Читать онлайн Дуреха бесплатно

© И.В. Мартова, 2023

© ИД «ИМ МЕДИА», 2023

* * *

• Что такое счастье? Соучастье
• В добрых человеческих делах…

Н.Асеев

Вместо предисловия

Мне, Дарье Васильевне Титовой, – тридцать четыре.

У меня много имен… Я и вековуха, и перестарок, и безмужница, и брошенка, но чаще всего – дуреха.

Близкие считают, что я несчастна, легкомысленна и сентиментальна.

Я не мешаю им так думать. Зачем лишать людей удовольствия?

Мне – тридцать четыре.

Меня это нисколько не напрягает. Не пугает и не волнует. И я, в отличие от моих близких, не считаю, что жизнь моя катится под гору.

И еще я не согласна, что романтичность и милосердность – признаки женской глупости.

В общем, я, хоть и дуреха, но вполне счастлива, достаточно упитанна и совершенно спокойна.

Глава 1

Январь перевалил за середину.

Метель за окном завывала, свистела и громко стонала. Ветер, обозленный ее упрямством, остервенело рвал двери подъездов, колотил по оконным рамам, бросал в лица ранних прохожих горсти ледяного крошева. Мороз крепчал, выстуживал улицы и кусал людей за щеки. Спящие деревья, покрытые инеем, безмолвно и терпеливо дожидались конца этой зимней пытки.

Январское небо, темное, низкое, хмурое, никак не хотело светлеть, а будильник уже настойчиво запел…

Даша, застонав, натянула на голову одеяло и, уткнувшись в подушку, крепко зажмурилась. Вот же напасть. Ранние зимние подъемы ей никак не давались, жутко хотелось спать, глаза ни за что не открывались, и все тело мгновенно становилось ватным и бесчувственным.

Она настороженно прислушалась.

Заветная тишина воцарилась в комнате, противный утренний мучитель замолк. Даша, облегченно вздохнув, обняла подушку и только попыталась погрузиться в сладкие объятия утреннего сна, как будильник, хорошо знающий свое дело, снова настойчиво затрезвонил. Потом еще раз, и еще.

Нервно выбросив руку из-под одеяла, Дарья, не глядя на злодея, изо всех сил хлопнула по его противной кнопке. Она не пользовалась телефонным будильником. На это не было особенных причин, просто Даша любила все старое, привычное, родное. Будильник, живущий в их семье уже не одно десятилетие, казался Дарье домашней реликвией, и этот раритет, милый ее сердцу, она никак не решалась выбросить.

Даша вообще отличалась завидным постоянством, плавно переходящим в некий консерватизм: предпочитала старые вещи новым, любила одну и ту же еду, обожала старые фильмы, перечитывала по многу раз одни и те же книги и ни за что не хотела выбрасывать мебель, даже если она давно требовала замены.

Дашина однокомнатная квартира, доставшаяся ей от деда по папиной линии, казалась ей лучшим убежищем. А убегать было от кого…

Ее семья, сейчас состоящая из мамы Ирины Ивановны, бабушки Елены Федоровны, старшей сестры Наташки и ее пятилетней дочери Юльки, жила в соседнем подъезде. И день, когда Дарья смогла от них съехать, она считала самым благословенным днем своей жизни: жить пятерым женщинам в трехкомнатной квартире с каждым днем становилось все тяжелее.

Бабушка, которой в этом году исполнилось восемьдесят, особа нетерпеливая, привыкла в выражениях и комментариях не стесняться. Если ей не нравилось платье внучки или ее поступок, она без стеснения начинала со слова «дуреха», а заканчивала стонами и причитаниями. Причем, слово это, полюбившееся ей давным-давно, она не считала оскорбительным, а напротив, вкладывала в него снисходительность, благосклонность и даже любовь.

Короче, «дуреха» в ее устах означало–милая глупышка. Дарья привыкла к этому с детства и ничуть не обижалась, но, повзрослев, иногда взбрыкивала, и тогда у них с бабушкой происходили довольно жесткие словесные баталии.

Мама, Ирина Ивановна, врач-невролог, любила сразу поставить диагноз.

Долго не церемонясь, она оценивала все однозначно:

– У тебя, милая, нервный стресс. Попей капельки.

Иногда стресс заменялся на невроз, и тогда вместо капель назначались таблетки.

Мама, конечно, дочерей своих очень любила, но, воспитывая их без мужа, вынуждена была много работать и потому часто проблемы дочерей проходили мимо нее или решались бабушкой, которая старательно помогала дочери растить внучек.

Возвращаясь поздно вечером домой, мама успевала только задать школьницам несколько вопросов, проверить дневник или поставить подпись возле записи классного руководителя. Нотации она читала редко, возмущаться не было сил, а наказывать дочерей не стремилась, считая это непедагогичным. Однако бабушка, не столь щепетильная, девочек воспитывала согласно своей методе: могла и закричать, и лишить сладкого, и запретить поход в кино.

В общем, их бабье царство, как и положено в интеллигентных семьях, выглядело внешне благопристойно и даже респектабельно. Девочки, несмотря ни на что, росли послушными и добросовестными: всегда ухоженные, чистенькие и приветливые, они учились прилично, в дурные компании не попадали, и, что особенно нравилось бабушке, старательно занимались музыкой.

Старшая сестра Наталья, появившаяся на свет на два года раньше Дарьи, уродилась покладистой, послушной и уступчивой.

– Вот это ребенок, – умилялась бабушка. – Золотой характер! Вся в меня!

Наташа, чтобы соответствовать возложенным на нее надеждам, поступила в медицинский и стала, на радость бабушке Лене, педиатром.

Дарья же, не в пример своей старшей сестре, оказалась менее кроткой и мягкой, часто вступала в споры, демонстрируя независимый характер. Несговорчивая, она имела на все свое мнение, чем порою раздражала бабушку.

– Я не надену этот свитер!

– Чем он плох? – возмущалась бабушка.

– Он колючий и слишком яркий. Какая-то петушиная расцветка.

– Что? – холодела старушка, которой свитер казался бесподобным. – Что ты понимаешь в расцветках! Надевай немедленно.

– Нет, и не приказывай мне, я сама знаю, что надеть!

Даша категорически отвергала не только свитер, но и тон, которым бабушка с ней говорила.

– Дуреха, – бабушка теряла самообладание, – и в кого ты такая упрямая?

Такие словесные перепалки случались довольно часто. Заканчивались они, конечно, миром, но бабушка горестно качала головой.

– Ой, и характер у тебя, Дашунь, – причитала она, – намучаешься!

Когда же дед со стороны отца, умерев, оставил своей любимице Дарье однокомнатную квартиру, бабушка поставила точку в своих раздумьях и сомнениях.

– Вот чей характер в тебе бушует, – заявила она. – Деда твоего! У них вся семья была такая: упертая, несговорчивая, независимая. И отец твой таким же нелегким был: норовистый да своевольный. Вон бросил мать твою с двумя детьми, и хоть бы хны: ни ответа, ни привета.

– Что ты выдумываешь, ба? Он же нам до восемнадцати лет алименты платил!

– Платил! Ну, платил, конечно, да ведь это государство его обязывало, а сам-то он и в ус не дул. Подхватил чемодан и кинулся в новую жизнь, позабыв обо всем на свете!

– Что за небылицы, ба? – теряла самообладание Даша. – Мама же сама его выставила за дверь, и с твоего, между прочим, молчаливого одобрения!

– Замолчи, дуреха! Кого ты защищаешь? – хваталась за сердце бабушка.

В общем, стычки эти, вспыхивающие стихийно, до пожаров, конечно, не разрастались, но нервы портили основательно.

Но вот уже шестой год Дарья блаженствовала.

Как только появилась возможность, переехала тут же! Собрала свои вещички, подхватила чемодан, и бегом в новое жилье.

– Подожди, куда ты спешишь? – Мама кинулась следом, хватая дочь за полу платья. – Надо же ремонт сделать, мебель купить, шторы заменить…

– Зачем? – отбивалась Даша. – У деда мебель прекрасная, старая, ручной работы. Ты забыла, чем он занимался? Он же художником был, антикваром! У него все так, как я люблю! И ничего я менять не стану. А шторы другие можно и потом повесить.

– Давай хоть с уборкой тебе поможем, – не отставала Ирина Ивановна. – Как же ты одна?

– Мамуль, ничего не нужно. Успокойся!

Даша, боясь обидеть мать, старалась изо всех сил скрыть радость и не могла дождаться минуты, когда останется одна в своей законной квартире.

– Неужели тебе так хочется жить одной? Как же ты без нас? – всхлипнула мать.

– Я без вас буду в порядке, – вышла из себя Даша. – И, заметь, я не в другой город уезжаю, это всего лишь соседний подъезд! Все, иди домой! Дайте же, наконец, мне дышать свободно!

Виделась Дарья с родными часто, с удовольствием, но с еще большим удовольствием уходила к себе домой. Сестра Наталья иногда тоже искала у нее прибежища, прячась от докучливых бабушкиных наставлений и придирчивых маминых замечаний. Забрав Юльку, Наташка ночевала у Даши, и они, уложив девочку спать, болтали на кухне до утра, ели что хотели, хохотали и порой даже выпивали по бокалу красного вина.

– Ну, все, пошла в карцер, – каждый раз вздыхала Наташка, уходя домой.

– Натуль, если что, милости просим, – сочувственно подмигивала Дарья.

Даша поначалу испытывала чувство вины перед сестрой за то, что дед именно ей оставил свою квартиру.

Наташка, узнав об этом, отмахнулась:

– Перестань, сестренка! Все же знали, как дед тебя обожал, ты же на отца вон как похожа! Я-то – копия мамы, а ты – отцовская порода. Дед на тебя надышаться не мог, и это естественно, что теперь ты живешь в его квартире.

Дарья действительно впитала все отцовские черты характера. Любила театр, животных и уединение. Была свободолюбива и достаточно упряма. И, в отличие от сестры, не стала продолжателем семейной династии по материнской линии, где все были врачами.

Хотя, чтобы не довести бабушку до инфаркта, Дарья делала попытки: в медицинский институт поступала, но, завалив химию, тут же переложила документы в медицинский колледж, чем довела старушку до истерики.

– Господи, – причитала бабушка. – Как людям в глаза смотреть? Бабушка – врач, мать – врач, сестра – врач, а ты кем будешь, горе мое?

– А я буду медсестрой или фельдшером, – безразлично пожимала плечами Дарья. – И это тоже, между прочим, очень приличная профессия. И медсестры тоже, кстати, медицинские работники.

– Не надобно нам медсестры, – стояла на своем бабушка. – И фельдшеры нам не требуются! Забирай документы, на следующий год снова будешь поступать.

Но Даша на уступки не пошла, документы не забрала, и, закончив медицинский колледж с отличием, стала работать в огромной клинической больнице на Каширке.

Работу свою она любила. Единственное, что ее мучило, – это ранние подъемы. Утренние смены, повторяющиеся с завидным постоянством, стали для нее настоящим бичом: опаздывать на работу было нельзя, но и просыпаться рано казалось невозможным.

Вот и сегодня, услышав звон будильника, Дарья, проклиная все на свете, уселась в кровати, силясь разомкнуть тяжелые веки. На автопилоте встала, сунула босые ноги в тапочки, и, еще не восстановив утерянное за ночь равновесие, покачиваясь, двинулась на кухню.

В завтраке она себе не отказывала, и все, что касалось еды, ею никогда не обсуждалось и не осуждалось.

Дарья любила все: и свежую выпечку, и сливочное масло, и варенье.

– Даша, есть так много углеводов очень вредно, – поеживалась мама, глядя, как дочь жует очередной бутерброд.

– Зато вкусно, – дочь аппетитно причмокивала.

– Но у тебя склонность к полноте, – осторожно напоминала деликатная мама.

– И что? Мужчины уже так устали от скелетов, ходящих по нашим улицам, что рубенсовские красавицы им кажутся даром небесным.

– Что ты несешь? – не выдерживала бабушка. – Вот дуреха! Кто, скажи на милость, толстушек любит?

Наташка хитро посмеивалась и, стоя у них за спиной, одобрительно подмигивала.

– Ничего, сестренка, не сдавайся! В жизни и так много проблем, должна быть и отдушина.

Еда и была для Дарьи такой отдушиной. В сумке всегда лежала шоколадка, в холодильнике – курица, в хлебнице – свежая булка.

Правда, иногда, поддавшись всеобщему стремлению, и она пускалась на эксперименты, связанные с диетой. О, боже, что тут начиналось!

Однажды, например, устав слушать каждодневные рассказы любимых подруг и знакомых о том, как они «очищаются, освежаются, омолаживаются», «убегают» от старости и болезней, выбирают «правильный образ жизни», «здоровое питание» и что-то еще, о чем она понятия и не имела, Даша приступила к действию.

Желая доказать близким, что она не лентяйка и не бездельница, с утра приказала себе начать жить так, чтобы «не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».

На завтрак, изменив себе, настрогала морковку вперемешку с творогом, запила эту жуткую массу пустым зеленым чаем. Вышла во двор, раскрыла руки навстречу солнцу, сделала два приседания, два наклона, два прыжка. Голова закружилась.

Вернувшись домой, Даша села на коврик, отдышалась, но, понимая благо йоги, приняла позу «лотоса». В спине что-то хрустнуло и отчаянно заломило.

Дарья терпела. Хотелось кофе – не пила, взяла кусочек шоколада – выбросила. Сыр не ела – холестерин, молоко не пила – лактоза. На обед, следуя правилам, порезала сельдерей, заварила чиа и запила чуть теплым цикорием, потому что холодное и горячее, оказывается, тоже не полезно.

Прилегла в изнеможении на диван, но тут же вскочила – днем лежать вредно! По совету одной из знакомых, послушала аффирмации. На словах «ты полна сил, бодрости и радости» вдруг заплакала.

Ужин не готовила в тот день, потому что здоровое питание не приветствует набитый на ночь желудок. Уже лежа в постели, Дарья горестно посмотрела в потолок и грустно подумала о том, что ей, несмотря на все уговоры бабушки и мамы, не нужен здоровый образ жизни, если он отнимает радость и удовольствие. Засыпая, она сказала себе, что согласна быть лентяйкой, дурехой и лодырем, лишь бы жить со счастливыми глазами и позитивным настроением.

Такое добровольное истязание повторялось нечасто, но заканчивалось всегда одинаково: на следующий день после такой диеты Даша наедалась так, что дышать становилось практически невозможно!

Сегодня тридцатичетырехлетняя Дарья, упитанная медсестра из процедурного кабинета городской больницы на Каширке, жила в согласии с собой, радовалась своим слабостям, потакала своим прихотям и не хотела ничего менять в этой привычной и размеренной жизни.

Глава 2

Городская клиническая больница ничуть не изменилась на последние двадцать лет. Правда, дважды за эти годы здесь делали ремонт. Первый раз лишь в трех отделениях из десяти, а второй ремонт растянулся почти на три года. Маляры, плотники и плиточники, почти не владеющие русским языком, старательно красили стены, перекладывали плитку и меняли сантехнику, но еще больше отдыхали в подсобках и складах.

Врачи на снующих туда-сюда рабочих старались не обращать внимания: во-первых, некогда, а во-вторых, бесполезно.

Дарья работала процедурной медсестрой в кардиологии. Здесь ремонт давно закончился, чистота и порядок царствовали на пятом этаже, где и располагалось второе кардиологическое отделение.

В отделении у них образовалась отличная команда: и врачи, и медсестры, и санитарочки свое дело знали, к пациентам испытывали искреннее сочувствие, коллег уважали. Сплотила коллектив, конечно, Галина Александровна – обожаемая всеми заведующая.

Строгая, требовательная и дотошная, она понимала нужды персонала, умела слушать жалобы и пожелания, стояла грудью за своих подчиненных. Внимательная, приветливая и доброжелательная, Галина Александровна ненавидела панибратство, не позволяла фамильярности и фривольности.

Сестринским персоналом командовала старшая медсестра, непосредственная начальница Даши и одновременно ее лучшая подруга Зоя. Все обращались к старшей медсестре Зоя Николаевна, но для Дарьи, учившейся с ней в одном классе и одном колледже, она была Зойкой, зайцем или Мухой. Никто во всем мире ни за что бы не догадался, с чего это Даша называла подругу Мухой–это была их общая тайна.

Когда-то, еще в пятом классе, девчонки, сговорившись, не пошли в школу, а отправились в парк кататься на каруселях. Карусели в тот день почему-то не работали, но расстроиться девчонки даже не успели. Вдруг из-за поворота на них выскочила огромная рыжая собака, сорвавшаяся с поводка у худого длинного подростка.

Отчаянно визжа, пятиклассницы кинулись врассыпную. Дарья успела заскочить в будку оторопевшего мороженщика, а Зоя, прыгая через клумбы, понеслась, душераздирающе вопя, куда глаза глядят. За ней, грозно рыча и лая, неслась рыжая лохматая собака, а за собакой–подросток, который, вытаращив от страха глаза, орал что было мочи: «Муха! Стой, Муха! Ко мне, ко мне! Муха!»

Перепуганная Зоя, прыгая через клумбы и бордюры, наконец, споткнулась и, запутавшись ногами в траве, кубарем покатилась в овраг, сплошь заросший крапивой и репейником. Собака, мгновенно остановившись на самом краю оврага, нетерпеливо лаяла и нервно передергивала ушами. Подросток, добежав до нее, прицепил поводок.

– Эй, ты где? Ты жива там? Слышишь? – жалобно метался по краю оврага парнишка.

Дарья, наконец, тоже догнав их, кинулась было на подростка с кулаками, но ее остановил горестный плач подруги.

– Дашка! Даша, помоги.

Как вытаскивали исцарапанную, обожженную крапивой и облепленную репеем Зою, это отдельная история. Исход был печальный. Разодранное платье, разбитые в кровь локти и колени, репьи в волосах, обожженные крапивой ладони. Но самым страшным, оказался последующий разговор с родителями, которые, забыв про лояльность и терпимость, всыпали подругам по первое число!

В общем, с того памятного дня Даша и стала называть подругу Мухой.

Зоя жила в соседнем доме, фасад которого выходил в Дашин двор, и летом могла в одном халате, перебежав двор, оказаться у подруги в гостях.

