охраны с рудника, дабы завершить грабеж, оно додумалось и само. Пока мы доэкипировывались и получали от Тордула вводные, начальник рудника со своими людьми организовал закладку оставшихся на нем ценностей в тайники и их надежную маскировку. Васкес, впрочем, решил, что это похищение может быть и «настоящим» – лишний рычаг давления на клан Тарквиниев их конкуренту едва ли помешает. Во всяком случае, такой вариант вполне укладывался в его версию, хотя и осложнял ее.

Так или иначе, начальство ощущало нужду в нашем повиновении, а не в наших советах, и вскоре мы уже неслись колонной к деревне – за исключением отдельных переднего и боковых дозоров на случай возможной засады и снова посланных по прежнему следу следопытов.

На месте картина прояснилась – в том смысле, что сработали злоумышленники чисто. Несколько собак в деревне оказались отравленными, а одна пристреленной – стрелой, судя по входному отверстию, и наш командир несколько скис – наличие у противника лучников было новостью не из приятных. Зато стало понятно, как ему удалось напасть и сделать свое дело скрытно. Кроме «почтенной» Криулы и ее детей – сына и дочери – исчезло два раба-носильщика. Один телохранитель был найден убитым в доме, второй – в чулане вместе с девушкой, служанкой госпожи. Староста деревни разразился по этому поводу целой речью, гневно осуждавшей легкомысленное поведение некоторых девиц, и Тордулу пришлось рявкнуть на него, чтоб заткнулся. Полностью вырезанной оказалась и семья хозяев дома, в том числе трое детей…

– Никого не насиловали, никого не пытали – просто прирезали как лишних свидетелей и обузу, – поделился наш мент результатами собственного неофициального расследования. – Крутые профессионалы.

Через некоторое время прибыли и следопыты с собакой. Причем не потому, что им было приказано возвращаться сюда, а именно по следу. Получалось, что скрытный налет с похищением выполнен той же шайкой, которая руководила и нападением на рудник, и это заставило наше начальство крепко призадуматься.

К счастью, как и огромное большинство современных баб, «почтенная» Криула имела столько всевозможного тряпья, что немало осталось в доме нетронутым. Пока следопыты давали своему псу обнюхать его, Тордул выстроил нас всех во дворе, спровадил местных, подозвал нас поближе и тихонько проинструктировал:

– Я глуп, как вот эта дверь! – он постучал для наглядности пальцем по деревяшке. – Я настолько глуп, что надеюсь найти пропавших здесь, в деревне. И я хочу, чтобы вся деревня знала об этом. Не от меня, а от вас. Сейчас вы все пойдете перерывать все вокруг вверх дном. Усердствуйте у меня на глазах, когда я буду вас погонять, и лодырничайте, когда я отвернусь. Жалуйтесь местным на мою глупость и ругайте меня меж собой, когда я не слышу. Ругайте позлее и пообиднее. Как там выражаетесь вы четверо? – его палец уткнулся в нас. – Эээ… «милять» и «дольботрях»? Я правильно сказал? Вот так и ругайте!

– Он понял, что у этих «коммандос» может быть в деревне сообщник, – разжевал мне Васкес, когда мы приступили к исполнению.

– Ты с ним согласен?

– Наверняка был. Кто-то должен был разведать для них обстановку, показать дорогу и нужный дом, помочь отравить собак…

– Ты говоришь – был?

– Если они ушли – а я думаю, что теперь они ушли, – он им больше не нужен. Их главный не пощадил собственных раненых – зачем ему щадить ненужного свидетеля?

Имитируя бурную деятельность по исполнению идиотского приказа, я помаленьку заворачивал к тем дворам, где повстречал вчера сговорчивую красотку. Начальник ведь ясно дал понять, как нам следует относиться к поставленной боевой задаче, и едва ли интересы дела пострадают оттого, что я заодно наконец-то выпущу накопившийся пар…

Деваха как раз развешивала во дворе постиранное тряпье, после чего охотно выпорхнула к нам. Я с удовольствием увлек ее в давешнее укромное местечко, предвкушая долгожданное наслаждение… Ага, хрен там!

– Не сегодня! – мою руку, полезшую ей под юбку, она отстранила мягко, но решительно.

– Вчера тебе нравились мои монеты.

– Вчера ты не успел. А сегодня вас не станет ублажать никто и ни за какие деньги.

– Мы чем-то обидели ваших людей?

– Ничем. Просто у нас горе…

– Траур по убитым, – пояснил Васькин, и вид у него был довольно кислый.

– Это надолго?

– Приходи через три дня, и ты не будешь отвергнут.

Полапать и поцеловать она себя все же позволила, причем совершенно бесплатно. Не отказалась и поболтать с нами. Но о чем болтать с прошмандовкой? Естественно, о том, «как она докатилась до такой жизни».

– Вы думаете, я так с любым, кто заплатит?

Я так не думал, поскольку уже навел справки и знал, что Астурда – шлюха начинающая, и оттого пока еще разборчивая, но ради хохмы решил подначить ее:

– А чем одна монета отличается от другой, такой же? Вот смотри, – я взял в одну руку одну бронзовую «чешуйку» и во вторую точно такую же. – Чем они отличаются?

– Эти две – ничем, – усмехнулась она. – Обе твои, а ты в числе тех, чьи монеты мне нравятся.

– А если кто-то предложит больше?

– Ну, смотря кто… и смотря сколько, конечно. Но и задорого я отдамся не любому. Не верите? Зря! Как раз вчера, как вы ушли, ко мне подкатился наш дурачок Дундул. Представляете? Он – и ко мне! Хи-хи! Да ему ни одна девка не даст, а этот недоносок вообразил, что за серебряную монету даже я с ним пересплю! Представляете? Ну не дурак ли?! Естественно, я его отшила, хи-хи!

– А кто он такой, этот ваш… как там его? Дундук?

– Дундул? Да пастушок наш придурковатый! Прыщавый, замызганный, и несет от него вечно козлятиной! Наверное, он как раз с козами и это самое, хи-хи!

– А что, у вас так хорошо оплачивается работа пастуха? – включил мента Хренио.

– Да какое там! Кто еды ему даст, кто тряпку какую поношенную, редко когда расщедрятся на медяк. Я даже удивилась, что этот нищеброд серебряную монету мне показал!

– Вот такую? – испанец показал ей гадесский серебряный шекель из тех, которыми нам выплатили аванс и премировали перед отправкой сюда.

– Точно! – подтвердила Астурда. – Голова в шкуре, рыба, значки какие-то не наши – да, именно такую!

Мы с Васькиным переглянулись и поняли, что думаем об одном и том же. Увы, мент оказался прав в своих предположениях. Когда мы пошли искать Тордула, то на месте его не нашли. Нам неопределенно указали в южном направлении, где мы уже за деревней ниже по реке увидели толпу сослуживцев и местных пейзан. На прибрежных камнях лежал труп, в котором деревенские опознали незадачливого пастушка Дундула. Мы снова переглянулись и обменялись понимающими кивками…

К вечеру вернулись следопыты с собакой, которые тайно проследовали вниз по реке и нашли место, где по их мнению злоумышленники могли отвернуть от нее. Что характерно – в западном направлении. Явные следы отпечатывались на дне речки и ниже по течению, но они показались следопытам какими-то слишком уж явными, оставленными нарочно, а вот несколько выше, за широким плоским камнем, от тропы ответвлялась другая, на запад параллельно долине, и на ней собака нашла простенькую стеклянную бусинку, запах которой привлек ее внимание. По словам деревенских, из таких бусинок состояли браслеты дочери похищенной женщины.

Васькину хотелось взглянуть на находку, да и с самими следопытами как следует все подробности обсудить, но сразу ведь к ним не сунешься, шифроваться надо, а потом стало и не до того – были похороны убитых. Это в военном походе погибших хоронят по предельно упрощенной и сокращенной программе с минимумом положенных ритуалов, потому как основные задачи военной операции все-таки несколько иные, но на гражданке и у испанских иберов похоронные церемонии – это целое событие. При других обстоятельствах оно не сильно бы нас касалось – ну, помогли бы дров для погребального костра нарубить и принести, послушали бы не слишком длинную речь самого крутого из ближайших родственников убитых, понаблюдали бы для приличия за разжиганием и разгоранием костра да угостились бы, чем турдетанские боги послали, на поминальной пирушке – ждать, пока тот костер прогорит да прах с приношениями захоронят, нас, как людей служивых, никто бы не заставил. Но тут – особая ситуевина, тут хоронят хоть и седьмую воду на киселе, но не чью-то там, а тарквиниевскую, наших нанимателей все же. И пришлось нам в результате не только с подготовкой костра помогать, но и изображать почетный караул в течение всей протокольной процедуры, и это, мягко говоря, сочувствия к общему горю нам не прибавило. Ну неужели этой дальней тарквиниевской родне не могло приспичить убиться как-нибудь в другой раз, а не тогда, когда исключительно по недосмотру судьбы неподалеку окажемся именно мы!

Спасибо хоть современной стойки смирно никто от нас при этом не требовал – как бы там ни шипели натуральными королевскими кобрами Юлька с Наташкой насчет того, что вместо нормального классического центра античной культуры мы тут торчим в каком-то варварском медвежьем углу, это они торчат, а мы – служим, и есть все-таки немалое преимущество служить по-простому, по-варварски. Сами бы поизображали, млять, уставного болванчика с плакатов армейской наглядной агитации вроде часового у знамени или тех кремлевских у Мавзолея, и не пару-тройку минут, пока самим не надоест, а стандартную уставную двухчасовую смену! Не два года через день на ремень, а один-единственный суточный наряд – я ж разве садист? Просто для ликбеза и вразумления, чтоб дурь подобная раз и навсегда повыветрилась. Причем это я еще в дебри не лезу вроде натурализации в тех античных культурных центрах, а это ведь тоже особая песня – не принимают туда кого попало, а вот в рабство чужаков захомутать – это запросто. И если здесь, среди этих – ага, варваров, нам повезло «прописаться» в социум в гораздо лучшем по сравнению с рабским качестве, так что гласит народная мудрость? Правильно, что от добра добра не ищут. А им тут, млять, варварская обстановка не нравится…

Речи произносились хоть и без греко-римских притязаний на правильную риторику, но не менее длиннющие, как нам показалось, и не один выступал, а человек шесть, покороче их – и вовсе добрый десяток, даже пейзане, которых дело не так, как нас, а напрямую касалось – и те в задних рядах откровенно зевать начинали да с ноги на ногу переминаться, а погребальный костер отгрохали такой, что он горел как бы и не подольше всех этих речей, вместе взятых. И все это время, пока доморощенные ораторы соревновались в красноречии и пока здоровенный костер боролся с никак не желающими быстро сгорать трупами, нам и нашим иберам-сослуживцам пришлось простоять в строю. А потом ведь и прах еще собирали, и в могилу его со всеми пожитками ритуальными покойницкими укладывали, и там тоже еще пару длинных речей выстоять пришлось – ага, тоже в строю. Труднее нас, наверное, оказалось только тем, кто эти речи не слушал или делал вид, будто слушает, а сам те речи толкал. В общем, и по стойке вольно геморрой это был еще тот, и после столь мощного выноса мозгов уже ни на какую осмысленную деятельность у нас, откровенно говоря, хрен не стоял. Теперь – только завтра.

Правда, нет худа и без добра, как говорится, поскольку под стать похоронной церемонии была потом и пирушка. Царским ли было угощение, судить не берусь, потому как на царских пирах как-то не бывал и банально не знаю, чем в античном мире у царей угощают, но кашей никто не пичкал – мяса с зеленью и фруктами налопались от пуза, да и вина было вволю, и было оно заметно получше нашего пайкового. А главное – выпито и слопано под конец оказалось далеко не все, так что и завтрак обещал быть практически не хуже этого сильно припозднившегося ужина. Проблема просматривалась только одна – выспаться за остаток ночи, но обратно на рудник нас никто не погнал, а разместили на постой по крестьянским домам. Спать пришлось, конечно, на плащах, постеленных прямо на крытый соломой глинобитный пол, но после всего выстоянного, а потом выпитого и съеденного нам подобные пустяки были уже глубоко до лампочки Ильича…

Хоть мы с Хренио и шифровались, кто-то все-таки заметил наши следственные действия и заложил нас командованию. Утром наш «почтенный» вызвал нас обоих и предложил действовать открыто, пообещав похлопотать о достойной награде, если мы действительно сумеем помочь. Испанец не стал отнекиваться и признался, что «у нашего князя» служил в охране порядка, чему наш командир изрядно обрадовался. Он был воином и понимал толк в стычках, засадах, маневрах и тому подобных чисто военных делах, но в своих способностях сыщика уверен не был, и человек, понимающий хоть что-то в сыскном деле, оказался для него счастливой находкой. А что простая погоня вряд ли окажется успешной, наш командир уже понял.

– Это очень хорошие воины – лучших я не встречал, – неохотно, но честно признал Тордул. – Мы, турдетаны и прочие иберы, понимаем толк в скрытном подходе, внезапном нападении и уходе, мы вообще обычно так и воюем, если война небольшая и ведется малыми силами, но эти… Я не уверен, что в «лесной войне» мы окажемся лучше их. Если только перехитрить? Но как? Я не сажусь играть в кости с тем, кто зарабатывает этим на жизнь, а сейчас мы должны сделать именно это!

– А как ты думаешь, почтенный, будут ли они ожидать нашей засады, когда отойдут достаточно далеко? – вкрадчиво поинтересовался Васкес.

– Я бы на их месте не ожидал. Погони сзади – да, но не засады спереди, – согласился начальник, поразмышляв. – Но как нам предугадать, куда они пойдут? – и его рука картинно обвела поросшие лесом горы.

– Для начала я бы определился, куда они уж точно не пойдут, – заметил мент. – Как насчет Кордубы?

– Почтенную Криулу в Кордубе знают, да и досточтимый Ремд там не последний человек. На их месте туда бы я точно не сунулся.

– Хорошо, Кордуба отпадает. Как насчет Илипы?

– Ну, я бы не зарекался, но сомневаюсь. Она ведь на берегу Бетиса. Мы-то прошли по реке, а они идут по земле, и первый же встречный отряд бунтовщиков…

– Ясно. Мелкие городки?

– То же самое. Я бы на их месте вообще не спускался в долину там, где она охвачена мятежом. Это ж надо прорываться с боем. Они отличные бойцы, но в открытом поле и таких нетрудно задавить числом.

– Эти ребята вообще вряд ли пойдут туда, где велик риск нарваться на драку, – вставил свои двадцать копеек и я.

– Почему ты так решил? – заинтересовался Тордул. – На руднике они не трусили!

– Но и не рисковали без нужды. Просто выполнили приказ того, кто им платит. С чего бы им в дальнейшем поступать иначе?

– Ты тоже считаешь, что они наемники?

– А кем же им еще быть? По всем признакам наемники, причем не из дешевых.

– Это точно, – согласился Хренио. – Наверняка побольше нас получают – и намного больше…

– Не удивлюсь, если даже больше меня, – покачал головой и наш командир, своим жалованьем перед нами никогда не хваставшийся, но наверняка получавший поболе нас не «на», а «в».

– Но в той же монете, что и мы, – добавил я.

– Откуда сведения?

– Убитый пастушок предлагал одной девице за любовь гадесский шекель. Где и у кого он мог его заработать? И если заработал раньше и все-таки решился потратить на бабу, то почему решился только вчера?

– А это точно?

– Я показал девушке такой же шекель из своего кошелька, и она опознала монету, – подтвердил испанец.

– Понял! Думаете, похищенных ведут прямо в Гадес?

– Не обязательно, – возразил Васкес. – Я бы упрятал их в какой-нибудь мелкий городишко на самом краю мятежных земель, но ближайшем к Гадесу.

– Почему?

– Похищение совершено для давления на досточтимых Тарквиниев.

– Ты уверен? Я думаю, что ради выкупа!

– Слишком опасно. Похищенные их видели и могут узнать потом.

– Верно… Проклятие! Они же их, значит, собираются убить!

– Или продать в рабство где-нибудь в северных странах, где смуглые брюнетки так же редки, как здесь светлые блондинки.

– Ну спасибо, утешили! – хмыкнул Тордул.

– Но только после того, как выжмут из нашего досточтимого хозяина все, что удастся. И делать это удобнее всего не слишком далеко от Гадеса, – закончил мент.

– Ну, если так – путь это неблизкий, и время опередить их у нас есть, – командование ощерилось хищной ухмылкой. – А людей я наберу, будут люди…

– Не забудь и о погоне, почтенный! – снова встрял я.

– А зачем она нужна?

– Ты же сам сказал, что ожидал бы ее на их месте. Ты ее ждешь, а ее нет – ты бы не насторожился?

– Понял! Убедили! Будут люди…

Людей начальство, как ни странно, набрало быстро. Из примерно восьми десятков оставшихся на руднике рабов половина оказалась военнопленными. И когда им было обещано за каждый день участия в облаве засчитать их среднедневную выработку, да еще и награду в случае успеха – человек тридцать вызвались сразу же. Почти семьдесят человек выставляла деревня, и еще около четырех десятков – пять деревушек поменьше. Месть для иберов – дело святое…

Как и всегда в таких случаях, сборы затянулись на весь следующий день, отчего я изрядно озверел – ведь это означало, что у противника теперь хорошая фора, и ни через какие три дня мы не вернемся. Дважды уже эти уроды сорвали мне удовольствие, а теперь получалось, что бог любит троицу. Но я-то ведь не бог и такого юмора не понимаю. Часть пара я выпустил в тренировочных боях, в которых не без удовлетворения отметил, что пейзан-ополченцев уже делаю уверенно, а с вояками-профессионалами – пятьдесят на пятьдесят. Кое-чему ветераны Тордула меня все-таки подучили. Между делом попробовал пострелять из арбалета и свинцовыми «желудями», предназначенными для пращников. Из старого, конечно – новый будет готов в лучшем случае только к нашему возвращению. Приноровившись, добился попаданий на уровне хорошего пращника. Лучше не получалось из-за труднопредсказуемой баллистики кувыркающегося в полете продолговатого «желудя». Почему пращники пользуются именно ими, а не нормальными круглыми пулями, я так и не понял. Но традиция есть традиция, и пытаться переломить ее в традиционном до мозга костей социуме – занятие для мазохистов.

К обеду прибыла пара десятков конных воинов из Кордубы, которых спешно нанял и отправил к нам получивший известие с гонцом Ремд. Вместе с таким же примерно количеством конных ополченцев – может быть, и плохих вояк, но прекрасных знатоков местности – у нас получалась довольно солидная по местным меркам кавалерия. Впрочем, наш командир предполагал использовать ее главным образом для связи между отрядами.

Утром следующего дня мы наконец-то выступили. Силы разделили примерно пополам – погоня во главе со старостой деревни, имея добрый десяток собак, пошла по следу, а мы во главе с Тордулом двинулись форсированным маршем на обгон. В обоих отрядах были охотники, знавшие все местные тропы как свои пять пальцев, а все припасы были навьючены на мулов, так что люди двигались, можно сказать, налегке. Наш противник, вынужденный двигаться осторожно во избежание нежелательных для него встреч, да еще и обремененный малопривычными к длительным походам похищенными, которых пока должен был щадить, еще и местность знал наверняка похуже наших проводников. Мы же, поднявшись выше по склонам, шли параллельным курсом, практически не таясь, а лишь сверяясь через конных гонцов с погоней.

Тем не менее дорожка была еще та. Подъемы, спуски, каменюки, пыль. Мулы с одной стороны разгрузили нас, но с другой… Ох уж эти долбаные слепни! У нас, в Подмосковье, эта летучая сволочь активна только в июне-июле, в августе уже не встретишь, но тут, на теплом юге Испании, они чувствуют себя вольготно и осенью. А уж настырные – наши подмосковные, оказывается, были еще по сравнению с этими более-менее тактичны! Иберы стойко терпели, лишь прихлопывая зазевавшихся кровососов, но измученные мулы страдальчески ревели, а тяжелее всех пришлось Володе с Серегой – репеллента-то ведь у нас не было, а без него современный горожанин кровососов переносит плохо. Самым хитрожопым – после меня, конечно – оказался Васькин, заметивший, что вокруг меня их крутится гораздо меньше, и пристроившийся в колонне рядом. В свое время, занимаясь биоэнергетикой, я в конце концов научился отпугивать эту пакость. Но некоторых энергетических усилий это требовало, отвлекая от сосредоточения на облегчающей ходьбу частичной невесомости. Поэтому, когда мы форсировали очередной ручей, я заказал «истребительное сопровождение». В Подмосковье крупная стрекоза, которую мы в детстве называли «пиратом», – вид относительно редкий, но тут их хватает, а слепней она жрет с превеликим удовольствием. Иногда полезно знать некоторые вещи. Вот не знал бы – и продолжал бы напрягаться сам вместо того, чтобы припахать к доброму делу «дружественную авиацию»…

– Володя, ты только глянь! – заметил это дело Серега. – Мы тут мучаемся, а эти черные…

– Так мы ж, черные, все хитрожопые! – ответил я ему в тон.

– Солдат обязан стойко переносить тяготы и лишения военной службы, – просветил его и Володя, – если ему не хватило ума от них отвертеться! – в отличие от Сереги, он-то солдатскую лямку оттянул честно, и на то, что кто-то оказался удачливее его, не обижался. Такова ведь, если вдуматься, вся наша се ля ви…

Иногда тропа становилась такой, что наша сиюминутная се ля ви здорово осложнялась. То колдобины из криво выросших деревьев, об которые споткнуться – нехрен делать, то низко нависшая скала, заставляющая пригибаться – скучать не приходилось. Иногда упрямились мулы, которые, если не вдаваться в биологические тонкости, те же ишаки, только величиной с лошадь – и такие же тупые и упрямые. Но с этим их погонщики как-то справлялись, и наш отряд продолжал стремительно двигаться вперед.

Я думал, что взбешусь от долгого воздержания, но мы выматывались так – даже я, несмотря на свой «антиграв», – что о бабах как-то и не вспоминалось. Нас радовало только то, что противник выматывается не меньше и это снижает его преимущество в подготовке. Будь ты хоть трижды «коммандос» – много ли от этого толку, если ты ухайдакан, как загнанная лошадь?

Периодически нам попадались по дороге маленькие горные деревушки. Горцы есть горцы – что на Кавказе, что тут. Грань между мирным крестьянином и разбойником-профи тут зыбкая и расплывчатая. Будь мы слабы – мигом познакомились бы с их вымогательством и за проход по «их» тропам, и за воду из «их» источников. Но наши силы выглядели внушительно, и все, что от нас требовалось, – это не трогать их первыми. Более того – узнав, что мы кого-то преследуем и поняв, что мы сильнее преследуемых, некоторые охотно присоединялись к нам. Ведь где победа, там и грабеж побежденных, а пограбить – если за это ничего не грозит – какой же горец от такого откажется? В результате у нас не было недостатка в проводниках, помогающих нам выбрать самый удобный путь и облегчающих контакт с гордыми обитателями следующей деревушки.

Но главное достоинство селений горцев было в том, что они служили надежными ориентирами. Не то чтоб полноценные карты, но более-менее приемлемые схематичные изображения местности иберы знали и применяли. Деревушки помогали точнее определиться с текущим местоположением. Сносясь через конных гонцов с отрядом, идущим по следу противника, мы могли держать друг друга в курсе обстановки. Уже на третий день похода погоня сообщила, что идет по следу суточной давности, из чего Тордул, сверив на своей «карте» местоположения обоих отрядов, вычислил, что мы с преследуемыми почти поравнялись.

Ближе к вечеру того же дня южнее и несколько впереди мы заметили добротный дымок – вскоре, впрочем, исчезнувший. На «карте» там была обозначена мелкая деревушка в несколько дворов. Это нас несколько озадачило – до сих пор противник, по сообщениям погони, все встречные селения старательно обходил, стремясь даже не попадаться на глаза их обитателям. Но предположение о пожаре по недосмотру самих горцев выглядело еще маловероятнее, и наш командир, поколебавшись, пришел к выводу, что что-то у преследуемых нами головорезов пошло не так. И действительно, на следующий день гонец от погони сообщил, что все обитатели деревушки убиты, несколько женщин перед смертью изнасиловано, а один из убитых никем из местных не опознан и похож на наемника из числа преследуемых. Дальше же следопыты погони по кровавому следу обнаружили в зарослях еще трех мертвых наемников – видимо, добитых своими же тяжелораненых…

По оценкам нашего командования получалось, что у противника осталось не более полутора десятков полноценных бойцов, и этим было бы грех не воспользоваться. В тот день мы должны были уже опередить их, а на пути лежал небольшой городишко.

Собственно, по меркам долины это была обыкновенная деревня – размеров, скорее даже малых, чем средних, но сейчас она обнесена валом со стеной, что и делало ее в глазах горцев городом. Его силы последние из примкнувших к нам горцев оценивали в пять, максимум шесть десятков более-менее боеспособных мужчин. Немного по нашим меркам, но для преследуемой нами банды явно чересчур, и по всем видам выходило, что ее главарь обойдет этот городишко десятой дорогой, а поскольку стоит «город» на берегу притока Бетиса – форсирует его севернее или южнее. Речка была довольно бурной и подходящими для переправы местами не изобиловала – в каждом из интересных для нас мест всего только по одному и имелось.

Подумав, Тордул отправил гонца обратно с приказом немедленно выслать вперед всадников и занять южную переправу, а пешим ускорить преследование. Наши же конные понеслись к северной переправе, а мы, пехота – со всей возможной поспешностью следом за ними. Приближался решающий момент – тот самый, ради которого мы и ломанулись в этот бешеный поход «по долинам и по взгорьям»…

По нашим расчетам главарь банды должен был выбрать северную переправу – с юга слишком близка была уже равнинная часть долины с бушевавшим на ней мятежом, что было бы для него рискованно. Поэтому, оседлав брод и разместив в зарослях засаду, наш «почтенный» занервничал, когда противник так и не появился. Сил было более чем достаточно, и два десятка он послал на всякий случай к южной переправе. Но прибывший оттуда гонец сообщил, что и там противник не появлялся. А потом прибежал пеший гонец от основных сил погони, от которого мы узнали, что преследуемая нами банда вместе с похищенными неожиданно направилась прямо к городишке и, после коротких переговоров с привратной стражей, была впущена внутрь.

Подступив к «городу», наш командир с небольшой свитой приблизился к воротам и объявил страже, что желает говорить с вождем. И получил через некоторое время весьма оскорбительный ответ, суть которого сводилась к тому, что великий царь – ага, именно царь – Реботон прощает ему его дерзость и повелевает убраться восвояси, покуда он не передумал.

– Кто такой этот Реботон? – озадаченно спросил Тордул у сопровождавших нас горцев. И был поражен, когда услыхал, что это и есть вождь «города», ничем кроме него больше и не владеющий. То есть те пять-шесть десятков человек, включая и мало что умеющих ополченцев, о которых горцы сообщили ранее, составляли вообще все его войско.

– Ясно. Я испуган. Быстро бежим отсюда, пока великий царь не передумал! – нарочито дрожащим голосом предложил наш командир, заставив нас едва не надорвать животы от хохота. Слыхавшие передавали по цепочке тем, кто не слыхал, и вскоре уже хохотали все полторы сотни подступивших к «городу» людей. Смеялись даже горцы, в чьих глазах «городские» укрепления выглядели куда солиднее, чем в наших.

9. На войне – как на войне

– Мы осаждали город три дня, а на четвертый Соколиный Глаз увидел, что у города нет южной стены! – специально для иберов Володя несколько отредактировал в более злободневном на данный момент духе бородатый анекдот про Чингачгука и его друзей, плененных гуронами и посаженных ими под замок в сарай. Такой юмор оказался вполне интернациональным, и местные сослуживцы ржали, хлопая себя ладонями по ляжкам.

У «города», осажденного нами, южная стена имелась. Но стена – так, одно название. Обыкновенный деревянный частокол. И чтобы увидеть это, нам не требовалось никакого Соколиного Глаза – все было прекрасно видно и нашим собственным глазам, когда мы разглядывали крепость сверху. Если рассудить по справедливости, то вины «великого царя» Реботона в неравномерной защите его «города» не было – он просто не успел. Как объяснили горцы, «великим царем» он сделался не так давно, и времени на преобразование обыкновенной деревни в город ему не хватило. До идеи советского стройбата в местном социуме как-то не додумались, и отважным воинам «великого» вкалывать на строительстве укреплений было категорически невместно. А рабов самопровозглашенный царь добыл лишь пару десятков, и выполненный ими объем работ, учитывая их количество, невольно внушал уважение. Да только мы нагрянули «вероломно, без объявления войны», не предупредив заранее и не дав «великому царю» времени на замену частокола с южной стороны полноценной стеной. Справедливо ли было винить в этом его?

Известная нам четверым история знавала великих правителей, начинавших с куда меньшего, чем Реботон. Если уж наше командование, многократно шаставшее по стране в силу служебных надобностей, слыхало о нем впервые – скорость его «выхода в люди» впечатляла. Выбившись в царьки из состояния «сам ты никто и звать тебя никак», он в неразберихе войны имел бы неплохие шансы урвать тут, урвать там, усилиться, еще урвать – и так, шаг за шагом, в «дамки». Если бы не сглупил. Не следовало ему при столь далеко идущих наполеоновских планах ссориться с теми, кто здесь и сейчас сильнее его, а мы были сильнее…

Осаждать его «город» три дня мы не собирались. Наглядно продемонстрировав защитникам стен наше численное превосходство, Тордул решил дать им шанс одуматься. В конце концов, пролитой крови между нами нет, и нехорошо как-то начинать драку, не попробовав договориться по-хорошему. Пока наши ополченцы рубили хворост, резали лозу, вязали фашины и лестницы, плели большие щиты для штурма и перекрывали осажденным все мыслимые и немыслимые ходы для вылазки и бегства, отец-командир снова подъехал к воротам и объявил, что все понимает. И то, как храбры воины «великого царя», и то, как славно, должно быть, пирует царь со своим славным войском, и то, как бьет в голову выпитое на славном пиру достойное этого пира вино. Поэтому он не держит обиды и предлагает поговорить поутру, на трезвую голову. Делить ему с «великим царем» нечего – ну, кроме этих людей, которых мы преследовали и которые укрылись в славном городе «великого» Реботона.

Но и наутро никто не вышел поговорить с ним, и теперь наш начальник уже со спокойной совестью приступил к военным действиям. Суть их подсказывали ему сами укрепления – деревянные сверху, как и у всех иберийских городов. Командир объяснил нам, что обычно этого достаточно. К городам подступают, чтобы покорить их. И если завоеватель уверен в своих силах – а иначе он бы и не сунулся – зачем ему жечь без пяти минут свой город? Тут или штурм напрашивается, если времени мало, а потери не критичны, или осада, если времени хватает, а помощи осажденным ждать неоткуда. Но Реботону фатально не повезло – мы-то ведь пришли не завоевывать…

Как мы уже знали, редко какой ибер совсем уж не умеет обращаться с пращой. В этом смысле даже мирный иберийский пейзанин – пусть и плохонький, но все-таки пращник. А случайное попадание укокошит ведь ничуть не хуже, чем преднамеренное. Таким образом, в пращниках не испытывали недостатка ни мы, ни противник, но у нас их было гораздо больше. Вдобавок противнику требовались попадания в отдельных людей, наших же вполне устраивал и неприцельный навесной обстрел по площадям. Держась на практически безопасной от прямого попадания дистанции, наши ополченцы учинили противнику нехилую бомбардировку, а наши славившиеся меткостью наемники-балеарцы начали прицельно выбивать отстреливающихся.

Заняв противника перестрелкой, Тордул приказал угостить его и огнем. Еще накануне посланные в окрестные селения горцы вернулись со смолой, дегтем и веревками для одноразовых «пращей», бросаемых вместе с самим метательным снарядом. И теперь «огнеметчики» так же навесом принялись обстреливать деревянный верх стен и крыши построек за ними. Вскоре там занялся сначала один дымок, потом второй, третий – судя по поднявшемуся гвалту, скучать обитателям «города» не приходилось. Колодец-то там, конечно, имелся, но много ли натаскаешь воды из одного колодца, да еще и под навесным обстрелом? Еще пара дымков показала, что «пожарники» Реботона работают на пределе сил…

Пришло наконец время и нашей четверке честно отрабатывать свое жалованье и зарабатывать «боевые», а если выражаться проще – показать себя в реальном деле. Как говаривал флемминговский Джеймс Бонд, расстрелянный в пух и прах кусок картона еще ровным счетом ничего не доказывает. Суррогатные одноразовые болты без наконечников, но с горючей обмоткой, были в изрядном количестве заготовлены еще с вечера, и этого дерьма мы не жалели. Как и у пращников, наши зажигательные снаряды оставляли за собой дымные трассы, что не могло не ассоциироваться для нас с кое-каким оружием помощнее и посовременнее.

Медленно ракеты уплывают вдаль,
Встречи с ними ты уже не жди.
И хотя Америку немного жаль,
У Китая это впереди! —

хулиганисто загорланил Володя песню ракетчиков, а мы весело подхватили:

Скатертью, скатертью хлорциан стелется
И забирается в мой противогаз.
Каждому, каждому в лучшее верится,
Может быть, выживет кто-нибудь из нас!

Где-то что-то загоралось, и судя по треску, там уже не справлялись с тушением одной только водой, а приступили и к мерам порадикальнее, то бишь к разрушению в той или иной степени загоревшихся зданий и сооружений. Чтобы им там не было скучно, мы добавили еще навесом – крыши-то ведь у всех построек соломенные, а солома загорается гораздо легче и быстрее любой деревяшки, да и дымит куда сильнее, что тоже для нашего командования не было лишним. Кажется, оттуда донесся уже и кашель…

Может, мы обидели кого-то зря,
Сбросив пару лишних мегатонн.
Ярко запылает алая заря,
Где стоял когда-то Пентагон.
Скатертью, скатертью хлорциан стелется
И пробирается в ухо, нос и глаз.
Каждому, каждому жить еще хочется,
Но не у каждого есть противогаз!

Что-то чиркнуло краешком по моему шлему, и добротно чиркнуло, с лязгом, сантиметров на десять правее – и в лобешню, млять, схлопотал бы, с гарантированной шишкой. А я разве за этим на службу нанимался? Предпочитаю в звонкой серебряной монете! Я едва успел заметить ныряющего под прикрытие частокола ухаря-пращника, которого сквозь такую защиту хрен чем возьмешь. И молодец, хоть и паскуда, это надо признать – дистанция-то и для балеарца вполне приличная. Вот только с чего он взял, что я намерен служить ему учебно-тренировочной мишенью на все время штурма? Некоторые из наших зажигательных болтов уже торчали в частоколе и рано или поздно должны были дать результат, но не в товарном еще количестве, и я принялся устранять это упущение, и не один только я – присоединились и другие.

Атомный грибок висит, качается,
Под ногами плавится песок!
Жаль, что радиация кончается,
Я бы побалдел еще часок!

– Ух, мыылять! – взвыл вдруг Серега, складываясь пополам. – Уроды! – Ну, раз есть силы и фантазия дать противнику определение, значит, надо думать, не смертельно. Прикрываем его цетрами, оглядываем – даже и крови вроде нет…

– Да цел я, цел, – сообщил он нам. – Но еще немного ниже и левее – и остался бы, млять, без потомства! Их что, не учили, что в честной драке ниже пояса не бьют?

– Боксерский ринг это тебе, что ли? – прикололся Володя. – Куда тебя, кстати?

– Да в чехол с телефоном, сволочи! Надо проверить…

– Я тебе проверю, млять! Охренел, что ли? – спецназер аж на дыбы взвился. – Ты бы еще весь отряд на привале собрал музыку на нем слушать или порнушку глазеть!

– Нахрена ты его вообще с собой взял? – не въехал я.

– Так думал же, что при себе сохраннее будет…

– Нет, ну взял-то не зря, – Володя показал на ладони полурасплющившийся свинцовый «желудь» от пращи. – В поясницу, млять, такую дуру увесистую схлопотать – тоже приятного мало…

Потом частокол загорелся. Добротно загорелся, от души, и когда осажденные, занятые тушением собственных домов, обратили на это внимание, с их смехотворными маленькими деревянными бадейками там делать было уже нечего. А командование, в основном подавив пращников противника, выслало людей уже и к самим стенам.

У наглотавшихся дыма защитников стены слезились глаза и тряслись руки от кашля, а раскрутить пращу можно было лишь стоя, высунувшись над стеной, и балеарцы расстреливали таких героев «желудями». Включились в это дело и мы.

Конечно, нам противодействовали. Подступивших к стенам пытались забросать дротиками, чего наш начальник и добивался – чем меньше их у противника останется, тем меньшими будут наши потери в уличных боях. А я, схлопотав стрелу буквально рядом с бронзовой нагрудной пластиной пекторали, порадовался тому, что не пожлобился давеча в Гадесе разориться на толстый кожаный панцирь, который меня и спас. А лучнику тоже было не очень-то удобно целиться, и для выстрела он выпрямлялся, становясь заметным. Это и сгубило его на третий раз, когда болт Васькина сшиб прикрывавшего его напарника щитоносца – наши с Володей болты продырявили самого стрелка. Серега же продолжал обстреливать горящими болтами частокол, который уже полыхал весь.

Мы тоже постепенно продвигались к укреплениям, и я напомнил своим, чтоб рядом со мной не кучковались. Вчера я хорошенько промедитировался на везение, но это было мое личное везение. Промах в меня мог запросто обернуться случайным попаданием в кого-то другого. А возле меня все чаще шлепалась галька, а то и свинцовые «желуди». Какой-то фантазер даже дротика не пожалел – недолет, конечно. Но из-за густого дыма и нам целиться становилось потруднее. Чтобы не тратить зря болты, я принялся стрелять «желудями» и в кого-то, кажется, даже пару раз попал…

Тем временем прогорели и обрушились створки ворот, вынуждая защитников встать за ними живой стеной, на прореживание которой сразу же переключились наши балеарцы. Для штурма же Тордул постепенно перебрасывал людей к нам – догорающий частокол при своем обрушении должен был предоставить нам достаточно широкий фронт для атаки. Уже теперь начинали падать отдельные головешки, затем прорехи увеличились, и мы начали выцеливать противника сквозь них. Никто не собирался геройствовать без нужды. Пара шагов вперед – прицеливание – выстрел – перезарядка, затем процедура повторялась. Наши попадания отмечались воплями пораженных, и не всегда это были вопли взрослых мужчин. Но разве у нас было время разбираться? Зазеваешься – схлопочешь дротик, мы уже подошли на опасную дистанцию, а собственная шкура всяко дороже. На войне – как на войне.

– Держать строй! Мушкеты наизготовку! – дурачился Серега, пародируя старый испано-американский боевик «Капитан Алатристе».

– Гляди в оба, болван! – Володя лишь в последний момент успел оттолкнуть этого клоуна, и цельножелезный саунион проткнул только краешек кожаного панциря, каким-то чудом не задев ребра.

– Эти уроды нас зауважали, – пробормотал спасенный и ойкнул, получив от спецназера добротную затрещину. Как мечут эти саунионы наши сослуживцы, мы не раз уже наблюдали на тренировках. Если уж этот длинный заостренный ломик, брошенный умелой рукой, летит в тебя и ты не в состоянии увернуться, то похрен, какой у тебя – ага, при жизни – был щит и какие доспехи. Против лома нет приема, как говорится…

Потом рядом со мной рухнул продырявленный таким же саунионом навылет турдетан-ополченец, а Хренио только нагрудная пектораль вроде моей спасла от дротика, и тогда мы уже окончательно озверели.

– Расчистить преграду! – скомандовало невесть как успевшее уже оказаться тут начальство.

Полтора десятка иберов-копейщиков под прикрытием плотного обстрела наших пращников быстренько подскочили к остаткам упавшего частокола и принялись усердно расковыривать их наконечниками копий. В дыму то и дело мелькали защитники «города», пытавшиеся им помешать, но сегодняшний день не заладился для них с самого начала…

Вскоре от бывшего частокола осталась лишь россыпь тлеющих угольев – не по всей его длине, но брешей хватало – и Тордул скомандовал атаку. И наши пошли – после убийственного залпа дротиками и саунионами. Никто не орал «За родину, за Тарквиниев!» – мы матерились, иберы тоже не блистали изысканными выражениями своего языка – как, впрочем, и противник. Не было здесь и картинных поединков а-ля «Спартак на арене» – обороняющихся просто методично расстреливали. Их вояки один за другим уносились к своим иберийским богам, а пейзане-ополченцы все чаще бросали оружие. После нашего появления в тылу у защитников ворот, геройски пали и они, и в открытый проход к нам устремилась подмога.

Кое-где наши уже приступили к зачистке с сопутствующим мародерством, но главную улицу перегородили отборные бойцы противника, образовав большими овальными щитами некое подобие фаланги. Неорганизованная атака ополченцев на них быстро захлебнулась, а за спинами живой стены начали накапливаться легковооруженные. Туго нам придется, если эта кодла контратакует – ведь терять им нечего!

Тут-то и настала очередь наших лучших болтов. Мы снова били парами – пока первая пара перезаряжается, вторая ее страхует. Никогда еще мы не перезаряжались с такой скоростью, да и пращники превзошли самих себя. Когда из-за голов «фалангистов» по нам попытался прицелиться лучник, два болта и добрый десяток камней превратили его в кровавое месиво. А потом крутые герои-профессионалы у противника как-то быстро кончились, а герои-любители мало что умели, так что уличные бои превратились в бойню. Кто-то еще пытался приласкать нас с крыши чем-нибудь увесистым, кто-то тыкал из окна или дверного проема копьем, а то и вовсе дрекольем, но наши болты и дротики иберов тут же это дело пресекали, и герои-непрофессионалы тоже скоро кончились. Ну, почти…

– Не подходи! Убью! – провизжал какой-то нескладный мальчишка, бестолково размахивая дубинкой.

– Ты сам-то хоть понял, чего сказал? – я как раз выдернул меч из брюха только что проткнутого матерого пейзанина, пытавшегося уложить меня топором, и гонор пацана меня позабавил.

– Уууууууу! – он ничего не понял и попытался отважно атаковать.

Боммм! – это его дубинка встретилась с умбоном моей цетры. Шмяк! Ааааа! – это он покатился кубарем от моей подножки, а я наподдал несостоявшемуся герою клинком плашмя по заду.

– Получай! – это он, вскочив, решил снова проверить меня на вшивость, а мой шлем на прочность, но мне это уже начало наскучивать.

Хрясь! – я встретил его охреначник клинком и укоротил его наполовину.

– А в лобешню? – поинтересовался Володя, выбивая у него ногой выхваченный из-за пояса нож. – Ну прям, млять, чеченский аул какой-то!

По-русски этот иберийский пионер-герой, конечно, ни бельмеса не понимал, но наш смех оказался доходчивее не только слов, но и подзатыльников. Один из наших турдетан погнал пацана к остальным пленникам, а мы продолжили зачистку…

Взвизг, попытка выцарапать мне глаза обгрызенными ногтями – и хорошая попытка, надо признать – я снова подставляю подножку и смачно шлепаю закопченную, но недурную – если хорошенько отмыть – бабенку по округлым ягодицам. Эта оказалась понятливее – приземлившись пятой точкой на солому, как-то сразу же осознала, что здесь ей не тут, и больше не буянила.

– Мы отдерем ее первыми! – предупредил я принимавшего свежеотловленных рабов ибера, и тот согласно кивнул – кое-где храбрые, но недисциплинированные горцы и ополченцы уже раскладывали пленниц прямо на улице, дабы с ходу распробовать, а у нас, профессионалов, был приказ не прекращать зачистку, пока не найдем похищенных, и нам следовало позаботиться о том, чтобы наша доля удовольствий не оказалась, когда у нас до нее дойдут руки и прочие части организма, слишком потасканной.

Еще несколько обшаренных домов, еще пара затрещин и пяток рабов, еще две «занятых» нами для «снятия пробы» смазливых пленницы – на них, кстати, с немалым вожделением пялились и Володя с Серегой. Хоть они у нас и женатики – в том смысле, что имеют постоянных баб, – но где они и где те бабы? За время похода оба осатанели похлеще нашего, и несправедливо было бы обделять их, когда деревенские ополченцы – в том числе и вполне себе добропорядочные отцы семейств – не отказывают себе в мелких радостях победителей.

Раздавшиеся еще через пару домов вопли заставили нас поспешить. Вопили там несколько опередивших нас горцев, и для этого у них были все основания – один из них уже катался по земле без руки, а второго как раз на наших глазах продырявили копьем.

– Прикройте! – попросил Володя нас с Васькиным.

Мы загородили их с Серегой, выставив цетры, а они за нашими спинами убрали фалькаты в ножны, прицепили щиты к поясу и сняли со спин арбалеты. Взвели, уложили болты в желобки и сами выдвинулись вперед. Мы за их спинами сделали то же самое.

– Кажется, это они, – проговорил Хренио.

– Мне тоже так кажется, – ответил я.

Двое, подготовка которых угадывалась в каждом движении, сдерживали натиск четверых разъяренных горцев, а еще четверо точно таких же матерых волчар волокли трех упирающихся пленников, закутанных в потертые и дырявые плащи – взрослую женщину и двоих детей-подростков, судя по угадывающимся под тряпьем фигурам. Да, это могли быть только они…

– Володя! Помогите с Серегой союзникам! – предложил я. – А мы проредим дальних.

Болт спецназера пробил нагрудную пектораль одного из «коммандос», чем тут же воспользовались горцы, добив его, а вот Серега сплоховал, угодив в умбон щита не под тем углом. Ошарашенный наемник, правда, едва не подставился под клинок одного из горцев, но тут же звезданул его краем щита, отпихнул ногой второго и проткнул мечом одного из добивших его товарища.

– По плану! – испанец намыливался доделать работу за Серегой, и я напомнил ему о главной задаче. Дав нашим взвестись, мы выстрелили сами. Я удачно вышиб мозги из «коммандос», подталкивавшего женщину и неосторожно оказавшегося сбоку от нее, а Васкес попал в бочину тому, что тащил одного из подростков. Освобожденный ментом, оказавшийся парнем, выхватил у раненого из-за пояса кинжал…

– Млять! Ну что ж ты делаешь, угребок! – простонал Володя, которому этот не в меру храбрый пионер-герой, вообразив себя способным потягаться с профи, перекрыл сектор обстрела.

Пока спецназер выжидал, Серега снова выстрелил в дерущегося с горцами – на сей раз удачнее, попав тому в бедро. Но и наемник как раз в этот момент достал рубящим по шее еще одного, оставшись снова один против двоих.

– Перезаряжайся, остолоп, и прикрывай! – прошипел я Сереге, довольному как слон своим попаданием.

Сам я уже ловил на прицел профессионала, тащившего девчонку. Сестра парня оказалась сообразительнее и догадалась «споткнуться» и пригнуться, так что мне ничто не мешало стрелять. И даже ловко подставила вражине подножку, когда мой болт по самое оперение вошел в его грудную клетку…

Тем временем дождался благоприятного момента и спецназер. Даже раненый «коммандос» легко обезоружил мальчишку, но вот удар кулаком ему под дых был явно лишним. Пацан согнулся от резкой боли и убрался из-под прицела, что и требовалось стрелку. Вряд ли наемник успел понять, что его сгубила собственная ошибка.

– Каррамба! – раздосадованно взревел Васкес, когда из-за угла дома вынырнули еще четверо «коммандос».

Еще неприятнее оказалось то, что один из них был лучником. Пару мгновений они изумленно таращились на поверженных товарищей, но даже это не помешало одному из них отбить фалькатой болт испанца – ага, прямо влет, на голых рефлексах. А потом они опомнились. Бородатый в замызганном синем плаще что-то скомандовал, его бойцы с обнаженными клинками бросились к подросткам, а лучник свалил стрелой одного из горцев и перенес обстрел на нас. Наш мент взводился, мы с Володей укладывали болты в желобки, Серега уже целился…

Стрела попала ему в ложу арбалета, сбив прицел, и его болт ушел в «молоко». Наш незадачливый стрелок не успел даже толком выматериться, когда еще одна стрела чиркнула по шлему спецназера.

– Млять! Вот это скорость! Уважаю! – прохрипел тот, подбирая оброненный с арбалетной ложи болт.

Я придержал свой пальцем и угадал – следующая стрела предназначалась мне, и удар в пектораль получился нехилым.

– Млять! Залпом в него!

Залп вышел жиденьким, всего из двух болтов, но этого хватило – увернувшись от одного, лучник заполучил второй в плечо. Прекрасно! Еще боец, конечно, при его-то выучке, но уже не стрелок!

– Только бы они не додумались! – простонал испанец. – Каррамба! Додумались!

Они и в самом деле додумались, но не одни только они. Девчонка сообразила, что сейчас их попытаются использовать в качестве заложников. Когда шмакодявка успела завладеть фалькатой сваленного мной стража, я как-то не заметил, но молодчина, даже не ожидал, а главное, что этого не заметили и похитители. Воспользовалась она трофейным клинком по-бабьи, хлестнув нового стража плашмя, но этим сбила его с панталыку, и он повторил ошибку одного из товарищей, отвесив девке добротную оплеуху и оставив себя без живого щита. Володя прицелился первым, и я сразу взял на прицел переднего, как раз в этот момент проткнувшего последнего горца. Мой болт вошел ему в шею, а девчонку боль от оплеухи и испуг толкнули в правильном направлении – к нам, да еще и аккуратно пригнувшись. Парень тем временем, снова вооружившись чем-то смертоносным – в более сильных и умелых руках, конечно – кинулся на стража, держащего его мамашу. Лучше бы он, конечно, последовал за сестрой, но…

– Думай башкой! – рявкнул я нашему испанскому менту, который не ко времени вспомнил о своем табельном пистолете. Дело сейчас было даже не столько в драгоценных патронах, сколько в том, что сзади доносились крики и топот приближающейся подмоги, которой потом затрахаешься объяснять то, чего ей ну никак не следовало показывать. Оно нам надо, спрашивается?

Девчонка добежала до нас, и я не очень-то галантно поддернул ее за шиворот и наподдал по нижним округлостям, заворачивая себе за спину. Героизм парня впереди тем временем привел к ожидаемому результату – его оружие полетело в одну сторону, он сам в другую, тут выстрелили Серега с Васькиным, кто-то словил свой болт и завопил, мы с Володей перезарядились и тоже выстрелили – «почтенная» баба к тому моменту успела схлопотать от похитителей по кумполу и свалилась, убравшись наконец с прицела, так что мы теперь тупо шмаляли во все, что возвышалось над валяющимися. Бородач в плаще прорычал что-то страшно недовольное и побежал вместе со своим последним бойцом подальше от нас. Боец, правда, далеко не ушел – Серега ухитрился как-то попасть ему – ну, явно не туда, куда метил, гы-гы! Нет, ну раз он сам уверяет, что в спину, то ладно, я ж разве против? Это в общем-то тоже можно считать продолжением спины, так что пусть уж так оно и будет – главное, попал, и подраненный им противник рухнул на колено. И тут его предводитель в плаще, снова прорычав чего-то, вдруг полоснул раненого – ага, своего – фалькатой по горлу и скрылся за углом…

– Круто, – пробормотал я.

– Это спецназ. Иногда приходится, – мрачно пояснил Володя. – Мне, слава богу, не довелось, но наслышан…

– Это как же так? – офонарел Серега.

– Разведывательно-диверсионная группа должна в первую очередь выполнить поставленную перед ней задачу. Любой ценой. Если раненый на руках у группы мешает ее выполнению… не дай бог, конечно…

– Ну вы, разведка, даете… А просто оставить религия не позволяет?

– Противнику? Для «форсированного» допроса? Ты знаешь, что это такое?

Обсуждая между делом все эти не слишком веселые особенности подобных спецопераций, мы осторожно продвинулись вперед, осмотрелись, и лишь после этого помогли выбраться из-под убитых супостатов парню и его «почтенной» мамаше. Та шипела что-то трудноразборчивое, и едва ли это была похвала, а пальцем она при этом тыкала в сторону скрывшегося главаря похитителей.

– Догнать его? – предложил Васькин.

– Я бы не советовал, – взгляд спецназера был не менее убедителен, чем тон.

– А он…

– Просто уходит. Что мог, он сделал, эта часть его задачи провалена, и он знает, что в одиночку он ее уже не выполнит. Теперь его задача – спастись самому, добраться до начальства и доложить. Зачем ему рисковать зря? И зачем рисковать зря нам?

– Тогда однозначно хрен с ним! – заключил я. – Свою задачу мы выполнили, а поймать этого волчару нам никто не приказывал.

Дискутировали мы, естественно, по-русски. Поняв, однако, по нашему тону, что на ейное повеление мы дружно забили хрен и преследовать сбежавшего врага вовсе не собираемся, «почтенная» зашипела еще злее. Спасибо хоть, сын все-таки увлек мамашу в тыл, виновато кивнув нам.

– Баба с возу – кобыле легче! – прокомментировал Серега.

– Кстати, трое еще дышат, – заметил Володя. – Надо бы позаботиться…

– Нахрена? Они же уже не опасны! – и до Сереги дошло, что он имеет в виду.

– Ну, в таких случаях рядовых бойцов используют втемную – ни хрена они толком не знают. Да и не жильцы они уже, и сами это прекрасно понимают. В общем, хрен они чего скажут, и будут только благодарны нам за избавление от пыток.

– Я не буду! – заявил наш гуманист. – Я вам что, палач?

– Чистоплюй ты гребаный! Я тебе, что ли, палач?

– Я полицейский – увольте, – отмазался и Хренио.

– Мужики, это надо сделать! А одному мне это тоже впадлу!

– Хрен бы тебя побрал, Володя, вместе с твоими спецназерскими заморочками! – процедил я, закидывая арбалет за спину и выдергивая меч. – Пошли, разведка!

– Под музыку было бы, конечно, легче…

– Под вагнеровский «Полет валькирий»?

– Ага, был бы в самый раз!

– Ну, извини, проигрыватель я дома оставил – ага, вместе с электророзеткой. А самим горлопанить – ну, разве только:

Шварц-бравн ист ди хазелнюсс,
Шварц – бин аухь ихь, бин аухь ихь!
Шварц-бравн мосс майн медель зайн,
Гераде зо ви ихь!

– Ага, тоже пойдет! – И бессмысленный, но залихватский припев мы подхватили уже вдвоем:

Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди!

Под него мы и прекратили мучения бедолаг…

– Ну вы и отморозки! – промямлил Серега, когда мы вернулись. – Прям в натуре как эсэсовцы какие-то!

– Иди ты на хрен! – направил я его.

