Читать онлайн Страна грез бесплатно

Nicholas Sparks

Dreamland

© Willow Holdings, Inc., 2022

Школа перевода В. Баканова, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

* * *

Часть первая. Колби

1

Разрешите представиться: меня зовут Колби Миллз, мне 25 лет, и сейчас – в великолепный субботний день середины мая – я сижу в шезлонге на пляже Сент-Пит-Бич, штат Флорида. Рядом стоящий холодильник заполнен пивом и водой, температура воздуха почти идеальная, а небольшой ветерок отгоняет комаров. Сзади меня располагается отель «Дон Сезар» – величественный, как Тадж-Махал в розовом варианте. Где-то в зоне бассейна звучит музыка.

Очень неплохое исполнение, если бы только музыкант иногда не сбивался. Впрочем, кто бы критиковал! Я пару раз наведывался туда и успел заметить, что отдыхающие усердно поглощают коктейли, а под этот процесс подходит практически любая музыка.

Я, кстати, неместный. И до приезда сюда никогда не слышал о Сент-Пит-Бич, а на вопрос о том, что это за местечко, отвечал: «Пляжный городок – через пролив от Тампы, недалеко от Сент-Питерсберга и Клируотера, на Западном побережье Флориды». Никто из моих земляков не знает, где это. Для большинства Флорида ассоциируется со знаменитым парком развлечений в Орландо, женщинами в бикини на пляжах в Майами и множеством других малопонятных мест. Честно говоря, и для меня раньше Флорида была просто штатом странной формы, расположенным на Восточном побережье США.

Главная достопримечательность города Сент-Пит-Бич – великолепный пляж с белым песком, самый красивый из всех, что я когда-либо видел. На берегу расположены гостиницы и мотели на любой вкус и кошелек, но большинство районов города в основном подходят для среднего класса: их населяют пенсионеры и синие воротнички, а также семьи, предпочитающие недорогой отдых. Здесь есть и привычные рестораны быстрого питания, и торговые центры, и тренажерные залы, и магазины, торгующие дешевыми пляжными вещами. И все же, несмотря на привычные атрибуты современной жизни, город несет на себе печать уходящего прошлого.

Должен признаться, мне здесь нравится. Моя работа скорее напоминает отпуск. По контракту я должен выступать в прибрежном баре «Бобби Ти» четыре раза в неделю. Эти несколько часов оставляют мне много времени для пробежек по пляжу, сидения на солнышке и другого ничегонеделания. К такой жизни легко привыкнуть. Публика в «Бобби Ти» дружелюбная, выпивка – отличная, как, впрочем, и в отеле «Дон Сезар». А что может быть лучше, чем выступать перед благодарной аудиторией! Особенно если учесть, что я приехал из другого штата, да и не музыкант вовсе. Выступать я давно перестал и за последние семь лет играл лишь время от времени для друзей и знакомых, которые устраивали вечеринки. Я считаю музыку своим хобби. Для меня нет ничего более приятного, чем провести день, играя или сочиняя песни, даже если у меня на это не так много времени в обычной жизни.

Преинтересная история случилась со мной здесь. Первые несколько концертов прошли для типичных, как мне казалось, посетителей «Бобби Ти». В полупустом зале сидели те, кто пришел насладиться закатом, коктейлями и разговорами на фоне ненавязчивой музыки. Начиная с третьего выступления, бар был полон, и появились знакомые лица. На четвертый вечер не только все столики были заняты, но несколько человек были готовы стоять, чтобы послушать мою игру. Почти никто не смотрел на закат, и я начал получать заявки на исполнение моих собственных мелодий. Просьбы повторить такие хиты пляжной классики, как «Summer of ’69», «American Pie» и «Brown Eyed Girl», вполне обычны. Но играть музыку моего сочинения!.. А вчера вечером, несмотря на дополнительные стулья, бар не вместил всех желающих. И для тех, кто слушал прямо на пляже, специально вытащили колонки. Вначале я подумал, что все это типично для пятничного вечера, однако наш менеджер Рэй удивил меня, заявив, что такую толпу он видит впервые за всю историю бара.

Любой бы почувствовал себя воодушевленным в такой ситуации. Хотя бы чуть-чуть. И я не исключение. Но я не зазнавался. В конце концов, выступление перед подвыпившими гостями в пляжном баре, где на закате действуют специальные скидки на выпивку, – далеко не то же самое, что собирать стадионы по стране. Признаюсь, много лет назад я мечтал о том, чтобы стать «музыкальным открытием». Увы, постепенно мечты растаяли, столкнувшись с обескураживающей действительностью. Сегодня я – реалист, который понимает, что наши желания и достигаемые результаты могут очень серьезно не совпадать. Кроме того, через десять дней мне придется вернуться домой, к прежней жизни.

Постарайтесь понять. Моя повседневная жизнь не так уж и плоха. Я неплохо справляюсь со своей работой, несмотря на то, что она отнимает много времени и сил. Я никогда не был за границей, никогда не летал на самолете, не слежу за новостями – мне безумно надоели все эти говорящие головы. Если вы станете рассказывать о том, что происходит в нашей стране или в мире, или попытаетесь втянуть меня в какую-то политическую дискуссию, я сделаю вид, что мне интересно, не более того. Возможно, моя позиция заденет кого-то, но я не хожу на выборы, а фамилию губернатора знаю только потому, что однажды играл в баре «У Купера», в округе Картерет, недалеко от побережья Северной Каролины, примерно в часе езды от дома.

Как-то так…

Я живу в Вашингтоне, небольшом городке, расположенном на берегу реки Памлико в восточной части Северной Каролины. Многие называют его Маленьким или Настоящим Вашингтоном, чтобы не путать мой родной город со столицей США. Как будто кто-то может их спутать! Мой Вашингтон и Вашингтон, округ Колумбия, отличаются друг от друга настолько, насколько это вообще возможно. Наша столица – это большой город и центр власти, а мой городок – маленький и провинциальный, с супермаркетом под названием «Пигли-Виггли». Население – менее десяти тысяч человек. Еще подростком я часто задавался вопросом, зачем вообще кому-то здесь жить, а большую часть жизни мечтал поскорее сбежать отсюда. Теперь я пришел к выводу, что есть места и похуже. По крайней мере в моем Вашингтоне всегда все спокойно, и люди у нас добрые и отзывчивые. Такие машут из палисадников своих домов проезжающим мимо автомобилям.

Вдоль реки протянулась красивая набережная с неплохими ресторанами, а для любителей искусства в городе есть театр «Тернэдж», где одни местные жители могут посмотреть спектакли в исполнении других местных жителей. Здесь есть все, что нужно для жизни: школы, магазин «Уолмарт» и рестораны быстрого питания, а погода чаще всего радует. Снег выпадает пару раз за зиму и не каждый год, а температура летом гораздо более умеренная, чем в соседних штатах Южная Каролина или Джорджия. Парусные прогулки по реке – популярное развлечение горожан. Я и сам порой под настроение бросаю доску в машину и спустя пять минут – уже на пляже, ловлю волну. Гринвилл – небольшой современный город со студенческими командами, многочисленными кинотеатрами и ресторанами – находится от нас в двадцати пяти минутах неспешной езды по шоссе.

Иными словами, мне мой город нравится. Мысли о том, что я упускаю что-то лучшее или большее, как правило, не приходят мне в голову. Я принимаю жизнь как она есть и стараюсь ничего не ждать и ни о чем не сожалеть. Неоригинально? Ну и ладно.

Таким уж я вырос. Вместе с мамой и сестрой мы жили в небольшом доме недалеко от набережной. Я никогда не знал своего отца. Моя сестра Пейдж старше меня на шесть лет, а воспоминания о маме с течением времени становятся все более расплывчатыми. Помню, как я, совсем еще маленький, с любопытством слежу за прыгающей в траве жабой, как мама поет на кухне. Вот, наверное, и все. Она умерла, когда мне было пять лет, и тогда нам с сестрой пришлось переехать к нашим дяде и тете на их ферму в пригороде. Моя тетя – старшая сестра мамы и единственная наша родственница. И хотя они с мамой никогда не были близки, она сделала единственно правильный, с ее точки зрения, шаг – после смерти мамы взяла нас к себе.

Мои дядя и тетя – хорошие люди, но у них никогда не было детей, и потому они вряд ли представляли себе, насколько им будет трудно. Работа на ферме отнимала слишком много времени, да и мы с Пейдж были не самыми простыми детьми, особенно поначалу. Порой я был полностью предоставлен сам себе, и неприятности преследовали меня на каждом шагу: я постоянно падал, часто плакал. Наверное, тосковал по маме. Не знаю, не помню. Ну а Пейдж была классическим трудным подростком. Она мастерски умела устраивать истерики: орала, рыдала, запиралась в комнате, отказывалась от еды. Они с тетей находились в состоянии непрекращающихся военных действий, но для меня сестра была островком безопасности. Да, наши дядя с тетей старались как могли, однако ноша оказалась для них непосильной. И постепенно мое воспитание перешло в руки сестры. Именно она собирала мне завтраки в школу и провожала до автобуса, готовила по выходным суп «Кэмпбелл»[1] из банки или макароны с сыром из пакетика, а потом садилась смотреть со мной мультики. А поскольку мы жили в одной комнате, именно с ней перед сном я делился своими секретами. Часто она помогала выполнять дела, порученные мне по хозяйству, что не отменяло ее обязанностей по дому. С того времени и навсегда Пейдж стала для меня единственным человеком, которому я безоговорочно доверяю.

А еще она очень талантлива: всегда любила рисовать, могла часами делать эскизы, поэтому я не удивлен, что в итоге она стала художницей. Сейчас она зарабатывает на жизнь, занимаясь цветным стеклом и создавая точные копии ламп «Тиффани», которые стоят серьезных денег и пользуются спросом у дизайнеров дорогих интерьеров. Она создала себе неплохой онлайн-бизнес, и я горжусь ею не только потому, что она моя сестра и самый близкий мне человек, но и потому, что она умеет противостоять невзгодам. Хотя, признаться, бывали моменты, когда я боялся, что она не выдержит.

Не думайте, что я не ценю то, что делали для нас дядя и тетя. Да, Пейдж присматривала за мной, однако все остальное – это они. Мы с сестрой спали в удобных кроватях, каждый год нам покупали новую одежду. В холодильнике всегда было вдоволь молока и еды. С нами хорошо обращались: даже голос редко кто повышал; и, по-моему, единственный раз я видел дядю и тетю с бокалами вина – в канун Нового года, еще когда я был подростком. Сельское хозяйство – это тяжелая работа; а ферма похожа на требовательного, вечно нуждающегося в заботе ребенка, и у наших опекунов никогда не было времени да и сил на то, чтобы ходить на школьные мероприятия, водить нас на дни рождения к друзьям или полчасика поиграть с нами в мяч. На ферме просто не бывает такого времени; суббота и воскресенье – такие же дни недели, как и все остальные. Единственное, что мы делали всей семьей, – это ужинали каждый вечер в шесть часов, и, кажется, я помню каждый из этих ужинов, потому что они были абсолютно одинаковыми. Нас звали на кухню, где мы все вместе накрывали на стол. Как только мы усаживались, тетя, скорее из чувства долга, чем из интереса, спрашивала нас с сестрой, как дела в школе.

Тем временем дядя намазывал маслом свои обязательные два куска хлеба и молча кивал, слушая наши рассказы. После этого тишина нарушалась только позвякиванием посуды. Иногда мы с Пейдж переговаривались, но тетя и дядя ели сосредоточенно, словно это была еще одна обязанность, которую им надлежало выполнять. Оба они были немногословны, а дядя, по-моему, вообще вывел молчание на новый уровень. Случались дни, когда он не произносил ни слова.

Зато он играл на гитаре. Где он научился, я не знаю, но он неплохо владел инструментом и обладал негромким приятным голосом, который притягивал слушателей. Он предпочитал песни Джонни Кэша или Криса Кристофферсона – так называемое народное кантри, и раз или два в неделю, после ужина, дядя садился на крыльце и играл. Мне было, наверное, лет семь или восемь, когда я проявил интерес к музыке, и он доверил мне гитару, а потом своими мозолистыми, заскорузлыми от работы руками показал мне основные аккорды. Я отнюдь не был прирожденным музыкантом, но дядя был удивительно терпелив. Уже тогда я понял, что нашел свое призвание. Как у Пейдж рисование, так у меня была музыка.

Я стал заниматься самостоятельно. А потом начал петь: те песни, которые пел мой дядя, других я просто не знал. На Рождество тетя и дядя купили мне акустическую гитару, а на следующий год – электрогитару, и я практиковался в игре и на ней. Так и не освоив толком ноты, я учился подбирать на слух мелодии, которые слышал по радио. В двенадцать лет я мог почти идеально повторить один раз услышанную песню.

По мере взросления работы на ферме у меня прибавилось, поэтому я не мог заниматься музыкой так часто, как хотелось бы. В мои обязанности входило каждое утро кормить кур, давать им воду, ремонтировать ирригационные трубы и собирать с табачных листьев червей, а затем их давить. Занятие воистину отвратительное. Еще в подростковом возрасте я научился водить все, что имеет двигатель, – трактора, экскаваторы, комбайны, сеялки, – и проводил за этим занятием целые выходные. Я также научился чинить и регулировать все, что ломалось, хотя со временем все меньше получал удовольствие от этого занятия. Работа по хозяйству и музыка занимали все свободное время, потому моя успеваемость в школе стала падать. Но мне было все равно. Из всех предметов меня интересовала лишь музыка, тем более что моя учительница сама была автором песен и исполнителем. Именно она помогла мне с сочинением первой песни. Мне тогда было двенадцать лет. После этого я подсел на музыку и стал писать без остановки, постепенно совершенствуясь.