Зойка давно стала для Дарьи и ее семьи родным человеком.

Когда подруги учились в восьмом классе, у Зойки умерла мама. Случилось это горе внезапно, и тем сильнее переживали несчастье и девочка, и ее отец. Вот тут-то Дашка, еще ребенок, и проявила свой характер: они с сестрой стали по очереди ходить к Зойке домой, носили приготовленную бабушкой и мамой еду, убирали, гладили, мыли… Все делали вместе.

Первое время Зойка рыдала без остановки, потом затихла. Боль утраты долго не проходила, жгла, но постепенно девочка свыклась с горем и стала жить дальше. Гораздо тяжелее перенес смерть жены отец. Поначалу он все молчал, скупо, по-мужски, плакал, запираясь в ванной комнате. Приходил с работы и сразу ложился, отворачивался лицом к стене. А месяцев через восемь собрал сумку.

– Не могу я, дочка, здесь жить, – признался он. – Душа рвется. Сдохну я здесь от горя.

– Куда ты собрался? – проглотив слезы, спросила девочка.

– Я бульдозерист, такие везде нужны. Но я подал заявку на работу на Крайнем севере.

– Как это? – Зойка испуганно взмахнула ресницами. – Это насовсем?

– Нет, – отец прижал дочку к себе, – вахтовым методом. Месяц там, месяц здесь.

– А я?

– Лида за тобой присмотрит. Да и я буду через месяц приезжать. И отвлекусь, и денег заработаю. Так что, дочка терпи, держись.

Лида, родная сестра отца, мать троих детей, не особо баловала племянницу вниманием. Некогда, далековато, не прибежишь каждую минуту. Да и просто своих забот полный рот, не до племянницы.

Зато семья Даши полностью взяла девочку под свою опеку. Зойка иногда и ночевать у них оставалась, а уж на выходных и каникулах так и вовсе с ними ездила повсюду: и в Петербург, и в Карелию, и по Золотому кольцу, и на Алтай.

Со временем отец немного успокоился, начал улыбаться и вдруг огорошил дочь, тогда уже ученицу выпускного класса, новым решением.

– Переезжаю я на север совсем, – сообщил он. – Квартиру там куплю. Привык я. Люди там хорошие, душевные. Работы много, думать некогда.

– А как же я, папа? – подросшая Зойка нахмурилась. – Бросаешь меня?

– Что ты? – отец ласково обнял ее. – Как же я тебя могу бросить? Ты же единственное, что у меня есть. Я очень люблю тебя, Зоечка! Но пойми, возвращаться мне сюда тяжело, не могу я видеть эту квартиру, сразу боль наплывает. Все здесь о маме напоминает: каждая книга, каждая тарелка, каждая ложка. А ты будешь приезжать ко мне, деньги я стану исправно переводить тебе на карту, ни в чем нуждаться не будешь. Да и я иногда буду приезжать к тебе, отпуск ведь никто не отменял.

Он уехал.

Тогда ей было почти семнадцать, сейчас – тридцать четыре, и за все это время они виделись раз пять-шесть. Слово свое отец сдержал, деньги посылал каждый месяц, и дочь совершенно ни в чем не нуждалась. Помощь была явной и очень ощутимой, но Зойка после его отъезда стала реально ощущать себя сиротой.

После школы Зойка вместе с Дарьей поступила в медицинский колледж. Это было время смелых решений! Именно тогда и появилась еще одна их тайна.

Дашка училась очень хорошо, и ее семья мечтала, что она продолжит семейную династию и станет врачом. Но вот незадача: Зоя училась слабее подруги и ни за что не смогла бы успешно сдать экзамены в медицинский институт. И тогда Дарья придумала выход.

Девчонки договорились, что Даша дома скажет, будто провалилась на экзамене в медицинском, а документы они вместе с Зойкой отправят в медицинский колледж.

– Нет, ни за что, – сначала категорически воспротивилась Зоя. – Ты, Дашка, с ума сошла? Это же черная неблагодарность с моей стороны, твоя семья столько для меня сделала! Не могу я принять такую жертву. Иди учись в институте, нечего голову людям морочить.

– Нет, – Даша сердито топнула ногой. – Мы с тобой всю жизнь вместе, ты мне как сестра! Для меня что ты, что Наташка–разницы нет. Не брошу я тебя!

– Дашунь, как я в глаза твоим смотреть буду? Бабушка твоя этого не переживет. Да и для Ирины Ивановны какой удар будет огромный! Нет! Не хочу я тебе судьбу ломать. Я и без этой твоей жертвы всегда рядом, близко, только руку протяни.

Но Дашку, если она что-то решила, переубедить еще никому не удавалось. Сказала – сделала. На экзамен в институт не пошла, а дома всем сообщила, что завалила химию.

Опасения Зои оказались не напрасны: Ирина Ивановна пила корвалол, а бабушка хваталась за голову.

– Да как же так? Позор-то какой, – причитала бабушка.

Но девчонки дело сделали и ни о чем не жалели: работали рядом, дружили и по-прежнему помогали друг другу.

Лет шесть назад Зоя вышла замуж. Дарья, к тому времени тоже побывавшая замужем и благополучно разведенная, не удивилась. Что ж тут особенного? Надо все в жизни испытать! А уж когда через полтора года Зойка с мужем развелась, подруга только подмигнула ей: «Ничего. Проживем».

Жизнь продолжалась, хотя Зоя осталась с трехмесячной дочерью на руках.

– Что вы, девчонки, совсем обезумели? – буйствовала бабушка Даши. – Наша Дарья – безмужница и брошенка, дак хоть без детей на руках осталась, а Зоя, так и вовсе теперь мать-одиночка! Это что? Мода такая нынче пошла – мужей взашей выталкивать?

Старушка, видно, подзабыла, что когда-то сама выставила зятя из дома, хотя дочь осталась одна с двумя детьми.

В общем, теперь у Зойки росла очаровательная Катюшка, одногодка и лучшая подруга Наташкиной дочери.

– В нашем доме круговерть какая-то, – хохотала Дарья. – Я дружу с Зойкой, ее Катюшка–с нашей Юлькой, Наташка – с мамой, и только бабушка держит нейтралитет!

– Замолчи, дуреха, – отбивалась бабушка, пряча улыбку. – Тебе тридцать четыре, а ты без мужа, без высшего образования, без детей. Просто ветер в поле. Легкомысленная вековуха.

– А ничего, что здесь все без мужей, а только я почему-то – перестарок и безмужница, – обиженно разводила руками Дарья. – Точно, нет в мире справедливости!

Сегодня день начался без происшествий. На планерке никто никого не ругал, процедуры все выполнялись в срок, пациенты ни на что не жаловались и не скандалили.

Делая уколы, ставя капельницы, выполняя переливание крови, Дарья старалась: пациентов она всегда жалела, сочувствовала и никогда не отмахивалась от их жалоб и просьб. Все медсестры в отделении уже знали, что, если Дарья идет на работу с огромной сумкой, значит, опять тащит одному – теплое белье, второму–тапочки, третьему–банку варенья. Кому-то зубную пасту, кому-то коробку конфет.

– Дашка, ты у нас мать Тереза что ли? – посмеивались девчонки-коллеги. – Разоришься на бесплатной помощи! Может, в фонд какой-нибудь пойдешь работать?

Зато пациенты благодарно кивали:

– Спасибо, Дарья Васильевна! Благодетельница!

Дарью все любили. Было в ней что-то несовременное, давно утерянное, забытое: то ли удивительная симпатия к окружающим, стремление кинуться на помощь, то ли умение разделить чужую боль, поговорить и выслушать.

Она и сама теперь понимала, что не ошиблась, выбрав профессию, потому что все, что должна делать медсестра, казалось для молодой женщины естественным, обязательным и очень правильным.

Глава 3

Январь в этом году лютовал. Злобствовал, злился, бесился.

После крещенских морозов все ждали потепления. Прогнозы синоптиков даже обещали оттепель. Но не зря говорят, что обещанного три года ждут – предсказания их не оправдались. Было по-прежнему очень ветрено, студено и морозно.

Дарья зиму терпеть не могла. Она всегда мерзла, сколько бы вещей на себя ни натянула. Ноги, словно ледышки, не согревались даже в толстых шерстяных носках ручной вязки. Руки сразу краснели, пальцы утрачивали природную гибкость. Стоило выйти на улицу, как ее начинал колотить озноб.

Каждую новую зиму Дарья переживала с трудом, и каждый год, проклиная метель и стужу, обещала себе будущую зиму провести в теплых краях.

Сестра, однажды услышав это, насмешливо прищурилась:

– Ты что, перелетная птица? Это ж они на зиму улетают в теплые края.

– Я согласна быть кем угодно: и перелетной птицей, и бегемотом, и бабочкой – лишь бы не мерзнуть здесь, – отмахнулась Даша.

Но ведь судьба любит подшутить.

Дарья зиму терпеть не могла, но именно зимой с ней чаще всего и происходили всякие невероятные вещи. Зимой она когда-то сломала руку, зимой первый раз влюбилась, зимой разошлась с мужем.

Дарья не пользовалась успехом у мужчин. Так уж сложилось, что она, в отличие от худой и высокой Наташки, больше походившей на маму, оказалась среднего роста, упитанной и одноцветной.

У Даши были темные волосы какого-то шоколадного цвета, который стилисты называли зрелым каштановым, и такие же коричневые глаза, больше похожие на темную смородину. Консервативная по характеру, Даша, не в пример своим сверстницам, не пыталась себя улучшить: волосы не красила, ресницы не наращивала, уколы красоты не колола. И не потому что считала это излишеством или глупостью, нет! Просто она этого не любила. Зато часто делала маникюр, который обожала.

В одежде Даша тоже изысков не допускала, не экспериментировала. Носила прямые юбки, блузки, брюки и платья. Полноты своей она не стеснялась. Не пыталась втянуть живот, заниматься спортом или покупать утягивающее белье, просто принимала себя такой, как есть, и была вполне счастлива.

Но в жизни не все зависит только от нас и наших вкусов.

Мужчины, как оказалось, имеют другие предпочтения.

К несчастью, мужская и женская позиция в Дашином случае не совпадали, поэтому любовь нечасто гостила в ее жизни.

Когда Дарья училась в шестом, ей, например, очень нравился мальчик из параллельного класса. Беленький, чистенький, выглаженный, он играл на виолончели, ходил в школу с модным тогда «дипломатом», говорил тихо, двигался неспешно. Он задумчиво глядел в окно на переменах. Купив в буфете пирожок, жевал медленно, рот и руки вытирал белоснежным носовым платком. Даша, умиляясь, глядела на него как на редкий выставочный экземпляр. Подходила, останавливалась рядом и замирала. Любовалась. Глаз не могла отвести.

Но однажды мальчишка, заметив ее, недовольно остановился на лестнице.

– Ну? – насупился он.

– Привет, – смущенно зарделась Даша.

– Тебе чего надо?

– Ничего, – млея от счастья, Даша пожала плечами.

– Ну, тогда и не стой рядом. Ты толстая.

Любовь прошла мгновенно. Лопнула, как воздушный шарик.

В одиннадцатом она влюбилась в молоденького учителя по литературе. На уроках, не дыша, слушала его лекции о Бунине и Куприне, стащила у Наташки тушь для ресниц и блеск для губ. У мамы выпросила белую блузку с жабо. Трепеща от волнения, на переменах ходила в кабинет литературы, записалась на факультатив и стала активной участницей школьного литературного марафона. Молодой человек ее влюбленности не замечал, требовал более четкой дикции при декламировании стихов и жестко критиковал ее презентации и проекты.

Даша ужасно страдала, ночью плохо спала и совсем потеряла аппетит.

– Что-то творится с нашей девочкой, – учуяла неладное бабушка. – Такого в жизни не случалось, чтобы она три дня подряд от ужина отказывалась!

– Дашенька, что болит? Горло? Голова? Живот? – подозрительно приглядывалась Ирина Ивановна.

– Отстань, мама, – отмахивалась дочь. – Ничего не болит.

– Ты моя дочь, я чувствую, тебя что-то тревожит, – нервничала мать.

– Все! Хватит! Дайте жить спокойно, – Дарья решительно захлопывала перед ней дверь своей комнаты.

Но всеобщая паника, царящая дома, подвигла Дарью к решительным действиям. Вместо сочинения, заданного на дом по творчеству Анны Ахматовой, она написала посередине страницы четыре строки из любимого стихотворения великой поэтессы:

На следующий день ее вызвали к классному руководителю.

Евгения Александровна сидела за столом, а по классу взволнованно ходил молоденький учитель литературы.

– Дарья, объяснись, пожалуйста, – классная дама изумленно поглядела на нее. – Что за сочинение по литературе ты написала?

– Это же строки из Ахматовой, – пожала плечами Даша. – А что такое?

– Но тема, насколько я поняла, была определенная? Причем здесь эти слова? Это что? Только эпиграф? А где само сочинение?

– И вы не поняли, Юрий Николаевич? – Даша обернулась к бегающему по классу молодому учителю.

– Нет, – испуганно споткнулся тот на ровном месте, но, под ее пристальным взглядом, замялся. – Мне кажется, я догадался.

– Да что тут гадать, Юрий Николаевич? Я люблю вас, – кинулась, как в омут, Даша.

Юрий Николаевич пошел багровыми пятнами.

– Господи, Дарья, – ахнула Евгения Александровна, – как ты можешь? Ты с ума сошла? – она обернулась к насмерть перепуганному учителю. – Да что, вообще, здесь происходит?

И тут Даша мгновенно прозрела. Явный испуг учителя оскорбил ее, уязвил самолюбие, задел за живое, втоптал в грязь ее чистые юношеские порывы. Она кинулась вон из школы, прибежала домой, закрылась в ванной и так зарыдала, что сердце ее едва не выскочило из груди.

Бабушка, ничего не понимая, стояла под дверью и поначалу сильно ругалась: «Открой дверь, негодница! Что ты там натворила, дуреха?» Потом расстроенно умоляла: «Дашенька, деточка, что случилось? Успокойся, пожалуйста!»

А под конец просто стояла, прислонившись к дверному косяку, и молча пила сердечные капли, слушая рыдания внучки.

Через неделю Дарья вернулась в школу.

Учитель литературы уволился. Классная дама, сама переживающая за свою ученицу, сделала вид, будто ничего не видела и не слышала. И все пошло своим чередом. Только Даша еще долго-долго ходила мрачная и понурая.

Однако время если и не лечит, то, конечно, смягчает боль утрат, потерь и разочарований. Все проходит. Все течет и изменяется. Люди взрослеют, мудреют, умнеют. Понимают и принимают ситуацию, учатся анализировать, сопоставлять и исследовать.

Жизнь нас многому учит. Очень многому. Но только одного она не может. Не в силах жизнь стереть из нашей памяти произошедшее. Не в ее власти уничтожить воспоминания. Не может, как волна морская, смыть картины прошлого.

Дарья горевала долго, но постепенно молодость взяла свое. Оптимистка по натуре, она, проснувшись однажды поутру, сказала своей неизменной спутнице Зойке:

– Знаешь, Муха, а я ведь уже даже и лица его не помню.

– Кого? – опешила Зоя.

– Как кого? – обиделась ее забывчивости Даша. – Учителя нашего по литературе. Помнишь? Юрия Николаевича.

– И правильно, – Зойка обняла подругу. – Я никогда не понимала, как ты могла в него влюбиться. Такой тщедушный, хилый и неуверенный в себе. Фу!

– Да? – поразилась Даша. – А мне он казался стройным, тонким, импульсивным.

Все мы разные. Непохожие. Мы не лучше и не хуже других, мы просто иные! Люди как люди. Казалось бы, что особенного? Но нет: чувствуем по-разному, живем по своим принципам, ждем каждый своего. Кто-то жаждет денег, кто-то делает карьеру, а иные, похожие на Дарью, ищут чуда. И ждут его. Ждут, несмотря ни на что.

Дарья, романтичная и сентиментальная, стремилась к любви. Она изначально видела в каждом человеке хорошее. Потом, разочаровываясь, удивлялась своим наивности и глупости.

Мужчины, привыкшие к другим стандартам красоты, не особенно баловали девушку вниманием. Дарья их понимала.

– Да чего удивляться-то? Вон посмотри, – кивала она на знакомых девчонок. – Ноги от ушей, талия как у пчелки, волосы до колен. А я? Мне, конечно, и так хорошо, меня мои килограммы не тяготят, но любви все равно хочется.

– Что ты несешь? – возмущалась Зоя. – Я устала тебе говорить, что ты не толстая. Ты просто упитанная. У тебя широкая кость и замедленный метаболизм, но все это очень органично и тебя совершенно не портит.

– Скажи еще, что лишние килограммы делают меня неотразимой, – хохотала в ответ Дарья. – Нет, видно, не суждено мне счастье семейное!

Но в двадцать она опять влюбилась. Эта ее влюбленность уже была осознанной и серьезной, по-настоящему взрослой. Объектом ее нежданного внимания на этот раз стал обычный инженер.

Звали инженера Анатолий. Он был не слишком красив, несколько сутул и басовит. Ходил, слегка шаркая ногами, говорил медленно, будто раздумывая о чем-то. Но глаза Анатолия восполняли все его явные недостатки: большие, глубокие, темно-синие, они сверкали как два сапфира! Обрамленные длинными темными ресницами, глаза мужчины сводили Дарью с ума.

Встречаясь с ним, она не могла оторваться от лица Анатолия, словно завороженная, все глядела и глядела на его необыкновенные глаза.

Нет, конечно, мужчина был не прост: умный, самостоятельный и рассудительный, он умел поддержать беседу, хорошо одевался и громко заразительно смеялся в ответ на шутку или анекдот.

Они познакомились в аптеке. Дарья прибежала за таблетками для бабушки, у которой «рвануло» давление, но, уже уходя, обратила внимание на мужчину, который растерянно глядел на витрину и никак не мог определиться с покупкой. Аптекарь явно нервничала, а он, беспомощно переминаясь с ноги на ногу, бегал глазами по лекарствам, выставленным на витрине.

Дарья вернулась к прилавку.

– Может быть, вам помочь? Что вы ищете?

– Да я уже предлагала ему помощь, а он как истукан, – тут же отреагировала хмурая аптекарша.

Даша взглянула на обескураженного мужчину.

– Что вам нужно?

