Читать онлайн Неизлечимые бесплатно

Глава 1

– А если твой отец заметит, что в его баре опять убыло, и выселит тебя на улицу?

– Моему отцу плевать на все, кроме своих банковских счетов и коллекции кубинских сигар.

В залитую лучами закатного солнца комнатушку на Пилор-стрит ввалились двое молодых людей, громко топая ногами и хлопая дверями. От них исходили еле уловимые пары алкоголя, смешанные со сладкими женскими духами и огуречным мужским одеколоном. Темноволосая девушка, любовно придерживая пузатую бутылку бурбона подмышкой, тут же решительно прошествовала в кухню и принесла оттуда пару стаканов в одной руке. Дурачась, она шла на носочках по прямой линии, которую отчетливо представляла, и напевала себе под нос Роя Брауна «Good Rockin’ Tonight». С грохотом поставив всю свою добычу на подоконник, она выжидающе уставилась на парня, что уселся у подножья ее кровати в обнимку с гитарой и что-то увлеченно записывал в потрепанном блокноте.

Тот вечер отпечатался ярким воспоминанием в моей памяти. Я помнил каждую деталь разговоров, ощущений и окружающей обстановки – ведь тем парнем с гитарой был… я.

– Все уже решено. Если меня не примет ни один из престижных университетов, то я сваливаю. К черту! – громко сообщила Джордан, прикуривая и выдыхая густое облако дыма. – С моими итоговыми баллами шанс хоть куда-то поступить ничтожно мал. Оставаться здесь больше не в моих силах – я задыхаюсь. Кому вообще здесь до меня есть дело? Даже моим родителям плевать на меня.

Я сидел на полу в ее маленькой съемной квартирке на черном ворсистом пледе, служившим девушке ковром, пытаясь подобрать мелодию к новым стихам. Последние слова подруги прозвучали так отчаянно, что я оставил игру и удивленно поднял голову: раньше, когда она заикалась о побеге из нашего захудалого городишки, я не воспринимал это всерьез. Конечно, мы вместе много фантазировали о том, как все бросим и умчимся в закат навстречу головокружительному успеху и приключениям, но решительных шагов никогда не предпринимали: в отличие от Джордан, у меня были обстоятельства, которые крепко держали меня здесь.

– Что за глупости, Джо? Ты же самая популярная девушка в Джонстауне, – усмехнулся я, отложил гитару и дал ей знак, чтоб она угостила меня сигаретой. Та лишь в ответ закатила глаза и насмешливо фыркнула, направляясь в мою сторону. Я пропустил это мимо ушей и продолжил: – У тебя здесь вся жизнь устроена, все будущее распланировано, а родители обеспечивают безбедное существование, чем компенсируют свое частое отсутствие в твоей жизни. Сомневаюсь, что им так глубоко плевать на тебя, как ты думаешь. К тому же, не забывай – ты дружишь с весьма несчастным типом… вроде меня. Тебе есть с чем сравнивать!

Джордан приземлилась на колени так близко ко мне, что наши носы едва не коснулись друг друга, затянулась поглубже и протянула мне пачку. Дым, медленно вытекающий из ее приоткрытых губ, защекотал мне ноздри. Секундная близость взволновала меня, но я привычно подавил это чувство. Она пристально наблюдала за каждым моим движением, не говоря ни слова. Я же ответил ей своей фирменной улыбкой, от которой таяли все без исключения девчонки, и чиркнул зажигалкой. Перекинув волосы на одно плечо, она отвернулась, вскочила с пола и подошла к старому пыльному проигрывателю, так и оставив мои слова без ответа.

Пока она перебирала музыкальные пластинки, я украдкой разглядывал ее длинные худые ноги, до колен обтянутые черными гетрами, скользнул взглядом по ее маленькой и упругой попке, прикрытой платьем. Джордан безоговорочно была самой красивой девушкой в нашем городке: выше среднего роста, с длинными каштановыми волосами, ниспадающими крупными волнами до середины спины, узкими бедрами и хрупкими плечами, пышной грудью, которой всегда было тесно под школьной формой. Когда Джордан улыбалась во весь рот, на щеках у нее появлялись милые ямочки, а ее звонкий и заливистый смех был подобен колокольчику. Она была королевой всего, чего только можно: выпускного бала в средней и старшей школе, капитаном группы поддержки и «Мисс Джонстаун 1964 года». Она действительно была самой красивой, утонченной и модной девчонкой нашего городишки. К ее популярности прилагались бонусы в виде отца – мэра и матери – бывшей модели, в юности блиставшей на подиумах. Двадцать лет назад об их скандальном романе гудели все газеты: их семнадцатилетняя разница в возрасте сыграла в этом не последнюю роль.

Мужчины хотели ее тело, деньги и популярность, а женщины завидовали красоте и ненавидели за то, что та крутила легкомысленные романы с их сыновьями и кружила голову их мужьям.

До сих пор не могу понять как так случилось, что мы подружились. Когда мы были детьми, наши дома были через улицу, но добрососедских отношений между нашими семьями не случилось: мой отец, ярый республиканец, на дух не переносил заносчивого демократа Питера Хейза. Мать Джордан, Тереза, была необщительной и слишком рьяной католичкой – считала, что мы тут все грешники и даже здороваться с нами при встрече недопустимо. И тем не менее, как-то я шел домой из школы с одноклассниками и увидел эту странную девчонку, которая пыталась разнять дерущихся уличных котов. Они исцарапали в кровь ей руки, порвали платье, но это ее не останавливало. Я с удивлением наблюдал за развернувшимся действием и не понимал – то ли она была смелой и самоотверженной, то ли просто сумасшедшей. Тогда я не выдержал и кинулся ей на помощь, схватив за шкварник одного из хвостатых скандалистов. Коты испугались подмоги и бросились в разные стороны. После все в царапинах и грязи мы уныло тащились по улице до ее дома и молчали. Когда мы подошли к воротам особняка Хейзов, я робко попросил прощения: «Прости пожалуйста, что не смог толком помочь спасти твоего кота. Давай завтра вместе поищем его?». На что Джордан улыбнулась во весь рот и заявила: «Это не мой кот. Я просто гуляла и наткнулась на них.» Как же я тогда рассердился! Меня исцарапали и извозили в грязи напрасно. Ранки кровоточили и щипали, было обидно и больно, и я, заорав на всю улицу «Чокнутая!», унесся к себе домой. Через пару месяцев ее перевели в мой класс, посадили за соседнюю парту, и постепенно мы стали общаться. Кто бы мог подумать, что наша дружба проживет до самого колледжа?..

– Хватит пить просто так, точно старики. Я хочу танцевать! – заявила она и повернулась ко мне, сверкнув глазами. Джо взбила пальцами волосы на затылке, придавая им объем, и принялась аккуратно ставить пластинку в старенький виниловый проигрыватель, притопывая ногой от нетерпения. В ней было удивительно много энергии и жизнелюбия в отличие от меня, ее меланхоличного друга. И иногда вспышки этой солнечной энергии Джордан напрягали меня и грозили разнести все вокруг к чертям собачьим.

В комнате зазвучал голос любимого нами Бо Диддли, и она начала танцевать вокруг меня, без оглядки отдаваясь задорному звучанию его песни «Road Runner». Окинув пустой бокал задумчивым взглядом, я колебался: не лучше ли остановиться сейчас, пока не поздно? Но, черт возьми, я так устал за последние полгода, сводя концы с концами, и на душе скребли такие кошки, что соблазн махнуть на все рукой был слишком велик.

– Эдди! Давай со мной! – воскликнула она, ритмично двигая узкими бедрами, отчего черное короткое платье в стиле Бриджит Бардо откровенно задиралось и оголяло ее молочную кожу. Я не отрывал от нее взгляда и от души посмеивался над тем, как она кривляется и беззвучно подпевает Диддли, не забывая при этом еще и пускать сигаретный дым кольцами. – Немедленно поднимай свою распрекрасную задницу, дружище, и танцуй со мной!

Плеснув себе еще порцию бурбона, я выпил его залпом, желая расслабиться и забыться: мысли скакали галопом. Если Джо все бросит и уедет, то я, не раздумывая, отправлюсь за ней следом. Все равно куда. Хоть на Луну полечу, будь она не ладна.