К тому времени Пейдж поступила в мастерскую одного местного художника, специализировавшегося на цветном стекле, и уже по окончании школы сестра умела создавать свои собственные светильники в стиле «Тиффани». В отличие от меня, Пейдж всегда хорошо училась, просто у нее не было желания поступать в колледж. Вместо этого она решила создать свой бизнес, но вскоре встретила парня и влюбилась. И тогда она оставила ферму, переехала в другой штат и вышла замуж. В те годы мы редко виделись. Когда у нее родился ребенок, мы изредка общались по видеосвязи через «Фейстайм» – обычно она держала на руках плачущего малыша и выглядела уставшей. Именно тогда – впервые в жизни – я почувствовал себя брошенным.

Сложите все вместе: перегруженных работой тетю и дядю, отсутствие интереса к учебе, отъезд сестры, ненавистную работу по хозяйству – неудивительно, что я начал куролесить. В старшей школе я попал в компанию ребят с такими же наклонностями, и мы подбивали друг друга на всякие глупости. Начали вроде бы с ерунды: бросали камни в окна заброшенных домов, звонили куда попало посреди ночи, крали конфеты из магазина… А через несколько месяцев один из парней стащил бутылку джина из отцовского бардачка. Мы встретились у реки и пустили бутылку по кругу. Я выпил слишком много, и меня тошнило всю оставшуюся ночь, но, честно говоря, никаких выводов я тогда не сделал. Думаете, я хоть раз отказался от выпивки, когда мне ее предлагали?! Как бы не так. Бесчисленные выходные я провел в полубессознательном состоянии. Моя успеваемость скатилась ниже некуда, свои хозяйственные обязанности я забросил. Мне стыдно вспоминать то время.

В десятом классе моя жизнь сделала крутой поворот: до меня дошел слух, что местная группа ищет нового гитариста.

«Почему бы и нет?» – подумал я.

Мне едва исполнилось пятнадцать, и, когда я пришел на прослушивание, участники группы не приняли меня всерьез – всем им было уже по двадцать. Я решил не обращать внимания, подключил свою электрогитару и сыграл соло Эдди Ван Халена «Eruption». Спросите любого знатока, и он скажет вам, что это не так просто. Короче говоря, в ближайшие выходные я отыграл свой первый концерт, проведя всего лишь одну репетицию вместе с группой. По сравнению с ними – с их пирсингами, татуировками и длинными волосами – я выглядел как мальчик из церковного хора, поэтому меня держали сзади, рядом с барабанщиком, даже во время моих соло. Музыка быстро заняла главное место в моей жизни. Я перестал стричь волосы, сделал несколько татуировок, и в конце концов группа разрешила мне выйти на авансцену. На ферме я практически перестал выполнять какую-либо работу. Тетя и дядя были в растерянности, но делали вид, что ничего не замечают, – что свело наши конфликты к минимуму. Мы даже перестали вместе ужинать. Я стал больше времени уделять музыке, фантазируя о том, как буду выступать перед толпами людей в переполненных залах.

Мне следовало догадаться, что моим мечтам не суждено сбыться, поскольку группа ничего особенного из себя не представляла. Все наши песни были в стиле истеричного пост-панка, и, хотя некоторым людям эта музыка нравилась, я уверен, что большинство слушателей были от нее не в восторге. Тем не менее нам удалось найти свою нишу: нас знали во всех забегаловках всех городов штата, включая даже столицу – город Шарлотт, и был год, когда у нас были заняты все выходные.

Однако наступил момент, когда в группе начались трения. Вокалист настаивал на том, чтобы мы играли только песни, написанные им. Но все в группе, понимали, что они не так уж и хороши. В конце концов он объявил, что переезжает в Лос-Анджелес, чтобы начать сольную карьеру, поскольку никто из нас не оценил его гениальность. Как только он ушел, барабанщик – а ему было двадцать семь лет, и он был самым старшим среди нас – объявил, что тоже уходит из группы. Мы не удивились, поскольку его девушка уже давно уговаривала его все бросить. Не успел он погрузить свои инструменты в машину, как оставшиеся участники группы поняли, что все кончено, кивнули друг другу на прощанье и разошлись. Больше мы не виделись.

Как ни странно, я был не столько подавлен, сколько растерян. Как бы мне ни нравилось выступать, у группы не было будущего. Но вот она распалась, и я не знал, что делать со своей жизнью, и поплыл по течению. Я кое-как окончил школу – думаю, учителя просто не захотели возиться со мной еще год – и стал проводить много времени в своей комнате, сочиняя музыку и записывая песни, которые выкладывал на «Спотифай», в «Инстаграм»[2] и «Ютуб». Думаете, кто-нибудь заметил?! Потихоньку я вновь стал помогать по хозяйству, на что тетя и дядя уже и не надеялись. Дела на ферме в то время шли не очень хорошо. Когда я был маленьким, у нас выращивали кукурузу, хлопок, чернику, табак, разводили тысячи цыплят на переработку. За последние несколько лет все изменилось. Плохие урожаи, неверные решения, невыгодные цены и неподъемные кредиты привели к тому, что значительную часть земли пришлось продать либо сдать в аренду соседям. Я задавался вопросом, как я мог не замечать происходящих вокруг изменений, но ответ был очевиден.

И вот одним теплым августовским утром, когда мой дядя шел к трактору, у него случился обширный инфаркт. Как объяснили мне люди в больнице, произошла закупорка левой передней нисходящей артерии. Такой инфаркт часто называют «вдовьим», поскольку шансы на выживание невероятно малы. Возможно, все дело в хлебе с маслом, который он ел за обедом. Умер дядя еще до приезда скорой помощи. Его нашла моя тетя, и я никогда не забуду, как она кричала и плакала в то утро.

Пейдж оставила ребенка на мужа и свекровь, приехала на похороны и чтобы немного помочь. Я боялся, что с ее возвращением начнутся прежние ссоры, но сестра, похоже, поняла, что в моей тете что-то сломалось, так же как и я почувствовал, что у сестры в жизни не все в порядке. Личная жизнь людей – тайна за семью печатями; не видя никаких романтичных проявлений в отношениях тети и дяди, я привык к мысли, что они скорее деловые партнеры, чем глубоко любящие друг друга люди. Очевидно, я ошибался. Похоронив мужа, тетя стала совершенно потерянной. Она почти не ела и все время плакала. Пейдж приходилось часами выслушивать старые, всем знакомые истории, следить не только за порядком в доме, но и за ходом работ, ведущихся на ферме. Вскоре сестре пришлось уехать, после чего все дела свалились на меня.

Я стал управлять фермой, следить за самочувствием тети. Дошел черед и до разборки груды счетов и записей на столе дяди. Даже моих минимальных математических познаний хватило, чтобы понять: дела на ферме идут неважно. Хотя урожай табака стабильно приносил деньги, куры, кукуруза и хлопок стали убыточными. Чтобы избежать грозящего банкротства, мой дядя уже договорился с соседями о сдаче им в аренду новых земель. Это могло стать сиюминутным решением проблемы, однако в долгосрочной перспективе грозило большой бедой. Вначале я убеждал тетю продать оставшуюся часть фермы, чтобы она могла купить небольшой дом и уйти на покой. Но она наотрез отказалась. Примерно в это же время я нашел собранные дядей вырезки из различных журналов и информационных бюллетеней, где обсуждался рынок здоровых и экзотических продуктов питания, а также его заметки и прогнозы возможных доходов. Может, мой дядя и был тихим, не очень деловым человеком, но он явно задумывался о переменах. Я обсудил все с тетей, и в итоге она согласилась, что единственный выход – это привести планы дяди в действие.

Да, вначале было трудно, и все же за последние семь лет благодаря огромным усилиям, финансовой помощи Пейдж, случайным удачам и большому количеству бессонных ночей мы многого добились. Постепенно ферма переориентировалась с выращивания кур на производство органических яиц, которые имеют гораздо более высокую рентабельность; и сегодня мы поставляем яйца продуктовым магазинам по всей Северной и Южной Каролине. Хотя мы по-прежнему выращиваем табак, оставшиеся земли мы определили под сортовые помидоры, которые пользуются спросом в элитных ресторанах и дорогих продуктовых магазинах, и доход от них оказался значительным. Четыре года назад ферма впервые за долгое время получила прибыль, и мы смогли снизить задолженность до приемлемого уровня. Мы даже вернули часть земель, отданных в аренду соседям, так что ферма вновь начала расти, и в прошлом году она заработала больше, чем когда-либо.

Как я уже говорил, я хорошо разбираюсь в том, что делаю. Я – отличный фермер.

2

Мой профессиональный опыт иногда даже мне кажется неправдоподобным, особенно если учесть, что я потратил годы жизни на неприятие практически всего, что связано с фермой. Но со временем я понял, что не всегда мы сами принимаем решения, какой дорогой идти. Порой дорога нас выбирает.

Больше всего я рад тому, что смог помочь своей тете. Пейдж гордится мной, последнее время она часто мне об этом говорит. Ее брак закончился совершенно ужасно, и шесть лет назад сестра переехала обратно на ферму. Какое-то время мы жили все вместе, как в старые добрые времена, затем поняли, что делить на двоих одну комнату не очень-то удобно. В итоге я построил для тети небольшой удобный дом в уютном уголке нашего земельного участка. А мы с сестрой остались жить в старом. Кому-то это может показаться странным, но мне это нравится, ведь сестра по-прежнему – мой лучший друг. Пейдж занимается в сарае своим цветным стеклом, а я – фермерством, и несколько раз в неделю мы вместе ужинаем. Она научилась отлично готовить, и когда мы садимся за стол, мне порой вспоминаются многочисленные ужины нашего детства.

Иными словами, все у меня хорошо, но вот ведь какой парадокс: стоит мне представиться фермером, как люди в ответ качают головой и как-то странно на меня смотрят, как будто не знают, как со мной общаться. Если же я говорю, что моя семья владеет фермой, все начинают улыбаться и задавать массу вопросов. Я несколько раз с этим сталкивался здесь, во Флориде. Когда после концерта люди подходят ко мне и узнают, что я не профессиональный музыкант, они обязательно спрашивают, чем я зарабатываю на жизнь. В зависимости от того, хочу ли я продолжить разговор, отвечаю, что я фермер или что владелец фермы.

Несмотря на все наши успехи, напряжение последних лет серьезно меня вымотало. Трудно каждый день принимать решения, когда ты знаешь, что твой выбор влечет за собой перемены и долгосрочные последствия. Сдать ли трактор в ремонт, чтобы осталось больше времени на клиентов, или отремонтировать его самому, чтобы сэкономить тысячу долларов? Расширить ли наше предложение за счет редких сортов томатов или остаться с прежними, но найти им новые рынки сбыта? Матушка-природа отличается капризным характером, и можно сколько угодно принимать правильные решения, однако неприятности все равно случаются. Будут ли хорошо работать обогреватели в курятнике в периоды редких снегопадов? Пройдет ли ураган мимо, или ветер и дождь погубят урожай? Каждый день я отвечаю за выращивание кур и урожая, и каждый день происходит нечто, что усложняет задачу. В то время как что-то растет и развивается, что-то гниет и гибнет. Идеальный баланс, наверное, невозможен. Теперь я знаю, даже если бы я работал двадцать четыре часа в сутки, то никогда не мог бы сказать: «Все, больше ничего не нужно делать».

Я все это вам рассказываю, пытаясь объяснить, что эта трехнедельная поездка во Флориду – мой первый полноценный отпуск за последние семь лет. Пейдж, моя тетя и наш управляющий настояли на том, чтобы я уехал. У меня не было даже недельного отпуска, а количество выходных, когда я смог от всего отвлечься, можно пересчитать по пальцам одной руки. Мысли о ферме не дают мне покоя и здесь: за первую неделю я, наверное, раз десять звонил тете, чтобы узнать, как идут дела. В конце концов она запретила мне брать в руки телефон, сказав, что они с управляющим сами во всем разберутся. Так что последние три дня я вообще никому не звонил, даже когда желание было почти непреодолимым. И Пейдж тоже. Я знал, что она не ответит: прямо перед моим отъездом она получила довольно крупный заказ и сейчас работает как сумасшедшая. Вот так вышло, что впервые за целую вечность я остался наедине со своими мыслями.

Я уверен, что моей девушке, вернее моей бывшей девушке, Мишель понравилась бы эта расслабленная, неработающая версия меня. Мишель всегда жаловалась, что я уделяю больше внимания проблемам фермы, чем своим собственным. Мы были знакомы еще со школы: тогда она слыла первой красавицей школы, встречалась с одним из футболистов, и все же, несмотря на то что она на два года старше меня, всегда мне приветливо улыбалась. Она исчезла из моей жизни на несколько лет, пока мы снова не встретились на вечеринке после ее возвращения из колледжа. Мишель стала медсестрой и устроилась на работу в медицинский центр «Видант», но переехала обратно к родителям в надежде накопить достаточно денег для первоначального взноса за квартиру в Гринвилле. Наш первый разговор закончился тем, что мы условились о свидании, потом было второе, и те два года, что мы встречались, я считал, что мне повезло. Она была умной, ответственной, обладала хорошим чувством юмора… Увы, она работала по ночам, а я – постоянно, и у нас оставалось мало времени друг для друга. Мы надеялись, что как-то решим эту проблему, однако в конце концов я понял, что она мне нравится, но я не люблю ее. Думаю, что Мишель чувствовала то же самое по отношению ко мне, и, как только она купила свою квартиру, мы встречаться перестали.

