Читать онлайн Вечорница. Часть 2 бесплатно
- Все книги автора: Елена Воздвиженская
© Елена Воздвиженская, 2022
ISBN 978-5-0056-2951-7 (т. 2)
ISBN 978-5-0056-2952-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Луша и ведьмы
– Бабуля, дедуля, а вот и я! – дверь в избу распахнулась, и на пороге, в клубах белого пара, громко топая, отряхивая от снега сапожки, и радостно смеясь, возникла Катюшка.
– Ба-а-атюшки мои! – всплеснула руками баба Уля, – Да никак Катюша? А мы вас завтра ждём.
– Да родители завтра уже должны вылетать, бабуль, вот они меня сегодня и привезли к вам! – Катя весело запрыгала возле бабушки на одной ножке, на ходу скидывая с себя шубку и варежки, а потом подбежала к деду и расцеловала его в обе щёки.
– Уж шестнадцать годов стукнуло девке, а всё как малая скачешь, – притворно заворчал дед, пряча улыбку.
– Это всё от радости, дедуль! – запела Катюшка.
– Родители-то где? – забеспокоилась баба Уля.
– Да там они, там, – махнула Катюшка, – Пакеты достают из машины, привезли вам кой-чего.
– Чего там накупили? На что тратитесь, всё есть у нас, – покачала головой бабушка.
Но Катюшка уже не слышала, она убежала в свой закуток за печкой, что был отгорожен цветастой занавеской, разбирать вещи. Там, за печкой, была её девичья светёлка, где стояла кровать со взбитой высокой периной и подушками, накрытыми ажурной накидкой, маленький столик у окошка, да полосатый половичок на полу. Сердце ликовало от радости, вот она снова у любимых бабы с дедом на целых две недели зимних каникул! Какое же это счастье!
Через полчаса все уже пили чай с привезёнными из города гостинцами и обсуждали новости. Родители не засиживались, торопились в обратный путь. Завтра улетали они в отпуск на море.
– И чего ты не захотела тоже в тёплых краях побывать на каникулах? – посетовала бабушка, – Нешто у нас в деревне лучше, сюда-то всегда успеется.
– А вот и лучше, бабуль! – возразила Катюшка, – На море я была уже. И ещё сто раз успею съездить, куда оно денется, и вообще мне у вас в сто раз лучше, чем на этом море с медузами, фу.
– Ладно-ладно, не фукай, – отозвался дед, – Правильно, пусть у нас гостит. Завтра вон дрова будешь колоть на баню, а то у меня как раз спину прихватило, да снег разгрести надо, да…
– Ишь разошёлся, старый, – осекла деда Семёна баба Уля, – Ещё девка дрова ему колоть будет.
– А что? Я могу! – подбоченилась Катюшка.
– Ты-то можешь, – засмеялась баба Уля, – Ты у нас настоящая, деревенская, несмотря на то, что в городе живёшь.
– Ваша работа, – с любовью посмотрела Катюшка на своих стариков.
– Ну, нам пора, – засобирались родители, поднимаясь из-за стола.
Все пошли их провожать. Катюшка нацепила дедовы старые валенки, что были на три размера больше её ноги. Мороз крепчал к ночи, и снег скрипел под валенками на всю улицу. Огромная полная луна повисла над избой в чистом бездонном небе, и казалось, что стоишь ты на дне гигантского колодца, полного мягкой синевы, и глядишься наверх, где далёко-далёко ярким диском светится выход-луна. Яркие звёзды мерцали и переливались самоцветами, кружась хороводом по небосводу. Здесь, вдали от города, были они куда ближе к земле – вот только стоит протянуть руку и сами лягут в твою ладонь. Пахло берёзовым дымом, который поднимался из печных труб ровными ручейками вверх.
– Ух, морозище-то какой! – поёжились родители, и, расцеловав бабу Улю, деда Семёна и Катюшку, сели в машину и тронулись в путь. Когда огоньки скрылись за пригорком, дедушка, бабушка и внучка, стряхнув с валенок снег, пошли в избу. Попутно Катюшка успела найти на небе Большую и Малую Медведицу, и яркую Полярную Звезду на кончике медвежьего хвоста.
Убрав со стола, Катюшка пристроилась на диване рядом с бабушкой, а дед уселся на своём любимом месте у печи. В такое время заводили они обычно разговоры про былое, про старину, да про страшное. Вот и сегодня начала баба Уля присказку:
– Вот уже тебе, Катюшка, шестнадцать годков исполнилось нынче. Совсем ты взрослая стала. Время-то как летит. Мы стареем, вы растёте. А ведь раньше-то в эти годы девки уже замуж выходили, хозяйство вели.
– А вон Лукерью и вовсе отдали в пятнадцать, – отозвался дед Семён.
– Это которую? – спросила баба Уля, – Ту, что с ведьмой повстречалась?
– Ой, расскажи, бабуля! – приластилась к бабушке Катюшка. За долгую осень и половину зимы она уже успела затосковать по их вечерним посиделкам и удивительным быличкам, которых баба Уля с дедом знали бесчисленное множество.
– Давно это было, – задумалась баба Уля, припоминая и будто примеряясь с чего начать рассказ, – Лукерья-то, Луша по нашему, была бабкой той Валентины, что у реки живёт.
– Бабы Вали?
– Её самой. О ту пору бабке её, Луше, пятнадцать годов стукнуло. Жили они бедно, Луша старшая была, а за ней мал мала меньше ребятишек. И вот посватался к ней вдовец из соседнего села, мужик хороший, видный из себя, не богатый, но в достатке жил, жена у него родами умерла, с тех пор один вековал. Звали его Наумом. Годов ему было под сорок, точно не скажу. Лет на двадцать старше Лукерьи он был.
И вот родители, поговорили промеж себя, да и согласились дочку за него отдать. Ну и что, мол, что немолод жених, зато жить будет дочка в сытости. Сыграли свадьбу. Наум за невесту привёл Лушиным родителям корову, барана да жеребёнка. А у неё из приданого только два полотенчишка вышитых да подушка, куриным пером набитая. Она на эту подушку-то сколь лет перья собирала.
– А как же она согласилась пойти за старого, а бабуль? – спросила Катюшка.
– Дык, кто ж раньше спрашивал-то? Раз тятя с мамой велели, значит так тому и быть. Да и понимала она умом-то, что родителям полегче жить теперь будет, одним ртом меньше, да и она станет им помогать помаленьку. Вот и пошла. Плакала, конечно, ведь ещё и жить теперь придётся в чужом селе. Да воля родительская, против неё нельзя.
Вот уехали молодые к себе. Потекла у их жизнь семейная. Да и то диво, Наум-то, видать, и правда крепко Лушу полюбил, даже не приставал к ней с мужским делом до поры до времени, ждал. Хотел, вишь, чтобы полюбовно она к нему пришла. Ну кто бы так стал вошкаться, вот скажи. А он терпелив был.
А Луша за хозяйство взялась. Девка она была ладная да шустрая, быстро в дело вошла, всё в порядок привела. Без женской-то руки всё не то было у Наума. Уютно стало в избе, светло, пирогами запахло. Радуется Наум, подарки из города молодой жене возит – то платок баской, то отрез на платье, то сахару, то бусы цветные. Да только сторонится его Луша, как чужая совсем. Глаза опустит да в свою светёлку убежит.
И вот, в одно время стала Луша замечать, что дела-то у неё плохо пошли. И молоко не доится, корова не удойная стала, и дома неладно, то крынку расколотит, то руку порежет, то щи пересолит. В огороде тоже нехорошо, все посевы в одну ночь почернели. Кошка их серая в избу нейдёт, встанет на крыльце, выгнет спину дугой и шипит, шерсть дыбом подымет. Уж Луша её и так и эдак уговаривает, та ни в какую. Но самое главное, муж её, Наум, как с цепи сорвался. Злой стал, на жену покрикивает, вина в рот сроду не брал, а тут прикладываться начал к бутылке, что ни день. Ох, и горе!
Что такое? Что случилось? Луша не знает, что и думать, и как быть. А в один вечер Наум напился, да и руки распустил, ударил Лушу несколько раз, да сильно ударил. Выбежала она в чём была на крылечко, платочек лишь схватить успела с сундука. А ночи уже холодные были, августовские. Спряталась она в хлеву, забилась в угол и плачет навзрыд. А Наум по двору ходит, ищет её, кричит «Убью». Страшно девке!
