Читать онлайн Жизнь забугорная бесплатно

© Перископ-Волга, 2021

Замужем за немцем

Часть первая

Замуж за немца

1

В момент, когда я уже окончательно разочаровалась в поисках жизненной опоры в среде отечественных представителей сильного пола, мне на глаза попалось газетное объявление немецкой брачной фирмы, помещённое на одну страницу с моей собственной статьёй, носившей название «Где ж ты бродишь, мужчина?».

Объявление гласило, что украинских красавиц ждёт неминуемое счастье в Германии в объятьях умных, галантных и, разумеется, сказочно богатых мужчин. «Самое оно», – подумалось мне. Всем требованиям заморских господ я отвечала: возраст до 35 лет, не более одного ребёнка, свободное владение немецким, привлекательная внешность, отсутствие физических недостатков. Недолго думая, накатала автобиографию на немецком, вложила в конверт четыре фотографии во всех ракурсах (как в тюремном «Личном деле»), чтоб господа-капиталисты видели товар лицом, и отправила письмо в страну своих грёз. Вскоре пришёл ответ от штутгартской брачной фирмы ВВТ вместе с гостевым приглашением. В сопроводительном письме хозяин фирмы Франк Бюхнер рассыпался в комплиментах моей внешности, владению немецким, моим многочисленным образованиям и экзотическим хобби. Оказалось, что в женихи он прочит себя лично, но, если вдруг не глянется мне при встрече, обещает подобрать партнёра по моему вкусу. О себе сообщал, что он – голубоглазый блондин тридцати лет, рост – 1.80, в браке не состоял, спортсмен, весьма состоятелен, любит музыку, отлично и с удовольствием готовит, отпуска проводит исключительно в кругосветных путешествиях. «То, что доктор прописал, – ликовала я. – Берлин взят! Вернее, Штутгарт. А ещё говорят, что чудес на свете не бывает». Забегая вперёд, информирую вас, дорогие читатели, что их таки не бывает. Как говаривал один известный сказочный персонаж: «Если очень хорошо, это тоже плохо». В моём случае всё выглядело слишком замечательно для того, чтобы быть правдой. Простенькая мысль о том, что это приманка, как-то не посетила мою светлую голову.

Эйфория, правда, не затмила моего рассудка окончательно и не толкнула за бугор ковать железо, пока горячо. Я приготовилась к обстоятельной переписке. Это заметно нервировало моего потенциального жениха: на вопросы он отвечал нехотя, сам вопросов не задавал, моей работой, ребёнком, планами не интересовался, а только нервно подгонял с приездом. Сие не могло не насторожить. Опять же, приглашение было оформлено не на его имя, а как Франк объяснил, на имя его приятеля, который на их фирме отвечает за вызов клиенток. К тому же, он никак не реагировал на информацию о сложности оформления выездных документов на Украине и моём финансовом положении, не позволяющем сорваться в вояж в самое ближайшее время. При таких раскладах кандидатура соискателя, разумеется, была отклонена.

А вскоре ситуация прояснилась окончательно: я получила письмо от некоего Дитера Штайна, шестидесятилетнего хозяина частной гуманитарной школы, звавшего меня замуж, а заодно и преподавать в его заведении, уж очень ему понравились мои фотографии, а ещё больше – педагогический диплом в сочетании с хорошим немецким. Был дедуля именно тем «другом», на чьё имя и был оформлен мой вызов. Сообщить мне об этом господин Бюхнер, конечно, не мог, ведь в моей анкете чётко сформулировано, что нужен мне мужчина до 40 лет, ростом не ниже 1.80. Остроумный, подвижный, спортивный, а не ветеран Сталинградской битвы ростом 1.60 в прыжке, желающий нехило сэкономить. А что? И кухарке, и уборщице, и преподавателю его школы, и ублажающей его гейше надо платить, а русской жене не надо – дёшево и сердито. Вот и ловили меня на живца, прохиндеи. Дитеру я не ответила, а Франку написала, что я себя не на помойке нашла и живу не до такой степени бедно, чтобы кидаться на немецких пенсионеров, как гиена на падаль. А в заключение пообещала написать об этом статью в газету, куда он помещает своё объявление. Ответа я не получила, но реклама Штутгартской фирмы ВВТ со страниц газеты исчезла.

После этого облома я впала в состояние дантовской мрачности, но идеи омыть ноги в водах Рейна не оставила. Я с детства мечтала жить в Германии, нравилась мне эта страна, ой как нравилась. А после того, как один экстрасенс, которого я интервьюировала, сообщил мне, что жила я в своей прошлой жизни в Кёльне, у меня на этой почве совсем шифер поехал: каждую ночь стали сниться готические шпили Кёльнского Собора. И раз уж я жила в Германии в прошлой жизни, значит, она – моя историческая родина.

Но на немку, при всём своём желании, я не тянула. Перебрав по листку всё своё генеалогическое древо, убедилась: арийским духом в нем никогда и не пахло. С еврейской линией тоже ничего не просматривалось, хоть некоторые и утверждали, что есть в моём лице «что-то такое». Я ещё раз истово перелопатила всех своих предков, земля им пухом, но, увы: одни запорожские казаки, хоть плачь. В общем, не осталось меня другого выхода, как выйти замуж за немца, и я начала писать во все известные мне брачные агентства, специализирующиеся по Германии.

Странное дело, ответов было не густо. Первым откликнулся чернокожий житель Мюнхена, представившийся режиссёром баварской киностудии. Письмо было написано с жутчайшими грамматическими ошибками на какой-то залитой сиропом туалетной бумаге. Соискатель сообщал, что я очень понравилась ему и его многочисленной родне – последнее меня особенно умилило – и что он хочет меня снять в одном из своих фильмов. Я бы на его месте поставила точку после слова «снять». Плакать от счастья я не стала, ибо к этому черновику прилагалась фотография: в убогой комнатёнке с перекошенной дверью и окошком, занавешенным порванной гипюровой накидкой для подушек, широко раздвинув ноги, сидел уроженец знойной Африки в костюмных брюках и лакированных чёрных туфлях на босу ногу. Рубашки на нем не было, вместо неё на голом торсе красовались широкие подтяжки с надписью «ВОSS». Ни дать ни взять – большой начальник. А избушка, небось, – декорация, к фильму «Хижина дяди Тома», над которым Мастер в данный момент трудится. В общем, «съемки» не состоялись.

Следующий претендент на моё сердце (в руке он не нуждался) был ещё хлеще. Звали его Матиас Михель, жил он в Оберурзеле. Сей тип представился писателем и книгоиздателем. И, хоть на фото выглядел вполне прилично, оказался дядькой с большим приветом. Поведал же он в своём послании следующее: жениться он не намерен никогда в жизни: ну, разве хорошее дело браком назовут? А вот деток собирается настрогать немерено, ибо гены у него замечательные, гениальные, можно сказать. И чем больше он их растиражирует, тем больше пользы принесёт родной Германии. А поскольку его соотечественницы уродливы, аки химеры с полотен Гойи, то выход из ситуации он нашел следующий: гениальных и породистых потомков ему будут рожать красивые славянки из слаборазвитых стран (я мысленно поздравила себя со столь удачным местом рождения). Иными словами, формирует сей шейх немецкого разлива гарем и предлагает мне вакантное место старшей наложницы. Этой почётной должности я удостоилась за то, что не просто красива (красавиц у него уже набралось, как у дуры фантиков), а шибко образованна и, по всему видать, к алкоголю и наркотикам равнодушна. К тому же, я – педагог, а значит, быстро наведу порядок на подведомственной мне территории. С внутренним распорядком ознакомил заранее: не пить, не курить (будущие граждане Германии, которым он обещает дать свою фамилию, должны быть здоровы), не драться с соперницами из ревности, ибо он сам будет решать, с кем ему спать сегодня. Кормить, поить, одевать обещает по высшему классу. Наше же бабское дело – плодоносить.

Ну, как вам сюжетец? Такой создателям мексиканских сериалов даже с перепою бы не приснился. А господину Михелю – пожалуйста. Писатель.

Посоветовала я ему сходить к психиатру голову проверить, а то, не ровен час, нарожают красавицы пол-Германии шизофреников, вот смеху-то будет.

Невзирая на очередной облом, от мысли перебраться в Германию я не отказалась. Наоборот, собрала мозги в кучу и провела планёрку с самой собой. Экспресс-анализ ситуации показал, что я шла по ложному пути: тратила время на тех, кому понравилась я, а следовало заниматься теми, кто подходит мне. Купила я газету международной рекламы «Aviso» и углубилась в её изучение. Страниц в ней было, как в телефонном справочнике, а потому работёнка предстояла похлеще, чем у крыловского Петуха, который «навозну кучу разгребая, да вдруг нашёл жемчужное зерно». Но я – дама настырная: если уж что задумала, то быть тому непременно. Сначала я отсеяла всех, не имеющих отношения к моей «исторической родине», затем младенцев и старцев (последних, надо отметить, было в шесть раз больше). Следующими пролетели жлобы, экономящие на печатных знаках, давая объявления куцые, сжатые и с сокращениями (могу себе представить, как они будут экономить на будущей супруге). Отпали также и те, кто вместо домашнего адреса поместил номер абонентского ящика. Определённо, эти господа боятся, что их переписка станет известной кому-то из домашних, например живой и здравствующей супруге. Была отбракована также и группа женихов, производивших впечатление слабо вменяемых. Один из них, например, называл себя мышкой, мечтающей спрятаться от жизненных невзгод в норке у своей кошечки. Спутал, бедняга, украинскую газету со шведской.

После тщательного просева в мелком решете остались три кандидата: бизнесмен, предприниматель и специалист по автомобилям. Не слабо, по украинским меркам. В результате ознакомительной работы отделом кадров в моём лице было установлено, что бизнесмен является издателем эротического журнала и интерес к нашим дамам имеет сугубо профессиональный. Предприниматель оказался фермером, живущим на хуторе и нуждающимся в крепкой Дусе-агрегате. Его какой-то остряк убедил, что все наши бабоньки коней на скаку останавливают и в горящие избы входят. Где-то они, конечно, есть, но я совсем из других.

Ну, а последний резерв ставки, автомобилист Петер Фосс из Людвигсхафена, работает сварщиком на маленькой машиностроительной фирме. Проживает вместе со своим псом в однокомнатной квартире. Уборка, стирка и мытьё посуды приводят его в ужас. Зарабатывает он, по его словам, неплохо, но финансирует жизнь своей взрослой дочери Мериам (так что, мадам, самофинансирование вам гарантировано). Своим хобби Петер назвал секс и ночное купание нагишом в морской воде. Этот нудист-романтик, ничуть не смущаясь, сообщил, что любовница у него уже много лет, как имеется, и встречаются они всякий раз, когда у кого-то из них возникает физиологическая потребность. А вот с женой – вакансия. Поэтому он в поиске, почти безуспешном, так как супругу свою будущую видит молодой, умной и красивой. К сему прилагалась фотография лысого небритого близорукого старичка (в объявлении было указано, что ему 42) в распахнутом банном халате, со впалой грудной клеткой и торсом, по которому можно изучать анатомию. На обратной стороне надпись: «Моё величество после сауны». Посмотрела я на это величество и вспомнила филатовские строки:

По всему видать, с мечтой попасть на землю обетованную придётся распрощаться.