Я давно знал, куда зовут ее мечты: она то мечтала стать актрисой, то моделью, то всем сразу, купаться в деньгах, ездить на красном кадиллаке «Эльдорадо» 1953 года, и чтобы ее лицо красовалось даже на банках томатного супа.

Во многом наши стремления совпадали. С той лишь разницей, что мне хотелось серьезно заниматься музыкой. С самого детства я грезил о собственной рок-группе, колесить по всему миру с концертами и быть кумиром миллионов, особенно девушек, которые бы на каждом нашем выступлении безудержно осыпали нас нижним бельем. Главное – мне хотелось оставить след в истории, придумать и успешно внедрить свое новое видение в культуру рок-н-ролла. Очень часто во сне я представлял себя на вершине музыкального Олимпа, и рядом со мной были все великие музыканты нашего времени, плечом к плечу. Вдруг эта картина снова так ярко встала перед моими глазами, что я подскочил с пола, готовый прямо сейчас все бросить и укатить за горизонт навстречу музыке, славе и народной любви.

– Я поеду с тобой! – Заявил я, подойдя к ней сзади, взял ее за острые танцующие плечи и развернул к себе. – Слышишь? Сделаем это вместе!

Она ответила широкой белозубой улыбкой и порывисто обняла меня, а в глазах ее мелькнуло то ли облегчение, то ли радость – спьяну было сложно разобрать. Особенно в этот момент, когда я остро ощущал, как она, взмокшая от танцев, прижималась ко мне всем телом и как неистово стучало ее сердце. Медленно огладив ее волосы и спину кончиками пальцев, я несмело опустил ладонь на ее поясницу и смял влажную ткань платья. До изнеможения хотелось сорвать его с Джо и коснуться ее тела своими руками. Мое дыхание потяжелело, и я до боли прикусил себе губу, сдерживая себя и молясь, чтобы мое тело ничем не выдало себя. Уловив звук моего судорожного вздоха, подруга хихикнула мне в грудь и мягко оттолкнула от себя. Ее глаза возбужденно поблескивали в приглушенном свете, но то было от алкоголя и танцев, а не от меня.

– Не отвлекайся! Танцуй! – велела Джордан, пытаясь перекричать музыку, залпом осушила стакан, наполнила заново и вновь задвигалась по комнате, но уже совсем нетвердой походкой. Горько усмехнувшись ей вслед, я пересилил себя и, восстановив свое самообладание, хлебнул остатки пойла из стакана. Пальцем подцепив со стола черную потертую шляпу, я залихватски напялил ее на голову и задвигался в такт музыке. Это было так хмельно и весело, что я не мог удержаться от широченной улыбки, танцевал и пел, а моя подруга, хохоча, прыгала по комнате с бутылкой бурбона, которую стянула из бара родителей, в одной руке и с сигаретой в другой. У меня кружилась голова, и казалось, что я слышу приглушенный голос Джо откуда-то издалека. Бо Диддли пел уже по черт знает какому кругу, и после очередной сигареты я почувствовал, что в стельку пьян.

Позже, смутно помню, я стоял в ванной, в мокрой футболке и с влажными волосами, пытаясь успокоиться и хоть немного протрезветь. Вновь и вновь меня охватывало неистовое желание поцеловать Джордан. Везде, куда только успею дотянуться, пока мне, наверняка шутя, не влепят пощечину. Но я не хотел испортить нашу дружбу, а потому убеждал свое отражение в зеркале как можно скорее идти домой, не испытывать мою силу воли и не издеваться над самим собой.

Только вот возвращаться домой безумно не хотелось. Там реальность давила на меня бетонной плитой: на моей шее висели мать-алкоголичка, давно и плотно сидящая на антидепрессантах, и брат-инвалид, который доживал, возможно, последние годы своей жизни, какой бы уход и помощь я ему не обеспечил. Неподъемный груз ответственности, что я взвалил на плечи, бесконечные попытки совмещать учебу в школе и работу в автокинотеатре с переменным успехом, вечный недосып и постоянная нервотрепка были моими вечными спутниками вот уже семь лет. Назвать это «жизнью» не поворачивался язык. В один момент стать единственной, хоть и хлипкой, опорой, рабочей силой и оплотом заботы и любви было катастрофически тяжело для пятнадцатилетнего пацана, поэтому периодически я порывался все бросить и убежать на край света сломя голову… Но все эти годы каждое утро, заходя в комнату к брату для проведения всех необходимых утренних процедур, я с тоской признавал, что не могу бросить его, ведь он того не заслуживал. Моя совесть не простит мне такого поступка и сожрет меня изнутри. Пока наша мать стремительно катилась на самое дно, Мэтью оставался невинной и доброй душой с немощным телом, которое, увы, ему больше не подчинялось. Ради него я остался в Джонстауне, бросил колледж, пожертвовал своим обучением в перспективных университетах штата, в которые меня по результатам школьных оценок безоговорочно приняли. Натан Кроули, наш школьный учитель музыки, благодаря которому я выучился нотной грамоте, зная мою историю, всячески поддерживал меня и пытался помочь, но я всегда отказывался и замыкался в себе. Мне казалось, что как мужчина я должен быть сильным, не стенать и не жаловаться, самому со всем справляться. В день моего выпускного в старшей школе мистер Кроули подарил мне акустическую гитару Gibson 1950-го года выпуска, ставшей моим первым и навечно любимым музыкальным инструментом, который я принял в дар скрепя сердце и со слезами на глазах. Хранить дома эту драгоценность я не мог из страха, что моя мать заложит ее в ломбард, чтобы выручить денег на выпивку и травку, поэтому я прятал ее на съемной квартире Джо.

С трудом сдержав тошноту, я еле дополз до дивана в гостиной Джордан, упал на него лицом вниз и, кажется, на какое-то время провалился в забытье. Мои силы меня подвели, и, подумав, что сонный и уставший я для моей подруги не так уж и опасен, решил остаться у нее. Гори оно все синим пламенем сейчас, а утром… Утром я снова вернусь в свою привычную колею.

Сквозь сон я почувствовал, что Джо легла со мной рядом и, обвив ногой мою, забормотала что-то неразборчивое. Услышав, как она всхлипнула пару раз, я кое-как продел руку под ее хрупкую фигурку и крепче прижал к себе. Эти внезапные приступы слез тоже были ее частью, а свое успокоение она всегда находила во мне.

– Когда-нибудь наши с тобой звезды зажгутся, Эдди… Вот увидишь, у нас все получится, – прошептала она, поцеловала мои пальцы и мгновенно уснула, уткнувшись прохладным носом мне в шею.

И, черт возьми, в ту ночь я ей поверил.

Глава 2

В разгар летних каникул Джордан сбежала, не сказав никому ни слова. Испарилась, будто ее и не было в нашем городишке. Оставила меня, единственного друга, за бортом. Я был разбит – такой поступок с ее стороны очень подкосил меня.

Гарри Гольдштейн, ее парень, этот подонок, сцепился с ней, напившись на одной из студенческих вечеринок. Говорили, они тогда в очередной раз поссорились, и Гарри даже пустил в ход кулаки. Узнав об этом, я пришел в бешенство: как он посмел поднять руку на хрупкую и беззащитную девушку?! Так просто я не мог это оставить – всем своим существом я жаждал справедливости и, как минимум, сломать этому ублюдку пальцы. Я был уверен, что это стало последней каплей для Джордан и толкнуло ее на побег. Решив единолично отметелить капитана команды после тренировки по футболу, я караулил его на стадионе, курил и нетерпеливо поигрывал пальцами левой руки в кастете, который я обменял на ящик пива у парней-головорезов из моего колледжа. Наконец, я увидел, как он идет в сторону трибун позажиматься с очередной девушкой из группы поддержки, и, когда понял, что этот «Казанова» стал пристраиваться между ее ног, меня обуяла такая злость, что я сорвался со всех цепей.

