Читать онлайн Легенда о шиповнике бесплатно

Пролог

В воздухе витал удушливый запах горечи.

Он мешал дышать, забивал горло и легкие, оставляя на языке едкий привкус дыма. Под слоем спекшейся золы лежала голая земля, с обугленными телами людей и животных. Неистовое пламя обратило плоть в легкий пепел, а сильный ветер поднимал серые тучи, рассыпающиеся в прах. Там, где росли многовековые деревья с буйными шапками листвы, теперь торчали почерневшие искривленные стволы с жалкими обрубками.

Живое обратилось в мертвое.

Глаза застилал тошнотворный дым, отчего по измазанным пеплом лицам выживших струились горькие слезы. Они впитали в себя злое отчаяние и беспомощность, которые будто навечно поселились в сердцах людей.

Огонь был беспощаден и свиреп, как всякая другая стихия, которой дают волю, против которой человек беззащитен. Перед огненной яростной атакой оказались бесполезны секиры и мечи. Над храбростью и отвагой людей посмеялись, обратив их в черную пыль.

Издалека пожаловали первые незваные гости – вороны уже осторожно кружились и присматривались к желанной добыче. Их стремительные тени проносились над долиной, то появляясь, то исчезая в мутном тумане.

Земля еще тлела красными всполохами, точно тяжело дышала, раздавленная неожиданной бедой. Куда ни брось взгляд, все заполнял сизый дым и темные от гари холмы.

Сквозь плывущий туман медленно двигался всадник на лошади.

Мерная поступь коня сопровождалась шелестом жженой листвы и треском дымящихся веток. Из-под копыт вилась слабая дымка и тут же оседала, цепляясь за торчащие травинки и комья земли.

Казалось, всадник не спешил. Его руки уверенно сжимали поводья, а из-под прорези шлема нетерпеливым блеском сияли глаза. Доспехи всадника, прежде ярко начищенные, потускнели от налета сажи и брызг крови.

Люди расступались перед ним, молчаливыми взглядами провожая удаляющуюся спину, и сжимали кулаки. В этих жестах проскальзывала и глухая ярость, и слепая надежда, многим хотелось бы закричать всаднику вслед о своей боли и злости, но люди молчали. Страшный огонь лишил их сил и веры. Они боялись спугнуть вновь почудившийся им призрак надежды, которая покинула эти края.

Конь ступал по еще горячей земле, тревожно вскидывал голову и принюхивался к запаху гари, желая уловить в нем хотя бы намек на оставшуюся зелень. Ноздри животного затрепетали: впереди оно почуяло нетронутую гиблым жаром листву, но было в ней что-то странное, пугающее.

Выжженная трава и черный пепел внезапно сменились мелкими камешками и базальтовыми плитами скал с растущими мелкими деревцами. В тревожной тишине звук копыт привлекал ненужное внимание, но всадник понимал, что об их приближении давно известно.

Дорога вела ввысь. Когда ветер сменил направление и отогнал туманную завесу, глазам всадника открылась знакомая скала и вздымающиеся кверху башни замка. Когда-то при взгляде на него казалось, что замок целиком высекли из самой скалы, так он сроднился с этими местами и каменными глыбами. Но теперь его стены, ворота и окна оплетали буйные густые лозы. Словно невиданное чудовище захватило грозный замок в плен, чтобы раздавить в своих беспощадных щупальцах.

Сердце болезненно екнуло, но всадник не поддался страху. Он лишь сильнее сжал лошадиные бока и пустил коня вскачь, навстречу сплетенным между собой зеленым стеблям. С приближением все отчетливее из густой листвы проступали острые шипы с зазубринами. Изгибающиеся мясистые лозы цеплялись друг за друга, тянулись вверх по каменной стене, вгрызаясь в твердый камень.

Между широких листьев от порывов ветра трепетали пурпурные цветы с огромными лепестками, которые осыпались и устилали собой камни. На месте некоторых цветов вызревали крупные багряные плоды. Пахло нагретым базальтом, железом и гниющей зеленью.

Лозы походили на обыкновенный шиповник, но только все в нем казалось противоестественным, ненастоящим.

Всадник знал, что подобное могло сотворить только черное колдовство. Странный шиповник вился кверху, дробил камни и выворачивал землю. Толстые стволы у корней не уступали могучим дубам в лесной чаще. Там, где зеленая стена закрывала вход в замок, на острых шипах запеклась чужая кровь отважившихся подойти близко: шиповник встречал гостей по своему обыкновению не слишком дружелюбно. Вокруг рассыпались обглоданные кости, черепа взирали пустыми глазницами, нанизанные на искривленные ветки.

Всадник замер, оглядывая останки случайных жертв растения, и спешился. Лозы тут же пришли в движение, медленно извиваясь, точно змеи, потянулись навстречу глупцу, который столь беспечно стоял на месте. Послушный конь тревожно косился на острые шипы, бил копытом о камень и высекал искры.

Повернуть назад было нельзя.

Позади осталась выжженная земля и люди, которые чего-то ждали. Их слабая вера еле теплилась, но все еще жила.

Рука в кожаной перчатке решительно подхватила коня под уздцы и потянула за собой.

Прямо в ощетинившуюся поросль и нацеленные пики шипов…

Глава 1

Над черными башнями Блэрхайда выл и носился ледяной ветер.

Он яростно бил в закрытые ставнями окна и сотрясал прочные дубовые двери, со свистом проникая в темные закоулки замка на горе. Ветер не понимал дерзости людей, отважившихся построить себе жилище здесь, где скалы резали точно острые ножи, а от высоты захватывало дух. Пики башен упирались в тяжелые серые облака, точно брали в плен, пока северная буря не срывала и не гнала их жалкие остатки прочь.

Со стороны казалось, что громада замка нависала над пропастью, и редкие путники с трепетом смотрели на него, боясь, что тот вот-вот сорвется вниз под собственной тяжестью и похоронит под обломками отважившихся поселиться в нем.

От Блэрхайда вела узкая дорога, гибкой змеей огибая скалу, а в самом низу врывалась в густой еловый лес, где обитали дикие звери. У подножия несла свои быстрые воды река, без усилий двигающая тяжелые камни, а потому переходить ее вброд было настоящим безумием. То, что падало в реку, намеренно или случайно, принималось ею безоговорочно, словно жертва. Река никогда не отказывалась от подношений.