– Убегу я, – думает, – Вернусь к отцу-матери, пусть позор, чем так жить. Да и не было у нас ничего. Не муж он мне вовсе.
А у самой в сердце-то ёкнуло что-то, вроде как жалко ей Наума. Ведь был он раньше ласковым, хорошим мужем.
И вот, задками да огородами выбралась Луша со двора и побежала в родную деревню. А дорога-то через лесок шла. И место там, прямо скажу, нехорошее было. Поляна там есть, Лысая называется. Трава там не растёт вовсе. Поговаривали, что на той поляне ведьмы собираются на свои шабаши. Вот как дошла Луша до того места, так всё, кружить начала. Видит глазами-то, что по кругу ходит, а сойти не может, водит и водит её по одному и тому же пути.
Испугалась она крепко, да что делать, решила под лапами ели пристроиться и ночь скоротать, а утром бежать к мамке с тятей. Так и сделала. И вот, сидит она под елью и слышит, заухало что-то. Будто филин. А ему в ответ отвечает кто-то. И вдруг зашумело, захохотало, завертелось кругом. Ведьмы летят! Глядит тихонько Луша из-под ели, голые девки на мётлах на ту поляну опускаются. Ни жива ни мертва она со страху. И не думала, что бывает такое, за сказки считала, а оно вон как.
Девки на поляну опустились, да давай костёр разводить, хороводы водить, то бормочут что-то, то песню поют на странный мотив, неслыханный, то хохотать примутся. Тут одна из них на ель, под которой Луша пряталась, указала и говорит:
– А ведь у нас гости нынче!
Замолкли ведьмы, а после со свистом да смехом подбежали и выволокли Лушу из её укрытия.
– Тётушки, отпустите вы меня, – взмолилась та, – Никому я не расскажу про то, что видела.
– Отпустим, – говорят те, – Коль принесёшь нам травку одну, которая нам для дел разных очень надобная, да нам в руки не даётся. Оттого, мол, что мы, ведьмы, грешные. А ты девка непорченая, вот такая нам и нужна, только тебе в руки трава эта дастся.
– Что за трава-то? – спрашивает Луша.
– А нечуй-ветер.
– А как же я узнаю-то её?
– А за это не бойся, ты её сразу узнаешь.
И отправили они Лушу на берег реки, сами же следом пошли. Ночь выдалась лунная, ясная, так, что видать было всё, как днём. Долго бродила Луша по высокой траве, меж осоки да камыша, не видать ничего. И вдруг мелькнуло синим огоньком у самой воды. Бросилась туда Луша и видит – травка махонькая, а на ней цветочки крохотные, да синим огоньком светятся.
– Она! – поняла Луша. Наклонилась она и сорвала нечуй-ветер. Загоготали ведьмы за её спиной, обрадовались, Лушу с земли подняли, в вихре закружили, да понеслись по воздуху. От страха она и сознание потеряла, и что дальше было не помнит.
Очнулась она, а кругом уж светло. Лежит она на лугу, рядом коровы бродят, вдалеке пастух лошадей поит.
– Да ведь это ж родная деревня её! – обрадовалась Луша.
Подскочила она, и только было собралась бежать к дому родимому, как вдруг голос услыхала:
– Погоди, успеешь бежать-то. Послушай, что скажу я тебе.
Вздрогнула Луша от неожиданности, и видит – бабка старая рядом стоит, на неё глядит.
– Вижу я девка ты добрая, хорошая, – сказала старуха, – Да и за добро надо добром платить, так что слушай. Ты вот на долю свою жалуешься, а промеж тем, и на твою долю завистники нашлись. Баба одна есть в вашем селе, она уж давно на Наума твоего глаз положила, да он не женился на ней, не люба она ему. А как он тебя в дом свой привёл, так и вовсе та карга взъелась. Решила она тебя со свету извести. А после приворот на Наума сделать да женить на себе. А я тебя, девка, научу как быть.
– А я никак не хочу, – ответила Луша со слезами, – Я к мамке с тятей хочу! К ним вернусь!
– Ой, врёшь, девка! Это обида в тебе говорит, оно и понятно, крепко он тебя обидел вчера. Да только ведь любишь ты его, Луша!
Зарделась Луша, вспыхнула вся, и словно огнём её обожгло – ведь правду говорит старуха, любит она своего Наума, давно любит. И как же она сама того не понимала?
А старуха продолжает:
– Кабы не та карга, давно бы вы мужем и женой стали, понимаешь ты, о чём я толкую? Это она вам подарочков понатыкала вкруг избы. Ты как домой вернёшься, обойди всю избу кругом. В семи местах найдёшь ты предметы. Какие не скажу, сама обо всём догадаешься. Их ни с чем не спутаешь. Как всё найдёшь, так собери всё да неси на Лысую Поляну. Всё сложи на землю да сожги.
А как домой придёшь, зажги нечуй-ветер да обойди по кругу три раза избу. Всё плохое сгинет. А что дальше будет, увидишь. А сейчас к родителям сходи, навести, коль уж пришла, – усмехнулась старуха.
Смутилась Луша:
– Да как я пойду, я в одной сорочке.
– Где это? – отвечает старуха.
Глянула Луша, а на ней её лучшее платье надето. Подивилась она. А старуха продолжает:
– И корзину возьми, там родителям твоим угощеньице, неча им знать, что у вас неладно, ничего про вчерашнее им не сказывай, не расстраивай, а на самом дне корзины нечуй-ветер лежит, который ты сама своими руками сорвала ночью.
– Спасибо, бабуш… – хотела было поблагодарить старуху Луша, обернулась, а той и след простыл.
Тут захохотало что-то сверху. Подняла Луша голову, а там девка голая на метле, махнула девка Луше рукой, да унеслась в сторону леса.
Пошла Луша в родную деревню. День у родителей погостила, другой, да домой к мужу засобиралась. Пришла, а Наума нет дома, по делам своим уехал, наверное. Пошла Луша в обход вокруг избы, принялась те предметы искать, о которых ей ведьма поведала. И нашла. Под порогом, да у калитки, под стеной, да под окном, над дверью, да у хлева, и последнее на чердаке, дольше всего она это искала. Какого только «богатства» тут не было: и гвозди ржавые с землёй, и тряпица гнилая, и яйцо тухлое, и комок волос спутанных, а на чердаке и вовсе куколку нашла тряпичную, всю нитками чёрными обмотанную.
Всё сделала Луша, как ей ведьма велела. А после в избу пошла, щи сварила да пирогов напекла, тут и кошка их пришла, у ног трётся – вошла в избу! К вечеру Наум приехал. Увидел он Лушу и слёзы потекли из его глаз, думал он, что сделала она с собою что-то после того дня, не знал, где и искать её, а к родителям ехать с такой вестью боялся.
– Прости ты меня, – говорит, – Сам не знаю, что на меня нашло, это всё вино проклятое! Никогда больше руку на тебя не подниму.
– И ты меня прости, – ответила Луша. А про то, что было, ни слова она мужу не рассказала.
В ту ночь спать они вместе легли. А вскоре народила Луша сына-богатыря своему Науму. Зажили они в любви да согласии. Наум с жены пылинки сдувал. После ещё доченька у их народилась.
– Ой, как хорошо, бабушка! – умилилась Катюшка.
– Да погоди, это ведь ещё не всё, – ответила баба Уля, – И месяца не прошло, как Луша с Наумом помирились, как слух по селу прошёл. Авдотья обезножила. Жила эта Авдотья на краю села. Старая дева была. Злая как собака. Оттого и замуж-то никто не взял её. Одним днём слегла, а спустя неделю и померла она. Да перед смертью всё просила Лушу к ней привести, всё звала её. Да та не пошла. Хватит и того зла, что они от неё уже увидели. Так то, Катюшка, бывает ещё на свете.
– Спать уж пора, болтушки, – позёвывая встал дед, – Всё бы вам только сказки травить.
– Никакие это не сказки, – рассердилась баба Уля, – Мне эту историю сама Валюшка сказывала, а ей её мать, дочка той самой Луши.
– Ой, а время-то и вправду уж позднее, – спохватилась баба Уля, глянув на ходики, – Давайте-ка спать ложиться, утро вечера мудренее.
Босоркун
– Ты гляди, как нынче разметелилось-то! Ишь, чего вьюжит. А я думал, было, сегодня снег разгрести. Да куда там! И носа не высунешь, – озабоченно глядел в окно, облепленное мокрыми хлопьями снега, дед Семён.