– Мы за вас эту гнилую работенку сделали, – добавил Володя. – Теперь наша очередь побыть чистоплюями. В прошлый раз мародерствовать вместе с нами вам религия позволяла…

В общем, руки замарали все. Но на войне – как на войне. Идя в тыл сами, мы отчетливо слыхали уже и пьяные выкрики – наши начали гулять. По пути одна хижина горит – пожары ведь тушить давно уж некому, да и незачем, откровенно говоря. Так бы и прошли мимо, да оттуда скребушение какое-то доносилось – не иначе как ныкается там кто-то. Ну не дурачье ли, млять? Крыша ведь сейчас прогорит и обрушится на хрен, и испекутся они там, как пирог в духовке! Заглядываем – пусто, убитый только ихний один валяется. Мы решили уже было, что обознались, бывает, хотели уже дальше идти, да тут увидели разворошенную на полу солому – местами уже и тлевшую, кстати, а под ней – деревянная крышка люка. Поддели мечами, открываем – так и есть, подпол там, а в нем баба с дитем. Показываем дурынде на горящую крышу, подаем руки, чтоб ребенка подала и сама оттуда выбиралась, а она в угол забиться норовит. Схватили наконец за шкирку, вытаскиваем – визжит, упирается, да еще и кусаться удумала. А нам церемонии-то с ней разводить некогда, крыша-то догорает и в любой момент на бошки нам всем рухнуть может. Обозлились, надавали подзатыльников, выдернули из подпола на хрен вместе со спиногрызом ейным, да пинками вон из халупы. Только выскочили следом сами – крыша-то и рухнула. Так эта дура, покуда мы ее оттель выковыривали, да через труп того убитого перетаскивали, еще и укусить Серегу за руку успела – ага, вот и делай, млять, после этого добро людям!

Зато, как допинали ее до кучи пленных на площади, так сразу и к сослуживцам пирующим присоединились, а там уже, как говорится, дым коромыслом. Одну целиком на вертеле зажаренную козу без нас уже успели слопать, вторую лопали, но жарилось еще три, вино прямо из кувшинов хлещут да друг другу передают, некоторые уже хорошо под мухой, и несколько тех кувшинов пустые уже валяются, а один раскоканный вдребезги, но из погреба «царского дворца» несут еще, так что беспокоиться не о чем – хватит на всех. А вокруг – трупы да развалины…

– Давайте, мужики, просто нажремся! – предложил Серега. – До свинского состояния!

Нажираться мы не стали, все-таки это было вино, а не водка, которую глушат залпом, да и проголодаться успели как звери, но на грудь приняли хорошо, а пошло еще лучше. Потом мы трахали оставленных нам товарищами-турдетанами «занятых» нами пленниц, и каждый перепробовал каждую. После этого мы курили, пуская по кругу трубку, затем просто болтали «за жизнь». После душевной беседы нас поймал командир и, ввиду нашего более-менее приемлемого состояния, поставил нас караулить, пока гуляют другие, и мы «бдительно охраняли и стойко обороняли» это безобразие. Потом нас другие сменили, и мы снова ели, снова пили, снова трахали баб, снова курили…

Судя по фингалу, который я наутро нащупал у себя под глазом, а потом увидел аналогичные украшения и у остальной троицы, мы, кажется, еще и маленько повздорили. Но кто с кем и из-за чего – не помню, хоть убейте!

– Ну вы и наклюкались вчера, товарищ Тихонов! – подколол меня Володя.

– От Штирлица и слышу! – вернул я ему его подкол и оказался прав, поскольку выяснилось, что обстоятельств дебоша не помнит никто. Уж не натворили ли мы вчера спьяну чего-то не того?

– Мы тоже были неправы! – успокоили нас наши сослуживцы-иберы с такими же разукрашенными физиономиями. – Это все вино!

Оказалось, что мы это не друг другу морды начистили, а устроили аж целый межнациональный конфликт. Мы галдели по-русски, их заинтересовало, чьи кости мы перемываем, кто-то из нас – кто именно, не помнили и они – послал их на хрен, чего делать не стоило – пообщавшись с нами, они тоже кое-чего успели нахвататься. В общем, от слов перешли к делу, в котором титульная нация оказалась на высоте в силу подавляющего, а посему – убедительного численного перевеса. К счастью, по-русски разногласия решаются мордобитием, а не дуэлью, и поскольку за оружие никто из нас, хвала богам, не схватился, с нами обошлись аналогичным образом. Да и отметелили нас не сильно – так, лишь бы утихомирить. Словом, хорошо погудели…

В связи с исчерпанностью инцидента, обиды на нас никто не держал, и даже – вот славные ребята – вино не все вылакали, немного оставили и нам на опохмелку. Забота поистине неоценимая, ведь с утра во рту – будто кошки насрали! А вообще-то было видно, что после вчерашнего боя – именно боя, а не этой пьяной вечерней драки – наши местные товарищи по оружию нас ощутимо зауважали.

10. Простой иберийский рабовладелец

Мы едва успели привести себя после вчерашнего в относительный порядок, когда нас с Васькиным вдруг вызвало к себе начальство. Идя к «дворцу» скоропостижно павшего вчера «великого царя», мы недоумевали, какого еще хрена понадобилось от нас командованию, когда все нормальные – ну, по местным меркам – люди вкушают честно заслуженный отдых от праведных военно-мародерских трудов.

– Вы вчера упустили самого главного похитителя! – напомнил нам Тордул тоном сержанта, распекающего салаг за плохо подшитый подворотничок. И это вместо благодарности за освобожденных и за радикально помноженную нами на ноль основную массу похитителей!

– Мы выполнили полученный нами приказ, – напомнил и я. – А приказа ловить еще и этого разбойника мы не получали.

– Точно не получали?! – это прорезался не по делу голосок, и весьма грозный, у не в меру «почтенной» бабы, как там ее…

– Почтенная Криула заявляет, что приказала вам схватить его, – пояснил наш командир. – Вы что, не слыхали ее приказа?

Откровенно говоря, мы тогда и не прислушивались ко всяким там фоновым шумам, в числе которых для нас были и бабьи эмоции, но ведь прямо так же сейчас не ответишь! Поэтому я включил бюрократа:

– Ее приказа мы не слыхали и не могли слыхать. Нам приказываешь только ты, почтенный. А все прочие могут только просить. Просьба почтенной Криулы была неразумна, а твоего приказа выполнять ее мы не слыхали.

– Гм… Верно, меня и не было рядом, – Тордул охотно признал очевидный факт, не обращая внимания на возмущенное фырканье этой стервы. – Но что неразумного было в просьбе почтенной Криулы?

– Мы устали, почтенный, и у нас кончились боеприпасы, – тут я, естественно, слегка лукавил, но она наших колчанов не разглядывала, и риск был минимальным. – А догонять его… мы устали, твой приказ был уже выполнен, а он спасал свою жизнь и не дал бы себя догнать. Легко ли волку поймать кролика?

– Кролика?! – начальник расхохотался. – Хороший кролик, клянусь богами!

– Обычное бахвальство новичков! – заметила «почтенная», но уже не столько сварливым, сколько насмешливым тоном.

– Ну, после такой резни не такие уж они теперь и новички, – вступился за нас отец-командир.

– Нет, новички! Я правильно говорю, новичок? – это было адресовано мне.

Срань господня! Только сейчас я ее узнал, и исключительно вот по этому ее «новичок»! Вчера-то, замызганная и растрепанная после многодневного форсированного похода, она выглядела просто бомжихой, но теперь-то, умытая и переодетая – ну, если не считать ссадин, царапин и фингалов… Вот это влип! Припомнила, зараза!

В общем, «почтенная» Криула оказалась той первой из давешних баб в деревне, к которым я тогда подбивал клинья на предмет впендюрить. Ну откуда ж мне тогда было знать, что она «почтенная»? Одета она тогда была просто, не как эти знатные иберийки, которых мне уже довелось видеть в Гадесе и Кордубе, да и в деревне близ рудника та расфуфыренная жена старосты – ага, тоже из той же серии, но эта не до такой степени была тогда расфуфырена и уж всяко с куда большим вкусом, скажем так. Ну, разве что медных и бронзовых украшений на ней было тогда несколько больше, чем на пейзанках – вот из-за этого я и принял ее тогда за шлюху, одну из тех, которые тоже в рекламных целях подрасфуфыриться любят! Встречают-то по одежке! А баба она эффектная, хоть и постарше той Акобаловой супружницы, на которую мы с нашим ментом в Гадесе слюну пускали, но уж всяко не хуже, этого у нее не отнять, и без этого переизбытка тряпья, которое наворачивают на себя сдуру жены местной знати, ее достоинства разглядывались тогда невооруженным глазом. Несколько старовата для меня, конечно, но я ведь и не невесту себе выбирал и даже не постоянную любовницу, а просто подходящую дырку для «разок по-быстрому». Ага, выбрал, называется! Я тогда, конечно, извинился, и она махнула рукой, сказав, что для новичка моя ошибка простительна. Но это было тогда, а сейчас я только что поставил ее на место, чего стервы жутко не любят. А баба точно не из простых, раз Тордул с ней так обходителен при всей патриархальности турдетанского социума! Во влип!

Но «почтенная», вполне удовлетворившись моими вытаращенными глазами, усмехнулась и снова махнула рукой, не развивая тему. Ее дети сидели рядом с матерью, но если парень был явно не в курсах, то девчонка, стреляя озорными глазами, хихикала в кулачок, отчего я, разглядев ее как следует, снова выпал в осадок. Ну что за невезение!

Это была вторая, которая «не из таких», и перед которой я тогда выставил себя не просто нахалом, а еще и долбаным педофилом! Но кто бы тогда с ней на моем месте не нагребался? Деваха рослая, статная, все при ней, и со спины она мне ну никак мелкой несовершеннолетней шмакодявкой не показалась, и лишь когда обернулась, я понял свою ошибку по ее совсем юной мордашке. Хвала богам, с чувством юмора девчонка оказалась в ладах и поняла все правильно…

– Но сражались они достойно! – подчеркнул начальник.

– Это я заметила! Чуть нас не перестреляли из этих своих луков на палках! – по смешинкам в глазах Криулы я понял, что это она уже шутит, но Хренио принял наезд за чистую монету:

– Риск был неизбежен, почтенная! Нельзя было допустить, чтобы эти негодяи прикрылись тобой и детьми и угрожали вашим убийством!

– Лучше было подвергнуть нас опасности от ваших стрел?

– Меньшей, чем та, от которой вас избавили.

– Нас бы выкупили!

– Не всегда похищенных возвращают живыми.

– Но какой смысл, если выкуп уплачен?

– Избежать мести. Вы видели их лица и могли бы опознать их при случайной встрече. Зачем им этот лишний риск, когда выкуп получен и нужды в вас больше нет?

– Вот как? Ты тоже так считаешь? – она снова обратилась ко мне.

– Мой товарищ служил в охране порядка и знает свое ремесло лучше меня. Если он говорит, что это так, значит – это так. Меня его доводы убедили.

– Меня тоже, – добавил Тордул.

– Если так, тогда вы действительно хорошо исполнили свою службу, и наша благодарность вас не минует, как и награда! – теперь уже «почтенная» явно сменила гнев на милость, и железо следовало ковать, не отходя от кассы.

– Нас вообще-то было четверо! – выпятив заслуги нашего мента, я напомнил и об остальных.

– Сказанное касается всех четверых, – пояснил наш командир. – Вас же вызвали для разговора как лучше знающих язык.

– Побрить тоже не мешало бы всех четверых! – добавила со смехом Криула. – А то выглядят они хуже тех разбойников, которых перестреляли!

– Вид воина должен внушать врагу ужас! – вступился за нас пацан.

– Но при этом, Велтур, он должен отличаться от лесного бродяги! Я что, сказала что-то смешное, Велия? – это она уже с ходу переключилась с сына на дочь, которая снова захихикала.

– Да нет, мама, наши спасители должны выглядеть достойно, хи-хи!

На это возразить было нечего – видок наш в самом деле был еще тот. Скорее бомжеватый, чем грозный. Все наше «мыльно-рыльное» осталось в наших номерах отеля, и мы, не умея пользоваться туземными бритвами, заросли похлеще партизан. Правда, и само «почтенное» семейство после пережитых злоключений выглядело не самым лучшим образом, но ведь бабы есть бабы, и портить наладившиеся отношения даже справедливым замечанием явно не стоило. Поэтому я лишь неопределенно хмыкнул в ответ.

– Я прикажу, чтобы их привели в надлежащий вид! – пообещал наш начальник.

В надлежащий вид нас приводили ножами столь устрашающих размера и вида, что страху мы натерпелись едва ли не меньше, чем во вчерашней заварухе. У иберов обычно на ножнах их мечей и фалькат еще и ножи закреплены, часто в виде эдакой уменьшенной копии той же фалькаты, и вот как раз такими ножиками бойцы нас и решили подстричь да побрить. Но орудовавшие ими турдетаны свое дело знали и ничего лишнего нам не отчекрыжили. Даже моим усам ухитрились придать конфигурацию, которую они имели до попадания, хотя подстригли мне их не так ровно, как сделал бы это я сам нормальными современными ножницами с расческой перед нормальным зеркалом. Но спасибо и на том – на безрыбье-то.

Понимая, что продолжительный отдых в нашем деле – явление редкое, наши сослуживцы зря времени не теряли. Снова откуда-то появилось вино – видно, не весь трофейный погреб был опустошен вчера. Не выпить с товарищами по оружию было никак нельзя – нас бы не поняли, – но назюзюкиваться до поросячьего визга в этот раз мы уже не стали и ничего неподобающего не отчебучили. Покуривая трубку, снова болтали «за жизнь»…

– Ух, сисястая какая! – вылупил глаза Серега, указывая нам в сторону речки. Ну, голой бабы мы там не увидели, все три были одеты, но две – рабыни из отобранных для услужения «почтенному» семейству пленниц – обладали и в самом деле достаточно выдающимися формами.

– Которая из них? – поинтересовался Володя.

Но ответить ему Серега не успел, поскольку там началось еще интереснее. Обе, как раз набиравших в речке воду, из-за чего-то повздорили, и наши сослуживцы начали даже предлагать пари, сцепятся эти две меж собой или нет. В волосья они друг дружке не вцепились, но брюнетистая в тот момент, когда блондинистая наклонилась, вдруг резко сдернула ей платье с левого плеча, обнажив и верхние выпуклости – на короткий миг, конечно, поскольку та выпрямилась и поправила платье, но наши бойцы, успев увидеть засвет, загоготали и заулюлюкали. Та, выругавшись не слишком куртуазно, схватила ведро и окатила брюнетистую водой, отчего ее платье мигом промокло, и скрытые им формы проступили отчетливо – достойные, надо признать. Наши сослуживцы при таком зрелище восторженно засвистели, и один порекомендовал ей раздеться вообще, а затем раздеть и противницу. Та только раздраженно зыркнула и что-то прошипела, вторая тоже отреагировала аналогично, а вот третья, их куда более изящная спутница, показавшаяся мне знакомой, рассмеялась и обернулась в нашу сторону. Так и есть! Велия! И тут она, встретившись со мной глазами и тоже узнав, улыбнулась и как бы невзначай провела рукой по попе – по тому самому месту, по которому я столь неучтиво хлопнул ее вчера…

– Слышь, Макс, а ведь мелкая смотрит на тебя! – заметил Володя с ухмылкой. – Кажется, ты ей понравился!

– Ну, не делай ты из меня извращенца-педофила! Шмакодявка же еще!

– Можно подумать, это я ее кадрил тогда в деревне! – и ржет, скотина!

– Молодая сеньорита пока еще слишком юна, – хитро прищурился наш испанец. – Но вот через пару лет… Да и позже, судя по ее матери! На твоем месте я бы обязательно взял ее на заметку!

– На заметку? Я смазливых баб предпочитаю брать за их тугие выпуклости, а не на заметку, но не таких же мелких шмакодявок! Извращенцы! – диагностировал я. – Как есть извращенцы! Хотя… Гм… Через пару лет, говоришь?

– Если сеньорита дождется, и если не помешают обстоятельства…

– Ага…

Если я в окопе от страха не умру,
Если снайпер в жопе мне не сделает дыру,
Если я и сам не сдамся в плен,
То буду вновь крутить любовь
С тобой, Лили Марлен!
С тобой, Лили Марлен!

И мы заржали все вчетвером.

– Слушай, а чего это за песня? – поинтересовался Серега.

– «Энгельхен» – «Ангелочек», если по-русски, – авторитетным тоном просветил его Володя, – Ну, не эта наша пародия, конечно, а немецкий оригинал.

– Какой, в сраку, «Энгельхен»? – возразил я. – «Лили Марлен» это!

– Не, я точно говорю! Фильм в армии показывали, название не помню, но и хрен с ним, главное – про войну. Суть, короче, в том, что фрицы везут на барже взрывчатку – Новгород к едрене-фене взрывать, – и баба ихняя вот эту песню поет – мотив точно один в один, а зольдатен на губных гармошках наяривают и подпевают. Ну, а наш подпольщик один в трюме говорит пацану, что это «Энгельхен». Точно тебе говорю!

– Володя, ну не смотри ты советских фильмов – особенно про войну – на ночь глядя, да еще и без закуски! Наши киношники тебе так мозги засрут, что зомбиком у них станешь. Смотрел и я этот фильм. Потом затрахался искать в интернете этот долбаный «Энгельхен»! Поисковик выдает только фильм «Смерть зовется Энгельхен», и звиздец! Я даже скачал его сдуру, полтора гига, прикинь! У меня трафик десять гигов в месяц, а я полтора на эту хрень просрал! Так хрен там! Нет, фильм-то тоже неплохой, но этой песни там ни хрена нет. А потом как-то совершенно случайно наткнулся вот на эту пародию, узнал мотив, и по «Лили Марлен» поисковик мигом выдал мне хренову тучу ссылок на оригинал. Так что звиздят наши киношники и не краснеют!

Солдатская интуиция обманывает редко – уже на следующее утро, лишь наспех позавтракав, мы двинулись в обратный путь. Снова горные тропы, снова ухабы и буераки, снова гребаная пыль, снова те же проклятые слепни – впрочем, и те же пикирующие на них стрекозы, об эскорте которых я позаботился при первой же возможности. Теперь мы, правда, уже не так спешили и выматывались куда меньше. Особенно я, поскольку теперь значительную часть моей ноши усердно пер на себе мой личный раб.

Простым иберийским рабовладельцем я заделался довольно неожиданно. Ну, в смысле он сам напросился. Иду я себе под вечер, значится, занятый сборами в долгий и изнурительный путь, никого не трогаю, ни о какой такой рабовладельческой карьере и не помышляю, и вдруг – на, получи, фашист, гранату!

– Прости, господин, позволь мне поговорить с тобой! – ага, тот самый пацан, что в заварухе дубинкой меня охреначить пытался.

– Ну, говори.

– Господин, возьми меня к себе в услужение!

– Прямо так сразу, гы-гы, да еще и такого неряху? Ты бы хоть умылся сперва! – Парень был в самом деле извазюкан так, что я и узнал-то его лишь в тот момент, когда он обратился ко мне.

– Мне нельзя, господин! Если меня узнают…

– Так, так… Выходит, ты в чем-то крепко виноват и теперь хочешь избежать наказания, спрятавшись за моей спиной?

– Я не виноват, господин…

– Но боишься наказания. Ну-ка, рассказывай, в какую историю ты собрался меня впутать! И смотри, я проверю, и берегись, если ты мне соврешь!

Парень побуравил какое-то время взглядом землю, после чего с тяжким вздохом принялся рассказывать…

Нирул был сыном одного из кузнецов-оружейников Кордубы, и отцовское ремесло ему нравилось. Какая муха укусила его отца, вздумавшего вдруг отдать сына в ученики старому мастеру-металлургу с рудника Тарквиниев, он не знал, но перечить отцу не посмел. Со временем пацан увлекся новым ремеслом и преуспел в нем – мастер даже задействовал его в выплавке драгоценной черной бронзы и в ее обработке, доверив в этой сложной и ответственной работе почти все, но держа в тайне те магические заклинания, без которых боги не явят чуда, превращающего смесь мягкой меди и порошка из хрупких самоцветов в твердый и упругий металл. Всем ведь на свете известно, что ни ковка, ни металлургия без колдовства не обходятся, и пока ученик не овладеет им – не быть ему мастером. Нирул же считал, что давно готов к постижению великой тайны черной бронзы, и был страшно обижен недоверием наставника. Вот на этой-то обиде его и подловили злоумышленники, пообещавшие выпытать у старика тайну и сделать ученика настоящим мастером в другом месте, если он поможет им. Он помог – сообщил нужные сведения об охране, нарисовал план рудника, подсказал удобные подходы. Старик-мастер погиб при нападении, но финикиец Дагон – предводитель нападавших – заверил парня, что успел узнать таинственное заклинание и обязательно сообщит его ему, когда они прибудут на нужное место – ведь его хозяину тоже нужен мастер по черной бронзе. Предвкушая долгожданное посвящение в великий секрет древних металлургов, Нирул безропотно следовал за отрядом наемников, таща на себе увесистый вьюк, которым его нагрузили, пока Дагону не пришлось укрыться от погони в этом городишке, а затем нагрянули мы, устроили пожар и застрелили лучника, к которому Дагон приставил его в качестве подносчика стрел…

– И который прирезал бы тебя, если бы мы его не пристрелили! – закончил я за него.

– Но зачем ему это? – не понял парень.

– Ты еще глупее, чем я думал! Ты веришь в то, что в руках у этих матерых головорезов твой наставник погиб случайно?

– Конечно, господин! Зачем же убивать такого ценного человека?

– Чтобы Тарквинии остались без него, дурья башка!

– Но тогда его можно было просто увести. Им же нужен мастер!

– Это тебе сказал финикиец? А ты уверен, что у его хозяина нет своего мастера? Сколько лет выплавляется черная бронза?

– Уже много поколений, господин.

– Так с чего ты взял, что нет других мастеров, владеющих ее тайной?

– Может, и есть, господин. Но зачем тогда убивать меня? Разве помешал бы их мастеру ученик?

– Ученики у него и свои есть, а ты видел лица Дагона и его людей. Или ты забыл, как они поступают с теми, кто слишком много знает?

– Их лица видела и почтенная Криула, и ее дети! Почему тогда не убили и их?

– Потому, что пока они были нужны им живыми. Как и ты – в качестве носильщика – до поры до времени…

Судя по основательно скисшей роже парня, он въехал и проникся.

– А теперь рассказывай, почему просишься ко мне, – вернул я его к сути.

– Я теперь пленник, раб, а начальник рудника не простит мне… А если моим господином будешь ты…

– Это я понял. Почему именно я, а не он или вот он? – я ткнул пальцем наугад в первых попавшихся из наших вояк.

– Ты отличился в бою, господин, и с тобой будут считаться. Ты воин из отряда почтенного Тордула, и начальник рудника не имеет над тобой власти. А еще ты иноземец, и тебе местный турдетанский слуга нужнее, чем нашим воинам. Вот поэтому…

– Ясно, – по крайней мере, этот парень не льстил и не подлизывался совсем уж по-паскудному, и это говорило о некоторой порядочности. – А вот почему ты решил, что служба у меня будет легкой?

– Я так не думаю, господин. Но каков мой выбор? Раз уж я вляпался…

– Хорошо, я проверю то, что ты мне рассказал. Если ты не соврал и не утаил ничего важного – я поговорю с почтенным Тордулом.

– Господин, если обо мне узнают раньше, чем у меня на шее появится табличка с твоим именем…

– Это я понял, не дрожи.

Я переговорил с нашим ментом, и мы с ним аккуратно порасспросили кое-кого из сослуживцев и пейзан – естественно, как бы невзначай. То, что нам удалось выяснить, от рассказанного самим Нирулом в общем и целом не сильно отличалось, и выходило, что прегрешения его не так велики, чтобы втравить меня в серьезные неприятности. А слуга из местных – тут парень просчитал ситуевину правильно – мне и в самом деле пригодился бы. Тем более – обязанный мне избавлением от худшей участи.

Командир к моему желанию облегчить себе нелегкую солдатскую долю отнесся с пониманием – так здесь делали многие, поскольку жалованье наше было весьма приличным, а рабы тут недорогие. И кажется, даже не слишком осерчал, когда выбранный мной раб наконец умылся и его опознали. Ну, наорал на меня, правда, когда «почтенная» Криула разоблачила подлого пособника своих похитителей, но решения своего так и не отменил, да и распекал меня скорее весело, чем всерьез…

На обратном пути нам уже не требовалось ни прятаться, ни спешить сломя голову. Даже непривычный к долгим пешим переходам Серега, сильно натерший ноги во время нашего форсированного марша – его даже на мула пришлось тогда сажать, – теперь вполне нормально держал темп. Потери отряда составили трое убитых и пятеро раненых, из которых лишь один – тяжелый. Сущие пустяки, если учесть, что мы атаковали, а не отсиживались за стенами. Пейзане потеряли человек пятнадцать, да горцы десяток, но их это тоже вроде бы не сильно удручало. Главное – победили, задачу выполнили, да еще и взяли неплохую добычу. Иберы горланили свои песни, мы – свои:

Вместе весело шагать с пулеметом
По болотам, по зеленым!
И деревни поджигать лучше ротой
Или целым батальоном!
В небе зарево колышется, полощется!
Раз бомбежка, два бомбежка – нету рощицы!
Раз атака, два атака – нет селения!
Как мы любим коренное население!
Наши методы просты и гуманны!
Ох гуманны – да, гуманны!
Ходим в гости мы в далекие страны!
Что за страны – чудо страны!
Наступаем снова темпами ударными!
Раз наемник, два наемник – будет армия!
Раз зачистка, два зачистка – демократия!
Мы защитники свободы, мы каратели!
Нас оружием снабжают прекрасно!
Это ясно, что прекрасно!
Ведь нельзя же допускать к власти красных,
Что ужасно и опасно!
Там есть бомбы, что так схожи с ананасами!
Чтоб уверенно справляться с черномазыми!
Хоть условия для нас там непривычные,
Но места для мародерства есть отличные!
Мы богатыми вернемся в Европу,
Если только уцелеем,
Если не дадут пинка нам под жопу
Или попросту по шее!
Спой нам песенку, кукушка африканская:
Где, когда придет конец далеким странствиям?
Неужели с партизанами не справимся,
В оцинкованных гробах домой отправимся?
Вместе весело шагать с пулеметом
По болотам, по зеленым!
И деревни поджигать лучше ротой
Или целым батальоном!

Не только наши заметили, что мне слепни и прочие кровососы докучают куда меньше, чем остальным. Судя по всхрапыванию мула, одна из этих животин тоже как-то инстинктивно определила наиболее безопасное место. Меня это не обрадовало, поскольку как раз на запах скотины и стягиваются отовсюду проклятые мухи, и это значило, что мне придется поднапрячься для стягивания «истребительного сопровождения»…

– Когда ты побрит, ты не кажешься таким страшным! – раздался вдруг звонкий голосок Велии, которая как раз и оказалась «грузом» именно этого мула. Хотя сидеть на нем ей приходилось, конечно, по-женски, деваху такая езда, похоже, не особо утомляла. И похоже, что не мул, а наездница оценила, что возле меня «воздушная тревога» не столь серьезна. Уж очень озорно она улыбнулась и подмигнула, когда одна из барражирующих вокруг стрекоз резким броском настигла и схватила очередного кровососа. Я ухмыльнулся ей в ответ.

– Велия, куда ты подевалась! – раздался голос ее брата, подъехавшего на таком же муле. – Мать велела разыскать тебя!

– Велтур, ты меня пока не нашел! – объявила ему сестра, хихикнув в кулачок. – Тут мух меньше!

– Ладно, тогда я поразыскиваю тебя тут подольше! – снизошел парень, тоже пристраиваясь со своим четвероногим транспортом поближе.

– Эй, «почтенная» молодежь! Ваши длинноухие скакуны привлекают слишком много этой пакости! Вы всерьез считаете, что я умею стягивать к себе стрекоз со всех ручьев и речек? – не без ехидства поинтересовался я у них.

– А разве нет? – подначила меня эта чертовка под хохот наших сослуживцев.

– Если бы я это умел, то уж не солдатской службой зарабатывал бы себе на жизнь!

– Хорошо, на привале мы будем пешком! – «утешил» меня Велтур.

– Ну, спасибо, выручил! – и снова наша русско-иберийская содатня весело зубоскалила.

– Эй, Максим! Так-то ты почитаешь свое начальство?! – шутливо рявкнул подъехавший на одной из трофейных лошадей Тордул. – Раба своей ношей нагрузил, стрекоз к себе в личную охрану определил – только о себе и думаешь! А командира, значит, твоего пускай эти слепни хоть целиком сожрут?! – Тут уж заржал весь отряд.

– Ну вот, теперь тут еще и твой конь, почтенный! – полушутя-полувсерьез возмутился я. – Ты бы еще всю вьючную живность к нам сюда согнал!

– Всю не получится – тропа слишком узкая! – успокоило меня командование. – Но вообще-то ты прав…

Соскочив с лошади, он передал ее повод одному из наших иберов, велев отвести к остальным животным.

– Лучше уж я с вами ноги разомну, а великих и важных пусть строят из себя те, у кого есть рабы-обмахивальщики! – это наш начальник тонко намекнул на «почтенную» Криулу, путешествующую покомфортнее, в закрепленных между двумя мулами носилках, да еще и обмахиваемую от мух рабыней из числа захваченных в сожженном «городе».

– Я тоже! – спешился и Велтур, решив, что раз такие дела, то и ему не пристало разъезжать верхом.

– Тогда и я! – девчонка тоже ловко спрыгнула со своего мула.

– Тебе будет тяжело! – предупредил брат.

– Путь в ту сторону я выдержала! – напомнила эта шмакодявка.

– Тогда потом не хнычь, когда устанешь! – заключил Тордул. – Эй, Коттиар! – это он уже одному из своих ветеранов. – Отведи моего коня и этих мулов в обоз и скажи почтенной Криуле, что за детьми я тут присмотрю!

– Да, Максим, а почему у тебя римское имя? – спросила вдруг Велия.

– Не обязательно римское, – поправил ее Велтур. – Такие у всех латинян.

– А какая разница?

– Ага, вот так и поймали римского шпиона! – отшутился я.

– У римлян на службе хватает уже и наших иберов. А вы, чужеземцы, слишком приметны для шпионов, – пояснил наш командир, когда отсмеялся. – Но все-таки?

Такого рода вопросы мы, конечно, предусматривали при разработке нашей легенды, но на «исконно славянские» своих имен решили не менять, дабы не запутаться и не проболтаться ненароком. Зачем, когда несоответствие вполне объяснимо?

– Мой предок в шестом поколении был выходцем из какой-то южной страны, из-за Скифского моря, и меня назвали в его честь. Наше семейное предание не сохранило подробностей – знаем только, что он был не греком, а откуда-то западнее Греции. Может, и латинянином, вам виднее.

– Куда только не заносит судьба беглецов от Рима! – глубокомысленно изрек Велтур.

– А почему ты решил, что мой предок был беглецом?

– Это очень просто, Максим! Раз твоя родня мало о нем знает – значит, он мало рассказывал о своем прошлом. Так делают тогда, когда хотят затеряться, чтобы не нашли.

– Похоже на то, – согласился и наш начальник. – Шесть поколений – примерно полторы сотни лет. Весь Лациум уже был под властью Рима, но латиняне не получили римского гражданства и были людьми второго сорта. А кому такое понравится?

– У них и сейчас нет римского гражданства! – напомнил парень.

– У них латинское – разница невелика, – возразил Тордул. – Они не участвуют в выборах, а в остальном полностью равны римлянам. Но для них и римское гражданство заслужить не так трудно – они же первые после римлян. Даже служат в легионах вместе с римлянами, а не во вспомогательных войсках союзников, для которых и это латинское гражданство – предел мечтаний.

– А в чем преимущество? – включил незнайку Володя. – Разве римские законы не едины для всех подданных?

– Едины. Но легионеру платят три и одну треть асса в день, а союзнику – один.

– Это много или мало? – поинтересовался Серега.

– Дневное жалованье легионера – это два греческих обола, – прикинул Тордул. – Шесть оболов составляют драхму – это в день получается треть драхмы. А карфагенский шекель немного меньше двух греческих драхм – за десять шекелей их дают семнадцать.

– Это карфагенский, – уточнил Васькин. – А гадесский? – как раз по гадесскому шекелю в день мы и получали.

– Равноценен карфагенскому. За десять дней вы получаете столько, сколько римский легионер за… гм… трижды по семнадцать…

– За пятьдесят один день! – быстренько подсчитал я в уме, с благодарностью вспоминая школу с ее таблицей умножения.

– Да, у меня тоже так получается, – подтвердил через некоторое время и наш командир. – Тарквинии ценят своих людей впятеро выше, чем Рим – своих хваленых граждан-легионеров. Поняли?!

– Поняли и осознали, почтенный! – гаркнули мы чуть ли не хором, да и кое-кто из наших турдетан довольно присвистнул.

– Еще б наши бабы все это поняли и осознали! – с тяжким вздохом проговорил Серега Володе – по-русски, конечно, отчего мы с Хренио прыснули в кулаки.

На обеденном привале мы, проанализировав все, что знали о солдатской службе в античности, поняли, что на самом деле нас ценят еще выше. Тордул ведь, не мелочась, назвал нам номинальное жалованье легионера, которое ему начислялось только в теории. Но на самом деле треть тут же вычиталась за паек, с нас же за кормежку никто ничего не удерживал, а кормили уж всяко не хуже. По сравнению с греками, правда, получалось не так шикарно. Греческому гоплиту-фалангисту из граждан полагалась драхма в день, а гоплит-наемник получал и две, что было чуть больше нашего. Но то ведь гоплит, элитная линейная пехота, а легкая вроде нас наверняка получала ощутимо меньше. Так или иначе, выходило, что на службу в частных вооруженных формированиях клана Тарквиниев нам грех жаловаться. Лучшую искать – так только днем с огнем, а худшей – сколько угодно.

– Я еще где-то читал, что отличившегося легионера могли наградить двойным пайком, – припомнил Серега. – А какой смысл? Разве не лучше деньгами?

– В самом деле, – согласился Володя. – Не, я понимаю, что наверняка есть и возможность получить деньгами, но тогда какого хрена не увеличить просто жалованье на ту же сумму? Ведь ясный же хрен, что большинство столько не сожрет и предпочтет звонкую монету!

– Вторым пайком можно кормить раба, – пояснил я. – Думаю, что для этого.

– А нахрена раб рядовому солдату? – не понял Серега.

– Вгребывать за хозяина. Вот мы с вами сейчас отдыхаем и вечером тоже будем отдыхать. Ну, в караул заступим в свою очередь, вот и все. А легионер вечером будет пахать как папа Карло – на строительстве лагеря. Он и колья для него на марше на своем горбу прет. А если и не на марше – так один хрен в лагере хозяйственных работ выше крыши. У кого есть раб – может взвалить всю эту хрень на него, а сам будет только чисто военную службу тащить и валять дурака, когда сменится.

– Да, нехреново! – прикинул Володя. – В натуре нехилое поощрение получается!

– Узаконенная возможность освобождения от работ, за которое не надо давать на лапу центуриону. Для вчерашней деревенщины заделаться «крутым» – дорогого стоит!

– А нас и это не касается, – заметил испанец. – Кстати, тебе-то раб зачем?

– Парень – ученик убитого мастера-металлурга, – пояснил я.

– Думаешь, справится?

– Если не привирает, то ремесло он изучил, а магические заклинания – ну, с этим мы ему уж как-нибудь поможем! – Мы посмеялись.

– Да, свой металлург в этом мире – немалая удача. Еще бы эту черную бронзу освоить…

– Соображаешь!

– Но ведь сплав-то – уникальный. Посилен он для мальчишки?

– А мы сейчас у него спросим. Эй, Нирул! Где ты прячешься, бездельник?!

– Иду, господин!

– Небось спрятался и дрых! – я в шутку изобразил замах рукой, тот так же в шутку изобразил увертывание.

– Скажи-ка мне вот что. Хорошо ли ты знаешь те самоцветы, которые твой наставник подмешивал в медь?

– Знаю, господин. Я и сам их и толок, и отмерял, и смешивал. Морской камень – он цвета морской воды, и его ни с чем не спутаешь. Очень дорогой, его привозят с севера.

– Весь дорогой или только очень хорошие куски?

– Плохие ценятся дешевле, но они не годятся. Боги их не примут и не явят чуда.

– И никто не пробовал?

– Я видел, как наставник толок и плохие, но он говорил, что боги примут их только при особом заклинании, еще более сильном. И все равно для того, чтобы боги приняли его и оно помогло, надо долго поститься и задобрить богов очень обильными жертвами.

– Он это делал?

– Ел он не с нами, а с начальником рудника, так что я не видел. Но животных для жертвоприношений приобретали и отправляли куда-то. Это тоже очень сложный и таинственный обряд, господин…

– А кто это делал?

– Мастер и начальник рудника, господин. Только они сами, больше никто.

Мы с нашим ментом переглянулись и понимающе покачали головами.

– Хорошо, Нирул. Подай-ка мою трубку и тот мешочек с листьями…

– Я могу найти и коноплю…

– Нет, конопли не надо. Садись, доешь кролика, на вот лепешку, потом помой наши миски – да смотри, выше по течению ручья. Сделаешь – отдыхай, пока не подымут в путь.

За трубкой мы обсудили ситуевину. Скорее всего, мастер с начальником рудника неплохо наживались на экономии хороших самоцветов. Теперь, когда мастера нет, начальник рудника терял свои левые доходы, и едва ли его, привыкшего к ним, радовала их потеря. Как они делили с покойным мастером свой навар – нам, конечно, никто не скажет, но это было при покойном мастере, а новая метла по-новому метет.

– Если не согласится на половину – пусть живет на одну зарплату, – постановил я. – Посмотрим, надолго ли хватит его принципиальности…

– Жена его мигом на путь истинный наставит! – хохотнул Володя.

– Если у нас получится, – уточнил Серега.

– Ты у нас геолог или нахрена? – подначил я его.

– Ну, геолог…

– В камнях разбираешься?

– Ну, не в любых же. Ты же про драгоценные говоришь, а я тебе не ювелир.

– А я и не про обработанные говорю, а про сырье. Распознать сумеешь?

– Ну, надо смотреть сами камни. Если это аквамарин…

– От других синеватых камней ты его отличишь?

– Ну да, он из группы бериллов.

– Так, так… А другие бериллы отличишь от похожих?

– Ну, отличу…

– Вот и прекрасно!

– Еще бы металлург твой не сбежал, – напомнил Володя.

– Не сбежит – ему самому интересно черную бронзу выплавлять!

– И все-таки смотрел бы ты за ним в оба, рабовладелец ты наш!

11. Арбалетчики князя Всеслава

Обсудить детали нам так и не удалось: подошли поболтать дети «почтенной» Криулы – ага, спасибо хоть пешком подошли, как и обещали. Велтур делился ценными соображениями о времени и обстоятельствах исхода тех или иных латинян из-под власти проклятого Рима – похоже, Рим в клане Тарквиниев очень крепко недолюбливали – и явно вознамерился вычислить моего несуществующего предка-эмигранта, почему-то решив, что он должен был быть человеком знатным и известным.

– Разве мало простых людей сопровождают знатных в их скитаниях? – пробовал я его урезонить.

– Но ведь твой предок, когда прибыл в твою страну, зачем-то же скрывал свое происхождение! Что скрывать простому человеку, который никому не интересен? – В общем, парень зациклился на этой идее, и мне стоило немалого труда сохранять серьезную мину и изображать не просто интерес, а живейший интерес, обязательный для настоящего потомка давнего эмигранта.

Ведь в этом патриархальном родовом социуме знатностью рода пренебрегать как-то не принято, и меня бы просто-напросто никто не понял. А у Велтура получалась реконструкция чуть ли не в духе путешествия якобы предка основателей Рима знатного троянца Энея, только в обратном направлении, да еще и продолженного гораздо дальше – через Понт Эвксинский и Скифию куда-то аж в самую Гиперборею.

И все это на полном серьезе, вплоть до конкретных версий, так что даже и не могу сказать, чтоб совсем уж неинтересно было. Волн-то «белой эмиграции» из Лациума, оказывается, немало было. Первая – это вообще с момента разрушения Альба-Лонги и перехода главенства в Латинском союзе к Риму. Но то еще царский Рим, и времена это настолько седые, что нам категорически не подходят. Вторая волна эмиграции пришлась на конец Первой Латинской войны. Цари многих латинских городов поддержали тогда изгнанного из Рима его последнего царя Тарквиния Гордого, но война прошла для них неудачно, и по условиям заключенного мира главенство Рима в союзе сохранилось. Но и эта волна нам тоже не подходит – триста лет, все двенадцать поколений, а никак не шесть, заявленные мной. Велтур не без сожаления отметил, что как раз в этой волне было немало царей и их родни, тоже царских кровей – римляне добивались изгнания неугодных им правителей из союзных им городов. Третья волна эмиграции пришлась на конец Второй Латинской войны, когда Рим окончательно покорил Лациум и поизгонял латинских царей отовсюду, где они все еще оставались. И вот эта третья волна – по времени как раз «моя», вот только все цари и вся их царственная родня уже известны, и места их убежищ тоже известны, и никто из них никуда не затерялся и ни через какой Понт Эвксинский на север лыж не вострил. В общем, не получалось у меня царского происхождения, хоть ты тресни.

Впрочем, эти вычисления парня не распространялись на прочих аристократов, пусть и не царских кровей, которых в те времена тоже удалилось из латинских городов в изгнание великое множество. Большинство, конечно, разделило судьбу своих царей и их родни, но всех их поголовно разве упомнишь? Были среди них, наверное, и такие, на кого и у Рима, и у его друзей-союзников имелся особенно большой и острый зуб, и некоторым из них, возможно, небезопасно было оставаться в хорошо известном греко-римскому миру Средиземноморье. И почему-то Велтур был непреклонно уверен, что как раз именно мой персональный предок и был как раз одним из таких аристократов-беглецов, а не просто его товарищем по изгнанию. А может быть, даже – как знать – и все-таки какая-нибудь царская седьмая вода на киселе из их незаконных потомков, которых тоже вполне могло быть столько, что всех упомнить просто невозможно. Это, конечно, уже не так почетно и престижно, как законная ветвь рода, но тоже не совсем уж пустяк – особенно в Испании. И с такой настойчивостью пацан советовал мне поднапрячь память и вспомнить все, что мне рассказывали или хотя бы намекали о нашем происхождении отец и дед, что у меня даже подозрение невольно закралось, уж не предлагает ли он мне в эдакой для приличия слегка завуалированной форме самому придумать себе знатную родословную, которую здесь хрен кто проверит…

Его сестра тем временем подсела к Васкесу и о чем-то с ним тихонько болтала – я с моим все еще далеко не блестящим знанием турдетанского языка мог разобрать только отдельные обрывки фраз, но сидела так, что обводы ее весьма соблазнительной фигурки бросались в глаза прежде всего мне, да и глазками чертовка периодически постреливала соответствующим образом. Обоих нас подразнить решила, оторва эдакая, что ли?

– Девчонка явно положила на тебя глаз, – сообщил мне мент, когда отряд снова вытянулся в походную колонну. – Капала мне на уши всевозможной женской чепухой вроде красивых безделушек и тряпок, купленных на рынке по дешевке – женщины есть женщины, сам знаешь, – но при этом как бы невзначай то и дело пыталась выведать у меня всю твою подноготную.

– Тоже о моем происхождении?

– Нет, о тебе самом.

– Так, и чего ты ей про меня наплел?

– Представил тебя в самом выгодном свете! – И ухмыляется, скотина!

– Если мне, чтобы соответствовать этой твоей характеристике, придется теперь душить львов и ловить вепрей голыми руками – сперва я скормлю им тебя! – пообещал я ему. – Авось отравятся – мне тогда легче душить их будет!

– Нет, повторения подвигов Геракла я тебе не инкриминировал, – успокоил он меня после того, как посмеялся. – Рыцарских подвигов в духе Роланда, Ланселота или Эль-Сида тоже. Я придумал кое-что получше!

– Что именно?

– Ну, мы же арбалетчики, стало быть стрелки. Но не простые, а гвардейские, элитная сотня великого князя. Помнишь «Три мушкетера» Дюма? Вот что-то вроде той роты королевских мушкетеров. Арбалет мы берем в руки только тогда, когда заступаем в караул по княжескому дворцу, так что быть великими стрелками-снайперами нам вовсе не обязательно. А в свободное от службы время мы эдакие гвардейские пижоны, ведущие светскую жизнь – все как в лучших домах Парижа!

– Ага, которого еще нет и в помине!

– Да какая разница! У нас же не Париж, у нас Москва! Да знаю я, что ее тоже еще нет! Ну так и что? Кто поедет проверять? У нас же там круглый год снега по колено! Точнее – летом, а зимой – по пояс!

– Ага, и медведи бродят по улицам!

– Обязательно, Максим, это же классика! Причем такие, что и Гераклу голыми руками ничего не светит. Поэтому мы, люди благородные, но все же простые смертные, даже с копьями на них не охотимся, а расстреливаем из тех же арбалетов. И вепри у нас там тоже такие же, так что успокойся, проверка на вшивость тебе не грозит!

– Ну, насчет снега летом по колено… Завираться-то зачем?

– Но я же должен был пустить сеньорите пыль в глаза! Как же сделать это, не преувеличивая? Да не беспокойся, она же это прекрасно понимает и сделает поправку – что на самом деле не по колено, а максимум по щиколотку!

– Да я не про то. Как мы, по-твоему, хлеб в снегу выращиваем?

– Зачем же в снегу? В теплицах, разумеется! Должны же мы как-то ухитряться вести приличную жизнь в столь невыносимых условиях! А подробности – ну, не мы же этим занимаемся, а крестьяне. Да и кому интересны все эти северные хитрости от нищеты здесь, в теплом Средиземноморье? Уровень жизни благородного сословия там я изобразил по средиземноморским меркам более-менее сносный, но не шикарный, так что успокойся, никого он здесь не заинтересует.

– Ладно, допустим. Ну и в чем тогда наша крутость, если львов мы не душим, птице в глаз на лету не попадаем и по десять голов одним взмахом меча не сносим?

– Как это в чем? Мы же вроде королевских мушкетеров – пьем вино, играем в карты, ухаживаем за прекрасними дамами, деремся на дуэлях, враждуем с точно такими же гвардейцами кардинала… тьфу, верховного жреца – все как в лучших домах Парижа! А ты у нас вроде д’Артаньяна!

– Дуэли, говоришь…

– Ну да, на шпагах. Ты же неплохо фехтуешь. Твой укол не так точен, как мой, но фехтовальными приемами ты владеешь лучше меня, а шпагами здесь не пользуются, и проверить нас некому и нечем. Длинные мечи кельтов – это же совсем не то.

– Ладно, допустим. Чего ты еще наплел? Тайные операции типа вояжа за бриллиантовыми подвесками королевы… тьфу, великой княгини?

– Разумеется! Зачем же придумывать то, что за нас давно придумал Дюма? А раз это связано со священными тайнами венценосных особ – нас поймут правильно, когда мы не захотим рассказывать подробности или исказим правду. Ну а поединки на шпагах, перестрелки и погони – это же классика жанра!

– Перестрелки из арбалетов? – вмешался Володя.

– Не только. У нас были и пистолеты, которые мы утратили при своих романтических и захватывающих приключениях.

– А это нахрена?

– Я подстраховался на случай, если вдруг обнаружат мой. Вы думаете, его легко прятать? То, что мы скрываем его наличие, в этом случае тоже поймут правильно. Оружие редкое, страшно дорогое и настолько секретное, что как оно работает, мы и сами толком не знаем. Мы ведь благородные кабальерос, а не канальи-мастеровые! Наше дело – уметь пользоваться им.

– А погони на чем? Твоя смерть будет ужасной, Васькин! – уведомил я этого окончательно завравшегося плагиатора.

– За что?

– Вот как раз за это. Я сильно похож на лихого наездника-ковбоя?

– Я тоже не умею ездить верхом! – сообщил Володя.

– И я не умею! – признался Серега. – Ты, Хренио, вконец охренел!

– Сеньоры, позвольте открыть вам страшную тайну! Я тоже совершенно не умею ездить на лошади! – И ржет, зараза!

– Тогда какого ж хрена! – вырвалось у нас троих.

– А мы и не разъезжаем на лошадях. Какие, к черту, лошади, когда у нас снега по пояс? Мы разъезжаем по нашим необъятным, но слишком заснеженным просторам на оленьих нартах, которыми правит слуга-возничий, а благородный сеньор важно восседает в ожидании, пока его не доставят к месту его очередного подвига.

Смеялись мы долго…

– Ну, и скольких противников я по твоей версии проткнул шпагой?

– О, совсем немного – всего пятнадцать.

– Нет, ты в натуре охренел!

– Ну, сеньорита ведь и не ждала от меня правды! Она сделает в уме поправку на обычное в таких делах хвастливое преувеличение и вычислит, что уж троих-то ты точно уложил, а еще минимум двоих поцарапал! Раз уж ты у нас, благородный сеньор Максим, столь записной бретер, что сам кардинал… тьфу, верховный жрец переманить тебя к себе на службу пытался, то должен же твой послужной список этому соответствовать! Что тут неправдоподобного? Ты при штурме этой огороженной забором дыры перестрелял не меньше, и это уже вовсе не выдумки!

– В общем, я у тебя, оказывается, дуэлянт-рецидивист? Ну, спасибо, удружил! А ты точно уверен, что девчонка сделает именно такую поправку, как ты рассчитываешь?

– Абсолютно. Я ведь ей в этом помогу. Когда мы придем в деревню в поисках… гм… дам полусвета – буду всем рассказывать, что ты «совершенно точно» пристрелил два десятка и еще пятерых проткнул мечом. Это же деревня, Максим! Сеньорите в тот же день передадут мои выдумки в точности, а правда ей в данном случае известна, и к моим сегодняшним басням она применит тот же коэффициент.

– Ну, Хренио, ну и отчебучил же ты! Мне казалось, без поллитры такое хрен придумаешь! – прикололся Володя. – Итак, господа великокняжеские арбалетчики…

– Держать строй, господа! Мушкеты… тьфу, арбалеты наизготовку! – дурашливо скомандовал Серега.

– Рот закрой, салабон, не то полы с мылом драить заставлю!

– Ну, вот, развели тут уже дедовщину! Стыдно, господа!

– А кстати, господа арбалетчики, как князя-то нашего кличут? А то спросит кто, а мы и не в курсах! Моветон-с!

– А пущай будет Всеслав, – предложил я.

– А почему именно Всеслав?

– Ну, не Дуремонтус же Третий! Так правителей только в сказках детских именуют, а наша легенда должна быть реалистичной. Он же у нас великий и круче вкрутую сваренных яиц – его все славить должны! Разве нет?

– Ага, логично. А под каким номером?

– Да очередной. Как Людовики эти бесконечные у лягушатников! Наши – что, хуже? Как народится очередной наследничек – надо же, чтоб все славили, когда он на трон свою великокняжескую жопу взгромоздит!

– Не, господа, так не годится! Инвентарный номер своего обожаемого монарха обязан знать каждый честный патриот! Или мы, арбалетчики самого великого князя, не патриоты? Придется все-таки нашего Всеслава Очередного пронумеровать!

– Загребали, патриоты хреновы! Щас я вам его живо пронумерую и к делу подошью! – пригрозил я. – Тринадцатым будет!

– За что ж ты его так?

– Было бы за что – вообще убил бы на хрен! Это по большому счету. А по мелочи – монарх в России вообще за все в ответе. Вот попали мы с вами с нормального испанского курорта в эту античную дыру – мы, что ли, в этом виноваты? Хрен там, во всем виновато долбаное правительство! А оно у нас – княжеское, самодержавное. Так что это не мы, это все он! Закинул нас хрен знает куда – прогребал нас, стало быть, раззява! Ну и под каким, спрашивается, номером ему быть после этого?

Так мы и коротали марш, учреждая социальное и государственное устройство несуществующей родины. А что прикажете делать, если больше отцами-основателями быть банально некому? Нас ли учить кухонной политике? Наши сослуживцы, хоть и не понимали по-русски – кроме матерщины, конечно, которую все уже успели более-менее изучить, – тоже заразились нашим весельем. Они-то, само собой, болтали по-турдетански, и было забавно улавливать у некоторых в потоке местной речи отдельные сугубо русские словечки, обычно употребляемые у нас для связки приличных слов. Так что ржали мы и с собственных приколов, и с туземных…

– У вас тут все время весело! – заметила Велия, снова ускользнувшая от строгой мамаши к нам – ага, спасаться от слепней. Деваха и не подозревала, что сама же и явилась причиной очередного взрыва хохота. Ну, опосредованной, скажем так. В присутствии дочери самой «почтенной» Криулы иберийская солдатня как-то постеснялась выражаться на родном языке, и частота русского мата в их речи резко возросла. Но если, обращаясь к нам, они старались говорить медленнее, чтоб мы успевали их понимать, то меж собой они тараторили со скоростью пулемета, и мы разбирали хорошо если половину. И когда в бурном потоке трудноразличимой для нас тарабарщины вдруг прозвучало «А хрьен тибье ни мьяса?!», да еще и с неподражаемым турдетанским акцентом, мы – все, даже Васкес – пополам сложились от смеха.

– Милять! – взвыл и яростно хлопнул себя по шее идущий впереди балеарец, когда его укусил особенно зловредный мух. Мы снова заржали.

– Максим, а что такое «милять»? – с наивной детской непосредственностью поинтересовалась девчонка – тут уж заржали аборигены, которые от нас уже знали, что это такое. Наши же, прихренев, разинули рты, предоставляя выпутываться мне самому. Ох, млять, в натуре!

– Велия, это очень грубое выражение. Не надо повторять его за нами, грубыми солдатами, без крайней необходимости…

– В твоей стране за него вызывают на поединок?

– Ну, не всегда, но вообще-то бывает.

– Ты из-за этого сражался на мечах с самым великим воином верховного жреца?

– Васькин! Что за хрень ты ей наплел?! – это я, естественно, спросил по-русски.

– Что наша великокняжеская сотня враждует с сотней верховного жреца, и ты в героическом поединке проткнул их лучшего фехтовальщика…

– Урою, сволочь! – и, обернувшись к девахе, уже по-турдетански: – Не совсем из-за этого, но ссора все равно была глупой. Бывает так, что повздоришь из-за пустяка, а отступить нельзя…

– Разве из-за пустяка? – и улыбается, плутовка.

– Васькин! Что за хрень?!

– Причина твоей дуэли была романтической и амурной, – объяснил этот скот. – Но ты не беспокойся – ее уже нет в живых, и сейчас ты абсолютно свободен для новых амурных похождений.

– Ну, хоть за это спасибо! Небось, ты и тут бабский междусобойчик в точности с Дюма срисовал? Чем ты, кстати, мою тамошнюю зазнобу траванул? Доставленными с юга мухоморами или трупным ядом от протухшего мяса или загнивших дохлых лососей?

– Точно! Раз у нас круглый год снег, то и с нормальными благородными ядами в стране тоже напряженка! – напомнил Серега, когда отсмеялся.

– Вы думаете, я этого не учел, сеньоры? Я решил немного подкорректировать Дюма в сторону исторического реализма. Прекрасные дамы того времени, если хотите знать, на самом деле далеко не всякий раз падали в обморок, а иногда и сами дрались на дуэлях – да-да, сеньоры, звенели шпагами иной раз не хуже собственных кавалеров! Вот я и подумал, что первой красавице, достойной любви столь прославленного бретера, было бы просто неприлично умереть от какого-то банального яда. Только не это, сеньоры! От благородного клинка столь же выдающейся соперницы, и никак иначе!

– Причем по случаю выдавшегося в тот год аномально теплого лета – даже снег почти весь стаял – дамы сражались обнаженными до пояса! – добавил Серега, тоже кое-что о подобных женских дуэлях читавший.