– Гольдштейн! – гаркнул я, стремительно приближаясь к нему. Как только тот обернулся, я со всей дури двинул ему в челюсть хуком справа. Девчонка противно завизжала, прикрывая руками грудь, а Гарри от моего удара рухнул как подкошенный, запутавшись в спущенных штанах. Я схватил его за грудки, приподнял над землей, и с новой силой приложился к его морде уже рукой, обутой в кастет. Металл полоснул по губе, и кровь брызнула мне на рукав рубашки. Следующий удар пришелся по его зубам и с треском разворотил нос этому ублюдку. Квотербек заголосил нечеловеческим голосом, вцепившись мне в руку. Когда он попытался оторвать меня от себя, я встряхнул его, стукнув затылком об землю, и замахнулся вновь. В голове стоял шум, глаза застилала пелена ярости, а костяшки пальцев торжественно жгло от свершенного возмездия. Здоровенный парень, выше меня почти на голову, был повержен, а в его глазах сквозил страх, и вся спесь сошла на нет уже с первого удара. Я поражался сам себе: никогда не думал, что могу быть таким жестоким. Сейчас, в этот самый момент, я был сильнее его – и, признаюсь, мне это нравилось. Так вот, значит, какой ты, Гарри Гольдштейн: трусливый и беспомощный мальчишка, когда рядом нет твоих дружков-качков!

– Это тебе за Джордан Хейз, ублюдок. И за каждую другую девушку, которую ты еще когда-нибудь захочешь ударить! – прорычал я сквозь зубы, и мой кулак вошел в его туловище как нож в масло. Гольдштейн взвыл еще сильнее, и слезы брызнули из его глаз: вероятно, я сломал ему ребро. Он пытался что-то мне сказать, но разбитые губы не давали ему это сделать, он только пускал слюни и противно скулил, цепляясь за мою руку, которой я держал его. Притянув его лицо ближе к своему, я прошипел: – Если ты думаешь, что тебе в этой жизни все позволено, то ты глубоко ошибаешься. Еще раз, хоть пальцем, тронешь Джордан, или кого-то другого, я сломаю тебе руки, да так, что всю оставшуюся жизнь тяжелее сигареты ты ничего держать не сможешь.

Мои пальцы разжались, и парень с глухим стоном распластался на земле. Он еле дышал, сплевывая кровь и держась за сломанный нос. Глядя на это жалкое зрелище сверху вниз, я пытался выровнять дыхание и успокоить бешеный пульс. Полуголая девица, которую, кажется, звали Лесли, все еще была здесь и не без удовольствия наблюдала за разыгравшимся кровопролитием. Стиснув зубы до противного скрипа, я сдерживал внутреннего зверя, который неистово рвался наружу и царапал когтями мое сознание. Рассматривая каждую черту лица Гарри Гольдштейна, его квадратную челюсть, волевой подбородок, растрепанные волосы цвета пшеничного пива, огромные руки с мозолистыми пальцами, я думал о том, что он вытворял с девушкой, которую я любил… В воспаленном мозгу тут же возникла картинка обнаженной Джордан, как он трогает ее этими самыми ручищами, которыми лапал еще кучу других девчонок, и меня передернуло от отвращения.

– Ты – ничтожество, Гольдштейн. Все, что ты можешь, – это издеваться над теми, кто не может дать тебе сдачи. Ты провоцируешь, оскорбляешь, унижаешь и топчешь людей, – я презрительно сплюнул себе под ноги. – Знаешь почему? Потому что ты слабак. Потому что, наверняка, дома тебя так же унижают и топчут, а как только ты выходишь за пределы своей семьи – ты отыгрываешься на других. Хоть раз, собери свои яйца в кулак и обрати всю боль и злость на своего обидчика!

Мой голос разлетелся эхом под сводами трибун. Порывшись в карманах в поисках спичек и сигареты и обнаружив их отсутствие, я подошел к квотербеку, достал из кармана его брюк зажигалку и помятую пачку, прикурил и бросил ему обратно. Он все это время наблюдал за мной злыми серыми глазами и, выплевывая осколки зубов, сыпал проклятиями. Мрачно усмехнувшись, я отсалютовал ему, окинул скучающим взглядом его «подстилку» и, собравшись уходить, бросил:

– Прикройся. Не нужно чтобы тебя видели в таком виде, особенно Сьюзан Темпл.

Имя тренера группы поддержки подействовало на девчонку как удар хлыста. Сначала она побелела, затем густо покраснела до кончиков волос. Все знали, что мисс Темпл страшна в гневе. А в таком состоянии она бывала довольно часто. Лесли попыталась было натянуть на грудь топик обратно, но безуспешно: в приступе подросткового сексуального голода Гарри так сильно покушался на нее, что швы разошлись. Видя эти бесплодные попытки, я тяжело вздохнул: несмотря на то, что такие девушки, как она, не вызывали во мне уважения, поступать по-свински по отношению к ней мне все же не хотелось. Я снял с себя рубашку со значком автокинотеатра, где работал, и накинул Лесли на плечи. На рукаве запеклись брызги крови Гольдштейна, но это не смутило девушку.

– С-спасибо… – пролепетала Лесли, стыдливо пряча глаза. Я по-приятельски похлопал ее по плечу и с чистой совестью удалился со школьного стадиона.

Спустя пару дней Тереза Хейз, мать Джордан, позвонила мне и осипшим от слез голосом рассказала мне о найденной в съемной квартире Джо записке, в которой та писала, что едет в Нью-Йорк и будет там до следующего года, а дальше куда нелегкая ее занесет – неизвестно. Стоит ли говорить о том, что я даже не стал раздумывать? Здесь, в Джонстауне, мне ничего не светит. Разве что быть избитым всей командой по футболу во главе с Гарри Гольдштейном, когда тот выйдет из больницы и захочет поквитаться со мной. Моя семья – точнее то, что от нее осталось – уже не имела такого значения, как раньше: мне их все равно уже не спасти. Теперь я больше всего боялся не потерять семью, а потерять себя, пустив корни здесь и ничего не добившись в этой жизни.

С тяжелым сердцем я собирал вещи и невольно предавался воспоминаниям. Для моего успокоения фоном по моей комнате плыл мелодичный голос Билли Фьюри, напевающий «Wondrous place» – одну из наших любимых песен с Джо.

«Ты такой сексуальный, когда поешь эту песню… Ты обволакиваешь, дурманишь и ласкаешь своим голосом», – как-то раз заявила она, глядя на меня влюбленными глазами, а потом тут же отшутилась и сменила тему. После я еще долго ругал себя за то, что в тот момент надежда быть любимым ею вспыхнула в моем сердце.

А как мне хотелось по-настоящему ласкать ее изящное тело!.. Не только голосом, но и руками, губами, языком… Доводить до исступления, слушать ее стоны и как она шепчет мое имя, умоляя не останавливаться… Стоило только подумать об этом, как в штанах становилось тесно. Я болезненно поморщился, сжав переносицу двумя пальцами. У меня было много девушек, но сводила с ума лишь одна – недосягаемая Джордан Хейз. Стряхнув с себя наваждение, как липкую паутину, я попытался сосредоточиться: страх неизвестности все плотнее стискивал мое сердце в стальных объятиях. Мне был необходим хоть какой-то худо-бедный план – вот так просто взять и сорваться в никуда со своего «насеста» оказалось не легкой задачей. В голове кружились хороводы мыслей. Я так нервничал, что во рту пересохло, а сэндвич с курицей, наспех сделанный мной на дорогу, не лез в горло. Вдруг я приеду к ней, а ее там уже и след простыл? Или еще хуже: Джордан успеет найти себе новых друзей и компанию, и я уже буду не нужен? Куда и как я смогу податься с авторскими песнями, смогу ли найти стоящих и талантливых музыкантов и сколотить с ними музыкальную группу?.. Я был в смятении. Хотя нет, не так. Я был в ужасе.

– Любопытно. И куда это ты собрался? – раздался за моей спиной насмешливый прокуренный голос. Я пропустил вопрос мимо ушей и продолжил складывать вещи в небольшую походную сумку: зубная щетка с зубной пастой отправились во внутренний карман, а одеколон в стеклянной бутылке был заботливо замотан в полотенце. В ноздри ударил кислый запах марихуаны, немытого тела и дешевого пива, поднимая во мне горечь и раздражение: по этому букету ароматов я сразу понял, кто пожаловал в мою «обитель». В проеме стояла Дебора Мориц, опираясь на дверной косяк, в старом и давно не стиранном халате, с растрепанными темно-русыми волосами, которые кое-где липли к лицу и шее жирными прядями. Она пьянствовала почти неделю, не появляясь дома, а потом сутки отсыпалась в спальне, источая тяжелый запах перегара. Между пальцев с грязными и кое-где сломанными ногтями была зажата тлеющая самокрутка, а на помятом лице остался след от подушки, которую я заботливо подложил, пока она была в отключке. Сощурив теперь блеклые голубые глаза, эта неприятная женщина сквозь зубы прошипела:

– Я задала тебе вопрос, черт возьми.