– Ладно уж, дед, тебе будто куды надо. Пущай заносит, нам не страшно. Посидим дома денёк, – ответила баба Уля, – Я вон пирогов затеяла.
Бабушка возилась у печи. Катюшка крутилась рядом. На все зимние каникулы она приехала погостить в родную деревню, оттого душа её радовалась и пела, и даже вьюга не могла испортить её настроения.
– А я люблю вьюгу! – сказала она бабе с дедом, – И дождь, ну просто обожаю! Мир становится словно серый холст, на котором можно нарисовать всё, что угодно, на что только воображения хватит. И дома так уютно в непогоду. В солнечные дни не то.
– Ишь чо, – проворчал дед Семён, – Любит она. А баню ты любишь?
– А то!
– А вот как станем воды носить через весь огород, когда тропки не видать? Да и щепы надо наколоть.
– Ай, дед, – махнула на него полотенцем баба Уля, – Ты чего-то и сам нынче, как метель, чего бубнишь всё?
Баба Уля заглянула в шкаф, потом вышла в сенцы, приподняла крышку сундука, в котором хранилась мука, и всплеснула руками:
– Ба-а-т-тюшки! Вот я ворона старая… Муки-то больше нет! А я пироги затеяла. Ведь тесто уже поднимается.
– Дак я сбегаю до магазина, – обрадовался дед.
– Сбегает он, знаю я чего ты засиял, как медный таз.
Дед покашлял:
– Ну, а чего? Делать всё равно нынче нечего, можно и чекушечку взять. Под пироги-то…
– Ладно уж, старый. Будь по-твоему, сходи.
Дед засиял.
– А я, деда, с тобой, – подпрыгнула Катюшка, – Сейчас только валенки надену.
Метель кидалась со всех сторон на одиноких путников, пробирающихся сквозь непроглядную пелену снега. Шли собачьими тропами, как выражался дед. Дорогу замело окончательно. Вьюга залепляла глаза и рот мокрым снегом, так, что тяжело было дышать. Вдруг где-то рядом хлопнуло что-то с силой, захохотало злобно, тёмная тень отделилась от сугроба, метнулась в сторону, скрылась за кустами.
– Ой, деда, – укрываясь от порывов ветра поднятым воротником, ойкнула Катюшка, – А это кто был? Мне страшно!
– Босоркун это, – ответил дед, – Ветряником ещё кличут. В лесу да в горах он живёт. А в такое-то вот ненастье, как нынче, к человеческому жилью осмеливается подойти. Людей попугать. А ты не бойся, не тронет он нас.
– Деда, а расскажи про него, – попросила Катюшка.
– Дома уж. Метёт тут больно. Рта не раскрыть.
Вечером, когда напились чаю с пирогами, а кто-то принял и чего погорячее для сугреву, уселись на диванчик баять. Дед у печки пристроился, фуфайку свою латать взял, чтобы руки занять. Баба Уля с Катюшкой перебирали старые подшивки журналов «Сад и огород».
– Деда, – напомнила Катюшка, – А про Босоркуна-то расскажи. Перепугалась я сегодня, ну просто ух как! Ничего не разглядела толком, только ком чёрный да хохот.
– Отчего не рассказать, слушайте, – прокашлялся дед и завёл рассказ.
– Случилось это, когда дед мой молодой был, тогда ведь тот мир людям больше был открыт. Много чего видели люди и знали. Сейчас-то уж не то совсем. Так, краем глаза только где чего увидим, да и всё на том.
Ну дак вот, жила в отцовской деревне знахарка. Женщина ещё молодая, но одинокая. Годов может тридцать ей было всего. Ну, а тогда ведь такие уже в перестарках ходили. Да и сказать прямо, она и сама не больно замуж рвалась. Сватались, говорят, к ней женихи. Да она всем от ворот поворот давала. Отчего так, не скажу, сам не знаю. Но так было. Бабы, те болтали, что есть у ей муж, только не человек он вовсе. И даже, мол, была знахарка на сносях, только разродилась она не дитём, а чёрным дымом. Вот чего только бабы не придумают, а!
– А ты прям и знаешь всё, – вставила слово баба Уля, – Может и правду баяли? Такие вещи случались на свете, что летун к одиноким женщинам летал, да змеем огненным в трубу печную залетал. А после бабы тяжёлые становились, да только вместо дитяти, дымом разрождались.
– Ну ладно-ладно, – примирительно согласился дед Семён, – Может и было, спорить не стану с вами, себе дороже. Вы дальше слушайте. Вот знахарка эта Босоркуна не только видела, но и могла ему приказывать даже. Когда нужно бывало ветер сильный поднять, выходила она в поле за деревню, кликала громко, да слова заветные говорила, какие – никто не знал, она не позволяла близко подходить.
И вот как кликнет она, так над лесом-то сразу облако чёрное поднималось, многие люди это видели. По полю пробегал сначала лёгонький, едва заметный ветерок. Лишь слегка колосья колыхал. После всё сильнее да сильнее, и через несколько минут такой ли ветрище поднимался, что люди по домам прятались.
– Деда, а зачем такой ветер?
– Дак для мельницы, знамо дело! Раньше-то муку мололи на мельницах, в нашей деревне ветряная была, реки-то поблизости не было. На большом озере наша деревня стояла. Вот и случался простой, коли ветра нет. Как муку смолоть? Тогда и обращались люди к знахарке той. А она никогда не отказывала.
А однажды вот какое дело было, – продолжал дед, – Жила в нашей деревне Параня, муж у ней помер, одна она четверых детей поднимала, и были у них лошадь да корова. Берегли они свою животинку пуще золота. Холили, лелеяли своих кормилиц. И вдруг – беда! Пропали обе сразу! И лошадь и коровка. Параня слёзы льёт, убивается, как жить, мол, теперича станем?
Пошла она к знахарке той, так, мол, и так, помоги, иначе с голоду пропадём с детьми. Выслушала её знахарка и говорит:
– Не горюй, я твоей беде помогу. Ступай домой да возьми сбрую от лошадки своей, да тряпицу, которой вымя коровье обтираешь, когда доишь, и назад возвращайся.
Сбегала Параня до дому, принесла всё, что знахарка велела. И пошли они в поле. Положила знахарка сбрую да тряпицу на землю около себя. После начертила круг и велела Паране встать в него, да ни в коем случае не выходить, чего бы она не увидела. Встала Параня. А знахарка руки к небу подняла, закричала что-то непонятное, после забормотала, глаза закрыла, шепчет что-то.
И вдруг над лесом облако чёрное появилось. Колосья зашелестели, травы погнулись, ветер пробежал. Скрылось солнце за тучами, птицы смолкли. А облако чёрное приближаться стало. Ближе да ближе оно. И видит Параня, что не облако это, а будто человек огромный, в лохмотья тёмные обряженный, на голове то ли колпак, то ли шапка высокая, борода свисает серая, брови густые, глаза как у кошки светятся, а из груды лохмотьев шесть рук выглядывают, по три с каждой стороны, как паук какой будто, а не человек.
Жутко стало Паране, вся сжалась она от страха. А знахарка и говорит чёрному, мол, вот тебе тряпица да сбруя, найди, что взяли, да домой верни. Закивала нежить, взметнулась вихрем в небо и пропала в миг. Тут Параня-то и сознание потеряла.
Очнулась – солнце на небе. Знахарка усмехается:
– Что, страшно было?
– Страшно, – призналась Параня.
– А ты не бойся, будет тебе и лошадка и коровка, иди домой.
Ушла Параня, а к вечеру привела знахарка их животинку. Вот радости-то было!
– Где же были они? – спрашивает.
– Цыгане их увели, что за соседним селом на берегу реки стояли. Спрашивает теперича Босоркун, что делать с ними? Что прикажешь? Твоя воля.
– Да ничего не надо, нехай с ними, – отвечает Параня.
– Ох, добрая ты душа, – усмехнулась знахарка, – Ну что ж, как скажешь.
И шепнула в сторонку:
– Забирай себе.
Параня и спрашивать побоялась, с кем это знахарка говорит-то. Слава Богу животинка дома, остальное неважно.