– В общем, мало тебе того, что и сам я у тебя шмякнутый в роддоме башкой об стенку отморозок, так ты мне еще и баб таких же сосватал? Типа подобное тянется к подобному? Как тебе вообще такая хрень в башку пришла?

– Ну, сеньорита ведь сделает поправку в стандартные три раза.

– И поймет, что на самом деле эта дуэль благородных максовских баб была на дубовых кухонных скалках! – схохмил Володя, отчего мы все прыснули в кулаки.

– Хренио, чтоб тебя слепень в язык укусил! – при этом моем пожелании Володя с Серегой захмыкали, давя в себе приступ смеха. Наверное, справились бы, но…

– А что такое «хриень»? – спросила Велия, и тут уж эти два балбеса загоготали во весь голос. Да и не только они…

– Это тоже не самое лучшее из выражений, – сокрушенно признался я.

Выручая меня, Володя загорланил в такт ходьбы:

Притон, молельня, храм или таверна,
Верши приказ и средств не выбирай!
Тому, кто кардиналу служит верно,
Заранее заказан пропуск в рай!

И мы подхватили уже втроем:

Его высокопреосвященство
Нам обещал на небе райское блаженство!
Покуда жизнью живем земной,
Пусть похлопочет, пусть похлопочет,
Пусть похлопочет он за нас пред Сатаной!

– Вы поете весело, но как-то странно, – заметила девчонка. – Зачем-то делаете при этом злодейские рожи! Почему так? Что это за песня?

– Это песня наших врагов, – пояснил я ей.

– И вы так весело поете вражеские песни?

– Ну, это когда князь нас не слышит и рядом нет тех, кто донесет ему. А они поют наши, когда рядом с ними нет верховного жреца или его доносчиков.

– Странный обычай!

– Да это не обычай, это просто для веселья. Да и враги-то… Одна страна, один язык, одни и те же боги, да и служба в общем-то одинаковая. Да, соперничаем, ссоримся, деремся, иногда и убиваем друг друга, если ссора особенно сильна – но это там, у нас. А попали бы сюда вместе – вместе бы и держались, и помогали бы друг другу.

– На войне так и надо! – одобрил невесть как успевший присоединиться к нам Велтур. – Особенно когда есть настоящий враг – псоглавцы!

– Кто-кто? – не понял я.

– Люди с песьими головами! Ну, с собачьими, – учитывая мое неважнецкое знание языка, парень разжевал мне попроще. – Вы ведь там наверняка с ними воюете?

– Ну… гм… Ну, если появятся – наверное, будем воевать. Но откуда им у нас взяться?

– Как откуда? Ученые греки пишут, что они живут как раз где-то в ваших странах!

– Ну, если греки пишут…

Авторитеты – страшная сила. Для мусульман, например, непреложная аксиома, что арабский скакун – лучше всех прочих, как и вообще все арабское, и усомниться в этом при правоверном мусульманине – значит тяжко оскорбить его. А тут, в античном мире, такими авторитетами успели заделаться греки. Ну и что прикажете делать? Хренио вон подмигивает, предлагая с ходу сочинить душещипательную байку об эпических старинных битвах наших славных благородных предков с этими самыми «песьеголовыми» – ага, не иначе как в духе гомеровской «Илиады»! Нет уж, хрен ему!

– Наверное, где-то есть. Но думаю, что где-то очень далеко от нас – иначе мы бы о них знали.

– Велтур слишком много начитался этих греков! – тут же наябедничала его сестра, хихикая в кулачок.

– Ну, может, и ошиблись немного, – неохотно признал парень.

– Вообще-то припоминаю что-то, вроде рассказывал один заезжий купец с юга про каких-то людей с собачьими головами. Но он говорил, что они совсем дикие и живут где-то ближе к вам, в жарких южных странах, – в конце концов, павианы ведь и в самом деле существуют, и я прикинул, что многократно искаженный слух про них вполне мог докатиться и до «наших» глухих лесов. – Да, точно – люди с собачьими головами!

Велтур расхохотался:

– Какие же это люди?! Да, есть в жаркой стране за морем обезьяны – это такие звери, на людей похожи, но волосатые, на четвереньках и с хвостами. И среди них – да, есть и с собачьими головами, очень свирепые. Но это звери, а не люди!

Поскольку по нашей легенде мы сейчас слыхали об обезьянах впервые, я изобразил живейший интерес:

– А чем же они тогда похожи на людей?

– А у них руки как у людей, только волосатые.

– Как у меня? – я рассмотрел волоски на собственной руке.

Велия звонко расхохоталась, а ее брат поправил мое «заблуждение»:

– Да нет, Максим, у них совсем волосатые – ну, как у нас на голове! И ноги у них тоже как руки.

– Тоже волосатые?

– Ну да. И еще они могут ими хватать палки и камни, как и руками.

– Вот как? Так это они, наверное, и по деревьям хорошо лазают?

– Да, очень хорошо лазают.

Забавно было «просвещаться» о далекой южной фауне, которую я по научно-популярным книгам и фильмам нашего мира знал уж всяко получше, чем этот увлеченно просвещающий меня пацан…

– Максим, а этот ваш «киняз», которому ты служил, – великий человек? – поинтересовался Велтур, когда закончил мой зоологический ликбез.

– Ну… гм… Он князь, ему полагается быть великим.

– А чем именно он велик?

– Ну, перед ним все ходят на полусогнутых. Кто выпрямится, когда он не в настроении – плохи дела, опалы уж точно не миновать. А уж перечить в чем-то ему и думать не моги – это сразу голова с плеч. Крут наш князь Всеслав.

– А для вашей страны он что хорошего сделал?

– Ну, страна цела – и на том спасибо.

– А он со скифами воевал?

– Было дело. Хотели завоевать выход к Скифскому морю. Ну, если честно, то не особо-то и хотели – там и теплее, конечно, и земли плодороднее, но разве нашему лесному воинству со знаменитой скифской конницей в чистом поле тягаться? Но князь наш славы захотел да скифского золота, и так захотел, что не кушалось ему без этого и не спалось, а ему ж разве скажешь хоть слово поперек? Вот и пришлось из-за этого всем той войны со скифами захотеть. Войско в самом деле собрали до той поры в наших землях невиданное, да и арбалеты опять же – луки-то у нас слабенькие, да и лучники из нас так себе, скифам не чета, а арбалеты хоть посильнее и поточнее, и на них наши крепко надеялись. Ну, дань от скифского царя наш князь потребовал, как водится, войну ему объявил, когда царь ту дань платить ему отказался, да и двинулся в степь со своим войском. А скифы вздумали сопротивляться.

– Он победил их?

– Ну, верные подданные говорят, что победил, и с великой славой. Изменники – что проиграл. А сам князь говорит, что обязательно взял бы и главный город скифов, да только у них слишком много стрел оказалось.

– Это как?

– Ну, князь послал своих героев в атаку, а скифы их перестреляли. Он новых послал – они и этих перестреляли. Он тогда дружинные сотни в бой послал.

– С этими вашими механизмами?

– Да, и с ними тоже. Да только скифы ведь стрелки уж больно хорошие, и толку от наших арбалетов было не так уж и много. А потом у нашего князя герои и в дружине кончились, а у скифов стрелы еще остались, – по сути дела я выкладывал парню подредактированную в соответствии с нашей собственной легендой версию непростых и неоднозначных взаимоотношений кочевых «царских» скифов с оседлыми лесовиками, в числе которых предположительно могли быть и праславяне…

– А ты на этой войне был?

– Нет, нас уже после нее служить набрали. Князь как раз изменников нашел и в войске, и в дружине, из-за которых полной победы добиться не удалось. А как нашел, так и головы им посрубал, и вместо них ему много новых людей на службе понадобилось.

– А чем война кончилась?

– Платим скифам дань.

– А почему тогда верные подданные вашего князя считают, что победили?

– Ну, скифы же нас не завоевали. Дань им платим, но в остальном – как жили раньше, так и живем, и это тоже победа. А так, вообще-то, чтоб изменниками у нашего князя не оказаться. Голова ведь на плечах у всех одна, и если князь голову изменнику срубит – новая уже не вырастет.

– А еще с кем воевали?

– На западе еще хотели к морю пробиться, где «солнечный» камень добывают. А лабусы – мы так тамошних местных называем – тоже вздумали сопротивляться.

– И чем кончилось?

– Да у князя опять герои кончились.

– «Лабиусам» этим тоже дань платите?

– Ну, вот еще! Скажешь тоже – этим еще платить! Скифы – те да, не по зубам нам оказались, а эти – такие же точно лесовики, как и наши люди, да еще и без наших арбалетов. Когда они на нас в ответ поперли, у них тоже свои герои быстро кончились, так что теперь мы просто торгуем с ними.

– И это тоже считается победой?

– А как же! Только изменники смеют сомневаться!

– А много изменников?

– Сначала было много, а потом те, кому за это головы пообрубать не успели, научились притворяться верными подданными.

– И много таких, притворяющихся?

– Верные подданные говорят, что только отдельные отщепенцы. Сами же скрытые изменники считают, что таковы почти все.

– Ну а ты, Максим, из каких?

– А как ты сам думаешь?

– Наверное, вашему «кинязу» надо быть очень великим человеком, чтобы после стольких оплошностей сохранить власть, – глубокомысленно изрек пацан – после того, как отсмеялся.

– Кажется, я поняла, почему вы так любите петь вражеские песни, – добавила его сестра.

– Да, вот как раз поэтому…

Мчалася тачанка с юга на Воронеж,
Падал враг под пулями, как под косою рожь,
Сзади у тачанки надпись «Хрен догонишь!»,
Спереди тачанки надпись «Хрен уйдешь!»

Так, горланя «вражьи» песни и развлекая подрастающее поколение местной аристократии, мы и коротали путь по длинным и извилистым горным тропам. Но не приходилось скучать и нам самим – уже на следующий день я клятвенно пообещал Васкесу собственноручно укоротить ему его слишком длинный язык, если он еще чего-нибудь не то разболтает. Дети рассказали услышанное от нас матери, а та – нашему командиру. Тордул же, вояка опытный, засыпал нас такими вопросами, что мы лишь с огромным трудом кое-как сумели удовлетворить его любопытство – к счастью, сугубо профессиональное – не запутавшись и не спалившись. После этого наш мент, который и сам при этом изрядно перебздел, зарекся врать без согласования своих выдумок с нами. А вердикт нашего начальника был таков:

– Воевать так, как воюет ваш «киняз», – людей не напасешься. Вы четверо – его подданные, и будет нехорошо, если я при вас назову его глупцом. Но мы так не воюем, и вы сами в этом уже могли убедиться. А я уже видел в деле вас и считаю, что без своего вождя вы воюете лучше, чем с ним. Значит, к вам самим боги благосклоннее, чем к нему. Пусть так будет и впредь!

Против такого мнения начальства мы ничего не имели. Тем более что в нем содержался и намек на весьма вероятные улучшения, против которых мы, само собой, тоже ничего не имели. В этом нашем первом походе обстоятельства сложились для нас на редкость удачно. Еще утомляют переходы, еще стелется пыль, еще донимают слепни, но это уже обратный путь – с победой и добычей! Если бы еще только Велия не так часто мозолила глаза…

Побаловав нас разгулом сразу после взятия «города», командование затем снова навело строгий уставной порядок, и на привалах баловаться с пленницами никому больше не дозволялось. Будучи достаточно ценной частью добычи, они должны были сохранять и «товарный вид». В результате всех нас в эти дни снова начал донимать изрядный сухостой, а тут то и дело мелькает эта шмакодявка, которой еще, кажется, и шестнадцати не исполнилось, но фигурка уже весьма соблазнительная, что прекрасно просматривается и сквозь одежку. А до деревни еще день пути, и дайте боги, чтобы из погибших в походе пейзан ни одна сволочь не оказалась каким-нибудь родственником Астурды! Боги, ну как людей прошу – только не это, млять!

– Да, было бы неприятно, – согласился испанец. – Общая радость от удачной мести не отменит семейного траура по убитым своим…

А тут еще Серега с Володей предвкушают, как доберутся до своих Юльки с Наташкой, у которых уж точно не окажется ни по ком никакого траура. Как завалят их в койку, в каких позах будут их иметь, по скольку раз – в подробностях предвкушают, со смаком, да еще и обсуждают эту перспективу меж собой вслух! Ну и не сволочи ли они оба после этого?!

12. Металлургическая магия

Боги в самом деле оказались к нам благосклонны. В деревне Тордул объявил большой привал, и радующихся оказалось гораздо больше, чем горюющих. Сказанное Васькиным было верно, но верно было и обратное – индивидуальный траур немногих не отменял общего празднества.

Высланные вперед гонцы уже известили пейзан о нашем успехе и возвращении, и к нашему приходу улицы деревни оказались уже в праздничном убранстве – перевитыми многочисленными гирляндами из какой-то вечнозеленой лозы. Не будь время осенним – в них, как нам объяснили сослуживцы, обязательно вплели бы и множество цветов. Но и так получилось очень даже здорово. Староста общины, надо отдать ему должное, мужиком оказался неглупым и понятливым, долгими торжественными речами нам не докучал, да и на угощение расстарался на славу. Вино и пиво лились рекой, сытной и вкусной еды тоже хватало, и подавалось все это со всем турдетанским радушием. Давненько – ага, вот уже несколько дней – мы так славно не пировали! А главное – гуляем ведь мы наконец-то в нормальной и спокойной мирной обстановке среди своих, когда можно практически не опасаться никакой внезапной тревоги. Некому нас тревожить – иных уж нет, а те далече.

Володя с Серегой, спеша к своим бабам, попытались отпроситься в рудничный поселок, и попытка была хорошая, но Тордул был непреклонен – никакого разделения сил. Хватит уже неожиданностей! Мы с Хренио переглянулись и весело подмигнули им, но расписывать собственные предстоящие похождения не стали – не звери же, в конце-то концов. Впрочем, те, обломавшись с запланированными сексуальными предвкушениями, теперь переносящимися на завтра, отреагировали предсказуемо, смешав вино с пивом и налакавшись до труднотранспортабельного состояния. Говорили мы им, а они – коктейль, коктейль, гы-гы! А Серега вскоре и вовсе перевел свое состояние в нетранспортабельное, заснув прямо посреди импровизированного бивака. Впрочем, ему-то как раз оно, может, и требовалось – в лечебных целях, скажем так.

Простыл он слегка в походе в сандалиях, похожих на римские калиги, как их реконструируют, а сапогами мы только уже во взятом «городе» покойничка Реботона разжились. Поношенными, конечно, но на новые мы еще не заработали, точнее – еще не успели получить, а на халявку, как известно, и уксус сладкий. С кого означенную халявку сняли, надо объяснять? Правильно, мертвякам обувь уже не нужна, а поскольку вещевое довольствие в античных армиях как-то не предусмотрено, приходится выкручиваться самостоятельно, и без мародерства хрен обойдешься. И если уж на то пошло, так разве не лучше преодолеть брезгливость и с еще тепленького трупа те сапоги снять, чем с живого, которому они и самому нужны – осень же на дворе, если кто запамятовал, а на носу – зима. Другое дело, что народу с нами было прилично, и нашлось кому и живых разуть, но тут уж не к нашей совести претензии. В результате на обратном пути мы, можно сказать, кайфовали, но втроем, а не вчетвером – как и следовало ожидать, наш откосивший в свое время от армии офисный планктонщик абсолютно не умел мотать портянки. Показывали мы ему, конечно, но как-то не впрок ему пошло, и на второй день он опять переобулся в калиги, ну и схлопотал в итоге простудифилис. Васькин-то, хоть и не носят в испанской армии сапог, а носят полуботинки с носками, как-то с ходу приноровился, да я и по себе помню, что особо-то тщательно те портянки и не мотал, но не было случая, чтоб стер из-за этого ноги. Вот когда в город в увал первый раз пошел – ага, в парадке с ботиночками, так теми ботиночками натер и вернулся в часть часа на полтора раньше положенного срока, чтоб поскорее в привычные кирзачи переобуться. Индивидуально все это, наверное…

Оставив приятелей наслаждаться недоперевыпитым – больше они уже при всем желании не могли, хотя то желание явно наличествовало – мы с испанцем отправились к речке. В целом она была бурной, но за излучиной образовалась тихая заводь, где течение было послабее, и вода успевала за день прогреться солнцем получше – не май ведь месяц. Искупались – да, водичка – явно не парное молоко. Ну, не обжигает, но бодрит. Смыли дорожную пыль, даже постирались, развели костерок обсыхать, выкурили трубку. До заката было еще прилично, и наши сослуживцы продолжали весело гудеть в деревне. Мы же ждали – я еще перед пирушкой успел уже повидаться с Астурдой и договориться с ней – она обещала явиться прямо сюда и привести подходящую подружку для Васкеса.

Девицы долго ждать себя не заставили. Пришли они поддатые, понятливые и податливые. Переглянулись, перемигнулись, пошептались, похихикали, а затем быстро разделись и тоже полезли в заводь ополоснуться. Кстати, не особо-то и визжали, входя в холодную по осеннему времени воду – видно, тоже хорошо успели вином разогреться. Ну, Астурда – это что-то с чем-то. Хоть и не мурыжила меня целенаправленно, но даже и в спешке ухитрилась нехило подразнить. Впрочем, много ли мне надо-то было, после столь продолжительного воздержания?

Но и подружка ейная, бабенка с выдающимися формами, оказалась оторвой не хуже Серегиной Юльки. Такое эротическое шоу нам устроила, что хоть стой, хоть падай. Сперва в своей безрукавочке, на верхних выпуклостях туго натянутой, пританцовывая, несколько соблазнительных поз сменила, затем с тем же пританцовыванием все с себя поснимала, да еще и в воде нечто танцевальное изобразила, и означенные выпуклости принимали в этом спектакле весьма активное участие. Предназначалось зрелище, конечно, прежде всего для Хренио, но признаться, и я глядел достаточно увлеченно, хоть и лапал уже при этом закончившую купание и вылезшую ко мне Астурду…

Наш мент, едва эта развратница вышла из воды, захотел разложить ее прямо на берегу, но она со смехом вывернулась и увлекла испанца к дальним кустикам – укрытию, скорее чисто символическому, чем реальному. Астурда тоже не пожелала откровенного разврата и поманила меня к кустикам с другой стороны, которые были погуще. Ну что ж, если им нужна видимость приличий – я ни разу не против. Забурившись в кусты, я крепко облапил девицу, укладывая ее на мягкую подстилку из сухих листьев…

– Тссс! Погоди, успеешь еще! – прошептала вдруг она и отодвинула рукой ветку. – Взгляни-ка вон туда!

Я глянул, куда она предлагала, да и прифонарел. За кустами в заводи купалась другая деваха – помоложе, с не особо еще развитой, но уже превосходной для ее юных лет фигурой и с роскошной пышной косой, что уже и само по себе немалое достоинство. А то зачастую ведь с этим делом как бывает? Сами-то по себе ни пышные волосы, ни отличная фигура у баб – не такая уж и редкость, но в том-то и дело, что именно сами по себе, то бишь по отдельности. Сплошь и рядом случается, что баба с первоклассной фигурой имеет довольно жидкие волосы, а у бабы с роскошнейшей гривой волос окромя тех волос и смотреть-то, вообще говоря, больше не на что. А вот чтоб и то, и другое разом у одной и той же бабы шикарным оказалось – это для наших современных баб, во всяком случае, явление довольно редкое, и оттого особенно ценное. Здесь с этим, как я успел заметить, дело обстоит несколько лучше, но тоже подобная тенденция прослеживается – если у Астурды, например, неплохая, но и не выдающаяся фигура, зато густые волосы, то у ее доставшейся Васькину подруги – наоборот, фигура поконтрастнее, но волосы немного пожиже. Не до такой степени, чтобы это резко в глаза бросалось, ну так я ж и говорю, что тут с этим получше, но и тенденция все же есть. А у этой девки, которую передо мной Астурда сейчас спалила, и фигурка уже хороша, а со временем обещает стать еще лучшей, и волосы – тоже высший класс. Коса у нее – видно, что туго стянута, без этой имитации несуществующего объема, но при этом толстенная, добротнейшая, как представлю себе эти волосы свободно распущенными – ухх! И ведь кого-то мне ее коса напоминает…

В общем, зрелище было увлекательнейшее. Омывшись – не особо и торопясь, кстати – и вволю поплавав, красотка вышла примерно по пояс, тщательно отжала косу, медленно обернулась всем телом, показывая великолепные верхние выпуклости, подняла глаза и увидела нас, а солнечные лучи осветили и ее симпатичную мордашку. Пожалуй, я выпал в осадок не меньше ее, поскольку узнал Велию, как раз перед последним переходом и заплевшую свои густые роскошные волосы в толстую косу…

Деваха ойкнула, инстинктивно отвернулась вполоборота и поспешно прикрыла грудь рукой, но потом улыбнулась и показала язычок, после чего помахала нам ручкой и плавно вышла из воды, дразнящее, покачивая бедрами. И взгляд ее был скорее веселым, чем осуждающим. Или мне показалось?

– Она еще слишком юна для тебя, – с соблазнительной хрипотцей проворковала Астурда. – Иди ко мне, я излечу твои раны. – А глаза у чертовки хитрющие! Да и чего уж там! Не очень-то хорошо, конечно, было спалиться со шлюхой перед девчонкой, которая мне откровенно нравилась, но что сделано, то сделано. И разве не Астурду я желал все эти дни, страдая от жесткого сухостоя во время похода? Охи и вздохи из-за дальних кустов, за которыми был занят добрым делом Васькин, являли собой весьма заразительный пример, которому я охотно последовал…

Поздним вечером мы наконец пресытились женской лаской, а зудящие комары напомнили нам, что и радости хороши в меру. Добрая половина нашего отряда, упившись, дрыхла себе меж костров, дымок от которых был все-таки несколько лучшей защитой от маленьких ночных кровососов, чем занавешенные грубыми циновками окна деревенских домов. Отсыпав Астурде горстку честно заработанных ею монет, я шутливо шлепнул ее по округлому заду и спросил:

– Ты нарочно подстроила эту встречу с Велией?

– Нет, что ты, клянусь богами! – но глаза опустила и улыбнулась краешками губ.

– И часто ты испытываешь терпение богов подобными клятвами?

– Они милостивы и прощают мелкие шалости, – на этот раз Астурда улыбнулась откровеннее. – Но тебе не о чем беспокоиться, и в этом я клянусь тебе по-настоящему!

Испанец же только посмеялся над моей оплошностью:

– Нашел из-за чего переживать! Это же античный мир! Да тут любой важный сеньор просто обязан иметь красивую рабыню-наложницу, а если он достаточно богат и может себе позволить – то и целый гарем наложниц. И законные жены вовсе не ревнуют к ним своих мужей.

– Точно?

– Ну, если не совсем уж отмороженные стервы. Но кто же, если он только в здравом уме, возьмет такую в жены?

– Так у меня ж немного другой случай.

– У тебя еще проще. Если не полагается ревновать к наложнице, то с какой стати ревновать к проститутке? Вот если бы она была любовницей, не берущей денег, – тогда другое дело.

– Хорошо бы, чтобы ты оказался прав. Но тогда какой смысл ей было палить меня перед девчонкой?

– Палить – это значит сжигать? Или стрелять? А, понял! Нет, «палить» тебя – никакого смысла. А вот показать тебе юную сеньориту обнаженной, да так, чтобы при этом не нарушить приличий…

Утро показало, что Хренио не так уж и неправ. При встрече Велия вовсе не отвернулась и не надула губ, а весело и озорно улыбнулась, и у меня возникло сильное подозрение, что накануне Астурда заработала несколько больше, чем получила от меня. И еще я сильно заподозрил, что неплохо знаю источник ее вчерашней левой подработки. Увиденный потом на ее руке браслетик из стеклянных финикийских бус – ну точь-в-точь такой же, как тот, что порвала Велия при похищении, дабы дать нам дополнительный след – меня уже не удивил.

– Я же говорил тебе, что сеньорита положила на тебя глаз, – осклабился мент.

А после завтрака Тордул построил отряд, и мы зашагали на рудник. Там за дни нашего отсутствия успели уже навести относительный порядок. Распознав в моем рабе беглеца Нирула, начальник рудника устроил нешуточный скандал, требуя отдать парня ему для заслуженной им кары. Давил он нахрапом, рассчитывая на авторитет высокой должности, но я-то ведь по службе ему не подчинялся. А я не люблю, когда мне хамят, да еще и те, кто не имеет на то законного права. Не один из воинов рудника ухмыльнулся, когда я спокойно и непринужденно разжевал местному «царю и богу», что степень заслуг и провинностей моих рабов решаю я. А когда тот, рассвирепев, нажаловался на мою непочтительность Тордулу, отец-командир, разобрав дело, принял мою сторону, и там, где начальник рудника уже не мог распознать голосов, его охранники гоготали, не таясь. И было отчего – вид их начальник имел такой, что от него было впору прикуривать. Надо полагать, нечасто они его таким наблюдали.

Мой новый арбалет был уже в основном готов, и с моим возвращением мастер-оружейник быстро подогнал его ложе окончательно по мне. Он оказался заметно потуже старого, и «козья нога» для его взвода была совсем не лишней. В принципе-то на крайний случай я взвел бы его и резким рывком обеих рук, но взводить его так постоянно – пупок развяжется, что в мои планы уж точно не входило. Опробовав агрегат, который стрелял гораздо дальше и точнее старого – вот что значит работа профессионала, – я остался им доволен и не пожалел для мастера трех серебряных шекелей в качестве премиальных. В результате тот тоже остался доволен выполненной работой и охотно принял заказ еще на три агрегата с комплектующими. Я же, благодаря регулируемому целику – не зря целый день убеждал мастера при заказе сделать его именно таким – быстро привел свое новое оружие к нормальному бою, после чего Нирул, сын оружейника-кузнеца все же, намертво закернил мне его в отрегулированном положении. Теперь на выбранной для стрельбы «основной» дистанции – примерно в пятьдесят метров – хорошим болтом я попадал в точку прицеливания, не беря никаких поправок. Конечно, для полной боеготовности его требовалось еще пристрелять и на других дистанциях, дабы выработать поправки на них, и этим я занялся уже на следующий день…

– Васькин, ты идиот! Ты что, с дуба рухнул?! Ты вообще-то соображаешь, чего мелешь своим дурным языком?! Ты же нас всех под монастырь подведешь, долбаный ты дебил! Угребок болтливый! – визгливые голоса наших разъяренных фурий… тьфу, это я хотел сказать, прекрасных дам, то бишь Юльки с Наташкой, были слышны издали, когда я возвращался с импровизированного стрельбища. Картина маслом, которую я увидел, была еще та – даже «руки в боки» в наличии имелись, и для полного национального колорита не хватало только традиционных скалок в этих руках.

– Что за шум, а драки нету? – поинтересовался я.

– А ты вообще молчи, д’Артаньян недоделанный! – это провизжала Юлька, выглядевшая позлее Наташки.

Я расхохотался, поняв, в чем дело. Володя с Серегой, дорвавшись наконец до своих баб, не смогли, конечно, удержаться и от распускания павлиньих хвостов. И при расписывании наших эпических подвигов – преувеличенных, надо полагать, не меньше, чем в традиционные три раза – проболтались им и о скормленной аборигенам «нашей» истории а-ля Дюма. Виноватый вид выглядывавших из-за бабских спин их незадачливых кавалеров полностью это подтверждал. А за свой смех я поплатился тем, что обе стервы переключились теперь на меня, причем Юлька ничуть не постеснялась еще и в долбаные маньяки-педофилы меня произвести.

– Ну вас на хрен! – сообщил я им, не утруждая себя полемикой. – Пошли, ребята, разомнемся! Нирул! Неси наши тренировочные мечи!

– Гребаный рабовладелец! – провизжала мне вслед Юлька, но я проигнорировал сей недостойный благородной дамы выпад.

– Ты спас меня от распиливания пополам! – благодарно уведомил меня испанец.

– Не только пополам, потом еще и каждую половину вдоль! – просветил его со смехом Володя.

Есть женщины в русских селеньях,
Их коротко – «бабы» – зовут!
Слона на скаку остановят
И хобот ему оторвут! —

продекламировал Серега.

Их с Володей эти фурии попытались остановить, но отдуваться вдвоем за всех четверых им как-то не захотелось, и они вспомнили об обязанности воинов поддерживать на должном уровне свою боевую подготовку. Пока мы облачались в смягчающую удары кожаную амуницию, наши бедные уши выслушали немало оскорблений, да и вслед нам неслись далеко не благие пожелания, но это уж приходилось воспринимать как меньшее из возможных зол.

На горной лужайке с достаточным числом кочек, камней, коряг и рытвин – как на реальном поле боя, которое обычно все-таки здорово отличается от ровного дощатого пола спортивного фехтовального зала – мы и занялись тренировкой.

– Сэр, вы насрали в мою шляпу, защищайтесь! – дурашливо наехал Серега на Володю, принимая картинную фехтовальную позу.

– Сэр, вы надели на меня эту шляпу, защищайтесь! – не остался в долгу тот. Хотя, естественно, от классического фехтования на шпагах наша разминка отличалась кардинально. Куда ближе она была к средневековому фехтованию на мечах и баклерах, как раз от иберийской цетры и произошедших.

Наши тренировочные мечи были, правда, не средневековой длины – ну куда, спрашивается, пешему бойцу заведомо кавалерийский рыцарский меч длиной в метр? Наши новые мечи, которыми я задумал перевооружиться при первой же возможности, будут покороче – где-то сантиметров в восемьдесят. Как раз такой примерно длины были морские абордажные сабли и пехотные «кошкодеры» фрицев-ландскнехтов. Это как раз оптимальная длина, уже не мешающая драться в строю, но еще позволяющая полноценно фехтовать. Такими и выстругал Нирул по моему приказу наши тренировочные деревяшки, вес которых был полуторным по сравнению с весом боевого меча.

Римские гладиаторы, как мне доводилось где-то читать, тренировались обычно с оружием удвоенного веса, но это я посчитал перебором. Гладиаторский бой – это ведь прежде всего зрелище, которое должно быть долгим и захватывающим. Соответственно, герой римской арены должен не только выдерживать эту длительную схватку, но еще и демонстрировать кураж, вот и готовили из них эдаких качков-мордоворотов, совмещая тренировочный гладиус с гантелей – спасибо хоть не со штангой. Нам же требовалась не зрелищность, а эффективность. Силовая накачка, конечно, тоже нужна, но не в ущерб точности удара, поэтому разница в весе тренировочного меча и боевого не должна быть слишком большой.

Еще одним отличием наших новых мечей должен был, по моему замыслу, стать классический средневековый эфес с его сильно выступающей за ширину клинка гардой-крестовиной. Эти крестовины Нирул – наверняка проклиная в душе хозяйские причуды – выстругал из отдельных дощечек и намертво закрепил поперечными шпонками на рыбьем клее. Отдельные мелкие детали я все еще додумывал, но касались они боевого оружия и никак не влияли на тренировочное.

Перетасовывая пары, мы поколотили друг друга от всей нашей широкой души и основательно размочалили плетенные из ивовых прутьев тренировочные цетры – придется Нирулу плести новые. Больше всех досталось, конечно, Сереге, но кое-чему все же успел подучиться даже он. Сразу теперь, пожалуй, не убьют, если уж дойдет дело до мечей, а в затяжном бою всегда есть шанс нагребать противника каким-нибудь хитрым финтом. Что до финтов – наши деревяшки покороче и весьма ощутимо потяжелее тонкой и легонькой спортивной сабли, которой я вдобавок и занимался-то меньше года, еще до армии. Из-за этого, с одной стороны, все прежние навыки требовали теперь подгонки к новым длине и весу оружия, как и к щитам, но с другой – не поставленные тогда толком на рефлекс, они теперь и модифицировались должным образом относительно легко. Труднее пришлось бы опытному спортсмену-саблисту, давно отточившему технику и привыкшему действовать на голых рефлексах, вбитых в подкорку за годы тренировок. В результате тяжелее всего мне давались тренировочные поединки с Володей, имевшим неплохую спецназовскую подготовку рукопашника. Фехтование было экзотикой для него, но вот его рукопашные приемы – ничуть не меньшей экзотикой для меня, и нагребывали мы с ним друг друга, я бы сказал, в труднопрогнозируемой последовательности…

Когда мы вернулись, ко мне снова направился с важным видом успевший уже несколько поостыть после облома начальник рудника, и я на всякий случай снова сделал морду кирпичом. Кое-что он, впрочем, понял, поскольку хамить больше не пытался, но понял все же не до конца. Его предложение – продать ему «этого негодяя» или обменять его на другого раба – я отклонил как не представляющее для меня интереса. Неужели так трудно догадаться, что если бы мне был нужен другой раб, я бы другого и выбрал? Так я ему и объяснил – не грубя, но и не принимая никаких возражений. На его харе заходили желваки, но он сдержался. Вряд ли он боялся драки, в этом простом социуме хреновых воинов обычно не ставят начальниками над хорошими, но оно ему надо – унижаться до драки с рядовым наемником? Но, так или иначе, конфликтная ситуевина не входила и в мои планы, и ее следовало разрулить по возможности наилучшим для всех макаром.

– Чем мой раб так прогневил тебя, почтенный? – спросил я его прямо.

– Я потерял мастера, жизнь которого дороже сотни таких, как этот! Кто-то должен за это ответить?!

– Разве этот мальчишка виновен в его смерти?

– Какая разница? Он предатель! Он перешел на сторону этих негодяев, ушел с ними и помогал им! А ты не даешь мне покарать его за это!

– За это он наказан достаточно – тем, что попал в рабство. Разве этого мало для того, кто вчера еще был свободен? – Наше с ментом собственное расследование показало, что о предварительном сговоре Нирула с Дагоном никто так и не узнал, и измену парня считали спонтанной, а это здорово уменьшало степень его вины.

– Ты не понимаешь главного. Я не уберег мастера, и теперь у клана Тарквиниев больше не будет черной бронзы. Ты хоть представляешь себе, сколько она стоит?!

– Вряд ли так уж намного больше, чем истолченные в порошок и высыпанные в расплав самоцветы, – пользуясь случаем, я решил повернуть разговор в более интересное для меня русло.

– По сравнению с самоцветами остальные затраты – пустяк, это верно. Но само сплавление самоцветного порошка с медью – чудо, даруемое богами далеко не всякому. Без мастера, умеющего добиться его от богов, самоцветы будут потрачены напрасно. Ты думаешь, я не пробовал? Пока вы были в походе, другой ученик – внук убитого, знавший его заклинания – попытался сделать плавку, но металл вышел у него никуда не годным. А самоцветы на нее потрачены, и мне еще придется отчитываться за них перед досточтимым Ремдом. Ты думаешь, мне будет легко оправдаться за все это?

– Это непросто, и я не завидую тебе в этом деле. Но при чем тут мой раб?

– Если я не смог предотвратить несчастья, я должен хотя бы покарать виновных в нем. Что я отвечу досточтимому Ремду, когда он спросит меня, почему я до сих пор так и не сделал этого? И что я скажу дома жене? – тут начальник рудника запнулся, поняв, что сморозил лишнее, но поздновато…

– А при чем тут твоя жена, почтенный?

– Она у меня тоже очень переживает за мою службу и тоже запилит меня, если я не покараю всех виновных в несчастье, до кого только смогу дотянуться. Ты не женат и не понимаешь, каково это.

– Ну, отчего же? Представляю – у меня было немало примеров перед глазами. Но обычно женщины пилят мужей из-за денег. Ты, верно, немалых доходов лишился с потерей выплавки черной бронзы?

– На что это ты такое намекаешь?! – судя по его побагровевшей физиономии, вопрос был риторический.

– Какая разница, почтенный? – я выбрал самый примирительный тон, на какой только был способен. – Экономил ты самоцветы на выплавке или нет – теперь все это в прошлом, и теперь никто уже не схватит тебя за руку. А неудачной плавкой ты пытался спасти положение, и разве твоя вина в том, что боги не пошли тебе навстречу? Не думаю, что досточтимый Ремд так уж строго спросит с тебя за нее.

– Пожалуй, – начальник рудника поостыл. – Но я ведь не смог ни предотвратить беды, ни исправить ее последствий, и это важнее одной неудачной плавки.

– Ну, ты ведь сделал пока только одну попытку. Как знать, вдруг новые пробы окажутся удачны?

– Слишком велик риск! Убытков от нескольких неудачных плавок досточтимый Ремд мне уж точно не простит.

Нирул уже третий раз раскрывал рот, желая сказать нечто сверхценное, но я незаметными для начальника рудника жестами всякий раз приказывал ему молчать. Для меня-то, инженера-производственника, суть его гениального озарения была очевидна, но зачем же болтать о ней при посторонних?

– Риск можно и уменьшить. Ты ведь сохранил металл от неудачной плавки?

– Ты думаешь, его еще можно исправить без еще одной траты самоцветов?

– Надо думать и пробовать. Что ты теряешь при этом?

– Если это удастся…

– Может, и удастся. Я подумаю, и позже мы поговорим с тобой об этом. Нам ведь будет о чем поговорить, верно? – я изобразил самую широкую улыбку, на какую только меня хватило.

– А теперь рассказывай, оболтус, что ты собирался делать с этим металлом? – спросил я парня, когда мы с ним остались с глазу на глаз.

– Ну, переплавить заново…

– И добавить немного меди?

– Откуда ты знаешь, господин?

– Я тоже кое-что понимаю в металлургии. Не так много, как хотелось бы, но кое-что. Вряд ли этот недотепа недосыпал порошка, скорее всего – пересыпал.

– Ты правильно назвал его, господин. Он внук мастера, но боги не дали ему талантов деда – он глуп, как те деревянные мечи, которые ты приказал мне выстрогать. – Нирул захихикал, довольный своей остротой. – Слишком много самоцветного порошка – тоже плохо. А он, наверное, еще и перекалил готовый металл и плохо отбил его слиток от влипших в его поверхность кусочков шлака…

– И металл стал хрупким, – закончил я за него.

– Так ты мастер, господин?

– Был бы мастером – не зарабатывал бы на жизнь солдатской службой. Но мне почему-то думается, что со временем у нас появится и мастер – если не будет глупцом, шалопаем и болтуном. Ты понял, о ком я говорю? – для верности я ткнул в него пальцем.

– Понял, господин. Но как быть с заклинаниями?

– Вот над этим я и буду размышлять в ближайшее время. Я ведь тоже кое-чему учился в своей стране. А пока – не болтай ни с кем лишнего. Понял?

– Понял, господин.

В то, что о нем у меня уже успел состояться разговор с Тордулом, я пока что посвящать его не стал. Парень и так никуда теперь не сбежит, пока не выведает секрета божьих чудес, дающих черную бронзу. А сказал мне начальник вот что:

– Я очень хорошо знаю его отца. Это неродовитый и небогатый, но уважаемый в Кордубе человек. И то, что сын такого человека – раб, не очень хорошо. Он твой раб, и я не вправе указывать тебе, как с ним обращаться. Но было бы неплохо, если бы ты был ему добрым хозяином. И было бы совсем хорошо, если бы через какое-то время ты назначил справедливый выкуп за его освобождение, который его отец охотно уплатит тебе.

– Если не выйдет так, как я задумал, мы поговорим и о выкупе, почтенный. Но если мой замысел сработает – выкуп может и не понадобиться. Разве не будет еще лучше, если парень заработает себе свободу сам? – вот так я ответил командиру, и у нас с ним по этому вопросу не оказалось больше никаких разногласий…

Собственно, с необходимыми для металлургии «магическими заклинаниями» я вообще никаких проблем не усматривал и тянул резину до следующего дня лишь для приличия. Должен же человек, зарабатывающий себе на хлеб с маслом совсем другими делами, понапрягать память, дабы «вспомнить» то, что для него насущной профессией не является. Вот я и «вспоминал». Зато после завтрака я объявил Нирулу, что время пришло – мне был знак от богов. Парень, проникшись всей серьезностью момента, благоговейно сложил в плавильный тигель обломки злополучного слитка, после чего не без волнения добавил туда еще несколько маленьких кусочков чистой меди. Судя по страдальческой физиономии начальника рудника, тот не ждал от нашей затеи ничего хорошего и пошел на нее лишь от отчаяния. «Погоди! – злорадно подумал я. – Тебя еще и не так скочевряжит, когда для следующей плавки я прикажу пацану растолочь в порошок самые лучшие и дорогие камушки!» Пышущий жаром металл в тигле уже светился, Нирул в ожидании уставился на меня, и я, важно приосанившись, напыжившись и картинно простерев руки к небесам, торжественно задекламировал:

На свете, братцы, все – говно.
Мы сами – то же, что оно:
Пока бокал пенистый пьем,
Пока красавицу гребем,
Гребут самих нас в жопу годы:
Таков, увы, закон природы…

Эту похабную пародию на пушкинского «Евгения Онегина» я выучил наизусть еще до армии и выбрал ее сейчас прежде всего за изрядную длину – ничего длиннее я попросту не знал. Ну и покуражиться, конечно, тоже хотелось. Наши хмыкали, с трудом сдерживая смех и иногда все же прыская в кулаки – даже Васькин, хоть сей поэмы и не знавший, но с нашей помощью овладевший уже «великим и могучим» достаточно, чтобы понимать суть прикола. Нирула я предупредил заранее, что так все и должно быть – наш великий и всемогущий бог Авось любит веселых и беспечных, и именно его помощь как раз и зарабатывают сейчас своим весельем мои соплеменники. И если нам удастся его задобрить, он обязательно замолвит за нас словечко перед владычествующим над огнем и металлом Сварогом…

Металл плавился, рабы-плавильщики старательно подбрасывали древесный уголь и пыхтели над мехами, проникшийся истовой верой пацан священнодействовал над тиглем, начальник рудника тяжко страдал, а я откровенно глумился:

Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
Он в тот же день без рассуждений
В кусты крестьянку поволок
И, преуспев там в деле скором,
Спокойно вылез из куста,
Обвел свое именье взором,
Поссал и молвил: «Красота!»…

К счастью, металл дозрел все же несколько раньше, чем у меня затекли руки и отвалился от усталости язык. Хватило и поэмы – я еще даже до описания дебоша Онегина в доме Лариных не добрался, когда Нирул, аж затаив дыхание от значимости момента и высунув язык от усердия, осторожно наклонил тигель, и ослепительно светящаяся струйка жидкого огня полилась в форму. Уфф! Наконец-то! Хвала богам! Нет, знал бы заранее, как трудна работа мага от металлургии – придумал бы процедуру попроще. На хрен, на хрен, это первый раз требует особой тщательности, а в дальнейшем буду кудесничать по упрощенной программе! У меня руки и язык не казенные!

Когда отливка застыла, Нирул произвел ее термообработку, нагрев и выдержав в печи, после чего испытания показали ее полное соответствие античному ГОСТу, номера которого я не знаю и знать не хочу. Парень был на седьмом небе от счастья и глядел на меня как на полубога, так что мне стоило немалого труда сохранять серьезную харю – ведь ржать за меня по расписанию ролей полагалось «дражайшим соплеменникам», что они и делали, пока я тут за них – ага, трудился в поте лица. Начальник рудника, изрядно сбледнувший в процессе моего магического сеанса – не иначе как побочных эффектов опасался, – теперь тоже заметно повеселел. Он явно порывался кое-что со мной обсудить, но время для серьезного разговора еще не пришло, и я сказался смертельно уставшим от праведных колдовских трудов.

Ситуация созрела, когда местный «царь и бог» на радостях сделал ту самую ошибку, которой я от него и ждал – поспешил отправить гонца с радостным докладом аж в саму Кордубу, то бишь к «досточтимому» Ремду. Дав гонцу ускакать достаточно далеко, чтобы догнать и вернуть его было уже нереально, я «оправился» от усталости – пути назад у начальника рудника больше не было, и железо теперь следовало ковать, не отходя от кассы.

– Забудь то, о чем я наговорил сгоряча. Я был огорчен несчастьем и не мог рассуждать здраво, – сказал он мне, когда я дал понять, что готов побеседовать. – Ты и твой раб сделали большое дело, и теперь рудник снова будет давать клану Тарквиниев черную бронзу!

– Если мы с тобой договоримся, почтенный, – уточнил я. – Разве я обещал тебе выплавлять черную бронзу постоянно?

– Но ведь ты же можешь!

– Могу, как видишь, если захочу. Но я все еще не услыхал от тебя главного – чем ты собираешься вознаградить меня за это. И за сегодняшний слиток, который спас тебя от больших неприятностей.

– Разве я отказываю тебе в награде? Ты славно потрудился и получишь кувшин вина и три шекеля за сегодняшний день.

– Не дешево ли ты ценишь свое избавление от бед, почтенный? Я сам устал как вьючный мул, мои друзья тоже не бездельничали, а мой раб не только устал поболе моего, но и натерпелся немалого страху.

– Хорошо, что ты хочешь?

– По кувшину вина каждому из нас – и хорошего вина, а не дешевого пойла. По два шекеля каждому из моих помощников, включая и моего раба. И пять шекелей мне.

– Ты хочешь немало! Но ты прав, мне и неприятности грозили серьезные, и я не стану скупиться. А что ты хочешь за то, чтобы черная бронза выплавлялась и впредь?

– Мастер получал три шекеля в день, почтенный, и по полшекеля получали его ученики, – это я выяснил заблаговременно и дешевить не собирался.

– Но ты-то ведь не мастер!

– Разве мы не справились с его работой?

– Хорошо, это справедливо. Но мастер обходился двумя учениками, а у тебя еще три помощника, а один из учеников теперь – раб.

– Мой раб, почтенный, – напомнил я. – Если мы не договоримся, я найду ему и другую работу, и у него не останется ни сил, ни времени на выплавку черной бронзы.

– Есть другой ученик…

– Который не справился с делом.

– Не справился сам. Но с тобой наверняка справится. Медь-то ведь он успешно выплавляет, и к ее качеству нареканий нет.

– Он бестолков, и с ним мне будет труднее. Намного труднее, почтенный. Но будь по-твоему – плати мне тогда пять шекелей в день, и я помучаюсь с ним.

– Мастер работал с ним за обычную плату!

– Он мучился со своим внуком, которого готовил себе в преемники, а мне ты предлагаешь мучиться с чужим. Зачем это мне?

– Хорошо, ты получишь и по полшекеля в день за своего раба. Но прочим своим помощникам, если ты не сможешь обойтись без них, плати сам!

– Это справедливо, почтенный, – наглеть сверх меры все же не следовало, так что приходилось соглашаться. – Но тогда, раз уж другой ученик справляется с медью, пусть справляется с ней и дальше без нас, а мы с моим рабом будем заниматься только самым важным – черной бронзой.

– Хорошо, пусть будет так.

Таким образом, начало предстоящему взаимовыгодному сотрудничеству было положено. Собственно, можно было сразу же договориться и о теневой стороне дела, которая обещала быть еще выгоднее, но я решил не спешить с этим. Во-первых, мне еще нужно было проконсультироваться с Серегой по камушкам, что стало возможно только с сегодняшнего дня. А во-вторых – клиент должен созреть. Сено к лошади не ходит. Это его «пилит» дражайшая супруга за резко снизившиеся доходы, а не меня…

13. Античная теневая экономика

– Да, это аквамарины, – подтвердил Серега, рассмотрев как следует показанные ему синеватые камешки. – Вот эти, прозрачные и насыщенного цвета – самые ценные, вот эти бледно-зеленоватые – гораздо дешевле, ну а вот эти непрозрачные – самые дешевые, просто красивый поделочный материал.

– То есть мелкие, из которых ничего путного не вырезать, могут стоить вообще гроши? – уточнил я.

– Ну, не совсем уж гроши, но по сравнению с полноценными прозрачными их отдадут за бесценок. По крайней мере – так должно быть по логике вещей. Но я ведь тебе не ювелир и точных цен не знаю, тем более здешних, так что сам понимаешь…

По ценам меня в общих чертах просветил Нирул. Я выпал в осадок, когда он сообщил мне, что в среднем хорошие «морские» камни стоят вдесятеро дороже золота – по весу, естественно. А если нагляднее и приземленнее, то бишь в пересчете на серебро, то легонький чистый и прозрачный камешек примерно с ноготь мизинца величиной будет стоить около десяти гадесских шекелей. Но я окончательно офонарел, когда он легко и непринужденно уведомил меня, что вес самоцветного порошка в сплаве составляет две трети от веса меди. В итоге готовая черная бронза – с учетом работы и прочих затрат – выходит впятеро дороже золота. Стоит ли после этого удивляться тому, что археологи ее не находят? Почему самоцвета в черную бронзу идет так много? А просто при названной пропорции она – ну, после соответствующей термообработки, конечно – получается самой твердой и упругой, за что и ценится. Кто же будет платить столь сумасшедшую цену за мягкий или ломкий сплав? Настоящая черная бронза после правильной закалки тверже подавляющего большинства железных клинков, прекрасно пружинит и не ржавеет. Так, почернеет только со временем, если не надраивать, за что и зовется черной.

Тут я окончательно запутался. Из современных бронз значительно твердеет при термообработке и хорошо пружинит только бериллиевая – марки БрБ2, в которой этого бериллия два процента, остальное медь – ну, не считая неизбежных примесей. Однако же цвет ее после термообработки – с красноватым отливом, как у червонного золота, отчего и называется ее термообработка облагораживанием. Со временем, немного потускнев, она становится лишь слегка темнее, даже не думая чернеть. А чернеет совсем другая бронза, термообработке не подвергаемая – алюминие-железистая БрАЖ9–4. Тоже относительно твердая, но до термообработанной бериллиевой ей далеко.

Химическую формулу берилла, разновидностью которого как раз и является аквамарин, Серега припомнил – Al₂Be₃Si₆O₁₈. Вспомнив, что бериллий – один из самых легких химических элементов, мы прикинули, что в этом минерале его по весу – с гулькин хрен. Что ж, тогда понятно, почему самоцвета нужна такая прорва. А что сплав чернеет – так ведь есть в аквамарине и железо, о котором геолог вспомнил сразу же, как только я проговорился о чернеющей БрАЖ9–4. Немного его в аквамарине, в виде примеси, как раз и обеспечивающей его цвет, но есть – это Серега помнил совершенно определенно. Чем больше железа – тем насыщеннее цвет.

Как и предполагал геолог, камешки худшего качества ценились здесь гораздо дешевле. Нирул ведь до отдачи сюда в ученичество жил у родителей в Кордубе, городе по местным меркам очень даже приличном и с приличным рынком, на котором торговали и самоцветами. А его отец, известный в городе кузнец-оружейник, нередко получал заказы от знатных кордубцев на богато украшенное оружие, в том числе и украшенное дорогими каменьями. Сопровождая отца на рынок для закупки всего необходимого для работы, парень присутствовал и при покупке отцом нужных для украшения заказанных изделий камешков и в расценках на них более-менее ориентировался. По его словам, второсортные аквамарины – прозрачные, но не столь красивого цвета – ценились впятеро, а то даже и вдесятеро дешевле первосортных, а непрозрачные третьесортные – вообще в несколько десятков раз. Совсем мелкие, непригодные для вытачивания из них резных поделок – и вовсе в добрую сотню раз. Но кто же станет так гневить богов, жертвуя на истолчение в порошок для сплава никуда не годные камни? Ведь по сути уничтожаемые драгоценные самоцветы – своего рода жертвоприношение, призванное умилостивить богов, дабы те явили требующееся от них чудо.

Осмыслив и переварив услышанное, я злорадно осклабился. Само присутствие среди рассматриваемых нами камней третьесортной дешевки доказывало в таком случае как дважды два существование здесь в недавнем прошлом теневой экономики.

– Ты толок в порошок и их? – спросил я Нирула.

– Бывало, господин. Мастер сам отбирал камни для очередной плавки. Плохие бывали почти в каждой, но понемногу, а средние – всегда, и иногда до половины общего веса.

В общем, что и требовалось доказать. Мысленно я скорчил зверскую рожу, когда постановил:

– Первую плавку делаем как положено – не будем гневить богов.

Надо было видеть эти полные душевной муки глаза начальника рудника, когда мы с Нирулом отбирали камешки для плавки. Собственно, отбирал я, а пацан смотрел и указывал мне замеченные недостатки. После этого я рассматривал камешек внимательнее – с глубокомысленным видом и бормоча под нос какую-нибудь монотонную похабщину по-русски – и браковал, если указанный парнем дефект был существенным.

– Покойный мастер использовал в своей работе и такие! – тоскливо простонал местный «царь и бог».

– Покойный мастер, почтенный, наверняка успел за свои долгие трудовые годы снискать великую милость бессмертных, – непреклонно возразил я. – Мы же будем сейчас выплавлять черную бронзу впервые. Мыслимо ли ожидать милости от богов, если мы с самого начала пожадничаем на достойную их жертву?

Я позаботился о том, чтобы мой тон при этом выглядел как можно лицемернее. Чем скорее до него дойдет, что милость богов будет зависеть от договоренности со мной, тем лучше. А чтобы ему еще лучше размышлялось на эту конструктивную тему, я отобрал следом парочку крупных самоцветов чистейшей воды, поцокал языком, продекламировал пару похабных частушек и с самым довольным видом торжественно водрузил дорогущие камешки на чашу весов к уже отобранным. Типа вот это достойная жертва небожителям. Даже Нирул слегка ошалел, а начальник рудника издал тяжкий горестный вздох…

Такими же вздохами сопровождалось и варварское уничтожение отобранных драгоценностей, которые парень по моему приказу толок прямо у него на глазах – клиент явно созревал для конструктивного диалога. Наконец, он не утерпел:

– Уважаемый Максим! – Ого, я у него уже и «уважаемым» успел заделаться, гы-гы. – Пока твой раб занят обычной подготовкой, за его работой может понаблюдать и мой помощник. Зачем же мы с тобой будем утруждать этим себя? У меня есть доброе вино, за которым мы могли бы поговорить о делах важных и полезных для нас обоих. Почему бы тебе не отобедать со мной?

– Пожалуй, ты прав, почтенный! – Человек ведь всюду одинаков, и что в нашем современном мире, что в этом архаичном социуме в общем и целом одно и то же – мало кто откажется выпить и поесть на халяву, да еще и с таким большим и важным человеком, и с учетом этого я сдобрил свой тон уместной для данной ситуации долей энтузиазма.

Расстарался большой и важный человек, надо отдать ему должное, на славу. То вино, которое я вытребовал у него давеча в качестве премиальных за спасение брака, было куда лучшим, чем потребляемое нами обычное солдатское пойло. Но в этот раз я смаковал с ним еще лучшее. Да и закуска оказалась под стать напитку. Варенные в меду фрукты мог здесь позволить себе далеко не каждый, а на этом столе, например, кроме обычных яблок, груш и вишен присутствовали и финики с фигами, в нынешней иберийской Испании уж точно не произраставшие.