Промозглые ночи заставляли людей прятаться за толстыми стенами и охапками жечь пахнущие смолой еловые поленья, иначе пережить осень и зиму не смог бы ни один из обитателей замка.

Сегодня камины и печи поглощали бесчисленное количество дров по особо важному случаю: уже немолодой, но все еще крепкий наследник Блэрхайда женился на своей избраннице.

В ярко освещенной зале плыл аромат яблок, хмеля и меда, кружил головы собравшимся. Жених слушал приветственные речи гостей, опрокидывал кубок за кубком и обводил взглядом нареченную, закутанную в свадебный наряд.

Он представлял, что скрывает алый шелк ее одежд, и от этого кровь горячим потоком неслась в его венах, точно горная река у замка, в котором он вырос. Иногда невеста посматривала на жениха, и едва уловимая улыбка касалась ее красивых, чуть надменных губ. Она ждала этой ночи точно так же, как и он, а может и больше.

Это знала и другая обитательница замка, но только ее не было в пиршественной зале. Она не пила густой хмель, отнимающий разум, не хохотала радостно, как другие гости, не слушала музыкантов, чья искусная игра пробуждала желание танцевать.

Она бы заткнула уши, чтобы не слышать ненавистные звуки флейты и взрывы смеха, но тогда она не смогла бы творить задуманное.

Северный ветер нашел лазейку и ворвался-таки в высокую башню, где перед жарко пышущим очагом на коленях стояла молодая женщина. Он обрадованно кинулся к ней, чтобы взметнуть полы ее платья и длинные волосы, закрывавшие ее лицо. Ему хотелось играть и носиться, но тут женщина что-то отрывисто и резко произнесла. Она знала особые слова, которые велели ему угомониться и не мешать.

Пораженный ветер замер, заглядывая за плечо этой странной женщины, пока не понял, чем она занята.

Тонкие белые руки держали предмет, покрытый липкой грязью. Что-то круглое и неровное. К нему пристали кусочки мха и обрывки листьев, но это ничуть не смущало женщину. Она смотрела перед собой и яростно шептала слова, которые отражались эхом от каменных стен. Слова сменялись то горькими рыданиями, то зловещим смехом, не сулившими ничего доброго.

Ветер отлетел подальше, чтобы наблюдать. Он не раз слышал сплетающиеся в крепкие узоры заклятия, которые некоторые люди научились творить в угоду ненависти и мести. Когда можно было вырвать из полотна мироздания нити, заставляющие подчиняться человеческой воле. Люди делали противоестественные вещи, а потому никакое из подобных действий не могло пройти безнаказанным.

Что брали, нужно было и отдавать.

Женщина знала цену и готовилась ее заплатить. Этим вечером она нарушила закон, когда пробралась на усыпанное пожухлыми листьями кладбище и разрыла одну из могил, чтобы унести необходимое. Голодные волки щелкали зубами и выли за железной оградой, но не смели подступиться: сгустившаяся тьма не имела ничего общего с сумерками.

Эта тьма была иного рода. Она пугала своей жуткой природой, с которой не совладать когтям обычных лесных тварей.

Когда женщина медленными, но уверенными шагами покинула мрачный погост, волки бросились бежать подальше от нее, жалобно воя. Внешне она казалась такой беззащитной: слабой, тонкой и хрупкой, то тягучий страшный туман, облепивший ее, гнал волков прочь, без всякой надежды раздобыть пропитание.

Теперь в одинокой башне творилось древнее колдовство.

Безобидные домашние духи, обитавшие в углах замка, боязливо жались друг к другу, понимая, что скоро произойдет что-то непоправимое. Они не могли вмешиваться: силы были неравны, поэтому им оставалось лишь растерянно поглядывать в сторону очага и бесшумно вздыхать.

В пылающем очаге кипела вода в прокопченном котелке. От нее шел одуряющий запах трав и соцветий. Оставалось добавить два важных ингредиента.

Женщина вытянула руки и поднесла круглый предмет к котелку. Ее глаза блеснули мрачной решимостью: послышался всплеск и котелок гневно забурлил. Женщина извлекла из густых белоснежных волос тонкую иглу, улыбнулась и решительно пронзила палец острием. В кипящую воду нырнули крупные красные капли и исчезли в ее глубине.

От очага шел сильный жар. Бледные женские щеки окрасились нежным розовым румянцем, а ноздри втягивали запах зелья, которое вот-вот обретет полную силу. Оставалось дождаться наступления зари и тогда произнести еще несколько слов, чтобы намертво скрепить заклятие.

Смех и звон кубков в пиршественной зале стихли спустя какое-то время, но женщина терпеливо ждала. Она смотрела в затухающий огонь и в ее воображении где-то там, за каменными стенами, в одной из натопленных спален муж снимал с жены подвенечный наряд, чтобы сделать своей.

Духи радовались и подмигивали друг другу: в Ночь Пылающих Костров будет зачато дитя, которое вернет Блэрхайду его величие. В это верили обитатели замка, и потому свадьбу праздновали пышно, чтобы Боги подарили свое благословение, а гости подносили лучшие дары, на какие только оказались способны.

Женщина в башне тоже приготовила свой особый дар.

Как неистово билось ее сердце накануне, как металась душа, задыхаясь от мучительной ревности, но теперь она успокоилась. Поразительное хладнокровие снизошло на женщину, которая зачерпнула большим изысканным кубком из котелка и снова вдохнула аромат.

Густой, пряный, обжигающе острый, он проник в нос и легкие, оседая во рту сладковатым привкусом.

На рассвете каменные ступени ожили под уверенными шагами. На лице женщины больше не отражались гнев и тоска, лишь только предвкушение и плохо скрытое торжество. Она покинула свою башню, осторожно ступая, чтобы не расплескать драгоценный напиток.

В покоях молодоженов в очаге еще весело металось оранжевое пламя. Солнце несмело поднималось над неровной линией гор, золотя ущелье, замок и скалы. Его лучи пробирались через узкие щели ставней, напоминая о зарождающемся дне.

Мужчина на смятой постели окинул пристальным взглядом вошедшую, и отвел глаза, не в силах смотреть на нее, но его жена усмехнулась легкой улыбкой и звонко произнесла:

– Милая Сигрун, как я рада тебе! Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, чем накануне.