А спустя несколько дней бабы, что в лес по ягоды ходили, перепуганные прибежали. Рассказали, что ходили они ходили, и не заметили, как забрели в самую чащу, и вдруг видят, к одному дереву вроде как коконы какие-то привязаны, два веретена больших, серых. Любопытно им стало, что такое. Поближе подошли поглядеть. Потыкали веточкой в них, пальцем тихонько тронули, и тут видят, что из одного кокона лицо проглядывает человеческое – рот перекошен в немом крике, глаза вытаращены, неживое лицо…
Закричали бабы в голос, да рванули оттуда, что есть духу. Как до деревни добежали, не заметили. От их воплей вся деревня на улицу высыпала. И знахарка та пришла. Послушала она, что бабы говорят, улыбнулась, да домой пошла. А люди за ней, ты, мол, знаешь, поди, что это такое? А знахарка им и ответила:
– Коль чужое кто решил взять, пусть помнит, что и ответ держать придётся.
– Так-то вот, девоньки, было, – закончил дед Семён, – А вьюга-то, гляди, вроде утихла к ночи. Завтра баню будем топить.
Листин
Наутро метель улеглась, на дворе стоял ясный морозный день, и снег сиял под солнцем белоснежными холмами. Троица дружно махала лопатами, расчищая двор и тропку до бани от снежных заносов. Дед Семён отпускал свои шуточки, и работа спорилась весело и скоро. К обеду затопили баньку, задорный дымок побежал серой прозрачной струйкой в небо, всё быстрее и быстрее, всё гуще и гуще. Как же замечательно пахнет дым на морозе! Банный дымок он особый, душистый.
К вечеру пошли париться да мыться, веничек запарили берёзовый, на пол пахучих еловых лап со смолкой настелили. Катюшка блаженно растянулась на полке:
– Хорошо-то как, бабуля! А ты говоришь – море, море. Да у нас тут такая красота, просто рай!
– Да я с тобой согласная, я бы и сама нашу деревеньку ни за что на город не променяла. Всю жизнь мы с дедом тут прожили. Кормила нас эта земля.
– Ой, бабуль, погляди-ка, – приподнялась на локте Катюшка, – А что это тут?
– Где?
– Да вот же, на еловой лапе, на коре, будто написано что-то, вот, видишь, закорючки какие-то.
– А ну, дай, гляну.
Баба Уля взяла еловую ветку, пригляделась к ней, и вдруг улыбнулась:
– Так это Листин деревьям счёт ведёт, его работа.
– Ой, бабушка, а что за Листин? – глазки Катюши разгорелись от любопытства и предвкушения новой истории.
– Старичок лесной, над лесавками главный, – ответила баба Уля, – Лесавки-то те навроде русалок с виду – девки красивые, волос долгий, до пят, зелёный, а в волосах цветы да листья. Одеты они в белые рубахи. Да уж только больно шумные они, прыгают с ветки на ветку, сидят, косы расчёсывают, могут и парней заманивать в чащу. Ежели с лесавкой-то той полюбишься, то с ума и сойдёшь опосля.
Ну, а Листин-то с женой своей, бабкой Листиной, те тихие, спокойные. Одно слово – старики. Это молодёжь скачет, а те сядут себе в куче листьев у пня, да и шелестят тихонько – советуются промеж себя, Лесавкам работу назначают.
Сам-то Листин тоже порой попугать любит тех, кто по лесу бродит. То веткой треснет, то листвой зашуршит, то заухает филином, да захохочет. Только это всё так, баловство одно. Вреда-то от него людям нет.
Ну, а как листва вся осыпется, как Лесавки хороводы отводят, да на зиму в норы спрячутся глубокие и дупла широкие, так Листин за последнюю в этом году работу принимается – деревья считать. Ой, какой он в том деле строгой, точность любит, порядок. У него ведь каждое деревце на учёте, и большое, и малое. Вот идёт он по лесу и считает, да на каждом дереве, которое сосчитал, отметку делает, запись свою. Только человеку ту запись не прочитать, потому как особый то язык, не наш.
Ну, а вот как всё Листин посчитает, так и к Лешему идёт, докладывать. Доложит положенье дел, и домой, к своему пню. Там, под пнём, у них с бабкой Листиной норка, как у нас изба. Бабка Листина хозяйственная, тоже порядок любит. К зиме, пока муж деревья пересчитывает, перины взбивает пышные из опавшей листвы, норку утепляет, чтобы морозы да вьюги не выстудили, тепло у них там, под снежной шапкой.
– Вот бы глянуть одним глазком на их избушку под пеньком, – размечталась Катюшка, – Наверное, как игрушечная она, уютная. Пахнет в ней травами да ягодами всякими.
– Да были такие, кто видел и бабку Листину и их избушку. От одной женщины я слыхала, что она и в гостях у них побывала, только была она тогда маленькой, может потому и показалась ей Листина. Та женщина в лес с матерью пошла, было ей тогда лет пять, ну мать-то и увлеклась грибами, а дочка и отошла подальше, да и заблудилась. Ходила, плакала, звала, и тут видит – на пенёчке старушка сидит.
Сама махонькая, меньше девчоночки, платочек на ней красненький, сарафанчик льняной, фартучек нарядный, вышитый. Сидит и прядёт. Да шерсть-то у неё не обычная, а паутина это. Поглядела она на девочку, хитро подмигнула, да и спрашивает, что, мол, ты тут одна делаешь. Рассказала ей девочка, что потерялась она. А бабка Листина и говорит:
– Ну идём, коли, в гости, чаем напою, да после провожу тебя, выведу к людям.
Видит девочка, под пенёк, на котором бабка Листина сидела, проход открылся. И пошли они туда. А внутри горница – и светло там, как ровно солнце светит. Печечка стоит, стол, две кровати с перинами.
Напоила бабка Листина девочку чаем, ягодами накормила, да после и проводила до опушки, оттуда уж деревня видна была. Девчоночка-то и добежала сама до дому. Там уж её искали давно. Она и рассказала про бабку Листину, да только никто ей не поверил, решили, что уснула она у того пня, вот и привиделось ей во сне всё это.
– Давай-ка, Катюшка, окачиваться будем водичкой, да домой пойдём, больно жарко.
– Давай, бабуль, а веточку эту я с собой заберу, такая она затейливая. Пусть о деде Листине напоминает!
Подселенец
– Вот те раз, – с порога начал дед Семён, заходя в избу с охапкой дров, – Чего это Лидуха-то всё у ворот топчется? Я щепы наколол, у двора снег убрал, после до Игната уж сбегать успел, а она всё стоит, с ноги на ногу переминается.
– Да уж видим мы, что ты до Игната сбегать успел, – проворчала баба Уля, кивая на раскрасневшееся дедово лицо, – Шапку-то чего поднял? Опустил бы уши, чай не молодой уж, застудишься, ишь жарко ему после Игната-то, ага.
– Да я чо, – начал оправдываться дед, – Я ведь только узнать, когда машина с патокой приедет. У поросят-то патока почти закончилась, волнуюсь.
– Ты бы лучше о людях так волновался, как о патоке, дед. Вот чего ты к Лидухе не подошёл, сколь раз ведь мимо неё пробегал?
– Дак, – замялся дед, – Не знай…
– «Не знай», – передразнила баба Уля деда, надевая валенки и накидывая шубейку, – Пойду, сбегаю до Лидухи, узнаю чего у ей стряслось.
– Бабуля, погоди, и я с тобой! – засобиралась Катюшка.
Лидуха, что жила наискосок, и впрям топталась у своей калитки, делая вид, что прогуливается.
– Лидуха, здравствуй-ко! – поприветствовала соседку баба Уля, – Ты чего это тут топчешься?
– Здорово, Ульяна! Да так, гуляю маненько.
– Ой, не верти душой, Лидушка, ты ведь уже полдня тут стоишь, вон нос-то синий. Рассказывай, чего стряслось? Почему в избу не идёшь? Слушай-ка, пойдём лучше к нам пока, там и побаем. Озябла ты вся, гляди-ко, как курица морожена.
В избе было жарко, дед Семён уже подкинул в печку дров, и благодатное уютное тепло разлилось по комнатам. Пахло топлёным молоком, что баба Уля ставила в чугунке в печь. Покрытое румяной коричневой корочкой, молоко пофыркивало, томилось. Налили чаю с молоком, достали из шкафа варенье да пирожки, сели за стол. Лидуха согрелась, раскраснелась, скинула шаль, облокотилась на спинку стула, утирая лицо.
– Дак чего случилось-то у тебя, соседушка? – начала разговор баба Уля.