– Приятно побаловать себя иногда лакомствами, – доверительно признался «почтенный». – Жаль только, что нечасто я могу теперь себе это позволить. Ох уж эти женщины! Ты, уважаемый Максим, счастливый человек. У тебя нет транжиры-жены, способной за неделю промотать твой месячный заработок! Вот только представь себе – у моей тряпок и побрякушек больше, чем у меня самого и у наших детей, вместе взятых! И что бы ты думал?! Всякий раз, когда мы в Кордубе собираемся навестить всей семьей родственников или хороших знакомых, оказывается, что это не мне и не детям, а именно ей совершенно нечего надеть! Я изо дня в день хожу в одной и той же тунике, пока она не потребует стирки, и двух-трех мне хватает за глаза, ей же каждый день обязательно надо переодеться во что-то другое. У нее уже десятки тряпок, и ей все мало! А побрякушки! Мне хватает одной шейной гривны, одного перстня и одной пары браслетов, а у нее их две дюжины, и ей всякий раз нечем себя украсить! Вот ты слушаешь меня сейчас и наверняка думаешь: «Мне бы так „страдать”, как „страдает” этот нытик!» Не отрицай, это же видно по твоим глазам, хе-хе! И ты прав в этом, клянусь богами! Клан Тарквиниев щедр к своим людям, а я же еще и место занимаю, сам понимаешь, не из последних, хе-хе! Размер моего жалованья – я даже не стану называть его тебе. И не потому, что делаю из этого какую-то тайну, а просто чтобы не расстраивать тебя, если ты сравнишь его со своим собственным. По твоим меркам я просто купаюсь в серебре, но… Ох уж эти женщины!

– Получается, что даже твое высокое положение не делает тебя счастливым? – я изобразил легкое удивление.

– Да, ты правильно понял меня. Нет, я не хочу сказать, что моя жена плоха. Я доволен ею, и мне совершенно не в чем упрекнуть ее – кроме расточительности. Дела мои, уважаемый Максим, таковы, что мне не хватает даже моего жалованья! Да, да, не удивляйся! Я тоже был воином, как и ты, получал свой шекель в день, и тогда мне хватало его за глаза, как сейчас хватает тебе. Но тогда я не был женат! Сейчас – увы. Боги дали мне семейное счастье, но оно требует такой прорвы денег, какой мне не заработать даже на этом хлебном месте!

– Если так, то тебе не позавидуешь, почтенный! – ухмыльнулся я. – И как же ты из такой беды выкручиваешься?

– До недавнего времени выкручивался. Ты прав – покойный мастер за долгие годы так умилостивил богов, что они прощали ему некоторую… гм… ну, скуповатость, что ли? Он мог отобрать для плавки камни похуже и подешевле положенных, и металл у него все равно выходил таким, каким он должен быть. Клянусь богами, интересы наших щедрых хозяев не страдали! Но при этом у нас с мастером оставались ценные камешки, считавшиеся израсходованными на плавку, и именно они как раз и помогали мне и ему жить безбедно. Теперь вот даже ума не приложу, как быть дальше. Жена уже знает, что богатая жизнь кончилась – хоть домой не возвращайся!

– Так, может быть, она у тебя и привыкнет быть бережливее?

– Когда-нибудь – может быть. Но доживу ли я до этого? Ты не женат, и тебе это трудно представить себе. Но когда-нибудь захочешь остепениться и ты. Ты неглуп, и тебе благоволят боги – думаю, что к тому времени ты сам будешь уже не простым воином, а солидным и уважаемым человеком. Но ведь и жену ты выберешь себе достойную своего положения. И вот тогда тебе тоже станет нелегко содержать семью на свое очень даже неплохое жалованье. Я вовсе не желаю тебе этих трудностей, но такова жизнь…

– Может, мне стоит все же жениться на неизбалованной? Ведь ты прав, почтенный – зачем мне такие трудности?

– Ты думаешь, что ты умнее всех? Хе-хе! Моя тоже не казалась мне капризной, когда я ее выбирал, а вышло то, что вышло. Судьбу не обманешь!

– Тогда к ней надо подготовиться заранее…

– Вот именно! Теперь ты рассуждаешь здраво! И это в твоих силах. Ты умеешь добиваться от богов желаемого. Я слыхал, что в походе боги даже послали тебе стрекоз, которые охраняли тебя от проклятых слепней! Покойный мастер был в милости у богов, но такого не мог и он. Получается, ты можешь больше! Что, если ты сумеешь убедить богов в том, что искренность приносимой им жертвы важнее ее стоимости в деньгах? Разве лишний заработок повредил бы нам с тобой?

– Что не повредил бы – это точно. Но то, чего ты хочешь, очень нелегко.

– А кому в этой жизни легко? Но если ты очень постараешься…

– Хорошо, почтенный, я очень постараюсь… гм… за половину тех камешков, которые милостивые боги оставят нам, простым смертным.

– За половину?! – мой собеседник аж поперхнулся от такого аппетита. – Покойный мастер довольствовался четвертью!

– Так и будет снова, когда у тебя появится новый мастер. А сейчас, почтенный, у тебя его нет. А я не стану торговаться с богами за жалкие крохи!

– Какие же это крохи, Максим? Это очень хорошие деньги!

– Но ведь тебе мало и половины, которая вдвое больше! Ты хочешь, получается, иметь три четверти – втрое больше меня!

– Половина – это много для тебя, но мало для меня. Ты представляешь, сколько долгов успела наделать моя жена?!

– Разве я виноват в этом, почтенный?

– Верно, ты тут ни при чем! Но у меня же и обычные расходы побольше твоих. Семья моя в Кордубе, сам я по большей части здесь – легко ли содержать два дома?

– И две семьи! – хмыкнул я, кивая на прислуживающую нам за столом молодую рабыню, бабенку смазливую и щедро увешанную серебряными побрякушками.

– Ну, должен же я иметь какие-то радости в жизни! Сколько служу я, и сколько служишь ты? Чем тебе плоха четверть, когда тебе совершенно не на что ее тратить? При твоих небольших расходах ты скопишь целое состояние!

– За какое время, почтенный? У тебя его достаточно, у меня же его может и не оказаться вовсе. Я ведь солдат, и где мне служить – за меня решают другие. Сегодня я нужен досточтимым Тарквиниям здесь, а завтра могу вдруг понадобиться им где-то в совершенно другом месте.

– Верно, тебя могут и перебросить куда-то. Но тогда ведь и я снова потеряю дополнительный заработок!

– Ты потеряешь его на время, я – навсегда.

– На время? Где я найду нового мастера? Ты думаешь, они бродят толпами по всем дорогам? Если бы бродили – я бы не торговался сейчас с тобой!

– А зачем тебе его искать? Нирул – способный ученик, и, пожалуй, я научу его быть в милости у богов. Когда наши дороги разойдутся, у тебя будет новый мастер.

– Ты продашь его мне? – глаза начальника рудника аж заблестели.

– Нет, я освобожу его. Ты наймешь его мастером за три шекеля в день и будешь отдавать ему ту четверть камней, которую раньше отдавал старому мастеру.

– Ты слишком добр к мальчишке! Не жирно ли ему будет?

– Не жадничай, почтенный! Ведь ты снова будешь иметь свои три четверти! Старый мастер мог ведь и сам умереть в любой день, а у тебя теперь будет молодой и здоровый. Он будет приносить тебе доходы до конца твоих дней – разве это не стоит четверти? Зачем же ты будешь заставлять его смотреть по сторонам в поисках лучшей доли? Будь щедр к тем, кто приносит тебе благополучие, и оно не оставит тебя!

– Ну… гм… Может быть, ты и прав…

В общем, вопрос о честном и справедливом дележе левых доходов от теневой экономики мы решили, да и будущую судьбу парня я, кажется, устроил неплохо. В этом насквозь патриархальном родовом социуме равенство со стариками – предел мечтаний для молодых, и едва ли ему сразу дали бы столько, сколько давали покойнику. Впрочем, я-то уж точно внакладе не останусь!

Прекрасно помня о том, как вымотал меня «магический ритуал» при спасении производственного брака, для первой плавки с нуля – тем более что она будет сложной из-за большого количества порошка и обилия шлака, о чем Нирул заранее предупредил меня, – я решил его упростить. Вместо чтения «Онегина» в течение всей плавки я теперь медленно и торжественно обошел несколько раз вокруг «производственной площадки», декламируя «Грузинский басня про варон» – обнаруженную в свое время в интернете похабную пародию на крыловскую «Ворону и лисицу»:

Варон залез большой сосна
И начал посылать всех на.
Чтоб в лес всегда был дружба-мир,
Варон в хлебал воткнули сыр.
Шел гордый зверь лисиц, скучал,
Увидел сыр и заторчал,
Ходил вокруг пятнадцать круг —
Побил рекорд – промолвил вдруг:
– Чего ты, генацвали, ждешь?
И сам не ешь, и не даешь,
А только дразнишь свой еда
С большой опасный высота…

Призванный в помощь Володя, слушая мой торжественный речитатив и глядя на проникшиеся верой физиономии аборигенов, покатывался со смеху, что мне от него и требовалось – ведь, как уже знали туземцы, наше великое божество Авось любит веселье.

Марал грузинский басня прост:
За твой хлебал в ответе хвост! —

закончил я басню и дал Нирулу отмашку приступать к работе.

Больше всего мы с Серегой недоумевали, ломая голову над тем, как же все-таки эти античные чучмеки ухитряются решить проблему невосстановимости легких металлов их простым нагревом с углеродом из-за их высокой химической активности. Как назло, вся информация о бериллии у геолога оказалась не на флешке, которую и к моему точно такому же аппарату можно было бы присоединить, а на самом его аппарате, раскоканном вдребезги в недавнем походе. Ему, кстати, помимо собственной досады, еще от Юльки за это крепко досталось – их ведь с Наташкой аппараты сдохли еще раньше. Ну, в смысле, аккумуляторы сели. Говорили мы им, что беречь надо заряд, да куда там! Чем занята, как правило, наша современная баба, если больше ей делать совершенно нехрен? Правильно, с телефончиком своим играется. А тут еще и ныкать его надо, чтоб никто из аборигенов тутошних не увидал, и когда им все же удавалось надежно укрыться от лишних глаз, они отводили душу без меры и без счета. Вот и доотводились – аккурат в дни нашего похода, и Юлька рассчитывала продолжить кайф с Серегиным аппаратом, а тут – такой облом. А он ведь, как сам мне признался, для того и прихватил его с собой, чтоб аккумулятор от той же участи спасти – ага, спас, называется…

Так о чем это я? О бериллии? Да, сволочной для античных технологий металл, и на память Серега никак не мог вычислить, в чем же тут фишка. На ум приходил такой навороченный химизм, что у античных металлургов тут однозначно алиби. А оказалось – все гениальное просто. Берилловый порошок Нирул смешал не только с угольным, но и с известковым, самая же главная хитрость заключалась в том, что не порошок сыпался в расплавленную медь, а наоборот – медь, разогретая до ярко-желтого свечения, заливалась в тигель с порошковой смесью на дне. Когда парень проделал этот фокус в первый раз, я начал наконец въезжать – углем восстанавливается из окиси не бериллий, а кальций из разлагающегося известняка, а уж он в свою очередь восстанавливает бериллий, который и растворяется в меди, как от него и требуется. Но просто это в теории, а на происходящей прямо у меня перед носом практике я прихренел от количества всплывшего вскоре шлака. Это ведь по весу самоцветный порошок составлял две трети от меди, а по объему заметно превышал ее, да плюс еще известняк с углем, и при разложении минерала окиси кремния отшлаковывалось преизрядно. Основную часть этого шлака мой «подмастерье» удалял специальным бронзовым совком, но сколько-то его все же осталось.

Тут пацан вторично меня удивил – взял и разлил металл в несколько маленьких форм, дал ему в них застыть и вытряхнул слитки, на поверхности которых оказалось не так уж и мало вплавленных в них частиц шлака. Ухватая очередной слиток железными щипцами, он опускал его для охлаждения в воду, из которой с шипением вырвался пар, а затем укладывал его на наковальню и просто отбивал молотком от остатков шлака. То же самое делали ведь и обычные кузнецы с крицей восстановленного из руды железа. Ковка – это прежде всего очистка металла от инородных включений, и лишь во вторую очередь – способ его дальнейшей обработки.

Очищенные от шлака слитки Нирул порубил зубилом на мелкие кусочки для облегчения второй плавки, и я снова обошел место действия, зачитывая басню. И снова усердно кочегарили рабы-помощники, снова горкой выпирал шлак после заливки металла в тигель с порошком, а парень обливался потом над пышущей жаром печью, удаляя его совком. Лишь в ходе третьей плавки в расплав попали последние порции порошка, после чего весь бериллий – алюминий, скорее всего, уходил в основном в шлак – с примесью железа перешли из толченых самоцветов в бронзу, а уж для ее окончательной очистки от шлаков понадобилась четвертая плавка, которую мы сделали после ужина. Этот процесс уже мало отличался от давешнего спасения брака, и я понял, что у пацана все получится. Требовалось еще правильно «облагородить» металл, после чего он только и приобретет твердость и пружинные свойства, но это Нирул уже делал, а уж истовую веру в успех я ему организую в лучшем виде!

Это мы отложили назавтра, поскольку был уже поздний вечер, а парень и вымотался, и переволновался, так что свой отдых заслужил честно.

– Мошенник! Шарлатан! Рабовладелец! Эксплуататор! – так обласкала меня Юлька, когда мы всей компанией мирно курили трубки – теперь уже наконец-то каждый свою собственную – перед отходом ко сну.

– Да, мы такие! – весело согласился с ней я, а заэксплуатированный мной Володя кое-что высказал на ушко своей Наташке, отчего та – в кои-то веки – виновато опустила глазки. В общем, заработав от меня за сегодняшнее зубоскальство шекель, он похвастался ей, а та проболталась Юльке. Гнев защитницы прав трудящихся поутих, когда мы договорились с ребятами, что отныне и впредь они будут «помогать» мне по очереди. Пожалуй, я и своему замордованному рабу завтра отдам его шекель, который получу за два дня его работы. Я от этого не обеднею, поскольку у меня все равно будут оставаться три в день, а принцип «Живешь сам – давай жить и другим» никому еще в этом мире не вредил…

Утром я назначил «трудовую вахту» Сереге. Юлька, конечно, вообразила себе, будто это результат ее вчерашнего наезда, но мне насрать, чего она там себе воображает. На самом деле мне нужен был сейчас именно Серега – в качестве эксперта по бериллам. Зачитав для трудового почина с десяток похабных частушек и подбодрив аборигенов Серегиным смехом, я дал Нирулу «добро» на доведение до ума выплавленного вчера металла, а с Серегой пошел смотреть камешки. Дело в том, что относительно дешевые самоцветы второго и третьего сорта доставлявшие их бродячие торговцы, боясь испортить товар, зачастую даже не отделяли от кусков пустой породы. В некоторых кусках имелись камешки не того цвета, но с характерным берилловым блеском, которые меня как раз и заинтересовали. Мое предположение наш геолог полностью подтвердил – это тоже были хоть и не драгоценные, но самые натуральные бериллы.

Железа, дающего аквамарину его характерную синеву, а драгоценному сплаву – черный цвет при потускнении, в них могло и вовсе не быть или быть слишком мало, но это уже вопрос второй. Главное – бериллия в них столько же, сколько и в аквамаринах. Поскольку на черную бронзу они не годятся, да и даны торговцами просто «в нагрузку», никто мне и слова не скажет, если я использую их для своих собственных надобностей. Например, для выплавки бронзы, по цвету не черной, но по прочим свойствам ничуть ей не уступающей. А мне ведь не «шашечки», мне ехать.

Как я и ожидал, договориться с начальником рудника о судьбе «некондиции» мне не составило ни малейшего труда – решив со мной главный и животрепещущий для себя вопрос, он уже не разменивался на мелочи. А когда для отбора на следующий слиток я принес и такую «некондицию», которая имела «правильный» цвет, он и вовсе просиял. Нирул как раз закончил термообработку вчерашнего слитка и его испытания, показавшие наш полный и безоговорочный успех. На сей раз я отобрал всего лишь с пяток маленьких аквамаринчиков чистой воды – не будем совсем уж обижать богов, а дальше добавил к ним камни с явными дефектами и совсем уж мелюзгу, никакой ювелирной ценности не имевшую. Затем пришла очередь второго сорта, а там уж дошло дело и до третьего. Когда до уравновешивания весов не хватало уже мелочи, я приказал Нирулу повыколупывать голубоватые и зеленоватые вкрапления из «некондиции», которыми мы и уравновесили весы окончательно.

Лучась нескрываемым довольством, местечковый «царь и бог» снова пригласил меня обедать к себе. А за оставшееся до обеда время, пока пацан аккуратно толок камни в порошок, начальник произвел подсчет и отложил довольно-таки приличную кучку весьма симпатичных аквамаринчиков, которая явно прибавила ему счастья.

– Будут наши, если у тебя получится и этот слиток, – пояснил он мне. – Ты уж, уважаемый Максим, постарайся, чтобы так оно и случилось.

– Приложу все усилия, почтенный! – заверил я его.

За обедом между нами царило полное взаимопонимание и, против ожидания, начальник рудника даже не пытался воспользоваться моим благодушным настроением для выторговывания себе большей доли.

– Эта кучка, что я отобрал, больше тех, что мы сберегали со старым мастером, – пояснил он, угадав мои мысли. – Сделай так, чтобы она стала нашей, и та половина, о которой мы с тобой договорились, окажется такой же по величине, как те три четверти, что я имел раньше. Ну, если даже и немного меньше – не стану же я торговаться из-за мелочей, когда мы с тобой сделали такое большое дело. Ведь если у тебя получится и так пойдет и впредь – я ничего не теряю.

– Я рад за тебя, почтенный!

– А за себя самого не рад, хе-хе?!

– А как ты думаешь? – и мы расхохотались, довольные друг другом.

– А знаешь, уважаемый Максим, я ведь подумал на досуге над твоими словами! Ну, насчет того, чтобы поумерить расточительность жены. Клянусь богами, ты прав! Если нам будет сопутствовать удача – ты уж постарайся, чтобы она нам сопутствовала, – я и в самом деле попридержу и припрячу часть своей доли. Пусть считает, что дела мои не так хороши, и привыкает быть хоть немножко бережливее, хе-хе!

– Давно пора, почтенный! Посуди сам – слыханное ли дело, чтобы при таких-то доходах, и не приумножить своего достатка? Мне на твоем месте было бы просто обидно!

– Ты думаешь, мне самому не обидно? Если бы сейчас вот сюда, на этот стол, сложить все те самоцветы, что прилипли к вот этим вот рукам за прежние годы – ты бы лопнул от зависти! И – представь себе только – все утекло между пальцами! И ладно бы между моими – так нет же! Нет, ты прав – дальше так жить нельзя!

Насыщаясь и попивая превосходное вино, мы с ним непринужденно болтали за жизнь и посмеивались…

И снова я читал «Грузинский басня про варон», снова полыхало в печи жаркое пламя, снова плавился и разливался металл, снова выпирал наверх шлак, и снова Нирул ловко орудовал совком и щипцами. Хотя парень и опасался, что на сей раз боги обидятся на низкое качество жертвы и в ответ поскупятся на чудо, я все-таки заразил его верой в успех – как «магическим обрядом», так и смехом ни о чем подобном и не подозревавшего Сереги, совершенно искренне смеявшегося моему глумлению над священнодействием. Несколько плавок – не шутка, и за остаток дня мы, конечно, не успели. Но день сменился ночью, а та – новым днем:

Мамай двести лет нашу землю топтал,
Но Дмитрий Донской его на хрен послал.
С тех пор не видали оттуда беды,
Как Грозный Иван надавал им звизды.
На жопы консервные банки надев,
Ливонские рыцари дрались как лев.
Но Невский на лед дурачье заманил,
Звизды надавал, а потом утопил.
Полякам хотелось российской земли,
И Дмитрия за хрен они привели,
Но Минин с Пожарским собрали народ,
Поляков и Дмитрия выдолбав в рот…

Я бы не оригинальничал, но на этот раз была очередь Васькина, для которого русский язык – не родной, и львиная доля юмора грузинского «Варона» от него наверняка бы ускользнула. Тем более что тут и настоящую крыловскую басню надо знать, иначе смак совсем не тот. Кто-нибудь верит в то, что в испанских школах изучают наши басни Крылова? Вот и я не верю, поэтому и заготовил для Хренио прикол попроще, с лежащим на поверхности предельно плоским юмором. Испанец оценил его по достоинству, так что сомнений в помощи со стороны всемогущего Авося у аборигенов не возникло. А вера – она ведь и сама по себе способна творить чудеса. И сработало – все получилось и на этот раз. Нирул охреневал от моего могущества, но поистине счастлив был начальник рудника. И почему меня это не удивило? Отменив на радостях все работы на остаток дня – пацана я, впрочем, припахал выколупать «некондиционные» бериллы из пустой породы – меня он снова зазвал к себе, и мы с ним занялись весьма полезным и в высшей степени приятным делом – дележом честно захомяченных самоцветов.

Делили мы их просто и со вкусом – самый ценный камешек на одну чашу весов, следующий – на другую, третий – туда, где не хватает для равновесия, и так до тех пор, пока не разложили все. Полного равновесия, конечно, не получилось, но мы разыграли доли, подбросив монету, дабы обойтись без мелочных споров и дурацких обид. И это тоже оказалось мудрым решением, поскольку самый ценный аквамарин – крупненький, чистый и густого синего цвета – по воле жребия вопреки всякой субординации достался мне. А честный справедливый жребий – это судьба, на которую глупо обижаться, так что разошлись мы с подельником, не держа камней за пазухой, – ну, если не считать таковыми честно поделенных аквамаринов, гы-гы!

Хорошенько приныкав основу своего будущего состояния – тиха украинская ночь, но сало лучше перепрятать, я решил воспользоваться досугом, и испанец полностью поддержал меня с этой здравой идеей. Отпроситься у Тордула оказалось для нас делом несложным, и вскоре мы ломанулись в деревню – ага, полакомиться свежей клубничкой. Чего? Не растет она поздней осенью? Ну, мы ж не знали, вот и пошли полакомиться, гы-гы! Полакомились в итоге, конечно, не клубничкой – я Астурдой, а Васкес ее подружкой – но зато досыта. Вернулись уже в сумерках.

Поскольку наш мент не столь болтлив, когда этого делать не следует, настучать нашим бабам оказалось некому, и попрекнула меня Юлька вечером только все тем же рабовладением и эксплуатацией труда несовершеннолетних. Ага, заэксплуатировал я Нирула так, что я сам еще только возвращаюсь, ухайдаканный не хуже выжатого лимона – дипломатично промолчим, от каких именно тяжких трудов, – а мой раб давно уж мирно дрыхнет! И дрыхнет весьма довольный, поскольку свой шекель раз в два дня получает от меня сполна. Всех бы рабов так эксплуатировали! Это во-первых. А во-вторых – я уже намекнул ему, что его первые шаги по зарабатыванию своего освобождения сделаны им вполне успешно.

Наутро за завтраком мы уже полным ходом строили планы очередных работ – очередь подрабатывать смехом снова была Володи, но судьба распорядилась иначе. Я уже говорил, как ненавижу армейскую команду «Строиться»? Именно она и прозвучала после того, как влетевший в ворота гонец пообщался с начальством.

– Мыылять! – реакция наша была единодушной, да и начальник рудника не выглядел радостным. Но если Володя рисковал потерять лишь один левый шекель, то тот левак, которого рисковали лишиться мы с местным «царем и богом», измерялся в означенных шекелях десятками, если не сотнями. Увы, так оно и вышло – в отличие от «непобедимой и легендарной», здесь не было принято устраивать построения воинства на плацу по всяким пустякам.

Тордул объявил нам, что сразу же после обеда мы выступаем в Кордубу для сопровождения весьма ценного груза с рудника и кое-кого не менее ценного из деревни. Оказалось, что с этим гонцом прибыл категорический приказ «досточтимого» Ремда о немедленной доставке «почтенной» Криулы с детьми под защиту кордубских стен. И хотя воинов для этого кордубский представитель клана Тарквиниев выслал, – они должны были прибыть в деревню как раз к обеду, в город заодно вызывался и начальник рудника – для доставки ценностей и отчета. От нашего же командира требовалось выделить для охраны пятнадцать человек, и наша четверка попадала в это число в не подлежащем обсуждению приказном порядке. Пререкаться с начальством без крайней нужды не рекомендовалось и в «частных вооруженных формированиях» вроде нашего, да и, в конце-то концов, надо ж и просто элементарную совесть иметь. В наши дела с металлургией Тордул абсолютно не вмешивался, даже вопросов неудобных не задавал, а в последние дни и от караулов нас освободил. По пустякам не дергал, отпускал, опять же, по первой просьбе и без лишних вопросов. Да будь у меня такое же начальство в «непобедимой и легендарной» – совсем другие воспоминания были бы о ней…

Самый грандиозный скандал закатили Юлька с Наташкой, когда выяснилось, что их участие в «отпуске в город» не предусмотрено. Не начальству, конечно, на это-то у них благоразумия хватило, но ни в чем не повинным Володе с Серегой досталось от них по первое число. Тут ведь, как и в деревне, тратиться было особо не на что, а жалованье капало аккуратно, и у ребят скопилось не так уж и мало звонкой серебряной монеты. Едва услыхав о предстоящем вояже, обе бабы мгновенно замыслили шопинг, и постигший их облом оказался жестоким. Напоминание о том, что им есть чем скрасить свою скуку – специально для них в деревне купили с десяток изрядных мотков шерстяной пряжи, дабы им было из чего вязать всякие там шарфики с носками или чего еще – только еще хлеще распалило их. Пытались они наехать и на нас с Хренио, но нам-то было проще – не было причин очень уж дорожить ихним расположением и добрым настроением. Когда у меня сложилось впечатление, что их разъяренный словесный понос начал превышать пределы допустимого, я попросту послал обеих на хрен, и у Володи с Серегой не возникло ко мне по этому поводу ни малейших претензий. И почему я этим не удивлен?

Удивило меня другое – командир велел мне в обязательном порядке прихватить с собой и мальчишку-раба. Ну, не велел, если уж быть совсем точным, в этих вопросах он тактичен, но попросил весьма настойчиво, давая понять, что это вежливая форма приказа. Можно было бы, конечно, так же вежливо его оспорить, но… Я ведь, кажется, говорил уже насчет элементарной совести?

– Что за хрень, засранец?! – спускать подобное несовершеннолетнему стукачу было бы даже чисто педагогически неправильно. – Я что, загрузил тебя на эти дни прямо непосильной работой?

– Прости, господин, больше этого никогда не повторится. Но именно сейчас мне очень нужно попасть с тобой в Кордубу. Вот так нужно! – Нирул изобразил перенятый от нас жест, красноречиво чиркнув себя ладонью по горлу.

– Рассказывай и не вздумай врать!

Как я и ожидал, дело оказалось не в том, что он давно не видел родных, как он пытался было втереть мне очки поначалу. Точнее – не только и не столько в этом. Родные родными, но был и еще кое-кто. Это ведь только по меркам нашего современного мира шестнадцатилетний пацан считается несовершеннолетним, в местном же турдетанском социуме это уже общепринятый возраст взросления. А в Кордубе через пару домов от его родителей обитала девчонка, к которой он весьма неровно дышал…

– Почему ты не сказал мне об этом сразу?

– Ты чужеземец, господин, и можешь не знать некоторых из наших обычаев. А дело ты мне поручил серьезное, и я боялся, что мою причину ты посчитаешь пустяковой.

– Рассказывай то, чего я могу не знать!

Проблема у парня оказалась и в самом деле нешуточной. Если, допустим, у тех же кельтиберов, не говоря уже о кельтах, девушку редко выдавали замуж раньше, чем ей исполнятся те же восемнадцать, да и помолвку жениха с невестой обычно не устраивали раньше чем за пару месяцев до свадьбы, то у населявших долину Бетиса турдетан дела с этим обстояли несколько иначе. Брак уже сразу в шестнадцать был не так уж и редок, а уж помолвить пару запросто могли и за полгода до того. Расторгнуть же уже состоявшуюся помолвку – дело весьма и весьма непростое, не предусматривают такого обычаи, и если она нежелательна – допускать ее категорически не рекомендовалось. Нирулу повезло – не только сама его зазноба ответила ему взаимностью, но и их родители ничего не имели против, и хотя помолвки еще не было, предстоящий брак был фактически делом уже решенным. Но это было так лишь до недавнего времени. Известие о том, что он теперь – раб, должно было уже достичь Кордубы, и это автоматически отменяло все прежние договоренности – кто же выдаст свободную замуж за раба? И теперь, если своевременно не сообщить родителям девушки, что все еще может скоро измениться, они не станут ждать и могут запросто помолвить ее с другим, чего допускать никак нельзя…

Наше отсутствие по моим прикидкам могло составить и десяток дней, а уж неделю – наверняка. Не форсированный марш, с грузом идем и с высокопоставленным семейством, утомлять которое без крайней нужды никто не будет. За это время мне очень хотелось поиметь в активе несколько слитков «нечерной» бронзы с бериллием из тех «неправильных» бериллов, и хотя работа по своей сути ничем не отличалась от работы с настоящей черной бронзой – такая же серьезная и ответственная, парень вполне бы с ней справился. И даже не утомился бы особо – времени более чем достаточно. Уж чего-чего, а похабных стихов я ему перед нашим выступлением начитал бы над печью и тиглем с изрядным запасом. Но, раз уж тут такие дела… Млять! Урыл бы этих долбаных турдетан за такие обычаи!

14. Велия

Дни стояли уже прохладные – как-никак, зима на носу. Южноиспанская зима, не наша, снег только на горных вершинах да на перевалах ляжет, но все-таки зима. Для слепней и прочих летучих кровососов уже слишком холодно, и они нам не докучают. Да и дорога – уже не узкая ухабистая тропинка, а почти настоящая дорога – ну, по местным меркам, конечно. До классической римской ей как раком до Луны, но римские дороги в Испании появятся еще очень нескоро – пока что и сама Италия испещрена ими не особо густо. В общем, пойдет для сельской местности. Рассекать по ней на колеснице я бы не соблазнился, но такого героического подвига от меня никто и не требует – мы шагаем на своих двоих. Груз на мулах, дети «почтенной» Криулы тоже на мулах, сама «почтенная» на носилках между двумя мулами – благодать, когда на улице не жарко и слепней нет. Да и нам самим жаловаться особо не на что – темп нашего марша не изнуряющий, а на себе мы тащим только оружие. Мне вообще лафа – запасной колчан с болтами тащит Нирул, у него же на плече и мой старый арбалет. Зачем он его вообще прихватил? Для солидности, что ли? Мой новый, классического средневекового типа, не так дубоват, и при гораздо большей мощности вышел даже легче старого. Дуга, правда, все еще деревянная – ведь этот негодный мальчишка вместо того, чтобы в поте лица выплавлять столь нужную мне пружинную бериллиевую бронзу, весело шагает с нами и прямо-таки лучится от счастья. Даже подпевать нам пытается, хоть и не понимает ни хрена:

День-ночь, день-ночь – мы идем по Африке,
День-ночь, день-ночь – все по той же Африке,
Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
Пыль, пыль, пыль, пыль, пыль, пыль – видит бог!

На самом деле, естественно, никакой пыли под нашими ногами нет и в помине. Поздняя осень и в Средиземноморье дождлива – тут уж как-то все больше лужи и грязь аккуратно обходить приходится, но ведь главный прикол этой пародийной песни Ивана Коваля совсем не в этом…

Неважный мир господь для нас создал.
Тот, кто прошел насквозь солдатский ад
И добровольно без вести пропал –
Не беспокойтесь, не придет назад!
Для нас все вздор – голод, жажда, длинный путь,
Но нет, нет, нет, каждый день всегда одно:
Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
Пыль, пыль, пыль, пыль, пыль, пыль – видит бог!
Газеты врали вам средь бела дня,
Что мы погибли смертью храбрецов.
Некрологи в газетах – болтовня!
Нам это лучше знать в конце концов!
Брось, брось, брось, брось видеть то, что впереди:
Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог!
Счет, счет, счет, счет пулям в кушаке веди,
Пыль, пыль, пыль, пыль, пыль, пыль – видит бог!

Из деревни мы выступили утром, так что вволю поразвлечься с Астурдой – ага, на дорожку – я таки успел. Поэтому в этот первый день моим глазам пока еще нетрудно выдерживать дразнящее зрелище «гарцующей» на упрямом длинноухом «скакуне» Велии. Гарцевание еще то – спасибо хоть лужи и грязь старается объезжать, и время от времени ей это, надо признать, даже удается. И ведь хороша, чертовка, и знает об этом, и дразнит намеренно! И через пару дней, пожалуй, достигнет цели…

Мы будем в джунглях ждать до темноты,
Пока на перекличке подтвердят,
Что мы убиты, стало быть – чисты,
Потом пойдем куда глаза глядят.
Восемь, шесть, двенадцать, пять – двадцать миль на этот раз,
Три, двенадцать, двадцать две – восемнадцать миль вчера,
Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
Все, все, все, все от нее сойдут с умааааа!

Ага, через пару дней я таки точно начну сходить с ума от ладной фигурки этой превосходно сложенной шмакодявки – тем более что не такая уж она и шмакодявка, как оказывается – по турдетанским-то меркам. Шестнадцать скоро должно уже исполниться, в самом соку турдетаночка – по матери, по крайней мере… Мыылять! Пожалуй, мне уже и завтра придется нелегко! Ведь одно дело, когда ты уверен, что ей еще до применения по прямому бабьему назначению в постели как медному чайнику, ее ведь и воспринимаешь тогда как малолетку, и совсем другое, когда знаешь, что девка уже почти созрела! А все проклятый Нирул – ага, просветил, сволочь эдакая! Урыл бы гада! Ох, млять!

Причины дезертирства без труда
Поймет солдат, для нас они честны.
А что ж до ваших мнений, господа,
Нам ваши мненья, право, не нужны!
Я шел сквозь ад шесть недель, и я клянусь:
Там нет ни тьмы, ни жаровен, ни чертей,
Лишь пыль, пыль, пыль от шагающих сапог,
Пыль, пыль, пыль, пыль, пыль, пыль – видит бог!

Хрен он угадал, этот Коваль! Там окромя той пыли есть еще и недоступные, но жестоко дразнящие своими прелестями красотки – ага, вроде этой, на муле! На рудник мы шли из Кордубы, хотя и не на пределе сил, но и не вразвалочку, все-таки поспешали. Как раз два дня тогда и вышло. Но сейчас, дабы ненароком не растрясти саму «почтенную», которой это «невместно», никто не торопится, и боюсь, как бы переход не растянулся дня на три. Этот день, который первый, я продержусь нормально, спасибо Астурде. Второй, который завтрашний – уже с трудом, Велия ведь, проклятая чертовка, свое дело знает. Но если наступит третий день, а мы будем все еще не в Кордубе с ее местными шлюхами… Ох, млять! Только не это!

Привал, по идее, предназначен для отдыха – ага, душой и телом. Насчет тела – согласен, хотя и… гм… не безоговорочно, млять! О душе и вовсе промолчу – вся так и норовит сконцентрироваться, паскуда, в той самой части означенного тела, которая «не безоговорочно»! Желудок-то, конечно, наслаждается горячим и сытным обедом, но вот ниже… Млять! Местные бабы как-то не носят обувь на толстой подошве или на высоком каблуке, отчего коротконогих видно сразу, даже и не наметанным глазом. Собственно, коротконогие бабы в явном большинстве, и куда менее многочисленные длинноногие на их фоне выделяются довольно резко. Чаще они почему-то встречаются среди блондинок и шатенок, среди брюнеток гораздо реже, ну а среди ярких смуглых брюнеток – особенно редко. Но как раз именно такой ходячей аномалией и оказалась Велия! На привале, когда она пешком, это особенно заметно! Астурда тоже не особо-то коротконога, на таких мой инстинкт самца практически не клюет, у нее зад как раз на середину роста приходится, что для баб вполне нормально и очень даже неплохо. Но у Велии – млять, середина роста приходится чуть ли не на промежность – и это у смуглой брюнетки! Ну и как прикажете такое выдержать?! Ох, млять! Скорее бы добраться до Кордубы!

Марш приносит некоторое облегчение – верхом на муле ее ноги полусогнуты, и их длина не так бросается в глаза. Но сидит-то она по-женски, обе ноги на одну сторону, иначе ведь в длинной юбке и не усядешься, и эта мучительница то и дело закидывает ногу на ногу, да еще и едет поблизости… Млять! Нет, так не пойдет! Погоди, чертовка, теперь моя очередь дразнить!

– «Шварцбраун» на русском! – подсказал я нашим и загорланил сам:

Темен ты, лесной орех,
Загорел, как я, совсем как я!
Загорелой быть должна
И девушка моя!

Узнав мотив, приколовшись, поржав и мигом сориентировавшись, наши весело подхватили бессмысленный, но узнаваемый припев:

Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди!

Этот перевод знаменитого немецкого марша «Шварцбраун ист ди Хазелнюсс» был, конечно, ни разу не дословным, но наиболее близким по смыслу, который не имел ни малейшего отношения к нацистам, чего бы там ни воображали себе наши малограмотные обыватели, только по советским фильмам про войну этот мотив и запомнившие…

Девушка моя скромна,
Но жарка и жжется, как огонь!
Кроме нашей страсти мне
Не нужно ничего!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди!

Смысл самый мирный, ведь война для солдатни – это работа, а кому ж охота по своей воле горланить о работе? По собственной воле солдат поет о совсем других вещах:

Пусть она бедна как мышь,
Нет у ней ни дома, ни двора,
Все равно на свете всем
Нужна мне лишь она!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди!

Самая обыкновенная песня о небогатой, но любимой невесте. Но мотив! Но ментальные ассоциации! Серега вон даже сквозь веселую ухмылку ухитряется скорчить зверскую рожу, да и Володя от него не отстает – у обоих ведь мотив и припев прежде всего ассоциируются с шагающими по нашей земле вразвалочку наглыми крепенькими мордоворотами-фрицами – ага, в этих лихо сдвинутых на затылок «рогатых» касках, со «шмайссерами», с расстегнутыми воротниками и с закатанными по локоть рукавами!

Крепок ты, лесной орех,
Крепок, как и я, совсем как я!
Быть такою же, как я
Должна жена моя!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха!
Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха,
Юби-ди-и, юби-юби-ди!

В чем была главная ошибка советской кинопропаганды? Не на тот типаж героя ставила! Отрицательные герои, вражины – хоть фрицы, хоть белогвардейцы, хоть просто буржуины-империалисты – сплошь альфы, высокоранговые самцы, доминанты. Весь их вид, все их ухватки – именно таковы. Именно таким любит подражать детвора, именно от таких без ума и бабы. А положительные герои – сплошь омеги, низкоранговые задроты, шестерки, то бишь в реале – заведомые неудачники. Ну и кому охота подражать такому? Кто такого любить станет? Именно этот ментальный посыл – мы горланим песню крутых высокоранговых самцов – и выдали ребята наилучшим образом. Ну, и я сам, конечно же, горланил основные куплеты весело, всем своим видом давая понять, что они совсем не о гнетущем задроченного служивого воинском долге! Ну и эфирку, само собой, не забывал надувать – зря, что ли, биоэнергетикой занимался? Не понимая по-русски, именно эту невербальную составляющую и уловила деваха в самом чистом виде. Да и сам мотив – бодрящий, умеют фрицы песни для маршей подбирать. Наши сослуживцы-иберы, тоже не понимавшие ни слова, втянулись в ритм и зашагали энергичнее, пружинистее, быстрее. Да что сослуживцы, вояки как-никак! Упрямые и ленивые мулы – и те стали куда пошустрее переставлять копыта! Вот бы так все время – быстро добрались бы до Кордубы! Кажется, эту мысль я проговорил вслух…

– Ооо, Кордуба! – подхватил Хренио – с аналогичными ассоциациями, судя по масленым глазам.

– Кордуба! – предвкушающе заревели наши иберийские сослуживцы, и снова колонна задвигалась ощутимо быстрее. По всей видимости, далеко не у одного только меня «не безоговорочно», гы-гы!

Весь оставшийся путь до вечернего привала Велия меня больше не дразнила и выглядела задумчивой. Опять не слава богу! Думающая баба – не столь уж частое явление в нашем грубом земном мире, а если она при этом еще и достаточно смазлива… Даже не стремясь раздраконить меня, она один хрен ухитрялась это сделать! За ужином тоже не выпендривалась, хотя глазками постреливала, когда ей казалось, что я не вижу. Ага, типа теперь мы решили поиграть в скромненькую наивную простоту! Ну-ну!

Мы как раз, насытившись, травили анекдоты.

– Так, господа, позднесовдеповские экспериментальные спички помните? – начал я вступление к очередному анекдоту. – Те, у которых чиркало на коробке было не сплошное, а маленькими квадратиками в шахматном порядке?

– Ага, помню, – подтвердил Володя, – Первую пару-тройку спичек об него еще кое-как зажжешь, а дальше – хрен! Звиздец чиркалу! А в нормальных коробках – хрен где найдешь, только такие везде и есть! Вот тогда-то как раз у нас и начали все дружненько переходить на зажигалки!

– Ага, теперь и я вспомнил! – оживился Серега. – Да, были такие – редкостная хрень!

– Вот именно. Тогда слухайте сюды – анекдот вот про эти спички! Выползает, значится, из кустов партизан к железнодорожному полотну, копает яму между шпалами, закладывает в нее прямо под рельс связку толовых шашек, вытягивает бикфордов шнур и достает спички. Чирк первую – хрен там! Чирк снова – сломалась! Чирк вторую – хрен там! Чирк опять – сломалась! Чирк третью – хрен там! Ну, поняли, короче. Вдоль полотна идет себе часовой-эсэсовец, видит эту картину маслом, тихонько подкрадывается сзади, заглядывает из-за плеча, въезжает в ситуевину и ржет. Партизан, значит, оглядывается – ну и соответствующая ситуевине немая сцена.

«Ти есть руссиш партизан?»

«Ну, партизан», – отпираться-то без толку, ясно же все и козе.

«Ти есть делляйт мина?»

«Ну, делаю…»

Фриц забирает у него спички, разглядывает:

«Ооо, Балябанево-эксперименталь! Ну, тафай, тафай!» – я показал жестом возвращение партизану спичек обратно.

– Гы-гы-гы-гы-гы! – заржали наши, включая и Васькина.

– Эй, друзья! Вы веселитесь, а мы нет – разве это хорошо? – обратился к нам один из турдетан. – Расскажите что-нибудь веселое и нам – мы тоже хотим посмеяться!

Вот это озадачили иберийские камрады! Им же, аборигенам античным, надо что-нибудь попроще, без скрытого смысла! Разве только чего-нибудь эдакое из ходжи Насреддина для них переделать? Помнится, из позднесоветского опыта, один и тот же анекдот смешнее, если он про человека важного, известного, перед которым трепетать положено. Так, кажется, придумал!

– Ладно, слушайте. Про карфагенского суффета Ганнона слыхали? Ну, это тот, который в ихнем «совете ста четырех» против Баркидов всегда выступал. Вот, пригласил этот Ганнон к себе на обед богатого работорговца – о выгодной сделке договориться. Ну, люди важные, солидные, сразу о деле говорить – не по достоинству. Поели, вина выпили, весело им, шутят. Тут Ганнон спрашивает купца:

«Если бы я попал в плен, а оттуда на рабский рынок, то за сколько бы вот ты, например, меня купил?»

Купец его внимательно рассматривает и отвечает:

«Триста шекелей!» – уверенно говорит, без колебаний.

«Да ты с ума сошел! Триста шекелей стоит один только вот этот мой перстень, который застрял и не снимается с пальца!»

«Да я, почтеннейший, только его, собственно, и оценивал!»

– Гы-гы-гы-гы-гы! – заржали и хроноаборигены, и наши. И похоже, за кострами улыбнулась и захихикала в кулачок Велия. Или показалось?

– Давай еще чего-нибудь! – попросил все тот же самый сослуживец. Вот ведь ненасытный! Ну, сюрприза-то он мне этим не преподнес, я и такой расклад предвидел – спасибо ходже Насреддину, про которого придумано столько анекдотов…

– Мелкий торговец с навьюченным мулом входит в город. Лето, жара, он весь потом обливается, пить хочется – спасу нет. Снял тунику, повесил на мула поверх вьюка, сам к водоносу – воды попить. Напился вволю, освежился, возвращается – нет туники, воры уволокли. Он мулу:

«Ах ты ж, скотина, тунику мою проморгал! – Снимает с мула вьюк, взваливает себе на плечи: – Иди и ищи мою тунику! Пока обратно мне ее не принесешь – своего вьюка назад не получишь!»

– Гы-гы-гы-гы-гы! Давай еще!

Ага, давай им! У меня уже мозги плавятся! Мне ведь не только вспоминать и переделывать для них анекдот – мне ведь его еще и с русского на турдетанский для них перевести надо! Но за кострами уже без всяких «кажется» хохочет и Велия, и тут уж надо держать марку. Наверное, не спас бы меня уже и знаменитый среднеазиатский ходжа – ну где тут напастись подходящих простеньких анекдотов на такую толпу? Но выручил отец-командир, приказав мне заступить в караул по биваку. Спасибо хоть – в первую смену, так что успею еще и более-менее выспаться…

Вроде затихает народ, таки умаялись все за день. Нирул – молодец все-таки парень – принес мне трубку и кисет с куревом. Отпустив парня спать – это я на службе, а ему-то, спрашивается, зачем клевать носом? – набил трубку, убедился, что никто не видит, достал зажигалку и трут. Газа в моей зажигалке, конечно, давно уже нет, но она удобнее туземных кремня с огнивом. Прикурил, с удовольствием затянулся, спрятал зажигалку – от греха подальше.

Решивший проверить посты Тордул шагал тихо, но не на того напал. Это нюх у меня слабый, как у всех курильщиков, а на слух я не жалуюсь – особенно когда ожидаю нечто подобное. Не застав меня врасплох, командир принюхался к моему дыму из трубки – не конопля. Я показал ему содержимое кисета, и он молча кивнул – дыми, раз нравится. Курение в античном Старом Свете не очень-то распространено, и запретить его часовому на посту никто еще пока не додумался.

– Взведи свою аркобаллисту! – приказал он мне напоследок. – Мы уже у спуска в долину, а там неспокойно!

– Даже возле Кордубы, почтенный?

– Мятежники приближаются к городу. Пока, хвала богам, на город не нападают, но накапливают силы. Всякое может быть…

Я молча взвел тетиву «козьей ногой» и расстегнул колчан с болтами, после чего в знак полной боеготовности опер взведенный арбалет на сгиб левого локтя. Начальник одобрительно кивнул и удалился почивать – ему еще не раз придется вставать этой ночью. Не теряли зря времени и многие из наших товарищей по оружию, заворачиваясь в плащи и укладываясь поудобнее на подстилке из ветвей кустарника. Настоящий солдат никогда не упустит случая хорошенько поспать, а спать он умеет практически в любом положении своего организма и практически при любых обстоятельствах. Мне уже доводилось видеть, как дремлют на посту часовые-копейщики – стоя и опираясь на копье. Пока не подойдешь вплотную – хрен заметишь, что этот прохвост дрыхнет! И, если не цепляться к мелочной формалистике, в первые ночные смены это простительно – нападают-то обычно ближе к утру, когда сон особенно крепок. Вот в это предутреннее время, если обстановка реально опасна, опытный служака спать на посту и сам не станет, и другим хрен позволит…

Сейчас начало ночи, так что обстановка безопасная, и караулящий со мной в паре копейщик-турдетан с нетерпением ждет, когда улягутся все. Мы уже не первый раз заступаем с ним вместе, и сегодня моя очередь бдеть, а его – забивать хрен на службу. Опытные командиры – те, что сами выслужились из солдат – прекрасно все это знают и понимают. И если не увидел и не заложил никто посторонний – сами «ничего не видят». Для того и назначают, если есть возможность, парами, да еще и устоявшимися, чтоб люди договорились меж собой и хоть кто-то из караульных на посту действительно бдел, а не имитировал бдительность. Да и на случай дневного боя лучше иметь под рукой бойцов выспавшихся и отдохнувших, а не хлопающих глазами от хронического недосыпа. Хвала богам, не современная армия, в которой уставы – священная догма…

Свои – это свои, и из них хрен кто заложит, и начальник рудника тоже свой, как и его люди, а вот препровождаемые на продажу рабы из походной добычи и «почтенное» семейство – это посторонние. Ну, рабы – те и сами рады храпака задать, да и связаны они надежно, это-то первым делом проверено, а вот охраняемые «гражданские»… Криула-то, естественно, занята какими-то своими важными делами – вроде перебирания тряпок и побрякушек на завтра – в поставленной для нее небольшой палатке, а вот неугомонный Велтур все еще шныряет по биваку. То у одного затухающего костерка посидит, болтая с вояками, то у другого, но в конце концов все улеглись спать, пацану стало скучно, и он улегся сам возле палатки матери. Мой товарищ по смене уже было обрадовался, но рано.

– Покарауль меня, Максим, чтобы меня опять не украли злоумышленники, хи-хи! – Велия тихонько проскользнула в кустики, а сделав там свои дела, как-то не особо-то поспешила в палатку к матери, а задержалась возле меня.

– Холодно! – пожаловалась она, зябко кутаясь в плащ – слишком уж показушно и подчеркнуто, да и не ежилась она буквально только что. – А ты разве не мерзнешь?

– Я ведь из холодной страны, – ответил я ей. – Это разве зима? Вот у нас зима – так это зима!

– И как же вы выдерживаете ее?

– Мы теплее одеваемся. Живем в деревянных домах, и у нас в них печи вместо открытых очагов, – тут я соврал, откровенно говоря, поскольку традиционная «каменка» – предшественница настоящей «русской» печи – только во времена Киевской Руси, как мне сильно кажется, постепенно вытеснила очаги, но кто ж поедет туда проверять?

– Боги! Это ж какие у вас должны быть холода, чтобы жить таким образом! Я как представила себе – мне еще холоднее стало! – и бочком ко мне прижалась. Точнее, бочок-то ее до меня не достал, талия у девахи ярко выраженная, но плечиком и бедром уперлась вплотную.

– Ты теплый, но все равно холодно! – и ныряет ко мне под плащ, да еще и свой откидывает с плеча за спину, и между нами остаются лишь туники – моя и ее. И сквозь эти два слоя ткани я прекрасно ощущаю ее округлости – тугие и упругие. Ох, млять!

– Велия! – раздался из палатки голос Криулы. – Велтур, найди ее!

– Мне пора, Максим! Придется соврать маме, что ходила не «по-маленькому», а «по-большому», хи-хи! Спокойной ночи!

– Издеваешься?

– Прости, я и забыла, что ты на посту, хи-хи! Не засни тут тогда! – и убежала, чертовка – ага, докладывать матери об успешном завершении своего пищеварительного процесса…

– Ну, теперь-то хоть мне можно поспать? – ехидно поинтересовался напарник.

– Спи, кто тебе не дает?

– Сам-то не уснешь?

– Еще один! Уснешь тут!

– Гы-гы-гы-гы-гы! Это тебе наказание от богов!

– За что?

– За те муки, которые я терпел, когда ты тискал эту кралю!

– Спи уж!

– Ну, спасибо, ты настоящий друг! – И этот скот, расставив пошире ноги, всем своим весом с наслаждением оперся на копье.

Он-то дрыхнет с надежной подпоркой, а я-то тут изображаю столб безо всякой опоры, да еще и находящийся под неслабой поперечной нагрузкой – а как еще прикажете охарактеризовать в терминах сопромата мой жесточайший сухостой? Выколотил трубку, снова набил, прикурил – вроде немного полегчало. Ну, акселератка! Вот я тебе сейчас за это! Докурив, я погрузился в медитацию, накачал как следует эфирку и выпустил мощное эфирное щупальце – ради куртуазности манер умолчу, из какой именно части организма. Расширил эфирку с захватом входа палатки, после чего аккуратно нащупал эфирки обеих обитательниц – интересовала меня не та, эфирка которой пообъемистее в верхней части, а другая, у которой она покомпактнее и посвежее. Ну, держись! Отдэирю тебя сейчас во все дыры! Сперва, конечно, хорошенько огладил ее эфирку щупальцем, да не один раз, а несколько, да с нажимчиком, да по всем чувствительным зонам – я же не маньяк какой-нибудь, в конце концов, правила обхождения знаю, гы-гы! Эфирка девахи завибрировала под моим напором, и лишь тогда я ей впендюрил – эфирное щупальце, конечно, но уж по самые эфирные гланды – после чего медленно и методично проработал ее вдоль основных энергетических потоков. А напоследок сформировал ей плотный энергетический шарик – правильно, в точности посередине ее роста и с полным соблюдением осевой симметрии. Программами этот шарик накачал, конечно, соответствующими и активизировал их при завершающем мощном толчке щупальца. Вот теперь – спокойной ночи, детка, – ага, если сумеешь уснуть!

Физически, а точнее – физиологически этот эфирный процесс мне не очень-то помог, но моральное удовлетворение – тоже немало. Поскольку никто из аборигенов за мной не наблюдал, я рискнул достать свои часы «Ориент» – до смены нам оставалось уже немного. Выкурил еще трубку, подзавел часы, затем спрятал их от лишних глаз обратно и растолкал напарника. Нас сменили Хренио и еще один турдетан-копейщик, я с помощью «козьей ноги» аккуратно снял тетиву арбалета со взвода, прогулялся до ветра в кустики и, с сознанием выполненного долга, поплелся давить на массу. Спасибо Тордулу, людей он в караул всегда ставит достаточно, и больше одной смены за ночь никто у него никогда не бдит и столб не изображает. Прокачав эфирку, я провалился в сон…

– Мать вашу за ногу! – прорычал я, когда меня растолкали утром. – Уроды, млять, ущербные!

– Да ладно тебе, Макс, завтра свой сон досмотришь! – посочувствовал Володя.

– Этот – уже вряд ли!

Ни один из наших не понял, что я имею в виду, зато очень даже понимающе загоготал абориген-напарник. Я кинул ему за это в лоб сосновую шишку.

– Милят! – доложил мне этот «сипай» об удачном попадании и кинул ее в меня.

– А хрен тебе! – уведомил я его о промахе и проснулся окончательно. Но все равно уроды! В том грубо прерванном этими скотами сне я не столько наблюдал, сколько действовал, и действовал весьма приятно. В общем, приснилось мне вполне физическое воплощение в жизнь того, что я устроил поздним вечером этой шаловливой акселератке на эфирном плане. Близился завершающий аккорд действа… ага, близился, да так и не приблизился. Ну, уроды, млять! Ненавижу эту гнусную армейскую команду «Подъем»!

– Так чего снилось-то? – допытывается Володя.

– Иди ты на хрен!

– Кажется, я догадываюсь, – вкрадчиво проговорил испанец.

– Если догадываешься – так и подержи при себе, ладно?

– Гы-гы-гы! – эти двое тоже догадались.

– Мать вашу за ногу!

– Ну, извини! – хохотнул Володя. – Сам понимаешь, распорядок.

– На хрену я видал этого Распорядка!

– А мы думали, ты видал на хрену кое-кого другого! – схохмил Серега.

– Пасть порву! Моргалы выколю! В угол поставлю! – раздражение уже прошло, но надо ж прекращать этот балаган.

– Доцент, ну зачем ты такой злой? Как собака!

– Женится – подобреет, – прикольнул спецназер. – Ты как, Макс, договорился уже о свадьбе? На калым заработков хватит?

– Тримандогребить тебя в звиздопровод через звиздопроушину!

– Чего, слишком большой калым за нее просят? – поинтересовался этот скот, когда оторжался вволю.

– Там видно будет, – буркнул я.