2

В суете буден идея уехать на «землю предков» совсем позабылась. Карусель жизни не позволяла расслабиться: работа на телевидении, преподавательская деятельность, корпение над диссертацией с кудрявым названием «Методы формирования потенциального вокабуляра в условиях русско-украинского билингвизма» отнимали всё время и силы. К тому же, родная газета озадачивала и напрягала: с удручающей регулярностью приходилось отбиваться на судах от наскоков «жертв жёлтой прессы», требующих от совковой Фемиды защитить то, чего у них никогда не было: честь и достоинство. Защитить от меня, наглой журналюги, извратившей в своих статьях их «светлый» образ. А поскольку адвокаты, представлявшие интересы нашей газеты, были, как говаривал мой редактор, «ни в зуб ногой, ни в ухо рылом» и разбирались в сути освещаемого мной материала ещё хуже, чем Президент Украины в нуждах своего народа, то функции защиты я обычно брала на себя. Готовилась к судебным заседаниям похлеще, чем к защите кандидатского минимума, ведь на карте стояла не только честь кормушки, из которой я клевала, но и моя собственная. К тому же, иски, которые нам рисовали «оболганные», превышали все разумные пределы и доходили порой до нескольких тысяч долларов. Подобную сумму наша редакция не смогла бы собрать, даже реализовав единственный доходяжный компьютер «времён очаковских и покоренья Крыма», жалкую мебель тысяча девятьсот лохматого года рождения и продав в рабство всех сотрудников, включая техничку тётю Тосю.

И стало мне совсем не до женихов забугорных, да и до предбугорных тоже. Как сказал бы патриарх психоанализа дедушка Фрейд, вся моя сексуальная энергия сублимировалась в энергию производственную.

Именно в это время я и получила письмо из Вильгельмсхафена от некоего Петера Хаусмана, 50-летнего служащего небольшой кондитерской фирмы. Поведал мне Петер занятную историю. Оказывается, несколько месяцев назад во время картёжной игры довелось ему выиграть у одного знакомого папку-альбом с фотографиями и анкетами жительниц Восточной Европы, желавших выйти замуж за немца. Хилое брачное агентство этого приятеля давно агонизировало и наконец почило в Бозе. Выбросить альбом со 150-ю фотографиями было жалко, но отдать карточный долг наличными – еще жальче. Вот и сошлись мужики на компромиссе. Петер как раз был в свободном полёте и активном поиске подруги жизни, ибо год назад его благоверная слиняла от него, прихватив с собой троих детей, коим он сейчас выплачивает немалые алименты. Теперь же Хаусман каждый вечер перед сном любуется своим виртуальным гаремом, прикидывая, какую бы из этих дам осчастливить. Выбор решил остановить на мне как на самой незакомплексованной и остроумной из всех претенденток (убейте, не помню, что я там писала в анкете два года назад, но уж точно не упражнялась в остроумии). Во-вторых, мы, оказывается, родились с ним в один и тот же день, и сей факт он предлагает считать Божьим провидением. А в-третьих, судя по фотографиям, я – самая эффектная и породистая из всей кучи жаждущих вырваться за бугор. К тому же, принадлежу к его возрастной группе. Я дико удивилась наглости своего будущего, как позже выяснится, супруга. Сей оптимист с внешностью детского сказочника был на пятнадцать лет старше меня. Как и подавляющее большинство моих приятельниц, я даже не рассматривала варианты, выпирающие за пятилетнюю возрастную разницу. А тут, поди ж ты, записали в ровесники пятидесятилетних. Кино и немцы! Бросила я это письмо в ящик стола и забыла о нем.

А тем временем в стране в очередной раз подняли цены, запамятовав не только поднять зарплаты, но и вообще их выплатить. По Украине прокатились забастовки педагогов. Обучение в вузах вдруг оказалось платным, причём настолько дорогим, что мои надежды на получение высшего образования дочерью испарились, как капля воды с раскалённой сковородки. Ко всем этим радостям добавились еще и неприятности в редакции: я написала довольно резкий материал в адрес власть предержащих по поводу того, что педагоги области находятся на грани нищеты, в то время как наши «небожители» проводят отпуска в новой всесоюзной здравнице Анталии и, как Царёк из филатовской сказки:

Каково же было моё удивление, когда пару дней спустя я обнаружила на первой странице газеты опровержение моей статьи, написанное нашим редактором. Он приносил свои и мои извинения областной администрации, сетуя на мою горячность, молодость и неопытность (это в 35-то лет, с многолетним стажем членства в Союзе журналистов), обещая прервать со мной сотрудничество и впредь внимательнее относиться к проверке материалов, написанных внештатниками. Я не верила своим глазам: редактор наш был парнем неробкого десятка, глубоко мне симпатизировал, материал сам подписывал в номер, факты, изложенные мной, проверил лично. Как он мог написать эту белиберду, предварительно не поставив меня в известность?

В редакцию я влетела смерчем, слов для возмущения у меня не было – одни междометия. Увидев меня, босс сразу же бухнулся на колени: «Прости, что не предупредил. Понимаешь, не рассчитали мы сил. Так вышло: или мы забираем свои слова обратно, или нас вообще закрывают. А у меня двадцать душ на зарплате. Ясное дело, мы с тобой не расстанемся, я же не самоубийца. Просто в дальнейшем будешь публиковаться под псевдонимом. Желательно мужским. Лады?».

Я, молча, достала из сумки редакционное удостоверение, положила его на стол и вышла вон. Придя домой, внимательно осмотрела свою однокомнатную шестнадцатиметровую хрущёбу, внутри которой у нормального европейца мгновенно развилась бы клаустрофобия: примитивный гарнитур, рассрочку за который я выплачивала несколько лет, стены и потолок, сто лет не видевшие ремонта. Воды опять нет, батареи холодные. В холодильнике пусто. Раскрыла тощий кошелёк, прикидывая, сколько дней смогу продержаться до зарплаты. Вздохнув, включила телевизор; мэр города, как обычно, разводил ластами: «Городской бюджет пуст. Продержитесь немного на скрытых резервах (интересно, где и кем скрытых). Вы же – педагоги, самая сознательная и добросовестная часть населения». И тут я зарыдала от безысходности и жалости к себе и своей дочери, которой не светило в этой стране ничего: ни отдельной квартиры, ни отдыха не только в Анталии, но даже в Сочи, ни образования. Впрочем, кто из моих питомцев, получивших оное, нашел достойную работу? Никто. Одни были на заработках в Германии, Англии, Греции, Италии. Другие сидели в киосках и на базаре, реализовывая шмотьё, привезённое из Турции и Эмиратов. Третьи подались в проститутки и уголовники. Удачно устроившимися после ВУЗа считался только Альберт, открывший собственную фирму на папины деньги, да Юлька, на зависть всем подругам выскочившая замуж за престарелого канадца.

«Всё, так больше жить нельзя. Надо спасать ребёнка, – твердо решила я, вытирая сопли. – Надоело ждать перемен, подрабатывать в ста местах, жить в собачьей будке, отбиваться от женатых поклонников, надеяться на встречу с Рыцарем. Устала. Перевёлся мужик на Украине: одних шиза, других нищета, третьих радиация скосила». Как говорит редакционный остряк тётя Тося, «Ни в голове, ни в кармане, ни в штанах». Пора благодарить отчизну за счастливое детство и мотать за бугор, пока еще берут пятидесятилетние европейцы, а то пройдёт пара-тройка лет, буду и туземцу рада, откликнувшемуся на объявление:

Всё, хорош выпендриваться, возраст имеет значение только для телятины. Где там послание моего немца? И выглядит он совсем прилично рядом с глобусом и компьютером. Умный, небось. А что не строен, как кипарис, так хорошего человека должно быть много. Лысину можно оправдать высокой сексуальной конституцией. Очки бифокальные? Спасибо не чёрные, как у кота Базилио. Опять же, солидности ему придают. Выглядит, правда, старше своих лет. Зато ценить будет молодую красивую супругу, жалеть её, лелеять, баловать. Красавцы и добры молодцы у нас уже были. И что? Уволены без выходного пособия. Хватит экспериментов. Петер – мужик солидный, внушающий доверие. А небогат – так и слава Богу. Не будет считать себя благодетелем, пригревшим сиротку Хасю.

«Lieber Peter, ich habe deinen Brief bekommen[1]», – старательно выводила я латинские буквы, умываясь слезами. В этот момент я напомнила себе Ваньку Жукова, строчащего послание «на деревню – дедушке». От странной похожести ситуации меня вдруг разобрал смех. Хохотала долго и истерично, как будто меня щекотали черти. Отсмеявшись, снова заревела. «Да, плачет по мне психушка, – грустно констатировала я, – и определённо выплачет, если не унесу отсюда ноги». Все сомнения меня наконец покинули. А принятое решение, как известно, – лучшее средство от бытовых неврозов. Я заклеила конверт и совершенно успокоилась, передав в руки Господа свою судьбу и судьбы всех своих потомков.

3

Господь отреагировал достаточно быстро: не прошло и две недели, как трель международного телефонного звонка известила меня о новом жизненном этапе. С тех пор Петер звонил ежесубботне, письма писал два раза в неделю, объяснялся в любви, строил матримониальные планы и напрашивался в гости. Наконец в декабрьскую предновогоднюю ночь я впервые живьём увидела своего суженого. «Ну, вот и он, твой принц на кобыле-альбиносе, – сказала я себе, узрев на перроне толстенного дирижаблеобразного дядьку, который, пыхтя и обливаясь потом, тащил за собой два огромных шкафа на колёсах». Такие чемоданчики остряки называют «мечтой оккупанта». «Ну, и габариты у моего женишка. Прямо Мистер-Твистер. С харчами в мире наживы и чистогана напрягу явно не наблюдается. Этот, если обнимет в порыве страсти, так от меня один пшик останется. Интересно, как я его в такси запихну вместе с его шкафами? Любопытно, что у него в чемоданах. Подарки, наверное. Определённо, подарки. Во-первых, Новый год на носу. Во-вторых, у меня в доме ребёнок (плевать, что почти совершеннолетний). Ну, а в-третьих, свататься человек явился: надо производить впечатление. Круто! А ещё говорят, что немцы за цент удавятся. Ан нет, мой, оказывается, способен на «цыганочку с выходом». Три очка, пожалуй, можно записать на его счёт. С таким, может, и уживёмся. В браке главное – испытывать с мужиком чувство защищённости. Остальное ему можно простить». Закончив свой внутренний монолог, я натянула на физиономию счастливый оскал и со словами: «Привет, Петер! Я тебя сразу узнала!» шагнула навстречу своей судьбе.

В такси выяснилось, что в гостиницу мой гость не поедет по причине её дороговизны. Пришлось везти его на свои шестнадцать метров, мучительно размышляя над вопросом, куда пристроить дочку, ведь в моей мышиной норе всего два спальных места. На этом сюрпризы не закончились. Следующий назывался «Стриптиз по-якутски». Любители анекдотов знают, что это – раздевание до третьей шубы. Петер стянул толстенную пуховую куртку, которую я мысленно окрестила «Мечтой полярника», и ровно на треть уменьшился в размерах; под ней оказался мощный свитер грубой вязки, а под ним (вы не поверите) – бронежилет. Несколько минут я тупо смотрела на эти модернизированные рыцарские латы, потом разразилась таким хохотом, что соседи стали стучать мне в батарею парового отопления. Успокоиться я сумела минут через двадцать, когда мой гость стянул с себя всё обмундирование и оказался мужичком средних габаритов. Если бы не пивное брюшко, можно было бы назвать фигуру Петера вполне приличествующей его возрасту. За ужином, который скорее можно было назвать завтраком, Петер рассказал, что оделся так не случайно: его знакомые – постоянные зрители телеканала WDR, специализирующегося по ужастикам из российской жизни, напомнили ему о жутчайших сибирских морозах и неспокойной криминогенной обстановке в нашей стране, где перестрелка бандитских группировок может начаться в любой момент прямо на вокзале. Я попыталась объяснить жениху, у которого на рабочем столе стоит глобус, что Украина находится очень далеко от «Сибирии», в одном климатическом поясе с Германией. Что одеваемся мы зимой так же, как и немцы, с одной лишь разницей – головные уборы всё-таки носим. Что касается перестрелок, то его знакомые явно погорячились. Воевать наш Богом обиженный край ни с кем не в состоянии. Есть, правда, у народа мыслишка: объявить как-нибудь войну Германии, а к обеду подписать капитуляцию, но между нами – Польша. Она нам в этом вопросе не союзник.