Ее одутловатое лицо было перекошено от ненависти. А ведь когда-то моя мать была красоткой: волосы цвета молочного шоколада, отливающие позолотой на солнце, ярко-голубые глаза, нежные и заботливые руки с аккуратными длинными пальцами, которыми она любила перебирать клавиши фортепьяно, мелодичный голос и звонкий счастливый смех, милые ямочки на щеках… В те времена от нее всегда пахло смесью яблочного пирога, сахарной пудры и мяты, которую она выращивала в нашем саду за домом. Казалось, для нее это была идеальная семейная жизнь: она создавала уют, занималась маленьким сыном и садом, каждый вечер с радостью встречая мужа с работы. В моих детских воспоминаниях она была именно такой, и я изо всех сил старался сохранить этот образ. Но потом родился Мэтью, которому в пять лет поставили страшный диагноз «Мышечная дистрофия Дюшенна», и все покатилось под откос.

– Не знал, что тебя это волнует, – горько усмехнувшись, я нарочито громко застегнул молнию на забитой до отказа сумке и оглядел маленькую комнатушку, которая во все тяжелые времена была для меня оплотом спокойствия и безопасности. Взгляд зацепился за голые полки, с которых я смел все пластинки и книги, оставив в одиночестве пыльные учебники, которые в последнее время брались в руки все реже. За серые стены, обклеенные плакатами и газетными вырезками с моими гуру рок-н-ролла: здесь были Чак Берри и Элвис Пресли, Бадди Холли с The Everly Brothers, Джерри Ли Льюис и Эдди Кокрэн. Старый покосившийся письменный стол с кучей черновиков неудавшихся песен, выведенных моим размашистым почерком на бумаге, взирал на меня с тоской и немым вопросом: «Ты нас бросаешь?» В моих котомках не нашлось места для всей этой макулатуры, и я решил, что значит так надо. Я оставлял здесь свою прошлую жизнь. Оставлял прошлого себя: маленького мальчика, который напевал себе под нос мотивы африканского госпела Махалии Джексон «Move on Up a Little Higher», чтобы заснуть. Я оставлял здесь мальчика, которому в пятнадцать лет пришлось стать взрослым мужчиной, взвалив на себя все тяготы и всю ответственность за свою семью. Чувствуя дикую усталость от тяжелых воспоминаний, я шумно выдохнул и шагнул было к сумке, чтобы поскорее убраться из этого дома, как Дебора в мгновение ока оказалась рядом. Не ожидая от нее такой прыти, я не успел среагировать, и мне тут же прилетела звонкая пощечина по лицу. Перед глазами замигали темные пятна, и я шарахнулся в сторону, спотыкаясь об коробки со старыми детскими игрушками и едва не падая на пол.

– Как ты смеешь так разговаривать со своей матерью, поганец!? – заверещала Дебора, пытаясь дотянуться до меня и снова ударить по лицу. – Я столько лет тебя растила, кормила, все дала в этой жизни! Всю себя я положила на то, чтобы вырастить из моих детей достойных людей, а ты после всего бросаешь меня, неблагодарный кусок дерьма!

Снова удар.

– Весь в своего отца! Убегаете, поджав хвосты, как шавки! Яблоко от яблони…

Ее ладонь вскользь приходится мне по шее, оставляя царапины от ногтей, но в этот раз я перехватил ее руку и с откровенной злобой прорычал:

– Забавно, что ты вспомнила о том, что ты наша мать, а не пьянчужка подзаборная, которая трахается с алкашами за бутылку дешевого и отвратительного пива!

Я оттолкнул ее от себя, и та бесформенным кулем свалилась на мою старую скрипучую кровать с матрасом толщиной в мой указательный палец. Халат матери распахнулся, выставляя напоказ потасканный и засаленный пеньюар, все синяки и следы от уколов. К горлу подкатила едкая тошнота, и я, откровенно презирая ее, отошел подальше, чтобы не коснуться этой грязи.

– Все, что ты сейчас тут несла, откровенная чушь, и ты прекрасно знаешь об этом. Последние четыре года ты только и занималась тем, что разрушала себя, катилась на самое дно, утягивая за собой своих детей! – крикнул я, выйдя из себя, и со всего размаху пнул ногой по ножке кровати. Обида и боль, накопившиеся за эти годы, что я держал в себе, выплескивались наружу, а мой голос звенел от злости. – Весь Джонстаун знает, что Дебора Мориц шлюха, пьяница и наркоманка. Все знают, что ты никчемная мать, которая вырастила таких же никчемных и потерянных в жизни людей. И все знают, что ты променяла своих сыновей на бутылку и дозу дексамфетамина! Знала бы ты, сколько унижения я испытываю каждый чертов день…

Мой голос сорвался на хрип. Осторожно продвигаясь к выходу из комнаты, я смотрел на женщину, которая когда-то была самым родным и любимым человеком на свете, и мое сердце обливалось кровью. Конечно, я предполагал, каково ей было, когда она поняла, что ждет ее и Мэтью. Как ей было больно и страшно – от неизвестности, от неуверенности, что ей хватит сил справиться с этим. Что она сможет выдержать это испытание. Ведь, как она раньше любила говорить, Господь дает нам только те испытания, которые мы можем преодолеть. Я все мог понять, если бы она хотя бы попыталась… Но она выбрала для себя самый легкий путь: она с головой ушла в свою боль, заливая ее алкоголем. Потом от нас ушел отец, и это доконало ее окончательно и бесповоротно.

– Да как ты смеешь! Ты… ты… Уродец! Как и твой брат! Вы оба сломали мне жизнь! – запыхаясь и кряхтя, Дебора сыпала ругательствами и пыталась подняться, но тело никак не слушалось ее. В моей комнате стало невозможно дышать. Слезы от безысходности и злости душили меня, щипали глаза, но я скорее отрежу себе руку, чем покажу свою слабость. Судорожно сжимая кулаки, я старался держаться, чтобы не начать крушить здесь все – все, что связывало меня с этим домом. Я схватил сумку и понесся по коридору прочь так быстро, как мог, и уже в дверях, ведущих на улицу, чуть не упал: сумасшедшая женщина кинулась мне в ноги и схватила меня за штанину, беспрестанно вопя: – Ублюдок! Не смей оставлять меня, как твой отец! Не смей, черт возьми! Кто будет оплачивать счета? Что я буду есть? Если ты уйдешь, то ты мне больше не сын!..

Она заплакала навзрыд, сильнее вцепившись в мою штанину, и мне никак не удавалось стряхнуть ее с себя. Где-то в глубине дома послышались приглушенное мычание Мэтью, которого мы, наверняка, разбудили криками, и глухой стук: возможно, он что-то уронил на пол, а, может быть, и сам упал с кровати. Слезы все же выступили на глазах, но, до боли прикусив губу, я мысленно приказывал себе не отвлекаться и методично продвигался по лестнице, волоча за собой тело обезумевшей матери. Быстрым взглядом я обвел нашу тихую улицу, молясь, чтобы никто из соседей не увидел этого «представления». Наконец, я силой поставил мать на ноги, машинально отряхнув ее разбитые коленки от дорожной пыли.

– Оставь меня в покое, мама. Хватит с меня этого дерьма. Я больше не могу, и не хочу, так жить! – взмолился я, крепко сжимая ее худые плечи и тряся ее как куклу. В ответ мать икнула и попыталась повиснуть на моей шее, но я снова оттолкнул ее подальше от себя. Воспользовавшись небольшой заминкой, я запихнул гитару и сумку не заднее сиденье видавшего виды голубого бьюика 57 года, и с дрожью в ногах быстро скользнул на кресло водителя.