Калым не калым, но какой-то выкуп за невесту здесь, конечно, тоже в обычае. Но камешки приныканные засвечивать категорически противопоказано, а официально, то бишь «на одну зарплату», я гол как сокол.

– Ничего, скоро Кордуба! – подбодрил наш мент за завтраком.

– Кордуба! – восторженно взревели «сипаи» за соседними кострами.

А от костра возле палатки стрельнула глазами Велия – озадаченная, задумчивая такая, серьезная, а глаза усталые – явно не выспалась. Поймав ее взгляд, я весело кивнул и подмигнул ей, и она смущенно опустила глазки. То-то же!

На марше Володя загорланил:
Который день, который день шагаем твердо,
Нам не дают ни жрать, ни пить, ни спать!
Но если ты поставлен в строй когорты…

– Отставить! – рявкнул я ему, узнав песню.

– Яволь, герр фельдфебель! – дурашливо гаркнул тот. – А что так?

– Припев данной конкретной очень даже неплохой в целом песни политически несвоевременен, – пояснил я ему менторским тоном армейского замполита. – Сипаи могут понять некоторые словечки, а к Риму тут отношение – ну, скажем, своеобразное…

– Понял! На хрен, на хрен!

Собственно говоря, «когорты Рима, императорского Рима» не так уж особо и страшны. Слово «когорта» в устоявшийся обиход еще не вошло – далеко еще до военной реформы Мария, а Рим только на русском языке звучит так, а в Средиземноморье – Роме, Роман или Ромен, но вот «легион», который непобедим – это не есть хорошо. Он на всех языках примерно так и звучит. Но это в современных армиях могут быть и свои легионы типа французского Иностранного, а в античном мире легионы есть только у Рима. И хотя мы с гордым племенем квиритов вроде бы не воюем и даже вроде бы на одной стороне, но уж очень значимо это «вроде бы». В нашем мире у нас тоже вроде бы мир-дружба с Германией, но распевать вслух тот же самый старинный и уж точно ни разу не нацистский «Шварцбраун» где-нибудь в глухой белорусской глубинке и до сей поры, спустя добрых полвека, дружески не рекомендуется. Категорически не поймут-с. Но Володю я оборвал вовремя, и рискованный припев про непобедимый легион не прозвучал, так что никаких неудобных вопросов мы от хроноаборигенов, хвала богам, не схлопотали. Жаль, конечно, песня очень даже хороша в качестве бодрящего марша, но – на хрен, на хрен! Недолго думая, мы загорланили «садистские» частушки на мотив «Белая армия, черный барон»:

Маленький мальчик нашел огнемет,
Мама сказала: «Не трогай, убьет!»
Мальчик случайно нажал на курок,
От мамы остался один уголек!

Недолго мучилась старушка
В высоковольтных проводах!
Ее обугленную тушку
Нашли тимуровцы в кустах!

За теми частушками последовала «В лесу родилась елочка» на мотив «Вставай, страна огромная», после нее – «Однажды, в студеную зимнюю пору» на мотив «Союза нерушимого» – до конца не удалось допеть ничего. Васькин, понимавший уже по-русски достаточно и кое-что из нашего официоза в свое время слыхавший, но к нашим циничным приколам пока еще непривычный, начинал ржать первым, а там уж не могли удержаться и мы. А нашим весельем заражались и не понимавшие ни слова иберийские камрады, и это взбадривало всю колонну, ускоряя движение. Да и дорога пошла уже на спуск в долину, что тоже подталкивало делать шаги пошире. А вдали уже, хоть и едва-едва, но виднелись и стены Кордубы.

– Кор-ду-ба! Кор-ду-ба! Кор-ду-ба! – заскандировали наши сослуживцы, да и мы вместе с ними – что тут удивительного? Колонна еще больше ускорила шаг…

– Ты тоже спешишь в Кордубу, Максим? – ехидно поинтересовалась Велия, подъехав поближе.

– Как и все! – весело ответил я ей. – Пока наши почтенные начальники будут решать свои важные дела, мы сами найдем в городе достаточно маленьких солдатских радостей!

– Почему ты так уверен в этом?

– В городе есть своя городская стража, и нам не придется стоять в карауле. И это значит, что все время в городе – наше. Неужто мы не найдем, чем занять его?

– Продажными женщинами? Чем они так привлекают тебя?

– Тем, что они всегда на все согласны! Чем же еще?

– А разве непродажные не лучше?

– Может, и лучше. Но они стоят настолько дорого, что не по кошельку простому солдату.

– Гы-гы-гы-гы-гы! – загоготали наши, да и кое-кто из иберов.

– Я говорю не о рабынях, а о свободных! – уточнила эта акселератка, когда тоже отсмеялась.

– Свободные, что ли, дешевле? Вытрясут из тебя жалованье за десять дней и спустят его на тряпки и побрякушки за один-единственный поход на рынок! А потом тебя же еще и будут попрекать скудным заработком!

И снова Велия невольно расхохоталась вместе с окружающими.

– И ты считаешь, что все таковы?

– Другие мне пока не попадались.

– Да нету их, других! – вставил Серега.

– Точно! Хорошо, что наши остались на руднике! – добавил Володя.

– Голос народа – голос богов! – наставительно прокомментировал я, вознеся указующий перст к небу и снова заставив девчонку рассмеяться.

– Но разве плохо, когда у тебя своя женщина, которая всегда с тобой?

– У которой то голова болит, то месячные, то ты мало заработал, то она просто не в настроении?

И снова народ вокруг нас ржал, хватаясь за животы.

– Разве у продажных женщин не бывает таких дней?

– В такие дни они мне еще ни разу не продавались, гы-гы!

И опять смеялись и наши, и Велия. При этом ее мул как-то постепенно, шаг за шагом, оказался еще ближе, ее нога закинулась на ногу, а рука оправила юбку так, что ее налитые бедра оказались туго обтянутыми…

– Похабный солдафон! Рассказал бы уж лучше тогда что-нибудь веселое, как вчера, за ужином!

– Давай! Давай! – поддержали ее наши иберийские камрады.

– Ладно, слушайте! – заготовка у меня уже имелась – хоть и уж точно не для нее предназначалась, но я ведь и не тянул ее за язык напрашиваться. – Мужчина с женщиной спят в постели. Стук в дверь. Женщина спросонья: «Скорее вылазь в окно, это муж!» Тот, тоже спросонья, мигом вылазит, выпадает голый во двор, набивает шишку на лбу, весь в грязи извазюкивается, оцарапывается об колючие кусты, встает и спохватывается: «Стоп! Какой муж? А я-то тогда кто?!»

– Гы-гы-гы-гы-гы! – от восторга хроноаборигены аж ладонями по ляжкам себя заколотили.

Деваха же, прикрыв рот обеими руками, беззвучно хихикала:

– Ну ты и похабник!

– Давай еще! – ревели камрады.

И снова меня спас отец-командир, хотя на сей раз и не по своей воле – слева раздались вопли, и из леса выбежали вооруженные люди.

– К бою! – рявкнул Тордул. – Лучники – стрелять самостоятельно! – Еще в том давешнем походе он нанял на обратном пути трех горцев-охотников – как раз по числу захваченных нами хороших кельтских луков, так что были у нас теперь и свои лучники. – Аркобаллистарии – заряжаться и стрелять самостоятельно! Пращники – приготовиться! Копейщики – сомкнуть щиты! Ты, ты, ты и ты – охранять тыл! Рабов, мулов и почтенных – в середину! Да не меня, олухи! Остальных!

Перехмыкнувшись меж собой по поводу объединения командованием мулов с рабами и «почтенными» в одну общую равноценную категорию, мы скинули арбалеты с плеч и взвели их.

– Берегись! – предупредил один из камрадов, поскольку в нас уже летели камни и дротики. Один просвистел совсем рядом, а мне вдруг что-то уперлось в спину, и это что-то оказалось гораздо мягче щитов наших копейщиков…

– Ты?! Какого, млять, хрена! – я довольно грубо – не до куртуазных манер – сдернул Велию с мула, отчего та, ойкнув, оказалась упертой в меня уже не коленкой, а еще более мягкими округлостями. – Ты где должна быть, шмакодявка! Живо на хрен в середину, мать твою за ногу! – я придал ей ускорение резким шлепком по заду. – Кто-нибудь, спровадьте на хрен и этого ишака! – тут я спохватился, что ору это по-русски, но кто-то из пращников уже волок за повод упрямую длинноухую скотину.

Об мой шлем звякнул по касательной камень, но тут выступили вперед уже организовавшиеся копейщики, а лучники принялись усердно отрабатывать жалованье. Два пращника и один метатель дротиков противника рухнули под их стрелами, а затем включились в эту продуктивную работу и мы. Мой болт завалил еще одного метателя дротиков, как раз замахивающегося для броска, рядом с ним рухнул пращник, а за ним еще один метатель дротиков. Включились наши пращники, снова выстрелили лучники, мы заряжались, а из леса выбегало новое мясо, и некогда было считать его по головам…

Дружный залп наших пращников выкосил передних нападающих, но остальные с ревом перли напролом. С двадцати примерно шагов я вогнал болт прямо в раззявленный рот одного из них и резким рывком – некогда было возиться с «козьей ногой» – вздернул тетиву на упор «ореха». Бросок дротиков с десяти шагов смел еще один слой атакующих вражин, которые все никак не хотели кончаться. Словив тяжелый дротик в грудь, рухнул копейщик передо мной, а мой болт остановил лохматого бугая со здоровенным топором, вознамерившегося проникнуть в образовавшуюся брешь и расширить ее. Но лезли новые, и не было уже времени перезаряжаться…

– Возьми, господин! – непонятно откуда взявшийся Нирул протягивал мне мое копье, которое в пути нес на плече вместе с моим старым арбалетом.

– Пригнись! – рявкнул я ему, ухватывая древко копья поудобнее. – Держи! – я выпустил из левой руки арбалет и схватил цетру.

Как раз вовремя я перевооружился – шеренга наших копейщиков смялась под напором врезавшихся в нее нападавших, и нас поглотила свистопляска рукопашного боя. Мое копье с хрустом вошло в бок противнику, остервенело лупившему фалькатой по щиту одного из наших копейщиков, да так в нем и застряло – я выпустил его и выдернул меч. Очередной дротик летел в меня, и я принял его цетрой на рикошет, а метнувший его попер на меня с дубиной, замахиваясь. Руку со щитом я напряг впустую – удара не последовало, поскольку оператор самодельного суковатого охреначника уже оседал набок со стрелой в глазнице. Его место занял следующий – вообще с деревянными вилами. Я легко отразил их удар цетрой – это был явно вчерашний мирный пейзанин, не обученный правильному бою – и отмахнул их острую развилку мечом. Тот бросил бесполезную палку и потянулся за топором, но я уже распрямлялся в выпаде. Цетра у него имелась, но какая-то уж больно легкомысленная – сплетенная из ивовых прутьев и обшитая кожаными лучиками в виде стилизованного солнышка. Разве ж это щит? Мой клинок проник между прутьями, легко раздвинув их, и проткнул ему брюхо. Выдергивая меч, я заполучил и застрявшую на нем горе-цетру, которую тут же размочалил парой ударов об башку следующего противника, после чего стряхнул на хрен ее остатки, а самого полуоглушенного вражину продырявил фалькатой один из наших камрадов. А потом нападающие как-то вдруг резко кончились, и остались одни только убегающие, которых продолжали прореживать вдогонку лучники с пращниками.

Я быстро вытер окровавленный клинок об один из трупов, вкинул его в ножны и выхватил у Нирула свой арбалет. Потянулся за болтом и не нащупал в своем колчане ни одного. Млять! Так и есть – рассыпал в горячке рукопашной мясорубки!

– Возьми! – болт лег мне в руку, я машинально уложил его в желобок арбалета, прицелился в загривок одного из драпающих, спровадил его к предкам и только тут вдруг сообразил, что голосок-то…

– Ты?! Млять! Мать твою за ногу!

Велия виновато опустила глазки, в которых плясали веселые и проказливые бесенята, но вместо ретирады в тыл деловито протянула мне еще один болт.

– Мыылять! – нормальных членораздельных возражений у меня не нашлось, а среди убегавших мелькнул один в драном плаще, что-то смутно напомнившем мне, во мне победил охотничий инстинкт, и я прицелился в него. Треньк! – и мой болт отправился навестить свою жертву…

– Мыылять! – буквально перед самым попаданием на линию выстрела выскочил ошалевший от страха беглец, схлопотав не ему предназначенный гостинец, а тот, в плаще, обернулся, и я увидел смутно знакомую чернобородую рожу. Девчонка протянула мне новый болт, но бородатый, взглянув на убитого, мигом сообразил, что к чему, и скрылся в зарослях…

15. Наши в городе

– Мыылять! – прорычал я снова, после чего вернул не понадобившийся болт в колчан и знаком велел Нирулу собрать остальные.

– У тебя все мысли о продажных женщинах, хи-хи! – заметила Велия. – Ведь «милят» – это продажная женщина?

– А ты откуда…

– Вы так часто выражаетесь, когда говорите между собой, что от вас научились уже и наши турдетаны. А некоторые из них не слишком осторожны, когда делятся новым знанием с другими. Так я права?

– В общем – да, права, – врать не самый лучший выход, если это потом придется делать слишком часто, и я решил не лезть в этот капкан. – Но часто мы называем так и какую-нибудь оплошность, неприятность или неожиданность.

– Мне так и показалось, хи-хи! Вряд ли ты думал о женщинах, когда целился и стрелял!

По наивности я решил, что инцидент исчерпан, но не тут-то было!

– А «хриен» – это то, что ублажают с помощью «милят»? – пальчиком она не ткнула, но глазками указала верное направление.

– Так ты что, все поняла? Ну, когда я облаял тебя…

– Не все, но достаточно, чтобы догадаться об остальном, хи-хи!

– Ты обиделась на это?

– Ну, ты же говорил на своем языке, которого мне понимать не полагается, хи-хи! Вот если бы на нашем…

– А почему ты здесь, а не там, где тебе положено быть? – следовало все же закруглить эту скользкую тему, а нападение – лучшая защита.

– В обществе рабов и мулов?

– И ты страшно оскорблена этим?

– Я так сильно похожа на дурочку?

– Общество похабных солдафонов лучше?

– Ты обиделся?

– Зачем? Ты сказала правду, а на нее обижается только глупец. Я сильно похож на глупца?

– А я сильно похожа на тех, кому интересно с глупцами?

– И все-таки, Велия, на войне следует выполнять приказы начальников. Ты разве не слыхала приказа Тордула?

– Слыхала, но…

– Но не выполнила его. Воину за невыполнение приказа в бою после боя не сносить головы. Тебе это известно? Следовало бы хорошенько отшлепать тебя за это…

– Не надо! Ты очень больно шлепаешься, когда не в настроении, хи-хи! У меня и так уже будет синяк на попе! Вот пойду и скажу маме… что упала с мула, и мне было больно идти, хи-хи!

– Впредь все-таки выполняй приказы! Мы на войне!

– А если бы на нас напали и сзади?

– Тебя захватили бы в плен. А здесь тебя мог убить шальной дротик или камень – ты видела сама, что тут творилось…

– И что дал бы мне плен, если бы вас всех перебили? Нет уж, хватит с меня плена!

– А кстати, почему они в самом деле не напали еще и сзади? – вмешался подошедший Васкес. – На их месте я бы обязательно послал часть людей в обход!

– А хрен их знает! – я перешел на русский. – Деревенщина! Ты ведь заметил, что многие были с дрекольем вместо настоящего оружия? Наверное, понадеялись задавить нас числом.

– И понесли лишние потери в лобовой атаке. Этого-то ведь они не могли не понимать! Да еще и атаковали нас снизу, вверх по склону – слишком глупо это даже для безграмотных крестьян!

– Не успели подготовиться?

– Я тоже так думаю. Ты узнал того, в плаще, которого упустил?

– Вроде где-то видел, но вот где…

– Дагон, финикиец – командир тех, которых мы тогда преследовали. – Мент есть мент, и память на имена и лица «клиентов» у него профессиональная.

– Мыылять! – а что я еще мог сказать?

– Я тоже стрелял в него, но мой арбалет слабее. Целился в шею, попал в щит. Жаль, что упустили…

– Упертый тип! Другой бы на его месте вернулся к начальству с докладом о невозможности выполнить задачу, а этот хрен сдается! Уважаю!

– Крутой профи. Его профессиональная гордость не позволяет ему признать неудачу. Думаю, он не отвяжется.

– Тогда нам остается только надеяться, что именно эта его профессиональная гордость его и сгубит.

– Да, похоже на то…

– Велия, где ты опять пропадаешь? Мать обыскалась тебя! – брат девчонки нарисовался неожиданно.

– Уже иду, Велтур! – и, обернувшись ко мне: – Да, это был Дагон, тот финикиец, я расслышала имя в вашем разговоре. Мне пора, но мы еще поговорим с тобой позже – и не о Дагоне, хи-хи!

По-хорошему, нам следовало бы форсированным маршем спешить в город – при должном темпе добрались бы если и не к обеду, то уж всяко засветло. Но по-хорошему не получалось. Мы тоже понесли потери – двоих из нашего отряда и троих из высланного Ремдом эскорта убитыми и семь человек ранеными. Двое из них идти сами не могли, и их нужно было нести на носилках, да и пятеро остальных не потянули бы настоящий темп. И убитых ведь тоже не оставишь, а здесь мы не имели времени похоронить их достойно – значит, и их нести на носилках в Кордубу. Так или иначе, без привала было не обойтись.

Эти, напавшие на нас идиоты, потеряли десятка четыре. В основном это были мятежные пейзане, но в троих начальник рудника опознал сбежавших при нападении на рудник рабов, и одного из них, еще живого, командование теперь допрашивало вместе с остальными тяжелоранеными вражинами. Убиты были – при попытке воспользоваться нападением на нас и взбунтоваться – и двое рабов из числа захваченных нами в походе, что усмирило остальных, и теперь их, как следует поколотив для профилактики, заставили делать носилки, которые они же и понесут. Мы же, кто не был поставлен Тордулом в караул, приведя себя в порядок и избавив убитых мятежников от ненужных им более земных благ – которых, впрочем, много не набралось, – перекусывали и отдыхали.

Пользуясь привалом, Велия снова – ага, как бы невзначай – завернула к нашему костерку. Присела рядышком, разогнала ладошкой дым от моей трубки и огорошила:

– Максим, а в твоей стране продажные женщины лучше, чем у нас?

– Ну, всякие есть. Но те, что получше ваших, берут очень дорого, а жалованье нам князь платит поменьше, чем здесь.

– Да, Астурда тебя не разоряет, хи-хи! В Кордубе подобные ей возьмут с тебя полшекеля за ночь, но и это тоже не разорит тебя.

– А почему тебя это вдруг так заинтересовало?

– В городе вы получите хорошую награду и свою долю добычи. У вас появятся деньги, на которые можно уехать очень далеко. Ваш «киняз» щедро наградит тебя, когда ты вернешься к нему?

– Не думаю. Мы ведь не выполнили его повеления – тут бы голову на плечах сохранить, а не награды ждать.

– А ждет ли тебя там кто-то, ради кого тебе стоило бы туда возвращаться? – и придвинулась – тоже как бы невзначай – поплотнее, коснувшись плечиком и бедром, дабы понятнее было, что она имеет в виду.

– Из таких – никто не ждет.

– И ты совсем не похож на глупца, Максим.

– И не собираюсь им становиться.

Этот вопрос мы с ребятами обсуждали уже не раз. Ну, доберемся мы, допустим, до матушки России, которой в природе еще не существует – и чего? Кто нам эти предки финнов или балтов или кто там сейчас обитает? И кто им мы? Или, допустим, при очень уж большом везении, найдем мы таки и дражайших предков – праславян. Ну, найдем – дальше-то что? Здрасьте, я ваша тетя? Язык их нынешний едва ли ближе к современному русскому, чем польский или болгарский, а что у нас с ними будет общего кроме языка? Ровным счетом ничего. Мы, современные русские – люди европейской культуры, а она родом отсюда, из Средиземноморья. Для Васькина же, вообще ни разу не русского, а самого натурального испанца – тем более. Так зачем же нам тогда переться хрен знает куда? Чтобы рвать жилы на пахоте весной, корячиться на ремонте хат и землянок летом, надрываться на жатве осенью и мерзнуть зимой? А ведь так там, скорее всего, и будет. В суровом климате скудные урожаи, и для прокорма воина или грамотея там нужно гораздо больше простых землепашцев, чем в теплом и обильном Средиземноморье, в котором мы уже и сейчас устроились неплохо. Конечно, нынешняя иберийская Испания – ну никак не центр средиземноморской цивилизации, и иберы – дикари еще те, но благодаря влиянию финикийцев и греков и на этих не романизированных еще ни разу дикарях уже появился некоторый налетец цивилизованности.

Конечно, еще лучше был бы какой-нибудь культурный центр – большой город с водопроводом, канализацией, общественными банями и частными купальнями, но не все ведь сразу. На жизнь в мегаполисе еще заработать надо, да и гражданство здесь – вопрос не пустяковый. Римское нам едва ли светит, его и их собратья-латиняне все еще не имеют. Латинское, правда, не хуже – плевал я на «дискриминацию» в допуске к выборам римских властей предержащих, но и его получить нелегко. Да и не тот еще центр культуры этот Рим, чтобы туда рваться, хоть и перспективен в отдаленном плане. Афинское гражданство тоже вот так вот запросто не получишь, как и гражданство других греческих полисов, да и не самое лучшее место сейчас та Греция – не без помощи того же Рима, кстати. Гадес же, например, тоже город очень даже неплохой, а в мятежах он не участвует, и репрессии от римлян ему не грозят, да и Тарквинии в нем люди не последние, и с гражданством, надо думать, подсобят. Или, допустим, тот же Сагунт. От погрома войском Ганнибала он уже оправился, вместо убитых и проданных в рабство греков его теперь населяют в основном иберы, так что гражданство там получить полегче, а сам город по культуре так и остался греческим, со всеми вытекающими. И тоже вроде в бунтах с последующими репрессиями не замечен. Вот в таких примерно местах и надо тут пускать корни и остепеняться – всем вместе, держась друг за друга. Ведь мы ближе друг другу, чем любой из аборигенов этого мира – ну, за исключением, возможно – со временем, конечно, – некоторых аборигенок. Вот вроде этой турдетаночки-акселераточки, например. Как подойдет время – надо будет обязательно вот такую же примерно себе и подыскать – симпатичную, умную и здоровую, от которой и дети пойдут такие же, поскольку яблоко от яблони далеко не падает. Млять! Чего это за хрень со мной происходит? Съел я сегодня чего-то не то, что ли? Это ж только вдуматься непредвзято – меня! – и вдруг посещают мысли на предмет «остепениться»…

А означенная акселератка – все равно что мысли мои читает:

– Я слыхала, что ты смог наладить на руднике выплавку черной бронзы. Люди, которые умеют решать трудные проблемы, ценятся у нас очень высоко. Их мало, и если ты добьешься, чтобы твой раб справлялся с этим и без тебя – тебя очень щедро наградят и переведут в Кордубу, и уже не простым воином. А может быть, и в Гадес. Там тоже нужны такие люди. И там живем мы, – и снова она плотненько эдак прижимается ко мне своими округлостями, да еще и плечико разворачивает так, что касается меня и другой выпуклостью, которая у нее помягче плечика…

– Велия, где ты опять пропадаешь?!

– Иду, мама! – вставая, она «случайно» проводит тугой ягодицей по моему плечу и едва заметно улыбается, чертовка!

Начальство наше тоже тем временем хренью всякой не страдало. Допросив с пристрастием мечтающих о легкой смерти пленников, оно развязало им языки и узнало поболе нашего. Староста их деревни – опознанный среди убитых – возглавлял мятежное ополчение своих пейзан и в качестве их вождя – ага, в теории – подчинялся кармонскому Луксинию, одному из вожаков мятежа. На практике же, как и следовало ожидать от этой «партизанской» вольницы, староста действовал по собственному усмотрению, и врагов от друзей, а тем более от нейтралов, отличал весьма произвольным образом. Прекрасно зная цену своему крестьянскому воинству, на настоящих вояк он старался обычно не нападать. Не напал бы, скорее всего, и на нас сегодня, если бы не этот финикиец. Дагон появился у них дней пять назад, приведя с собой пару десятков беглых рудничных рабов – силу более чем скромную и – в военном отношении – ничем не лучшую, чем ополченцы самого старосты. Но сам финикиец оказался в военном деле весьма сведущ и внушил тому изрядное уважение – пару дней назад с его помощью совершили удачный набег на одну из не участвовавших в мятеже деревень близ Кордубы. И теперь, когда Дагон предложил встретить и уничтожить внезапным нападением небольшой воинский отряд, суля ценную добычу и щедрую награду от «очень больших людей» за нескольких пленников, которых он укажет – староста прислушался к его совету.

Нападение на нас было спланировано с умом, и они уже подходили к дороге для устройства полноценной засады, и успей они – звиздец наверняка был бы нам всем. Но мы появились слишком рано, не дав им времени подготовить засаду, а дальше была уже долина, где они рисковали нарваться и на кордубские отряды, так что выбора у них не оставалось, и им пришлось атаковать с ходу. Если бы они налетели все дружно – полторы сотни, – нас бы один хрен смяли и раскатали в лепешку, но крестьяне – они крестьяне и есть. Увидев хорошо вооруженных профессионалов вроде тех, с которыми случалось уже сталкиваться, и воспоминания были не из приятных – многие струхнули. А когда мы в считанные мгновения организовались, сомкнули щиты и открыли ответную стрельбу, перетрусило большинство. Ведь что толку тебе от победы в бою, если лично тебя в этом бою убьют? Поэтому в действительности из тех полутора сотен нас атаковало десятков шесть, не больше, и результат нам известен…

По прикидкам Тордула выходило, что Дагон – в том, что «тот самый», не было сомнений и у нашего командира – сейчас не властен над сбежавшими от нас пейзанами. Слишком велики потери, да еще и по его милости. Староста мертв, а без него – кто он им? В кулак-то он их потом, скорее всего, возьмет, волчара ведь матерый, но не прямо сейчас, попозже. На это ему понадобятся дни, в лучшем для него случае – часы. Но кто-нибудь из нас собирается предоставить ему эти дни или часы? Правильно, дураков нет! Или, может быть, кто-то собирается преследовать беглецов, вынуждая их сражаться с нами уже ради собственного спасения? Правильно, таких дураков среди нас тем более нет! Такие дураки – целых четыре десятка – вон они, валяются на склоне и на обочине. А мы – умные, мы уже к ночи будем в Кордубе, которая не по зубам и доброму десятку таких деревенских ополчений. При выступлении туземные камрады долго смеялись, когда командование – ага, само с трудом превозмогавшее смех – перед строем выразило особую благодарность нашей четверке за нашу сексуальную озабоченность, заразившую и весь наш отряд, что ускорило его марш и спутало нашему противнику все его злодейские замыслы. Хохотали, конечно, и мы – когда ж это солдатне колола глаза правда? И я, конечно, не стал тыкать пальцем в главную виновницу, тоже хихикавшую в кулачок. Вряд ли ее «почтенная» мамаша обрадовалась бы, узнав, что «это все она»!

В целом расчет нашего начальства оказался верным, хотя и не без сюрпризов. Оказалось, что за последние дни обстановка изменилась к худшему. Встреченный нами конный разъезд «своих» сообщил, что к окрестностям города стягиваются мятежные отряды Кулхаса, уже имевшие несколько столкновений с римлянами. И хотя сами гордые квириты уверяют, что мятежники разбиты и отброшены, им мало кто верит. Если римляне побеждают, почему каждое новое столкновение происходит все ближе к Кордубе? Уже неподалеку от города мы кое-что увидели и собственными глазами. Горели деревни, валялись убитые поселяне – явно дело рук таких же «партизан», как и те, что огребли от нас. По словам Тордула, и с Кулхасом, и с Луксинием у городских властей имелись негласные договоренности, что их войска ни на саму Кордубу, ни на ее ближайшие окрестности нападать не будут, если только в нее не вступят римляне, чем и была теперь озабочена городская элита. Да только ведь сельские ополченцы мятежников, реально не подчиняющиеся никому, рассуждают по принципу «кто не с нами, тот против нас», и им плевать на все договоренности больших и уважаемых людей. Но, с другой стороны, от этой бандитствующей партизанщины и защищаться было проще – не станут воины-профи мятежных вождей вступаться за нарушителей договора. Как раз один такой случай мы и увидели – небольшой отряд конницы из города обратил в бегство и рассеял одну из таких банд прямо на глазах у такого же конного отряда кулхасовских кельтиберов, невозмутимо понаблюдавших за происходящим и спокойно удалившихся…

Разогнавшие мародеров кавалеристы, командир которых оказался знакомым нашего, как раз и сопроводили нас до самых городских стен. Произошло это уже под вечер, но высланный вперед гонец передал известие о нашем подходе заблаговременно. В ворота нас впустили без малейшего промедления, а во дворе у «досточтимого» Ремда для нас уже был приготовлен хороший бивак, горячий ужин с вином и даже нагрета вода для помывки. Конечно, на настоящую баню это не тянуло, но нам ли, солдатам, капризничать? А уж приготовленная для нас чистая смена одежки и вовсе привела народ в восторг. Нет, приятно все-таки служить такому нанимателю!

Идти по бабам было, конечно, уже поздно, да и разморило всех после мытья – нам вдобавок пришлось озаботиться тем, чтобы при смене тряпья – грязное рабыни Ремда забрали у нас постирать – некоторые из наших вещей не попались на глаза не в меру зыркучим аборигенам. Справились мы с этим, отвлекая их внимание по очереди – мне пришлось занять их рассказом про Гасдрубала Барку – незадачливого младшего брата самого Ганнибала – и яблоки, в который я с ходу переделал бородатый анекдот про «план завтрашнего наступления дивизии» из детской чапаевской серии. Тут, конечно, добрая половина прикола пропадает, если ты не смотрел старый фильм «Чапаев» со сценой, где лихой комдив с помощью картошки разъясняет Фурманову, где в тех или иных случаях должен быть командир, но туземным камрадам хватило и оставшейся половины.

Утром, после завтрака, нас, конечно, не сдержала бы уже никакая в этом мире сила, но никому и в голову не пришло подобного сумасбродства. Не дать истомившейся солдатне выпустить пар со шлюхами – кто ж посмеет покуситься на святое! Когда мы ломанулись со двора в город, нас сопровождали шутки домочадцев Ремда и полезные советы, в доброй половине которых мы, впрочем, не нуждались. Например, о том, что дома шлюх отмечены красной тряпкой на двери, я уже знал и без чужих подсказок. Этот обычай по всей стране одинаков, и точно такая же была и на двери Астурды. Основная масса рванулась туда, где такие тряпки висели повсюду, указывая дешевые бордели с рабынями, я же поискал индивидуалку поприличнее – из тех, которые берут полшекеля за ночь, зато уж точно не наградят – в нагрузку к удовольствию – никакой хренью вроде триппера. Город есть город – хватало в нем и таких, так что долго искать подходящую не пришлось. А поскольку речь шла не о ночи – какая ночь, когда день только начался, – то и обслужила она меня с хорошей скидкой – не за полшекеля, а за четверть.

Выпустив пар, я прогулялся с Нирулом на рынок, где вскоре встретили и начальника рудника – тот ухмыльнулся и с таинственным видом поманил меня пальцем.

– Подожди-ка нас пока тут, – сказал я парню и последовал за компаньоном. Результатом стало знакомство с купчиной, давно уже покупавшим у того его левые камешки. По совету начальника рудника я продал ему только самый мелкий, пополнив свой кошелек лишь семью шекелями, но совет был разумен. Во-первых, ни к чему было сбивать устоявшиеся цены, да еще и привлекать ненужное внимание, а во-вторых – торговец, понявший, что приобретает постоянного клиента, тоже подтвердил это – в приморских городах вроде Гадеса или Малаки они стоят раза в полтора дороже, а за морем – в Карфагене, например – и во все два. Понятно, что туда мы специально для сбыта левака не поедем, но мало ли как судьба сложится? В Гадес она меня вполне может привести, а в полтора раза – тоже не хрен собачий…

С рынка Нирул пригласил меня к своему отцу, у которого мы и пообедали. За обедом обговорили будущее парня, чем кузнец остался весьма доволен. Поговорили и об оружейном деле, на котором мужик, как говорится, собаку съел. Осмотрев мой меч, он сказал мне, что его рукоять – кельтиберская, но это новодел вместо износившейся старой, а вот клинок – гораздо старше рукояти, лет пятьдесят ему как минимум, и он уж точно турдетанский. Это сразу видно – несколько длиннее кельтиберских и более «треугольной» формы, унаследованной еще от бронзовых мечей предков турдетан – тартессиев. И это очень хороший меч – клинок почти не сточен и полностью сохранил исходную форму.

Вот взять, к примеру, тот же ксифос греческих гоплитов – почему его клинок «листовидной» формы, то есть суженный у рукояти? Да от переточек постоянных! Сталь у большинства мечей мягкая – тверже и пружинистее она становится только после долгой холодной ковки, но это слишком дорого для большинства. А удары далеко не всегда удается принять на щит, часть их приходится и на клинок у рукояти, вот и стачивается он в этом месте при выведении зазубрин. Совсем не таковы те новенькие греческие ксифосы, которые только что из кузницы. Так же стачиваются и фалькаты, скопированные с этрусских кописов и греческих махайр. Для конного это хорошее оружие, а вот для пешего удобнее прямой меч. Но конными воюют те, кто побогаче, и им подражают остальные – ему, например, практически одни только фалькаты и заказывают. Вот римляне – не дураки. Фалькату Сципион разрешил своей кавалерии, но пешим легионерам – только прямой кельтиберский меч.

Нирулу я дал «увольнительную с ночевкой», и они с отцом пошли улаживать свои дела с родителями зазнобы парня, а я снова прогулялся по рынку, приглядываясь и прицениваясь. Хоть и на довольствии мы у нанимателя, но оно ведь в античном мире не такое уж и полное – кормить тебя у Тарквиниев кормят, а вот одеваться, например, изволь на собственный кошт. Да и служить всю жизнь солдатом-наемником как-то не слишком охота. Перекантоваться да скопить первоначальный капиталец – эпоха первоначального накопления называется – это да, это можно и таким путем, раз лучшего не подвернулось, но на перспективу надо присматриваться к тутошним раскладам и присматривать себе место в жизни поприличнее да посолиднее. Ну и, раз уж с первоначальным накоплением дела у меня складываются удачно, то самое время и в ценах здешних на все для начала разобраться. Поскольку моему рабу уже относительно недолго оставалось им быть, а я уже успел привыкнуть к статусу простого турдетанского рабовладельца, меня невольно потянуло понаблюдать за торговлей «говорящими орудиями». По военному времени их тут хватало, и продавали их недорого. Ну, по сравнению. Где-нибудь в Греции простой раб стоил бы в среднем, как мне говорили, около двухсот драхм, то есть в районе сотни с лишним шекелей – ага, дешевые рабы, называется. Здесь же за таких просили от двадцати до шестидесяти. Причем я не сразу въехал, почему средненького, а то и щуплого ливийца или нумидийца – североафриканца, короче – отдают не меньше чем за сорок, а то и пятьдесят шекелей, а здоровенного кельтибера или кельта оценивают в двадцать, максимум – тридцать. Позже, впрочем, сообразил. Приковывать надо сразу же этих мордоворотов-военнопленных, не то однозначно сбегут. А бежать им недалеко, и навыки соответствующие у них имеются – воины как-никак. Ну и кому здесь нужна эта лишняя головная боль? Североафриканцу же бежать отсюда некуда – моря ему на своих двоих не пересечь и втихаря на корабле не заныкаться. Да и приметен он здесь – сразу видно, что беглый раб. Потому и покупать его не так рискованно. Местные иберы стоили средне, шекелей тридцать-сорок. В основном – оказавшиеся на свою беду не там и не тогда пейзане. В принципе им есть куда смазать салом пятки, но решительности у них маловато, да и больших бед при попытке сбежать не наворотят – не бойцы. В общем, с работничками более-менее ясно.

Стоит ли удивляться тому обстоятельству, что мой инстинкт самца довольно быстро перенаправил мое внимание туда, где торговали рабынями? Тем более что если рабам-мужикам покупатели только щупали мускулы и осматривали зубы, то рабынь-баб требовали раздеть и не просто разглядывали, а еще и лапали достаточно откровенно, а толпа зевак все это дело весело комментировала.

В основном бабенки были местные, но встречались и рыжие кельтки, и смуглые ливийки, и даже одна негритяночка – довольно симпатичная, кстати. То ли случайно, то ли чувство юмора у работорговца было такое, но рядом со знойной африканкой сидела и маленькая обезьянка. Вместе он их продает, что ли? «Шоколадка», конечно, как товар экзотический и потому особо престижный, продавалась за полторы сотни шекелей. С обезьянкой или без оной – я так и не понял, да и не стал вникать – один хрен жаба задавит при такой цене. Гораздо дешевле, но тоже сурово – сотню шекелей – стоила одна ливийка. Тридцатилетнюю лузитанку с десятилетней девочкой отдавали за шестьдесят, бабенки от шестнадцати до тридцати, тоже испанки, шли от тридцати до пятидесяти, а дешевле всех – всего двадцать шекелей – просили за молодую и довольно симпатичную кельтиберку со связанными и оттянутыми вверх руками – видимо, спрос и цену сбивал ее непокорный нрав, поскольку ее даже не раздели. Из тех девиц, что шли от тридцати до пятидесяти, я как раз разглядывал одну за пятьдесят – шекелей, конечно, лет ей было около двадцати, гы-гы! Покупать ее я уж точно не собирался, но отчего ж не поглазеть на стриптиз-шоу, когда показ бесплатный? Это была бастулонка с южного побережья, явно с небольшой финикийской примесью, и своей цены она явно стоила – смуглая, с вьющимися черными волосами, черноглазая, фигуристая – верхние выпуклости так и просятся в руки!

– Новичок решил остепениться и завести наложницу? – раздался насмешливый и знакомый голос сзади. Обернувшись, я сперва не понял юмора, а когда понял – надеюсь все же, что вида сумел не подать, – слегка выпал в осадок. До сих пор я как-то наблюдал «почтенную» Криулу и ее дочку в мешковатых иберийских туниках и юбках, да еще и в плащах – не май ведь месяц, – и все это на них было из толстой грубой ткани. Ну, не такой грубой, как у простых пейзанок, потоньше, но разница была не столь уж и велика. Словом, в деревне они и одевались по-деревенски, но здесь, в каком-никаком, а все же городе, они переоделись по-городски. А по-городски – это в античном мире значит – по-гречески. И не в мешковатые, хоть и тонкой ткани, дорические хитоны, а в платья легкие – хрен их знает, как они там называются, облегающие – ага, на талии, а вот выше и ниже оной – так пожалуй, что и обтягивающие… В общем, фигуру их нынешнее городское одеяние скорее подчеркивало, чем скрывало. Нет, все-таки глаз у меня – алмаз! Ведь там, в деревне – под какой мешковиной такие природные богатства распознал!

– На наложницу я пока еще не заработал, почтенная! – бодро и весело ответил я. – Но к далекому и светлому будущему не мешало бы присмотреться и прицениться.

Зима в Кордубе средиземноморская. Ночью еще как-то дает о себе знать, но днем, да еще и солнечным – нам бы в России такие зимы! Вот и «почтенная» с Велией, согревшись под солнцем, плащи скинули и на сгиб локотка повесили. А выемки спереди на их платьях глубокие, да и сами платья выше талии – ну, не то чтоб очень уж туго все обтягивали, такого греческий покрой не предусматривает, но верхние выпуклости у обеих сдвинуты вместе, и ложбинки между ними просматриваются четко. Зрелые «достоинства» мамаши оказались, конечно, гораздо более выдающимися, чем у ее юной дочурки, и мой глаз-алмаз невольно сфокусировался на точке, расположенной примерно на голову ниже ее подбородка. Оттуда, оценив зрелые достоинства, он стрельнул в аналогичную точку юных достоинств, потом снова туда, потом снова обратно…

Судя по тому, что Криула то слегка улыбалась, то хмурилась, ее голова была, надо полагать, занята решением нетривиальной головоломки – как расценивать столь нескромный взгляд наемного солдафона – то ли как возмутительную дерзость, то ли как своего рода грубый солдатский комплимент. Девчонка же хоть и сдерживала смех, но улыбалась во все свои тридцать два безупречных зуба. Потом уронила кошелек – ага, с понтом случайно, наклонилась за ним – да так, чтобы волосами не загородить мне обзор ее выпятившихся достоинств – пару раз при этом «промахнулась», затем таки подобрала, выпрямилась, скосила глаза на мать, убедилась, что та не видит, и на пару мгновений показала мне язычок. Ее мать тем временем, решив головоломку благоприятным для меня образом, тоже улыбнулась уже отчетливее.

– Максим, а если бы мы стояли там, – девчонка указала пальчиком на помост с рабынями, – сколько бы мы тогда стоили?

– Ну и шутки у тебя, Велия! – слегка оторопела «почтенная».

– Так интересно же, мама, хи-хи! Так сколько, Максим?

– Тут – нисколько.

– И как это понимать? – похоже, мамаша склонялась к включению обиды, да и дочурка озадачилась.

– Тот, кому повезло бы отловить вас, был бы глупцом, если бы выставил вас на продажу тут. Я слыхал, что в Греции цена на красивую рабыню-танцовщицу может даже равняться цене неплохого дома. Не знаю, правда ли это…

– Ну, не самого лучшего дома и не за всякую танцовщицу, но вообще-то бывает и так, – «почтенная» все-таки сменила гнев на милость и соизволила меня просветить: – В Афинах, в Коринфе, в Сиракузах, в Карфагене, в Тире, в Александрии или в Антиохии. За меня-то, допустим, столько уже не дали бы и там, а вот выкуп за нас наши родственники заплатили бы и побольше…

– Гы-гы! Свежо предание, почтенная! Копье в грудь, стрела меж ребер или меч в брюхо – плохая замена цене… ну, скажем, полутора домишек. Да пускай даже и одного – жадность ведь до добра не доводит!

– А ты неглуп, солдат! – рассмеялась «почтенная». – Если тебя не убьют в бою и если боги и впредь будут благосклонны к тебе – далеко пойдешь!

Пока что боги были к нам благосклонны. Вечером в доме Ремда праздновали счастливое освобождение родни и спасение основных богатств рудника. Наш отряд ел и бражничал во дворе, начальство – в самом доме. Оттуда доносилась музыка, пение и приветственные возгласы пирующих, а сквозь занавеску просвечивали силуэты танцоров и танцовщиц.

– «Досточтимый» даже дорогих греческих шлюх нанял – тех самых, которых они «подругами» называют! – не без зависти просветил меня напарник по караулу. – Нам такие уж точно не по кошельку! Вот что значит денег куры не клюют!

Лично меня зависть по этому поводу особо не глодала. Это Ефремов в своей «Таис Афинской» сделал из греческих гетер эдакий супер-пупер-идеал, а на самом ведь деле – обыкновенный гибрид шлюхи с актрисой. Ну споет там чего-нибудь, ну на кифаре побренчит или в флейту двойную подудит, ну стихи подекламирует, ну спляшет там что-нибудь эдакое – так на это любая занюханная актриска способна. А в постели любая мало-мальски опытная шлюха тоже наверняка ничем не хуже окажется. Ну так и зачем тогда, спрашивается, мешать бульдога с носорогом? Так я примерно и втолковывал напарнику, ни о каком участии в этом хваленом «симпосионе» и не помышляя, когда из-за занавески выскользнула рабыня с горящим масляным светильником:

– Досточтимый Ремд приглашает аркобаллистариев к своему столу!

Ну, к «своему» – это, конечно, громко сказано. На самом деле нас, конечно, никто и не думал укладывать на пиршественные ложа за главными столами, а усадили на табуретах за самый дальний. Но угощение было не хуже, чем там, и мы даже пожалели о том, что успели основательно подкрепиться во дворе с камрадами. Зрелища же – ну, по сравнению с современными эротическими шоу нашего мира они выглядели бледновато, но по местным меркам…

Одна танцовщица, уже освободившаяся от всего лишнего, плясала с довольно-таки приличных размеров питоном, вторая, на которой оставался лишь пояс с широкими лентами из полупрозрачной ткани, виляла бедрами так, что эти ленты развевались как крылья, третья, еще не избавившаяся от юбки, томно выгибалась, воздев руки кверху, отчего ее верхние выпуклости приподнялись – ими-то она и двигала – довольно искусно, надо признать. Все три оказались рабынями-иберийками, хотя и очень даже смазливыми, а собственно гетерой была только одна – их хозяйка, – самая одетая из всех. Тоже очень даже эффектная баба, хотя чистопородной гречанкой не показалась мне и она – скорее уж полукровка. В легком платье, полупрозрачном, так что вся фигура легко просматривается, полы платья откинуты так, что левая нога открыта до пояса, руки закинуты за голову – соблазнительно стоит, надо отдать должное. А вот несет какую-то тарабарщину – видимо, на греческом, в котором никто из нас ни в зуб ногой. Лучше бы, на наш взгляд, заткнулась и сплясала стриптиз, как ее рабыни. Но «досточтимому» и «почтенным» ее выступление, похоже, нравилось.

Впрочем, мучили нас выслушиванием не пойми чего недолго. Дав нам вволю насытиться, а танцовщицам – закончить свои танцульки, хозяин дома, переглянувшись с возлежавшей рядом Криулой – та как раз закончила говорить дочери что-то, не слишком ту обрадовавшее, – подал гетере знак потихоньку закруглиться, что та и сделала.

– От имени клана Тарквиниев я рад приветствовать на этом славном пиру наших доблестных аркобаллистариев! – объявил Ремд на нормальном турдетанском и подал нам знак приблизиться. – Они недолго еще служат у нас, но успели уже показать и себя, и свои аркобаллисты! Их недюжиннный ум облегчил нам выслеживание злоумышленников, а их стрельба – победу над ними. Клан Тарквиниев ценит таких воинов, и их награда будет достойной! Вот карфагенский статер, – «досточтимый» показал нам золотую монету – сперва одной стороной, затем другой. – Он равен пятнадцати серебряным шекелям, и по два таких статера получит каждый в их отряде. А наши аркобаллистарии кроме этого получат еще по три статера за свои отличия в этом походе. Но не это главное! – тут он выдержал драматическую паузу и обернулся уже к нам самим: – Разовая награда тоже важна для солдата, но еще важнее жалованье, которое он получает регулярно. Ваше жалованье удваивается! И не с сегодняшнего дня, а со дня того боя! Клан Тарквиниев успел уже изрядно задолжать вам с того дня, но завтра утром вы получите все причитающееся вам у моего казначея! Клан Тарквиниев благодарит вас за службу!

– Слава Тарквиниям! – гаркнули мы, хоть и не вполне хором, но с должным усердием.

На этом наш прием был окончен, и мы вышли во двор, предоставив начальству продолжать их изысканные увеселения. Гетера снова затараторила что-то по-гречески, но гвалт наших камрадов во дворе был куда громче, а главное – понятнее. Ни есть, ни пить нам уже не хотелось, да и большинство наших сослуживцев успели уже насытиться. Я выкурил трубку, рассказал сипаям пару анекдотов, переделав для них армейские «Да вас это не гребет, товарищ генерал!» и «А, лесник – пошел на хрен!». От первого – второй-то наши знали все – дольше всех хохотал Володя, что и неудивительно. Это гражданский представляет себе типичную армейскую ситуевину чисто умозрительно, а вояка, сам не раз в таких побывавший, представляет ее себе в цвете и в лицах, а посему и ржет до слез. Ржал – хотя и не так долго, как Володя – и вышедший вскоре к нам Тордул, успевший в свое время послужить и в серьезных местных армиях Баркидов – кажется, у Магона.

Потом я прогулялся в отхожее место на заднем дворе и направился оттуда к пристройке, выделенной нам под ночлег.

– Максим! – негромко позвала меня Велия. – Хорошо сегодня…

– Ага, «Над всей Испанией безоблачное небо»…

Юмора девчонка, конечно, не поняла бы и по-турдетански – это наши сейчас ржали бы, а она не в курсе, и настрой у нее романтичный. А южные ночи – они ведь такие, к романтичному настрою весьма располагающие. Ну, склонные к этому натуры, гы-гы!

Откровенно говоря, я бы предпочел в этот вечер повстречаться с кем-нибудь из домашних рабынь, а еще лучше – из танцовщиц гетеры, с которыми, наверное, несложно было бы договориться на предмет «завернуть в укромное местечко и заняться хорошим делом», но такого случая судьба мне не предоставила. Ладно, есть на то, в конце концов, и кордубские шлюхи, а сейчас обстановка и в самом деле романтичная, и с такой девахой поболтать под звездным небом тоже неплохо. А может, и за ручку ее подержать, а может, даже и не только за ручку…

– Нас на днях отправят в Гадес. Мама говорит – «подальше от опасностей и от грубых неотесанных мужланов», хи-хи! Которые «даже греческого не знают», хи-хи!

– А ты его знаешь?

– Читать могу, но пишу с ошибками. На слух понимаю почти все, если говорят по-аттически или по-сиракузски, но сама говорю – примерно как ты по-нашему, хи-хи! По-финикийски тоже, но читаю плохо и почти совсем не могу писать. Мама говорит, что это очень плохо – эти языки надо знать.

– А какой из них важнее?

– Оба важны, но в Гадесе нужнее финикийский. Было бы хорошо, если бы ты начал с него. По-нашему ты научился быстро…

– Научишься, когда без этого никак не обойтись! – я решил не расстраивать деваху сообщением, что хрен ее мать угадала и уже следующему поколению придется, скорее всего, изучать латынь, поскольку изучить АК-74 иберам уж точно не светит.

– Холодно! – она нарочито поежилась и нырнула ко мне под плащ – сперва, конечно, оглянувшись и убедившись в отсутствии лишних глаз. Решив, что во второй раз уже можно, я обнял ее за талию. Протестов не последовало, и я сдвинул руку несколько ниже…

– Только не шлепать, хи-хи! Тебе нравится шлепать меня по попе, но теперь я не смогу свалить синяк на ни в чем не повинного мула!

– Ну, твою попу и просто подержать в руках приятно!

– Только попу? А вот тут? – эта оторва взяла мою другую руку и сама поднесла ее к своим верхним выпуклостям. Ну, раз девочка не против…

– Они у меня маленькие, конечно…

– Ну, не такие уж и маленькие…

– Не льсти мне, Максим! Я же знаю, что у Астурды они гораздо больше, и ты это тоже прекрасно знаешь, а вам, мужчинам, нравятся грудастые!

– Ну, она ведь старше тебя…

– Но тоже еще не была замужем и не рожала детей. Ты не видел ее матери.

– Верно, как-то не довелось…

– И не могло довестись. Она умерла в прошлом году – сердце, резкая перемена погоды. Но я сейчас не об этом – она была еще не очень-то стара, но у нее были огромные и обвисшие. А мою маму ты видел – нынешнюю, успевшую родить меня и Велтура. И помнится, в деревне ты обратил на нее внимание раньше, чем на меня, хи-хи!

– Так ведь было на что! Но ты права, у тебя будут не хуже, – мой палец нырнул в ложбинку, а эта чертовка сложила руки под грудью так, что ложбинка стала совсем узенькой…

– Ты еще будешь служить на руднике какое-то время. Гадес далеко оттуда, и мужчина не может долго обходиться без женщины. А ты нравишься Астурде, и она может захотеть остепениться. Я, конечно, желаю ей счастья, но ты достоин лучшего, Максим!

– Именно такого? – я обнял ее покрепче.

– Может быть… Если боги будут благосклонны…

– Тебя там не выдадут за это время замуж?

– Шестнадцать лет исполнится мне в пути, и в Гадесе я буду считаться уже взрослой. Но мой отец в Карфагене, а без него мою судьбу никто решать не будет. Ты только постарайся, чтобы дела не слишком долго привязывали тебя к руднику. Сумеешь?

– Кажется, у меня появилась причина очень постараться…

– С тобой весело, Максим! В деревне ты хотел совратить меня за несколько маленьких бронзовых монеток. У тебя еще осталась хоть одна – именно из тех?

– Осталась.

– Подари ее мне! Когда будет скучно – достану, вспомню и посмеюсь…

16. Война по-кордубски

– Внучка досточтимого Волния достойна лучшей партии, чем какой-то наемник! – заявила «почтенная» достаточно ледяным тоном.

Я прифонарел – не от самой ее позиции, в которой, в общем-то, и не сомневался, но обоснование… Нет, я, конечно, понимал, что не стало бы наше командование городить целую спасательную экспедицию ради чужих для нанимателя людей, да и уж всяко не такой была бы наша тогдашняя суета ради совсем уж «седьмой воды на киселе», но чтоб родная внучка самого главы клана… Мое почтение, млять, как говорится, но во что ж это я такое вляпался-то сдуру?!

– Ну, допустим все же, не такой уж он и «какой-то», Криула, – вступился за меня «досточтимый» Ремд. – Служит без году неделю, а уже как отличился! Такие люди обычно не задерживаются в «каких-то наемниках»!

– Ремд, я ведь не шучу! – и, обернувшись ко мне: – Вчера я сказала тебе, солдат, что ты далеко пойдешь, если боги будут к тебе благосклонны. Я и тогда не шутила с этим, и сейчас могу это повторить – но не настолько же! Не забывай все-таки, кто ты – и кто мы!

– Так, так, Криула, а напомни-ка нам, кто же это вы такие, хе-хе?! – дурашливо поинтересовался ее родственник.

– Ремд!!! – на столике аж блюдца подскочили. – Все равно он нам не ровня!!!

Этого юмора я уже не понял, но пояснять его мне, похоже, никто не собирался. Возможно, «досточтимый» и объяснил бы, настроение-то у него было для этого вполне подходящим, но глаза Криулы метали такие молнии, что даже он не рискнул.

– Видишь, Максим, у меня тоже ничего не получается. Но ты не расстраивайся – она раздражена сейчас, не в духе, у женщин это бывает. Ничего, мы подождем, когда ее настроение улучшится, и тогда попробуем уговорить ее еще раз, хе-хе!

– Не будь комедиантом, Ремд! – «почтенная» вроде бы угомонилась, и даже улыбнулась уголками рта, но это вовсе не означало согласия становиться моей тещей.

– Хорошо, не буду. Поговорим тогда о делах поважнее и посерьезнее. Твой раб, Максим, как я слыхал, справился с черной бронзой – с твоей помощью. Если ты научишь его справляться самостоятельно – ты будешь вознагражден так, что и нынешняя награда покажется тебе сущим пустяком. Криула вчера рассказала мне о вашем обсуждении цен на наложниц и танцовщиц, хе-хе! – Та тоже улыбнулась. – Но не одни только красивые наложницы могут стоить хорошего дома! Раб-мастер тоже стоит весьма недешево, а уж мастер по черной бронзе – тем более. Если мальчишка станет настоящим мастером, я куплю его у тебя очень дорого.

– Прости, досточтимый, но я не могу продать его тебе.

– Почему? Мы же еще не договорились о цене! Даю слово, ты будешь доволен!

– Дело в том, что я уже дал слово освободить парня. Разве годится мастеру по черной бронзе быть рабом?