Женщина с кубком в руках замерла и разжала губы, чтобы ответить. Ее голос прозвучал немного хрипло, ведь ей пришлось говорить у кипящего котелка почти всю ночь:

– Благодарю, Хельда. Мне гораздо лучше. Я принесла традиционный напиток, чтобы вы подкрепили силы. Вам это сейчас необходимо.

Мужчина вздохнул. Отчего-то ему захотелось выбить кубок из ее рук, а ее саму вытолкать прочь. Но его дорогая жена слишком привязана к сестре, и он не сможет так поступить.

Сигрун передела кубок Хельде, протянувшей руку, чтобы взять кубок. Она понюхала напиток и на ее лице отразилось блаженство:

– Пахнет изумительно!

Она сделала глоток и покачала головой:

– Лучше тебя никто не варит медовые напитки. Ты настоящая мастерица. Я почти все выпила, милый, – Хельда расцвела чуть виноватой, но игривой улыбкой, потянулась, чтобы передать кубок супругу. Он допил содержимое и, почти не глядя, вернул кубок другой женщине. Та приняла его, замирая от раздирающих ее чувств: самым важным было то, что сестра выпила приготовленное зелье, а значит Тьма поселится в ней сегодня крошечным и еще незаметным клубочком, пока не придет время расплаты.

Духи тихонько перешептывались, робко глядя то на молодоженов, то на красивую женщину с пустым кубком в руках, у которой за спиной толпились темные существа, против которых простые домашние духи были бессильны.

Ночь Пылающих Костров завершилась.

Отныне, каждый день превратился в томительное ожидание.

Сигрун, открывая глаза и уставившись в полумрак своей комнаты, шептала тайные слова, чтобы заклятие крепло.

Она плела колдовство, словно дорогое полотно из лучших нитей, выискивая в сознании самое темное, что только могла отыскать. И пусть оно отнимало силы: женщина цеплялась за свою ненависть, подпитывая ее. Она готова была отдать все призракам ночи и повелителям темноты, лишь бы они не жалели для нее древней магии.

Плести заклятие день ото дня становилось все труднее, потому что Сигрун больше ничего не могла предложить, а призраки ночи алчны. Им всегда мало. Тогда в ее голове созрела страшная, но простая мысль: почему расплачиваться должна только она, когда кругом столько доступных слабых человеческих душ и к каждой, при желании, можно подобрать ключ?

Хельда, проснувшись поутру, трогала свой живот и обращалась к другим богам. Тем, кто для нее дарил солнечный свет, саму жизнь и любовь. Она понимала, что от нее слишком многое зависит и отчаянно хотела вскорости взять на руки новорожденного. Ее супруг, Тэлфрин, окружал ее заботой и вниманием, о котором с отчаянной страстью мечтала другая женщина, забытая им в холоде черной башни.

Когда зима укрыла Блэрхайд густой пеленой снега, столь же белого, как и волосы сестер, живших в замке, Хельда обнаружила, что боги услышали ее искренние молитвы.

Вновь зазвучали фанфары, звуки флейты и арфы, взметнулись кубки, полные сладкого хмеля. На стене замка вывесили красное полотнище с черным волком, чтобы каждый видел его издалека и знал, что скоро Блэрхайд обретет обещанное небесами дитя.

Тэлфрин, как и его супруга, чтили богов.

В южном крыле замка обитала старая Эйдис – служительница Огненной Девы, Богини Солнца и Небесного пламени. Эйдис жила там очень давно и знала ответы на многие вопросы, хотя уже почти не видела и передвигалась наощупь. Она хранила священный огонь Богини на возведенном алтаре, поддерживая его.

Именно к ней год назад пришел Тэлфрин под впечатлением от увиденного сна, чтобы поведать о нем.

Будто замок накрыла темнота и вечный холод, и все, кто в нем жил погибли мучительной смертью, а он остался один, терзаемый страхом перед неизвестностью. И когда он принялся молить Огненную Богиню о спасении, замок озарил яркий свет, взошло горячее солнце, а стены оплел шиповник с благоухающими цветами, превратившимися в сочные плоды. Тьма отступила, и Блэрхайд был спасен.

Эйдис растолковала сновидение, как знак богов, и указала на его дальнюю родственницу, чей герб оплетали лозы шиповника. Тэлфрин воспрял духом: его очаровала молодая красавица, которая жила с сестрой в старинной родовой усадьбе Топкой долины.

Ему и раньше приходило в голову посвататься к ней, но теперь еще больше укрепился в этом желании. Сигрун – старшая сестра, была так же хороша, как и Хельда, но он сразу понял, что никогда бы не смог назвать ее своей женой. Хельда казалась очаровательней, мягче, уступчивей, в отличие от сестры, которая не опускала глаз, когда он смотрел на нее, а в ее голосе всегда звучала твердость.

Он уступил ей однажды, напившись хмельного меда, когда не смог устоять перед горячим женским телом, которое она предложила ему без всякого смущения. У него давно не было женщины, а Сигрун оказалась слишком восхитительной, чтобы отказаться от нее. Он покинул ее на рассвете, понимая, что совершил непоправимую ошибку, и с тех пор старался не замечать ее просящего взгляда.

Сигрун знала, что возлюбленный не сядет по собственной воле с ней рядом на свадебном пире, и не поведет на брачное ложе, и сердце ее обливалось кровью. Она заманила его в дубовую рощу, там, где пышно разрослась омела, чтобы напомнить о связавшей их страсти. Тэлфрин рассмеялся ей в лицо и сказал, что пусть над ними зацветет хоть вся омела Ингларии, он никогда больше не поцелует ее.

Сигрун проплакала весь вечер, глядя, как ночная тьма расползается перед ней, и поклялась, что Блэрхайд покроет такая же темнота, но только она не уйдет с восходом солнца.

Ей отчаянно захотелось сейчас же рассказать сестре, какие слова шептал ей Тэлфрин, когда она отдалась ему, но поняла, что тогда месть не будет полной.

Если бы переменчивый любовник знал, что покинутая им красавица тайно следует культу Богини Мертвых – Призрачной Королевы, то возможно его слова не прозвучали столь грубо и насмешливо.