Петер озадаченно смотрел на меня. Пришлось произнести слово «шутка». Тест на чувство юмора мой гость не прошёл, и я тут же забрала обратно начисленные ему авансом три очка. И правильно сделала. Когда пришла пора распаковывать чемоданы, занявшие ровно половину моих хором, оказалось, что забиты они не подарками, а экологически чистой пищей – сухпайком, который забугорный жених был намерен поглощать в гостях. По его глубокому убеждению, то, что мы в Украине едим, – смертельно, ибо насыщено пестицидами, гербицидами и радиацией. А уж то, чем мы в своей отсталой нецивилизованной стране кормим свой скот, не поддаётся никакой критике. Крыть было нечем: до вспышки коровьего бешенства в Германии было ещё три года, а то мы бы подискутировали с гостем о том, как влияет уровень цивилизации на процесс падежа скота.

Несмотря на всю гадостность нашей пищи, ровно через день Петер прекратил валять дурака и возиться со своими концентратами. Глядя, как я наворачиваю борщ, холодец, салат «Оливье» и вареники с вишнями, попросил чуть-чуть для пробы: «Надеюсь, со мной ничего не случится». «Вскрытие покажет», – ответила я серьёзно. – На днях делала репортаж из областного морга, так там уже две недели находится труп немца. До сих пор понять не могут, отчего он помер. Может, воды нашей выпил из-под крана, а, может, съел чего-нибудь. Поди вас, арийцев, разбери – что русскому забава, то немцу – смерть.

Только сейчас Петер рассмеялся.

– У тебя замечательное чувство юмора, – отвесил он комплимент. – Только какое-то своеобразное.

– Какая жизнь – такой и юмор, – ответила я, не желая объяснять жениху, что рассказанная мной история – чистейшая правда, и валяться немецкому трупу в нашем морге ещё долго, ибо никак не удаётся уладить ряд формальностей с посольством Германии из-за тупости наших и буквоедства немецких властей.

4

На следующий день Светка была срочно эвакуирована к моим родителям в соседнюю область, благо начались зимние каникулы. Таким образом, для гостя освободилось койко-место и всё моё неусыпное внимание. Культурная программа была продумана мной заранее: театры, варьете, новогодний «Огонёк» на местном телевидении, несколько музеев, к коим мой жених не проявил ни малейшего интереса, и рестораны, пробудившие у него живейшие эмоции, не столько изобилием и кулинарным мастерством, сколько ценами, в сравнении с немецкими, просто смешными. В программу входила и пара визитов к моим друзьям: Ленке – директору местного телевидения, Женьке – администратору областного драмтеатра, Игорю – завкафедрой филологии в нашем университете. Мой гость недоумевал на каждом шагу. Отправляясь на Украину, он предвкушал нечто экзотическое, сравнимое с поездкой в бразильскую сельву, полное опасностей и приключений. В страну потрясающей нищеты и убожества, на фоне которого он почувствует себя избранником Божьим. А тут – ни тебе гангстерских перестрелок, ни взятия в заложники, ни чумазых «детей подземелья», которых он видел по немецкому телевидению. По грязным улицам с перевёрнутыми урнами Мерседесов ездило больше, чем в ФРГ. Женщины, торопящиеся по утрам на работу, выглядели так, что в сравнении с ними, немецкие фотомодели показались гостю персонажами «Семейства Аддамсов». И люди живут не на свалках, а в прилично обставленных (собственных!!!) квартирах. Я успокоила Петера, что так живут у нас далеко не все. Муж Ленки – удачливый предприниматель. Любовник Женьки – хозяин местного телевидения. А Игорь – большая умница: пять иностранных языков, публикации в зарубежной прессе, две законченных книги и третья на подходе. Так что мои друзья – скорее исключение, чем правило. Водить его к своим коллегам-педагогам я вначале не стала. Так же, как и объяснять, что наши с ним рестораны, театры, экскурсия во Львов и Киев проводятся на деньги, занятые мной у Ленки. Что в будни мы питаемся с дочкой совсем иначе. Что в традиции нашего народа – принимать гостей, как в лучших домах Востока, даже, если с завтрашнего дня зубы будут положены на полку. Оправившись от «культурного шока», мой жених заявил, что живём мы куда лучше, чем немцы. Нам бы их налоги и арендную плату за жильё, и было б украинцам совсем не до культурных мероприятий.

«Что ж, дорогой, раз так, организую тебе экскурсию в «затерянный мир», – решила я, разозлившись. – Долой «потёмкинские деревни».

5

Для начала мы посетили мою приятельницу в туберкулёзном диспансере, причём поехали туда не на такси, как обычно, а на видавшем виды троллейбусе. Общественный транспорт на Украине – это аттракцион, включающий в себя всю гамму ощущений: от тактильных до обонятельных. Поездки в дребезжащей консервной банке, ползущей со скоростью похоронных дрожек, источающей запах резины, бензина, самогонного перегара и чесночного амбре, способствуют сплочению народных масс, ибо тела пассажиров не просто соприкасаются, они насмерть впрессовываются друг в друга: совершенное приволье для сексуально озабоченных. Поскольку большинство граждан нашей убогой страны способна возбудить только вовремя выданная зарплата, фроттаж во время троллейбусных вояжей заменяет им занятия сексом. «Мужчина, моя грудь не мешает вашей руке?» – спросила я у беззубого существа в провонявшей нафталином облезлой кроличьей шапке, борзо шарившего у меня за шиворотом. «Размечталась, одноглазая», – ответило существо, не поворачивая головы. – Пузырь выставишь, тогда и полапаю». Я шёпотом перевела Петеру наш диалог. Того чуть кондратий не хватил. Услышав немецкую речь, все рядом стоящие недоумённо уставились на нас. Пришлось немедленно пробираться к выходу, иначе содержимое карманов гостя рисковало уменьшиться, как минимум, вдвое. Дальше мы решили идти пешком: бездорожье, нищие, роющиеся в мусорниках, попрошайки, цыгане, облезлые бездомные собаки, тощие, как суслики, коты.

О тубдиспансере можно написать отдельную главу, но наш народ и так хорошо знаком с ужасами совковых больничек, а люд иноземный просто не поверит. Скажу только, что Петер впал в транс и весь день был тихим и задумчивым. А вечером мы отправились в гости к моей бывшей сотруднице, ныне пенсионерке, проживающей в общежитии уже давно не функционирующего хлопчатобумажного комбината. О визите не предупреждали, чтоб не вгонять её в шок. Сами знаете, сколько шороху вызывает в Совке приход зарубежных гостей. По дороге я сообщила жениху, что у нас не принято ходить в гости с пустыми руками. Что пора уже ему раскрыть свой бумажник, ибо мои финансы в связи с нашей обширной культурной программой поют романсы. Что, вообще-то, у нас кавалер платит за даму, а не наоборот. Мой гость извлёк из недр «Мечты полярника» портмоне толщиной с «Библию» и отмусолил десять марок, промычав при этом, что не знал местных обычаев, а потому не хотел меня обижать предложением денег. Я ответила, что отнюдь не обидчива и, если уж говорить о местных обычаях, то женщины в наших диких краях не обижаются также на цветы и подарки. Такие вот мы странные особи. Петер предпочёл не развивать эту щекотливую тему.

Визит в общежитие произвёл на моего жениха неизгладимое впечатление: одна комнатка, служащая одновременно кухней, спальней и гостиной, разгороженная ситцевой самодельной шторкой, табуреты без спинки, единственный на весь этаж туалет, сломанная душевая точка. Дети, с визгом гоняющие по коридорам на велосипедиках. Моя приятельница, усталая женщина с печатью обречённости на лице, одетая в халат, пошитый из того же куска ситца, что и шторка. На столе – чай, блюдце с вареньем, хлеб и сковородка с жареной картошкой. Вот так питается основная масса населения, когда нет гостей. Домой Петер шёл совсем грустным. Альтернативная культурная программа не совсем ему понравилась, вернее, не понравилась совсем.

6

Придя из гостей, мой жених переоделся в детскую фланелевую пижамку с весёлым гномиком на животе и улёгся на Светкино место у новогодней ёлочки. «Сексуален, как Чебурашка», – подумала я, глядя на постороннего мужика, за которого, вроде как, собралась выходить замуж, и который даже отдаленно не походил на предмет моих девичьих грез.

– Чудны дела твои, Господи! Неужто и впрямь пойдешь за этого поношенного плюшевого медведя? – возопила моя лучшая половина. – Ведь с ним тебе придётся делить не только стол, но и постель. А это знаешь, как называется?

– Да всё она знает, не глупая, – вступила в дискуссию другая моя половина, менее святая, но полная жизненного опыта, а потому избавленная от иллюзий и романтических закидонов. – Королева Виктория советовала своей дочери перед первой брачной ночью: «Закрой глаза и думай об Англии». Сделай то же самое и думай о Германии, а заодно и обо всех своих потомках, гражданах Мира, которые, придёт время, в благодарном порыве будут целовать подол твоего платья. Возьми в баре бутылочку, прими наркоз и с Богом!

– Да ей столько не выпить, чтоб увидеть в этом арийском жмоте мужика, – брыкалась светлая половина. – Сама видишь: товар лежалый, молью траченный. Туп, скучен, жаден. Обладает единственным достоинством – гражданин приличной страны.

– Единственным, но неоспоримым, – парировала ушлая половина. – Когда собака помогает вам преодолеть горный поток, не стоит интересоваться, не больна ли она чесоткой. Уезжай из этого дурдома, десантируйся в мир капитала. Не уживёшься, уйдёшь и вся недолга. А переспать с ним всё-таки нужно. Гляди, как зыркает в твою сторону.

Петер в самом деле пристально смотрел на меня. «Господи, сотвори чудо!» – взмолилась я, ужасаясь пошлым картинкам, возникшим в моём буйном воображении. И Господь сотворил.

– Знаешь, – сказал Петер, – я ведь из семьи строгих католиков. – У нас не принято сразу проявлять свои интимные чувства.

Я напряжённо молчала, ожидая дальнейшего «но я не могу…». Однако, к моей радости, жених сообщил, что в интимные отношения намерен вступить, как в партячейку, – только на законных основаниях. То есть, после свадьбы. Я мысленно упала на колени перед компьютерным изображением Христа, подаренным мне редакционным веб-дизайнером, и стала истово отбивать поклоны, обещая немедленно, завтра же, посетить Храм Божий.

Петер тем временем вещал о том, что расписываться мы будем в Украине, а праздновать свадьбу – в Германии.

– Венчаться будем? – спросила я жениха.

– Зачем? – удивился «строгий католик». – Какая в этом необходимость?

«Да у меня-то никакой, – подумала я, – а вот у тебя, по идее, должна быть».

Налицо был занимательный факт: либо мой жених – безнадёжный импотент (тогда понятно, почему от него сбежала жена, невзирая на кучу детей; почему он не завёл подругу-соотечественницу, а кинулся искать импортную невесту, вешая ей на уши лапшу о своей благочестивости), либо он всё-таки верующий, но брак со мной воспринимает, как пробный. Пока я на испытательном сроке, венчание исключено. Отсюда беседы о брачном контракте и желание расписываться подальше от родного города. Что ж, в любом случае искренними чувствами с его стороны даже не пахнет, а значит, совесть моя может успокоиться. И, если моя версия об импотенции жениха верна, его брачное предложение будет принято безоговорочно.