Лидуха малость помялась, а после и ответила сразу в лоб:
– Подселили мне кого-то!
– Чего-то не пойму я тебя, – не поняла баба Уля, – Ты на постой что ль кого пустила?
– Никого я не подселяла, Уля, это кто-то мне подселил. Да за что только?
– Так, – сказала баба Уля, – Давай-ка начни сначала всё. Что да как. А то я ничего не понимаю.
– Значится так дело было, – вдохнув побольше воздуха, принялась за рассказ Лидуха, – Несколько дней назад сидела я вечерком, смеркалось уж, газету читала. Как раз Надя-почтальонша в тот день свежую принесла. Ну так вот, сижу я и слышу – по чердаку словно ходит кто. Прислушалась я.
Думаю, наверное, кошки это, там у меня лаз есть в одном местечке, так все окрестны коты у меня сбираются бывает, сколько раз видала, как на крышу ко мне лезут. Да я их не гоняю, хоть мышей половят, поди, всё хорошо. Они не пакостничают.
Ан нет, слышу, не кошки это. Тяжёлые шаги, мужские будто. Медленно ступают эдак – скрип-скрип, скрип-скрип. Я фуфайку накинула, рассердилась даже, думаю вот это да, вконец обнаглели, средь бела дня воры лазят. Сейчас, думаю, выйду во двор, да возле лаза встану и увижу кто это. Только собралась было выходить, как слышу – шаги эти в сенцах уже! Топ-топ, по половицам. Тут страх меня взял, Уля. Да как же это, думаю, он в сенцы-то сумел попасть? Я ведь дверь всегда запираю.
Я крючок накинула на дверь, что в избу-то ведёт. А сама стою, жду. И тут вдруг в дверь постучали, тихохонько так, и голосок слышу, не мужской, а вроде детского такого, писклявый:
– Лидушка, открой мне дверь…
Я ни жива, ни мертва стою. Знаю ведь, что сенцы у меня заперты были, не мог никто войти! Кто же там тогда, за дверью?
Стою, молчу, думаю, поди уйдёт этот, коль я отвечать не стану? А он снова пищит:
– Открой, Лидушка, знаю я, что ты дома.
Я давай молитву читать «Да воскреснет Бог». Ка-а-ак ухнет за дверью, как загрохочет! Застучало с силой в дверь, и голос – уже не тот, писклявый – а грубый такой, басом как закричит:
– Открывай дверь, я тебе говорю! Иначе хуже будет!
Ой, как мне страшно сделалось, ноги подогнулись, так и села я у двери на пол. Сижу, а сама всё слова твержу « Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…». А там, в сенцах, беснуется что-то. Кричит:
– Ну погоди, вернусь я ещё, сама откроешь мне!
– Правильно, – сказала баба Уля, – Нечисть она в избу не может войти, пока сама не пригласишь.
– Дак я чего дура-то наделала, – запричитала Лидуха, – Ты дальше слушай, Ульяна.
– В тот день тихо стало всё. Ушло это, что в избу ломилось. А я всю ночь не спала после, боялась, что вернётся оно. Другой день тихо прошёл. Я уж успокоилась, даже думать начала, что привиделось мне всё старой. И тут вечером, уж темно было, стучат в сенцы. Я дверь из избы в сенцы отворила, кричу – кто там? А там отвечают Валюшкиным голосом, я, мол, Валя это, нет ли спичек у тебя, а то у меня закончились, и магазин уж закрыт. Я дура, дверь и отворила, заходи, кричу. А там нет никого!
– Может разыграл кто тебя? – сказал дед Семён, – А чо, вон нынче на зимние каникулы ко всем внуки понаехали, вот и развлекается молодёжь. Димка, Стешкин внук, вон какой озорник!
При упоминании Димки, Катюшка зарделась и опустила глаза.
– Нет, Семён, – ответила Лидуха, – Не шутки это. Я ведь за дверь выглянула, а на крыльце следов нет никаких. А в тот вечер снежок шёл. А тут чисто всё! И до ворот ничего!
– Мда, – сказала баба Уля, – А дальше-то что было? Или всё на этом?
– Если бы всё! – чуть не плача произнесла Лидуха, – Выходит, я сама его и пригласила в избу, как он мне и предрекал. С того дня началось у меня дома не пойми что, то шкаф затрясётся, то чашка со стола упадёт, то свет сам собой выключится, шаги какие-то слышны, смешок. А вчера и вовсе худо стало – иду я по избе и тут ка-а-ак толкнёт меня кто! Аж полетела я, да упала, да об угол плечом ударилась. Вон, погляди.
Лидуха оголила плечо и все увидели, что на нём и правда красовался огромный синяк.
– Я убежала к Стеше ночевать, наврала ей, мол, плохо себя чувствую, боюсь одна оставаться. С утра вернулась домой, а там погром просто, всё вверх дном.
Ой, мамочки мои, принялась я убираться. То да сё. И вдруг, мимо зеркала-то прохожу и вижу краем глаза – мелькнуло в нём что-то. Я сделала вид, что ничего не видела, стою, будто пыль вытираю, а сама гляжу тихонько.
И вот что я в зеркале увидела – крадётся по полу навроде куколки какой, махонькое что-то, в штаны да рубашонку обряженное, ручки-веточки, волосы как из мочала, а лицо – настоящее! Живое!
Еле сдержалась я, чтобы не закричать. А сама всё смотрю, что этот делать-то станет. А куклёныш прыг на комод да как размахнется, да как фотографию нашу с дедом покойным швырнёт на пол. Полетела она и вся рамка разбилась вдребезги. Не стала я дожидаться, что он ещё натворит, схватила фуфайку да шаль и на улицу. Теперь и домой боюсь возвращаться.
– Ночуй-ка ты, Лидушка, у нас, места всем хватит, а завтра придумаем как помочь твоей беде. А скажи-ка, не ссорилась ли ты с кем в последнее время?
– Да в том-то и дело, что с Тарасихой надысь на улице столкнулись. Я ведь почему и думаю, что подселенец это. Ты ведь знаешь какова наша Тарасиха.
– Да уж знаю, – ответила баба Уля, – Та ёще пакостница. Да ладно бы толком умела, так ведь делает сама не знает что, только мнит себя колдуньей. А по факту – мелкая пакостница она. Да это и хорошо, если её работа этот твой подселенец. Мы его быстро спровадим. Ишь чо удумала, кобыла белобрысая!
Наутро баба Уля с Лидухой встали раненько, Катюшка ещё спала, и засобирались куда-то. Катюшка подскочила было тоже, да баба Уля осекла её:
– Ты куда ещё собралась, девка? Неча тебе там делать, спи пока.
Бабки посовещались о чём-то у порога, пошептались малость, да и ушли.
Вернулась баба Уля только к обеду, довольная, как будто нашла клад. Катюшка в нетерпении подскочила к ней:
– Ну что там, бабуль?
– Порядок там. Выселили мы этого гада. Отправили к той, кто послала, пущай теперь сама расхлебывает.
– Бабуль, так вы тоже, выходит, плохо поступили!
– Как бы не так! – усмехнулась баба Уля, – А ты что, Тарасиху пожалела? Не надо, она баба нехороша. Да и у нас выбора не было. Подселенец этот в никуда не исчезнет, один выход – кому-то его перекинуть. Ну, не могли же мы невиновному человеку гадость тоже делать? Вот и вернули хозяйке.
– А как вернули-то, а, бабуль?
– А подклад нашли, куклу тряпичную. Это Тарасиха её смастерила да с особыми словами Лидухе подбросила. Долго мы искали эту гадость, но нашли. На чердаке лежала, припрятанная за старым тряпьем.
Водой святой окропили, слова особые пошептали, да после в мешочек куклу скатали, да и к дому Тарасихи отнесли. За забор ей перекинули.
– А вдруг она обратно принесёт эту куклу бабе Лиде?
– Не принесёт, мы тоже, чай, не лыком шиты, умеем кой-чего, – улыбнулась баба Уля, – А зло пущай возвращается к тому, кто его сотворил.
Лесной народец
– Вот ты сказываешь, что в твоей книжке про подземный народец написано, как их там…
Дед Семён почесал в затылке.
– Гномы, деда, – напомнила Катюшка, откладывая в сторонку книгу со сказками.
– Вот, точно, – обрадовался дед, – А между прочим, в наших-то краях тоже маленькие человечки водились.