О секрете старшей сестры не ведал никто, кроме священных рощ, куда она ходила, чтобы почтить свою Богиню. Или белоликой луны, становившейся невольной соучастницей, глядевшей с высоты небес на гибкое тело, покрытое брызгами жертвенной крови птицы или кролика.

Когда-то Сигрун прознала о культе и пообещала себя Призрачной Королеве взамен на умение колдовать. И разгоряченной жертвенным танцем явилась сама Богиня, укрытая беспросветным мраком, чтобы дать желаемое. Но при этом предупредила, что ее магия не дарит истинную жизнь и не позволяет влюбить в себя, потому что мертвое не может породить живое.

Сигрун согласилась: она решила, что с ее красотой нечего бояться. Любой мужчина захочет ее и не посмеет отказать.

Так и произошло. Тэлфрин не отказал ей в ту ночь, но оказалось, что этого недостаточно, чтобы воспылать к ней любовью. Так, Сигрун получила свой жестокий урок, поплатившись разбитым вдребезги сердцем.

Возможно, она еще пожалела бы Хельду, если бы в голосе той не звучало столь неприкрытое тщеславие от того, что властелин великого Блэрхайда берет ее в жены, и младшая опередит старшую на брачном ложе.

Это ранило Сигрун так глубоко, что она забыла о сестринском долге.

Блэрхайд, и правда, хранил память о прежних славных днях. О нем еще говорили с уважением. Замок помнил все четырнадцать поколений могучего рода, приходящего постепенно в упадок. Его стены, прежде увешанные драгоценными гобеленами, звонким оружием, покрылись зеленью мха. В сундуках, хранивших когда-то давно несметные сокровища, добытые в военных походах, обитали мыши.

Последние неурожайные годы привели к тому, что пришлось покупать пшеницу втрое дорого в соседнем Элмарке, но, когда груженые корабли шли через Холодное море, случился жуткий шторм, отчего почти все они затонули. Деревянные обломки и изуродованные трупы моряков долго еще находили вдоль всей Хрустальной бухты и Восточного побережья.

И вот, когда Тэлфрин пришел в отчаяние, ему и приснился тот самый сон, который показался благословением свыше.

Его наследник станет спасением. Он верил в это.

Живот Хельды рос день ото дня, и так же росла мрачная решимость ее сестры исполнить клятву.

Нити заклятия протянулись между нею и скрытым во чреве дитя. Она так погрузилась в исполнение своего обещания, что это стало смыслом ее существования.

Сигрун, стоило ей увидеть довольное лицо Хельды и руки Тэлфрина на ее округлившемся животе, вспоминала язвительные слова возлюбленного, ставшие горьким ядом для ее изболевшегося сердца.

Сигрун превратилась для Тэлфрина в неприятную обузу и напоминание о его легкомысленности. Он помнил ее податливое тело и жаркие ласки, но от этого еще больше презирал, опасаясь, как бы эта неудобная правда не открылась его жене.

Тэлфрин убедил себя, что в той преступной связи нет его вины, ведь это она пришла к нему и соблазнила своей дикой красотой.

Он подумывал выдать ее замуж за какого-нибудь достойного лорда из долины. Никто не откажется связать себя родственными узами с семьей властелина знаменитого Блэрхайда и взять в жены красивую девушку, пусть она и утратила девичество.

Наверняка, Сигрун найдет способ ввести в заблуждение жениха. Тэлфрин чувствовал, что в отличие от его простоватой и милой Хельды, ее сестра была куда более коварной и изобретательной. Так он избавится от нее и окажет ей милость, ведь какая женщина не хочет обрести хорошего мужа?

Как только Хельда родит и пройдет хотя бы год, чтобы младенец окреп, он непременно займется этим. Взгляды Сигрун, которые он будто бы не замечал, прожигали его, ставили на нем клеймо, от которого хотелось содрать кожу. Если жена заметит это, у нее могут возникнуть подозрения, а этого нельзя допустить.

Одним мартовским днем старая Эйдис, поддерживающая священный огонь, ощутила то, что смутно тревожило ее последние месяцы.

Чувство зародилось совершенно внезапно, словно без всякой причины, но старуха уже знала, что в замке поселилась Тьма. Даже пламя, прежде никогда не затухавшее на алтаре Богини, теперь горело плохо и его слабые языки бросали отсветы на хмурое лицо Эйдис.

Она велела принести самые сухие ветки и неустанно следить за алтарем своей помощнице, а сама отправилась к Тэлфрину.

Он был не в духе: припасы заканчивались, приближалось время посева яровых, как только земля будет готова и солнце согреет ее. В прошлом году весна жестоко обманула их. Спустя некоторое время грянули сильные нежданные морозы, которые погубили посевы. Теперь ошибиться было нельзя. Тэлфрин был одержим мыслью, что такого не должно произойти, ведь его жена носит необычного ребенка, а значит боги благоволят им.

Он с досадой выслушал старую женщину, но из огромного уважения не посмел посмеяться над ее страхами. В глубине души Тэлфрин думал, что жрице давно пора уйти на покой и уступить место у алтаря своей помощнице.

Тьма? Что за Тьма, когда вот-вот сбудется истолкованный ею самой волшебный сон? Зачем она будит в нем сомнения, когда ему нужны поддержка и мудрый совет?

– И все же, – старая Эйдис могла показать свою непреклонность, – пусть слуги осмотрят замок, может что и отыщется.

– Что? – мужчина хмыкнул. – Разве что пыль и дохлые вороны.

Она не обратила внимание на его насмешку. Эйдис знала, что чутье не обманывает ее. Она служит Свету и Огню. С их помощью и нужно бороться с мраком.

– Пусть, – сказала она, – развесят всюду факелы. И заодно теплее станет. Сам посмотри, как твоя беременная жена кутается в соболиные шкуры.

Тэлфрин задумался. Хоть наступил март, но снег еще не сошел, а уж до настоящего лета еще очень далеко. И то, массивные стены никогда не прогревались, каким бы жарким ни было солнце. Внутри всегда царила легкая прохлада, а уж зимой и осенью замок превращался в ледяной мешок, на отапливание которого уходило огромное количество дров.

Траты на содержание замка казались устрашающими, но все-таки куда важнее его дорогая Хельда и их еще нерожденный сын.