Не было никакой сцены разрыва, ссоры, выяснения отношений – просто мы стали реже переписываться и звонить друг другу, порой один раз в несколько недель. Официально мы не прекращали своих отношений, но оба понимали, что все кончено. Через несколько месяцев она встретила другого, а около года назад я увидел на ее странице в «Инстаграме» новость о том, что она обручена. Чтобы поставить точку, я перестал следить за ней в социальных сетях, удалил ее контакты из своего телефона и с тех пор ничего о ней не слышал. Наверное, я стал чаще о ней вспоминать, потому что здесь повсюду парочки. Они держатся за руки на моих концертах, прогуливаются по пляжу, шушукаются, сидя за столиками. Конечно, здесь есть и семьи, но их не так много. Я не знаю школьного расписания во Флориде, но полагаю, что дети все еще учатся.

А вчера, за несколько часов до моего выступления, я заметил группку девушек. Я прогуливался вдоль кромки воды. Было жарко, солнечно и влажно, поэтому я снял рубашку и изредка вытирал ею пот с лица. Когда я приблизился к «Дон Сезару», в море за волнорезами появился и тут же исчез какой-то серый объект, за ним – другой. Только через несколько секунд я понял, что это стая дельфинов, медленно плывущих параллельно береговой линии. Я остановился, чтобы понаблюдать за их движением, когда услышал, как какие-то девушки подошли и остановились в нескольких метрах от меня.

Они громко переговаривались между собой, и у меня аж дух перехватило – такие они были хорошенькие. Как будто к фотосессии готовились: все в разноцветных купальниках, с идеальными зубами, которые сверкали на солнце, когда они смеялись. Я еще подумал, что все они провели много времени у ортодонтов в подростковом возрасте. Скорее всего, девушки были моложе меня на несколько лет, вероятно, студентки колледжа на каникулах.

Я вновь обратил внимание на дельфинов, когда одна из девушек в восторге стала показывать на них; остальные тоже стали смотреть на стаю. Я не хотел подслушивать, но они уж очень громко переговаривались.

– Это акула? – спросила одна из девушек.

– Думаю, дельфин, – ответила вторая.

– Но я вижу плавник.

– У дельфинов тоже есть спинные плавники.

Я невольно усмехнулся. Возможно, я не так уж много потерял, не поступив в колледж.

Тут же девушки бросились делать селфи, стараясь запечатлеть дельфинов на заднем плане. Дошло и до глупых выражений лиц, с которыми люди фотографируются для социальных сетей. Куда же без обязательных «чмоков», групповых фигур «мы-так-здорово-проводим-время-вместе» и поз «я – супермодель». Мишель называла это «фотосессией дохлых рыб». Тут я не сдержался и громко хмыкнул.

Одна из девушек, видимо, услышала меня, потому что неожиданно посмотрела в мою сторону. Я постарался избежать зрительного контакта и сосредоточил все свое внимание на проплывающих мимо дельфинах. Когда они ушли на более глубокую воду, я решил, что пора возвращаться. Стороной обошел девушек – трое из них все еще делали или рассматривали фотографии, но та, что посмотрела в мою сторону, поймала и удержала мой взгляд.

– Классные татуировки, – проговорила она, когда я уже миновал девушек, и, признаться, комментарий застал меня врасплох. Девушка не то чтобы флиртовала, скорее подначивала. На мгновение я засомневался, не стоит ли остановиться и представиться. А через секунду пришло холодное и трезвое осознание: она не из моего курятника. Поэтому я просто улыбнулся и прошел мимо.

Когда она недоуменно подняла брови в ответ на мое молчание, у меня возникло ощущение, что она догадалась, о чем я думаю. Она отвернулась к своим подружкам, а я продолжал идти, борясь с искушением обернуться. Чем больше я старался не смотреть, тем больше мне хотелось; наконец я не выдержал и бросил быстрый взгляд, буквально один.

Она как будто только этого и ждала. На лице тут же появилось выражение веселого удовольствия и понимающая улыбка, увидев которую, я покраснел и ускорил шаг.

3

На следующий день, сидя в шезлонге на пляже, я все время вспоминал девушку, встреченную накануне. Я не отказался бы еще раз пересечься с ней и с ее подружками, поэтому перетащил кресло и мини-холодильник поближе к отелю. Пока не везло, зато день выдался замечательный. Утром я пробежался по пляжу и позавтракал рыбными пирожками в ресторанчике под забавным названием «Зажаренная обезьяна». После чего разлегся на солнце. Наверное, я мог бы придумать себе более интересное занятие: Рэй упоминал, что в парке Форт-де-Сото можно покататься на байдарках, а Пейдж перед моим отъездом нашла на «Трипэдвайзере» информацию о музее Сальвадора Дали. Сестра велела мне обязательно туда сходить. Я обещал добавить этот музей в свой экскурсионный маршрут, но развалиться на пляже с бутылочкой холодного пива было гораздо приятнее. По крайней мере, на данный момент.

Когда солнце наконец стало садиться, я достал из холодильника свое второе и, скорее всего, последнее пиво за день. Решил, что посижу еще немного, полюбуюсь закатом, а потом отправлюсь в «Сэндбар Биллз» – классное местечко, где подают лучшие в округе чизбургеры. Я пока не знал, чем займусь вечером. Была мысль пошататься по барам в центре Сент-Питерсберга, но поскольку сегодня суббота, там наверняка будет много народу, а мне не очень хотелось шума и толпы. Что оставалось? Поработать над новой песней? Посмотреть что-нибудь на канале «Нетфликс», как мы с Пейдж любим? Почитать одну из книг, которые я привез сюда, но так пока и не открыл? Я решил что-нибудь сыграть для себя. Перевернул задом наперед кепку, и только тут заметил, как многолюдно на пляже. Постояльцы отеля «Дон Сезар» высыпали на пляж: кто расположился в шезлонгах под зонтиками, кто лежал на полотенцах вдоль линии прибоя. У кромки воды маленькие дети строили замок из песка; какая-то женщина выгуливала собаку, язык которой свисал почти до земли. У бассейна продолжала звучать музыка, каждый раз заставляя меня вздрагивать от неверных нот.

И почему я не заметил, как она подошла?! Я просто вдруг почувствовал, что кто-то стоит рядом. Прищурившись, я узнал вчерашнюю девушку с пляжа: она улыбалась мне, длинные темные волосы падали на глаза.

– Привет, – сказала она без тени смущения. – Не ты ли вчера играл у «Бобби Ти»?

4

Наверное, стоит сказать, что я очень надеялся встретить темноволосую красавицу на пляже, однако в голове не было никакого конкретного плана. Обычно я не нервничаю, когда общаюсь с женщинами, хотя в целом опыта у меня маловато. Дома, если не считать редких концертов для друзей, я нечасто выхожу в люди. Обычно я ссылаюсь на усталость, но на самом деле, если вы всю жизнь прожили в одном и том же маленьком городке, то практически все, что вы делаете в пятницу или субботу вечером, похоже на фильм «День сурка». Вы ходите в одни и те же места, видите одних и тех же людей, делаете одно и то же – бесконечное дежавю, при котором так и хочется воскликнуть: «Зачем все это?!»

Скажу честно, я сильно растерялся, увидев симпатичную незнакомку, и потому молча уставился на нее.

– Эй! Есть кто дома? – нарушила молчание девушка. – Или ты уже прикончил все содержимое этого холодильника и лучше оставить тебя в покое?

Она, конечно, подтрунивала надо мной, но я был не в состоянии оценить юмор, так как самозабвенно, во все глаза разглядывал девушку. Она был одета в короткую белую маечку и выцветшие джинсовые шорты, из-под которых вызывающе выглядывало фиолетовое бикини. В ее внешности сквозило что-то восточное; густые волнистые волосы были растрепаны, как будто она провела весь день на свежем воздухе. Я отсалютовал ей пивной бутылкой.

– Это вторая за день.

Ко мне наконец вернулось самообладание.

– Тебе решать, уйдешь ты или нет. И да, возможно, ты слышала меня вчера вечером у «Бобби Ти», все зависит от того, когда ты там была.

– Вспомнила: ты тот парень с татуировками, который вчера на пляже подслушивал нас с подружками.

Я запротестовал:

– Трудно было вас не услышать. Вы так кричали.

– Ты глазел на меня.

– Я смотрел на дельфинов.

– Ты обернулся, когда уходил.

– Шея затекла.

Она рассмеялась.

– Ну, тогда что ты делаешь здесь, за отелем? Опять пытаешься подслушать нас… случайно?

– Наслаждаюсь закатом.

– Ты здесь уже несколько часов, а до заката еще далеко.

– Откуда тебе знать, как долго я здесь нахожусь?

– Видела, когда ты проходил мимо нас там – у бассейна.

– Видела меня?

– Трудно было не заметить, как ты притащил все свое снаряжение на пляж. Мог бы расположиться где угодно. Если бы ты просто хотел полюбоваться закатом.

Ее карие глаза искрились лукавством.

– Пива не хочешь? – нашелся я. – Раз уж ты подошла познакомиться.

– Нет, спасибо.

Теперь я решил приколоться.

– Ты ведь совершеннолетняя? Не хотел бы я быть тем двадцатипятилетним мерзавцем, который приучает к алкоголю малолетку.

– Ага. Мне как раз исполнился двадцать один год. За плечами колледж и все такое.

– Где твои подружки?

– Все еще у бассейна, – пожала она плечами. – Наслаждаются коктейлями» Маргарита».

– Звучит неплохо.

Она глянула на мой стул.

– Могу я взять твое полотенце?

– Мое полотенце?

– Пожалуйста.

Я мог бы спросить, зачем, но просто встал, взял с шезлонга полотенце и протянул девушке.

Поблагодарив, она расстелила его на песке рядом с моим креслом и уселась поверх. Я опустился в кресло, наблюдая, как она откинулась на локти, вытянув вперед длинные загорелые ноги. Несколько секунд никто из нас ничего не говорил.

– Кстати, меня зовут Морган Ли, – наконец произнесла девушка.

– Колби Миллз, – представился я в ответ.

– Я знаю. Была на твоем выступлении.

Настал мой черед спрашивать:

– Ты откуда?

– Из Чикаго. Точнее, из Линкольн-Парка.

– Мне это ни о чем не говорит. Я никогда не был в Чикаго.

– Линкольн-Парк – это район рядом с озером.

– Каким озером?

– Озером Мичиган! – От удивления брови ее поползли вверх. – Одно из Великих озер.

– Оно действительно великое? Или так себе – средненькое озерцо?

Она засмеялась над моей неумелой шуткой, причем сделала это неожиданно громко и заразительно.

– Оно великолепное и очень большое. Совсем как море.

– А пляжи там есть?

– Вообще-то есть. Там нет такого идеального белого песка и пальм, но летом тоже бывает многолюдно. А еще иногда случаются довольно большие волны.

– Ты там и училась?

– Нет, я окончила университет Индианы.

– Дай угадаю. Ваша с подружками поездка – подарок родителей на выпускной перед тем, как вам придется покорять большой мир?

– Впечатляет, – кивнула она. – Впрочем, у тебя было время подумать над этим, пока ты сидел и вспоминал меня.

Я ничего не ответил, да и зачем – она угадала.

– Но ты прав, – продолжила она. – Мои родители переживали из-за того, что мне пришлось столкнуться со всеми этими вещами, связанными с ковидом, из-за чего школа на некоторое время превратилась в сплошное дерьмо. И, конечно, они рады, что я успешно окончила колледж, поэтому и заказали эту поездку для меня и моих подруг.

– Как это вы вчетвером не захотели поехать в Майами? Пляж Сент-Пит лежит в стороне от популярных туристических маршрутов.

– Мне здесь нравится, – спокойно ответила она. – Моя семья приезжала сюда каждый год, когда я росла, и мы всегда останавливались в «Доне». – Она смотрела на меня с неприкрытым любопытством. – А как давно ты здесь живешь?

– Я здесь не живу. Я приехал из Северной Каролины на несколько недель – чтобы поиграть у «Бобби Ти».

– Это то, чем ты зарабатываешь на жизнь: путешествуешь и выступаешь?

– Нет. Так – впервые.

– Как же так получилось?

– Я играл на вечеринке у одного из своих друзей, и по странному стечению обстоятельств администратор «Бобби Ти» был среди гостей. Он подошел и спросил, не хотел бы я приехать и дать несколько концертов. Дорога и проживание за мой счет, но это был шанс побывать во Флориде, да и график выступлений предполагался не слишком напряженный. Думаю, он был удивлен, когда я согласился.

– Почему?

– По завершении работы вряд ли все расходы окупятся, но это хороший способ развеяться.

– Публике нравится твоя игра.

– Думаю, ей все равно, кого слушать, – возразил я.

– А я думаю, что ты недооцениваешь себя. В толпе было много женщин, которые смотрели на тебя с вожделением.

– С вожделением?

– Уверена, ты понимаешь, о чем я. Когда одна из них подошла к тебе после выступления, было видно, как ей хотелось к тебе прижаться.

Я удивился. Я даже не помнил, что с кем-то разговаривал после шоу.

– А где ты научился петь? – спросила она. – Брал уроки, играл в группе или..?

– Играл в группе, пока учился в школе.

Я вкратце рассказал ей о своем опыте с пост-панк группой.

– А как там солист в Лос-Анджелесе? Получилось у него? – спросила Морган.

– Даже если да, я об этом ничего не знаю.

– Вы играли в таких заведениях, как «Бобби Ти»?

– Никогда. В основном играли по грязным барам и клубам, куда часто вызывают полицию, потому что там случаются драки.

– У тебя было много поклонниц? Как сейчас?

Она снова подшучивала надо мной. И, должен признаться, мне это нравилось.

– Было несколько девушек, которых можно было бы считать постоянными зрительницами, но я их не интересовал.

– Бедненький.