– Да ты что, деда, правда? – удивилась Катюшка, – А я думала, что они заграничные.
– Да прям, чем это заморье лучше нас? Я вот тебе расскажу, как наш кузнец с тем маленьким народцем встречался. Слушай.
Жил в старые времена в деревне нашей кузнец, Власом звали. Жена у него была и ребятишек трое, всё как полагается. Сам хоть и молод ещё был, и тридцати годов не было, а уважением большим пользовался у людей, поскольку кузнец он был отменный, рукастый, да и характеру беззлобного, всем помогал, никому не отказывал.
Модницам деревенским такие ли серёжки да колечки ковал, диву давались люди – ручищи-то у него были о какие!
Дед Семён свёл два своих кулака вместе да потряс перед Катюшкиным носом.
– А какие мелочи выделывал из железа, какие финтифлюшки, у-у-у. Ребятишкам опять же колокольчики затейливые мастерил, звенели они так, что душа раскрывалась и рот сам в улыбке расплывался от какой-то неведанной простой радости.
Кузница у Власа далече от дома стояла, близко-то, вишь ли, нельзя – иначе пожар может быть. Ребятишки Власовы к тятьке в кузню, бывало, прибегали, то от мамки чего передать, то поглядеть, как отец работает, приглядывались потихоньку, запоминали. Для учёбы-то они малы ещё были. Дочка Власова, Малашка, самая младшая из детей была, трёх годов от роду. Больно уж девчонка кукол любила. Нашила ей мать всяческих потешных куклят, и в штанишках, и в сарафанчиках, и в колпачках, и в платочках, и с мочалом вместо волос. Каких только не было. Повсюду Малашка за собой таскала своих любимцев. Домашние уж привыкли их повсюду находить, да домой возвращать к хозяюшке.
Вот и в этот раз работал Влас в своей кузнице, работал, притомился, вышел воды попить да умыться (возле двери у него чан с водой стоял), зачерпнул он воды своими ручищами, только собрался в лицо плеснуть, как видит – куклёшка Малашкина плавает в том чане. Улыбнулся Влас – снова дочурка разбросала свои игрушки, потянулся и достал куклу. Только хотел было её на лавку бросить, как кукла возьми да оживи. Влас как стоял на месте, так и сел наземь. Глядит он на лавку, а там человечек махонький сидит, а никакая и не кукла вовсе, как поначалу он подумал. Кафтанчик на человечке полосатенький, штанишки зелёненькие, да колпак красненький. Сам вроде как старичок, с бородой белой, бровями седыми да личиком морщинистым. Забавный такой. Влас даже заулыбался, и про испуг забыл.
– Надо же, – думает, – Что за диво?
А человечек прочихался, прокашлялся и говорит вдруг:
– Ну здравствуй, Влас!
– Вот это да, ты и имя моё знаешь! – ещё больше подивился кузнец.
– Знаю, – улыбнулся старичок, – Наслышаны мы про тебя, человек ты хороший и мастер своего дела, о таких далёко в народе молва идёт.
– Кто это – мы?
– Мы, лесной народ, – ответил человечек.
– И много ли вас?
– Так много, что и числа не знаем, одна лишь лесная хозяйка ведает сколько нас есть. Ей мы служим. Она меня и к тебе-то прислала, да кот твой меня испугал, залягай его комар, побежал я от ентого чудища, да и угодил в бочку. Чуть было не утонул. Спасибо тебе, кузнец, спас ты меня!
– Не за что, – отвечает Влас, – Что же за дело у вашей хозяйки ко мне?
– Слыхала она, – отвечал человечек, – Что мастер ты всякие узоры ковать да так искусно ты это делаешь, что словно живые выходят у тебя листики да ягодки. Вот и просит она тебя, чтобы выковал ты ей три пары серёг да колечко. А уж она тебя щедро отблагодарит.
– Вон что, – задумался кузнец, – Ну что же, я сделаю, а каков подарочек будет?
– О том не переживай, не скупа она на подарки. Только уговор, приду я к тебе в следующее новолуние, на третий день, так ты зверя своего полосатого на то время спрячь, больно страшен он.
Засмеялся Влас:
– Спрячу, не боись! Да ведь ты житель лесной, тебе ли зверей бояться?
– Лесные те нас не трогают, – обиженно надул губы человечек, – То хозяйки приказ. А твоему зверю закон не писан, а ну как поймает он меня да съест, как мышь полевую? А мне ещё только третий век и пошёл. Можно сказать и жизни-то ещё не видел.
– Сколько же вы живёте? – спросил Влас.
– Да по разному бывает. Коль никто нас не погубит, так долго мы живём. Я вот твоего прадеда помню, ох и похож ты на него, Влас. Такая же сажень в плечах да волос курчавый. Его силища-то в тебе. Ну что же, значит, договорились мы с тобою? Жди меня на новой луне.
Спрыгнул человечек с лавки, оправил свою бороду, юркнул к двери да и пропал.
Никому Влас о той встрече не рассказал, даже жене своей.
– Дождусь, – думает, – Когда снова он придёт, да погляжу, что подарит, тогда и расскажу супруге-то своей.
Вот и времечко пролетело. На третий день, как месяц остророгий на небе засиял, запер Влас кота в хлеву, а сам стал гостя поджидать. И тот не заставил себя долго ждать. Прямо с утра появился на пороге Власовой кузни.
– Ну, здравствуй, – говорит, – Влас, добрый человек! Готово ли то, что я заказывал?
– Готово, – отвечает Влас. И протягивает человечку коробочку деревянную. Взял тот её в руки, открыл, а там на травке сухой три пары серёг да колечко лежат, красоты такой, что глаз не отвести.
– Вот спасибо тебе, Влас! – сказал человечек, – А вот и подарок твой.
И протянул ему старичок крохотную куколку. Взял её Влас в руки, повертел со всех сторон, поглядел, да на лавку отложил.
– Что? – спрашивает старичок, – Аль не по душе тебе подарок?
– Да отчего же, – отвечает Влас, – Вещица занятная, дочке отдам, она любит таки игрушки, пущай играется.
Улыбнулся человечек:
– Подари, подари Малашке. Только знай, что куколка эта не простая, обережная она. У кого такая будет, тому никто не страшен – ни дух, ни зверь, ни человек. Сила в ней особая. Хозяйка сама эту куклу шила. Нарочно для дочки твоей. Для другого человека бесполезная она будет. Да и ещё есть у неё одна тайна, кто куколкой владеет, тот может помощи нашей просить, а ты не гляди, что мы маленькие, мы много чего умеем. Может и пригодимся когда. Ну, Влас, кланяюсь я тебе, мне пора. Может ещё когда свидимся.
Попрощались они и исчез человечек. Тут Малашка как раз прибежала, увидела новую куколку, обрадовалась, схватила её и убежала.
Пришёл Влас вечером домой, ужинать сел, и видит, Малашка в углу сидит на полу и вроде как с котом играет. Прислушался он, а она беседует с ним. Посмеялся:
– Вот затейница!
А Малашка говорила, говорила с котом, а после к тятьке подошла и бает:
– Тятя, а серёжка-то под полом лежит, во-о-он под той доской.
– Какая серёжка? – удивился кузнец.
– Которую ты прошлым летом потерял.
– Ты-то откуда про то знаешь? Ведь малая совсем ты была тогда.
– А мне котик наш сказал, Васенька.
– Ну и ну, нешто ты его понимаешь?
– Ага, – головёнкой Малашка в ответ кивает, – Понимаю, мол.
Интересно стало Власу, взял он да и вытащил пару гвоздей, и поднял половицу одну. А там в пыли и вправду серёжка лежит.
– Вот так диво, – думает Влас.
Решил он за дочкой понаблюдать. И стал подмечать, что Малашка язык звериный начала понимать. То с птицею заговорит, то с собакой, и те ей в ответ каркают да потявкивают. Смекнул тут кузнец, что то лесной хозяйки подарок.
– Ну, спасибо, – говорит, – Тебе, лесная хозяюшка!
А зимой снова к нему человечек наведался, попросил замочки для хозяйкиных сапожек сковать. И снова помог ему Влас. А в подарок горсть ягод сушеных получил, как человечек сказал – от любых хворей те ягоды. И правда, дети приболели вскоре, заварила жена чаю из тех ягод и наутро дети здоровыми проснулись.