И во всех залах и переходах запылали масляные светильники и факелы. Удивленные нововведениями слуги были совсем не против: им часто приходилось передвигаться между темными переходами, которые пугали пустотой и звонким эхом.

– Довольна ты? – спрашивал Тэлфрин у служительницы Огненной Девы.

Эйдис вздыхала:

– Ты правильно поступил, послушав меня. Теперь послушай еще: отправь-ка Хельду в ее родовую усадьбу, а здесь пусть останется ее сестра. Дому нужна рука госпожи, а жена твоя в себя придет на свежем деревенском воздухе. Бледная она и уставшая сильно.

Тэлфрин едва сдержался, чтобы не стукнуть кулаком по подлокотнику кресла, в котором сидел:

– Ты что такое задумала, Эйдис? Разлучить нас? Чем тебе моя супруга не угодила?

Старуха изумленно посмотрела на него и тут ее настигло потрясение: в глубине его глаз она разглядела тень той самой Тьмы, что так испугала ее. Значит, все гораздо хуже, чем могло показаться.

Она постаралась успокоиться, чтобы не выдать себя. Голос ее прозвучал смиренно:

– Не сердись, властелин. Сам знаешь, какими слабыми бывают будущие матери. У нас нет живительного солнечного света и тепла, от каменных стен ползут болезни, стоит зазеваться. Сам посуди, недавно я отпаивала ее настойкой, когда поганая лихорадка вцепилась в нее когтями. Еле уберегли, скажу тебе. А воздух открытой долины и зелень лесов лучше сырого камня и постоянного мрака.

Мужчина в кресле застыл. Он понимал, что старуха права, но Тьма внутри него тут же зашевелилась, зашептала, и Тэлфрин покачал головой:

– Моя жена останется здесь, – твердо сказал он. – Делай, что можешь. Пусть факелы и печи горят днем и ночью. Боги не покинут нас.

Сигрун догадалась, отчего теперь даже в самом отдаленном уголке замка пылает огонь, но ее заклятию ничто уже не могло помешать осуществиться.

Она часто сидела напротив сестры, чей живот не скрывал свободный покрой платья, и рассказывала сказки Ингларии, чтобы развлечь. Тело Хельды отекало и порой становилось не слишком привлекательным, а еще она могла заговаривать капризным голоском и требовать особых яств. И все же, несмотря на эти причуды и подурневшее лицо, Тэлфрин смотрел на нее с еще большей теплотой.

«Возможно, – думала с холодным спокойствием Сигрун, – после родов ее тело совсем оплывет, а кожа покроется пятнами, грудь обвиснет, когда как я по-прежнему буду прекрасной. Но самое главное – свершится задуманное».

Ее глаза сверкали ледяным зеленым блеском, а губы искажала улыбка.

«Скоро».

Заклятие крепло. Она повторяла заветные слова и сейчас, неподвижно сидя перед дремлющей сестрой. Молодая женщина представляла сморщенного младенца, которого она привязывала к своей Госпоже. Совсем подарить его она не могла – это мог сделать только сам ребенок, если произнесет клятву верности, но для этого ему надо подрасти.

Такими обещаниями не швыряются.

Сигрун нравилось чувствовать беспомощность людей, посмеявшихся над ней. Они ни о чем не догадывались и были так доверчивы, так глупы. Жестокий урок показал, что лучше рассчитывать только на себя.

Сидя в своей черной башне, Сигрун училась усмирять Тьму. Да, да, ее можно было только утихомирить ненадолго, потому что безоговорочной властью над ней обладала лишь Богиня Мертвых. Но и небольшой части Тьмы хватало, чтобы женщина постигала древнее колдовство.

Вчера ей удалось совершить свое первое перевоплощение. Тьма сама выбирала, какое существо больше всего подходит для этой цели. Она сживалась с человеческим телом, узнавала его, прорастала в нем и становилась единым целым.

«Йогль мен тир, эмисин, хель, йогль син лльей…»

Кости расходились с хрустом, но боли не было. Тьма заботилась об этом. Человек мог бы испугаться жестоких страданий при смене обличья, и тогда у Призрачной Королевы было бы меньше последователей.

Плоть и вены рвалась под тонкой кожей, чтобы изменить человеческую суть на звериную, и встать так, как задумывала природа. Мясо стремительно нарастало на костях, руки и пальцы превращались в лапы с когтями. Сжаться телу было труднее всего с непривычки, но густая шерсть вырастала мгновенно, и вот уже среди пустынной комнаты, вместо распластавшейся на полу обнаженной женщины, лежала белая лисица.

Сигрун в новом обличье понравилось. Поначалу кружилась голова и немного тошнило, но ощущение того, что под лисьей шкурой скрывалась женщина, опьяняло, как никакой хмельной напиток. Не изменились лишь глаза.

Сигрун увидела себя в полированном стекле, уставившись на свое отражение. На белой морде зверя сверкали человеческие глаза, цветом напоминавшие болотный мох. Лисица высунула язык и ухмыльнулась. Ее переполнял безграничный восторг, не сравнимый ни с чем.

Даже ночь любви с Тэлфрином не подарила такого блаженства, как перевоплощение. Оно дарило ощущение превосходства и могущества, способности заглянуть дальше всяких границ.

Можно ли попробовать обернуться кем-то еще? Птицей? Вот бы взлететь высоко, увидеть всю землю, лес и острые пики скал, бурливую реку и Топкую долину! Коснуться луны в поднебесье и пронестись меж тяжелых серых туч, что собираются над замком.

Да за это не жаль ни души, ни жизни! Ни своей, ни чужих.

Глаза лисицы сверкали. Она любовалась отражением и в голове ее бродили опасные мысли. Тьма вспыхнула в ней, напоминая о необходимости обернуться собой: для первого раза оказалось достаточно.

Сигрун пришлось подчиниться, но в глубине ее человеческого сознания замерцала непокорная мысль о том, что она сама желает быть себе хозяйкой.

Вернуться в человеческое тело было не так приятно: вместе с возвращением истинного облика появилась боль в пояснице, ломота в ногах, а противная желчь обожгла горло.

Женщина долго не могла успокоиться и все ходила по комнате, ощупывая себя, вспоминая блаженную легкость и чудесное ощущение животного счастья.