– Да мазь какая-то, – смущенно хмыкнул тот. – У мамы колено сильно болит, и она попросила купить мазь.

– Ну, так выбирайте, – сердито фыркнула аптекарша, – чего стоите?

– Как я могу выбрать? Мне нужна определенная мазь, а я названия не помню. Вот и пытаюсь по внешнему виду коробки вспомнить. Тюбик-то я видел утром.

– Так, может, проще позвонить и спросить? – тронула его за рукав Дарья.

– Да звонил я уже! Трубку не берет!

– Я, конечно, не знаю, какая мазь вашей маме подходит, – пожала плечами Даша, – но моя бабушка пользуется вот этой. А уж она толк в мазях понимает–у нее всю жизнь ноги болят.

– Точно? Ну, ладно. Рискну, – незнакомец озадаченно поглядел на девушку.

Когда они вышли из аптеки, мужчина протянул ей руку.

– Давайте хоть познакомимся. Я – Анатолий.

– Дарья, – она непроизвольно улыбнулась. – Если купили что-то неподходящее, валите все на меня.

– Спасибо, – усмехнулся Анатолий и вдруг спохватился. – А позвонить вам можно?

Они встречались около полугода. Потом нежданнонегаданно поженились.

– Ну? Ты счастлива, наконец? – Зойка, свидетельница на их довольно скромной свадьбе, обняла подругу.

– Пока еще не поняла, – призналась Даша. – Но мечта моя сбылась.

Она, обняв новоиспеченного мужа, закружилась в ним в вальсе.

Мы живем, чтобы мечтать. Мечты меняют нашу жизнь, да и нас самих. Чего только мы ни делаем, чтобы добиться исполнения желаний. А как далеко иные заходят в своих мечтаниях!

Одна большая мечта чаще всего состоит из маленьких целей, шагов вверх, больших усилий. Мечта – это некий идеал, стремление к которому делает нашу жизнь увлекательнее. Так и живем, путешествуя за мечтой.

Не зря в народе говорят, что «мечта–это крылья, не знающие усталости». И это правильно. Ведь жизнь – это полет, а мечта делает этот полет легким и счастливым.

Глава 4

Вечер всегда приходит неожиданно.

Бегаем, суетимся, трудимся, стараемся, а тут глядишь, и день к концу. Осторожно подступает вечер, самое загадочное и невероятное время суток!

Вечер – радость встречи, теплые объятия, конец разлуки и смутные надежды. Обсуждение новостей, семейное чаепитие, ласковые взгляды, уютные посиделки. Молитвы, шепот и вожделение. Предвкушение, предчувствие и упование.

Все вечера, конечно, чудесны, но зимние особенные. Они подкрадываются незаметно, настойчиво берут в плен город. Сначала появляется легкая сумеречность, но потом воздух быстро синеет, наполняется глубиной и теряет прозрачность.

Дарья сегодня отработала две смены. Обычно она, как процедурная медсестра, выходила в утреннюю смену, но иногда, по просьбе администрации, заменяла заболевших коллег. Нынче случился именно такой день: отказывать не хотелось, вот и пришлось выстоять две смены.

Подойдя к окну, Даша с трудом выпрямила спину, расправила плечи и выдохнула: «Ну и денек!»

С тех пор, как ее брак развалился, она домой не торопилась. Любила спокойно пройтись по улице, поглазеть на прохожих, постоять у светящихся витрин, купить чего-нибудь вкусненького.

Вспоминать о своем замужестве Дарья не любила, тем более что бабушка все никак не могла успокоиться. «Как же так? Ведь все так хорошо начиналось», – переживала она.

Начиналось и вправду все очень хорошо.

Поженившись, молодые поселились у Анатолия. Поначалу всем это казалось очень разумным, ведь новоявленный муж жил с мамой в большой трехкомнатной квартире. Переехав к ним, Дарья с удовольствием устраивалась на новом месте: переставляла в своей комнате мебель, покупала цветы на окна, вешала новые шторы. Свекровь смотрела на это настороженно, но не вмешивалась. Даша летала, словно птица, получившая свободу!

Анатолий и ухаживал-то неумело, а женившись, и вовсе расслабился, но Дарья, окрыленная любовью, все взяла в свои руки. Молодожены подолгу бродили по паркам, любовались природой. Ходили в кино и, сидя на последнем ряду, целовались весь сеанс. Ели в кафе мороженое, дружно хохотали и до утра мечтали о детях.

Свекровь, нахмурившись, пристально следила за каждым шагом невестки, затем, не сдержавшись, принялась бесцеремонно ставить девушку на место, постоянно делать ей замечания. Она считала, что Дарья сорвала невероятный куш, женив на себе ее драгоценного сына. Невестка внимания на свекровь не обращала: оборачивала все в шутку, отмахивалась от ее назойливости, кусала губы, чтобы не сорваться.

Сказала себе: «Эта назойливая муха жужжит, но не кусается. Пусть себе тешится».

Увлеченная своим мужем, она постепенно привыкала к нему, его привычкам, желаниям. Хотя оказалось это трудным занятием. Анатолий, словно большой неуклюжий ребенок, нуждался в каждодневном уходе и постоянной заботе. Воспитанный одинокой мамой, Анатолий так привык к ее опеке, что другой жизни себе и не представлял.

Дарья, раскусив его, не сдавалась. Поначалу, наслушавшись бабушкиных наставлений, она старалась во всем мужу угодить, но очень быстро от этого устала. Ей, как и всякой девушке, хотелось ласки, нежности, внимания и участия, но она только и слышала с утра до ночи: «Даш, где моя рубашка? Ты ее погладила? Даш, куда ты положила мой свитер? Ты котлеты пожарила? Я ж просил котлеты! Дарья, что ты возишься? Ты мне чай заварила?»

Даша терпела, сцепив зубы. Изо всех сил крепилась, пыталась сохранять хладнокровие, держала себя в рамках приличия. Но не все, к сожалению, зависит от нас. Последнюю точку в этой истории поставило новое заявление Анатолия: «Даш, а почему туфли не начищены?»

Изумлению Дарьи не было границ. Поначалу она думала, что он шутит.

– Ты спятил что ли? С чего это я буду тебе туфли чистить?

– А кто будет? – удивился не меньше жены Анатолий.

– А ты сам не пробовал? Я же не заставляю тебя мне юбки гладить, – не выдержала Дарья.

Анатолий остолбенел. Пошел пятнами, напрягся. Будь они вдвоем, возможно, отношения можно было бы еще спасти, но мама Анатолия такого шанса им не оставила.

Услыхав слова невестки, она едва не кинулась в рукопашную:

– Что ты себе позволяешь? Он–твой муж!

– Вот именно–муж, а не повелитель!

– Ты замуж вышла для чего? – свекровь побледнела.

– Уж точно не для того, чтобы ботинки ему чистить, – Дарья сердито хлопнула дверью.

Коса нашла на камень. Никто никому не хотел уступать. Анатолий, сообразив, что Дарья не собирается отступать и не горит желанием его обслуживать, надулся, замкнулся, стал неласков, неприветлив. Теперь он, как и в прежние времена, обращался к обожаемой мамочке.

– Мам, каши гречневой хочется!

– Сейчас, сынок!

– Мам, рубашка чистая?

– А как же? Ждет тебя.

С невесткой свекровь демонстративно не общалась, всем своим видом показывая, что она тут лишняя. Даша очень переживала и честно пыталась отношения наладить. Старалась и так, и эдак.

Подсаживалась к мужу вечером, прижималась, обнимала:

– Толик, ну? Ты чего?

– Даш, перестань, – муж недовольно отодвигался.

– Хватит дуться, пойдем спать.

Но он наказывал ее тем, что ложился спать отдельно.

Даша не сдавалась, встречала его после работы, кидалась на шею:

– Ой, Толик, я так соскучилась! Может, погуляем?

– Я хочу есть. Пойдем домой, – передергивал плечами муж.

– Так давай поедим где-нибудь, – не поддавалась Даша. – В ресторане, хочешь? Только ты и я, а?

– А как же мама?

– Я замуж за тебя вышла, а не за твою маму, – не выдерживала Даша.

– Пойдем домой, – Анатолий нервно поджимал губы.

– Разваливается мой брак, – плакала Дарья маме в жилетку. – Это не любовь, а пытка! А еще свекровь… Так и жужжит, так и кусается.

Ирина Ивановна гладила ее по голове и тихо вздыхала:

– Ой, боже мой! Я страдала, и вы с Наташкой такие же. Видно, по моей дорожке пойдете.

Однако бабушке все это очень не нравилось:

– Нечего жалеть ее! Пусть лучше старается, мужик-то достался неплохой.

И Дарья старалась.

Наступив на горло собственной гордости, подошла к свекрови, ласково улыбнулась.

– Чем вам помочь? Может, давайте белье поглажу? Или ужин сегодня приготовлю…

– Обойдусь без посторонней помощи, – раздражалась свекровь.

– Так я ж не посторонняя! Хотите, вместе в магазин сходим?

– Ты мне лучше внука или внучку роди, – «лезла в бутылку» свекровь.

– Обратитесь к сыну, – тихо бесилась Даша. – Не все от меня зависит.

И тогда мать Анатолия, распаляясь все больше и больше, молча полезла на антресоли, достала чемодан и положила его на пороге их комнаты.

– Уезжай-как ты, девочка, пока не поздно. Не пара ты моему сыну и не родня мне. Нет в тебе почитания и уважения к мужу, а в Библии сказано: «Да убоится жена мужа своего»!

– А еще сказано, – не сдержалась невестка, – «да любит он свою жену, как самого себя.» Про это вы забыли?

В общем, войны между ними закончились только когда Дарья, глотая горькие слезы, покидала свои вещи в чемодан и, запихнув его в такси, отправилась восвояси.

В тот тяжкий вечер она, рыдая от отчаяния, сказала Зойке и Наташке, отпаивающим ее крепким чаем с мятой:

– Все! Я, девочки, мужиков ненавижу!

– Ой, – ухмыльнулась сестра, – я это слышу каждый раз после твоих сердечных неудач!

– Но это не неудача! Это развод.

– Может, все еще обойдется? Вдруг Анатолий твой одумается, прибежит, прощения просить станет, – жалостливо вздыхала Зойка.

– Да ты что? – Дарья заливалась слезами. – Он матери своей боится пуще смерти! А она меня терпеть не может.

– Да не в тебе дело, – Зоя сердито фыркнула. – Она власть свою над ним потерять боится. Вот и грызла тебя от страха.

– Не горюй, сестренка, – Наташка уверенно улыбнулась и подмигнула расстроенной Даше. – Все пройдет. Будет и на твоей улице праздник.

С тех пор пролетело много зим и весен. Даша повзрослела. На бабушкины «перестарок» и «безмужница» уже не обижалась. Переехала в собственную квартиру, научилась с юмором относиться к любой ситуации и искренне уверовала в то, что «все будет хорошо».

Глава 5

Вечер выдался метельный.

Настоящая февральская пурга кружила, вьюжила и стонала на все лады.

Сердито хватала прохожих за полы пальто, раздраженно бросала им в лицо целые пригоршни снега и засыпала уставший город мелким колючим крошевом.

Снежный вихрь, поднятый сильными порывали ветра, гнал по улицам поземку, протяжно скулил и охал, словно побитая собака, и все пытался проскользнуть в случайно распахнутые двери подъездов и магазинов.

Февраль не шутил. Цеплялся изо всех сил за власть, старался продлить царство снега и мороза, бушевал и кусался, не собираясь успокаиваться.

Дарья вышла из больницы и замерла, ощутив, как злобствует метель. Мощные порывы ветра мгновенно рванули полу ее шубки, откинули поднятый воротник и хлестнули по щекам. Даша даже зажмурилась от неожиданности.

– Ой, просто кошмар какой-то.

Она прищурилась, пытаясь хоть что-то рассмотреть в крутящемся снежном буране.

Улица, занесенная снегом, почти не просматривалась, хотя фонари старались изо всех сил. Даша, оторопевшая от мощи снежной бури, прижалась спиной к стене здания.

«Может быть, вернуться?» – мелькнула мысль.

Она достала телефон, набрала номер подруги:

– Привет, Муха. Ты дома?

– А где тебя черти носят в такую-то погоду? – вместо ответа спросила Зоя.

– Ничего себе, – завопила Дарья, перекрывая свист вьюги. – Я, между прочим, с твоей легкой руки две смены отпахала! Вот только вышла из больницы, а тут такое! Думаю, может, мне здесь заночевать?

– Этого еще не хватало, – возразила Зоя. – Иди домой. Вернее, сначала ко мне. Я индейку потушила, так что двигайся активнее, а то все остынет.

Даша, тоскливо оглядевшись по сторонам, поняла, что возразить ей нечего: с Мухой спорить не хотелось, и тушеная индейка страшно манила.

Зойка, не дождавшись ответа, заспешила:

– Все. Отбой, – она положила трубку.

Втянув голову в плечи, Даша кинулась в метельную мглу. Двигалась медленно, пытаясь не сбиться с протоптанной тропинки. Тротуары, занесенные снегом, потеряли свою ширину, стали похожими на бесформенные холмы снежного месива, и прохожие двигались гуськом по узеньким тропкам, стараясь попасть след в след, чтобы вдруг не провалиться по колено.

Дарья, вся запорошенная, едва доплелась до автобусной остановки, но влезть в салон не сумела: переполненный автобус захлопнув двери у нее перед носом и, покачиваясь, двинулся вперед.

Даша растерянно оглянулась. Метрах в пятидесяти виднелась трамвайная остановка. Выбор был невелик: или ехать на трамвае, или ждать следующего автобуса. Общественный транспорт в обычные дни ходил без задержек, но в такую непогоду всякое могло случиться. Даша, не желая рисковать, пошла к трамвайному табло, светящемуся в вечерней мгле.

Приближаясь, она вдруг заметила непонятную фигуру, переместившуюся, как ей показалось, прямо на трамвайные рельсы.

Дарья напряглась: «Не может быть! Наверное, показалось.»

Прибавила шаг. Присмотрелась. Точно! Какая-то бесформенная фигура, очень похожая на большой снежный ком, стояла прямо на рельсах!

Мысль испуганно заметалась. Едва шевеля ногами, вязнущими в снегу, Даша рванулась, кинулась вперед. Подбежала, задыхаясь, к неподвижной снежной мумии.

– Эй-эй, – схватив незнакомца за рукав темного пальто, закричала она, перекрывая свист ветра. – Ты чего тут? Ты же на рельсы вышел!

Человек медленно обернулся к ней, и она в тусклом свете мерцающего неподалеку рекламного щита увидела, что это не мужчина, а женщина, закутанная в платок по самые брови.

– Чего нужно? Отстань, – зло процедила сквозь зубы незнакомка.

Дарья, оторопев, замерла от изумления. Пожав плечами, отступила назад, но тут же остановилась. Мгновенно представив, чем это может закончиться, Дарья уперлась обеими руками в бок занесенной снегом женщины, напряглась, пытаясь сдвинуть ее с места.

– Уходи! Ты идиотка что ли? Уходи же, – завопила она из последних сил.

Незнакомка не сдавалась. Упрямо стояла, лишь покачиваясь под натиском Дарьи. Чувствуя, что сил не хватает, Даша провела мокрой варежкой по лицу и жалобно всхлипнула.

– Уйди, пожалуйста, в сторону! Слышишь? Трамвай тебя в такой мгле не заметит. Смотри, как метет, в двух шагах ничего не видно. Уходи, задавит!

Женщина опять обернулась к ней и безразлично отмахнулась:

– Да отстань ты! Тебе-то что? Пусть задавит.

Даша остолбенела. Сердце заколотилось от ужаса и предчувствия страшной развязки. По спине побежали мурашки, но не от холода, а от осознания своей беспомощности. Растерявшись, она будто оцепенела. Сколько прошло времени, не понимала. Быть может, несколько секунд? Или даже минута?.. Две?..

Дарья очнулась оттого, что вдали вспыхнули огни вынырнувшего из-за поворота трамвая. Он приближался быстро. Женщина отчетливо видела, как в свете его сигнальных огней плясали и кружились снежинки, исполняя свой жуткий прощальный танец.

Свет фар нарастал, ширился и уже начинал слепить глаза даже в кромешной метельной мгле. И тогда Дарья, чувствуя, как кровь стынет в жилах от нахлынувшей паники, уперлась ногами в скользкий рельс, обхватила женщину руками, напряглась и, завопив от ужаса, вытолкнула незнакомку в сторону в тот самый миг, когда трамвай пролетел мимо них, даже не тормозя.

Слившись в единое целое, женщины рухнули в сугроб, и, не разжимая рук, покатились вниз. Наконец, превратившись в большой снежный ком, они замерли, уткнувшись лицами в холодное снежное месиво.

Дарья пришла в себя первой. Она приподнялась, села и затрясла головой, освобождая нос и рот от ледяной маски налипшего снега. Потом, кряхтя, поднялась и, покачиваясь, обернулась.

– Эй, ты чего? Вставай!

Незнакомка лежала, не шевелясь, уткнувшись лицом в снег. Дарья наклонилась и потянула ее за ногу.

– Вставай! Простудишься. Слышишь?

Женщина дернула ногой, сбрасывая руку Дарьи и, приподнявшись, выдала:

– Да пошла ты.

– Ах ты, гадина, – возмутилась Дарья. – Я ее спасаю, а она меня еще и посылает! Да пропади ты пропадом!

Отвернувшись от лежащей на снегу незнакомки, Дарья, оскорбленная в лучших чувствах, заковыляла в сторону, припадая на ушибленную ногу. Сбившись с протоптанной в снегу тропинки, она зачерпнула ботинком снега.

Ощутив его ледяное прикосновение к лодыжке, обиженно пробормотала:

– Вот что за люди? Ты из-за них жизнью рискуешь, а они даже спасибо не скажут!

Даша прошла метров десять. Остановилась. Нерешительно потопталась на месте. Беспокойно оглянулась. Метель скрывала очертания, скрадывала четкость, но сквозь ее завесу она все же разглядела, что женщина по-прежнему сидит на снегу.

– Ну и сиди, черт с тобой, – устало вздохнула Дарья.