– Дал слово? Гм… Ну, раз так – слово надо держать. Жалованье свободному мастеру не разоряло клан Тарквиниев раньше, не разорит и теперь. Но я тоже уже дал тебе слово и сдержу его. Учи своего раба, Максим! Ты и теперь уже не настолько беден, чтобы не купить себе нового слугу, а этого учи настоящему делу! Когда твой бывший раб научится выплавлять черную бронзу без тебя – тебе будет на что купить хороший дом в Гадесе. Не самый лучший – я знаю его хозяина, он его не продаст, хе-хе, – и даже не такой, как у моего дяди – я говорю не о том, который ты видел, а о том, что на острове, – но тебе ведь такой и не нужен, верно? Тот, который ты сможешь купить, будет уж всяко не хуже того, в котором мой дядя ведет дела. Пожалуй, и получше, да еще и на острове, если захочешь. Ты и сам не заметишь, как станешь завидным женихом, и тогда мы снова попробуем уговорить Криулу, хе-хе!

– Опять шутишь, Ремд?

– Ничуть! Как же можно, когда ты запретила мне быть комедиантом, хе-хе! Я вполне серьезен. Разве лучше будет, если девочка достанется какому-нибудь старику или избалованному сосунку? Если ее избранник неплох – зачем же делать ее несчастной?

– Ну, так уж прямо и избранник! Юной девчонке нетрудно вскружить голову, но такие увлечения быстро проходят. А Гадес – город не маленький, и выбор у нее там будет достаточно широкий.

– Как знать, Криула? Некоторые увлечения, знаешь ли, оказываются очень стойкими, и я мог бы напомнить тебе об одном из таких…

– Хватит, Ремд! Пусть хотя бы языки изучит, прежде чем на Велию пялиться! Неужели судьба моей девочки – достаться неотесанному варвару?!

– Вот таковы женщины, Максим! Мы ей такого зятя из тебя готовим, а она еще условия ставит! Но – тут она в своем праве, и в этом я с ней тоже согласен, так что языки тебе учить придется. Начальник рудника хорошо отзывается о тебе…

Тоже мне новость! Еще бы ему не отзываться обо мне хорошо, гы-гы!

– Он и сам неплохо владеет финикийским языком, а еще лучше им владеет его наложница-бастулонка, которую он приобрел тайком от жены и прячет от нее на руднике, хе-хе! Я попрошу его поучить тебя финикийскому, а ты учись старательно – но смотри, только финикийскому языку, а не финикийским забавам с его бастулонкой, хе-хе!

Тут уж рассмеялась и «почтенная», хотя самообольщаться по поводу ее настроя было бы, пожалуй, очень сильно преждевременно. Уж очень круто она наехала на меня с утра, когда нас заложила ей эта гнусная сволочь!

– Хррррррррр! – прохрипела эта сволочь несколько позже, когда мои пальцы сомкнулись на ее тщедушной шейке. Я чуток ослабил хватку, поскольку не решил еще, что с ней сделать – просто придушить, сломать шею или утопить в очке сортира. Как вообще посмела, мразь, на глаза мне попасться после такого!

– Если ты убьешь меня или искалечишь – тебя оштрафуют на мою цену, а она для тебя немаленькая!

– Ты веришь в то, что я боюсь этого?

– Вижу, что не боишься. Но что ты выиграешь от этого? Любой из слуг на моем месте донес бы на тебя госпоже, а расправа за донос не приблизит тебя к твоей цели.

– Зато ты даже не представляешь себе, какое она доставит мне удовольствие!

– Представляю! Но удовольствие я могу доставить тебе и иным способом!

– И не боишься быть затраханной насмерть, как ты того и заслуживаешь? Например, зазубренным колом в задницу или черепком от разбитой амфоры – куда положено, гы-гы!

– Я надеюсь все же, что к вечеру твой гнев поутихнет. А я позабочусь о том, чтобы он утих окончательно – более традиционным способом. Я слыхала, что ты не любитель извращений. Пойми, я служу госпоже и обязана была донести, но сама ничего против тебя не имею! Если бы кто-то узнал, что я видела и не донесла…

– Ладно, – я убрал руки с ее шеи. – Пожалуй, убивать тебя и впрямь не за что. Уйди с глаз!

– Так мне вечером приходить?

– Ты что, на самом деле собираешься? – Эта девятнадцатилетняя стукачка была недурна, и вздрючить ее за донос в буквальном смысле – не самая дурацкая идея.

– Удовольствие я тебе задолжала… так решила госпожа Велия, кстати.

– Так кому ты служишь – матери или дочери?

– Какая разница? Дочь госпожи – тоже госпожа. Мать главнее, но и приказ ее дочери имеет силу, если не противоречит приказам матери.

– И ее мать не против?

– А я ее и не спрашивала. Я же сказала, что ничего против тебя не имею. Разве недостаточно приказа молодой госпожи? Зачем беспокоить старшую госпожу пустяками, если этим я не предаю ее?

– Хорошо, приходи вечером. Но сейчас – уйди с глаз!

Наверное, так бы я и скоротал этот день за биением баклуш и размышлениями о некотором своеобразии взглядов на жизнь непростых турдетанских рабовладельцев. То ли дело простые – вроде меня. Но судьбе не было угодно позволить мне расслабиться.

– На стены! Все на стены!

«Все» – это, конечно, не «досточтимый» с его домочадцами. В данном случае «все» – это мы, грубые мужланы, неотесанные варвары, бродяги-наемники. Короче – солдатня. Не могу сказать, чтобы эта команда нравилась мне так, как команды «Отбой!» и «Разойдись!» в «непобедимой и легендарной», но, по крайней мере, смысла в ней больше, чем просто развлекать начальство игрой в солдатики, то бишь выбивать из плаца пыль, топоча строевым шагом. Раздражает маразм, но разве ж мы против настоящего дела?

– Мятежники! Римляне! – Так, а вот это уже интересно! У кого-то уже ум за разум от страха зашел? Так кто там все-таки на самом деле, мятежники или римляне?

Взбежав на стену и оценив обстановку с ее высоты, мы убедились, что с ума никто не сошел – внизу в наличии действительно имелись и те, и другие, и между обеими сторонами назревала нешуточная драка. Но мы-то тут при чем? Мы ведь, кажется, не вмешиваемся в большую политику? Или мои сведения устарели?

– У римлян не будет повода входить в город, если мы продемонстрируем им способность и готовность защитить его от мятежников, – разжевал Тордул для некоторых особо тупых вроде меня. – А зачем нам римляне в городе?

Приятно все-таки, когда начальство не держит тебя за дурака, не включает перед тобой клоуна, а объясняет четко и недвусмысленно, что ему от тебя нужно. Надо продемонстрировать – продемонстрируем в лучшем виде!

– Барра! – рычали легионеры, надвигаясь сплошной стеной своего хваленого строя на восставших турдетан Кулхаса.

– Смерть римлянам! – еще громче, хотя и не так слаженно ревели те, набегая на противника грозной толпой.

– Кордуба! – орали мы со стены, воинственно потрясая оружием.

– Трруууууу! – трубили показавшиеся в интервалах между римскими отрядами боевые слоны.

– Что ж они делают, олухи! Они же перебьют друг друга! – прихренел Серега, которому больше пришелся бы по душе аттракцион исторических реконструкторов, где сошлись, полязгали железом, помахались от души, потешили силушку молодецкую, да и разошлись – усталые, но довольные. Не могу сказать, чтоб наше мнение, включая и наших сослуживцев, сильно отличалось от Серегиного, но кого тут интересовало наше мнение? Тех олухов внизу – уж точно нет. Кулхас воюет за свои города и власть, римский сенат – за доходы от богатой провинции, но воюют-то они не сами, а руками вот этих вот «малых сих». Одних настропалили вожди и старейшины, других попросту послали, куда велено, хотя и тоже не без урря-патриотического мозгоимения, и сейчас эти «вышедшие родом из народа» на полном серьезе почнут крошить друг друга в мелкий салат…

Масштаб мясорубки впечатлял – это были уже не те мелкие стычки, в каких мы и сами уже успели отметиться. Тут все сейчас серьезно будет, по-взрослому. Преторская армия римского наместника номинально составляет один полный легион с положенными ему вспомогательными войсками союзников-ауксилариев, и похоже было на то, что вот он весь, судя по численности, и развернут под стенами Кордубы. У римлян, как и всегда, в первой линии мальчишки-гастаты, которым и предстояло первыми расплатиться кровью за игры взрослых дядек, но и Кулхас – стреляный воробей – бросил на этих мальчишек не отборное воинство, а неумелых, но многочисленных и сердитых пейзан. Это же все равно что наши срочники в Чечне! Ну и как, спрашивается, пацанам выстоять против матерых мужиков? Столкнулись! Как и следовало ожидать, пацаны-желторотики держали строй недолго. Напрасно орали на них и нещадно хлестали по спинам крепкими виноградными витисами псы-центурионы. Вот в одном месте проломлен строй, вот в другом. Наконец, все смешалось, и в поднятой дерущимися пыли нелегко было разобраться, что там у них вообще происходит – ясно только, что ничего хорошего. Потом вроде бы самая основная свистопляска сдвинулась в сторону расположения римлян и их союзников – видимо, в беспорядочной свалке более привычные к ней турдетаны начали одолевать.

Мы не видели, где находится римский главнокомандующий, но понятно же, что он не просто наблюдает, а управляет боем через посыльных-контуберналов. С римской стороны затрубили их кривые горны, забыл их название, засуетились центурионы, и из глубины их позиций двинулось подкрепление. По сигналам римских горнистов в эту и без того грандиозную мясорубку врезались отряды принципов – второй линии. Эти – бойцы поопытнее, поувереннее в себе, сами с усами – чаша весов сперва заколебалась, а затем отчетливо качнулась в сторону гордых квиритов. Ну не может же в самом деле толпа ополченцев совладать с железным строем настоящих легионеров! Но тут и Кулхас в свою очередь ввел в бой профессионалов.

Дружинники это его или кельтиберские наемники, издали было не разглядеть, да и не настолько мы еще пока в них разбирались, но видно было по ним сразу, что ребята серьезные. И экипированы достойно, и ухватки крутых волчар, и двинулись в бой четко и слаженно, не деря глотку и не бряцая оружием без необходимости – словом, не тратя ни времени, ни сил на дешевые понты. Эти матерые головорезы выправили положение, и за их спинами побитые пейзане отдышались, взбодрились, увидели спешащие на помощь новые подкрепления и рванулись по новой сами, усиливая напор своих вояк. И снова чаша весов заколебалась, и римляне начали откатываться назад, хотя уже и в большем порядке.

– Млять, щас триарии ударят! – со знанием дела предсказал Володя, да только хрен он угадал! Триариев римский командующий, похоже, решил поберечь, и вместо них после нового сигнала римских трубачей в интервалы между манипулами их принципов двинулись слоны. Сперва шагом, затем трусцой, а уже в самой боевой линии заревели и ломанулись со всей дури. Правильно их историки «живыми танками» называют! Хоть и без башенок со стрелками почему-то в данном случае, и действовать могут только ногами, хоботом да бивнями, но ни под то, ни под другое, ни под третье попадать как-то, знаете ли, совершенно не в кураж. Чревато это травмами, едва ли совместимыми с дальнейшей жизнью именно вот в этой бренной тушке, с которой почему-то ну никак не хочется расставаться…

К таким крутым переделкам простые турдетанские ополченцы, конечно, не были готовы, и многие побежали. Напор турдетан резко ослаб, и римляне снова начали теснить противника, а слоны вырвались вперед, сея смерть и опустошение. Но похоже, что слухи, будто среди профессионалов Кулхаса имеются и ветераны, сражавшиеся еще со Сципионом против Баркидов, не столь уж беспочвенны. А кое-кто, сильно подозреваю, что и не только со Сципионом против Баркидов, но и с точностью до наоборот – сперва с Баркидами против Сципиона – тоже поучаствовать успел. В общем, судя по дальнейшим событиям, с боевыми слонами некоторым из мятежных испанских вояк дело иметь уже доводилось, что они вскоре и продемонстрировали нагляднейшим образом.

В погонщиков-нумидийцев тут же полетели меткие дротики и саунионы, да и пращники турдетан тоже как-то не зевали, а если этого оказывалось недостаточно – сразу несколько человек метали копья в одного слона. Пара гигантов с ревом осела и рухнула – стена под нами, конечно, не задрожала, как это обожали иногда показывать в совсем уж старых буржуинских фильмах про динозавров и им подобных монструсов, но впечатлило зрелище, без дураков впечатлило. Остальные, лишившись погонщиков и обезумев, как от боли, так и от страха, повернули назад. Теперь уже они остервенело опустошали римские ряды, наверняка вызывая у ветеранов войны с Ганнибалом весьма неприятное ощущение дежавю. Вряд ли это они преднамеренно, скорее просто, съехав с катушек, перестали различать своих и чужих, но римлянам-то от этого разве легче?

Но помимо дежавю имелся у римских ветеранов, конечно, и опыт, который, как известно, не пропьешь. Сицилия, Нола, Испания, Зама – было где им встретиться с хоботными так, что миром хрен разойдешься. И хотя немалая часть той римской солдатни вышла уже из призывного возраста, кое-кто еще остался в строю, а кто-то из них даже и по службе продвинулся. Не так уж и много было тут этих взбесившихся «живых танков», всего около десятка – не с Македонией ведь воевали, а с какими-то жалкими испанскими варварами. Опомнились, организовались, вспомнили былые навыки, и вскоре охреневших слонопотамов забросали копьями, дабы не путались под ногами у гордых граждан Рима.

Избавившись таким образом от помехи, легионеры снова сомкнули ряды, но и турдетаны уже опомнились и возобновили натиск. К линии боевого контакта под звуки труб мерной поступью двинулись римские триарии…

– Если у Кулхаса не припасено хорошего сюрприза еще и для этих – его войску теперь точно звиздец! – заметил Володя.

Ситуевина в самом деле складывалась своеобразная – если на флангах конница и легковооруженные как-то поддерживали статус-кво, то в центре – с подходом триариев – результат был предсказуем. В принципе-то так же оно было примерно и у Ганнибала при Каннах. Зная конечный результат той гораздо более грандиозной мясорубки, чем эта, мы обычно не вполне осознаем, как рисковал тогда великий Баркид. Бой есть бой, и многое в нем запросто может пойти совсем не так, как спланировано. А там даже и не требовалось «совсем не так», там и «не совсем так» хватило бы за глаза. Продержись его слабый центр чуть меньше, промешкай его сильные фланги чуть дольше, проконогребься его конница с конницей римлян и не поспей своевременно завершающие спланированное им окружение нумидийцы – любого из этих факторов хватило бы, чтобы римская пехота прорвалась в центре, после чего весь гениальный план Ганнибала полетел бы вверх тормашками. Уж чему-чему, а строевой даже римских новобранцев начальство выдрочить успело, и уж по команде «Кру-гом!» развернуться к тем пресловутым нумидийцам задним манипулам труда бы не составило. Тыл стал бы новым фронтом, а бывший фронт – тылом, только и всего. Тяжело, конечно, пришлось бы флангам, теснимым лучшей Ганнибаловой пехотой, но в глубине римских боевых порядков было вполне достаточно свежих манипулов, чтобы как-нибудь уж справиться и с этой напастью. Шутка ли – соотношение сил по пехоте два к одному в римскую пользу?

Сюрприз у Кулхаса, как это вскоре выяснилось, имелся. За притоком Бетиса его профессионалы опрокинули местных союзников Рима и на плечах у бегущих форсировали неширокий приток. Вперед вырвалась стремительная конница, и прямо на наших глазах наметился нехилый удар в бочину уже теснящим противника по всему фронту римлянам. Если они успеют вовремя и если то же самое случится и на другом их фланге – запросто может статься, что и выйдут у турдетан «Канны на бис». Но это понимали и римляне, а память о настоящих Каннах у них была еще достаточно свежа, и подобный исход дела в их планы, конечно же, не входил. Вооруженных полноценными копьями триариев для сплошного подобия греческой фаланги, которую нечего и думать атаковать в лоб конной лавой, гордым квиритам катастрофически не хватало, и шансы пробить брешь сквозь куда слабее вооруженных принципов, не говоря уже о гастатах, наклевывались у кулхасовской кавалерии неплохие, а следом ведь поспешала и пехота, которой только дай ворваться в смятые и расстроенные боевые порядки римлян – эти ребята своего уж точно не упустят и порезвятся там от всей своей широкой души – ага, где-то примерно в духе не к ночи будь помянутого Тевтобургского леса. Это в строю манипула или когорты римский легионер силен, а в неразберихе рулит съевший собаку на поединках варвар. Наверное, так бы оно и вышло, если бы только не одно-единственное, но весьма досадное обстоятельство.

Не всех своих слонов римляне, как оказалось, использовали для фронтальной атаки главных сил Кулхаса, трех они выделили и в помощь союзникам на фланге. Слоны малоэффективны против плотного строя обученной сражаться с ними тяжелой линейной пехоты, но против конницы это почти панацея. Почти – потому что в Индии, например, или в Нумидии этот номер не прошел бы. Там конницу специально обкатывают слонами, и тамошние лошади к ним привычны. Но здесь слоны – экзотика, и кавалерийская атака волей-неволей застопорилась. Что толку от храбрости всадника, если празднует труса его конь? Мало кому удавалось заставить своего скакуна преодолеть страх, большинство же лошадей храпело, кружило, вскидывалось на дыбы, но от атаки всячески отлынивало. А пехота катастрофически не поспевала…

Тордул мрачно смотрел со стены на это безобразие, затем поманил к себе меня и трех пращников-балеарцев.

– Мы не воюем с Римом, – напомнил он. – Мы – верные друзья и союзники Рима. Но будет не очень хорошо, если римляне разобьют сейчас Кулхаса. Тогда они еще, чего доброго, захотят войти в город как победители, а мы ведь с ними не воюем – будет очень нехорошо. А эти три слона… Вы поняли меня?

Разумеется, мы все поняли правильно.

– Не стрелой! – одернул меня начальник, когда я намылился уложить в желобок болт. – Я видел, как ты стреляешь «желудями» – сделай так и на этот раз. Зачем оставлять на поле боя опасные следы?

Один из балеарцев подал мне свинцовый «желудь» и положил передо мной на парапете еще несколько. Что ж, разумно!

Я целился в башку погонщику одного из слонопотамов, но проклятая свинчатка закувыркалась в полете и со смачным шлепком впечаталась в ухо самому толстокожему. Млять! Ну какого, спрашивается, хрена эти гребаные античные пращники не пользуются нормальными круглыми пулями! Религия, что ли, не позволяет? Уроды, млять, ущербные! Одновременно и «желуди» наших балеарцев вспенили воду речки, маскируя меня перед римлянами имитацией бестолкового «дружественного огня». Вот за это как раз – большое спасибо! Взвившийся на дыбы слонопотам едва не скинул наземь погонщика – нумидиец уцепился за его раненое ухо, что тому тоже не понравилось, а я уже целился в погонщика другого слона. На сей раз взял поправку, и «желудь» звезданул того меж лопаток. Арбалет придал свинцу ускорение уж всяко не хуже пращи, и нумидиец, раскинув руки, мешком свалился под ноги своему гиганту. И снова балеарцы замаскировали мою диверсию – один даже в щит турдетанскому всаднику свой «желудь» влепил для пущего правдоподобия. Хорошо хоть – в бронзовый умбон попал, а то ведь иначе и пробить мог бы ненароком. А я брал на прицел уже третьего погонщика. Ага, есть! Метил, правда, в бочину, а всадил в ляжку, но и то хлеб. Черномазый – не негр, конечно, но почерномазее иберов – взвыл от боли и отвлекся от управления своим «танком». Пращники продолжали маскировать меня – наши пращники, а турдетанские вплотную занялись слонопотамами. Заодно до кучи они уконтрапупили того первого нумидийца, в которого я промазал, а я уж доделал третьего, влепив ему наконец в шею. А некоторые из лихих турдетанских кавалеристов спешились, подступили к элефантусам и принялись забрасывать их дротиками. А животина ведь уже «бесхозная», ну и повернула взад – две штуки повернули, а третьей я успел впендюрить очередной желудь в «убойное» место между глазом и ухом. Не ружжо, конечно, да только ведь и «желудь» потяжелее ружейной пули будет. Поплохело хоботному, а тут его еще и парочка саунионов железных продырявили. Двух оставшихся помогли завалить и сами союзнички римлян – что топтать и протыкать бивнями будут их самих, уговору не было, не подряжались они на такое. Жалко слоников, конечно, но такова уж наша се ля ви…

Кордуба велика лишь по турдетанским меркам, а так – не особо-то. Мертвые слонопотамы лошадей уже не пугали, уцелевшие сторонники Рима брызнули врассыпную, и конный «сюрприз» Кулхаса с молодецким гиканьем понесся вокруг города для захода гордым квиритам в тыл, да и пехотинцы тоже поспешали следом. Несколько пращников, правда, восприняв слишком уж всерьез имитацию наших, вздумали было обстрелять нас. Первые «желуди», хвала богам, просвистели мимо, мы раздумывали, как бы нам половчее предотвратить вторые – так, чтоб без излишнего членовредительства, но тут проезжавший мимо начальник турдетанского подкрепления что-то им прокричал. Пращники снизили прицел – это было прекрасно заметно по их сливающимся в размытые круги пращам… Чпок! Чпок! Чпок! «Желуди» смачно впечатались в стену – для порядка, ни одна сволочь теперь не скажет, что Кордуба в сговоре с Кулхасом, вот они – следы обстрела стен его людьми! Турдетанский вождь, уладив инцидент, приветственно махнул рукой и поскакал дальше по своим мятежным делам, а моему боковому зрению как-то уж очень настойчиво показалось аналогичное движение руки нашего начальника. Нет, конечно же, показалось! Ну какие на хрен приветствия между врагами, гы-гы! И привидится же такое!

– Хорошая работа! – одобрил он, обернувшись к нам.

– Какая работа, почтенный? – я изобразил преувеличенно изумленную харю. – Разве ж мы воюем с Римом? Мы стреляли во врагов Рима, проклятых мятежников! Плохо отстрелялись, промазали, но мы очень старались! Далеко, почтенный, трудно попасть!

– Гы-гы-гы-гы-гы! – загоготали балеарцы.

– А что до погонщиков на слонах, – продолжил я отмазку, – то они сами со слонов попадали! Мы-то тут при чем? Крепче надо было держаться и не зевать! Может, молоды они были и неопытны, а может – пьяны, я не разглядел – далеко, почтенный! Да и не приказывал ты мне приглядываться, ты мне приказывал стрелять в мятежников!

– Гы-гы-гы-гы-гы! – подтвердили балеарцы.

– Ты умный солдат, Максим, и все понял правильно, – Тордул и сам с трудом сдерживал смех. – Именно так все и было! Все всё поняли?!

– Гы-гы-гы-гы-гы!

– И хотя вы – проклятые мазилы, и из вашего жалованья следовало бы вычесть стоимость потраченного вами зря свинца, я все же похлопочу, чтобы вместо этого вас наградили. За ум, наблюдательность и понятливость, хе-хе!

В отличие от шебутного гражданина Барки Ганнибала Гамилькарыча, Кулхас воевал на своей земле, и людей у него вполне хватало. Нашлись у него подкрепления и для прогибавшегося под римским натиском фронта – турдетаны не собирались рисковать так, как рисковал старший из Гамилькарычей. А потом ударила конница с дальнего от нас фланга, за которой выбежало и немало пеших, и там у римлян не оказалось элефантусов, а вспомогательные войска римских союзников были смяты турдетанами с ходу. Фронт остановился, легионеры перестраивались – четко перестраивались, быстро, слаженно. Извлекли римляне урок из Канн и повтора их вовсе не желали. Тут объехали наконец город и налетели на них резервы турдетан с нашей стороны. Месиловка вышла знатная!

Своей и союзной конницы хватало и у римлян, так что повтора Канн у Кулхаса не получилось. Триарии стояли насмерть, отходя лишь по сигналам горнистов, а под их прикрытием вполне организованно отходили и принципы, и лишь гастаты с велитами местами запаниковали, разбегаясь в разные стороны…

– Будет нехорошо, если они побегут спасаться к нашим воротам, – озабоченно проговорил Тордул. – Мы ведь друзья Рима, придется впустить…

Но правила игры прекрасно понимал и вождь мятежных турдетан. Один из его отборных кельтиберских отрядов быстренько отрезал римским беглецам путь к воротам Кордубы, заворачивая их обратно, в общую свалку.

Кое-как, периодически огрызаясь конными и пешими контратаками, римляне и их союзники откатывались восвояси – не уничтоженные и даже едва ли разгромленные наголову, но это сражение все же явно проигравшие. Поле боя осталось за турдетанами, многие из которых – особенно ополченцы-пейзане – уже торжествовали.

– Что ж они делают! Надо же преследовать и добивать! – раздался голос невесть как пробравшегося на стену Велтура. – Еще немного нажать…

– Ты прав, – согласился наш командир. – Но это крестьяне, а не воины!

– Да разве я о них! – горячился мальчишка. – Кулхас-то что себе думает?! Это же еще не полная победа!

– Крестьяне думают иначе, а настоящих воинов у Кулхаса недостаточно.

Крестьяне в самом деле думали иначе, заражая своим настроем и некоторую часть настоящих вояк-профи. Зачем продолжать рисковать своей жизнью, когда вот она – победа? Многие приплясывали, потрясали оружием, горланили победные песни. Не ко времени, конечно, но можно понять и их – ведь побили не кого-нибудь, а самих хваленых римских легионеров! Заразились настроем победителей и многие на стене:

– Победа! Наши им вломили! Хвала богам!

А с другого конца поля уже пылали буйным пламенем так и не пригодившиеся римлянам укрепления их лагеря. Частокол обуглен наполовину, а местами, того и гляди, скоро рухнет. С одного края начинают уже дымиться и заниматься огнем палатки – жилые солдатские, правда, до центральной части лагеря всепожирающему пламени еще далеко…

– Надо сделать вылазку и захватить лагерь! Там же столько всего ценного! – озарило Велтура.

– Вот как раз этого делать и не надо! – ответил ему поднявшийся только что на стену «досточтимый» Ремд.

– Но ведь его сейчас было бы так легко захватить!

– Велтур, мы ведь не враги Риму! Хорошо ли будет, если мы вдруг вероломно захватим имущество его войск? Кроме того, это добыча Кулхаса и его воинов. Это они сражались на поле, а не мы! Достойно ли посягать на чужую добычу?

– Стыдись, Велтур! – наехала на него и успевшая очутиться здесь же мать. – Ты знатный человек, и не все твои помыслы и стремления должны быть открыты для чужих ушей! А ты то и дело высказываешь их всем и каждому, как какой-то мужлан!

В общем, пацан попал под раздачу. Жаль парня, мне ли не знать, каково это, когда моя собственная мать бывала иногда и худшей стервой, но мне сейчас как-то не до его невзгод. Ведь по случаю особых обстоятельств «домашний арест» оказался временно приостановленным и для его сестры. А «досточтимый», успев уже обменяться с моим командиром многозначительными взглядами и кивками да парочкой негромких фраз, одобрительно кивнул мне и, важно приосанившись, встал так, что надежно перекрыл «почтенной» Криуле весь обзор.

– Я, кажется, пропустила самое интересное?

– Да уж, зрелище было еще то! – но интересовало нас, конечно, совсем не оно.

На сей раз, ныряя ко мне под плащ, Велия не жаловалась на несуществующий холод, да и я сам уже не маскировал своих действий под стремление «просто согреть»…

– Ты, медведь, чуть не задушил Алтею, – шепнула она мне, когда наши губы разомкнулись. – Я не за этим послала ее к тебе…

– Я был не в настроении…

– Это она хорошо поняла! И я тоже – по ее рассказу, хи-хи!

– Будь с ней поласковее вечером! – добавила деваха, когда я снова отлип от ее губ. – Представь себе на ее месте меня, а я представлю себе на ее месте себя, хи-хи!

– Велия!!! Опять?! – все-таки в глазастости ее матери не откажешь! Вообще-то мы сейчас целовались с ее дочуркой не «опять», а впервые, но что-то подсказывало мне, что не стоит мне ее поправлять, и мне оставалось лишь искать в этом и положительную сторону. Например, что яблоко от яблони далеко не падает и нашим с Велией детям едва ли придется жаловаться на плохое зрение, гы-гы! Впрочем, конкретно здесь и сейчас меня это утешало мало…

Поздним вечером я, конечно, «наказал» ее рабыню по первое число! Исполнить пожелание ее юной хозяйки представить на месте служанки ее саму было гораздо труднее.

Не то чтоб Алтея была плоха, да и не очень-то видно в темноте, да и не до разглядывания как-то, когда делом занят, но разве спутаешь опытную прошмандовку с шаловливой, но в целом невинной еще девочкой!

– Теперь-то твой гнев утих, воин? – чисто риторически поинтересовалась Алтея, когда выжала из меня все соки.

– Ты умеешь утихомиривать! – признал я очевидное. – Хотя…

– Ну, не может же девочка сама! Будь доволен тем, что получил – и, возможно, получишь еще!

– Разве я сказал тебе, что недоволен? – кое-что вспомнив, я имел в виду совсем другое. – Но не могла бы ты поработать еще и язычком?

– Не сердись, но мне почему-то кажется, что сегодня это уже не поможет, – она с сомнением скосила взгляд на мое насытившееся и ни на что больше не претендующее «достоинство».

– Ты не поняла, гы-гы! Ты ловко заложила нас с девочкой старшей госпоже, и теперь я хочу, чтобы ты так же заложила и мне кое-что о ней.

– Тайн госпожи я тебе не выдам! Надеюсь, ты не станешь убивать меня за это?

– Ну, для «досточтимого» Ремда это не тайна. Когда твоя госпожа напоминала мне о разнице в наших положениях, он что-то пошутил насчет этого такое, отчего она взбесилась. В чем тут дело?

– Ах, это? Ну, это не тайна. Но только – твоему слову можно верить – обещай, что не покажешь вида! Я ничего не говорила тебе, и ты ничего об этом не знаешь!

– Хорошо, никто лишний не узнает об этом. Рассказывай!

– Досточтимый Арунтий, отец Велии – старший сын и наследник досточтимого Волния, но есть и одна тонкость. Госпожа Криула – не жена своему мужу, а наложница. Очень любимая им, но все-таки наложница.

– Тогда почему ты называешь его ее мужем?

– Попробовала бы я сказать иначе в ее присутствии! Да и за глаза тоже… Ты чужеземец и не знаешь пока еще всех наших обычаев. Законная жена господина живет в Карфагене, и госпожа Криула – единственная его женщина здесь. Наложница, но здесь – почти жена. Здесь она и ее дети – его семья по нашим обычаям, хоть это и не по закону.

– Но тогда получается, что Велия – незаконная дочь досточтимого Арунтия?

– Ты разочарован этим?

– Наоборот! Если ее положение не столь высоко – получается, она не так уж и недосягаема для меня!

– Не спеши радоваться, воин! Хоть и незаконная, но все равно она дочь своего отца. В Карфагене разница имела бы большое значение, но в Гадесе она не так велика, а здесь – и вовсе ничтожна. Для турдетан госпожа Криула – жена своего мужа, и ее дети – настоящие дети очень непростого человека. Да и досточтимый Волний любит внучку и вовсе не считает ее «ненастоящей».

– Но все-таки…

– Да, «все-таки», и это дает тебе некоторую надежду. Но не слишком большую. Ее судьбу будет решать отец, а у него могут быть и свои планы на дочь. И помни – ты об этом ни сном ни духом! Мне несдобровать, если старшая госпожа прознает, да и тебе это тоже не прибавит ее расположения…

– Это я понял. А сама Велия?

– Она рассказала бы тебе и сама, если бы ты спросил ее. Но ты не спрашивал, а сама она постеснялась.

– А просто о том, что она – внучка досточтимого Волния, она мне сказать тоже постеснялась?

– Побоялась, что ты тогда сразу же примешь ее за изнеженную и избалованную, которая вряд ли подойдет тебе. Она ведь почти уверена, что ты не любишь таких женщин, непривычных к жизненным трудностям. Она права в этом, кстати?

– В этом – абсолютно. Подсказал кто-то или сама сообразила?

– Ну, ты ведь это не очень-то и скрывал…

17. Странные дела в Кордубе

А утром в город заявились парламентеры от Кулхаса, и «досточтимый» Ремд, будучи членом городского совета, отправился на заседание, на котором их должны были выслушать. Вернувшись оттуда, он поговорил с Тордулом и со своим управляющим. По двору засновали рабы и рабыни с деревянными ведрами и глиняными амфорами, запасая воду, и то же самое происходило в соседних дворах.

– Так по всему городу, – сообщил нам командир, указывая на улицу, по которой тоже несли воду и песок к стенам.

– Во второй половине дня Кулхас подступит к воротам и потребует впустить его войско, – начал он «вводную». – Когда мы откажемся, небольшой отряд его кельтов пойдет на приступ. Но у них не окажется ни лестниц, ни веревок с крючьями, так что взобраться на стены они не смогут. Его лучники и пращники будут стрелять в нашу сторону, а мы – в ихнюю. Все, кому следует, все понимают, и случайные царапины не в счет, но убитых и тяжелораненых быть не должно. Кельты отступят, а Кулхас прикажет выкатить осадную машину и немножко обстрелять город зажигательными снарядами. Что-то где-то от этого, конечно, загорится, не без того, но огонь потушат…

– А что за машина, почтенный? – поинтересовался я. – Баллиста?

– Нет, маленький полевой онагр из римского лагеря – их там захватили шесть штук. К вечеру или даже раньше Кулхасу надоест бесполезная осада, и он уведет войско добивать римлян, а мы будем долго и громко радоваться тому, что отстояли город. Все всё поняли?

В общем, на сей раз нам предстояло поиграть в войну ради эдакого красочного спектакля – специально для слишком уж верных друзей Рима, которые в Кордубе имеются наверняка. Жаль, не семнадцатый век на дворе – грохот, вспышки и дым от мушкетных залпов были бы еще зрелищнее. Ну да ладно, сойдет и так для сельской местности.

Так, собственно, все и вышло – видимо, посланцы и городской совет поняли друг друга правильно и обо всем договорились полюбовно. Сколько серебра – а может, и золота – это стоило «отцам города», нам никто не доложил, но мы этим как-то и не особо интересовались. Не из нашего же кармана, в самом-то деле! Дав нам спокойно пообедать и без лишней суеты подняться на стены – приятно иметь дело с нормальным человеком, великий вождь восставших турдетанских масс в сопровождении своей разодетой в пух и прах свиты подъехал к воротам и громогласно предложил городу сдаться на его милость. Разумеется, ему отказали. Картинно изобидевшись – куда там до него всем современным актеришкам – Кулхас ускакал, а к стенам подступили его кельтские вояки. Прикрываясь щитами и размахивая длинными мечами, а уж гвалт стоял – уши затыкай! Периодически то в стену тюкнет галька, то в щит кельта – пращники ведь с обеих сторон были тщательно отобранные, в курсе расклада, и свинца зря никто не тратил. Зачем, когда галька есть? Немножко постреляли кельтские лучники, немножко мы. Атакующие кельты швыряли горящие дротики – чаще с недолетом, втыкая их в земляной вал, но пару раз и в деревянный парапет стены попали – пришлось заливать водой.

Потом они выкатили и трофейный римский онагр, в самом деле оказавшийся небольшим и чисто зажигательным – он даже с колес не снимался для стрельбы. Дымный след от горящих снарядов – небольшой булыжник, обвязанный вымазанной в дегте паклей – выглядел эффектно, но никаких серьезных разрушений легкий снаряд не причинял. А на шестом выстреле артиллеристы Кулхаса и вовсе образумились и стали обвязывать паклей вообще небольшие вязанки мелко нарубленного хвороста. Кое-где в городе, конечно, занялся огонь, но все повсюду были к этому готовы и тушили очаги возгораний сразу же. Как и подобает порядочным людям, с которыми договорились честь по чести, осаждающие не стали томить нас до позднего вечера. Они еще рычали под стеной и потрясали мечами, когда другая часть войска начала быстренько свертывать свой бивак, а онагр, расстреляв десяток бутафорских снарядов, укатили к остальным, стоящим среди обозных телег. Буяны под стенами еще покричали и мечами поразмахивали, мы со стены поделали то же самое – в общем, хорошо погудели. Вот так бы всегда и воевать!

В награду за вчерашние «ум, наблюдательность и понятливость» каждый из балеарцев стал богаче на три карфагенских статера, а я – так и на все пять. Для полного счастья не хватало только встречи с Велией, которую мать снова засадила под строгий домашний арест. Может статься, и не интересовали ее особо тонкости вроде той, сколько там раз мы с ее дочуркой поцеловаться успели, но допускать «толстости» она уж точно не намеревалась. Однако Алтея снова пришла и скрасила мне вечер, а заодно и передала мне маленькое – только на мизинец оно мне и налезло – простенькое бронзовое колечко со строгим наказом не вздумать его потерять. Разве для этого оно вместе с одной маленькой бронзовой монеткой в одном свертке целую ночь в храме пролежало? В храме Иуны, да еще и у ног статуи самой богини, кстати говоря, куда Алтея сама относила этот сверток по поручению молодой госпожи. Разве чужеземец не знает этой иберийской богини? Ну, у финикийцев Астарта по этой же части, у этрусков – Турана, у греков – Афродита. А перед этим Алтея носила отдельно ту монетку в кузницу, где в ней пробили маленькую дырочку – как раз нитку продеть можно. Колечко – вот оно, мне передать велено, а монетку Велия у нее после храма забрала и ничего не объяснила. Алтея, впрочем, и без объяснений обо всем догадывалась, но мне разжевывать наотрез отказалась. Если я не знаю ни одной из названных мне богинь – невелик труд и у сослуживцев поспрошать, а когда просветят – и сам кое о чем догадаюсь, если не совсем дурак. Например – какой именно богине своей собственной страны помолиться да жертву принести. В том, что как раз «своей» богини соответствующей специальности я и не знаю, я признаваться служанке, конечно, не стал. К чему эти тонкости, когда понятна «толстость»?

Проходя на следующий день по рынку, мы с Васькиным обратили внимание, что с невольничьего помоста куда-то исчезли все рабы-военнопленные, которых давеча никто и по дешевке брать не хотел. Оказалось – вчера вечером всех купили оптом. А в оружейном ряду существенно поубавилось предлагаемого на продажу оружия. Причем осталось дорогое, богато изукрашенное, а вот простое и дешевое исчезло почти все. У отца Нирула, например, разом ушло три фалькаты, пять кинжалов и шесть наконечников копий. И скупил оружие один и тот же человек – небогатый, кстати, с виду, по описанию здорово напоминавший того, скупившего всех рабов-военнопленных, как его описали работорговцы…

– Ну так и сколько будет два плюс два? – глубокомысленно спросил меня наш испанский мент.

– Сколько нужно, столько и будет, – столь же глубокомысленно ответил я ему.

– И кому могла понадобиться маленькая частная армия?

– Причем, заметь, из отчаянных сорвиголов, ради свободы готовых на всё.

– Ради скорой свободы, – уточнил Хренио. – Держать их вооруженными в рабстве дольше пары-тройки дней я бы не рискнул!

– Значит, скоро мы обо всем узнаем?

– Похоже на то…

Тордулу мы, конечно, доложили – и о странных фактах, и о своих мыслях по их поводу, и наш командир тоже изрядно озадачился этим вопросом. Но поразмышлять на эту тему как следует не дали ни нам, ни ему…

– На стены! Все на стены!

Мы-то думали, что все восставшие турдетанские пейзане двинулись с войком Кулхаса преследовать и добивать римлян, но оказалось, что не все. Вряд ли вождь имел к этому какое-то отношение. По опыту мы уже хорошо знали, что не очень-то подчиняются верховным вождям отдельные «партизанские» главари. Похоже, несколько как раз таких отрядов и решили попробовать на зуб ведущую какие-то непонятные для их простых крестьянских мозгов игры Кордубу. И находятся же такие твердолобые! Шли бы себе с Кулхасом римлян бить. Своих мозгов мало – вождь на то есть! Так нет же, обязательно надо некоторым именно под Кордубой шею себе сломать!

– Судьба у них такая! – заключило наше начальство, и мы тут же получили от него инструкцию – без особых причин не убивать и не калечить, но при наличии таковых не миндальничать. А горе-повстанцы, похоже, задались целью предоставить нам таковые причины. А иначе зачем, спрашивается, стали бы они переться к стенам с крючьями на веревках и с лестницами? Мы выстрелили по несущим лестницы, стремясь пока только подранить для вразумления, но передовые «партизаны» уже подбежали к стене и закинули крючья. Часть их сорвалась, но часть зацепилась, и по их веревкам полезли первые жаждущие героической смерти. Хрясь! Даже под мечом веревка на весу не пожелала быть обрубленной с одного удара, и мне пришлось пилить ее зазубринами на клинке у рукояти. Это помогло – последние волокна лопнули, и взбирающийся по ней «народный герой» тяжело рухнул обратно, шлепнулся и заорал от ушиба. Вот там и отдохни, авось поумнеешь! Сразу три крюка зацепились за зубцы парапета. Один из них, веревку которого не успели натянуть, я отцепил и сбросил – удачно сбросил, судя по воплю внизу. Веревку второго пришлось рубить – она хорошо легла в одной точке на деревяшку и разрубилась в этом месте без возражений. Этот «альпинист» тоже приземлился для вразумляющего отдыха. Но с третьей я ничего уже поделать не успевал…

Пейзанин в черном плаще и с бородатой харей нарисовался между зубцами с явным намерением проникнуть за парапет.

– Лезь обратно! – дружески посоветовал я ему. – Я сегодня добрый!

Пару мгновений этот вышедший родом из народа переваривал услышанное, аж шестеренки в его крестьянском мозгу заскрипели, но… Или я пока еще плоховато изъясняюсь по-турдетански, или «партизан» попался уж больно непонятливый. Вместо того чтобы последовать доброму совету, он закинул ногу, подтянулся, выпрямился и потащил из ножен меч.

От первого его неуклюжего удара я уклонился, второй принял краем цетры на рикошет, но тому то ли понравилось это дело, то ли и из турдетанских богов кто-то тоже троицу любит.

– Ты мне начинаешь надоедать! – честно предупредил я непрошеного героя, парируя уже третий удар. – Лез бы ты все-таки обратно, а?

Ему бы внять и осознать, что неправ, и – вот мля буду – разошлись бы мирно. Не было у меня желания делать лишнюю дырку в турдетанском организме, но вот этот конкретный организм ничему не внял и ничего не осознал, а снова попытался утвердиться по мою сторону парапета. Ну неудобно ему висеть, держась за зубцы, и надо или туда, или сюда, вот он и решил сюда, не потрудившись согласовать своего намерения со мной.

– Ну, извини, хрен ты угадал! – это я уже не стал переводить на турдетанский. И мне лениво, и покойнику это ни к чему. Кажется, это была первая жертва «партизанского» штурма. Но что бы вы делали на моем месте? Ждали бы, пока сами схлопочете от дурня по кумполу? Так это было бы недолго и, кстати, очень больно. Римский гладиус старого «галльского» образца тяжел и неуклюж – не зря Кулхас великодушно подарил эту часть трофеев безоружным крестьянам безо всякого дележа. Но ведь и ломом можно охреначить сдуру по самое не балуйся! Оно мне надо, спрашивается? Так что уж извините, но если кто сдуру ищет героической гибели за родину всенепременно от моей руки, то это карма у него такая, и значит, так тому и быть.

А «партизаны» оказались упертыми. Пока мы разбирались с «альпинистами», подобрались остальные – с лестницами. Лестницы были тяжелые, из добротных лесин связанные, да и лезли по ним густо. Парочку удалось опрокинуть, и на месте их падения образовалась изрядная свалка. По остальным бодро взбирались на верхотуру кандидаты в мертвые герои местного народного эпоса, и уже никак нельзя было отказать им в столь рьяно желаемом. Да и рассердились мы уже, откровенно говоря. В конце концов, сколько ж можно терпение-то наше испытывать!

Три человека из городской стражи уже сложили свои головы на этой стене, червертого сдернули с нее крюком и изрубили внизу, да и из наших одного копейщика зацепили фалькатой, а вечно невезучего Серегу отоварили обухом топора по лбу. Народ озверел и дрался уже всерьез.

– Мы вас прикроем, а вы стреляйте! – предложили нам копейщики из городской стражи, и Тордул одобрил разумное разделение труда. Снизу хоть и бестолково, но весьма плотно постреливали каменюками «партизанские» пращники, и их воинственный пыл не мешало бы несколько урезонить. Как раз этим добрым делом мы и занялись, поскольку с лезущими по лестницам копейщики уже наловчились более-менее справляться и без нас. Только снизу лестницу очередную приставят, как они ее сразу в несколько копий подцепят да вбок резко дернут – та и падает, если не сильно много народу успело уже на нее взгромоздиться. Ну, а если много, то как появится первая же штурмующая нас харя в проеме между зубцами, так и тычут в нее копьем, а то и сразу двумя. В удачных случаях подколотый при падении и следующих за собой валит, и тогда снова пробуют завалить вбок лестницу – пару раз даже удалось…

По нашей прямой местной специальности дело у нас тем временем тоже пошло значительно веселее, да и наши пращники с тремя лучниками-горцами нас поддержали, и вскоре обстрел стены со стороны противника существенно поутих. А там уже и прочие «партизаны» как-то поугомонились, обескураженные неудачей. Покричали под стеной, поразмахивали оружием, да и отошли восвояси.

– Вот это правильно! Война войной, а обед – по распорядку! – одобрил Володя.

Обедать, впрочем, только наше командование отправилось по-человечески, к Ремду, а нам был доставлен оттуда на стену «сухпай». Настроения мне это не прибавило, поскольку за обедом я намеревался не наесться и прогуляться в дом за добавкой, при выпрашивании которой разведать, в каком его закутке строгая мамаша держит Велию. Увы, приказ командира был строг – не сметь отлучаться со стены. Более того, после обеда на нее стали подтягиваться и вооруженные горожане. Явился и наш начальник – почему-то в сопровождении трех домашних рабов «досточтимого».

– С вами мы точно победим, вы только под ногами не путайтесь! – сказал им один из наших туземных камрадов при виде того, как они держат копья и щиты.

Ржали все, кроме двух ветеранов, один из которых задумчиво проговорил:

– Тордул зря ничего не делает…

После обеда «партизаны», тоже подкрепившиеся и вспомнившие, что они на войне, снова предприняли попытку штурма, который мы отразили уже не в пример легче, поскольку с самого начала не церемонились. Посменно, по пять человек, нас прогуляли «до ветра». Ужин – в виде такого же «сухпая», как и обед – нам снова доставили на стену, вместе с боеприпасами. А после ужина вернувшийся с нормальной человеческой трапезы командир вдруг подозвал к себе пятерых копейщиков, что-то сказал им, и они, стараясь не привлекать к себе внимания, по одному спустились со стены. С ними ушел куда-то и один из пришедших в обед вооруженных рабов. Мы едва успели выкурить пущенную по кругу трубку, когда Тордул подозвал нас и второго из рабов:

– Спускаетесь тихо по одному и ждете его, – начальник указал на раба. – Он поведет вас. Идти тихо, на глаза никому не попадаться. Делать все, что он скажет.

В городе раб повел нас такими задворками, что сами мы точно заплутали бы. Периодически по его знаку мы замирали, затем, когда он давал отмашку, продолжали движение. Чтоб совсем уж никому на глаза не попасться – это, конечно, едва ли, город есть город, и старушка какая-нибудь глазастая найдется всегда, но видевших нас было немного, и все они были заняты собственными делами. Наверное, мы обошли полукругом добрых полгорода, когда совершенно неожиданно раб вывел нас к заднему двору дома Ремда, где перед нами раскрыли калитку.

– Входим тихо, по одному, прячемся в пристройке и сидим в ней очень тихо, – проинструктировал нас раб.

Так мы и сделали, понимая, что наше командование запланировало что-то явно серьезное – непохоже это было на вчерашнюю игру в солдатики с вояками Кулхаса. Никто ничего не объяснял, но и так была понятна главная суть – для чужих глаз и ушей нас здесь нет, мы по-прежнему на стене. Так же тихо нарисовались через некоторое время все три наших лучника и еще три копейщика в сопровождении третьего раба. А потом, еще через какое-то время, тем же путем незаметно прибыл и наш начальник с еще четырьмя нашими копейщиками. А десятка полтора воинов начальника рудника с ним самим во главе, ни от кого не таясь, покинули двор через основные ворота и протопали куда-то в направлении стены. Смеркалось, и похоже было на то, что официально мы на стене и ночуем…

– К обеду так и не вернулся посланный с утра на рынок раб, – сообщил нам наш командир. – Раб надежный, обращались с ним хорошо, собирались скоро дать вольную – сам он уж точно не сбежал бы. Я вспомнил то, о чем вы рассказали мне, и поговорил об этом с досточтимым. Он считает, что этой ночью нам следует ожидать незваных гостей, и в этом я с ним согласен.

Лучников-горцев и примерно половину копейщиков Тордул решил разместить в пристройках и прочих неприметных закоулках двора, нас с остальными копейщиками – в самом доме. Так же – примерно пополам – были рассредоточены и вооруженные рабы.

Увидев меня в доме, «почтенная» Криула недовольно фыркнула, но заострять вопрос почему-то не стала. Видимо, решила, что на виду у стольких людей организовать ей незапланированного внука я едва ли сумею. Ну, на сей счет, впрочем, если рассуждать чисто теоретически, у меня имелось свое особое мнение, основанное на том немудреном факте, что добрая половина этих «стольких людей» состоит из моих друзей, приятелей и просто сослуживцев. Но только теоретически, поскольку сама ейная дочурка, при всей ее показной шаловливости, деваха правильная и до свадьбы, скорее всего, хрен даст. Ну, в крайнем случае – до помолвки. После вроде бы по турдетанским обычаям, вообще-то – в приличных семьях – тоже пока еще нельзя, можно только после свадьбы, но если очень уж невтерпеж, то все всё поймут правильно, гы-гы!

– Твоя! – шепнул мне с ухмылкой напарник-копейщик, полностью подтверждая мое особое мнение. – Иди пообщайся, я покараулю.

Будь Велия «из таких» – мы б с ней точно успели немножко «поразмножаться». Впрочем, это было, пожалуй, единственное, чего мы с ней так и не сделали – остальное мы сделали практически все. В процессе исследования ее тела быстро нашлась и монетка, о судьбе которой отказалась рассказать мне Алтея. Нашлась там, где я и ожидал – меж ее верхних выпуклостей, подвешенная на шее на тонком малозаметном шнурке…

– Мама говорит, что ты околдовал меня и я сошла с ума!

– А что, если и в самом деле околдовал?

– Может, и околдовал – за тобой такое водится, хи-хи!

– И что ты сама об этом думаешь?

– Думаю, что способность околдовывать не повредит и моим детям…

Мы бы с превеликим удовольствием и всю ночь так прообщались, плотненько тискаясь и увлеченно планируя наше светлое и сугубо совместное будущее – ага, во всех подробностях, но эти гребаные злоумышленники как-то не удосужились согласовать свои планы с нашими. Обычно ночные нападения ближе к утру происходят, когда сон особенно сладок и крепок, но в данном случае они спешили. Около полуночи в отдалении забрехала собака, затем еще одна, поближе. Командир стал обходить наши «секреты», и напарник тихонько свистнул мне, предупреждая, что пора бы и честь знать. Увы, в натуре пора, так что пришлось мне прервать весьма приятное времяпрепровождение и отлипнуть от Велии, возвращаясь к «бдительной охране и стойкой обороне». Ох, и ответит же мне кто-то за это!

– Со своей успел пообщаться? – ехидно поинтересовался начальник, проверив нашу с напарником бдительность. – Чую, скоро уже будет не до того…

Не могу сказать, чтобы я был таким уж рьяным сторонником «пункта первого в уставе», но на сей раз как-то не нашлось у меня с ним разногласий.

И точно – с улицы вскоре раздались тихие шаги, шепот, затем шорох, и над оградой двора возникли дурные головы. Непрошеные гости ловко, тихо и сноровисто преодолевали забор и приземлялись во дворе…

Наши тоже не шумели – до тех пор, пока ограду не преодолели все желающие. После этого их начали старательно прореживать. Свистнули стрелы, с хрустом нашли свою цель дротики, прозвучали первые сдавленные вскрики. Кто-то где-то упал, но настоящее дело еще только начиналось. Проникшие во двор хулиганы были уже не пейзанами. В суматохе тускло блеснули клинки и раздался лязг хорошо прокованного и отточенного железа, без которого не решаются почему-то в этом мире действительно серьезные споры. И пока затруднительно было разобрать в темноте, за чьей стороной признает правоту одна капризная сучка, именуемая римлянами Фортуной. По той же причине не стоило пока и нам пытаться повлиять на ее решение своими болтами.

Тем более что характерный шорох раздался уже и у стены дома – кое-кто явно намеревался проникнуть в него не через главный вход. Так и есть – заскрипела черепица кровли. Как раз в возникшие над ней силуэты мы и шмальнули и кое-кого завалили, судя по вскрикам и грохоту упавших, но трое спрыгнули во внутренний дворик дома и сами. Настырные ребята! Мы даже не успели перезарядиться, когда наши камрады-копейщики уложили их дротиками. Но с основного двора рвались новые смертнички, сумевшие как-то потеснить наших. Этих мы встретили болтами, но хватило, увы, не на всех. Не хватило на оставшихся и последних дротиков наших камрадов, так что пришлось и нам взяться за мечи. Кое-кому из наших сослуживцев не повезло – пара-тройка из нападавших весьма ловко обращалась с оружием. Один уже проник между колоннами входа, и его фальката внушала уважение. Едва ли он последует дружескому совету прогуляться на хрен…

Мы с Васькиным заступили ему дорогу. Фальката не очень-то удобна для классического фехтования и уколов, но ее рубящий удар в умелых руках страшен. Щит же у него тоже был не плетеный, а самый настоящий, и попытка продырявить его успехом не увенчалась. Зато уж моей цетре досталось по первое число! Невесело пришлось и Хренио, цетра которого оказалась пожиже моей и пришла в негодность уже после второго удара. Поодиночке этот кельтибер – в мерцающих отблесках ночного светильника я распознал одного из продававшихся давеча военнопленных – наверняка уделал бы нас обоих, раз уж нам и вдвоем приходилось несладко. Но тут между нами вдруг пролетело увесистое копье, вонзившееся в его щит – удачно попало, не в умбон, а в обтянутую кожей часть, и это была неоценимая помощь. Никто не пробовал орудовать в бою щитом, в котором крепко застряла двухметровая жердь? И не советую! Кельтибер в моих советах не нуждался и сам отбросил бесполезный щит, выхватив вместо него нож, с которым тоже был явно не на «вы». Эх, расстрелять бы сейчас этого бугая на хрен из арбалетов! Но Володя с Серегой рубились в соседнем проеме между колоннами и помочь нам ничем не могли – судя по упомянутой Серегой гулящей девке, он только что опять словил очередной фингал. Нет уж, если мне суждено выжить и разбогатеть в этом античном мире – хрен я куплю себе помпезную греческую хибару с открытым входом-колоннадой!