– Они были не в моем вкусе. – Я усмехнулся. – Не уверен, что они вообще были в чьем-либо вкусе.

Она улыбнулась, и на щеках появились ямочки, которых я раньше не замечал.

– Итак, если ты не играешь в группе и регулярно не даешь концерты, то чем занимаешься?

Естественно, я сказал:

– Моя семья владеет фермой.

Она окинула меня быстрым взглядом.

– Ты не похож на фермера.

– Это потому, что на мне нет комбинезона и соломенной шляпы.

Она снова рассмеялась – звонко и заразительно. О, как же мне нравился ее смех!

– А что вы выращиваете на своей ферме?

Пока я рассказывал о наших сезонных культурах и о том, кому мы их продаем, она подтянула ноги и уселась поудобнее.

– Я покупаю только экологически чистые яйца от кур, которые живут не в клетках, – произнесла она важно. – Мне жаль тех цыплят, которые вынуждены жить в крошечных клетках. А табак вызывает рак.

– Рак вызывают сигареты. Все, что я делаю, – это выращиваю безобидное растение, чьи листья перед продажей грунтую и ферментирую.

– Это что, сельскохозяйственные термины?

– Грунтование означает сбор листьев, а ферментированием называют высушивание.

– Тогда почему бы так и не сказать?

– Потому что я хотел выглядеть как профи.

Она взмахнула своими длинными темными ресницами и снисходительно улыбнулась.

– Хорошо, профессор, а что такое сортовые помидоры? То есть я знаю, что они бывают причудливой формы и цвета, но чем они отличаются от обычных помидоров?

– Большинство помидоров, которые можно найти в магазинах, являются гибридами, то есть их ДНК была модифицирована, обычно для того, чтобы они не портились при транспортировке. Недостатком является то, что гибриды довольно безвкусны. Сортовые помидоры не являются гибридами, поэтому каждый сорт имеет свой собственный уникальный вкус. Есть еще много других нюансов: используется ли свободное опыление, покупаются ли семена у продавцов или заготавливаются самостоятельно – на вкус влияет все, вплоть до погодных условий и почвы. Но такие детали волнуют только тех, кому приходится этим заниматься.

– Здорово, – сказала она. – Мне кажется, я никогда раньше не встречала фермера.

– Многие считают, что мы очень похожи на людей.

– Ха-ха.

Когда мы оба рассмеялись, я почувствовал кайф, причем точно не от пива.

– Давай поговорим о тебе. Вы сюда надолго?

– У нас впереди еще восемь дней. Мы только вчера приехали. Незадолго до того, как ты нас встретил на пляже.

– Вы не думали о том, чтобы снять дом?

– Вряд ли такая идея приходила в голову моим родителям. Кроме того, у меня много ностальгических чувств по отношению к «Дону». – Она скорчила гримаску. – К тому же ни одна из нас не любит готовить.

– Во время учебы питались в столовой?

– Да, и сейчас у нас тоже каникулы.

Я улыбнулся.

– Не видел вас вчера во время выступления.

– Мы пришли минут за пятнадцать до конца или около того. Было столько народу, что нам пришлось остаться на улице.

– Пятница, вечер, что тут скажешь. Люди уже чувствуют наступление выходных. – Поскольку мое пиво стало теплым, я вылил содержимое бутылки на песок и предложил: – Хочешь бутылку воды?

– Спасибо, с удовольствием.

Не вставая с шезлонга, я дотянулся до холодильника. Хотя лед растаял, бутылки были еще холодными. Я протянул одну ей, вторую взял себе.

Она выпрямилась и указала бутылкой в сторону прибоя.

– Эй, кажется, дельфины вернулись! – Заслонив глаза от солнца рукой, она смотрела вдаль. – Наверное, у них есть свой распорядок дня.

– Наверное, или это другая стая. Океан все-таки очень большой.

– Уточняю, это залив, а не океан.

– А какая разница?

– Понятия не имею, – призналась она.

Теперь настал мой черед посмеяться. Мы наблюдали, как дельфины резвятся среди волн, и нам было хорошо – просто так сидеть рядом. Я все еще не понимал, почему она вообще подошла ко мне, ведь она была достаточно красива, чтобы выбирать себе парней. В перерывах между глотками воды я разглядывал ее профиль с чуть вздернутым носиком и полными, как будто нарисованными, губами.

Небо начало слегка бледнеть, и люди стали собираться: вытряхивать полотенца, складывать пластиковые игрушки и вещи. Только вчера я впервые увидел Морган и ее друзей; а сегодня уже сидел рядом с ней. Со мной такого еще не случалось, но, возможно, девушка привыкла мгновенно покорять незнакомых людей. Уверенности ей точно было не занимать.

Дельфины медленно двигались вдоль прибоя; а я смотрел только на Морган. Она вздохнула:

– Наверное, стоит проведать подружек, пока они не начали волноваться.

Я кивнул.

– Мне тоже пора возвращаться.

– А как же твои планы полюбоваться закатом?

– В следующий раз.

Улыбнувшись, она встала и смахнула с ног песок. Я поднял и отряхнул полотенце, перекинул его через плечо.

Встретившись со мной глазами, она спросила:

– Ты сегодня будешь играть?

– Нет, завтра в пять.

– Тогда приятного тебе вечера. – Ее взгляд метнулся в сторону бассейна, а затем вернулся ко мне. Впервые у меня возникло странное ощущение, что она волнуется. – Рада нашему знакомству, Колби.

– Я тоже.

Она сделала шаг в сторону, как вдруг резко обернулась.

– Какие у тебя планы на сегодня? – И через паузу: – Я имею в виду, на вечер.

– Никаких.

Она прижала руки к груди.

– Мы планируем пойти к «Макдинтону». Знаешь, это в Сент-Питерсберге, ирландский паб.

– Никогда о таком не слышал.

– Давай встретимся там, – предложила она. – Если у тебя нет других планов, конечно.

– Хорошо. Постараюсь. – Я кивнул, уже зная, что буду там. Она, похоже, тоже была в этом уверена, лучезарно улыбнулась мне и направилась к отелю. Когда она была уже в нескольких шагах, я окликнул ее.

– Эй, Морган.

Она повернулась, но продолжала медленно пятиться.

– Да?

– Зачем ты пришла на пляж? Чтобы встретиться со мной?

Она чуть наклонила голову, на лице засияла улыбка.

– А ты сам как думаешь?

– Без понятия.

– Разве это не очевидно? – крикнула она сквозь ветер. – Мне понравился твой голос, вот я и захотела с тобой встретиться.

5

На обратном пути я заскочил в ресторан «Сэндбар Билз», чтобы взять с собой их знаменитый чизбургер. Только вернувшись домой я понял, как проголодался, и за секунду умял всю еду. После чего принял душ, натянул джинсы и взял в руки телефон, чтобы проверить сообщения.

От тети ничего не было. Вспомнив ее наказ не звонить, я написал Пейдж, чтобы узнать, как дела и как продвигается работа над последним заказом копий ламп «Тиффани». Я так и не дождался ответа: скорее всего, она заперлась в сарае, переведя телефон в режим «Не беспокоить».

Когда небо за окнами начало темнеть, я взял в руки гитару и стал вспоминать Морган. Она нравилась мне не только своей красотой. Ее уверенность в себе – удивительная для такой молодой девушки – интриговала и завораживала. За время нашего короткого знакомства я успел подпасть под ее обаяние, почувствовать свойственные ей любопытство и жизненную энергию. Казалось, она понимала и принимала себя. Я не удивился бы, узнав, что и свое будущее она до мелочей распланировала. Наверное, я в жизни не встречал никого похожего на нее.

Чтобы отвлечься, я решил поработать над песней, над которой корпел последние пару месяцев. Вроде бы я поймал мелодию, но с текстом вышла загвоздка. Мысли все время возвращались к нашей с Морган встрече. Я начал пробовать новые фразы и рифмы, а когда подправил вступительные слова, то почувствовал, как что-то щелкнуло – будто полностью совпала комбинация всех цифр в кодовом замке.

Я не знаю, как у других, но для меня написание песен – процесс немного мистический. Иногда песня рождается так быстро, что это даже пугает; а порой, как в случае с этой, – ничего не выходит в течение нескольких недель, а то и месяцев. Иногда песня вообще не получается, тогда я пытаюсь использовать ее фрагменты при создании новой. Однако в основе любой песни всегда лежит вдохновение – та самая первая идея. Это может быть фраза или обрывок мелодии, от которой не можешь отделаться. Опираясь на них, начинаешь строить. Словно ты пробираешься по темному, захламленному чердаку, где цель – выключатель в дальней его части. Когда я создаю что-то новое, то постоянно натыкаюсь на невидимые препятствия и вынужден возвращаться обратно, а бывает – такое везение – я двигаюсь вперед, ведомый ощущением, что я на правильном пути. Почему он правильный – мне внутренний голос подсказывает. Так я и двигаюсь, шаг за шагом, пока наконец не добираюсь до заветного выключателя – и песня готова. Согласен, я объясняю невнятно, но не все можно выразить словами. Единственное, что я знаю наверняка, – в процессе творчества я теряю счет времени. Так случилось и на этот раз. Я отключился от реальности, как только почувствовал, что песня – вот она, рождается. И хотя я ни в коем случае не считал текст законченным, это был вполне приемлемый первый вариант.

Внезапно я очнулся. Была уже половина десятого – я даже не заметил, как время пролетело. Вспомнив о приглашении Морган, я оделся в одну из двух приличных рубашек, которые привез с собой во Флориду, сбросил вьетнамки и выскочил из дома, по привычке прихватив с собой гитару.

Поездка до Сент-Питерсберга заняла около двадцати минут, и с помощью навигатора я без труда нашел паб «Макдинтон». С парковкой было совсем плохо, но мне повезло: дважды объехав квартал, я нашел место в нескольких минутах ходьбы. Даже издали было видно, что заведение популярное. Снаружи курили группки людей, из дверей доносилась громкая музыка.

Внутри посетители стояли вплотную друг к другу, держа кто бутылку «Гиннеса», кто стакан ирландского виски или бокал с коктейлем. Паб был переполнен, и мне стоило большого труда не задеть никого, пока я протискивался. Несмотря на тесноту, людям приходилось кричать, чтобы услышать друг друга на фоне грохочущей музыки.

В конце концов я заметил Морган и ее подружек за столиком у дальней стенки. Вокруг них теснились несколько парней, лет этак двадцати или чуть постарше. Выглядели они как успешные профи, да и одеты были соответственно – в дизайнерские рубашки и джинсы известных брендов, на руке дорогие часы. Когда я подошел, то увидел, что они прикидывают, какая из девушек с кем уйдет. Я понимал, что они будут не в восторге от моего появления. Заметив меня еще издали, двое из них надулись, как петухи у нас на ферме.

Одна из подруг Морган проследила за их взглядами и увидела меня. Глаза ее расширились от удивления. Она наклонилась и стала что-то говорить Морган. Та сразу же обернулась и радостно заулыбалась. Затем вскочила и, резко работая локтями, устремилась ко мне. Этого было достаточно, чтобы вся группа смешалась и замолчала. Впрочем, мне было все равно – я видел только Морган. Куда делась растрепанная девчонка, с которой я общался на пляже; ее длинные волнистые волосы были модно уложены, аккуратный макияж подчеркивал красоту лица. Глаза были подведены, длинные ресницы накрашены; темно-красная помада делала губы еще более выразительными. Белый топ без рукавов сочетался с короткой черной юбкой и такими же черными замшевыми сапогами, поднимавшимися выше колен. Ее подруги выглядели не менее элегантными и ухоженными.

– Привет! – сказала мне Морган. Она почти кричала, но я все равно едва ее слышал. – Я не была уверена, что ты придешь. Ты давно здесь?

– Только приехал. А ты?

– Уже почти час. – Она положила руку мне на плечо, отчего по телу пробежала теплая волна. – Пойдем, я познакомлю тебя с подругами.

Вернувшись за столик, она представила меня Стейси, Холли и Марии. В ответ на мое приветствие я получил любопытные и изучающие взгляды, заставившие задуматься о том, что Морган обо мне рассказывала. Она же усадила меня рядом с собой, велев двум парням освободить место. Один из них стал очень громко – чтобы его все слышали – рассказывать, как в последнее его посещение «Макдинтона» возле бара случилась потасовка, и он был одним из тех, кто всех разнимал.

Я улыбнулся, подумав, что с таким же успехом он мог бы сказать: «Я же говорил, что я сильный и вообще герой». Но решил не комментировать. Девушек рассказ, похоже, тоже не впечатлил: они о чем-то переговаривались, наклонившись друг к другу и игнорируя рассказчика. В это время Морган поманила меня пальцем.

– Что ты делал после того, как ушел с пляжа? – крикнула она мне в ухо.

– Поужинал, принял душ. Написал песню. А потом приехал сюда.

Ее глаза загорелись.

– Ты написал песню?

– Скорее поработал над песней, которая давно засела у меня в голове. Вроде бы закончил, но надо будет чуть отшлифовать.

– Это нормально для тебя? Так быстро что-то сочинить?

– Иногда случается.

– Ты будешь играть ее на завтрашнем концерте?

– Она еще не совсем готова.

– Что вдохновило тебя? – спросила Морган.

Я улыбнулся.

– Трудно сказать. Разное неожиданное в жизни… Например, встреча с тобой.

– Встреча со мной? – удивилась она.

– Я сам не знаю, как рождается песня.

Она посмотрела мне в лицо.

– Я хочу ее услышать.

– Конечно. Просто дай мне знать когда.

– А если сейчас?

Настал мой черед удивляться.

– Сейчас? Ты хочешь уйти? А как же твои подруги?