Однако, сделав несколько шагов, она опять остановилась. Беспокойная ее натура взволнованно требовала действенной помощи. Дарья, проклиная свой характер, покачала головой и, решительно развернувшись, пошла назад. Нахмурившись, она посмотрела на запорошенную снегом фигуру.

– Эй! Хватит сидеть, вставай! Замерзнешь.

– Да отстань ты, – женщина подняла голову, закутанную теплым платком. – Может, я хочу замерзнуть.

– Вот в следующий раз и замерзнешь. А пока я здесь, придется тебе жить! Вставай.

Женщина медленно поднялась. Не отряхиваясь и не глядя на свою спасительницу, молча пошла вперед.

– Давай, помогу отряхнуться, – Дарья неотступно следовала за ней.

– Отстань!

– Подожди, ты слишком быстро идешь, – припадая на ушибленную ногу, Дарья торопилась за незнакомкой. – А ты чего тут делала?

– Да отстань же ты, – женщина, обернувшись, вдруг заорала на всю улицу: – Господи! Что ты ко мне прилипла? Тебе чего надо? А? – Она подошла к Даше почти вплотную и, схватив ее за воротник шубки, затрясла. – Откуда ты взялась? На рельсах не стой–нельзя! На снегу не сиди–нельзя! Быстро не ходи – тоже нельзя! Ты кто мне? Господь Бог или судья? Отвяжись ты, ради бога, от меня, уйди с дороги! Проваливай! – Незнакомка оттолкнула ошеломленную Дарью и понуро побрела прямо через сугробы.

Даша, помрачнев, молча глядела ей в спину.

Агрессия этой странной особы была ей неприятна, поэтому Даша, досадливо сцепив зубы, резко рванула вперед, и, обойдя чудаковатую бабу, кинулась к освещенной автобусной остановке.

Снег валил, превращая застывшую землю в один большой сугроб. Ветер, правда, немного поутих, но его редкие и крепкие порывы сбивали прохожих с ног. Мороз крепчал.

Переминаясь с ноги на ногу, Дарья чувствовала, что нога, которая намокла от попавшего внутрь снега, начинает сильно замерзать. Прыгая на месте, она старалась не думать о странной женщине, которую только что спасла, буквально вытащив ее из-под колес трамвая. Очень хотелось обернуться и посмотреть. Но Даша, кусая губы, запретила себе оглядываться.

Прошло минут пять, на остановке стали вновь собираться люди. Нахохлившиеся, будто большие черные птицы, они тоскливо глядели вдаль, дожидаясь спасительного транспорта.

Вдруг кто-то тронул Дашу за рукав.

– Ты обиделась что ли?

Опешив, испуганная Даша резко обернулась. Рядом с ней стояла та самая чудаковатая незнакомка, которая всего несколько минут назад отбивалась от ее помощи. Вся ее круглая фигура, усыпанная снегом, казалась уродливой и бесформенной. Дарья, уже опасаясь ее неадекватности, инстинктивно отступила на шаг назад.

– Я не обижаюсь на незнакомых.

Однако женщина, словно не замечая ее настороженности, опять шагнула к ней.

– Это правильно. Зато я на тебя обижаюсь. Ты не дала мне умереть. А теперь я не знаю, как дальше жить.

Дарья, ошарашенная ее словами, сначала подумала: «Чокнутая!»

А потом, нервно сглотнув ком в горле, осторожно поинтересовалась:

– Ты пьяная что ли? Точно! Как я раньше не догадалась?

– Нет. Я не пью, – хмуро фыркнула странная женщина.

В это время к остановке подъехал очередной автобус. Люди, толкаясь, полезли в его теплое нутро, и Дарья, совсем уже замерзшая, торопливо кинулась было за ними. Но тут же спохватилась и, оглянувшись, махнула рукой.

– Поехали! Влезай поскорее. Я не могу больше здесь стоять. Холодно. Поехали! Потом поговорим. Ну? Давай же.

И незнакомка вдруг послушно кивнула и поспешно полезла в салон. Двери захлопнулись, едва она успела подняться по ступенькам.

Автобус тронулся. Даша, зажатая пассажирами, не могла пошевелиться, но, скосив глаза, увидела, что закутанная платком женщина стоит рядом.

– Кулема какая-то, – усмехнулась Даша. – Вечно мне везет.

Короткий зимний вечер догорал, плавно переходя в ночь. Повсюду приветливо светились окна, разбавляя ночную темень. И Дарья, глядя на них, вдруг подумала, что за каждым из них своя жизнь. Чужая. Другая. И не знала она, что и ее жизнь с этого дня уже не будет прежней.

Глава 6

Зоя подошла к окну. Сплошная темнота сгущалась. Делалась вязкой и непроходимой. Часы пробили десять. Женщина беспокойно поежилась, глядя на метель, буйствующую за окном.

Зоя уже несколько раз разогревала ужин. По всем ее расчетам, Дашка должна была уже появиться минут тридцать–сорок назад.

Так уж повелось, что ужинали вместе они нечасто, но, если договаривались, никто из них старался не опаздывать. Взволнованная подруга, конечно, звонила Дарье, но та трубку не брала, и Зоя подозревала, что она опять влипла в какую-нибудь историю.

С Дарьей это случалось не раз. Однажды, еще в школе, она во время экскурсии провалилась в глубокую нору какого-то лесного жителя и повредила ногу. Ни учителя, ни одноклассники поначалу не заметили ее отсутствия, и только Зоя почти сразу забила тревогу. Она попыталась сама поискать подругу, но, боясь заблудиться, далеко не отходила. Не обнаружив Дашку поблизости, Зоя кинулась к учителям, которые проводили с командами двух классов биологический турнир. В общем, Дашку искали часа полтора, перепуганные учителя даже вызвали полицию. А она, оказывается, наревевшись от страха и боли, присела на краешек норы и крепко уснула.

В другой раз, уже лет в семнадцать, Дарья решила изменить свою внешность. Эту историю они до сих пор не могут вспоминать без истерического хохота.

Никому ничего не сказав, Дарья отправилась в салон красоты и, недолго думая, перекрасила свои темно-каштановые волосы в ярко-розовый. Однако и этого ей показалось мало, и она потребовала у мастера добавить в ее моноцвет голубые пряди. Выглядела Даша феерично и очень походила на циркового клоуна. Когда появилась дома, с бабушкой чуть не случился удар. Она истошно кричала, пила капли и топала ногами. А Наташка так дико хохотала, что уронила любимую мамину вазу и порезалась ее осколками. Закончилась эта фантасмагория тем, что Дарью выставили из дома до возвращения настоящего цвета волос. Делать было нечего, и они вместе с Зойкой сначала рыдали от смеха полночи, а наутро отправились в салон красоты.

В следующий раз Дарья отличилась в колледже. На третьем курсе она решила уйти с четвертой пары, чтобы помочь Наташке, собирающейся тогда замуж, выбрать свадебные туфли. Дойдя до гардероба, девушка увидела, что гардеробщицы почему-то нет на рабочем месте, но не растерялась. Вошла, взяла свое пальто и уже собралась уходить, но тут ее бдительное ухо уловило странный шорох.

Она прислушалась. Насторожилась.

Буйное воображение Дарьи сразу нарисовало ужасную картинку: ей показалось, что там, посреди вешалок с верхней одеждой, бродит воришка, который проверяет карманы пальто и курток студенток. Даша тихонько наклонилась и совсем рядом увидела мужские ноги в резиновых сапогах. Больше она не сомневалась. Преступление, совершаемое незнакомцем, толкнуло Дарью к решительным действиям. Она озадаченно оглянулась, схватила палку, которой гардеробщица, женщина невысокая, открывала форточку, подкралась к невидимому воришке и, издав победный клич, изо всех сил ударила предполагаемого преступника палкой по ногам.

Но тут ей не повезло. Слесарь, который, оказывается, менял сломанные крючки на вешалках, не растерялся и, размахнувшись, послал рукой ответный удар по невидимому налетчику. Даша дико закричала, слезы брызнули из глаз, и она, повалившись на пол, схватила перепуганного насмерть слесаря за ноги.

Дело закончилось большим скандалом. Прибежавшая на крик гардеробщица нажала кнопку экстренного вызова полиции. Появившаяся тут же директор еле оттащила зареванную девушку от ошалевшего от неожиданности слесаря. Пока разбирались, на лице Даши расцвел огромный синяк, который, расплываясь, закрыл глаз и превратил левую половину лица в отекшую синюю гематому. Недели две после этого Дарья на занятия не ходила, потому что отек под глазом проходил медленно, а синяк и вовсе побледнел дней через пятнадцать.

Таких историй было множество. Дарья, беспокойная, очень добрая, порывистая и любознательная, всегда первой кидалась на помощь, не разобравшись, бросалась на защиту и милосердно отдавала последнее. Эти качества ее характера очень усложняли жизнь своей хозяйке, но переделать Дарью не представлялось возможным. Она шла наперекор логике, отзывалась на чужую боль и требовала от Зойки бессловесно следовать за ней.

Сегодня, когда за окном выла злая вьюга, Зоя сильно беспокоилась. Как оказалось позже, чутье ее опять не подвело.

Дарья, доехав до своей остановки, подтолкнула незнакомку, молчавшую всю дорогу.

– Выходим.

Та, вздохнув, послушно полезла на выход.

Но едва они оказались на улице, женщина опять насупилась. Даша, устав с ней бороться, пригляделась. В свете яркого фонаря и большой освещенной витрины торгового центра она вдруг увидела, что женщина вовсе и не женщина, а очень молодая девушка. Хоть теплый платок, повязанный по самые глаза, и скрывал часть лица, но Даша разглядела приятное лицо, большие испуганные глаза и вздернутый курносый нос.

– Тебя как зовут?

– Оксана, – девушка недоверчиво стрельнула глазами.

– И что? Ты и вправду хотела попасть под трамвай? Тебе жить надоело что ли? – Даша сердито поджала губы.

– Надоело, – огрызнулась девушка.

– Ну, ты и дура, – нервно поежилась Дарья и оглянулась по сторонам. – Слушай, холодно. Ты где живешь? Давай, я такси вызову, оплачу, поезжай домой. И выбрось из головы свои глупости, а то в следующий раз я могу не оказаться рядом.

– Нет, – Оксана отступила на шаг.

– Что – нет?

– Мне некуда ехать.

– Как это? – опешила Даша. – А дом твой где?

– Нигде, – Оксана вызывающе посмотрела на свою спасительницу. – И вообще, отстаньте все от меня!

И тут Дарья рассвирепела. С ней это случалось крайне редко, но, если она выходила из себя, никто не мог ее остановить.

– Слушай, ты! Я тебя сегодня из-под колес трамвая вытащила, а ты мне тут голову морочишь! Говори сейчас же, где живешь, или я вызываю полицию. Надоела ты мне хуже горькой редьки!

Оксана покраснела, сжалась вся, поникла и вдруг заплакала.

– Нигде я не живу! Правда! Меня выгнали. У меня ничего нет.

– Господи! Час от часу не легче. А ты чего такая толстая, бесформенная? Или это пальто такое огромное? Чего ты так закуталась?

Девушка ладошкой вытерла лицо, по которому катились слезы, шмыгнула покрасневшим носом.

– Беременная я.

– Да ты что. – Даша испуганно уставилась на ее живот. – А я все думаю, чего ты какая-то неуклюжая, круглая. А как же ты хотела себя убить, если ребенка носишь? Ты совсем чокнутая что ли?

Оксана молчала, опустив голову.

Они стояли друг напротив друга, а снег все кружил и кружил. Ложился огромными хлопьями на пальто, шубу, платок. Падал на лицо, сразу превращаясь в капельки холодной воды. И было непонятно, плачет ли странная девушка, или это снежинки, тая, плачут.

Даша достала телефон, глянула на экран и ахнула:

– Господи, пять не отвеченных вызовов. Как же я забыла звук включить! Ну, все, Муха убьет меня, – она тяжела вздохнула. – Ну, что мне с тобой делать?

Оксана молчала. Дарья, согревшаяся в автобусе, опять начинала замерзать. Потоптавшись на месте, она приняла решение.

– Так. Хватит тут мерзнуть, иди за мной!

– Куда? – девушка отступила от нее. – Я в полицию не пойду.

– Не нервируй, ты и так мне уже страшно надоела сегодня. Вот же послал бог спутницу! Сказала–иди за мной, значит, иди!

Дарья сердито пошла вперед, а Оксана, постояв, побрела за ней. По дороге она, догнав свою спасительницу, тронула ее за руку.

– А вас как зовут? – она вдруг перешла на «вы».

– Дарья.

– Дарья, я хочу объяснить.

– Молчи, – перебила Дарья, – ничего не говори, а то повторять придется. Вот сейчас придем, согреемся, и все по порядку изложишь.

Когда в дверь позвонили, Зоя облегченно выдохнула.

– Слава богу!

Однако, распахнув дверь, она напряглась. На пороге стояла запорошенная снегом Даша, а за ее спиной–незнакомая женщина в большом теплом платке на голове и в каком-то непонятном широком пальто грязно-коричневого цвета. Снег таял на ее платке, и капельки воды, словно крошечные алмазы, сверкали в ярком свете подъезда.

– Так. Что происходит? – Зоя недоуменно перевела взгляд на подругу.

– Впустишь или будем здесь объясняться? – Дарья недовольно нахмурилась.

– Входите, – Зоя отступила вглубь коридора.

Зная Дашин характер, она предпочла сразу ничего не спрашивать. И правильно сделала, потому что Дарья, уставшая от приключений сегодняшнего вечера, находилась не в лучшем состоянии духа. Раздевшись и сняв обувь, Дарья обернулась к замершей у двери Оксане.

– Ну, тебе что, отдельное приглашение? Давай, раздевайся.

Зоя вопросительно посмотрела на подругу, потом обернулась к смущенной женщине в платке.

– Раздевайтесь. Я – Зоя. А вы?

– Спасибо. Я – Оксана, – сконфуженно кивнула та.

Она медленно сняла пальто и стянула с головы толстый платок. На плечи ей упала тяжелая пшеничная коса. Большой живот, который скрывало бесформенное пальто, сильно выпячивался вперед.

– О, вы в положении? Какой срок? – Зоя улыбнулась.

– Почти семь.

– Перестань ей выкать, – буркнула Дарья и возмущенно обернулась к Оксане. – Семь? И ты, идиотка, кинулась под трамвай? А потом еще со мной по снегу каталась? Ты и вправду ненормальная! Господи, а если бы роды начались, когда ты на снегу валялась?

– Ты чего? – Зоя гневно дернула ее за руку. – С ума сошла? Где вы валялись?

Дарья раздраженно выдернула свою руку и запальчиво ткнула в Оксану пальцем.

– Сейчас и ты сойдешь с ума. Подожди, у тебя все впереди! Она постарается.

– Тихо, – Зоя приложила палец к губам. – Чего раскричалась? Катюшка спит уже.

– Ой, прости, – спохватилась Дарья. – Пойдем на кухню что ли.

– Может, расскажешь все-таки для начала? – Зоя пожала плечами.

– Вот там и расскажем. Только не я, а она. А еще лучше, давай сначала поедим. Я умираю от усталости, голода и злости!

Оксана опасливо отодвинулась от Дарьи, но та, заметив это, усмехнулась.

– Раньше надо было шарахаться, а теперь придется терпеть. Иди вон туда, руки мой. А потом на кухню.

Они ели молча. Оксана стеснялась, но Зоя, понимая ее положение, старательно ухаживала за ней, подкладывала добавку, выбирала куски индейки получше. Наливая чай, глянула на Оксану.

– Ты как чай пьешь? Сладкий или нет?

– Любой, – покраснела девушка.

– Ну, тогда вот тебе чай, вон варенье, а вот пирог, я сегодня пекла. Правда, с капустой не все любят.

– Я люблю, – Оксана опустила голову, – спасибо!

Когда ужин закончился, Зоя поспешно убрала со стола, и, сложив посуду в раковину, присела рядом с подругой.

– Ну? Сколько еще будете молчать? Может, посвятите и меня в события сегодняшнего дня?

– Я начну, а она продолжит, – Дарья вздохнула. – Значит, так. После работы я отправилась на остановку автобуса, но опоздала – подошедший автобус отправился раньше, чем я добрела до него в такую метель. Тогда я, чтобы не терять времени, решила ехать на трамвае и двинулась к остановке, которая находится метрах в пятидесяти на той же платформе. Ты же знаешь.

– Да, конечно, – поспешно кивнула Зоя. – Я часто с работы на трамвае езжу.

– Ну и вот. Метель страшно мела, слепила глаза, ветер с ног сбивал. Приближаясь, я заметила странную фигуру прямо на рельсах. Сначала подумала, что мне показалось. Подошла ближе и обалдела. Вот эта красавица стояла на рельсах, решив кинуться под колеса трамвая. Представляешь?

– Как кинуться? – Зоя схватилась за голову и всполошенно глянула на притихшую Оксану. – Ты хотела покончить с собой?

Та, прикусив губы, кивнула.

– Видишь, она даже не отказывается, – нервно фыркнула Дарья. – В общем, на уговоры упрямица не поддавалась, пришлось применить силу. Я ж не знала, что она ребенка ждет, уперлась в рельсы ногами и просто вытолкнула эту идиотку с платформы.

– Прекрати, – Зоя толкнула подругу в бок. – Зачем оскорблять?

– А что? – Дарья покрутила пальцем у виска. – Разве нормальному человеку придет такое в голову? Беременная, на седьмом месяце! Там ведь уже полноценный ребенок в животе, а она добровольно на рельсы! Ой, будь моя воля, я ее просто задушила бы!

Оксана испуганно вскочила из-за стола, но Зоя, тронула ее за руку.

– Сиди, сиди. Ничего.

Девушка села. Зоя недоуменно пригляделась к ней.

– А сколько лет тебе?

– Восемнадцать.

– Так мало лет и так много, видимо, проблем, – Дарья подняла на нее глаза. – Ну? Теперь твоя очередь. Начинай.

И девушка стала говорить.

Глава 7

Оксана родилась в пригороде огромного города в центральной России. Этот рабочий поселок, когда-то ставший придатком областного центра, удивительным образом соединил в себе и прелесть сельского жития, и удобства городского существования.