Все-таки с помощью гулящих девок, чьей-то матери и – боюсь, что в меньшей степени – наших мечей, мы его сделали. Не проткнули молодецким выпадом, не срубили лихо сплеча, а «пописали» методом уличной шпаны, после чего только и смогли наконец добить истекающего кровью. Не сразу, впрочем. Нарисовался еще один лихой ухарь, явно предлагая нам сыграть «на бис», только уже с ним. Нам стало как-то не смешно, но снова подоспела неожиданная помощь – в виде доброго арбалетного болта, легко пронизавшего его щит и вошедшего в тушу. Он еще хватал ртом воздух, когда мой меч распластал его руку с фалькатой, а меч Васкеса проткнул ему бочину. Потом мы в два меча дорубили в капусту первого бугая и шуганули еще одного, благоразумно не пожелавшего становиться третьим. После этого подоспели наши копейщики, только что ликвидировавшие вторую попытку проникнуть во внутренний дворик по крыше. А затем я вдруг спохватился, что не понял юмора. Кто, интересно узнать, так ловко шмальнул во вражину из арбалета – моего, судя по силе выстрела, – если у нас у всех алиби?

Обернувшись – за спинами сменивших нас копейщиков это было уже не столь опасно, – я увидел Велию и Алтею, пыхтящих над моим агрегатом и «козьей ногой».

– Помоги им, солдат! – усмехнулась «почтенная» Криула, возившаяся вместе с Велтуром над одним из наших старых арбалетов.

Мы снова взялись за свои машинки, с которыми, в отличие от «гражданских», обращаться умели. И уж всяко лучше, чем с мечами. Копейщики удерживали противника, а мы его методично расстреливали – разделение труда называется, млять, как и положено в нормальном цивилизованном обществе. Да и во дворе наши, потесненные было ранее, теперь сгруппировались и перешли в наступление, а на улице уже, судя по характерному шуму, работали те, кого не было во дворе и в доме – копейщики начальника рудника и все наши пращники. Потом оттуда полетели дротики и во двор – дружественные дротики.

Уцелевшие налетчики заметались и бросились к ограде, но мало кому из них суждено было ее преодолеть. А вот на улице дело еще продолжалось.

– Да сколько ж их там! – вскричал Тордул. – Копейщики и лучники остаются с досточтимым Ремдом! Аркобаллистарии – за мной!

Мы взобрались на помост у ограды и малость прифонарели – хороша «шайка грабителей»! Прилично их еще оставалось! Они уже потеряли кураж и отходили, но еще огрызались. Нашлись у них и лучники-кельты с длинными луками, которые запросто могли натворить немало бед. Он ведь до уха растягивается, а не до глаза, и скорость его стрела получает соответствующую. Прицеливание при этом, конечно, наугад, и если не умеешь с ним обращаться, то наверняка промажешь, но эти-то обращаться с ним, надо думать, умеют. Поэтому ими мы и занялись в первую очередь.

Расстрел сверху – это же классика жанра! Стрелки противника отправились к праотцам, так и не успев понять, что происходит. Остальные успели, и их это как-то не вдохновило. А по улице слышался уже и топот небольшого отряда городской стражи, и это окончательно сподвигло противника взять ноги в руки. Но отпускать их просто так никто, конечно, не собирался – слишком уж много накопилось вопросов, на которые ответить мог, по всей видимости, только их главарь. Некоторые пытались ускользнуть дворами, но это же надо город хорошо знать, а откуда его знать вчерашним рабам, лишь недавно пригнанным в него на продажу? В конце концов их загоняли в тупики, где и расстреливали на месте, не вступая в предлагаемую ими рукопашную.

А группа человек в шесть укрылась в большом деревянном здании, наверняка не жилом, а складском – похоже, что там как раз и была их база. Оттуда снова полетели стрелы и дротики, свалившие двоих наших, и Тордул, рассвирепев, приказал выкурить последних бандитов оттуда огнем – с владельцем склада и его содержимого как-нибудь уж утрясет возникшие разногласия и «досточимый» Ремд. Судя по невзрачности этого деревянного строения, вряд ли там хранится что-то такое очень уж ценное.

Горящие болты, прочертив огненные трассы, влетели в окошки. Пока внутри гасили их, мы всадили новые в стены и крышу. В конце концов огонь весело затрещал, а защитники склада запаниковали. Двое попытались прорваться, но одного уложили мы, другого – копейщики начальника рудника, а пращники быстро набрали побольше камней и принялись методично обстреливать горящий склад ими, не тратя свинца. Там что-то заорали, но крик перешел в сдавленный стон – кажется, главарь весьма радикально пресек «пораженческие настроения» кого-то из своих, и почему-то после некоторых не столь уж давних событий меня это уже не удивляет. Затем оттуда еще разок попробовали проверить нашу бдительность парой стрел и дротиком, но на сей раз все были начеку. Потом, судя по вылетевшему следом крайне неудобному для метания кривому серповидному ножу, у противника кончились нормальные боеприпасы. Прогоревшая крыша склада начала тем временем рушиться, и снова там раздались вопли.

Затем оттуда выскочили трое оставшихся хулиганов – мы перезаряжались и сразу встретить их болтами не могли, а копейщики – городские, не наши – сплоховали. В короткой схватке пало трое из них и двое бандитов, а последний прорвался и побежал у самой горящей стены, обдающей его искрами. Наши выпущенные в него второпях болты миновали его, а он у самого угла на краткий миг обернулся…

– Дагон! – выдохнули мы с нашим ментом, узнав освещенное пожаром лицо финикийца. Рушащаяся стена затрещала, и я не сразу понял, отчего тот вдруг дернулся и едва не выронил окровавленную фалькату. А когда понял – переместился и встал так, чтобы прикрыть охреневшего Хренио от лишних глаз. Точнее – его пистолет.

– Каррамба! Млят! – выругался испанец, когда пошатнувшийся враг скрылся в дыму и темноте.

– Прячь пушку! – напомнил я ему, и не думая попрекать тремя потраченными патронами…

Хотя Дагона так и не нашли ни среди мертвых, ни среди живых – что, учитывая его опыт и сноровку, было не очень-то обнадеживающим признаком, Васкес был все же уверен, что уж одним-то выстрелом точно попал в него и ранил достаточно серьезно. В попадании не сомневался и я, но вот насколько оно серьезное? В том, что он околеет от раны где-нибудь в неизвестном нам укромном месте города, у меня как-то уверенности не было. Живучий, урод, раз ушел! И ведь как-то же он проник в город в далеко не самой простой для этого обстановке!

– С парламентерами Кулхаса под видом одного из их свиты! – разгадал наконец Хренио этот ребус. Но оставались и другие, посложнее. Например, где финикиец взял еще людей, которых у него, по нашим подсчетам, оказалось больше, чем было купленных им на рынке военнопленных. Ведь вольная городская шантрапа никогда не пошла бы на такую акцию, после которой когти надо рвать из Кордубы в темпе вальса и никогда больше в нее не возвращаться. Зачем это городским? Значит, и это тоже наверняка были рабы из тех, которым нечего терять. Раз так – кое-что становилось понятным. Получив свободу, они все равно не собирались оставаться в городе – почему бы и не заслужить ее, славно покуролесив перед уходом с оружием в руках? А торопились они оттого, что нужно было еще успеть выйти к городским воротам и захватить их, дабы уйти беспрепятственно. Но вот кто продал Дагону недостающих рабов? И где он взял такую прорву денег на людей и оружие? На эти загадки у нашего испанского мента разгадок пока не находилось.

Ситуация значительно прояснилась, когда собственное расследование провел «досточтимый» Ремд. У него-то, в отличие от Васькина, были и связи, и осведомители, и личное влияние в городе. Еще утром «досточтимый» выяснил, что еще одна группа рабов, купленная ранее и закованная от греха подальше в цепи, поскольку предназначалась для отправки на рудники, была тоже перекуплена в тот день у их владельца человеком, очень похожим по описанию на неуловимого финикийца. И расплачивался тот серебром, как и с продавцами на рынке. Даже по весу потраченные финикийцем монеты были неподъемны для него, не говоря уж о ценности, и получалось, что раздобыл он их уже в городе. Ну и какой же дурак дал ему такие деньжищи?

Это Ремд выяснил уже днем. Оказалось – не дурак, а очень даже известный и уважаемый в Кордубе человек, член городского совета и достаточно богатый, чтобы установленная сумма не разорила его. Разве бывают такие дураками? А что дал столько серебра взаймы «первому встречному», так ведь не у всякого из «первых встречных» найдется при себе печать одного из богатейших купеческих семейств Гадеса – такая, с которой соответствующее заемное письмо будет немедленно и безо всяких дурацких вопросов этим семейством обналичено. Что это за семейство такое – этого ни широкой городской общественности, ни нам, наемной солдатне, знать не полагалось, но по то разгневанному, то злорадному лицу «досточтимого» несложно было сообразить, что уж ему-то сия великая тайна хорошо известна…

18. Программа перевооружения

– Привет, рабовладелец! – шутливо окликнул меня утром Володя.

– От рабовладельца слышу! – так же шутливо отбрил я его.

Слуг мы себе перед отправкой обратно на рудник приобрели все, так что все теперь в этом смысле друг друга стоили. Да, простые турдетанские рабовладельцы – кто ж мы еще-то?

– А за рабами, значит, опять нам следить?! – грозно вопрошают своих половин Юлька с Наташкой, картинно уперев руки в боки.

– Макс с Васькиным своих вообще без присмотра оставить как-то не боятся! – отвечают те, пожимая плечами.

С утра у нас стрельбы. Новые арбалеты к нашему возвращению уже ждали нас готовые, и теперь мы тренируемся в стрельбе из них – по одному, залпом и парами, периодически перетасовываемыми, дабы каждый умел взаимодействовать с каждым.

– Чтобы вступить в рукопашный бой, разведчик должен прогребать где-то автомат, пистолет и стреляющий нож, после чего найти ровную площадку и встретить на ней такого же раздолбая! – хохмит Володя. – Поэтому мы, господа арбалетчики, будем изучать не рукопашный бой, а тактику действия малых подразделений!

Но это, конечно, шутки. Отстрелявшись, мы вступаем и в рукопашную схватку – парами и двое на двое, тоже периодически меняясь. Если в бою «двое на двое» в паре с тобой Серега – проигрыш гарантирован, но зато это неплохая тренировка в бою одного против двоих. Лишнюю минуту при таком раскладе продержаться – тоже немало, а в реальном бою зачастую и спасительно. Иберийские камрады поначалу посмеивались при виде наших деревянных мечей, но посмотрев на наши бои в полный контакт, смеяться перестали. Настоящим оружием мы давно бы уже перебили друг друга на хрен.

После завтрака у нас верховая езда. Попытки галопировать на флегматичном муле – зрелище прекомичнейшее, но на горячих иберийских лошадей нам садиться еще рано. Если кто не в курсе – ни нормальных конских седел, ни стремян античный мир не знает. Даже «рогатое» римское седло еще не изобретено, а чепрак лишь защищает ноги от едкого конского пота, но никак не облегчает удержание драгоценной задницы седока на спине его скакуна. Поэтому мулов нам для первоначального обучения выделили самых смирных, и эта предосторожность вовсе не оказалась лишней. Уже с первого же занятия по вольтижировке мы вынесли стойкое убеждение, что самое лучшее ездовое животное – это вообще ишак. С него не так больно падать. А Серегу Юлька теперь, когда не в духе, исключительно «говнюком» кличет. За что? Ну, она-то всегда найдет за что. А вообще-то – как раз за неудачное падение с мула. Его проклятая животина сбросила с себя не просто на землю, а прямиком в свежеотложенную кучу – ага, вот этого самого, гы-гы!

Она же и ржала тогда с него больше всех, после чего вознамерилась даже типа показать нам тут всем класс, если кто-нибудь соизволит ее подсадить – лишь бы только не этот, который весь в говне извазюканный. Из всех нас Юлька и в самом деле была на тот момент самой крутой наездницей, имеющей немалый практический опыт – ага, целых три раза на ведомой хозяином за поводья кляче в городском парке! А Серегу мы тогда едва уговорили сменить гнев на милость и не расстреливать шкодливое животное из арбалета. Для этого Васкесу, у которого получалось лучше всех – кабальеро все-таки, – пришлось махнуться с ним «скакунами». Сейчас-то мы уже более-менее освоились, но прямо вот так вот сразу пересаживаться со смирных мулов на горячих испанских лошадей – нет, пока что-то не хочется. Серега-то ладно, судьба у него такая, но нас-то за что в говне валять?

– Что, Макс, опять по малолетке своей скучаешь? – почти с самого момента нашего возвращения из Кордубы не проходит и дня, чтоб Юлька не завела эту пластинку.

– Оставь меня, старушка, я в печали! – пытаюсь я отшутиться, но где уж там! «Ивана Васильевича» она, конечно, смотрела и на «старушку» не обижается – и на том, как говорится, спасибо. Но в остальном…

– Ну ты сам подумай, ты же ей в отцы годишься! – это она, конечно, здорово преувеличивает, да и совсем не этот фактор ополчает против моей кандидатуры в зятья «почтенную» Криулу, но эта стерва, конечно, доберется сейчас и до «тех» факторов…

– И вообще, она аристократка избалованная, и ей в мужья такой же аристократ требуется! Ну скажи сам – похож ты на прынца в белом паланкине? – в античном социуме «прынцы» в самом деле чаще в паланкинах путешествуют, чем верхом, так что это даже не прикол ейный, а констатация исторического факта.

– Не похож. И на носильщиков того прынца тоже не похож. Но зато – открою тебе страшную тайну – я прямо как две капли воды похож сам на себя. И почему-то – не знаю уж почему – некоторым девчатам именно это и нравится, – на самом деле, конечно, я прекрасно знаю, почему это так, и она это тоже знает.

– Самодовольный самец! Д’Артаньян недоделанный! Фон-барон! Рабовладелец!

– Ага, он самый, – логику в ее доводах выискивать бесполезно и бессмысленно, обезьяны вон лучше пускай вшей друг у друга выискивают, но Юльку бесит то, что меня хрен прошибешь.

– Ну, Макс, ну зачем тебе эта дикарка? Ты же наш современный образованный человек, а она кто? Аборигенка же дремучая, обезьяна туземная, только с дерева слезла!

– Ага, и с большим кольцом в носу, гы-гы! Кстати, отличная идея, надо будет ей подсказать – наверняка прикольно будет смотреться! Особенно когда она по-гречески что-нибудь будет декламировать, – я дурашливо закатил глазки – типа от предвкушения.

– Фетишист! А она, между прочим, суеверная религиозная мракобеска! А еще – закоренелая античная рабовладелица! Ведь подкладывала же она под тебя свою рабыню? Подкладывала, я знаю! Салтычиха она малолетняя, вот она кто! – Вообще-то Салтычиха реальная была по совсем другой специализации, если мне склероз не изменяет, но буду я еще доказывать чего-то этой…

– Зато какую рабыню! – я снова дурашливо закатываю глазки. На самом деле Алтея, хоть и недурна, но самой Велии ну никак не затмевает, но Юлька-то ведь ее ни разу не видела. – И заметь, правильно девка воспитана! Раз самой мужика ублажить пока нельзя, так молоденькая смазливая служаночка на то есть, какие проблемы?

– Ну конечно, девчонка из знатной и богатой семьи! Приданое, связи, карьера! Завидная невеста!

– Ага! И какая! – На самом-то деле в древних языческих социумах за невесту выкуп платить полагается – вроде мусульманского калыма. Так что в смысле приданого тут, как и у мусульман, чаще всего где-то то на то и выходит. Карьера – ну, Велия ведь не вполне законная и суперкарьеру мужу едва ли обеспечит, но как раз об этом Юльке уж точно знать ни к чему. Слишком длинный язык…

– И вообще, Макс, ну тебя в задницу! Затрахал ты меня уже! – Вот он, зацените, великолепнейший образчик обезьяньей… тьфу, женской логики – оказывается, это я ее затрахал. – В Гадесе твоя капризная и расфуфыренная малолетка, а ты тут, в этой дыре!

– Ага, уже в Гадесе, – и я опять предвкушающе закатываю глазки, отчего Юлька возмущенно фыркает и оставляет меня наконец-то в покое. То, что их не взяли в Кордубу, они с Наташкой простили нам лишь тогда, когда услыхали о наших не вполне безопасных приключениях в пути и на месте. А Гадес – он ведь куда круче Кордубы. Это ж все равно что у нас Орехово-Зуево какое-нибудь с Москвой сравнивать… ну и не садист ли я после этого, гы-гы?! От этого она в большей степени бесится или оттого, что совсем не о ней я мечтаю, когда о собственном доме в том Гадесе думаю – это уж пущай остается ее личной тайной, потому как мне она совершенно неинтересна. И без нее мне есть кого поиметь в виду на предмет того, чтоб поиметь уже в реале, а не в виду. Не нравится – ее проблемы.

И поделом ей, потому как – нехрен! В смысле – нехрен мне на больную мозоль наступать. Увы, тут Юлька права – я тут, а акселераточка моя в Гадесе. Серьезный фактор, со счета хрен сбросишь. Не зря ведь мамаша ейная, упорно тещей моей становиться не желающая, в последний день жлобствовать не стала и попрощаться нам дала. Даже – и спасибо ей за это огромное – наедине нас тогда ненадолго оставила. Очень ненадолго, дабы внука нежеланного я ей сделать не успел, но уж наобнимались и нацеловались мы с девчонкой всласть. Типа пусть уж помилуются напоследок. Ну, насчет «напоследок» – это мы еще очень даже будем посмотреть! Зря, что ли, все наши иберийские камрады Велию давно уже моей кличут, не говоря уж о наших! Но если наша компания полушутя, то «сипаи» – полувсерьез, а кое-кто и просто всерьез, без всяких «полу», а ведь им это дело виднее, надо полагать. И зря, что ли, на моем мизинце вот это бронзовое колечко? Это в нашу современную насквозь атеистическую эпоху древний обычай давно выродился в банальную символику, а в этом мире все насквозь «религиозные мракобесы», ежели по Юльке. В этом мире и это колечко, и та монетка на ниточке – вовсе не пустые символы, а своего рода магические амулеты, призванные охранять и оберегать то, на что настроены. Для того они и пролежали вместе целую ночь в храме соответствующей по специльности богини, как бишь ее там… Религиозный эгрегор – великая сила.

А еще великая сила – вера. Вот почему, например, даже у очень даже сильного паранормала тот же телекинез почти никогда перед глазами у зевак не получается? А все очень просто. Когда ни одна сволочь за тобой не наблюдает, а сам ты от современного атеистического эгрегора, как и от всех прочих, отрешен – твоей веры хватает, поскольку ничего ей при этом не противостоит. А вот когда ты пытаешься продемонстрировать этот эффект зевакам, то твоей вере в то, что ты это можешь, противопоставлена ихняя вера в то, что это физически невозможно – для человека, по крайней мере. Да еще и эгрегором атеистическим усиленная, а эгрегор этот через означенных наблюдателей как раз на тебя в тот момент и нацелен. И неважно даже, посрамить тебя желают эти наблюдатели, или, напротив, искренне желают тебе успеха. Абсолютно без разницы. Вера – она глубже и эмоций, и желаний. И что в результате? Правильно – пшик! Сумма векторов, в данном случае направленных противоположно. Но в этом мире – иначе. Верит сама «почтенная» Криула в то, что околдовал я ейную дочурку, или просто в раздражении ляпнула – это тонкости. А «толстость» в том, что в саму возможность подобного колдовства она верит безоговорочно. И сама ее дочурка верит в такую возможность безоговорочно – вот, даже и задачу эту сама же мне и облегчила – ага, прекрасно зная и понимая, что делает. И весь этот окружающий нас античный социум верит в такую возможность безоговорочно, и это прописано в тутошнем эгрегоре. И получается – правильно, такая же сумма векторов, только на сей раз сонаправленных – со всеми вытекающими. Никакой тут мистики, голая физика. Квантовая физика, кстати, давно уже «эффект наблюдателя» признает. Может, в этом мире и телекинезить полегче окажется? Не пробовал пока, а надо бы как-нибудь на досуге попробовать – облегчающий ходьбу эффект «частичной невесомости» тут работает прекрасно и даже легче, кажется, чем в прежнем мире. Обязательно попробую и телекинез – как-нибудь позже. Сейчас – увы, пока не до того…

Надо работать – и деньги зарабатывать, и оснащаться. За прошедшие с нашего возвращения две недели Нирул уже выплавил с десяток слитков черной бронзы и пару слитков – «нечерной», но тоже вполне себе бериллиевой. По той же самой технологии выплавлялась, по той же и термообрабатывалась, уж это я парню строго-настрого велел, только «заклинания» я ради конспирации читал другие. Для первого раза, требующего особой торжественности – как-никак, «жертвуем» мы богам на сей раз весьма дешевые камешки, и требовалось убедительно объяснить им, что искренность жертвы важнее – я зачитал «Манифест барона Врангеля» – один из стихотворных перлов Демьяна Бедного, который, как известно, был «мужик вредный». Мы-то сами, в отличие от поколения моих родителей, в школе означенный «Манифест» уже не проходили, но в интернете он мне попался и весьма понравился, так что вызубрил я его с удовольствием. Те, кто читал и мемуары самого Врангеля, и воспоминания о нем других, знают в общих чертах, каким на самом деле был пресловутый Черный барон, и перл «дюже вредного мужика» ими воспринимается уже совсем иначе. Наше поколение, кто интересовался, знало – оттого и убрали его, надо думать, из нашей школьной программы…

Часы с полеманний пружина,
Есть власть советский такова.
Какой рабочий от машина
Имеет умный голова?
Какой мужик, разлючний с поле,
Валляйт не будет турьяка?
У них мозги с таким мозоля,
Как их мозолистый рука!

«Ассистировавший» мне в тот день Серега ржал как сивый мерин, что нам и требовалось для должного задабривания нашего великого божества Авося. Потом-то я, естественно, упростил процедуру, зачитывая при обходе плавильни «Однажды осенью…» – доводилось слыхать? Нет? Млять, и чему вас только в школе учили? Ладно, раз так – развесьте ухи и слухайте сюды:

– Однажды осенью, обходя окрестности Онежского озера, отец Онуфрий обнаружил обнаженную Ольгу. «Ольга, отдайся! Озолочу, особняк отгрохаю!» Ольга отдалась. «Отче, отдавай обещанное!» «Отойди, окаянная! Обоссу – околеешь!» Ольга, обидевшись, откусила отцу Онуфрию окаянный отросток.

Володя-то учился в правильной школе и прикол этот знал. Но в обстановке магического священнодействия и юмор получался дополнительный, так что и в этом случае свою долю священного веселья Авось получил сполна.

Испытания первого слитка после должной термообработки показали его полное соответствие по свойствам «настоящей» черной бронзе, что привело начальника рудника в неописуемый восторг. Он уже мысленно нарисовал себе картину маслом, как мы с ним скупаем втихаря простенькие дешевые бериллы, стоящие сущие гроши по сравнению с аквамаринами, а все ценные самоцветы захомячиваем. По правде говоря, была и у меня сперва такая мысля – поди хреново! Разве трудно мне вместо отсутствующей в обычных бериллах примеси железа добавить в берилловый порошок напиленных из обыкновенной крицы напильником железных опилок, а то и вовсе железной окалины из кузницы?

Но подумав, я решил сию бизнес-идею попридержать при себе. Во-первых, я не собирался торчать здесь всю жизнь, а с уходом отсюда неизбежно терял и свою долю в этом прекрасном левом бизнесе. Какие расклады будут на новом месте, я не знал, так почему бы не прихомячить ценную идею про запас? Запас – он ведь карман не тянет. А во-вторых, бериллиевая бронза – прекрасный пружинный материал. Самые ответственные пружины – в часах, например – делаются в нашем мире из нее, а гораздо более дешевая пружинная сталь используется в менее ответственных целях. Но в этом античном мире с хорошей пружинной сталью напряженка, и пружинной бронзе достойной альтернативы не наблюдается. А значит – ее цена не должна быть заоблачной.

Без железной присадки слиток моей «нечерной» бронзы чернеть, естественно, не пожелал, и начальник рудника, конечно, был изрядно этим разочарован. Кто ж примет по настоящей цене «ненастоящий» товар? Зато шкурный коммерческий интерес к моим экспериментам он потерял полностью и дал мне на них полный карт-бланш – ну, при условии, конечно, что не остановится и производство «настоящей» черной бронзы. Цена меди, не говоря уж о древесном угле, была настолько пустяковой по сравнению с ценой аквамаринов, что за некоторый ее перерасход никто с него особо не спросит. Ясно же, что наш будущий мастер пока еще молод и неопытен, и не все у него пока получается, так что и некоторые дополнительные затраты на его обучение неизбежны. В результате же у нас накапливалась постепенно и пружинная бронза для моих задумок.

А задумал я наше очередное перевооружение. Ну, не во всем – применительно к арбалетам это была, скорее, модернизация. Бронзовые пружинные дуги вместо ясеневых должны были сделать наше основное оружие легче и компактнее, а легкие пружинки под спусковыми рычагами – удобнее и безопаснее в обращении. А вот полной смене по плану подлежало наше холодное клинковое оружие.

Сложнее всего было переупрямить Нирула, который, будучи сыном маститого оружейника, «знал совершенно точно», каким должен быть самый лучший меч. Из самых лучших побуждений парень упорно стремился «предостеречь» меня от «ошибок», дабы и мой новый меч был «как у всех нормальных людей». И собственно-то говоря, с местной традиционной колокольни он был совершенно прав. Проверенный временем турдетанский меч, унаследованный от древнего Тартесса, был действительно хорош по всем понятиям этого мира.

Потеснившая его фальката была веянием моды, которая почти всегда теснит на какое-то время классику, но именно таким и будет клинок римского пехотного «гладиус хиспаненсис» вплоть до ранних имперских времен. Даже длину – сантиметров примерно до семидесяти – он сохранит до времен военной реформы Гая Мария, и лишь после нее укоротится до «стандартных» пятидесяти семи сантиметров для пехоты. А для кавалерии – слегка вытянется, сантиметров до восьмидесяти, превратившись в кавалерийскую спату. Те же самые примерно семьдесят, максимум – восемьдесят сантиметров, если вместе с рукоятью составляла обычно длина и более современных клинков, предназначенных для пешего боя. Та же морская абордажная сабля, та же аналогичная ей солдатская пехотная у фузилеров восемнадцатого века, ну и до кучи тот же самый ланскенет или, как его чаще называли, «кошкодер» тех немецких ландскнехтов пятнадцатого и шестнадцатого веков. Оптимальная длина, уже не мешающая в тесноте плотного строя, но еще позволяющая полноценно фехтовать в поединке. Классика – она классика и есть.

Мне же требовалось несколько иное – гибрид здешней турдетанской классики со средневековой. Точнее – с позднесредневековой, тоже проверенной временем. Чтобы разжевать Нирулу, что именно мне от него нужно, мне пришлось взять дощечку и самому обстругать ее ножом – я задолбался вырезать классическое для античных мечей выпуклое ребро и нетипичные для них долы по бокам от него – их приобретут в реальной истории лишь позднеимперские римские гладиусы и кавалерийские спаты. Без ребра в середине по делу вполне можно было бы и обойтись, качество металла уж точно простило бы мне этот небольшой отход от традиции, но это долбаное «общественное мнение»… Привлекать к своему оружию излишнее внимание мне тоже не хотелось, и я решил не оригинальничать без необходимости. Назначение долов – облегчить клинок, который у меня будет длиннее обычного – Нирул тоже понял и одобрил, но мой вариант «средневековой» заточки клинка вогнал парня в ступор.

– Так никто не делает, господин! – заявил он мне с видом знатока. – Как же ты будешь резать этой частью лезвия? – он провел для наглядности пальцем по закругленной паре сантиметров у гарды и тупому углу далее, лишь постепенно плавно переходящему в полноценную заточку «как у людей». – Здесь тоже надо заточить!

– Зачем? Чтобы зазубрины от ударов были глубже?

– У тебя есть щит, господин.

– Но не всегда есть возможность воспользоваться им. Помнишь то нападение на нас – тогда, на дороге? Если бы они успели подготовиться – напали бы на нас внезапно, и нам пришлось бы вступить в бой с ходу. А теперь представь себе, что ты – мой враг, и твоя цель – убить меня, а не быть убитым самому. Я иду по дороге, арбалет у меня на левом плече, и я поддерживаю его левой рукой. Ты нападаешь, а у меня моя левая рука занята арбалетом – дашь ты мне время отбросить его и схватить щит?

– Конечно нет, господин. Но ты ведь можешь защищаться и арбалетом.

– Могу, если от этого зависит моя жизнь. Но арбалету это не пойдет на пользу. Естественно, я очень надеюсь, что скоро у меня появится на нем новая бронзовая дуга, которой не страшны удары…

– Появится, господин, обязательно появится…

– Ну, спасибо, ты меня утешил. Но арбалет – это ведь не щит и не дубина. Им не дерутся, из него стреляют. Если мне повредят на нем тетиву – это не облегчит мне потом стрельбу из него. Уж лучше я приму удар на меч, из которого мне не придется стрелять. А при такой заточке зазубрина не будет глубокой…

– Я понял, господин! Ее будет легче вывести, не стачивая много!

– Зачем? Я вообще не собираюсь ее выводить. Чем она мне мешает? Когда их наберется достаточно – они только помогут мне надрезать туго натянутую веревку или надпилить деревяшку. Чем это будет не напильник? А рубить я ведь все равно буду вот этой частью, нормально заточенной, – я показал ему половину клинка ближе к острию.

– Но так нигде не делают, господин…

– Так делают у нас, в моей стране. Наши стрелки вообще не носят щитов, и вся их защита в рукопашной схватке – вот эта вот «сильная» часть клинка. Именно так мы и сражаемся там.

– А зачем закругление у самой гарды?

– Вот смотри, – я взял в руку свой деревянный тренировочный меч и перекинул указательный палец поверх крестовины. – Когда держишь его вот так – колоть удобнее. Но зачем же мне резать себе при этом палец?

– Такая большая крестовина тоже для этого?

– Ну, это разве большая? У нас бывают и побольше. Да, и для этого тоже, но не только. Когда я держу меч обычным способом и принимаю на него меч противника – тот может ведь и соскользнуть вниз. Крестовина спасет тогда мою кисть от серьезной раны.

– А рукоятки ваших мечей такие же, как ты сейчас нарисовал? – Прежде чем заморачиваться обстругиванием деревяшки, я нарисовал ему рисунок палкой на песке. – Если бы не эта большая крестовина – была бы совсем как наша!

– Она и есть ваша, а у нас другие. Но разве я сказал, что турдетанский меч плох? Он мне нравится, просто я хочу, чтобы в моем мече было лучшее и от наших.

Собственно, два массивных шарика на кончиках раздвоенного иберийского набалдашника – это ничуть не худший балансир-противовес, чем одиночный кругляш известного всем по историческим фильмам классического имперского гладиуса. Будущая римская классика технологичнее, но пока что легионеры с удовольствием пользуются традиционной испанской, да и «классическим» римский набалдашник станет еще нескоро – вплоть до эпохи позднереспубликанских гражданских войн он будет на самом деле все еще иметь форму «сердечка», то есть сохранять рудимент традиционного «испанского» раздвоения. Раз нравятся турдетанам именно такие и они ничем не хуже «правильных римских» – отчего ж не сделать эту маленькую уступку местной традиции? Вон как глаза у Нирула засияли, этого урря-патриота местечкового! Теперь, страшно довольный этим поглаживанием по своей урря-патриотической шерстке, все остальное он сделает так, как надо мне. А сколько еще дней я потратил бы на разжевывание и уламывание, если бы захотел иметь всенепременно классический «кошкодер» немецких ландскнехтов?

Самое приятное в работе – это делить с начальником рудника сэкономленные аквамарины. Самому Ремду выбирать и приобретать их недосуг – не царское это дело. У него и помимо нашего рудника немало других забот – есть два других медных рудника – черной бронзой там не занимаются, но они поболе нашего, а еще три железных и один свинцовый, но там еще и серебро в той свинцовой руде имеется, и основной доход – от него, а не от свинца. Соответственно, и глаз за тем рудником нужен особо бдительный. Поэтому с нами он действует проще, выдавая нашему «царю и богу» деньги, а тот уж сам закупает самоцветы для работы. Если уложился в выданную сумму давно установленного размера, продукцией отчитался – значит, все нормально. А цена на мелкие третьесортные аквамаринчики за тот же вес – дешевле в разы. Можно было бы в принципе вообще прямо сразу звонкой монетой экономить, но ценные камешки легче и компактнее, и их хранить гораздо удобнее. Да и не так заметна в этом случае наша «химия», надежно укрытая от посторонних глаз. В дело у нас теперь идет исключительно непрозрачный третий сорт, второсортные стараемся менять на него же для дела и на первосортные для себя. Нирул, уже выплавивший последние пять слитков с чисто третьесортным порошком, больше этого не боится и сетует лишь на то, что уж больно трудно запомнить мои «заклинания». Я обнадеживаю парня тем, что постараюсь подобрать специально для него попроще…

После обеда, начитав достаточно русской похабщины для успешной очередной плавки, я занимаюсь с начальником рудника и его наложницей-бастулонкой финикийским языком. Млять, ну и уродский же язык! Ну неужели предкам этих долбаных финикийцев было так трудно научиться говорить как-нибудь по-человечески! Я сейчас даже не об этой письменности ихней, в которой гласных нет – до нее мне вообще как раком до Луны. Тут устной бы речью овладеть! И турдетанский-то тоже был для меня нелегок, ведь ни разу ж он не из индоевропейских, но там Васькин здорово облегчил мне жизнь своими уроками баскского, а потом и плотное общение с нашими иберами подтянуло до более-менее приемлемого уровня. Да и Хренио ведь как учил? Он хоть на русский мне баскские слова переводил, а тут переводят с финикийского на турдетанский, который мне тоже ни разу не родной! Это ж офонареть! Нет, ну кое-чего таки откладывается в башке, не совсем ведь дурак, хвала богам, но пока что у меня через пару финикийских слов вырываются сугубо русские, от которых и мой деловой партнер, и его бастулонка хохочут, поскольку давно уже их запомнили и об их значении вполне догадываются. По крайней мере, перевести не просят. Если б только не Велия, если б не требовался финикийский, чтоб претендовать на нее – на хрен бы он мне тогда сдался? Это ж пытка самая натуральная!

За ужином – Володя со своим очередным «гениальным» прожектом по нашему перевооружению очередной «вундервафлей»:

– Слышь, Макс, с пневматикой я понял, что глушняк дело, а вот как насчет огнестрела? Простенького какого-нибудь – ну, типа самопалов детских. Ты ж делал их в детстве наверняка!

– А ты не делал?

– Ну, и я делал.

– Ну так за чем тогда дело стало?

– Дык, заряжать-то чем?

– Я думал, у тебя уже есть на примете знакомый торговец селитрой.

– Откуда?

– Ну, а чего ж ты тогда на огнестрел губу раскатываешь?

Губу он обратно закатывает и ест молча, но ненадолго:

– Слушай, так из говна же ее добывали! Уууууу! – Это его Наташка ложкой по жбану приголубила:

– Нашел, о чем за столом говорить!

– Ты че, охренела? Я же о серьезных вещах говорю!

– В другое время о них поговоришь! Мы тут едим, между прочим!

– Ну, и я ем, ну и чего? Я ж про селитру, не про говно!

На сей раз, предвидя реакцию своей половины заранее, ему удается увернуться от ложки, а мы ржем, схватившись за животы.

– Сеньоры, давайте лучше уж в самом деле поговорим о чем-нибудь другом, – примирительно предложил Хренио.

– Например, о слонах! – включился Серега. – Вот слон, если уж… Ууууу!

– Ты-то куда! Сам говнюк, а все туда же! – облаяла его Юлька после того, как тоже приласкала ложкой. – Я и так уже эту перловку долбаную есть не могу, а он тут…

– Каждый судит в меру своей испорченности, – проворчал страдалец, потирая ушибленный загривок.

– Кстати, насчет слонов – они же вроде с башнями должны быть! – припомнил Володя. – А у тех…

– Точно! – вспомнил и Серега. – Те без башен были! Чего так?

– Да, боевой слон должен быть с башенкой, – призадумался и испанец. – Если римляне отобрали их у Карфагена – должны были забрать и их снаряжение.

– Значит, это не те, а уже нумидийские, – предположил я. – Масинисса ж у них в союзничках, вот и прислал в помощь.

– А нумидийцам башенки на слонов ставить религия не позволяет? – хмыкнул Володя.

– Думаю, что просто времени или терпения не хватает. Это ж гораздо дольше дрессировать слона надо, а им хочется всего и сразу. Вот и пытаются брать количеством вместо качества.

– А карфагенских Рим тогда куда девал?

– В Македонию, скорее всего. Помните, рассказывал Ремд, там как раз недавно Филиппа ихнего, нумер пять который, на Собачьих холмах римляне отымели? Вот как раз эти самые слоны смять фалангу и помогли.

– Да брось, звиздеж это! Против македонской фаланги и индийские-то слоны не катят, а тут вообще эти североафриканские недомерки!

– Это когда она в боевом порядке движется. А там она как раз гребень холмов переваливала и перестроилась в несколько походных колонн – идеальный шанс для атаки. Пехота римская не успевала – ни легионеры, ни велиты, а слоны бегают получше людей, и успели. Ну, и дали фалангистам проср… тьфу – ну, в общем, гы-гы, не дали построиться. А тут и велиты следом, а за ними уж и линейные манипулы…

– Угу. А в стареньком школьном учебнике написано: «Ощетинившаяся копьями македонская фаланга была неприступна. Она отразила все атаки римлян и сама перешла в наступление. При этом строй фаланги нарушился и подвижные римские отряды ворвались в ее ряды. Длинные копья македонян стали бесполезными, и македонская фаланга была разбита», – припомнил Володя. – И на этом примере доказывают превосходство римской манипулярной тактики перед фалангой.

– Ты думаешь, только в старом школьном? В новых тоже, и институтском – то же самое! – сообщила Юлька.

– И в военной энциклопедии – тоже, что самое омерзительное! – добавил я. – Ладно нам, штафиркам, голову морочат, но воякам-то нахрена? Их ведь, между прочим, на таких примерах тактическому мышлению учат!

– Наверное, от этого мы так и воюем, – констатировал Серега, имея в виду, конечно, не именно нас четверых «здесь и сейчас».

– А, кстати, ребята, чего там со слонами? – заинтересовалась Юлька. – Вы говорите, африканские мельче индийских?

– В натуре! – подтвердил ей Серега. – Я помню индийских в зоопарке – те заметно крупнее были!

– Странно как-то. Африканский же вроде больше индийского должен быть.

– Степной больше, который южнее Сахары водится, – пояснил я. – А это лесной подвид, который помельче. Они еще водится в лесах Атласских гор – только в имперские времена их там истребят окончательно.

– А он точно подвид обычного африканского? Я вроде читала где-то, что был и еще какой-то вымерший средиземноморский – на Сицилии греки его черепа еще за черепа циклопов принимали.

– Читал про него и я – карликовый сицилийский. Но наверное, тот еще раньше вымер, а этот с виду – вполне африканский. Ухи, седловина на спине – все как положено. Вот, присмотрись повнимательнее, – я показал ей «серебряного слона» чеканки Баркидов, которыми нам в этот раз заплатили жалованье из-за нехватки гадесских «тунцов».

– Ага, мне тоже такими дали! – оживился и Серега. – И одну даже вот такую! – на показанной им монете слон был с погонщиком на спине.

– Да, слоны – явные «африканцы», – признала и Юлька.

Мы еще поболтали немного о слонах и других боевых животных.

– Ну, все пожрали? Теперь-то про селитру говорить можно? – спросил Володя, когда мы доели и уже смаковали выставленное нам по случаю производственных успехов Нирула хорошее вино.

– Если только про говно, а не про мочу – так и быть, валяй! – сменили гнев на милость и любезно разрешили бабы.

– Ну, я чего смекаю? В Европу ж в том же шестнадцатом веке завоза селитры еще не было, а порох хреначили – только в путь. Получается, что вся Европа «говенной» селитрой воевала – и ничего, хватало.

– Ну, во-первых, ты точную технологию получения селитры из говна знаешь?

– Дык, этот же… как его… Экскремент! Извини за каламбур, гы-гы! Неужто не осилим?

– А во-вторых – ты в курсе, как это делалось организационно? Чтобы обеспечить порохом небольшую наемную армию, всех крестьян облагали натуральной «селитряной» повинностью. Ферштейн? Работа ведь не только говенная – в самом буквальном смысле – так еще и геморройная. Добровольно хрен кто соглашался. То есть скупать – пожалуйста, а вот заготавливать самому – ищите дураков. Точнее – говнюков. А кому охота говнюком быть по собственной воле? Ну, а «бедному крестьянину», сам понимаешь, податься некуда – куда он на хрен денется с подводной лодки? Так у тебя нигде не завалялось именьица с крепостными – душ эдак под триста?

– А если за деньги?

– Володя, ну ты же служил и дневальным бывал. Вот засрали твои дражайшие сослуживцы очко в сортире. Ты его отдраил – с мылом, с хлорочкой…

– Ну, допустим, с мылом-то только полы, само-то очко без мыла, – уточнил он.

– Я утрирую для наглядности. Теперь прикинь – ты его отдраил, а эти уроды его опять засрали, а тут еще и дежурного по части нелегкая принесла: «Дневальный! Ко мне! Паччиму очко засрано?! Чтоб через пять минут блестело, как у кота яйца!» Ты снова его драишь, а его эти уроды опять засерают, а тебе же еще наряд сдавать. Ферштейн? Так это, Володя, была только преамбула. А теперь – развесь ухи и слухай сюды саму «амбулу». Отслуживаешь ты свой первый год, переводишься в «деды» – все, звиздец, ни очко драить, ни полы с мылом вздрачивать – уже не положено. Дедуешь ты второй год, и к концу его забуреваешь окончательно. А дембель все ближе, и все твои мысли – ну, о бабах, конечно, о водке, это первым делом, конечно, но после них ведь хоть изредка и о будущей работе на гражданке подумается. Хорошей такой, солидной, денежной, непыльной – скажем, в офисном планктоне…

– Ну, ты загнул! Ведь слесарю же на автосервисе! Ну, в смысле – слесарил…

– Ну, я утрирую. Мечталось-то тебе ведь наверняка о лучшей работенке?

– Дык, ясный хрен! Но куда хотел, туда хрен брали, а взяли вот только с этими железяками ковыряться.

– Вот-вот. Но это все-таки с железяками, не с говном. А теперь представь себе такую невезуху – отслужил ты и уходишь наконец, весь из себя такой размечтавшийся, на заслуженный дембель, ищешь достойную твоей крутизны работу, а тебе там вдруг даже железяки шкрябать не предлагают, а предлагают только засунуть свою крутизну себе в жопу и ежедневно драить очки в сортирах, которые тебе драить уж год как не положено. Ну и за какие деньги ты согласишься быть «вечным дневальным»?

– Да ты че, млять, охренел?! Сам-то хоть понял, чего сказал?! – представивший себе эту картину маслом в цвете и в лицах Володя отреагировал весьма эмоционально. – Да хрен за какие! Лучше, млять, грузчиком тогда на хрен пойду!

Потом, опомнившись, добавил:

– Ладно, с говном понял, замяли. А как насчет Индии? Там же вроде целые месторождения есть. Вдруг привозят?

– А хрен их знает. Но если и привозят, то разве только в Египет. А теперь сам прикинь хрен к носу – где мы, и где тот «Гребипет».

– Твоя малолетка – и та ближе! – не удержалась от шпильки Юлька.

– Прогуляйся туда же, – послал я ее в куртуазной форме.

– Я бы с удовольствием, да только вы никак не вырветесь из этой дыры!

Обломавшийся с порохом Володя пригорюнился, оставленный всеми в покое Серега продолжал «дегустировать» вино, Васкес насвистывал себе под нос что-то эдакое героически-тореадорское, а я курил трубку.

– Слушай, идея! – возбудился вдруг снова Володя. – Подводное ружжо!

– Так у тебя ж есть.

– Дык пневматическое же! Полетят в нем на хрен прокладки – и звиздец ему! А раньше у меня было пружинное – герметизация на хрен не нужна, а конструкция простая, как три копейки! Вот, смотри! – он принялся рисовать на песке. – Мы сделаем пистоль вот по этой схеме, и не одну, а на всех нас. Меткости нам особой тоже на хрен не надо, это же будет грубятина для ближнего боя – вместо однозарядной кремневой пистоли…

– Вот это – другое дело! – я достал и сунул ему в руки свой мультитул, – Делай деревянный макет, – потом порылся и отдал ему остатки своей медной проволочки. – Не пружинная, но немножко пружинить будет – для макета достаточно.

– Значит, осилим?

– Осилим, но не тут. Думаю, в Гадесе осилим…

– А че так?

– Витая проволочная пружина.

– Так твой же Нирул сделал пружинную бронзу!

– Проволока, Володя! Тут есть только простая кузница – кто нам в ней вытянет проволоку? Пушкина Дантес грохнул, Лермонтова царь к черным на Кавказ сослал. Кто у нас кроме них еще всем дыркам затычка?

– А в Гадесе, думаешь, вытянут?

– Почти уверен. Ты обратил внимание на доспехи римских триариев и части принципов?

– Ну, вроде на кольчугу похожи…

– Кольчуга и есть – «лорика хамата». По сравнению со средневековой качество у нее еще то, но нам на ее качество насрать. Главное, что италийские оружейники умеют тянуть и навивать проволоку. А гадесские – что, пальцем деланные?

19. Последние дни на руднике

За прошедший с тех пор месяц мы с начальником рудника и Нирулом дважды еще мотались в Кордубу. Ему требовалось сдать продукцию и отчитаться, а камешки «для дела» тоже приобретали вместе. Мое присутствие требовалось в качестве нынешнего ИО мастера, Нирула – в качестве будущего. Моя «халтура» при этом на руднике продолжала делаться, поскольку там я оставлял своего нового слугу – Укруфа. Этот двадцатилетний примерно бастулон тоже был из числа захваченных нами в «спасательном» походе рабов, так что присмотреться к нему заранее у меня было достаточно времени. Там, в «городе» уконтрапупленного нами «великого царя» Реботона, он тоже был рабом, а попал в рабство еще пацаном – во время сципионовского еще отвоевания юга страны у карфагенян. При этом погибли или попали в рабство и все его родные и близкие, так что бежать Укруфу было банально некуда. Чужака ведь без роду-племени нигде не ждут с распростертыми объятиями, и обратить такого в раба – самое милое дело в этих краях. Ну и какой смысл ему менять одно рабство на другое? Собственно, как раз это обстоятельство и стало для меня решающим при выборе нового слуги – мы ж, черные, все хитрожопые, гы-гы! А то, что парень – карма у меня, наверное, такая – тоже, как выяснилось, был сыном кузнеца-оружейника, оказалось приятным бонусом. Хоть и недешево он мне из-за этого обошелся – пятьдесят шекелей за него отдал, и это еще по-божески, это мне еще скидку сделали как своему – покупка себя вполне оправдывала. Кузнечно-слесарные работы ему можно было доверить спокойно, да и Нирул, когда мы были там, тоже учил его по моему заданию и своим металлургическим премудростям.

Открывать где-нибудь на новом месте свое собственное производство черной бронзы – на хрен, на хрен, ищите дурака. Чревато «маленькому простому человечку» вот так запросто и без всякой задней мысли лезть со своей рязанской рожей в прибыльный, давно отлаженный и полностью поделенный между большими и уважаемыми дядьками бизнес. Но вот «нечерная» бронза эксклюзивным «брендовым» товаром не являлась и устоявшегося спроса не имела – по причине полного отсутствия предложения. Станет это моим бизнесом или нет – это уж как обстоятельства сложатся, а на всякий пожарный свой мастер по пружинной бронзе мне явно не помешает. Кроме того, будучи бастулоном, мой новый раб более-менее сносно владел и простым разговорным финикийским, и это сильно облегчало мне тяжелую, но необходимую на будущее языковую практику.

Приятной неожиданностью оказалось то, что и кордубские оружейники совсем не пальцем сделаны. Римская кольчужная «лорика хамата» еще со сципионовских времен приобрела здесь популярность, и кольчуги для местной знати делали целых три мастера. Одним из этих трех оказался и отец Нирула – я просто не обратил внимания при давешнем первом визите, поскольку тогда мне это было ни к чему. Но Нирул-то ведь все разглядел и запомнил, так что в следующий вояж с нами отправились и один из левых слитков, и Володин макет «пистоли». В результате большую часть трех проведенных в городе дней они с отцом колдовали в кузнице над будущими пружинами – ага, после того как я не поленился ради такого дела даже «Онегина» там зачитать, гы-гы! В его же мастерской остался и мой заказ на коротенькие, но массивные цельножелезные болты к пружинным «пистолям», размеры которых мы с отцом Нирула согласовали. Их диаметры он подгонит по одному и тому же отверстию, чтоб они были одинаковыми у всех, а уж «дула» и гнезда толкателей в самих «пистолях» будут делаться по болтам.

В том же вояже мы с начальником рудника, помозговав, сделали один очень даже неглупый финт ушами, сменяв большую часть своих уже «прихватизированных» аквамаринов на гораздо более ценные изумруды. Поначалу я сдуру едва не лопухнулся, соблазнившись на маленькие, но страшно дорогущие ярко-красные камешки: то ли это были рубины, то ли гранаты, то ли карбункулы – хрен их разберет.

Я просто исходил из того, что аквамаринов у нас накопилось прилично, а будет ведь и еще больше, и не мешало бы сделать ценную заначку полегче да покомпактнее. Суть идеи мой компаньон одобрил, но в красные камешки мне вкладываться отсоветовал. Они, как он пояснил, привезены из Карфагена, а туда попадают с юга, через гарамантов Сахары. Соответственно, мне нет ни малейшего смысла переплачивать за них немалую торговую наценку в Кордубе, когда здесь же есть и изумруды – тоже редкие и дорогие, но добываемые вместе с аквамаринами и обычными бериллами на севере самой Испании. В Гадесе за них дадут уж всяко не меньше, чем в Кордубе, а в Карфагене – гораздо больше, поскольку в основном их привозят туда издалека – с Востока.

Так мы и сделали, заодно и ощутимо сбив цены на аквамарины как раз перед очередной их закупкой «для работы». Закупив их на те же деньги заметно больше, мы тем самым увеличивали и свой будущий «левак». Мы немало потом и посмеялись втихаря, когда среди купленных специально для следующей «прихватизации» камешков опознали и некоторое количество «своих», которые пойдут теперь уже по второму кругу…

В тот раз Ремд просветил нас и по текущей политической ситуации в стране. Если в Ближней Испании – ближней к Риму, то есть восточной – восставшие бастетаны и контестаны с олькадами воевали всерьез и рьяно, наголову разгромив и обратив в бегство армию претора Гая Семпрония Тудитана, а потом даже и сам претор вскоре скончался от полученных ран, то в Дальней Испании – то бишь нашей, западной – война велась гораздо спокойнее и уравновешеннее. Возглавлявшие мятежников Кулхас с Луксинием вовсе не были безбашенными отморозками. Возле активно участвующей в турдетанском мятеже Илипы, например, продолжает спокойно существовать основанная еще самим Сципионом колония римских ветеранов. Она за городом, подальше от реки, отчего мы и не видели ее с лодок, когда плыли из Гадеса в Кордубу. Луксиний даже выделил отряд специально для патрулирования вокруг колонии, дабы не допустить эксцессов со стороны «партизан», а сами бывшие солдаты Сципиона тоже стараются не злить окрестное население. Они ведь не для этого осели в стране. Мятежа они, конечно, не одобряют, всячески осуждают, но – исключительно на площади своего превратившегося в колониальное поселение бывшего военного лагеря. Все все понимают, и инциденты никому не нужны. Да и Кулхас, одолев под Кордубой претора Дальней Испании Марка Гельвия, чему мы и сами были недавно свидетелями, добивал его достаточно умеренно. То есть бить-то бил, дабы обезопасить себя от возможных контрударов, но давал ему и передохнуть. А в ходе передышек вел переговоры, в которых старательно напоминал, что воюет не с Римом вообще, а только с некоторыми римлянами, слишком уж рьяно наводящими в стране неприемлемые для нее порядки. То ли дело было при прежнем наместнике – понимающем и уважающем местные обычаи Луции Стертинии, человеке из группировки Сципиона. И как бы ни относился к подобным заявлениям сам Марк Гельвий, сторонник соперничающей со Сципионами в сенате группировки Катона, ему все же приходилось отсылать в Рим соответствующие донесения, а сенаторам – так или иначе учитывать и их при рассмотрении кандидатур в преторы на следующий год. Если новые преторы окажутся из сципионовской группировки и вернутся к политике своего лидера – мятеж прекратится и сам собой.

Передал мне «досточтимый» между делом еще и письмо «кое от кого», скорого ответа от меня не требующее, но к ознакомлению настоятельно рекомендуемое и, весьма возможно, имеющее некоторое отношение к моей судьбе. Что там – его не касается, это мое дело, а не его, но и от себя он мне не забыл напомнить, как архинужно и архиважно поскорее дать руднику нового мастера – и для клана Тарквиниев, и для меня лично…

Млять, ну и уродский же язык этот финикийский! Я и в устной-то речи на нем едва барахтаюсь, а уж в письме… Млять! Вот как прикажете понимать отдельные слова, когда без гласных и сами-то финикийцы расшифровывают их смысл лишь по всей фразе в целом? К счастью, Велия и сама прекрасно понимала, что без посторонней помощи мне ее послания не осилить, и то, что посторонних не касалось, было выражено лишь нам двоим понятными намеками. А самым прозрачным намеком как раз и был этот уродский язык письма – учи, остолоп, финикийский! Что ж, стимул у меня для этого, скажем прямо, есть нехилый. Деваха напоминала, что по весне снова наступит мореходный сезон, а значит – и восстановится сообщение Гадеса с Карфагеном, в котором живет кое-кто, чья воля будет решающей кое в чем, весьма немаловажном для нас. Следовательно, будет лучше, если к тому моменту я буду уже в Гадесе – имея за плечами достаточные заслуги перед кланом Тарквиниев и более-менее приемлемые познания хотя бы уж в финикийском. Ох, млять, кто бы спорил!

Давление на меня таким образом осуществлялось со всех сторон. Обложили, гады! Наши ведь тоже проболтались своим бабам, что торчим мы тут «из-за меня».

– Твоя малолетка там в шелках и пурпуре ходит, а мы тут – в дерюге! – бесилась Юлька. Насчет шелков она, естественно, здорово преувеличила, не говоря уж о пурпуре, а «дерюга» – это у нее, оказывается, самая тонкая из тканей, какую только смогли найти и приобрести для них с Наташкой ихние половины в Кордубе. Сравнили бы с тем, что носят крестьянки, да и простые горожанки тоже!

– Выбраться некуда, развлечений никаких, холодно, скучно! – ныла Наташка – не явно в мой адрес, но так, чтобы я наверняка услыхал. Ага, холодно ей! Нам бы в России такие холода!

Нирул ежедневно зубрил «Однажды осенью…», записав сей прикол на куске кожи иберийскими буквами, здорово напоминавшими гораздо более поздние германо-скандинавские руны. Слова он при этом коверкал так, не говоря уж об интонации, что мы покатывались, держась за животы.