На следующий день я повела гостя сначала в Русскую Православную церковь, а затем – в католический костёл. На месте выяснилось, что в подобных заведениях Петер никогда не бывал, не знал, как себя вести, испуганно озирался на окружающих, пытаясь повторять их действия. Тест на «строгого католика» гость не прошёл. В разработке оставалась версия «импотент». Вскоре мне удалось получить её подтверждение. Вначале я обнаружила в мусорном ведре пустую картонную коробочку от неизвестного мне немецкого лекарства. Сделав перевод, поняла, что пытается восстанавливать мой жених.

Ну, вот картина и прояснилась. Она не выламывалась из парадигмы моих представлений о немецких мужчинах, ищущих жён в Восточной Европе. Я никогда не слыхала ни об одном случае брака с немцем по объявлению, за которым не скрывалась бы явная или скрытая ущербность последнего. Утиль, не востребованный на родине, находит спрос на рынке нищих стран. Алкоголики, наркоманы, убеждённые безработные, криминальные типы, большую часть жизни проводящие за решёткой, согбенные старцы, полусумасшедшие, извращенцы – вот та группа, которая завозит жён с Востока (причем, лучших представительниц нации, ибо базар большой, есть из чего выбрать) и утирает на время нос своим родственникам, знакомым, сослуживцам, бросившим их жёнам. Глядите, мол, какую оторвал! А вы говорили, что я – конченый.

В сравнении с моими бывшими «друзьями по переписке», Петер был не самым худшим экземпляром. Импотенция, в конце концов, не вина, а беда. Рано или поздно он вынужден будет рассказать о своей проблеме, а значит, компенсировать мужскую несостоятельность заботой, вниманием, материальным благополучием. А потому на прощальный вопрос убирающегося восвояси гостя я ответила, как когда-то Надежда Константиновна Ильичу: «Женой так женой!»

Часть вторая

Замужем за немцем

1

Спустя три месяца я впервые ступила на немецкую землю, явившись к Петеру с гостевым визитом, а точнее говоря, на разведку. Несмотря на то, что мы так никуда и не съездили, и почти никуда не сходили по причине пресловутой дороговизны, Германия мне понравилась. Я чувствовала себя в ней очень органично. Моё биополе, всегда чутко реагирующее на чужеродность, испытывало здесь абсолютный кайф. Неестественно зелёная трава, непривычно мягкая для марта погода, чистота улиц, подъездов, лифтов, самораздвигающиеся двери вызывали у меня поросячий восторг. К тому же, мне льстило пристальное внимание окружающих, повсеместно оглядывающихся на нас с Петером. Я, разумеется, относила его на счёт своей неотразимости: ну, как же: рядом с пожилым дядькой шествует красавица с Востока в ярком кожаном плаще до пят, кожаной мини-юбке, лайкровых блестящих колготках и высоких сапогах-ботфортах. На голове – привязной рыжий хвост до пояса, на лице – полная боевая раскраска. В тот момент на Украине весь этот маскарад был последним писком, исправно сожравшим все мои сбережения. Здесь же мой вид воспринимался несколько иначе. Думаю, вы уже догадались за кого меня принимали добропорядочные бюргеры и бюргерши, носящие одежду в стиле «унисекс». К счастью, я это поняла несколько позже, и мое гостевое настроение долго ещё находилось на пике. Падать оно стало, когда Петер поинтересовался, есть ли у меня с собой брюки и так ли уж необходимо цеплять на башку этот конский хвост. Вопрос нарушил границы среднестатистической наглости, а потому я предложила ему сразу же отправиться в бутик и купить мне в подарок приличные брюки, а затем посетить салон красоты, чтобы сделать прическу, подобающую статусу его невесты. Все претензии к моему внешнему виду были тут же сняты, а в отношении подарков прозвучала тирада в стиле новогодней песенки: «Лучший мой подарочек – это ты».

2

На следующий день мы отправились к адвокату Петера заключать брачный контракт. По дороге выяснилось, что я далеко не первая невеста, которой он предложил заранее оговорить условия будущего развода. В отличие от меня, три его предыдущих пассии из Чехии, Польши и Румынии отвергли эту идею, назвав её унизительной. Я полностью разделяла их мнение. Но, поскольку изначально понимала, что провести жизнь подле такого «рыцаря» можно только по приговору суда, ознакомившись с содержанием контракта, подписала его. В документе значилось, что в случае развода мне ничего не полагается. Что деньги и имущество, привезённые мной с родины, остаются при мне. Остальное принадлежит Петеру. Всё правильно. Что тут можно возразить? Однако процедура эта оказалась куда унизительнее, чем я могла предположить.

На подписание контракта была приглашена переводчица, юная девушка, не очень хорошо владевшая русским. Я заявила, что в достаточной мере владею немецким и в переводчике не нуждаюсь. На что адвокат, улыбнувшись, заметил: «Это вы сейчас не нуждаетесь, а когда будете разводиться, скажете, что не понимали, о чём шла речь в контракте». Затем долго и нудно зачитывалось каждое предложение, делалась попытка его перевода на русский и, поскольку девушка, порой, затруднялась, я автоматически произносила труднопереводимую фразу на русском.

Потом меня ознакомили с существующим положением, согласно которому я буду немедленно выслана из страны, если на протяжении первых трёх лет нашей семейной жизни мой супруг сделает заявление, что разочаровался в браке и не желает его продолжать. На лице Петера промелькнуло самодовольное выражение: «Ясно тебе, кто в лавке хозяин?». Затем нам было предложено написать список всех своих ценных вещей: слева – моих, справа – Петера, дабы при последующей делёжке мне неповадно было претендовать на его имущество. Я опешила, ибо понятия не имела, что прихвачу с собой в Германию: не мебель же допотопную, вкупе с телевизором «Электрон» и китчевыми цветастыми коврами. Определённо, это библиотека да одежда. Но записывать это в список – смешно и глупо. Справа будут вписаны машина Петера, компьютер, стереоустановка. А в моей графе – крест да пуговица. Увидев моё смятение, жених великодушно махнул рукой: «Это лишнее»!

– Ну, как знаете, – прогнусавил адвокат. Мы подписали все бумаги, и пока Петер обменивался любезностями со служителем Фемиды, переводчица подошла ко мне: «Вы не расстраивайтесь. Пятнадцать лет назад моя мама подписывала в этой комнате свой брачный контракт вот с таким же типом. Я тогда совсем маленькой была. Уже десять лет она замужем за отличным мужиком. Благодарит Бога, что дал ей терпения не сорваться домой сразу после этого унижения. Я часто здесь перевожу и вижу: наши женщины редко отсюда без слёз выходят».

3

Домой мы ехали молча. Умом я понимала: где-то эти роботы правы. С самого начала всем всё ясно: что, когда и кому будет положено в случае семейного краха. А потому расходятся они тихо, мирно, цивилизованно. Никаких трагических сцен и шекспировских страстей. Никаких проклятий, судов общественности, шантажа и киллеров. Геометрия немецкой жизни логична и рациональна. Её уклад куда более цивилизован, чем российский, однако напрочь лишён романтики, чувственности, любовного парения. Создаётся впечатление, что будущие супруги не судьбу связывают с любимым человеком, а устраиваются на работу партнёром женского или мужского пола, заранее страхуясь друг от друга, спасая своё имущество, под расписку знакомя с правилами совместного проживания. Как после этого можно ожидать доверия, любви, духовного взаимопроникновения? Ничего, кроме делового партнёрства. Предложи мне любимый человек подобный контракт на родине, вопрос о возможности нашего брака навсегда был бы снят с повестки дня. Но о любви в нашем с Петером случае речь не идёт, это во-первых. Во-вторых, меня в самом деле не интересует его имущество. А в-третьих, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Потому расстраиваться, вроде как, не из-за чего. И всё-таки на душе было мерзко. Будто туда коты нагадили.

Видя моё состояние, Петер стал изо всех сил подлизываться. Он долго объяснял мне, что контракт этот мне нужен куда больше, чем ему. Что благодаря его наличию, мы защитили свои капиталы от посягательств третьих лиц, то бишь его бывшей жены Сабины и трёх его замечательных детишек, коим он платит куда меньшую сумму, чем положено. И что теперь, когда у нас с ним зафиксирована раздельность имущества, его ушлая супруга не сможет претендовать на увеличение суммы алиментов, ибо фирма, которую он намерен организовать, будет оформлена на моё имя. Я рассеянно смотрела в окно и молчала, раздумывая над тем, хватит ли у меня сил и терпения на спокойное восприятие всех бзиков будущего супруга. Ведь чтобы продержаться с ним несколько лет на одной подводной лодке с задраенными люками, нужно если не уважать, то хотя бы не презирать друг друга. В моей ситуации требовался сильнейший аутотренинг и самогипноз, ибо никогда ранее мужчины, подобные Петеру, не прорывались в мой ближний круг. Подобные типы отфильтровывались ещё на дальних подступах, а потому у них не возникало идеи баллотироваться в мужья. Здесь же я не являюсь хозяйкой положения. Кушать приходится то, что подали. Искать другого мужа нет времени: через полгода Светке исполнится восемнадцать, и въезд в Германию ей будет запрещён. О том, чтобы уехать без неё, не могло быть и речи. Именно бесперспективность будущего дочери и подвигла меня на решение покинуть отчизну.

Оставалось выработать определённую философскую концепцию, которая помогла бы мне продержаться и не потерять при этом самоуважения. Нужно было научиться «экранироваться», выключаться в моменты накала обстановки. Одни советуют в таких случаях читать про себя мантры, другие – молиться, третьи – считать до двадцати. Я же мысленно декламирую поэму Дмитрия Кедрина «Зодчие». Уже на трети текста я начинаю успокаиваться, а на половине вспышка гнева потухает совсем. Вот и сейчас: повторила в уме знакомые с юности строки, и моё самообладание вернулось восвояси. Во время моей «отключки» Петер не замолкал, рисуя радужные перспективы нашего брака и обещая мне небо в алмазах, осколочком которых должно было стать наше свадебное путешествие в Париж. В заключение же сообщил, что очень меня любит, в подтверждение чего пригласил в кафе на мороженое. Поскольку это было нашим единственным культурным мероприятием, назвать моё путешествие в Германию интересным было сложно.

4

Спустя четыре месяца Петер прибыл на Украину жениться. Расписывались тихо и скромно, не возбуждая общественного резонанса. Во-первых, хвастаться было некем. Во-вторых, кто знает, не вернусь ли я на родину досрочно, на радость злопыхателям. В-третьих, демонстрировать окружающим жмотство своего супруга было просто неудобно. А в-четвертых, Петер настаивал на том, что праздновать по-настоящему мы будем в Германии. Свадебного подарка я, разумеется, не получила. По-видимому, его роль было призвано сыграть обручальное кольцо из жуткого жёлтого металла, который немцы на полном серьёзе называют золотом. Сразу после росписи сия «семейная реликвия» была заныкана куда подальше, и на мой безымянный палец вернулась обручалка от предыдущего брака. Посидев пару часов со свидетелями нашей семейной радости в ресторане, мы отправились готовиться к отъезду. К этому моменту конура моя уже была продана, вещи раздарены, со всех работ я уволилась – все мосты были сожжены, и я широкой поступью помаршировала в светлое капиталистическое будущее.