– А как же твой брат? О нем ты подумал? Ты бросаешь его, беспомощного, на произвол судьбы? Я и пальцем не пошевелю, слышишь меня?! – зачастила мать, в исступлении молотя кулаками по багажнику, пытаясь воззвать к моей совести. Но моя совесть была в глубокой заднице, куда я ее отправил, чтобы осуществить задуманное, прекрасно понимая, что она помешает мне решиться на побег. Я судорожно пытался вставить ключ зажигания, но мои ладони вспотели, и он все время норовил выскользнуть из рук. Наконец, я справился с волнением, машина глухо заурчала и рванула с места. В зеркало заднего вида я видел, как Дебора побежала за машиной с перекошенным от злости лицом, что-то крича мне вслед, но потом ее неожиданно повело вбок и она, споткнувшись о бордюр, упала. Я повернул на другую улицу, и она пропала из вида.

С силой сжав руль, я утопил педаль газа в пол.

– Думай о Джо, Эдди. Думай о Нью-Йорке, – бормотал я сам себе под нос как заевшая пластинка, переключая рычаг коробки передач. Бросив мимолетный взгляд в боковое стекло, я увидел себя в отражении и ужаснулся: бледный, с синяками под глазами, расцарапанной щекой и с покусанными до крови губами я скорее напоминал голодного упыря нежели Монтгомери Клифта, с которым часто меня сравнивала Джордан. Темные волосы беспорядочно спадали на лоб, разлохматившись от ветра, который со свистом врывался в окно автомобиля. Мрачные глаза цвета кофейного зерна теперь казались черными угольками и возбужденно сверкали от света фонарей из-под густых темных бровей. Высокие четко очерченные скулы, широкий подбородок и прямой идеальный нос – что ни говори, а родители постарались. Сам себя я сравнивал с Джимом Моррисоном, его образ находил отклик в моей душе. Несмотря на всю мрачность и иногда нелюдимость, девчонки, выражаясь словами подруги, «штабелями ложились» и не давали мне проходу. Да и умение играть на гитаре давало определенные плюсы. «Мрачный красавец с тайнами и замашками джентльмена – друг мой, да ты просто настоящий магнит для женского пола!» – сделала вывод Джо на одной из вечеринок моего колледжа, куда она пришла с подружками. В ту ночь я выступал на сцене впервые в жизни, и своим присутствием она очень поддержала меня.

Гарри Гольдштейн, еще будучи парнем Джордан, вместе с дружками часто цеплял меня из-за внешности. Однажды, еще в выпускном классе школы, мы повздорили с ним в первый раз.

– А твоя мамочка знает, что ты гей? – проорал Гарри на весь школьный двор и заржал как конь, будто это была самая остроумная шутка в мире. – Все вы, музыкантишки вшивые – педики, это давно всем известно. Чего ты вообще постоянно ошиваешься около моей девчонки? Трахнуть ее хочешь?!

– Исходя из той информации, что якобы давно тебе известна, трахнуть я хочу вовсе не твою подружку, а тебя самого. И, судя по тому, что ты мимо меня пройти спокойно не можешь, ты только об этом и мечтаешь, – сквозь зубы парировал я, даже не удостоив его взглядом. Во мне уже давно зрело желание почесать кулаки об физиономию этого неотесанного бугая. Позади него послышались неуверенные смешки парней, которые тут же заглохли, стоило только Гарри злобно зыркнуть на них через плечо.

– А ну повтори, что ты сейчас сказал! – прошипел он и двинулся на меня, закатывая рукава рубашки и ослабляя галстук на бычьей шее. Так, значит, драка? Отлично! Наконец-то я разомнусь на его боках. Вдруг этот полудурок мерзко усмехнулся и выдал: – Я знаю, о чем говорю. И ты не исключение! Думаешь, я просто так с ней встречаюсь? Все только и думают о том, как завалить королеву школы…

Джордан, почуяв, что запахло жареным, тут же вклинилась между нами и потребовала прекратить эту глупую перепалку, чем разозлила меня еще больше, а ее бойфренд пер напролом как бронепоезд, игнорируя жалкие попытки девушки обратить все в глупую шутку.

Минуя Джордан и не обращая внимания на ее попытки пресечь нашу стычку, я подошел вплотную к капитану футбольной команды, сжав кулаки. Мы стояли друг напротив друга, как два разъяренных быка на ринге, и разве что не били «копытами» по земле, а из ноздрей не валил дым.

– Мы друзья, и я уважаю Джордан, – я смерил Гарри презрительным взглядом из-под темных очков, чем выводил того из себя. – И ты меня с кем-то путаешь. Круг моих интересов гораздо шире, чем у тех, кто думает только о том, куда бы свой член пристроить. А с тобой мне давным-давно все ясно. Ты в футбол-то подался только ради того, чтобы толпы девчонок «объезжать» – ни будь ты спортсменом с кучей кубиков пресса, в твою сторону никто бы и не взглянул.

– Сукин сын! Да я тебя пополам сломаю! – рявкнул квотербек, брызгая слюной. Джордан попыталась оттолкнуть его, но тот схватил ее за руку и сжал, словно стальными клещами, с такой силой, что позже на ее коже выступили бордовые синяки. – Сними свои чертовы очки, урод, и смотри в глаза, когда я с тобой разговариваю!

Я резким движением выдернул из его пальцев руку Джо и загородил ее спиной, прошипев ему в лицо что-то вроде: «Катись к черту, вонючий кусок дерьма». Гарри с ревом раненого медведя кинулся на меня. Завязалась эпичная потасовка, и нас еле разняли. Внешность типичного короля всех школьных балов была значительно подправлена моими кулаками, что даже пошло ему на пользу: его слащавое личико приобрело явный налет мужественности.

Позже мы сидели с Джо у нее дома и тяжело молчали. Она обработала мне ссадины под глазом и на скуле, что оставили кривые лапы ее бойфренда. Никто из нас не произносил ни слова. То ли от того, что каждый думал о своем, то ли от того, что никто из нас не знал, что сказать. Когда я все же решил задать ей мучивший меня вопрос и уже было открыл рот, она вдруг заговорила первой, глядя сквозь меня.

– Знаю, что ты думаешь. Знаю, какой вопрос крутится у тебя в голове, я и сама иногда задаю его себе. Это только моя вина. Видимо, во мне нет ни грамма самоуважения, раз я встречаюсь с такими парнями, как Гарри Гольдштейн. До него были абсолютно такие же самовлюбленные громилы, а то и хуже – тебе ли не знать? Значит, судьба у меня такая. Мне уже от него не избавиться: Гарри жизни мне не даст в колледже, если я с ним расстанусь – он же бессменный капитан футбольной команды… Такие не прощают унижения. Да и, если говорить начистоту, статус его девушки дает определенные привилегии и… неприкосновенность. Так что в этих отношениях каждый получает свою выгоду.

Она убирала остатки ватных тампонов и перекись в аптечку, а я пораженно молчал, стараясь не смотреть на нее, и теребил дужку чудом уцелевших очков. Ответить было нечего, хоть и хотелось наорать на нее за то, что, получается, я напрасно схлопотал по лицу, защищая ее честь. Сказать, что она просто идиотка, раз спит с парнями из-за их статуса в колледже, а не из каких-то чувств, что это аморально и унизительно. Сказать, что есть на свете парень, который уважает ее, ценит, любит и мечтает сделать счастливой просто так, не требуя ничего взамен. Но вместо этого я молча взял гитару, улегся на пол и бездумно начал теребить струны, уставившись в потолок.

– Скорее бы уехать… Мне просто необходимо уехать из Джонстауна и начать все сначала! Здесь я никто, пустое место! – с места в карьер она завела истерику, судорожно пытаясь прикурить сигарету, но колесико зажигалки не слушалось ее дрожащих пальцев. – Все смотрят на меня как на кусок мяса! Никому не интересно, что у меня на душе! Кроме тебя, конечно… Черт возьми, не бросай меня, Эдди! Ты нужен мне, слышишь?..