– Сам ты, Макс, похабник, и аборигенов тому же учишь! – выговаривала мне Юлька. – Похабник и шарлатан!

– Ага, и еще какой! И ведь работает же, гы-гы! – весело скалился я.

Но в целом доставали они меня так, что следующего вояжа в Кордубу я ждал с нетерпением. Его я, кстати, совершал уже верхом на лошади, хоть и не лихачил. Но какую же истерику закатили бабы, когда «вдруг оказалось», что их опять никто не берет в город! И виноват во всех этих смертных грехах, конечно же, один наглый усатый тип, которого я иногда наблюдаю в зеркале! Угу, кто бы сомневался…

Получив от нас очередную партию слитков черной бронзы и услыхав, что над последним Нирул уже и «колдовал» сам, хоть и по «шпаргалке», Ремд просиял от счастья.

– Не затягивай с его экзаменом, – сказал он мне. – Как только будет готов – сразу посвящай в мастера. И сразу же гонца ко мне. Я дал тебе слово и сдержу его – ты будешь доволен наградой. И в Гадес к дяде я отпишу сразу же – ты догадываешься, о чем я буду писать? Я думаю, что и досточтимый Волний пожелает наградить тебя достойно – клан Тарквиниев не скупится для тех, кто оказывает ему важные услуги. Я и сейчас отпишу ему все в лучшем виде. Ты, кажется, хотел бы, чтобы и еще кое-кто получил кое-какие известия? Не ломай голову, я все устрою, хе-хе! Как у тебя с финикийским?

Ох, млять! Я-то по наивности полагал, что отвечу сейчас, что трудно, мол, но я стараюсь. Ага, хрен там! «Досточтимый» изверг вздумал меня проверить – спасибо хоть, что не в письменном виде! Я и сам прекрасно понимал, что изрекаемое мной лишь весьма отдаленно напоминает нормальную финикийскую речь – русских слов «для связки» в ней присутствовало до четверти. Ремд то морщил лоб, силясь понять, то от души хохотал. В конце концов, начав уже икать и утомившись от умственных усилий не меньше моего, он прекратил эту пытку и признал, что финикийский язык нелегок. Ну, в том смысле, что для начала это не так уж и плохо, надо полагать. Утешил меня начальник рудника, когда мы от него вышли:

– Ну подумай сам, Максим, зачем тебе нужен финикийский язык в турдетанской Кордубе? Ты видел здесь хоть одного финикийца, не говорящего и по-турдетански? И я тоже не встречал здесь таких ни единого! Кто стал бы утруждать себя этим, если бы это не требовалось для чего-то? Досточтимый Ремд зря ничего не делает!

Что ж, намек был вполне понятен, и это радовало. Еще больше нас порадовала обстановка на рынке. Самоцветы – не тот товар, который продается мешками. Результаты нашей прежней «аквамариновой интервенции» не успели еще полностью рассосаться, а нам было чем добавить еще, и цены на аквамарины мы подсбили дополнительно, снова пополнив свои заначки изумрудами. Само по себе это нам прибыли не принесло, даже немножко в минусе оказались, поскольку изумруды тоже все еще «помнили» несколько возросший спрос. Но зато аквамаринов закупили снова несколько больше прежнего – естественно, за счет тех первосортных, которые реально ни в какую плавку не пойдут. И снова веселились, обнаружив среди них «знакомцев».

Не подвел и отец Нирула. И пружины на восемь «пистолей», включая запасные, и восемь десятков болтов к ним, то бишь по десятку на «ствол», были готовы. Маловато, конечно, но большего было не успеть. Еще столько же обязательно будет готово к нашему следующему приезду, а пока – чем богаты, как говорится. В первый же день, пока мы с начальником рудника обтяпывали наши делишки, Нирул сам осуществил в отцовской кузнице окончательную термообработку навитых пружин – предварительно я зачитал по этому поводу «Грузинский басня про варон», дабы обеспечить помощь Авося. Их еще нужно было заневолить – на растяжение им один хрен не работать, зато на сжатие будут работать лучше, и в принципе успели бы, но я еще не успел придумать «заклинание», без которого, ясен пень, хрен чего выйдет, гы-гы! Не стоит дарить аборигенам те технологии, которые пригодятся еще и мне самому. Успеем заневолить пружины и на руднике…

Так и вышло сразу же после нашего возвращения. На наших арбалетах давно уже были новые бронзовые дуги, на широких кожаных перевязях висели новые бронзовые мечи, и лишь немногие знали, что эта бронза при всем ее обычном желтом цвете не просто не хуже, а значительно лучше нынешней стали. К ножнам мечей по иберийскому обычаю пристегивались и ножны кинжалов, клинки которых были из такого же материала. Еще далеко было, конечно, до готовности «пистолей», к которым имелись только некоторые отдельные детали. Ведь пружины и боеприпасы, от которых и следовало «плясать», мы привезли только теперь.

В этот раз мы и прибарахлились. Собственно, зимнюю тунику, зимние штаны и пару легких летних туник я заказал кордубскому портному еще в прошлый раз, а в этот – расплатился и получил свои обновы. Тому ведь пришлось повозиться и над выполнением моих «причуд». И на штанах, и на туниках я заказал карманы, закрывающиеся сверху застегиваемыми на пуговицу клапанами – портной был в шоке.

– Так никто не делает, уважаемый! – пытался он меня урезонить.

– Боги запрещают?

– Нет, уважаемый, но так никто не делает…

– Законы запрещают?

– Нет, уважаемый, но есть же традиции…

– Сколько стоит отступление от традиций?

Подавив сопротивление в зародыше, я тут же, развивая успех, заказал такие же наплечные карманы на рукавах, отчего мои туники должны были приобрести заметное сходство с отечественным армейским ХБ нового образца – «варшавкой». Я бы ему еще и внутренние карманы заказал, да только ведь – вот засада – не распашные эти античные туники, а целиковые, через голову надеваются. Поэтому внутренние карманы я заказал другому портному – на новом плаще. Поскольку снаружи их видно не было, тот особо и не протестовал…

Этого же я ошарашил по полной программе, заказав и все края ткани подогнуть и прошить, чтоб не растрепывались, что он воспринял как вообще верх цинизма.

– Что, так тоже никто не делает? – спросил я его.

– Делают, но… гм… не из такой же ткани!

Это я знал уже как-то и без него. Только самые крутые одеяния местной знати – из соответствующих материалов – обшивались таким образом, а я заказывал из «дерюги», если по Юльке – не самой грубой, конечно, но погрубее нашей самой грубой джинсы, зато прочной и практически не снашиваемой.

– Пурпуром кайму вышивать будем? – похоже, он бы уже не удивился, если бы я вдруг заказал и это. Но я уже знал, что местные щеголи носят фальшивый пурпур, а на настоящий моих сбережений – ну, может, и хватило бы на совсем узенькую каемочку. Это я, конечно, утрирую, на самом-то деле хрен его знает, насколько хватило бы, но у меня-то ведь на свои кровно заработанные были совсем другие планы. Уподобляться же дешевым пижонам, как говорят фрицы – «пфуй, даст ист цу филь». Мне ведь функциональность от моего шмотья нужна, а не пижонство. Да и провозился бы он с этой вышивкой месяц, не меньше. И так-то не без труда успел…

Глядя на мою «военную форму стран Варшавского договора», загорелись этой идеей и остальные наши, но успели, конечно, только нашить карманы на уже имеющиеся тряпки, да и то – лишь каким-то чудом. Надо ли говорить, каким скандалом встретили нас в рудничном поселке наши бабы?

– Мы в сраной рогоже ходим, а они тут разоделись в пух и прах! Фон-бароны долбаные, арбалетчики, млять, великокняжеские, мушкетеры, млять, недоделанные! Ну за что нам такое наказание?! Ыыыыыы!

То, что их – ага, теперь это уже «рогожа», оказывается – куда тоньше нашего «пуха и праха», а ярко надраенной медной и серебряной бижутерии на них – как на тех цыганках, разумеется, не имело ни малейшего значения. Значение имело только ихнее «и вообще». К счастью, увесистых скалок у них отродясь не водилось, иначе пришлось бы Володе с Серегой туго. Это ж надо было так лопухнуться! Не просто наступить, а прямо-таки строевым шагом побатальонно промаршировать по бабьей больной мозоли, гы-гы!

Но все-таки – рогожа, уже даже не мешковина! Им что, сатин или уж не знаю что там еще подавай? Какой, спрашивается, может быть ткань, которую ткут врукопашную из пряжи, спряденной тоже врукопашную?

Не умеют местные пряхи и ткачихи работать? Ну так научите же их, умницы вы наши! Да только ведь хрен дождешься, и что-то посказывает, что и механическая «прялка Дженни» хрен сподвигла бы их показать местным «неумехам» личный пример. Никто не скажет мне, почему я этим не удивлен?

То ли дело Астурда! Когда мы с нашим испанским ментом, отпросившись у Тордула, направились в деревню, нам вслед неслись вопли:

– Отправляйтесь к вашим вшивым и немытым дикарским шлюхам! Только их вы и достойны!

– Возможно, они не так уж и неправы? – ухмыльнулся Хренио, и мы хохотали добрых полпути.

Правота наших стерв оказалась неоспоримой. Не знаю, как было у Васкеса с его подружкой, я ведь там со свечой за занавесочкой не стоял, да и нет в иберийских сельских домишках занавесочек, но у меня с Астурдой вышло не в пример благопристойнее. Она только порадовалась моему «надлежащему виду», а уж привезенные для нее из Кордубы маленькие серебряные серьги привели ее в восторг. В какой мелкоскоп Юлька с Наташкой разглядывали «немытость» – это у них надо спрашивать, если ушей не жалко. В отличие от них, местные бабы и в холодной воде искупаться не сдрейфят, и уж требовать, чтоб им ее натаскали, да еще и нагрели, им и в голову не придет. Не научили их еще феминистки, гы-гы! Насчет вшей не поручусь – вши это или блохи или там клопы, хрен их знает, но что есть, то есть. Спасибо хоть – не мандовошки! Но где нет этой кровососущей хрени?

На себя бы посмотрели! Везде она есть, и у греков с римлянами, при всех ихних хваленых банях. Хоть ты простерилизуйся весь – один хрен, с кого-нибудь да перескочит. Будь ты хоть трижды чистюлей – не будешь же мыться по пять раз в день. Спасение от этой кусючей нечисти в античном мире лишь одно – шелк. Шелковые туники и шелковое постельное белье. Не зарабатываешь ты пока на них – терпи, казак, атаманом будешь. Что, собственно, почти все в этом мире и делают. И если не капризничать и не заморачиваться мечтами о несбыточном, то и насрать на этих блох с клопами. Тем более, когда ты ночью с красивой бабой, которой тоже по барабану несущественные мелочи. Какие проблемы?

У нас их и не было – вплоть до утра. Утром – ну, не то чтоб появились, но… В общем, оказалось, что Велия как в воду глядела. Когда я дал Астурде вместо обычных медяков полшекеля – по кордубской таксе, могу ведь теперь, да и не хуже она ничуть тех, городских – она вдруг спросила:

– А ты не хотел бы остепениться? Так и собираешься всю жизнь шляться то по одной, то по другой?

– Ну, когда-нибудь, наверное, остепенюсь и я…

– А я вот хотела бы. Ну, не с кем попало, конечно, с достойным человеком… вот вроде тебя, например, – и смотрит эдак ожидающе.

– Астурда, я ведь наемный солдат. Сегодня я тут, завтра где-то там – куда меня посылают, там и служу. Я не готов…

– А когда будешь готов?

– Откуда мне знать? Как судьба сложится.

– Скажи уж прямо, что тебе вскружила голову Велия!

– Ну, ты ж понимаешь, что она того стоит.

– Но ты здесь, а она в Гадесе. И ровня ли она тебе?

– И это тоже – как судьба сложится…

Размолвкой это не обернулось, если по большому счету, но по мелочи… гм… нет, с одной-то стороны это приятно, когда тебя считают достойным, чтобы жизнь с тобой связать, но с другой – что-то они уж больно подозрительно зачастили. На следующий день начальник рудника, когда финикийским занимались, тоже удочку закинул:

– Слушай, Максим, ты, конечно, достойный человек, и я желаю тебе удачи во всех твоих замыслах. Но не кажется ли тебе, что почтенная Криула вряд ли в восторге от твоего выбора? И не думаешь ли ты, что и отец девчонки может иметь свои планы на ее судьбу? А он ведь человек очень непростой…

– Кто может знать свою судьбу, почтенный?

– Полностью – никто, но ведь есть же определенные признаки! Судьба бывает обычно милостива, если ты не желаешь несбыточного. Я не отговариваю тебя, пробуй, и судьба иногда являет чудеса. Но что, если чуда не случится? Разве не придется тебе тогда поискать себе другую пару?

– Все может быть. Может, и придется.

– Есть хорошие семьи и попроще Тарквиниев, Максим. И в некоторых из них тоже подрастают невесты на выданье…

А потом и Юлька еще до кучи. Мы тут как раз отмечали готовность Нирула к его экзамену на мастера. Хорошо посидели, отметили. Но отмечает-то каждый по-своему. Серега вон – ну, надегустировался от души, а она у него широкая, и транспортировать его в итоге пришлось всей компанией. Дотранспортировали, уложили, дальше Юлька и сама с ним разберется. Поболтали, прогулялись до ветра, пора бы и самим на боковую. Сижу на бревне, курю на ночь – Юлька подходит, подсаживается рядом:

– Нажрался мой – спасу нет! Храпит, перегаром несет – пьяная скотина!

– Ну так следила бы, чтоб не нажирался.

– Уследишь тут! Вот почему за тобой следить не надо?

– Юля, ну ведь у каждого своя порода.

– Вот именно – порода. А я бы предпочла породу получше, – и придвигается поближе, до касания выпуклостями. Но я-то ведь от Астурды свое намедни получил и с ума сходить как-то не собирался.

– Тебе самому не надоело по шлюхам бегать? – Ну вот, еще одна, и все туда же! Сговорились они все, что ли, гы-гы!

– Ну, вообще-то я по ним не бегаю, а хожу нормальным шагом.

– Ага, «медленно и методично», знаю этот анекдот! А ты не думал насчет того, чтобы остепениться?

– Прямо тут?

– А почему бы и нет? В тот раз – согласна, не время было. Вас всего-то четыре мужика с голыми руками против всего мира – нельзя вам было еще и меж собой вздорить. Но теперь-то уже не так, теперь есть и местная опора – у тебя это хорошо получается.

– И поэтому надо обязательно перелаяться меж собой?

– Не утрируй. С Васькиным ты из-за меня не поссоришься, с Володей тоже. А много ли толку от моего неудачника, чтобы носиться с ним, как с писаной торбой?

– Так уж прямо и неудачник? А кто мне бериллы распознал?

– Только не говори, что не обойдешься без него и впредь! Я что, не видела, как ты отбирал для себя образцы? Зачем они тебе, когда есть геолог, а? – и еще поплотнее ко мне прижимается. Увы, косвенными отмазками и от этой тоже не отделаться…

– Юля, если ты задашься целью – ну, дважды-то ты меня уже раздраконивала, раздраконишь и в третий раз. Это ты умеешь. Но моих основных планов это не изменит.

– Тебе было плохо со мной? Мне что-то этого не показалось! Чем я хуже этой твоей малолетней дикарки? Тем, что не разодета в шелка и пурпур, не увешана золотом и серебром, не умащена благовониями, а рабыни-служанки не сдувают с меня пылинки?

– Ну, в походе и Велия не была расфуфырена. И как-то, знаешь ли, не сильно она проигрывала от этого.

– Местная, ко всему привычна, все умеет – это тебя в ней привлекает?

– Не только. Но не заставляй меня каламбурить.

– Это как? А, поняла – местная знает свое место! Да, для тебя – не пустяк! Сволочь ты, Макс! Только о себе и думаешь! Сволочь и эгоист!

– А ты, значит, думаешь не о себе?

– Ладно, допустим. Но ты ведь не из тех, кто живет, чтобы работать, работать и работать. Как насчет досуга? Что у тебя с ней общего? Она же ни одной книги не читала, ни одного фильма не смотрела, ни разу за компом не сидела и в интернете не шарилась. А наши бабьи «тряпки и побрякушки» тебе неинтересны. О чем ты с ней вообще говорить-то будешь на досуге? Ведь дикарка же! Обезьяна обезьяной!

– Юля, а подскажи-ка ты мне адресок ближайшей общественной библиотеки, ближайшего компьютерного магазина и ближайшего интернет-провайдера. А заодно и ближайшего местного Чубайса.

– Хочешь сказать – прошлого не вернуть? Но у нас есть хотя бы воспоминания обо всем этом!

– Месяц, год, два, три – сколько можно жить одними воспоминаниями? А все твои новости тоже будут только о тех же тряпках и побрякушках.

– Дались они тебе! Я, между прочим, еще и историю хорошо знаю!

– Лучше местных? Точнее, подробнее? Быстрее ориентируешься в постоянно меняющихся раскладах?

– Может, и не быстрее и не подробнее, но уж точно лучше! Ты думаешь, я на твоем телефоне только фильмы смотрела, в игрушки играла, которых у тебя на нем нет, или музыку слушала, которая у тебя там вся или похабная, или милитаристская? Я, между прочим, и в самом деле Тита Ливия штудировала – хоть что-то полезное для нас у тебя на твоем телефоне нашлось…

– Ага, прямо сутками напролет штудировала, пока наконец и мне аккумулятор не угробила! – проворчал я. – Ну и дурак же я был, когда свой аппарат тебе дал!

После того как в давешнем походе приказал долго жить Серегин телефон, не особо долго прожили они и у всех остальных – сказалась эта дурацкая привычка держать аппарат все время включенным, так что аккумуляторы у них и в момент-то нашего с ними попадания были уже полуразряжены. А тут еще и бабы – свои посадили на хрен, так у нас принялись клянчить – естественно, с аналогичным результатом. Я ведь упоминал уже, кажется, что большинство современных баб, дай им только волю, целыми днями с телефоном играться готовы? Наши обе исключения не составляли. Мой, бывший обычно выключенным, держался дольше всех, и бабам я его хрен давал, за что и стал у них «сволочью и эгоистом» окончательно и бесповоротно, зато это долго спасало мой аппарат от незавидной участи остальных – ага, до недавнего времени. Перед последней поездкой в Кордубу, роясь в хранящихся на нем электронных книгах, наткнулся там и на Тита Ливия означенного – не куцую «Войну с Ганнибалом», а полного, которого я так и не удосужился прочитать. Юлька, как услыхала, так прямо в психическую атаку пошла, куда там до нее тем киношным каппелевцам! Это же, по ее словам, не просто обычный исторический талмуд, а самая натуральная летопись вроде нашей «Повести временных лет», только римская и как раз по «нашим» тутошним годам весьма подробная. Для нас это была ценнейшая «инсайдерская» информация, короче.

Вот на это я, дурень, и купился, дав ей для изучения римского летописца свою «Нокию» и взяв с нее слово музыкой и видео аккумулятор мне не сажать. Я ведь на что рассчитывал? Что не мелкая шмакодявка все-таки и сама соображать должна, чего делает. В режиме плейера аккумулятора «Нокии Е7» на полдня хватит от силы, а в режиме чтения документов – уж всяко поболе сотни часов, то бишь более четырех суток или двенадцати нормальных восьмичасовых рабочих смен. А учитывая необходимость шифроваться от хроноаборигенов, эти двенадцать смен обещали растянуться на многие месяцы! Вот я и понадеялся тогда сдуру на ейный здравый смысл – как историчка, должна все это хорошо понимать, а заодно и знать, где искать нужные места в этом здоровенном талмуде, чтоб весь его не перелопачивать, как пришлось бы, не зная броду, мне самому. Упустил из виду только одно – что баба есть баба. Млять, нашел кому довериться! Лучше бы сам, в натуре, весь талмуд перелопачивал! Возвращаемся, короче, из Кордубы, выдался у меня момент самому затихариться, забираю у нее аппарат – у меня там среди всякой всячины еще и довольно сытенькая статья про деятельность Катона имелась, и в ней кое-что и как раз по испанским событиям вот в эти годы. Нахожу ее, перечитываю, потом проверяю на всякий пожарный, не завалялось ли у меня там еще чего-нибудь ценного в нашем раскладе, и тут аппарат выдает предупреждение «Аккумулятор разряжен», когда по моим прикидкам там еще две трети заряда должны были оставаться! Устраиваю этой дряни допрос, а она на полном серьезе заявляет, что они с Наташкой «всего-навсего» парочку фильмов только и посмотрели – ага, от скуки. Надо ли объяснять, как мне хотелось в тот момент убить на хрен проклятую обезьяну? Естественно, аппарат я отключил окончательно – оставалась еще надежда, что закапризничала операционка все-таки не при самом глубоком разряде и когда-нибудь в светлом будущем, возможно, нам удастся придумать решение проблемы зарядки аккумуляторов. Надежда ведь умирает последней…

– Говорю же, сволочь ты, Макс! Не только в этом – вообще!

– И из чего на сей раз состоит твое «вообще»?

– Да какая разница? Вот ты сейчас куришь, например. А мы с Наташкой, между прочим, уже целую вечность не курили!

– Ну на, покури – говна не жалко.

– Вот именно – говна! Сам кури свой горлодер! Тебе по барабану, ты любишь крепкое курево, а о нас с Наташкой ты подумал?

– И как прикажешь о вас думать?

– Ну, вату из одуванчиков ты ведь изобрел? Кстати, что-то не очень-то она тебе и пригодилась. Мог бы и нормальные сигареты с фильтром изобрести!

– Адресок ближайшей бумажной фабрики не подскажешь?

– Мог бы и бумагу изобрести! И не только, кстати, для сигарет!

– Жюль Верн я тебе, что ли? Все сухой травой подтираются и не ноют, а ты у нас, значит, графских кровей?

– Сволочь ты, Макс! Ну тебя на фиг, ведь затрахал уже! – И ушла, яростно виляя нижними выпуклостями и пытаясь трясти верхними. Спасибо хоть – не на мостовой и не на шпильках, иначе – уверен, что перебудила бы всех цоканьем металлических набоек, гы-гы! Нет, насколько ж все-таки культурнее ведет себя Велия! Ага, обезьяна обезьяной! На себя бы поглядела, макака красножопая!

Утром я освобождал из рабства Нирула. Торжественно церемонию обставили, как положено. Ну, не совсем по турдетанскому обычаю, но я ж не турдетан, а неотесанный варвар, так что неизбежные «ошибки» все поняли правильно.

– Беру в свидетели богов и всех, кто стоит здесь! Этот человек, – я картинно возложил длань на плечо парня, – с сегодняшнего дня больше не раб! Я отпускаю его по собственной воле и объявляю, что он ничего не должен мне за это!

Потом он, проинструктированный заранее, повернулся ко мне лицом, а мы с Володей взялись за медную цепочку с биркой. У викингов при освобождении раба хозяин собственными руками разламывал ему ошейник, предварительно подпиленный в нужном месте. В этом мире рабские ошейники пока заведены только у римлян, а у Нирула висела на груди медная табличка с моим именем на цепочке, поэтому мы со спецназером решили скрестить обычай викингов с нашей армейской традицией перевода «духов» в «деды». «Дух» является на церемонию «уставным мальчиком» с наглухо застегнутым воротником – на старом ХБ еще и крючок был, а два «деда», всыпав ему положенных ремней, которые мы в данном случае опустили за ненадобностью, берутся за его ворот и дергают порезче, срывая на хрен и верхнюю пуговицу, и крючок. Пуговицу-то он, конечно, потом пришьет, а крючок ему больше не положен по сроку службы. Вот и мы с Володей таким же точно манером рванули цепочку Нирула, одно звено которой было предварительно подпилено, так что вышло эффектно и внушительно.

У викингов снятый с раба ошейник обычно топился в волнах фиорда – в знак того, что он никогда больше не вернется на шею освобожденного. Здесь моря поблизости не наблюдалось, зато имелась речка. Я взялся за концы цепочки и примерился раскрутить рабскую «инвентарную бирку» на манер пращи, дабы покартиннее метнуть ее в воду.

– Не надо, господин, – попросил вдруг мой вольноотпущенник.

– Уже не господин, – напомнил я ему.

– Бывший господин…

– Для тебя теперь – просто Максим. Так почему не надо?

– Если она не нужна тебе – отдай мне. Я переплавлю и отолью себе что-нибудь на память.

– Ну, держи, не жалко. Но зачем тебе память о рабстве?

– Не самая худшая память, господин… ну, то есть Максим. Всем бы рабам таких хозяев, как ты!

В тот же самый день его экзаменовали и на мастера. «Однажды осенью…» он вызубрил хорошо – хоть и уморительно коверкал слова, но обошелся без «шпаргалки». На славу вышла и его «экзаменационная» плавка, хотя и выяснилось это, конечно, не сразу, а лишь после термообработки – тоже важнейшая часть мастерства – и испытаний слитка. Только на этих испытаниях, когда молоток отлетал от пружинящего слитка, и закончился экзамен моего бывшего раба, после чего начальник рудника немедленно послал конного гонца в Кордубу.

– Послушай, учитель, – свежеиспеченный мастер все же предпочитал называть меня так, а не по имени, – я все-таки побаиваюсь – что, если я вдруг забуду заклинание и потеряю его запись?

– Хорошо, Нирул, я открою тебе самую сокровенную тайну металлургической магии. Она заключается… В чем бы ты думал? В том, что ее нет!

– Как же так? – промямлил озадаченный парень.

– А вот так. Хочешь знать, что ты «колдовал» над расплавом и слитком?

Когда я перевел ему «Однажды осенью…» на турдетанский – не дословно, но наиболее близко по смыслу, парень был в шоке.

– А как же боги?

– У богов достаточно своих божественных дел. Что им до мелкой возни простых смертных? Тебе много дела до копошения муравьев?

– И как же без них?

– Тебе помогали не они, а твоя собственная вера в их помощь. Точнее, твоя вера в то, что у тебя все получится – неважно, с чьей помощью. Но ты знаешь ремесло и вполне способен помочь себе сам. Ты сам себе главный металлургический бог, Нирул. А заклинания – ну, должна же, в конце концов, у мастера быть своя тайна, без знания которой никто другой не сможет занять его хлебное место. Вот и ты бормочи себе под нос все, что тебе вздумается, но работу делай правильно и тщательно, а главное – верь в себя и в свое мастерство. У тебя получалось уже много раз – с чего бы не получаться и впредь?

Последующие дни шли в суматохе – что-то подсказывало мне, что это наши последние дни на руднике, и я поторапливал всех, кого требовалось. Последнюю плавку «нечерной» бронзы делал Укруф – Нирул лишь руководил, проверяя знания моего нового раба, и бормотал с важным видом под нос «Однажды осенью…», не без труда сохраняя серьезность – видно было, что главный урок мой вольноотпущенник усвоил хорошо. Он был страшно доволен своим нынешним положением. Шутка ли – три шекеля в день! По меркам Кордубы это был шикарный заработок для мастерового, делавший его завидным женихом в ремесленной среде. Я лишь хитро посмеивался – главный сюрприз для него был еще впереди…

Кого я заездил в эти дни, так это Укруфа. И литейщик, и термист, и кузнец, и просто слуга – все, как говорится, в одном флаконе. А что прикажете делать, когда и по части пружинной бронзы поднатаскать его напоследок надо, и пистоли наши пружинные все еще не доделаны, и манатки мои – те, которые сей секунд не требуются – к упаковке в дорожные баулы не подготовлены? Последнее я бы, с куда большими толком и сноровкой, сделал сам, но уместно ли такое простому турдетанскому рабовладельцу? Глядя на меня, заездили своих слуг и остальные наши, да и бабы даже как-то поумерили свою обычную стервозность – все ждали скорых перемен.

Вызов в Кордубу – с формулировкой «не сломя голову, но и не мешкая» – не застал нас врасплох. Хоть и почти впритык, но успели. Укруф даже детали регулируемых прицельных приспособлений к пистолям почти доделал, которые ему оставалось только окончательно припилить по месту да собрать на пистолях, после чего те можно будет уже окончательно пристрелять и привести к нормальному бою. Все это вполне можно будет спокойно доделать и на новом месте, а с двух шагов не промажешь и так.

Последнюю дележку наших левых аквамаринов мы с начальником рудника произвели в присутствии Нирула, которому заодно и растолковали на этом нагляднейшем примере суть теневой экономики и его будущее место в ней. Парень, не успевший еще и жалованью-то мастера нарадоваться, только теперь окончательно понял, какое золотое дно остается ему в наследство.

На радостях, что мы все наконец-то отбываем из «этой дыры» в город, Юлька с Наташкой даже не закатили истерики оттого, что им предстоит идти пешком – все мулы были под грузовыми вьюками. Мой вольноотпущенник собирался важно, с достоинством – целый мастер как-никак. Я втихаря произвел смотр своего «левака» – солидная у меня получилась кучка. Уж кому-кому, а мне грех было бы жаловаться на «эту дыру» – хорошо я на ней поработал, плодотворно. Что ж, спасибо этому дому – пойдем к другому.

На привале в деревне я приподнес Астурде приготовленный еще с прошлого вояжа прощальный подарок – пару хороших серебряных браслетов. Не очень-то они ее обрадовали, смысл подарка она поняла прекрасно, но тут уж чем богаты. То, чего ей хотелось бы куда больше, предназначалось для другой. Даже Юлька, заметив это дело, воздержалась от своих обычных шпилек.

При выходе из деревни я окинул ее прощальным взглядом. Немало здесь было и хорошего, и приятного, да и ту, к которой я спешу, я ведь впервые увидел здесь. Но наш дальнейший путь лежал в Кордубу и, как я крепко надеялся, не заканчивался в ней…

20. Путь в Гадес

Бетис, как выяснилось, судоходен не только до Кордубы, но даже и несколько выше ее. Стоило обстановке вокруг города успокоиться, как по реке засновали не только легкие ладьи, но и небольшие грузовые гаулы. В первый момент я выпал в осадок, когда та, на которую мы и грузились, оказалась «Конем Мелькарта» нашего старого знакомого – «почтенного» Акобала. Вот уж кого не ожидал встретить в глубине материка, так это вот этого просоленного морского волчару! Ага, «подводная лодка в степях Украины», гы-гы! Оказалось – зря. В смысле, зря не ожидал. Январь, самый разгар зимы, на море – сезон штормов. Зачем же хорошим кораблям простаивать, а хорошим морякам пьянствовать в портовых забегаловках, когда есть тихий и спокойный речной путь, по которому тоже проходит немалый товарооборот? Вот и припахивают Тарквинии Акобала и некоторых других начальников своих кораблей к зимним речным перевозкам. Собственно говоря, и семейство «почтенной» Криулы отбыло давеча в Гадес на такой же гауле, но мы тогда решили, что это – мера чрезвычайная. Но нет, финикиец пояснил, что дело это обычное, всегда так и делали. Наоборот, на нашем первоначальном пути в Кордубу мы наблюдали необычную картину, вызванную мятежом. Теперь, когда он утих – ну, не то чтоб совсем уж прекратился, скорее более-менее упорядочился, так будет вернее, – восстановился и обычный торговый порядок на речном пути. Кое-где, конечно, продолжают пошаливать местечковые «партизаны», но уже не так, и редко кто осмелится напасть на настоящий корабль, явно дорогой и принадлежащий, следовательно, людям солидным, серьезным и основательным. С такими мелкие вожаки стараются не ссориться без особенно крайней нужды. Другое дело, что на «Коня Мелькарта» погружены на сей раз и скопившиеся у «досточтимого» Ремда слитки драгоценной черной бронзы, но кто же будет докладывать об этом всякому встречному? Дураки в подобных делах долго не живут.

Тяжелая «круглая» гаула с ее малым числом гребцов – транспорт тихоходный, особенно вверх по реке, против течения, но сейчас мы сплавлялись вниз и наслаждались преимуществами достаточно крупного корабля. Качки – практически никакой, палуба просторная, рожи матросни хоть и здорово смахивают на разбойничьи, но по большей части знакомые, да и нас многие признали. Да и мы-то ведь уже не те ошарашенные и перепуганные «попаданцы» с полуголыми руками и практически полным отсутствием знаний об окружающем нас мире. В смысле «попаданцы», конечно, были и остаемся, но уже освоившиеся, нашедшие какое-никакое, а место в жизни. Пожалуй, даже несколько закабаневшие, гы-гы! Матерая солдатня, вполне под стать матросне Акобала, которая заметила эту перемену, еще как заметила! И прибарахлены мы уже не с чужого плеча, и вооружены внушительно, и при слугах, и сами глядим уверенно, за завтрашний день не переживая. Такое ведь со стороны видно сразу.

– Что-то ты, Макс, слишком часто курить стал, – заметила Юлька. – Опять из-за малолетки своей нервничаешь?

– Что, так сильно похож на нервного?

– Не очень, но куришь часто.

– И давно?

– А как на корабль погрузились. И не ты один, кстати.

Я призадумался – а ведь и верно! Раньше так курить не тянуло, а сейчас – то и дело. Сам Акобал вон, хоть и вида старается не показать, но периодически постреливает глазами на наши трубки – как и тогда, кстати, на море, когда познакомились. С чего бы это, интересно все-таки? И с чего все-таки я сам дымлю, как заправский паровоз? От скуки, что ли? Так вроде бы особо и не скучаем…

– И не дымите в нашу сторону! – сварливо буркнула Наташка, когда мой дымок ветерком донесло до баб. – Раздражает, между прочим!

– Ну на, подыми и сама, чтобы не раздражало, – я протянул ей трубку.

Та поразмышляла, поколебалась, потом протянула руку и трубку таки взяла, но после первой же маленькой затяжки глаза у нее полезли на лоб, а затем она аж сложилась пополам от кашля.

– Макс, ну тебя на фиг, сам кури эту свою отраву!

– И это правильно – курящая женщина кончает раком, гы-гы!

– Надо было поменьше этой горлодеристой дряни сушить и побольше крапивы, – заметила Наташка, когда откашлялась.

– Ну так и насушили бы себе сами по своему вкусу, а я себе на свой делаю.

– Крапиву?! – Юлька чуть не задохнулась от возмущения. – Она же жгучая! Все руки в волдырях будут!

– Ну, каждому свое, – хмыкнул я, с наслаждением затягиваясь и не реагируя на ее попытки прожечь во мне дыру взглядом.

Крапиву к ивовым листьям для курения добавлять нам сама же Наташка еще в самом начале подсказала, в те первые дни, когда у нас нормальное курево кончилось. В листьях ведь, что в ивовых, что в рябиновых, никотина ни хрена нет, и как там курившие за неимением табака ивовые листья североамериканские чингачгуки из этого положения выходили, у них спрашивайте, а мы курим их с крапивой, в которой никотин таки имеется – немного, но хоть сколько-то. Но мне ведь еще окромя того никотина и чисто вкусовая крепость нужна – ну вот как прикажете курить не пойми чего после кубинских сигарилл «Монте-Кристо», которыми я время от времени баловал себя, а уж тут, в Испании, где все курево дорогое, только их и курил? Вот не ностальгирую я ни разу по тем совдеповским временам ни в чем, окромя только курева, когда кубинские сигареты все с тем же самым крепчайшим сигарным табаком – ага, термоядерные, как народ их называл – в каждом табачном киоске по двадцать копеек продавались – дешевле даже «Астры», которая по сравнению с ними трава травой. Я сам курил тогда исключительно «Лигерос», с парусной яхтой на пачке, которые наши остряки называли «смерть под парусом». И когда все это добро из продажи исчезло, нелегко было снова на наше слабенькое сено переходить…

– А чего, кстати, восстание-то на убыль пошло? – допытывается Серега. – Ведь такая месиловка была!

– Так римляне вроде попритихли и особо не активничают, – предположил Володя – и резонно, судя по нашим сведениям.

– Обосрались, что ли? Или осеннее обострение закончилось?

– Или подготовка к весеннему намечается.

– А чего у них весной будет?

– Новый год, кажется, – припомнила Юлька. – Он у них вроде первого марта начинается…

– Точно, я и забыл! – припомнил теперь и я. – Тогда понятно.

– Чего понятно-то? – поинтересовался Володя.

– У них же все важные шишки на год избираются – консулы там, трибуны и все прочие квесторы с эдилами, – пояснил я. – И те их чинуши, которых назначает сенат, тоже назначаются на год. Каждый год – новые.

– И чего?

– Так до первого ж марта уже недалеко. Выборы у них на носу. Ну и новые назначения тоже. Все ждут результатов.

– Так то ж в Риме. А тут? Тут же война!

– Так ведь и сюда тоже новых наместников назначат. Могут, конечно, и этого Гельвия оставить, но это маловероятно. Отличиться ему не удалось, да и не любит сенат продлевать полномочия без необходимости. Обычно назначают новых. Ну и какой смысл Гельвию сейчас напрягаться? Сам он отличиться уже не успеет, а подготавливать триумф или овацию кому-то другому – оно ему надо?

– А иберы? Гребут их амбиции и обиды Гельвия? Чего ж не вломить ему сейчас, когда он на все хрен забил?

– Они тоже ждут результатов.

– А им-то с хрена ли их ждать?

– А смотря кого назначат. Помнишь, Ремд разжевывал? Если сципионовского кого-то – нехрен и воевать, добазарятся с ним и так. Если катоновского опять – тогда да, пойдет мясорубка по новой. Но надеются на назначение сципионовского – катоновский-то облажался.

– Стоп, Макс, ты все-таки чего-то путаешь, – вмешалась вдруг Юлька. – Какие назначения? Ты же сейчас о преторах говоришь, а не о мелких чиновниках?

– Ну да, о преторах. А что не так-то?

– Так их же не назначают, а выбирают на собрании, как и консулов – я у Тита Ливия «Историю Рима» когда перечитала, то этот момент как-то запомнился. Он там про каждый следующий год начинал повествование с выборов консулов и преторов. Потом они, если не было особого решения собрания, провинции между собой сами распределяли – или договаривались, или по жребию, как получалось.

– Ну, значит, Ремд нам упрощенно объяснял.

– Нихренассе – упрощенно?! Ну ты, Макс, и даешь! Это же принципиальная разница!

– Да ладно тебе! Ты же не хуже меня знаешь, что нынешние римляне – народ сугубо крестьянский. Колхозники, если нашим современным языком говорить. Что они понимают в той политике? Это ведь только на своей кухне за рюмкой чая каждый из нас гениальный политик – ага, непризнанный только. А если не на кухне, если всерьез? Вот собираются эти колхозники на собрание чего-то там решать – а чего им решать-то? Ты сама-то веришь в то, что они там сами разрабатывают все эти проекты выносимых на голосование решений?

– Ну, кто-то же разрабатывает…

– Да не кто-то, а в основном тот же сенат и те же правительственные шишки. Что они там предложат и как сформулируют – так и будет на голосование вынесено. А колхозникам разбираться некогда, им проще проголосовать за то, что знающие вопрос люди предложили. Им же даже времени-то на обдумывание вопроса никто толком не дает. Ораторы орут, толпа колхозников развешивает ухи и внимает, и вопрос – исключительно в той формулировке, в которой и озвучен – безо всяких обсуждений сразу же ставится на голосование. Так что фактически, с учетом всех этих хитростей – считай, что это так или иначе замаскированное под выборы назначение.

– Ну, в отдельных случаях – может быть. В одном месте мне у Ливия в самом деле попалось, что один из вновь избранных преторов был жрецом и не мог отлучаться из Рима, и тогда сенат предписал преторам метать жребий о провинциях так, чтобы этому жрецу досталась городская претура. Но это – единственный случай.

– Единственный известный и попавший в историю, – поправил я ее. – Его, как я понимаю, никто и не скрывал – дело-то вполне официальное и обоснованное религиозным культом. Но разве это означает, что не было «договорных жеребьевок» втихаря? Вот сама прикинь – во-первых, само голосование. Клиенты в Риме голосуют так, как им укажет их патрон, и это считается в порядке вещей. А во-вторых – подсчет. Помнишь, сколько у нас бывало не столь уж давних скандалов по поводу подсчета голосов на выборах? Да даже и раньше – Сталину тоже ведь приписывают фразу «Неважно, кто и как проголосует, важно, кто и как подсчитает голоса». Да и повсюду наверняка такая же хрень. Почему бы и не в Риме? Скажут, допустим, кандидату втихаря, что если хочет избраться, то вот ему условия при «жеребьевке» провинций, и если согласен и клянется в этом, то может уже готовить тогу с широкой пурпурной каймой и пурпурный плащ «императора».

– Ну, может быть и так, но ведь не всегда же!

– Не всегда, конечно, но наверняка частенько. Дело-то ведь серьезное, не просто меряние хренами, тут уже об общегосударственных интересах речь. Пришлют кого не того – провинцию вообще потерять могут. Поэтому думаю, что там исходно все просчитывают и предлагают нужных. Если предложат сципионовских – будут сципионовские, предложат катоновских – будут они.

– Насчет сципионовских я въехал, а катоновские – что за звиздобратия? – не понял Серега.

– Ну, из группировки сенатора Катона, – пояснил я.

– Это какой из Катонов? – спросила вдруг Юлька.

– Тебе виднее, раз ты ливиевскую «Историю Рима» штудировала – я-то ведь у него только «Войну с Ганнибалом» осилил.

– А я не запомнила. Так который?

– А я откуда знаю? Знаю, что был Старший и был Младший, но вот который из них сейчас воду мутит…

– Да я не про это. Тот или нет?

– Ага, он самый, Марк Порций…

– Он самый – это который? – спросил Володя.

– Очень известный и влиятельный сенатор, – принялась просвещать его наша доморощенная историчка. – Борец против роскоши и безнравственности, за бережливость и старые добрые порядки, за честность…

– Ох, и попали же римляне, гы-гы! – хохотнул Серега. – Покажет он им теперь мать Кузьмы!

– Не одним только им, – буркнул я. – Этот долботрах ее всем покажет.

– А че так?

– Это тот самый Катон.

– Который – тот самый?

– Который «Карфаген должен быть разрушен»…

Даже у нашего испанца вырвалась не его обычная «Каррамба!», а наша универсальная «Мыылять!». А что ж тут еще скажешь?

– Так нескоро же еще вроде, – проговорил Володя. – Он сам-то хоть знает, что он – тот самый?

– Сейчас – вряд ли. Но нам-то не один ли хрен? Педантом и долботрахом он был по жизни…

– Что вы все о фигне какой-то? – возмутилась Наташка. – Подумаешь – Катон! Плевать на него – мы плывем в Гадес! Радоваться надо, что все так удачно получилось!

– Ага, особенно для одного любителя малолеток! – съязвила Юлька.

В принципе насчет малолеток можно было бы с ней и поспорить, и даже весьма аргументированно, учитывая турдетанские обычаи, но к чему опускаться до обезьяньего уровня? В главном-то они обе правы – получилось все удачно. И – таки да, удачнее всего именно для меня…

Когда отец Нирула узнал, как славно устроены теперь дела его сына, он наотрез отказался брать с меня деньги за боеприпасы, да еще и был страшно расстроен тем, что у меня уже есть новый меч, да такой, что даже ему не выковать для меня лучшего. Он все порывался подарить мне хоть что-то из воинского снаряжения и сокрушался по поводу того, что у меня все есть. Зачем-то даже мерку с меня снимал – я так и не понял, для чего. Да какая разница – главное ведь разве это? Главное тут то, что если судьба снова занесет меня в Кордубу – в ней найдутся люди, на которых я смогу положиться. Поди хреново для чужака-иноземца? А потом, на устроенной кузнецом по поводу немедленно состоявшейся помолвки сына пирушке, порадовал меня и отец-командир:

– Ты научился заводить настоящих друзей, Максим, и это хорошее дело. Ты вообще многому научился.

– Под твоим началом, почтенный.

– Тордул. Для тебя – просто Тордул.

Оба его ветерана переглянулись, затем взглянули на меня и молча кивнули. Я уже знал, что это означает. В хорошем отряде все стоят друг за друга, и за своего отряд вступится всегда, но не против воли нанимателя, которая священна и превыше всего. Тут, кажется, наклевывалось нечто большее. Вслух никто ничего не сказал, но по взглядам я понял, что приобрел дружбу, никак не связанную с волей нанимателя. Параллельную и независимую, скажем так. Опять же, поди хреново?

Ремд наградил меня по-царски.

– Хороший дом где-нибудь в Афинах можно купить за тридцать мин, – сказал он мне. – Это три тысячи драхм или полторы тысячи шекелей. Или сто статеров, если считать золотом. Я даю тебе две сотни статеров. Ты сможешь купить в Гадесе очень хороший дом и хорошо обставить его, и после у тебя останется еще достаточно для вложения в хорошее прибыльное дело.

– Да вознаградят тебя боги, досточтимый! – поклонился я. Сотни статеров я ожидал, на полторы надеялся, но о двух и не помышлял.

– Ну, я же обещал, что ты будешь доволен, хе-хе! – хохотнул «досточтимый». – Но я обещал тебе и еще кое-что. Я уже отписал дяде о твоих заслугах и о твоих успехах в финикийском языке – надеюсь, ты не подведешь меня? Скорее всего, он пожелает вызвать тебя и твоих друзей в Гадес, чтобы иметь вас у себя под рукой. Но мы не будем ждать его вызова. Вы будете сопровождать груз черной бронзы, который я отправляю туда. И еще кое-кому я отписал насчет тебя, хе-хе!

– Кому, досточтимый?

– Ты узнаешь со временем, хе-хе! Когда придет пора…

Судя по такой формулировке, речь тут шла уже явно не о Велии, но солдату не приличествует излишнее любопытство, и я старался не злоупотреблять расположением «досточтимого». Вроде бы учитывая общий расклад, повредить мне его таинственные секреты ну никак не должны были…

– Софониба! Мои листья! – что-то снова захотелось курить.

– Несу, господин!

Я все-таки купил ту классную бастулонку, которая была «за пятьдесят». Даже удивился, когда все еще увидел ее на помосте – по моим прикидкам, ее уже должны были продать еще хрен знает когда. Эффектная ведь бабенка, не застаиваются обычно такие на торгу. Ведь исчезли уже давно и та «шоколадка» с обезьянкой, и та ливийка, и та парочка рыжеволосых кельток, да и вообще состав предлагаемых покупателям рабынь обновился почти полностью – я только пару самых невзрачных из прежних и опознал, пока вдруг не попал взглядом в нее. А она все еще стояла, приобретя на спине следы розог, и ее цена снизилась до сорока. Впрочем, мне пришлось отдать за нее прежнюю цену, поскольку на нее успел только что положить глаз и как раз собирался раскошелиться один плюгавый «богатенький Буратино», пускавший уже и слюну от вожделения, и в подобных случаях аукцион – дело обычное. А мне как раз свербила в башке мысля, что расхвалить-то меня Ремд перед дядей расхвалил – насчет финикийского, – но заслуженно ли? В этом я, если честно, сильно сомневался.

И тут я вспомнил, что эта краля ведь с южного побережья, где финикийских колоний видимо-невидимо, да и в самой ней небольшая, но заметная финикийская примесь просматривается. Заинтересовавшись, я поспрошал и узнал, что и имя у нее финикийское, и говорит она на нем свободно – была не была! Ну, если совсем уж честно, то и взгляд ее роль сыграл – и она меня, как оказалось, припомнила еще по тем прежним приценочным «смотринам», судя по ее едва заметной улыбке. Плюгавый как раз потерпел неудачу в попытках выторговать скидку и раздраженно потянулся за кошельком – глаза бастулонки выражали ужас и отвращение. Понятно, откуда следы розог и почему уценена – какому ж ущербному уроду охота наблюдать искреннее отношение к себе? Я предложил торговцу на пять больше. Соперник разразился проклятиями, призывая на меня гнев богов – и в глазах рабыни мелькнула надежда. И не дернулась, и не пикнула, когда я ее ощупывал, как и положено придирчивому покупателю, а там было чего пощупать! Разве обратил бы я и в тот еще раз внимание на не пойми чего? Не люблю толстух, которые с годами вообще в нечто коровообразное расплываются, особенно как родят, но сильно ли лучше коровы какая-нибудь костлявая дистрофичка, которую и ветром-то сдует на хрен, а если решится рожать, так кесарят таких в нашем современном мире сразу, чтоб по швам не лопнула. Ну и потомство от таких соответствующее – яблоко ж от яблони далеко не падает. Но тут – классная бабенка, правильная, что ни говори, и телосложением, и формами, и волосами не подкачала. Я ведь уже упоминал, кажется, что редкое это для реальных баб сочетание. Ну, на Востоке, где-нибудь в Иране или Индии, чаще встречается, но там они коротконогие в основном, а тут еще и ноги очень даже вполне, так что товар штучный, и набавить за него ни разу не жалко.

Щупаю я, значится, бастулоночку, балдею от ее превосходных форм, да и она сама, похоже, ничего против не имеет. Я бы ее и пооглаживал, да только нехрен торгашу показывать, что тут и цену взвинтить можно, так что полапал маленько и снова на спину ее со следами розог уставился с недовольным видом. Да только тут ведь рядом не только работорговец, но и этот старпер, а опытного сластолюбца ведь не шибко-то проведешь – увидел он, конечно, и наши взгляды, и наш настрой, кипятится, едва на говно от этого не изойдя – хвала богам, он и сам тоже не горел желанием переплачивать. В конце концов рассвирепевший плюгавый – после долгих проклятий – принял мою цену и напомнил, что он первым захотел купить, и у него, значит, больше прав при равной цене. Это было по обычаю, и я не стал с этим спорить, а лениво, с вальяжной улыбочкой, надбавил еще пять шекелей, давая понять, что для меня это уже спортивный интерес. Призывая гнев всех богов и демонов обитаемого мира на мою ни в чем не повинную голову, плюгавый сдулся и слинял, а я забрал свое приобретение, явно не слишком опечаленное переменой в своей судьбе. Еще пять шекелей ушло на то, чтоб ее приодеть – не голышом же ее по городу вести. Не май месяц, гы-гы!

– Вы представляете, сколько пришлось бы отдать за такую в Гадесе! Ну и сами посудите, мужское ли это дело – варить кашу и стирать тряпки? А мне еще и позарез надо учить финикийский! – пояснил я выпучившим глаза нашим.

– Мы так и поняли, гы-гы-гы-гы-гы! – единодушно решили они, заценив мою покупку. И совершенно напрасно – кроме «всего прочего» я с ней – ну мля буду, в натуре, век свободы не видать – еще и действительно занимался финикийским языком. В какой пропорции по сравнению со «всем прочим»? Ну, как вам сказать… Сами-то как думаете? На моем месте, не имея еще ни жены, ни постоянной любовницы и ни единой пока что рабыни, зато имея наконец-то достаточно купилок, сами-то раскошелились бы на какую попало, которая вам и просто как баба не нравится? Вот то-то же!

Набив трубку и прикурив, я хлопаю свою рабыню по туго обтянутому юбкой заду – нет, все-таки отличное приобретение. Даже жаль будет продавать, если Велия вдруг не одобрит. Хотя вроде не должна бы – Ремд тоже подтвердил, что дело это совершенно обычное у тех, кто в состоянии позволить себе наложницу. Вот если, допустим, законная жена – спесивая дурнушка, взятая исключительно ради богатого приданого и родства с ее влиятельным семейством, а спать ейный законный супруг предпочитает не с ней, а с куда более красивой служанкой-наложницей, тогда – да, скандалы в доме гарантированы. Но уж Велии-то комплексовать по поводу своей внешности нет ни малейших на то оснований и жаловаться на нехватку моего «ночного» внимания уж точно не придется, и коль скоро наложница ее не затмевает – а Софониба хоть и хороша, Велию не затмит, – так с чего бы к ней ревновать, к рабыне-то? И «невместно», и просто глупо, а глупышкой моя будущая половина уж точно не является. Шутить на эту тему она будет однозначно, это и к бабке не ходи, с юмором у нее полный ажур, а чтоб всерьез – едва ли. Ну, разве только если они характерами слишком уж не сойдутся, от чего никто по жизни не застрахован. Ладно, там видно будет…

Репетиция нежелательного варианта происходит между тем прямо на палубе – Юлька зыркает на мою бастулонку весьма недовольно, умела бы жечь взглядом, давно уже сквозную дыру прожгла бы. Достается от ейных неумелых, но старательных потуг на пирокинез и мне самому, и мне нелегко сдержать смех – мля буду, Протопопов в чистом виде! Нагляднейшая иллюстрация типичной реакции эдакой высокопримативной самки на несоответствие прописанных в подкорке инстинктивных программ реальной жизни. Ведь кощунственно попран священный и неприкосновенный «принцип незаменимости самки», гы-гы! И похоже, Юлька на полном серьезе вообразила, будто вот эта конкретная рабыня куплена исключительно, чтобы досадить лично ей – типа поставить на место и доказать, что она лишь обычная «кошелка», а ни разу не «королева Шантеклера». Ну, свойственно обезьянам судить о других по себе. Когда я к Астурде в деревню шлялся, это было как-то вне поля зрения и так по инстинктам не било, но тут-то, в ограниченном пространстве палубы, все на виду. Вдобавок если их обеих раздеть полностью и поставить рядом, то Софониба поэффектнее Юльки окажется, а еще ведь и одежку местную аборигенка носит ловко и уверенно, чего никак не скажешь о нашей попаданке. Мало ведь теми тряпками модными в ходе шопинга обзавестись, их еще и носить надо умеючи. А Юлька привычна к совсем другой моде, современной, под которую и заточены все ее навыки и весь ее вкус. В результате же, будучи и в гораздо более дорогих тряпках, и с гораздо большим числом побрякушек, на фоне куда более скромно облаченной бастулонки она – хабалка хабалкой. Но если нам, мужикам, на сей нюанс по большому счету насрать, мы ведь смазливую бабу один хрен глазами раздеваем и именно в таком виде с другими сравниваем – мы ведь баб сравниваем, а не тряпки ихние, то для самих баб их тряпки с побрякушками – это как раз то, чем они и меряются, – ага, за неимением имеющегося у нас «хозяйства». Ну, и со всеми вытекающими, как говорится. Короче – на хрен не надо мне тут никакого «ящика», когда тут и в натуре «занимательное из жизни приматов» наблюдается, гы-гы!

– Ребята, вы чего – совсем уже сдурели? – выпала в осадок Наташка, когда мы, разогревшись под солнцем, решили позагорать. – Зима же!

– Она самая! – подтвердил Володя, стаскивая тунику.

– Чокнутые! – заключила его подруга, ежась и кутаясь в свои тряпки.

А мы с наслаждением пользовались всеми преимуществами досуга, совпавшего с ясным безоблачным днем. Ну когда ж это на горячо любимой родине мы могли бы вот так позагорать под теплым январским солнцем! Зима, называется! Да будь такие зимы у нас – добрая половина народу ничего не имела бы против отпуска зимой!

Загорая, мы травили солдатские байки.

– Накануне самохода я как-то раз раскокал цветочный горшок в штабе части, – рассказывает Володя. – Ну, случайно вышло. «Батя» как раз не в духе был, ну и велел мне, чтоб на следующий день горшок был – его не гребет, откуда. Ну, в раздражении ляпнул и забыл уже через полчаса. Начштаба заставил меня склеить этот, и я склеил в лучшем виде. И вот я, значится, в самоходе. Уже, ясный хрен, принял на грудь, все вокруг мне похрен, клеюсь к одной девчонке, по сторонам не гляжу…

Продолжить чтение