По прибытии на вожделенную немецкую землю выяснилось, что праздновать свадьбу мы не будем совсем. К чему эти условности? Друзей у Петера, оказывается, нет, а с родственниками он давно не поддерживает никаких отношений. Выпили бутылку шампанского за обедом, ещё раз поздравили друг друга с законным браком. Светка собралась было рявкнуть «Горько!», но передумала, решив, что это смутит нашего «строгого католика».

После «свадебного пира» мы отправились в банк, чтобы открыть для меня счёт и положить на него деньги за проданную на Украине конуру. Я уже было порадовалась первой своей экономической акции, как вдруг выяснилось, что моя банковская карточка будет находиться у супруга, имеющего доступ к моему счёту.

– А почему, собственно? – поинтересовалась я, памятуя содержание нашего брачного контракта. – Эти деньги заморожены, – ответил Петер металлическим голосом. – Если вам не понравится в Германии, вы снимете их и купите на родине другую квартиру.

Я пожала плечами, пытаясь не акцентировать внимания на прозвучавшей из уст супруга косвенной угрозе, в переводе на доступный язык означавшей: «Если пойдёшь против моей воли, отправлю восвояси с ближайшей подводой». Таким образом, начался первый этап моей семейной жизни, условно названный мной «Мирное сосуществование двух государств с различным общественным строем».

Первым делом я поинтересовалась, как скоро мы купим мебель, ибо то, что загромождало трёхкомнатную квартиру мужа, иначе как дровами назвать было нельзя: продавленная двуспальная кровать, на которой, подозреваю, отдало Богу душу несколько генераций славного рода Хаусманов, платяной шкаф без дверец, приобретённый, по-видимому, ещё во времена правления Отто фон Бисмарка, телевизор из первого поколения цветных, облупленный кухонный гарнитурчик, каких и на Украине уже не сыскать. Штор на окнах нет. Ни одной приличной вещи, кроме огромного, с меня ростом, симпатичного кактуса в горшке, я в доме не обнаружила. Хижина моего чернокожего друга по переписке просто спряталась.

– Чем тебе не нравится моя мебель? – удивился муж.

– Ну, хотя бы тем, что её нет вообще, – возмутилась я. – Светка спит на раскладушке, одежда висит на спинках стульев, посуда валяется на подоконниках. В гостиной нет даже кресла, зайдёт кто – посадить некуда.

– А ко мне никто не заходит.

Вопрос о приличной обстановке кубарем скатился с повестки дня. Попутно выяснилось, что квартира Петеру не принадлежит, он её арендует. «Фордик», ноутбук, телефон и факс-аппарат являются собственностью кондитерской фирмы, на которой мой благоверный трудится коммивояжёром, распространяя по супермаркетам сладости. Почему же тогда на его двери висит табличка «Петер Хаусман – руководитель округа»?

– Для солидности, – ответил супруг.

Я сразу вспомнила Пушкина: «Мы метим все в Наполеоны, двуногих тварей миллионы…». Вслух же предложила повесить рядом табличку, где перед моей славянской фамилией будет красоваться приставка «фон», т. к. моя прабабка по материнской линии была дворянкой. А спереди неплохо бы смотрелось слово «профессор», ибо в нашей стране так называют умных начитанных людей. Что интересно, идея супругу понравилась, и он пообещал в ближайшее время воплотить её в жизнь. «А Петька-то мой, никак, с приветом, – подумала я. – Надо узнать, не стоит ли он на психучёте».

За вечерним чаепитием я напомнила новобрачному об обещанном свадебном путешествии в Париж. Сообщила, что это – моя давняя мечта, а тот, кто её осуществит, не иначе, как добрый волшебник. Петер мысленно прикинул на себя роль джинна из кувшина, и она ему понравилась. Взмахом руки, означавшим «гулять так гулять», было подтверждено заявленное ранее намерение продемонстрировать «небо в алмазах».

5

Неделю спустя мы уже сидели в автобусе фирмы «Фишер», направлявшемся в самый шармированный город мира, увидев который можно было и помирать. Я была почти счастлива, ибо не ведала, какие впечатления меня ожидают и что означает слово «курцтрип», а потому без конца приставала к супругу с вопросами: «В сколькизвёздочном отеле мы остановимся?», «Попробуем ли мы лягушатины в ресторане?», «Достаточно ли у нас фотоплёнки?», «Разрешают ли в Лувре фотографировать Джоконду?», «Сможем ли мы взобраться на колокольню Нотр Дам де Пари?», «Как добраться до кладбища Сен-Женевьев-де-Буа, на котором похоронены лучшие представители русской эмиграции?».

Петер смотрел на меня сочувственно, как психиатр на безнадёжного больного, и, казалось, вот-вот потрогает мой лоб на предмет температуры. Рано утром, в 8.00 автобус остановился на одной из центральных площадей Парижа, и водитель объявил, что заберёт нас отсюда в полночь. У меня пропала речь. Как сегодня? А разве мы успеем осмотреть Лувр, Версаль, Собор Инвалидов, Сорбонну, Монмартр, площадь Бастилии? А канкан, шансон, лягушки? А разве с нами нет экскурсовода? Неужели мы сами осилим всю программу?

Волновалась я зря. Никто не собирался ничего осиливать. Петер бросил на меня взгляд барина, объясняющего глупой дворовой девке алфавит: «В Париже всё дорого, намного дороже, чем в Германии». Поэтому у него в рюкзаке имеется два десятка бутербродов. Мороженого дома – полная морозилка, нечего деньги на ветер выбрасывать. Пить хочу? Вон в парке – питьевой фонтанчик. Туалеты в Париже, конечно, платные, но кустов ведь достаточно. Какие ещё проблемы? Музеи? Так мы по-французски не понимаем, как, впрочем, и по-английски. К тому же, он не арабский шейх такси нанимать.

На ватных ногах я едва дошла до скамейки в парке и упала на неё. Париж, моя давняя мечта, показывал мне «козу», кривил рожи и хохотал прямо в лицо. Я сидела под Эйфелевой башней в самом центре вожделенного, почти святого города любви и клялась себе, что обязательно приеду сюда снова. Если, конечно, не попаду в тюрьму за убийство мужика, беззаботно жующего рядом со мной бутерброды.

Совершенно деморализованная и разбитая, я легла на скамейку, подложив под голову сумку. На соседней лавке спал бомж в красивом ярко-синем спальном мешке. Я достала фотоаппарат и сделала свой первый парижский снимок. Жаль, что этот клошар спит, а то бы я попросила его сфотографировать меня, валяющуюся на скамейке под сенью парижских каштанов. Несчастную, уставшую, голодную. Этот снимок под названием «Свадебное путешествие» я вставила бы в свой альбом и показывала бы его внукам и правнукам, чтобы знали, кто и как прокладывал им путь в нормальную жизнь.

Петер закончил жрать, вытер жирные руки о свои джинсы, убрал сумку из-под моей головы, подставив вместо неё свои колени. Я не сводила глаз с бомжа. Этот субъект был куда приятнее моему глазу, чем супруг. Хотелось плакать, но я держалась. В это время к нам подошла цыганочка лет десяти с металлической кружкой, в которой звенела собранная за утро милостыня. Девочка стала попрошайничать по-французски. Петер не реагировал.

«Кто бы сейчас подал мне, – подумала я. – Я бы попробовала лягушатины и местных вин, объехала бы все музеи, купила бы всем друзьям сувениры, а не полировала бы, как бездомная алкоголичка, скамейку в парке». Видя, что мы не реагируем, цыганочка исполнила свою жалобную песню по-английски, а затем ещё на каком-то, неизвестном мне языке. Она явно обращалась не к Петеру, а ко мне, как к прилично одетой даме. Девчонка даже не представляла, как она заблуждается относительно моих финансов. У меня денег было куда меньше, чем у неё в кружке. Вернее, не было совсем. Даже на туалет. От этой казусной ситуации я истерично расхохоталась. Цыганочка, приняв мой хохот за издевательство, плюнула мне в лицо и бросилась бежать. Плевок повис у меня на лбу. «Дурдом», – невозмутимо изрёк супруг, вытирая мою заплёванную физиономию бумажной салфеткой. Больше сдерживаться я не могла: слёзы потекли из глаз ручьём. Я не просто плакала, я билась в истерике. Орала, что не хочу больше Франции, не хочу Германии, хочу домой. Что такие свадебные путешествия – удовольствие для мазохистов. Что Бог ещё покарает Петера за издевательство над женщиной. Не думаю, что он испугался кары Господней, скорее производимого мной шума. Умыв меня в питьевом фонтанчике, в качестве компенсации Петер предложил взобраться на Эйфелеву башню и сфотографировать город с высоты птичьего полёта, чёрт с ним, что надо будет немного заплатить.

На башне мы просидели до вечера, как сторожевые петухи. Наконец совсем стемнело, и мы поползли к автобусу, которого я ждала, как алкаш ждёт открытия пивного ларька. По дороге сфотографировала Собор Парижской Богоматери, находившийся на противоположном берегу Сены, плюнула в неё с трёх мостов, вместо того, чтобы бросить в воду монетки. Что делать, денег не было, а вернуться в Париж очень хотелось. Угрюмая и подавленная, я тащилась за мужем, с аппетитом доедавшим последний бутерброд. Настроение было: займи, но выпей. Но занять было не у кого. Всю обратную дорогу в моей деревянной от усталости башке издевательски хрипел голос Высоцкого: «А мы с тобой в Париже нужны, как в бане лыжи». Домой я попала никакая.

– Ну, маман, как принял тебя Париж? – полюбопытствовала Светка ещё на пороге.

– Плевал он на меня с Эйфелевой башни, – бросила я устало и спустя минуту впала в спячку.

6

На этом праздники закончились и начались суровые семейные будни. Скучные и однообразные, как песнь Саида из «Белого солнца пустыни». Постепенно я стала постигать устав чужого монастыря, который, надеялась, когда-нибудь станет моим. Первым параграфом этого устава оказался пункт «Незыблемость границ частной собственности». Я, по совковой привычке посчитавшая, что семейное – значит общее, посмела произвести в квартире легкую перестановку, выбросила три огромных развалившихся картонных ящика и унесла в подвал несколько подточенных жучками-короедами предметов непонятного назначения. Убрала с телевизора безобразную надщербленную вазу с рассыпающимися на молекулы древними камышами, поставив на её место привезённый мной с родины бронзовый подсвечник. Обнаружив это «безобразие», пришедший с работы супруг стал истошно орать, что это – его вещи, и я не имею права ничем распоряжаться в этом доме. Что ему лучше знать, что безвкусно, а что оригинально.

Все переставленные мной вещи он вернул на свои места. Принёс из подвала сожранные жучками раритеты и голосом мультфильмовского Бармалея прорычал в нашу со Светкой сторону: «Не сметь хозяйничать в моём доме! Всем понятно?». Понятно было всем.

То, что чувство собственности принимает у немцев карикатурные формы, не было для меня новостью. Я неоднократно слышала и читала, что у них чётко проведена граница между своим и чужим. Что частное пространство каждого защищено высоким частоколом. Но я не могла предположить, что до такой степени.

Петер мог, например, купить себе на улице жареную колбаску с горчицей и спокойненько её поедать, даже не поинтересовавшись у нас с дочерью, хотим ли мы есть. Убирая квартиру, я неоднократно находила в мусоре пустые коробки из-под съеденных им конфет или печенья. И дело здесь было не столько в жадности, сколько в элементарном отсутствии чувства коллективизма. Эгоизм был основной чертой характера граждан этого общества.