Увлекшись воспоминаниями, я не заметил, как выехал на встречную полосу и чуть не влепился в другой автомобиль. Очнувшись, резко вывернул руль под пронзительный гудок от возмущенного водителя и избежал столкновения. Ошалело бормоча извинения, я дрожащей рукой взъерошил волосы и сосредоточился на дороге, а то было бы как-то очень обидно не доехать до Нью-Йорка и вместо того, чтобы идти к своей мечте, остаться мокрым местом на автостраде…

Нахмурившись, я бросил взгляд в зеркало заднего вида. Джо все время говорила, что я нужен ей, значит, так оно и было. Я не мог оставить ее одну там, в большом городе несбывшихся надежд. И, хоть мы всегда хотели рвануть в Голливуд, судя по тому, что нелегкая забросила ее в Нью-Йорк, планы Джордан стремительно поменялись. Что ж. Посмотрим, что из этого выйдет.

Я мчался к окраине города по Хигл-роуд на всех парусах. Мимо проносились редкие огни, старые полуразрушенные дома, заброшенные автозаправочные станции… Сердце защемило от радости, что этих печальных зрелищ я больше не увижу. Эмоции так захлестнули меня, что я не выдержал и крикнул во все горло:

– Жди меня, Нью-Йорк!

Мой голос эхом разнесся по старым узким улочкам Джонстауна, утопающим в предрассветном тумане. Чей-то пьяный голос проорал мне в ответ: «Заткнись, придурок!», я облегченно рассмеялся, прибавил скорости и вырвался из унылых объятий нашего маленького невзрачного города и осточертевшей старой жизни.

Глава 3

Это был один из самых незабываемых моментов моей жизни: я приехал в Нью-Йорк. Сумасшедший и полный неиссякаемой энергии город вихрем ворвался в мою захолустную душу.

Весь город будто плескался в лучах утреннего августовского солнца, славы, роскоши и безудержного веселья. Кругом все бесконечно двигалось: толпы людей, машин, желтых такси с шашечками на крышах. Воздух звенел от голосов, смеха, музыки и гудков автомобилей. Город просыпался и оживал на моих глазах. Я только и успевал вертеть головой по сторонам, чудом умудряясь следить за дорогой, чтобы не въехать в зад какому-нибудь зазевавшемуся таксисту или сбить кого-то из пешеходов, ибо жители этого города, словно безумные, перебегали дорогу везде, где можно и нельзя, сновали между машинами, махали руками таксистам, чтобы те подхватили их к себе на борт.

Везде на улицах молодые люди собирались в группки, играли на музыкальных инструментах, танцевали, пели и радовались жизни. Несколько раз я останавливался покурить, подсаживался к ним, и мы болтали как давние знакомые. А какие здесь были девушки!.. У меня глаза разбегались, и я сворачивал себе шею, чтобы их рассмотреть: все одетые с иголочки по последней моде, ярко накрашенные, с короткими стрижками в стиле Твигги, с высокими и пышными прическами, в которых сверкали ободки, в платьях и брючных костюмах броских цветов. Длинные и стройные ножки, осиные талии, манящие изгибы так и притягивали взгляд. Спустив очки на нос, я беззастенчиво кидал на них игривые взгляды, а они отвечали мне взаимностью, то кротко, то зазывно улыбаясь и стреляя глазами. Моя самооценка стремительно росла и укреплялась, что не могло не доставлять мне удовольствие.

Здесь царил дух свободы. Здесь все казалось другим. Даже небо было выше, ярче и бескрайнее. Оно дарило так много надежд и обещаний…

В первый день мне на удивление везло: Нью-Йорк встретил меня с радушием, представ невероятным, фантастическим и головокружительным городом. Жаль, рядом не было Джо, чтобы разделить все мои чувства и эмоции с ней. Но зная наверняка, что она ощущала все то же самое, я живо представил, как она бежит по улицам среди толпы людей, лохматит детям волосы и, шутя, целует симпатичных мальчиков в щеки.

Я улыбнулся воображаемой картинке. Иногда я сам удивлялся, насколько хорошо ее знаю. Стоит мне закрыть глаза, как ее образ встает перед внутренним взором – ее сияющие от восторга глаза и растрепавшиеся волосы, на которые она уже не обращает внимания.

Притормозив возле небольшого магазина, я купил сигарет и ледяной содовой прямиком из холодильника. С жадностью припал к банке с газированной водой и почти одним махом ее выпил, когда где-то сбоку от меня раздался голос:

– Добрый день, молодой человек. Сигаретки не будет?

От неожиданности я дернулся и пролил остатки сладкой воды себе на рубашку. Коричневое пятно печально растеклось по воротнику и мгновенно впиталось в ткань. Тыльной стороной ладони я стер оставшиеся капли и, обернувшись, протянул незнакомцу пачку, которую еще не успел распечатать. Прикрыв глаза рукой-козырьком от солнца, я смог разглядеть человека, напугавшего меня. Незнакомец оказался темнокожим пожилым мужчиной с сединой на висках, добродушным лицом и смеющимися глазами. Он поблагодарил меня, вытащил нам по сигарете и вернул мне пачку. Мы молча закурили. Спустя пару затяжек он с улыбкой представился, протянув мне руку:

–– Билли Мозес. Прошу прощения за испорченную рубашку. Право, я не знал, что ты такой неловкий и пугливый, как птенчик! – его смех, глубокий и заразительный, оставил теплый след в моей душе. По какой-то неведомой мне причине этот человек сразу расположил к себе.

–– Эдди Мориц, – улыбнулся я в ответ, пожимая его крепкую и теплую руку, и добавил с абсолютно серьезным выражением лица: – Вообще, я не из пугливых – сам не ожидал от себя такой оплошности.

Потушив сигарету о близ стоящий мусорный контейнер, Билли Мозес задумчиво оглядел меня и расплывшееся пятно на рубашке и заявил:

–– Пойдем-ка. Моя Мириам застирает пятно и высушит, а мы с тобой пока выпьем по чашке кофе, и ты расскажешь, откуда к нам такой красивый пожаловал. Твоя рубашка будет как новенькая, обещаю.

Я недоверчиво покосился на него: неужто еще на свете существуют добросердечные и бескорыстные люди? Почему-то этот человек не вызывал у меня никаких подозрений. От его улыбки и добродушия веяло теплом, спокойствием – всем своим существом Билли Мозес источал дружелюбие. Но стоило ли мне вот так просто довериться первому встречному в этом огромном незнакомом городе? Заметив мою внутреннюю борьбу, он потрепал меня по плечу.

–– Не дрейфь, парень, я не желаю тебе зла. Сам когда-то был в таком же положении, как и ты: невооруженным глазом видно, что ты не местный и растерян. Знаю, каково это, а потому просто хочу помочь. Прачечная, которую мы держим с моей женой, здесь неподалеку, – он махнул рукой в сторону Ферри-стрит, поднял с асфальта небольшой чемоданчик с инструментами и резво зашагал прочь. Немного помедлив, я все же последовал за ним. По пути, на всякий случай, смотрел по сторонам и старательно запоминал знаки и вывески, чтобы если что дать деру и не заплутать. Я нервно хихикнул себе под нос, разглядывая моего нового знакомого. «Не думаю, что он прибьет меня гаечным ключом, но… Чем черт не шутит», – невольно подумал я и несколько раз оглянулся убедиться, что припаркованный старенький бьюик стоит на месте и никуда не делся.

–– С твоим красавцем все будет хорошо. Ты недалеко от него ушел, и потом я провожу тебя обратно, – успокоил меня Билли и нырнул под козырек в небольшое светлое помещение. Я, зазевавшись, чуть не упустил его, но вовремя заметил, куда он пропал, и забежал за ним следом. Внутри было чисто, прохладно и приятно пахло стиральным порошком. Вдоль стен тянулись ряды стиральных машин, а в конце помещения стояли сушильные шкафы. Чуть поодаль за небольшой стойкой, обделанной фаянсовой плиткой нежно-голубого цвета, стояла чуть полноватая красивая женщина с оливковой кожей, черными вьющимися волосами, в которые была вплетена ярко-красная лента. Она о чем-то живо щебетала с двумя пожилыми дамами, передавая им корзины с бельем на незнакомом мне языке. Еще издали завидев нас с мистером Мозесом, женщина расплылась в улыбке и приветливо помахала рукой. По взглядам, которыми они одарили друг друга, я догадался, что это и есть супруга моего новоиспеченного знакомого – Мириам. Несмотря на свой далеко не молодой возраст, жена Билли была очень привлекательной. Я даже немного загляделся на нее, пока Мозес не дернул меня за рукав и, лукаво подмигнув, шепнул мне:

–– Глазки можешь не строить – она моя.