С той поры нет-нет да и приходил к Власу маленький человечек, просьбы от хозяйки лесной приносил да гостинцы в ответ доставлял. А у Малашки, как подросла, занятие любимое появилось – крохотные кафтанчики, штанишки да армячишки шить. Люди посмеивались, мол, девка уже стала, а всё в куклы играешься. Малашка же лишь улыбалась в ответ, ничего не отвечала. А ещё стала она животинку лечить, боль заговаривать, и животные её слушались.
– Так-то, вот тебе и гномы, – закончил дед Семён свой рассказ.
Святочница
– Чего удумали-то, девки? – дед Семён воззрился на Катю с подружками, перешёптывающихся в сенцах.
– Да так, деда, иди уж, – отмахнулась Катюшка.
Но дед Семён, направившийся было с охапкой дров в избу, застыл на пороге:
– Ишь ты, секреты у неё от деда появились, выросла.
– Деда, – рассмеялась Катюшка, приобняв старика и, звонко чмокнув его в колючую щёку, – Да нет никаких секретов! Просто забавляемся с девчонками.
– Долго ль стоять-то будешь? – послышался из избы крик бабы Ули, – Встал на пороге и стоит, избу мне выстужает!
– Да иду я, иду, – проворчал дед, скидывая валенки.
– Что это там Катюшка-то делать собрались? – спросил дед, усаживаясь за стол, где его ждала дымящаяся плошка наваристых щей.
– А тебе старому всё дело, – усмехнулась баба Уля, – Святки ведь нынче, вот и забавляются молодёжь.
– Али ворожить собрались?
– То и собрались, девкам уже по шестнадцать лет, можно уж и о женихах думать.
– Чего о них думать? Куды они денутся?
– Куды-куды, – передразнила баба Уля, – Растуды. Сам-то давно ли молодой был, колядовать бегал, наряжался в тулуп наизнанку да рожу золой малевал, забыл что ли?
– Так то так, развлеченья.
– Дык и у них развлеченья, не в самделишно же гадают. А повеселиться не грех.
Тут в избу вбежали подружки – Катя, Надя и Люба – и, хихикая, уселись за стол.
– Вот, давайте-ка, чаю с оладушками попьём, а опосля и ворожить станете, – позвала баба Уля.
– Дак, чего ворожить, я вам так всё скажу, – хитро усмехнулся дед Семён.
– Как это, деда? – удивлённо уставились на него девчонки.
Дед, довольный общим вниманием, отхлебнул чаю из своей кружки, не торопясь с ответом.
– А вот так. У Надюхи Колька Макаров женихом будет, у Любаньки Мишка Сырцов, а у Катюшки Димка, Стешкин внук.
Девчонки вмиг раскраснелись и перестали хихикать, опустив глаза.
– У, старый болтун, загнал девок в краску! – махнула на деда полотенцем баба Уля, – Да вы не слушайте его, пейте чай.
– А вот увидите, так оно и будет, помянете мои слова лет через пяток, – не преминул оставить последнее слово за собой дед Семён.
– А вы, девоньки, как ворожить-то собираетесь? – перевела разговор баба Уля.
– Да так, с поленом там, с валенками, – протянули девчонки.
– А можно и я с вами? – попросилась бабушка.
– Бат-тюшки, – выпучил глаза дед, – Ты ещё куды собралась?
– А стариной тряхнуть!
– Конечно, идём, бабуля, – затараторили девчонки, – Так веселее будет, ты столько всего знаешь! И нас научишь!
– Ну тогда и я с вами, – собрался дед.
– Нет, тебе нельзя, нечего там мужикам делать, где это видано, чтоб парни ворожили! – отрезала баба Уля.
– Эх, – обиделся дед, – Ну вас, ступайте, коли, а я вон с Васькой прилягу лучше, бока на печи прогрею.
Девчонки наскоро допили чай и оделись. Баба Уля накинула шаль и старую фуфайку, и все вышли во двор. Вечер выдался морозным. Тёмное небо расписано было нитями звёздных рек по чёрному бархату. Остророгий месяц наблюдал за всем свысока. Застыла природа в безмолвном, волшебном сне. Только где-то далеко, в лесу, слышалось уханье филина.
– Ну что, давайте валенки бросать, – сказала баба Уля, – Снимайте с правой ноги валенок, становитесь спиной к воротам, да кидайте через левое плечо, а потом побежим глядеть.
Катя, Надюша и Любанька размахнулись, и со всей силы запустили обувку за ворота, а после со смехом поскакали на одной ножке искать свои валеночки. Надюшкин указывал куда-то в поле, Любанькин угодил на берёзу и зацепился за скворечник, полезли его снимать, кое-как достали, а Катюшкин всё не могли найти. В конце концов, когда нога у неё уже совсем замёрзла, несмотря на надетую сверху дедову рукавицу, из ворот бабы Стеши показался её внук Дима.
Он поприветствовал соседей, а после озабоченно глянул в палисадник:
– Вы что ли стучали?
– Ничего мы не стучали, – ответили девчонки.
– В окно стук был какой-то, бухнуло, будто запустили чем.
Девчонки переглянулись и захихикали.
Дима наклонился и поднял из снега валенок:
– Ну вот же. Кто тут валенками разбрасывается из вас?
– Это мой, – смущённо ответила Катюшка.
Димка подошёл к ней и протянул обувку с улыбкой:
– Ну, держи. И чем вы тут только занимаетесь?
Покачав головой, Димка ушёл в дом.
– Ой, ну всё, Катюха, тебе можно дальше и не гадать! – заверещали подружки, – Это уж не знак, а целое знамение – сам Димка валенок нашёл! Ну точно жених!
– Да ну вас, – отмахнулась Катя, – Давайте лучше продолжим. Бабуль, что будем делать?
– А пойдёмте-ка на перекрёсток, слушать станем, кто что услышит, тому и быть. Только погодите, я за кочергой в избу схожу, – ответила вдруг бабушка.
– А на что она? -удивидлись девчонки.
– Кочергой нужно будет круг очертить вокруг себя, чтобы нечисть не напала.
Вскоре баба Уля вернулась с кочергой и все тронулись за деревню, на перекрёсток трёх дорог. За деревней было ещё холоднее, мороз здесь чувствовался куда сильнее, чем возле человеческого жилья, воздух звенел и искрился. Невдалеке стеной стоял лес. С другой стороны застыла уснувшая подо льдом река. Девчонки встали в круг вместе с бабушкой, и баба Уля очертила вокруг всех линию.
– А теперь тихо стойте, да слушайте.
Прошло минут десять, и вдруг Надя заверещала не своим голосом, и, выпрыгнув из круга, побежала в сторону деревни.
– Стой, стой, погоди, нельзя так! – закричала ей вслед баба Уля.
Но Надя, ничего не слыша от стразха, неслась по дороге. Девчонки припустили вслед за подругой. Баба Уля покачала головой и поспешила за ними.
Надя бежала до тех пор, пока не показался крайний дом деревни. Только тут она остановилась, чтобы перевести дух.
– Ох, еле поспела за вами, – выдохнула баба Уля, – Ты куда же это побежала-то? Нельзя так просто из круга выходить, беда может быть. Хорошо, что я слова особые прочитала. Не забыла ещё их.
– Там из леса смотрел кто-то на нас, – вымолвила Надя, – Как будто женщина что ли, вся в лохмотьях, тёмная, а глаза большие, жёлтые.
– Да как же ты разглядела её так далёко? – удивилась бабушка.
– А она впереди деревьев стояла, не в самом лесу. Ох, и страх! Я сначала слушала, как и вы, поначалу-то ничего не услышала, а после вроде как шорох раздался, потрескивание. И голос такой скрипучий, как дерево сухое трещит, говорит мне: «Иди сюда, иди ближе!» Я глаза подняла, а там она стоит и рукой меня манит.
– Ну, идёмте в избу, – сказала баба Уля, – Там и побаем.
В избе, обогревшись и успокоившись, девчата уселись за стол.
– Кто же это был, бабуля? – спросила Катя.
– Святочница, – ответила баба Уля, – Любят они людей попугать, на земле их можно встретить только на святках, после Крещения исчезают они до следующего года. Обычно в банях они обитают, но, сказывают, что и в других безлюдных местах можно их повстречать. Хорошо, что мы вместе были, а иначе беда бы могла быть. Как вон с Груней приключилось однажды.
– Ой, бабуль, расскажи! – запросили девчонки.