На первых порах я очень нуждалась в патронаже Петера, побаиваясь ходить в одиночку к врачам или чиновникам. В ответ же слышала: «Это – твои проблемы. Языком владеешь – ходи и разбирайся». Брошенная в океан без спасательного круга, я довольно быстро научилась плавать. На процесс интеграции у меня не ушло и года. Это не могло не радовать. Тем не менее, на душе было дискомфортно, ибо моё представление о браке, пусть даже таком своеобразном, как у нас с Петером, отличалось от реальности, как насморк от рака. Что можно было говорить о более серьёзных проблемах, если перестановка тумбочки на несколько сантиметров вызывает в доме землетрясение?

7

Выкричавшись, Петер обычно направлялся в свою резиденцию, как он гордо величал рабочую комнатушку с компьютером. Там, как обычно, он «принимал на грудь» дешёвое пойло, принесённое из магазина.

Я до сих пор не могу постигнуть феномен немецкого пьянства. Солидные люди, работающие в приличных фирмах, ежевечерне керосинят, не просыхая, и, надравшись до зелёных соплей, отправляются спать. Утром, как ни в чём не бывало, садятся за руль, едут на работу и прекрасно с ней справляются. А вечером – всё по-новой. При этом они не считают себя не только алкоголиками, но даже пьяницами. То ли спиртное здесь настолько слабое, то ли немецкий темперамент совсем уж никакой, не знаю. Но то, что систематическое пьянство не мешает им выполнять свои служебные функции, – факт. На что похож наш мужик после перепоя, вам, конечно, известно. Это – удивительное произведение авангардного искусства с полным набором закидонов психа-одиночки. А местным алконавтам хоть бы что: под заборами не валяются, в штаны не мочатся, с топором за жёнами не гоняются, с зелёными человечками дискуссий не ведут. Надерутся – и в койку. Вот и мой: принимал свою обычную норму: две бутылки дешёвого сухого вина и баночек пять пива, укладывался перед телевизором и смотрел всё подряд: от мультиков до горячо любимой секс-передачи «Истинная любовь», являвшейся его единственным сексуальным развлечением, не считая прогулок по порносайтам. Вопрос о сексе со мной был раз и навсегда решён следующим образом: однажды, роясь в ящике со своим бельём, я обнаружила новенький дилдос с вибратором из секс-шопа. Я была в замешательстве: что делает этот протез среди моих вещей? Оказалось, это – забота о ближнем. Смущаясь, Петер сообщил мне, что он-де не зверь, понимает, что я – женщина молодая и, как бы это получше выразиться, с кое-какими потребностями (на этом месте он густо покраснел, и его лысина покрылась росинками пота). Вот он и подумал, а не подарить ли мне на день святого Валентина вот это.

– Ты переводишь меня на самообслуживание? – спросила я обиженным голосом.

Супруг смутился окончательно, стал блеять, что секс в семейной жизни – дело далеко не главное.

– А что главное? – полюбопытствовала я.

Поскольку Петер страдал острой интеллектуальной недостаточностью, то ответа на этот простенький вопрос не последовало. А мне, ей-богу, было интересно, зачем этот тип женился. Другой причины, кроме изменения налогового класса и Светкиных «детских» денег, на которые он наложил лапу, я просто не видела. Кухарка и уборщица Петеру были не нужны, он сам прекрасно справлялся со своим хозяйством. Любовница, как выяснилось, тем более. Ни малейшей потребности в коммуникации у него не было: за день мы не перебрасывались и двумя десятками слов. В карты он предпочитал играть не со мной, а с компьютером. Выпендриваться мной ему было не перед кем: сам никуда не ходил и у себя никого не принимал, живя по закону немецкого гостеприимства: «Будете проходить мимо, проходите мимо». Чёрт его арийскую душу знает, зачем он обзавёлся семьёй! Самое интересное, что от немногих своих знакомых он тщательно скрывал факт своего брака и на вопрос звонившего ему сотрудника: «Что это за дама сняла у тебя телефонную трубку?», ничтоже сумняшеся, отвечал: «Сожительница». На моё возмущённое: «Как это понимать?» блеял, что не хотел бы афишировать свой брак, ибо придётся выставлять магарыч. Мол, желающих налакаться за его счёт найдется предостаточно.

8

Единственным посвящённым в семейную тайну Петера был Вернер, его бывший сослуживец, ныне спец по продаже кошачьего корма. Этот кошачий кормилец тоже был женат на иностранке и мог смело считать себя другом по несчастью моего благоверного. Петер не разделял моей иронии по этому поводу:

– У Вернера – замечательная жена. Он с ней очень счастлив. Она послушна, трудолюбива, экономна, ласкова. Очень мало ест. Правда, по-немецки не говорит совсем».

У меня шары на лоб полезли.

– Что значит «мало ест»? А я, по-твоему, ем за трёх дурных? Или Светка тебя обжирает? И на каком языке она с ним ласкова, если по-немецки не говорит? Из какой страны такое сокровище прибыло?

– Из Таиланда, – завистливо изрёк Петер. – Он её за двести марок купил у её же родителей.

Полученная информация разбередила моё любопытство, и я стала нагло навязываться к Вернеру в гости. Наконец мне это удалось.

Хозяина дома мы обнаружили на лужайке, загорающим в гамаке. В дом вошли вместе с ним. Навстречу нам выскочила миниатюрная, как фарфоровая куколка, девушка в каком-то восточном одеянии и, бросившись на колени, стала стаскивать с нас обувь. Я в ужасе шарахнулась в сторону. Вернер же с Петером позволили себя разуть и натянуть на свои лапы домашние тапки.

Мы прошли в гостиную, сели на диван. Развалившийся в кресле Вернер хлопнул два раза в ладоши и, как из-под земли, выросла Айрин (на самом деле девушку звали иначе, но супруг ее перезвал) с маленькими подушечками и стала подкладывать их супругу под жирные бока. Обложив его, как паралитика, немедленно исчезла. Спустя несколько минут хозяин хлопнул три раза, и на низком квадратном столике материализовался поднос с холодным пивом и чипсами.

Вернер самодовольно смотрел на нас, наслаждаясь произведённым эффектом. Видимо, в этот момент он чувствовал себя каким-нибудь эмиром или шейхом. Взгляд моего благоверного выражал жгучую зависть: «Вот это, я понимаю, оторвал!». Я же чувствовала себя весьма неловко, как на какой-то публичной порке.

Айрин тем временем принесла супругу пепельницу и села на пол у его ног. Покуривая, Вернер ознакомил нас со всеми достоинствами своей покупки: молчалива (общаются только жестами и хлопками), потребностей практически никаких, в постели безотказна, отличная массажистка, верна (ну, я думаю), почтительна, убирает аккуратно, без него из дому не выходит. В общем, то, что доктор прописал. Если девушка ему разонравится, он отправит её обратно или поменяет на какую-нибудь из её сестёр. Айрин заискивающе улыбалась, массируя тем временем его грязные ступни. Сюр, да и только! Мне стало до тошноты противно это средневековое кино. Я вышла из дому и улеглась в гамак Вернера, раздумывая над тем, что у совершенно непотребных арийских мужичков есть шанс реализовать свои комплексы рядом с послушными китайскими болванчиками женского пола, с коими не надо напрягаться, демонстрировать интеллект и манеры. Которых можно не замечать, а при потребности вызывать хлопком или свистком, как Сивку-Бурку.

Находясь под впечатлением увиденного, Петер устроил мне экранизацию «Рабыни Изауры» со мной в главной роли. Он сообщил, что мои самостоятельные прогулки по городу нежелательны, поиск русскоязычных друзей нецелесообразен, а звонки на родину – разорительны. Что звонить нам с дочерью разрешается не чаще раза в месяц и не дольше десяти минут. А чтоб неповадно было шастать без толку по городу, ключ от квартиры я не получу.

Вот это номер! Я – под комендатурой. Расскажи кому – не поверят. Всё свободное от общения с супругом время я должна буду проводить на вечном приколе. Я сразу же выразила бурное несогласие с объявленным мне режимом содержания. В ответ услышала, что дело, конечно, хозяйское, и если мне не подходят его условия, он позвонит завтра в управу по делам иностранцев, и я немедленно покину страну на основании § 19 закона о статусе иностранных граждан. Это был ультиматум. С данного момента наша семейная жизнь вступила в свою новую фазу под названием «Холодная война».

Часть третья

Прощание славянки

1

Спорить с Петером я не стала: на носу была акция удочерения Светки, являвшейся единственной возможностью её дальнейшего пребывания в стране. Переходить из отчима в отцы Петеру очень не хотелось. Как ни крути – ответственность: моральная и материальная. Языковые курсы Светлана, конечно, посещала, но кто даст гарантию её дальнейшего обучения и трудоустройства. Не сможет интегрироваться, повиснет на шее Петера тяжким грузом. Социаламт не обязан брать на себя ответственность за детей, у которых есть работающие родители.

Сомнения разъедали щёлочью его скупую душу, а время депортации Светки неуклонно приближалось. Мы обе вели себя с Петером, аки послушницы перед постригом: не спорили, к телефону не подходили, в его присутствии пытались разговаривать между собой по-немецки, остервенело пылесосили ковры, ключа от квартиры не домогались: гулять выходили через балкон (благо, жили на первом этаже).

Ни на одну из многочисленных провокаций, за которой мог бы последовать отказ от удочерения, мы не поддались. Наконец я объявила супругу, что дальше тянуть некуда: или он направляется завтра со всеми документами в ведомство по делам молодёжи, или – в банк, где снимает все мои квартирные деньги, заказывает нам билеты, и я везу дочь на родину. Там покупаю ей квартиру, помогаю устроиться и возвращаюсь. Затем ищу работу, т. к. надо будет помогать ребенку: образование у нас платное, жизненный уровень низкий – на посылках, которые мы будем ей регулярно отправлять, она долго не протянет.

Петер задумался: аргументы были вполне доходчивы. Язык цифр он понимал куда лучше, чем язык эмоций. Во-первых, он теряет детские деньги, из которых Светка не получает ни копейки на карманные расходы. Во-вторых, – мои квартирные деньги, на кои определённо имеет какие-то виды. В-третьих, перспектива регулярной материальной помощи падчерице оптимизма не вызывает. В-четвёртых, при отсутствии четвёртого ребёнка увеличивается процент алиментов на остальных трёх. В-пятых, мой выход на работу в его планы не входит. Легальные отлучки – это ненужные знакомства, вредная информация о моих правах и самое страшное – материальная независимость, под которой Петер подразумевал несанкционированную им покупку мной пары трусов.

Мой расчёт оказался верным: Светка была удочерена, получила немецкий паспорт и чудненькую фамилию Хаусманн. Закон усыновления обратной силы не имеет. Что бы теперь ни вытворял Хаусманн-старший, будущее дочери было гарантировано от катаклизмов. Германия своим гражданам помереть не позволит. Тогда я ещё не знала, что удочерение Светланы стало самым важным моментом и в вопросе моего личного пребывания в стране.

Петер же, с момента получения Светкой немецкого паспорта, совсем сорвался с цепи: устраивал истерики, пугал меня ссылкой в родные края, пытался втравить в совершенно бессмысленные политические дискуссии. Одной из его любимых была тема: «Если вы такие умные, что же вы такие бедные?». И если до удочерения Светки я не рисковала обострять обстановку, то на этот раз в качестве культурного обмена прочла супругу лекцию по истории взаимоотношений Германии и России, в которой, наряду с другой полезной информацией сообщила ему, что, несмотря на нашу бедность, немцы у нас ни одной войны не выиграли. Били мы их всегда, во все времена и эпохи: огнестрельным оружием, саблями, копьями, пиками, стрелами, дубинами и просто голыми руками.