Здесь отсутствовали многоэтажные дома, больше похожие на улей, и никогда не было заводов и фабрик. Частные домики, ухоженные и уютные, теснились на нешироких улочках, разбегались в стороны по перекресткам и переулкам и заканчивались где-то возле реки. Между домами попадались магазинчики с товарами первой необходимости, продуктовые лавки и аптеки, которых нынче расплодилось видимо-невидимо. Знаменитый рынок занимал большую площадь подле Дома культуры, позади которого высилась новая десятилетка.

Семья у них сложилась большая и трудолюбивая. Отец, мать, бабушка и трое детей. Жили дружно, весело и зажиточно.

Но ведь у всего в этой жизни есть начало и есть конец. Начало у них оказалось светлым и добрым, а вот конец – стремительным и горестным. Будто кто-то сглазил их благополучие: сначала умерла бабушка, потом мать попала под грузовик, которым управлял пьяный в стельку мужичок из соседней деревни. Мама, так и не придя в сознание, умерла на третий день после аварии.

Вот тут-то и началось. Отец поначалу с горя беспробудно пил, а потом привел в дом молодуху Тоньку, которая была всего лет на шесть старше его взрослой дочери. Мальчишки, которым на ту пору исполнилось семь и девять, особенно не сопротивлялись, а вот пятнадцатилетняя Оксана мачеху не приняла.

Обидно ей было, что отец так быстро маму позабыл, что какая-то чужая женщина хозяйничает в их доме, берет мамины вещи, переставляет мебель, пользуется посудой. Оксана жалела и братьев, стесняющихся новой отцовской жены, и себя, но больше всего она, в глубине души, жалела отца, который так подобострастно и влюбленно глядел на свою молодуху, что сердце девочки разрывалось от унижения и горя.

Начались скандалы. Мачеха хотела подчинения, по молодости не понимая, что лаской достигла бы гораздо большего.

Она без конца пилила мальчишек: «Вытирайте ноги! Нечего здесь топтать, я вам не прислуга. Чего дома сидите? Покою от вас нет. Вас не прокормишь, хоть холодильник на замок запирай!»

Слов и выражений Тонька не подбирала, смачно материлась и грязно оскорбляла пасынков. Оксану тоже пыталась приструнить, но взрослая девочка уже умела за себя постоять: на каждое одно слово новой отцовской жены отвечала двумя или делала вид, что не слышит ее.

Тонька тихо бесилась, однако открыто выступить против старшей дочери мужа пока не смела. Атмосфера в доме накалялась.

Будь Тонька умнее, она, конечно, могла бы лаской и терпением достичь мира в новом доме, но ей хотелось всего и сразу.

Год кое-как прожили. Но когда Оксане исполнилось шестнадцать, произошло серьезное столкновение. Девочка решила позвать подружек на день рождения. Спросила у отца разрешения, и тот, чувствуя себя виноватым перед детьми, с радостью позволил. А вот Тонька категорически воспротивилась.

– Нечего здесь бардак устраивать, – заявила мачеха.

– Какой бардак? – нахмурилась Оксана.

– Вот такой. Столы накрывать, убирать, мыть кто будет? Мала еще праздники такие устраивать!

– Не твое дело, – вспыхнула Оксана. – Папа разрешил.

– Мало ли что он разрешил. Он вас мне на голову посадить хочет, а я вам не нянька! Сказала–не будет здесь ничего, значит, не будет!

– Да кто ты такая? – слезы брызнули у Оксаны из глаз.

– Я здесь хозяйка, и заруби себе на носу: мое слово – закон! Поняла? И нечего здесь сопли распускать, иди вон гусей покорми лучше.

Оксана, рыдая, выскочила на крыльцо, кинулась к отцу в мастерскую.

– Зачем ты женился на ней? Она ведьма!

– Оксанка, успокойся, – обнял ее отец. – Она хорошая, просто молодая еще. Перегибает палку. Не понимает многого по молодости.

– Она злая, мальчишек наших бьет, дергает за уши, они ее боятся! Что ты наделал!

Отец расстроенно отвернулся, ссутулился, достав платок, стал сморкаться. Оксане его не было жаль, и она в сердцах закричала:

– Она своих детей родит, а наши пропадут. И я с ней жить не буду, убегу! Вот увидишь.

– Дочка, перестань, – отец испуганно обернулся. – Подожди чуть-чуть. Я с ней поговорю. И день рождения твой мы отметим. Обещаю.

– Не хочу я ничего теперь! Как ты мог эту дуру в наш дом привести?

– Ты еще маленькая, потом поймешь, – вздохнул отец. – Мужику без хозяйки в доме никак нельзя: убрать, приготовить, постирать, приголубить. Как без бабы в хозяйстве? Да еще с детьми на руках. Не каждая и согласилась бы, а Тоня вот пошла за меня. Ценить надо, а ты ругаешься.

– Ты с мамой совсем другой был, – покачала головой Оксана, – а теперь изменился. Ты чужой, равнодушный, безразличный! Словно глухой или немой. Все молчишь, в окно смотришь. Что ты там высматриваешь?

Отец промолчал, но слово свое сдержал, поговорил с женой. Та, вместо ответа, хлопнула дверью и уехала к подруге на целые сутки.

В тот день все было как раньше. Как при маме. Оксана с отцом готовили обед, мальчишки крутились возле них: то помогали, то мешали, но всех их захлестывала радость от единения и чувства родства, вспыхнувшего вдруг с новой силой.

Но после этого праздника дело совсем пошло из рук вон плохо: Тонька злости своей не скрывала, но отыгрывалась теперь не на детях, а на безропотном муже. Швыряла ему вещи в лицо, спать ушла на веранду, обед подавала с таким лицом, словно одолжение делала. Оксанка еще могла терпеть, когда она их шпыняла, но, когда молодуха взялась за отца, смирение девочки закончилось.

Однажды утром, когда Тонька облила мужа горячим супом, Оксана вскочила со стула, схватила молодуху за волосы и потащила к дверям.

– Убирайся вон из нашего дома!

Тонька, не ожидая такой прыти от падчерицы, онемела от неожиданности.

– Ну-ка, хватит, – отец укоризненно глянул на Оксанку. – Напрасно ты, дочка, обижаешь Антонину. Не специально она меня обожгла, нечаянно это вышло, с каждым может случиться. Негоже так себя вести. Извинись.

– Что с тобой, папа? – оторопевшая девочка обернулась к отцу. – Разве не видишь, что она смеется над нами?

– Извинись, Оксана, – отвел глаза отец.

Оксана, не веря своим ушам, полыхнула, залилась румянцем, кинулась в комнату, покидала в сумку какие-то свои вещички и, рыдая от беспомощности, несправедливости и ненависти ко всем сразу, бросилась вон из дома.

Так закончилось ее житье-бытье в отчем доме.

Оксане тогда исполнилось без трех месяцев семнадцать. Вылетев из дома, она в горячке заметалась по улице, а потом, чуть выдохнув, повернула в сторону школы. Там, рядом с родной школой, жила ее крестная, добрая и тихая женщина, Ольга Сергеевна.

Тетя Оля. Спокойная, ласковая и чуткая крестная работала нянечкой в детском саду, получала мало, но все, что зарабатывала, отдавала дочери, у которой лет пять назад родился сын инвалид. Тетя Оля Оксанку любила, переживала за нее, но помочь ничем не могла, на свое горе сил едва хватало. Однако время от времени Оксана прибегала к ней, падала крестной на грудь и, рыдая, жаловалась на мачеху, на жизнь и на судьбу-злодейку.

В этот раз крестная, увидев взлохмаченную, красную, зареванную девушку, сразу поняла, что дело плохо. Обняла, приголубила, накормила, ни о чем не расспрашивала. Дожидалась момента, когда девушка сама захочет поделиться с ней своей печалью. А Оксана никак не могла решиться, потому что слезы и крик стояли комом в горле, она боялась, начав говорить, не справиться с эмоциями, разрыдаться и вскипеть.

К вечеру, когда тишина поплыла по дому, Оксана подошла к крестной, сидящей со спицами на диване.

– Что делаешь, теть Оль?

– Да вот, внучку жилет из овечьей шерсти вяжу. Купила нитки на рынке в то воскресенье, хорошие, чистые, мягкие. Видишь, как получается.

– Красиво, – улыбнулась Оксана. – Какая ж ты мастерица, теть Оль!

– Да что ты, деточка! Так, как я, любая женщина вяжет. Да и ничего тут сложного нету. Вот ты будешь ждать ребенка, я и тебя научу, хочешь?

– Ой, теть Оли, а где ж твои домашние? – спохватилась Оксана. – Я в горячке даже и не заметила, что их нет.

– Дочка повезла малыша в город на очередное обследование, – вздохнула крестная. – Так что у нас с тобой сегодня есть тихий вечерок.

– Я, теть Оль, домой больше не вернусь, – Оксана прислонила голову к ее плечу.

– Как же так, Оксана?

– Вот так… Нет больше сил моих! Я ее ненавижу!

– Ой, деточка, что же делать? Дом у нас крошечный, ребенок больной, но, если жить тебе негде, оставайся. В тесноте да не в обиде. Хочешь?

– Нет, – Оксана обрубила все свои сомнения. – Уеду, чтобы не видеть ее больше. Совсем уеду.

– Куда? – испуганно вздрогнула крестная.

– Куда глаза глядят!

– Ну уж нет, – тетя Оля отстранилась, встала, убрала вязание и, подумав, постучала пальцев по лбу. – Надо хорошо подумать сначала, чтобы на такой поступок решиться. Ты подумала? Нужны деньги, вещи, жилье. Ты ж не будешь слоняться по вокзалам и улицам? В полицию сразу заберут.

– Помоги мне, крестная, подскажи, – Оксана закрыла лицо руками.

– Не дело ты затеяла, милая, – покачала головой крестная, – твоя мать бы не похвалила нас за эту затею.

– Но и здесь я с ума сойду. И отца жалко, вижу, что он любит эту тварь, и братьев жалко, и себя. Сердце рвется на части, понимаешь? Помоги!

– Ну, что ж… Завтра на работе поговорю, поспрашиваю, – крестная вздохнула, – а ты, смотри, никуда без спроса не отлучайся. Ложись спать. Утро вечера мудрее. Поживем увидим.

За окном тогда бродила осень. Она то плакала навзрыд, оставляя на дорожках сада прозрачные лужи, то хохотала, купаясь в солнечных лучах. То злилась, рвала ставни окон порывами сердитого ветра, то умиротворенно гляделась в зеркала рек и озер, любуясь своим разноцветьем.

За окном бродила невероятная осень. Проказница, чудачка, шкодница и кокетка. Подсматривала в окна, подслушивала у дверей, подзадоривала ветер и тормошила перелетных птиц. Чувствовала, что время ее истекает, стонала в ожидании неминуемых холодов. Хмурилась, сумасбродка, злилась, гневно срывая с деревьев последние листья, и медленно заполняла низины и овраги густыми тяжелыми туманами.

За окном бродила осень.

Глава 8

Оксана на секунду замерла, прервав свой невеселый рассказ. Застыла, прислушиваясь к себе.

– Ты чего? – Дарья напряглась.

– Шевелится, – девушка впервые за вечер улыбнулась бледными губами. – Двигается.

Зоя с Дашей переглянулись. Зоя ласково погладила девушку по плечу.

– Это хорошо, что шевелится. Значит, развивается нормально. Анализы-то в порядке? Ты на учет вовремя встала?

– Не вставала я ни на какой учет, – опустила голову Оксана.

– Как? – оторопела Даша. – Ты действительно сумасшедшая? Семь месяцев почти, и ты ни разу не сдала анализы? Боже!

– Что ж ты делаешь, глупая? – Зоя испуганно прикрыла рот ладошкой. – Как рожать собираешься? А вдруг патология?

– Мне все равно, – Оксана насупилась, отвернулась. – Я забирать ребенка не собираюсь. Рожу, оставлю его и вернусь домой.

– Как оставишь? – не поняла Дарья. – Откажешься что ли?

– Да. – девушка нервно затеребила косу. – Мне с ним никак нельзя. Никак! Отец умрет от горя, позор это…

– Да какой позор? В двадцать первом веке живем, – Зоя непонимающе усмехнулась. – Что такого? Встретила мужчину, родила ребенка. Это жизнь!

– Нет. Это у вас тут, может быть, и жизнь, а у нас – позор. Вслух никто ничего не скажет, но начнут перешептываться, за спиной пальцем показывать. Поселок маленький, все друг друга знают. Нельзя!

Подруги опять переглянулись и Зоя, всегда сдержанная и корректная, возмутилась:

– Дурдом какой-то!

– Рассказывай дальше, – Даша встала, налила себе уже остывшего чаю. – Чего воду в ступе толочь, бесполезная трата времени.

Решение нашлось быстро: дня через два крестная пришла домой с крохотным клочком листка из обычной школьной тетрадки.

– На, держи! Да не потеряй.

– Что это?

– Номер телефона, наша кладовщица принесла. Ее дочь, когда училась в университете, подрабатывала – денег-то у них особых никогда не водилось. Сначала ночной няней, но тяжело было учиться: всю ночь с младенцем, а днем – на занятия. А потом вот этих нашла. Там мать – профессор в университете, про отца не знаю, а сын – врач. Но он в Петербурге живет, к матери только на праздники наезжает, да и то не всегда. Так вот, дочка-то кладовщицы нашей подрядилась к ним квартиру убирать. Днем училась, а вечером приходила часа на три-четыре. Квартира, правда, большая, но все лучше, чем ничего! Говорит, люди неплохие и платили вовремя, денег не задерживали и, главное, не обижали. Только времени уж много с тех пор прошло, лет пять-шесть. Дочка-то кладовщицы учебу закончила и ушла от них, но телефон их она сохранила.

– Ой, крестная, спасибо, – Оксана обрадованно схватила заветный клочок бумаги.

– Да не скачи ты, егоза! Душа у меня болит. Как это ты одна, в чужом городе? Ни одной родной души!

– Так дочка твоей кладовщицы смогла, и я смогу!

– Да что ж ты сравниваешь? – тетя Оля горестно покачала головой. – Она училась там, всех знала, на курсе-то сколько друзей-подруг! И жила девчонка в общежитии! Да и мать чуть ли каждую неделю продукты возила. А ты как жить будешь? По чужим углам скитаться?

– Хуже не будет. Не переживай, – отмахнулась Оксана.

– Эх, детка, ты еще не знаешь, что такое хуже. Вот хлебнешь горечка, так нынешняя жизнь тебе медом покажется. Но отговаривать не стану, как решишь, так и сделаем.

Минут через двадцать крестная опять подошла к девушке.

– Слушай, Оксанка, а давай сейчас позвоним по номеру. Заранее. А то вдруг приедешь, а им помощница не нужна, что станешь делать? А тут уж вместе будем искать другие варианты.

С замиранием сердца Оксана набрала незнакомый номер. Долгие губки безжалостно били в ухо, но она трубку не бросала. И ее ожидание увенчалось успехом.

– Да? – холодный чужой голос нетерпеливо требовал ответа.

Она, заикаясь от волнения и коряво представившись, быстро спросила, не нужна ли им домработница. На другом конце провода недоуменно помолчали.

– А откуда у вас этот номер? – подозрительно поинтересовался строгий женский голос.

Оксана не растерялась. Подробно пересказала услышанную от крестной историю про дочку кладовщицы и клятвенно пообещала, хоть ее об этом и не спрашивали, работать честно и добросовестно.

Женщина на другом конце провода опять долго молчала. Девушке хватило ума ее не торопить, и наградой за терпение было одно только слово: «Приезжайте».

Так Оксана оказалась в столице.

На прощанье, обнимая крестную, она вдруг всхлипнула:

– Если что, теть Оль, не поминай лихом.

– Если что? – перепугалась крестная. – Ты чем себе голову забила? О плохом даже и не думай. Не смей! Поработай, успокойся и возвращайся назад. Не зря говорят в народе: «Где родился, там и сгодился»! Слышишь?

– Угу, – кивнула Оксана, уже зная, что в эти края больше не вернется.

Столица встретила девушку холодным дождем, низким небом и серой мглой. Слякоть и промозглость превратили огромный город в безрадостное скопление мокрых домов, между которыми то и дело сновали хмурые люди, автобусы и бесконечные машины. Небо, как прохудившаяся холстина, сыпало на землю колючие капли. Природа тихо плакала в преддверии неминуемых холодов.

Оксана, одетая в тоненькую курточку, сразу продрогла. Едва шевеля покрасневшими замерзшими пальцами, она показала таксисту листок с адресом.

– Вот сюда довезете?

Недовольный уставший таксист, выходец из южных республик, угрюмо глянул на худенькую девчонку в старенькой курточке.

– Далеко это. Дорого стоить будет.

– Ничего. Поехали, – Оксана, наученная крестной, и глазом не повела.

В тепле машины она, быстро отогревшись, с интересом уставилась в окно. Город, огромный, многоэтажный, разноплановый и разнохарактерный, казался ей бесконечным лабиринтом, полным чудес и загадок. Впервые попав в столицу, девушка тут же поняла, что здесь ей все нравится. Даже дождливая погода не мешала юной путешественнице наслаждаться пролетающими мимо окон улицами, площадями, мостами и храмами.

Водитель, заметив блуждающую на ее лице улыбку, довольно усмехнулся.

– Нравится Москва?

– Очень нравится!

– Она всем нравится, – расплылся в благодушной улыбке водитель, – только не всех принимает. Трудный город.

– Трудный? – заволновалась девушка.

– Очень трудный, – удрученно вздохнул водитель. – Дорогой, неприветливый, суетной. Люди бегают туда-сюда, себя не помнят, родственников не видят, с детьми встречаются только по вечерам. У нас так не принято.

– Так чего же вы здесь делаете? – Оксана почему-то оскорбилась за столицу.

– Зарабатываю, – утомленно пожал плечами южный человек. – Семью кормить надо, а здесь больше платят.

Оксана, отвернувшись, опять прилипла к окну. Смотрела и удивлялась.

И площади, и набережные, и улицы, и магазины, и тоннели – все казалось ей исключительным и фантастически красивым. Девушка сгорала от нетерпения, так сильно ей хотелось пройти по знаменитому Старому Арбату, то Тверской, погулять по Бульварному кольцу, посетить Красную площадь. Она знала об этих местах по книгам и журналам, видела их на экранах телевизора, а теперь представляла, как сама пойдет по ним, как будет смотреть на все своими собственными глазами.