– Давно это было, – начала свой рассказ бабушка, – Мы тогда молоденькие были, вот как вы сейчас. И вот собрались раз на святках ворожить на женихов. Груня и говорит, мол, идёмте ко мне, у меня родители в гости уехали к тётке, в соседнюю деревню. Мы и рады, вся изба в нашем распоряжении, никто не следит, никто не заругает. Отпросились у домашних с ночевой, и к Груне. Вся ночь наша – вот приволье!
А время святочное оно двоякое. С одной стороны святое, а с другой – нечисть тоже в эти дни не дремлет, и нечисть-то особая, святочная, которая только в это время на земле и бродит – шуликуны, святочницы, вештицы. Ни мёртвое ни живое время нынче. Границы стираются, вот и вылазят через те ворота всякие. Люди, конечно, бдят, кресты над дверьми рисуют мелом, солью вокруг дома обсыпают, веточки рябиновые втыкают в матицу, да и нечисть не спит, старается обмануть, охмурить человека.
Вот мы с девчонками, значит, и так и сяк поворожили – и воск лили, и полена щупали, и карты раскладывали, и к соседям даже под окна сбегали, послушали, с зеркалами только ворожить не стали, страшное это дело. И тут вдруг видим, а Груни-то нет среди нас. Что такое? Где она может быть? Наверное, по малому делу отошла, решили мы, и дальше веселимся. Только время прошло, глядим, а Груни-то так и нет. Тут уже пошли мы её искать, и то думаем – нарочно это она от нас спряталась, напугать хочет, небось.
Всю избу обошли, за печь заглянули и на печь, под кровати, в шкаф, в сенцы вышли, на чердак даже слазили. Нет Груни! Оделись, во двор вышли. Туда-сюда, поискали, покликали, нет нигде. Тут уж нам жутко сделалось. Хотели было уже за взрослыми идти, как вдруг видим, в бане будто свет такой махонький, туда-сюда колышется, ровно как свеча там горит.
– Ага, – думаем мы, – Попалась! И ведь какая храбрая, не побоялась одна ночью в баню пойти! Хочет над нами подшутить, небось.
Пошли мы по тропке к бане. Отворили дверь в предбанник, а из бани шум доносится, будто возится кто-то. Мы туда. Поначалу-то ничего не поняли, а после и разглядели. На полке свеча горит тускло, на полу осколки зеркальные блестят, а на лавке Груня наша лежит, и склонилась над нею то ли старуха, то ли существо какое. Страшное, волосатое, горбатое, волосы длинные свисают, в рваньё чёрное наряжена.
Мы ещё сначала и не подумали даже плохого, так нам тогда весело было, что решили, будто Груня нарочно нас разыграла, ряженых подговорила. Да тут чудище это к нам обернулось, а лицо у него, что у покойника, тёмное, зубы выглядывают изо рта, нос провалился, а глаза жёлтым горят. Вот тогда только и дошло до нас, что никакой это не розыгрыш, всё веселье наше, как ветром сдуло.
Закричали мы, попятились. А дверь за нашей спиной как захлопнется с силой. Принялись мы, было, её толкать, а она ни в какую не отворяется. Закричали мы, кто куда полез, как с ума посходили. А старуха эта всё ближе. Ухватила Параню за руку и тянет в угол. И тут только мы заметили, что там, в тёмном углу есть ещё кто-то или что-то, большое, тёмное. Такой нас страх обуял. Не знаю, чем бы дело кончилось, только вдруг дверь распахнулась, выкатились мы в предбанник с криками, да бросились бежать в избу.
А в баню, как оказалось, пришла бабушка Паранькина, которая за нами решила проследить, зная, что мы ворожить станем, она-то нас и спасла! Особые слова прочитала, дверь открыла, да Святочницу окатила водой крещенской, та и скукожилась, съёжилась, и в щель под пол укатилась. И то, тёмное в углу, тоже сгинуло.
Бабушка Груню домой привела, а та как в бреду. Выяснили, что решила она погадать в бане и никому не сказалась, чтобы не спугнуть. Сначала-то всё нормально шло, а после вышла из угла, прямо из стены, эта Святочница и напала на Груньку. Если бы не Паранькина бабушка, то всем бы нам там, пожалуй, конец пришёл в той бане.
Бабушка после того долго Груню лечила, вроде помаленьку отошла девка. Только вот детей у неё так никогда и не было, хотя замуж вышла, то ли тот испуг сильный так сказался, то ли ещё чего. А у Параньки, которую Святочница за руку схватила, так и осталось на всю жизнь пятно на этом месте, вроде как три длинных пальца чёрного цвета. Так-то, девки, всяко оно бывает на святках…
Ератник
– Крепко, небось, вчера девки испугались? – спросил дед Семён, починяя свои любимые валенки, да слушая рассказ супруги о вчерашнем.
– А то, я и сама струхнула, – призналась баба Уля, – Теперича ведь такое не часто увидишь, это раньше чудеса кругом бродили, сейчас-то только в такое время и появляются тёмные, то на Купалу, то на Святки.
– А, поди, повеселим сегодня Катюшку, да и сами развеемся? – предложил дед Семён.
– Чего придумал, старый? – улыбнулась баба Уля.
– Дык Пашуткины давно нас в гости зовут, я и думаю – у Василича лошадку попросить разве, да на санях и прокатиться до соседнего села к Пашуткиным, а?
– А хорошо придумал, погода нынче славная, вёдро. Сходи и правда до Василича, авось не откажет, на денёк даст нам свою Марусю, она у него лошадка резвая, хорошая.
Когда Катюшка проснулась, старики уже сидели на диванчике, с хитрой улыбкой глядя на внучку.
– Ой, а чего это вы так торжественно сидите? – спросила Катя, – Будто случилось чего.
– Ты давай, поднимайся, завтракай, да собирайся. В гости нынче поедем. В соседнее село с ночевой.
– Ух ты, здорово! К бабе Дуне и деду Мише?
– К ним самым.
– Ура!
Яркое солнце блистало, отражаясь на искристой скатерти снежных просторов, играло разноцветными бликами и радость разливалась на сердце от быстрого бега лошадки, от скрипа полозьев, от задорных криков деда «Н-но, пошла, родимая! А ну, Марусенька, давай-давай!», от раскрасневшихся щёк бабы Ули, вмиг помолодевшей на много лет. Катя смотрела на своих стариков и любовалась, какие красивые они у неё, весёлые – ещё многим молодым фору дадут! Колокольчик звонко звенел серебристым своим голоском и дорога стелилась ровной лентой вдоль старого густого ельника.
Гостям были рады, после долгих объятий, поцелуев, поздравлений, да обменов подарками, уселись и за стол. После решили истопить баньку, попариться. И вот, пролетел короткий зимний день, сумерки сгустились за окном, и весёлая компания собралась за разговорами. Баба Дуня удивительной была рассказчицей и певуньей. И после того, как баба Уля поведала хозяевам о вчерашних приключениях, да о том, как они со Святочницей повстречались, баба Дуня поохав и поахав, задумалась. А после начала свой рассказ.
– В нашем-то селе вот какая история случилась однажды на Святках. Слушайте. Девки вечерять собрались в одной избе. Сидят, песни поют, ворожат. Тут в окно стучат. Гармонь за окнами играет. А ставни-то девки и не заперли, раньше-то ведь на ночь завсегда ставни закрывали, не было такого, чтобы оставить незапертыми окна. Всякое бывало, и зверь мог из лесу прийти, да и кто похуже. А девки, видишь ли, забылись, увлеклись…
Выглянули они в окно, а там четверо парней стоят. Да незнакомые все.
– Отворяйте, – кричат, – Будем песни петь, танцевать, на гармонике играть!
Девки и отвечают:
– Так у нас незаперто!
– А мы не можем войти, коль сами не пригласите!
Тут одна из девок, Наталья, и смекнула, что непростые то парни, говорит подругам:
– Не зовите их, девоньки, как бы беды не было. Ну их.
А подружкам весело, отмахнулись только от неё, чего, мол, с нами станется? Кругом родная деревня, люди, коли чего – выбежим, на помощь позовём, да и парни вроде весёлые, хорошие, чай не обидят. Ну, и позвали их в избу. Те скорёхонько вошли, не замедлили. Вот сидят, разговоры ведут, один всё на гармони играет, да на Маланью заглядывается. Другие тоже вроде как себе пару нашли.