Что же касается его претензий к нашей стране как к рассаднику коммунизма, загадившему полмира, то пора уже в его возрасте знать, что вождями и учителями нашего Ленина были немцы Маркс и Энгельс. Не начитайся Ильич в молодости их трудов, не предоставь Германия ему денежек на разжигание пожара мировой революции, были бы мы и поныне Великой Российской Империей. И не мы к немцам, а немцы к нам ездили бы на заработки, как это было при Петре и Екатерине. Так что не русские полмира загадили социализмом, а немцы, чтоб им пусто было.

От полученной информации у Петера «в зобу дыханье спёрло», и со своими «антисоветскими» наездами он на время «завязал», переключившись на борьбу за ещё большую экономию в отдельно взятой семье. Ежедневно, как промышленная циркулярка, муж пилил нас со Светкой за перерасход электроэнергии, тепла и воды, и я заметила, что искушение навернуть ему по балде чем-нибудь тяжёлым посещает меня со зловещей настойчивостью ворона Эдгара По.

2

Холодная война потихоньку повышала градус и местами уже переходила в партизанскую. Время от времени нашу серую, как солдатское исподнее, семейную жизнь сотрясали бои местного значения. Первый серьёзный конфликт супердержав возник из-за выписанной мной без разрешения Петера газеты «Совершенно секретно», которую я регулярно читала на родине. Он, оказывается, не миллионер, чтобы выбрасывать деньги на макулатуру, тем более, что одна местная русскоязычная газета у меня уже есть. К тому же, читать вообще вредно, от этого дурные мысли в голову лезут.

Я понимала, что супруг мой не богат извилинами не только по генетической причине, а ещё и потому, что телефонный справочник был единственной книгой, которую он держал в руках после школьных учебников. Книг в его доме просто не было. Ни одной. Оно и понятно: на фига попу наган, если поп не хулиган? Сказал же человек: от чтения – дурные мысли. А потому моё пристрастие к этому вредному занятию вызывало у него жуткую ярость. Он визжал, что я пущу его по миру своими барскими замашками. Я огрызалась, что жениться ему надо было не на учёной даме, а на обезьяне из джунглей, не знающей грамоты, на фоне которой он чувствовал бы себя гигантом мысли. Что достал он уже меня своим минимализмом, что его ценности примитивны, убоги, пещерны. Что мне надоело жить без копейки в кармане. В конце концов, я – женщина, и мне просто необходимо, порой, посещать парикмахера, косметолога, солярий. И если он не позволяет мне работать, то на основании § 1360 Гражданского кодекса ФРГ обязан мне выдавать на карманные расходы 7 % своей зарплаты.

У Петера речь пропала от моей неожиданной наглости и подозрительной осведомлённости. Он осторожно поинтересовался, кто это умудрился меня проинформировать, ведь комендантского часа он не отменял. Я проорала, что нашла на мусорке женский журнал «ВRIGITTE», а буквы складывать в кучу меня ещё в детстве научили. И если он ворует детские деньги Светки и мои скромные гонорары, поступающие на недоступный мне мой же счёт, то должен хотя бы не мешать нашим попыткам найти какую-либо работу.

«Что ж, работайте, – разрешил Петер великодушно, – но кабельное телевидение, телефон и половину отопления со светом будете оплачивать сами». На том и порешили. Светлана устроилась официанткой в ресторан «Попугай», куда отправлялась сразу после занятий на интенсивных языковых курсах, а я – уборщицей в евангелическую больницу. Помните совковую журнальную рубрику «Журналист меняет профессию»? Вот я её и поменяла. Удовольствие, надо отметить, среднее. Бывали времена и получше. Но за всё в этой жизни надо платить. За независимость – тем паче. Отныне я сама решала, какие газеты мне выписывать, сколько раз в год посещать парикмахера и сколько минут в день говорить по телефону.

На эту мою самостоятельность Петер реагировал зело болезненно. Он старался не замечать нас со Светкой. Вёл себя, как сосед по коммуналке. «Привет!» и «Пока!» были единственными словами, произнесёнными им за день. Мы жили с ним в параллельных непересекающихся мирах – каждый сам по себе. Все мои попытки установить с супругом хотя бы добрососедский контакт терпели фиаско.

Шли месяцы, а он всё молчал, как дворник Герасим. Его поведение психиатры классифицировали бы как синдром Диогена: патологическое стремление изолироваться от внешнего мира, резкое ограничение межличностных связей, жизненных потребностей, стремление к существованию в самых примитивных формах. «Вот он – капитализм со звериным лицом, которым нас с детства пугала совковая пресса, – думала я, глядя на наш семейный уклад. – Уехать, что ли, из этого дурдома? Не принять мне устава этого монастыря».

– Ну, и над чем Чапай призадумался? Какие мысли одолевают его буйную головушку? – прервала мои размышления вернувшаяся с науки дочь.

Я обняла Светку.

– Поручик Голицын, а может вернёмся? Зачем нам, поручик, чужая земля?

– Не, мам, русские не сдаются, – ответила она, глядя через окно на красивый розово-голубой горизонт. – Назад дороги нет. Смотри только вперёд!

Я посмотрела в окно: где-то вдали была видна финишная прямая. Ещё далёкая, но уже манящая, как песня сирен.

3

Тем временем отношения в нашей интернациональной семье окончательно перетекли в партизанскую войну. Боевые действия велись скрыто, носили эпизодический характер и маскировались под нелепые и досадные недоразумения.

Однажды вечером, возвратившись с работы, я обнаружила в подъезде сидящую на ступеньках дочь. Оказывается, открыть дверь не представляется возможным из-за вставленного изнутри ключа. На её настойчивые звонки Петер не реагировал. В квартире горел свет и во всю дурь ревел телевизор. Несколько раз я попыталась провернуть в скважине ключ – тщетно. Мы вышли из подъезда и стали орать в открытую балконную дверь, через которую поблёскивал голубым светом второй после телевизора верный друг моего супруга – компьютер. В окна выглянули все соседи, и только наш папик, как Гюльчатай, по-прежнему не показывал личико.

Вечер переставал быть томным и приобретал черты какой-то дурацкой трагикомедии. Мы направились к ближайшему телефону-автомату. Трубку Петер тоже не снимал. Я сообщила автоответчику, что не могу попасть в дом и очень тревожусь. В ответ – молчание.

– А может, он повесился по пьяни? – робко предположила Светка. – Видела, сколько бутылок в обед припёр?

У меня похолодело внутри. Я вспомнила рассказ Петера о его покойном брате, застрелившемся из охотничьего ружья после ссоры с супругой. Может, это у них – наследственное, какая-то генетическая мутация? Слёзы подступили к горлу. И тут я увидела в кухонном окне силуэт мужа. Живой и здоровый, Петер рылся в холодильнике. Какое свинство! Можно и другими словами определить его поведение, но будет совершенно непечатно.

За несколько секунд вся наша странная «семейная» жизнь пролетела у меня перед глазами. Мы ни разу не спали вместе. Жили каждый на свои средства. За всё время супруг не перебросился с моей дочерью и десятком фраз. Претензии к ней он адресовал мне, ни разу не назвав её по имени, только «твоя дочь». Ни одного подарка, ни единого цветка за годы супружества я не получила. Выходы в свет Петер тоже не практиковал, а потому никогда не был со мной в кино, театре, кафе, ресторане.

Нет, в ресторане мы с ним однажды были, на наш общий с ним день рождения. Тот самый, который он называл Божьим провидением. С тех пор я возненавидела китайские харчевни. Из гостей на сём двойном торжестве присутствовала только Светка. Петер долго сокрушался, что заказал три рюмки вина, стоимость которого превышала цену целой бутылки подобного пойла в ALDI и заставлял нас во что бы то ни стало впихнуть в себя весь рис, остававшийся на блюде.

Я тогда изо всех сил боролась с искушением надеть корыто с рисом ему на лысину, но понимала, что за это потрясающее удовольствие придётся дорого заплатить. По дороге домой я пыталась улыбаться и шутить, но, войдя в ванную, долго плакала, вспоминая, как праздновала предыдущие дни рождения с друзьями и коллегами: педагогами, журналистами, телевизионщиками, в три-четыре захода – с песнями, плясками, сюрпризами, морем цветов, подарков, стихотворных посвящений. Осуждать немцев за их неспособность к фейерверкам, пожалуй, не стоит: это – не вина их, а беда: «Рождённый ползать летать не может», но вот невероятная анекдотическая жадность – уже болезнь. Мерзкая. Заразная. Неизлечимая. СХЖ называется – синдром хронической жадности. Им поражена изрядная часть нации. Мой благоверный – всего-навсего органичная частичка формации, которой неведомо первое правило джентльмена: если рядом с тобой дама, лопни, но держи фасон! Да и о каком фасоне можно вести речь, если наиболее употребляемое слово немецкого «джентльмена» – «дорого», и по этой причине он не покупает книг, не выписывает прессу, не ходит в музеи, на выставки, в театры. Отдыхает в лесу. Не потому, что природу любит, а потому, что бесплатно. Не принимает гостей, а если и принимает, то, дай Бог, чтобы хоть кофе предложил. Не дарит даме цветов. В кафе платит исключительно за себя и даже нужду малую справляет только в кустах или носом к забору, «озонируя» окрестности отходами своей жизнедеятельности. Им, этим «джентльменам», не понять, почему импортные жёны несутся от них аллюром «три креста», едва завидев свет в конце тоннеля. А всё потому, что все годы совместного проживания не чувствовали рядом мужика: опору, защиту, кормильца. Что продолжительное сожительство с таким типом ведёт к разрушению личности и потере самоуважения. Ну, как можно уважать мужчину, желать его в постели, если платишь за проживание на его территории? Возможно, для отдельных эмансипированных немок сей факт – дело житейское. Мне известен случай, когда одна такая дама продолжала исправно вносить арендную плату на счёт своего возлюбленного, хотя сей Ромео уже давно и прочно пользовался всем спектром её услуг. Другой немецкий «джентльмен», детский психотерапевт, нисколько не смущаясь, берёт со своей возлюбленной деньги за лечебные сеансы, проводимые с её сынишкой, пережившим шок автокатастрофы. Как говаривал персонаж известной сказки, «Ты хотя мне и подруга, а порядок быть должон!».

Видимо, подобное поведение близких мужчин вписывается в диапазон приемлемости немецких фрау. У нас же ментальность совсем иная: то, что наша женщина простит кормильцу, никогда не спустит соглядатаю, а уж тем более – нахлебнику, даже если и вынуждена из каких-то соображений временно терпеть его общество. Понятие «раздельной оплаты» при походах в ресторан, театр или путешествиях так же малопонятно нашим женщинам. Совсем не потому, что они не способны за себя заплатить, а потому, что они – рядом с пригласившим их мужчиной. Они – дамы, а не «товарищи по партии». И если мужчина страдает непонятливостью, следующего свидания с ним просто не бывает. Это как военная тайна из известного рассказа Аркадия Гайдара. У нас её знает каждый, но ни одному буржуину понять её не дано. Отсюда и мнение, что импортные жёны корыстны, им только гражданство да богатство нужны. А то, что хороших мужей жёны не уходят в никуда, соглашаясь работать уборщицами с утра до ночи, лишь бы не слышать скулежа о перерасходе тепла, энергии, продуктов, им, одноклеточным, не понять. Русские женщины этим «джентльменам» просто не по зубам, ибо это – партнёрши с повышенными духовными запросами. Они откажутся от куска колбасы, но в театр сходят. Они будут убирать мусор, но на карнавал в Венецию поедут. Они найдут возможность сделать приличную причёску и маникюр. На любом празднике они будут выглядеть эффектнее местных, несмотря на пресловутую немецкую дороговизну. Они – мастерицы на все руки: всё умеют, всё могут. Не могут только довольствоваться пещерным уровнем отношений, делить кров со жлобами, которые даже с дерьма собирают пену. Собирают и не понимают, что жрать эту пену будут уже сами или со следующей иностранкой, выписанной по каталогу из слаборазвитой страны. Ровно два года.