Я неловко кашлянул и, наверняка, покраснел, смущенный шутливым замечанием, до самых кончиков ушей.

Он подошел к Мириам, приобнял и чмокнул ее в щеку, на что та с наигранным возмущением воскликнула:

–– Caro[1]! Мы не одни, держи себя в руках!

Распрощавшись с хихикающими над их флиртом пожилыми дамами, женщина обратила все свое внимание на меня. Я скромно стоял в сторонке, ближе к выходу, и нервно теребил пуговицу на рубахе.

–– А что это у нас за homem bonito[2]?

–– Этот bonito мой новый знакомый, его зовут Эдди Мориц, и по моей вине у него случилась неприятность, – Мозес с очень виноватым лицом кивнул на мою рубашку, показывая ей пятно. Мириам надела очки в ярко-красной оправе, пригляделась, покачала головой и со словами «Pobre rapaz!»[3] велела мне снять с себя верхнюю часть одежды. Не задавая больше никаких вопросов, она подхватила корзину с новой порцией белья для стирки и упорхнула в подсобное помещение.

Билли пригласил меня подняться за ним на второй этаж: там оказались[П8] небольшая уютная квартирка и совсем крошечная кухня, на которой едва умещались два человека. Пока хозяин варил кофе, я рассматривал каждую деталь этого дома – от моей настойчивой помощи он категорически отказался. Яркие картины на стенах, диковинные статуэтки на полках с потрепанными книгами, в углу большой музыкальный проигрыватель сороковых годов, небольшой диван с пухлыми подушками, на которых вышиты незнакомые мне, но очень красивые узоры. У дивана стоял столик, на который мужчина водрузил поднос с дымящимися чашками ароматного кофе и с парой наспех собранными сэндвичами с арахисовой пастой. При виде еды, у меня заурчало в животе, и только в этот момент я осознал, насколько был голоден.

–– Большое спасибо, мистер Мозес, но не стоило… – пробормотал я, переминаясь с ноги на ногу у окна с тяжелыми шторами горчичного цвета. Ткань была такой приятной на ощупь и так напоминала мне портьеры моей матери в нашем доме, что я стоял как завороженный и пропускал ее между пальцев. Поэтому, когда хозяин застал меня за этим странным занятием, я немного смутился – не хотелось, чтобы меня приняли за психа.

–– Зови меня просто Билли. Садись и ешь давай, а то вон какой тощий! – не терпящим возражений тоном заявил он, раскладывая салфетки на стол и расставляя чашки. Мы уселись на мягких диванных подушках и принялись за еду. Наша трапеза проходила в абсолютном молчании, я боялся ее нарушить, а Билли был погружен в какие-то мысли. Когда сэндвичи приказали долго жить и исчезли с тарелки до последней крошки, Билли вытер рот салфеткой, подлил нам еще кофе из алюминиевого кофейника и, устроившись поудобнее, выжидающе посмотрел на меня. Под его пристальным взглядом я неловко заерзал на месте и опустил глаза в пол: рассказывать о своей жизни первому встречному человеку я не считал нужным, да и не было никакого желания – ведь похвастаться мне было нечем. Задумчиво очерчивая большим пальцем ручку фарфоровой кружки, я пытался дать понять, что не настроен на откровенный разговор, даже с человеком, который был со мной добр. Мозес понимающе кивнул.

–– В нашем мире сложно быть искренним и откровенным: никогда не знаешь, чего ожидать от людей и чисты ли их помыслы. Я не настаиваю на откровениях со мной, Эдвард, но если тебе нужна какая-либо помощь, то ты можешь спокойно обратиться ко мне и моей жене. Мы постараемся помочь, чем сможем. – Oн похлопал меня по плечу и стал собирать посуду. Я тут же вызвался ему помочь: подхватил поднос из его рук и пошел на кухню. Там я быстро на автомате помыл кружки и тарелки, обтер посуду полотенцем насухо и разложил ее по местам. Пожилой мужчина с мягкой улыбкой наблюдал за мной и, кажется, был приятно удивлен моей хозяйственности.

–– Подозрительность и недоверчивость – мои вечные спутники. К сожалению, в моей жизни было мало хорошего и доброго отношения от людей, – бесцветным голосом ответил я, пожимая плечами, стараясь выглядеть безразличным, но при этих словах в мое сердце таки вонзилась ледяная иголка. Я невольно потер ладонью грудную клетку. – Никогда не знаешь, кто на этот раз воткнет тебе нож в спину. А иногда с неприятным удивлением обнаруживаешь, что так можешь поступить и ты сам.

–– Я многое повидал в жизни. И, поверь, больше твоего, юноша! Но мне всегда казалось, что людям нужно уметь давать шанс, и иногда… Иногда они приятно удивляют, – подмигнул мне Билли и поманил рукой, приглашая следовать за ним.

Мы вновь спустились в небольшой зал, прошли сквозь него и прошли в тот коридор, где с полчаса назад скрылась хозяйка с моей рубашкой. В конце коридора оказалась небольшая комнатка с гладильной доской, утюгом и всеми инструментами для шитья. Там мы и нашли Мириам Мозес: женщина как раз заканчивала работу.

–– Caro[4], вы как раз вовремя. Одежда спасена, честь восстановлена! – женщина бросила на нас озорной взгляд, напоследок еще раз поправила воротник моей рубашки и, широко улыбаясь, протянула ее мне: – Принимайте работу, молодой человек.

–– Большое спасибо! – сердечно поблагодарив ее, я оглядел рубашку, оделся и присвистнул: – Черт возьми, миссис Мозес, либо вы[П9] творите чудеса, либо просто где-то достали мне новую!

Пожилая пара дружно рассмеялись. На душе было легко и приятно настолько, что уходить не хотелось. Мы еще поболтали о том о сем, и я стал прощаться с этой чудесной женщиной, а когда мистер Мозес пошел проводить меня до машины, как и обещал, в проеме узкого коридора на меня налетел какой-то ураган с возгласом «Mio Dio!»[5]. И этим ураганом оказалась… девушка. Столкнувшись со мной, она чуть не полетела на пол, но я, мгновенно среагировав, схватил ее запястье и крепко прижал к себе. Девушка охнула от неожиданности и пробормотала что-то невнятное, обдав теплым дыханием кожу на моей шее, отчего по всему телу сиганули толпы мурашек. Ее волосы источали какой-то свежий и приятный запах, что я непроизвольно подался вперед, и наши взгляды столкнулись.

Казалось, время остановилось, и все вокруг исчезло. Была только она – прекрасная незнакомка, что чуть не сбила меня с ног. Во рту стало сухо как в пустыне Гоби, когда мой взгляд сфокусировался на ней и я понял, что передо мной невероятной красоты девушка.

Пронзительные зеленые, цвета молодой и сочной травы, глаза, обрамленные длинными черными ресницами, поразили меня в самое сердце. Красивое смуглое лицо с правильными чертами и такой мягкой кожей, что пальцы закололо от желания прикоснуться к ней. Пухлые губы цвета терпкого вина были приоткрыты, нижняя губа полнее верхней, в которую сию секунду захотелось вонзиться зубами. Над верхней губой была маленькая аккуратная родинка, которую так и хотелось поцеловать. Упругая и высокая грудь, небольшого размера, часто вздымалась, упираясь в мою, и был слышен стук наших сердец в унисон: кажется, я взволновал ее не меньше, чем она меня. Или это от испуга, что она чуть не упала?..

Из замешательства меня выдернул голос мистера Мозеса откуда-то из прачечного зала:

–– Эдди, ты где там застрял?

Сморгнув наваждение, я отступил и с усилием разжал пальцы, чтобы отпустить ее тонкое запястье.

–– Прошу прощения, – прохрипел я, не зная, куда деть руки. Тело не слушалось меня, дыхание [П10] стало прерывистым, а ладони вспотели. Ее запах кружил мне голову. Мне так хотелось коснуться ее снова…

–– Не извиняйся, сама виновата. Иногда я бываю невнимательна. – Ее губы растянулись в соблазнительной улыбке. Заправив за ухо выбившуюся прядь волос цвета горького шоколада, она потупила взгляд. Ее черные ресницы отбрасывали тень на скулы, делая ее еще прекраснее. – Спасибо, что поймал меня. Разбить голову о кафель в прачечной не входило в мои планы на сегодня.