Наконец, машина остановилась у большого сталинского дома.

Оксана подошла к подъезду и, замирая от волнения, нажала на кнопку домофона.

Глава 9

Ночь поплыла над городом. Она наступала проворно, властно и деспотично. Подгоняла запоздалых прохожих, заполняла сумраком дворы и переулки, требовала тишины и покоя, баюкала детей и любовалась одинокими фонарями, поливающими пустынные улицы безжизненно-белым светом.

То там, то здесь гасли окна в домах. Ночные тени растекались по городу бесформенным чернильным пятном, делая его похожим на зловещий лабиринт, запутанные катакомбы или странные переплетения перекрестков и развилок.

Метаморфозы перехода дня в ночь преображали не только природу, город, но и жителей. Люди расслаблялись, отпускали дневные заботы, расправляли плечи, сбрасывали напряжение и становились сами собой. Спокойными, добрыми и умиротворенными.

Зоя, дождавшись паузы в рассказе ночной гостьи, подошла к окну, зябко поеживаясь.

– Темнота. Тишина. Даже трамваев не слышно. Словно все уснуло: ветер, вьюга, город. – Она обернулась к уставшей девушке. – Мне кажется, на сегодня достаточно. Оксана, тебе надо отдыхать. Давайте отложим нашу беседу до лучших времен, а?

– Не знаю, честно говоря, когда эти времена могут настать, – пожала плечами Даша, – похоже, для Оксаны они уже в прошлом, не зря же она собиралась кидаться на рельсы.

– Дашка, ты чего? – Зоя сердито толкнула подругу в бок.

– Ничего, – Дарья спокойно развела руками. – Как скажешь, так и сделаем.

– Оксан, ты как? – Зоя тронула девушку за плечо.

Та вдруг резко повела плечом и упрямо выпрямилась.

– Не нужно меня жалеть. Расскажу все сегодня, чего тянуть?

– Хорошо, хорошо, – миролюбиво отозвалась Зоя. – Не волнуйся. Тогда выпей-ка стакан теплого молока. А хочешь, я тебе кашу сварю?

– Муха, угомонись, пожалуйста, – изумленно обернулась к ней Дарья.

– Ну, ладно, – Зоя обреченно вернулась на свой стул. – Рассказывай до конца, а там посмотрим, что делать дальше.

Оксана задумчиво поглядела куда-то вдаль. Сосредоточилась, будто вспоминала подробности прошедшего года, старалась воскресить в памяти каждую деталь, каждый миг прожитых здесь дней и ночей.

Реальность оказалась лучше вымысла. Все, что она себе представляла, не шло ни в какие сравнения с тем, что она получила.

Хозяйка квартиры, строгая, властная и неулыбчивая Софья Никитична, оглядела ее с ног до головы и без всяких эмоций произнесла:

– Значит так. Запоминай сразу, повторять не буду. Я – профессор, в университете провожу большую часть дня. Уезжаю в девять, возвращаюсь после семи. Иногда приезжаю днем обедать, ужинаю всегда дома. Чистота и порядок должны быть идеальные. Белье стирается дома, ты его гладишь, штопаешь, если нужно, и раскладываешь по местам. Живу я одна, мужа нет, сын живет в Петербурге. Приезжает редко и ненадолго. Когда приезжает, живет здесь, в своей комнате. Этот понятно?

– Понятно, – пролепетала смущенная девушка.

– И перестань трястись, – недовольно прищурилась хозяйка. – Деньги на продукты я оставляю тебе каждый день, ты в магазине покупаешь продукты, готовишь ужин или обед, чек отдаешь мне вечером. Если в доме чисто, вымыто, убрано, все приготовлено и выглажено, ты можешь выйти погулять по городу или куда-то по своим делам. Сюда никого никогда не приводить, не приглашать, не пускать. Одна оплошность, и мы с тобой расстаемся без объяснений. Ясно?

– Ясно, – поспешила заверить ее Оксана. – Никого и никогда!

– Отлично, – Софья Никитична вдруг скупо улыбнулась кончиками губ. – Теперь насчет жилья. Прошлая домработница у нас не жила. Приходила утром, и вечером отправлялась восвояси. Но тебе, я вижу, жить негде?

– Негде, – подтвердила Оксана, холодея от страха. – Но я, как только заработаю, сразу сниму угол где-нибудь. Обещаю.

– Не обещай невозможного, – поморщилась хозяйка. – Где ты в Москве угол снимешь? У нас здесь три комнаты, есть кладовая, переделанная в комнатку, там наши домработницы днем отдыхали и вещи свои держали. Будешь там жить. Комнатка крошечная, окон нет, но диван стоит, есть тумбочка и полка. Думаю, поместишься.

– Спасибо, – девушка затрепетала от счастья. – Вы не пожалеете, что взяли меня! Я буду очень стараться!

Софья Никитична пристально поглядела на нее.

– Хочется верить, но практика научила меня не слишком доверять поспешным обещаниям. Посмотрим. Жизнь покажет. Пойдем, покажу дом.

И началась спокойная жизнь. Без нервов. Без унижения. Без оскорблений.

Оксана очень старалась, вспомнила все, чему ее когда-то учила мать. Чистила, мыла, стирала, гладила. Пересадила цветы, которые совсем зачахли в старых горшках, оттерла плитку на кухне, натерла до блеска зеркала, сняла плафоны с люстр и, отмочив их в специальном растворе, вернула плафонам первоначальную белизну. Отпарила жакет хозяйки, накрахмалила скатерть для стола в гостиной.

Софья Никитична все замечала, но, возвращаясь домой, не спешила хвалить свою неутомимую помощницу. Хозяйке нравилось, что девчонка все умеет, лишних вопросов не задает, знает свое место и вкусно готовит.

Так прошло месяца четыре. Софья Никитична привыкла к Оксане, стала иногда ей улыбаться, перебрасываться сс ней словами и приветствиями, а однажды вдруг привезла шапку с шарфом.

– Я смотрю, тебе ходить не в чем, а уже холодает. Вот возьми, я купила.

– Ой, спасибо, – Оксана смутилась так, что даже уши загорелись. – Я отдам деньги, сколько это стоит?

– Нисколько. Носи, – усмехнулась женщина. – Ты мне здоровая нужна. Так что бери без лишних слов.

Недели через три, увидев, как Оксана мерзнет в своей тоненькой курточке, хозяйка молча прошла в гардеробную, достала из шкафа темное пальто.

– Это пальто моей мамы. Ее нет с нами десять лет, а рука все не поднималась выбросить, зато теперь пригодилось. Держи!

– Это мне? – Оксана растерялась от неожиданности.

– Нельзя же зимой курточку осеннюю носить, если только, конечно, не хочешь в больницу попасть.

– Оно огромное, очень большое, – Оксана робко взяла протянутое пальто.

– Ну, извини, – Софья Никитична сердито поджала губы, – другого нет. Мама моя была женщиной полной, высокой, не в пример мне. Велико, конечно, но другого, как видишь, нет. Не нравится, оставь здесь. А если холодно, бери и носи. Выбор за тобой, – Софья Никитична закрыла шкаф и демонстративно вышла в гостиную.

Оксана озадаченно постояла, надела пальто и поглядела на себя в зеркало. Зрелище, конечно, было не для слабонервных: пальто висело на ней, как мешок на тросточке, рукава скрывали даже ладони, пройма рукавов доходила до талии. Но девушка сразу ощутила, какое оно теплое и, что удивительно, очень легкое.

Покрутившись у зеркала, Оксана решительно сняла пальто, оглядела его со всех сторон.

– Ну, что ж… Пуговицы перешью, рукава подверну, длину тоже подошью.

Следующие пять месяцев пролетели как один день.

Девушка не бездельничала, но работа нисколько не тяготила ее, не добавляла страданий, а напротив, отвлекала от тягостных мыслей, горестных раздумий и безрадостных воспоминаний. Она привыкла, что хозяйка сурова, строга и неулыбчива, и принимала все ее требования и условия без недовольства.

Оксана проявляла недюжинное старание, в интернете находила новые рецепты пирогов, вареников и рулетов. Запекала рыбу, следуя инструкции в ютюбе, научилась делать салаты, о которых в их поселке никто слыхом не слыхивал.

Время летело. Оно ведь не дремлет, не задерживается, не пытается нам угодить. Оно летит стремительно, добавляя нам весен и зим, делая нас старше и, быть может, чуточку мудрее.

В день семнадцатилетия Оксана, вскочив пораньше, испекла любимый мамин торт с шоколадными коржами, заварила чай и затихла, дожидаясь пробуждения хозяйки. Софья Никитична привычно вышла к завтраку в восемь пятнадцать и замерла, увидев на столе праздничный торт.

– Что происходит? Что ты сияешь, как медный пятак?

Оксана, стесняясь своей смелости, пожала плечами.

– Вот. Хотела угостить вас. У меня сегодня день рождения.

– Вот так новость, – Софья Никитична удивленно прищурилась. – Значит, семнадцать стукнуло?

– Угу, – зарделась девушка, польщенная тем, что хозяйка помнит, сколько ей лет.

– Ну, что ж. Поздравляю, – хозяйка улыбнулась. – Давай попробуем твой шедевр.

Оксана разрезала торт, выложила кусочек на тарелку.

– Это не мой шедевр. Это мамин любимый рецепт. Я его наизусть помню, потому что всегда его с ней вместе готовила.

– Я у тебя не спрашивала, потому что никогда не лезу дальше, чем полагается, – хозяйка помрачнела. – Но все же. Как мать тебя отпустила в город к незнакомым людям, да еще до совершеннолетия?

– А она и не отпускала, – Оксана опустила голову. – Она умерла. Я сама уехала, чтобы с мачехой не жить.

– Понятно, – хозяйка молча допила чай и уехала.

А вечером на привезла крошечный футляр.

– На. Поздравляю.

Оксана, оторопев от неожиданности, уставилась на синий футляр:

– А что это?

– Господи, послал же бог такую мямлю! – Софья Никитична забрала у нее бархатную коробочку, открыла, достала оттуда тоненькую цепочку из белого золота. – Косу подними! – Она надела ей на шею цепочку, застегнула и подтолкнула ошарашенную девушку к зеркалу. – Ну? Нравится?

Тонюсенькая цепочка короткой блестящей ниточкой обнимала шею, поблескивала и играла гранями в свете люстры.

– Очень, – Оксана радостно сжала ладошки. – Спасибо! Как-то неудобно даже, это же очень дорогой подарок!

– Не мели чепухи, – хозяйка довольно хмыкнула. – На день рождения надо получать подарки, это нормально.

За прошедшие полгода сын хозяйки Игнат приезжал из Питера раз пять. Был он высоким, плечистым, русоволосым, интеллигентным и таким же неулыбчивым, как и его мать. В свои тридцать семь лет он давно жил отдельно и успел, как обмолвилась хозяйка, даже развестись.

Когда он появился в первый раз, Софья Никитична указала на девушку:

– Игнат, это Оксана. Наша новая домработница.

Игнат на мгновение перевел на Оксану глаза.

– Здравствуй, Оксана, – равнодушно кивнул он. – Очень приятно.

Отвернувшись, Игнат тут же позабыл о ее существовании.

А вот с Оксаной случилось непоправимое. Она влюбилась в Игната с первого взгляда. И поделать с этим уже ничего не могла. При одной только мысли о нем в животе разливалось тепло, сердце бухало, в горле пересыхало. Ей нравилось в нем все: его светло-русые волосы, непослушными прядями падающие на лицо, его удивительные руки с длинными тонкими пальцами, его пространный отрешенный взгляд.

А тут еще и волшебная профессия! Игнат, работающий кардиохирургом, казался Оксане просто небожителем: мало того, что такой красавец, так еще и операции на сердце делает! Ну? Как тут не влюбиться простой деревенской девчонке?

Девушка с нетерпением ждала каждого его приезда, изо всех сил старалась ему угодить: до блеска намывала его комнату, пылесосила книжные полки, вычищала обувь, натирала стекла и зеркала. Игнат, погруженный в свои проблемы и заботы, всего этого совершенно не замечал, вежливо здоровался и потом общался только с матерью или работал, уткнувшись в толстенные книги.

Но Оксане и этого хватало. Она была счастлива просто от его присутствия и ни о чем другом даже и не мечтала. Любовь ее девичья росла день ото дня, и порой девушке казалось, что сердце вот-вот лопнет, не выдержав такого накала.

Игнат часто снился ей. Его голос, низкий и глухой, слышался ей даже в те дни, когда он отсутствовал в городе. Стирая рубашки Игната, она истово прижимала их к лицу, вдыхая аромат его парфюма.

Дни шли, а любовь девичья все крепла. Безответная, но страстная, она только разрасталась и ширилась. «Не сотвори себе кумира» – это не про Оксану! Игнат стал для нее не просто кумиром, а идеалом, героем ее романа, властителем дум.

Но ведь не зря в народе говорят, что «сколько веревочка ни вейся, а конец все-таки будет».

У всего в нашей жизни есть начало и есть конец. И абсолютно всему назначено и свое наказание, и своя награда. Всему отпущена мера, поставлены пределы и определены границы. Правда лишь в том, что не мы выбираем свой путь, а судьба ведет нас по уже проторенной ею дорожке.

Наша жизнь соткана из случайностей. Случайно встречаемся, случайно расстаемся. Живем случайно и случайно любим. Но все это только кажется нам, видимость случайности обманчива. И каждая наша случайность – самая неслучайная вещь, предопределенная судьбой.

Месяца через два Софья Никитична утром уехала на симпозиум куда-то в Сибирь, но к вечеру позвонила:

– Оксана, завтра Игнат приедет. Дней на пять. Приготовь обед, овощей побольше, как он любит. Рубашки его забери из химчистки. Ключи у него есть. Все. Отбой.

Сердце Оксаны запрыгало, ноги ослабели. Она кинулась выполнять поручения хозяйки, а в голове все крутилось и крутилось: «Завтра! Уже завтра… Приедет! Приедет…»

Игнат появился ближе к обеду. Своими ключами открыл дверь, равнодушно кивнул девушке, торопливо поел, поменял рубашку и уехал.

Она, замирая от стеснения, спросила, закрывая дверь:

– Что приготовить на ужин?

– Все равно, – безразлично отмахнулся он.

День тянулся, словно резиновый. Три часа. Пять. Семь. Восемь тридцать. Оксана места себе не находила. Приготовила ужин, нарезала салат, вытащила из духовки рулет, полила цветы, проветрила комнату.

Он все не появлялся. Где-то в половине десятого дверь хлопнула, и Игнат, хмурый и уставший, молча прошел в комнату. Оксана, поправив косу, долго ждала, когда он вспомнит про ужин, а потом нерешительно постучала в закрытую дверь.

– Извините, Игнат. Ужин готов.

– Спасибо. Сейчас иду, – он вышел в домашнем халате.

За ужином он что-то писал в телефоне, звонил, не обращая внимания на остывающую еду. Потом быстро поел, холодно кивнул и ушел в гостиную.

Девушка металась на кухне, не находя себе места. Ее бросало то в жар, то в холод. Озноб колотил так, что зубы начинали стучать. В горле сохло, ей даже казалось, что судорога сводила руки. Словно в горячке, Оксана быстро убрала со стола, вымыла посуду и поспешно скрылась в своей комнатке.

Легла на диван, закрыла глаза и приказала себе спать. Однако сон не шел. Тогда она, лежа с закрытыми глазами, стала молиться. Вспоминала все молитвы, какие слышала в детстве от мамы, повторяла в церкви на литургии. О чем она молилась, девушка и сама не знала, только все время лихорадочно повторяла: «Господи, помоги! Господи, спаси. Помоги! Боже мой.»

Оксана и не заметила, как задремала. Однако спасительный сон длился недолго. Она подхватилась от какой-то странной тишины, поплывшей по квартире. Присев на диване, девушка настороженно прислушалась. Не работал телевизор. Не звучал так любимый Игнатом джаз.

Часы показывали половину первого ночи.

Оксана медленно встала и в одной рубашке, босиком, вышла из комнаты. Осмотрелась. Везде был потушен свет. Оглушительная тишина царствовала в большой профессорской квартире. И только из комнаты Игната в крошечную щелку неприкрытой двери проникал яркий луч. На цыпочках Оксана подошла к двери и, забыв об осторожности, приникла к этой щелке.

Глянула и, ахнув, отпрянула. Там, в освещенной комнате, стоял абсолютно голый Игнат. Он менял нижнее белье.

И Оксана, не отдавая себе отчета в том, что делает, вдруг распахнула дверь и, позабыв обо всем на свете, шагнула к нему, оторопевшему от ее появления. От неожиданности Игнат даже не успел прикрыться, и она, ослепленная его наготой, улыбнулась, увидев, как его тело отозвалось на ее внезапное появление.

Словно в забытьи она сделала шаг вперед, потом еще шаг, еще. И он, вспыхнув, внезапно протянул руку, схватил ее за плечо и рванул к себе, теряя самообладание.

Задыхаясь от жгучего желания, Игнат прижал девушку к себе и, еще контролируя себя, прохрипел: «Оксана.»

Но она, вместо ответа, обхватила его за шею, потянулась к губам и, застонав от вожделения, прижалась к оголенной груди любимого.

Мир, вспыхнув миллионами ярких огней, перевернулся для них двоих.

Глава 10

Февральские ночи пустынны, метельны и глухи.

Город буквально вымирает часам к трем утра. Он становится необитаемым, безлюдным, омертвевшим.

Только ледяной ветер одиноко бродит по просторным улицам и площадям.

Только недовольный месяц глядит с темноты хмурых небес да иногда редкие звезды выглядывают из-за кустистых туч, съедающих половину горизонта.

Февраль злится, кусается и стонет от неминуемости своего ухода, от неизбежности близкого конца.

На небольшой кухне, где сидели три женщины, в три ночи все еще горел свет.

Когда Оксана, волнуясь, рассказала о том, как вошла в комнату к Игнату, женщины ахнули. Зоя схватилась рукой за сердце, а Дарья, пораженная ее словами, так резко дернула ногой, что опрокинула стоящий рядом табурет.

– Ну, все, – нервно обернулась к ней Зоя, – сейчас соседи прибегут.

Но вместо соседей по коридору затопали босые ножки. В дверях показалась заспанная взлохмаченная девчушка.