На следующий день она прошла мимо Тэлфрина в платье, обнажавшим ее плечи. Он проводил тяжелым взглядом волнующие женские спину и бедра, которые ласкал не так давно, и сжал кулаки.

Тэлфрин злился на нее за то, что она была так хороша, за то, что заставила лгать жене и за то, что было известно только ей и ему, то, что связало их навсегда против его воли. Слова, которые он говорил ей в порыве страсти, гремели у него в ушах и стали той горькой отравой, от привкуса которой не так легко избавиться.

Тьма выжидала. Она крепла, росло ее могущество. Черные нити, словно огромная паутина, оплетали замок, пронзая его обитателей.

В черном коконе спал и будущий наследник Блэрхайда, в ожидании мига рождения.

Тепло наливающегося лета несколько оживило обитателей замка.

И пусть в залах царила легкая прохлада, она дарила теперь лишь облегчение после того, как Хельда, насидевшись на открытой террасе, шла к себе, чтобы прилечь. Ходила она уже с трудом: огромный живот мешал подвижности, но она несла его, точно знамя, превозмогая боль в спине и ногах.

Этот ребенок – залог и оплот ее маленькой семьи, опора рода и гордость Блэрхайда.

Тэлфрин часто сидел у ее ног, нежно обхватив ее живот, прислушиваясь к движениям малыша. И каждый раз, когда по тугому полушарию под натянутой сорочкой проносилась легкая волна, супруги счастливо улыбались. Это означало, что ребенок в материнской утробе жив и подает знаки о себе.

Сигрун удавалось сохранять удивительное спокойствие, когда рядом с сестрой Тэлфрин превращался из грозного воителя в покорного слугу. Чем больше он любит своих жену и ребенка, тем сильнее испытает боль, когда Тьма расправится с ними и сделает это медленно, изощренно, так, чтобы он запомнил каждый миг. Их страдания станут его.

Так странно было наблюдать, что залитый солнцем замок похож на огромное паучье гнездо, оплетенный черными нитями. Супружеская постель, стол, кресла, в которых сидят муж и жена, ни о чем не ведая, еда, которую они кладут в рот, вино, которое пьют.

Все – Тьма.

Правда, старая Эйдис стала подозрительно посматривать в сторону Сигрун, точно чувствуя неладное. Старуха ходила кругами, останавливалась, точно прислушивалась к тихому шуршанию нитей, что выскальзывали из пальцев молодой женщины.

Домашние духи давно забились в отдаленные уголки Блэрхайда: они не выносили переполненный чернотой привычный им мир и тихонько всхлипывали, с грустью глядя на творимое колдовство.

А Сигрун не останавливалась, одержимая сладкой местью, которая кружила голову. Она так наловчилась привлекать Тьму, что та легко и быстро струилась, точно потоки воды, что несла река у подножия замка. Она плела колдовские нити даже во сне, ведомая силой мести отвергнутой женщины.

Эйдис горячо молилась перед алтарем своей Богини и не понимала, почему та безмолвствует. Свет должен был вытеснить могильный мрак, но вместо этого, он лишь больше расползался и намертво оплел каждый камень замка.

Наконец, не вынеся тяжести жуткой магии, что давила и вызывала ночные кошмары, Эйдис снова отправилась к господину. На этот раз пришлось сказать, что Блэрхайд подвержен атаке темных сил, которым она не может противостоять, несмотря на все свои умения.

Тэлфрин удивился и даже посмеялся над старухой.

О чем она снова толкует? У них давно нет врагов, жизнь протекает мирно, он счастлив в браке, а жена вот-вот родит ему долгожданного наследника. Тогда Эйдис решилась и рассказала о терзавших ее подозрениях.

Тэлфрин нахмурился, желая возразить. Сигрун постоянно находится рядом с сестрой, лучше любой служанки причешет и оденет, поможет принять ванну, если Хельде не спится, расскажет ласковым голосом историю, не хуже любого барда.

Если бы не случайная, постыдная связь, тягостные воспоминания о ночи, когда она взяла над ним верх, он бы относился к ней гораздо лучше. Если бы она не предложила ему себя, как бесстыжая девка, он бы смог бы уважать ее, даже любить, но сделанного не воротишь.

Нет, нет. Он испытывал благодарность Сигрун за заботу о жене, ведь дороже Хельды у него никого нет. Но не более того.

Эйдис, впрочем, посоветовала ему лишь присмотреться к свояченице и быть настороже.

Сигрун тут же поняла, что к ней стали присматриваться чаще. Теперь не только старая Эйдис замирала, глядя на нее подслеповатыми глазами, которые пусть и не видели хорошо, но у хранительницы алтаря Огненной Девы, было иное зрение, которое еще никогда не подводило.

Теперь и Тэлфрин дольше задерживался на ней взглядом, особенно, если рядом находилась Хельда. Но это был не тот взгляд, о котором безумно мечтала Сигрун. В нем мелькало не вожделение, а подозрительность.

Тьма тут же подсказала ей, как следует поступить.

Этой же ночью, когда Эйдис легла спать, ей приснился сон. Будто кто-то позвал ее выйти полюбоваться на террасу, с которой, с одной стороны открывался захватывающий вид на скалы, а с другой – на долину с разбросанными деревеньками, усадьбами и притаившийся бескрайний лес.

Выдалось такое яркое полнолуние, что все вокруг сияло мягким серебряным светом, а ночь дышала теплом и запахом еловой хвои. Эйдис удивилась и даже обрадовалась: зрение вернулось к ней, будто ей снова исполнилось лет двадцать, и она снова стала юной и легкой на подъем.

– Посмотри на свои руки, – шепнул кто-то.

Эйдис послушалась и обнаружила, что они покрылись блестящими вороньими перьями. Она хотела сказать, что всегда мечтала научиться летать, но вместо этого из ее рта вырвалось хриплое карканье.

– Твоя мечта исполнилась, – добавил нежный голос. – Ты знаешь, что делать.

Ворон взмахнул крыльями и поднялся над террасой. Потоки воздуха омывали его и дарили чувство волшебного восторга. Луна улыбнулась с высоты чернильного неба:

– Лети ко мне, маленькая Эйдис, и посмотри на мир вокруг.

Птица ринулась ввысь, навстречу загадочному, но печальному лунному лику.