Она повернулась и посмотрела в их сторону; девчонки были увлечены разговором, игнорируя парней, которые все еще боролись за их внимание. Повернувшись ко мне, Морган махнула рукой.

– С ними все будет в порядке. Как ты сюда добрался? На такси?

– На своем грузовике, – сказал я, отметив, как быстро Морган взяла ситуацию в свои руки.

– Тогда поехали. – Она встала, взяла свою сумочку и, наклонившись к подружкам, сказала: – Увидимся в отеле, хорошо? Мы собираемся исчезнуть.

Я наблюдал за реакцией: взгляды девушек удивленно заметались с Морган на меня и обратно. Один из парней недовольно скрестил руки.

– Вы уезжаете? – воскликнула Мария.

– Не уходи! – взмолилась Холли.

– Нет, так нельзя! – заявила Стейси.

По тому, какими взглядами они на меня смотрели, я догадался, что они обеспокоены тем, что Морган уходит с незнакомцем.

Морган это мало волновало – она уже обходила стол и с каждой по очереди прощалась.

– Я напишу вам, девочки, – сказала она. – Со мной все будет в порядке. А потом бросила мне: – Готов?

Вслед за девушкой я кое-как выбрался из бара. Как только мы вышли на улицу, шум стих, но у меня в ушах продолжало звенеть.

– Где твой грузовичок?

– Сразу за углом.

Пройдя несколько шагов, она бросила на меня косой взгляд.

– Мои друзья думают, что я сумасшедшая, раз так поступаю.

– Да, я заметил.

– Но я уже устала от этого места. Там было слишком шумно, а те парни за столиком чересчур навязчивые.

– Даже если так, ты думаешь, уйти со мной было нормально?

– А почему бы и нет?

– Ты же меня совсем не знаешь.

Не сбавляя шага, она перекинула прядь волос через плечо.

– Ты фермер из Северной Каролины. Выращиваешь табак, помидоры, разводишь экологически чистые яйца от кур, живущих без клеток, а в свободное время пишешь музыку. Ты здесь пробудешь еще полторы недели и завтра будешь выступать у «Бобби Ти», так что почти все знают, где тебя найти, если ты сделаешь что-нибудь неподобающее. И, кроме того, у меня в сумке лежит газовый баллончик.

И затем продолжила:

– Ты прав, девушке нужно быть осторожной. Но я выросла в Чикаго, помнишь? Мои родители заставили меня пообещать быть начеку, когда я выхожу на улицу ночью.

– Твои родители, похоже, очень умные люди.

– Так и есть, – согласилась она.

К тому времени мы уже добрались до машины, и про себя я порадовался, что перед поездкой протер пыльные сиденья. Содержать грузовик в чистоте, работая на ферме, просто невозможно.

Морган осмотрела салон.

– Ты взял с собой гитару? Как будто знал, что я попрошу?

– Возможно, и так, – сказал я. – Куда поедем?

– Давай вернемся к «Дон Сезару». Мы сможем устроиться на пляже за отелем – там, где мы с тобой недавно сидели.

– Отлично.

Когда я выехал на дорогу, то заметил, что она набирает эсэмэс.

– Сообщаешь своим друзьям, куда мы едем?

– Конечно. Еще и номер твоей машины отправила, – парировала она. – Я сфотографировала его перед тем, как сесть в кабину. – Она убрала телефон в сумочку. – Кстати, после сегодняшнего разговора я набрала в «Гугле» «сортовые помидоры». Я и не знала, что их столько разных. Как ты решаешь, какие из них нужно выращивать?

– Изучаю, как и все остальное. В Роли есть человек, который является экспертом мирового уровня по сортовым помидорам, мы ездили к нему, чтобы выяснить, какие сорта лучше всего растут в нашей местности и какие они на вкус. Потом пообщались с другими фермерами, которые выращивают помидоры, чтобы узнать все тонкости, а затем провели встречи с потенциальными покупателями из супермаркетов и отелей, с шеф-поварами. Начали мы с трех сортов, а потом добавили еще два.

– Говоря «мы», ты подразумеваешь себя и своих родителей или своего брата?

– Мою тетю, – ответил я. Даже не знаю почему, но я решил ей все рассказать. – Она мне заменила мать. Моя мама умерла, когда я был маленький, и я никогда не знал своего отца, поэтому тетя и дядя воспитывали нас с сестрой. Потом мой дядя тоже умер.

– Боже мой! – воскликнула потрясенная Морган – Это ужасно!

– Да, было тяжело, – признался я. – Теперь мы вместе с тетей занимаемся фермой. У нас, правда, есть управляющий и много работников.

– А где живет твоя сестра?

– С нами на ферме. Мы сейчас оба живем в доме, где выросли. Она художница.

Я рассказал Морган о копиях ламп «Тиффани» и достал из-под солнцезащитного козырька машины фотографию Пейдж с одной из ее ламп в руках. Когда я передавал снимок Морган, наши пальцы соприкоснулись.

– Ух ты! Какая прелесть! – Она внимательно изучила фотографию. – У тебя и сестра красивая.

– Ее лампы так просто не купишь, – продолжил я с оттенком гордости. – Ведь на изготовление каждой уходит много времени.

– Она старше тебя или моложе?

– На шесть лет старше. Ей тридцать один год.

– Она выглядит моложе.

– Мне тоже так кажется. Но теперь твой черед. Расскажи про себя.

– А что бы ты хотел узнать?

Я пожал плечами.

– Да все. Про твое детство, твоих родителей. Есть ли у тебя братья или сестры. Каково это – вырасти в Чикаго, учитывая то, что у тебя в сумке лежит газовый баллончик.

Морган расхохоталась.

– В Линкольн-Парке очень безопасно. Он считается дорогим районом. Большие дома, пышные сады, высокие деревья. Невероятные украшения на Хэллоуин и Рождество. Однажды я разбила палатку на заднем дворе, чтобы устроить вечеринку с ночевкой, так мой отец всю ночь просидел на крыльце. Только когда я подросла, папа с мамой купили мне газовый баллончик, и это было связано скорее с тем, что я поступила в колледж и стала посещать студенческие вечеринки.

– А ты часто ходила на такие вечеринки?

– Иногда. Большую часть времени я была очень занята. Правда, на бал по случаю окончания я пошла. Было весело, хотя парень, который меня сопровождал, не очень мне нравился… Ладно, хватит обо мне. У меня было обычное детство, как, впрочем, и школа, и все с ней связанное – как у большинства людей.

Не знаю, но мне показалось, что она не захотела продолжать.

– А твоя семья?

– Мой отец – хирург. Он приехал с Филиппин в 1970-х годах, чтобы учиться в Северо-Западном университете. В итоге он поступил в медицинскую школу при Чикагском университете, где и встретил мою маму. Она врач-рентгенолог, из немецко-ирландской семьи из Миннесоты. У них есть домик на озере, где мы проводим обычно часть лета. А еще у меня есть сестра, Хейди, она моложе на три года и совсем не похожа на меня. Мы с ней реально очень разные, но она замечательная.

Я улыбнулся.

– Ваша семья совсем не обычная.

– Не знаю. – Морган пожала плечами. – У многих моих друзей родители – врачи или юристы. И семьи родом из разных стран. Наша семья ничем не выделяется.

Про себя я подумал: «Там, откуда я родом, вы бы точно отличались от остальных».

– А ты, как я понимаю, такая же прилежная ученица, как и твои родители?

– С чего ты это взял?

– Тебе только исполнился двадцать один год, а ты уже окончила колледж!

Она снова засмеялась.

– Это не столько связано с оценками и успехами, сколько с моим желанием уехать от родителей. Поверь, моя сестра намного умнее меня.

– Почему ты хотела уехать от родителей? – удивился я. – Похоже, у тебя все в жизни было хорошо.

– Не думай, пожалуйста, что я не благодарна родителям. Это трудно объяснить. Но они… уж слишком заботливы.

Она, казалось, раздумывала, как много можно мне сказать, и наконец продолжила:

– Когда мне было семь лет, у меня диагностировали довольно тяжелую форму сколиоза. Врачи не были уверены, как будет развиваться моя болезнь по мере моего роста, поэтому мне приходилось носить корсет для спины по шестнадцать часов в сутки, не говоря уже про кучу операций и процедур. Конечно, поскольку мои родители – врачи, они позаботились о том, чтобы я попала к лучшим специалистам, но ты не можешь себе представить, как они беспокоились, тряслись надо мной и не позволяли мне делать ничего из того, что делали другие дети. И хотя в конце концов мне стало лучше, они как будто все еще видят во мне ту маленькую девочку…

– Но ведь они твои родители.

– Я знаю, что несправедлива к ним. Они заботятся обо мне; просто… Я не такая, как мои родители. Или как моя сестра, если уж на то пошло. Иногда мне кажется, что я родилась не в той семье.

– Думаю, многие люди так считают.

– Но это не значит, что это неправда.

Я улыбнулся.

– Выходит, ты не собираешься стать доктором?

– Вот тебе пример, – продолжила Морган. – Я люблю танцы. Я начала заниматься балетом, потому что так рекомендовали врачи. Потом я увлеклась искренне; а еще выучилась чечетке, джазу и хип-хопу. Но чем больше я занималась, тем меньше мои родители это одобряли. Как будто я не соответствовала каким-то их представлениям, понимаешь? Одним словом, к началу учебы в старшей школе мне уже не терпелось вырваться на свободу и стать взрослой, поэтому я поступила в муниципальный колледж[3]. Я училась экстерном и смогла окончить школу раньше. И да, я была одним из самых молодых первокурсников в университете – тогда я только-только получила свои первые права.

– И твои слишком заботливые родители были не против того, что ты так рано ушла из дома?

– Я пригрозила, что иначе вообще не пойду в университет. Они знали, что я настроена серьезно.

– Да. Жесткий шантаж.

– Я могу быть напористой, – подмигнула Морган – Ну а как ты?

– А что я?

– Ты учился в колледже?

– Нет.

– Почему?

– Я никогда не любил учебу и думал, что это не для меня.

– Не жалеешь сейчас, что не пошел?

– По-моему, я бы не поступил.

– Поступил бы, если бы очень постарался.

– Скорее всего, я бы и не старался.

Она улыбнулась.

– Я знаю, учеба не для всех. К тому же ты рано понял, чем хочешь заниматься, а это не всем дано.

Я обдумал ее слова.

– Я признаю, у меня хорошо получается заниматься сельским хозяйством, и теперь, когда большая часть переходных работ позади, мне не так тяжело приходится, как раньше. Но это не то, о чем я мечтал в детстве.

Я чувствовал, что Морган смотрит на меня. В свете фар проезжающих мимо машин я видел тонкие черты ее лица.

– Ты любишь музыку, – заметила она. – Вот чем ты действительно хотел бы заниматься, верно?

– Да.

– Ты молод, Колби. Все у тебя еще впереди.

Я покачал головой.

– Не выйдет.

– Из-за твоей семьи?

Хотя я не ответил, она, наверное, увидела выражение моего лица. И решила поменять тему.

– Раз уж я рассказала тебе о своем скучном детстве, давай теперь ты – про свое, в Северной Каролине.

Стараясь развеселить ее, я поведал ей про свои глупые подвиги в средней школе, а потом отвечал на ее бесконечные расспросы о ферме – мне показалось, что именно эта тема ее особенно интересует. Когда я закончил, я спросил ее, что ей больше всего понравилось в колледже.

– Люди, – ответила Морган почти автоматически. – Там я познакомилась со Стейси, Марией и Холли. И с другими.

– Так что же все-таки ты изучала?

– Догадайся. Что на прощание я сказала тебе на пляже? Что мне нравится твой голос.

Я с недоумением посмотрел на нее.

– При чем здесь мой голос?

– У меня диплом вокалиста.

6

Когда мы подъехали к парковке отеля «Дон Сезар», Морган показала охраннику ключ-карту от своего номера, и нас пропустили. Я взял гитару, и мы направились к отелю. Двери нижнего этажа вывели нас к широкому, покрытому ковром коридору, который извивался мимо дорогих магазинов и кондитерской. Я почувствовал себя недостаточно хорошо одетым для такого места, но Морган ничуть не смущалась.

Мы прошли в удобно обустроенную зону отдыха: справа от нас находился ресторан с верандой, выходившей на пляж; впереди, чуть слева, – два бассейна, окруженные десятками шезлонгов, и ранее упомянутый бар. В ресторане, уже закрытом, за столиками все еще сидели две-три пары, наслаждаясь тихим вечером.

– Это самый шикарный отель, который я когда-либо видел, – сказал я, стараясь не сильно глазеть по сторонам.

– Он очень старый. В тридцатые годы сюда приезжали отдыхать со всего Восточного побережья, а во время Второй мировой войны его превратили в санаторий для лечения военнослужащих, страдающих ПТСР, то есть посттравматическим стрессовым расстройством. Хотя тогда еще не придумали этого названия. Было время, когда отель пришел в упадок; новые владельцы, вложив силы и средства в ремонт и реставрацию, смогли вернуть ему былую славу.

– Откуда ты все это знаешь?

Она чуть толкнула меня в бок и весело подмигнула.

– В коридоре на стене висит плакат с историей.

В ответ я смог лишь улыбнуться – настолько приятно мне было ее прикосновение. Пройдя мимо бассейнов и бара, мы вышли на деревянный настил, за которым начинались песчаные дюны. Когда мы добрались до песка, Морган остановилась и достала телефон.

– Я хочу сообщить друзьям, где я нахожусь, – пояснила она, и через несколько секунд ее телефон зазвонил. – Они тоже возвращаются, так что скоро будут здесь.

Она взяла меня за руку.

– Не двигайся, я хочу разуться, – попросила она, балансируя на одной ноге. – Не хочу испортить сапоги песком. Теперь задача – не забыть их.