4

– Смотри, проснулся! – прервала мои размышления дочь, указывая в сторону окна.

Я горько усмехнулась.

– Могу спорить, что он не спал.

Я ещё раз набрала домашний номер. Автоответчик снова предложил мне оставить сообщение. Нас явно хотели оставить ночевать на улице. Мы ещё раз поднялись на свой этаж и снова улеглись на кнопку звонка. Никакой реакции. На дворе – темень. Все добропорядочные бюргеры уже в люлях. Предложение дочери идти ночевать к моей приятельнице я не поддержала. Нельзя создавать прецедент, иначе дальнейшее проживание в этом доме станет совсем невыносимым. Явившись утром, как побитые дворняжки, которых теперь и впредь будут наказывать отлучением от конуры, мы потеряем последние акции. Такие спектакли чреваты рецидивом.

Я вспомнила о нескольких подобных случаях, произошедших с моими знакомыми. Одна несколько дней ночевала в подвале, боясь обратиться за помощью в полицию, ибо по-немецки почти не говорила. В результате сильно простудила почки, теперь живёт на лекарствах. Другая, переночевав в гараже, обратилась за помощью в приют для женщин, оказавшихся в беде. Те сообщили в полицию, а полиция – в управление по делам иностранцев. Разозлённый неприятностями, супруг сделал заявление, что не намерен больше жить со своей русской женой, ибо та плохо справляется со своим супружеским долгом. И поскольку на момент конфликта стаж их семейной жизни насчитывал всего один год, её выслали из Германии.

На данный момент я промучилась в браке два года, но, как консультировали юристы русскоязычных газет, «Несмотря на недавно принятый закон о достаточности двухлетнего семейного стажа, только трёхлетний может полностью оградить вас от неожиданных неприятностей». Это значит, что право на нормальную жизнь получат только самые терпеливые. Выдержавшие трёхлетнее тюремное заключение, кто-то общего, кто-то строгого, кто-то особого режима. Но, по справедливости, срок проживания с немецким «джентльменом» стоило бы засчитывать, как в «горячих точках»: год за три. Мне предстояло «отмотать» ещё год, причём, сделать это надо было с минимальными потерями для здоровья и самоуважения.

Я ещё раз попыталась попасть в квартиру. Напрасно. Глупость моего супруга могла сравниться только с его твердолобостью. «Ну, держись, родной. Сейчас я тебе устрою театр драмприкола!».

Я легла на кнопку звонка, противно дребезжащего на весь подъезд. Минуты через две все наши соседи зашевелились в своих койках, а ещё через две опасливо остановились у дверных глазков. По моим расчётам, кто-то из них обязательно должен был вызвать полицию. Скорее всего, это будет занудная старушка Беккер, которая никогда не могла пройти мимо меня, чтобы не задать какой-нибудь дурацкий вопрос: «Скажите, детка, почему ваши русские мужчины всегда носят спортивные штаны?». «А потому что мы – самая спортивная нация в мире», – отвечала я ей с совершенно серьезной рожей. «А почему у ваших соотечественников постоянно в зубах – стакан»? – «Лучше стакан в зубах, чем зубы в стакане», – хамила я с совершенно наивным видом. «Но у вас в стране – самая высокая смертность от алкоголизма!» – не унималась пенсионерка. «Как сказал один наш великий поэт, – парировала я, обуреваемая проснувшимся во мне чувством патриотизма, – лучше уж от водки умереть, чем от скуки!». В такие моменты я полностью разделяла мнение Пушкина: «Я презираю своё отечество с головы до ног, но мне досадно, когда подобные чувства разделяет иностранец». Критиковать недостатки своей родины и ее граждан я могу только с земляками.

Я по-прежнему лежала на кнопке, а стражи порядка всё не ехали. Мысленно я обратилась за помощью к супругам Фрост, соседям справа, профессиональным стукачам, чья фирменная фраза: «Мы сейчас вызовем полицию!» была хорошо известна всему подъезду.

Познакомилась я с ними сразу по переезду в этот дом. В квартире я была одна, разбирала только что привезённые вещи. В дверь постучали. Открыв, я увидела комедийную пару: двух кругленьких, как шарики, седеньких старичков в одинаковых джинсах и футболках, с абсолютно идентичными стрижками, обутых в пушистые детские тапки-зайчики. Эти братья-близнецы сообщили мне, что я слишком громко хожу по квартире, и они не могут из-за меня уснуть. Я сообщила им, что хожу дома не в голландских деревянных башмаках, а босиком, что сразу и продемонстрировала. К тому же, о каком сне они толкуют в обед? Один из близнецов взвизгнул фальцетом: «В Германии – это время обеденного отдыха, и мы с мужем будем спать, когда захотим!». «Так это гомики, – подумала я. – Час от часу не легче. А выглядят, как одной матери дети». Но тут визгливый гомик произнес: «Я еще вчера хотела вам сказать, что шуметь душем после двадцати двух тоже не разрешается». Так гомик, оказывается, женщина! От неожиданности я едва не села на пятую точку прямо в коридоре. «Алиса в Зазеркалье».

Я пообещала соседям ходить потише, с ужасом представляя, что будет здесь твориться, когда мы начнём собирать мебель и вешать полки на стены. Не прошло и двух дней, как фрау Фрост нанесла повторный визит: «Вы нарочно громко ходите по квартире. У моего мужа на этой почве развилась мигрень. Мы сообщим об этом в полицию!».

«Сумасшедшие, – подумала я. – С такими лучше не спорить». Я протянула соседке телефонную трубку:

– Звоните! Пусть немедленно приезжают и научат меня передвигаться по квартире другим способом. Мне самой уже давно надоело ходить. От этого болят ноги. Я полагаю, до нас в этой квартире жили ангелы? Шелест их крыльев вас не беспокоил?

Фрау Фрост замерла с открытым ртом и моей телефонной трубкой в руке.

– Невероятно, – прошептала она, удаляясь.

В дальнейшем ни Фростиха, ни ее супруг-близнец мозги мне больше не компостировали, принявшись за соседей сверху. Но такого безобразия, как моя ночная какофония, однофамильцы нашего юного стукача Павлика Морозова терпеть бы не стали. Практически одновременно с дверью Фростов открылась дверь фрау Беккер.

– Что здесь происходит? – испуганно поинтересовалась бабулька в ночной сорочке, поверх которой была наброшена длинная шаль с кистями.

– Опять Хаусманы хулиганят, – взвизгнула Фростиха, высунув из-за двери голову в дурацком ночном колпаке. – Три часа подряд звонком играют. Мы уже и полицию вызвали.

Слезы облегчения непроизвольно потекли из моих глаз. Я бросилась к фрау Беккер и, захлебываясь рыданиями, поведала ей, что у нас – несчастье. Любопытные Фросты тут же просочились на лестничную площадку и приблизились к нам. Я рассказала, что в последнее время у Петера – неприятности на работе. На этой почве он стал регулярно выпивать, и как следствие – перебои с сердцем. Сейчас он определенно дома, а дверь не открывает. Не иначе, лежит без сознания, а может, и умер уже. А мы ведь совсем недавно поженились. Неужели я овдовела?

Пока я причитала, Фрост № 1 ковырял моим ключом в замке, а Фрост № 2 принесла на площадку свой телефон (в квартиру нас с дочкой не пригласили ни те, ни другая). Я уже при свидетелях провыла в трубку знакомую арию: «Милый, если ты жив, открой!». Милый, разумеется, положил на мой вой с прибором.

Старушка Беккер, припав ухом к нашей двери, комментировала: «И правда, телевизор работает. Телефон звонит. Никак и впрямь несчастье случилось». Версия о том, что их сосед склеил ласты, сомнений не вызывала: ну, какой же нормальный человек в добром здравии выдержит трехчасовой звон в дверь, соседский кипиш и бесконечный телефонный вой супруги. Я зарыдала вголос: «Он умер, умер!» и стала медленно сползать по стене. Светка от неожиданности тоже заревела. В это время командование парадом взял на себя Фрост № 1. Бабульке было приказано вызывать «Скорую», а супруге нести на площадку успокоительные капли.

Полицейские и медики прибыли одновременно. Проведя блиц-опрос присутствующих, толстый Держиморда в полицейской форме изрек: «Всё ясно!», ковырнул ключом замок и с криком: «Полиция!», заменяющим в Германии заклинание «Сим-сим, откройся!», несколько раз ударил в дверь гиреобразным кулаком.

О, чудо! Дверь тихонько отворилась, и на пороге возник наш «покойник» в помятой фланелевой пижамке с весёлым гномиком на животе и перепуганными глазками. От него шел такой выхлоп, что Держиморда, стоявший ближе всех к двери, брезгливо скривился. Я же с визгом: «Живой! Живой!» бросилась супругу на шею, орошая слезами радости его провонявшую дешёвым пойлом пижамку. Петер холодно отстранил меня от себя. Его ненавидящий взгляд говорил: «Устроила балаган, стерва!». Мой же, вступая в немой диалог, парировал: «Ты на кого хвост поднял, пёс? Я, может, и из слаборазвитой страны прибыла, но развита, в отличие от тебя, не слабо». Вслух же Петер произнес совершенно дурацкое:

– А что ты здесь делаешь?

– Я здесь живу, – ответила я в стиле бородатого анекдота о Крокодиле и Обезьяне.

Тем временем надо было кому-то отвечать за ложный вызов скорой и полиции. Пока я «билась в истерике», и тех, и других вызвали инициативные соседи. Фрост № 1 проорал, что у него не было выхода, а Беккерша уже давно растворилась в недрах своей квартиры. Держиморда направился к нашему автоответчику и, внимательно прослушав мои многочисленные стенания, долго вставлял пистоны нашему «покойнику». Потом заполнил какую-то бумагу, дал воскресшему расписаться и, бубня себе под нос что-то непечатное, покинул цирковую арену.

– Да, мать, – восхитилась Светка, – Сара Бернар отдыхает! 6:0 за технику и столько же за артистизм.

5

Петер остервенело квасил в своей конуре, обдумывая, как бы меня побольнее наказать. Наутро придумал. Выволок из подвала «Мечту оккупанта» и предложил мне собрать мои вещи и чесать на родину. Я, к его удивлению, немедленно приступила к сборам, которые сопроводила следующей информацией: для начала я закрою свой счет в банке, сняв все свои деньги. Затем отправлюсь в управление по делам молодёжи, проинформирую чиновников о том, что он меня выгнал, и моя дочь, носящая его фамилию, находится теперь под его единоличным покровительством. А поскольку она девочка умненькая – вся в маму – то учиться будет долго и упорно, лет эдак до двадцати восьми, и всё это время он, как удочеритель, будет её содержать. А чиновники проконтролируют, как он её содержит и куда деваются «детские» деньги. Перед отъездом попрощаюсь по телефону с немногими его знакомыми и родственниками, объяснив причину отъезда невозможностью дальнейшей жизни со жмотом и импотентом. Ссылкой в родные края меня не испугаешь: если он ещё помнит, я на Украине не навоз в коровнике разгребала. Закончив сборы и профилактическую беседу, я отправилась принимать душ. Когда вышла из ванной, супруга уже не было. Чемоданчика тоже, а все уложенные в него вещи висели на вешалках в шкафу.