– Лети…

Ветер подхватил ее, позволяя воспользоваться его безграничной силой. Долина распростерлась внизу, как огромная посеребренная чаша, с трепещущими деревьями и мерно бегущей рекой. Скалы торчали из темноты грозными, но далекими пиками. Остался внизу и застывший Блэрхайд.

Лунное лицо исказилось, и ворон обеспокоенно каркнул. Теперь луна смотрела не печально, а насмешливо. И удивительно знакомым издевательским тоном произнесла:

– Ты слишком доверчива для своих лет, бедная старая Эйдис. Разве ты не знала, что крылья никому не даются просто так?

Ворон испуганно оглянулся, пытаясь поймать ветер, который бы отнес его на безопасное расстояние, но вместо этого крылья осыпались, точно осенние листья. Снова появились обычные человеческие руки и ноги, а простым смертным не дано ловить ветер, чтобы летать.

Теперь он свистел в ее ушах, а она даже не могла крикнуть от сковавшего ее ужаса. Бурная река приближалась с ужасающей быстротой и перед тем, как удариться о воду, Эйдис успела лишь зажмуриться.

Блэрхайд погрузился в мрачное ожидание.

Когда пропала хранительница Огня, Тэлфрина охватило мучительное предчувствие.

Ее помощница клялась, что Эйдис спала в своих покоях и никуда не выходила, но куда в таком случае, она подевалась? Из замка никто не выходил, стража подтвердила, что ночь прошла спокойно, а они не сомкнули глаз на посту. И не слышали ни криков, ни посторонних шагов.

Слуги, что стояли у господских спален, тоже клялись, что не слышали ничего подозрительного.

Сигрун скользила мимо, словно прекрасная тень, в облаке белокурых волос, и ничто в ее облике не выдавало того, о чем говорила Эйдис.

И только когда спустя несколько дней река вынесла на берег распухшее обнаженное женское тело, весть об этом разлетелась по всей долине. Ярость воды превратила его в такое месиво, что в покойнице с трудом опознали несчастную Эйдис.

Теперь, как бы ярко ни светило солнце, озаряя замок, Тьма так прочно овладела им, что никакая сила не смогла бы изгнать ее отсюда. Это знала и Сигрун, но и этого казалось ей мало: плести заклятие стало для нее важнее всего на свете.

От ужасной вести у Хельды начались роды раньше назначенного срока. Но кто мог принять наследника, если хранительница мертва?

Сигрун и тут проявила заботу. Как бы она оставила кричащую от боли сестру? Вопли жены заставили Тэлфрина довериться свояченице еще раз. Кто знает, быть может старуха повредилась в уме и сама упала вниз, где ее размозжило о камни? Как бы то ни было, Эйдис умерла, и ничем не могла помочь, а вот Сигрун ни на миг не отходила от содрогавшейся в муках сестры.

Она растирала ей спину, держала за руку, успокаивала и гладила по спутавшимся волосам, такого же белоснежного оттенка, как и у нее самой.

Тэлфрин мерял шагами пустой Зал Приемов и опрокидывал пьянящий хмель кубок за кубком, чтобы заглушить страх. Он вцепился в него так крепко своими острыми когтями, что мужчина ничего не соображал.

Властелин Блэрхайда был готов осыпать любыми милостями Сигрун, лишь бы ребенок родился здоровым. В его памяти теперь некстати всплывали мгновения, когда он намеренно избегал ее, как презрительно смотрел, как сравнивал с самой последней блудницей. А теперь она единственная пришла на помощь его дорогой Хельде.

Он непременно попросит у нее прощения за все, как только жена разрешится от бремени.

И укреплялся в этой мысли всякий раз, как по замку прокатывалось эхо женского крика: их спальня находилась как раз над Залом Приемов. Тэлфрин с радостью бы разделил часть боли жены, а то и целиком бы взял на себя, но сейчас он был лишь слабым мужчиной, вынужденным заливать свой ужас пьянящим медом.

Шло время, а крики становились все пронзительнее. Так не кричали даже под пытками, с нарастающей тревогой думал он, вспоминая военные походы молодости. Тэлфрин отправил всех слуг вон, чтобы никто не смотрел на него, когда он выглядел таким безвольным и беспомощным. Он даже не мог молиться и думал лишь о том, как наградит Сигрун.

Лишь бы она сделала все возможное!

Мужчина просидел в кресле, не шелохнувшись, пока солнце не перестало подмигивать в окна. Тут он осознал, что больше не слышит истошных криков. Это открытие заставило его броситься бежать из зала по крутой лестнице вверх и распахнуть тяжелую дверь, отталкивая перепуганных служанок.

Ему бросилось в глаза, что в спальне многое изменилось. Откуда взялось столько багряного цвета? В ноздри ударил тяжелый металлический запах и закружил голову. Хельда была вся белой, как и ее слипшиеся волосы, а простыни под ней – алые.

Алым был и румянец на нежной коже Сигрун. Она что-то держала на руках и покачивала. Пальцы Тэлфрина судорожно сжались: он захотел выхватить маленький кряхтящий сверток из рук этой женщины.

– У тебя родилась дочь, властелин Блэрхайда, – пропела она. В этом успокаивающем голосе послышалась насмешка или ему показалось?

Он стоял истуканом, не зная, подойти ли ему сразу к жене или взять на руки младенца. Хмель, страх и запах крови смешались в нем, отчего он зашатался, и поэтому все же шагнул вперед, чтобы присесть на смятую постель. С того края, где еще оставалось немного белого.

Рука Хельды показалась ему такой слабой, что он испугался, как бы не повредил ее.

– Любовь моя, – только и мог хрипло выдавить он, глядя на прозрачное с голубыми венами лицо жены.

Что-то было не так. Мужчина понял это по взгляду Хельды. В ее глазах не было боли, а лишь безотчетный ужас. Она хотела что-то сказать ему, но сухие губы только чуть шевелились.

Тэлфрин осторожно положил ей руку на лоб и едва сдержал крик. Кожа была такой горячей, будто он коснулся огня. Во взгляде жены появилась отчаянная мольба и он наклонился ближе, понимая, что она сейчас что-то скажет ему:

– Сиг…

К мольбе снова примешался страх, такой дикий, что мужчина испытал его на себе.

– Тебе надо отдохнуть, милая, – он постарался вложить в слова как можно больше любви.