– Катюшка, ласточка, я тебя разбудила? – кинулась к ней Даша.

– Я хочу пить, – девочка капризно поджала губки.

Зоя торопливо налила в чашку воды, подала ребенку.

– Катенька, пойдем, я уложу тебя. Еще надо спать.

– Полежи со мной.

– Полежу, – кивнула мать, – пойдем. – Она обернулась к Дарье и показала ей кулак. – Держи себя в руках!

Стало тихо. Оксана сидела, опустив голову. Еще раз мысленно пройдя прожитый путь, она уже не волновалась. Все события, воплощенные в слова и озвученные в присутствии чужих людей, теперь уже не лежали тяжким бременем на ее памяти. Будто, пересказав их, она и правда освободилась от немыслимой ноши, давящей на плечи, от гнета, тянущего вниз и не дающего глубоко дышать.

Поглаживая свой живот, она ни о чем не думала. Зато Даша, взбудораженная ее рассказом, до сих пор не могла прийти в себя.

– Ну, ты даешь.

– Что было, то было, – Оксана равнодушно пожала плечами. – Чего тут скрывать?

– Так ты ведь мужика соблазнила, – Дарья наклонилась к ней. – Сама! Это-то ты хоть понимаешь?

– Ну и что? Я никого и не виню, – кивнула девушка.

– Ну, ты и штучка, – Дарья пораженно вытаращила глаза.

Зоя вернулась на кухню и тронула подругу за плечо.

– Не кричи, Катюшку опять разбудишь. Да и соседи завтра будут мне страшные глаза делать.

– Да ты только послушай, что она говорит, – Даша ткнула пальцев в Оксану. – Довела Игната до греха и ни о чем не жалеет. Представляешь? Вот выдержка!

– Да какая выдержка? – Зоя обернулась к подруге. – Будь у нее выдержка, так она не кинулась бы под трамвай. А так – только отчаяние и страх.

Оксана вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками. Зоя поспешно пересела к ней поближе, обняла за плечи.

– Перестань. Что сделано, то сделано. Любовь, она такая. Не спрашивает разрешения. Когда хочет, приходит, когда хочет, уходит. Ну? Ты чего расплакалась? Хочешь есть?

– Да прекрати ты про еду, – сердито глянула Даша на Зою. – Будто на убой откармливаешь. – Она обернулась к Оксане. – А дальше-то что?

– Ничего. Все, – тихо отозвалась Оксана.

– Как все? – Зоя недоуменно нахмурилась. – Только одна ночь?

Оксана усмехнулась.

Утром они проснулись вместе в кровати Игната. Она, очнувшись от короткого, но глубокого сна, вскочила и, шлепая босыми ногами, кинулась в ванную. Потом, приведя себя в порядок, отправилась на кухню готовить завтрак.

Игнат долго не выходил.

Оксана не знала, спит он или нет. В комнату войти не решилась. Сидела на кухне, дожидаясь его появления.

Он вел себя спокойно, немного смущался, как ей показалось, но глаз не отводил. Поел, выпил чай.

– Спасибо, – он улыбнулся, – и за завтрак, и за ночь.

Оксана, покраснев до корней волос, шагнула к нему, хотела обнять.

Но он сделал вид, будто жеста ее не заметил, быстро оделся и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Оксана едва дожила до вечера. Она ничего не анализировала. Не искала причин своего поступка. Не размышляла над его словами. Не думала о последствиях. Просто ждала его возвращения и мечтала лишь о том, чтобы вновь ощутить вкус его губ и силу объятий.

Игнат вернулся за полночь. Уставший, измотанный, задерганный. Есть не стал. Принял душ и сразу отправился к себе в комнату.

Она не спала. Лежала, глядя в темноту широко открытыми глазами. Не знала, что делать. Встать и пойти к нему? Ждать, когда позовет? Или забыть про то, что было, и жить дальше?

И вдруг в абсолютной тишине услышала:

– Оксан, ты спишь?

Как долетела до его комнаты, она не помнила. Все повторилось. И его страстный порыв, и ее горячность, и сладость поцелуев, и лихорадочность объятий.

Наутро он, уходя, ласково тронул ее за плечо.

– Ты сразу ложись в моей комнате. Чтобы не бродить по ночам.

Пять дней пролетели как во сне. Он ничего не обещал. Не говорил красивых фраз, не делал громких предложений, не успокаивал и не убеждал. Просто собрал вещи, и, уходя, обнял у порога, крепко поцеловал.

– Ты – чудесная девчонка. Спасибо. Я словно заново родился.

И уехал. Больше она его никогда не видела.

Хозяйка вернулась после симпозиума простуженная. Оксана ее выхаживала, вызывала врача, поила микстурами и варила бульоны. Жизнь покатилась по накатанным рельсам.

Через месяц Оксана поняла, что ждет ребенка. Первое, что она испытала, были испуг и паника!

Мысли лихорадочно крутились. Она в смятении металась по комнате. Поначалу она хотела позвонить Игнату, но поняла, что номера телефона его не знает. Можно было, конечно, узнать, но она почему-то не стала этого делать. Можно было рассказать обо всем хозяйке, но и от этой мысли она отказалась. Как объяснить Софье Никитичне, почему она отплатила ей черной неблагодарностью?

Поразмыслив, Оксана решила, что сама во всем виновата. Сама! Ее никто не соблазнял, не обманывал, не насиловал. Она сама этого хотела, значит, сама и должна отвечать.

И с этой придуманной ею же установкой девушка стала жить дальше.

Какое-то время хозяйка ничего не замечала. Где-то месяца через два Оксана случайно услышала, как профессорша рассказывала кому-то по телефону, что Игнат уехал на стажировку в Германию. Что она счастлива за сына, делающего такую карьеру, и что талантливый хирург вернется в страну нескоро.

А потом, когда живот уже стало невозможно скрывать, Софья Никитична вдруг остановила ее.

– Оксана, ты очень поправилась. Раздобрела, прямо как на дрожжах. С тобой все в порядке?

– Да, все хорошо, – Оксана похолодела.

– А ты, случайно, не беременна?

Девушка, побледнев, кивнула.

– Какой срок? – профессорша нахмурилась.

– Пять месяцев.

– Так. Вот это номер. – усмехнулась Софья Никитична.

Оксана молчала, потупившись.

– Значит, ты не та, за кого я тебя принимала? Как же так, Оксана? – не унималась хозяйка.

Девушка, чувствуя невероятные угрызения совести, хотела во всем признаться, но Софья Никитична, будто прочитав ее мысли, отступила назад.

– Я ничего не хочу знать. Ничего! Это твоя жизнь. Твой выбор. Твое право. Единственное, что я могу для тебя сделать, это разрешить тебе пожить в моей квартире еще один месяц, потому что я уезжаю к сыну в Германию. Но к тому моменту, когда вернусь, чтобы духу твоего здесь не было. Поняла?

Оксана, зарыдав, кивнула. Она другого и не ждала.

Через месяц хозяйка прислала сообщение: «Возвращаюсь утром в субботу. Деньги за два месяца перевела тебе на карту. Желаю удачи».

Так закончилась Оксанкина сказка.

Вечером она собралась, замотала голову платком, надела то самое огромное пальто, взяла сумку, выключила свет в прихожей и, не оглядываясь, неторопливо покинула профессорскую квартиру.

На улице вьюжило. Февраль разошелся не на шутку: кусал щеки, хватал за колени, щипал за нос и леденил руки. Ветер нервно бросал пригоршни колючего снега в лицо, слепил глаза и забивал нос, не давал вздохнуть.

Тяжело переваливаясь, она пошла по улице, поскальзываясь и проваливаясь в наметенные сугробы. Остановилась передохнуть, постояла у магазина, чувствуя, что замерзает. Села в первый же подошедший автобус. Проехала целый круг, вышла на незнакомой остановке и, оглянувшись, поежилась.

«Куда я иду? Зачем? Кому я нужна? Кому нужен этот ребенок? Зачем все мои попытки спастись?»

И она, вдруг увидев рельсы, не задумываясь, побрела по ним. Сколько шла, она не знала. Просто брела в темноте сквозь метель и ветер. И, наконец, обессилев, остановилась прямо на рельсах, решив покончить со всем и сразу, в один миг.

Здесь Оксану и застала Дарья, оставшаяся в тот роковой день на вторую смену.

Закончив свою невеселую историю, девушка горько усмехнулась.

– Вот и все. Счастье мое длилось недолго.

– Да что ж ты, глупая, ничего профессорше не сказала? – изумленно всплеснула руками Зоя.

– Зачем?

– Да это ж ее внук или внучка!

– Ей это не нужно.

– Как же не нужно? – Дарья нахмурилась. – Она ведь хорошо к тебе относилась, жалела тебя: шапку купила, пальто отдала, цепочку на день рождения подарила. Нормальная баба, не злыдня какая-нибудь.

– Вот поэтому и не сказала, что нормальная! Она ко мне по-человечески, а я ей – вот вам подарок? И потом… – Оксана задумчиво прикусила губы. – Люди, как и все на свете, состоят из разных кусочков.

– Каких еще кусочков? – опешила Дарья.

– А таких. Это как клубок, смотанный из двух мотков, черного и белого. Вроде бы вместе две нитки смотрятся хорошо, а если потянешь за одну – удивишься: белая нитка нарядная, чистая, приятная, а черная – нечистая, заношенная, замусоленная. Так и человек: в одном случае улыбается, принимает, одобряет, а в другом – гонит, брезгует, чванится. В каждом их нас и плохое, и хорошее перемешано. И, в зависимости от ситуации, то одно, то другое выплывает наружу.

– Ишь как заговорила, – Дарья пристально посмотрела на девушку. – Все-таки чему-то жизнь и тебя научила.

– Но ведь надо же что-то делать, – Зоя нетерпеливо наклонилась к Оксане.

– Нет, – Оксана отодвинулась к стене. – Ничего делать не буду. Мне бы только родить. И я уеду. От ребенка откажусь, – отрезала она. – Мне с ним никак нельзя. Никак! Пропаду я.

– Боже, я с ней с ума сойду, – Зоя схватилась за голову. – Как это откажусь? Это же кровинка твоя! Я тоже без мужа ребенка поднимаю, но у меня и мысли такой не было никогда! Ты же женщина! Где твой материнский инстинкт?

– Нет у меня никакого инстинкта, – девушка отчаянно заплакала. – Никто мне не нужен. Отстаньте все от меня!

– Так, – решительно поднялась Дарья, – четыре часа утра. Завтра хоть и суббота, а все же надо спать ложиться, – она глянула на растерянную Оксану. – Вставай, горе луковое!

– Куда? В полицию меня сдадите? – неловко поднялась девушка.

– Больно ты нужна полиции, – раздраженно хлопнула себя по лбу Дарья. – Думай головой, прежде чем спрашивать!

– Хватит дергать ее, говори толком, – подтолкнула подругу в спину Зоя.

– В общем, так. Сейчас идем ко мне. Я живу в доме напротив. Квартира у меня маленькая, однокомнатная, но, думаю, пока поместимся.

– А потом? – заволновалась девушка.

– А потом попытаемся тебя устроить в женский кризисный центр, есть у нас в больнице такой. Называется «Мамин дом».

– Что за дом такой? – девушка испуганно сжалась. – Я не пойду!

– Глупая, – обняла ее Зоя. – Это чудесное место для одиноких женщин и девушек, которые ждут ребенка. Это такой реабилитационный центр, специально созданный для поддержания материнства, понимаешь? Чтобы женщины не бежали на аборт, а рожали, даже если они одни и нет поддержки. Их государство поддерживает, кормит, одевает, готовит к родам, лечит, если нужно. Таких центров немного, а вот у нас в больнице есть!

– Этот кризисный центр, – кивнула Даша, – помогает найти реальный выход из тупика под названием беспомощность, одиночество и немощь. Специалисты оказывают финансовую, вещевую, транспортную и юридическую помощь, представляешь? А если нужно, даже священника или психолога приглашают.

– И меня возьмут? – Оксана недоверчиво улыбнулась.

– А почему же нет? Возьмут с радостью.

– Разве сейчас есть такие люди, которые просто так помогают?

– Есть, – Зоя, смеясь, обняла ее. – Вот, например, такие сердитые дурехи, как Дашка. Она у нас известная благодетельница. Она же тебя спасла, хоть и ругалась, как сапожник.

В пятом часу утра Дарья с Оксаной, наконец, добрались до квартиры. Девушка совсем выдохлась, еле передвигала ноги. Даша постелила ей на своем диване.

– Все, – коротко приказала она, – умываться и спать. Полотенце в ванной на крючке. Розовое–твое. Давай быстро и без лишних слов.

Себе Дарья постелила на полу возле батареи.

Измученному телу хотелось тепла, тишины и покоя. Она крепко зажмурилась. Все неосознанное, тревожное и неконтролируемое отошло на второй план. В сонной липкой тишине, которую равномерное дыхание Оксаны делало еще глубже, все ночные звуки потеряли свою отчетливость. Проваливаясь в густой крепкий сон, Даша вдруг подумала о том, что все-таки нет на свете ничего милее родного дома.

Февраль, ветреный задиристый хулиган, отступал. Уже считая дни до своего ухода, он угрюмо подвывал, рвался в тепло и хрипло напевал свою вечную метельную песню. И песня эта, наполненная скорбью, печалью и тоской, баюкала и отчего-то успокаивала.

Глава 11

Наши дети–наше счастье и наше наказание. Наши боль, радость и приговор. Они не просто отдельные маленькие люди, а условные символы придуманного нами идеального мира. Это трудно понять, но разве не каждая мама еще в период ожидания малыша мечтает о том, каким он станет? Разве не планирует, где он будет учиться, чем будет увлекаться? В этих иллюзорных мамочкиных планах и мечтах и есть воплощение того идеального мира, который грезится женщинам, когда все еще впереди.

Наша взрослая рассудочность, еще не осознав, что появившийся на свет малыш–отдельная личность, поспешно пытается встроить его в наш придуманный мир, наладить его жизнь по собственному образцу, примерить на него личные привычки, комплексы и несбывшиеся мечты.

Прикрывая свою эгоистичность красивым словом «родительская любовь», мы часто не видим его цельности, его устремлений. Не понимаем его врожденных способностей. И ребенок становится нашим орудием в борьбе с собственной судьбой.

Оглянитесь. Сплошь и рядом одно и то же.

Если у нас что-то не вышло, не сложилось, то наш ребенок обязательно должен этого достичь, взять реванш. Не сложилось у нас с математикой – наследника отдадут в математическую школу, не стали великим музыкантом–дочь или сын будут сутками разыгрывать гаммы, пытаясь исправить оплошности и неудачи родителей.

И мы никак не можем привыкнуть к мысли, что они не обязаны следовать нашим привязанностям и привычкам просто потому, что у них есть все свое: мысли, цели, мечты, планы, способности и желания.

Ирина Ивановна, вырастившая двоих девчонок, все никак не могла привыкнуть к мысли о том, что ее дочери уже совсем взрослые, не нуждаются в контроле и могут самостоятельно принимать любые решения.

В молодости она, вынужденная много работать, не всегда успевала за взрослением своих девочек, часто пропускала их вопросы и капризы мимо ушей, надеясь на свою мать, которая всегда была начеку.

Оставшись рано без мужа, Ирина Ивановна, в силу природного оптимизма, руки не опустила, долго не рыдала, хотя мужа своего любила безумно.

Трудно сказать, когда происходит надлом в семейных отношениях, когда возникает эта проклятая трещина. А когда замечаешь ее, уже, оказывается, поздно что-то менять, склеивать или сколачивать: трещина разрастается, отношения ухудшаются, люди отдаляются.

Тот день, когда муж, забрав собранные ею чемоданы, ушел из дома, она запомнила навсегда. Сердце рвалось на части: с одной стороны, она злилась на него за безалаберность, неумение жить, чрезмерную любовь к алкоголю, желание свободы, артистичность и непрактичность, а с другой стороны, жалела, любила и очень боялась потерять.

Василий Титов, который был старше жены на целых четырнадцать лет, слыл общим любимцем. Художник, декоратор и дизайнер, он имел кучу друзей, обожал шумные застолья, отличался добрым нравом и невиданной щедростью. Если у него появлялись деньги, то Ирина знала, что их надо непременно у мужа забрать, иначе к вечеру он может остаться без копейки. Причем Василий не был гулякой, просто не знал цену деньгам, которые к нему, невероятно талантливому человеку, легко приходили и так же легко уходили, не задерживаясь в карманах.

Ирина долго терпела. Уговаривала. Упрашивала. Умоляла. Ничего не помогало. Стоило мужу только закончить очередной проект и получить гонорар, как тут же непонятно откуда слетались, как пчелы на сладкое, десятки друзей, родственников, приятелей. Рестораны, застолья, пикники, завтраки, ужины–все длилось ровно столько, на сколько хватало денег. Как только его кошелек пустел, всех как ветром сдувало!

Ирина Ивановна жила как на пороховой бочке. Девочки росли, денег не хватало, мать злилась, а муж, ничего не замечая, жил в своем мире творчества, фантазии и мечты.

Елена Федоровна, теща, в такие дни ходила по дому поджав губы. Сердито сыпала свое любимое: «Где умному горе, там дураку веселье. Дураков не сеют, они сами рождаются. Дурная голова ногам покоя не дает.»

Когда силы, смирение и терпение закончились, Ирина побросала вещи мужа в два чемодана и выставила их на порог.

Молодость и женская природа требовали свое, хотелось любви, но она, нарыдавшись в подушку, утром вставала с неизменным желанием все преодолеть самой, не допустить, чтобы девочки видели этот бедлам.

Так и прошла ее жизнь в этих трех комнатах.

Мать, Елена Федоровна, помогала изо всех сил, девочек взяла на себя, дом вела властной рукой. Постепенно все улеглось, как-то устаканилось, дочери подросли.

И очень незаметно подступил возраст, который, как известно, никого не красит. Появилась первая седина, побежали по щекам «гусиные лапки», исчез девичий овал лица. И поселилась в глазах неизбывная печаль – спутница одиночества.

Забот, как ни странно, не убавлялось.

Девочки закончили школу. Наташа, старшая дочь, поступила в медицинский институт, вышла замуж, родила ребенка, развелась. А Дарья, младшая, росла строптивой и своевольной.