– Не бойся, ты вспомнишь о них, как только поймешь, что ты босиком.

– Надеюсь, – озорно улыбнулась Морган. – Может, я так проверяю, можно ли на тебя положиться. Ну что, пойдем?

– Давай.

Мы ступили на песок и пошли, почти соприкасаясь руками. Ночное небо мерцало звездами, яркая луна словно парила среди них. Море показалось мне тихим и таинственным. У кромки воды я заметил пару, очертания которой были нечеткими в тени; от столиков у бара доносились голоса. Рядом со мной Морган как будто скользила по пляжу, соленый ветерок играл ее волосами.

Огни гостиницы подсвечивали песок. Девушка показала рукой на пару шезлонгов, оставленных кем-то на пляже.

– Смотри, прямо специально для нас.

Мы сели друг напротив друга. Морган повернулась и стала смотреть на воду – спокойную и безмятежную в лунном свете.

– Ночью все выглядит иначе, – заметила она. – Днем море манит, а сейчас, глядя на него, я думаю только об огромных акулах, которые меня там подстерегают.

– Значит, никаких купаний под луной?

– Ни при каких обстоятельствах, – ответила она категорично.

– Хочу тебя спросить… – Я наклонился вперед. – Что ты имела в виду, сказав, что у тебя диплом вокалиста?

– Так называется моя специальность.

– То есть ты поешь?

– Да, чтобы быть допущенным до обучения, ты должен уметь петь.

– А как ты туда попала?

– Ну, помимо выступлений вживую и предоставления записей на пленку, абитуриент должен продемонстрировать владение инструментом – то есть ты должен сыграть на фортепиано. Все остальное как обычно: знание сольфеджио, опыт прошлых музыкальных выступлений и имеющееся музыкальное образование, наличие наград.

– И что, проводятся реальные занятия, или вы просто поете?

– Конечно, масса занятий: общие дисциплины, теория музыки, тренировка слуха, история музыки. Помимо этого важно чем-то заниматься дополнительно. Есть хоровые ансамбли, репетиции, занятия на фортепиано, сольные выступления и концерты. Школа славится своей оперной программой.

– Ты хочешь стать оперной певицей?

– Нет, хотя если вспомнить таких певиц, как Мэрайя Кэри, Бейонсе или Адель, то их отличает не только наличие голоса, но и точность исполнения, диапазон и сила звучания. Нужно овладеть техниками оперного пения. Вот почему я хотела все это изучить.

– Ты же сказала, что любишь танцевать.

– Можно любить и то и другое, – улыбнулась Морган. – Но пение – это моя первая любовь. Сколько себя помню, я пою: в ванной, в спальне, во дворе – везде. Хотя так делают многие девочки. Когда мне пришлось начать носить корсет – до того, как я начала танцевать, – мне было нелегко, и не только из-за родителей или операций. Мне не разрешали заниматься спортом или играть с соседскими ребятами, маме приходилось носить мой рюкзак в школу, а в классе мне нужен был специальный стул. И, знаешь, дети могут быть очень жестокими. Поэтому я стала петь еще больше, это помогало мне чувствовать себя… нормальной и свободной.

Она замолчала, а я представил себе маленькую девочку, закованную в жесткий корсет, которая мечтает быть такой, как все. Наверняка тяжело!.. Она, похоже, почувствовала, о чем я думаю, потому что взгляд у нее стал очень грустным.

– Прости. Я редко делюсь всем этим, особенно с малознакомыми людьми.

– Спасибо за доверие.

– Я не хочу, чтобы меня жалели. У каждого свои проблемы, и у многих они похуже, чем у меня.

Я подумал, что она имела в виду меня – то, как рано я потерял маму, – и кивнул в знак понимания.

– Итак, о твоем пении.

– Ах да! – продолжила Морган. – Короче говоря, родители выбрали для меня занятия пением и игры на фортепиано, куда ходили многие мои друзья. Они думали, что хуже не будет. Но как и в случае с танцами, чем больше я занималась, тем важнее все это для меня становилось. Я пела на протяжении старших классов школы и много лет брала частные уроки вокала. Так что мое поступление в университет стало завершением долгого пути. Мои родители были не в восторге от моего выбора специальности, да я с ними и не советовалась.

– А почему они могли быть против?

– Они врачи, – сказала Морган. Когда я никак не отреагировал, она пояснила: – Мои родители предпочли бы, чтобы у меня были более банальные планы на будущее.

– Значит, ты связываешь свое будущее с пением?

– Это мое призвание, – торжественно заявила она, не сводя с меня глаз.

– Что собираешься делать? Теперь, после завершения учебы?

– Через пару недель я переезжаю в Нэшвилл. Именно поэтому я так хотела окончить школу пораньше. Мне всего двадцать один год, и у меня еще есть время, чтобы пробиться в мир музыки.

– А на что жить будешь? Ты уже нашла работу?

– Немного денег подарили на выпускной мои бабушка с дедушкой. Да и мои родители согласились помочь с арендой жилья, так что на какое-то время я спасена.

– Удивительно, что твои родители согласились помогать. После всего, что ты про них рассказала.

– Я тоже удивилась. Но мой отец пришел в ужас от мысли, что я могу жить в каком-то небезопасном месте, поэтому он уговорил мою маму. Я не знаю, как долго они будут помогать, но я очень им благодарна. Я знаю, как трудно пробиться в мире музыки, единственный способ – это выложиться на все сто. Что я и собираюсь сделать и буду пытаться, пока не добьюсь успеха.

Я уловил в ее тоне решимость, которой не мог не поразиться, хотя понимал, что такой поддержкой и возможностями могут похвастаться лишь немногие.

– Твои друзья тоже занимаются музыкой? Я имею в виду Холли, Стейси и Марию?

– Нет, мы познакомились, когда решили создать совместную танцевальную группу. Раньше у каждой из нас были профили в «Тиктоке», где мы выкладывали собственные видео с танцевальными номерами.

– А вы популярны?

Она кивнула.

– Девчонки потрясающе танцуют. Намного лучше, чем я. Мария, например, профессиональный танцор и только что прошла кастинг в танцевальную труппу Марка Морриса[4]. Да ты же видел их всех. Правда, они красотки?

– А можно мне посмотреть ваши видео?

– Мы еще не настолько близко знакомы.

– Но на вас же смотрят незнакомые люди!

– Это другое дело. Тебе, наверное, знакомо такое, когда ты поешь: если в зале есть кто-то, кого ты знаешь или кто тебе нравится, то начинаешь нервничать.

– А я тебе нравлюсь? – решил поймать я Морган на слове.

– Нет, ты не понял.

Я поднял руки.

– Извини. Ясно. А много у вас поклонников?

– Как посмотреть. Для кого-то несколько тысяч подписчиков – большая аудитория, а есть те, чья аудитория исчисляется сотнями миллионов. Мы пока не в этой лиге.

– А сколько у вас подписчиков?

– У каждой или у группы?

– И так и так.

– У меня – два миллиона, а у группы – больше восьми.

Я даже растерялся, вспомнив о своих пятистах подписчиках; и это суммарно во всех соцсетях.

– У вас более восьми миллионов подписчиков в «Тиктоке»?

– Не веришь?

– С трудом могу себе такое представить. – Я даже не пытался скрыть удивление. – Как вам вообще удалось добиться таких результатов?

– Пришлось попотеть, но не забывай и про удачу. Стейси – просто гений во всем, что касается создания сообществ, а Холли – гуру видеомонтажа. Мы начали с того, что оставляли комментарии на страничках друг друга. Затем стали выступать с танцевальными номерами на мероприятиях в кампусе, и у нас появилось свое сообщество среди студентов нашего университета. После этого мы нашли похожие группы в других колледжах и объединились с ними. И вот в ноябре прошлого года случился прорыв. Ты же знаешь, баскетбол очень популярен в Индиане? Одну из игр транслировали на всю страну, а Стейси была знакома с оператором. И вот мы надели футболки, на которых был напечатан адрес нашего аккаунта в «Тиктоке», и во время перерыва, когда телеканал снимал болельщиков, оператор навел камеру на нас, исполняющих на боковой линии один из наших танцевальных номеров. После того, как камера несколько раз возвращалась к нам в перерывах, пришлось комментаторам матча объявить в эфире название нашей группы! Ролик попал на канал ESPN[5], несколько популярных блогеров обратили на него внимание, и тут же число наших подписчиков стало астрономически расти: тысячи людей, десятки тысяч, сотни, и так далее.

Я был совершенно потрясен.

– Вы и деньги на этом зарабатываете?

– Да, стали недавно. Процесс не такой простой, как кажется. Приходится постоянно оценивать бренды и компании – насколько они вызывают доверие и хотим ли мы их рекламировать. Стейси и Холли взяли на себя большую часть работы, у меня на это не хватает времени, но остальные девочки столько сил тратят, так почему бы не получать за это деньги. Им они очень нужны. Стейси осенью идет учиться в медицинский колледж, а у Холли масса студенческих кредитов. Представляешь, ее пригласили работать на канал ESPN. Она хочет стать телеведущей.

– А Мария?

– Все зависит от ее просмотров у Марка Морриса, но ее мама – хореограф, ставила даже на Бродвее, так что Мария постановщик всех наших танцев. Ее мама отправила мои записи нескольким знакомым продюсерам в Нэшвилле, посмотрим, что получится.

Мой скромный опыт подсказывал, что такие договоренности редко приводят к каким-либо результатам. Даже группа, в которой я раньше играл, постоянно проводила встречи с потенциальными продюсерами – пусть они и были второразрядные. Об этом я решил промолчать.

– Здорово! Уверен, что твоя популярность в «Тиктоке» и «Инстаграме» произведет впечатление.

– Надеюсь, – промолвила Морган. – Честно говоря, у меня неоднозначное отношение ко всей этой активности в социальных сетях с постоянным стремлением набрать подписчиков.

– Но ведь наличие уже существующей армии поклонников может помочь добиться успеха. Разве не так?

Она пожала плечами.

– Наши фанаты – сплошь девушки, для которых важны наша внешность и наши танцы. Ведь одеждой и танцевальными движениями мы подчеркиваем свою сексуальность. Это именно то, что продается сегодня.

Когда Морган сделала паузу, я спросил:

– Тебя что-то смущает?

Она вздохнула.

– Я хочу быть известной благодаря своему пению, а не потому, что я горячая штучка, которая умеет танцевать. Порой социальные сети играют злую шутку с девочками-подростками. Монтаж способен творить чудеса, поэтому людям трудно отделить фантазию от реальности. За кадром остается, сколько времени и сил мы тратим на то, чтобы вот так станцевать – по много часов репетируем, продумываем костюмы, макияж, прически. Разве можем мы считаться авторитетами или образцами для подражания, если вся эта простота иллюзорна?

Я был удивлен серьезности ее подхода. Скажу честно, мне такое и в голову не приходило. Да у меня никогда и не было никаких фанатов и подписчиков.

– В любом случае будь что будет, – прервала себя Морган. – А сейчас я хочу услышать песню, которую ты написал.

Я достал и настроил гитару. Честно говоря, чуть потянул время, чтобы полностью вспомнить текст и мелодию. Начинать было страшно, но к припеву я успокоился – ведь я пел для нее.

Морган слушала меня, слегка улыбаясь. Наблюдая за тем, как она непроизвольно раскачивается в такт музыке, я вновь подумал, что на создание песни меня спровоцировала наша встреча. Не только в тексте, но и в музыке – особенно в энергичном припеве – чувствовались яркая энергия и стремительность, присущие девушке.

Когда я закончил петь, Морган наклонилась ко мне.

– Как здорово, – выдохнула она. – Какой ты молодец.

– Над песней еще нужно поработать, – смутился я. Всегда теряюсь, когда мне делают комплименты, но уже тогда я решил включить эту песню в свою программу, хотя бы ради Морган.

– Скажи, а что за песню ты исполнял вчера – о том, что ты чувствуешь себя потерянным? – Она напела кусочек основной мелодии. – Не мог бы ты ее спеть?

Я понял, какую песню она имела в виду; слова пришли мне в голову после особенно тяжелого дня на ферме, и в них звучали тоска и неуверенность. Эта песня пользовалась особой популярностью, и ее часто просили повторить, поэтому я мог бы сыграть ее даже во сне. После этого я перешел к другой песне, которую написал много лет назад, под впечатлением от выступлений группы «Lady A»[6], а потом исполнил еще несколько. Морган чутко реагировала на музыку, и я все время надеялся, что она попросит сыграть что-нибудь, чтобы спеть вместе со мной.

Но она этого не сделала. Она просто слушала, а я чувствовал, что вместе с ней ушел в музыку. Каждая песня была полна для меня воспоминаниями, и я поймал себя на мысли: нет ничего прекраснее, чем вот так сидеть на берегу, залитом лунным светом, когда рядом с тобой прекрасная женщина. Когда я наконец отложил в сторону гитару, со стороны отеля донеслись легкие аплодисменты. Повернувшись, я увидел несколько человек, хлопающих и машущих нам с настила.

Морган кивнула.

– Я же говорила, что у тебя особенный голос.

– Такой публике легко понравиться.

– Ты сам написал все эти песни или кто-то помогал?

– Все сам.

Видно было, что она удивилась.

– Я тоже пыталась сочинять, и, бывает, получаются действительно хорошие фрагменты и кусочки, но мне приходится просить о помощи кого-то, чтобы закончить.

– Сколько песен ты написала самостоятельно?

– Двенадцать или около того. Я начала только пару лет назад и все еще учусь.

– Двенадцать – очень даже неплохо.

– А сколько ты написал?

Я не хотел расстраивать ее, потому выбрал щадящий ответ:

– Больше двенадцати.