Она подняла глаза на меня и закусила нижнюю губу, отчего в моих коленях появилась внезапная слабость. Эта девушка притягивала и манила, заставляла теряться в пространстве и забывать дышать. В каждом ее движении сквозилиа уверенность и кошачья грация. Густые шелковистые волосы были подстрижены под каре и открывали длинную красивую шею. Про себя я подумал, что эта девушка действительно напоминает кошку. Пантеру. Внешнее спокойствие и сдержанность тщательно скрывали страстную натуру. Только ее глаза не могли скрыть ее истинной сути: иногда в этой зелени проскакивали искры необузданного нрава. Я вдруг живо представил, как ее изящные пальцы с острыми черными ноготками царапают мою спину, и все тело тут же покрылось испариной, а низ живота скрутило. Такого влечения с первого взгляда я не испытывал ни разу в жизни, даже когда был девственником.

–– Да уж, то еще зрелище было бы, – глупо хихикнул я и мысленно хлопнул себя по лбу: идиот, что я несу! И с каких пор смеюсь как малолетняя девчонка?

Девушка открыто и заразительно засмеялась, показывая красивые белые и ровные зубки с заостренными клыками – ну, точно кошка! Я не мог оторвать от нее глаз, и, заметив это, она перестала смеяться и с невозмутимым видом подошла ко мне вплотную. Я был выше ее на целых две головы, поэтому она задрала подбородок и с нескрываемым любопытством вгляделась в мое лицо.

–– Не видела тебя здесь раньше, – задумчиво протянула девушка. – Еще раз спасибо. Эдди, – шепотом добавила она, улыбнувшись одним уголком губ, и направилась в сторону мастерской миссис Мозес. Провожая ее взглядом, я еле сдержал стон: короткая юбка алого цвета [П11] подчеркивала ее изумительные округлые бедра, открывала идеальные ножки в туфлях на высоком каблуке. Разгоряченный мозг тут же подкинул картину, как я закидываю их себе на плечи… Господи Иисусе!

–– Мы еще увидимся? – вырвалось у меня. Я не узнавал сам себя: рядом с этой девушкой хотелось быть статным и взрослым мужчиной, уверенным в себе. Мои губы изогнулись в игривой ухмылке, а взгляд ненавязчиво скользил по ее лицу.

–– Может быть. Я часто здесь бываю, – сказала она, и, обжигая меня пронзительным взглядом, подмигнула: – Ciao, bel ragazzo[6].

Девушка исчезла за дверью, оставив меня в потрепанных чувствах. Пот градом стекал по моей спине, а ладони горели от желания прикоснуться к ее пленительным изгибам, восхитительной смугловатой коже…

–– Что значит «bel ragazzo»? – вихрем я налетел на мистера Мозеса, который уже заждался меня на улице, обмахиваясь газетой. Солнце было в самом зените, и воздух был горяч как адское пекло. – Кто эта девушка, что сейчас попалась нам навстречу?

–– Воу, парень, остынь, иначе воспламенишься прямо на месте! – Билли, смеясь, помахал на меня газетой, пока я рыскал по карманам в поисках ключей от машины. – Если ты о той, что я думаю, то ее имя знает моя жена. Они с ней не так давно сдружились: кажется, эта девушка живет неподалеку и частенько заходит к нам. Насчет того, что ты меня спросил, то могу смело заявить: ты ей приглянулся! А эта красотка довольно неприступна и таких слов на ветер не бросает…

Слушая вполуха своего нового знакомого, я лихорадочно пытался заставить мозги работать, а не плавиться то ли от жары, то ли от осознания, что мной заинтересовалась такая девушка. Я шел к машине, улыбаясь как дурачок, а мистер Мозес посмеивался надо мной, кидая на меня понимающие взгляды. Я должен увидеть ее. Снова. И как можно скорее.

Перед моим лицом замаячила широкая ладонь моего знакомого, и я наконец снова обратил на него внимание:

–– Судя по всему, ты еще нигде не расположился.

Придя в себя окончательно, я со стоном запустил пальцы в волосы и отрицательно помотал головой. Про жилье и работу у меня совсем вылетело из головы. Где была сейчас Джордан, мне было неизвестно, и обратиться к ней за помощью я не мог. Что за невезуха! Я непроизвольно выругался.

–– Да, вы правы. Жить мне пока негде, и работы, конечно, никакой еще не нашел… Я приехал только сегодня утром и еще не успел оглядеться, – признался я с тяжелым вздохом, исподлобья оглядывая бьюик и вещи на заднем сиденье.

– Понимаю. Но тебе нужно заняться решением этого вопроса в первую очередь. Спать в машине не получится: полицейские такое не приветствуют и могут забрать тебя в малоприятное место для времяпрепровождения, ты же понимаешь это?

Я был в растерянности. Паника удушливой волной накрыла меня, но мне не хотелось признаваться мистеру Мозесу, что у меня нет никаких вариантов. Соображаю, что могу расположиться хотя бы на пару дней в каком-нибудь мотеле, и с облегчением выдохнул: теперь хотя бы у меня был план.

–– Спасибо вам за все, Билли. Очень рад знакомству с вами и вашей чудесной женой. Не волнуйтесь, я сейчас поживу в мотеле пару дней и, когда найду свою подругу, перееду к ней, – улыбнулся я, протягивая ладонь. Мужчина крепко пожал мне руку, и на его лице промелькнуло беспокойство.

–– Если что, ты знаешь, где нас найти, – он, помявшись, пошел в обратную сторону к прачечной, но вдруг резко остановился, бросил на меня задумчивый взгляд своих добрых карих глаз и добавил: – Удачи тебе, сынок. И будь осторожен.

–– Обязательно! Я все же хочу познакомиться поближе с той горячей штучкой! – крикнул я ему вдогонку. В ответ он показал мне большой палец. Я долго смотрел вслед его широкой спине. Какое-то непонятное чувство закопошилось внутри, а горло сдавило спазмом. Он назвал меня «сынок». Не помню, когда в последний раз я слышал это слово в свою сторону, сказанное с теплотой.

Я сел в машину и задумчиво побарабанил пальцами по рулю. Пришло время подумать о том, что мне делать дальше. Джо не оставила мне ни телефона, ни адреса. За все месяцы после ее отъезда, она так ни разу не позвонила, не прислала ни единой открытки, так что я понятия не имел, где она может быть. Как мне отыскать ее здесь, в этом огромном городе, который совсем не знаю? В котором я сам как котенок, выброшенный на обочину. Принять помощь Мозесов я не мог. За последние годы уже стало привычкой все делать самому, и мне не хотелось от кого-то зависеть. Ты можешь рассчитывать только на себя – этот жизненный урок я хорошо усвоил.

Эйфория начала неминуемо угасать. Понемногу наваливалась страшная реальность: я впервые один на один со своими проблемами, и в бардачке у меня всего триста баксов – это все, что мне удалось скопить за последние месяцы подработки.

И тут я совсем скис. Весь запал, с которым я гнал сюда столько миль, сошел на нет. Что делать? Как начинать воплощать свои мечты? Как и где найти работу? Осознание насколько я оказался не готов к тому, чтобы начать все с нуля, выбивало почву из-под ног. Такой огромный город и такой крошечный я, совершенно растерянный и не ведающий с чего начать.

Я устало прикрыл глаза и откинул голову на спинку кожаного сиденья. Мне нужно было поспать. Проехав почти четверо суток практически без отдыха, изредка останавливаясь, чтобы заправиться и вздремнуть, я устал как собака. Да и горячий душ сейчас был бы весьма кстати. Представив струю горячей воды, льющуюся мне на голову, я застонал. Провернув ключ в замке зажигания, вырулил на дорогу и поехал в сторону ближайшей автозаправки, где наверняка смогу добыть полезной информации. Нужно было срочно найти какой-нибудь мотель, номер в котором будет мне по карману.

Одно было ясно точно: теперь все кардинально изменится. Мне едва исполнилось девятнадцать, и только сейчас начинается новая жизнь, совершенно не похожая на ту, что была раньше. Я был молод, амбициозен и легок на подъем, а значит, мне должно быть все по плечу.