Бабушка всякий раз после очередной выходки внучки хваталась за голову:

– Горе нам! В отца пошла. Такая же. Непокорная, норовистая, своенравная. Сладу с ней нет. Доброты отцовской в ней через край, меры не знает, без конца кого-то спасает или борется за справедливость.

– Мама, быть добрым и милосердным не так уж и плохо, – пыталась робко протестовать Ирина.

– Что ты понимаешь? – нервно отмахивалась мать. – Смотри, ей не скажи этого! Таким жить тяжело. Мир по-другому устроен: всех не обогреешь, не накормишь, не приголубишь.

Но Дашу переделать не получалось. Она не хотела никого слушать, жила по своим правилам, спорила с бабушкой до хрипоты и, лет шесть назад, съехала от них, получив в наследство от деда однокомнатную квартиру в соседнем подъезде.

Они, конечно, всегда были рядом, любили друг друга, но, уходя вечером к себе, Дарья облегченно вздыхала и счастливо закатывала глаза.

– Ой, пойду к себе, хлебну тишины. С вами тут с ума сойдешь! Все учите и учите, как пятилетних. Наташка, как ты тут живешь?

– Иди-иди, – смеялась ей вслед бабушка. – И не сбивай Наталью с толку, хоть одна из вас выросла разумной и спокойной.

Субботнее утро выдалось удивительно тихим. Ирина Ивановна сначала понять не могла, что ее так тревожит, а потом сообразила: обычно Дарья по субботам появлялась без предупреждения, внося в их спокойствие обычную смуту и привычное веселье.

Подождав часа полтора, Ирина Ивановна позвонила. Телефон дочери был недоступен. Набрала ее номер минут через сорок–никто не отзывался.

Забеспокоившись, она набросила на плечи шубку.

– Не теряйте меня, я схожу к Даше. Вернусь минут через пятнадцать.

В соседнем подъезде Ирина Ивановна остановилась перед знакомой дверью, отдышалась и нажала на кнопку звонка.

Никто не открывал.

Удивленная этим обстоятельством, она приникла ухом к двери, прислушалась. Нахмурившись, нажала еще раз.

Во второй раз повезло больше: раздался щелчок дверного замка, и дверь распахнулась. Ирина Ивановна уже приготовилась сделать дочери внушение, но тут же осеклась.

На пороге квартиры стояла чужая беременная девушка. Незнакомка в Дашином халате заинтересованно оглядела полную женщину в накинутой на плечи шубке. Ирина Ивановна ошарашенно отступила назад, но тут же, собравшись с мыслями, недовольно сдвинула брови.

– Вы кто? Вы что тут делаете?

– А вы кто? – насупилась девушка.

– Послушайте, это не вы мне, а я вам сейчас допрос учиню! Говорите быстро, кто вы такая и что тут делаете, или я сию минуту вызову полицию!

– Да что вам нужно? – растерянно поджала губы Оксана.

Ирина Ивановна, почему-то решив, что с Дарьей случилась беда, запаниковала.

– Где моя дочь? Что тут, вообще, происходит?

Оксана отошла в сторону, освободив дверной проем.

– Проходите. Не нужно никакой полиции.

Ирина Ивановна, подозрительно оглянувшись по сторонам, быстро вошла в квартиру.

– Где Дарья?

– Не знаю, – Оксана смущенно пожала плечами. – Не смотрите вы на меня как на врага. Я правда не знаю, где Даша.

– Так. – замотала головой Ирина Ивановна, отгоняя дурные мысли. – Быстро и внятно: кто вы, что здесь делаете и откуда знаете мою дочь.

– Я – Оксана, – девушка перекинула косу через плечо. – Даша вчера пустила меня переночевать. Утром я проснулась, а ее нет. Ушла куда-то.

– Странно, – Ирина Ивановна лихорадочно соображала. – Она ушла, а вас одну оставила в своей квартире?

– Не верите мне, да? – Оксана усмехнулась. – Но я же ничего не украла, не сбежала, не утаила, правда? Вот сижу здесь и жду ее.

– Понятно, – Ирина Ивановна кивнула, на самом деле ничего не понимая, молча прошла на кухню, огляделась. – А кашу кто варил?

– Я, – девушка обернулась к ней. – А что, крупу трогать тоже нельзя?

Ирина Ивановна только открыла рот, чтобы ей ответить, как дверной замок щелкнул, и замерзшая Дарья вошла в квартиру.

– Дарья, что ты творишь? – мать не дала ей ни минутки на оправдание.

– Мама? – дочь удивленно замерла с ботинком в руках. – А ты что тут делаешь?

– Это мы потом обсудим, а пока иди-ка сюда, – женщина подхватила дочь под руку и, затащив ее в комнату, закрыла за собой дверь.

– Мама! Ты с ума сошла? – Даша сердито высвободилась из ее объятий.

– Это ты, наверное, с ума сошла! Ты кого сюда притащила? Кто это? Что она здесь делает?

– Это девушка. Она беременная, если ты не заметила.

Я ей помогаю.

– Почему она у тебя в квартире? А если это воришка или преступница? Или наркоманка?

– Ма-ма, – терпение у дочери лопнуло. – Можно я сама разберусь, кого мне пускать, а кого нет? Что ты выдумываешь? Какая наркоманка с таким животом?

– Опомнись, – мать нервно постучала пальцем по лбу. – Можно подумать, наркоманки не бывают беременными.

– Мам, тебе не стыдно? – Даша поморщилась.

– Нет, мне не стыдно, – Ирина Ивановна окинула дочь грозным взглядом. – Я твоя мать, я переживаю за тебя! Прихожу к дочери, а тут не пойми кто бродит.

– Боже, – закатила глаза Даша, – это никогда не закончится! – Она обняла мать за плечи и подтолкнула ее к двери. – Перестань. Иди домой. Я приду попозже.

– А эта? – мать опасливо ткнула пальцем в стену, за которой сидела Оксана.

– Я разберусь!

Когда Ирина Ивановна ушла, Дарья вошла на кухню, где ее дожидалась девушка, и обессиленно ухнула на стул.

– Ты не обижайся, мама у нас беспокойная. Врач-невролог, этим все сказано. Да у нас, честно говоря, и бабушка не лучше–тотальный контроль!

– Да что тут обижаться? Все нормально, – отозвалась Оксана.

Даша налила себе воды, залпом выпила.

– Слушай, сейчас придет Зойка, и мы все поедем к нам больницу. Я с утра уже съездила в кризисный центр, договорилась. Они тебя даже сегодня готовы принять, представляешь?

– Страшно мне как-то, – Оксана вдруг вся сжалась, обняла живот руками.

– Под трамвай не страшно было, – усмехнулась Дарья, – а в нормальное заведение, где кормят, наблюдают, ухаживают и помогают, страшно? Ты и правда еще тот фрукт!

Оксана понуро пошла собирать сумку, но вдруг оглянулась.

– Я там до родов пробуду?

– Конечно. Это не тюрьма, не волнуйся. Там и гулять будешь, и в гости ходить, если есть к кому.

– А ты ко мне придешь? – встревожилась девушка.

– Можешь даже не сомневаться, – мотнула головой Даша. – У меня же наследственные гены–все всегда под контролем. Вот и ты теперь тоже!

Где-то через час они втроем уже ехали на метро. Не суетились. Не смеялись. Не разговаривали. Молча глядели в окна. Но думали каждая об одном и том же. О странностях судьбы. О бренности человеческой жизни. О силе человеческой любви. И об ее отсутствии.

Поезд мчался по тоннелю, попадая то в освещенную полосу, то в темную. То в день, то в ночь. Казалось, никогда не будет конца этой мистической череде тьмы и света. Черного и белого. Доброго и злого.

Глава 12

Прошел месяц.

Даше казалось, что время потеряло свою текучесть. Замерло, как ветер после урагана. Застыло, словно лед на реке после январских морозов. Окаменело, как лава вулкана после извержения.

Дни и ночи перемешались, утро и вечер потеряли свою четкость, закат и восход утратили свою значимость.

Все так навалилось, что молодая женщина едва поспевала делать самое необходимое: работала в две смены, потому что две медсестры нежданно-негаданно уволились из отделения. По вечерам и выходным занималась с племянницей Юлькой, которую сестра вдруг решила отдать в математическую школу, а главное, не сводила глаз с Оксаны, которая по-прежнему никак не желала становиться мамой.

Наступление марта Дарья и не заметила, тем более что он никак не отличался от ушедшего в небытие февраля.

Безликий, бесцветный и безгласный март пришел согласно календарю, вовремя, но своей робостью и безразличностью сильно разочаровал горожан.

Точно так же подмораживало по ночам, так же свистел в подворотнях ветер и ничуть не успокоилась злобная метель, которая то и дело бросала в окна пригоршни снега и засыпала город ледяным крошевом.

Оксана, поселившаяся в кризисном центре, прошла, наконец, полное обследование. Странно, но ее совсем не волновало состояние младенца. Она даже попросила обомлевшую от неожиданности медсестру не говорить ей, кто родится – девочка или мальчик.

Дарья тихо бесилась. Она понимала, что это дело только Оксаны, и изменить ничего нельзя, но несправедливость происходящего ее нервировала и распаляла. Зойка тоже переживала, но не показывала виду, понимая, что Даша и так взвинчена и сердита.

Подруги старались изо всех сил. Поддерживали Оксану, приносили всякие вкусности, забирали на выходные к себе, покупали мелочи, необходимые для девушки и ее быта.

Однажды, сидя в кафе в очередную субботу, Дарья кивнула на заметно подросший живот.

– Слушай, Оксан. Может, все-таки попробуем с Софьей твоей поговорить, а? Ну, человек же она.

– Она, во-первых, не моя, а во-вторых, я уже говорила, что ничего ей не скажу.

– Но это же неправильно, – Зоя покраснела от досады. – Это ее кровинка, понимаешь? Внук или внучка. Это важно.

– Нет, – отрезала девушка, упрямо поджав губы. – Сказать – значит, попросить помощи.

– А что в этом плохого? Это не преступление. И помощи попросить можно. И даже нужно.

– Нет, – Оксана строптиво дернула плечом. – Я сама во всем виновата. Ее сын меня не завлекал, не насиловал, не обольщал. Я сама этого захотела.

– Да при чем здесь это? – Даша даже кулаком стукнула по столику. – Что ты заладила: я сама, я сама. Его, кстати, никто не обвиняет, хотя ты была еще несовершеннолетней! Но, как бы там ни было, он тоже имеет право знать, что у него будет ребенок.

– Я сказала – нет!

– Вот ты твердолобая, – Дарья вышла из себя. – Как же ты жить-то будешь с таким характером?

– Проживу как-нибудь, – Оксана недовольно отвернулась к окну и надолго замолчала.

Деликатная Зоя, помолчав, зашла с другой стороны.

– Оксан, но ведь хорошо, когда у малыша есть родственники. О себе не хочешь думать, о ребенке подумай. Родится крошечка, и чем больше взрослых рядом, тем лучше.

– Отстаньте, хватит уже, – не выдержав натиска, заплакала Оксана.

Роды приближались, а дело с мертвой точки не сдвигалось. В первую субботу марта Дарья пришла к Зойке поздно вечером.

– Не спишь, Муха?

– Да куда тут спать? Пока Катюшку уложила, потом стирала, вот только что обед закончила на завтра варить. Круговерть.

– И не говори, – Дарья плюхнулась на диван. – Тошно на все это смотреть.

– Перестань, – возразила Зоя. – Все, слава богу, идет своим чередом. Все живы-здоровы. Не гневи бога!

– Это да, все живы-здоровы. Но на душе неспокойно, словно предчувствие какое-то. У тебя нет такого?

– Я стараюсь плохие мысли не подпускать близко, а то потом от них не отвяжешься. А уж ты, известная оптимистка, тем более должна гнать всякие предчувствия. Что будет, то будет! Чего заранее похоронную песнь затягивать?

– Ишь ты, какая у тебя теория, – Дарья изумленно вытаращила на нее глаза.

– А ты думала! Если бы я не держала себя в руках, то уж давно сдохнуть можно было от проблем, напастей и одиночества.

– Вот тебе раз, – Дарья закашлялась. – А ты что, одинока?

– Отстань, липучка, – смеясь, отмахнулась Зоя. – Одинока в смысле без мужчины. А так-то, конечно, нет! С тобой какое одиночество?

– Вот то-то же, – Даша вдруг хитро прищурилась. – А давай выпьем.

– С чего это? Ты ж у нас известная трезвенница.

– Тем более. Иногда нужно нарушать даже свои правила. Ну? Что у тебя есть?

Зоя, хмыкнув, достала бутылку, поставила бокалы на стол.

– А закуску-то нести?

– Если есть сыр, неси!

Подняв бокалы, они долго молчали.

Ранний март гулял за окном. Полная луна, выныривая из темных облаков, бессовестно подглядывала в окна. Ночь стояла за порогом.

– Давай за Оксанкиного малыша, – вздохнула Даша.

– Давай. Пусть будет здоров и счастлив.

– Угу, – Даша задумчиво улыбнулась. – Представляешь, вырастет и не вспомнит даже, что я ему, еще не рожденному, жизнь спасла. Вот судьба, да?

Не успели они опустошить поднятые бокалы, как тишину их уютной посиделки вдруг нарушил телефонный звонок.

– Пять минут двенадцатого, – Даша испуганно глянула на часы. – Кто это?

– Ну, бери, – напряглась Зоя. – Отвечай скорее!

– Да, – Дарья схватила телефон.

Незнакомый женский голос виновато заторопился:

– Простите, что так поздно. Это Дарья? Я не ошиблась?

– Не ошиблись. Слушаю.

– Вы меня не знаете. Меня зовут Эмма.

– Эмма? А что такое? Кто вы? – удивилась Дарья.

Женский голос захлебывался от спешки, волнения и замешательства. Вдобавок в трубке все время что-то хрипело и потрескивало. Даша прислушивалась изо всех сил.

– Я плохо вас слышу. Не поняла, вы кто?

– Я–Титова Эмма Васильевна. Я дочь вашего отца.

Дарья онемела. Горло перехватило острым спазмом. Она закашлялась, но быстро справилась.

– Алло?

– Да, я здесь.

– Не очень понимаю, что я должна сказать, – пробормотала Даша растерянно. – Я про вас впервые слышу. И, честно говоря, даже не знаю, как себя вести. А кстати, почему вы мне звоните в полночь?

– Дарья, нам нужно встретиться. Отец пропал.

Даше замолчала, переваривая услышанное. Она вдруг покраснела так, что Зоя испуганно вскочила со стула.

– Что там такое? Кто звонит?

– Подожди, – отмахнулась Даша. – Эмма, простите. Сейчас встретиться?

– Нет, если можно, завтра вечером. Я еще в Питере. Завтра, если вы готовы со мной поговорить, приеду в Москву.

– Хорошо. Приезжайте, – кивнула ошарашенная Дарья.

На другом конце провода сразу положили трубку, а Даша еще долго сидела, слушая противные короткие гудки, безжалостно бьющие по уху.

Зоя выхватила трубку, нажала на кнопку отбоя, наклонилась к подруге.

– Дашка! Ты чего? Кто звонил?

– Сестра, – беспомощно развела руками Дарья.

– Какая сестра? Наташка?

– Эмма. Сестра Эмма.

– Какая еще Эмма? – Зоя озадаченно плюхнулась на стул. – У тебя что, есть сестра Эмма? Что за бред!

– Не знаю.

– Может, это аферисты? – нахмурилась Зоя.

– Что ты несешь? – Дарья возмущенно покрутила пальцем у виска. – Какие аферисты? В полночь все аферисты спят!

Подруги переглянулись. Зое ситуация явно не нравилась.

– Дашка, все это странно, – тихо произнесла Зоя. – Ты хоть что-нибудь слышала о сестре? Отец не говорил?

И тут Дарью понесло:

– Муха, ты спятила? Я отца-то в сознательном возрасте видела один раз, когда деда хоронили. Да и то, видела – это сильно сказано. Он на кладбище приехал, постоял молча и также молча уехал. Все! А уж про то, как, где он живет, с кем, и подавно понятия не имею.

– Но как же так? – растерялась Зоя. – А сестра эта чего хочет?

– Встретиться.

– Зачем?

– Да не знаю я, – Даша вскочила, вышла в коридор, сунула руки в шубу, ноги в сапоги. – Пойду домой. Спать хочется.

– Как спать-то? – Зоя испуганно поглядела ей вслед. – Столько новостей. Неужели уснешь?

Даша, не отвечая, переступила порог и осторожно прикрыла за собой дверь. Зоя, постояв, поспешно кинулась к окну, присмотрелась.

По темному двору брела, склонившись под порывами ветра, одинокая фигура. Дарья шла медленно, ступала осторожно и как-то неуверенно. Открыв дверь своего подъезда, она вдруг оглянулась и подняла руку.

– Пока! – Даша точно знала, что Зойка смотрит ей вслед. Улыбнулась в темноту и, ощутив тепло родного подъезда, забормотала, поднимаясь по лестнице:

– Ничего. Все пройдет. Успокоится. Перемелется. Иначе нельзя. Жизнь на то и жизнь, чтобы проблем добавлять, испытывать и проверять. Прорвемся.

Успокаивала ли она себя? Утешала? Обнадеживала? Может быть.

Но ведь говорят, что вселенная слышит наши желания. А вдруг и вправду слышит?

Глава 13

Утром, едва пробило семь утра, Дарья позвонила в дверь родительской квартиры.

Приложив ухо к двери, прислушалась. Никого.

Тогда она, вздохнув, нажала на кнопку дверного звонка еще раз.

Поспешные шаркающие шаги сообщили ей, что бабушка, как всегда, на посту. Внучка не ошиблась, потому что, распахнув дверь, бабушка сразу пошла в бой.

– С ума сошла? Ты на часы смотрела? Что у тебя опять стряслось?

– И тебе, бабуль, доброе утро.

– Доброе-то оно доброе, только непонятно, чего ты трезвонишь ни свет ни заря.

– Вот нас с классиком никто не понимает, – нахмурилась Дарья.

– С каким еще классиком? – опешила старушка.

– С Афанасием Фетом. Помнишь: «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало.»

– Ты выпила, что ли? Или заболела? – старушка испуганно перекрестилась.