В ответ она рассмеялась, прекрасно понимая, почему я так сказал.

– Пока ты пел, я постоянно думала о том, как ты играл в той группе. Не могу представить тебя с длинными волосами.

– Моим тете и дяде они тоже не слишком нравились. В тех редких случаях, когда мы общались с сестрой по «Фейстайм», она грозилась вернуться домой и подстричь меня, пока я сплю. И самое страшное, что это не пустые угрозы с ее стороны.

– Неужели?

– Когда она что-то вбивает себе в голову, ее невозможно переубедить.

В этот момент я услышал, что кто-то зовет Морган. Подняв глаза, я увидел, как Стейси, Холли и Мария сошли с деревянного настила на песок и направились в нашу сторону.

– Им кажется, что меня нужно спасать, – прошептала Морган.

– А тебя нужно спасать?

– Нет. Но они-то не знают.

Девушки подошли к нам и быстро оценили ситуацию, несомненно, все еще пребывая в недоумении, почему такая красивая девушка, как Морган, ушла с таким парнем, как я.

– Вы здесь только пели? – строго спросила Холли.

Морган поспешила ответить:

– Колби написал новую песню, и я хотела ее послушать. Как посидели в «Макдинтоне»?

На всех лицах появилось выражение досадливой скуки.

– Да все нормально, – сказала Стейси. – Когда группа сделала перерыв, мы наконец-то смогли поговорить, и это было приятно, а потом они снова начали, и мы решили, что пора уходить. Да и время было позднее.

В том, как она это сказала, сквозило что-то почти родительское, и, когда Морган смолчала, вступил я.

– Мне тоже пора.

Я начал убирать гитару в чехол, сожалея о том, что вечер закончился. Если бы у нас с Морган было больше времени наедине, я, возможно, попытался бы ее поцеловать, но друзья Морган как будто читали мои мысли и не собирались оставлять нас тет-а-тет.

– Сегодня был замечательный вечер, – сказала Морган.

– Точно, – согласился я.

Она повернулась к друзьям.

– Ну что, пошли?

– Не забудь про сапоги.

Казалось, Морган позабавило, что я вспомнил о них; она помахала мне на прощанье и вместе с друзьями направилась в сторону отеля. Я подождал, пока они дойдут до настила, где Морган подхватила свои сапоги, перебросив их через руку. Голоса их звучали все тише, а потом девушки скрылись в гостинице.

По дороге домой я думал про Морган. Богатая, стильная, умная, целеустремленная, популярная и… очень красивая. Что она могла найти в таком парне, как я? На первый взгляд мы ни в чем не были похожи. Наши жизни были совершенно разными, и тем не менее мы как-то сразу нашли общий язык. Ничего романтического между нами пока не случилось, но проводить время с ней было удивительно приятно.

Позже, лежа в постели, я размышлял о том, что подумает сестра о моей новой знакомой. Наверное, они подружатся: Морган ладит со всеми, да и Пейдж обладала сверхъестественным чутьем на людей. В том, что меня тянуло к Морган, не было ничего удивительного, но вот ощущение близости и понимания, которое я ощущал во все время общения с ней, походило на чудо.

Часть вторая. Беверли

7

Когда Беверли была маленькой, лет восьми или девяти, она ездила с мамой в Нью-Йорк на автобусе. Большая часть пути проходила ночью, и Беверли спала, положив голову на мамины колени. А проснувшись, увидела самые высокие в мире, как ей тогда показалось, дома. А какой многолюдный был вокзал! И это было только начало поездки, которая навсегда осталась в памяти. Ее мама хотела, чтобы поездка была особенной, поэтому программу продумали до мелочей. В Музее современного искусства они посмотрели «Звездную ночь» – самую известную картину Винсента Ван Гога, а потом съели по куску пиццы. После обеда они посетили Американский музей естественной истории, где девочка увидела воссозданные в натуральную величину скелеты животных, включая голубого кита и тираннозавра рекса, каждый зуб которого был больше банана; потом – затейливой формы метеориты, алмазы и рубины. Посетили они и планетарий, где в смоделированном компьютером небе сверкали многочисленные созвездия.

Вдвоем с мамой в настоящем путешествии! К этой поездке мама готовилась больше года – именно столько времени потребовалось, чтобы накопить достаточно денег на то, что богатые люди обычно делают в Нью-Йорке. Тогда Беверли еще не знала, что это поездка станет единственной, которую они совершат вместе. Наступит время, когда Беверли и ее мать практически перестанут разговаривать, но тогда та сыпала словами практически без остановки. В памяти Беверли навсегда останется ощущение тепла от маминой ладони, когда они вышли из музея и пошли в Центральный парк, где листья переливались всеми оттенками оранжевого, красного и желтого. И хотя стояла осень, температура была почти зимняя, и от пронизывающего холодного ветра нос Беверли покраснел и стал течь. Мама постоянно доставала из сумочки бумажные салфетки, пока Беверли не использовала их все. Потом они поужинали в ресторане, где официант был одет так, словно собирался жениться. Меню изобиловало незнакомыми Беверли словами, и мама объяснила ей, что это – настоящий ресторан. Еда действительно была вкусная, но Беверли подумала, что лучше бы они съели еще по куску пиццы. Чтобы добраться до отеля, им пришлось идти пешком почти час. У входа курили двое мужчин с какими-то подозрительными лицами, а за номер пришлось заплатить наличными администратору в грязной футболке. В номере стояли две кровати с покрывалами в пятнах, и пахло отвратительно, как от засорившейся раковины. И все же мама была счастлива оттого, что смогла увидеть настоящий Нью-Йорк. Ну а Беверли так устала, что почти сразу заснула.

На следующий день они посетили Таймс-сквер, куда обязательно ходят все туристы. Беверли зачарованно глазела на мигающие электрические вывески и огромные рекламные щиты. Видели они и танцующих людей, некоторые были в костюмах Микки Мауса и статуи Свободы. Театры зазывали на спектакли, названия которых звучании странно и непонятно. Кроме разве «Короля Льва». Пойти на него они не могли, так как билеты стоили очень дорого, поэтому оставшуюся часть дня провели в магазинах, где продавались безделушки и сувениры. Там они ничего не купили, кроме упаковки драже «Эм-энд-Эмс», которую потом вместе сгрызли. На обед они съели по два куска пиццы, а на ужин – хот-доги из тележки на улице. В одном из переулков Беверли увидела Джонни Деппа, возле которого стояла очередь желающих с ним сфотографироваться. Девочка стала упрашивать мать пойти туда, однако мама объяснила, что это восковая фигура, а не настоящая кинозвезда. В их последний вечер в городе они посетили Эмпайр-стейт-билдинг, и у Беверли заложило уши, когда лифт взлетел на смотровую площадку, где дул сильный ветер. Несмотря на толпу, Беверли все-таки удалось протиснуться к месту, откуда открывался прекрасный вид на город. Рядом с ней стоял человек в костюме пирата и что-то тихонько бормотал себе под нос.

Далеко внизу Беверли видела отблески разноцветных огней машин на улицах; здания вокруг ярко освещались. Почему-то в ясном небе не было видно звезд над головой, на что мама сказала: «Их стерли огни большого города». Беверли не поняла, что мать имела в виду: как можно стереть звезды? Но спросить не успела: та взяла дочку за руку и повела на другую сторону смотровой площадки, откуда была видна статуя Свободы. И там мама сказала, что всегда хотела жить в Нью-Йорке – к тому времени она повторила это, наверное, раз сто. На вопрос Беверли, почему она туда не переехала, мать ответила: «Не всем мечтам суждено сбыться».

Тут Беверли подумала про странного пирата – интересно, что такое он бурчал себе под нос? А потом задумалась, пойдет ли она вместе со своими школьными подружками Фрэн и Джиллиан по домам собирать сладости на Хэллоуин? Может, в этом году стоит нарядиться пиратом? Нет, скорее всего, придется вновь одеться ковбоем – у мамы уже готовы шляпа, клетчатая рубашка, игрушечный пистолет и кобура. А на новый костюм у них просто нет денег.

В это время ее мама говорила, говорила и говорила, однако Беверли не слушала. Она уже знала, что на некоторые слова матери не стоит обращать внимание. Они перешли в другое место, откуда был виден Бруклинский мост, с такого расстояния похожий на игрушку. К тому времени они почти час провели на смотровой площадке. И тут Беверли повернулась к маме и увидела на ее щеках слезы. Беверли не стала спрашивать, почему она плачет, но про себя загадала, чтобы мамина мечта жить в Нью-Йорке сбылась.

Вдруг девочка услышала страшные крики и от сильного толчка чуть не упала. Она схватила маму за руку в тот момент, когда толпа потащила их, словно рыб при сильном течении. Остановиться означало быть затоптанными, это понимала даже Беверли. Пришлось, спотыкаясь, двигаться вперед. Беверли не видела ничего, кроме людей, плотно прижатых друг к другу, двигающихся в одном направлении. Крики становились все громче, удары локтей и сумок все сильнее. Наконец Беверли и ее мать смогли вырваться из общего потока и остановиться.

– Что происходит?

– Я не знаю.

Общий шум распался на отдельные голоса:

– Не надо!

– Вернитесь!

– Стойте!

– Что вы делаете!

– Ложись!

Беверли не понимала, что происходит, но знала – что-то ужасное. Мама тоже встала на цыпочки, пытаясь разглядеть что-либо сквозь толпу. Внезапно все замерли, и наступила полная тишина. И это было самое неестественное, что Беверли когда-либо испытывала, – пока крики не зазвучали снова, на этот раз еще громче.

– Что случилось?

– Он прыгнул, – ответил мужской голос.

– Кто прыгнул?

– Тот парень в костюме пирата!

На площадке везде были барьеры и ограждения, и Беверли подумала, не ослышалась ли она. Зачем пирату прыгать, ведь до следующих зданий слишком далеко – туда так не добраться.

Мама крепко сжала ее руку и потянула за собой.

– Пойдем, – заявила она. – Нам пора.

– Пират правда прыгнул?

– Какой пират?

– Тот, который стоял рядом, когда мы только пришли сюда.

– Я не знаю, – ответила мама. Через сувенирный магазин она вывела их к лифтам, где уже образовалась очередь.

– Его пытались остановить, но не смогли, – сказал кто-то рядом с Беверли.

Она подумала о пирате и о том, каково это – падать с такой высоты: все ниже, ниже и ниже, до самой земли.

8

Беверли села в постели, напряженно вглядываясь в темноту. На этот раз привычный сон-воспоминание был настолько ярким, словно она тоже падала – рука об руку с пиратом. И, как всегда, сердце громко стучало, дыхание сбивалось, а простыни были мокрыми от пота.

– Я не падаю, не падаю, – проговорила она несколько раз. Сердце никак не хотело успокаиваться, а дыхание восстанавливаться. Хотя ужас сна постепенно утихал, Беверли продолжала чувствовать себя потерянной. Мир казался ей чужим и непривычным. Она принялась рассматривать комнату, отдельные детали которой стали вырисовываться на фоне замысловатых теней. Сквозь тонкие шторы просвечивало белесое предрассветное небо. На полу – одежда, на прикроватной тумбочке – лампа и полупустой стакан. В другом конце комнаты виднелся комод с висящим рядом большим зеркалом. Постепенно реальность стала обретать черты.

– Сейчас утро. Я сижу в спальне дома, который только что сняла, мой шестилетний сын Томми спит в комнате напротив. Мы только-только приехали в этот город. Чтобы начать новую жизнь. Совершенно новую жизнь, – напомнила себе Беверли.

Она откинула одеяло и вылезла из кровати, ощутив приятную мягкость тонкого ковра под ногами. Дверь в спальню была закрыта, но перед ее мысленным взором встал небольшой коридор, ведущий к лестнице, а на нижнем этаже – гостиная и небольшая кухня со старым пластиковым столом и четырьмя обшарпанными стульями.

Беверли натянула джинсы и футболку, брошенные на пол, и задумалась, долго ли спала. Она не могла точно вспомнить время, когда легла спать, – точно, очень поздно. А что она делала до этого? Воспоминания о прошедшей ночи были словно подернуты дымкой – размытой по краям и черной в середине. Она не могла вспомнить, что ела на ужин, да и ела ли вообще. Впрочем, ничего страшного. Начинать жить заново не просто, в таких ситуациях сознание творит странные вещи.

Она тихонько вышла из спальни и заглянула к Томми, потом спустилась в кухню и, пока наливала воду из-под крана, вспоминала такую же ночь, совсем недавно: как она кралась из спальни, стараясь не шуметь, не включая свет… Только полностью одевшись, она разбудила Томми. Его небольшой рюкзак был заранее собран и спрятан под кроватью. Она помогла ему одеться, и они крадучись спустились по лестнице. Как и у Томми, у нее был только рюкзак. Ничего другого она не могла взять, иначе соседи запомнили бы женщину и ребенка, тащивших чемоданы посреди ночи. Беверли знала наверняка, что ее муж Гэри будет расспрашивать соседей и вытащит из них все, что сможет помочь ему найти их с Томми.

В рюкзаке мальчика лежали любимая фигурка Железного человека и книга «Вперед, Дружок!», которую они обычно читали перед сном. Еще Беверли уложила туда две футболки, запасную пару штанов, носки, нижнее белье, зубную щетку, пасту и пенку для волос – чтобы приглаживать непослушную челочку сына. В ее рюкзаке тоже ничего лишнего, плюс немного косметики, щетка, солнцезащитные очки, эластичный бандаж и парик. Она не стала тратить время на то, чтобы проверить, стоит ли напротив их дома черный внедорожник с тонированными стеклами. Она и так знала, что он припаркован где-то на их улице. Вместо этого она помогла Томми надеть курточку, и они выскользнули через заднюю дверь, прошли по влажной траве к деревянному забору на краю лужайки, и Беверли помогла Томми перелезть на соседский двор. Все это Томми проделал молча. Он так до конца и не проснулся, и его чуть пошатывало при ходьбе. Они вышли через калитку и, держась поближе к живой изгороди, дошли до параллельной улицы. Там она спряталась за припаркованным на улице автомобилем и проверила, нет ли поблизости черного джипа.