В ответ Хельда перевела взгляд в сторону, где стояла сестра и укачивала младенца, и он наполнился неверием и беспредельным горем. Этот взгляд обличал.

– Что? – он не понимал. Или не хотел понять?

Сигрун тихо рассмеялась.

– Вглядись в своего мужа, сестра. Это его руки сняли с меня платье в ту ночь, о которой я тебе рассказала. Его губы обожгли мне щеки и грудь. Это он думал обо мне на вашем брачном ложе. Он познал меня первой, а ты была лишь второй.

Тэлфрин одеревенел. Он слышал то, что говорила Сигрун, чувствовал муку, что горела в душе его дорогой Хельды, но это так поразило его, что он не мог двинуться с места.

Как проклятая шлюха посмела сказать это? Он тут же забыл, что хотел помириться с ней. Сейчас ему хотелось вырвать ей язык, потом свернуть шею, а труп бросить собакам.

– Только не вздумай лгать, грозный властелин Блэрхайда, – насмешка в ее голосе убивала его. – Чтобы Хельда поверила мне, я сказала, что не только ей довелось увидеть те две родинки на твоем бедре.

Тэлфрин ощутил, что задыхается. Он, наконец, нашел силы, чтобы встать.

– Отдай моего ребенка, – произнес он тихо, но с угрозой. – И чтобы духу твоего здесь не было.

Глаза Сигрун вспыхнули опасным блеском.

– О, погоди. Ты еще не все знаешь.

Женщина напомнила о кубке сладкого напитка, что поднесла в их первую брачную ночь, рассказала о затаившейся Тьме, что поселилась не только в замке, но и в них самих, о том, как старая Эйдис легкомысленно поддалась сновидению и оно привело к ее гибели.

Тэлфрин моргнул, не в состоянии понять и принять услышанное.

– Кто ты? – со страхом и отвращением произнес он, уже зная ответ.

Сигрун криво усмехнулась:

– Теперь твой ребенок обещан Богине Мертвых, и ты ничего с этим не сделаешь.

Она произнесла последние скрепляющие слова заклятия, и пелена спала с глаз супругов. Черный туман зашевелился вокруг, в них самих, заворочались в углах мрачные тени, точно из могил восстали мертвецы и заполнили тлетворным духом обитель живых.

Тэлфрин охнул, пытаясь схватиться за черные нити, которые пронзали его насквозь и оплетали целиком. Пальцы проскальзывали сквозь них, но при этом он явственно чувствовал их движение внутри.

– Вы сойдете с ума, – сказала Сигрун, творя заклятие, продолжая укачивать младенца, которого также окутывал темный туман. – Остатки разума покинут вас. Пища и вода будут пахнуть гнилью, что бы вы ни делали. От одежды станет чесаться кожа так сильно, что вы будете раздирать ее до крови, чтобы унять зуд. Отныне жизнь для вас обернется бесконечной мукой. А когда ваше дитя достигнет совершеннолетия, то добровольно принесет клятву верности Призрачной Королеве. А если не принесет, – красивые губы исказила злая усмешка, – то пожалеет об этом. Да будет так.

Хельда, которая лежала без движения, внезапно выпрямилась на скомканной постели. Мокрые волосы, облепившие череп, фиолетовые круги под глазами придавали ей жалкий вид, но во взгляде появилось новое выражение, которое немного смутило сестру.

Предательство людей, которых она искренне любила, померкло и отступило перед новой любовью, которая озарила ее так ярко, что Хельда ощутила прилив сил. Ей очень хотелось пить, но у нее не было времени. Прилив жизненных сил она собиралась потратить с одной-единственной целью.

– Пусть ты и познала страсть в его руках, – выдавила она, обращаясь к сестре, – но он не тебя нарек женой, не тебя ввел хозяйкой сюда. Он взял тебя однажды и тут же забыл, воспользовавшись твоей глупостью.

Лицо Сигрун исказилось. Она положила младенца на пол и отступила назад к двери. Ребенок тут же захныкал. Супруги наблюдали за ней с тревогой, но не могли сдвинуться с места. Черная паутина прочно связала их. Тэлфрин не сумел позвать на помощь прежде, чем паутина залепила ему рот.

– Твой черед, сестрица, – рассмеялась Сигрун, раскручивая между пальцев темный шарик.

Хельда так напрягла все мышцы, отчего вены на ее коже вздулись:

– Я молю Богиню Огня дать мне сил и очистить от скверны…

Сигрун язвительно расхохоталась:

– Она бессильна, сестра. Ей не сравниться с мощью Подземных Теней. Ты зря теряешь время!

Но Хельда не молчала:

– Нарекаю мою новорожденную дочь Морвен и дарую ей материнское благословение, чтобы оно защищало ее и берегло от нечистого колдовства, что опутало нас. Да пребудет на ней благодать Огня и Света. Я отдаю себя взамен и молю Богов услышать меня!

Сигрун хотела прервать ее, но язык почему-то отказался слушаться. Она нахмурилась и закашлялась, пытаясь набрать в грудь воздух. Посреди наполненной черной паутиной комнаты, вспыхнул крошечный огонек.

– Что? – взвизгнула Сигрун. – Нет, нет! Мое колдовство сильнее! Оно нерушимо!

Она швырнула черный плотный туман вперед, чтобы утопить в нем всех вокруг. Но огонек ловко ускользнул от сгустившейся черноты, вспарывая черные нити, точно острое лезвие, и разорвал туман на части. Затем завис над плачущим младенцем и растворился в нем.

Сигрун испустила вопль, сотрясший стены. На бледном, заострившемся лице Хельды отразилось удовлетворение. Она вся обмякла, рухнула на постель и больше не двигалась. Тэлфрин, увидев это, рванулся всем телом вперед: нити уже не удерживали его. На постели он сгреб в охапку безвольное тело жены и завыл, точно раненый зверь.

Слуги сумели наконец распахнуть дверь, и тут же у их ног промелькнуло что-то стремительное и белое, которое с быстротой молнии устремилось к лестнице и пропало из виду.

В тот же час Свет и Тьма сплелись в сложный узел, исказив колдовской замысел, чего Богиня Мертвых совсем не ожидала.

Но у нее еще оставалось время, чтобы взять обещанное.