– Куда мы идем? – наконец спросил Томми.

– На поиски приключений, – прошептала Беверли.

– А папа с нами поедет?

– Он работает, – правдиво, хотя и уклончиво ответила она.

Стояла тишина, как бывает глубокой ночью. Хотя луна была не полной, улицы ярко освещались фонарями на перекрестках. Оставаться незамеченными помогали темнота и тени, поэтому им приходилось пересекать газоны и подъездные дорожки, держась поближе к домам. Изредка, услышав шум приближающейся машины, беглецы прятались в подвернувшийся рядом укромный уголок: за кустами и решетками, за старым фургоном. Иногда издали доносился лай собак. Они шли и шли; Томми не жаловался и не капризничал. Жилой квартал остался позади, за ним – коммерческая часть города, а через полтора часа они дошли до промышленного района, где располагались склады, свалка и автостоянки, огороженные цепями. Здесь им негде было бы спрятаться, но улицы были пустынны. Наконец они добрались до автовокзала, вход в который был отмечен густым запахом сигарет, жареной еды и мочи. В туалете Беверли заколола волосы шпильками и надела парик, превративший ее из длинноволосой блондинки в брюнетку с мальчишеской стрижкой. Она обмотала грудь эластичным бандажом, сделав ее визуально меньше, и затянула так сильно, что стало трудно дышать. Превращение завершили бейсбольная кепка и солнцезащитные очки, хотя было еще темно. Даже Томми не узнал ее. Он так и сидел на скамейке, где Беверли оставила его, велев никуда не уходить. Она подошла к сыну почти вплотную, и после того, как она сдвинула очки, его глаза округлились от удивления. Она отвела его в пустынную часть терминала: на скамейку в самом углу, вне поля зрения, и велела сидеть спокойно.

В это время на автостанции было всего несколько человек. Беверли заняла очередь за билетами, встав за пожилой женщиной в толстой коричневой кофте. Наконец она оказалась у окошка кассы, за которым сидел мужчина с мешками под глазами и длинной прядью из вьющихся седых волос на лысине. Она попросила два билета до Чикаго и как бы ненароком обронила, что они с сестрой едут навестить маму, – не хотела, чтобы билетер знал, что она едет с сыном. Впрочем, ему было все равно; казалось, он даже не видел, кому вручил билеты. Беверли заняла угловое место неподалеку от Томми: так, чтобы незаметно следить за ним, но при этом не бросалось в глаза то, что они вместе. Одновременно она наблюдала за входом: не появится ли за стеклом черный джип с тонированными стеклами. На ее счастье, никого. Она вглядывалась в лица всех, кто был в терминале: чтобы на всякий случай запомнить и удостовериться, что никто не обращает внимания на маленького мальчика, одиноко сидящего на скамейке. Похоже, всем было наплевать.

Наступил рассвет – яркий и солнечный, как обычно бывает поздней весной. В это время под металлическим навесом за зданием автовокзала раздалось урчание мотора подъехавшего автобуса. Волнуясь до спазмов в желудке, Беверли отправила Томми вперед, чтобы он сделал вид, будто путешествует вместе с мужчиной в военной куртке. Сама через окно наблюдала, как они проходят к местам в задней части автобуса. Она пропустила вперед еще нескольких пассажиров, прежде чем поднялась на борт, пройдя мимо худого темноволосого водителя. Заняла место в предпоследнем ряду; напротив, чуть впереди, сидела пожилая женщина и вязала крючком, двигая им, как дирижер – палочкой перед оркестром. Как они условились заранее, Томми оставался на своем месте до тех пор, пока автобус не начал двигаться, а когда они выехали на шоссе, он пересел и сразу же прижался к ней. Но Беверли продолжала наблюдать за пассажирами, запоминать каждого в лицо. Она надеялась, что все предусмотрела. Гэри находится за городом, выполняя очередное секретное задание правительства. Они уехали в субботу, а все предыдущие выходные она оставалась дома, не разрешая Томми выходить даже во двор. Так она хотела создать у наблюдателей за ними иллюзию привычного ритуала, нарушив который, она выиграет время. На деньги, тайно скопленные в течение полугода, она установила автоматические датчики, которые включали и выключали освещение в доме по вечерам. Если повезет, водитель черного внедорожника не заметит их отсутствия, пока в понедельник утром не приедет школьный автобус.

Автобус двигался вперед, часы тикали, а Беверли думала: «Вот еще одна миля пролетела, и я все дальше от дома, из которого так мечтала сбежать». Томми спал рядом с ней, пока они ехали через Техас, Арканзас и, наконец, Миссури. Они проезжали мимо фермерских хозяйств, останавливались в городах и поселках, названия которых ни о чем ей не говорили. Одни люди выходили, другие садились, скрипели тормоза, автобус вновь устремлялся вперед – к следующему пункту назначения. Остановки и движение, день и ночь напролет, непрерывный гул мотора. К моменту, когда поменялись водители, все пассажиры рядом были незнакомыми. И даже тогда она старалась запомнить лица всех людей рядом. На месте женщины, вязавшей крючком, теперь сидел коротко стриженный молодой человек с вещевым мешком цвета хаки. Когда этот, скорее всего, простой солдат или морской пехотинец достал из кармана телефон, сердце Беверли бешено заколотилось. Она натянула бейсболку пониже и уставилась в окно, размышляя о том, не работает ли этот молодой человек с Гэри и не докладывает ли он ему, что нашел их с сыном. Ведь возможности Министерства национальной безопасности безграничны.

Спустя пару минут юноша с армейской стрижкой положил телефон обратно в карман, закрыл глаза и прислонился головой к окну. Он даже не взглянул в ее сторону, и постепенно Беверли успокоилась. Она чувствовала себя абсолютно вымотанной, но уснуть не смогла.

В Миссури автобус снова остановился. Еще одна станция, еще одно никому не известное место. Беверли отправила сына вперед к выходу из автобуса, подождала немного и только потом последовала за ним. На автостанции она привела мальчика в дамскую комнату, не обращая внимания на недовольное пыхтение грузной женщины в блузке с цветочным орнаментом. Томми было только шесть, но выглядел он старше. Хотя денег было катастрофически мало, мальчика требовалось покормить. Двух яблок и двух батончиков в рюкзаке явно было недостаточно. В магазине через дорогу Беверли купила молоко и два хот-дога для сына и ничего – чтобы успокоить свой урчащий желудок. Она решила, что через час съест одно из яблок, хотя знала, что ни яблоки, ни батончики не утолят ее голод. На кассе, где могла быть камера, она наклонила голову так, чтобы козырек кепки закрывал лицо.

Снова сели в автобус. Томми молча листал любимую книжку. Он уже умел читать, а эту книгу знал, кажется, наизусть. Интуитивно Беверли чувствовала, что Томми умнее большинства детей его возраста; он быстро все схватывал и понимал некоторые ситуации и проблемы совсем как взрослый. Глядя на сына, она видела, что глазами он похож на Гэри, нос напоминал ее, но вот улыбка была только его, особенная. Она помнила его разным: беззащитным крохой, младенцем-ползунком, малышом в садике – и все эти образы сливались воедино, делая Томми вечно знакомым и в то же время всегда новым и другим.

Через окно автобуса Беверли наблюдала, как мимо проносятся фермерские хозяйства, пасущиеся коровы, силосные башни, указатели и щиты с рекламой ресторанов быстрого питания, расположенных вдоль трассы. Беверли съела одно из яблок, стараясь жевать помедленнее, чтобы растянуть еду и насладиться вкусом. Большую часть сэкономленных денег она зашила в потайной карман куртки.

Где-то в Иллинойсе – достаточно далеко от Чикаго – они высадились из автобуса. Она отправила Томми вперед, понаблюдала за тем, как он уселся на одну из скамеек в терминале, а сама спустя несколько минут зашла в дамскую комнату и спряталась в кабинке. Десять минут, пятнадцать, двадцать… пока она не решила, что все, кто был с ними в автобусе, уже уехали с вокзала. Убедившись, что все спокойно, Беверли встала перед потрескавшимся и потускневшим зеркалом туалета и быстро сняла парик. Заколки трогать не стала, а бейсболку надела снова – теперь она была коротко стриженной блондинкой. Солнцезащитные очки убрала в рюкзак, густо накрасила ресницы и подвела глаза. Когда она вышла, на автовокзале никого, кроме Томми, не было. Беверли купила билеты на следующий автобус, не потрудившись узнать, куда тот идет, – чем более случайным будет выбор, тем труднее будет их найти. Она снова упомянула, что едет с сестрой, и, как всегда, они с сыном вошли в автобус не вместе и сели в разных местах.

После еще полутора дней пути на какой-то очередной станции они с Томми вышли из автовокзала и пошли к шоссе. Встав на обочине, она подняла руку, и вскоре их подобрала женщина за рулем микроавтобуса, которая спросила, куда они едут. Беверли ответила, что та может высадить их в любом месте. Женщина посмотрела внимательнее и больше не задавала вопросов. Они расстались в небольшом городке, откуда уехали вместе с мужчиной средних лет, от которого пахло одеколоном «Олд Спайс». Он занимался тем, что продавал ковры. Для него Беверли придумала историю о том, что у нее сломалась машина, а Томми был достаточно смышленым, чтобы просто помалкивать. В конце концов они приехали еще в один маленький городок, где Беверли и Томми подхватили свои рюкзаки и пошли в придорожную закусочную. Беверли попросила чашку горячей воды и добавила туда кетчуп – получился томатный суп, а для Томми взяла бургер с сыром и картошку фри, кусок черничного пирога и два стакана молока.

На соседней улице она заметила недорогой мотель; денег хватало только на то, чтобы остановиться там на пару ночей. Нельзя было тратить лишнего, если они хотели снять жилье. Так что все пока шло по плану. Беверли устроила сына в скромной, но достаточно удобной комнате, а сама вернулась в закусочную и попросила у официантки ее мобильный телефон, чтобы сделать коротенький звонок, а также ручку и салфетку. Женщина, которая чем-то напомнила Беверли мать, не отказала в просьбе. Делая вид, что звонит, Беверли отвернулась и стала просматривать в интернете объявления о продаже недвижимости. Их оказалось не так много, но она записала адреса, а затем очистила историю и вернула телефон. После этого она отправилась по адресам, расспрашивая случайных прохожих. Сначала она попала в какую-то мрачную квартиру, которая никак им не подходила. С тем же результатом посмотрела она и унылый двухквартирный дом. Оставался только один адрес.

Утром, покормив Томми в закусочной, Беверли отвела его в мотель, а сама вновь отправилась на поиски. Если не считать двух яблок и батончиков, она не ела уже три дня и шла очень медленно, но и тогда ей приходилось каждые несколько минут останавливаться и отдыхать, поэтому на поиски дома ушло много времени.

Он находился на окраине города, уже в сельской местности, – величественный двухэтажный дом, окруженный старыми массивными дубами, чьи сучья тянулись во все стороны как шишковатые, пораженные артритом пальцы.

Перед входом в дом заросший газон заполонили одуванчики, подорожник и заросли клевера. Грунтовая дорожка вела к крытой веранде, на которой стояла пара ветхих кресел-качалок. Входная дверь была выкрашена в ярко-красный цвет, смотревшийся нелепо на фоне грязно-белой осыпающейся краски фасада, по бокам дом зарос азалиями и лилейником, чьи увядающие цветы были похожи на вспышки цвета в диком лесу. Дому было не менее пятидесяти или даже ста лет, он стоял особняком и не привлекал внимания. Беверли обошла его вокруг, пытаясь разглядеть через стекла, что там внутри. Оформление первого этажа удивляло: кухня была покрашена в оранжевый цвет, а стены гостиной – в бордовый. Повсюду разномастная мебель, на старом полу из сосновых досок в прихожей и гостиной лежали коврики, в кухне – линолеум. Подоконники были закрашены так густо, что окна вряд ли открывались.

Беверли вернулась в город, в ту же закусочную, где опять попросила у официантки телефон и, позвонив хозяйке дома, договорилась о просмотре. Свой звонок она на всякий случай удалила, а перед посещением дома нанесла на себя тот же грим, что и в ночь побега.

Осмотр дома показал, что там придется поработать. В раковине валялся кружок лайма, поверхность плиты покрывал жир, а в холодильнике нашлись продукты, которые пролежали там несколько недель, а то и месяцев. Наверху находились две спальни, две ванные комнаты и гардеробная. Порадовало отсутствие пятен от протечек на потолке, а также работающие туалеты и душевые кабины. На веранде позади дома стояли стиральная машина и сушилка – обе старые, но все еще исправные, а водонагреватель выглядел как новый. Рядом с техникой и над ней были прибиты полки, уставленные всякой всячиной, а также банками с малярной краски. Ее было столько, что хватило бы перекрасить в разные цвета весь дом. На полу в углу стояло грязное пластиковое ведро, наполненное валиками и кистями, рядом – кастрюля и куча старых тряпок. Все это разительно отличалось от дома, в котором она раньше жила с Гэри: с его строгим современным интерьером, с мебелью аккуратной и как будто по линейке вычерченной, и шкафами, где все лежало в безукоризненном порядке. Тот дом был похож на что-то из мира фантастики, такой же холодный и пустой, как космос, а этот – излучал тепло и уют.